А.Амман
ПУТЬ ОТЦОВ
К оглавлению
ТЕРТУЛЛИАН
(† после 220)
Христианин наших дней с неизменной грустью посещает Север Африки,
где из-под груза дважды погребенного прошлого встают обломки некогда процветавшей
Церкви, перемешанные с обломками Римской империи. Африка, которую арабы назвали
Джезират-эль-Магриб, «Островок Запада», могла созвать на собор в III веке до сотни
епископов. Карта епархий III века говорит о центральном положении Карфагена, игравшего
ключевую роль в политико-экономической жизни Африки перед тем как стать столицей
побеждающего христианства, где убеждения переходили в страсть, доводившую до ереси
и мученичества.
Три имени выделяются на этом фоне, три имени, вошедших в сокровищницу
Церкви и цивилизации. Три человека, родившихся на африканской земле, несут в себе
все достоинства и недостатки своего происхождения - Тертуллиан, Киприан, Августин.
ТИП ОБРАЩЕННОГО
В конце второго века Тертуллиан написал «Апологетику». С точки зрения
права он обвиняет империю в нетерпимости и гонениях. «Итак, добрые правители,
которых тем больше почитает чернь, чем больше христиан вы приносите ей в жертву,
мучайте нас, подвергайте нас пытке, приговаривайте к смерти, уничтожайте: ваше
беззаконие есть только доказательство нашей невиновности. Все ваши ухищрения ни
к чему не ведут, они лишь умножают притягательность нашей «секты», нас становится
еще больше, как только вы собираете среди нас свою жатву; кровь христиан служит
новым семенем». Это торжественный момент в истории Церкви. Страстный, необузданный
Тертуллиан не довольствуется тем, что парирует удары, он переходит в атаку.
Дело даже не в разуме, не в терпимости. Африканец апеллирует к высшей
инстанции - к римскому закону. Время терпимости прошло, Тертуллиан требует прав.
Он приезжает в Рим, который производит на него глубокое впечатление. До сих пор
Церковь героически оборонялась, Тертуллиан придает ей отвагу и наступательность.
Кто был этот молодой полемист, ловкий, опасный и неистовый? Его
зовут Квинтус Септимус Флоренс Тертуллианус. Он родом из Карфагена, города, который
с высокого мыса глядит в море. Его отец, язычник и воин, позаботился о его образовании,
в особенности юридическом, подобающем крупным чиновникам, а также и об обучении
ораторскому искусству, с помощью которого можно прожить безбедно. Его любознательность
столь же ненасытна, как жажда удовольствий и развлечений.
Молодой африканец, подобно многим своим соотечественникам, говорил
на двух языках, одинаково хорошо писал по-латыни и по-гречески. Его блестящее
образование закончилось в Риме, где, подобно Иерониму, он обрел и интеллектуальную
среду, и наслаждения плоти. У Тертуллиана была бурная молодость. Он признается,
что был грешником: intelligenti pauca, посещал спектакли, изменял жене. Затем
он возвращается в Карфаген; как и большинство его соотечественников, он предпочел
Африку.
Обстоятельства его обращения остаются неизвестными. Терпение и героизм
христиан производят на него неизгладимое впечатление, евангельская мораль и тайна
христианства покоряют его сердце. Он никогда не обладал духом стадности, но уважал
тех, кто бросает вызов господствующему мнению. Чтение Писания и благодать довершают
остальное.
Тертуллиан входит в молодую Церковь, уже весьма многочисленную,
с развитой иерархией, входит со всем запасом своей культуры, со всем богатством
своей природы, стремящейся к дисциплине, к строгости христианской аскезы. Он женат,
и всю жизнь относится к своей жене с неутихающей ревностью, которая доходит до
того, что он запрещает ей выходить замуж в случае его смерти.
ЧЕЛОВЕК
Он был скорее неистов, чем нежен и сердечен. Святой Иероним утверждает,
что он был священником.
Тертуллиан жил в обществе, любившем шумную славу и власть. Он соединял
в себе вспыльчивость, независимость, чувственность африканца с качествами римлянина,
ценившего силу и пользу. Историки негодуют на его стиль, некоторые несправедливо
называли его «плохим провинциальным диалектиком». Тогда потешались над латинским
языком африканцев, как сегодня подшучивают над их французским.
Из его словесной кузницы латинский язык вышел обновленным и обогащенным.
Он создал словарь понятий, выражающих истины веры, оказал громадное влияние на
христианскую литературу. Он первым сумел сформулировать мышление латинской Церкви.
Он колдует над словом. Его формулы отточены. Такие выражения, как
«душа по природе своей христианка» или «кровь христиан - это семя», запоминаются
каждому. «Сколько слов, столько и мыслей», - сказал Викент Леринский. Тертуллиан
проник во всей тайны риторики и софистики, он силен в казуистике, преград для
него не существует. Если нехватает слова, он его создает. Если мешает синтаксис,
он подчиняет его себе. Ловкий защитник, он для пользы дела манипулирует и теорией.
Кем бы он ни был - практиком, моралистом, юристом или теологом,-
Тертуллиан весь в своих писаниях. Стремительный, буйный, необузданный, он попирает
язык, как врага, наседает на слова, выкручивает фразу так, что порой затемняет
ее смысл. Он злоупотребляет мыслью и словесными ухищрениями, у него совершенно
отсутствует вкус и чувство меры. На каждом шагу человек как бы выпирает из текста,
грозя разнести его. Фраза, несущая в себе клокочущие слова, дерзкие образы, кажется,
вот-вот задохнется под напором мысли и чувства, рвется в куски, атакует и изматывает,
никогда не дает передышки. Он приводит в отчаянье переводчиков.
Исследователи находят у Тертуллиана католические и монтанистские
работы, но те и другие написаны одним пером: и там и здесь все та же смесь горечи
и яда. Склонность к монтанизму проявилась уже в самом обращении, при этом церковный
Устав привлекал его больше личности Спасителя. Редко услышишь от него возглас,
призыв ко Христу.
Что особенно задевает у Тертуллиана - это не жестокая ирония или
неистовый гнев, а страсть, которая не знает пощады. Человеку идеи и убеждения,
ему не хватало отзывчивости. У него не было друзей, и сегодня он не вызывает симпатии.
Это персонаж Альфреда де Виньи, он заставляет вспомнить «Моисея». Его можно сравнить
с великим Арно. Он блистает, но не чарует, сверкает, но не греет.
В том возрасте, когда люди начинают полнеть и искать твердой опоры
в жизни, он стал еще суше, жестче и сделался монтанистом. Монтанизм полностью
отвечал его представлениям и инстинктам. Ясный и четкий ум попал в ловушку темной
секты фригийских пророков и пророчиц. Устав от умеренности, стосковавшись по крайностям,
Тертуллиан ищет и находит в монтанизме учение о духе и харизмах, которые льстит
его чувству независимости, а также дисциплину, которая соблазняет его пуританством.
ПОЛЕМИСТ
Как можно видеть и поныне, самая непреклонная ортодоксия таит в
себе опасность исказить вероучение, утратить чувство меры. Мерой служит смирение
в мыслях, направляющее их к истине.
Монтанизм чреват компромиссами и непоследовательностью, он часто
приводил Тертуллиана на позиции, слабость которых тут же становилась очевидна
ему самому, и с тем большей яростью он обращался вспять на путь истинный; чересчур
порывистый, чтобы обрести хотя бы временный покой, всегда готовый к бою, он не
считался с соображениями справедливости или благородства и предоставил истории
распутывать клубок собственных противоречий.
Литературное наследие Тертуллиана велико. Книга была его словом.
Он весь распахнут в своих сочинениях, трактующих самые разнообразные предметы
обычно в форме эпологии или обличения. Слово «против» повторяется во многих заглавиях:
«Против евреев», «Против Маркиона», «Против Гермогена», «Против валентиниацев»,
«Против Праксея», «Против духовидцев». У всех сочинений были конкретные адресаты.
Он был гонителем ересей своего времени и врагов христианства, в особенности евреев,
весьма многочисленных и активных в Северной Африке. Если опровержений и обвинений
нет в заглавии, значит они содержатся в тексте.
Вышеупомянутая «Апологетика» - один из его шедевров - сочинение
энергичное и напористое: «Я не только опровергну выдвинутые против нас обвинения,
я обращу их против самих обвинителей». Нечасто можно встретить в христианской
апологетике столь строгую правовую аргументацию, столь свирепую иронию, столь
убийственную логику: доводы обрушиваются, как удары молота, выковывая чеканные
формулы и неотвратимые дилеммы; и все это без малейшей оглядки на власть или на
философские авторитеты. Он жаждет не просто одолеть противника, но повергнуть,
растоптать, унизить его - без сомнения, изрядная доля жестокости была у него в
натуре.
Тертуллиан целиком проявился уже в своем «Апологетикуме». Он не
только овладел к тому времени слогом и диалектикой, но вполне определил приемы
своего полемического искусства, порой на грани софизма; здесь уже явственны его
крайности, резкость, некоторое высокомерие, выразившееся в нежелании защищать
христианскую справедливость и терпимость, христианское благородство. Книгу вскоре
перевели на греческий, что случалось довольно редко и свидетельствовало о широком
резонансе. Ее можно отнести к тем произведениям, которые стали вкладом в общую
сокровищницу цивилизованных наций. Кое-что в ней устарело, но в целом она не утратила
ни своей выразительности, ни, увы, своей актуальности.
Воодушевленный успехом, Тертуллиан обратил перо против других врагов:
евреев и еретиков. Книга «О началах еретичества» - одно из самых законченных и
скомпанованных его произведений - остается и самой злободневной: здесь он размышляет
о роли Предания в жизни Церкви и стремится активизировать взаимоотношения Писания
и Предания. Перед фактом умножившихся ересей Тертуллиан отстаивает два постулата:
Христос препоручил проповедь вероучения своим апостолам, и никому другому. Апостолы
передоверили эту задачу лишь тем общинам, которые сами основали, следовательно,
одной лишь Церкви принадлежит законное право разъяснять веру и толковать Писание.
Автор отвергает незаконные притязания еретиков.
Апологетические сочинения составляют наиболее значимую для нас часть
его наследия; но не менее важны и многочисленные нравственные и аскетические трактаты,
где определяются основы христианского поведения в языческом обществе. Все они
«одушевлены гневом и страстью». Подобно своему современнику Клименту Александрийскому,
Тертуллиан убеждал христиан быть непримиримыми к язычникам. В начале III века
Церковь высылала небольшие «десанты» для глубокой разведки общества. «Мы бывали
на ваших собраниях, на рынках, в банях, в гостиницах, на ярмарках. Мы плавали
с вами, и с вами служили в солдатах» (Апол 41, 3).
Тертуллиан превозносит воинствующее христианство, отвергающее общение
с языческим миром, не желающее завязывать с ним никаких отношений, вступать в
диалог.
Как священнослужитель, коему поручено приуготовлять к принятию крещения,
и как моралист, призванный формировать других по своему подобию, он писал трактаты
о крещении, о покаянии, о молитве, даже о женской манере одеваться, имеющие явно
катехизаторский характер. Он дает узаконения общественной жизни христиан, запрещает
им зрелища, цирк, театр и стадион. И, как обычно, переходит всякую меру, предлагая
утешаться обещанным зрелищем Страшного Суда: «Сколь же мы восхитимся, возвеселимся
и возрадуемся, узрев, как все эти властители искупают во мраке свою земную славу».
МОНТАНИСТ
Став монтанистом, этот инквизитор доходит в своей суровости до того,
что запрещает занятия скульптурой и астрологией как связанные с идолопоклонством.
Он также был одним из первых церковных противников воинской службы. В книге «О
венце» он осуждает тех, кто идет в солдаты, как отступников от христианской жизни.
Клеймит он и тех, кто страшится гонений. Он пишет с яростной иронией: «От евангелия
у них осталось только одно речение: "Бегите из града в град"».
Как многие аскеты, этот карфагенский священник немало занимался
упорядочением жизни христианок. Это было своеобразной компенсацией воздержания,
что особенно хорошо понимал Иероним. Тертуллиан озабочен мельчайшими подробностями.
Не подобает ли девице на людях завешивать лицо и открывать его лишь на время богослужения?
Он прикидывает длину завесы, указывает, как ее пристойно опустить и откинуть,
какова она должна быть спереди и сзади, в каком именно возрасте ее нужно начинать
носить. Властный и педантичный наставник ничего не отдает на волю прихоти. Он
дотошно разбирается в ухищрениях женского кокетства, печется о прическе, уходе
за кожей, об одеждах и благовониях. Он и сам не чужд литературного кокетства и
стилистических изысков, когда увещевает: «Белизна ваша пусть будет от простодушия,
а румянец - от стыда, глаза ваши пусть обрисует скромность, а губы - молчание...
в таких-то украшениях вы станете возлюбленными Господа». Любопытно было бы заглянуть
в дневник его жены!
Во всех этих сочинениях немало прекрасных страниц, изобилующих сведениями
о пестром сообществе африканских христиан, которых Тертуллиан стремился волей
или неволей наставить на узкий путь спасения, возвести на евангельскую крутизну.
Этот грозный инквизитор одновременно вызывает восхищение и внушает ужас. Нас обезоруживает,
когда он сознается, скорее с вызовом, нежели с кротостью, что написал свою книгу
о смирении именно потому, что самому ему этой добродетели недостает: «Мною, к
несчастью, всегда владела лихорадка нетерпения». Сочинение это, впрочем, не оказало
по-видимому благотворного влияния на его характер. Вообще этот человек, столь
подверженный вспышкам темперамента, мало помогает нам в разгадке тайны его внутренней
жизни.
Тертуллиан трогает нас и тогда, когда воздает должное подвигу своих
соотечественниц, Фелицаты и Перепетуи, великомучениц карфагенских: он пишет о
них с дрожью восхищения, и кое-что в нем становится понятнее.
Согласно Августину, у Тертуллиана была одинокая старость. В конце
концов он рассорился с монтанистами так же, как до того с католиками. Он собрал
вокруг себя нескольких последних приверженцев, именовавшихся тертуллианцами, и
секта эта дожила до времен Августина. Точная дата его смерти неизвестна. Громкая
жизнь Тертуллиана закончилась в молчании.
Таков был этот пылкий человек, чьи писания часто изливались огненной
лавой. Он был неукротим, полон высокомерия, литературного честолюбия и житейского
пессимизма, что, однако, не мешало ему без устали бороться. Жил он всегда напряженно
и особняком. Его сочинения отмечены печатью смятенного христианского духа. В Африке
восхищались его гением и независимостью. Он был карфагенцем, а не римлянином,
плотью от плоти той самой Африки, что превращала своих пиратов в героев. Он из
их породы.
Августин его несколько заслонил, и для историков осталось незаметным,
сколько многим епископ Гиппонский обязан своему Учителю. Августин, со своей стороны,
никогда не таил восхищения перед Тертуллианом и своей зависимости от него. В Средние
века о нем едва помнили, лишь новое время воздало Тертуллиану должное. Масштабность
этой фигуры трудно преувеличить: он из рода исполинов.
Нижеследующее обращение имеет вступительный характер. Люди ненавидят
христиан, ничего о них не зная. Те же, кто знакомится с христианством, спешат
обратиться.
АПОЛОГЕТИКА
Судьи римской империи! Вы восседаете у самой вершины города, дабы
отправлять правосудие. Вы не осмеливаетесь лицом к лицу с толпой открыто расследовать
обвинения против христиан. Ваша власть боится и стыдится гласности, блюсти которую
есть первейшее правило справедливости. Недавно дошло до того, что вы заткнули
рот всякой защите, из ненависти к нашей «секте» готовые осуждать по семейным доносам.
Пусть же достигнут вашего слуха хотя бы эти беззвучные начертанные слова, и да
приобщат они вас истине.
Народная ненависть
Истина не требует милости ради самой себя, ибо что же дивиться ее
гонениям? Известно, что здесь она на чужбине, что ее ждет ненависть тех, кто отшатывается
от нее. Известно, что ее близкие, ее обитель, упование, мощь и слава утверждены
на небесах. В ожидании часа ее можно лишь пожелать, чтобы ее не кляли неуслышанной.
Что за урон для ваших законов, всесильных в подвластном им мире,
если услышан будет голос истины? Или могущество их возрастет оттого, что истину
осудят, не дав ей слова? Осуждать, не выслушав, противно справедливости, но ваше
правосудие заслужило и добавочную укоризну: оно осудило истину, не слушая, из
страха, что вняв голосу ее, осудить уже не станет силы.
Невежество судей
Пусть ваше невежество и можно частию извинить, но мы виним вас прежде
всего в слепой ненависти к христианству. Она тем более несправедлива и преступна,
что вы с ним незнакомы. Что может быть беззаконнее, нежели ненавидеть неведомое
тебе, пусть бы оно и заслуживало ненависти? Для ненависти нужно иметь достаточные
основания, иначе слепая ненависть и оправдывать себя сможет лишь вслепую. Если
же ненависть основана на одном отвращении, то почему бы ей в конце концов и не
оказаться целиком неоправданной? Итак, мы укоряем вас в нелепой ненависти по невежеству
и в несправедливости, ибо ненавидите вы безрассудно.
Этому невежеству есть свои причины, но живое доказательство его
злонамеренности в том, что ненавидящие нас по неведению обычно расстаются с ненавистью,
рассеяв собственное невежество. Они-то и пополняют ряды христиан, преисполнившись
светом сознания, воспрезрив свои былые предрассудки и исповедуя то, что раньше
ненавидели. Их не меньше, чем нас, а вы сами говорите, что нас много.
И вот повсюду стоит крик, что город захвачен, что христиане проникли
в деревни, на острова и в крепости: все, без различия пола, возраста и положения
- даже именитые граждане - примыкают к христианам. И это оплакивается как бедствие.
Между тем почему-то и на ум не приходит, что здесь и вправду скрыто
сокровище. Словно и не знают за собой права проверить такое предположение, не
ведают желания испытать его на опыте. Любопытно все, что угодно, кроме этого.
Другим вольно понимать, а эти предпочитают пренебречь. А ведь еще Анахарсис куда
как резонно укорял невежд, дабы не судили знающих.
Им предпочтительнее пренебрегать, дабы лелеять собственную ненависть:
познание христианства не помешает ли ненавидеть? На деле же, если для ненависти
нет законных причин, то лучше и отказаться от этой неправедной ненависти. Если
же, напротив, удастся убедиться, что ненависть оправдана, то она не ослабеет,
а окрепнет. Прибавится повод упорствовать в ней и отрадное сознание собственной
правоты.
|
