Сергий Желудков, Кронид Любарский

ХРИСТИАНСТВО И АТЕИЗМ

К оглавлению

Письмо от 27.09.1974

З. – свящ. С. А. Желудкову

†

Дорогой о. Сергий!

Заранее прошу прощения. Я убежден, что такое количество сложных и важных вопросов на страницах письма обсудить невозможно. Просто руки опускаются. Но сдаваясь перед Вашей святой настойчивостью, еще раз попытаюсь что-нибудь сказать. Я наверное буду повторяться, так как мы много раз возвращались с Вами устно и письменно к этим темам. Итак, если буду говорить несвязно и кратко – пеняйте на себя. Сами же меня втянули.

1. Анонимное христианство. Я должен выразить свое согласие с мнением глубокоуважаемого Кронида Аркадьевича. Он прав, отклоняя от себя подобное наименование. Этот термин – наш и только наш. Он не может быть ни мусульманским, ни индуистским, ни атеистическим. Почему? Потому, что он вытекает только из нашего понимания истории. Для нас ее тайна связана с непрестанным действием Божественного Слова в мире. Оно говорило в мудрости древних и в пророчествах, Оно воплотилось во Христе Иисусе. И поэтому для нас каждый, кто следует голосу совести, кто служит людям, может оказаться служителем Христовым, даже если он об этом и не подозревает. И напротив, человек, который попирает евангельские заветы, становится предателем Христа, даже если он носит сан. Я готов принять Ваш тезис, что в каждом нравственном поступке – отблеск Христова света. Но подчеркиваю, еще раз, это с нашей точки зрения, с позиции Вашей, моей, общехристианской веры... Навязывать же нехристианину этот взгляд – бессмысленно и нетактично. Мы можем сказать ему лишь, что опознаем в его добре действие высшего Добра. Но уже его дело, как он к нашим словам отнесется.

Недавно один французский атеист написал в конце своей книги, что «после многих лет безверия открыл в себе христианина, который в нем всегда жил». Это – радость самопознания, но извне он получить ее не мог. Вера осуществляет себя в глубине духа.

Впрочем, у этой проблемы есть и объективный аспект. Античный идеализм и китайская философия ставят на первое место общество, государство и требуют от человека служения ему. Индийские системы, признавая мир тленным, иллюзорным или бессмысленным, хотя и учат состраданию, но не верят в ценность человеческой личности. Так и в позднешем пантеизме – от стоиков до Гегеля. Для атеизма человек – только природный феномен, лишь более сложный, чем муравей или обезьяна. Его можно уважать, если нравится, или считать мразью (как Ницше – самый последовательный атеист). Но из материализма не вытекает ни учения о ценности личности, ни этики самоотвержения и любви. Бестиализм нацистов вполне укладывается в это воззрение. Только Христос говорит о безусловной ценности личности (Пастырь оставляет 99 овец, чтобы найти одну заблудшую). Только из Евангелия естественно и логично вытекает этика самоотвержения и действенной любви (а не просто сострадания). Поэтому можно и говорить об «анонимных христианах» (в плане объективном). Появлением своим они обязаны не только тому, что в них есть образ и подобие Божие, но и тому, что они воспитались в христианской культуре. Те нравственные понятия, которые пронизывают хотя бы русскую классическую литературу, оказывают огромное воздействие на умы. Весь комплекс понятий о добре и зле вырос из христианства. Это касается и Ганди, который об индуизме ровно ничего не знал, когда уже получил высшее европейское образование. Он увлекался Толстым и испытал сильное западное влияние. Вместе с европейской цивилизацией христианские идеи незаметно проникают во все концы мира. Оно оплодотворяет даже движения, ему враждебные. Подобно тому как русские нигилисты чтили Христа, отрицая христианство, Че Гевара ведет себя как человек, побуждаемый христианским импульсом. Он хочет блага для «ближних» и готов отдать за это жизнь. Это не то, чему учили Сократ или Конфуций, Аристотель или Шопенгауэр. Это учение Евангелия.

2. Границы христианства. Если мы будем говорить о христианстве в строгом смысле слова, то оно обнимает всех, кто исповедает Христа как высшее откровение Божества миру. Это есть Церковь невидимая, так сказать, Церковь в широком смысле слова. Есть и другая Церковь – братство людей, принявшее форму земной организации. Сам этот процесс не есть упадок, но лишь условие для реализации Евангелия среди людей. Разделения среди христиан связаны с тем, что различные типы христианства не сумели понять, что оно шире любого частного своего проявления. Это результат ксенофобии. Но я верю, что эпоха разделений есть лишь болезнь роста христианских народов. И со временем все это преодолеется (к тому уже много реальных признаков).

На Ваш вопрос о Ганди и Иване Грозном я могу ответить лишь: да, Иван Грозный христианин, но он плохой христианин, не узнавший самого главного в христианстве. Он человек, но он человек, оказавшийся в когтях демонических страстей. А Ганди не христианин. Однако его отношение к Богу и людям бесконечно ближе евангельскому, чем у иных формальных христиан (не говоря уже о Грозном и других).

А как же будет судить их Бог? По их вере и совести. Значит, скажете, спасение возможно и вне христианства?

Ответ на этот вопрос связан с тем, что мы понимаем под «спасением». Следует признать, что в вульгаризированной теологии, которая нередко заражала и серьезных мыслителей христианства, «спасение» мыслилось по упрощенной схеме: попал в рай – спасся, нет – погиб. И «спасение» приобретало узкий «загробный» смысл. При этом формальной принадлежности к Церкви в данном случае придавали утрированное значение. Я легко могу понять, как могла укрепляться подобная точка зрения в «дисциплинарные» эпохи, но она по существу чужда христианству. Оно вообще не делает ударения на посмертии. В Евангелии о нем сказано очень мало, да и то в приточной форме. Наше чаяние – в грядущем преображении мира, в космическом просветлении твари и человека. «Чаю воскресения мертвых»... Упор на частной судьбе за гробом в этом «эоне» явился как прямое влияние «языческих» доктрин: египетских, пифагорейских, платоновских.

Мы, конечно, верим в воздаяние. Верим в то, что существует некий нравственный миропорядок, который трудно обозрим в рамках посюстороннего опыта. То, что греки провидели в Дике, а индийцы в Карме – есть предощущение этого миропорядка. Для начальных ступеней сознания нужно было нечто более четкое и простое, а именно: грех и как естественное следствие его – возмездие.

Но при всем этом нам не дано проникнуть в тайны путей Божиих, и попытки их рационализировать изобличает книга Иова.

Возвращаюсь к теме «спасения». Вынужден говорить крайне схематично.

Полнота бытия, которую мы субъективно и условно называем «блаженством», возможна лишь в единении с Источником бытия. Космос и человек, отпадая от Него, оказываются в извращенном состоянии. Разумеется, Бог может все это механически изменить и «спасти». Но Он оставляет миру свободу, ибо мир сам может возвратиться к Нему, во главе с человеком. Всякое «возвращение», всякое переживание близости с Богом есть уже признак «спасения», совершающегося здесь и теперь. Этика есть лишь коррелат для этого, почва, без которой Богообщение может выродиться в фантом («прелесть»). Вы об этом сами пишете.

Мы верим, что поскольку высшее откровение Божие это Христос – то путь к спасению идет через Него. Христианство абсолютно для меня не потому, что в нем больше нравственных людей или потому, что более утонченная богословская схема, а в силу его христо-центричности. Только Иисус и Его Евангелие делает нашу веру Божественной. Ведь не случайно он говорил о Себе как о «Пути», как о «Двери». «Ко Отцу – только Мною». Все религии по-человечески истинны, ибо содержат в себе в целом верное угадывание Высшего Бытия и подлинные переживания связи с этим Высшим. Но библейское откровение, завершенное в Лице Богочеловека, есть как бы встречное движение Творца к нам.

3. Церковь. О ней говорится уже в Евангелии, когда в нее входило всего несколько десятков человек. Следовательно, она не есть завершенное, заключенное, замкнутое целое, но – растущий организм, нечто, находящееся в постоянном движении. Всегда вспоминаю при этой мысли притчу или видение Гермы о башне, которую созидают верующие. Она единая – по замыслу, по потенциальной распространенности на весь мир. Между тем на деле она далеко не едина. (Здесь уместно вспомнить католический взгляд на человечество как на потенциальную Церковь. Об этом хорошо писал Карсавин). Она святая. В библейской терминологии это значит – целиком принадлежащая Богу, проникнутая Его Духом. Но и это еще только начинается... Она соборная т.е. вселенская, и это пока лишь возможность, хотя уже и более реальная. Апостольство же ее связано с живой традицией, которая восходит к первому поколению верующих. Знаком этой связи является иерархия. Иерархия не просто изобретение человеческое, но нечто исходящее от Христа. Я верю Ему, Его словам о «власти вязать и решать», но веры этой не собираюсь навязывать ни протестантам, ни кому-либо другому. Преемственность иерархии есть внешний знак присутствия в Церкви Христа, и пусть иерархи не всегда бывают достойны ее, но ведь не им мы верим, а Христу.

Видите, о. Сергий, я ничего кроме исповедания веры Вам предложить не могу и надеюсь, что во многом она у нас общая. Я не экклезиолог. И не хочу углубляться в дефиниции о Церкви. Об этом куда лучше меня могут сказать такие люди, как о. Николай Афанасьев * и другие.

Вы очень хорошо и тонко написали о свободе, об искушениях христианина, об интеллектуальных и моральных трудностях на его пути. Добавить можно много или ничего. Повторю лишь, что «христианство воли» – признаю, но только с христианских же позиций и готов видеть в каждом «человеке доброй воли» брата, если не по вере, то брата в служении. Вспомните притчу о сыне, который сказал «не пойду», но пошел, и о другом, который на словах был готов все сделать, а сам не двинул пальцем. То, что Ганди был человеком молитвы, роднит меня с ним, но я не буду обманывать себя и индуиста, говоря, что мы ничем не отличаемся по вере. Для него Христос – одно из воплощений Бога, а для Швейцера – простой учитель морали. Если я соглашусь с ними, я потеряю право называть себя христианином. Слова все-таки не столь уж пустая вещь. Если атеист совершает подвиг – я восхищаюсь им и верю, что он, не ведая Христа, служит Ему. Я даже могу сказать ему это, но только в плане исповедания своей веры.

†

Я вполне поддерживаю Вашего достойного корреспондента, который призывает нас жить и трудиться на благо людей, придерживаясь каждый собственных взглядов. Прав он и в том, что у людей «доброй воли» всегда найдется общее. Недаром католики и коммунисты шли в Сопротивлении рука об руку.

Конечно, его критика христианства вызывает у меня ряд возражений. И я мог бы сказать ему многое. Однако боюсь, что он воспримет это как навязчивость и пропаганду. А мне бы этого не хотелось. Я знаю, что Господь видит каждую душу и внутренний путь каждой личности очень своеобразен. Если вера не дается в опыте, говорить о ней можно лишь как о феномене. Не думаю, что атеизм имеет нечто подобное, ибо он – нигилистичен по существу.

1. Кронид Аркадьевич говорит, что мир определяется законами, и в этом его суть, и ведет он себя так, как будто бы нет Бога. Но для меня именно закономерности Вселенной и познаваемость мира есть свидетельство о космическом Разуме, о Творце. Конечно, люди нередко изображали Его в виде «Повелителя» на манер земного деспота. Но это ведь только «идол» или наглядное пособие для дикарей (которые и поныне не перевелись). Опыт и теология единодушно говорят о полной непроницаемости, инакости Божества (для этого в Ветхом Завете даже есть особый термин «святость» – не смешивать с моральной категорией). Бог дается нам только тогда, когда Он Сам открывается интуиции, разуму – сознанию. И здесь Он все же умален, «учение» о Нем построено на антиномиях и парадоксах, потому что Его нельзя втиснуть в утлый мир нашей логики и разума (утлый – в сравнении с Ним).

2. Для христианства «демиургичность» человека бесспорна. Бесспорна и его свобода, если он не подавит ее в себе. Но все это – не природные свойства людей. Ничего здесь не нужно «доказывать». Мы уже имеем в себе тот духовный мир, которого нет ни в галактиках, ни в инфузориях, ни в высших животных. Бескорыстное стремление к знанию, к красоте, радость творчества, самоотдачи, добра, все это – чудо с точки зрения Вселенной, которой не ведомы нравственные принципы. Это – только в нас. И как мы не изобретаем природу, из которой вышли и с которой телесно связаны, так и духовный мир не есть наше измышление, но та Среда, которой принадлежит наше внутреннее существо.

3. «Страх» Божий объявлен Библией «началом мудрости». Это не просто страх наказания, это трепет, который вызывает у нас все непостижимо-великое и прекрасное. Это ощущение того, что выше нас. Устремленность человека к этому Высшему – его врожденная черта. Она бывает искажена, направлена на уродливых идолов, но она есть. Здесь не корысть (ее резко осуждает Библия уже в Ветхом Завете), но – потребность, необходимость войти в контакт с Высшим. Корыстен ли человек, когда хочет есть, пить, думать? Нет – это его свойство, за которое его никто не осудит.

Конечно, в религиозной жизни много искажений, связанных с корыстно-магическим отношением к Богу. Но это-то и является грехопадением человека.

Страх наказания? Да, он играл (и иногда играет) роль. Но он остается лишь констатацией нравственного миропорядка. Это как предостережение. Можно ли сказать, что предупреждение, данное ребенку, чтобы он не ел ядовитых ягод, есть полицейский приказ, устрашение?...

Воздаяние – это та же закономерность, которая так восхищает Кронида Аркадьевича.

4. Покорность Богу не есть унижение. Он открывает человеку путь свободы. Но только следуя Его путем (пусть и бессознательно) человек обретает себя. А о пассивности что сказать? Разве Моисей, Магомет, Златоуст, пророки, Сократ, Савонарола, Гус или мученики наших дней были людьми слабыми и безвольными? Именно у тех людей, которые были подлинными выразителями духа веры, мы находим огромную силу и волю к борьбе. Они оказывались сильнее армий. Разумеется, опять-таки есть и будет много людей, которые будут искать в вере «тихой пристани». Но на самом деле Евангелие – это призыв, требование, задача, великая ответственность. Как много еще предстоит сделать! Неисчерпаемая сила Христова Слова только начинает разворачиваться. Его масштабы превышают частные культуры и отдельные эпохи. Быть может, оно превышает и все, что мы знаем теперь о человеке. Наш странный, но дорогой нам мир – еще в колыбели. А Христос только родился в мире. И люди отображают Его свет лишь в неумелых порой картинках, как и положено детям...

Тот, кто уходит в себя, кто становится квиетистом, и при этом считает себя христианином – на самом деле очень далек от духа Евангелия. Да, «все суета», да, «жизнь быстротечна», да, Его Царство «не от мира сего»; но в этот мир мы посланы, и то, как мы пройдем по нему и что совершим, будет мерилом нашей верности вечному Завету Христову. Мне было очень тяжело читать те строки в письме Кронида Аркадьевича, где он описывает состояние своих друзей, но я просил бы его от души: пусть он не мерит по этим отдельным случаям о целом. Человек слаб и Евангелие для него часто слишком трудная задача. Будем же снисходительны друг ко другу.

В заключение я хотел бы сказать, что противопоставлять веру и религию рисковано. Это все равно как противопоставлять талант и мастерство. Человеку свойственно «умножать таланты». Все то, что дано ему в непосредственном созерцании, чувстве, вере, интуиции – он привык осмыслить и связывать со своей повседневной жизнью. В этом-то и заключается религия. Она есть сумма опыта прошлых поколений, который служит для нынешних и будущих. Религия есть не только связь с Богом, но и связь между людьми (через Него). Когда же религии разделяют, это бывает по двум причинам: 1. когда люди хотят сделать свою традицию обязательной для всех; 2. когда в Откровении является ясное отрицание каких-то форм религии. Например, человеческих жертв. Тогда возникает рубеж, водораздел, отвержение. Это свойственно и науке, которая обогащается не только положительными открытиями, но и установлением порогов и ошибок (вроде вечного двигателя).

И еще. Нравственность не есть порождение естественного отбора и других природных процессов. Как говорил Хаксли: «И преступник и добродетельный человек – дети природы». В этике есть много того, что бросает вызов природе. Человек теряет в ней даже инстинкт самоохранения, один из сильнейших. Этика – поразительный, уникальный в природе феномен. Она вытекает из сознания и ощущения, что есть иные, нежели природные законы жизни. Более того, религия оказывает определяющее воздействие на все области творчества. От того, как человек представляет себе Высшее, мир, себя самого и свое призвание в мире – зависят формы искусства, социальные структуры, развитие науки и хозяйства. Это звучит, может быть, голословно, но увы, здесь нет места для тщательной аргументации.

Дорогой Кронид Аркадьевич! Еще раз простите и не подумайте, будто я хотел Вас агитировать и что-то Вам навязывать. Просто делился мыслями по вопросам, которые всех нас затрагивают так или иначе. Надеюсь, что Вы не обидитесь, если я добавлю, что буду теперь молиться за Вас.

С глубоким уважением...

27.9.74.

(Письмо это было переслано в копии о. Сергием К. А. Любарскому; первая половина – в лагерь № 17 в пос. Озерном (Мордовия), куда он на короткое время был переведен из лагеря № 19, а вторая половина уже во Владимирскую тюрьму, где К. А. Любарский и провел последние два с лишним года своего срока.)

* Прот. Н. Афанасьев. Церковь Духа Святого. Париж, 1971 г.

Письмо от 16.10.1974

А. Желудков – корреспонденту З.

†

Дорогой 3.!

Благодарю Вас за письмо. В нем достойно представлено Христианство веры. И реферат мой написан тоже с точки зрения Христианства веры. Поэтому в наших текстах много общего. А в чем у нас расхождения – это мы сейчас установим, перечитывая Ваше письмо по порядку.

1. Можно ли назвать анонимного христианина так в лицо – это вопрос третьестепенный. Дело такта, все зависит от того, какое у человека представление о Христианстве. Недавно мой друг В. рассказал мне, что по некоему случаю от всей души назвал добрую атеистку христианкой. И что же – она ответила, что «такой похвалы недостойна». А другой может принять такую же похвалу в обиду. В одной записной книжке я прочитал заметку, что наше слово «кретин» происходит будто бы от французского «кретьен» (христианин). Так ли это – не знаю, характерна сама эта заметка.

Дальше по Вашему тексту у меня нет существенных возражений – до той фразы, что «весь комплекс понятий о добре и зле вырос из христианства». Так ли? Разве до Евангелия не было этих понятий?

Относительно же покойного Че Гевары – не говоря худого слова, я с Вашей характеристикой не согласен. Разбой, убийства – какой уж тут «христианский импульс».

2. Разделения среди христиан веры непримиримы. Мои соображения об этом Вы не рассмотрели, не опровергли.

Что Иван Грозный – номинально христианин, об этом никто не спорит. Один мой друг говорит, что даже и не только номинально – постоянно каялся, мол, в своих злодействах. Но речь у нас была не о психике этого православного царя, а о разительном сопоставлении его с индуистом Ганди. По ложной схеме выходило так, что первое лицо ближе ко Христу – абсурд очевидный.

В Ваших размышлениях о спасении меня остановила фраза, что Бог может спасти нас «механически». Нет, не может – «Бог сотворил нас без нас, но спасти нас без нас Он не может» (бл. Августин). Вопросы об «отпадении» космоса, о грядущем его «преображении» для меня весьма темны. В одном я с Вами согласен – что «нам не дано проникнуть в тайны путей Божиих».

3. Догмат о Церкви веры – это проблема, которую изучают «экклезиологи» и никак не могут между собой договориться. К ним Вы меня отсылаете. А к моей графической символизации Вы отнеслись со святой непроницаемостью. Я мог бы написать даже о Вашей просто недостаточной внимательности. Ибо нигде ведь я не говорил, будто «мы ничем не отличаемся по вере» от Ганди или Швейцера. Но если уж употреблять плохое слово «христоцентричность», то надо принять его подлинный смысл. Верую и исповедую, что Христос – воистину Глава не только расколотых церквей веры, но и всего человечества доброй воли. Перефразируя известное изречение бл. Иеронима – Христос не так беден, чтобы иметь Церковь только в Чистом переулке (*) или даже только в Риме. Сегодня о страданиях Христа говорит академик Сахаров, а Папа молчит... Об этом же хорошо написал один автор, сравнивая деятельность «Международной Амнистии» и Всемирного Совета Церквей.

«Где любовь Божия, там Христос, а где Христос – там и Церковь с Ним» (Лякордэр). Вот другой парадоксальный символ мистической универсальности Церкви Христовой. Можно сказать и так: где любящая, свободная, творческая человечность – там Христос и с Ним, конечно, вся Его Церковь. Разве можно разлучать Христа и Церковь? Если я в чем-то крупно тут заблуждаюсь – Вы должны разъяснить это мне обстоятельно.

* * *

Вторая часть реферата – обращение к атеисту. Здесь я имел в виду одно – установить, что «в пределах только разума» правомерна позиция агностика, но не атеиста. В переписке тема непроизвольно расширилась. Я вполне оценил благородство Вашего устного замечания, что в данных необычных обстоятельствах дискуссия вообще-то неудобна. Но ведь можно и без спора просто, как Вы пишете, поговорить по-душам об интересующих нас человеческих проблемах.

16.10.74.

(Копия этого письма также была переслана автором К. А. Любарскому во Владимирскую тюрьму.)