Приобщенные к делу обвинительные материалы, письма, заявления

1. Обращение М. Джемилева к мировой общественности в связи с самосожжением Мусы Мамута в Крыму

К МИРОВОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ

23 июня 1978 года в Крыму — в селе Беш-Терек (ныне с. Донское) близ Симферополя совершил самосожжение мой соотечественник Муса Мамут. Он сжег себя перед милиционерами, которые явились к нему, чтобы увести его в милицию за проживание в Крыму без прописки.

Крымскотатарский народ, поголовно выселенный из своей национальной Родины в мае 1944 года согласно преступного постановления советского правительства, в течение многих лет добивается возвращения на свою Родину и восстановления своего национального равноправия.

Советское правительство, декларирующее право на самоопределение, равенство и братство всех народов, претендующее на роль покровителя и защитника национально-освободительных движений за рубежом, в своей стране, вопреки своей же конституции, в нарушение подписанных им международно-правовых актов продолжает отказывать крымскотатарскому народу в праве на Родину, равноправие и национальное существование.

В Крыму уничтожены почти все культурные ценности крымскотатарского народа, разрушены мечети, осквернены и уничтожены кладбища, уничтожена литература крымских татар. Постановлением правительства переименованы почти все тюркские географические наименования в Крыму, по мере возможности уничтожается всё, что напоминало бы в Крыму о крымских татарах. Официальная историография, для оправдания выселения крымских татар из Крыма фальсифицирует историю народа, пропагандирует ненависть и пренебрежение к крымским татарам.

Участники национального движения, а также граждане других национальностей, выступающие за право на возвращение крымскотатарского народа в Крым и восстановление его национальной автономии, подвергаются жестоким преследованиям. Тюрьмами и травлей отвечают власти на законные требования крымских татар. Лишен советского гражданства мужественный борец за права крымскотатарского народа Петр Григоренко. Осужден на 7 лет лишения свободы и 5 лет ссылки руководитель советской Хельсинкской группы Юрий Орлов, арестован и ожидает суда Александр Подрабинек, которые также выступали в защиту прав крымских татар.

Изощренным преследованиям подвергаются семьи крымских татар, выехавших на жительство в Крым. Им отказывают в прописке, трудоустройстве, лишают средств к существованию, судят по заведомо ложным обвинениям в нарушении паспортного режима, подвергают насильственным выселениям. Любой мелкий чиновник администрации Крыма может безнаказанно глумиться над правами и человеческим достоинством крымского татарина. Судьба 46-летнего Мусы Мамута, отца троих детей, решившего принять страшную смерть, чем подчиниться произволу и покинуть свою Родину — красноречивое свидетельство трагического положения крымских татар.

Я обращаюсь к мировой общественности, к своим единоверцам-мусульманам, к главам государств, к руководителям общественных, политических и религиозных организаций, ко всем людям доброй воли. Я призываю оказать всестороннюю помощь крымскотатарскому народу в его борьбе за равноправие и возвращение Родины.

Мустафа Крымоглу (Джемилев)

г. Ташкент, ул. Беруни,

Ц-27, дом 3, кв. 85

5 июля 1978 г.

(Том 3, л.д. 53-54, Том 4, л.д. 200-201)

2. Документ Московской Хельсинкской группы за № 119 по ситуации в Афганистане от 21 января 1980 г.

МОСКОВСКАЯ ГРУППА СОДЕЙСТВИЯ ВЫПОЛНЕНИЮ

ХЕЛЬСИНКСКИХ СОГЛАШЕНИЙ В СССР

Документ №119 21 января 1980 г.

В Афганистане идет война, гибнут афганцы, гибнут наши ребята — сыновья и внуки тех, кто прошел Вторую мировую, и тех, кто с неё не вернулся. Сверхмощная держава с 260-миллионным населением подавляет независимость 17-миллионного Афганистана, а советские средства массовой информации утверждают, что наш народ это единодушно одобряет. Но реально в СССР люди не имеют ни правдивой информации, ни права высказать свое отношение даже к таким произвольным шагам правительства, как развязывание новой несправедливой войны.

Хельсинкский Акт утвердил нерасторжимую связь между проблемой сохранения мира и соблюдения прав человека. Именно отсутствие основных прав человека дает возможность руководству СССР бесконтрольно принимать решения, от которых зависит будущее не только нашей страны, но всего человечества. Государство, не соблюдающее основные права человека, тем более, если это одно из сильнейших государств в мире, опасно не только для своего народа и для своих соседей, но и для всех людей на Земле.

Правительства ста четырех стран в Генеральной Ассамблее ООН высказали свое отношение к вторжению советских войск в Афганистан, но представители нашей страны заявляют, что СССР будет игнорировать резолюцию Ассамблеи.

Мы обращаемся ко всем, в памяти кого жива Вторая мировая война, кто воевал во Вьетнаме и кто выступал против этой войны, кто выступает за отмену смертной казни и помогает голодающей Кампучии, кто борется с применением пыток и призывает к освобождению узников совести, — к верующим и атеистам, к рабочим и бизнесменам, к ученым и художникам, к спортсменам и любителям спорта, к общественным и политическим деятелям, ко всем людям доброй воли, потому что это касается всех, кому дорог мир, кто не хочет третьей мировой войны, — добивайтесь выполнения резолюции о немедленном выводе иностранных войск из Афганистана, добивайтесь выполнения Всеобщей декларации прав человека во всех странах!

Члены Московской группы «Хельсинки»:

Елена БОННЭР

Софья КАЛИСТРАТОВА

Иван КОВАЛЕВ

Мальва ЛАНДА

Татьяна ОСИПОВА

29/1-80 г.

Заявление поддерживаем:

Председатель советской группы «Международная амнистия» Георгий ВЛАДИМОВ

Член Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях Леонид ТЕРНОВСКИЙ

Мустафа ДЖЕМИЛЕВ

Андрей САХАРОВ

Александр ЛАВУТ

Августа РОМАНОВА

(Том 3. л.д. 175)

3. Письмо Мустафы Джемилева в японскую радиовещательную корпорацию «Эн-Эйч-Кей» от 26 октября 1981 г.

Round Table

NHK. Tokyo. Yapan

26.10.1981 г.

Направляю свой ответ на один из трех, предложенных радиостанцией «Эн-Эйч-Кей» своим слушателям дискуссионных вопросов из цикла «Круглый стол», а именно на вопрос: «Какими должны быть отношения между Японией и ее соседями в Азии?»

Разумеется, с соседями нужно дружить и сотрудничать — это ясно каждому. Но вопрос, видимо в том, на каких морально-политических основах должна строиться эта дружба и сотрудничество. Для дружбы недостаточно взаимовыгодных экономических связей, она должна непременно включать также взаимное доверие, добрую волю, уважение суверенных прав друг друга. Если какая-то страна считает правомерной оккупацию части территории своего соседа лишь по праву сильного, по тому же праву вторгается на территорию другого соседа и с помощью штыков устанавливает там угодный своей воле режим, беспрепятственно пропагандирует и распространяет свою идеологию в других странах, но, в то же время, устанавливает жесткий заслон проникновению информации и идей из других, в том числе, соседних стран, то говорить об искренней дружбе с таким соседом вряд ли приходится. Продолжать же в одностороннем порядке уступать такому соседу ради призрачного смягчения напряженности или временных экономических выгод — это значит стимулировать его на дальнейшую экспансию и, в конечном счете, делать шаг в направлении к глобальной катастрофе.

Полагаю, что Япония в своих отношениях с другими странами, независимо от того соседние они или отдаленные, должна придерживаться единого принципа — устанавливать долгосрочные и тесные отношения лишь с теми странами, которые строго соблюдают нормы международного поведения и достаточно уважают основные

права человека. Неукоснительное соблюдение Японией этого принципа сохранит ее высокий авторитет в мире и явится большим вкладом в дело сохранения мира.

Известно, что Япония крайне зависима от внешнего рынка и занимает первое место в мире по объему импорта основных видов сырья для своей высокоразвитой индустрии. Поэтому не исключается, что кое-какие режимы из числа продавцов сырья будут пытаться шантажировать Японию, пытаясь изменить ее политику по тем или иным вопросам в выгодном для себя направлении. Но лучше пойти на какие-то экономические жертвы, чем проявлять чрезмерную гибкость и, тем самым, способствовать международному произволу. В этом плане, некоторые весьма принципиальные, хотя, возможно, в какой-то мере ущербные для своей экономики санкции и демарши Японии в последние несколько лет вызывают особое удовлетворение у ее искренних друзей.

С уважением, Мустафа Джемилев

СССР 678770, Якутская АССР

Верхнеколымский р-н, пос.Зырянка

до востребования.

(Том 4, л. д. 1)

4. Поэма турецкого поэта Шюкрю Эльчина «Бахчесарай чешмеси»

Bahçesaray Çeşmesi

Şükrü ELÇİN

l

Bahçesaray'da bir «Gözyaşı Çeşmesi» vardı Akyar mermerinden yapılmış,

Bu çeşme Kırım Giray'ın gönül ikliminde açan nilüferdi.

Bu çeşme Kerem'di, bu çeşme Aslı'ydı, bu çeşme Dilara Bikeç selsebiliydi,

Bu çeşme gazilerle, erenlerle, şehitlerle beraberdi.

Gaspıralı İsmail bu çeşme başında duydu, sesini tarihin;

Bu çeşme uyandırdı Cemiller'i geçmiş zaman hüzniyle hatıralar.

Kuru dallar, bu çeşme akar iken sevinçle yapraklanırdı,

Bu çeşme akar iken akmaz oldu göç etti Anadolu'ya kuşlar.

Sen; Yayla Dağları'nın rahmeti, sen sevdalara nakış çeşme;

Sen, Sibirya yollarında sürgün onbinlerin, yüzbinlerin yürek acısı.

Sen; Akmescit camiinde Karahisari'ce bir sülüs,

Sen; Mengli Giray divanında ta'lik yazısı.

Bu gece, tuğa dil bağladı Gazi Giray, kakül-i hoşbu yerine,

Bu gece, Cenevizli tavşan, Gedik Ahmed Paşa Karadeniz'de şahin;

Bu gece, şimşeklere el sallayan süvariler Tuna'dan geçti,

Bu gece, denizi yara yara yaklaştı Kefe'ye gemileri Fatih'in.

II

Gözleve'de Aşık Ömer'in sazı asılı kalmış duvarda,

Kefe 'nin Kızlar Kulesi'nde baykuşlar etmektedir.

Ay bir sarı gül Çadır Dağı'nda bu gece, dönmüş, garip;

Bahçesaray'da Gözyaşı Çeşmesi'nden kan akmaktadır.

Sibirya yollarında bir türkü tutturmuş Sudaktı kız, yanık;

«Sağlıkla kal vatan» derken içimi kemirdi firak.

Hacı Giray'ın türbesinde yanan mum sönmüş artık,

Salacık Boğazı'nda kuşlar ötmez olmuş, susuzluktan çatlamış toprak.

Zehirli rüzgarlar esti Akyar'ın üstüne,

Zülfü gece, yanağı gündüz gelinleri sardı peygamber yası.

Istanbul'da yayıldı Hırka-i Şerif'den Kur'an sesi perde perde;

Erik ağaçlarında sallanıp kaldı çocukların rü'yası.

Bu gece gök yüzü kurşunla örtülü,

Bu gecenin karanlığında nefes alamaz insan.

Korkudan göz pınarları kurumuş analar, evlatlar gelmez kaleme

Bu gece insanlık yerde sürünüyor, memleket olmuş bir zindan.

Biz Geray'dık, biz Çora Batur, biz Dilara Bikeç'tik,

Üç dişli tarak tamğamızla aziz-i vakt iken a'da zelil kıldı bizi.

Kırım'da beyaz kefenlere sarılı n ur yüzlü ölülerimizle birlikte

Susuz ceylanlar gibi kaybettik hürriyetimizi.

Biz zamana hükm edenlerin soyundan, Altaylar'dan gelmişiz.

Tanrı 'nin verdiği emaneti Zalim bizden alamaz.

Kasım'da buz tutan göl Mayıs'ta çözülür bir gün,

Gece, gecenin içinde tulu-i haşre kadar sürmez.

III

Sen, Orhon'dan, idil'den, Sakarya'yla Aras'tan gelen su;

Sen besmeleyle abdest alanların şiiri Dilara'm.

Bu gece Fatih 'in minareleri niyazdadır senin için,

Yağmur yağar bu gece, yer doymaz, ben sana nasıl doyam.

Ayvalık'ta Şükrü Elçin dert içinde göz yaşına şeydadır,

Akmaz iken akar elbet suyun çeşme, geçer azme hail zulüm korkusu.

Dest busi arzusiyle ölürsem dostlar,

Kuze ey/en toprağım sunun anınla yare su.

Ağustos 1981

(Том 4, л.д. 155-157, 158-159 — ксерокопии,

Том 4, л.д. 165-166 — фотокопия,

Том 4, л.д. 155-157 — подстрочный перевод,

Том 2, л.д. 65 — рукопись)

5. Обращение М. Джемилева ко всем мусульманам в мире в защиту А.Сахарова и Е. Боннер от 5 декабря 1981 г.

КО ВСЕМ МУСУЛЬМАНАМ!

Жизнь великого гуманиста нашего времени, страстного борца за естественные права всех людей независимо от их расы, национальности и религии, лауреата Нобелевской премии Мира Андрея Сахарова и его супруги Елены Боннэр находится в смертельной опасности. Все свои силы они посвятили борьбе против произвола и беззакония, защите прав незаконно гонимых и преследуемых, в том числе прав мусульман — крымских татар, афганцев и многих других. Во имя этой же благородной цели они предприняли новую акцию, которая может окончиться для них мучительной смертью.

Я обращаюсь ко всем людям доброй воли и, в первую очередь, к своим единоверцам, последователям одной из гуманнейших религий — ислама! Окажите посильное содействие спасению жизней этих прекраснейших людей нашей планеты!

Мустафа Джемипев

Якутия.

5.12.1981 г.

(Том 4, л. д. 1)

6. Обращение крымских татар главам государств-участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе

ГЛАВАМ ГОСУДАРСТВ-УЧАСТНИКОВ ХЕЛЬСИНКСКОГО СОВЕЩАНИЯ

ПО БЕЗОПАСНОСТИ И СОТРУДНИЧЕСТВУ В ЕВРОПЕ

Мы, граждане крымскотатарской национальности, проживающие в СССР, обращаемся к вам с просьбой рассмотреть факты нарушений прав наших соотечественников и способствовать тем самым справедливому решению нашего национального вопроса.

Крымские татары — это тюркская нация, сформировавшаяся на территории Крымского полуострова и включающая в себя элементы всех народов, которые с древнейших времен населяли эту землю.

200 лет назад наша земля была оккупирована войсками России, наше национальное государство — Крымское ханство — ликвидировано, а территория Крыма 8 апреля 1783 года присоединена к России и превратилась в одну из её губерний. С этого времени началась и продолжается по сей день трагедия нашего народа.

Правительство России предпринимало различные бесчеловечные методы, целью которых было изгнать из Крыма его коренных жителей и сделать полуостров «чисто славянской территорией». С помощью жестокого террора завоеватели вынуждали коренное население к эмиграции, систематически и планомерно уничтожали их материальную и духовную культуру. В результате крымские татары, численность которых в период Крымского ханства составляла несколько миллионов, к моменту свержения царизма в 1917 году превратились в этническое меньшинство из нескольких сот тысяч человек.

В 1921 году на территории Крымского полуострова была утверждена Крымская АССР, а крымскотатарский язык, наряду с русским, был объявлен государственным языком республики, были предприняты некоторые меры по восстановлению национальной культуры крымских татар. Но в последующие годы началась систематическая ликвидация нашей национальной интеллигенции — тысячи людей были казнены или умерщвлены в тюрьмах и лагерях по обвинению или просто подозрению в недостаточной приверженности к коммунистической идеологии и к режиму И. Сталина, закрывались и уничтожались мечети и святыни крымских татар. Наконец, 18 мая 1944 года в «предательстве» был обвинен весь наш народ и поголовно выселен в районы Урала, Средней Азии и Казахстана. Не избежали обвинения в «предательстве» и выселения со своей Родины даже инвалиды и герои войны, вдовы и сироты около 26 тысяч воинов — крымских татар, погибших в боях с фашизмом. Вскоре из Крыма были выселены и другие этнические меньшинства, в том числе греки, немцы, чехи, армяне, эстонцы и даже болгары, которые, очевидно, были сочтены властями недостаточными или неполноценными славянами.

На местах ссылки за крымскими татарами был установлен жестокий комендантский надзор, введены правовые ограничения, способствовавшие их массовой гибели и культурной деградации. За крымскими татарами сохранялось в основном только право на рабский труд. Лишь в первые годы после выселения от голода, болезней и тяжкого принудительного труда крымские татары потеряли около 46 процентов своего численного состава.

Территория же Крыма в спешном порядке заселялась переселенцами из центральных районов России и Украины, то есть более «благонадежным» с точки зрения правительства славянским населением. Имущество крымских татар, отобранное при выселении, то есть дома, домашний скот, мебель, одежду и даже детские игрушки, было роздано новым поселенцам, а книги на крымскотатарском языке и многие предметы их культуры были уничтожены. Особым указом правительства были переименованы почти все тюркские наименования населенных пунктов Крыма. Уничтожили и все мусульманские кладбища, а надмогильные камни с изречениями из священного Корана были вывезены и использованы как строительный материал. Началось издание массовым тиражом художественной и псевдоисторической литературы, в которой крымские татары изображались в самом отрицательном свете, доказывалось, что Крым является «исконно славянской территорией» и распевалось «прогрессивное значение» присоединения Крыма к России. Крымская АССР была упразднена и превращена в область в составе РСФСР, а затем, в 1954 году, в ознаменование 300-летия присоединения Украины к России, включена в состав Украинской ССР.

В 1956 году состоялся XX съезд Коммунистической партии Советского Союза, на котором открыто говорилось и о некоторых преступлениях, совершенных в период так называемого «культа личности» Сталина, в том числе о незаконных выселениях целых народов, которые назывались на съезде «перегибами ленинской национальной политики». Новое советское руководство во главе с Хрущевым твердо обещало восстановить права репрессированных народов, но это обещание в отношении крымских татар и некоторых других народов осталось невыполненным. В апреле 1956 года, то есть через два месяца после съезда, был издан не подлежащий опубликованию в печати указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которого с крымских татар лишь снимался гласный надзор органов МВД, но оговаривалось, что они не

имеют права возвращаться в места, откуда были выселены, и их имущество, конфискованное при выселении, не подлежит возвращению.

Начиная с 1956 года крымские татары постоянно направляют в адрес советского руководства многочисленные индивидуальные и скрепленные десятками тысяч подписей письма и обращения с требованием восстановления своих национальных прав — возвращения их на Родину и восстановления ликвидированной при режиме Сталина Крымской АССР, но обращения эти в лучшем случае остаются безответными, а в худшем — служат основанием для репрессий против обращающихся.

Крымские татары неоднократно обращались к главам Советского правительства и КПСС с просьбой принять их делегацию и обсудить вместе с ними пути решения нашего национального вопроса, но за прошедшие более четверти века ни у одного из сменивших друг друга глав правительства и коммунистической партии не нашлось времени и желания выслушать представителей более чем полумиллионного народа. Делегации крымских татар, направляемые в Москву народом, во многих случаях подвергаются всевозможным преследованиям, насильственным возвращениям обратно, а некоторые из них были арестованы и осуждены к лишению свободы по вымышленным обвинениям. Мирные собрания и демонстрации крымских татар в поддержку своих неотъемлемых прав разгоняются силами войск и милиции, их участники подвергаются избиениям и арестам.

В конце 1967 года двадцать представителей крымских татар в Москве были приняты руководителями КГБ, прокуратуры, МВД и секретарем Президиума Верховного Совета СССР. Ими было обещано, что в ближайшие дни будет опубликован правительственный указ о «реабилитации» крымских татар и приняты другие меры для решения их национального вопроса. Но опубликованный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года не только не способствовал решению нашего национального вопроса, но даже наоборот. Этим указом, во-первых, произвольно упразднялось существовавшее в течение многих веков этническое самоназвание крымских татар, которое заменялось выражением «татары, ранее проживавшие в Крыму», то есть недвусмысленно отрицалось само существование нации крымских татар и, соответственно, их естественное право на Крым, как на свою историческую Родину. Во-вторых, в Указе совершенно необоснованно и вопреки стремлениям народа, выраженным во всех его обращениях к советскому руководству, директивно утверждалось, что будто бы они «укоренились» на территории Узбекской ССР и других союзных республик. Выселение крымских татар из Крыма в 1944 году в указе объяснялось не бесчеловечной и террористической сущностью режима Сталина, а тем, что будто бы факты сотрудничества отдельных групп «татар, ранее проживавших в Крыму» были необоснованно отнесены ко всему татарскому населению, что, в сущности, является претензией правительства и в дальнейшем распоряжаться судьбами и территориями целых народов в зависимости от того, сочтут ли они эти народы достаточно верными к своей власти или нет.

В принятом одновременно с этим указом Постановлении Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года «О порядке применения статьи 2 Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 года» говорилось о праве «татар, ранее проживавших в Крыму» отныне проживать на всей территории СССР согласно паспортного режима. Если принять во внимание, что в статье 2 Указа ПВС от 28 апреля 1956 года прямо говорилось о запрете крымским татарам возвращаться в Крым, то новое постановление «о порядке применения» этой статьи, прикрытое ссылкой на паспортный режим,

свидетельствовало о преемственности брежневского руководства с политикой имперской России, режимов Сталина и Хрущева в отношении Крыма и крымских татар.

Тысячи семей крымских татар, выехавших в Крым после опубликования Указа и Постановления от 5 сентября 1967 года, были выдворены обратно с применением жестоких и бесчеловечных мер — на них устраивали милицейские облавы, семьи выбрасывали из купленных на многолетние сбережения собственных домов, а дома передавали гражданам других национальностей или разрушали бульдозерами. Крымских татар насильственно вывозили на грузовиках и выбрасывали за пределами Крыма вместе с их перебитым имуществом. В других, более «гуманных» случаях, крымским татарам отказывали в нотариальном оформлении купленных домов, прописке и трудоустройстве, их детей школьного возраста отказывались принимать в школы, а новорожденным — выдавать свидетельства о рождении, отключали им свет, перекрывали воду, перепахивали засеянные приусадебные огороды, систематически облагали штрафами за проживание без прописки. В результате многие семьи крымских татар, лишенные средств к существованию, вынуждены были покинуть Крым «добровольно». Известны сотни судебных процессов, на которых крымских татар обвиняли в «незаконном приобретении домов», «нарушении паспортного режима» и приговаривали к крупным штрафам, высылке за пределы Крыма или лишению свободы. Подвергались преследованиям и граждане других национальностей, которые, выезжая из Крыма, продавали свои дома, вопреки предписаниям властей, не русским и украинцам, а крымским татарам.

Многие крымские татары, выехавшие из Крыма в результате гонений властей или же вывезенные насильственно, селились в близлежащих к Крыму районах Украины и Краснодарского края. Но вскоре и в этих районах прописка крымских татар была резко ограничена. Власти зорко следят за тем, чтобы в одном и том же населенном пункте расселялось не более нескольких десятков или сотен семей крымских татар, ибо это затруднило бы их скорую ассимиляцию и русификацию.

Участились судебные процессы над активистами Национального движения крымских татар в Узбекистане и в других местах по обвинению в «клевете на советский строй», «организации массовых беспорядков», «сопротивлении властям» и по другим вымышленным и провокационным обвинениям.

Для создания видимости решения нашего вопроса было объявлено, что крымских татар будут переселять в Крым по так называемому «оргнабору», но за прошедшие 15 лет подобного рода «организованным» методом было перевезено в степные районы Крыма всего около 300 семей. Причем, и эта мера использовалась властями в основном для подавления Национального движения, ибо отобранные для переселения семьи должны были отвечать основному требованию — не принимать участия в усилиях своего народа по решению его национального вопроса. Известно много случаев, когда сотрудники КГБ обещали крымским татарам прописку на их родине в обмен на обязательство сотрудничать с ними в качестве осведомителей и доносчиков на участников Национального движения.

Большие надежды возлагали крымские татары на итоги Хельсинкского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, потому что в Заключительном акте этого Совещания, подписанного в августе 1975 года и главой Советского государства, прямо говорилось:

«Государства-участники, на чьей территории имеются национальные меньшинства, будут уважать право лиц, принадлежащих к таким меньшинствам, право на равенство

перед законом, будут предоставлять им полную возможность фактического пользования правами человека и основными свободами и таким образом защищать их законные интересы в этой области.

Государства-участники будут уважать равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой...»

Но правовое положение крымских татар ни в коей мере не улучшилось после подписания Заключительного акта. Наоборот, были приняты несколько новых секретных и полусекретных указаний, инструкций и распоряжений властей, направленных на дальнейшее ограничение их прав и «укоренение» их на местах ссылки.

Так, например, согласно указания министра внутренних дел Узбекской ССР за № 221 от 26 апреля 1978 года «гражданам татарской национальности, ранее проживавшим в Крыму, не разрешается выезд в Крым без предъявления документов о возможности их бытового и трудового устройства в Крыму». О том, что органы власти Крымской области могут выдавать крымским татарам документы «о возможности их бытового и трудового устройства в Крыму», конечно же, не может быть и речи.

В настоящее время усилия властей направлены на то, чтобы заселить крымскими татарами специально организованный в сентябре 1978 года Мубарекский район, расположенный в пустынной части Кашкадарьинской области Узбекской ССР. Для осуществления этой цепи используются различные методы — от обещаний повышенной зарплаты и квартиры до принудительного направления туда выпускников учебных заведений под угрозой невыдачи в противном случае документов об образовании.

Репрессии против крымских татар, добивающихся возвращения на Родину и восстановления национального равноправия после подписания Заключительного акта не только не прекратились, но и ужесточились. Особым репрессиям подвергаются те наши соотечественники, которые пытаются информировать о положении крымских татар советскую и мировую общественность. Так, например, трижды были осуждены Джемилев Решат и Чобанов Мамеди, пятикратно осужден и провел в местах лишения свободы около трети своей жизни Мустафа Джемилев. Против них время от времени появляются в печати различные статьи, полные лжи и грубых оскорблений. Такого же рода «письма» и «обращения», отпечатанные на пишущих машинках, распространяются властями от имени анонимных «соотечественников», «истинных советских патриотов» или же прикормленных органами отщепенцев крымскотатарского народа.

Подвергаются преследованиям и граждане других национальностей, выступающие в поддержку наших законных прав. Был исключен из партии и Союза писателей А.Е. Костерин, около пяти лет подвергался принудительному «лечению» в психбольнице специального типа известный защитник прав крымских татар бывший генерал советской армии П.Г. Григоренко, на три года лишен свободы, а затем доведен до самоубийства поэт Илья Габай. Документы в защиту крымских татар и их прав вменялись А.П. Лавуту, А. Подрабинеку, Г. Алтуняну, членам Московской группы по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений Юрию Орлову, Татьяне Великановой, Т.С. Осиповой и многим другим правозащитникам, осужденным к длительным срокам заключения. Всему миру известна и судьба лауреата Нобелевской премии мира академика А.Д. Сахарова, который также многократно выступал в защиту прав крымских татар.

Жестокие преследования и издевательства властей над прибывшими в Крым 'крымскими татарами вынудили некоторых из них на самоубийство, а 23 июня 1978 эда наш соотечественник Муса Мамут совершил самосожжение.

Мы прилагаем к настоящему обращению сборник «События в Крыму», составленный одним из активистов Национального движения крымских татар Мустафой Джемилевым, в котором на основании многочисленных заявлений и писем приводятся сотни фактов грубых нарушений прав наших соотечественников в Крыму со времени подписания Заключительного акта в Хельсинки до дня ареста самого составителя сборника в феврале 1979 года по сфабрикованному обвинению в нарушении правил установленного за ним органами гласного административного надзора. Этот сборник не охватывает всех фактов нарушений прав крымских татар в Крыму, ни даже всего арсенала применяемых против них методов, а составляет лишь часть тех сведений, которые удалось собрать, преодолевая чинимые властями препятствия, и сохранить после многочисленных обысков.

Прилагаем также сборник «Самосожжение Мусы Мамута», составленный другим активистом нашего Национального движения Решатом Джемилевым незадолго до своего очередного ареста по обвинению в «клевете на советский строй» в апреле 1979 года.

Мы просим пригласить на Совещание в Мадриде также наших представителей, которые могли бы дать дополнительные показания по всем аспектам нашего национального вопроса. В числе представителей, достаточно известных среди нашего народа и имеющих моральное право сообщить Совещанию о его чаяниях, мы называем:

1. Акимова Джеппара, проживающего по адресу: Ташкентская область, г. Бекабад.

2. Джемилева Мустафу, проживающего по адресу: Ташкентская область, г. Янгиюль, ул. Чарикова, 78-а. Находится под гласным административным надзором без права на выезд из города Янгиюля.

3. Музаффарова Рефика, проживающего по адресу: г. Тобольск, 6-й микрорайон, Комсомольский проспект, 17, кв.15.

4. Сеитмуратову Айше, эмигрировавшую в 1978 году из СССР и проживающую в настоящее время в США по адресу: P.O. Бокс 108, Бруклин, Нью-Йорк, 11209, США.

Мы убеждены в том, что справедливое разрешение нашего национального вопроса, которому могло бы способствовать обсуждение его в международных совещаниях с участием представителей Советского Союза, послужит укреплению доверия между государствами и упрочению мира во всем мире.

Подписи

(Том 4, л.д. 125-129, том 4, л.д. 193-199 — ксерокопия)

7. Обращение группы крымских татар в Организацию Исламская Конференция, отправленное в июне 1983 года.

ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ОРГАНИЗАЦИИ ИСЛАМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

Копия: В ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

Мы, мусульмане крымскотатарской национальности, участвовавшие в похоронах нашего родственника и соотечественника Абдулджемиля Мустафа-Оглу, извещаем Вас и в Вашем лице всех мусульман о новом глумлении советских карательных органов над нашими национальными и религиозными чувствами.

Абдулджемиль Мустафа-Оглу — отец одного из активистов нашего национального движения за возвращение на Родину в Крым Мустафы Джемилева, после поголовного выселения всех крымских татар из Крыма в 1944 году проживал вместе со своими родными в Узбекистане. В 1977 г., в возрасте 78 лет, он вместе с супругой и семьями двух своих дочерей, выехал в Крым, надеясь дожить там свои последние годы и быть похороненным на своей родной земле. Но органы власти, предпринимающие все меры, чтобы не допустить возвращения крымских татар на свою Родину, и открыто провозгласившие курс на славянизацию Крыма, начали против них, а также и против многих других возвращающихся на свою Родину крымских татар кампанию травли и преследований, пытаясь вынудить их покинуть пределы Крыма. Им отказали в нотариальном оформлении купленного дома, в прописке, и в течение около двух лет терроризировали различными незаконными штрафами, вызовами в милицию, прокуратуру, постоянными угрозами репрессий. Наконец, 12 апреля 1979 года к их дому подъехало около десятка автомобилей, наполненных милиционерами КГБ, прокуратуры и представителями гражданской администрации Крымской области. Всю домашнюю утварь они погрузили в грузовик и вывезли за пределы Крыма, а все члены семей, в том числе старцы и младенцы были в тюремной машине доставлены в Симферопольскую тюрьму, где их подвергли тщательному обыску, заперли в камеры и содержали два дня без пищи и медицинской помощи, а затем на поезде в сопровождении милиционеров вывезли за пределы Крыма. В эти же дни был пятый раз арестован и осужден к четырем годам ссылки в Якутию их сын Мустафа Джемилев, проживающий под гласным административным надзором органов МВД в Ташкенте.

В течение многих месяцев 80-летний Абдулджемиль Мустафа-Оглу и все выселенные вместе с ним родственники были вынуждены, в поисках крова, блуждать по поселкам Краснодарского края, а затем поселились в г. Абинске, где он и скончался 2 июня 1983 года.

Получив телеграмму о смерти своего отца, Джемилев Мустафа, уже отбывший срок ссылки и проживающий под гласным административным надзором в г.Янгиюле Ташкентской области, обратился с заявлением в милицию за разрешением на выезд. В своем заявлении он указал, что, в соответствии с предсмертной волей отца, намерен похоронить его в Крыму, и требовал разрешения на проезд так же на территорию Крымской области. Получив соответствующее разрешение милиции Узбекистана, он вылетел в Крым, подготовил на одном из кладбищ Крыма место для захоронения своего отца, и выехал в г. Абинск.

5 июня, после всех предусмотренных шариатом ритуалов, похоронная процессия на нескольких легковых автомобилях двинулась в направлении Крыма.

Примерно через два часа пути, у поста автодорожной инспекции, расположенного в 12-ти километрах от паромной переправы на территорию Крыма, похоронная процессия была остановлена работниками милиции, милиционеры отобрали удостоверения у водителей нескольких наших машин, в том числе и у водителя автомобиля, везшего покойника, и сообщили, что, согласно полученному ими распоряжению, похоронная процессия должна быть возвращена в г. Абинск. Мы предъявили справку санэпидемической станции с разрешением на вывоз покойника за пределы Абинского района и потребовали немедленно пропустить процессию, объяснив, что, в соответствии с нашими обычаями, покойник должен быть похоронен до заката солнца.

В свое оправдание работники милиции, ссылаясь лишь на распоряжение своих начальников, сказали, что нам следует подождать около часа пока подъедет само это

начальство. Примерно через два часа у автомобильной инспекции собрались! начальники местных отделений КГБ и милиции. Все они в один голос, без всяких ссылок на какие-либо законы, стали утверждать, что мы не имеем права хоронить своих покойников в Крыму, а должны хоронить лишь по месту прописки, и требовали возвратиться обратно, угрожая, в противном случае, репрессиями против «зачинщиков». Тогда мы вышли из автомобилей, взяли покойника на руки, оставив около машин несколько соотечественников, направились к паромной переправе пешком. Когда мы прошли несколько километров, в небе появился вертолет УВД Краснодарского края, который облетел похоронную процессию, а потом подлетел к зданию автоинспекции и оттуда передали работникам какие-то указания. Затем к процессии подъехали и задержанные ранее наши автомобили, водители которых сообщили, что им возвратили удостоверения и разрешили проезд к переправе. Мы решили, что наконец-то милиционеры получили благоразумное распоряжение своего начальства, вновь уложили покойника в машину и направились к паромной переправе.

Когда мы подъехали к пропускному пункту порта, милиционеры закрыли ворота, а полугруженный паром был отправлен в сторону Крыма. Вскоре к порту подъехало еще 5 милицейских машин с милиционерами, которые плотным кольцом стали у ворот. Вновь прибывшие чины КГБ начали в угрожающих тонах «разъяснять», что они ни в коем случае не пропустят нас на территорию Крыма. Прибывший на катере из г.Керчи замначальника УВД подполковник милиции А. Денисов начал перечислять около десятка районных, областных, краевых инстанций, без разрешительных резолюций которых он якобы не имеет права позволить перевоз покойника на территорию Крыма. Нелепость, незаконность и издевательский характер подобных требований были вполне очевидны, потому что лишь для объезда всех перечисленных инстанций потребовалось бы около недели, а если принять во внимание существующую бюрократическую практику, то сбор подписей и резолюций чиновников следовало бы начинать за многие месяцы до смерти человека. Кроме того, нам известно много прецедентов, когда покойников других национальностей перевозили без каких-либо разрешений как в Крым, так и из Крыма в другие области. Мы стали требовать, чтобы нам предъявили соответствующий закон или правительственное указание, которые подтверждали бы предъявляемые требования о якобы необходимости официальных 'разрешений перечисленных нам административных органов. Нам отвечали, что не помнят, когда и кем был издан подобный указ, но заявляли, что скорее пойдут на самые крайние меры, чем пропустят покойника на территорию Крыма.

Эта перепалка под знойным солнцем продолжалась пять часов. Все это время работники милиции и КГБ вели среди собравшейся на переправе толпы пассажиров и водителей подстрекательскую агитацию против нас. Так, полковник Денисов, обращаясь к толпе, заявил, что из-за нас остановлено движение парома, в результате чего страдают ни чем не повинные женщины и дети. Аналогичную и явно шовинистическую агитацию они стали вести, собирая вокруг себя отдельные группы обывателей. Подогретые подобной агитацией и продукцией близлежащего виноводочного магазина, отдельные личности, пользуясь явным одобрением работников милиции, стали выкрикивать в наш адрес и в адрес всего нашего народа оскорбления и угрозы перевернуть автомобиль с покойником. Один из офицеров, ст. лейтенант милиции Геннадий Дереев, открыто обратился к водителю стоявшего неподалеку тяжелого грузовика с предложением наехать на легковой автомобиль с покойником, обещая оформить это как случайное дорожное происшествие,

случившееся не по вине водителя грузового автомобиля. На тех же, кто выражал свое возмущение по поводу незаконных действий милиции, они обрушивались с угрозами или выводили из толпы. Так, например, была уведена одна женщина, которая, подойдя к нам, громко выразила своё сочувствие нашему намерению похоронить покойника на своей Родине.

В этой обстановке у нас не оставалось другого выхода, как повернуть машины и повезти покойника на одно из близлежащих кладбищ, расположенных по эту сторону Черного моря, т.е. на территории Краснодарского края.

Мы проехали к станице Тамань, расположенной в 60 км. от паромной переправы, где в настоящее время проживает несколько сотен семей крымских татар. При подъезде к Тамани нас вновь стали останавливать милиционеры, но, так как на захоронение оставалось немного времени, автомобиль с покойником и еще две следовавшие за ним машины, пренебрегая милицейскими сигналами, подъехали к кладбищу. Остальные автомобили были оставлены благодаря одному из наиболее ретивых милиционеров, который «героически» растянулся прямо на дороге.

У владельцев остановленных машин были отобраны водительские удостоверения и им не разрешили проезд к кладбищу.

Родственники и близкие покойника, которым на первых двух автомобилях удалось пробраться к кладбищу, пронесли тело к месту захоронения и начали копать могилу, через несколько минут все кладбище было оцеплено милиционерами, которые не допускали местных жителей, пытавшихся принять участие в похоронах. К месту захоронения подошли начальник Темрюкского отделения КГБ Грузин и начальник милиции г. Абинска майор Канев, который заявил, что хоронить покойника здесь также не разрешается и потребовал немедленно вернуться в г. Абинск. Ему ответили, что везти покойника в Абинск не намерены, а если кто-либо из милиционеров притронется покойнику, то это может привести к драматическим последствиям.

Начальники отошли на несколько шагов от могилы и наблюдали за похоронами месте с группой милиционеров из 36-ти человек и лиц в штатском.

Мы опустили тело в могилу, засыпали землей, вознесли молитву и, в сопровождении колонны милицейских машин, выехали в Абинск. Несколько милиционеров остались на кладбище для круглосуточного дежурства — очевидно, власти полагали, что ночью крымские татары эксгумируют тело и вновь попытаются вывезти его в Крым.

На следующий день некоторые участники похорон были вызваны в отделение милиции и КГБ, где их пытались обвинить в организации беспорядков, угрожали возможными последствиями, если на поминки собирается слишком много людей и будут допущены высказывания против властей.

8 июня Мустафа Джемилев выехал из Абинска в Тамань, чтобы перед вылетом в Узбекистан посетить могилу отца, но был задержан милицией и против него был оставлен протокол о нарушении правил административного надзора, так как, по словам милиционера, органы внутренних дел Узбекской ССР, выдавая ему разрешение для выезда на похороны, не указали в «маршрутном листе» ст. Тамань. Таким образом, ему вновь угрожает арест и осуждение на два года лишения свободы по статье уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за нарушение правил административного надзора.

После поголовного выселения нашего народа из Крыма в 1944 г. в СССР сменилось несколько правителей. Власти признали, что выселение целых народов со своих национальных территорий, ликвидация их национальных автономий и наложение

правовых ограничений на граждан по их национальному признаку — были грубым нарушением законов страны и норм человечности. Но, по-прежнему, основная мае крымских татар продолжает оставаться на местах ссылки и лишена возможное вернуться на свою Родину. Нашему народу уготована участь быть русифицированны утерять свою национальную культуру и самобытность, исчезнуть как нации. За последи четверть века еще не было ни одного дня, чтобы в советских тюрьмах и лагерях находились бы участники нашего национального движения за возвращение на Родину.

Действие властей на похоронах 5 июня 1983 года являются лишь одним их эпизоде иллюстрирующих их пренебрежение к нашим религиозным чувствам и национальным обычаям, их яростное стремление не допустить возвращения в Крым его коренных жителей, причем, даже мертвых.

Мы обращаемся к своим единоверцам и ко всем людям доброй воли с просьбе поднять голос в защиту наших суверенных прав и тем самым способствовал справедливому разрешению нашего национального вопроса.

Участники похорон: Аметов Ильми (г. Абинск), Асанов Амет (г. Абинск), Аблаев Ремзи (Крым), Азаматова Ава (ст. Тамань), Абдуллаев Икмет (п. Сенное), Бариев Айдер (с. Баканка), Джемилев Асан (г. Ташкент), Джемилев Анафи (г. Ташкент), Измаилов Халил (с. Баканка), Консул Мустафа (г. Абинск), Ильясов Дильшат (г. Новороссийск) Османов Смаил (с. Партизаны), Сейдалиев Осман (ст. Тамань), Рамазанов Абляю (г. Абинск), Сейтвелиев Риза (г. Абинск), Шабанов Эльдар (Крым), Эмиров Айдер (г. Геническ), Чашуев Усеин (г. Абинск), Усеинов Февзи (г. Абинск), Мидат (г. Геническ) Владимир (г. Геническ), Азаматов Сервер (ст. Тамань).

(Том 4, л.д. 188-192. Том 5, л.д. 216-223 — радиотекст)

8. Обращение М. Джемилева к Генеральному прокурору СССР о 18 августа 1983 г.

ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ СССР

Копия: ПРОКУРОРУ ТАШКЕНТСКОЙ ОБЛАСТИ

17 июня 1982 г. истек четырехлетний срок ссылки, определенного мне Октябрьским райсудом г. Ташкента, и я вместе с семьей вылетел из п. Зырянка Якутской АССР. По отбытии из места ссылки я сообщил в милиции, что намерен жить в Крымской области, поэтому на «листке убытия» при выписке паспорта было указанно, что еду в г.Симферополь. Мне было выдано также «маршрутное предписание», согласно которого я должен был лететь по маршруту Зырянка—Якутск—Симферополь. Но милиция Крымской области, без объяснения причин, насильственно вывезла меня вместе с семьей за пределы Крыма и передала в руки сотрудников ОВД Краснодарско края, которые доставили нас в г. Абинск. В Лабинской милиции мне заявили, что территория моей Родины, т.е. Крымского полуострова, является для нас запретной зоной и предложили в течение трех суток прописаться в г. Абинске. Одновременно мне зачитали постановление об административном надзоре сроком на 1 год, санкционированное 10 июня 1982 г. прокурором Верхнеколымского района Якутске АССР И.В. Каниным.

14 июля мы выехали из г. Абинска в направлении г. Ташкента и через несколько часов в поезде у нас выкрали все наши наличные деньги и ценности.

По прибытии в г. Ташкент я обратился 20 июля в ОВД Октябрьского р-на г. Ташкента и изложил начальнику профилактического отдела Сидикалиеву свои обстоятельства. Сидикалиев просил явиться в милицию через несколько дней и в назначенный день он представил мне сотрудника КГБ некого Майского Леонида, который от имени своего руководства сообщил, что если мне нужна жилплощадь в г. Ташкенте, то я должен написать соответствующее заявление. До решения жилищного вопроса он рекомендовал прописаться в г. Ташкенте у моего брата. Я ответил, что у брата прописаться никак не возможно, так как он с семьей в составе 5 человек проживает в двухкомнатной квартире, а у меня самого аналогичная своя семья. 2 августа я вручил ему заявление, адресованное в КГБ, председателю Ташгорисполкома, начальнику Октябрьского РОВД г. Ташкента. В этом заявлении я изложил обстоятельства своего прибытия в г. Ташкент и заявил о своем желании вместе с семьей уехать за пределы ЗССР. Но до решения вопроса о эмиграции соответствующими инстанциями я просил представить мне жилье в г. Ташкенте, что позволило бы мне и моей супруге временно прописаться и трудоустроиться. (Копия заявления от 2.08.82 г. прилагается).

В течение нескольких дней, как сотрудник КГБ Л. Майский, так и в Октябрьском ЭОВД утверждали, что скоро собираются представить нам жилье в г. Ташкенте, наконец, 10 августа в квартиру брата явился сотрудник Октябрьского РОВД по имени Бахтиер и сообщил, что вопрос о представлении нам квартиры в г. Ташкенте решен положительно и что для выполнения каких-то связанных с этим формальностей мне необходимо явиться в отделение милиции Октябрьского района.

В милицию я пришел днем 11 августа вместе с одним своим товарищем, который также собирался разрешить там какой-то свой вопрос. Через несколько минут в кабинет профилактического отдела милиции явился гражданин в штатском, которого мне представили как служащего райисполкома. Мне предложили сесть в машину ГАЗ-24 №64-82 ТШП, чтобы проехать в райисполком для решения квартирного вопроса. Кроме меня и моего товарища в машину сели также Бахтиер и упомянутый гражданин в штатском. Вскоре машина на большой скорости миновала территорию Октябрьского района и вышла за черту города. На мой вопрос, что все это значит, мне ответили, что едем в г. Янгиюль. Я потребовал немедленно оставить машину и прекратить подобный бандитизм. Но Бахтиер и гражданин в штатском схватили меня за руки и сказали, что если я попытаюсь открыть дверцу машины, то буду привлечен к ответственности за сопротивление сотрудникам милиции при исполнении ими служебных обязанностей, теперь гражданин в штатском стал представлять себя инспектором управления милиции г. Ташкента, но назвать свою фамилию или предъявить удостоверение отказался. Меня доставили в милицию г. Янгиюля, заявили, что я должен прописаться и трудоустроиться в этом городе, повторно зачитали постановление об административном надзоре и сообщили, что в случае выезда за черту г. Янгиюля я буду привлечен к ответственности за нарушение правил надзора.

Как выяснилось, еще за два дня до насильственной доставки меня в г. Янгиюль сотрудники КГБ и милиции города вызывали поочередно проживающих в этом городе родственников моей супруги и требовали от них расписку о том, что будто бы они могут представить у себя жилплощадь для прописки моей семьи. Не получив от них подобной расписки, органы все же сочли необходимым доставить меня в этот город. Я заявил, что к г. Янгиюлю не имею никакого отношения и, как отбывший срок ссылки, имею право выбирать место жительства по своему усмотрению, но если у органов внутренних дел имеется документ, свидетельствующий о том, что срок моей ссылки продлевается и что

только меняется место ссылки, то просил ознакомить меня с этим документом. Мне ответили, что такого документа не имеется, но что органы сочли целесообразные определить местом жительства для моей семьи г. Янгиюль и если я попытаюсь покинуть этот город, то буду привлечен к ответственности. По поводу определенного мне жилья в доме по ул. Чарикова №78 я сообщил, что на этот частный дом я не имею никаких прав, не располагаю средствами для его выкупа и попытку вселить меня в этот дом насильственно рассматриваю как желание органов внести ссору между мной и реальными его владельцами. В тот день работники милиции определили меня в гостиницу «Янгиюль» и предписали явиться в милицию завтра утром.

На следующий день в кабинете зам. начальника ОУР Янгиюльского POBД. Холматова В. состоялась беседа с исполняющим обязанности прокурора города Янгиюля Умаровым. Он сказал, что не подвергает сомнению обоснованность моих доводов и протестов, не исключает, что в отношении меня работниками органов были допущены серьезные беззакония, но предложил «не лезть на рога», а считаться с реальностями. Умаров предложил мне для начала подчиниться предписанию с прописке в г. Янгиюле, даже если это предписание я считаю грубым произволом, а потом, обращаясь в соответствующие инстанции, добиваться своих прав. Прокурор выразил мнение, что, руководствуясь его предложением «не лезть на рога», я скорее добьюсь для своей семьи как права выбора места жительства в пределах СССР за исключением Крыма, так и в вопросе эмиграции. Умаров сообщил также, что предписание жить в доме по ул. Чарикова №78 не является обязательным, если я найду себе другое жилье в пределах г. Янгиюля. Я сказал, что пока существует незаконный административный надзор, я не могу прописаться и жить в чьем-либо доме, поскольку неизбежны постоянные визиты милиционеров, которые будут отравлять жизнь не только членам моей семьи, но и жителям дома, где мы пропишемся На это прокурор ответил, что если вопрос о гласном административном надзоре .является столь существенным для нас доводом против прописки в г. Янгиюле, тс через два часа он ознакомит меня с постановлением о снятии надзора и я потом выеду в г. Ташкент, чтобы привезти свои документы для оформления прописки.

Встретились мы с прокурором Умаровым повторно примерно через пять часов. Теперь прокурор говорил, что он не компетентен отменить это постановление с надзоре, даже если он уверен, что оно противоречит закону и предложил обратиться с заявлением по этому вопросу к прокурору области. Одновременно, он счет необходимым продиктовать зам. начальника ОУР Холматову В. акт, где утверждалось, что я в течение длительного времени якобы разъезжаю по городам страны, преднамеренно уклоняюсь от прописки и, тем самым, нарушаю правила паспортной системы и административного надзора. В этом же акте свидетельствовалось, что в г. Янгиюль я прибыл совершенно добровольно и опять таки уклоняюсь от прописки. Приглашенные в кабинет двое «понятых» послушно подписались в указанных им местах этого насквозь лживого акта, хотя и не отрицали того, что видят меня впервые и следовательно, не имеют никакого представления о приписываемых мне в этом акте действиях или бездействиях.

Столь откровенное беззаконие властей в отношении меня объясняется, очевидно тем, что я неоднократно был судим за свое участие в Национальном движении и незадолго до истечения срока ссылки, в беседе с прибывшим из Москвы в Якутию представителем КГБ СССР отказался заявить об «ошибочности своих политических взглядов или хотя бы одобрить подобное заявление, сделанное в местах лишения

свободы одним из бывших участников национального движения на страницах советской печати. Особенно красноречиво свидетельствует об этом незаконное установление за мной гласного административного надзора.

Постановление о надзоре мотивируется тем, что я «не встал на путь исправления» и подтверждается это заключение следующими тремя доводами:

1. Против меня в газете «Социалистическая Якутия» была опубликована статья «Лицо и личина», где говорилось о моем якобы аморальном поведении.

Напомню, что эта статья за подписью некого Михайлова была опубликована в мае 1980 г., т.е. за два года до истечения срока моей ссылки и в ней делались намеки на то, что я будто бы сожительствовал с какой-то женщиной в п. Зырянка Якутской АССР, и тем самым, послужил причиной распада молодой и очень счастливой советской семьи. Заодно в этой же статье демагогически утверждалось, что я сотрудничаю с недобитыми и бежавшими на Запад фашистами, публикую в их прессе враждебные СССР материалы. Как мне известно, редакции «Соц. Якутии», а также «Советской Калымы» и некоторых газет Узбекистана, перепечатавших этот грязный пасквиль, получили множество протестов от своих читателей, которые требовали публикации опровержения и привлечения Михайлова к ответственности за клевету. Я тоже обращался к прокурору района с просьбой рассмотреть утверждение автора в судебном порядке, но никакого ответа не получил, кроме сообщения, что мое заявление передано в прокуратуру ЯАССР. Как бы там ни было, обвинения, выдвигаемые частным лицом против другого лица в прессе, если эти обвинения не были рассмотрены судебным или надзорным органами, не могут являться основанием для назначения уголовного или административного наказания, в т.ч. для установления административного надзора.

2. Постановление о надзоре мотивируется, во-вторых, тем, что на меня поступали заявления должностных лиц Зырянского узла связи и Зырянского речного порта, где я работал машинистом.

Действительно, за время пребывания в п.Зырянка у меня было несколько конфликтов с должностными лицами районного узла связи. В одном случае поводом для конфликта было решение руководства узла связи ограничить меня в праве пользоваться междугородней телефонной связью, мотивированное тем, что будто бы в беседах со своими иногородними близкими, я допускаю «политически вредные» высказывания. Подтверждалось это обвинение заявлениями неких «политически зрелых трудящихся», которые, по их же собственным словам, подслушали мои телефонные разговоры. Кем и как инспирировались подобного рода заявления, мне было хорошо известно, и я в свое время обращался к прокурору района с просьбой разобраться и вынести свое решение. В другом случае поводом для конфликта с Зырянским узлом связи послужили мои подкрепленные убедительными доказательствами заявления о незаконной перлюстрации и «утере» моей корреспонденции, о подделке моей подписи на уведомленных и заказных отправлениях из-за границы с целью невручения отправления мне и введения в заблуждение зарубежного отправителя.

Во всех конфликтных случаях я, как ссыльный, непременно обращался в Зырянское отделение милиции или прокуратуру, и мне неизвестно о каких-либо постановлениях этих органов, где подтверждалось бы, что вина за конфликт возлагается на меня. Мне неизвестно также о каких-либо претензиях должностных лиц Зырянского речпорта — за три года работы в этой организации у меня не было ни одного прогула или замечания по работе. Наоборот, во многих случаях, когда сослуживцы другой смены (вольные, вовсе

не ссыльные) напивались в рабочее время до состояния невменяемости, начальник участка обычно прибегал ко мне, поднимал с постели и просил отстоять у аппаратуры дополнительную смену. Это косвенно подтверждается и приказом по Зырянскому речпорту представлении мне отпуска с последующим увольнением, согласно которого к моем отпуску добавляется еще 25 рабочих дней за проработанные сверх нормы дни. Поэтом второй довод в постановлении о надзоре также является несостоятельным.

3. И, наконец, постановление об административном надзоре мотивируется тем, что я поддерживал контакты с так называемыми «антиобщественными элементами». При этом делается ссылка на материалы обыска, произведенного у меня 12 июня 1980 г. по делу арестованного в г. Москве моего товарища А.П. Лавута, обвиненного в нарушении ст. 190-1 УК РСФСР.

Во время обыска у меня действительно было изъято множество писем от моих друзей и знакомых, которые впоследствии были арестованы за деяния политического характера или уже находились в местах лишения свободы или ссылки. Но вопрос о том, поддерживать или нет с кем бы то ни было переписку, является естественным правом каждого. Наверное, лишь подлец последней стадии может прекратить контакт с со своим товарищем, мотивируя тем, что его товарищ в бедственном положении или что он в немилости у власть имущих. Любые наказания лишь за факт обмена письмам, могут быть только актами беззакония и дикости. Но если установление гласного административного надзора со столь существенными правовыми ограничениями за то, что человек поддерживает нормальные отношения с другим человеком, является в СССР акцией вполне законной и соответствующей нормам коммунистической идеологии, то выходит, в этой стране мне уготовлена участь поднадзорного до конца моих дней, ибо я никогда и ни при каких обстоятельствах отрекаться от своих друзей в угоду карательным органам и их морали не собираюсь.

Впрочем, даже если все вышеприведенные пункты обвинения, которым аргументируется установление за мной гласного административного надзора был бы вполне обоснованными, то и в этом случае постановление подлежит отмене как незаконное по той простой причине, что согласно Положения, утвержденного Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 г., административный надзор устанавливается только за лицами, освобожденными из мест лишения свободы, не никак не после отбытия срока ссылки.

Установление гласного административного надзора после отбытия срока ссылки грубо противоречит не только закону, но и здравому смыслу, ибо получается, что после так называемого «освобождения» ссыльного не только не отменяются правовые ограничения, наложенные на него приговором суда, но налагаются еще два новых ограничения. Так, находясь в ссылке, я формально пользовался всеми правами гражданина СССР, но только не имел права выехать за пределы определенного мне района проживания, и обязан был дважды в месяц ходить в милицию на регистрацию. Теперь же, после «освобождения» я не только не имею права покинуть определенный мне органами район проживания и обязан дважды в месяц ходить в милицию на регистрацию но, дополнительно, не имею права посещать некоторые общественные места и не имею права покинуть свое жилище с 22 часов до 6 часов утра. Милиция вправе теперь в любой час ночи являться с проверкой в мое жилище, нисколько не заботясь о том, что это может травмировать ни в чем не повинных перед советской властью моих детей.

Мне известно, конечно, что постановление об установлении за мной гласного административного надзора вынесено и санкционировано вовсе не теми, чьи подписи,

«санкции» и «утверждения» значатся на этом документе. Я достаточно и достоверно осведомлен каким именно органам принадлежит этот «памятник» юридической безграмотности, тупости и животного страха перед инакомыслием. Общеизвестно также о том, как далеко простирается их власть в этой стране и как бесперспективно, имея дело с ними, апеллировать на писанные законы. Но прежде чем отправить свои документы в Президиум Верховного Совета СССР вместе с повторным заявлением об отказе от советского гражданства, я счел необходимым о выше изложенных беззакониях довести до сведения и Прокуратуры СССР — высшей надзорной станции, формально ответственной за соблюдение законности в стране.

Ответ прошу выслать по адресу:

700020 г. Ташкент, Ц-27, ул. Беруни, 3, кв.85

(Мустафа Джемилев)

18 августа 1982 г.

Вышеизложенное подтверждаю:

(Сафинар Джемилева)

(том 2, л.д. 61-64, том 3, л.д. 91-97, том 4, л.д. 204-208, том 3, л.д. 100-106 — радиотекст перевода с татарского)

9. Из книги В. Маркмана «На краю географии», Москва-Иерусалим, 979 г., 146 с. (Страницы, изъятые при обыске в доме М.Джемилева)

* * *

Однажды я зашел в библиотеку поболтать с библиотекарем и заодно, быть может, найти что-нибудь почитать в его хламе. Командовал там Иван Семенович или просто Семеныч, старик лет 60, получивший два года строгого режима за хулиганство, Семеныч печалился ужасно. Посадили его по причине не очень серьезной. Он застрелил соседскую собаку. Соседи имели связи с партийными бонзами, Семеныч - этих связей не имел. Строгий режим ему дали потому, что он во время Сталина отсидел десять лет. Не важно, что Семеныч был реабилитирован, как невинная жертва сталинского произвола, — важно то, что он сидел.

— Ух, чтоб им, — в сердцах говорил Семеныч. — Я был гвардейский офицер, под пули шел, не сгибаясь, во время войны. Но попали мы в окружение — и надо отступать, бесполезно драться. Я — к командованию по телефону, а они мне: «Ни пяди земли родной, драться до последнего, умрите, как герои». А ему сказал: «Умирай сам сука. Гворили, летаем выше всех, дальше всех, быстрее всех. А где они ваши самолеты? Голыми руками хотите танки брать?» Дал я приказ отступать. Арестовали меня, на Лубянке мордовали. Я следователя треснул по-гвардейски — измолотили меня что надо, а потом — в лагеря. Теперь вот строгий режим за то, что прежде без вины просидел десять лет. Креста на них нет. Увидев меня, Семеныч сделал знак рукой: подожди, дескать, отпущу очередь. Стояло всего три-четыре человека с какими-то засаленными книжками, а один из них рассказывал, как он как-то раз смотрел на свободе кино про любовь.

— И вот, — с радостным возбуждением, говорил он, взмахом руки подчеркивая

лиричность момента, — идет она, бля буду, к нему, бля буду, дождь там — мать твою... А он, бля буду, в халате, бля буду, а она ему, бля буду, на шею... В рот меня... Зек хлопнул себя по ляжке и засмеялся. Остальные тоже заулыбались — история была действительно интересная. Наконец Семеныч отпустил читателей, закрыл окно и вышел ко мне.

— Послушай-ка, здесь есть один политический. Уже два месяца в лагере. Не знаешь его?

Я уставился на Семеныча, от волнения не в силах вымолвить слова.

—Да-да, — продолжал Семеныч, заметив мою реакцию — У меня в карточках все регистрируется. Статья, срок. Ему я ничего не сказал — знаешь сам, лагерь. Ты тоже никому...

— Как фамилия, Семеныч?

Я даже схватил его за грудки.

— Фамилия! В каком бараке?

— Успокойся, — Семеныч зашел к себе обратно в конторку. — Вот он. Решат Джемилев. Статья 190-1. Записан с июля месяца. Третий барак.

«Как же так? — думал я на бегу к третьему бараку. — Два месяца, а я ничего не знаю? Он-то, новичок, уж точно слышал обо мне — почему не пришел познакомиться? Что за человек?»

У третьего барака стоял зек по кличке Акула — первейший мерзавец, доносчик и предатель. Он улыбнулся мне открытой, приветливой улыбкой, какая бывает лишь в кино у американских ковбоев. Можно было подумать, что честнее, благороднее и дружелюбнее человека на всем свете не сыскать.

— Ты не Решата ли ищешь? — спросил Акула. Я кивнул.

— Какая неудача, — сказал он. — Решат работает в первой смене. Но я ему говорил о тебе.

— И что он?

— Он? Да он ни с кем знаться не хочет. Всех подозревает, — Акула улыбнулся приветливее. — Уж я ему говорил, сам понимаешь, что ты человек что надо, доверять можно на все сто, а он все не решается.

Мне все стало ясно. Акула за всю жизнь не сказал доброго слова даже о родной матери.

В воскресенье я отправился к третьему бараку. Того, кто мне нужен, я выделил с одного взгляда по осмысленному выражению лица, хоть одет он был в обычное лагерное тряпье.

— Вот и он, — сказал Акула своему соседу. — Можешь познакомиться.

Решат, мужчина лет сорока, невысокого роста, протянул мне руку. Я предложил ему походить, чтобы поговорить наедине.

— Демократ? Националист? — спросил я.

— И то, и другое, — кивнул Решат.

Мы быстро подружились. Решат был одним из лидеров крымско-татарского движения. До встречи с ним я имел смутное представление об истории крымских татар. В школе нас учили, что правительство решило переселить крымских татар в Узбекистан потому, что все они сотрудничали с немцами. Вот всех и выселили. И еще учили, что Россия в прошлом много воевала с крымскими татарами: ей был необходим выход к Черному морю, а чтобы получить его, пришлось разбить крымского хана и

захватить всю территорию. Все было просто и понятно. В прошлом они были плохие, потому что жили в месте, неудобном для России. Потом они стали предателями. Сколько же можно их терпеть?

Решат сказал, что главным идеологом движения был Мустафа Джемилев, брат Решата. Он почти не выходил из тюрьмы. Крымские татары устраивали в Ташкенте демонстрации, которые милиция разгоняла со слезоточивым газом. Участников движения бросали в тюрьмы, там натасканные администрацией уголовники забивали их до смерти. И все это оставалось неизвестным не только на Западе, но и в России. У лидеров не было единого взгляда: предать гласности хронику борьбы крымских татар или вести бесшумный диалог с властями, чтобы не раздражать их. Было потеряно много времени и много людей.

Решат обращался ко многим партийным деятелям, ученым, писателям, привозил в Москву петиции, под которыми стояли подписи десятков тысяч человек. Везде поначалу реакция была положительная. Видное лицо разводило руками, говорило, что это, конечно, историческая несправедливость, что она будет исправлена, надо только довести до сведения ЦК партии и т. д., и просило зайти через какой-нибудь срок, когда вопрос будет выяснен. Делегаты приходили в назначенный срок, и видное лицо разводило руками снова и говорило, что это не в его компетенции, и что он вообще сейчас не может такими делами заниматься и советует им вернуться к себе домой и оттуда писать правительству; а уж оно разберется. Был Решат в составе крымской делегации у Андропова. Тот спросил не собираются ли они, в случае успеха их миссии и положительного решения вопроса, отделиться от Советского Союза. Делегаты заверили его, что хотят лишь одного: вернуться на свою землю и жить в составе Советского Союза на условиях, существовавших до их насильственного выселения. Андропов предлагал разные варианты: помощь в развитии национальной культуры на месте их теперешнего пребывания, открытие учебных заведений на крымско-татарском языке и тому подобное. Но делегаты твердо стояли на своем и доказывали ему несостоятельность его аргументов. Андропов шутливо поднял руки вверх, как бы признавая свое поражение, и сказал, что сам ничего решать не может, но что-нибудь будет сделано. И действительно указом Президиума Верховного Совета с крымских татар было снято обвинение в предательстве — нельзя же в самом деле, согласно даже коммунистической доктрине, обвинить в предательстве целый народ, включая даже малых детей и солдат, отдавших жизнь на фронтах. Но по-прежнему остался запрет селиться в Крыму и даже посещать его. Тех же, кто пытался проникнуть в Крым, снимали с поездов, с самолетных рейсов на авиавокзалах — причем безошибочно, хотя порой для несведущего человека трудно отличить крымского татарина от кавказца.

Активистов продолжали активно сажать в тюрьмы. Дошла очередь и до Решата. Отсидев срок, он вернулся с твердым намерением громко рассказать миру о происходящем. В это время генерала за помощь крымско-татарскому движению поместили в психиатрическую лечебницу. Начались аресты. КГБ спешил — приближалось совещание коммунистических и рабочих партий в Москве, так что нужно было обеспечить тишину, спокойствие и единство советского народа. И вдруг...

Пасмурным московским утром в день открытия совещания, на площади Маяковского появились шесть демонстрантов с развернутыми плакатами: «Руки прочь от Чехословакии!», «Свободу генералу Григоренко!», «Коммунисты, верните крымских татар в Крым!».

Демонстрация длилась не более тридцати секунд — смельчаков скрутили, отобрали плакаты и запихали в подоспевшие воронки.

— Потом бежали из тюрьмы, — рассказывал Решат, — и больше года был в бегах. Измотался весь, пришел домой, там меня и взяли.

Было интересно читать его приговор, составленный в общепринятом дубовом советском стиле:

«... На площади Маяковского нарушители держали в руках клеветнические лозунги: «Руки прочь от Чехословакии!», «Свободу генералу Григоренко!» и т. п. В том же приговоре было сказано, что на похоронах писателя Костерина Джемилев произнес клеветническую речь: «Страна славиться не танками и пушками, а такими гуманистами, как писатель Костерин».

— Боюсь я за брата, — сказал Решат, — заморят они Мустафу. Он у нас на голову выше всех, и в ГБ это знают.

Мустафа написал историю крымско-татарского народа (КГБ за ней охотился не жалея сил). Он проследил историю борьбы России с Крымским ханством и затем с остатками крымского народа до последних дней. Концом национальной борьбы и началом трагедии автор считал эпизод приезда Екатерины Второй к крымскому хану Гирею, которого она в постели уговорила разрешить ей ввести в Крым русские войска для обороны от посягательств турецкого султана. Разрыв союза с мусульманами и ориентация на Россию решили судьбу Крымского ханства. Русские войска прибывали, притеснения достигли небывалой жестокости, и народ стал разбегаться из родной земли, как из ада. В день иногда эмигрировало до восьмидесяти тысяч человек. Ко времени захвата власти коммунистами от четырех миллионов крымских татар, живших в Крыму при Екатерине, осталось триста тысяч.

18 мая 1944 г. весь крымско-татарский народ был выселен в пустыню Узбекистана. Разрешили остаться в Крыму только героям Советского Союза, остальные же, негерои-предатели, должны были жить в строго определенных областях.

—Я был тогда пацаном, — рассказывал Решат. — Брат вернулся раненый с фронта. Он ушел в этот вечер куда-то — то ли в госпиталь, то л и в военкомат. К дому подъехала машина, и солдаты дали приказ собрать в течении нескольких минут личные вещи и грузиться на машины. Мать плакала, умоляла подождать старшего сына, уверяла, что произошло недоразумение и их не имеют права увозить. Плачущую женщину с пятью детьми закинули в грузовик и повезли на станцию. Там татар ждали поезда. Людей запихали в вагоны, и составы тронулись. Население городов и станций на пути их следования предварительно было оповещено, что везут нацию предателей. Для верности на крышах прикрепили плакаты, клеймившие позором изменников родины. В вагоны летели камни, толпа кричала проклятия и грозила кулаками. Стояла страшная жара, а в вагоны не давали ни еды, ни воды, ни медикаментов. Выходить было запрещено — двери в тамбурах были на глухо закрыты, и у входа автоматчики. Наконец через неделю состав прибыл в Узбекистан и остановился на полустанке, посреди пустыни: ни кустика, ни деревца, ни человеческого жилья, а только пески и раскаленное солнце. Сначала из вагонов стали выбрасывать трупы детей, потом остальных, не вынесших тяжести путешествия или скончавшихся от эпидемий.

Наступила тогда для Решата новая жизнь. Дети умирали от эпидемий, и немудрено: пропитание они находили, роясь на помойках. На работу не принимали, нищета в семье была ужасающая.

— А теперь они говорят о возрождении нашей культуры в Узбекистане, — продолжал

Решат. — Лишили нас родной земли, языка, религии и обычаев. Вырождается целая мусульманская нация и всем это до лампочки! Европе наплевать — это понятно, они хотят жить хорошо и без лишних забот до того дня, когда их раздавят, а мусульманам наплевать, потому что они получают от Советов оружие, а Организации Объединенных Наций наплевать, потому что у нее есть дела поважнее, ведь она занята установлением справедливого и прочного мира, разработкой гуманных деклараций и прочими вещами. Обращались к коммунистам Европы — тут уж ясно, ворон ворону глаз не выклюет. А сейчас партийные бонзы взяли новую тактику. «Какой Крым? — говорят. — Ведь вы ж татары? Вот и возвращайтесь к себе на родину, в Казань. Там же татары живут!» И говорят они искренне, многие действительно не знают, что слово «татарин» обозначало у русских иноверца, мусульманина, все равно, где он живет — на юге или на востоке. Правильнее было бы назвать наш народ «тавры», а не татары, ибо мы носили кличку, данную нам русскими. Но не в этом зло. Я не вижу конца. Быть может, помогут нам мусульмане, или ООН, или кто-нибудь? Как ты считаешь?

Я не знал, что ответить.

(стр. 93-100)

(том 4, л.д. 3-14)

10. Документ № 1 Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР

МОСКОВСКАЯ ГРУППА СОДЕЙСТВИЯ ВЫПОЛНЕНИЮ

ХЕЛЬСИНКСКИХ СОГЛАШЕНИЙ В СССР

ДОКУМЕНТ № 1

О преследовании Мустафы Джемилева

В апреле 1976 года в Омске состоялся суд, приговоривший 33-летнего крымского татарина Мустафу Джемилева, ранее проведшего восемь лет в лагерях, еще к двум с половиной годам лагерного строго режима.

Джемилев обвинялся по статье 190-1. Уголовного кодекса РСФСР — «заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие советский общественный и государственный строй». Непосредственно в вину Джемилеву ставились его высказывания о национальной политике СССР — именно, о положении крымскотатарского народа, депортированного с исторической родины в 1944 году и до сих пор не имеющего возможности вернуться на родину из-за противодействий властей.

Обвинение Джемилева строилось на показаниях двух свидетелей, причем показания второго из них были косвенными — пересказом слов первого и главного свидетеля — солагерника Мустафы — Владимира Дворянского. Но сам первый и главный свидетель — Дворянский — от своих показаний, данных в ходе предварительного следствия, на суде полностью и целиком отказался, заявив, что показания следствию он дал в результате незаконных методов ведения следствия — шантажа, нажима, угрозы уничтожения.

Тем самым обвинение на суде не подтвердилось. Тем не менее Джемилев не был оправдан. Суд объявил истиной данные предварительного следствия, несмотря на

заявление Дворянского о незаконных методах ведения следствия. Более того, судья во время процесса повторял со ссылкой на органы следствия аналогичные угрозы Дворянскому, и суд вынес частное определение о привлечении Дворянского к суду как лжесвидетеля — за разоблачение следственного беззакония.

По состоянию здоровья Джемилева после восьми лет заключения и только что оконченной десятимесячной голодовки врачи не гарантируют, что Джемилев доживет до конца срока.

* * *

Изучив многочисленные материалы—документы, стенограммы, заявления родных Джемилева, его друзей, письма крымских татар, личные свидетельства и другие источники, Группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР ОТМЕЧАЕТ:

а) Инкриминирование Мустафе Джемилеву распространения его взглядов по каким бы то ни было вопросам и осуждение его за высказывание этих взглядов противоречит пункту VII части А первого раздела Заключительного Акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, то есть пункту «Уважение прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений», пункту 19 Всеобщей декларации прав человека, гласящему о свободе распространения информации, — тем более что Всеобщая декларация прав заявлена как основа действий государств — участников Хельсинкского совещания (раздел 1, часть А, пункт VII Заключительного Акта).

б) Осуждение Мустафы Джемилева за высказывание взглядов о ненормальном положении крымско-татарского народа, то есть осуждение за борьбу за права крымских татар, — противоречит пункту VIII части А первого раздела Заключительного Акта — пункту «Равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой»: «Исходя из принципа равноправия и права народов распоряжаться своей судьбой в условиях полной свободы, определять, когда и как они желают, свой внутренний и внешний политический статус без вмешательства извне и осуществлять по своему усмотрению свое политическое, экономическое, социальное и культурное развитие»... «государства-участники... напоминают также о важности исключения любой формы нарушения этого принципа» (пункт VIII части А первого раздела Заключительного Акта).

Осуждение Мустафы Джемилева за борьбу за национальные права крымскотатарского народа есть как раз прямое нарушение указанного принципа.

СУММИРУЯ отмеченное выше, Группа содействия считает, что осуждение Джемилева — независимо от наличия или отсутствия его высказываний по национальному вопросу — противоречит духу и букве Заключительного Акта Хельсинкского Совещания.

в) Мустафа Джемилев осужден в обход и в нарушение всех норм советского права, по которому никто не может быть осужден без вины и состава преступления. Дело Джемилева является полной фальсификацией, так как обвинение построено на вынужденных лжесвидетельских показаниях, которые разоблачены на суде самим свидетелем. Тем самым процесс Джемилева — не только не правовой акт, не только акт беззакония, но и — заведомо приготовленная расправа.

г) Состояние здоровья Джемилева столь тяжело, что проведенная под видом осуждения расправа является актом физического уничтожения.

д) Тем самым процесс и осуждение Джемилева беззаконным путем за национальную борьбу являются частью кампании преследования и нарушения прав крымско-татарского народа.

* * *

Такая квалификация дела Джемилева приводит Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР к двум итоговым выводам по этому вопросу:

1. Осуждение Джемилева полностью и абсолютно противоречит духу и букве гуманитарных статей Заключительного Акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.

2. Необходимо вмешательство международной общественности и правительственных органов подписавших Заключительный Акт государств, так как происшедшее нарушение даже советских законов не позволяет распространить на дело Джемилева статью Заключительного Акта о невмешательстве во внутренние дела, ибо данная статья разъяснена в Заключительном Акте как уважение законов и порядков суверенных государств, но не уважение беззакония, прикрывающегося фальсификациями.

18 мая 1976 г.

Ю. Орлов, М. Бернштам, Е. Боннер, А. Гинзбург.

(Том 3, л.д. 215-217)

11. Заявление М. Джемилева об отказе от советского гражданства

В ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

НАЧАЛЬНИКУ ОКТЯБРЬСКОГО РАЙОТДЕЛА МИЛИЦИИ г. ТАШКЕНТА

Заявление об отказе от советского гражданства

Препровождаю паспорт серия IV-ЮС номер 653039, выданный на мое имя отделом внутренних дел Октябрьского райисполкома г. Ташкента, и заявляю о своем отказе от советского гражданства. Прилагаю также копии двух приглашений (вызовов), высланных мне в 1975 и 1978 г.г. родственником, проживающим в США, и прошу разрешить покинуть пределы СССР.

Отказ от советского гражданства ни в коей мере не означает и отказ от своей национальной территории — Крымского полуострова, насильственно присоединенного 1783 году к России, власти которой истребили и вынудили к эмиграции основную часть моего народа, а оставшуюся часть в 1944 году поголовно выселили из своей Родины. Продолжать добиваться права на возвращение своего народа в Крым и восстановления его национальной государственности я буду независимо от того, где буду проживать.

За участие в национальном движении крымскотатарского народа и общесоюзном правозащитном движении я был четырежды судим по заведомо лживым обвинениям провел в советских тюрьмах и лагерях более восьми лет, в том числе около одного года в голодовочных подвальных камерах.

После освобождения из заключения в декабре 1977 года я поставлен, вопреки законам страны, в унизительное и бесправное положение. Я лишен права выбора места жительства и даже жилого помещения. Негласные обыски, прослушивание и просматривание жилища, где мне предписано проживать, ночные вторжения

милиционеров, сделавшие невыносимой жизнь и моих ни в чем не повинных родственников, произвольные задержания и доставки в милицию, провокации, нелепые придирки и штрафы стали для меня будничными явлениями. Мне регулярно напоминают, что меня вновь ожидает тюрьма, и уже до конца моих дней, если я не прекращу правозащитной деятельности, и не буду вести угодный карательным органам образ жизни.

29 декабря 1978 года мне объявили о продлении на третий срок гласного административного надзора с предписанием жить в тесной квартире, где проживает семья брата из 4-х человек. Причем, согласия на это членов семьи брата и не спрашивают.

В медицинском обслуживании по причине отсутствия прописки мне отказано. По этой же причине я не могу поступить на работу и зарабатывать на существование.

В связи с моим требованием разрешить мне выехать в Крым меня ознакомили в милиции с секретным антиконституционным указанием министра внутренних дел Узбекской ССР № 221 от 26 апреля 1978 г., согласно которого гражданам крымскотатарской национальности практически запрещается выезд в Крым. Мой протест по поводу этого «указания» министра, адресованный в Верховный Суд СССР, возвратился «на рассмотрение» в то же самое министерство внутренних дел УзССР. Из министерства же, вместо предусмотренного законом письменного ответа по существу заявления, поступили лишь угрозы репрессиями в устной форме.

Мне не разрешается даже краткосрочное свидание с родными, в том числе с больным 80-летним отцом, которые около двух лет назад выехали в Крым и до сего времени, как и многие сотни выехавших семей крымских татар, не получили юридического права на жительство в Крыму («прописки») и подвергаются всевозможным преследованиям. Не разрешают мне посетить и свою дочь, проживающую в ста километрах от Ташкента.

Все мои заявления в вышестоящие инстанции, в том числе Генеральному Прокурору СССР и в Президиум Верховного Совета CCCR с изложением беззаконий местных органов власти остаются без ответа или же возвращаются «на рассмотрение» к тем же самым лицам, чьи беззакония описаны в моих заявлениях. Результатами подобных «рассмотрений» являются новые беззакония. Мне откровенно заявляют, что всё, что делается в отношении меня, это делается по указанию «сверху», точнее, по указке КГБ. Фактически, я оказался человеком, на которого гласные законы страны не распространяются.

Нелегко требовать разрешения на выезд из страны, где остаются престарелые родители, живущий в изгнании свой народ, родные, друзья и близкие, но невозможно и жить в условиях жестокого произвола, глумления над элементарными гражданскими правами и человеческим достоинством.

Предполагаю, что мне под каким-либо, как правило, благовидным предлогом будет отказано в разрешении на выезд из страны. Но в любом случае я прошу лишить меня советского гражданства. Статус лица без гражданства или даже интернированного пленника, заложника и пр. для меня предпочтительней звания гражданина страны, где нет минимального уважения к собственным законам.

Я согласен аннулировать свое заявление об отказе от советского гражданства если крымским татарам будет разрешено беспрепятственно переселяться в Крым, официально будет объявлено об отмене всех ныне действующих гласных и негласных указов, постановлений и инструкций, ограничивающих права крымских татар по v национальному признаку.

Приложения (только первому адресату):

1. Паспорт, серия IV-ЮС № 653039, выданный ОВД Октябрьского райисполкома г. Ташкента 11 января 1978 г.

2. Копия приглашения (вызова) № 75\9553 от 22. IV. 75 г., заверенного Консульским отделом Посольства СССР в США.

3. То же, № 4347 от 3 апреля 1978 г.

22 января 1979 г.

Мустафа ДЖЕМИЛЕВ

700020, Ташкент, Ц-27,

ул. Беруни, 3, кв.85

(Том 4, л.д. 202-203)

12. Заявление М. Джемилева по поводу публикации в газете «Вечерний Ташкент»

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ВЕРХОВНОГО СУДА УЗБЕКСКОЙ ССР

Копия: РЕДАКТОРУ ГАЗ. «ВЕЧЕРНИЙ ТАШКЕНТ» С. М. КАРАМАТОВУ

О чем темнит «Вечерний Ташкент»

Как мне стало известно, в номере газеты «Вечерний Ташкент» за 4 мая 1979 г. под рубрикой «Из зала суда» опубликована статья некого Ю. Кружилина о судебном процессе 6 марта 1979 г. в г. Ташкенте, где я был приговорен к четырем годам ссылки по обвинению в нарушении правил гласного административного надзора — ст. 1993 УК УзССР. В статье содержатся заведомо ложные измышления, беспочвенные инсинуации и грязные оскорбления в мой адрес. Автор статьи и стоящие за ним лица явно злоупотребляют тем, что в стране государственная монополия на средства пропаганды.

Направляя свое опровержение, я возбуждаю ходатайство о привлечении автора упомянутой статьи Ю. Кружилина (или лица, скрывающегося под этим псевдонимом) к суду по обвинению в нарушении ст. 112 УК УзССР, предусматривающую ответственность за клевету и оскорбление в печати.

В пространной, занимающей треть газетной страницы статье Ю. Кружилина, озаглавленной «Профессия: тунеядец», содержится не только насквозь лживая информация о судебном процессе 6 марта 1979 г., но и делается попытка очернить всю мою биографию, представив меня как уголовника, который, цитирую, «никогда палец о палец не ударил для пользы общества», а всю жизнь, дескать, был занят лишь нарушением законов.

Я не знаю что именно считает автор статьи деятельностью в пользу общества, ибо мне часто приходилось выслушивать рассуждения моралистов из карательных органов, которые всех участников правозащитного движения, независимо от того, какой бы безупречной ни была их трудовая деятельность, в том числе трижды героя соц. труда, академика А. Д. Сахарова, бывшего генерала Сов. армии П. Г. Григоренко, называли, как правило, вредными и враждебными для общества людьми. Но если Кружилин под «пользой для общества» подразумевает работу в государственных учреждениях, то ложь его статьи в этом вопросе можно установить лишь обозрением имеющейся в материалах дела копии моей трудовой книжки. Из этой книжки видно,

что работать я начал с 15-ти лет, работал токарем, слесарем, электрослесарем, техником, мастером, инженером и труд в гос. учреждениях прерывался лишь учебой в вузе, а затем арестами за мое участие в Национальном движении крымских татар и в общесоюзном правозащитном движении.

Из института я был исключен в 1965 году не «за нарушение вузовской дисциплины», как утверждает Ю. Кружилин, а за свои политические взгляды и убеждения. Решение об исключении было вынесено в моем присутствии на объединенном заседании ректората, профессорско-преподавательского состава и партийно-комсомольского актива института (всего присутствовало 23 человека) под патронатом бывшего майора, а ныне, кажется, уже полковника КГБ Свалова А. М. Для того, чтобы остаться в институте, я, по мнению этого сборища, оказывается, должен был принять следующие продиктованные мне условия:

Отказаться от взглядов, изложенных в моем «Кратком историческом очерке тюркской культуры в Крыму в XIII — XVIII веках»;

Признать правомерность и законность выселения крымскотатарского народа из Крыма в 1944 году «за предательство». (Дело было еще до Указа ПВС СССР от 5 сентября 1967 г. о так называемой «реабилитации» крымских татар и подобного рода требования были в порядке вещей);

Признать незаконность и даже преступность требований, как они выражались, «некоторых националистических группировок крымских татар» о возвращении татар в Крым и восстановлении их автономной республики.

А один из «ученых мужей», занимавший тогда должность проректора института по учебной части, даже додумался уже от себя прибавить еще одно условие: оказывается, чтобы остаться в вузе, я должен был не только отказаться от своих взглядов, но и дать обязательство помогать органам в их борьбе против своих национально-сознательных! соотечественников. Заседание это стенографировалось и с упомянутыми условиями и речами «ораторов», выступивших на этом заседании, по-видимому, можно ознакомиться в архиве Ташкентского ирригационного института или, скорее всего, в архиве КГБ при СМ УзССР. Так что утверждение Ю. Кружилина о том, что меня отчислили из института за нарушение вузовской дисциплины, можно было бы считать верным, если необходимой нормой поведения студентов считать беспринципность, политическую бесхребетность и доносительство.

Далее, в статье Ю. Кружилина говорится, что я бросил своего ребенка и её мать, оставил их чуть ли не без средств к существованию.

Я действительно несколько лет назад развелся с бывшей супругой — дочь осталась жить с ней, а я вскоре был вновь арестован. Рассказывать, как и почему развелись, разумеется, я не собираюсь — это дело семейное, хотя, правда, и тут Гулистанское отделение КГБ сыграло не последнюю роль. Но что касается утверждения Кружилина, что я «бросил» своего ребенка, то это беспардонная ложь.

1 декабря 1978 г., т. е, более чем через пять лет после развода, нарсуд Октябрьского района г. Ташкента вынес решение о взыскании с меня алиментов на содержание дочери. Но в этом же своем решении суд, ввиду представленных неопровержимых доказательств, вынужден был отметить, что после развода я постоянно заботился о своей дочери — высылал деньги, открыл на имя дочери счет в сберегательной кассе, куда ежемесячно отчислялась четверть моей зарплаты, и т. д. Таким образом, решение о взыскании алиментов было вынесено исключительно в силу ст. 23 Основ законодательства о браке и семье, согласно которого добровольное участие

в содержании и воспитании ребенка не исключает права взыскания алиментов в судебном порядке.

Через пять дней после вынесения упомянутого решения бывшая супруга направила в Октябрьский райсуд заявление, в котором она просила аннулировать исполнительный лист, так как вопрос о размере денежной помощи на содержание дочери решен нами взаимно и взыскивать алименты в судебном порядке нет никакой необходимости. Решение суда от 1 декабря 1978 г. и заявление бывшей супруги от 6 декабря 1978 г. об аннулировании исполнительного листа находится в Октябрьском райсуде (копии у меня). Автор статьи Ю. Кружилин, решивший сунуть свой грязный нос в мои семейные дела не мог не знать об их существовании. Тем не менее, он льет крокодиловы слезы о судьбе якобы «брошенной» моей дочери и с хулиганской развязанностью бросает в мой адрес беспочвенное и уголовно-наказуемое оскорбление «беглый алиментщик», нисколько не считаясь с тем, что одновременно травмирует и мою дочь, о судьбе которой этот непрошеный благодетель будто бы печется.

Кстати, в момент моего ареста 8 февраля 1979 г. моя дочь, по утверждению Кружилина «брошенная» мной, проживала вместе со мной в г. Ташкенте и была помещена мной, ввиду ухудшения её здоровья, в горбольницу № 16. Я был вызван в милицию и арестован как раз в то время, когда направлялся к ней в больницу.

Упоминая о том, что во время ареста при мне было обнаружено 550 рублей, Кружилин «сокрушается» по поводу того, что суд не поинтересовался происхождением этих денег. (Точнее, как значится в протоколе, было не 550, а 513 руб. 20 коп. Но будем считать, что он просто округлил, хотя, правда и третьекласснику известно, что завила округления в математике несколько иные). Поскольку следствие и суд не заинтересовались, то Кружилин решил выдвинуть в газетной статье свои версии. Он приходит к предположению, что эти деньги, возможно, цитирую: «чьи-то подачки, плод вымогательства..., добыл явно нечестным путем». Разумеется, никаких доказательств правдивости этой версии у Кружилина нет и не может быть. Уже само по себе высказывание в печати подобного рода недоказанных и оскорбительных предположений» является уголовно-наказуемым деянием. Кроме того, в настоящее время прокуратура располагает показаниями моего брата, где говорится о происхождении денег.

От начала до конца пронизано ложью и повествование Ю. Кружилина о процессе марта 1978 г.

Начинает он с утверждения, что будто дело слушалось «в открытом заседании», что он был в зале суда и даже «беседовал со свидетелями, с родственниками обвиняемого...». В действительности же дело рассматривалось в кабинете судьи Петрова, где кроме судей, секретаря и трех милиционеров никого не было. Мои родственники и нанятый ими адвокат Шальман Е. С. из Московской городской коллегии адвокатов не только не были оповещены, как это предусмотрено законом, о дате процесса, но были преднамеренно введены в заблуждение. Вначале родственникам сообщили, что дело будет слушаться 1 марта, но 1 марта моему брату и прибывшему на процесс из Москвы лауреату Нобелевской премии мира академику Сахарову А. Д. судья Петров сказал, что процесс откладывается и начнется не раньше женского праздника. На самом деле на процесс меня доставили из Ташкентской тюрьмы 6 марта, то есть за два дня до праздника. Именно отсутствие гласности судопроизводства и отказ в праве на защиту были основными мотивами, почему я отказался участвовать в процессе и приговор в конце дня был мне зачитан в камере предварительного включения нарсуда.

Никто из советских корреспондентов — ни Кружилин (если это в самом деле корреспондент), ни кто бы то ни было другой никогда и ни с кем из моих родственников о моем деле не беседовал. Просто поразительно, до какой наглой лживости может дойти человек. Можно подумать, что он пишет не корреспонденцию о конкретном деле, а художественный рассказ, где доза вымысла в общем-то не лимитируется. После такого начала можно было бы и не комментировать далее «свидетельства) Кружилина о процессе, ибо можно уже представить что может «засвидетельствовать этот беззастенчивый лжец. Но я все же остановлюсь на некоторых его утверждениях

Кружилин пишет:

«И вот Джемилев вручает суду заявление, где пишет, что с ним обходятся не по закону. Судьи тщательно взвесили эти смехотворные доводы. Они придирчиво проверяли «на прочность» каждое слово свидетелей, каждую букву имеющихся в деле документов. Их вывод: все случаи нарушения Джемилевым установленных правил считать доказанными...»

Я уже говорил о том, что процесс проходил в закрытом кабинете (если он только проходил) без моего участия, поэтому я не могу судить о том, как и что судьи «взвешивали» и «проверяли на прочность». Свои доводы и доказательства незаконности привлечения меня к ответственности по ст. 199³ УК УзССР, которые упоминает Кружилин, я подробно излагал в своих заявлениях в адрес Октябрьского райсуда от 18 февраля и от 6 марта 1979 г. полный текст первого заявления прилагаю Странное же и очень извращенное должно быть, однако, чувство юмора у судей, если они находили эти доводы смехотворными. Но в любом случае, закон — ст. 293 УПК УзССР — требует, чтобы суд в своем приговоре изложил доводы подсудимого в свои: защиту, и если суд эти доводы считает несостоятельными, то должен опровергнуть их своими контраргументами и доказательствами, полученными в ходе судебного процесса. Но этого сделано не было. По поводу моих доводов в приговоре лишь голословно говорится: «Утверждения Джемилева о необоснованности предъявленного обвинения являются надуманными, направлены им с целью избежать уголовной ответственности...»

То, чего не сделал и не смог сделать суд, т. е. опровергнуть приведенные в моих заявлениях доводы, задним числом пытается сделать частично в своей статье Ю. Кружилин. Например, он взялся доказать, что органы имели законное праве после моего освобождения из заключения по своему усмотрению, хочу я того или нет, определить для меня постоянное место жительства. Он пишет:

«В соответствии с законом подобным лицам (т. е. ранее судимым — М. Д определяется место жительства и за ними устанавливается гласный административный надзор...»

Ну зачем же, спрашивается, соваться со своими «откровениями» в ту сферу, где ты, как видно, абсолютный профан. Над этим утверждением посмеется не только мало-мальски грамотный юрист, но даже рядовой милиционер. Ведь нет же такого закона, который давал бы кому-либо право «определять» место жительства человеку который уже отбыл предусмотренный приговором срок заключения. Не «определяется место жительства после освобождения из заключения даже для лиц, которые в соответствии со ст. 23-1 Основ уголовного законодательства признаны особо опасными рецидивистами — им только запрещают проживать в определенных городах местностях, как правило, в столицах союзных республик, областных и портовых городах, в приграничной полосе и т. д. «Определяется» же место только тем, кто

приговорен судом к ссылке, причем, и ссыльный, согласно ст. 40 Основ исправительно-трудового законодательства, в пределах административного района, определенного для проживания, имеет право избирать место жительства по своему усмотрению. Надо ведь было ознакомиться хотя бы с азами юриспруденции, прежде чем браться писать о судебных процессах.

По поводу моей кассации на приговор Октябрьского райсуда Ю. Кружилин в своей статье пишет:

«...Он приговорен к ссылке на четыре года. И сразу — куда девалась наглость? К тому закону, над которым Мустафа глумился всю жизнь, он обратился теперь. Не соблюдая ни одной из обязанностей советского гражданина, он вспомнил о своих правах. И направил в городской суд кассационную жалобу: мол слишком жесток для него чрезмерно мягкий приговор.»

По тону статьи можно подумать, что после вынесения приговора я чуть ли не взмолился о пощаде. В действительности же в мотивировочной части моего кассационного заявления в адрес городского суда говорилось дословно следующее:

«... В своем заявлении от 18 февраля 1979 г. я указывал, что настоящее уголовное дело является лишь грубым прикрытием для расправы со мной по политическим мотивам, а именно, за мое участие в Национальном движении крымских татар и общедемократическом движении. В материалах дела, очевидно, по оплошности дознавателя, приобщен и официальный документ — рапорт зам. начальника Октябрьского РОВД А. Ахмедова от 30 декабря, свидетельствующий о причастности к этому делу сотрудников КГБ. Поэтому вопроса о моей невиновности по cm. 1993 УК УзССР не имел никакого значения; обвинительный приговор был предрешен, а следователю и судьям была отведена роль лишь жалких марионеток. Ход «судебного процесса» 6 марта 1979 г. полностью подтвердил это.

По той же причине, очевидно, нет практического смысла обращаться ив кассационную инстанцию. Но я все же решил воспользоваться своим правом на кассационное обжалование, ибо не обжалование может быть расценено как мое согласие с приговором Октябрьского нарсуда. Кроме того, я надеюсь на изменение формулировки приговора.

Замена полутора лет лишения свободы четырьмя годами ссылки в приговоре мотивируется тем, что на моем иждивении имеется несовершеннолетняя дочь и «гуманностью советского права».

Приговаривать заведомо невиновного человека к четырем годам ссылки, наверное, не признак «гуманности советского права», а нечто иное. Во-вторых, я не считаю, что четыре года ссылки предпочтительней полутора лет лишения свободы, ибо на два с половиной года отдаляется возможность возвращения к родным и близким, а также неизвестно куда сошлют и какие там создадут условия. В-третьих, я с омерзением отвергаю всякого рода «гуманность» и милость карателей, которых, я надеюсь, в недалеком будущем ожидает беспристрастный и справедливый суд. Что касается их трогательной «заботы» о судьбе моей дочери, то могу заверить, что она не останется без присмотра и внимания, даже если меня и не будет в живых — у меня всегда было и будет достаточно друзей и соотечественников, которые возьмут эту заботу на себя...»

Как видно из контекста статьи Ю. Кружилина, под словом «наглость» он подразумевает всякое выражение несогласия или протеста против произвола органов.

Раз так, то в связи с моим кассационным заявлением ему следовало бы сказать, что после вынесения приговора у Джемилева прибавилось «наглости», а не разводить руками, мол, «куда девалась наглость?». Но так, видимо, тоже нельзя. Ведь он же взялся представить меня рядовым уголовником, а рядовому уголовнику, согласно установленного стереотипа, только вначале положено быть дерзким и наглым, а после привлечения к ответственности он должен сникнуть и каяться.

Чтобы еще более убедить читателя в том, что речь в самом деле идет об уголовнике, Кружилин даже сделал, так сказать, литературное отступление — приплел как положительного героя своего газетного творения сусальную историю об одном рабочем, который в послевоенные годы воровал, сидел в лагере, стал там «каменщиком высокого класса», а теперь, совершенно исправившись, стал ударником коммунистического труда. Это, стало быть, в противовес другому уголовнику — Джемилеву, который так и не исправился, не стал ударником, хотя и перед ним был открыт, как он выражается, «этот трудный, но достойный путь».

Если уж речь зашла о заключенных прошлых, полагаю, надо бы вспомнить и миллионы других — так называемых «врагов народа», в их числе каменщиков, писателей, врачей, академиков, которые ни до, ни после войны не воровали, а все же были отправлены в лагеря, причем, в лагеря смерти. Для многих из них так и не открылся никакой путь, кроме пути в небытие. Они были умерщвлены в большинстве своем только за то, что смогли усомниться в мудрости и справедливости царствовавшего тогда Иосифа Виссарионовича, имя которого и ныне дорого для многих карателей и, несомненно, борзописцев типа Кружилина, которые изощрялись в оплевывании репрессированных на страницах печати.

Перечисляя предыдущие мои судимости, Кружилин всеми правдами и неправдами старается обойти те процессы, на которых я прямо обвинялся в составление обращений и материалов о проблеме крымских татар и других правозащитных документов, а более всего упражняется в злословии и клевете в связи с процессами, где против меня выдвигались провокационные и маскирующие мотивы репрессий преступления.

Так, например, он совершенно не упоминает о Ташкентском процессе в январе' 1970 года, когда меня и поэта Илью Габая обвинили по ст. 190-1 УК РСФСР за составление и распространение обращений в защиту прав крымских татар и других документов политического характера.

В другом случае, говоря о моем четвертом процессе в г. Омске в 1976 году, Кружилин невозмутимо лжет, утверждая, что будто бы меня судили за то, что я в лагере отказался от работы, вел себя нагло и совершал нарушения лагерного режима. В действительности, меня опять судили по ст. 190— I Украины РСФСР и в качестве доказательств пытались использовать добытые органами с помощью угроз и шантажа показания заключенных о том, что в беседах с ними я неблагожелательно отзывался о политике советского правительства в отношении крымских татар, а также некоторые мои письма, где затрагивались политические и правозащитные вопросы. Трудно предположить, что Ю. Кружилину не было известно, какое в действительности обвинение было выдвинуто против меня в г. Омске, потому что в материалах дела, которому посвящена статья Кружилина в «Вечернем Ташкенте», были приобщены копии приговоров по всем предыдущим моим процессам, в том числе и по Омскому процессу. Процесс этот комментировался и освещался не только западными радиостанциями, но был упомянут и в сообщении ТАСС от 16 апреля 1976 года в

связи с задержанием в Омске прибывшего на этот процесс академика А. Д. Сахарова. Так что предложение о возможной неосведомленности Ю. Кружилина полностью исключается, остается одно — он преднамеренно лжет.

Извратив и оболгав в своей статье все затронутые им эпизоды моей жизни и последний процесс, проявив изрядное жульничество при описании предыдущих моих судимостей, Кружилин переходит затем к «разоблачению» происков «враждебной пропаганды». Он пишет:

«Вы видите сами, читатель, есть ли в описанных действиях Мустафы хотя бы тень не то чтобы «правозаступничества», а хоть что-то похожее? В этом ли он обвинен? За это ли судим? В этом ли признан виновным?

Вот и еще одно доказательство того, за какие отбросы общества хватается враждебная пропаганда, пытаясь оклеветать нашу Родину, наш социалистический строй...»

Ну, еще бы! Какой же это, в самом деле, правозаступник! С еще большим «основанием» можно было бы воскликнуть: «Есть ли в описанных действиях Мустафы хотя бы тень правозаступничества?!» и вызвать еще больший гнев советского обывателя в адрес западных радиостанций, описав предварительно, как я, например, грабил престарелых пенсионеров, убивал или пожирал детишек и т. п. Нет сомнения, что Кружилин «описал» бы и это — была бы только соответствующая инструкция! И непременно добавил бы, что сам видел жертвы, беседовал с родственниками пострадавших и т. п.

Кстати, о судебных процессах и репрессиях советских органов за мое участие в правозащитном движении сообщала не только так называемая «враждебная пропаганда», но и некоторые органы печати так называемых «братских» партий, например, газета «Морнинг Стар» — орган компартии Великобритании. И обвинять за это «братьев по классу» сразу же в попытке оклеветать СССР и социалистический строй вроде бы не совсем уж и по-братски.

Заканчивается статья Кружилина в обычных для антидиссидентских писулек тонах:

«Мы в своем доме хозяева, и мы заставим соблюдать наши правила любого, нравится это или не нравится непрошеным «адвокатам» из эфира...»

Если под термином «мы хозяева» Кружилин подразумевает подобных себе, то остается посочувствовать стране, у которой подобного рода «хозяева». Но я не думаю, что он так уж и принадлежит к когорте хозяев. Что касается более реальных «хозяев», точнее, пока что хозяйствующих, то я надеюсь, до них уже дошло, что дело доверили дубоватому по части логики чернильному сосунку и он явно не оправдал полученных аккордных рублей.

Таким образом, в соответствии со статьей 57 Конституции СССР, предусматривающей право граждан на судебную защиту от посягательств на их честь и достоинство, прошу привлечь Ю. Кружилина к суду за клевету и оскорбления в печати, а также обязать редакцию газеты «Вечерний Ташкент» опубликовать подробное опровержение на его статью.

Прилагаю также материалы по обвинению меня в нарушении ст. 199³ УК УзССР и прошу Верховный суд Узбекской ССР одновременно рассматривать настоящее письмо и как ходатайство о пересмотре приговора Октябрьского райсуда г. Ташкента от 6 марта 1979 г. в порядке надзора.

Справедливое решение суда и соответствующее опровержение в газете избавили бы меня от необходимости в порядке защиты от оскорблений и клеветы в советской

печати обратиться к неконтролируемым советской цензурой издательствам с просьбой опубликовать все документы и материалы по процессу.

Приложение: Опись материалов уголовного дела, обвинительное заключение, приговор, заявления от 18 февраля и 18 марта 1979 г. и др. документы.

(Мустафа Джемилев)

678770. Якутская АССР,

Верхнеколымский район,

п. Зырянка, до востребования.

9.09.1979 г.

(Том 4, л. д. 215-223)

13. «Объяснительная» М. Джемилева начальнику милиции Верхнеколымского района

НАЧАЛЬНИКУ ВЕРХНЕКОЛЫМСКОГО РОВД

М-РУ ШИРОБОКОВУ ОТ ССЫЛЬНОГО ДЖЕМИЛЕВА МУСТАФЫ

Инспектор Верхнеколымской межрайонной инспекции ИРиТ капитан милиции В.И. Скрекотень ознакомил меня в отделении милиции с «докладной» начальника Зырянского речного порта В.Я. Иванова за № 1/9-396 от 29 декабря 1979 г. на Ваше имя и предложил письменно изложить свое мнение по выдвигаемым в этой «докладной» против меня обвинениям.

В «докладной» В.Я. Иванова утверждается, что я нарушаю правила пользования телефонной связью и в беседах с иногородними абонентами допускаю «высказывания, которые наносят политический вред Советскому государству». Поэтому он просит начальника милиции принять против меня соответствующие меры. В порядке обоснования своих обвинений В.Я. Иванов в своей «докладной» прилагает «рапорт» гр-ки Т.Н. Тимченко от 5 ноября 1979 г. и «докладную» коменданта общежития речного порта гр-ки PC. Козий от 20 декабря 1979 г., адресованные на имя самого В.Я. Иванова. В «рапорте» Т.Н. Тимченко сообщается, что 19 октября 1979 г. она хотела позвонить по телефону общежития, но не смогла этого сделать, т.к. телефон был мною разобран с целью подключения к нему магнитофона и записи предстоящего своего разговора с иногородним абонентом. И поскольку это является нарушением правил пользования общественным телефоном, то гр-ка Т.И. Тимченко просит принять против меня соответствующие меры.

Тема «докладной» бывшей уборщицы общежития, а ныне коменданта гр-ки Козий Р.С. посвящена обсуждению и осуждению подслушанного ею моего телефонного разговора со своим близким 19 декабря 1979 г. Она пишет:

«Из разговора я поняла: Разговор шел о каком-то процессе, который закончился видимо не так, как этого хотели (Мустафа и его абонент) Над кем шел суд я не знаю, но Мустафа говорил с возмущением о якобы необъективности судей и решении по этому делу, ибо произнес такие фразы: «Чего от них еще ожидать. Пусть они этим решением заткнут одно место».

В конце разговора Мустафа попросил записать адрес какого-то Давыдова, проживающего в г. Ленинграде на Набережной Мойки и рекомендовывал собрать что есть лучшего из продуктов в Ташкенте и несколько раз напомнил, чтобы не

забыли изюм и все это переправить Давыдову. Последний должен все это переправить политссыльным и политзаключенным в лагеря.

Считаю подобные разговоры вестись по телефону не должны и прошу принять меры.

Подпись. 20.XII.79 г.»

По поводу изложенного в приведенных документах считаю необходимым заявить следующее.

Действительно, 19 октября 1979 г. я подключал к телефону магнитофон для записи телефонной беседы с родственником из г. Нью-Йорка. Записывание собственных разговоров не является нарушением каких-либо законов или правил, не ущемляет чьих-либо интересов. Прежде чем воспользоваться для этой цели общественным телефоном я спрашивал и получил на то разрешение у бывшего коменданта общежития Т.И. Мясоедовой. Утверждение гр-ки Тимченко о том, что будто бы телефон был разобран и она не могла им воспользоваться для своих разговоров является неверным. Для подключения магнитофона нет необходимости разбирать телефон, а достаточно лишь соединить дополнительный провод к его микрофону — эта операция занимает не более двух минут. До того как соединили телефон общежития с г. Нью-Йорком провод был вынут из магнитофона, а магнитофон отключен от сети. Поэтому желающие воспользоваться телефоном до соединения с моим абонентом делали это беспрепятственно. Гр-ка Тимченко действительно входила в дежурную комнату, но она не выражала желания звонить кому-то. Она только стояла в стороне и слушала мой разговор со своим абонентом. Но к её разочарованию, ни одной фразы на понятном ей языке мною не было произнесено. Прежде чем подписывать свой донос ей просто следовало бы немного поинтересоваться обстоятельствами.

Касаясь «докладной» гр-ки Козий Р.С., во-первых, обращаю внимание на исключительную наглость тона этого оригинального документа. Ведь, само по себе, подслушивание чужих телефонных разговоров и, тем более, разглашение их является не только признаком непорядочности, но также и серьезным нарушением закона. А в «докладной» этой гражданки сверх того говорится еще и о необходимости принятия каких-то мер против того, чей разговор она подслушала, ибо, оказывается, она считает, что «подобные разговоры по телефону вестись не должны». Если в Зырянке существуют какие-то особые законы, согласно которым подслушивание и разглашение чужих телефонных разговоров не только не преступление, а даже является «патриотическим долгом» её жителей, то может быть органам следует дать мне список лиц, с которыми я обязан согласовывать темы предстоящих телефонных бесед со своими родными и близкими — ведь всегда может найтись любитель-подслушиватель, которому что-то не понравится.

Если «докладную» гр-ки Козий Р.С. можно, хоть и не оправдать, но объяснить крайней неосведомленностью в элементарных нормах этики и права, то вызывает по меньшей мере недоумение «докладная» начальника порта, депутата Иванова В.Я. Вместо того, чтобы указать этой гражданке на явное несоответствие её псевдопатриотической прыти и весьма скромного интеллекта, указать на недопустимость подслушивания чужих разговоров, он на основе её «докладной» пишет собственную, заявляя, что содержание подслушанного разговора наносит «политический вред Советскому государству». Если всерьез говорить о «политическом вреде Советскому государству», то, наверное, вряд ли нужно так уж напрягать свой лоб, чтобы догадаться, в чем же кроется действительный вред государству: то ли в приведенном в доносе тексте моей беседы со своим близким

по телефону, то ли в самом факте незаконного и бесстыдного вмешательства в личную жизнь граждан. Кроме того, если начальнику организации поступают какие-то заявления и жалобы на работников, то, наверное, обязанность начальника постараться сперва самому выяснить обстоятельства, выслушать доводы и человека, на которого поступил с заявление. Так, во всяком случае, поступают хоть немного уважающие себя начальники Но с начальником В.Я. Ивановым у меня никаких разговоров на эту тему не было.

Еще до поступления упомянутых «докладных» в милицию против меня в Зырянской почте были предприняты «соответствующие меры» по незаконному ограничению моих прав пользоваться услугами междугородней телефонной связи.

28 декабря 1979 г. сотрудница почты сообщила, что по распоряжению начальника мне отныне не будут продавать талоны, дающие возможность заказывать междугородние переговоры с любого телефона в поселке. Если принять во внимание, что связь со многими городами, как правило, с первого раза не получается, и приходится перезаказывать порой 5-6 раз, то нетрудно понять умысел изобретателей этого нового правила, введенного персонально для меня. Простаивать в Зырянской почте час-полтора, а потом, услышав от телефонистки очередное «нет связи», возвращаться в Затон, и это повторять 5-6 дней подряд — конечно же отпадет желание пользоваться услугами телефона. К тому же, ведь всегда можно сказать «нет связи» и в том случае, когда она на самом деле есть — от служащих, руководствующихся не твердыми писанными правилами, а произвольными «распоряжениями начальника», можно ожидать любых правонарушений.

Ввиду того, что в последнее время довольно часто и весьма странным образом стали «пропадать» мои письма, адресованные родным и близким, в некоторых случаях я решил отправлять письма с объявленной ценностью, полагая, что так они будут пропадать реже. Но 7 февраля 1980 г. на Зырянской почте мне сказали, что свое ценное письмо, сданное два дня тому назад, я должен взять обратно и отправить его обычным, т.е. без объявления ценности. При этом опять ссылались на пресловутое «распоряжение начальника», хотя вполне соглашались, что это распоряжение противоречит утвержденным почтовым правилам.

В этот же день я известил об этих серьезных нарушениях своих прав инспектора ИРиТ капитана В.И. Скрекотеня, а затем обратился и к самому источнику этих незаконных распоряжений — к начальнику Зырянского узла связи Лепунову.

Наложение запрета на продажу талонов для междугородних телефонных переговоров Лепунов мотивировал имеющимися у него копиями упомянутых «докладных» Иванова, Тимченко и Козий. При этом Лепунов ссылался на статью правил, где говорится о запрете использовать почту в интересах, враждебных советскому строю, то есть подслушанные телефонные переговоры произвольно относились им к разряду враждебных советскому строю. Сопоставление даты на «докладной» В.Я. Иванова и даты введения в отношении меня правовых ограничений дает основание полагать, что не «докладные» явились причиной введения ограничений, а как раз наоборот — для формального оправдания незаконных ограничений были инспирированы эти дремучие по своей безграмотности черносотенные «докладные». Впрочем, и без сопоставления дат мне известны детали и подробности того, как и кем писались и подписывались эти «рапорты» и «докладные», какие «собеседования» проводили сотрудники КГБ с окружающими меня людьми в общежитии и по месту работы.

Отказ принимать у меня письма с объявленной ценностью Лепунов пытался обосновать ссылками на требования «Почтовых правил». Я напомнил, что согласно ст. 149 этих самых правил ценным письмом могут отправляться, кроме прочено, также «рукописи, фотоснимки... и любые другие предметы, представляющие ценность для отправителя или адресата». Привожу наиболее существенные фрагменты из ответов Лепунова:

«Ваши письма не подпадают под слово «рукописи». Под «рукописью» в правилах подразумеваются только какие-нибудь древние документы, представляющие историческую ценность. Ну-ка, дайте посмотреть что за письмо вы собираетесь отправить... Ну, не хотите давать, не надо! Все равно же ваши письма проходят через наши руки, и если бы мы захотели их прочесть... Вы собираетесь послать фотографии, а в правилах написано «фотоснимки». Это не одно и то же. Фотоснимки — это, например, хорошо снятые разные там пейзажи, снимки красивых зданий... Ваши письма и фотографии не могут представлять какую-нибудь ценность для вас или для вашего адресата. Так что отправляйте обычным. А вдруг ваше письмо подмочится где-то или потеряется, а нам потом отвечай, да?! Нет, нет, ценным не примем!...»

Когда я попросил Лепунова показать мне, если имеются, соответствующие комментарии или официальные разъяснения к «Почтовым правилам», дающие ему право столь странно толковать общеизвестные русские слова и произвольно определять за других, что именно представляет и не представляет ценность для них, он ответил, что их нельзя всем показывать, ибо они, дескать, секретные. И в заключение: «Всё! Если будете настаивать, я позвоню сейчас в милицию и скажу, что вы меня оскорбляете.»

Отказ в приеме писем с объявленной ценностью я могу расценить только как меру, направленную на то, чтобы ограничить определенным органам возможность незаконно изымать («терять») после перлюстрации любые мои письма. Примитивная демагогия и наглое поведение начальника почты является лишь дополнительным подтверждением этого вывода.

Я прошу Вас уведомить о вышеизложенном прокурора района для принятия действенных мер по прекращению незаконных ограничений моих прав.

Мустафа Джемилев

п.Зырянка, ЯАССР.

29 февраля 1980 г.

(т.4, л.д. 212-214)

14. Заявление М.Джемилева прокурору Верхнеколымского района ЯАССР И.Канину от 15 мая 1980 г.

ПРОКУРОРУ ВЕРХНЕКОЛЫМСКОГО Р-НА ЯКУТСКОЙ АССР КАМИНУ И.В. Копия:

НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ СВЯЗИ ЯКУТСКОЙ АССР

29 февраля с.г. я подал на имя начальника Верхнеколымской районной милиции м-ра Широбокова B.C. заявление, в котором извещал о незаконных правовых ограничениях в пользовании услугами почты и телефонной связи, введенных в отношении меня распоряжением начальника Зырянского узла связи М.А. Ляпунова.

Я просил майора Широбокова известить об этих незаконных ограничениях прокурора района для принятия соответствующих мер. Я не обратился к Вам непосредственно потому что м-р Широбоков просил меня все свои жалобы первоначально направлять ему, потому что я, как ссыльный, нахожусь под надзором милиции, которая обязан? обеспечить соблюдение в отношении меня законности. Но прошло уже два с половиной месяца, а никакого ответа из милиции я не получил. Незаконные ограничения, о которых я говорил в своем заявлении, не только не отменены, но вводятся и новые.

Так, 14 апреля с.г. на почте мне сообщили, что по распоряжению Ляпунова у меня не будут принимать заказы на междугородние телефонные переговоры. Одновременно известили, что отныне свои ценные бандероли, отправляемые родным и близким, я должен сдавать на почте в раскрытом виде и с перечнем отправляемого. Эта процедура введена исключительно в отношении меня и противоречит Почтовым правилам, утвержденным приказом министра связи СССР № 770 от 18 декабря 1972 г., которые предусматривают отправление ценных бандеролей без предварительной цензуры и в запечатанном виде. Цензура корреспонденции ссыльных не предусмотрена и Исправительно-трудовым кодексом РСФСР.

28 марта с.г. в Зырянской почте у меня отказались принимать телеграмму на адрес родственника, проживающего в США. Сперва мотивировали тем, что будто бы почта не располагает телеграфным аппаратом с латинским шрифтом. Когда я напомнил, что Зырянская почта уже принимала для меня телеграммы из-за границы на нескольких языках латинским шрифтом, начальник почты Ляпунов «согласился» принять телеграмму, но с условием, что текст будет написан латинскими буквами на русском языке. Мотив Ляпунова: «А вдруг вы употребляете там нецензурные выражения. Мы должны знать о чем вы сообщаете!..» Полагаю, нет необходимости комментировать абсурдность и необоснованность этого оскорбительного довода Ляпунова. Достаточно сказать, что согласно Почтовым правилам телеграммы за пределы страны должны приниматься латинским шрифтом на любом языке.

Нарушаются правила приема телеграмм, отправляемых адресатам и внутри СССР. Согласно Почтовых правил телеграммы могут отправляться на русском языке и на языках республик, откуда отправляется телеграмма и где проживает адресат. Но с конца декабря 1979 г. мне не разрешают отправлять родственникам в г. Ташкенте телеграммы на понятном в Узбекистане языке. Объясняется это опять-таки желанием Ляпунова или стоящих над ним лиц быть в курсе о содержании моей переписки со своими близкими. Телеграммы на русском языке принимают только в зависимости от их содержания. Например, 14 апреля с.г. у меня отказались принимать телеграмму родственникам, где я сообщал о введенных в отношении меня почтовых ограничениях.

Таким образом, по части отправления корреспонденции я поставлен почти на положение заключенного. Впрочем, в какой-то мере даже хуже, чем заключенного. В тюрьме или в лагере письмо, не прошедшее через цензуру администрации, по крайней мере возвращается отправителю с указанием, почему то или иное письмо не может быть отправлено. А многие письма, сданные мной в Зырянское отделение связи, бесследно исчезают. Я уже не говорю о незаконности перлюстрации моей корреспонденции — хотя бы отправляли адресатам после прочтения или снятия с них копий.

17 апреля с.г. через инспектора Верхнеколымской межрайонной инспекции ИРиТ Скрекотеня В.И. я направил на имя Ляпунова заявление, где приводил список не дошедших до адресатов моих заказных писем и телеграмм. Но до сего дня я не получил

никакого ответа, а число не дошедших до адресатов моих писем и других отправлений продолжает увеличиваться. (Тексты упомянутых двух заявлений от 29 февраля и 17 апреля 1980 г. прилагаются).

Прилагаю также документы, связанные с подделкой неизвестным лицом подписи сотрудника Усть-Нерского узла связи на бланке уведомления о вручении адресату заказного письма № 18 от 5 ноября 1979 г., которое в действительности вручено не было.

Прошу принять меры по восстановлению законности, а именно:

— отменить незаконный запрет на отправление писем с объявленной ценностью;

— прекратить цензуру отправляемых ценных бандеролей и телеграмм;

— отменить запрет на междугородние телефонные переговоры с родными и близкими;

— разрешить отправление телеграмм за границу в соответствии с действующими Почтовыми правилами, т.е. на любом языке, а в пределах СССР — на языках союзных республик, где проживают адресаты;

— расследовать случай хищения зак. письма № 18 и подделки подписи на бланке уведомления о вручении;

— обязать сотрудников Зырянской почты предпринять предусмотренные Почтовыми правилами меры по розыску или компенсации за утерю не дошедших до адресатов моих почтовых отправлений.

Прошу также обязать начальника Зырянского узла связи строго соблюдать Почтовые правила и не изобретать впредь противоречащие этим правилам ограничения.

Приложения:

1. Заявление от 29 сентября 1980 г. на имя начальника Верхнеколымского РОВД м-ра Широбокова B.C. — на 3-х листах;

2. Заявление от 17 апреля 1980 г. на имя начальника Зырянского узла связи М.А. Ляпунова со списком почтовых отправлений, не полученных адресатами — на 2-х листах;

3. Письмо начальнику Усть-Нерского отдела связи ЯАССР от 3 декабря 1979 г. — на 1 листе;

4. Письмо начальника Усть-Нерского райузла связи Моисеева № 1799 от 27 декабря 1979 г. — на 1 листе;

5. Письмо начальнику Усть-Нерского райузла связи Моисееву от 19 января 1980 г.;

6. Письмо начальника участка обработки страховой почты Усть-Нерского узла связи О.А.Черненко от 1 февраля 1980 г. № 212 — на 1 листе.

Мустафа Джемилев

п. Зырянка Верхнеколымского р-на ЯАССР.

15 мая 1980 г.

(Том 4, л.д. 210-211)

15. Заявление М. Джемилева по делу арестованного Решата Джемилева

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ТАШГОРСУДА АДВОКАТУ ДЖЕМИЛЕВА РЕШАТА

Как мне стало известно, Джемилеву Решату, арестованному сотрудниками КГБ в апреле 1979 г. по обвинению в нарушении ст. 191-4 УК УзССР, вменяется в вину составление документов, связанных с Национальным движением крымских татар. В числе инкриминируемых ему документов значатся также обращения и протесты в связи с репрессиями органов власти против меня, причем, эти документы рассматриваются обвинением как содержащие заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй.

Установление криминальности тех или иных документов возможно лишь проверкой следствием и судом достоверности фактов, изложенных в документах, что можно осуществить только опросом лиц, имеющих непосредственное отношение к описанным в документах событиям. В противном случае, как следствия, так и суды по подобного рода делам превращаются в дешевые фарсы, в результате которых составляются необъективные обвинительные заключения и выносятся заведомо неправосудные приговоры. Во избежание этого, я прошу вызвать меня на судебный процесс в качестве свидетеля для дачи показаний по вменяемым Джемилеву Решату документам, где говорится о неправомерных репрессиях советских органов в отношении меня. Я также мог бы дать подробные показания и по другим материалам, в составлении и распространении которых он обвиняется, например, по поводу обращения к королю Саудовской Аравии и к мусульманам всех стран в связи с самосожжением Мусы Мамута 23 июня 1978 г. и других событий в Крыму и Узбекистане.

Повестку на судебный процесс прошу выслать заблаговременно с учетом времени, необходимого на доставку повестки по почте и мой вылет в Ташкент, принимая во внимание, что в связи метеорологическими условиями вылет самолетов из Якутии зачастую откладывается на многие дни.

Мой адрес: 678770. Якутская АССР, п.Зырянка, до востребования, Джемилеву Мустафе.

(М.Джемилев)

12.09.1979 г.

(т.4, л.д. 209)

16. Письмо М. Джемилева Вячеславу Черновилу от 11 августа 1979 г.

Здравствуйте, дорогой Вячеслав!

Ваше письмо от 26.VII. я получил только сегодня —11 августа, хотя оно поступило в Зырянку более недели тому назад. Дело в том, что я получаю корреспонденцию на «до востребования», а Вы написали в гостиницу, откуда я ушел ещё 20 июня.

Был очень рад получить Ваше письмо. Я еще в Ташкенте собирался написать Вам и угостить Вас посылочкой со среднеазиатскими фруктами, но пока собрался,

арестовали самого. Адрес Ваш сюда прислал мне Саша Подрабинек, а потом еще привезли брат с другом — они приезжали ко мне в середине июля.

Впервые я познакомился с Вами заочно в 1969 году — Ваше имя, кажется, фигурировало в обращении нашей «Инициативной группы» в Комиссию по правам человека при ООН. А после ареста в сентябре 1969 г. я «познакомился» с Вами более обстоятельнее — в материалах дела были изъятые у моего покойного друга («подельника») И.Габая обращения в Вашу защиту. Поскольку мне инкриминировалось также соавторство в составлении обращения в ООН, то в своей защитительной речи говорил и о Вас. Правда, в тех обращениях о Вас писалось «В.Черновол», то есть просто инициал имени и я говорил о Вас как о «Владимире Черноволе». Потом, после освобождения, Андрюша Григоренко указал на эту мою ошибку. Я слышал, что сборник об этом нашем процессе попал на Запад и там не то издали, не то собираются его издать под заглавием «Шесть дней» (6 дней продолжался наш процесс). Постараюсь подробно ответить на Ваши вопросы.

Этапировали меня из Ташкента 6 апреля ночью. Первая тюрьма в пути, куда прибыли через 4 суток, была Новосибирская. Тут произошел курьезный случай. При этапировании из Ташкента на моем личном деле, оказывается, почему-то сделали запись «содержать отдельно». Это, вообще-то, неплохо, потому что в «столыпинах», как Вы знаете, обычно теснота, духота, а меня согласно этой записи везли одного в «тройнике».

Да, еще вот что. Перед этапом в Ташкентской тюрьме меня на несколько часов водворяли в «отстойник», где были один верзила-транзитник (режим особый), который разыгрывал из себя маньяка-убийцу и всё время приговаривал «Так хочется кого-нибудь зарезать...», и ещё один молодой человек — залетный гастролер-домушник (следственный). Как только за мной закрылась дверь камеры, они вдруг загорелись желанием заварить чефир — карманы у них были набиты запретным чаем. Спросили, нет ли у меня ненужных бумаг или книг «на дрова». Я ответил, что ненужных нет. Но они бесцеремонно вырвали у меня мой мешочек, достали все мои бумаги — выписки из материалов дела, копии моих заявлений и проч. — и начали топить ими костер для разогрева миски с чаем. Правда, приговор и обвинительное заключение мне возвратили, сказав, что это может мне пригодиться, а остальное, дескать, мне вовсе не нужно. Сопротивляться, особенно после голодовки, было бесполезно. Со вторым может быть ещё пободался бы один на один, ну а с верзилой и, тем более, сразу с двумя — бессмысленно. Как говорится, было бы «избиение младенца». Кричать и звать на помощь надзорсостав, сами знаете, в тюрьмах не принято. К тому же, у меня сразу создалось впечатление, что всё это было заранее подстроено — видимо, очень уж они хотели ликвидировать эти бумаги. Уже то, что в эту камеру завел меня не надзиратель, как бывает обычно, а сам начальник оперчасти, наталкивало на подобное подозрение. Во-вторых, меня это не очень-то расстроило, ибо у меня в другом месте были припрятаны копии этих бумаг — шестое чувство сказало, что будут охотиться за бумагами.

Так вот, привезли в Новосибирскую тюрьму, а там не поймут в чем дело: на папке писано «содержать отдельно», но причина не указана. Поскольку я еду транзитом, вскрывать папку они не имеют права. Решили спросить у меня самого. Подходит ко мне офицер с моим «личным делом» и спрашивает:

— Ты кто?

— Как кто? — отвечаю я. — Простой советский заключенный. Режим — ссылка.

— Хм-м! Масть какая? Почему тут записано, что тебя нужно содержать отдельно?

— Не знаю, — говорю я. — Сам я на этом не настаивал.

— Ну а все-таки, как ты сам думаешь? Почему?

— Может быть из-за того, что судили по политическим мотивам...

— А-а! Понятно! — говорит удовлетворенно офицер и уходит. К нему подходят надзиратели и с любопытством спрашивают:

— Ну и как, товарищ капитан? Почему? Кто он такой?

— Всё правильно! Надо его отдельно, это антисоветчик, — говорит капитан.

Но дежурный надзиратель слово «антисоветчик», очевидно, растолковал по-своему и, подойдя ко мне через некоторое время, спрашивает:

— Вы в самом деле не советский человек, да? А из какой страны?

Я машинально начинаю соображать, какую бы назвать страну, чтобы он был ко мне более предупредителен, и видя, что он поволжский татарин (тюрок, мусульманин всё-таки) говорю на ломанном русском языке, что я из Турции и добавляю несколько фраз на турецком. Любопытства у него прибавилось еще больше и, выбрав момент, когда вблизи нет других служителей, подходит опять к моей камере и начинает задавать самые интересные для него вопросы: «Как у вас в Турции вообще жизнь? Как там на счет мяса?..»

Администрация тюрьмы долго не знала, куда меня деть. Одиночных камер нет, камеры и так сверх нормы переполнены, а освобождать ради одного целую камеру, рассчитанную на 10-20 человек, слишком роскошно. Закрывать в подвальный карцер-одиночку тоже вроде бы нельзя — ведь я не совершил нарушений. Потом все-таки нашли своеобразный выход: водворили в камеру для смертников, ибо для них там камеры двухместные, так что уплотнять из-за меня особо не пришлось.

За эти дни ко мне подходили еще несколько надзирателей, и порядком надоели своими расспросами о Турции. Главное, спрашивали бы что-нибудь интересное, а то всё, расскажи какая там зарплата, сколько стоит мясо и то-то, правда ли, что там можно иметь десяток жен и т.п. Я уже им на чистейшем русском говорю, что я вовсе не из Турции, пошутил, мол, что я на самом деле в доску советский и у меня всего лишь одна жена, но они долго не верили.

Впрочем, эта «перемена подданства» мне кое в чем помогла. Транзитникам там постельных принадлежностей, кружку, ложку не дают, а мне дали, причем, выбрав что получше и поновее. Но я все равно умудрился там здорово простудиться, а позже даже начал плевать кровью. Не зря ведь говорят, что полученное обманным путем впрок не пойдет. Но сейчас в основном всё прошло; видимо, было что-то с бронхами а вовсе не туберкулез в стадии распада.

Пробыл я там ровно десять дней. Потом, через два дня пути, Иркутская тюрьма. Везли, как и до Новосибирска, отдельно, но в Иркутской тюрьме даже не обратили внимания на запись о том, что нужно содержать отдельно и поместили в общую камеру вместе со ссыльными и «химиками». Тут уже, разумеется, ни постели тебе, ни кружки. Через неделю, 30 апреля, самолетом ТУ-154 доставили в Якутск. В аэропорту Иркутска пытались надеть наручники, но я возроптал, ссылаясь на то, что они не имеют права, поскольку я ссыльный. Хотели было надеть насильно, но я предупредил, что подниму «кипеш» в самолете и постараюсь привлечь внимание вольных пассажиров. Конвой был не глупый (не вологодский) и решили всё-таки везти меня без наручников пообещав, правда, отбить внутренности, если буду злоупотреблять тем, что у меня руки свободные, а остальных скрепили попарно.

В Якутской тюрьме, после 3-х дневного «карантина» наступила полная благодать: постель, эмалированная кружка, полотенце и даже белые простыни — прямо как в Лефортово. Содержали в 21-ой камере: там были и «химики», и общий, и усиленный, и строгий режимы и даже те, кто еще за судом. Где-то через дней десять пришел в камеру служитель из спецчасти и говорит: «Тебя, оказывается, нужно содержать отдельно. Одиночек нет, и придется закрыть в стакан». Что такое «стакан» в Якутской тюрьме, наверное, знаете — мерзкое местечко. Там нельзя растянуться даже мне с моими скромными размерами тела, можно только сидеть, да и то только на полу. Но, видимо, передумали, и я остался в той же камере. Кстати, незадолго до меня в этой камере, оказывается, был и Вине, который нынче на Западе. Примерно за неделю до этапа заходил в камеру прокурор из республиканской прокуратуры. Он расспросил всех о режиме и распорядился перевести меня в транзитную камеру — а это, значит, прощай постель, кружка и, главное, книги. Но после того как прокурор ушел, хором всей камерой уговорили начальство оставить меня там же, мотивируя тем, что всё равно уже не сегодня-завтра этап.

30 мая, то есть ровно через месяц, самолетом «Ан-24» доставили в Среднеколымск. Везли в наручниках, и на этот раз у меня что-то не было настроения шуметь из-за этого. В Среднеколымской милиции водворили в камеру для осужденных за мелкое хулиганство. Хулиганчики (якуты) оказались весьма любезными. Спросили насчет моей национальности и когда узнали, что крымский татарин, один начал рассказывать, что месяца два назад слушал «Голос Америки» о неком крымском татарине Мустафе, которого судили в Ташкенте, и Айше, которая из Америки выступала в его защиту. А когда поняли, что перед ними тот самый Мустафа, засуетились, не знали, как угодить. Один достал из своей заначки припрятанные деньги и сунул мне, сказав, что пригодится на первое время. На следующий день на маленьком Ан-2 доставили в Зырянку. Переночевал в КПЗ, а утром, после собеседования с начальником милиции, определили в местную гостиницу, точнее, в вестибюль гостиницы — за неимением мест. При первой же встрече начальник милиции почему-то счел необходимым предупредить, чтобы я «с голодухи» не бросался «на местных баб», иначе, мол, можно прихватить французские болезни. Но это он не с целью оскорбить, а на полном серьезе, приводил примеры и цифры заболевших в последнее время. У меня о нем создалось впечатление как о довольно добродушном, простецком и прямом русском мужике, хотя в КПЗ говорили, что он любитель распускать руки. Сейчас его заменили, кажется, за что-то разжаловали. В милиции еще потребовали, чтобы я написал подробную автобиографию и, почему-то, потребовали указать там, куда следует сообщать в случае моей смерти. Ну, я написал, чтобы труп отправили в Крым к родителям. Тогда я еще не знал, что через месяц после моего суда родителей и двух сестер с семьями, которым в течение около двух лет отказывали там в прописке, насильственно выселили из Крыма.

Потом меня направили в райисполком для определения на работу. Последняя моя должность на свободе была — инженер по комплектации оборудования. Диплома у меня, вообще-то, нет — из Ташкентского ирригационного института меня вытурили на 3-м курсе, так что формально они, видимо, вправе отказать в приеме на работу на эту должность. Но они, точно, не приняли бы меня по этой должности, даже если бы я и предъявил диплом. При мне вообще никаких документов не было, и на вопрос председателя райисполкома о специальности я твердо отвечал — инженер и преподаватель английского. Но мне сказали, что могут предложить работу только по

рабочим специальностям. О преподавательстве тоже у меня никаких документов (не говорить же ему, что английский изучал в лагере!), но полагаю, что в провинциальной школе мог бы вполне справиться. Я знал одного колхозного учителя немецкого языка, который преподавал в 5-6 классах, а сам знал на уровне только 7-го класса. А я сверялся своими знаниями со своей сестренкой, которая закончила факультет английского в университете.

Направили в речной порт, начальник порта назначил на должность машиниста в кислородной станции, хотя эти машины я вижу впервые. Только я отказался писать заявление о приеме на работу, сказав, что я тут не добровольно и работа не по моей специальности, но подчиняюсь, как ссыльный.

Оклад 85 руб. с некоторыми северными коэффициентами. Я просил для жилья выделить хотя бы какую-нибудь комнатку отдельно, говорил, что, видимо, ко мне приедет жить кто-либо из близких, но направили в общежитие. Их, конечно, больше устраивает, когда я и днем и ночью вполне и всесторонне контролируем, а если что-то нужно устроить для добавления срока и отправки в лагерь, то и это легче сделать в общежитии. Здесь, говорят, особенно после окончания навигации, когда возвращаются все жильцы общежития, начинаются постоянные пьянки и неизменно следующие затем «разборки», драки. Этого мне как раз не хватало! На работе непосредственный начальник, мастер станции, не только сексот, но и круглый идиот — напьется пьяный и ходит хвастается, что ему ГБ доверило слежку и контроль за поведением «опасного политссыльного». Правда, не пытается заводить разговоры на политические темы, а даже громогласно объявил, что говорить о политике на работе запрещается.

Приобрести отдельное жилье самому почти невозможно. Домов частных мало и продаются довольно редко, причем, по ценам, весьма далеким от доступных — в пределах 6-7 тысяч за какой-нибудь маленький домишко. Иногда бывают в продаже так называемые «балки» — нечто вроде сарайчиков — цены в пределах 800-1000 руб., но зимой в них страшная холодина.

Ну вот, Вы просили вкратце о своем этапировании и быте, а я Вам разнес на несколько страниц. Это, наверное, самое длинное мое письмо за последний десяток лет.

Как дела у Вас? О Ваших обстоятельствах в первые дни после прибытия на место ссылки я читал еще дома в «Хронике», кажется, в 49-м №. Каковы Ваши бытовые условия сейчас? Раз уволились с работы, воюете, то, видимо, трудновато. Перед отъездом брат и друг оставили мне немного денег, так что я мог бы с Вами поделиться. Буду весьма рад, если чем-то смогу быть полезен. Пожалуйста, напишите.

И еще я Вас прошу, если сможете, напишите мне, хотя бы по частям, стихи из «Крымского цикла» И.Сокульского. Вы с ним, видимо, переписываетесь? С кем из ссыльных Вы переписываетесь? Будете писать, передавайте им приветы и от меня.

Здесь, в Зырянке, отбывает ссылку также Петро Гладун из Ивано-Франковска. Он после 4-х лет зоны по 62-й УК УССР, знает Вас заочно и шлет Вам привет.

Ну, всего доброго. С глубоким уважением,

Мустафа (подпись)

11.08.79.

(Том 1, л.д. 107-108)

17. Письмо М. Джемилева Александру Подрабинеку от 4 ноября 1979 г.

Привет, дорогой Саша!

Ну у Вас и вопросики об учреждении УЯ 64/пб: биографии, подробности дел обитателей... Чтобы ответить на все, нужно там держать своего разведчика, как минимум, на должности замначальника или, как их там называют, замглавврача. Секреты этого заведения сохраняются не хуже, чем секреты важного стратегического объекта. Конечно, вопросник я переправлю в Узбекистан, но...

Пока расскажу Вам все обстоятельства, связанные с этим учреждением, которые стали известны мне самому. Может быть некоторые сведения будут для Вас новыми.

Где-то в начале 1978 г. нам сообщили из Москвы, что этапом прибыл в Ташкент признанный психически невменяемым Рождествов Владимир П. и что к нему на свидание едет его мать. Мы с Решатом встретили его матушку, а на следующий день втроем поехали в это самое 64/пб. Там его не оказалось и мы направились в Таштюрьму.

В тюрьме нам сообщили, что Рождествов действительно у них, но получить свидание и сдать передачу в тот день не удалось. Для разрешения на свидание нужен был начальник, которого тогда не оказалось на месте. Передачу тоже не приняли, кажется из-за того, что в тот день не принимали заключенных, фамилии которых начинаются на букву «Р» — в Таштюрьме очередь на передачи по буквам.

На следующий день приехали снова. Простояли часа 2-3 в очереди и, наконец, попали к начальнику. Вошли к нему мать и Решат. Решили попытаться протолкнуть на свидание и Решата, потому что мать от расстройства при виде сына могла забыть спросить что надо. Хотел, конечно, попасть и я, но у меня пока не было паспорта, а соваться туда со справкой об освобождении — можно было испортить дело. Решат представился начальнику мужем сестры Володи и, поскольку такая степень родства не достаточна для получения свидания, он акцентировал на то, что у матери плохое здоровье и в любое время с ней может стать плохо. Впрочем, оно и в самом деле было так — худенькая старушка едва держалась на ногах и часто плакала. Начальник долго вертел в руках паспорт Решата, пронзительно смотрел на него и несколько раз переспрашивал: «Вы действительно зять?» Но смутить Решата тоже дело нелегкое — все-таки «оттянул» пару сроков и насмотрелся на таких начальников. В общем, получилось — свидание разрешили. Держался Володя Рождествов молодцом, передавал приветы товарищам, сказал матери, чтобы она не настраивалась на скорое его освобождение, так как ни от чего отрекаться не собирается.

Мать уехала из Ташкента через пару дней. Кстати, она очень беспокоилась тогда и о Вас, часто спрашивала наше мнение насчет того, не заберут ли «ироды» Сашу Подрабинека и несколько раз молилась «за раба Божьего Александра».

Через несколько дней я вместе с одной крымской девушкой вновь приехал в тюрьму, сдал для Володи передачу, а из ближайшей почты отправил на его имя деньги. Но деньги через несколько дней вернулись обратно с пометкой, что Рождествова В.П. перевели в УЯ 64/пб.

Отправились мы туда с Решатом. Хотели сдать передачу, а если получится, то попытаться получить свидание. Но куда там!

Сперва все шло гладко. Прапорщик мельком взглянул на паспорт Решата и уже распорядился перекладывать привезенные нами продукты и вещи в их мешок. Но потом он засуетился и говорит: «Что-то я никак не найду в списке вашего родственника.

Может быть он политический?..» Он достал из задвижки стола другой список, пробежал по нему глазами и хмыкнул: «Ну, конечно! Для него я не могу принять».

Я успел заметить, что стандартный машинописный лист бумаги был исписан фамилиями примерно чуть более половины, но ни одной фамилии прочесть не смог. Слишком далеко, стервец, держал список, да и быстро спрятал. Тут я начал поднимать «кипеш»: «Что это такое! Почему для политических не принимают передачу? Зовите начальника!..» Драл я горло в основном в расчете на публику — там собралось много людей с передачами для своих близких, и я думал, что может быть среди них есть родственники кого-нибудь из политических. Но никто к нам не подошел. Наоборот, даже немного отодвинулись и с пугливым любопытством смотрели, что же будет дальше. Прапорщик ушел и вскоре явился какой-то капитан. Тот сходу назвал прапорщика дураком, который, дескать, болтает чепуху. На самом деле, мол, никаких политических и уголовных нет, а есть только «больные», но передачу для Рождествова он не может у нас принять, так как мы в деле не записаны в числе его родственников. Пытались спорить, что-то доказывать, но он не стал нас и слушать.

Пришлось передачу упаковать в ящик и отправить в УЯ 64/пб по почте, указав обратный адрес его матери. Эту посылку он получил, но письма и открытки, которые мы ему писали с Решатом, как выяснилось потом, ему не передавали.

В апреле 78-го мать Рождествова приехала в Ташкент повторно. Сдали передачу, а мать получила с ним свидание. Всем другим свидание давали вместе, а его матери отдельно и в присутствии начальника 1-го отделения, который постоянно предупреждал, что говорить можно только о здоровье и семейных делах. После свидания этот начальник, сопровождая мать Рождествова, вышел к нам и я попытался с ним заговорить. Спросил о здоровье Володи (диагнозе) и о перспективах его выписки, но он отказался со мной разговаривать, потому что я не родственник. Я спрашиваю вдогонку: «Вы и есть Бабаев Роберт Михайлович?» Он резко останавливается, медленно поворачивает голову и говорит: «Да. А что?» «Ничего, — отвечаю я. — Просто хотел удостовериться». Он злобно смотрит на меня, потом почему-то бурчит, что вовсе не боится нас, и идет своей дорогой.

По дороге домой мать сказала нам, что этот Бабаев предлагал оформить опекунство над Володей — это, мол, даст возможность получить некую пенсию для сына Володи и ускорит его освобождение. Опекуном предлагалось назначить его сестру, у которой живет его 14-летний сын. Бабаев даже продиктовал текст заявления от имени сестры. Там говорилось, что она (ф.и.о. сестры) просит назначить ее опекуном над её психически невменяемым братом. Вопрос этот обсуждался в присутствии самого Володи и Володя сам под диктовку Бабаева набрасывал текст заявления. Но, насколько я понял, делал это Володя под впечатлением рассказа матери о нелегком материальном положении и о том, что сестра выражает недовольство из-за того, что на нее ложится материально непосильное бремя содержания и воспитания его сына. Текст этого заявления, адресованного, кажется, Собир-Рахимовскому райсуду г. Ташкента, мать должна была принести на следующий день Бабаеву, очевидно, для проверки правильности формулировок, а потом отправить в суд. Причем, матери разрешалось подписать это заявление от имени дочери. Бабаев решил, видимо, «ковать железо, пока горячо». Я сказал матери, что пока ничего подобного делать не следует, созвонился с Таней и спросил, следует ли ради какой-то мизерной пенсии давать им в руки заявление, где от имени родственников говорится о Володе, как о невменяемом, или же можно как-то самим определить помощь для его сына. Мне ответили, что подавать заявление нежелательно, а помощь постараются оказать.

На следующий день (или через день) мать опять получила свидание и в присутствии Бабаева сказала сыну, что друзья и близкие не советуют писать заявление об опекунстве и о сыне тоже побеспокоятся. Это, по словам матери, произвело очень хорошее впечатление на Володю и совсем обратное на Бабаева, который процедил, что друзья, видимо, не очень-то желают его скорого освобождения.

В это время Вы еще были на свободе и, очевидно, Таня рассказывала Вам об этом. Через пару дней мать Рождествова уехала к какой-то своей родственнице, а оттуда намеревалась вернуться в свою деревню. Как решили вопрос о помощи, я не спрашивал, полагая, что товарищи в Москве сделают все возможное.

Попытки иметь свой глаз в этом заведении не увенчались успехом. Порасспросили знакомых врачей, нет ли у них работающих там знакомых коллег, но таковых не оказалось. Ведь те же не по линии Минздрава. Нащупали было одного врача-специалиста, который вроде был вхож в это заведение изредка, кажется, в качестве консультанта по каким-то болезням. Товарищ, который беседовал с ним, сказал ему, что родственник одного его друга попал в это заведение и нельзя ли, мол, с его помощью обменяться этому другу письмами со своим родственником. Тот, конечно, сразу смекнул, что речь идет о политическом, потому что для уголовных там проблем с письмами не бывает, и категорически отказал, намекнув, что не хотел бы сам стать пациентом этого заведения.

8 февраля 79-го меня арестовали, 6 марта определили к четырем года ссылки, а ровно через месяц — 6 апреля ночью из камеры меня «дернули» на этап к месту ссылки. В эту же ночь этапировали и группу заключенных 64/пб, которых доставили из психлечебницы в Таштюрьму предварительно за три дня. Они считались уже почти вылечившимися и их везли в психлечебницы то ли вольного, то ли полувольного типа. Я ехал вместе с ними в одном «воронке» до Ташкентского вокзала, а потом в одном вагоне «Столыпина» в направлении Новосибирска. Среди них оказался человек, который содержался в одной камере (или «палате») вместе с В.Рождествовым. Сам он попал туда за то, что в белой горячке зарезал человека, пробыл он в 64/пб всего около пяти лет. Особо обстоятельно разговаривать с ними возможности не было — беседа прерывалась окриками конвойных, вроде: «Прекратить разговоры! Я вам, паскуды, сейчас позатыкаю рты!..» Но кое-что он успел сообщить. Передаю дальше со слов этого человека, которого зовут Лазаренко Виктор Митрофанович.

Примерно месяц тому назад (т.е., стало быть, в первой половине марта 1979 г.) у Рождествова В. при шмоне обнаружили письмо, которое попало к нему явно минуя цензуру. Стали его допрашивать и требовать, чтобы он рассказал, по каким каналам он получил это письмо. Допрашивал его в основном Бабаев P.M., который примерно в э время уже стал «главврачом» (а его должность начальника первого отделения заняла некая Москвичева Людмила Александровна). И поскольку Володя отказался отвечать, то Бабаев, во-первых, сказал ему, чтобы он не рассчитывал на благоприятное для него заключение очередной медицинской комиссии, которая ожидалась в мае. А во вторых, примерно полмесяца назад (т.е. во второй половине марта) ему каждый день стали давать медикаменты, от которых Володю «сгибает вчетверо», заставляет корчиться от боли. Называют эти медикаменты «трицитил» (в таблетках), «галапередол» (капли и таблетки) и еще какие-то уколы. Бабаев будто бы сказал Рождествову, что ему будут давать эти препараты до тех пор, пока он не скажет как получил письмо.

Позднее я просматривал рецептурный справочник, но подобных медикаментов не

обнаружил. Возможно, это какие-то новые препараты (я просматривал справочник издания — Киев, 1961 г.), но может быть Виктор назвал не совсем точно. Я записал так, как слышал от него.

Виктора Митрофановича с группой УЯ 64/цб высадили не то в Алма-Ате, не то в Семипалатинске (точно не помню). Перед этим мы успели обменяться адресами. Он дал мне адрес своей матери, так как не знал определенно, куда его везут. Сказал, что можно списаться с матерью и через нее связаться с ним. Адрес его матери:

Кемеровская область,

Мариинский р-н, ст.Суслово, ул. Трактовая, 41

Лазаренко Агафене Ивановне.

О других политических в 64/пб, в том числе о женщинах, Виктор только слышал, но ни с кем, кроме Рождествова, он не знаком, не знает даже их имен. Изоляция между отделениями, по его словам, довольно строгая. Его койка была рядом с койкой Рождествова и, по словам Виктора, поддерживал с ним наиболее близкие отношения

Рассказ Виктора я передавал и Тане, когда она была здесь. Подтвердит ли этот Виктор рассказанное им в другом месте, если дело дойдет до разборок — это деле его совести. Но если Вы сочтете необходимым как-то и где-то использовать вышеизложенные мои, хотя и косвенные (т.е. через второе лицо), показания, то я разумеется, не возражаю. Наоборот, я буду очень рад, если смогу внести хоть мизерную лепту в борьбе против страшной мерзости — использования медицины в карательных целях.

Об аресте Татьяны Великановой 1 ноября, наверное, слышали по «Голосу». Вы н разговаривали по этому поводу с Москвой, какие подробности?

Копию своего заявления по поводу статьи Ю.Кружилина я, видимо, все же вышлю Вам для дальнейшего препровождения моему адвокату Шальману (через Сашу Л.) Один экземпляр я уже передавал через одного, который летел в Москву. Но, видимо я его ошибочно принял за порядочного — Саша Л. не получил.

Всего доброго, привет супруге.

Получение этого письма, пожалуйста, сразу же подтвердите телеграммой.

С уважением,

Мустафа

4.Х1.1979 г.

(Том 3, л.д. 117-118)

18. Письмо М. Джемилева А. Подрабинеку от 3 декабря 1979 г.

№6

Дорогой Саша!

Высылаю повторно текст письма от 4 ноября и копию своего заявления начальник Устьнерской почты. Первый экземпляр заявления, т.е. начальнику почты, я отправляй одновременно с этим письмом.

От Иды тоже уведомление вернулось без её подписи, а письма от неё нет. Наверно и она не получила. Сегодня я ей и еще по двум адресам пошлю телеграфные запросы.

А вообще, впредь большинство своих писем придется отправлять с объявление ценностью. Может, подзаработаю. С другой стороны, если письма вдруг перестанут пропадать, а писать приходится много, то на страховых уплатах за отправку оцененных

писем можно порядком подорвать бюджет. Но надеюсь, они мне не устроят такую свинью: какое-нибудь да письмо, хотя бы одно в месяц, оцененное, скажем, в полусотню руб. они все же должны «потерять» и, тем самым, компенсировать мои почтовые расходы.

Как поживаете? Вы с кем в тот день из Москвы разговаривали? Какие новости?

Почтового адреса Григоренко у Вас нет? Хотел бы их поздравить телеграммой с Новым годом. Письма — ни мои туда, ни мне оттуда — не попадают, а вот ко дню рождения штуки три телеграммы из Штатов я получил. Может, и мою телеграмму пропустят.

Привет супруге. Всего хорошего.

Мустафа. 3.XII.79

(Том 1, л.д. 104)

19. Письмо М. Джемилева А.Д. Сахарову от 12 января 1980 г.

107120. Москва, ул. Чкалова, 48-6, кв. 68

Сахарову Андрею Дмитриевичу

Дорогой Андрей Дмитриевич!

Сердечно благодарю Вас за Ваше интервью корреспонденту американской газеты по поводу ситуации в Афганистане. Для меня, как мусульманина, Ваша твердая позиция по этому вопросу имеет особую ценность.

Если товарищи сочтут целесообразным обратиться в Верховный Совет СССР или куда-либо еще с требованием отставки или привлечения к ответственности лиц, санкционировавших это кровавое вторжение, то я непременно хотел бы быть в числе подписавших такое обращение.

Сердечный привет и наилучшие пожелания Елене Георгиевне, друзьям и товарищам.

С искренним уважением,

Мустафа Джемилев

12 января 1980 г.

(Том 3, л. д. 161)

20. Письмо М. Джемилева А. Подрабинеку от 19 января 1980 г.

№ 8.

Здравствуйте дорогой Саша!

Высылаю Вам еще две бумаги в связи с «утерянным» письмом: текст ответа начальника Устьнерской почты от 27.XII. и копию своего нового заявления. Вам ответили что-нибудь из прокуратуры? Я вот поднакоплю бумаг и, видимо, тоже обращусь к прокурору Зырянки. Это письмо они украли не очень аккуратно и надо бы воспользоваться свежими следами.

Ввиду того, что Вы не подтвердили телеграммой, как договаривались, получение копии, а письмо Ваше шло долго, я решил было, что последующие тоже перехватили. Поэтому я вынужден был копии отправить товарищам. Если бы еще какое-то время от Вас не было ответа, то я уже собирался созвониться с товарищами и попросить с копией сделать то, что предложили потом и Вы. Я так и понял, что третьи жулики-

читатели тоже нашли письмо не лишенным интереса и решили поэтому его «утерять».

По поводу Вашего предложения я телеграфировал Вам «согласен безоговорочно», но не уверен, будет ли правильным, если, как Вы говорите, исключить упоминание о Л.Викторе. Не потеряют ли показания немного свой вес? Между прочим, когда он рассказал всё это и дал мне свой адрес, я спрашивал, не возражает ли он, если я где-то и как-то подниму этот вопрос и сошлюсь при этом на его рассказ. Он не возражал.

Как здоровье малыша? Хлопот с ним, конечно, будет немало, но зато и удовольствия не меньше — своё ведь чадо! мне такое удовольствие не перепало. О том, что я стал папой, мне объявили в 70-м в Лефортово, а когда освободился, то девочка уже бегала и звала меня на первых порах не папой, а по имени, решив, что если так ко мне обращается её мама, то и ей можно фамильярничать.

С жильем у меня никаких улучшений, а наоборот. На днях в нашу комнату нахально вселили третьего, какого-то нагловатого комсомольца. Товарищ по комнате, с которым я жил и раньше, выезжал на новый год к родным в Узбекистан — он живет в Фергане. Я просил его поговорить с моими родными насчет возможности аккредитовать меня на приобретение домика. Оказалось, что возможностей таких нет — в связи с погромным выселением родителей и семей двух сестер из Крыма в Тамань все свободные средства и накопления пришлось им бросить туда. Да и то недостаточно — живут они в какой-то тесной лачуге, а вещи в основном под открытым небом.

Непосредственных стычек с ГБ у меня не было. Но распространение недобрых слухов, попытка создать соответствующую атмосферу вокруг меня, «собеседования» с теми или иными, чтобы те, во избежание неприятностей, держались от меня подальше, запреты (причем, только для меня) пользоваться телефоном общежития для междугородних переговоров и прочие пакости по мелочам, видимо, имеют какой-то первоисточник.

Сообщили, что 4 января в Самарканде Роллана осудили на 3 года строгого. Обвинили будто бы в том, что Роллан отвесил пощечину парткому университета.

По поводу УПК УзССР я сообщил ещё раз в Ташкент. Непонятно, почему так получилось — вроде бы очень понятно написал, а потом и по телефону разъяснил, что нужно выслать одновременно УК и УПК, рассказал даже где и на какой полке они лежат.

Получил наконец-то подробное описание процесса Решата. Председательствовал на суде, оказывается, тот самый Писаренко, который председательствовал и на моем и покойного Ильи Габая процессе в 70-м году.

Написал на днях письмецо А. Д-чу с просьбой о том, что если товарищи сочтут нужным где-то поднять вопрос об отставке и «импичменте» ответственных за афганскую авантюру, то чтобы в число подписавших заявление включили и меня. И вот сейчас думаю, не потерял ли я верную возможность получить энную страховку, ибо письмо к нему вряд ли попадет, а оценить его я забыл.

Всего доброго. Привет и наилучшие пожелания супруге и г-ну Марку А.П.

С уважением,

Мустафа

19.01.80.

P.S. Благодарю за фрадекс.

(Том 3, л.д. 194)

21. Письмо А. Подрабинека М. Джемилеву от 31 января 1980 г.

№10

Дорогой Мустафа, привет!

Как видите, я снова пишу от руки своим жутким почерком. Плачет теперь моя милая «эрика» в чужих и нелюбимых руках! Позавчера был обыск по делу № 46012, санкция прокуратуры Москвы. За 5 часов изъяли 48 наименований — «Хроники», наши «Информационные бюллетени», западные газеты, документы «Amnisty International», «Хельсинки», Рабочей Комиссии, письма от Вас, Черновила, Солженицына, Бахмина, «Доктора Живаго» и даже мои служебные бумаги. Говорят, что я составляю акты о нарушениях охраны труда на производстве (это моя обязанность) в антисоветских целях! Очень искали письма Т.М. Великановой. 46012 — это, по-видимому, дело «Хроники». Обыск вел зам. прокурора Якутии Дёмин. Знаете его? Помогали ему прокурор следственного отдела прокуратуры ЯАССР А.В.Сорокин и нач. райотдела КГБ (правда, представился иначе). Потом меня отвезли в прокуратуру и пытались допросить, но куда там! Еще устроили обыск на работе. Последнее Ваше письмо почему-то не взяли, а о Рождествове — забрали. Копию протокола обыска не оставили — «пусть лучше лежит в личном деле, чем появится на Западе». И никаких замечаний и дополнений к протоколам обыска и допроса не дали сделать. На работе вообще провели обыск без санкции и постановления.

Ну, да ладно со всем этим.

У меня к Вам два вопроса. Во что Вы одеваетесь зимой, в смысле верхней одежды, — куртка, полушубок, телогрейка? Сколько денег нужно для покупки дома? Слышал по радио о Вашей подписи под документом «Хельсинки» насчет Афганистана. Жаль, весь документ не передали.

Насчет затерянного письма я в прокуратуру еще не писал (т.е. написал, но не отправил, хочу переписать, да всё никак не возьмусь). Хорошо бы, чтоб Вы возбудили гражданское дело против Усть-Нерского РУС — если дело примут к производству, то приедете сюда по повестке, погостите у нас.

В Москве всех вызывают в милицию, «предупреждают», советуют «прекратить» и угрожают выселением. Хоть бы Олимпиада отменилась! Танька вышла 29 января. С 11 по 29 держала голодовку, её возили «кормить» в «Тишину». Такие вот невеселые дела.

Марк наш вроде бы в порядке. Во время обыска я стирал пеленки, чем вызвал гнев Демина. Но я сказал, что мне на шмон наплевать, а на сына нет.

Высылаю несколько фотографий.

Как договорились, телеграфируйте подтверждение получения письма.

Ваш Саша П.

31.1.80г, Усть-Нера

(Том 3. л.д. 171, 193)

22. Письмо А. Подрабинека М. Джемилеву от 24.02. — 9.03.1980 г.

№11

Дорогой Мустафа!

Здесь кое-что для согрева души, тела, желудка и легких. Дабы перлюстраторы не нажились, перечисляю:

1 Пуховая куртка

2 Пакет бульонных кубиков

3 Пакет супа-концентрата

4 5 пачек «Явы»

5 Какао (в банке из под «Baby-Milex»)

6 Пачка буржуйской копирки

7 Две пачки индийского чая

8 Бумага

У нас дела плохие. 12 февраля арестовали Славку Бахмина. Он в Лефортово, но статью пока не сообщают. Через две недели после первого обыска (29 января) у нас был второй (15 февраля). Забрали еще 19 наименований — мою книгу (изд-во «Хроника»), сборник «Веление слова» («Посев»), письма и всякое другое. Копию протокола опять не оставили. Пока лежал в больнице (вирусный гепатит), уволили с работы. Впереди полная неопределенность...

Как у Вас дела? Почему на почте не принимают у Вас ценные? Как это?

У меня к Вам просьба. Сообщите мне («совершенно официально» — O.K.?) глушатся ли у Вас «Голос Америки» и другие зап. радиостанции, на каких диапазонах, в какое время и каков характер глушения? У нас глушат, и мне надоело! Узнайте, пожалуйста, тоже самое у других ссыльных. Хочу все это собрать и ... Не нужно согласие на огласку.

Далее — сколько писем за какой срок пропадало (к Вам и от Вас). Телефонная связь: внутри СССР и за границу (подробности и точные цифры). Короче говоря, как у Вас там с правами на свободу получения и передачи информации?!

Помогите мне в этом начинании. Всем польза будет! Если Вы будете по этому поводу кому-либо из нас писать, то сообщите мне, чтобы я не дублировал. Я в ближайшее время напишу Суперфину, Черновилу, Бегуну, Сквирскому, Слепаку, Коновалтсину, Романюку, Сапелику.

Как всегда, подтвердите получение посылки телеграммой.

Привет от Аллочки.

Жму руку. (Подпись)

24.02.1980 г.

P.S. Уже забил посылку, но тут передумал и решил дописать. Составил я вопросник, чтобы разослать ссыльным и решил, что очень скучно будет переписывать от руки во многих экземплярах. Может быть Вы сделаете экземпляров двадцать? У меня ведь машинку забрали (и вместе с лентой!). Захотите, сами разошлите, а можно мне отправить ценной бандеролью и я сам этим займусь. Если захотите тоже заняться этим (если есть склонность!), то дополните мои вопросы, чем сочтете нужным. Но пусть ответы пишут и мне и Вам — так надежнее. А потом что-нибудь придумаем.

На всякий случай посылаю соответствующей бумаги.

Еще я предлагаю списаться с другими ссыльными и подать в суды на почту одновременно. Так будет интереснее. Согласны?

А ценные бандероли у Вас тоже не принимают? Их ведь в закрытом виде принимают.

С.

24.02.80.

P.P.S.

Сильно задержался с посылкой. Алла тоже заразилась вирусным гепатитом и мы сидим дома, в общественных местах стараемся не показываться.

Получил Ваше письмо.

Ваш зам. прокурора Якутии — не мой. Мой русский, совершенно противного вида, с красным алкоголичным лицом и лысиной с перхотью! Но подозреваю, что с Вашим,

якутом, я встречался в якутской тюрьме (по поводу своей голодовки). Это Семенов, зам. прокурора ЯАССР по надзору за местами лишения свободы. Редкостный тупица. Убеждал меня, что в УК РСФСР есть раздел «Политические преступления» и что я со своей 190-1 отношусь к этому разделу. Московскому прокурору, санкционировавшему обыск, я написал. Теперь я откажусь на допросах по делу Бахмина и Великановой (если будут) давать какие-либо показания, пока мне не будут вручены копии протоколов обысков. Вполне уважительная причина.

Машинке я, конечно, был бы рад, здесь их совсем не бывает, но «Москва» это такое... устройство, на котором можно свихнуться. Обещали мне в Магадане что-нибудь достать, но если не получится, попрошу Вашей помощи.

А письма действительно уничтожайте. Меня вот жадность к воспоминаниям подвела. Теперь уничтожаю все письма. Что копить? Все равно гебня заберет.

Танька Осипова отсидела 25 суток, а голодовку начала, когда ей сообщили, что добавят к 15 еще 10. Голодала 20 дней, кормили её в «Матросской тишине». У Лавута был просто обыск.

Я Вам советовал подать в наш суд главным образом для того, чтобы Вы у нас погостили, если Ваш иск будет рассматриваться. Это называется использованием юстиции в личных цепях.

От Чорновила я давно ничего не получал, с Нового Года. Одновременно с этой посылкой, посылаю и ему с лекарствами.

Насчет покупки Вами дома, станет известно ближе к лету. Я думаю достать 3,5 в долг. Напомните, когда у Вас ссылка кончается?

Марк у нас одет как денди, одежды ему пока не надо, спасибо.

Разнице между датой моих писем и почтовым штемпелем не удивляйтесь. Это моя вина. Столько забот навалилось, что ничего не успеваю.

От Аллочки привет.

Ваш А.П.

9.03.1980.

Последний P.S.! У нас Ирка Гривнина гостит. Впрочем, сейчас сама напишет.

(Том 3, л.д. 167)

22-а. Вопросник А. Подрабинека, направленный М. Джемилеву вместе с письмом от 9.03.1980 г.

«1. Сколько за определенное время (последний год, истекший срок ссылки) пропало отправленных Вами писем?

В том числе заказных, ценных?

Сколько Вами предъявлено к почте претензий?

Сколько из них удовлетворено?

Каким образом? (извинение, денежная компенсация)

2. Все тоже самое в отношении писем за границу.

3. Сколько писем к Вам пропало? Из СССР?

Из-за границы?

4. В каком состоянии приходят письма, бандероли? (обычные, заказные, ценные)

5. Приходят ли к Вам вскрытые письма? (обычные, заказные, ценные).

Предъявляли ли Вы по этому поводу претензии к почте? Каковы результаты?

6. Возвращались ли к Вам уведомления о вручении с подделанной подписью получателя?

7. Удается ли Вам звонить за границу? Спрашивают ли у Вас при этом Ваш документ?

По каким мотивам отказывают в переговорах?

Сколько приходится ждать переговоров?

8. Как принимают телеграммы за границу?

9. Глушат ли у Вас передачи западных радиостанций? Каких именно?

В каких диапазонах?

В какое время (московское)?

Характер глушения?

10. Вмешивается ли КГБ в Вашу переписку и телефонные переговоры?

Ваше мнение.

Факты.»

(Том 3, л.д. 168-169)

23. Письмо М. Джемилева А. Подрабинеку от 29 марта 1980 г.

№10

Дорогой Саша!

Большое спасибо за посылочку, но стоило ли беспокоиться, тем более в Вашем нелегком собственном положении! Так что признателен вдвойне.

Высылаю экземпляры вопросника. Перепечатал я его без изменений, но, полагаю, можно было бы внести некоторые коррективы.

Во-первых, по-моему, не мешало бы дать какое-то наименование этому вопроснику и снабдить его некой преамбулой (2-3 предложения) с объяснением его цели и значения.

Пункт № 3, очевидно, нужно сформулировать несколько иначе, потому что вряд ли можно точно назвать цифру пропавших писем на свой адрес, тем более из-за границы. Правильнее было бы, например, в форме: «Известны ли Вам случаи пропажи писем на Ваше имя (и сколько), в том числе:

а) от адресатов в СССР?

б) из-за границы?»

Есть ли смысл включать пункт № 4? То, что бандероли и посылки из-за границы подвергаются досмотру в московской таможне, не является секретом. Что касается писем, то и о них вряд ли что-либо можно сказать, т.к. их наверное «обрабатывают» квалифицированные люди. Впрочем, об этом я не могу судить, ибо за все время ссылки я получил всего лишь одно письмо (из Швеции) и оно было очень аккуратно запечатанным.

В пункте № 7, полагаю, можно исключить подвопрос «Сколько приходится ждать переговоров?», потому что тут правила такие же, как и при переговорах с внутрисоюзными абонентами, т.е. в течение часа говорят, состоятся переговоры или нет. Но если имеется в виду, сколько дней приходится ждать разрешения из Москвы, то это другое дело.

Я сперва не понял значения вопроса «Как принимают телеграммы за границу?», потому что отправлять их отсюда не приходилось. С целью эксперимента я вчера

попытался отправить одну телеграмму в США, хотя в этом другой практической необходимости не было. Написал текст на турецком языке латинским шрифтом — точно так я, бывало, отправлял телеграмму в США из Узбекистана и у меня их принимали. Здесь же на почте сперва сказали, что у них нет аппарата с латинским шрифтом, и что вообще телеграммы за границу не принимают. Я ответил, что это неправда: аппарат с латинским шрифтом есть, и я уже получал несколько телеграмм из-за границы. Сотрудница сходила к начальнику и, возвратившись, опять сказала, что телеграммы за границу принимать не будут. Пришлось зайти к этому типу самому. Мне он сказал, что телеграмму могут принять, но только на русском языке латинским шрифтом. («Мы должны знать о чем говорится в телеграмме. Вдруг там у вас какие-то нецензурные ругательства!»). Я попытался напомнить о существующих правилах, о том, что адресат в другой стране может не понимать русского языка, но бесполезно. На русском и точка! У Вас тоже так?

Пункт № 9 довольно трудный, сразу на него не ответишь, надо определенный период специально рыскать по эфиру и фиксировать диапазоны, время и прочее. И потом, трудно определить, то ли действительно глушатся, то ли непроходимость волн из-за метеоусловий или случайных помех, то ли не слышно из-за недостаточной мощности станции. Один день, например, Би-Би-Си прослушивается в 23-00 так же отчетливо, как «Маяк», а на следующий день на этом же месте в это же время трескотня или, например, китаец пристроился и что-то рассказывает на своем языке.

Следует, по-моему, также изменить формулировку пункта № 10, т.к. КГБ сам, как правило, формально не вмешивается, а делает это посредством других.

Не совсем понятно, куда относятся последние вопросы «Ваше мнение? Факты?» — то ли к последнему пункту или же по всей анкете?

А вообще дело это, конечно, полезное, нужное и очень своевременное. Можно было бы добавить еще такой вопрос: «Подвергаются ли люди, с которыми Вы поддерживаете контакты, допросам и «собеседованиям» с целью выявления Ваших политических взглядов? Составляются ли при этом протоколы? Инспирируются ли всякого рода «заявления» против Вас? Известны ли Вам попытки завербовать окружающих Вас людей в осведомители против Вас? Имеете ли Вы достаточное основание полагать, что Ваше жилище прослушивается?» Я бы, например, на этот вопрос мог бы дать подробный ответ. Или это не относится к теме анкеты?

Если Вы сочтете необходимым оставить вопросник без изменения, то сообщите, я отвечу. Но все же окончательный вариант лучше выработать после выявления мнений хотя бы нескольких товарищей. Пока я высылаю Вам копию своего заявления от 29 февраля с.г, где затрагиваются и некоторые помянутые Вами вопросы.

Вы спрашивали точную дату истечения моего срока ссылки. С учетом времени пребывания под стражей в расчете 1:3 получается —17 июня 1982 г., если, конечно, не придумают чего-нибудь другого. А интенсивные шаги в этом направлении уже делаются.

Сообщили лагерный адрес моего друга Джемилева Решата: 663301, Красноярский край, г. Норильск, Учреждение УП-288/15-1.

Из п/ссыльных я поддерживаю переписку только с В. Чорновилом и Идой Нудель, но давно от обоих ничего не получал. После получения Вашего письма я отправлял Вячеславу телеграмму с запросом о его ситуации. В ответной телеграмме он сообщает, что у него «порядок относительный» и что подробности сообщит письмом.

Вышлите мне все имеющиеся у Вас адреса ссыльных, только, пожалуйста, полностью имя, отчество и примерный возраст каждого.

Вы не в курсе, удалось ли адвентистам забрать из лагеря тело В.А. Шелкова?

Если не удалось, то это очень прискорбно. Помню, в Омской тюрьме во время моей голодовки начальник наведывался ко мне по ночам и тоже говорил: «В случае смерти не рассчитывайте, что ваш труп отдадим родственникам. Номерок на ногу, и зароем в своем кладбище...». Очень неплохо бы отвоевать хотя бы право быть похороненным своими близкими.

У Вас не найдется экземплярчик Вашей книги для меня? Знаю, знаю, что пограбили, но может быть все-таки где-то в заначке... А то много слышал о ней, а читать не довелось. У Вас как шмон, так обязательно находят что-то, просто завидки берут! А если придут ко мне, то придется наверное краснеть от стыда — ничего интересного нет. Хоть бы машинку что ли у меня конфисковали, чтобы я «с чистой совестью» мог приобрести новую: барахлит безбожно, а выбросить жалко — кровные рубли платил!

Бумагу Вы мне прислали в «фирменном» мешочке ЮНЕСКО. У Вас что, непосредственные контакты с этой организацией? Была у меня мечта, чтобы они один номер своего «Курьера» посвятили памятникам культуры крымских татар. Нельзя ли прозондировать их мнение на этот счет?

Как у Вас нынче с работой? В суд не подавали? Ведь во время болезни не имеют право увольнять.

Мое письмо от 4.XI. по поводу В.Рождествова тоже забрали при шмоне или Вы его успели спроводить куда надо?

Ирина Г. давно уехала? Очень жаль, что она не смогла приехать сюда.

Большой привет и всего наилучшего супруге, сыну.

Всего Вам доброго.

Мустафа.

P.S. Высылаемая книга — это вроде балласта. Ценные письма у меня не принимают, а бандеролью пока можно, вот я и вложил письмо в книгу, чтобы иметь возможность оценить. У Вас случайно нет экземпляра «Почтовых правил»? А то мне на почте их уже не дают, полагая, что я итак предъявляю к ним слишком много претензий, основываясь на эти правила.

29.03.1980.

(Том 3, л.д. 171,193)

24. Письмо М. Джемилева не установленному следствием адресату в Узбекистане от 24.03.1980 г. на английском языке

Dear friend!

I was glad to recieve your letter. Thanks for your care about my health and for your good wishes.

But I didn't understand some your words. You said in your letter that my opinion about our common work is wrong and I have no any correct idea concerning our affairs. Very likely that is really so, because I am living very far from our countrymen and I don't receive any regular and complete information according our «common work». But I'd like to know in what point namely, as you think, my notion is wrong and what is actually correct. Then, you are writing that in view of some events and circumstances you decided to know my point of view. But again you didn't write about what things and events you are interested with my

opinion. I hope that in the next letter you will in detail and clearly explain everything. Certainly, I'll try to answer to every your question.

You asked me about if it is possible to write in your letters the things in open text. I think that there must be one basic principle in writing letters: Everything that already became known to our foes cannot be regarded as any «secret» for other people. Of course, there is no any doubt that letters for me I read not the first. But in any case, I think, that is far better to inform each other than to be so excessively «cautious». The first brings far more profit than the second. As for me, I get accustomed to write everything in open text irrespective of that will my letters read the outsiders or not, because I always can repeat my words everywhere. Of course, there is some things which might be discussed only personally. But never forget that in our situation better to be desperate than super-carefull, because there is no very firm border between prudence and cowardise. There is a very just oriental proverb: «Most of all care for their skin those people, their ones cost nothing» (In Russian it sounds like: «Больше всех дорожат своей шкурой те, чья шкура ничего не стоит»).

I am not at all disturbed, as you think, about Cannibal's silence and I don't worry about his loyalty to me. It is enough if he will allways be devoted to our common cause. Only I wondered why he did not fulfil his promises about something that we discussed here.

I have wrote the letter in this language because you did not indicate the postal index on your envelope and I am sending this letter through our common acquaintance. But you may answer of course in Russian if you like, or in Crimean Tatar if you can.

Remember me to your family and to all our friends. All the best.

Mustafa (Signature)

24.03.80.

(Том 3, л.д. 155 — подлинник, том 3, п.д. 157-158 — перевод на русский)

25. Письмо М. Джемилева Фуату Аблямитову от 6.06.-8.08.1980 г.

Селям дорогой Фуат!

31 мая я отправлял тебе номер «Советской Колымы» за 30 мая с одной интересной статьей. Номер «Социалистической Якутии» за 24 мая, откуда перепечатана эта статья, я не смог достать даже для себя — быстро расхватали. Посылал я тебе эту газету без сопроводительного письма, поэтому почти уверен, что конверт не «затеряется». Сообщили из Узбекистана, что эту статью опубликовали и в «Ленин байрагьы», снабдив ее своим комментарием, но, указав, что перепечатана из «Соц. Якутии». Очень оперативно, если учесть, что почта отсюда до Узбекистана добирается в среднем за 20 дней. Наверное, передали фототелеграфом.

Посылаю с этим письмом также копию своего заявления по поводу этой статьи с приложением своего ответа на предыдущую аналогичную статью и заявления К. Алексея. Саша Л. писал, что недавно и против Иды Нудель также была статья в местной газете. По-видимому, началась такая кампания. Только довольно топорно это у них получается, хотя, впрочем, и читательская публика не столь уж разборчива; бывало ведь, что проглатывали и не такое!

Гнусные статейки — это еще ничего, я слышал кое-что более интересное. Один человек мне передал, что местный гебистский начальник в неком кругу завел речь обо мне и «выронил» такую фразу: «Неужели не найдется, кто пристрелил бы этого гада!..» Насколько верно мне это передали, судить не могу, потому что тот человек

предупредил меня, что если я подниму где-то этот вопрос и сошлюсь при этом на него, то он откажется и назовет это клеветой. («Не хочу, чтобы и меня заодно нечаянно пристрелили...»). Это известие меня несколько подбодрило, но одновременно и удручило. Подбодрило, потому что если моя персона и здесь, где я, можно сказать, бездействую, вызывает такую животную ярость у нечисти, то полагаю, можно быть довольным собой. Но с другой стороны, это, видимо, признак приближения вплотную рецидива не слишком давнего чудовищного периода. А что касается в личном плане, то это меня почему-то совсем не беспокоит. Может быть, это в какой-то мере объясняется и состоянием здоровья, в результате чего этот серый свет не кажется столь уж привлекательным местом, чтобы за него цепляться.

А еще недавно начальник-сексот на работе признался по пьянке, что ему поручили всеми способами придираться ко мне и по каждому поводу писать рапорты о нарушениях мной трудовой дисциплины. Я ему как-то сказал, что он ведет себя со мной не в меру нагло, а он мне в ответ и выпалил, что если бы он поступал в отношении меня, как от него требуют, то мне вообще не было бы житья, но он этого не делает, ибо он «тоже человек». И еще у этого «тоже человека», оказывается, произошел с гебистом такой разговор:

— А как он вообще, пьет иногда?

— Вот чего нет, того нет. Что греха таить — мы пьем иногда и на работе. А вот его еще не удалось ни разу уговорить хоть рюмку выпить.

— М-да, жа-аль!

Я знаю, что гебисты частенько не в мою смену приходят на работу и расспрашивают сослуживцев, «собеседуют» с ними обо мне. Но об этом мне они признаются только по пьянке и с оглядками по сторонам. В большинстве люди тут какие-то очень пугливые. А мне почему-то казалось, что в этом суровом краю должно быть как раз наоборот — ожидал увидеть людей прямолинейных, бесстрашных... Но по сравнению со многими из них многие из наших трусоватых сейчас мне кажутся просто героями. Поддерживаешь, например, с кем-нибудь добрые отношения и вдруг обнаруживаешь, что он становится каким-то настороженным к тебе, холодно здоровается или даже старается свернуть в сторону при встрече. Начинаешь ломать голову: «Чем же я его обидел? Что сделал ему плохого?..» Оказывается, с ним просто «побеседовали» Стоит с кем-то несколько раз дружески поздороваться, потолковать о том — о сем или просто пройтись отрезок пути вместе, то его вызывают, интересуются подробностями разговоров, предупреждают, предостерегают. И никому даже в голову не приходит ответить им: «А какое твое собачье дело, о чем говорили?..» Ты помнишь того молодого человека, который в прошлом году вместе со мной встречал вас в аэропорту и доставил нас на своей лодке в общежитие? Оказалось, что потом ему пригрозили отнять у него лодку, если еще хоть раз окажет мне такую услугу. Причем об этом я узнал не от него самого, а от его товарищей. Но есть, конечно, и порядочные люди. Одним из свидетельств этого будет и то, что ты получишь это письмо.

Вообще, кажется, я наговорил тебе непропорционально много мрачных аспектов своего бытия. Есть и светлые стороны. Например, на днях собирается приехать из Янгиюля одна чудесная женщина — Сафинар. Получил от нее телеграмму о том, что она уже заказала билет. Только тут пока большое наводнение, самолеты не садятся и даже по улицам, как в Венеции, ездят на лодках, поэтому я ей телеграфировал, чтобы она повременила с вылетом. И еще не знаю, как мне удастся решить жилищный вопрос. Наверняка постараются создать как можно больше трудностей и побудить ее скорее уехать (если не смогут воспрепятствовать ее приезду).

Планировал, что может быть, она привезет с собой и мою дочурку, но ввиду жилищных неудобств и усложнения ситуации это придется отменить. С отдельным домиком у меня ничего не получилось и, видимо, не получится. Мне передали, что имеется указание председателя райисполкома А.Е. Прокопьева о том, чтобы мне ни в коем случае не оформляли покупку дома.

Теперь на темы, затронутые в твоем письме.

Много материалов, которые были бы для меня весьма интересными, хранятся не только в национальном отделе публички. Например, неплохо было бы получить на первый случай ксерокопию или негативные микрофильмы очерка В.Хартахая «Исторические судьбы крымских татар» из «Вестника Европы» за 1865-66 гг., кое-что из журналов «Крым» (довоенный), «Известия Таврич. ученой арх. комиссии», «Мир ислама» и др. Если все же доберешься до национального отдела, то постарайся заказать микрофильмы к книге А. Озенбашлы «Крым фаджиасы», Симф. 1925 г. (арабским шрифтом), книги и статьи И.Гаспринского и др.

По поводу своего каталога старик, возможно, темнит, но вполне может быть, что и в самом деле позволил спискам сгнить. Он до неприличия трусоват и неудивительно, если не только прятал в подвале, а даже закопал их в землю, хотя списки эти никак не содержат криминала и их можно было бы держать в открытом книжном шкафу, тем более, что его вряд ли когда-либо удостоят шмона. Твое впечатление о нем в общем-то верное.

Свой каталог ты мне все же вышли, но только в том случае, если он у тебя не в единственном экземпляре.

Как твои личные дела? Осложнений никаких не было?

С Еленой Георгиевной тебе приходится видеться? Как здоровье ее и Андрея Дмитриевича? Мне сообщили, что многие крымские посылали ему поздравительные телеграммы ко дню рождения, но интересно, какой процент ему вручили. Я-то, например, отправлял ему с телеграфным уведомлением и меня уведомили, что 20 мая вручили (если не врут).

Ты с Ириной Гривниной не знаком? Было бы неплохо, если познакомился. Саша Шустер, наверное, знает ее. Видимо, отправлю тебе письмо и для нее, отдашь ей и заодно познакомишься с ней, если не знаком еще. Чудесная она девушка, судя по ее письмам и действиям, известным мне.

Самому Саше Ш. месяц с лишним назад отправлял письмо на английском. Уведомление о вручении вернулось, а ответа не было. Правда, на бланке ден. перевода, полученного мной от него 13 мая, была и коротенькая записочка, но это он писал до получения моего письма. Как у него дела? Передай ему большой привет.

Саша Подрабинек телеграммой от 28 мая сообщал мне об аресте Тани О. Какие подробности, какую статью ей вменяют? Как дела у И.Ковалева? Что слышно о А.П.Лавуте? Очень жаль, что мы ничего не можем сделать для этих прекрасных людей, которые хоть как-то помогали нашим соотечественникам. Слава Богу, что хоть тамошние наши 18 мая как-то выразили к ним нашу признательность.

Как дела у Алексея С.? Я давно получил от него весьма содержательное письмо и тоже надо бы написать ему обстоятельно, но пока не выберу время. Впрочем, до отправки этого письма есть еще несколько дней, так что, может быть, приложу письмо и для него. А Елена Алексеевна действительно прекрасная женщина — достойная дочь Алексея Евграфовича!

Я уже сообщал тебе телеграммой, что Решату Д. собирались делать операцию. После этого новых вестей не было. Только Эбазер из Симферополя прислал адрес Красноярской тюрьмы-больницы, где он находится:

660048 Красноярск. УП-288/18 — инф.

Буквы «инф» означают, видимо, «инфекционный отдел», но почему он попал туда — не ясно.

Вместе с этим письмом отправлю также копию своего заявления местному прокурору с приложениями по поводу почтовых осложнений. Надо бы все высылаемые бумаги передать для ознакомления и Фикрету, он очень просил держать его в курсе всех моих дел.

Привет семье, всем друзьям, число которых на свободе, увы, весьма поредело.

Ну, всего доброго! Опять очень длинное получилось письмо. Получение немедленно подтверди телеграммой или, лучше всего, вызови на переговоры. Если что вспомню или будут до отправки еще какие-то новости, то допишу.

Мустафа

11.06.80.

P.S. Говорил, что допишу, если до отправки письма будут еще какие-нибудь новости, и вот накаркал себе новость.

12 июня утром часов в 9 пришел с ночной 12-часовой смены, разделся, и только было стал засыпать, слышу стук в дверь. «Войдите!» Надо же, кому сказал «войдите!» Входят милиционер, прокурор района и еще несколько человек. Обыск. Просят встать, одеться. Послушно встаю, одеваюсь. Говорю, посидите и пока ничего не трогайте — я, мол, схожу умоюсь. Соглашаются, только говорят, что перед выходом из комнаты у меня должны сделать и личный обыск. Милиционер выворачивает карманы. Я спрашиваю, а по какому, собственно, поводу обыск и что собираются у меня выискивать. Ищут, оказывается, клеветническую литературу — рукописную и машинописную, согласно постановлению прокурора Москворецкого р-на г. Москвы, ведущего расследование по делу № 46616 (дело против А.И. Лавута). Прокурор говорит, что в соответствии с законом мне предлагается выдать эту самую литературу добровольно. Отвечаю, что рукописной и машинописной нет, но есть отпечатанная типографическим способом и очень даже клеветническая. «Давайте!» — говорит. Я прошу учесть, что отдаю добровольно и предлагаю номер «Советской Колымы» с той похабной статьей. «Гости» улыбаются и говорят: «Не-е, это нам не нужно». Затем начинают обыскивать сами. Правда, не столь свирепо, как это, бывало, делал следователь Березовский. Тот стервец, помню, в унитазы лазил, диваны, подушки вспарывал. А тут просмотрят, прочтут и если не забирают, то аккуратно кладут на место. Впрочем, и искать-то особой необходимости не было: комната маленькая, все на виду. Перебрали все письма, выбрали штук полсотни по своему вкусу. Решили забрать и машинку. Я говорю, что она паршивая и, мол, намучаетесь с ней, лучше уж заплатить, как я, 135 руб. и купить новую... Но все же забрали. Говорят, что забирают не материальную ценность, а орудие изготовления клеветнической литературы. Тогда предлагаю им забрать заодно и ручки, карандаши, бумагу, ибо, если на то пошло, можно «изготовлять» и от руки. Но канцпринадлежности не забрали. Вообще-то следователь из Якутска стал было собирать в стопку писчую бумагу, копирку, но потом передумал. Копию протокола обыска прилагаю. Как видишь, изъяли и одно твое письмо, два письма от С. Алексея, два от И. Гривниной, одно от Саши Лавута, всю переписку с Сашей Подрабинеком.

На следующий день вызвали на допрос по делу А. Лавута. Задавались те вопросы, которые предлагал в своем поручении следователь из Москвы. Я не запомнил точно эти вопросы (а надо бы!), потому что не настроен был вообще вести разговоры на эту тему. Но запомнил, что вопросы были очень нескромные — как будто задаются не товарищу арестованного, а своему кровному стукачу. Хамство какое-то! Но возмущаться не стал, потому что здешний прокурор просто зачитывал чужие вопросы. Составили «Протокол об отказе от дачи показаний» с изложением моих мотивов. Дословно мотивы такие:

«По существу вопросов, перечисленных в отдельном поручении ст.следователя прокуратуры Москворецкого р-на г. Москвы относительно дела Лавута А.П., арестованного по ст. 190-1 УК РСФСР, могу сообщить следующее.

Тов. Лавута Александра Павловича знаю, мне также хорошо известна его общественная правозащитная деятельность. Но я могу дать показания по всем вопросам лишь на судебном процессе, если процесс будет открытым, и я буду вызван в качестве свидетеля. Одновременно заявляю, что арест тов. Лавута А.П. считаю грубым нарушением советских законов и положений Заключительного акта Хельсинкских соглашений, которые советское государство обязалось соблюдать. Тем не менее, на открытом судебном процессе я мог бы дать исчерпывающие и беспристрастные ответы по всем перечисленным вопросам.

По поводу вопроса относительно изъятой у меня во время обыска 12 июня 1980 г. личной переписки с товарищами и родственниками заявляю, что они к предъявленному тов. Лавуту А.П. обвинению никакого отношения не имеют».

Заодно поговорили с прокурором и по поводу поданных ему мной заявлений. Ответ прокурора такой: «Ответа не будет». Как я понял, его вызывали по поводу этих заявлений в Якутск и сказали, чтобы он мне не давал никакого ответа, тем более письменного. Я попытался говорить, что самое высшее начальство в стране — это Верховный Совет, а согласно Указа Президиума Верховного Совета полагается на заявления и жалобы давать в определенные сроки письменные ответы, но... Прокурор разводит руками — он не может ослушаться предписания непосредственного начальства. «Значит, — говорю, — какие бы беззакония в отношении меня не совершались, мне нет смысла писать вам? Ответа не будет?» Прокурор предлагает писать выше. «Но ведь высшее начальство переправит заявление вам?» «Непременно». «А вы не будете отвечать?» «Выходит так». «Значит, нет смысла жаловаться на беззакония?» Прокурор не отвечает.

Во время обыска прослушали и все мои магнитофонные пленки. Как я понял, они хотели нарваться на пленку с записью моего телефонного разговора с Фикретом 19 октября прошлого года. (Прокурор предлагал мне отдать эту кассету добровольно). На эту запись они не нарвались, но зато наслушались турецких и крымскотатарских песен — обыск проходил под музыку.

Кстати, есть ли в Москве магнитофонные кассеты? Если есть, то вышли, пожалуйста, несколько штук.

Через три дня после обыска я писал письмо Саше Подрабинеку, но вечером того же дня радио сообщило об его аресте.

Получил телеграмму от Сафинар. Она вылетает 20 июня через Москву; возможно, она увидится и с тобой, я ей писал о тебе.

Всего доброго.

Мустафа

18.06.80.

P.P.S.

Селям еще раз, Фуат-бей!

Начал тебе писать около двух месяцев назад и все никак не могу отправить тебе свое письмо. Тот человек, который собирался заехать к тебе и передать мое письмо, после шмона у меня, очевидно, перепугался и вылетел в Москву, не предупредив меня. Придется теперь рискнуть отправить бандеролью по почте.

Сафинар вылетает отсюда 6 августа. Лететь она будет через Москву и постарается увидеться с тобой, но передавать письмо через нее, видимо, не буду, ибо она может подвергнуться обыску. 18 июля мы с ней зарегистрировались в местном ЗАГСе, так что прошу, как говорится, любить и жаловать — она теперь Сафинар Джемилева, моя супруга. Предполагается, что примерно через месяц — полтора она вернется сюда снова, и будет жить со мной.

Я надеялся, что после олимпиады, возможно, мне разрешат в отпуск съездить к родным — во всяком случае, это было обещано в милиции. Но на днях начальник милиции Маликов И.Ф. сказал, что Якутск не дает разрешение на мой выезд, мотивируя опубликованной в газ. «Соц. Якутия» статьей о моем «неблаговидном поведении».

26 июля вечером из Якутска мне звонила Ирина Гривнина, которая прибыла сюда в связи с арестом Саши Подрабинека. Она говорила, что постарается заехать и ко мне, но через день из Новосибирска от нее поступила телеграмма, где говорится, что в связи с некоторыми неприятностями в Якутске она не смогла приехать ко мне, чтобы не навлечь эти неприятности и на меня. Похоже, что ее и подругу подвергли обыску.

На следующий день, т.е. 27 июля, меня вызывали в прокуратуру и допрашивали по делу А.Подрабинека. Копию своих показаний вышлю. Судя по одному из вопросов, подкапываются уже и под меня.

Есть ли у тебя какие-либо вести от Решата? На днях я получил свое уведомление о вручении ему моего второго письма, адресованного в Красноярскую тюрьму, но ответа от него еще не было. Да и подпись на бланке уведомления не его, а сотрудника тюремной администрации.

Получил на днях письмо и от Рустема Н. Из Саки. Он весьма признателен тебе за твою помощь, увез о тебе теплые воспоминания, называет тебя «настоящий мераметли ногьай».

Ты просил у меня хорошую фотографию — высылаю, что есть несколько штук, выберешь сам. А в связи с чем понадобилась фотография?

Моя просьба относительно магнитофонных кассет отменяется — мой магнитофон прочно и основательно испортился: там вроде бы сгорели несколько сложных деталей.

В Москве, наверное, куча новостей. Пиши, звони.

2.08.1980

26. Письмо М. Джемилева Р. Томпсон (Франция) от 25 сентября 1980 г.

8, rue Alfred Sisley,

78160. Marley le Roi, France

Дорогая M-me P.Thompson,

Высланную Вами посылочку я получил 23 сентября. Всё содержимое, в том числе и сопроводительная записочка, были в полной сохранности. Уведомление о вручении

(avis de reception) оказалось внутри пакетика, поэтому я решил переслать его Вам в своем конверте.

Очень признателен Вам за внимание и заботу. Весьма рад был бы также получить от Вас и письмо. Если Вам трудно читать по-русски, я мог бы отвечать Вам на английском, но, к сожалению, не на французском.

Прошу передать сердечный привет и наилучшие пожелания всем помянутым Вами моим друзьям во Франции.

Искренне,

Мустафа

25.09.80.

(Том 2, л.д. 212)

27. Письмо М. Джемилева Решату Джемилеву (г.Норильск) от 4 января 1981 г.

№7

Привет дорогой Решат!

Как я уже сообщал телеграммой, наконец-то я получил от тебя одно письмо — от 9 декабря. Надеюсь, в дальнейшем будут поступать все, если не будешь излишне эмоционален в выражениях. Важны подробные сведения о твоем здоровье, твоих делах и нуждах — всё это, полагаю, всегда можно изложить в спокойной, приемлемой для цензуры и понятной форме, не прибегая к крепким выражениям. А в каких числах ты «прохлаждался»?

Твои просьбы относительно фотографий я передам Нариману и в Ташкент. У меня, правда, есть фотография Наримана в военной форме (он присылал нам месяца два назад), но я её хотел бы сохранить для себя. Впрочем, если у Наримана не окажется больше ни одного экземпляра, то я перешлю тот, что у меня. Из Ташкента более-менее регулярно пишет мне только Фуат. Кстати, в своем последнем письме он сообщает о статье некого Иззета Бекмамбетова — зам. начальника Ферганского облстатуправления в «Ташк. правде» за 5 декабря, где автор поминает Ролана, Идрисага, Айше, но саму статью почему-то не прислал.

На 23 декабря меня вызывали в п. Усть-Неру (ЯАССР), где должен был состояться процесс Саши Подрабинека. Вылетел я вместе с Сафинар в Якутск (ибо прямого рейса в Усть-Неру нет) 21 декабря и застрял там на целых 10 дней, потому что из-за непогоды аэропорт Усть-Неры не принимал самолеты. Судья тоже вылететь не смог, поэтому процесс отложили на неопределенное время, а мне предписали вернуться обратно. Вернулись 31 декабря, а на следующий день Сафинар слегла в постель — отразились наши мытарства и неурядицы за все эти дни. Сейчас ей уже немного лучше, но ещё не выздоровела совсем. Она передает тебе большой привет.

Видел я в Якутске и супругу Саши П., она тоже шлет тебе привет.

Как у тебя насчет бандеролей? Когда положено и что ты хотел бы получить? Концентраты (мясные кубики) высылать можно?

Вышли мне текст своего приговора и вообще тексты всех имеющихся у тебя бумаг по делу — может быть сочтем нужным обжаловать приговор в порядке надзора или каком-нибудь ином порядке. Мне присылали довольно подробную запись твоего процесса, но одно дело запись, а другое — официальные документы.

Всего доброго. Обнимаю. Мустафа.

R S. Как видишь, я все свои письма пронумеровываю, и это письмо идет уже за № 7. Напиши мне, какие номера ты получил. Ввиду частой пропажи писем, я пишу под копирку. Так что, если не получишь по первому «заходу», могу посылать копии.

Прилагаю 2 конверта.

4.01.81

п. Зырянка

(Том 2, л.д. 221)

28. Письмо М. Джемилева Г.М. Александрову (г. Ташкент) от 21 января 1981 г.

21.01.81

Привет Григорий Матвеевич!

Твое письмо я получил как раз когда готовился к вылету в Якутск по делу АЛодрабинека. Отвечать сразу не стал, полагая потом, после возвращения написать более содержательное письмо и заодно рассказать о процессе. Но на суд мы не попали. Я говорю «мы», потому что вылетал вместе с супругой. Пробыли мы в Якутске 10 дней и вернулись обратно 31 декабря, так и не побывав в Усть-Нере. Точнее, не вернулись, а вернули. Из-за нелетной погоды не смогли вылететь из Якутска ни судья, ни конвой вместе с Сашей, ни Алла — супруга Саши. Процесс отложили до 5 января, и хотя мы были настроены выждать эту дату в Якутске или в Усть-Нере, милиция распорядилась, чтобы мы вернулись.

Более подробно о нашей поездке я рассказывал в одном письме, которое должно было попасть к Асану, а он, полагаю, ознакомит с ним и тебя. В общем, они решили, видимо, что будет меньше хлопот, если меня на процессе не будет. Не понравилось, наверное, им и то, что я выехал не один, и если была задумка устроить мне в пути какую-нибудь шутку, то и дело несколько затруднялось. А попасть на процесс я очень хотел и вовсе не потому, конечно, что всерьез надеялся своими показаниями помочь чем-то Саше в смысле оправдания или вынесения более мягкого приговора — я по своему многократному опыту хорошо знаю, что никакие показания ни в коей мере не влияют на итоги подобного рода дел. Просто я хотел, чтобы в той глухомани, где должен был состояться спектакль, рядом с Сашей было хоть на одно дружеское лицо больше (тем более, что, как оказалось, никто из Москвы, кроме его супруги, выехать на процесс не смог). Поэтому-то я на предварительном следствии, вопреки своему обыкновению, не отказался наотрез разговаривать со следователем, а говорил (писал собственноручно в протоколе), что я могу очень подробно ответить на задаваемые мне вопросы, но только на судебном процессе. А у меня и в самом деле было что рассказать, если бы задавали те же вопросы, что и на следствии. Не исключалась, конечно, и вероятность того, что могли придраться к показаниям и распорядиться насчет возбуждения дела на предмет изменения моего статуса, но, сам знаешь, в таких случаях с подобными издержками считаться не приходится.

12 января слышал по радио, что Сашу приговорили к 3 годам строгого, но подробности пока неизвестны. Должна была написать его супруга, но письма пока нет, а если учесть, как ты говоришь, обилие в пути следования письма очень любопытных и жаждущих информации, то оно, возможно, и не поступит. Тут один из должностных лиц мне пророчит: «Следующая очередь, видимо, ваша...» А я ему:

«Ну что же! Нынче такие времена, что как-то даже неприлично становится быть на свободе слишком долго. Черт знает, что могут подумать люди...»

Как твои дела? Всё ли в порядке дома? Передавай семье привет от меня и Сафинар. Перед приездом сюда Сафинар должна была заглянуть к тебе и поговорить кое о чем, но так получилось, что она не смогла.

Всего доброго. Буду всегда очень рад твоим письмам.

Мустафа

(Том 2, л.д. 224)

29. Письмо М. Джемилева Алле Подрабинек от 7 марта 1981 г.

№3

7.03.81

Здравствуйте дорогая Алла!

Получил высланную Вами посылочку и вот сразу же сел писать письмо. Надеюсь, Вы уже возвратились из Якутска — во всяком случае, полагаю, что пока мое письмо доберется до Москвы, Вы наверняка будете дома.

Будем, конечно, очень рады, если сможем получить подробное описание того спектакля. Заодно надеюсь, что Вы напишете подробно как съездили к Саше на свидание, его обстоятельствах. Конечно, плоховато, что режим общий — в том смысле, что придется жить долгое время среди мелкой шушеры, преимущественно хулиганья. Но, с другой стороны, у него не будет «законных» ограничений на переписку, а это, я думаю, для него большое дело. Я написал ему письмо как только получил Вашу телеграмму с адресом. Но я почему-то думал, что зона на Большой Мархе строгого режима и, не рассчитывая на ответ, просил его о получении моих писем информировать Вас. А так, выходит, что я могу получить и ответ. Пока, правда, не вернулось и уведомление о вручении, хотя уже и пора бы.

С Верховным Судом я рассчитался, т.е. он (этот самый суд) рассчитался со мной — после получения Вашей телеграммы я послал туда заполненный формуляр заявления, который тогда мне давал Федоров, вместе со своими авиабилетами и квитанциями за гостиницу и через несколько дней получил по почте 115 р. 60 к. А как с Вашими издержками? Ведь у Вас тоже была повестка «в качестве свидетеля». Затребуйте выплату обязательно, если еще не затребовали, причем, за оба Ваших путешествия — ведь не по Вашей вине откладывали процесс.

Как у Вас решился вопрос с пропиской? Если не получается, то какие планы? Но я думаю и надеюсь, что этот вопрос решится благополучно. Не звери же тупорылые там, наверное. Ведь оттого, что помучают супругу и ребенка человека, который предположительно порочил строй, не станет же этот строй более непорочным — это-то они должны понять, ежели не идиоты. Как здоровье малыша? Надеюсь лучше? Как Вы себя чувствуете? Вы хоть выздоровели немного перед поездкой к Саше или бросились опять в путь, как только стали известны его координаты? Берегите себя — это самое нужное, что Вам сейчас следует делать для Саши, чтобы он там был спокоен.

Большой привет шлет Вам Сафинар. Ей сейчас значительно лучше. Тошноты все же бывают, но несколько реже. Только она острее стала ощущать теперь недостаток кислорода — то ли время года такое, то ли это объясняется общим её состоянием, не пойму. Порою просто задыхается и как рыбка, вынутая из воды, начинает усиленно дышать ртом. Я ей предлагаю уехать на определенное время в Узбекистан или, еще

лучше, к моим родителям в Тамань, где ближе море, но она отказывается. Ей почему то кажется, что как только она уедет, то со мной обязательно произойдет что-то нехорошее. У меня состояние значительно лучше. Сафинар упорно по утрам пичкает меня прополисом или медом натощак, а это, видимо, дает положительный эффект. Ну а теперь, после высланных Вами пилюль, наверное, станет еще веселее.

В конце января у меня тут опять произошел скандал с почтой. Подробно об этом случае я писал в своем заявлении на имя местного прокурора, копию которого прилагаю. Если это дело, т.е. подделка моих подписей под уведомлениями практикуется давно, то, надо полагать, у меня украли изрядное количество писем, а отправители, получающие обратно свои уведомления, наверное полагают, что я ленюсь им отвечать. Как бы дать им понять, что тут дело не в моей лени, не знаю. Заявление это Зырянский прокурор направил в Якутск, и оттуда 13 февраля прибыла некая комиссия из трех человек, вроде бы работников республиканского управления связи. Говорили, что будто приехали по распоряжению республиканской прокуратуры для расследования обстоятельств, но, как выяснилось, основная их задача состояла том, чтобы выудить остававшиеся у меня два вещественных доказательства и «разъяснить» мне, что, дескать, никакого жульничества не было. Как я и предполагал, они сразу же заявили, что подпись работника Зырянской почты на бланках не липовая, а настоящая: просто, мол, те работники, которым я эту подпись показывал, должно быть, не разглядели или ошиблись. А кому именно все же принадлежат подпись, конечно, не говорят. Это, оказывается, мне знать не обязательно. По поводу штемпеля: дескать, ввиду предпраздничной загруженности в отделе сортировки Зырянской почты вынуждены были достать старый списанный штемпель и проштемпелевать некоторые письма. Это всё со слов руководителя приехавшей комиссии, с которым я разговаривал в кабинете прокурора района — он начальник какого-то управления связи. A причем тут предпраздничная загруженность, когда письма были мне вручены через 25 дней после праздника и почему же тогда на одном и том же бланке уведомления два разных штемпеля (обычный и «списанный») — это он пропускает мимо ушей. По главному вопросу — по поводу подделки на бланках моей подписи — сей начальник сперва пытался даже перейти, так сказать, в контрнаступление и выдвинуть пpeдпoлoжeние, что с таким же успехом мог подделать свои подписи я сам, поскольку бланки были у меня в руках. Но, правда, быстро прикинул, что это дохлый номер, да и прокурор подтвердил, что до того, как забрать бланки из почты, я поставил прокуратуру в известность относительно подделки. Тогда он начал юлить: «Ну что же тут страшного. Никто не подделывал вашу подпись и кому это надо! Просто, может быть, кто-то заинтриговался вашими закорючками арабским шрифтом и думает, дай я тоже попробую... Стоит ли из-за этого беспокоиться!..» И прочие подобные глупости.

Заодно эта комиссия провела с работниками почты «политико-воспитательную работу» на тему какой я враг отечества и как со мной нужно ухо держать востро. Узнав об этом, я позвонил с работы тому самому руководителю комиссии и спрашиваю, какое он имеет право вести против меня такую хулиганскую пропаганду. А он ответил, что никакой пропаганды не было и что он имеет право делать своим работникам такой инструктаж, какой сочтет нужным, и он не позволит мне соваться в его дела. Еще оказывается, распорядился лишить премиальных одного или двух работников, из-за того, что уведомления с липовыми подписями вручили мне в руки, чего, оказываете делать не следовало. Теперь мне расписываться на уведомлениях ни к советским, ни к зарубежным письмам не дают, говорят «не положено». Впрочем, после визита той

комиссии больше писем из-за рубежа не было, кроме одного из Швеции на имя Сафинар.

Узнайте, пожалуйста, Алла, получил ли А. Шустер мое письмо от 12 января, где я подробно писал о нашей поездке в Якутск по делу Саши. Почтовое уведомление вернулось давно, но без его подписи. Кроме того, я его просил в письме, чтобы он как-то известил сам о получении, но от него ничего нет. И еще я хотел бы знать, получила ли Елена Георгиевна мои письма от 31.10.80 г. (в книжной ц/бандероли) и от 21.12.80 г. — оба по московскому адресу. Вы не сможете созвониться и узнать? Если не получила, то я хотя бы потребую компенсацию за утерю ц/бандероли.

Имея ввиду Вас и одного француза, который грозился выслать мне любые нужные медикаменты, и который, кстати, молчит уже 4-й месяц (видимо, опять из-за почты) я похвастался одному товарищу, спрашивавшему у меня, не нужны ли какие-либо лекарства от желудка, что сам смог бы выслать ему импортные медикаменты. И вот теперь он спрашивает, не найдется ли какое-либо снадобье для его дочери, которая страдает от ожирения. Девочке 14-15 лет и у неё 37 кг лишнего веса — видимо, это какая-то острая болезнь. Очень жалко девочку, да и товарищ очень хороший. Не смогли бы Вы что-нибудь подыскать на этот случай? Если что-то найдется, пришлите мне или непосредственно ему самому. Адрес: 334310. Крымская обл., Саки, с.Лесновка, ул.Садовая, 28, Насруллаеву Рустему. Кстати, это тот самый товарищ, который в ответ на мою просьбу подыскать для Кирилла после его освобождения квартиру на пару месяцев в Крыму, незамедлительно написал: «Мой дом к услугам Кирилла и всех, кто будет с ним, на такое время, сколько потребуется...»

Перед Новым годом он был в Москве, виделся с Иваном и Володей и, похоже, вернулся очень подавленным — хотел им дать кое-какие сведения о выселениях в Крыму, но встретил с их стороны довольно ощутимый холодок. Чуть ли не пришлось упрашивать, чтобы Ваня куда-то записал сообщаемую им информацию. Правда, Рустем просил меня не говорить об этом никому, дабы не обидеть их — ведь у них свое горе, их жены сидят за решеткой. Но я решил все же написать Вам (с оговоркой, что разговор между нами), чтобы Вы посоветовали, с кем там в таких случаях следовало бы нашим поддерживать контакты. А к Ивану, видимо, обращаться больше не будут — похоже, он далеко не замена нашему дорогому Александру Павловичу.

А 26 января у Рустема гебисты произвели свирепый обыск, забрали рукописи И. Дзюбы, 2 книги Александра Исаевича, кое-какие бумаги на крымские темы и, главное, составленные им карты расселения кр. татар по трем районам Крыма, где возле каждой фамилии указаны дата его прибытия в Крым и прописки — очень красноречивый документ, если принять во внимание, что интервалы между этими двумя датами во многих случаях достигают 3-5 лет, а то и более. Очень, говорит, интересовались письмами от меня и Фуата, но таковых при обыске в доме не оказалось. Еще раньше на него напали какие-то «хулиганы» — профессиональным ударом сбили с ног и забрали кое-какие бумаги, а деньги и прочее, правда, не тронули.

За рок-оперу большое спасибо, но не смогли бы Вы мне прислать и переписанные английские тексты к ним? Чувствую, что очень загружаю Вас своими просьбами, но это, разумеется, не к спеху, а лишь по возможности.

Что слышно о Танечке, Ирине, Б.Вячеславе, А.Павловиче? Как только станут известны чьи-то адреса, пожалуйста, сразу напишите. Как поживает К.Алексей?

Передайте от нас привет матери, Танечке, друзьям.

Всего Вам доброго.

Мустафа.

P.S. Получение, пожалуйста, подтвердите телеграммой. Прилагаемые бумаги: заявления от 25.01. и 13.02.81, п-мо пр-ра № 100 от 13.01.

(Том 2, л.д. 225-227)

30. Письмо М. Джемилева Ларри Маргитич (Бостон, США) от 25 ноября 1981 г.

№4

25.11.81.

Дорогой Ларри!

Посылку, отправленную Вами 31 августа, я получил 11 ноября. Большое Вам спасибо в том числе от нашего Хайсера, хотя сам он пока лишь мочится под себя и не подозревает, что о нем беспокоятся дяди аж из Соединенных Штатов. Почти все было в полной сохранности, только, к сожалению, оказался разбитым симпатичный термометр «Ballo».

Дней двадцать с лишним назад я отправлял Вам письмо, надеюсь получите, но на всякий случай я вкратце перескажу содержания обоих своих предыдущих писем.

В письме от 26 августа я сообщал о получении высланной Вами 22 мая посылочки и о рождении 14 августа нашего сына.

Письмо от 2 ноября было ответом на Ваше от 1 октября. В этом письме, кроме прочего, я просил Вас, если есть возможность, созвониться с моим братом Фикретом Юртером (Commack, NY), от которого я давно не получаю вестей, и узнать о его делах, здоровье семьи, передать от нас привет. Его телефоны: домашний — (516)4997423, рабочий — (212)7854069. Писал также, что был бы рад получить те учебники турецкого языка, о которых Вы говорили в своем последнем письме. В конверт были вложены и две фотографии.

Бандероль с детскими книжками, о которой Вы писали, еще не поступила, но я надеюсь, что мы её всё же получим.

Если в течение определенного срока я не получу от Вас ответа и на это своё письмо или если не вернется обратно почтовое уведомление о вручение, то я начну посылать Вам с некоторыми интервалами копии всех своих писем, до тех пор, пока не получу подтверждения о вручении. По поводу судьбы своего письма от 26 августа на днях обращусь на почту с официальным запросом.

У нас пока относительно все благополучно, я работаю на прежнем месте, а Сафинар (моя супруга) постоянно дома вместе с нашим младенцем. Она шлет Вам большой привект. Самое большое беспокойство сейчас вызывает состояние нашего большого друга и его супруги. Полагаю, что сведений о них у Вас не меньше, чем у нас. Если Вы знакомы с их сыном Алексеем (он, вроде бы, учится в Вашем городе), передайте ему от нас большой привет.

Сердечно поздравляем Вас и Ваших близких с наступающими праздниками Рождества и Нового года. Дай Бог Вам доброго здоровья и успехов во всех Ваших делах.

С искренним уважением,

Мустафа.

(Том 2, л.д. 214)

31. Письмо М. Джемилева Аблямитову Фуату (Ташкент) от 7 апреля 1982 г.

7.04.82

Селям дорогой Фуат!

Твое письмо от 20.02. получил давно, извини за задержку. Правда, я не посещаю никаких курсов по усовершенствованию, но делов, хотя мелких и незначительных, особенно в связи с потребностями нового и самого властного члена нашего семейства, все же бывает всегда по горло. Спасибо за международные конверты. Кстати, недавно резко повысили цены за отправку корреспонденции за рубеж; теперь заказное письмо с уведомлением обходится примерно 1 р. 65 к., так что переписку с «pen-friend»aми придется несколько сократить.

От Айше кое-какие вести время от времени получаю и я, но о том, что она будто бы дюже скучает по Узбекистану или, скажем, по Мордовии, где она тоже отбывала года три, мне как-то не сообщали. Да и скучать-то, по-моему, у нее мало времени, потому что она постоянно в поездках по разным странам. Привожу некоторые выдержки из полученных мной писем, где говорится о ней.

Маргарет Кильберг (Стокгольм, 7.02.82 — в переводе с англ.):

«...Apteniz geçen yıl Haziran ayında evlendi. Toyuna gitmek isterdim ama çok olduğu için kısmet olmadı. Enişteniz Bulgaristan Türklerinden birisi. Adı İbrahim Hüseyinov. Sizlere çok selamlan var...»

Получил дней пять назад письмо и от её мужа, датированное 23 февраля. Письмо добиралось долго, потому что он отправил не прямо ко мне из Штатов, а сперва Хакану в Анкару. В числе прочего он пишет:

«...Apteniz her zaman her an kardeşlerini düşünüp onlara yardım için elinden geleni esirgemiyor. Her yerde «pen-friend»leri var. Onlardan temas ediyor. Hiç durmadan sesini çıkarıyor. Büyük ağanız ve Mamedi kardeşiniz için doktorlara gidip hastalıkları için yardım etmelerini istedi. Belki faydası olmuştur. Apteniz gezmeyi de çok seviyor. Bu geziler artık netice vermeye başladı. İnşallah tüm kardeşlerimize selamet olur. Vatandaşlardan mektuplar kesildi. Apteniz olar için de çok kahırlanıyor. Sebebi belki hasta olmalarıdır...»

Хакан недавно прислал мне опубликованную в номере журнала «Türk Kültürü» поэму «Бахчисарайский фонтан». Высылаю тебе переписанный мною текст. Мне она очень понравилась, но вовсе не из-за того, что там поминаются добрым словом и Джемилевы.

Получили поза позавчера телеграммы о благополучном освобождении Решата и Мамеди. Очень рады. Надеюсь, ты уже виделся с Решатом? Кстати, в письме мужа Айше есть и такие слова: «Size bir kötü haber yazmak istiyoruz. Büyük ağanızın ağası 22-de vefat etti. Allah rahmet eylesin» Как я понял, речь идет о смерти 22 февраля родственника Решата Мидат-агъа. Сообщи, пожалуйста, об этом Решату.

У нас сравнительно благополучно. Наиболее значительной новостью за последнее время можно, наверное, считать приезд сюда двух гебистов (1-2 апреля) из Москвы и Якутска. В основном интересовались, куда мы собираемся ехать после окончания срока ссылки, хотя, как я понял, они были уже в курсе, что собираемся в Крым.

Рекомендовали не делать этого, ибо сие, оказывается, чревато большими осложнениями для них и, особенно, для нас. Московский оказался весьма осведомленным о всех наших делах и заботах, знает обо мне, моих родных и моих контактах с близкими чуть ли не больше меня. Просветил меня о том, кто из наших чем занимается, какие существуют течения и настроения среди крымских. От друзей черта с два дождешься такой интересной и богатой информации! Беседа была очень мирной, без обычных угроз и шантажа, если не считать очень вежливого их упоминания о возможных последствиях нашей попытки прописаться в Крыму и того обстоятельства, что они привезли с собой кое-какие изъятые у меня во время позапрошлогоднего шмона бумаги, дабы дать мне понять, что при желании они всегда могут выкроить из них для меня ещё раз статью 190-1 УК РСФСР.

Я тоже вежливо поблагодарил их за визит, сопряженный с такими немалыми дорожными расходами из бюджетных средств, но по поводу Крыма и вообще будущего своего поведения сообщил, что буду, очевидно, руководствоваться собственными соображениями и правосознанием, а не рекомендациями, исходящими от органов, в дружелюбии и симпатии которых к себе и к своим соотечественникам имею некоторые основания сомневаться.

Были конструктивные советы и по поводу разумности тех или иных мер, если я решу возобновить вопрос об эмиграции. Гость из Москвы высказал мнение, что будет более реально, если я буду оперировать приглашением из Израиля, а не из США.

Наконец-то недавно получил письмо от Александра Павловича. Письмо очень приятное, хотя о себе он там почти ничего не пишет. Передает приветы всем друзьям.

Значительно хуже дело у Саши Подрабинека. Он провел 115 суток в изоляторе и здоровье его, надо полагать, весьма подорвано. В первой половине марта он должен был выйти из ПКТ в зону и я надеялся получить от него письмо, но письма не получил и опасаюсь, что ему опять дали новый срок ПКТ. Его супруга писала, что Саше угрожают «крыткой», т.е. тюремным режимом на весь срок. Приезжавший сюда якутский гебист тоже отзывался о нем в злых тонах. Утверждал, что во всем виноват сам Саша — дескать, нарушает лагерный режим, отказывается от работы сам и других на это подбивает. Но я больше склонен верить его супруге, которая пишет, что они специально строят Саше козни.

С Гр. Ириной у нас переписка в общем регулярная. Недавно получил от неё приятное звуковое письмо. Я писал ей, что если что-то понадобится из Узбекистана, то она может обратиться к тебе, дал ей твой адрес. Она ответила, что было бы неплохо получить для дочери изюм и курагу, но обращаться с этим к тебе считает неудобным, т.к. она знакома с тобой не достаточно близко. Я заверил её, что ничего неудобного в этом нет, но сообщил, что по поводу кураги и изюма напишу тебе сам, поскольку письма от тебя долго не было, то эту просьбу я изложил Баснаеву Мустафе из г.Той-Тепа и просил его о своих возможностях сообщить мне телеграммой. Прошло уже довольно много времени, а телеграммы всё нет. Наверное, письмо мое до него не дошло.

Какие у тебя планы на лето? В сторону Крыма выехать не сможешь в июле? Там бы встретились, а потом вместе бы приехали в Узбекистан.

Сообщи, пожалуйста, Асану, чтобы он срочно переслал мне ценным письмом мою трудовую книжку. Я бы хотел, чтобы при увольнении сделали соответствующую запись на старой книжке, а не заводили новую.

Письмо отправлю с очередной книжицей на сохранение, её нам присылал как-то

один товарищ из Франкфурта. Если нетрудно, пожалуйста, получение извести предварительно телеграммой.

Сердечный привет брату, всем близким. Сафинар и Хайсерчик, разумеется, тоже шлют свои приветы.

Как насчет чебаков? А то у меня сейчас они в комнате сушатся, могу выслать, если надо — это тоже сообщи в той же телеграмме.

Всего доброго. Обнимаю.

Мустафа (Подпись)

(Том 4, л.д. 151-152)

32. Письмо М. Джемилева И. Гривниной от 27 апреля 1982 г.

27.04.82

Дорогая Ирина,

Большое Вам спасибо за очень приятное звуковое письмо, «бэбимилексы» и буржуйские конфеты. Извините, что несколько задержал с ответом — с малышом, оказывается, так много забот, что браться за книгу или ручку удается лишь от случая к случаю. Хотел также послать Вам кассету со звуковым письмом, но наш драндулет работает лишь по своему настроению и в последнее время что-то совсем плохо записывает.

Мы уже потихоньку готовимся к отбытию из этих краев — отсылаем кое-какие свои вещи, книги, дабы облегчить груз при выезде, а кое-что из пожиток продаем соседям, дабы поднакопить деньжат на дорогу. Хотим сперва поехать в Абинск, где нынче живут мои родители и две сестренки с семьями, а потом решим где пристроиться. Жить в Узбекистане, хотя там очень много друзей и родных, мне не хочется — дюже опостылели рожи тамошних детективов и персонал Таштюрьмы (ведь чуть что сразу туда суют). Пытаться прописаться в Крыму почти безнадежно. Тут недавно были двое гебистов — один ваш, т.е. москвич — спец по проблемам моих соотечественников, весьма осведомленный молодой человек лет 33-35, а второй из Якутска. Тоже предостерегали, чтобы мы не вздумали ехать в Крым, ибо, мол, будут только лишние хлопоты как для них, так и, в особенности, для нас. Для пущей убедительности они привезли с собой кое-какие бумажки, которые утаскивали у меня во время позапрошлогоднего шмона — дескать, стоит нам захотеть, а материалов тут на очередной, 6-й процесс уже достаточно...

В общем, поедем, наверное, все-таки в Крым. Остановимся пока у тамошних друзей, а потом... Что будет потом известно Аллаху и, наверное, немножко гебистам.

От Фуата долго не было писем, и я насчет кураги и кишмиша писал другому товарищу в Узбекистане — Мустафе Баснаеву. Он сообщил мне телеграммой, что посылочку отправил 10 апреля. Получали? Буду только рад, если еще чем-то смогу быть полезен.

3-4 апреля освободились двое моих соотечественников — Дж.Решат и Чобанов Мамеди. Через дня четыре Решат звонил нам сюда и говорил, что он тоже с супругой поедет в Абинск и встретит нас там. Вышел он с очень подорванным здоровьем, сейчас лечится. То же самое и у Мамеди.

Вы телевизор смотрите? Где-то в начале апреля выступал с самобичеванием (читал по бумажке покаянную речь) некто Болонкин. Вы его знаете? Сам я эту передачу не

видел, был на работе, но видела Сафинар, да и то не с самого начала. Прибежала к ней соседка, у которой есть телевизор, и говорит: «Беги скорей. Там одного из ваших показывают!» Очень противное, говорит, было зрелище.

Какие новости у вас, что сообщают из Москвы? Голоса глушат основательно и мы почти не в курсе где что творится.

Что-то я никак не могу наладить связь с О.Танечкой. Вы не пробовали?

Говорят, что недавно по «Свободе» («Азатлык») на казанско-татарском языке читали выдержки из книги А.Фишера «Крымские татары». Вы бы не смогли по своим каналам добраться до этой книги? Пускай хоть на любом языке. И еще вышеупомянутый москвич говорил, что недавно издали материалы моего и И. Габая процесса в 70-м году под заголовком «Шесть дней. Белая книга о суд. проц. И. Габая и М. Дж-ва», но увидеть её мне, наверное, вряд ли удастся.

Как, вообще, у Вас с чтивом? Много присылают? Я тоже получал несколько книжек из Италии, Швеции, Штатов и Турции, но большинство путёвых книг не пропускают. Не пропустили 2 Корана (на арабском и турецком) из Анкары, Библию (на англ.) из Стокгольма, 4-томник «A Sosial History of England» из Вероны и многое другое. Видать, «самая передовая в мире идеология» чувствует себя не совсем уверенно даже перед идеологиями, сформировавшимися тысячелетия тому назад.

Привет Вам и дочурке также от Сафинар. Девочка по Москве не очень скучает?

Зисельсы еще не приезжали к Вам? Что слышно о Раисе Р.? Какой у неё нынче адрес?

Полетим мы, наверное, через Москву. Хотелось бы увидеться кое с кем из оставшихся там друзей, навестить Аллочку Подрабинек. Только не знаю, удастся ли нам заехать и в Киржач. Неплохо было бы познакомиться и с Володей, Вашим мужем — я слышал о нем так много хорошего. Где его там можно найти? У него есть телефон? Я задаю Вам так много вопросов, потому что до конца нашего срока пребывания в Зырянке надеюсь получить от Вас письмо. В Абинске мы будем по адресу:

350320. Краснод. край, г. Абинск, ул. Красноармейская, 46. Сеитвелиевой Диляре.

Это моя сестренка. Там же живут и родители. Пробудем в Абинске, наверное, дней 20-25. Потом надо будет съездить в Узбекистан. Оттуда очень неплохо было бы сделать прыжок и к Вам, но, видимо, будет куча разного рода препятствий. Посмотрим. А в Крыму мы скорее всего остановимся пока у Рустема.

Всего Вам доброго.

Мустафа.

P.S. Письмо отправлю ценной бандеролью с какой-нибудь балластной книгой — так вроде бы реже теряются.

(Том 3, л.д. 200-201)

33. Письмо М. Джемилева Алексею Смирнову-Костерину (Москва) от 27 мая 1982 г.

27.05.82.

Привет дорогой Алексей!

Благодарю за письмо от 12.03. Хотя и пишешь ты довольно редко, но зато твои письма у меня всегда в числе самых приятных. Только хреново, что и при шмонах забирают их у меня с большим удовольствием.

Дай Бог, чтобы «гонки» у тебя там не завершились нежелательным финишем (чтобы они, сволочи, не догнали, а поскользнулись бы и разбили себе рыло).

Я полагаю, что меня всё-таки выпустят отсюда тихо-мирно. Такое впечатление у меня создалось после визита сюда два месяца назад одного гебиста из Москвы вместе со своим коллегой из Якутска. Правда, они привозили с собой разные бумаги, изъятые у меня во время шмона в июне 80-го, а также тексты некоторых обращений, под которыми значится и моя фамилия (по Афганистану, по делам П. Саши, А.П. Лавута), и говорили, что при желании они вполне могли бы устроить мне 6-й процесс. Но в то же время уверяли, что сейчас их в оборот пускать не будут. Они почему-то считают, что я сам с большим удовольствием лезу на рожон, чтобы всегда быть в числе праведных мучеников. Много было разговоров насчет того, где и как следует жить мне после отбытия ссылки. Отговаривали от затеи ехать в Крым, поскольку нас всё равно там не пропишут, но неприятных хлопот будет с избытком. А еще они считают, что нынче среди крымских татар кругом тишина, но если потом начнет что-то происходить, то вина в этом будет моя. Был разговор и по поводу эмиграции. Еще примерно год назад один ташкентский гебист, который в основном занимается делами крымских, передавал мне через супругу Дж. Решата, чтобы я и не мечтал об этом, ибо, мол, они уже сыты по горло выступлениями там нашей Айше С. Но приезжавший сюда москвич был не столь категоричен. Но в то же время он говорил, что я и здесь не очень приятный подарок для ГБ. По его мнению, если и добиваться выезда, то делать это следует потихоньку, мирно, без широковещательных заявлений об отказе от советского гражданства, как это было в прошлый раз, и, причем, не по вызову из США, а через Израиль. В общем, такое впечатление, что они еще не решили куда меня девать — то ли выпихнуть из страны, то ли опять куда-то поглубже запихать. Второе, судя по общей ситуации, мне кажется более вероятным. Я сказал им, что пока мы едем в Крым с намерением добиваться там на общих основаниях прописки и трудоустройства, а потом, когда нас оттуда выживут, будет видно куда и в какой форме делать заявления.

Билеты мы заказали на 17 июня, но не знаю как получится. Лететь мы думаем через Москву. Судя по тону упомянутого «гостя», строить нам козни они там не будут. Предложил свой служебный телефон — просил звонить в случае каких-либо недоразумений с властями. Только заметил, что видеться-то в Москве мне осталось почти не с кем. И добавил: «Разве что с Шустером и Алексеем Костериным...» Так что, даст Бог, пожму я твою лапу.

Сердечный привет матери, супруге и сыну от меня и Сафинар.

Письмо отправлю с одной книжкой для Сережи.

До свидания. Обнимаю.

Мустафа (Подпись)

(Том 3, л.д. 198)

34. Письмо М. Джемилева Алле Подрабинек от 28 мая 1982 г.

№15

28.05.82

Привет Алла!

Получил бандероль и письмо от 4.04.82, большое спасибо.

Билеты мы заказали на 17.06. через Чокурдах, т.е. минуя Якутск. Как только получим билеты на руки, я телеграфом сообщу дату вылета и предположительное время прибытия самолета в Москву. Вроде бы должны прибыть в тот же день ночью.

Цель визита тех гостей я и сам толком не понял. Хотя с самого начала беседы московский говорил, что имеет обо мне достаточно сведений и поэтому не собирается ни угрожать мне, ни агитировать за прекращение деятельности, делалось и то, и другое, но в весьма деликатной и высокопрофессиональной форме. Конечно, они представились, но только по имени и отчеству. Якутского зовут Петр Григорьевич (!) — описанные Вами приметы не совсем совпадают и он, видимо, не Зырянов. Подробнее о беседе с ними расскажу при встрече, ибо письмо это прибудет к Вам, видимо, не намного раньше нас самих.

С подпиской для Саши получается интересная картина. Они, видать, не договорились кому как врать на сей счет. Недавно на почте меня ознакомили (в порядке ответа на мой запрос) с двумя бумажками, где причины переадресовки объясняются совсем по другому. Подробно об этом я изложил в своем заявлении прокурору РСФСР от 25 мая ст., копию которого прилагаю.

Получить от Вас письмо до нашего вылета я не рассчитываю, ибо остается мало времени, но, пожалуйста, получение подтвердите телеграммой.

Привет от моего семейства Вам и всем близким.

Обнимаю,

Мустафа.

(Том 3, п. д. 203)

35. Письмо М. Джемилева Ирине Гривниной от 12 июня 1982 г.

Привет Ирина!

12.06.1982 г.

Получил Ваше письмо с английской книжечкой, благодарю. Это, конечно, верно, что в первую очередь надо бы прописаться, но как раз таки в этом вопросе у нас предстоит с ними одна из первых стычек — мы бы хотели прописаться в Крыму, а они сочли нужным даже приехать в Якутию и предупредить нас о том, чтобы мы об этом и не мечтали.

Вашу телеграмму с вызовом на переговоры я получил 17 мая, но спустя 6 часов после того времени, на которое переговоры были назначены. Сафинар потом сама пыталась связаться с Вами, но на почте сказали, что принимают заказы на переговоры только с крупными городами. Лгут, конечно, ибо я знаю, что отсюда разговаривали и маленькими деревушками. Можно было добиться, чтобы заказ приняли, но я уверен, что в назначенное время сказали бы «нет связи по метеоусловиям» или что где-то оборвались провода. А у меня самого вообще не принимают заказы, ссылаясь на п.74 Почтовых правил — дескать, они уверены заранее, что в разговоре я буду непременно допускать неугодные властям слова. Правда, когда звонят мне самому, то во многих случаях соединяют. Например, на днях нам прямо в общежитие (тел. 3-58) нам позвонил Решат из Ташкента и мы неплохо поговорили. Интересная деталь: говорили на крымскотатарском языке, и когда я сообщил ему, что А.П. Лавут нынче в буре, в разговор вмешалась телефонистка и предупредила, что прервет связь, если будем продолжать говорить на такие темы. Видимо, девица отреагировала на слово «бур», которое я произнес по-русски.

Последний Ваш вызов я получил своевременно и я надеюсь, что завтра мы сможем переговорить. Только вряд ли удастся поговорить на все интересующие нас темы — связь осуществляется не по кабелю, а по эфиру, поэтому переговоры прослушиваются вполне официально и если темы разговоров им не нравятся, то связь могут немедленно прервать.

Новости у нас такие:

Билеты мы заказывали на 17 июня по маршруту Зырянка — Чокурдах — Москва — Краснодар. Уже пришло подтверждение на бронь, но позавчера, когда я явился в аэропорт за билетами, мне сказали, что согласно распоряжения из милиции билеты мне выдавать не будут. В тот же день меня вызвали в милицию и зачитали постановление об установлении за мной гласного административного надзора. Кроме того, они дали мне там некое «предписание», согласно которого к месту своего следования я должен лететь минуя Москву. Поскольку я говорил, что намерен лететь в Симферополь, мне предписали лететь сперва в Якутск, а оттуда прямым рейсом в Симферополь. Чтобы попасть в Якутск, нужно заказывать билеты за месяц вперед. Таким образом, если снова заказывать билеты, то вылетим где-то в середине июля. Можно, вообще-то, выходить каждый день в аэропорт, надеясь, что будут случайные билеты перед вылетом самолета, но таскаться с грузом и ребенком ежедневно будет трудно, ибо расстояние от нашего жилья до аэропорта довольно приличное. И потом, не имея брони, можно надолго застрять в Якутске, а это может отразиться на здоровье малыша.

Постановление об административном надзоре было отпечатано в 4-х экземплярах, но мне копию не вручили. Разрешили только сделать некоторые выписки и я выписал мотивировочную и резолютивную части этого постановления, где говорится (дословно):

«...допускал факты антиобщественного и аморального поведения, о чем рассказано в статье «Лицо и личина», напечатанной в газете «Социалистическая Якутия», а также подтверждается заявлениями должностных лиц Зырянского речпорта и районного узла связи.

Продолжает поддерживать связь с антиобщественными элементами, о чем видно из материалов обыска, произведенного у Джемилева в связи с расследованием уголовного дела на ЛАУТ.

На основании изложенного, и руководствуясь Положением об административном надзоре,

Постановил:

Установить над гр. Джемилевым Мустафой административный надзор сроком на 1 год и ограничить в следующих правах:

1. Запретить выезд с территории района проживания без разрешения органов милиции.

2. Запретить выход из дома без разрешения органов милиции в период с 22.00 часов до 6.00 часов утра.

3. Запретить посещение аэропортов, железнодорожных и водных вокзалов.

4. Являться на регистрацию в органы милиции по месту жительства 2 раза 6 месяц.

Старший инспектор по профилактике В.-Колымского РОВД (Крикунов) 10 июня 1982 г.»

Постановление утверждено начальником милиции Маликовым и прокурором района И.В. Каниным тоже 10 июня.

Таким образом, теперь, после «освобождения», мне не только не разрешается покидать определенный район, но налагаются еще два новых ограничения.

Пока я не заказывал билеты по маршруту согласно их «предписания», а пытаюсь, « говорится, «качать права», потому что нарушения закона слишком очевидны.

Во-первых, административный надзор может устанавливаться только за лицами, освобождающимися из мест лишения свободы, но никак не при истечении срока ссылки (ст. 107-109 НТК РСФСР). Во-вторых, нигде не говорится, что они имеют право «предписывать» мне маршрут следования. В третьих, начиная с 17 июня я не только освобожден из ссылки, но нахожусь в трудовом отпуске за три проработанных года, а посему тем более не уместны какие-либо предписания насчет того, где я должен отдыхать.

Ясно, конечно, что и надзор, и «предписание» продиктованы сверху (об этом вполне откровенно говорили в милиции), а посему бессмысленно что-либо доказывать местным властям, но все же...

Но вообще сие беззаконие внесло какое-то успокоение в душу — как будто всё встало на свои места. А то ломал себе голову над вопросами: «Неужели просто так, без всякой пакости, отпустят к родным и друзьям? С чего бы это!? Ведь другим устраивают «попытки к изнасилованию» и прочие мерзости, отправляют в зоны...» В то же время, я все-таки до сих пор не могу привыкнуть к примитивной лживости и вероломству гебистских чинов. Ведь тот москвич, который беседовал со мной и Сафинар в апреле, чуть ли не божился, что ничего подобного не будет, и мы спокойно сможем уехать в любом направлении, в том числе через Москву, дал мне даже свой служебный телефон и просил звонить ему, если у нас будут какие-то стычки с московскими или другими органами. Кстати, в понедельник я собираюсь позвонить ему отсюда и сказать «пару ласковых слов».

На следующий день, т.е. 11 июня, произошла другая, но уже приятная неожиданность — в прокуратуре мне вернули большинство бумаг, личных писем, а также пишущую машинку, которые забирали в позапрошлом году во время обыска по делу Александра Павловича. В том числе вернули два Ваших письма — от 6 сентября 1979 г. и то самое, которое Вы писали из Усть-Неры. Соседка по общежитию предложила продать машинку ей, но как-то жаль расставаться со своей помощницей, которая столько времени пробыла у них «в плену», так что, несмотря на дополнительную тяжесть, наверное, увезем её с собой.

С Фуатом пока всё в порядке. В последнее время я получил от него с небольшими интервалами подряд три письма. Ему строят козни пока только руками его вышестоящих сослуживцев.

То, что «шефы», как Вы говорите, забыли о Вашем существовании, очень даже неплохо — ведь они, как правило, о таких как мы «вспоминают» вовсе не для того, чтобы оказать приятную любезность.

Привет Вам большой от Сафинар. По прибытии в Абинск (или может быть еще откуда-то) я пошлю Вам телеграмму.

Всего доброго. Обнимаю.

Мустафа.

(Том 3, л.д. 202)

36. Письмо М. Джемилева Александру Шустеру (Москва) от 26 сентября 1982 г.

Дорогой Шура,

Около двух недель назад я пытался созвониться с тобой, но тебя не оказалось дома. Катя (так представилась женщина, которая подняла трубку) сказала, что ты

нынче в отпуску, собираешься в г. Геленджик, но будешь часто наведываться в Москву. Так что я надеюсь, что Гульнара (сестренка Сафинар), которая сегодня возвращается в Москву, сможет застать тебя.

Сейчас мы живем в г. Янгиюле в домике, который был приобретен Сафинар, когда она еще жила со своим покойным мужем. Домик был приобретен частично на средства, взятые в долг, но кредиторы пока вроде бы не собираются брать нас за горло, так что с жильем у нас пока в порядке.

Предысторию того, как мы оказались в Янгиюле, я описывал в своем заявлении на имя ген. прокурора от 18.08.82, копию которого прилагаю. Мне бы хотелось, чтобы об этой предыстории знал и мой брат, живущий на той стороне, но не знаю, как сообщить — письма что-то не доходят. Вкратце я писал обо всем этом и мужу Айше, но письмо, похоже, тоже не дошло. На всякий случай (авось кто поедет в те края из Москвы) прилагаю и копию того письма на турецком. Его адрес:

Ibrahim, P.O. Box 108, Brooklyn, N.Y. 11209 USA

В Янгиюле мы прописались позавчера. Живем вчетвером — я, Сафинар и двое наших сыновей. На работу пока не устроились: для Сафинар нет работы в школе, а я пока в отпуску — в Якутии мне давали отпуск сразу за три года с последующим увольнением. Поскольку работа нужна не только, чтобы не придирались органы, но и для прожиточного минимума, я хотел бы устроиться еще до истечения отпуска 26.XI.82), но более или менее приемлемой работы пока не нашел. Не помню, сообщал ли я тебе — твой последний перевод на дорожные расходы (580 р.) мы благополучно получили незадолго до вылета, большое спасибо.

Тебе шлют большой привет Фуат и те молодые люди, с которыми ты виделся как-то в доме Д. Решата. Самого Д. Решата я не видел уже полтора месяца, отчасти из-за того, что у нас нынче, по некоторым причинам, отношения не столь теплые, как раньше. В последний раз я виделся с ним 11 августа в отд. милиции г.Ташкента — там он брал какое-то письмо, где милиция ходатайствовала, чтобы его устроили на работу в то же учреждение и на ту же должность, которую он занимал до ареста. Здоровье у него сейчас ничего, но когда мы приехали в Ташкент, он находился в больнице, где пробыл около месяца.

Пиши о своих делах, тамошних новостях. Сообщи, чем могу быть полезен, постараюсь сделать возможное с удовольствием. Будем рады, если сможешь приехать к нам в гости. Я так надеялся, что по пути из Якутии смогу увидеться с тобой и еще с кое-какими друзьями, но через Москву нас не пустили.

Говорят, что можно договориться с проводниками следующих в Москву поездов и отправлять туда фрукты. Если так, то я постараюсь что-либо вам переслать. Поэтому, пожалуйста, срочно сообщи, будет ли у тебя возможность встретить тот или иной поезд, о дате прибытия которого в Москву я мог бы сообщить (если договорюсь с проводником) телеграммой. Правда, ввиду адм. надзора мне самому в Ташкент выезжать не разрешается, а поезда в Москву через Янгиюль не проходят, но Сафинар говорит, что с этим делом она вполне сможет справиться сама, если я в свою очередь «справлюсь» с остающимися дома детьми!

Привет тебе и твоим близким от моей семьи. Наш адрес: 702806, Ташкентская область, г. Янгиюль, ул. Чарикова, 78-А, Дж. М.

Телефон моего брата Асана в Ташкенте: 420872.

Всего доброго.

Мустафа (Подпись)

(Том 3. л.д. 107)

37. Письмо М. Джемилева Юрию Белову (Франкфурт, ФРГ) от 10 октября 1982 г.

10.10.1982 г.

Дорогой Юрий,

Последний раз я писал Вам из Зырянки 11 мая и сообщал, что из Якутии поедем прямиком в Крым и попытаемся устроиться там. Но, как и предполагалось, нас оттуда вывезли. После некоторых довольно неприятных приключений нас доставили в г.Янгиюль, расположенный в 30 км от г. Ташкента. Живу здесь с семьей, т.е. с женой и двумя сыновьями, без права выезда из этого города и прочими прелестями адмнадзора. На работу пока ни я, ни жена не устроились. Старший сын ходит во второй класс, а малыш Хайсер уже третий месяц как начал ходить собственными ножками.

У меня к Вам такая просьба, Юрий.

В узбекском журнале «Фан ва турмуш» (т.е. «Наука и жизнь») — издание АН УзССР, г. Ташкент, 1982 г., № 1 — появилась статья Р. Собирова «Личный врач крымского хана», где сообщается об обнаруженном недавно в одном из районов Хорезмской области трактате по медицине, автором которого является Нидои — личный врач крымского хана Сахиб-Гирея (1520-1566). Сообщается, что трактат этот написан арабским шрифтом на крымском диалекте турецкого языка и в свое время был подарен автором хивинскому хану Мухаммед Рахимхану. В этой же статье говорится, что другой экземпляр этого 60-страничного трактата Нидои хранится ныне в библиотеке Мюнхена под инвентарным номером 212-В. Так вот, не могли бы Вы раздобыть для меня в мюнхенской библиотеке всю имеющуюся там информацию об этом трактате моего соотечественника или даже прислать его микрофильм (негатив), если в этой библиотеке можно заказывать микрофильмы подобных рукописей? Буду весьма признателен, если Вы сможете сообщить мне об этой рукописи хоть что-то.

Сафинар шлет Вам большой привет. Передайте от нас сердечный привет и Верочке.

Как Ваши дела? Всё ли у Вас в порядке? Если понадобится что-либо отсюда, непременно напишите — постараюсь сделать всё возможное.

Наш адрес: 702806. Ташкентская область, г. Янгиюль,

ул. Чарикова, 78-А, Джемилеву Мустафе.

С нетерпением буду ждать Ваш ответ.

Всего доброго

Мустафа.

(Том 3, л.д. 205)

38. Письмо М. Джемилева Николь Картам (Франция) от 27 октября 1982 г.

27.10.1982 г. г. Янгиюль

Дорогая Николь Картан,

Пишу Вам из города Янгиюля, расположенного в 30-ти километрах от столицы Узбекистана Ташкента. Из Якутии мы вылетели 18 июня в Симферополь. Мы надеялись устроиться на постоянное жительство в Крыму, но... оказались в этом городке. Нашему прибытию сюда сопутствовали многие, в том числе весьма неприятные, приключения.

Мой статус здесь мало чем отличается от того, каким он был у меня в Зырянке. Ни я, ни супруга Сафинар пока на работу не устроились. Наш старший сын Эльдар ходит во 2-й класс местной школы, учится неплохо, но иногда все же приходится с ним воевать, чтобы он больше внимания уделял своим урокам. Малыш Хайсер начал топать своими ножками три месяца назад, а сейчас он уже довольно шустро бегает.

Вашу последнюю бандероль с презентами для наших детей, отправленную 4 мая, мы получили незадолго до своего отбытия из Зырянки. Большое спасибо за внимание, за заботу, проявленную Вами за все годы нашего пребывания в Якутии. Сафинар шлет Вам сердечный привет.

Передайте наши добрые пожелания нашим общим друзьям в Париже, в том числе Мари и Франсуа Серван, Жерару и Анне-Марие Рэдигэт, Жану Роше.

Наш адрес: СССР. 702806. Ташкентская область,

г. Янгиюль, ул. Чарикова, 78-А, Джемилеву Мустафе.

Будем очень рады получить от Вас весточку. Нам можно писать и по-французски, потому что у нас есть друзья, которые помогут перевести.

Всего Вам доброго. С уважением,

Мустафа.

(Том 2, л.д. 213)

39. Письмо М. Джемилева А.Подрабинеку от 28 октября 1982 г.

№21

28.10.1982 г.

г. Янгиюль

Здравствуйте дорогой Саша!

На днях получил письмо от Г.Ирины, где она сообщает Ваш новый адрес и о состоянии Вашего здоровья. Молю Всевышнего, чтобы у Вас все обошлось благополучно, и о скорой Вашей встрече с семьей, со всеми близкими. Последний раз я писал Вам 13 марта из п.Зырянки (№ 20). Согласно почтового уведомления, моё письмо было вручено цензору зоны 9 апреля, но ответа от Вас я не получил. Получил только письмо начальника лагеря Аргунова в ответ на свое заявление от 25.05.82 г. по поводу недоставки Вам выписанной мною на Ваше имя периодической литературы.

Мы живем сейчас в г.Янгиюле — это в 30-ти километрах от г. Ташкента. Прибыли сюда не по доброй воле и статус мой здесь примерно такой же, как и в Зырянке. На работу пока не устроился. Сафинар тоже не работает — в местных школах преподавателей немецкого языка не требуется, а если устраиваться на другую работу, то возникают трудности с определением нашего Хайсерчика в детсад.

Очень надеялся, что по пути из Якутии завернем и в Москву, увидимся с Аллой и Вашим малышом Марком, но не довелось — не дозволили. Позавчера получил письмо от Аллы от 8.10.82 г. Это второе письмо от Аллы после нашего убытия из Якутии, первое получали в г.Абинске, где мы гостили у моих родителей. Она, конечно же, очень обеспокоена Вашим состоянием и возлагает некоторые надежды на надзорную жалобу, которую она, после выяснения некоторых обстоятельств, собирается написать в соответствующие инстанции. Сообщает, что адвоката подыскала.

Если чем-то я могу быть Вам полезен, пожалуйста, непременно известите. Сафинар шлет Вам сердечный привет.

Как у Вас обстоит с перепиской: есть ли какие-либо ограничения, все ли письма до Вас или от Вас добираются благополучно? Алла, во всяком случае, сообщает, что

очень давно от Вас ничего не получает. Пишите что Вас интересует — постараюсь, i мере возможности, всё выяснить и быстро ответить.

Наш адрес: 702806. Ташкентская обл., г, Янгиюль, ул. Чарикова, 78-А.

Письмо это отстукиваю одновременно в нескольких экземплярах и если определенные сроки не поступит подтверждение о получении, то стану отправлять! копии, а потом выяснять причину неполучения Вами моих писем через соответствующие органы.

Всего Вам доброго.

Обнимаю. Мустафа.

P.S. Вложения: 2 конверта, 2 открытки.

(Том 2, л.д. 213)

40. Письмо М. Джемилева И.Гривниной от 18 ноября 1982 г.

18.XI.82 г.

Дорогая Ирина,

Спасибо за письмо от 10.10., адрес Саши П. Я написал ему недели три назад и посылал с телеграфным уведомлением о вручении, но пока подтверждений нет. Дай Бог, чтобы обмен получился. Как-то передавали недавно, что там вроде бы поймали парочку гебистских пташек — может быть, они послужат доброму делу. Что касается нас, Вы правы, надежд вырваться из «страны, где так вольно дышит человек», у нас особых нет. Для нас даже вызовы не пропускают, так что пока и в ОВИР обратиться у нас нет формального основания. Слышал, что на сей счет предпринимают что-то Турции, но не на правительственном уровне, а только так называемые «правые». Мои письма зарубежным друзьям, по-видимому, задерживают тотально. Начиная с августа я написал около десяти писем (в Штаты, Стокгольм, Анкару, Париж, Верону и Франкфурт), но не получил ни одного ответа, не возвратилось ни одно уведомление о вручении.

Дней десять назад получил ответ на свое заявление от 18.08.82 в прокуратуре СССР, но, конечно, не от Генерального, а из прокуратуры Ташкентской области, куда оно было переправлено из Москвы. Письмо выдержано в довольно хамовитых тонах, но ожидать другого, по нынешним временам, наверное, было бы нелогично.

На работу мы еще не устроились. Сафинар 31 октября вылетела в Краснодарар по повестке на суд. процесс того жулика, который выкрал в поезде наш капитал. Меня почему-то на этот процесс не вызвали, хотя меня тоже допрашивали по этому делу на предварительном следствии, и украден был именно мой пиджак со всем содержимым. Вернулась она 9 ноября. Летела через Москву, но ни с кем увидеться там не смогла. Только поговорила по телефону с Татьяной (сестрой Аллы). Она сказала, что Сашу из больницы возвратили обратно в зону.

У меня уже есть одно «нарушение» правил адм. надзора — не сходил 28 октября в милицию на очередную регистрацию. В этот день приболел наш сын (без всякой видимой причины из его носика пошла кровь в два ручья) и я, в связи с хлопотами по этому делу, вообще забыл о существовании милиции. Там, конечно, очень обрадовались, сразу составили протокол о «нарушении» и передали в суд. Судья (одна расфуфыренная и совершенно безграмотная по части юриспруденции стерва) даже не стала слушать мои доводы, а только требовала, чтобы я перечислил все свои прежние судимости и потом объявила, что я оштрафован на 15 руб.

Б. Мустафа был у меня пять дней назад, приезжал поздравить меня с днем рождения. Он шлет Вам большой привет. Ни о каких «неудобствах», разумеется, не может быть речи. Посылки для него вовсе не обременительны и посылал он их Вам с большим удовольствием. Обо всем, что необходимо, извещайте без всяких там «неудобно» — сделаем что сможем.

Я буду иметь ввиду интересующую Вас тематику, т.е. историю Древнего Востока, но пока ничего из перечисленного Вами я отыскать не смог. Есть у меня, правда, одна путёвая соотечественница-историк, она работает в АН УзССР и имеет доступ в библиотеку академии, но она, по вполне понятным причинам, ко мне не приезжает. Визитеров к нам ожидают, как правило, разные там «собеседования» или же сразу осложнения по работе. Высылаемую с этим письмом книжонку я купил в здешнем магазине, но она вряд ли для Вас интересна — там нет ничего о Вавилоне или Иудее.

Когда взяли Алешу и в чем его обвиняют? Я попытаюсь, наверное, списаться с его матерью. У Вас нет каких-либо сведений о Танечке О.? Кто-нибудь с ней переписывается? Как дела у Володи?

Привет Вам от Сафинар. Всего доброго. Обнимаю.

Мустафа.

(Том 3, л.д. 203)

41. Письмо М. Джемилева Александру Шустеру (г Москва) от 25 ноября 1982 г.

25.XI..82 г.

Привет Шура!

Мне сообщили, что предыдущее мое письмо тебе удалось вручить лишь через месяц с лишним. Ответа твоего еще не получил, но надеюсь, что он уже в пути.

Решил написать тебе еще пару строк, пользуясь тем, что в Москву выезжает еще один мой соотечественник. Сам он житель Москвы и я хотел бы, чтобы он познакомился с тобой и вообще с тамошними друзьями. С ним у меня, видимо, будет более частая переписка — он человек пишущий и не ленивый на письма, так что с его помощью я надеюсь получать более регулярную информацию о тамошних делах и заботах. И еще, я хотел бы, чтобы ты помог ему, если это в твоих силах, познакомиться с людьми, которые могли посодействовать, например, моей переписке с родственниками и друзьями, живущими в местах, куда письма обычным путем зачастую не доходят. Кстати, как насчет того письма, ничего не получилось? Если это не очень обременительно, то желательно бы послать туда вдогонку две бумажки по тому же делу, которые прилагаю. Если есть какое-либо чтиво, пожалуйста, поделись с нами. Весьма признателен за «6 дн.», но жаль, что он только в единственном экземпляре, хотелось бы иметь хотя бы еще один для себя.

Ты зря испугался моих детишек и решил, что я по горло увяз в колготках и штанишках — с этим делом вполне справляется Сафинар. Во всяком случае, мы смогли бы найти место, куда можно было бы укрыться от них и поговорить кое о чем.

Всего доброго. Если что нужно из Узбекистана, то непременно сообщи.

Обнимаю.

Мустафа

(Том 3, л.д. 64)

42. Письмо Г.М. Александрова руководителю издательства «ИМКА-Пресс» Н.А.Струве (Париж)

ИЗДАТЕЛЮ «YMKA-PRESS» НИКИТЕ АЛЕКСЕЕВИЧУ СТРУВЕ

Уважаемый Никита Алексеевич!

Я автор книги: «Я увожу к отверженным селеньям», каковая была издана Вами. В 1981 году мною была передана Вам моя вторая книга: «Сквозь вековечный стон». Дошла ли она до Вас и вообще была ли она передана, я не знаю. Человек, которому я отдал рукопись почти два года назад, ничего не может сообщить мне о судьбе книги, ссылаясь на то, что у него прерваны все связи с Вами. Меня очень беспокоит судьба книги и, если Вы найдете возможным, дайте мне весточку о ней. Я живу в забытом Богом и людьми Ташкенте совершенно оторванный от мира, лишенный всякой правдивой информации, не живу, а задыхаюсь в каком-то вакууме. Жить и дышать отравленным воздухом лжи немыслимо. Я живу на чужбине, в Узбекистане. Переехать в Россию я не могу ни сейчас, ни после, до конца дней. С жизнью меня связывает только семья — жена и дочь. Над головой вечная угроза прогуляться в места не столь отдаленные и еще хуже — могут расправиться с семьей. Вот почему я решил бесповоротно навсегда покинуть эту страну. Но добровольно меня не выпустят. Если сможете, окажите мне величайшую услугу — пришлите любым путем вызов на выезд хотя бы временный, в гости. Оказавшись за пределами досягаемости, я не вернусь, что бы меня не ждало там. Лучше холод и голод, скамья бездомного бродяги, участь никому не нужного и обреченного на жалкую смерть отверженного, чем жизнь здесь. Как видите, я не ищу никакой выгоды, кроме одной — навсегда уехать отсюда. В любом случае жизнь моя во Франции будет безотрадна — ибо другой семьи я не заведу и потому обречен на вечное одиночество. Но там я смогу свободно говорить, писать, думать, и это главное.

Прочтите внимательно мое письмо и, как позволит Вам время и обстоятельства, скорее, насколько возможно, пришлите вызов.

Уважающий Вас Александров.

Мой адрес: Ташкент, Чиланзар, квартал д. 42, кв. 16, Александров Григорий Матвеевич.

Почтовый индекс: 700135

Телефон 76-87-57

Анкетные данные:

Я родился 14 мая 1928 г. в Москве. Отец мой 1884 г. рожд. Александров Матвей Павлович, мать: Александрова (в девичестве Новогадова) 1888 г. рожд. Отец умер в 1941 г., мать в 1943 г.

24 января 1983 г.

(Подпись Г.Александрова)

(Том 2, л.д. 19 — машинописный текст, Том 2, л.д. 20-21 — ксерокопия рукописи)

43. Письмо М. Джемилева Джеппару Акимову от 6 февраля 1983 г.

Дорогой Джеппар-агьа!

Возможно и до Вас дошли слухи о том, что некий полковник КГБ сообщил некому нашему соотечественнику о якобы намечающемся в марте этого года приеме делегации крымских татар на высоком уровне и предложил для этого случая укомплектовать соответствующую делегацию. Я не знаю насколько эти слухи достоверны, но, полагаю, нам не следует исключать, что они базируются на каких-то реальностях. Вам также, наверное, известно, что недели две назад некоторые соотечественники начали собирать подписи под обращением в адрес Ю.Андропова, в котором приводится список граждан крымскотатарской национальности, которых авторы обращения просят принять в качестве народных представителей «для доведения наших чаяний до руководства партии и государства и оказания практической помощи в осуществлении ленинского решения вопроса». В этом списке из 17 человек, бесспорно, есть имена, которые заслуживают большого уважения, но есть и имена людей, которые никакого отношения (во всяком случае, положительного) к нашему Национальному движению не имеют.

Как бы там ни было, коль скоро речь идет о направлении делегации для обсуждения общенациональных проблем, то, я полагаю, делегация эта должна быть достаточно представительной и включать в себя участников всех основных оттенков нашего Движения. Только такое представительство, по моему убеждению, способствовало бы консолидации национальных сил, предотвратило бы углубление раскола и разобщенность среди национально-сознательных соотечественников и, в конечном счете, способствовало бы ускорению решения нашего национального вопроса.

Исходя из изложенного, я предлагаю созвать в ближайшее время максимально расширенное совещание активистов Национального движения для выработки общенационального обращения к руководству страны и назначения представительной делегации. Это же совещание должно определить круг тем, которые делегация будет уполномочена обсуждать с руководством страны. Пути и формы решения основных аспектов нашего национального вопроса также должны быть определены и недвусмысленно сформулированы.

При назначении делегатов на первом плане должны быть их моральные качества, интеллект, верность национальному делу, принципиальность, но никак не служебное положение, партийный стаж или полученные им награды за деяния, которые никакого отношения к национальному делу не имеют. Более того, не может быть причиной не включения в список делегатов и то обстоятельство, что тот или иной соотечественник в настоящее время находится в заключении за свое участие в Национальном движении. В данном случае я имею в виду Ю.Османова.

В числе основных национальных требований, которые должны быть отражены в общенациональном документе и которые должны обсуждать народные представители с руководством страны, на мой взгляд, следует включить следующее:

1. Принятие и опубликование соответствующего Указа, в котором:

а) выселение крымских татар с их национальной территории в 1944 году объяснялось бы не какой-то ошибочной оценкой численности сотрудничавших с нацистами лиц крымскотатарской национальности (как это было в Указе от 5.09.67 г.), а грубейшим нарушением норм международного права, человечности и законов страны, которые широко практиковались в период диктатуры Сталина;

б) объявлялись бы отмененными, как антиконституционные, все предыдущие указы, постановления и указания, в которых хоть в какой-то мере ограничиваются права крымских татар по национальному признаку;

в) выражалась бы решимость правительства оказать всемерное содействие и помощь возвращению на Родину всех желающих граждан крымскотатарской национальности, восстановлению их национальных учреждений, возрождению национальной культуры, развитию языка, восстановлению их национальной государственности, постоянному увеличению национальных кадров во всех сферах культурной и политико-экономической жизни Крыма.

2. Немедленное освобождение граждан, арестованных за участие в Национальном движении крымских татар. Пересмотр всех дел ранее репрессированных участников Национального движения, их полная реабилитация и расследование всех фактов незаконных судебных и административных преследований участников Национального движения. Пересмотр всех гражданских и уголовных дел против крымских татар по заведомо необоснованным искам и обвинениям в «незаконной купле-продаже дома», «нарушении паспортного режима» и прочие с 1967 года до настоящего времени. Расследование обстоятельств насильственных выселений крымских татар из Крыма (на основе данных сборника «События в Крыму», 1979 г.), привлечение виновников беззаконий к ответственности. Расследование и привлечение к ответственности виновных в смерти Сейдалиева Февзи в тюрьме Днепропетровска в 1969 г., в самосожжении Мусы Мамута 23 июня 1978 г.

Освобождение и реабилитация граждан других национальностей, репрессированных за выступления в защиту прав крымских татар (А.П. Лавут, А.Костерин, П. Григоренко, А. Сахаров и др.).

3. Прекращение печатной и устной пропаганды, оскорбляющей национальное достоинство крымских татар, фальсифицирующей их историю и культурное наследие. Проведение среди населения Крыма различных лекций и публикация книг и статей, способствующих установлению и укреплению взаимного доверия и дружбы между крымскими татарами и гражданами других национальностей.

В числе мер, направленных на осуществление скорого возвращения крымских татар на Родину, делегаты, видимо, могут предложить следующее:

а) Предоставление гражданам крымскотатарской национальности долгосрочных государственных субсидий, транспортных средств на переезд и приобретение на всей территории Крыма частных домов, предоставление им земельных участков, строительных материалов. Создание по всей территории Крыма сети строительных организаций на кооперативных началах для строительства жилых домов для граждан крымскотатарской национальности. Напомнить, что никакие государственные расходы на возвращение крымских татар не смогут превысить размер того материального ущерба, который был нанесен им при выселении с конфискацией имущества в 1944 году;

б) Немедленное прекращение «оргнабора» в Крым граждан других национальностей и даже прописки их в Крыму на общих основаниях. Предоставление государственных субсидий гражданам других национальностей, желающим выехать из Крыма и т.п.;

в) Объявить в печати о том, что государство будет приветствовать репатриацию крымских татар, проживающих в других странах.

Полагаю, что все эти и другие вопросы могут быть более конкретизированы, детализированы и лучше сформулированы при всестороннем обсуждении их на

расширенном совещании активистов Национального движения. Был бы рад, если такое совещание было проведено днем в г. Янгиюле. Это дало бы возможность и мне принять в нем участие, ибо, ввиду гласного административного надзора, я не имею права выезжать за черту этого города, а после 22 час. и до утра не имею права покидать свое жилище.

Желаю скорого улучшения Вашего здоровья и всего самого наилучшего.

С искренним уважением,

Мустафа Джемилев

702806. г.Янгиюль, ул.Чарикова, 78-А.

6 февраля 1983г.

(Том 3, л.д. 84-86)

44. Письмо Джемилева Мустафы Эрику Кудусову (г.Москва) от 19 февраля 1983 г.

19.02.83

Привет Эрнст!

Обещал ты нас порадовать своим визитом ещё до нового года, но тебя что-то не видать в здешних краях до сих пор. Правда, Гуля передавала от тебя приветы, но я полагал, что мы наладим более существенные и взаимополезные контакты. Но понимаю, конечно, что у тебя там много важных дел и не до разных там провинциальных соотечественников (шучу).

Завтра отсюда выедет в те края наш товарищ — Григорий Матвеевич. Я дал ему твой адрес, надеясь, что ты сможешь обеспечить ему кров и заботу на пару дней. Он в курсе всех наших дел и делишек, так что мне нет необходимости обо всем писать.

Поделись с ним и своими новостями, сообщи, когда примерно сможешь приехать.

Привет от Сафинар.

Всего доброго.

Мустафа.

(Том 2, л.д. 25)

45. Письмо М. Джемилева Елене Костеримой (Москва) от 19 февраля 1983г.

19.02.83.

Дорогая Елена Алексеевна!

Пользуясь поездкой в Москву Георгия Матвеевича, решил еще раз черкнуть Вам и послать заодно немного среднеазиатских плодов.

Я писал Вам 30 января и отправлял ц\бандероль с книжками Бабура. Надеюсь, получили. Бандероль я отправил 31 января, а на следующий день в наш дом нагрянули с обыском. Взяли много разных бумаг, писем, фотографий, фотопленок. Забрали также фотоаппарат нашего старшего сына и мою пишущую машинку. Обыскивали формально по делу Мурахас Нурфета, об аресте которого я писал в предыдущем письме, и с которым у меня уже давным-давно не было никаких связей. Так что «привязали» обыск к его делу с большой натяжкой. Большинство изъятых у меня бумаг они уже

однажды забирали во время обыска в Якутии 12 июня 1980 года, а потом возвращали обратно. И вот теперь забрали их снова. Было, конечно, и кое-что новое.

В тот же день и тоже по делу Мурахас Нурфета обыскали дом родителей моей супруги, которые живут в этом городе, квартиру моего брата Асана в Ташкенте и дом моего зятя в г. Алмалыке.

У родителей Сафинар ничего интересного они не нашли, хотя перевернули всё верх дном, зато провели с ними изощренную, хотя, правда, безуспешную пропагандистскую работу насчет того, что их ожидает впереди ещё много неприятностей, если их дочь не разведется со мной. Впрочем, кое-какого успеха они всё же добились — с отцом Сафинар, который был болен, стало очень плохо и его пришлось положить в больницу.

15 февраля меня допрашивали в качестве свидетеля по делу Мурахаса, но вопросы в основном были по поводу изъятых у меня и у моего брата бумаг и вещей.

В то же время, органы усиленно распространяют слухи о том, что вопрос наш очень скоро решится, но, дескать, нужно отмежеваться от «экстремистов» вроде меня и некоторых других. Если принять во внимание, что в последнее время в Крыму прописали сравнительно много наших соотечественников, то разговоры о каких-то возможных положительных изменениях в нашем вопросе представляются не лишенными какого-то основания. Но активистов Национального движения они, похоже, преисполнены решимости отправить в противоположную сторону.

Г. Матвеевич пробудет в Москве, видимо, всего пару дней, ему там нужно сделать кое-какие свои дела. Буду Вам весьма признателен, если окажете ему при необходимости помощь советом, рекомендациями и т.п. Суть дела он расскажет сам. Его возвращения я буду ждать с нетерпением и надеюсь, что он привезет много новостей о делах товарищей в Москве, о Ваших делах и обстоятельствах. Что нового в ситуации Алексея? Привет Вам, семье Алексея и всем друзьям также от Сафинар и всех моих друзей.

Всего Вам самого доброго.

Мустафа.

(Том 2, л.д. 28-29)

46. Письмо Мустафы Джемилева Александру Шустеру (г. Москва) от 19 февраля 1983 г.

19.02.83 г.

Привет Шура!

Письмо твое получил в конце года, благодарю. Завтра в ваши края выезжает Григорий Матвеевич и, пользуясь случаем, решил черкнуть письмо.

Вкратце о моих и нашенских делишках.

В декабре прошлого года арестовали двух наших соотечественников — 1 декабря Османова Юрия (у него мать русская, отсюда и русское имя), 10 декабря — Мурахас Нурфета. В домах некоторых их товарищей, проживающих в Ферганской и Ленинабадской областях, были произведены обыски. Оба арестованных обвиняются по ст. 191-4 УК УзССР (= ст. 190-1 УК РСФСР), но дела ведутся раздельно. Содержатся они в тюрьмах по месту своего жительства — Юрий в Фергане, а Нурфет — в Ташкенте. Дело Нурфета ведет следователь по особо важным делам прокуратуры г. Ташкента

А.И. Дьяченко. Пока неизвестно какие конкретно бумаги им вменяются, потому что они редко что подписывали от своего имени. Впрочем, незадолго до их арестов я видел большое открытое письмо Ю.Османова в адрес артиста Ефремова. Слышал, что будто бы это письмо сей артист сдал в ГБ, а там порекомендовали ему обратиться официально в прокуратуру с просьбой привлечь автора к ответственности, но насколько это верно, судить не могу.

Концепция этих соотечественников и группировки их единомышленников в нашем нац. вопросе, мягко выражаясь, довольно своеобразная. Суть этой концепции сводится к тому, что виновниками выселения кр. татар из Крыма и невозвращения их до сего времени на свою родину являются некие «агенты международного империализма», проникшие в ряды «ленинской партии» и руководства страны с целью дискредитации и подрыва изнутри «подлинного социализма». Обращения, под которыми они собирали подписи, как правило, адресовывались тому же руководству, напичканному, как они полагают, пресловутыми «агентами». Свою точку зрения они, как и положено самым-самым «истинным марксистам-ленинцам», считают единственно правильной, а тех, кто не разделяет их мнений, зачастую награждают нелестными эпитетами. Они противники того, чтобы обращаться к зарубежной общественности или даже к руководителям «братских партий», поскольку, мол, подобные обращения дают возможность органам чернить крымских татар в глазах советской общественности, как врагов страны. Обращения их изобиловали трескучими выражениями в духе китайской пропаганды времен «культурной революции». Если интересно, я как-нибудь вышлю тебе несколько образцов из этой серии обращений. Тем не менее, они добивались возвращения своих соотечественников на родину, восстановления их автономии и равноправия. Поэтому, на состоявшемся примерно неделю тому назад совещании довольно представительной группы активистов нац. движения, в числе прочего, была принята и телеграмма в высшие инстанции с требованием немедленного освобождения арестованных, хотя подавляющее большинство совещания составляли те, кого они считают своими идейными и политическими противниками.

1 февраля были обыски также у меня, у родителей супруги, у Асана в Ташкенте и у Хаирова Иззета (моего зятя) в г. Алмалыке. У меня забрали пишущую машинку, фотоаппарат сына, фотопленки, много бытовых фотографий, копий обращений, заявлений, несколько рукописей, писем и всё то, что было написано на непонятных для шмонщиков языках. У Асана, кроме прочего, забрали даже Коран на арабском и все кассеты с магнитофонными записями, а также брошюры и обращения адвентистов, с которыми в 1978 г., после ареста А. Шелкова, у нас были довольно частые контакты.

15 февраля меня вызвали в прокуратуру г. Янгиюля по повестке, где говорилось, что вызывают «на беседу». Поскольку УПК не предусматривает обязательность явки по такого рода вызовам, то можно было и не ходить, но верх взяло любопытство. Была также надежда, что, возможно, вызывают для возвращения мне большинства изъятых бумаг и вещей, которые к делу Мурахаса и вообще к каким-то другим «делам» не могут иметь никакого отношения. Но, оказывается, вызывали для официального допроса в качестве свидетеля согласно отдельного поручения помянутого Дьяченко, ведущего дело Мурахаса. Вопросы были в основном по поводу бумаг и вещей, изъятых во время обысков у меня и у Асана. Только последний девятый вопрос гласил: «Какие у вас взаимоотношения с Мурахасом?».

В Крыму, как сообщают, многих наших прописали, но как будут обходиться с новоприбывшими пока неизвестно. Ходят слухи, исходящие преимущественно от

работников органов, что будто скоро будет принято какое-то положительное решение по нашему вопросу и что в ближайшее время даже примут в верхах делегацию крымских татар. Появилось некое обращение к Андропову, где приводится список «представителей», которых просят принять «для доведения наших чаяний до руководства партии и государства и оказания практической помощи в осуществлении ленинского решения вопроса». Список этот из 17-ти человек начинается фамилией героя Сов. Союза Решитова, проживающего ныне в Симферополе и весьма далекого от национальных проблем, и завершается фамилиями людей, которых слишком многие считают проводниками гебистских идей в движении и сексотами. Правда, веских доказательств того, что подтверждало бы подобные категорические утверждения, мне так и не довелось услышать, хотя я опрашивал довольно многих. Как бы там ни было, состоявшееся недавно упомянутое совещание активистов единодушно приняло решение рассматривать это обращение со списком «представителей» как обращение гебистское. Сам я, ввиду адмнадзора, лишен возможности ездить на подобного рода совещания.

Сообщи, как обстоят твои дела, какие в тех краях новости. Будем весьма признательны, если поделишься каким-либо чтивом, особенно если там затрагиваются и наши нац. проблемы. Нельзя ли как-то достать книгу А.Фишера «The Crimean Tatars», изданную, кажется Стэндфордским университетом в 1978 году, книгу П.Г. насчет «крыс в подполье»?

Есть ли какие-либо сведения об А.П. Лавуте?

Позавчера я получил сразу семь уведомлений к своим письмам за рубеж, отправленным в августе-октябре прошлого года. Согласно этим уведомлениям, письма вроде бы были вручены адресатам в декабре. Там есть подписи получателей, штемпеля почт, отделений в Нью-Йорке, Франкфурте и Париже, но подлинность этих подписей и штемпелей вызывает некоторые сомнения. Как ты думаешь, нельзя ли будет уточнить их подлинность, если эти бланки уведомлений я перешлю тебе? От самих же этих адресатов я до сих пор ничего не получал.

Прошу также прозондировать, нельзя ли будет нанять приличных адвокатов из Москвы для Н. Мурахаса и Ю. Османова?

Супруга, Асан, Решат и многие друзья шлют тебе приветы. Если чем-то могу быть тебе полезным, то всегда буду рад исполнить.

Всего самого доброго.

Мустафа.

(Том 2, п.д. 222-223)

47. Письмо М. Джемилева Аве Азаматовой от 19 марта 1983 г.

19.03.83

Селям дорогая Ава!

Был очень рад твоему письму от 28.02. Я, конечно, написал бы тебе первым сам но у меня не было твоего адреса. Просил Гульзар, чтобы она переслала твой адрес, но, оказывается, она и сама не знала. Она обещала сообщить твой адрес после встречи с тобой, но потом от нее писем не было.

Сообщу вкратце о своих делах и ситуации.

Напрасно ты считаешь, что я укрылся в этом городке по собственному «сценарию». Органы доставили меня сюда насильственно из Ташкента 11 августа на том основами,

что здесь за Сафинар в личной собственности числится дом (точнее, полдома). Правда, дом не совсем принадлежит ей, а был приобретен ею и ее покойным мужем в долг, который еще не выплачен и вряд ли может быть выплачен в обозримом будущем. Но органов эти подробности мало интересовали, им нужно было только скорее закрепить меня где-то и обязать к соблюдению условий гласного административного надзора. Все это, конечно, было грубым нарушением законов, я неоднократно обращался по этому поводу с заявлениями в соответствующие инстанции, но, как и следовало ожидать, никаких положительных результатов не добился. Как и прежде, я под гласным адм. надзором — не имею права выезжать за черту этого городка, появляться на территории авто- и железнодорожного вокзала, обязан дважды в месяц являться в милицию на регистрацию, а после 10 час. вечера не имею права выходить из своего жилища. Так что, вопреки твоим предположениям, визиты друзей и соотечественников к нам, письма от них — для меня большая необходимость и доставляет большое удовольствие. Беда только, что визитеров к нам потом зачастую вызывают, пытаются запугивать или же вербовать в стукачи. Срок действия постановления о надзоре истекает формально 11 августа этого года, но меня уже предупредили, что надзор будет направлен на новый период.

После продолжительных мытарств, с 1 января я устроился на работу — сперва слесарем-сантехником в жилтресте, а потом перевелся слесарем-диспетчером в Янгиюльское произв. управление «Водоканал». Сафинар пока на работу не определилась — нет подходящей работы, да и Хайсера не удается устроить в садик. Дети живы-здоровы, старший Эльдар ходит во второй класс, а «колымский» бегает дома, хулиганит. Высылаю тебе несколько его снимков.

Как дела у вас, какие новости? Как самочувствие отца? Передай от нас сердечный привет всем родным и друзьям.

Одно время из Крыма стали поступать обнадеживающие сведения о том, что там наших начали прописывать, стали циркулировать слухи о намечающемся якобы большом «оргнаборе» крымских в Крым и что будто бы даже в Кремле собираются принять нашу делегацию для кардинального решения вопроса. Тут многие носились с газетными текстами речи Андропова, где говорилось о необходимости уважать права нац. меньшинств. В конце года появилось даже обращение одной группировки соотечественников в адрес Андропова, где авторы предлагают список представителей (разные там герои и должностные лица из числа крымских татар, всего 17 «представителей», которых просят принять для обсуждения путей решения нашего вопроса. Но ничего хорошего пока не видать, а даже наоборот. Началась серия новых арестов, обысков, суд. процессов. 1 декабря арестовали Ю. Османова из Ферганы, 10 декабря — Мурахас Нурфета из Ташкента, 22 февраля — Александрова Григория Матвеевича (он русский, житель Ташкента, 55 лет, много писал в защиту прав крымских -атар, в частности, он автор известной поэмы о самосожжении Мусы Мамута «Факел над Крымом»). Число обысков перевалило за десяток. К нам лично пришли с обыском 1 февраля. Забрали много разных бумаг, фотографий, писем, пиш. машинку, фотоаппарат и др. Одновременно обыскали и жилище родителей Сафинар в Янгиюле, моего брата Асана в Ташкенте и моей сестры в г. Алмалыке. Обыскивали формально по делу Мурахас Нурфета, хотя органам хорошо было известно, что мои контакты с ним прервались лет 5 назад и больше не возобновлялись. Просто им нужен был повод, чтобы порыться в моих бумагах и пограбить.

10-16 марта в Ташкенте проходил суд. процесс М. Нурфета. Его обвинили, как обычно, в клевете на сов. строй. Процесс Ю. Османова в Фергане вроде бы назначили на 21 марта.

Ты выражаешь сожаление, что в Узбекистане «нет единого центра». Конечно, было бы очень неплохо, если бы все наши соотечественники одинаково хорошо понимали суть нашего нац. вопроса, придерживались бы какой-то единой и наиболее правильной тактики в своей деятельности, но этого никогда не было и, вероятно, вряд ли будет. У людей разный уровень знаний, информированности, интеллекта, мужества, порядочности, различные политические взгляды. Кроме того, к большому сожалению, очень часто в некоторых из нас личные амбиции, стремление к некому лидерству в каком-то кругу бывают превыше задач, стоящих перед нацией. Есть среди участников движения и люди, занимающие какое-то положение в партийной и государственной иерархии. Они тоже хотят возвращения на родину, но ни в коем случае не хотели бы лишиться своих привилегий и, тем более, рисковать своей свободой. Отсюда и наличие большого обилия группировок и течений в нашем движении. Но и при такой ситуации, полагаю, можно было бы придти к согласованным решениям хотя бы по тем или иным частным вопросам, по которым совпадают точки зрения. Однако, к сожалению, у нас зачастую не хватает ума для того, чтобы не считать свои взгляды абсолютно верными и отнестись хотя бы с некоторым уважением и терпимостью к взглядам других.

Одни, например, уверены, что добиться решения нашего вопроса можно лишь унизительными просьбами, выражением своего верноподданичества и абсолютной приверженности к коммунистической идеологии. Другие же считают, что обращения к кремлевскому руководству, сбор подписей под такого рода обращениями и направление в Москву делегаций с этими обращениями — это бесполезная трата времени и средств, а сдвинуть наш вопрос с мертвой точки могут лишь обращения к советской и мировой общественности, сбор и публикация фактов нарушений прав крымских татар, решительные действия, которые обратят мнение прогрессивной общественности к нашей проблеме и вынудят руководство считаться с правами кр. татар.

Еще одна группировка считает, что наш вопрос не решается только из-за того, что в партию и правительство проникли какие-то «агенты международного империализма», которые, дескать, специально нарушают так называемую «ленинскую нац. политику», чтобы изнутри подорвать «реальный социализм». Причем, это группировка считает свою точку зрения единственно правильной, а тех, кто не приемлет их «общенародных» обращений с многословными и заумными теоретическими выкладками «самого правильного» марксизма-ленинизма, называют отщепенцами и прочими нехорошими людьми. Например, один из представителей этой группировки М. Нурфет на своем, упомянутом мной, суд. процессе не придумал ничего более умного, чем выступать с грубыми нападками и оскорблениями в адрес своих же соотечественников, которые тоже добиваются решения нашего нац. вопроса, но с иных, чем он сам, позиций. Одновременно он разглагольствовал о своей верности компартии и политбюро, но эти реверансы ему не помогли — его приговорили к 2,5 годам лишения свободы. Казалось бы, что человек пострадал за национальное дело, но, в сущности, пользы от такого рода «борцов», стоящих на коленях перед теми, кто плюет на его национальные права, и воюющих лишь со своими же соотечественниками, чья свобода итак висит на волоске, гораздо меньше чем вреда. Объединение с такими деятелями, разумеется, не имеет никакого смысла и не принесет никакой пользы делу. Гораздо важнее выработать наиболее разумную идейную позицию и иметь дело лишь с теми, кто, по крайней мере, более знаком с понятиями о чести и порядочности. Таких людей

у нас, конечно, немало и вопрос только в том, чтобы как-то консолидировать и активизировать эти разумные силы.

Молодой человек, доставивший мне твое письмо, своих «вопросов и сомнений» почему-то излагать не стал. Может быть дело в том, что он придерживается тех же взглядов, что и его родственник из Ленинабада (он из группировки, куда входили М. Нурфет и Ю. Османов), а я сразу же высказал свое отношение к их поведению. Он собирался съездить к этому своему родственнику, и я просил его, чтобы по возвращению заехал и ко мне, но он больше не появлялся.

От Гульзар, родителей и Диляры почему-то я уже очень давно не получал писем. Серьезное беспокойство вызывает состояние отца, но съездить к ним нет никакой возможности. Я писал Диляре, что если бы они прислали мне заверенную поликлиникой телеграмму о состоянии отца, то я мог бы попытаться добиться разрешения, чтобы съездить к ним, но от них пока нет ни телеграмм, ни какого-либо ответа. У меня такое предчувствие, что если арестуют еще раз, то отца и многих близких я больше никогда не увижу.

Буду всегда рад твоим письмам. Кстати, ты на конверте неправильно указала номер нашего дома, и Закир долго блуждал, пока нашел меня. У нас номер 78-А, а не 68.

Свое письмо отправлю какой-нибудь книжкой в виде ценной бандероли — такие пропадают в пути реже. Большой привет вам всем также от Сафинар, моих друзей и близких.

Всего наилучшего.

Мустафа

(Том 3, л.д. 89-90)

48. Письмо Джемилева Мустафы Азаматовой Аве (ст. Тамань) от 7 июля 1983 г.

7.07.83

Селям дорогая сестреночка Два!

Извини, что пишу с некоторой задержкой. После приезда было много неотложных дел и почти каждый день у нас были гости, поэтому никак не мог сесть за письма.

Те детективчики на машине ЦВЕ 24-39 следовали за нами по пятам до самого Карасубазара. Мы остановились возле дома Эльдара, они тоже. Риза и Усеин, выпив кофе, вскоре укатили обратно, а я остался у Эльдара. Через некоторое время исчезла и шпикмашина. — Они, видать, почуяли, что здесь их, как в Тамани, не собираются угощать чебуреками. Потом я съездил в местную милицию на регистрацию. Милицию, видимо, еще не предупредили о моем визите и они встретили меня как обычного эднадзорного уголовника. Задавали хамовито-шутливые вопросы, вроде: «Зачем приехал? Небось, собираешься бомбить здешние магазины?..» Ну а я, как заправский рецидивист-гастролер, отвечал высокомерным тоном: «Я не думаю, что здесь есть магазины достойные моего внимания».

Утром следующего дня мне принесли авиабилеты на 14 июня (позаботился Эльдар) и через несколько часов я выехал с одним товарищем в Симферополь. Побегали по книжным магазинам, а к вечеру приехали к Эбазеру. Переночевал у него и в 11 час. дня вылетел в Ташкент. Поскольку в запасе оставался еще один день, то задержался и в Ташкенте — сходил в больницу к Решатага, увиделся с некоторыми друзьями и 15 июня во второй половине дня прибыл я Янгиюль.

Дома было всё в порядке. Девочки из татфака, оказывается, организовали поочередные визиты к нам с ночевкой, так что Сафинар не было скучно и страшнс Она шлет тебе и всем тамошним друзьям большой привет. Хайсерчику я рассказал что сосватал за него вашу дочь. Он знает, что у меня недурной вкус, поэтому возражать не стал.

Сейчас здесь очень много разговоров о Мубареке — многие возмущаются проклинают. Похоже, что за это дело взялись всерьез и на высоком уровне Поговаривают о возможности перевода туда редакций «Ленин байрагьы» и журнала «Йылдыз», открытии там учебных заведений на нашем языке, о возможности учреждения там какой-то «национальной автономии» на время освоения каршинских степей. Проклинают в основном кое-каких наших интеллигентиков, в т.ч. Шамиля Алядина, Тимура Дагджи, Черкез Али и некоторых других, которые рьяно взялись агитировать своих соотечественников, чтобы они выезжали на эту третью или четвертую «родину». Можно подумать, что дело стало за этими людишками. А то как-будто не смогли бы найти других холопствующих скотов, ведь на таких никогда недорода не бывает.

Передай большой привет Серверу, родителям, Зареме, Осману, Афизе, тем двум молодым людям, которые привозили тебя в Абинск, всем друзьям и близким.

Поздравляем вас всех с наступающим праздником Рамазана. Байрам шерисг мубарек олсун!

Высылаю два экземпляра анкеты по Ленинскому району. Заполненный экземпляр анкеты, надеюсь, перешлешь мне в ближайшие дни. И еще, пожалуйста, перешл. мне тот путеводитель по Крыму, если он тебе больше не нужен.

Пиши обо всех ваших и крымских новостях. Если увидишь Ильми (соседа Ризы, спроси, пожалуйста, удалось ли ему увидеться с Аллочкой и как она поживает.

Всего самого доброго.

Мустафа.

(Том 3, л.д. 89-90 —рукопись, том 3, л.д. 253-255 - ксерокопия)

49. Письмо М. Джемилева Аве Азаматовой (ст. Тамань) от 28 июля 1983г.

28.07.83.

Селям дорогая Два! .

Я собирался писать тебе длинное письмо, описать подробно наши дела и свои приключения последних дней, но всё никак не мог выбрать для этого время. Сегодня вечером, как раз когда собирался взяться за это дело, пришли Зарема, Ниязи, Асан и Синавер. Особенно, конечно, был рад видеть Зарему — стало почти так же приятно, как если бы увидел тебя.

Большое тебе спасибо за три последних письма — от 11.07., 12.07. и 13.07. Насчет места для твоих писем в нашем доме можно не беспокоиться. Во-первых, одно из самых почетных мест (достаточно просторных) для твоих писем у нас всегда зарезервировано. Во-вторых, у меня на днях был повторный погромный шмон и мое хранилище для наиболее приятных писем основательно опустошили. Теперь придется хранить где-то подальше. На сей раз они прихватили с собой и меня, но через три дня отпустили, разрешили подышать свежим воздухом на время предварительного

следствия. Кажется, они наложили арест и на мою корреспонденцию. Я так полагаю, потому что со дня обыска (т.е. с 18.07.) в наш почтовый ящик не опустили ещё ни одного письма. Если это так, то на наш адрес писать пока нет смысла. Пиши по адресу: 702807., г.Янгиюль, тупик Стаханова, 6, Измайловой Меве. Это жена брата Сафинар.

О наших делишках расскажет тебе Зарема — я с ней поговорил немного и завтра утром, наверное, ещё кое что обговорю, хотя, правда, она собирается выехать из Янгиюля очень рано утром. А сейчас она уже спит — время 3 часа ночи. И ещё, тебя должен был навестить один мой товарищ из этих краев. Не приезжал?

Беспокоиться по поводу путеводителя особо не стоит. Очень неприятно конечно, что он оказался таким человеком, но... Как бы тебе это объяснить... Может быть, звучит это несколько заносчиво, но я просто считаю для себя как-то несолидным делом ввязываться в перепалку с мальчишкой из-за книги, которая в общем-то особой ценности не представляет. Впрочем, видимо, я напишу для него несколько строк.

Привет всем близким и друзьям.

Всегда буду очень рад твоим письмам, тем более, что через некоторое время я, видимо, буду надолго лишен возможности ни получать, ни писать письма.

Всего самого наилучшего.

(Том 5, л. д. 35)