К оглавлению
ГЛАВА 43.
Иисус на суде Пилата. Иисус у Ирода. Вторичный суд Пилата. Бичевание Иисуса. Предание Пилатом Иисуса во власть синедриона
Когда Иуда удалился из залы суда, все множество (Лк. 23, 1) членов синедриона отправилось к Пилату, куда повели и Иисуса.
Суд Пилата
Пилат был язычник, и потому члены синедриона не вошли в его дворец, боясь оскверниться от такого общения с ним. По закону (Числ. 9, 6—11) еврей становился нечистым для совершения в установленное время пасхи только от прикосновения к мертвым; но фарисеи считали всех язычников и даже вещи, принадлежащие им, такой нечистью, от прикосновения к которой еврей становился оскверненным и, вследствие этого, лишался права есть пасху одновременно со всеми. В тот день предстояло им есть пасхального агнца, и они, из боязни сделаться нечистыми для такого дела, не вошли к Пилату. Заведомо Невинного осудить на смерть, по мнению их, можно было, это их не осквернило, но случайно занести на своих сандалиях пыль из дома язычника — это было бы ужасно для фарисея! Забыли они, как Господь обличал их, гордящихся своей внешней чистотой, но внутри преисполненных всякой мерзости.
Синедрион был не в дружелюбных отношениях к Пилату, не мог рассчитывать на его сочувствие, и потому, опасаясь противодействия с его стороны, явился к нему в полном составе своем.
Пилат вышел к синедриону на площадку перед своим дворцом, среди которой находилось судейское место; место это называлось по-гречески Лифостротон (Ин. 19, 13), и здесь, под открытым небом, Пилат творил суд.
Выйдя на Лифостротон, Пилат спросил первосвященников: в чем вы обвиняете Человека Сего? (Ин. 18, 29).
Они сочли нужным показать Пилату, что подобный вопрос обижает их, доказывает недоверие к ним правителя; между тем, явившийся в полном составе синедрион заслуживает иного к нему отношения. Поэтому первосвященники ответили Пилату: если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе (Ин. 18, 30).
Из такого ответа Пилат мог усмотреть, что синедрион не признает за римским правителем права пересмотра постановленного им приговора, а требует лишь покорного утверждения и исполнения. Гордый римлянин не мог допустить такого унижения своей власти и потому сказал первосвященникам: «Если так, если вы считаете, что я должен осудить приведенного вами Человека, не зная даже, виноват Он или нет во взводимом на Него преступлении, то возьмите Его вы сами, и по закону вашему судите Его (Ин. 18, 31), как знаете».
«Да мы уже осудили Его, — отвечали первосвященники, — и присудили к смерти, но сам же ты знаешь, что вы, римляне, отняли у нас право казнить смертью, что мы без твоего согласия не можем привести в исполнение постановленный нами смертный приговор. Нам не позволено предавать смерти никого» (Ин. 18, 31).
Приводя эти слова первосвященников, Евангелист Иоанн ссылается на предсказание Иисуса о том, какой смертью Он умрет. Если бы у синедриона не было отнято право предавать смерти осужденных, то к ним применялась бы еврейская казнь — убиение камнями; а так как, с отнятием этого права от синедриона, оно перешло к римской власти, по законам же римским казнь была двоякого рода: для римских граждан — отсечение головы мечем, а для прочих лиц — распятие на кресте, то Иисус и предсказывал, что Его распнут1.
После таких предварительных препирательств первосвященники вынуждены были признать за Пилатом право на пересмотр приговора по существу и предъявили обвинение против Иисуса. Религиозную сторону мнимого преступления они оставили в стороне и стали обвинять Иисуса в возмущении народа против кесаря. Мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, называя Себя Христом Царем (Л к. 23, 2).
Пилат не поверил, конечно, такой ревности первосвященников в охранении власти римского императора над ними же; он прекрасно знал, что они о том только и мечтают, как бы свергнуть эту власть. Он не обратил бы никакого внимания на то, что Обвиняемый синедрионом называет Себя Христом, то есть Мессией, если бы не знал, что ожидаемый евреями Мессия будет, по их понятиям, Царем Иудейским и должен будет восстановить самостоятельное Иудейское царство. Как бы нелепо ни было подобное обвинение, но Пилат счел своей обязанностью рассмотреть его, чтобы узнать, не угрожает ли какая опасность императорской власти со стороны Обвиняемого.
Не желая, вероятно, допрашивать Иисуса в присутствии Его обвинителей, Пилат велел Ему войти в преторию, то есть в следственную или судейскую палату внутри дворца. Вошел туда же и Пилат и, посмотрев на кроткое, чуждое даже и тени воинственности, лицо Иисуса, тотчас же пришел к заключению, что такой Человек не опасен для могущественного кесаря. Поэтому он и спросил Иисуса, может быть, не без некоторой доли насмешки: Ты Царь Иудейский? (Ин. 18, 33).
Прежде чем ответить на этот вопрос, надо было выяснить, спрашивает ли Пилат об этом сам от себя, понимая под словом «царь» обыкновенного царя с верховной государственной властью, или же спрашивает потому, что ему сказали об этом первосвященники, которые должны были понимать, что Мессия — духовный Царь всего мира. Это необходимо было выяснить для того, чтобы сообразно смыслу вопроса дать ответ. Поэтому Христос и спросил у Пилата: от себя ли ты говоришь это, или другие сказали тебе о Мне? (Ин. 18, 34).
«Разве я Иудей? — сказал Пилат, — какое мне дело до этих тонкостей? Но Твой народ и руководители его, первосвященники, привели Тебя ко мне на суд и обвиняют Тебя в присвоении царской власти. Скажи же, что Ты сделал такого, что дало им повод взвести на Тебя такое обвинение? Сам-то Ты признаешь ли Себя Царем?»
«Царство Мое, — отвечал Христос, — не такое, как царства мира сего. Если бы оно было похоже на эти известные тебе царства, то у Меня были бы подданные, которые вступились бы за Меня и не допустили бы, чтобы Я был предан синедриону. И они могли бы быть у Меня, если бы Я, например, захотел воспользоваться той торжественной встречей Меня в Иерусалиме, о которой и ты, конечно, знаешь. Но Я отклонил от Себя все, что только могло бы придать Моему Царству хотя малейшее сходство с существующими царствами мира сего, потому что Царство Мое не от мира сего» (Ин. 18, 36).
Пилат мог бы вполне удовлетвориться таким ответом, но так как Иисус все-таки не сказал, в чем же заключается Его царская власть и над кем Он намеревается царствовать, то Пилат спросил: «Итак, Ты все-таки считаешь Себя Царем? Какой же ты Царь? Скажи же прямо: Ты Царь?» (Ин. 18, 37). Задавая такой вопрос, Пилат как бы хотел дать Иисусу понять, что при таком понимании Им Своего Царства не следовало бы и называть Себя Царем и тем навлекать на Себя обвинение в присвоении царской власти. Но Христос, отдав Себя добровольно во власть врагам Своим, не захотел, конечно, пользоваться такими средствами защиты, на какие явно намекал Пилат, и потому на вопрос — Ты Царь? — ответил утвердительно: «Да, Я Царь (выражение — ты говоришь, что Я Царь, — равносильно словам: да, Я Царь); Я не отрекаюсь от этого, потому что это — истина. Я на то родился и на то пришел в мир, чтобы свидетельствовать об этой истине (Ин. 18, 37), с какой бы опасностью это свидетельство ни было сопряжено, и всякий, кому дорога эта истина, поверит Мне».
Убедившись теперь окончательно, что Иисус не опасен для Римского императора, Пилат торопился окончить разбор дела, спросил Иисуса: «А что такое истина?» И, не дождавшись ответа, вышел из претории к ожидавшему его синедриону и всенародно провозгласил: я никакой вины не нахожу в Нем.
После такой неудачи по первому обвинению первосвященники стали предъявлять другие обвинения. В чем именно они обвиняли теперь Иисуса, Евангелист не говорит, ограничиваясь лишь указанием, что первосвященники обвиняли Его во многом. За первосвященниками выступали старейшины со своими обвинениями. По-видимому, после каждого обвинения Пилат спрашивал Иисуса, что может сказать Он в Свое оправдание; но Иисус не отвечал ни на один вопрос, ни на одно слово (Мф. 27, 14). Наконец Пилат сказал: не слышишь разве, сколько свидетельствуют против Тебя? (Мф. 27, 13) Но и на этот вопрос Иисус не ответил ничего. Впрочем, все взводимые на Него обвинения были, вероятно, вполне ничтожны в глазах Пилата, потому что он опять сказал первосвященникам и всему присутствующему тут народу: я не нахожу никакой вины в этом человеке.
Но первосвященники упорно продолжали обвинять Иисуса, говоря, что Он возмущает народ, уча по всей Иудее и Галилее.
А разве Он Галилеянин? (Лк. 23, 6) — спросил Пилат. Галилеяне считались в то время мятежниками, поэтому первосвященники полагали, что назвав Иисуса Галилеянином, они тем самым выставят Его как способного к возмущению народа. «Да, Он Галилеянин», — отвечали они.
Отправление Пилатом Иисуса к Ироду
Галилея была подчинена четверовластнику Ироду Антипе, который, в угоду Иродиаде, обезглавил Иоанна Крестителя. Антипа хотя и был родом идуменянин, но исповедовал еврейскую религию и потому, по случаю праздника пасхи, был теперь в Иерусалиме. Пилат был во враждебных отношениях с Антипой. И вот, узнав, что Иисус действовал в Галилее, Пилат задумал устранить себя от решения Его дела, отправить Его на суд Ирода, и тем сделать первый шаг к восстановлению добрых отношений с соседом. Повели Иисуса к Ироду. Пошел за Ним и весь синедрион.
Ирод знал Иисуса только по слухам и одно время считал Его за воскресшего Иоанна Крестителя. Несомненно, что он слышал про чудеса, которые совершал Иисус, и ему захотелось, чтобы какое-нибудь чудо совершилось теперь же, в его присутствии. Учением Иисуса он едва ли интересовался, но чудо хотел видеть и был уверен, что Иисус, участь Которого теперь зависит от него, Ирода, не откажет ему в этом удовольствии. Но Христос не только не совершил никакого чуда перед Иродом, но даже не ответил ни на один вопрос его. По всей вероятности, Ирод освободил бы Его от преследований синедриона, если бы Он совершил перед ним какое-либо чудо. Но, во-первых, Христос никогда не пользовался Своею божественной силой лично для Себя, а во-вторых, проявлять эту силу для удовлетворения любопытства развращенного властелина — это значило бы метать жемчуг перед свиньями.
Иисус у Ирода
Иисус молчал; но зато много говорили первосвященники и книжники, усиленно обвиняя Его. Однако и Ирод признал их обвинения вздорными, не заслуживающими внимания; он знал, что первосвященники и начальники народные преследуют Иисуса из-за своих личных видов, и потому недоверчиво отнесся к их уверениям. Но, вместе с тем, он был недоволен и Иисусом за то, что Он не совершил перед ним никакого чуда. Ирод не мог даже и подумать о том, что Иисус не хочет метать жемчуга Своего перед ним; нет, он, наверное, решил, что Иисус и не может совершить никакого чуда, что Он едва ли и совершал их когда-нибудь и что лишь невежественная толпа могла считать Его Чудотворцем. А такой Человек, по его мнению, не опасен; не смерти Он заслуживает, а осмеяния. И сам начал сейчас же издеваться над Ним; примеру его последовали царедворцы и прислужники. А чтобы показать Пилату, что Иисус, кроме насмешек, никакого иного наказания не заслуживает, Ирод велел надеть на Него длинную светлую одежду, какую обыкновенно надевали полководцы римские, а также цари иудейские в торжественных случаях. В такой одежде Ирод отправил Иисуса к Пилату обратно. Не произнося сам никакого приговора, ни обвинительного, ни оправдательного, а предоставляя суд Пилату, Ирод, со своей стороны, хотел этим оказать ему вежливость; и с того дня Пилат и Ирод сделались друзьями.
Раздраженные неудачей первосвященники и прочие члены синедриона потянулись за Иисусом опять к претории Пилата.
Вторичный суд Пилата
Узнав, что Ирод не осудил Иисуса, а только поглумился над Ним, Пилат вышел на Лифостротон и, обращаясь к первосвященникам, начальникам народным и народу, сказал: «Вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ; и вот, я при вас исследовал и не нашел человека сего виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете Его; и Ирод также, ибо я посылал Его к нему; и ничего не найдено в Нем достойного смерти (Лк. 23, 14—15). Итак, я должен отпустить Erо. Но если вы все-таки считаете Его виновным в чем-то и подлежащим наказанию, то, если хотите, я накажу Его, но, наказав... отпущу (Лк. 23, 16)».
Хорош судья? Признать Обвиняемого невиновным во взводимых на Него преступлениях, и тут же, в угоду злобным обвинителям, подвергнуть Его наказанию?! Он хотел, как говорится, угодить и нашим и вашим, но ошибся в расчете: первосвященники, заметив колебание в нем, стали еще более настойчивыми в своих домогательствах; никакими уступками нельзя было насытить их жажду крови, только смерть Иисуса могла удовлетворить их.
Но Пилат все-таки надеялся устроить дело так, чтобы обе стороны остались им довольны. Собравшаяся толпа народа напомнила ему про установившийся обычай освобождать перед пасхой от присужденного наказания одного из содержащихся под стражей и отпускать его на свободу; и хотя он знал, что народ намерен просить его отпустить Варавву, осужденного за возмущение в городе и убийство, однако думал, что если предложит отпустить вместо Вараввы Иисуса Христа, то народ воспользуется таким удобным случаем для освобождения своего Галилейского Пророка. Поэтому он обратился к народу с вопросом: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву, или Иисуса, называемого Христом? (Мф. 27, 17).
В толпе народа происходили, вероятно, разговоры о том, за кого из двух подавать голоса, так как ответ на предложенный Пилатом вопрос был дан не тотчас же, а спустя некоторое время, когда Пилат вторично обратился к народу. Надо поэтому полагать, что если народ и хотел просить за Варавву, то только потому, что не знал о предании Иисуса на суд синедриона и Пилата; узнав же от самого Пилата, что можно вместо Вараввы просить за Иисуса, народ призадумался.
В это самое время жена Пилата прислала сказать ему: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него.
Что именно видела во сне жена Пилата — неизвестно, но так как в то время весь Иерусалим говорил об Иисусе и всем известны были коварные замыслы синедриона, то весьма вероятно, что толки эти дошли и до жены Пилата, которая составила себе мнение о Нем как о Праведнике, и что мнение это еще более укрепилось в ней, когда она увидела о Нем страшный сон.
Между тем, пока Пилат был занят разговором со служителем, передававшим ему просьбу жены, первосвященники и прочие члены синедриона не дремали: они вмешались в толпу народа и стали возбуждать его против Иисуса; тут-то они дали волю своим злым языкам; на клеветы и клятвы не поскупились и, конечно, по-прежнему уверяли народ, что Иисус безбожник, грешник, заодно с диаволом, именем которого и творил чудеса. Толпа состояла преимущественно из иерусалимлян, преданных фарисеям и не любивших галилеян. Поэтому в такой толпе успех проискам синедриона почти был обеспечен. И возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить (Мф. 27, 20). Из этих слов Евангелиста (а Иисуса погубить) видно, что первосвященники со своими сподвижниками подстрекали народ не только просить об освобождении Вараввы, но еще требовать смерти Иисуса. Возбудив таким образом народ против Иисуса, приобретя себе в этой толпе сильного союзника, первосвященники и прочие члены синедриона с торжествующими лицами вновь подошли к Лифостротону.
Тогда Пилат вторично спросил толпу: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? — в один голос толпа закричала: Варавву (Мф. 27, 21).
Пилат никак не ожидал такого ответа. Смущенный неожиданным оборотом дела, он опять обратился к толпе: «Хорошо, я отпущу вам Варавву; но что же мне делать с Иисусом, называемым Христом?»
Опять непозволительная уступка со стороны судьи! Признавать Обвиняемого невиновным и тут же, вместо того, чтобы немедленно освободить Его, спрашивать у разнузданной толпы — что делать с Ним, то есть с Тем, Который ни в чем не повинен? Метаться так из стороны в сторону — значит обнаруживать свое бессилие, отсутствие твердых убеждений и желание подделаться под настроение толпы! Если на толпу можно действовать силой духа, заставляя ее подчиняться этой силе, то вместе с тем, обнаружение перед толпой своего бессилия доводит ее до безумной дерзости.
Чего же теперь мог ожидать Пилат, предложивший толпе произнести свой приговор над Иисусом Христом? — да будет распят (Мф. 27, 22), — неистово закричала толпа.
И теперь, вместо того, чтобы оправиться от первого смущения и проявить ту сильную римскую власть, какая ему вверена над народом иудейским, Пилат совсем растерялся. Судьей теперь стала толпа, а он ограничился ролью робкого защитника.
«Какое же зло сделал Он вам, что вы требуете позорной казни Его?» — спросил Пилат. Вместо прямого ответа на этот вопрос, толпа еще сильнее закричала: да будет распят.
Странный Пилат! Добивается, чтобы настроенная и озверелая толпа ответила ему, за что она требует казни Иисуса!
В третий раз он обращается к этой толпе: «Какое же зло сделал Он? я ничего достойного смерти не нашел в Нем и потому не могу согласиться на Его казнь. Если хотите, в угоду вам, я накажу Его, но смерти не предам».
Тут уже и первосвященники с прочими членами синедриона слились с толпой в один голос и с великим криком требовали, чтобы Иисус был распят. Крик был так силен, что заглушил голос Пилата. Правитель римский растерялся окончательно; к тому же он испугался, что дальнейшая настойчивость в защите Праведника может вызвать волнение народа, которое придется усмирять силой, и что озлобленные первосвященники могут донести на него кесарю, обвиняя его самого в том, что он вызвал это волнение неуместной защитой какого-то Галилейского Учителя. Под давлением этих чувств Пилат решил прекратить дальнейший спор с народом и удовлетворить его жажду крови обещанным уже бичеванием Невинного. Он все еще надеялся ограничиться одним истязанием Страдальца, все еще думал, что этой уступкой народной ярости он освободит Его от крестной смерти. Но, как оказалось, уступчивость только усиливала наглость и требовательность дикой толпы, руководимой первосвященниками, книжниками и фарисеями.
Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить Его.
Бичевание Иисуса
Бичевание, которому Пилат велел подвергнуть Иисуса в угоду синедриону и озверелой толпе народа, назначалось у римлян за тяжкие преступления, и притом большей частью для рабов. Бичи делались из веревок и ремней, и в концы их вделывались острые костяные и металлические палочки. Число ударов не определялось и зависело от числа бичующих воинов и их усердия. Истязание это было настолько мучительно и опасно для жизни бичуемого, что многие под бичами умирали. Такому-то наказанию Пилат велел подвергнуть Того, в Ком не находил никакой вины!
Выслушав приказ Пилата, воины отвели Иисуса внутрь двора и собрали для бичевания Его весь полк. Полк, или когорта, составляла десятую часть римского легиона и была численностью от 400 до 600 человек.
Евангелисты не приводят ужасных подробностей бичевания, так как они в то время римского владычества были достаточно известны всем. Воины сняли с Иисуса одежду и приступили к казни, составлявшей для них приятное развлечение. По обычаю бичуемого привязывали к столбу в наклонном положении, затем воины били по обнаженной спине его бичами; с первых же ударов тело разрывалось, и кровь обильно текла из ран. Иисус как Человек страдал от этой ужасной пытки, но ни стона, ни жалобы Его никто не услышал.
Жестокосердные воины, окончив бичевание, стали издеваться над Страдальцем. Поверх израненного тела они накинули военный плащ красного цвета, подобный тем плащам, какие надевали цари, императоры и высшие военные чины. Такие плащи были без рукавов, накидывались через плечо и застегивались так, что правая рука оставалась свободной. Иисуса, обвиняемого в присвоении царской власти, воины захотели одеть как бы по-царски, то есть в багряницу, украсить голову Его венцом и в руки дать скипетр. Надев царскую багряницу, они сплели из колючего кустарника (терна) венок и положили его на голову Иисуса, в руки же дали трость. Затем по очереди подходили к Нему, становились на колена в знак почтения, говорили: радуйся, Царь Иудейский! (Мф. 27, 29). Потом вынимали из рук Его трость и били ею Его по голове, отчего колючки терна глубже впивались в тело, и, наконец, в знак крайнего презрения, плевали Ему в лицо. И все эти издевательства и побои Христос перенес молча и, вероятно, молился за Своих мучителей.
Пока происходило бичевание Иисуса, весь синедрион и громадная толпа народа продолжали стоять у Лифостротона, так как первосвященники и старейшины решились добиваться смерти Иисуса во что бы то ни стало. В это время Пилат, вероятно, находился в своих внутренних покоях и слушал рассказ своей жены о ее страшном сне. Узнав, что синедрион и народ не расходятся, он вошел туда, где происходило бичевание, чтобы удостовериться, как приведено в исполнение его приказание. Увидев Иисуса, Пилат должен был ужаснуться. «Слишком поусердствовали жестокосердные воины! Но что делать дальше? — думал Пилат, — не показать ли Иисуса в таком виде Его озлобленным врагам? Неужели их злоба не насытится таким истязанием и осмеянием? Неужели они и после этого будут считать Его опасным и достойным смерти? Нет, дрогнут и их сердца, и они, наверное, удовлетворятся этим незаслуженным наказанием Праведника». — Так рассуждал язычник, не знавший Истинного Бога, не знавший данной евреям заповеди любить ближнего, как самого себя. Но, к сожалению, не так рассуждали служители Иеговы, с нетерпением ожидавшие выхода Пилата.
Наконец Пилат вышел и сказал: вот, я вывожу Его к вам, чтобы вы знали, что я не нахожу в Нем никакой вины.
В это время на Лифостротон вошел Христос, шедший за Пилатом, но несколько отставший от него. Он был в багрянице и терновом венце и имел вид истомленного, измученного, еле живого Человека. Колючки тернового венца впились в Его голову, и из этих ран струилась кровь; накинутая на Него багряница была покрыта кровавыми пятнами от ран Его истерзанного тела.
Вид Этого измученного, истерзанного Праведника так подействовал на Пилата, что он невольно воскликнул: се, Человек!
Се, Человек!
Этими двумя словами многое сказано: «Посмотрите на этого измученного в угоду вам Человека! Посмотрите на этого Праведника, ни в чем не повинного! Как Он страдает и как кротко смотрит на вас, жаждущих Его смерти! Неужели для вас и этого мало? Неужели только смерть Его насытит вашу ненависть к Нему? Неужели вы думаете, что Он способен возмутить народ и провозгласить Себя Царем Иудейским? Подумайте, какой Он Царь? Но не забывайте того, что и Он — Человек! И если в вас есть хоть капля человечности, то вы должны пожалеть Его, а не домогаться Его смерти».
Появление Христа и возглас Пилата, по-видимому, произвели впечатление на народ. Народ молчал. Одни лишь первосвященники и служители их закричали: распни, распни Его!
Пилат не ожидал проявления такой злобы и жажды крови от тех, которые кичились перед язычниками своей праведностью и близостью к Богу. Теряя терпение, он сказал им: «Если вы так упорно добиваетесь смерти Его, то возьмите Его и, если хотите, сами и распните а я повторяю вам, что не нахожу в Нем вины» (Ин. 19, 6).
Первосвященники до сих пор обвиняли Иисуса в государственном преступлении, в присвоении Себе царской власти; но так как это обвинение оказалось неудачным, то они и решили обвинять Его теперь в преступлении религиозном. Отвечая Пилату, они сказали: «Какое нам дело, что Он по вашим римским законам оказывается невиновным! мы имеем свой закон, и по закону нашему Он должен умереть, потому что выдавал Себя за Сына Божия».
По сказанию Евангелиста, Пилат, услышав это слово, то есть, что Иисус выдает Себя за Сына Божия, еще больше убоялся. Он, несомненно, слышал о совершенных Иисусом чудесах и через это мог составить себе мнение о Нем, как о Человеке выдающемся, особенном; к тому же жена его видела страшный сон о Нем, а тут сами первосвященники говорят, что Он сделал Себя Сыном Божиим (Ин. 19, 7). Пилат не знал Того Бога, о Котором говорили первосвященники, он поэтому не мог верить в Него; он, пожалуй, не верил и в своих языческих богов; но это самое неверие в своих богов невольно пробуждало в нем мысль о Неведомом Боге. Римляне относились с некоторым уважением к чужим религиям и из суеверного страха помещали статуи чужих богов в своем Пантеоне. Поэтому слова первосвященников произвели сильное впечатление на Пилата. Он подумал: а что, если подвергнутый им бичеванию Иисус в самом деле Сын какого-нибудь Бога или полубога? Не станет ли Отец мстить за Сына? Недаром же жена уже пострадала из-за Него во сне; как бы и самому не пострадать наяву? — Эти мысли, вероятно, толпились в голове Пилата; ему захотелось объясниться с Иисусом, но, конечно, не всенародно, не в присутствии Его врагов; и он пошел в преторию, позвав и Его с собой.
Вопрос Пилата: откуда ты?
Когда они остались наедине, Пилат спросил: откуда ты? то есть: «От кого Ты происходишь? От Бога ли или от людей, как и все?» Христос не ответил на этот вопрос. Он отдал Себя добровольно на суд, истязание и смерть как Человек, а не как Бог. И если первосвященники с книжниками и фарисеями не могли понять Его божественного происхождения, то мог ли вместить эту тайну совсем неподготовленный к тому язычник?
Желая, однако, добиться ответа, Пилат совершенно неуместно вздумал показать свою власть. Мне ли не отвечаешь? — сказал он, — разве не знаешь ли, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?
Иисус отвечал: ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; посему более греха на том, кто предал Меня тебе.
По поводу этого ответа Иоанн Златоуст говорит, что некоторые могут подумать, что если Пилату дано было свыше, то ни он, ни даже иудеи не подлежат никакой ответственности за то, что распяли Иисуса Христа; но такое мнение было бы неосновательно, потому что слово дано употреблено здесь вместо слова допущено, и потому сказанное Христом означает, что Пилат не мог бы проявить своей власти над Ним, если бы Бог не допустил его к этому; и если он проявит эту власть, то только потому, что Богу угодно будет допустить это (Свт. Иоанн Златоуст. Беседы на Евангелие от Иоанна. 84).
Но, чтобы Пилат не вообразил себя безответственным за проявление такой власти, Иисус тотчас же поясняет, что и он понесет ответственность за свои действия, но только эта ответственность будет меньше той, какая ожидает Иуду-предателя и весь синедрион.
Пилат остался в недоумении. Кто же перед ним? Сын Божий или нет? Ответа не было; между тем Подвергнутый им жестокому бичеванию говорит о каком-то грехе, об ответственности, как бы угрожая этой ответственностью, если он согласится на требование первосвященников. Как тут быть? «Нет, лучше спасти Его», — так решил Пилат и, по выражению Евангелиста, с этого времени искал отпустить Его (Ин. 19, 12), то есть придумывал повод или выжидал случая, чтобы отпустить Иисуса.
Но, пока он объяснялся с Иисусом в претории, первосвященники и прочие члены синедриона успели опять подействовать на толпу, изменившую им, не поддержавшую их, когда Пилат, указывая на Христа, сказал: Се, Человек! (Ин. 19, 5). Этим же временем они могли воспользоваться и для совещаний, в каком направлении поддерживать дальнейшие обвинения. Если, решили они, Пилат не придаст никакого значения тому, что Сей Человек выдавал Себя за Сына Божия, то будем опять обвинять Его в присвоении царской власти, да припугнем самого Пилата, что он плохо защищает права своего кесаря, если не обращает внимания на появление лже-царей. С таким решением они вновь подошли к Лифостротону, как только появился из претории Пилат.
Что именно сказал теперь Пилат синедриону и народу. Евангелист не поясняет, но так как Пилат искал отпустить (Ин. 19, 12) Иисуса, то надо полагать, что он опять, но еще с большим убеждением, объявил, что не находит никакой вины в Нем и что если синедрион считает Его виновным в наименовании Себя Сыном Божиим, то Он за это уже достаточно наказан, и было бы крайне несправедливо подвергать Его другому наказанию.
Видя упорное желание Пилата освободить Христа, первосвященники надменно заметили ему: «Если ты отпустишь Его, то этим докажешь, что ты не друг кесарю (Ин. 19, 12); ты должен знать, что всякий, присваивающий себе царскую власть в пределах владычества кесаря, считается противником кесаря, а ты берешь Такого Противника под свою защиту и хочешь освободить Его от заслуженной Им казни? Поступай, как знаешь, но помни, что, освободив Сего Человека, именующего Себя Царем, ты сам станешь противником кесарю!»
Первосвященников поддержали и прочие иудеи, разом закричавшие: если отпустишь Его, ты не друг кесарю.
Как громом поразили Пилата эти слова и этот зловещий крик. Он понял, что враги Христа готовы перенести это дело в Рим, на суд самого кесаря, и он, Пилат, должен будет оправдываться по обвинению в государственном преступлении. Положим, можно было бы и оправдаться, если бы кесарем был кто иной, а не подозрительный и злой Тиверий; к тому же эти кровожадные враги Иисуса дошли до такой степени озлобления, что способны подстрекнуть народ к возмущению против него, представителя власти кесаря, а затем обвинить во всем его же, и осудит его кесарь за то, что он своим неуместным для римлянина мягкосердечием раздражил народ и довел его до открытого восстания. Так, вероятно, рассуждал Пилат, поставленный в довольно щекотливое положение неожиданным оборотом дела. Несомненно, что он хотел по-своему быть справедливым, правосудным судьей в деле Иисуса, но вместе с тем не имел ни малейшего желания ради правосудия поступаться своим благополучием, не хотел навлекать на себя гнев кесаря. Себялюбие превозмогло, и он решился подчиниться явно бессовестным требованиям.
Приказав ввести Иисуса, Пилат сел на судейское место. Водворилась тишина, все ожидали, что он сейчас объявит свой приговор. Сообщая об этом, Евангелист Иоанн поясняет, что это было в пятницу перед пасхой, и был час шестый (Ин. 19, 14). Шестой час еврейского исчисления соответствует нашему двенадцатому часу; но так как Евангелисты Матфей, Марк и Лука свидетельствуют, что, когда Иисус был уже распят, от часа шестого до девятого была тьма, то надо полагать, что Евангелист Иоанн, писавший свое Евангелие не для евреев, исчислял часы дня по способу римскому, то есть с полуночи, как и мы теперь исчисляем. Поэтому следует признать, что Пилат сел на судейское место около шести часов утра (подробности см. в приложении 2-м).
Се, Царь ваш!
Когда ввели Иисуса, Пилат, указав на Него, сказал: се, Царь ваш! (Ин. 19, 14). Что хотел он выразить этим возгласом? Хотя Евангелист и не дает ответа на этот вопрос, но надо полагать, что Пилат и тут еще пытался освободить Иисуса от казни, и что, указывая на Него, как на Царя Иудейского, он как бы так говорил: «Вы обвиняете этого Человека в присвоении царской власти, в наименовании Себя Царем Иудейским; вы считаете Его из-за этого врагом кесаря, намеревающимся лишить его власти над вами; вы и меня называете недругом кесаря за то, что я не соглашаюсь с вами; но посмотрите же сами на Него, неужели Он может быть опасен могущественному кесарю? Ведь только вы и считаете Его опасным; и если вы правы в этом, значит, Он действительно Царь ваш!»
Тут голос Пилата был заглушён неистовым криком: возьми, возьми, распни Его!
«Как? Распять вашего Царя?» — спросил Пилат. Нет у нас царя, кроме кесаря (Ин. 19, 15), — отвечали первосвященники.
Было время, когда первосвященники говорили: «Нет у нас иного Царя, кроме Бога». Да и теперь ни Анан, ни Каиафа не могли отвергать того, что все евреи ждут такого Мессию, который должен восстановить самостоятельное царство иудейское; если они сами, как саддукеи, относились равнодушно к религии и не верили ни в будущую жизнь, ни в воздаяние за грехи земной жизни, то должны же были понимать, что народ, именем которого они говорили, с нетерпением ждал своего Царя. Но все это они забыли теперь и произнесли над народом еврейским вечный приговор: никогда не иметь иного царя, кроме кесаря, то есть вечно быть в изгнании, всегда подчиняться царям тех народов, среди которых евреям придется проживать, вечно повторять: нет у нас царя, кроме кесаря!
Пилат убедился теперь, что враги Христовы не пойдут ни на какие соглашения; все средства к миролюбивому окончанию дела исчерпаны, ничто не помогло. Откладывать дальше разбор дела значило еще более усиливать смятение народа, и без того уже достаточно возбужденного своими вождями. Надо было скорее кончить, надо было, наконец, произнести приговор. Но какой? Оправдать и освободить Иисуса — значит навлечь лично на себя обвинение в государственном преступлении; но и осудить на смерть тоже нельзя, так как это было бы явной несправедливостью. И вот, по некотором размышлении, Пилат придумал такой лукавый исход: лично не произносить обвинительного приговора и не присуждать Невинного к смерти, но вместе с тем и не препятствовать первосвященникам привести в исполнение поставленный синедрионом смертный приговор. Приняв такое решение, он захотел еще раз всенародно объявить, что не находит никакой вины в Иисусе, но так как толпа народа была слишком велика и слова Пилата не могли быть расслышаны стоящими в отдалении от него, то он воспользовался установившимся среди евреев обычаем без слов выражать свою непричастность к делу.
Умывание рук Пилатом
По закону Моисея (Втор. 21, 1—9), если найден будет неизвестно кем убитый, то старейшины ближайшего города должны над трупом нарочно для этого убитой телицы омыть руки свои и сказать: руки наши не пролили крови сей, и глаза наши не видели; очисти народ Твой, Израиля, который Ты, Господи, освободил... и не вмени народу Твоему, Израилю, невинной крови. И они очистятся от крови (Втор. 21, 7—8). Это исключительное повеление закона применялось и к другим случаям, и таким образом установился фарисейски-лицемерный обычай: формальным омовением рук успокаивать свою совесть и уверять людей, что руки их чисты, не участвовали в совершении преступления или какого-либо гнусного дела, а, следовательно, и весь человек непричастен к делу. Руки? Да разве только руками совершаются преступления?
Жалкий Пилат хотел укрыться этим обычаем, оправдаться им! Он всенародно омывает руки свои и говорит: «Я невиновен буду в пролитии крови Праведника Сего; вы домогаетесь Его смерти, вам же и отвечать за нее; смотрите же! Не я, а вы виновны будете!»
Первосвященники крикнули: кровь Его на нас и на детях наших (Мф. 27, 25). Многотысячная толпа подхватила этот возглас, и прогремело перекатами страшное проклятие, призываемое народом на себя. Кровь Его на нас и на детях наших — неистово кричала озверелая толпа, забывшая, что требует крови Того, Кого пять дней назад величала Сыном Давидовым и встречала победными криками: «Осанна!»
Предание Пилатом Иисуса во власть синедриона
Тогда (как свидетельствует Евангелист Лука) Пилат решил быть по прошению их, и отпустил им посаженного за возмущение и убийство в темницу (Варавву), которого они просили; а Иисуса предал в их волю.
Так свершился суд людской над Божественной Правдой. Греховный мир, погрязший во зле, не мог перенести этой правды и восстал на Нее; и в этом восстании проявилась отчаянная борьба зла за удержание своего векового господства над людьми. И если зло не в силах победить Божественную Правду, то все-таки в этой ожесточенной борьбе Глашатай Правды, как Человек, должен был быть не побежден, нет, а умерщвлен. Смерть Его предвидели и предвещали вдохновленные Богом Пророки. Даже лучшие люди из язычников понимали, что против Правды, если она когда-либо осуществится в Человеке, ополчится почти весь мир людской; так, например, греческий мудрец Платон за триста лет до явления Христа говорил, что если когда-нибудь явится на земле Праведник, то Его будут бичевать, мучить, свяжут и, после всевозможных поруганий, пригвоздят на столбе. И в этой смерти Вестника Божественной Правды зло дерзало торжествовать свою победу; но оно ошиблось: смерть эта и победила зло! Только после смерти и Воскресения Христа люди поняли, хотя не все и не сразу, что они восстали против Самого Бога; сознав это, они познали волю Божию и подчинились ей; они поняли, что, страдая и умирая на Кресте, Христос Сам добровольно, согласно с волей Отца, принес Себя в Жертву за грехи человечества и что Жертва эта стала для них искупительной.
О суде над Иисусом Пилат донес Тиверию, как о том свидетельствуют Иустин Философ и Тертулиан; Тиверий так был поражен этим донесением, что предложил Сенату включить Иисуса Христа в число римских богов; Сенат не согласился с этим, и Тиверий ограничился приказом не преследовать христиан.
Смерть Пилата
Пилат окончил жизнь самоубийством, но подражатели его живы даже и до сего дня.
Подражатели его
Архиепископ Иннокентий в своем громоносном слове в Великую Пятницу перед плащаницей призывал всех общественных деятелей стать у Гроба Христа и дать отчет, и, обращаясь к судьям, сказал: «Властелин судьбы ближних, кому дано право вязать и решить, стань у Гроба сего и дай отчет! И ты не имеешь никакой власти, если бы не было дано тебе свыше; и ты творишь суд Божий. Помнишь ли это и со страхом ли Божиим держишь весы правды? Чтоб ты не страшился за истину потерять, в случае нужды, имя друга кесарева, приязнь сильных земли, Голгофский Страдалец приобрел для тебя имя друга Божия; чтобы ты всегда умел отличать невинность от преступления, слабость от злонамеренности, Он, в помощь мерцанию твоей совести, придал светильник слова Своего. Пользуешься ли ты сим средством во благо ближних и твердо ли идешь путем закона и долга? Если ты не зришь на лица, побораешь по истине, как бы она ни была презрена другими; если твой Лифостротон не омыт ни кровью, ни слезами неправедно осужденных, то приступи к будущему Судии своему и Господу, лобызай язвы Его и вдыхай из них новую силу к побеждению лжи и лукавства, к сражению с искушениями и соблазнами, к священнодействию правды. Там, на всемирном Суде, и ты станешь одесную, примешь милость и будешь увенчан венцом правды. Но если ты, имея власть пустить невинного и зная невинность его, тем не менее готов предать его в руки врагов, чтобы не оскорбить их гордости; если, вместо суда и защиты невинности, ты глумишься над ее несчастьями и заставляешь ее влачиться из одного судилища в другое; если твоя правда состоит только в омовении рук пред народом, — то удались от Гроба сего! Твое место не здесь, а в претории Пилата!» (Сочинения архиепископа Иннокентия. 2-е изд. Вольфа. 9, С. 234).
