Письмо от 16.12.1975
Корреспондентка М. –
свящ. С. А. Желудкову
†
Начать надо, видимо, с некоторых
предварений. Спор идет между верующим и атеистом. Я же принадлежу к той категории
людей, которых атеисты считают верующими, а верующие – атеистами. Это первое.
И второе – то, что я, конечно, ни в коей мере не претендую на равенство
интеллектуальное или моральное с основными участниками разговора. Просто тема
столь близко интересующая, что волей-неволей, слушая чужое мнение, хочется и свое
высказать, хотя бы шепотом.
Древние греки уже говорили о существовании
атомов, но считали их неделимыми. Много веков это так и было, пока в наше время
не доказали делимость, многочленность атома (ради Бога, прошу принять во внимание
полное отсутствие научного багажа и простить ненаучность терминологии). Эти доказательства не уменьшили
ценности древнегреческих положений, а их развили, уточнили. В этом развитии,
уточнении – жизнь науки.
Мне кажется, что с религией происходит
то же самое. Много веков какие-то ее положения, притчи воспринимались прямолинейно
(в том числе и упомянутое автором письма чудо с пятью хлебами), но настало
время для переосмысления этих сведений. Недавно я читала работу одного священника,
который считает чудо с пятью хлебами самым большим чудом, сотворенным Христом.
Но по его мнению дело не в том, что Христос накормил
толпу пятью хлебами, а в том, что он, начав сам делиться тем, что у него
есть, и делая это с одухотворением и верой, заставил всех присутствующих поделиться
друг с другом своими запасами, которые хоть и скудные, но были у всех. Вот это
объединение людей в общем порыве добра, в делении запасов,
в неожидании пока тебе кто-то
даст, и было истинное чудо.
Так что, мне кажется, упрекать верующих,
когда они говорят о чем-то «не понимайте прямолинейно»,
не стоит. Все движется, все уточняется, живет. Живет и религия, и уточнение не
есть доказательство ее ошибочности, а скорее жизненности (хотя я прекрасно понимаю,
что по этому пути можно дойти до черт знает чего).
Что же касается теории полезности
альтруизма, то теперь это очень модно среди определенной части интеллигенции,
особенно представителей точных наук.
Альтруизм тот, который заставляет
самку защищать своего детеныша, заставляет одну особь жертвовать собой для стада,
действительно есть у животных. Он трогателен и прекрасен, но направлен на сохранение
вида, на сохранение наиболее сильного, наиболее плодовитого. И все. Вид должен
существовать. У людей же, к счастью или к несчастью, далеко не совпадает
физическое здоровье и плодовитость с прочими достоинствами (хотя и говорится,
что в здоровом теле – здоровый дух, но, насколько я знаю, сам автор письма –
живое опровержение этого положения). В мире животных недоносок
Ньютон должен был бы погибнуть, никакое стадо не станет его выхаживать в пивной
кружке или варежке. Никакое стадо не станет терпеть эпилептика Достоевского, он
обречен на гибель. Выживать должны сильные, здоровые, для них жертвуют собой матери
и стадо их защищает. К сожалению, в человечьем стаде это тоже есть –
выживают наиболее физически сильные, а отнюдь не самые
этичные. В лагерях погибли в первую очередь наиболее альтруистичные, те,
кто как Мария пошли за кого-то в печь, те, кто
как Корчак пошли вместе с кем-то в печь.
Для вида (в смысле морали и этики) было бы гораздо полезнее, если бы они
жили и плодились, но живут и размножаются не они, а Фетюковы,
которые способны лизать чужие миски.
В момент катастроф (железнодорожных
и всяких прочих) сильные и здоровые топчут и сминают
под собой более слабых, хотя может быть и более нужных, более интеллектуальных,
более альтруистичных. Так было испокон веков.
Разговоры о защите стариков, детей
и женщин довольно странно выглядят на фоне и истории, и современности. В нашей
Средней Азии самый жирный, самый первый кусок достается хозяину, мужчине, главе,
потом остатки – женщине, потом от нее остатки детям.
Почитайте Сытина – прекрасного
знатока Средней Азии, хотя и плохого писателя («Пастух племен» и др.). То
же самое по сей день включительно по всей Африке – первый кусок мужчине,
женщине объедки, а детям и того нет. Немощных стариков испокон века бросали умирать
без еды и питья как в Африке, так и на нашем Севере,
хотя они тогда были более важными источниками информации и накопленного опыта,
чем теперь, и они покорялись этому безропотно, понимая, что они никакой не источник
информации, а всего лишь обуза для дееспособного племени.
Я уж не говорю о современном положении
женщин, о которых давненько сложена «веселенькая» частушка:
Я и лошадь, я и бык.
Я и баба и мужик...
Биологическим альтруизмом я не знаю как все это объяснить, он работает на сильных.
Войны всегда приводили, а теперь
особенно приводят к дикому оскотовению людей (я не верю, что нет светлых пятен, речь о явлении
массовом). Именно за счет того, что срабатывает только
видовой биологический альтруизм, выживают самые сильные, но отнюдь не самые этичные –
те идут первыми в бой и гибнут, отдают последний кусок и гибнут, и т. д.
А мораль, делающая человека человеком, а не видом среди других видов, отрастает
очень медленно.
Автор ссылается на то, что социальные
и прочие условия меняются так быстро, что человек не поспевает за собственными
созданиями, и они, эти им созданные джинны, его же – человека – и душат,
лишают его альтруизм возможности проявить себя. Верно конечно, но ведь физически человек уже здорово приспособился –
люди стали сильнее, крупнее, они выучились переносить такие нагрузки, такие стрессы,
которые раньше им не снились... И – ничего!
А мораль – не поспела, альтруизм
вида отстал? Чего же это он? Говорят, что даже гормоны заставляют человека быть
альтруистом и совестливым, но согласитесь, что формула «заставить себя любить
других» весьма расплывчата. Обычно человек, делающий другому
пакость, отнюдь не к угрызениям совести подталкивается своими гормонами, а к самооправданию
(или Вы такого не видели?). Причем, чем интеллигентней, чем эрудированней
человек, тем с большей легкостью он это делает, привлекая в помощь себе экзистенциализм,
буддизм, и еще целые сонмы «измов», биологических теорий и пр. и пр. А людей,
которых мучает совесть за не так соделанное, и раньше мало было, и теперь так же мало. Коли
это полезно, так за века и века истории человечества уж отработалось бы. Ан нет, число людей на Земле растет, а число Швейцеров на ней не увеличивается. Может быть, я как-то уж очень сумбурно, «по-бабьи»
излагаю свою мысль. Более того, я не знаю ответа на вопрос, откуда в некоторой
части человечества существует мораль и пр. – но одно я знаю: ссылки
на добро, полезное для вида, не объясняют ничего.
Видимо, автору никогда не приходилось
сталкиваться с проблемой детских домов. Там этот биологический альтруизм удивительно
ярко виден. Приходят люди, желающие совершить вполне достойный, казалось бы, поступок:
они хотят воспитать чужого ребенка. Но врожденный биологический альтруизм душит
человеческий – и за редчайшими исключениями начинается выбор (попытайтесь
представить это себе вживе!), выбирают ребенка поздоровее,
покрасивее, никому не нужен больной или некрасивый. Таких большинство в этом «типе»
людей, вполне биологически альтруистичных. А есть такие (единицы) как Деревская, о которой писали и снимали (после смерти) даже
фильм, которая в период войны подобрала и воспитала сорок чужих детей,
не разбирая – все ли они Эйнштейны, Джины Лоллобриджиды и пр. И когда сорок ее детей стоят обнажив головы перед ее могилой – тогда и мы склоняем
головы перед этим не биологическим, перед этим не удушенным социальными условиями
человеческим альтруизмом. Сразу же можно возразить – зачем же так упрощать,
и так де, мол, ясно, что человек сложен (что и говорилось); но зачем же тогда
(контр-вопрос) так упрощать
и кивать на биологию? Для собственного облегчения – дескать, нашел ответ?
Можно восхищаться силой духа автора,
который безусловно искренне говорит, что ему нравится
наше прекрасное время и наше прекрасное поколение. Можно сказать
даже, что наше время ничуть не хуже, скажем, первой половины XIX века или какого-то еще периода, но если искать этики и морали
(пусть не абсолютных, но очень высоких), то нет в нас ничего прекрасного –
ни в нас, ни в нашем времени, породившем страшную разобщенность, самоуничтожение,
уничтожение среды обитания. Можно, конечно, верить, как верует автор, что
она будет спасена, и называть ученых, заботящихся об этом, пожарной командой,
но они скорее напоминают не пожарную команду, а Кассандру-прорицательницу, которую
не слушают. Пока у ученых нет оснований для оптимизма в деле охраны среды. Почитайте
Хейердала, его описание плавания на «Ра» – по океану грязи, и
многое другое.
Как все вышеизложенное сочетается
с Богом или с биологическим альтруизмом, с «прекрасным временем» и прочим –
я не знаю. Будь я Богом (!) («Как славно хоть немного побыть на роли
Бога», – сказал один безвестный поэт), я бы все сделала не так. И по-моему
скромному разумению ближе всех к истине Пристли в своем
маленьком рассказе «Прекрасные мгновения» с его верой в «медвяную росу чуда»,
под которым он понимает то неопределимое, неописуемое состояние души, которое
посещает нас так редко и освещает все вокруг так ярко!
Весьма удивило меня странное прямо-таки
отношение к философии и искусству, которым, как и религии, отведена роль, похожая
на роль служанки, усаживающейся за господский стол, пока господа ушли в гости,
а как те домой – так ее место за дверью. По схеме автора место философии,
искусства и религии – только там, где еще не заняла место Наука, а уж коли
Наука тут, так пусть потеснятся на незанятые ею территории.
Вроде резерваций для индейцев. Как странно! Если альтруизм вида велит охранять
стариков – кладезь информации, то людей этичных, думающих тоже ведь надо
уважать и отводить им подобающее место – пусть не высшее, но хотя бы равное
с теми, кто занят Наукой. Физик-теоретик, занимающийся изучением какой-то
отвлеченной области, ничем не хуже (и не лучше) того физика экспериментатора,
который будет сутками биться в поисках течи в приборе, в которую удирают электроны.
Так как же можно отводить Канту место на задворках? Или Швейцеру?
Я, видимо, чего-то не понимаю в такой схеме
из-за отсутствия серьезного научного багажа.
Автора письма волнует проблема бессмертия
души и он считает, что религия в этом вопросе подсовывает
красивую, но фальшивую монету ищущему человеку. Кто был экспертом? Кто мог проверить
с достоверностью фальшивость этой купюры? Принцип «мы там не были, а кто был –
не вернулся»?
Я думаю, каждый человек в жизни
встречал людей, или сам относится к таким людям, у которых есть какое-то особое отношение, особое «чувство» какой-то определенной исторической эпохи. Для меня это
конец XIX века, для
моего одного знакомого биолога – это древний Египет. Очень хорошо об этом
чувстве прошлого времени сказано в изящном рассказе Бунина «Несрочная весна»,
когда герой смотрит на старинные портреты и четко понимает, что они для него бесконечно
более реальны, чем вся реальность, сегодня его окружающая. Я понимаю это
как ощущение тех людей, тех душ, которые живы и которые где-то тут. Для человека, привыкшего мыслить четкими
категориями, это мое «где-то тут» звучит, конечно,
смешно, но я пока не знаю иного термина для этого ощущения бесконечной реальности
ушедших.
Что же касается презираемой автором
письма христианской покорности и цитаты из послания к Колоссянам, гл. 3, ст. 22, то мне кажется, что сам
же автор и есть иллюстрация к этому изречению. Принимая свою судьбу, говоря, что
не хотел бы от нее отказаться, он тем самым и говорит: «Как бы ни был ты жесток,
государь великий Новгород, но и несправедливость твоя мне на пользу, и за нее
спасибо; все, что вышло из рук твоих, мне на благо, все принимаю с радостью, благодарностью
и покорностью».
Почему-то атеисты часто считают,
что покорность, подставление левой щеки и прочее –
это что-то легкое и унизительное одновременно.
Легко согнуться, коли бьют по шее, легко подставить спину,
коли бьют по щеке. Но принять с покорностью, как благо, но подставить не спину,
а другую щеку – ох, как трудно, воспитать в себе это нелегко и, как мне кажется,
нет в этом унижения, как нет унижения в нынешнем положении автора письма.
«Я умер в полночь от тоски,
Всю ночь лежал впотьмах,
Но ангел мне смочил виски,
Проснулся я в слезах.
Еще клубился полумрак,
Шли складки по белью.
Был рай обставлен кое-как,
Похож на жизнь мою.
Немного их, струящих свет,
На мировом ветру,
Опознавательных примет
Твоей судьбы в миру!
Но все: стола потертый лак
И стула черный сук –
Твердило мне: не нужно так
Отчаиваться, друг.
Не потому, что есть намек
Иль тайный знак уму.
А так – всем смыслам поперек,
Никак, нипочему».
16.12.75.
(Копия этого письма была направлена о. Сергием
К. А. Любарскому во Владимирскую тюрьму, но цензура ее не пропустила).
