ПСАЛМЫ ДАВИДОВЫ

ВСЛУШИВАЯСЬ В СЛОВО:
ТРИ ДЕЙСТВИЯ В НАЧАЛЬНОМ
СТИХЕ ПЕРВОГО ПСАЛМА -
ТРИ СТУПЕНИ ЗЛА

Как единодушно отмечают комментаторы, и старые, и новейшие, первый псалом — это вступление ко всей Псалтири в целом. Среди других псалмов ему принадлежит особое место [1]. По-еврейски Книга Псалмов называется, как называлась уже во времена Кумранской общины [2], Книгой Хвалений (sēfer t^ehillīm); но ведь Псалом 1 — если и «хваление», славословие Богу, то лишь косвенно, не в узком и строгом смысле. Другое, может быть, еще более древнее наименование Книги Псалмов, сохраненное в Иерусалимском Талмуде (YerBer 4, 3, 7b-8а; YerŠab 16, 1, 15с; YerTaa 2, 2, 65с) и отразившееся в родственной языковой традиции сирийских христиан, — Книга Песнопений (sēfer mizmōrōt, сир. ktaba d-mazmūrē); но согласимся, что псалом 1 не назовешь без оговорок и «песнопением», что его облик мало типичен для богослужебно-гимнографического жанра [3]. Скажем шире, этот псалом — не совсем молитва; то есть не один из тех громогласных, страдальчески-просительных или благодарно-ликующих воплей к Богу, из каковых состоит большая часть Псалтири. Его назначение — другое. Он предпослан всем последующим псалмам, как произносимой молитве предпосылается размышление в тишине. Можно вспомнить еврейские предания о великих древних молитвенниках, которые не дерзали приступить ни к вечерним, ни к утренним, ни к дневным молитвам, не приготовив себя длящейся по целому часу безмолвной медитацией [4].

Это же самое можно высказать и чуть иначе. Тема других псалмов — жизнь человека перед лицом Бога. Не только радости и огорчения, победы и скорби (или, как в Пс. 50/ 51, вина и раскаяние) составляют ткань этой жизни. В ткань эту, в ткань молитвы, могут по-своему вплетаться и размышления. Молитвенный контекст их выражен через прямые обращения к Богу: «Что есть человек, что Ты помнишь его?» (Пс. 8:5, ср. 143/144:3); «Господи! кто может пребывать в жилище Твоем? кто может обитать на святой горе Твоей?» (Пс. 14/15:1) [5]; «Кто усмотрит погрешности свои? От тайных моих очисти меня» (Пс. 18/19:13). Все вообще так называемые жизненные вопросы в таком контексте — вопросы человека, живущего жизнью перед Богом, к своему Богу. Равным образом поучения, время от времени встречающиеся в Книге Псалмов, обращены к людям от лица этого человека, а в конечном счете — от лица этого Бога, включены в контекст длящейся беседы их двоих; таковы, например, Пс. 52/53 или 77/78. Но тема псалма 1 — сам такой человек. Описывается это «блаженство» [6], коренящееся в радостном и охотном, великодушно-добровольном соединении его воли с законом и наставлением [7] Бога, осуществляющееся в неторопливом возрастании, подобном возрастанию насыщенного влагой, зеленеющего дерева, и увенчивающееся живым общением с Богом [8]. Именно потому в псалме 1 нет внешних примет диалога между Богом и человеком, что он как раз в этот диалог и вводит.

Однако прежде чем речь дойдет до позитивного раскрытия «блаженства» праведника, всем утверждениям предпосланы три отрицания. На самом пороге того словесного аналога Скинии или Храму, какой представляет собою Книга Псалмов, отсекаются три возможности зла. Носителю православной традиции трудно не вспомнить троекратное отречение от диавола и всех дел его, приготовляющее крещаемого к Таинству Крещения.

По так называемому Синодальному переводу: «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей».

Читатель, не знающий языка подлинника, может, в общем, принять этот перевод как исходную точку для размышлений; дополнительные сведения о нюансах лексики подлинника уточняют и углубляют предлагаемый им смысл, но не отменяют его. Добросовестности ради упомянем радикальный пересмотр значения слов «стоит на пути», предложенный католическим библеистом и угаритологом М. Дахудом, чей комментарий к псалмам известен обилием интересных, но чрезмерно рискованных гипотез [9]: основываясь на том, что угаритское слово drkt означает «престол», «власть», «господство», из чего, по его мнению, само собой вытекает значение «собрания», он предлагал понимать сходное по звуковому облику библейское derek не как «путь», а как синоним упоминаемых в разбираемом нами стихе «совета» и «собрания» [10]. Этот домысел находится в самом решительном несогласии не только с единодушным суждением традиционной экзегезы, как христианско-святоотеческой [11], так и еврейской [12], всегда исходившей из особого значения образа пути в этом месте; не только с контекстами, внутри которых появляется слово derek в других местах Ветхого Завета (например, Втор. 30:19, Иер. 21:8); не только с Септуагинтой, всегда передающей это слово как ὁδός, но и с целым рядом древних ближневосточных параллелей (в эпосе о Гильгамеше, в египетской гимнографии и т.п.). В конце концов, образ пути принадлежит к разряду фундаментальных общечеловеческих символов, какие Карл Густав Юнг называл архетипами. Не приходится поэтому удивляться, что позиция М. Дахуда в этом вопросе, как и во многих аналогичных вопросах, встретила убедительную критику[13]. Тем спокойнее можем мы оставаться при традиционном понимании.

Итак, перед нами три отрицания: «не ходит» — «не стоит» — «не сидит». Присмотримся к ним пристальнее.

Глагол с основой hlk, переведенный как «ходить», имеет в библейском языке исключительно широкое значение. В буквальном смысле он означает действие совершения пути, направленного движения: человек идет, зверь бежит, змея ползет, вода течет, корабль плывет и т.п. — но все эти роды движения передаются тем же глаголом. В расширительном смысле он выражает идею волевого усилия, деятельной инициативы. С этим связано его употребление при других глаголах в повелительной форме в качестве усиливающего приглашения, призыва, побуждения к действию (наподобие того, как в разговорном, отнюдь не «библейском» русском языке употребляется императив «давай!» / «давайте!», или как в обиходе более литературном и слоге более высоком можно добавить к повелительной форме эмфатическое «же»). Наконец, глагол употребляется для обозначения всей суммы поведения человека, прежде всего поведения религиозного, обрядового и нравственного: «Кто ходит в правде» (Ис. 33:15); «Тот, кто ходит непорочно и делает правду» (Пс. 14/15:2). От этого глагола образован, между прочим, иудаистический термин «галаха», означающий свод правил правоверного еврея. Как мы видим, диапазон лексических значений слова весьма широк; но во всех случаях инвариантом остается смысловой момент динамики, движения.

И здесь мы ощущаем явственный контраст с двумя другими глаголами трехчленной формулы. Глагол с основой Imd означает «стоять», также «становиться, вставать, оставаться»; лексикон Келера (см. прим. 6) дает даже значение «переставать двигаться, останавливаться». Наконец, глагол с основой jšb означает «садиться, сидеть», но также и «постоянно селиться, постоянно пребывать» (т.е. «быть, становиться оседлым»). Он делит с предыдущим глаголом значение «оставаться».

«Ходить» — «стоять» — «сидеть». Первый глагол дает образ движения, устремления, но в то же время нестабильности, а потому неокончательности. Второй глагол — переход к  стабильности. Третий глагол добавляет к стабильности — успокоение. Как выражается упомянутый выше Давид Кимхи, сидеть — все равно, что лежать.

А теперь приглядимся к контексту, в котором вводится каждый из глаголов.

Существительное 'ēdā (cs. '^odot), как и русское «совет», может означать и совет-внушение, и совет-собрание; кроме того, опять-таки наравне с русским словом (хотя бы только в старинном или специфически церковном слоге), оно порой означает «намерение», «план», «умысел», даже что-то вроде заговора. А потому смысл сочетания слов в подлиннике (букв, «ходить в совете») обнимает не противоречащие друг другу, а скорее дополняющие друг друга смысловые возможности: «действовать по совету-внушению», «посещать совет-собрание», наконец, «вступать в совет-сговор». Во всех этих возможностях общим знаменателем является тема непродолжительного контакта — с кем? Существительное r^ešā'īm, передаваемое в Синодальном переводе с ориентацией на греческую лексику Септуагинты как «нечестивые» — одно из главных библейских обозначений носителей вины, греха, преступления. Специфический для него смысловой момент, отмечаемый на основе анализа контекстов некоторыми комментаторами, — враждебность Богу и Его народу [14].

Итак, первая ступень зла — великая духовная неразборчивость. Кто находится на ней — нарушает верность Богу, без различения якшаясь с Его врагами, ища себе места на их собрании, принимая их мысли, их волю, их умысел как ориентир для своего действия. Это уже худо. Но поскольку речь идет еще о «хождении», ситуация еще не совсем устойчива, не совсем стабильна. Окончательный выбор представляется еще не сделанным.

Увы, очень скоро его приходится сделать: «встать на путь». Но чей это путь? В существительном hattā'īm, еще одном из более или менее синонимических обозначений грешников, важен смысловой момент «огреха» (этимологически присутствующий и в русском слове «грешник»), отклонения от цели, от должного направления, от пути [15]. Итак, речь идет о пути сбившихся с пути, о пути «беспутных». Мы вспоминаем слова Христа: «Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими» (Мф. 7:13). А Учение Двенадцати Апостолов, или Дидахе, один из древнейших памятников христианской литературы, открывается кратким, но очень весомым вступлением: «Два есть пути, путь жизни и путь смерти; и велико различие между ними». О ситуации вставшего на недолжный путь святоотеческая экзегеза говорит так: «И не стоит на пути грешных». Не сказано: «не приходил».

Нет никого, кто не приходил бы на путь грешных: самый закон естества и смерти приводит нас туда. Сказано: «не стоит», сиречь, не остается. Стоит и остается тот, кто отягощен тяготою грехов» [16].

Итак, недолжный выбор сделан: уже нет иллюзии свободного движения между добром и злом с легкостью возврата от одного к другому. «Тягота грехов», сумма внешних и внутренних последствий сделанного сковывает грешного, прикрепляя к «пути грешных», не давая с него сойти. Это ли не конец? Что еще осталось?

Очевидно, пока человек стоит, хотя бы там, где стоять не должно, в его осанке сохраняется хотя бы толика трудного напряжения (увы, пропадающего втуне на пути беспутства). В оборотах, связанных с метафорой «стояния» — «на том стою», «такова моя позиция» и проч., — может присутствовать гордыня, закоренелость, даже остервенелость, но еще не слышится нотки цинизма. Воля направлена ложно, однако пока еще остается волей. История предлагает нам в изобилии примеры подобного состояния — героические террористы, готовые на самопожертвование убийцы, смертельно серьезные безбожники. Но долго так не простоишь.

И потому последняя ступень зла, описываемая в заключительной части трехчленной формулы, характеризуется новым сравнительно с предыдущими ступенями настроением покоя. Это поистине шедевр сатаны — адская пародия на благодатное успокоение, обретаемое в Боге. Недаром здесь употреблен тот же самый глагол, который в зачине знаменитого псалма 90/91 передает безопасность и защищенность «под кровом Всевышнего». Как говорят наши современники, «расслабьтесь»; в определенный момент ад говорит то же самое своему адепту. Некуда больше ходить, ни к чему больше стоять. Кто созрел для последней ступени зла, оказывается в особой компании: это не просто противники дела Божия, как на первой ступени, не просто сбившиеся с пути беспутники, как на второй, — это циничные «насмешники», «кощунники», lecim. Их глумливая болтовня, их сумасшедший смешок, их расслабленное и расслабляющее суесловие — разве мы не видели, разве мы не насмотрелись до тошноты, как это приходит на смену более «серьезным» и даже «героическим» стадиям зла? А на смену цинизму не приходит больше уже ничего. Ибо в нем выражает себя последнее, окончательное, безнадежное растление.

От него же да  избавит Господь нас обоих: тебя, читающего, и меня, пишущего.