Бенцианов М. Каширская десятня 1556 г.: к вопросу о становлении «служилого города» в Русском государстве // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. - 2011. №1.

В Описи А №

Десятни выступают в качестве одного из наиболее важных источников по истории «служилого города» Русского государства XVI–XVII вв., в которых содержится широкий круг информации о военно-служилой иерархии, величине поместного оклада, денежном жаловании и «посылках» служилых людей по отечеству. Именно десятни служили в качественаиболее авторитетного и признаваемого московским правительством документа, подтверждающего «честное» происхождение в различных судебных спорах. Соответственно, именно повсеместное распространение десятен выступает в качестве одного из наиболее четких критериев окончания процесса формирования уездных корпораций — «служилого города». В этой связи большое значение приобретает вопрос о структуре и времени появления первых десятен, как делопроизводственных источников, а также вопрос об особенностях их трансформации в процессе последующего развития.

К сожалению, подавляющее большинство десятен, дошедших до нашего времени, начинает свой отсчет уже с конца XVI в., представляя собой к этому времени вполне сформировавшийся тип делопроизводственной документации. Свидетельства же, приводимые в «Записках о Московии» Сигизмунда Герберштейна («Каждые два или три года государь производит набор по областям и переписывает детей боярских с целью узнать их число и сколько у каждого лошадей и слуг»), не дают сколько-нибудь полного представления о структуре и принципах комплектации «служилого города» первой половины XVI в.^[1].

Тем не менее, существует вполне реальная возможность восполнить этот пробел на основе ретроспективного анализа текстов ранних десятен с привлечением составленного в XVIII в. комплекса справочно-генеалогических документов Канцелярии Разрядно-Сенатского архива: выписки и алфавиты (полистные макеты) десятен. Сопоставление этих материалов с другими источниками XVI в., в первую очередь, писцовыми книгами, Тысячной книгой и Дворовой тетрадью, в ряде случаев позволяет достаточно точно восстановить исходную структуру десятен.

Наиболее плодотворными оказываются результаты такого подхода применительно к каширской десятне 1556 г. «смотру» бояр князя Д. И. Курлятева, Д. Р. Юрьева и дьяка Д. Ф. Вылузги, наиболее ранней из дошедшего до нашего времени комплекса десятен. Ее текст по неизвестной копии был опубликован Н. В. Шапошниковым в начале прошлого века и неоднократно привлекал к себе внимание исследователей^[2]. Несмотря на ряд критических замечаний, высказанных относительно полноты опубликованного источника, принципиальное соответствие публикации первоначальному тексту каширской десятни 1556 г. было доказано М. Г. Кротовым на основе его сопоставления с полистным алфавитом из Канцелярии Разрядно-Сенатского архива. Незначительные сокращения коснулись только последних листов, где были записаны новики, принятые на службу. Сама же структура каширской десятни 1556 г. была передана в списке Н. В. Шапошникова верно^[3].

Сопоставление десятни 1556 г. с именами «каширян», погибших во время взятия Казани в 1553 г., актовыми источниками, материалами Тысячной книги и Дворовой тетради, показывает, что этот документ в достаточно полном объеме передает состав каширских служилых людей середины XVI в. Отдельные «пропуски» лиц и фамилий объясняются, по всей видимости, переходным характером каширского служилого города этого времени. То есть, скорее всего, существовала ситуация, когда «переведенные» в Каширу лица продолжали служить в составе своих прежних корпораций.

Например, братья И. и А. Б. Блудовы, числившиеся среди тысячников 3 статьи по Кашире, в Дворовой тетради были записаны уже по Козельску. Сын погибшего под Казанью М. И. Вальцова Ивашка в 1578 г. служил по Коломне^[4]. Список собственно каширских детей боярских в Дворовой тетради показывает большое число пересечений с коломенской рубрикой. Из присутствовавших здесь имен 26 встречались также в коломенской рубрике Дворовой тетради, Нелюб и Б. Т. Зачесломские — в галичской. В то же время, Ф. А. Писемский был тысячником по Костроме, а И., Г. А. и Шестак Ф. Васильчиковы — по Москве^[5].

Значительное число лиц, переведенных, таким образом, на службу в Каширу из центральных уездов страны не удержались (а, скорее всего, и не стремились удержаться) здесь надолго. Принимая во внимание степной характер Каширского уезда, постоянные угрозы со стороны крымских татар, в этом обстоятельстве не было ничего удивительного.

Более «уважительное» отношение к каширской корпорации проявляли дети боярские из соседних уездов: Коломенского, Тульского, Серпуховского, Тарусского, Рязанского. Для них степная угроза была достаточно привычным явлением, и не превалировала над стремлением получить дополнительные поместные наделы, хотя и в этом случае процесс перехода из одной корпорации в другую не обходился без определенных сложностей.

Учитывая достаточно длительный характер использования Дворовой тетради в делопроизводственной среде, и, как следствие, внесение в ее текст приписок и дополнений на протяжении 50-х гг., некоторые из известных в каширской рубрике лиц могли получить поместья в Каширском уезде уже после смотра 1556 г. Скорее всего, среди них был «нововыезжий» М. И. Черноморского^[6].

С другой стороны, некоторые из каширских детей боярских могли перейти в это время на службу «по выбору». Среди учтенных в десятне 1556 г. лиц не было князей Ю. и В. И. Токмаковых, Н. К. Голохвастова, А. Ф. Щепотева, В. Л. Степанова, А. К. Колтовского, И. В. Большого Мясоедова, П. И. Таптыкова, В. Ф. Палицына, Нелюба Т. Зачесломского, служба которых прослеживается по разрядным книгам 50-х гг. Все они присутствовали в каширской рубрике Дворовой тетради^[7].

Еще одной причиной неполноты десятни 1556 г. был «смотренный» характер этого источника. Она составлялась во время общего смотра служилых людей, в котором, по вполне объективным причинам, многие каширские дети боярские не могли принимать участие. Так называемая, «боярская книга 1556/57 гг.» достаточно часто приводила лаконичные пометы дьяков: «у смотра не был», свидетельствующие об определенной ограниченности самих «смотренных списков»^[8].

Всего в опубликованном тексте перечисляется 407 имен каширских детей боярских (нумерация издателя в ряде случаев опускает некоторые имена), разделенных в соответствии с их поместным окладом. Присутствует в тексте также выделение дворовых и городовых детей боярских. Сделанные пометы показывают достаточно активное использование этого списка десятни в делопроизводственной среде в 50-60-е гг. XVI в. Последняя из помет относится к 1578 г.^[9].

Существуют вполне определенные основания предполагать, что каширская десятня 1556 г. отразила в своей структуре целый ряд реликтовых характеристик в организации службы, которые были свойственны первой половине XVI в. В значительной степени это обстоятельство было обусловлено затянувшимся процессом формирования территории Каширского уезда.

Каширский уезд был создан, как административная единица, только в конце XV в. В документах XIV в. Кашира упоминается один единственный раз — в качестве одной из деревень, «тянувших» к Коломне по завещанию великого князя Ивана Ивановича^[10]. В дальнейшем вплоть до начала XVI в. (завещание Ивана III) этот топоним отсутствует в комплексе духовных и договорных грамот московских князей. С другой стороны, некоторые центры будущих каширских станов имели более длительную, и более богатую историю. Многие из них были основаны еще в XII–XIII вв. и представляли собой черниговские (тарусские) и рязанские крепости. Например, Тешилов упоминался в летописи в 1147 г. в связи с поездкой в Москву новгород-северского князя Святослава Ольговича, в конце XIV в. этот городок был назван среди рязанских городов в «Списке русских городов дальних и ближних».

Земли за Окой, на «рязанской стороне», из которых впоследствии был сформирован Каширский уезд, начали попадать под власть московских князей еще в первой трети XIV в. Духовная грамота князя Ивана Калиты упоминает, в частности, волости Лопасню и Ростовец, передаваемые в удел его младшему сыну Андрею. Некоторые территории за Окой, включая «уезд Мстиславль», в середине XIV в. были приобретены князем Федором Святославичем, тестем князя Семена Гордого, у тарусских князей и затем «потягли к Москве». Заокские владения, и, в первую очередь, Лопасня, неоднократно становились «яблоком раздора» между Московским и Рязанским княжествами. Этот вопрос был урегулирован соглашением 1381 г., по которому все они передавалась князю Олегу Рязанскому. Такое положение вещей сохранялось вплоть до середины XV в. Докончание Ивана III с князем Иваном Васильевичем Рязанским 1483 г. зафиксировало новые приобретения Василия Темного в Рязанской земле: «А что купля отца нашего, великого князя Василья Васильевича, за рекою за Окою, Тешилов, и Венев, и Растовец, и иная места». Завещание Ивана III позволяет установить, что в составе этих «иных мест» были также Заречье (Безпуцкий стан) и Мстиславль^[11].

Трудно сказать, когда и в каком объеме из этих территорий был создан собственно Каширский уезд. Четкое, поуездное разграничение территорий «за Окою» отсутствовало как в упомянутом завещании Ивана III, так и в договоре с великим княжеством Литовским 1494 г., где перечисляются те же волости: Тешилов, Рославль, Венев, Мстиславль. Вполне вероятно, что в это время связь между различными каширскими станами и волостями была еще достаточно непрочной, а сами они сохраняли определенную обособленность друг от друга. Сохранилось упоминание о писцовом описании, осуществленном князем Д. Д. Хромым Ярославским, на территории Каширского уезда в самом начале XVI в.^[12].

В 1497 г. Кашира была пожалована казанскому царю Магмет-Амину. Это пожалование стало первым, но далеко не последним в общем ряду. На протяжении конца XV – первой трети XVI в. Каширский уезд был своеобразной «разменной картой» в руках московского правительства, периодически переходя в руки очередному татарскому царевичу. В частности, жалованные грамоты каширскому Троицкому Белопесоцкому монастырю выдавали Магмет-Амин, Абдул-Летиф, Шигалей (Шах-Али). Трудно определить реальный объем их прав, равно, как и состав территорий, переданных под их юрисдикцию. Одновременно с Каширой Магмет-Амин в 1497 г. получил Серпухов и Хотунь, а Шигалей в 1532 г. — Серпухов. Скорее всего, речь шла о праве распоряжения определенными станами и волостями. Применительно к Каширскому уезду Шигалей подтверждал льготы на владения Белопесоцкого монастыря в Ростовском стане, Мстиславле и в Туровской волости. При этом здесь сохранялись поместья, выданные служилым людям Иваном III и Василием III, продолжавшим находиться на великокняжеской службе^[13].

Вполне вероятно также, что какими-то суверенными правами здесь могли обладать и служилые князья, получавшие в кормление Каширу. Так, например, князь Ф. М. Мстиславский, выехавший на службу к Василию III в 1526 г., получил от него «в вотчину» Малый Ярославец, Кременск, Суходров, а в кормление — Каширу и волость Мышегу. Разрядные записи подтверждают службу князя Ф. М. Мстиславского в Кашире на протяжении 1527-29 гг. А. А. Зимин, анализируя процесс постепенного изменения статуса служилых князей в первой трети XVI в., считал, что пожалование кормлений вместо «отчин» является показательным на пути превращения князей-суверенов в обычных наместников. Вполне вероятно, однако, что речь в данном случае шла о самом городе Кашире. Отдельные же каширские волости могли быть переданы князю Ф. М. Мстиславскому на более привычных правовых основаниях. Впоследствии, в 60-е годы князь И. Ф. Мстиславский был пожалован крупными вотчинами в Веневском уезде.

Духовная грамота Ивана IV содержит применительно к Каширскому уезду целый ряд архаичной терминологии. Своему сыну Ивану он передавал «город Каширу, и с Заречьем, и со всеми пошлинами, и с волостми за Окою рекою, Тешилово, Ростовец, Рославль, Венев, Мстиславль, и иные места по Резанской рубеж». Перечисление каширских станов здесь почти полностью копирует аналогичное место в завещании Ивана III, а также предшествующие докончания с рязанскими князьями. Среди станов отсутствовала Туровская волость, Заречье давно было известно под именем Безпуцкого стана, а Венев выделился к этому времени в отдельный уезд^[14].