Письмо профессора Ганса Эренберга прот. С. Булгакову о православии и протестантизме и ответ прот. С. Булгакова / Ганс Эренберг.— 1926.— № 5 (октябрь-ноябрь).— С. 87

Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.

Письмо профессора Ганса Эренберга прот. С. Булгакову о православии и протестантизме и ответ прот. С. Булгакова / Путь.— 1926.— № 5 (октябрь-ноябрь).— С. 87—92.

Многоуважаемый собрат по священнослужению!

Христиане различных вероисповеданий имеют прискорбный обычай, когда они взаимно сравнивают свои внутренние устройства и соревнуются в силах и способностях — приходят к благоприятному заключению о себе и неблагоприятному о других. Хорошо еще, когда к делу относятся серьезно, тогда как обычно даже и этого не делают, и, не оказывая другим ни малейшего внимания, довольствуются самопрославлением. Для большинства христиан — христианство других братских вероисповеданий представляет из себя terra incognita и это относится не только к просто образованным людям, но даже и к богословам. В то время как эти последние перебирают все религии земного шара — они без внимания проходят мимо своих, пусть враждебных им, но все же братьев по вере, что же касается до евреев — то о них и говорить не приходится. Вследствие этого взаимное знание друг друга весьма слабо среди самого христианского миpa — невежество же от незнания, наоборот, необычайно велико. Мне иногда казалось, что несказанно трудно должно быть вжиться в родственную и в то же время чуждую сущность. Оно и в действительности бесконечно трудно — по двум причинам: во-первых, потому, что постоянно наталкиваешься на нечто близко знакомое, но требующее вместе с тем иного подхода и, попадая на скользкий путь сравнения с собственными пышностями — срываешься с него; во-вторых, потому что сравнительно легко вжиться в чуждый духовный уклад и незнакомую внутреннюю жизнь — при том не рискуя объективностью. В отношении к какому-нибудь идолопоклоннику или же даже буддисту я не легко впаду в искушение самолюбования и «отдавания ceбе должного», иной вопрос, если дело коснется веры, которая, подобно моей, коренится в Библии. Чрезвычайно трудно также отделить заслуживающее любви от не заслуживающего ее, коль скоро идет речь о собственной церковности, тоже самое, впрочем, как и при патриотическом подходе к собственной народности. За радостью о своей церкви и за любовью к ней нередко скрываются духовное фарисейство и личное самопревозношение.

С ними же всегда связаны oкостенение религиозной жизни, оскудение, вялость и слабость веры. И вот почему каждой обособленной церкви грозят именно эти опасности: уже одно существование наряду с ней другой церкви, хотя бы и второстепенной — разнуздывает злые

______________________

*) Профессору и пастору Г. Эренбергу принадлежит заслуга издания двух томов «Oesteiches christentum», в котором он познакомил немцев с русской религиозной мыслью. Ему также принадлежат очень сочувственные православию статьи. Ред.

страсти и замутняет источник высоких и благородных чувств благочестия. Истинного и подлинного благочестия не может быть, пока все мы христиане не будем одной веры. Мы еще терпим кое-как существование язычества, но верующие в Откровение Божие и Библию не могут мириться со множественностью церквей. И все же — устранить ее — мы не в силах; ни к чему бы не привело, если кто и отрешился от своего исповедания: он только попал бы в другое, столь же обособленное, хотя бы оно и называло себя сверхъисповедным. Поэтому каждый из нас должен стремиться стать выше вероисповедания, не выходя однако из него, а, наоборот, вливая в него всю полноту сверхконфессиональности. Для этого богословию нужно такое учение о вероисповеданиях, о котором можно было бы сказать, что оно действительно христианское. Но возможно ли это — пока сравнение лишь односторонне? Потому-то я и пишу Вам и прошу Вас отозваться на мое письмо, дабы избежать такой односторонности, ведь только обоюдное сравнение действительно. Пока не выскажутся обе сравниваемые стороны — выводы диктуются лишь одной, а это не по-христиански, а кроме того — ни к чему.

Возможно, что условия для такого сравнения для нас обоих особо благоприятны. Моей книгой о «Восточном Христианстве» я кажется, слишком подверг себя подозрениям в односторонности и чрезмерном сочувствии к Вашей церкви в протестантских кругах, чтобы я рисковал встретить упрек из кругов Вашей церкви в предвзятом отношении к моим собственным верованиям. Вы же и Ваши единомышленники с другой стороны проявляете, насколько я Вас знаю, такую беспристрастность в интерконфессиональных вопросах, что мне кажется, мы можем иметь основания надеяться на успех.

К этому меня побуждает еще одна особая причина. Как это Вам, конечно, достоверно известно, на территории Вашей собственной церкви не только имеются рассадники евангелического учения, но ведется также и широкая пропаганда, которая за последнее время пользуется значительным успехом.

Штундистское движение Вам знакомо и мне было бы чрезвычайно ценно узнать, что Вы собственно о нем думаете. Только тогда я мог бы полностью уяснить себе Ваше отношение к евангелическому христианству, т. к. о какой-либо церкви всегда судишь несколько иначе, наблюдая ее у себя или встречаясь с ней на чужбине. Поэтому, например, я боюсь, не объясняется ли та сравнительная терпимость, с которой у нас обычно относятся к Вашей церкви, главным образом тем, что в Германии у нее приверженцев нет и что пропаганды она не ведет. У Вас же наблюдается обратное. —Конечно можно очень различно оценивать церковь, смотря по тому — идет ли речь о ее внутренних ценностях или о значении ведомой ею пропаганды, перед нами же встает вопрос, как о том, так и о другом.

Итак, предполагая, что тема об евангелической церкви, хотя бы в форме штундизма, точнее пиэтизма — является для Вас острой, я думаю, что могу, даже должен и духовно поставить вопрос в широчайшей его форме, а именно — о взаимоотношении наших церквей. Так как по отношению к Римско-католической церкви, исторически стоящей между нами, мы оба не имеем настоящей возможности сравнения, во-первых, потому, что она не приняла бы в нем достаточно серьезного участия, а во-вторых, от того, что в данном случае в этом нет и никакой необходимости, то, несмотря на ее значительность, единство и цельность, ее следовало бы оставить в стороне. Для меня же важно побеседовать с Вами о «благочестии».

Благочестие бывает индивидуальное и совокупное: благочестие отдельных лиц и всего народа. Перед нами два вида благочестия, Ваш православный, и наш пиэтический. Существует у нас и допиэтическое благочестие, но распространяться о нем не стоит, т. к. оно не имеет большого значения, будучи лишено действенной силы, передающейся от человека к человеку. Только в форме пиэтизма протестантизм перестал быть исключительно протестующим и занял самостоятельное положение. — Беда лишь в том, что это пиэтическое благочестие весьма односторонне (как вы это можете заметить у штундистов, хотя я не знаю — вполне ли походят pyccкиe штундисты на немецких) и поэтому сделалось партийным делом, на которое я сам, не будучи штундистом, стараюсь глядеть по возможности с непартийной точки зрения.

Коротко говоря, православное благо-

честие представляется мне церковным, благочестие же пиэтистское — внецерковным и поэтому индивидуальным; и это приводит меня опять обратно к первоначальному противопоставлению.

Христианство должно было сначала сделаться Церковью, т. е. принять материальную — иначе сказать — политическую форму и создать собственную духовность; форма эта — иерархия, духовность — догмат. На иерархии и на догмате зиждется православное благочестие, благочестие же пиэтистов основано на одной лишь Библии. Что это значит? Разумеется Библия и у Вас занимает известное место, но только как священная книга, а не входя в благочестие как непосредственное его содержание, — в этом она не отличается от иконы; все же Библия налицо, т. к. без нее не было бы ни иерархии, ни догмата, в то время как эти последние суть продукты, если так можно выразиться, веры в Библию: таким образом Библия стоит за иерархией и догматом, но благочестие об этом не знает, хотя бы даже и знало...

У нас же — историческое мы здесь оставляем в стороне — наоборот: реформация устранила иерархию и, хотя это открыто и не признается, устранила и догмат — чтобы расчистить путь к Библии; это ей удалось и пиэтизм неумолим в этом отношении. Вследствие этого Библия, стоящая у Вас как бы на заднем плане — в пиэтизме стоит впереди всего, не имея за собой уже ничего. Все благочестие пиэтизма лежит, таким образом, в одной плоскости, что делает его непривлекательным я хотел бы в дальнейшем еще вернуться к этому, и как-то чуждым во многих его проявлениях, — и тем не менее они имеют — Библию!

Передо мной становится теперь вопрос: можно ли сохранить Библию так, чтобы она служила не одним лишь фоном, а благочестие сохранило бы ту двойственность, без которой оно осуждено на вырождение?

Чтобы ближе подступить к этому вопросу, я подымаю вопрос о народе, т. к., как это сейчас выяснится, он ему тождественен. Нельзя без оговорок сказать, что церковь и народ, церковь как учреждение — одно и то же: можно смело говорить обратное, т. е. что они никогда в сущности не одно и то же, хотя бы и должны были слиться в одно, — протестантизм и возводит эту мечту в мнимую действительность. Если вычеркнуть церковь — останется церковный народ. Наша церковь состоит лишь из собирающегося в церкви народа, вследствие чего верования молящихся стали на место вероучения. Наша церковь не народная церковь — она народ, но не тот народ, о котором говорят так называемые народники: все это иллюзии или паганизмы; — народ — совокупность верующих. Поэтому оппозиция, в этом и весь смысл либерализма, — и пошла у нас сверху вниз против внизу стоящей иерархии (движение пасторов). Таким образом мы имеем обратную церковную социологию — церковь наша управляется снизу. Народ, церковный народ управляет вопреки суперинтендантам и владетельным епископам, которые хоть и управляли, но per nefas. Вы же, как Достоевский это так ярко выразил, задаетесь всегда вопросом: как подойти к народу? Церковный народ у Вас хоть и налицо, но не церковь на нем зиждется, а он зиждился на церкви.

Этим можно объяснить и то, что штундизм имел у Вас успех, преимущественно среди народа. Я слышал в кругах «Свет Востока», что образованные русские люди при возвращении к вере всегда обращаются к православию, мало же образованные — к штунде. И этот успех вызывается Библией, вероятно, лишь ею одной, а потому является делом весьма серьезным, тем более, что речь идет не об какой-либо одной из мелких русских сект.

На этот раз я ограничиваюсь вопросом о месте занимаемом народом в церковной жизни, из которого в дальнейшем и вытечет вопрос о благочестии. Последний является главной моей целью, но подойти к нему нельзя, не занявшись предварительно первым вопросом. Пожалуйста, сообщите мне Ваше мнение о нем, которое мне будет крайне ценно, а тогда я мог бы позволить себе продолжить наши сравнения.

Ганс Эренберг.

ДОРОГОЙ СОБРАТ О ГОСПОДЕ НАШЕМ ИИСУСЕ ХРИСТЕ

ПРОФЕССОР EHRENBERG!

Ваше братское письмо является для меня одним из отрадных симптомов растущего во всем христианском мире стремления к единению, которое невозможно без взаимного познания и понимания. Это есть, конечно, дело нелегкое. Оно требует от участников, с одной стороны, личной церковной твердости, потому что не для любезностей или компромиссов должны вестись такие разговоры, но ради познания неумолимой и непреклонной истины, но, с другой стороны, для этого требуется и особая духовная гибкость и, я бы сказал, известная культура не только ума, но и сердца. Наша встреча с вами произошла на доброй почве: вы являетесь носителем нужной и важной миссии, — ознакомления протестантского миpa с русской религиозной мыслью чрез издание сборников «Das Oestliche Christenuthum» и через другие Ваши подобные замыслы. Бог делает дела свои чрез скудельные сосуды, но и сейчас можно видеть, насколько смысл этого сближения и духовных встреч, которые ныне совершаются, превышает нашу личную малость и имеет прямо церковно-историческое значение. И для этого дела нужно много терпения и любви, той любви, которая «все покрывает, всему верит, всего надеется, не радуется неправде, но радуется истине» (Кор. 13: 7, 6), коротко сказать, любви церковной, которая возможна и в отношении к тем, кто не принадлежит к Церкви, по крайней мере, видимой и видимо.

В ответ на Ваши вопросы я выскажу лишь несколько своих мыслей, притом афористически. В общем и целом фактически Вы правы: библеизм, особая насыщенность Библией, жизнь в ней, есть свойство — готов сказать: даже преимущество — протестантского миpa, в равной мере как англосаксонского, так и германского. Одна из причин этому в том, что вне библеизма у протестантизма ничего уже не остается такого что он мог бы считать своим и что не разлагалось бы у всех на глазах от едких кислот «протеста» и критики (я уже не буду касаться вопроса, в какой мере правомерно и само это принятие Библии и вне Церкви не разлагается ли она сама). Православию же, Вы также правы, библеизм quand meme несвойственен, ибо оно и вообще не есть религия книги, но некоего непрерывного тайно — и священно действия. В нее входит и Библия, но не как книга, а как факт мистериального опыта: Библия — преимущественно Евангелия и Новый Завет, менее — Ветхий — суть части богослужения, которое есть богодейство; и здесь есть больше, чем чтение, но само читаемое событие. Евангелие не только читается, но живет, происходит в Церкви. Этим, несомненно, полагается граница чистому библеизму непреходимая. Но, конечно, Библия остается и как книга, поскольку она входит в общий состав предания; наряду с многим другим: богослужебными текстами, святоотеческой письменностью, хотя, разумеется, она царит и должна царить над ними, как Слово Божие по преимуществу. Правда в жизни библеизм в Православии осуществляет

ся недостаточно просто в силу малой церковной культурности православных. Однако у святых подвижников, и даже просто благочестивых клириков и мирян (в этом отношении между ними нет отличия) Вы встретите глубокое знание и проникновение в Библию. Однако же Православие так богато, многомотивно и сложно, что, вообще говоря, человеческих сил хватает на него менее, нежели на простой и однострунный, но в простоте своей честный и верный протестантизм с его библеизмом. Дары различны и служения различны. И растерявшим многие церковные дары, Бог дал одно духовное сокровище — любовь к Слову Божию, и я должен без колебания и с радостью любви церковной признать, что в этой любви к Слову Божию, — помимо всей той односторонности и предвзятости, которые родились из «протеста» — протестантизм церковен, и готов сказать, православен, и от него может учиться и фактически учится и Православие, конечно, не как Церковь вселенская, но в исторических путях своих. В библеизме заключается мировое церковное значение протестантизма. Однако это однажды уже сделано в истории, и всякое новое повторение только умножает церковные яды протестантизма и является порождением глубочайшей духовной реакции. Таково отношение Православия к протестантской («евангелической») миссии среди православных, которые рассматриваются при этом в качестве язычников. Исторически реформация имела не только известное оправдание, но даже и обоснование в крайностях папизма: яды реформации, «протест», это— изнанка католицизма, реформаторы спасали христианскую свободу от рабства, хотя - увы! — дорогой, чрезмерной ценою. Но теперь реформации надо самой избавляться от протестантизма возвращением в Церковь, с обретенными и утвержденными своими ценностями, но не продолжать разрушение Церкви.*) Все свои подлинные ценности протестантизм мог бы найти в Православии и здесь сохранить и утвердить свой библеизм. Это был бы новый спектр в плероме Православия, а «пиэтизм» в целях личного благочестия, упразднился бы за ненадобностью, заменившись просто церковностью. Что же касается русского протестантизма или штудтизма, то мы рассматриваем его, как движение не столько библейское, сколько антицерковное. Острая ненависть к Церкви, которая даже не почитается за христианство — воодушевляет этих ослепленных людей. Это не библеизм, но протестантизм в самом худом смысле. Я не отрицаю человеческих добродетелей, известной религиозной приподнятости и возбужденности сектантов, того, что вы в них называете «тетизмом», но то в действительности является часто экзальтацией, часто же ложным воодушевлением, «прелестью». Библеизм есть лишь внешнее обличие, я бы сказал форма, opyдие и предлог для церкве-ненавистничества. В таком виде штундизм —даже не христианство, каковым все же не переставала быть реформация, это — другая религия, которая рядом переходных форм сближается с еще более рационалистическими сектами и переходит просто в человеколюбие и социализм. Не библеизм, но нечувствие таинств и нечестие к Богоматери их воодушевляет. Библия в таких руках становится — страшно сказать — мертвою и мертвящею, ибо буква убивает, дух животворит. Штундисты, в большинстве случаев, знают Библию лучше чем даже профессиональные богословы, но знают ее мертвым, фарисейским знанием, без внутреннего понимания. Обычно у сектантов нет той общей духовной культуры, которая есть minimum для протестантского библеизма, но в то же время есть кичливость мнимой простоты, которую они приравнивают первохристианству.

Здесь есть прямая аналогия с пролетарским классовым надмением. Штундизм есть порождение человеческой гордости и невыносимым фарисейством веет от вождей его. Таково мое прямое и искреннее слово о штундизме. Я, разумеется, не буду отрицать бесчисленных грехов и слабостей исторических представителей Православия, но это никогда не должно быть основанием для церковной самодельщины и хулы на Церковь, Богоматерь, святых, таинства. Библеизм в руках штунды антицерковен и не только в том смысле, что Библия здесь изъемлется из церковного контекста, но и прямо противополагается всему преданию Церкви. И в этом смысле, повторяю, протестантская миссия враждебна Церкви. Протестантизм должен не распространяться, как протестантизм, но изживать

______________________

*) Это движение уже начинается, и одним из отрадных симптомов является издание Una Sancta.

себя. Лишь в среде неверных, где он приносит слово Божие, он зажигает в сердцах свет боговедения. В Православии есть достаточно места для библеизма, ему нужен свой библеизм, оно может на почве его братски сближаться с протестантским миром, но лишь настолько, насколько это есть подлинный библеизм, но не протестантизм под предлогом библеизма. Штундизм же есть именно протестантизм и лишь вследствие того и для того — библеизм. Индивидуально это может быть иначе, но в целом, вероучительно, это так. Потому, между прочим, из штундизма обычно нет возврата к Церкви, душа до такой степени вывихивается, что нарушается весь ее строй. Поэтому тот библеизм, который приносится русским протестантизмом, не идет ни на какую службу Церкви, и «евангелическое» христианство есть даже и не реформация, которая не нужна и неуместна в Православии, но только протестантизм, как выявление церковного разложения, усиленного бедствиями русской церкви. Известному типу русской души свойственно соединение вовсе неправославного рационализма и при этом горделивого упрямства, на почве чего и развивается штундизм. Пример — Толстой, и в этом смысле Толстой народен, но и духовно бесплоден. Подобная «евангелизация» России приносит глубокий вред всему христианскому миpy, — это исторический протестантизм должен, наконец, понять. Православный же библеизм, тот, которого не видят и не знают со стороны, в своем чистом виде, растворен со всей жизнью Церкви, с богослужением, кругом церковным, иконографией, даже бытом. Православная жизнь сама есть живая Библия. И тем не менее я готов признать, не видя в том противоречия, что мы, православные, — не Православие, но именно православные, — нуждаемся в том, чтобы больше знать и любить Библию, и это есть для нас дело церковного разума и требование возраста, (хотя в этом нисколько не помогает и не содействует штунда). Польза и влияние исторического протестантства здесь может быть — и даже есть — иная, скорее научно-просветительная, и лишь чрез это религиозная, нежели прямо миссионерствующая. Мы примем от вас Библию в критическом и общедоступном издании, с разными научными комментариями, но отвергнем всякую «евангелизацию», отторгающую от Церкви, как некогда протестантизм оторвал от католической церкви реформацию. В этом отношении к протестантизму православие и католичество не различаются.

Народ в Церкви или народ церковный? Боюсь, что в самой постановке этого вопроса борются, с одной стороны, католичество, которое, как диалектический момент, и доселе не преодолено протестантизмом, а с другой — «новейшая «демократия». Мы имеем Хомякова с его учением, которое есть существенно православное, о народе церковном, как теле Церкви, хранящем истину. Иерархия у нас иногда впадает в католическое преувеличение своего значения, устанавливающее в православии чисто католическое разделение на Церковь учащую и повинующуюся. Но православие содержит высокое, хотя м. б. недостаточно выявленное учение о значении мирян в церкви в единении с пастырями, под водительством епископата. Но миряне не есть лишь объект пассивной покорности. В бурные и трудные времена народ церковный выносит на своих плечах бремя церковного водительства, так это есть теперь в России в борьбе с живоцерковством, и так это — потенциально — есть всегда. Разумеется, народ церковный может заболевать и часто болеет демократиею, также как клир — католическим клерикализмом. Но православная норма, имманентная природе Церкви, есть именно церковный народ, пасомый, но не ведомый пастырями. Я всегда опасаюсь народничества в Церкви, которым вообще болеет наша интеллигенция, но которым болеет и протестантизм, не изживший еще оппозиции католическому учению. Вернее сказать, что в Церкви нет народа, но есть миряне и пастыри, и осуществлять фактически внутренне данную и заданную Православием норму есть всегда творческая задача. Дух Православия есть не рабство, а свобода сынов Божиих. И здесь опять протестантство может погрузиться в лоно Православия своим церковным народолюбием, поскольку оно не становится анти-иерархизмом, разрушающим Церковь, т. е. не иссыхает в песках «протеста».

Вот те немногие и предварительные мысли, которые мне хочется высказать не столько в ответ, сколько по поводу Вашего письма.

Преданный Вам прот. С. Булгаков.