Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.
ОТ ГЕФСИМАНИИ ДО ГОЛГОФЫ
К оглавлению
ПРЕДИСЛОВИЕ
Беспримерный во всемирной истории суд над Иисусом иллюстрирует все Евангелие Христа и отношение всех классов Еврейского общества и всех народов земли к учению и личности Христа. В этом суде пред нами выступают лицом к лицу Божественная правда, любовь и милосердие во Христе с человеческой неправдой, ненавистью и жестоким озлоблением судей. Здесь развертывается пред нашим взором непримиримая борьба истины с ложью, правды с клеветою, любви с ненавистью, милосердия с жестокостью, смирения и кротости с гордостью и презрением, чистоты и святости с мерзостью человеческого греха. Посланник Неба стоит пред извергами ада, Спаситель мира - пред человеконенавистничеством врага, разрушающего вечное спасение человека, - одним словом, Царство Христа сталкивается в решительной борьбе в царством сатаны, в лице убийц Христа.
В этом суде, как в гипнотическом каком-то сне, целой вереницей проходит пред нами нескончаемый ряд мировых типов, доселе живых и никогда не умирающих на грешной земле. Это - Иуды, первосвященники Анны и Каиафы, слуги и дворня архиереев, вооруженные стражи и судьи Синедриона, безбожные саддукеи и лицемерно-благочестивые фарисеи, ученые книжники, гордые своим пустым знанием, и надутые своею властью князья - старейшины народа. Мы видим и слышим здесь наглые лжесвидетельства клеветников, их грубые издевательства и тонкие глумления над Христом, ядовитые остроты, кощунственные насмешки и богохульные ругательства над Богочеловеком. Пред нами развертывается какая-то дикая оргия выходцев из ада. И среди них очутились смущенные апостолы, страдающие за Христа. А там пробуждаются толпы народа, доселе преданного Христу, но теперь восставшего против Христа и неистово требующего смерти Христа. Суд Пилата и Ирода, поругания и бичевания на дворе Пилата, крестный путь на Голгофу, плачущие женщины и утешения Христа в такие минуты, - все это представляет какой-то волшебный калейдоскоп, где все смешалось, перепуталось, где люди беснуются, шумят, неистово требуют, не зная чего. Все это покрывает землю каким-то непроницаемым мраком, где люди безумствуют в своей слепоте, сами не сознавая того. И в этом мраке не видно Бога, а действует одна только "власть тьмы" (Лк. 22, 53). Здесь, в словах Христа, - разъяснение всей картины.
Заглянуть в души всех действующих лиц, охарактеризовать их отношения ко Христу и показать облик их в современных живых людях, одним словом, раскрыть психологию всей панорамы проходящих пред нами всех групп - это значит поставить Христа лицом к лицу с человечеством, христианство - с иудейством и язычеством. В этом - глубокий интерес понимания исторической жизни всех народов земли.
И в таком сопоставлении ясно открывается нам, что Христос есть всечеловек, т.е. Сын человеческий, совершеннейший идеал человечества, прототип, "первообраз" человека. И потому, при сопоставлении с Ним всех и каждого из людей, в Нем, как в чистом зеркале, отражаются все духовные и нравственные извращения и уродства всего человечества. На фоне Божественной чистоты и святости Христа ярко отсвечиваются черные пятна грехов и беззаконий людей. Суд над Христом дает нам осязательно видеть это своими глазами. Здесь ярко выступает пред нами, в нашем сознании, что такое грех в своем ужасном и отвратительном безобразии, в своем жестоком разрушении и в своем тупом и диком ослеплении. Мы не знали бы силы греха, если бы невидели Страждущего Христа! Чтобы познать человека, нужно приблизиться ко Христу, присмотреться к Нему и понять Его душу, Его любовь и все нравственные совершенства.
Христос - "муж скорбей, ведый терпети болезнь", по слову пророка (Ис. 53 гл.). Что Он перенес на суде и после суда, что Он выстрадал от судей, которых Он спасал, всегда будет утешением и облегчением для людей во всех их страданиях, скорбях и обидах, во всех их притеснениях, насилиях и клеветах, во всех несправедливостях и гонениях от врагов. Не было еще на земле такого Страдальца, и не будет никогда, который перенес бы столько страданий, скорбей, горя, несправедливостей, столько невыносимых мук, физических, нравственных, душевных и, по своему характеру, жестоких, грубых, тонких, язвительных, столько невыразимых издевательств и глумлений над самыми святыми, высокими, чистыми и сердечными мыслями, чувствами, благожеланиями и действиями, - сколько и какие перенес один за всех и от всех наш Спаситель. Все наши скорби и страдания, сколько бы их ни было и каковы они были по своим размерам, утопают и растворяются в страданиях Христа, как ничтожная капля в необъятном море. А потому, все страдальцы мира спешите к Страдальцу за мир! Он испытал все человеческие скорби и страдания и всегда дает свою помощь и утешение всем, прибегающим к Нему. Он близок к нам. Наши скорби и страдания - Его страдания. В страждущих лицах страдает Он!
Чувство человеческого сострадания и справедливости к Невинному Страдальцу за других и по вине других побуждает каждого из нас вникнуть в это явление поглубже, отнестись к нему сердечнее и справедливее. Незаслуженные страдания Невинного и Безгрешного Страдальца за других и для блага других должны привлечь наше внимание и покорить Ему наши сердца. Такого явления нельзя пройти мимо, закрыв на него глаза. И человек, в силу своего человеческого достоинства, по самой природе своей, остановится пред Страдальцем мира, невольно заглянет в свое сердце, проверит себя, - не находится ли и он в сообществе тех, которые жестоко мучили и ядовито язвили Христа, не повторяет ли и он всего того, что было на пути от Гефсимании до Голгофы и на самой Голгофе. О, как много и теперь активных и пассивных хулителей Христа, сознательных и бессознательных мучителей Христа, озлобленно-фанатичных и бессознательно-тупых богохульников, издевающихся над Христом, Его любовью, Его учением и даже делами милосердия. Но придет время, когда и в них пробудится человеческое чувство, человеческое сознание, и будут горько плакать пред Распятым на кресте. Это открыл нам Сам Христос. Идя на крестную смерть, за день до нее, Он сказал: "Тогда (при конце века) явится знамение Сына человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные, и увидят Сына человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великою" (Мф. 24, 30). Тогда "воззрят на Того, которого пронзили", повторяет истину откровения Христа возлюбленный Его ученик, свидетель Его страданий и смерти на кресте (Ин. 19, 37). "И будут рыдать о Нем, как рыдают об единородном сыне, и скорбеть, как скорбят о первенце", пояснил пророк (Зах. 12, 10).
Не подлежит сомнению, что придет время, когда все распинатели Христа, прошедшие, настоящие и будущие, станут пред Тем, кого они распинали, и в Нем увидят себя и познают себя, - кто они и каковы они, какое их сердце - человеческое или звериное.
Так. обр., Страждущий Христос самыми страданиями Своими говорит: каждый да испытывает себя!
Об отступниках, "отпадших" от веры, которые "попирают Сына Божия, и не почитают за святыню кровь завета, и Духа благодати оскорбляют", ап. Павел говорит, что "они снова распинают в себе Сына Божия, и ругаются Ему" (Евр. 6, 4-6; 10, 29). Но эти распинатели Христа распинают Его не в себе только, но и в других, по слову Самого Христа. Хотя Он, однажды умерший на кресте, вошел в славу Отца Своего и сидит одесную Его, но Он пребывает с верующими (Мф. 28, 20), во всех верующих и верующие в Нем (Ин. 6, 56; 17, 23, 26). А потому, всякая обида, несправедливость и жестокость в отношении ближнего есть гонение на Христа. Преследуя и распиная ближнего, мы распинаем Самого Христа. Об этом Он ясно и положительно сказал: "истинно говорю вам: поелику вы сделали сие одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне" (Мф. 25, 40, 45). Это - самое могущественное, для одних, утешение и поощрение, а для других, предостережение. Во всех наших страданиях и радостях, получаемых от других, страдает и радуется в нас и с нами Сам Христос. А потому, в этом дается нам самое сильное побуждение делать добро ближнему и воздерживаться от зла.
Все эти мысли внушает нам суд над Иисусом Христом и последующие затем страдания и смерть Его. Когда видишь жестокость зверя-человека, издевающегося над беззащитною жертвою своего изуверства, то невольно видишь в этой картине жестокие издевательства над Христом. Когда слышишь несправедливое осуждение невинного на суде, то сам собою возникает в сознании суд над Христом.
В первосвященнике Анне мы отметили тонкое сатанинское лукавство - склонить Христа на свою сторону, побудить Его отречься от своего духовного мессианства и стать под защиту и руководство первосвященников. Затаенная мысль предложения открыто и ясно выражена раньше сатаной в пустыне Христу (Мф. 4, 8-10).
Переживания Каиафы во время суда мы представили в драматической форме внутренней его борьбы ненависти ко Христу и страха пред народом. Драматизм этот основан на Евангельских фактах, т.е. на действительных столкновениях Христа с неверием и ожесточением фарисеев и саддукеев. Драматизм - это иллюстрация всей бывшей борьбы Христа с "синагогой". Каиафа, слуга сатаны, объятый неудержимою страстью - убить Христа, давно уже произнесший смертный приговор (Ин. 11, 50, 57; Лк. 22, 2), тайно подкупивший Иуду (Мф. 22, 52), приглашавший подчиненных ему слуг лжесвидетельствовать и клеветать на Христа (Мф. 26, 59), все-таки не мог, при всем своем желании, осудить Христа без формально видимого основания. С другой стороны, этот властелин, деспот, презиравший народ (Ин. 7, 49) и державший его в ужасном рабстве, боялся народа (Лк. 22, 2, 6) и искал удобного случая схватить и убить Иисуса без народа (Мр. 14, 1-2), не в праздник (Мф. 26, 5). При таком естественном колебании Каиафы, молчание Иисуса парализовало и сдерживало в нем сатанинские порывы ненависти ко Христу и насильственный приговор над Христом. Пред молчанием Самой истины, обличавшей судей громче слов, отступало в Каиафе все сатанинское и выступало в нем то, что оставалось еще в нем человеческого. И в этих перипетиях внешней борьбы каиафы открывается нам внутренняя духованя борьба Сына человеческого с князем мира сего (Ин. 14, 30; 12, 31; 16, 1; Лк. 22, 53). Не мог Каиафа произнести своего кровавого приговора, пока эта, внутренняя духовная борьба не достигла своего зенита, когда исповедание Христа, что Он - Сын Божий, вызвало формальный приговор смерти. Убивают Христа за то, что Он - Сын Божий! Дальше идти некуда и сатане!
Состав, характер и влияние Синедриона уясняет нам многое в Евангелии и особенно в осуждении Христа. Столько благодеяний оказал Иисус Евреям и, с другой стороны, так легко было защитить и оправдать Невинного и Безгрешного Узника, по уголовным законам иудеев, отличавшимся беспримерною гуманностью к подсудимым: и однако ж никто из облагодетельствованных Иисусом не явился на защиту своего Благодетеля. И мало того, этот народ, под воздействием первосвященников, моментально превратился в личного врага своего Благодетеля и неистово требовал Ему смерти у Пилата, отдавая предпочтение разбойнику Варавве. Психология толпы, основанная на чувственных вожделениях ее, раскрыта нами для уяснения всего дела. С другой стороны, мы подробно остановились на раскрытии силы, могущества и власти Синедриона, чтобы непонятное в истории осуждения Христа сделать более понятным, благодаря террористическому влиянию Синедриона на народ. Каким ужасным трагизмом звучат слова Евангелиста: "архиерее же и старцы неустиша народы, да испросят Варавву, Иисуса же погубят..." "Бе же Варавва разбойник", "иже бе за некую крамолу бывшую во граде и убийство ввержен в темницу" (Мф. 27, 20; Ин. 18, 40; Лк. 23, 19). И какое жалкое положение народа рисуется здесь под деспотическим гнетом Синедриона, который гордо и презрительно смотрел на него с высоты своего недосягаемого могущества и власти: "этот народ, невежда в законе, проклят он" (Ин. 7. 49).
Суждения членов Синедриона об Иисусе ярко отражают нам и современные суждения неверующих о Христе. Суд Синедриона продолжается и доселе, если мы заглянем в отрицательную литературу по Евангелию. Мало того, здесь представлена общая картина того, как часто люди судят высших себя, которых они не понимают и до которых они не доросли.
В гнусных клеветах лжесвидетелей и в диких обвинениях сдей мы показали, в каком уродливом и извращенном виде проходило чистейшее и святейшее учение Христа чрез призму человеческого сознания разных партий и классов народа. Такое извращение учения Христа и такое отношение к нему людей проявляется и теперь. - Прислушайтесь к голосу неверующих.
Непроизвольно мы вложили реальное содержание в краткие указания Евангелистов, что "многие лжесвидетельствовали на Иисуса", чтобы предать Его смерти (Мр. Мф.), но лжесвидетельства их были недостаточны, и "много иных хулений произносили против Него" (Лк. 22, 65), а на основании самих же Евангелистов, которые для примера представили двух лжесвидетелей с конкретным указанием их лжесвидетельств. Как мы видим, они построили свои лжесвидетельства на извращении слов Христа. Такое извращение рассеяно по всему Евангелию, которым мы и воспользовались.
Отречение Петра - какой глубокий психологический процесс невольного падения человека, при всей его искренней любви и чистоте сердца! Отречься от Христа при пожирающей пламенем любви ко Христу!.. Какой глубокий урок и предостережение для всех самоуверенных и самонадеянных! Страшно даже подумать о том, как любимый и искренно любящий ученик с клятвою отрекается от своего Учителя, которого он сам исповедал Сыном Божиим и за которого готов был умереть!.. Если Петр не устоял, несмотря даже на предостережения Христа об опасности и точное указание времени отречения, то кто может поручиться за себя и быть уверенным в себе, что он устоит! Петр - живой пример живым людям! Мы оттенили его, чтобы привлечь на него более серьезное и вдумчивое внимание читателя. Все Евангельские события - мировые явления и, потому, при знакомстве с ними, нельзя скользить по поверхности их своим вниманием. Это, именно, мы имели в виду, при раскрытии психологии падения Петра.
Думаем, что и психология Иоанна много успокоительного, нежного и ободряющего внесет в душу читателя. При знакомстве с духовным настроением таких лиц, тихо и незаметно согревается душа нежною любовью ко Христу! Любовь Иоанна невольно зарождает любовь и в нашем сердце: потому что его любовь есть отражение любви Христа!
Суд над Христом при наличности всех данных, которые мы представили в книге, является необъяснимым, с естественно-исторической точки зрения. Но ключ к уразумению этой тайны дал нам Христос: судьям Своим в саду Гефсиманском Он сказал: "каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук; но теперь ваше время и власть тьмы" (Лк. 22, 53). И этот ключ мы не должны выпускать из своих рук! Говорим об этом потому, что ученые думают теперь понять и объяснить Евангелие без этой "темной силы", без этой "власти тьмы", т.е. сатаны.
Примечания свои мы поместили не в тексте под строкой, но в конце книги, отдельно, чтобы не отвлекать внимание читателя от главного предмета, раскрываемого в книге. Постоянное отвлечение внимания читателя примечаниями утрачивает цельность впечатления картины. В примечаниях мы представили дополнительные сведения к тексту, уясняющие содержание его, или же - обоснования и справки для подтверждения достоверности его. Мы думаем, что читатель много выиграет от того, если все наши примечания прочитает отдельно, по прочтении книги. А для удобства в тех случаях, когда нужно будет проверить самый текст, к которому относится примечание, мы указали страницы книги, на которых легко отыскать и номер самого примечания.
Свой труд мы подразделили на две части. Спешим пока выпустить в свет первую часть: "От Гефсимании до претории Пилата". При помощи Божией, надеемся в скором времени представить вниманию читателей и вторую часть: "От претории Пилата до Голгофы", за которой последует "Крестная смерть Христа".
Декабря 9, 1914 года.
ОТ ГЕФСИМАНИИ ДО ГОЛГОФЫ
От Гефсиманского сада до двора первосвященников.
"Иуда, целованием ли предаешь
Сына человеческого" (Лук. 22, 48)?
Это последнее предостережение, данное Иисусом Христом своему предателю Иуде, невольно переносит наши мысли и чувства в сад Гефсиманский, в последнюю ночь земной жизни Богочеловека. То была единственная ночь в истории человечества, такая ночь, в которую решилась судьба всего мира и, при том, на целую вечность1). Мысль человеческая отказывается понять и обнять все значение ее и раскрыть тайну того, что совершилось тогда. Никакая кисть художника не в силах нарисовать нам картину всех частностей события той ночи. Никакое перо мыслителя и поэта не в состоянии очертить все характеры действовавших лиц, с их тайными пружинами затаенного злобного заговора. Ни один психолог не может снять покрова и заглянуть в тайники души, начиная с Иуды, первосвященников и оканчивая последним из слуг архиерейской свиты. Не поддается описанию тот клокочущий ад страстей, который находился в душах злобных, жестоких и несправедливых убийц Христа...
С другой стороны, кто может изобразить нам то состояние, которое переживали в ту ночь испуганные ученики Иисуса, пораженная ужасным известием Его Матерь, и, наконец, дерзнем ли мы заглянуть в душу самого Страдальца Христа и понять то, что Он перенес и перечувствовал в те минуты, когда вокруг Него сосредоточились все силы ада в образе Его убийц?2)
В виду такой необъятности всех сторон события описываемой ночи, разнородности характеров действовавших лиц и тайных пружин их действий, в виду сплетения самых разнородных страстей как бы всего человечества и всех времен3), мы отказываемся дать подробное описание последней ночи в земной жизни Господа нашего Иисуса Христа, но, по силе возможности, постараемся нарисовать картину в ее общих чертах.
Последнее предостережение, данное Иисусом Христом Иуде, не подействовало на него4). Ученики Иисуса, хотевшие было силою защитить своего Учителя и остановленные Им Самим, покинули Его и разбежались все в страхе и ужасе. Стражи и воины, пришедшие с мечами и копьями на Иисуса, как будто на разбойника, не вразумились тем, что они от одного только слова Его "Аз есмь" отступили и пали на землю5), не вразумились они и тем, что Иисус тут же, пред их глазами, одним прикосновением руки, исцелил отсеченное ухо архиерейского раба Малха6); видя такие знаменательные события, они не поверили тому, что сказал Иисус своим ученикам, что Он может умолить Отца своего, и Тот более двенадцати легионов ангелов7) пошлет Ему, - ничто не тронуло и не образумило этих низких бессердечных и раболепных исполнителей злой воли своих повелителей.
И вот, быть может, те же самые слуги, которые с год тому назад, пораженные божественным учением Иисуса, не посмели возложить на Него своих рук, по приказанию первосвященников, теперь с какою-то злобною радостью спешат исполнить злое желание злых повелителей: они, с свойственною им грубостью и жестоким бессердечием, спешат сделать узником Того, Кто сам добровольно предался им в руки и Кому достаточно было сказать одно только слово, чтобы повергнуть их на землю; они вяжут руки Тому, Кто одним прикосновением руки давал слепому зрение, глухому слух, прокаженному очищение; они лишают свободы Того, Кто одним словом своим исцелял расслабленных, укрощал бурю, изгонял бесов, воскрешал мертвых. Лишают свободы Того, Кто пришел на землю, чтобы освободить весь род человеческий от власти диавола, рабства греху и смерти (1 Ин. 3, 8; Кол. 2, 15; Дн. 26, 18; Рим. 8, 15, 21; Евр. 2, 14-15), и дать нам свободу чад Божиих (Гал. 5, 1; Рим. 8, 21). Что-то дивное и непостижимое совершается теперь перед глазами всего человечества. В лице Иисуса, обладавшего такою необъятною силою и с таким неземным терпением переносившего теперь все грубости жестокого обращения презренной стражи храма и суровых воинов римской когорты (Ин. 18, 12), мы видим что-то неземное!
С полною покорностью воле Отца небесного, связанный Иисус, окруженный вооруженною римскою когортою, в сопровождении стражи храма, идет теперь в глубокую ночь, при бледном свете луны - этой свидетельницы всего совершившегося в саду Гефсиманском8), идет туда, где ожидает Его еще большая злоба, еще большая жестокость и невыразимая несправедливость. Он - праведный судия, спаситель человечества, благодетель всех страждущих, утешитель скорбящих, не сделавший ни одного греха и беззакония, Он, проповедник любви и Сам воплощенная божественная любовь, идет теперь на суд беззаконного сборища, на суд нечестивых, исход которого Ему давно уже известен. Он знает, что ожидает Его впереди и что предстоит Ему на следующий день. Часы жизни Его уже сочтены, Ему осталось жить не более семнадцати часов. Но прежде чем Он испустит свой последний вздох, сколько Ему предстоит перенести оскорблений, несправедливостей, черной неблагодарности и невыразимых жестокостей со стороны людей, за которых Он идет теперь добровольно умереть! Сколько Ему предстоит перенести нравственных страданий за гибель ожесточенных своих распинателей, за участь ослепленного и отверженного народа, за судьбу неверующего и греховного человечества!
Путь, которым Он шел теперь из Гефсиманского сада, лежал через Иосафатову долину. Это обширнейшее кладбище, где погребен был, можно сказать, весь древний мир, ожидавший пришествия Мессии, и где, по иудейскому верованию, некогда раздастся труба архангела, имеющая воскресить мертвых. Среди ночной тишины, пробираясь между надгробными памятниками минувших времен, Спаситель, как говорит предание, нередко спотыкался о могильные камни и падал9). Тяжел этот путь для Него, но вместе с тем и знаменателен в высшей степени. Пред Ним лежал теперь весь прошедший и будущий мир человечества, с которым Он, не более как чрез 17 часов, должен соединиться узами смерти, чтобы попрать самую смерть. Он шел теперь с одной стороны как бы среди тех, которые давно уже знали и преследовали Его, в лице посылаемых к ним пророков. С самых древних времен Его ждали как утеху израилеву, как Спасителя, но вместе с тем и преследование Его началось еще с крови Авеля, невинно пролитой за веру в Него. Пред Его мысленным взором теперь, среди могильных памятников, быстро пронеслась вся история всего человечества, центром которой был еврейский народ. Пред Ним воскресли теперь все пророки и гонители их, все обетования Божии и возмущения народа, все светлые надежды и отступления почивших предков, - и вот среди этих-то теней смерти идет теперь к смерти Источник жизни, чтобы даровать всем живот вечный!.. Грустно оглянуться назад и тяжело заглянуть вперед! Не пройдет еще и суток, как к Его гробу привалят огромный камень, - мало того, запечатают его и приставят стражу к Нему, уже умершему, не доверяя Ему и в самой смерти. Злоба будет преследовать Его и тогда, когда Он, бездыханный, будет лежать в новом гробе. И это так скоро случится, и это так скоро совершится! Да, тяжело было идти этим путем Спасителю!
Прошедши Иосафатову долину - долину смерти, и перешедши поток Кедрский, из которого Спаситель, как говорит предание, мучимый жаждою, вынужден был напиться самой мутной воды10), Он, окруженный вооруженными римскими воинами, под командою тысяченачальника (Иоан. 18, 12) и руководством первосвященников, начальников храма и старейшин (Лук. 22, 52), вступил в не менее мертвый в ту минуту город Иерусалим. Беспечный Иерусалим в деле выполнения своего высокого назначения, избивший всех пророков и посланных к нему, собрал теперь всех чад своих из всех стран (до 3 мил.11) к празднику Пасхи, как бы для того, чтобы весь народ еврейский, в полном своем составе, заявил свое торжественное отречение от своего Мессии и убил Его самою позорною смертью. Этот-то Иерусалим, судьба которого уже оплакана Спасителем несколько дней тому назад12), спал теперь самым непробудным сном тупой беспечности в отношении своего Мессии, когда этот Мессия, связанный по рукам, шел по узким и кривым улицам его. Подобно Иосафатовой долине, он представлял теперь такое же царство смерти, за исключением совета нечестивых, которые с судорожным нетерпением ожидали тогда своей Жертвы. Крепко спит он в эту роковую ночь, определение которой решает судьбу человечества на целую вечность, потрясает небо и землю, разрушает ад и смерть и отворяет всем дверь к блаженству и вечной жизни, - крепко спит он теперь, как спал и в ту ночь, когда не далеко от него, на Вифлеемской долине, ангелы и пастухи воспевали и прославляли Бога, по случаю воплощения Сына Божия от Девы Марии. Тогда он не знал времени рождения своего Мессии, теперь не знает и не чувствует он времени осуждения Его на смерть... С рассветом дня этот город пробудится от своего физического сна, но не пробудится от своего нравственного сна и духовного ослепления. С рассветом дня он узнает, что случилось в эту ночь, но не поймет того, что совершается пред ним, и в тупом бесчувствии будет неистово просить смерти своему Мессии - Царю, вслед за своими озлобленными вождями.
Но как бы ни был крепок и непробуден сон трехмиллионного в то время Иерусалима в физическом и нравственном отношении, тем не менее воины римские и стража храма, чувствуя, при всей своей грубости, неправоту настоящего дела, не решились вести Иисуса по прямой и удобной дороге, но повели его путем окольным, дорогой узкой и кривой, введши в город чрез самые грязные ворота, называемые "гнойными"13). Зачем же они связали Иисуса, прикрываясь ночною темнотою, и ведут Его теперь по узким и глухим улицам города среди полночной тишины? Что заставило их так поступать с своим Узником, если Его ведут связанным, как преступника? Чего и кого они и пославшие их боятся в этом деле? Народа, того самого народа, который теперь так беспечно спит, а утром неистово будет кричать: "распни, распни Его! Кровь Его на нас и на чадах наших?!.." Да, чтобы открыто вести своего Узника, они боятся теперь того самого народа, который утром пред язычником Пилатом предпочтет Варавву-разбойника своему благодетелю-Христу! - Что-то непонятное совершается теперь пред нашими глазами! Ведут под сильным конвоем Узника, но ведут Его тайком; ведут Его связанным, как преступника, но возможность связать Его куплена за деньги и добровольно дана самим Узником! Каждый шаг на этом пути изобличает злодеев во лжи, но они, под влиянием своего ожесточения, тупы понять свою ложь. Они слепы и не ведят, что творят!
Но этот страх воинов и стражи храмовой, изобличавший неправоту настоящего дела, проявился не в одном только шествии по глухим и окольным улицам Иерусалима, но и в следующем факте, которым нам рассказывает ев. Марк. За Божественным Узником, по сказанию этого евангелиста, следовал один юноша, который, как показывала его верхняя одежда, в испуге выбежал на улицу, будучи пробужден шумом толпы. Его появление в такой одежде и следование за Иисусом показались страже подозрительными; опасаясь, что он может призвать на помощь Иисусу, стража хотела схватить его, и бедный юноша мог спастись от опасности только тем, что оставил в руках воинов свое одеяло, которым был прикрыт (Мр. 14, 51-52). Предание, с достаточным основанием, утверждает, что этот юноша был сам писатель второго евангелия - Марк. Но, не вступая в разбор этого предания, мы отмечаем в этом факте то, что положение учеников в настоящие минуты было опасно, что подозрительная стража, при всей своей грубости, чувствуя неправоту настоящего дела, принимала все меры предосторожности, чтобы довести это неправое дело до конца.
Не в далеком расстоянии за толпою, ведшею Иисуса, следовал от самого Гефсиманского сада до двора первосвященников возлюбленный ученик Его Иоанн, а рядом с ним шел и другой ученик, пламенный Петр, не менее Иоанна преданный своему Учителю. Любовь первого к Иисусу невольно влекла его туда, куда вели его Учителя, и эта любовь победила в нем всякий страх, которым поражены были остальные ученики. Что же касается Петра, то он пламенел ревностию к своему Учителю и готов был защищать Его, если не делом, то по крайней мере словом, - он смело пока шел против опасности, в самообольщении надеясь на свою силу. Следование их за связанным Иисусом не могло навлечь на них подозрения со стороны стражи, схватившей Иисуса, так как они шли вдали от толпы и шли ровною и самоуверенною поступью. Ночная темнота, хотя и смягчаемая полным светом луны, мешала страже распознать на далеком расстоянии этих двух преданных Иисусу учеников.
Мы не можем сказать, как долго продолжалось шествие от сада Гефсиманского до двора первосвященника, но с достоверностью знаем, что вся эта толпа вступила во двор архиерея до первого пения петухов, что, следовательно, первый допрос Божественному Узнику был сделан в глубокую полночь, быть может, в то самое время ночи, в какое Он, как жених в полунощи, по церковным песням, на основании евангельской притчи (Матф. 25, 1-13), придет судить живых и мертвых. Что же удивительного в том, что в полночь беззакония и неправда человеческая в суде над Иисусом достигли самой высшей степени своей преступности, в полночь же изобличатся праведным Судиею все эти неправды беззаконных и нечестивых судей. Случайное ли совпадение того, что суд над Иисусом совершается в полночь, с тем указанием многих евангельских притчей, которые дают прозрачный намек, что и общий суд совершится в полночь нравственного усыпления и беспечности человечества, - об этом благочестивые христиане могут размышлять много; но мы обращаем свое внимание на это обстоятельство в виду того, что такая поспешность суда над Иисусом, - тотчас же, по взятии Его в саду Гефсиманском, в доме одного первосвященника, а затем другого и, после того, рано утром в собрании синедриона, - такая поспешность говорит уже о несправедливости суда над Иисусом. К чему так спешить судом, если приведенный Узник действительно виновен в чем-либо?! Да, суд спешит произнести свой неправедный приговор потому, что он уже давно произнесен над головою ни в чем неповинного Иисуса. Каиафа давно уже изрек, что "уне есть единому человеку умрети за люди", а Синедрион объявил, что если кто узнает, где находится Иисус, донести ему об этом. - Странно звучит это постановление об Иисусе, именно об Иисусе, который открыто день и ночь учил в храме, и никто не брал Его, - составляется определение об Иисусе, как о таком учителе, который будто бы скрывается от своих преследователей. Какого же правосудия мы будем искать во дворе первосвященников, когда они дают деньги, чтобы выдал им Иисуса Его же ученик? Какой же правды мы будем ожидать от таких судей, которые спешат ночью покончить дело с Иисусом, опасаясь дневного света, чтобы он не рассеял их злые замыслы и не разрушил их пагубные планы? Может ли быть правосудие там, где сами судьи отыскивают лжесвидетелей и. наконец, сами являются уже в качестве обвинителей?!.. Но войдем мы в это сборище нечестивых за Иисусом и послушаем там, как будут судить Его, Судию живых и мертвых, представители и блюстители правды Божией на земле - первосвященники и синедрион.
На дворе первосвященников.
Тяжелый и мрачный путь Иисуса от Гефсимании до двора первосвященников, среди мертвого безмолвия ночной тишины долины Иосафатовой и беспечного Иерусалима, кончился. Связанный Иисус, окруженный конвоем римской когорты, стоит пред лицом своих судей - первосвященников, заплативших 30 сребренников за гнусную измену Иуды своему Учителю. Суд начался. Но мы пока остановимся во дворе первосвященников, посмотрим и послушаем, что там делают, о чем говорят.
При первом взгляде во внутрь дома архиереева, нам представляется картина, совершенно противоположная той, какую мы видели, когда следовали за Иисусом по мертвой долине Иосафатовой и окольным кривым улицам беспечно спавшего Иерусалима. Здесь, во дворе первосвященников, глубокая тишина ночи накануне заклания пасхального агнца превратилась в самый шумный суетливый день. Великие сановники иудейские - первосвященники, удрученные детьми, но не делами управления, изнеженные роскошью и расслабленные эпикурейским образом жизни, эти саддукеи, ни во что не веровавшие и заботившиеся только об удобствах своей жизни, - не спят в этот полночный час; не спит с ними и весь двор их; роскошные залы их дворцов ярко освещены, и везде - внутри и на дворе - замечается какое-то оживление. На лицах всех можно было читать плохо скрываемую злобную радость и удовольствие... На дворе, вокруг разведенного огня, слышны оживленные разговоры, передача впечатлений друг другу из событий той же самой ночи: одни рассказывают, как они, по указанию Иуды, отыскали Иисуса в саду Гефсиманском, связали Его и вели по безмолвным улицам Иерусалима, отмечали все мельчайшие подробности этого ночного путешествия, оставленные без внимания евангелистами, но при этом сообщаемое окрашивали особым колоритом, представляли в своеобразном свете. Все, что говорила о божественном достоинстве личности Иисуса, покрывалось тенью искажения и всему давалось превратное толкование, превратный тон. Что удивительного в том, что эта вооруженная шайка слуг архиерейских каждое слово, каждое действие Иисуса той ночи извращала и толковала в совершенно ложном свете, когда книжники и фарисеи давно уже превратно толковали дела и чудеса Иисуса, открыто обвиняли Его в том, что Он силою веельзевула изгонял бесов! Что удивительного в том, что эта шайка низких прислужников архиерейских в своем отступлении и падении от слов Иисуса, в исцелении Им отсеченного уха Малха, усматривали магическое действие Его. - Но тем более торжества для них, что они могли, наконец, такого страшного и сильного Человека связать и представить на суд к первосвященникам; тем более славы для них, что они схватили и привели Того, Кто, по мнению самих книжников и фарисеев, изгонял бесов силою веельзевула. Как не радоваться им своему успеху, как не гордиться им пред лицом остальных. Возможно ли при таких обстоятельствах воздержаться от самохвальства этим презренным героям мрачной ночи!.. По всей вероятности, здесь же были и те слуги, которые с полгода тому назад, посланные первосвященниками схватить Иисуса, возвратились к ним ни с чем, против своей воли14). Почему не похвастаться своим геройством, своим, добавим, нахальством пред этими трусливыми сотоварищами по службе и положению, хотя бы они и принимали теперь участие в арестовании Иисуса в саду гефсиманском?! Но раз уже они уронили себя в глазах остальной толпы прислужников, - и теперь трудно им избавиться от разных насмешек.
Мы дополним эту картину самыми вероятными предположениями: если Иисус сделался предметом самых оживленных разговоров на дворе первосвященников, то без сомнения здесь все вспоминалось и перетолковывалось на свой лад, что только было известно о Нем в течение всей Его общественной деятельности. Замечательно, низкие льстецы - рабы всегда смотрят глазами своих повелителей на все и, из желания угодить им, стараются преувеличить каждое слово их, сказанное в пользу или во вред кому-либо. А потому неудивительно, что на дворе весь разговор велся в духе первосвященников и фарисеев, в духе враждебном Христу. Каждое слово, подслушанное ими когда-либо и понятое в настоящем смысле, направлялось теперь против Иисуса; каждое чудо, вызвавшее когда-либо неудовольствие в старейшинах, безусловно признавалось беззаконным и пускалось в ход против Иисуса. Заметив, что их начальники враждебно взглянули на какое-либо действие Иисуса, сделали Ему вопрос с ехидною целью уловить Его и обвинить потом, они считали для себя достаточным, чтобы составить суждение о виновности Иисуса, оставляя без внимания Его мудрые ответы, которыми Он опровергал и посрамлял своих врагов.
И вот картина, которая развертывается во дворе первосвященников пред нашим умственным взором. Раболепные прислужники - льстецы архиерейские в то время, когда Иисус стоял пред лицом своих неправедных судей, с какою-то ехидною радостью, вокруг разведенного на дворе огня, вспоминали Его чудеса, за которые давно осуждали Его первосвященники и старцы иудейские; рассказывали об изгнании Им из храма торгующих, что было крайне неприятно для первосвященников; передавали тоном своих повелителей об исцелениях расслабленного и слепорожденного, каковые чудеса содействовали всеобщему раздражению в высших сферах иудейской аристократии; вспоминали о воскрешении Лазаря, что вызвало решительный приговор смерти со стороны синедриона; не могли молчать и о торжественном входе Иисуса в Иерусалим, каковой привел в сильное раздражение и негодование первосвященников и старейшин иудейских. Говорили там, что Он друг мытарям и грешникам, защитник порочных женщин, которые обмывали своими слезами ноги Его, покровитель вдов и сирот, превозносивший ничтожную лепту богатым приношениям. Ставили Ему в вину то, что Он по субботам исцелял расслабленных, которым приказывал нести каждому свой одр; отпущал грехи, предвосхищая права, принадлежащие одному только Богу, грозно обличал всех вождей богоизбранного народа, публично называя их порождением ехидны, презренными лицемерами и гнусными обманщиками народа. О, этот Иисус, говорили, - великий беззаконник! Раз Он даже позволил своим ученикам в субботу растирать колосья руками и есть, - и какая дерзость! - стал еще оправдывать Себя и учеников примером Давида!.. А мы слышали своими ушами, неслись заявления от многих, как уважаемые всеми законники назвали Его самарянином, в котором бес сидит. - Да и мы как-то слышали странные речи Его, заявляла другая группа: Он предлагал своим последователям есть и пить Свое собственное тело и собственную кровь, чтобы получить жизнь, называл Себя вечною жизнью, путем и истиною, говорил, что Он даже видел Авраама и Авраам радовался Ему при свидании. Да, этот Иисус, без сомнения, обманщик, заявляли из третьей группы: уж за что-нибудь хотели же свергнуть Его с горы Его же соотечественники из Назарета, которые вместе с Ним росли, знали со всех сторон не только Его самого, но и всех братьев и сестер Его. Они выгнали Его из своего города, так что Он вынужден был поселиться в Капернауме и вести скитальческую жизнь.
Может ли Он быть полезным членом общества, подхватили служители, искренним патриотом, когда Его выгнали из своего города соотечественники Его, и даже некоторые из братьев отреклись от Него, когда Он не имел ни родины, ни дома, ни собственности, скитался из города в город, из селения в селение, не имея где главы приклонить? - неудивительно, подтверждали некоторые, что Он ничем не дорожил и ко всему родному относился с каким-то озлоблением, всех наших вождей Он обзывал слепыми вождями слепых и предсказывал, что все в яму упадут. А вот Он, Сам-то, и упал в яму, - теперь Он в крепких руках! - А недавно Он даже плакал над Иерусалимом, неслись новые заявления очевидцев. Ему представилось, что Иерусалим будет разрушен, так что не останется камня на камне, и весь народ будет испытывать такие бедствия, каких еще не было от создания мира. - Вот посмотрим, замечали очевидцы, на кого обрушатся эти бедствия! Посмотрим, что Он будет теперь говорить в оправдание Себя. - А мы слышали, раздавались новые голоса, как Он называл Себя Сыном Божиим и говорил открыто, что Он и Отец - одно, что Отец делает и Он вместе с Ним делает до сего времени. Что же тут удивительного, подхватывали многие, что Он называл Себя Сыном Божиим, - мы знаем этот источник. Раз Он при нас из одного одержимого нечистым духом выгнал беса, который назвал Его Сыном Божиим. Уж если сам бес называл Его Сыном Божиим, то понятно, что это за Сын Божий! - А помните, возвышали свой голос новые свидетели, помните одну из Его притчей, в которой Он обозвал всех наших начальников убийцами пророков? Тогда Ему прямо заметили, что Он обижает их такими словами; а Он в ответ назвал их гробами повапленными. Да, он был дерзок на слово, соглашались все. Вот посмотрим, как Он будет теперь говорить, чем станет оправдывать Себя! - И каждое слово, каждое воспоминание облетало всех и вызывало новые воспоминания и воспламеняло всех каким-то злорадством. И могли ли молчать слуги, когда обо всем этом говорили с оживлением и ожесточением их повелители - первосвященники, когда каждое из указанных чудес Иисуса вызывало внутри палат архиерейских целую бурю негодования?
Картина описываемой ночи во дворе первосвященников нам представится еще яснее и полнее, если мы добавим к сказанному, что каждое слово первосвященников, каждый ответ Иисуса с быстротой молнии распространялись по всему двору архиерейскому. Теперь каждое выражение лица первосвященника, каждое движение Иисуса становились интересными на дворе в толпе прислужников архиерейских. Теперь каждое слово подхватывалось любопытною и наэлектризованною духом архиерейским толпою слуг и передавалось из уст в уста с неизбежными толкованиями и пополнениями.
Такую картину мрачного оживления на дворе первосвященников мы рисуем не на основании только психологических данных, но на основании положительных свидетельств наших Евангелий. Мы ясно представляем тот момент всеобщего безумного оживления на дворе архиерейском, когда из внутренних покоев раздался призыв лжесвидетелей против Иисуса в такой полночный час нечестивого сборища. Кому из этих низких прислужников архиерейских не хотелось выслужиться пред своими повелителями, кому не хотелось заявить себя преданным и верным рабом, кому не хотелось угодить им и вывесть их из затруднительного положения? И вот, среди раболепной толпы слуг начали составляться разные ложные показания; при этом потребовалось вспомнить всевозможные факты из деятельности Иисуса, о которых уже сама собою шла речь на дворе, и окрасить их в неблагоприятный для Него свет, дать им ложное толкование, ложное понимание. Друг перед другом старались что-либо вспомнить, придумать и перетолковать; один перед другим спешил выставить себя, заявить о себе. Дух безумного соревнования во лжи и клевете обуял всех, и каждый старался изощрить в данный момент свою память, свое воображение, свой ум, чтобы представить свое лжесвидетельство доказательным, сильным и выдающимся, каждый стремился заслужить похвалу от архиереев за свои гнусные показания.
После этого, что же тут удивительного, если все эти лжесвидетельства, составленные под влиянием обуявшего всех безумного духа соревнования в угоду первосвященников, оказались несостоятельными даже по суду самих первосвященников! И что же, на самом деле, могли они представить заслуживающего внимания против Иисуса - этой совершеннейшей истины, правды и любви? Что же можно было сказать против Иисуса, не сотворившего ни одного греха? Всякая ложь сама собою рассеивалась пред лицом Иисуса - этой бесконечной истины, этого божественного света. А тем более должна была рассеяться ложь так постыдно и так поспешно составленная под влиянием всеобщего соревнования и в угоду архиереям, составленная толпою невежественных и грубых слуг, перетолковывавших на тысячу ладов всякое суждение, всякое слово своих покровителей - архиереев.
И вот, среди этой-то толпы гнусных лжесвидетелей - слуг очутились двое из выдающихся учеников Христа - кроткий и сосредоточенно-созерцательный Иоанн и опрометчиво-пылкий и энергично-деятельный Петр. Нам не трудно теперь заглянуть в души этих учеников, одинаково преданных Иисусу, но не одинаково выдержавших искушение. В виду нарисованной нами картины, не трудно понять и все то, что случилось здесь на дворе с Петром и что передают евангелисты о поруганиях над Иисусом этой бесчувственно-тупой и продажной толпы льстецов архиерейских. При известном уже нам настроении этой толпы, все описанное евангелистами должно было совершиться с неизбежною, можно сказать, необходимостью. Но взглянем прежде на учеников Христовых среди этой дикой толпы клеветников, измышляющих "суетная и ложная". Заглянем в их души и посмотрим, что переживали они в эти самые тяжелые минуты неправды человеческой в истории всего человечества.
Иоанн - это ученик, о котором в Евангелии постоянно говорится "его же любяще Иисус", - отличался пламенною и глубокою, но тихою и спокойно-ровною любовью к своему Учителю. Он ближе всех был к Иисусу: возлежал на Его персях, на Тайной вечери, слышал и чувствовал, как сердце Иисуса билось и горело в Его груди пламенем необъятной божественной любви ко всему человечеству. Иоанн более всех понимал эту неземную любовь Иисуса и сам воспламенялся пламенем той же чистой, полной и необъятной любви небесной. Прислушиваясь к каждому слову Иисуса, к каждому звуку биения Его сердца, он живее и полнее ощущал и чувствовал веяние любви Иисуса15). Тихо и спокойно он следовал всегда за своим Учителем, но за этот ровный шаг его всегда ставил его около Иисуса, рядом с Иисусом16).
Такою же тихою, ровною, но устойчивою поступью он шел теперь за Иисусом, уже связанным, и вдруг очутился среди слуг архиерейских. Он видит все, что вокруг него совершается, он слышит все, что говорят около него - и о ком же? Об Иисусе, любовь которого ко всему человечеству он только один и понимал! Он слышал как искажаются рассказы о чудесах Иисуса, окрашиваются в черный цвет, чтобы очернить Того, Кто есть истинный свет, источник жизни и света. Он видит все соревнование этих нечестивых в изобретении лжесвидетельства на Иисуса, и каждое такое сплетение лжи пронзает его сердце, терзает его душу. Он мученик среди этого царства лжи и клеветы, среди этого самохвальства своею низостью и враждою против Иисуса. О, какой он страдалец в эти тяжелые минуты! Он с радостью сам спокойно и твердою ногою пошел бы на страдания с Иисусом, лишь бы только не слышать ему всего того, что говорилось теперь вокруг него о любимом и любящем его Учителе!!..
Но чем чернее была ложь против Иисуса, тем светлее представлялся ему образ Его; чем сильнее клокотала вокруг него вражда и ненависть против Христа, тем чище и полнее являлась в его душе бесконечная любовь Господа17), и чем нетерпеливее было желание убить Мессию-Христа, тем яснее он понимал Его как жизнь всего Мира. Что же тут удивительного, если Иоанн, этот созерцательный и глубокий мыслитель. переживший в эти минуты то, чего ни один из людей не мог пережить, во всем своем евангелии и посланиях представляет своего любимого Учителя и Господа преимущественно с этих именно трех сторон: как свет или истину, как бесконечную любовь и как жизнь вечную! Что удивительного, если указанные три стороны в учении Иисуса особенно ярким светом отразились в душе Иоанна в эти тяжелые минуты, когда каждой из них усилиями ада была противопоставлена совершенно противоположная сторона! Кому неизвестно, что чрез противоположение каждый предмет яснее и полнее познается! Надвинувшиеся тучи ада над головою Иисуса, с целью скрыть Его неземной свет, еще ярче раскрыли в глазах Иоанна божественный свет личности Христа, когда черные тучи разорялись сами собою при столкновении с этим светом.
После этого мы не будем удивляться, что Иоанн следует за Иисусом не только во двор архиереев, но и на Голгофу, и под сенью креста страдает вместе с обожаемым Учителем! Теперь не одна любовь влечет Иоанна за Иисусом, но в нем было что-то более, чем обыкновенная любовь, — в нем было то, что дало ему право услышать из уст умирающего Господа: "се сын твой, и се мати твоя", - дало ему право считать Богоматерь своею матерью и быть ее сыном вместо самого Иисуса!18) Если так, то все это ясно говорит, что Иоанн на дворе архиерейском, среди буйной толпы клеветников, страдал теперь, страдал глубоко, страдал страданиями Иисуса, на сколько только возможно человеку отобразить эти бесконечные страдания Богочеловека. Он пил теперь ту самую чашу, о которой говорил ему когда-то Иисус, он пил ее вместе с своим Учителем, пил ее так, как предсказал Христос: "чашу, юже Аз пию, и вы испиете, и крещением, им же Аз крещаюся, креститеся". Он будет пить эту чашу и до конца своей жизни, при всяком столкновении с неверием в Иисуса. Для него не тяжки будут его страдания в кипящем смолою котле, но тяжки и невыносимы для него все унижения Иисуса, которого он так беспредельно любит. Пламенная и глубокая любовь его к Иисусу не может вынести того, что делали теперь с Иисусом. Он видел вокруг себя ослепление безумцев, но не имел возможности и сил открыть им глаза. И чем более не понимали этого дикие безумцы, тем тяжелей были страдания Его ученика. О, как бы он желал теперь раскрыть всем истину и указать, что враги Иисуса клевещут на саму истину, враждуют на воплощенную любовь Божию и хотят убитьисточник жизни вечной! И чем спокойнее он был по виду, тем глубже он чувствовал все совершавшееся вокруг него; и чем менее он выражал свои чувства вне, тем сильнее он страдал внутри. И вот разъяснение того, почему его присутствие среди толпы прислужников не привлекло на него внимания окружавших. В данный момент самое даже знакомство его с первосвященником не спасло бы его от оскорблений или, по крайней мере, замечаний со стороны слуг, когда его Учитель стоял на суде пред первосвященником. Да, Иоанн устойчиво выдержал себя среди всех усилий ада, клокотавших вокруг него, - но что он перенес и выстрадал за это время, для того нужно иметь сердце Иоанново, чтобы ясно то понять. Наше изображение слишком бледно и скудно в сравнении с действительностью. Внутреннее состояние и личность Иоанна можем охарактеризовать только общими чертами, что этот неумолкаемый проповедник любви был во всю жизнь свою и мучеником за любовь19), но определить и понять степень его страданий - выше наших сил.
Посмотрим же теперь на другого ученика, смелого и решительного Петра, всегда готового на самопожертвование за своего Учителя. Он также горячо и искренне любил Иисуса, как любил Его Иоанн, но любовь его была пылкая, порывистая и, временами, бурная, как бурное море. Когда он говорил, что готов даже умереть за Иисуса, он говорил искренно, говорил то, что чувствовал, говорил правду, которую он готов был осуществить в минуту бурного порыва своего чувства. В саду Гефсиманском он уже выхватил нож и ударил им раба архиерейского, когда Иисус не успел еще ответить на предложение учеников: "не ударить ли мечом". И если бы завязалась схватка учеников с вооруженною толпою воинов, то он смело и безбоязненно положил бы свою жизнь за Иисуса. В ту минуту он неустрашимо смотрел в глаза смерти, лишь бы не выдать Иисуса врагам. - И этот-то смелый Петр, на все готовый и отважно решительный, робко теперь вошел во двор архиерея, благодаря уже посредничеству Иоанна. Минутный порыв смелости и отваги, незаметно даже для него самого, быстро сменяется теперь робостью, постепенно возрастающею. Та же любовь его к Иисусу и, быть может, желание защитить как-нибудь своего Учителя, если не делом, то словом, привлекли его сюда, как и Иоанна; но неожиданно даже для него самого он очутился в такой среде, которая служит живым выражением и отражением всей злобы темных сил ада. Он видит и слышит здесь то же самое, что видел и слышал Иоанн; но уже раз закравшаяся в него робость быстро возрастала в нем с каждым мгновением. Его внимание невольно остановилось на его положении среди толпы врагов его Учителя, и это положение показалось ему положением среди рыкающих львов, готовых поглотить его. Такой образ диавола, рыкающего подобно льву и готового поглотить свою добычу, которую он ищет, ясно представился ему теперь во всей своей поразительной рельефности (1 Петр. 5, 8). Все что говорилось и делалось там против Иисуса, все это исходило из ада, исходило от диавола. Люди, если бы они не были в руках диавола, не могли дойти до такого ослепления, до такого ожесточения и извращения всякой правды. Все дело первосвященников против Иисуса есть дело диавола и слуги архиерейские суть слуги диавола. Мог ли устоять Петр против этих темных сил ада, как бы воплотившихся в слугах архиерейских и ясно выражавшихся во всех их словах и действиях.
И вот Петр, тот самый Петр, который когда-то победил водное естество, но убоялся слабого ветра, начинает теперь снова утопать, но только более страшно, чем прежде. Лицо его невольно изменяет ему, и он вынужден был выделиться из толпы и привлечь на себя внимание некоторых из окружавших. Первою заметила смущение Петра одна привратница, когда по всему двору с быстротою молнии разнеслось известие, что первосвященник спрашивал Иисуса об учении и учениках Его. Быть может она, без всякой задней мысли, в виду только одного смущения Петра, спросила его: не из учеников ли Его он? Но этот случайный вопрос, поставленный в эту именно минуту, когда первосвященник спрашивал Иисуса об учениках Его, имел решительное значение для Петра. Он дал ей отрицательный ответ, такой ответ, которому он сам еще не придавал никакого значения. Что за беда - на вопрос любопытства ответить легким отрицанием, чтобы отделаться от нескромного совопросника привратницы, чтобы пресечь дальнейший разговор пустого любопытства в такое время, когда каждая минута была дорога для Петра, когда он с жадностью ловил каждое слово, доносившееся до него из внутренних покоев первосвященника?!
Очень может быть, что это отрицание пред рабыней было даже случайною неосторожностью Петра в словах, которому теперь было не до разговоров с привратницей-рабыней, - но эта кажущаяся неосторожность Петра была тем не менее отречением Петра, и тем более страшным для него, что оно совершилось незаметно даже для него самого20). Это был первый шаг падения Петра, такой шаг, после которого уже трудно было ему удержаться. Он вступил на скользкую покатость горы и не может уже остановиться в своем падении, пока не достигнет пропасти, к которой стремится: апектор пропел, но Петр не заметил его и не вспомнил пророческих предостережений Иисуса.
Уста Петра изменили Христу, но сердце его осталось пока верным Ему. Вот почему он не только не спешил удалиться из этого опасного для него места, но, движимый любовью к своему Учителю и сгораемый желанием узнать судьбу Его, вмешался даже в толпу служителей, грелся с ними вокруг огня, который был разведен тогда по причине холода. Он старался казаться человеком совершенно посторонним, пришедшим на шум народный из одного любопытства, но уста и выражение лица изменяли ему. Если же предположить, что он не забыл еще тяжелых для него предсказаний Спасителя, если он обратил внимание на пение петуха, то, быть может, последнее обстоятельство вызвало даже в нем решимость доказать на деле, что зловещий петел не будет более свидетелем его измены. Как бы то ни было, только борьба Петра с самим собою, - борьба любви и страха достигли в нем самой высокой степени. Он старался победить в себе страх любовью к Иисусу, которая удерживала его во дворе первосвященников, но страх не подчинялся действию любви и старался подавить ее в нем совершенно. Он старался стать выше самого себя, но у него не доставало сил поставить себя так. Вмешавшись в толпу слуг вокруг огня, он думал скрыть себя тем от взоров окружающих; но это еще более выдавало его. Если он проводил время среди слуг архиерейских в молчании, то его выдавало беспокойное сознание страшной тайны, которое напрасно старался прикрывать равнодушием; если же он пускался в беззаботный разговор, то его обличало галилейское наречие.
Теперь ничто не могло спасти его, так как он с самого начала стал на ложную дорогу, по которой увлекаем был уже против воли неудержимым потоком настоящих обстоятельств. По мере того, как суд над Иисусом подвигался вперед и доносились на двор известия из внутренних палат архиерейских об этом суде, наглые служители этих бесчестных судей, привыкшие открывать людей подозрительных при следствиях и розысках, как специалисты своего дела, становились все страшнее и страшнее для Петра, желавшего скрыть свое происхождение и апостольское достоинство. И вот один из таких слуг, обратив на него внимание, начал говорить окружающим: "этот человек должен быть из числа учеников Иисусовых". Симон затрепетал от этих слов. Уста его, уже раз изменившие, теперь скорее открылись для второго отречения: одних уверений, ему казалось, было недостаточно, - и малодушный Петр свою ложь запечатлел клятвою, что он вовсе не знает Иисуса. Освободившись от опасности, Петр удалился от огня; страх гнал его вон, но любовь опять удержала, и он остановился у дверей.
Протекло еще несколько времени, первый допрос кончился, - и Иисус Христос был выведен из судилища на двор. Влекомый любовью, ученик невольно приблизился, чтобы еще раз взглянуть на своего Учителя, показаться Ему, а если можно, и доказать Ему свое участие в Его судьбе. Казалось, безопасно, но вдруг один из служителей остановил Симона вопросом: "верно и ты был с Ним: ибо ты галилеянин, и наречие твое изменяет тебе". Прочие служители подтвердили такое подозрение, так как наречие галилейское было очень заметно для всякого; а между тем все знали, что ученики Иисусовы были галилеяне по своему происхождению. Изумленный Петр находился в самом затруднительном положении, так как воины, пощадившие учеников Иисусовых, при взятии Его в саду Гефсиманском, не пощадили бы их теперь, когда им удалось так счастливо овладеть Учителем их, - не пощадили бы тем более того, кто сам попал в их руки. Так ли было бы на самом деле - это вопрос; но напуганному Петру казалось, что будет так. А потому, как же глубоко должно было упасть сердце Симона, когда, не дожидаясь его ответа, один из слуг архиерейских, бывший с воинами в саду Гефсиманском, родственник того самого Малха, которому Петр отрезал ухо, начал вслух обличать его, говоря: "не я ли тебя видел с Ним в саду Гефсиманском". Робкий Симон не знал что делать, забыл себя и Учителя, и, по выражению св. Златоуста, умер от страха. Быть может, одно усилие со стороны Петра, и он был бы спасен; быть может, это усилие дало бы ему возможность дождаться и видеть, чем все кончится, но настойчивые нападки на него насмешливой и угрожающей толпы праздных людей одержали верх над ним, и он отрекся от Христа; начал клясться и божиться: не знаю человека сего, о котором говорите, - он начал утверждать всеми видами клятв, что не только никогда не думал быть учеником Иисуса, но и вовсе не знает сего человека21).
В эту-то роковую минуту, когда несчастная божба раздалась в воздухе, когда малодушный ученик не успел еще окончить страшных клятв, петел - этот полуночный проповедник покаяния - пропел во второй раз.
Исполнилось слово Христа, и Петр вдруг очнулся от своего нравственного ослепления; чешуя спала с его глаз, когда взор его встретился, в ту самую минуту, со взором Иисуса, который посмотрел на него пристально. Сострадательно-укоризненный взгляд Учителя и Господа проник его сердце. Для Петра довольно было такого взгляда, чтобы он перестал видеть врагов, забыл об опасности, прогнал от себя страх смерти. Теперь ему казалось, что он снова слышит роковое предсказание: прежде нежели пропоет петух дважды, ты отречешься от Меня три раза.
Испытание кончилось для Петра. Слуги архиерейские удовлетворившись клятвами, перестали беспокоить Петра. Но шум двора архиерейского был уже несносен для разбитого сердца Петра, терзаемого скорбью. Место малодушия теперь заступили стыд и раскаяние. Ему тяжело и больно было оставаться на этом месте, среди таких людей, и он со слезами на глазах спешил выйти вон, дабы в уединении оплакивать свое падение. И изшед вон, плакася горько.
Да, горек был плач Петра, плач раскаяния! Не любовь ли его ко Христу привлекла его во двор архиереев, и вот он здесь-то, с такими страшными клятвами, отрекся от своего Учителя, Которого сам же исповедовал Сыном Божиим! Не горел ли он пламенем ревности к славе своего Учителя, и вот отказывается от Него, что даже не знает Его совершенно! Не он ли был один из самых приближенных учеников Его, и вот теперь он стал почти наравне с Иудою! Не он ли ходил по водам по слову Христа, был свидетелем славного преображения Его, Гефсиманской молитвы, - не его ли предупреждал и предостерегал Христос, и вот он забыл все это и сделался лжецом и отступником! Он шел сюда в надежде быть свидетелем - защитником Иисуса, а оказался лжесвидетелем против Него, лжесвидетелем с клятвою и божбою, подобно тем архиерейским слугам, которые вокруг него и пред его же глазами измышляли лжесвидетельства против Иисуса, по требованию первосвященников. О, страшно даже подумать: не ниже ли он их стал, когда свою ложь подтверждал всеми видами клятв, - тогда как слуги архиерейские обходились без всяких клятв в своих лжесвидетельствах против Иисуса!
Горько плакал Петр, и плакал он во всю свою жизнь. По свидетельству св. Климента, он при полуночном пении петуха, ежедневно становился на колени и, обливаясь горькими слезами, каялся в своем отречении и просил прощения, хотя оно дано было ему самим Господом вскоре по воскресении22). От частого и горького плача глаза его казались красными.
И этот горький плач Петра, вызванный отречением его, по предсказанию Христа, был тою же горькою чашею, которую испил, по предсказанию того же Христа, во всю свою жизнь и другой ученик, рядом стоявший с Петром во дворе архиереев. Рядом они шли за Иисусом, рядом на одном дворе они были во время суда над Иисусом, рядом они - вместе спешат и ко гробу Господню в первый день воскресения Христа. И тот и другой испивали горькую чашу внутренних страданий в эту роковую ночь для всего человечества, по предсказанию Христа; и тот и другой пили горечь этой чаши во всю свою жизнь после роковой ночи. Загляните в их души и сравните, чья чаша горьче и полней: один, как проповедник любви во всю свою жизнь страдал за отверженную неверующими любовь Христа, постоянно повторяя заповедь Учителя: любите друг друга; а другой, как кающийся грешник, во всю жизнь свою горько оплакивал свой грех. В одном страдания безмерны, в другом скорбь и угрызения совести невыразимы. Это - два великие мировые страдальца роковой ночи, явившиеся выразителями и представителями двух сторон страданий всего человечества23).
Да послужат же они уроком и предостережением для нас во всех обстоятельствах настоящей земной жизни.
Иисус пред лицом первосвященника Анны.
"И ведоша Его к Анне первее: бе бо тесть Каиафе, иже бе архиерей лету тому"
(Иоан. 18, 13).
Первый допрос Иисусу Христу был сделан в доме первосвященника Анны, тестя Каиафы. Воины, зная все значение и влияние, которым пользовался в делах этот хитрый тиранический саддукей, семидесятилетний старик, исполненный змеиной злобы и коварства, поспешили доставить ему удовольствие первому увидеть пред собою связанным Того, Кто недавно еще казался всему синедриону неприступным и Кто последними своими действиями - изгнанием из храма торгующих и грозным обличением книжников, фарисеев и саддукеев - подорвал материальное благосостояние представителей иудейства и поколебал в самом основании авторитет их в глазах духовно порабощенного народа. Есть мнение, что дворец первосвященника Анны расположен был на пути из Гефсиманского сада ко двору первосвященника Каиафы и, при том, не в далеком расстоянии от последнего, а потому воинам, ведшим Иисуса, тем легче и убоднее было представить Его прежде к первосвященнику Анне и тем польстить влиятельному саддукею.
С другой стороны, опасения и боязнь народного возмущения за вероломную несправедливость и насильственную противозаконность действий против Иисуса, обязывали руководителей ареста поставить столь опасное дело под защиту хитрого и влиятельного первосвященника - дипломата. Его преклонные лета, важность сана, политическое положение и влияние, как человека, состоявшего в дружбе с римскими властями, давали ему особенный вес в глазах простодушного народа. А потому, предварительный допрос Анны, по-видимому удовлетворявший юридическим требованиям уголовного судопроизводства у евреев, должен был иметь безусловное влияние на исход дела, за безнаказанность которого он ручался своим положением и авторитетом. Как бы то ни было, только оказанный почет отставному первосвященнику, заправлявшему еще доселе всеми делами правления в синедрионе, во всяком случае был вполне уместным и целесообразным теперь в глазах заговорщиков: они дали тем время Каиафе, архиерею лету тому, собрать синедрион, чтобы сколько-нибудь оформить беззаконное убийство невинного Иисуса.
Но если воины, приведши Иисуса в глухую полночь к первосвященнику Анне, думали тем доставить удовольствие и почет ему, то это уже ясно говорит, что тесть Каиафы был глубоко заинтересован взятием Иисуса, что, вернее всего, он-то и был главным виновником и руководителем страшного заговора против Иисуса и тайною пружиною в этом кровавом и возмутительно несправедливом деле, что от него-то, главным образом, и вышло повеление схватить Иисуса и представить Его к нему на предварительный допрос, который, как увидим ниже, по хитрому плану коварного саддукея, должен был иметь особенно важное значение в решении всего кровавого дела.
Но заглянем в роскошную залу изнеженного первосвященника - саддукея, не признающего никаких высших идеалов и потребностей духа человеческого, кроме блестящей обстановки, материальных удобств жизни и почетного положения и влияния в обществе. Как саддукей, не признающий бытия духовного мира и будущей загробной жизни, он, естественно, отрицал всякую нравственность в человеке, всякий долг, кроме материальных выгод и земной власти. И вот этот-то неверующий материалист, счастливый нечестивец, или, вернее, несчастный плотоугодник, этот-то, по выражению пророка (Ис. 65, 20), столетний грешник стоит теперь лицом к лицу с Иисусом, этою небесною истиною, воплощенною для просвещения всего человечества божественным светом. Для его извращенного ума, погрязшего в интересах земного честолюбия и роскоши, для его грубого сердца, истерзанного и разбитого страстями и пороками, недоступно учение Того, Кто стоял связанным пред ним, непонятны Его чистоты и святость, которыми дышит каждое движение и слово Иисуса, каждый взгляд и выражение лица, полные божественной любви и кротости. Он смотрит на своего кроткого и невинного узника, как на добычу, крови которой он давно с таким нетерпением жаждал. Да, пред ним стоял теперь связанным Иисус, тот самый, Иисус, который своим учением разрушал все его материальное благосостояние и общественное положение, все его обаяние в народе и деспотическую власть. Сколько времени он, как хищный кровожадный дверь, следил за каждым шагом своей жертвы, подстерегал каждое слово Иисуса чрез своих шпионов, намеренно подсыпал к Нему хитрых совопросников, чтобы уловить Его в чем-нибудь и предать суду, - и все это не удавалось; а теперь связанный Иисус в его распоряжении! Какая-то невыразимая демонская радость течет и разливается по всем жилам семидесятилетнего старика, и эта затаенная радость отсвечивается на его лукавом лице; глаза его сверкают злобною хитростью и своим выражением говорят, что в душе низкого и кровожадного лицемера, искусного и тонкого интригана созрел адский план уничтожить и стереть с лица земли все дело Христа, для выполнения которого Он приходил к людям. Смотря на связанного Иисуса, этот низкий злоумышленник, изворотливый и пронырливый чужеземец, в своем гордом самообольщении, чувствовал теперь в себе великую силу в борьбе с своим Узником, вполне достаточную для осуществления своего сатанинского плана. То было диавольское самообольщение, которое вступало когда-то в борьбу с самим Богом, посягало подчинить себе Бога и стать выше Бога.
Такова была душа первосвященника Анны в данный момент, сделавшаяся орудием и вместилищем всех темных сил ада. При взгляде на него в эту минуту, невольно слышатся грозные и страшные слова Иисуса, с которыми Он обратился несколько месяцев тому назад к враждебной партии иудеев, находившихся в распоряжении и под руководством первосвященника Анны: "вы творите дела отца вашего. Ныне ищете Мене убити, человека, иже истину вам глаголах, юже слышах от Бога. Вы отца вашего диавола есте, и похоти отца вашего хощете творити: он человекоубийца бе искони, и во истине не стоит: яко несть истины в нем: егда глаголет лжу, от своих глаголет: яко ложь есть и отец лжи" (Иоан. 8, 41, 40 и 44).
И вот у этого-то орудия сатаны, исполнявшего теперь волю диавола, по свидетельству самого Христа (Лук. 22, 53/ Иоан. 14, 30), началась в глубокую полночь первая часть продолжительного и возмутительного допроса, который передает нам один только евангелист Иоанн, как очевидец. В своем сатанински-гордом ослеплении лукавый саддукей думал, что приведенный к нему Узник должен считать за особенную милость, что удостоен быть представленным для предварительного расследования к нему, заслуженному и почетному первосвященнику, от решения которого зависит теперь дальнейшая судьба Иисуса, этого смелого и грозного Обличителя фарисеев и саддукеев.
Смертный приговор давно был произнесен над головою Иисуса (Иоан. 11, 53; 7, 19), и Христос знал об этом (Иоан. 8, 37, 40; 5, 16, 18; 10, 31, 39; Матф. 12, 14; Марк, 3, 6). До сего времени не было случая привесть в исполнение такой приговор, но вот невинный Узник в руках могучего первосвященника, который делает допрос Ему, но с тем, чтобы погубить Его. Пред лицом смерти, которая находится теперь в руках первосвященника Анны, с трепетом преклоняется и этот могучий Чудотворец, - неустрашимый Галилейский Пророк. Почему же ему, первосвященнику, не воспользоваться для своей пользы настоящим случаем? Зачем губить без суда такого Человека, в руках которого находится безграничная власть над всеми силами природы и людей, - губить такого Человека, пред которым преклоняется весь народ, все люди, когда, в виду безысходного положения Его, можно сделать Его полезным для себя?! И адский замысел закипает в душе хитрого саддукея, проявляющий ненасытную алчность души его, погрязшей в честолюбии и корыстолюбии. "Власть темная" вступает теперь в свои права (Лук. 22, 58) и, под видом беспристрастной справедливости, предлагает осужденному Христу на выбор между смертью и животом. Пусть он отречется теперь от Своего учения, раскается в Своих заблуждениях и увлечениях, извинится пред оскорбленными и перейдет на их сторону, тогда дальнейшее формальное следствие прекратится и связанный Узник получит свободу, с обязательством не вредить более положению теократической партии своих врагов, а скорее поддерживать ее в народе Своим влиянием, которого оспаривать никто не мог. И если Он, под влиянием страха смерти, отречется от Своего прежнего учения и перейдет на сторону саддукеев, то почему же им, первосвященникам, не воспользоваться силою и авторитетом такого Учителя, пред которым преклоняется весь народ и могущественному слову которого подчиняется вся природа. Владеть и распоряжаться таким Чудотворцем - это значит владеть такою силою, которая смело может потягаться с римскими легионами, это значит - победить весь мир, покорить все народы, овладеть всеми сокровищами земли, властвовать и господствовать над всем и всеми.
Если Он действительно Мессия, как думает о нем народ, то вот прекрасный случай занять Ему свое место: стань теперь Он под руководство первосвященников и синедриона, отдай Себя в полное распоряжение их, направь Свою могучую силу на удовлетворение всех естественных нужд человеческих (преврати камни в хлебы), порази всех врагов Своими чудесными действиями, заставь их трепетать перед Собою и насильно поработи их Себе (аще Сын еси Божий, верзися низу) и отдай первосвященникам в полное распоряжение их все царства земли, со всеми их богатствами и почестями (сия вся тебе дам, аще пад поклонишимися), одним словом - сделай и дай нам все то, что предлагал тебе искуситель в пустыне, и мы, все члены синедриона, вожди и заправители народа, объявим Тебя Мессией и станем под Твое знамя, но с тем, чтобы нам впадать и распоряжаться им. То, что предлагал Тебе сатана в пустыне, - поясним затаенную мысль первосвященника Анны, - теперь исполняется на деле: хочешь быть Мессией, отрекись от избранного Тобою пути и становись на предлагаемую нами дорогу; а не хочешь идти по нашей дороге, то смерть Тебе предстоит, - Ты в наших руках!
И так, раскрывай Свое учение, рассказывай о Своих учениках, выполняй цель и задачу Своей деятельности: остаешься ли ты верен Своему учению, которым беспощадно обличал всех нас пред лицом народа, или отрекаешься теперь от него в виду предстоящей Тебе смерти и переходишь к нам, - таков именно смысл и значение предложенного Христу вопроса старейшин первосвященников! "Архиерей же вопроси Иисуса о ученицех его и учении Его" (Иоан. 18, 19). Лукавый вопрос может исходить только из уст лукавого, и этот вопрос есть как бы отражение и продолжение того самого вопроса, который предлагал Христу искуситель-сатана: "аще Сын еси Божий, рцы..." (Матф. 4,3). Действительно ли Ты - Сын Божий, спрашивал диавол? Если "да", то докажи это предлагаемыми Тебе в искушениях тремя способами. Действительно ли Ты - Мессия, спрашивает прикровенно первосвященник? Если "да", до докажи это принятием и выполнением того плана, который возлагается на Него, по нашему пониманию, плана, вполне согласного с тождественного с планом искусителя в пустыне. И какой бы ответ ни дал Иисус, Он, по плану диавола и слуги его Анны, становился в безысходное положение: если бы Он выдал Себя за Сына Божия и Мессию, то должен был доказать это принятием и выполнением предлагаемого Ему плана, который по самому существу своему, отрицал в Нем то и другое; а если бы Он отверг предлагаемый Ему план деятельности, то этим Он, по самой постановке вопроса, отрицал бы в себе божественное и мессианское достоинство. Если Он выдает Себя за Мессию, то должен отречься от Своего учения и направления, а это отречение было бы действительным отрицанием Его мессианского достоинства по самому существу дела; а если Он отстаивает Свое учение, то Он не может быть Мессией, по нашему убеждению и ожиданию народа, - Он не Мессия, Он - обманщик, смерть Ему! В том и другом случае, какой бы ответ ни дал Христос в данном случае, лукавый первосвященник воспользовался бы ответом Его для своих низких целей: в первом случае Иисус - слуга Его, а во втором - Он дает обвинение против Себя, Он уже осужден и не может более вредить положению и влиянию первосвященника.
Но, как и всегда, Иисус разумевал лукавство вопрошавших и своими ответами, вопреки желанию их, посрамлял хитрых и злых совопросников. Он дал и теперь ответ и первосвященнику Анне не такой, какого ожидал последний, но такой, каким он был посрамлен, изобличен в лукавстве и поставлен в безысходно затруднительное положение. "Отвеща ему Иисус: Я всегда учил в синагоге и храме, где всегда иудеи сходятся, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь меня? Спроси слышавших, что Я говорил им: "вот они знают что Я говорил" (ст. 20 и 21). Величественнее и сильнее такого ответа не может быть. В нем слышится небесное достоинство отвечающего, Его неземное спокойствие, сознание истины своего божественного учения и непреклонная твердость в своем направлении, а вместе с тем его кротость и покорность божественному определению Отца небесного. Своим ответом божественный Узник - Христос сразу разрушил весь коварный план своего лживого судьи и изобличил его в хитром злом лукавстве. Неужели возможно думать, чтобы Иисус, этот великий Чудотворец и Пророк, владевший божественною силою и добровольно отдавшийся в руки своих врагов, под давлением настоящей обстановки, мог отречься от Своего учения, измениться в Своем направлении и стать под знамя синедриона?!
С другой стороны, если бы учение Иисуса. в котором Он остался тверд и непоколебим, было богопротивно и преступно, если бы оно шло в разрез с истинным понятием о Мессии, которое первосвященник, по самому положению своему, обязан был защищать и отстаивать, то уместно ли и законно ли было со стороны судьи - следователя предлагать такой вопрос связанному Узнику? Прежде чем отдано приказание схватить Иисуса и привесть Его связанным, обвинители и обвинения должны быть налицо, и обязанность следователя - судьи заключается в том, чтобы предлагать обвиняемому пункты обвинений и требовать от него оправданий и разъяснений, а не отыскивать в нем вины самому. И хитрый саддукей, давно ненавидевший Христа и подстерегавший чрез своих шпионов каждое слово Его, без сомнения, знал учение Иисуса во всех подробностях и в данное время мог бы прямо вывести обвинения против Мессии - Христа, если бы в том обвинении не скрывал он более низкого лукавства и не преследовал здесь самых отвратительных своекорыстных целей. Под тонкою личиною беспристрастия суда неправедный судия скрывал самое коварное лукавство разрушить все дело Христа.
Своим ответом и Христос, вопреки тонкому расчету и ожиданию первосвященника Анны, оправдал Себя пред лицом неба и земли, пред лицом ангелов и человеков, пред лицом истории и всего человечества. Если вся вина Его заключается в Его учении, то пусть спросят всех свидетелей, которые слышали Его, не исключая даже и тех, которые часто обращались к Нему с коварными вопросами, пусть они все говорят о Нем, за Него и против Него, если только имеют что сказать. Голос свидетелей есть голос оправдания или осуждения: пусть же спросят их открыто! Если первосвященник усматривает в учении Иисуса что-либо противное закону, интересам народа и опасное для политического положения его, то пусть подтвердят это свидетели, которые слушали Христа!.. Но этот призыв свидетелей против Христа остался без ответа и тем изобличил всю неправоту судьи и показал во всем блеске совершеннейшую правоту и невинность Иисуса. После этого оставалось одно: прекратить следствие и освободить Узника от уз!
Действительно, допрос кончен, ответ дан, свидетелей против Христа нет и преступлений не оказалось в Нем. Узник должен быть свободен, тем более, что Он, по уголовным законам еврейским, и не должен быть связанным до окончания формального следствия. Но там, где истина и справедливость раскрываются во всем блеске и величии, дерзость неверия и вражды напрягает последние силы своей злобы, и, вот, мы видим возмутительную наглость и невыразимую несправедливость со стороны бессильной злобы. Один из служителей, стоявший близко к Иисусу, заметив посрамление первосвященника и его безысходное положение, из низкой угодливости своему повелителю, поспешил выручить его из крайнего замешательства: он ударил Иисуса по щеке, сказав: тако ли отвещаваеши архиереови?!
Низкий раб прикрывает свой дерзкий поступок достоинством первосвященника, 20 лет тому назад лишенного своего высокого положения. Он думает, что достоинство его патрона будто бы оскорблено было ответом Иисуса, ответом самым кротким, справедливым и законным. Но всмотримся ближе в обстоятельства дела и заглянем в черную душу позорного человекоугодника и раболепного ненавистника правды.
На вопрос первосвященника - судии об учении и учениках Христа, связанный Узник указывает на тех самых свидетелей, которые привели Его на суд в угоду первосвященнику, которые преданы своему повелителю всем существом своим и готовы служить ему до последней капли крови. Чего же лучше, по-видимому, желать и требовать первосвященнику, когда Сам Христос предоставляет свидетельствовать против Себя своим же собственным врагам? Может ли быть положение обвинителя - судьи более выгодным, когда приговор его должен был основываться на показаниях фанатически преданных ему раболепных и низких служителей, преследующих вместе с ним одну задачу - убить Иисуса?! Не должен ли был злорадствовать в душе и торжествовать свою победу, когда Сам Христос указал именно на тех свидетелей, которые, в угоду первосвященнику, связали Иисуса и привели на суд с единственною целью погубить Его? "Вот они знают, что Я говорил", спроси их, слышавших, что Я говорил им, указал Христос на стоявших вокруг Него. Пусть они, враги мои, всецело преданные тебе, будут свидетельствовать против Меня!!
Такой призыв Христа обязывал свидетелей говорить то, чего требовал судья; они должны были изложить учение Христа, - и, конечно, в интересах своего повелителя - судьи, который надеялся обвинить Иисуса Его же собственными устами. Но что они, эти свидетели, могли сказать в данном случае? Если бы они стали раскрывать учение Христа, то тем самым оправдали бы Его и обвинили бы первосвященника - судью, который незаконно и несправедливо действовал против невинного Иисуса. Их голос был бы обвинительным голосом против самого судьи, если бы они решились говорить теперь, чего требовало самое дело судопроизводства!.. И так, оставалось молчать им?! - Но как молчать, когда вопрос возбужден был самим первосвященником и когда Обвиняемый ставит обвинителя в самое лучшее для него положение, указывая на ему же преданных свидетелей против Себя?! Как же молчать им, свидетелям, когда они затем и привели Иисуса на суд, чтобы обвинить и погубить Его? А как же молчать им теперь, когда самое судопроизводство обязывает их и требует от них, как свидетелей, говорить, что они знают об Иисусе и против Иисуса! Как им молчать, когда, наконец, самая фанатическая преданность их первосвященнику вынуждает их говорить в интересах своего покровителя!.. И вот положение их оказалось безысходным: говорить нельзя и молчать не имеют права.
И такое-то положение их служит самым лучшим доказательством совершеннейшей правоты и невинности Иисуса. Оно требовало от них безусловно отпустить невинного Узника, и это требование предъявлено было самым существом дела при самом начале незаконного судопроизводства. Как же помириться с таким исходом дела, когда враги Иисуса тем только и дышали, чтобы скорее убить Его! И вот, эта давнишняя злоба неудержимо вспыхнула теперь в необъятных размерах: она вспыхнула от закоренелой ненависти к Иисусу и крайне безысходного положения, в которое они поставлены ответом Его. Затем, Он обезоружил их своею правдою и посрамил патрона их своею невинностью! Каков бы ни был ответ Иисуса по своей высоте и чистоте, но Он оскорбил достоинство первосвященника уже тем, что поставил его в такое безысходное положение и разрушил все его планы. Как же не отомстить за такой ответ!.. И вот один из раболепных слуг первосвященника, в угоду своему повелителю, чтобы вывести его из крайне затруднительного положения, не имея возможности и сил ответить словами, в своей бессильной злобе так дерзко мстит за него и за себя невинному и кроткому Иисусу, - он ударил Его по щеке! О, как горько и тяжело видеть такую наглую несправедливость! И где же? - На месте суда!.. И быть может, этот раб - один из тех, которые в свое время следовали за Иисусом, слушали Его учение, пользовались Его состраданием и милосердием, получали от Него исцеления от неизлечимых болезней, а под конец служения Иисуса отстали от Него (Иоан. 6, 66-67) и перешли на сторону врагов Его, - ответ Христа дает прозрачный намек на то (Иоан. 16, 20-21)! Быть может, это - тот самый Малх (ст. 10), который так недавно был исцелен Христом в саду Гефсиманском и своими собственными ушами слышал кроткий и любвеобильный укор Иисуса своему ревностному защитнику Петру: "возврати меч твой в его место; ибо все, взявшие меч, мечом погибнут. Или думаешь, что я не могу теперь умолить Отца моего, чтобы Он представил мне более, нежели 12 легионов ангелов?" "Неужели мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?" "Как же сбудутся Писания, что так должно быть" (Матф. 26, 52-54; Иоан. 18, 11; Лук. 22, 51-53)? И если такие предложения вероятны, то тем понятнее становится такая дерзкая злоба раба против Иисуса, тем чувствительнее и тяжелее для божественной любви Христа такая черная, вероломная неблагодарность. Сколько же требовалось смирения и кротости, любви и терпения, чтобы спокойно перенести такую несправедливость, такую неблагодарность! О, невольно содрогнулся и с ужасом воскликнул в то время весь горний ангельский мир: "слава долготерпению Твоему, Господи!!!"
Бессильная злоба раба проявилась в неслыханно дерзком насилии, но этим насилием он нанес себе окончательное поражение. Желая привести его к сознанию своего поступка, Иисус Христос как безгласный агнец, ведомый на заклание (Ис. 53, 7), кротко и спокойно отвечал ему: "если я сказал худо, покажи что худо; а если хорошо, что ты бьешь Меня?" Не горький упрек, а небесное сострадание к духовно ослепшему рабу несется из божественных уст Иисуса; не мщение, а всепрощающая любовь, отечески вразумляющая ожесточенного и упорного отступника слышится в кротких словах связанного и поруганного Христа: Он глубоко скорбит не о том, что так несправедливо унижен, но о том, что дерзкий неблагодарный раб дошел до такого ожесточения и слепоты; Он говорит теперь не с целью защитить Себя, но с целью вразумить заблудившегося; Он, связанный, не отстранил своей ланиты от заушения и бесстыдный раб с такою же наглостью мог бы беспрепятственно ударить кроткого и смиренного Иисуса и по другой ланите, которая открыта была для поруганий (1 Петр. 2, 23; Евр. 12, 3; псал. 37, 12-14; Ис. 53, 7; Матф. 26, 63; 27, 12-14; Марк. 14, 61; 15, 5), если бы достало у него дерзости и злобы, бессильной пред такою покорностью Христа божественному определению Отца небесного. Своею кротостью и покорностью Он на деле оправдывает то, чему учил других: "кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую" (Матф. 5, 39), и, поступая так, Он побеждал зло добром (Римл. 12, 21, 19; 1 Сол. 5, 15; 1 Петр. 3, 9; Лук. 6, 27-28), заботясь о спасении погибшего.
Таков именно, по своему значению, был ответ Иисуса на дерзость ударившего Его раба. И этот-то ответ, излившийся из любящего и сострадательного сердца Иисусова, скорбевшего о погибели упорно нераскаянного грешника, прямо и непосредственно направлен был к сознанию последнего. Своим кротким ответом Христос как бы так говорил ему: остановись своею мыслию на своем поступке, и уясни его себе в своем сознании: имел ли ты хоть какое-нибудь основание так поступать со Мной? Если Я сказал худо, то вдумайся в Мои слова, пойми их и тогда покажи, что худо; и если хорошо, за что бьешь Меня? И вот, когда спокойно обсудишь Мои слова, то убедишься в том, что в них не только нет ничего худого, но, наоборот, увидишь в них даже и положительно хорошее. За что же бьешь Меня, насильно и без вины связанного и оправданного теперь самым дерзким поступком твоим?!..
И слышится этот голос Иисуса во всей вселенной из рода в род, - и всякий, кто вникнет в него, преклоняет колена свои в умилении сердца пред долготерпением, благостью и всеобъемлющею бесконечною любовью Спасителя своего - Иисуса. Один только первосвященник Анна с своими сподвижниками был глух к такому голосу Христа: невинного и оправданного им же самим божественного Узника он отправил связанным к первосвященнику Каиафе (ст. 24)! Так велика его злоба, так сильны были его ожесточение и слепота!.. Но последуем и мы за агнцем - Христом во двор Каиафы!
На суде первосвященника Каиафы.
"После же Его Анна связанного к Каиафе, архиереови" (Иоан. 18, 24). "Бе же Каиафа давый совет иудеом, яко уне есть единому человеку умрети за люди" (ст. 14; 11 гл. 50 ст.).
В глубокую полночь, после пения петуха, Иисус, оставленный своими учениками, оскорбленный шайкою дерзких слуг архиерейских, поруганный первосвященником Анною, заушенный слугою его, уязвленный в сердце отречением Петра, - Иисус связанный, как преступник, предстал на суд Каиафы, "иже бе архиерей лету тому" (Иоан. 18, 13; 11, 49, 51).
Этот законный блюститель теократизма и охранитель всех постановлений Моисея, должен судить теперь Судию всех, добровольно сошедшего на землю снять и понести на Себе грехи и беззакония людей, не исключая и самого Каиафы. Быть может, представитель иудейства и посредник между Богом и народом, с свитком закона Моисеева в руках и писаний пророческих в сердце, отнесется со всею справедливостью и человеколюбием к связанному Узнику, на кротком и смиренном лице Которого отражается божественная святость и чистота и все существо Которого дышит безусловною и добровольною покорностью воле Отца небесного.
Кому же, как не первосвященнику, этому ходатаю за грехи народа, облеченному Самим Богом в небесный сан прообраза Мессии - Христа, вникнуть в дело Иисуса и поступить с Ним по правде?! От кого же Невинному ждать своего оправдания и сострадательного человеколюбия, как не от первосвященника, который за тем даже и поставлен Богом, чтобы ходатайствовать за виновных, - тем более освобождать от суда и наказания невинных?! Не он ли, носивший на своих раменах и персях имена двенадцати сынов и колен Израиля, по самому положению своему, должен был строго следить за соблюдением правды в судах и оказанием сострадания к подсудимым, - как же не ожидать от него милости невинному Узнику Христу?!24
С юных еще лет Каиафа, готовясь к высокой должности, твердил законы Моисея, отличавшиеся особенным состраданием и милосердием ко всем несчастным. "Пришельца не притесняй и не угнетай его; ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской"; но вас избавил Господь от египетского гнета; а потому и будьте сами сострадательны и милосерды к другим. "Ни вдовы, ни сироты не притесняйте. Если же ты притеснишь их", слышится угроза, когда напоминание о благодеяниях Божиих останется без воздействия: "то когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их и воспламенится гнев Мой, и убию вас мечом" (Исх. 22, 21-23). Тем более Каиафа знал, с самого детства, как Господь постоянно внушал своему народу соблюдать правду на суде, особенно в отношении беззащитных вдов и сирот: "Не суди превратно25пришельца, сироту и (вдову), и у вдовы не бери одежды в залог"26 (Втор. 24, 17); потому что "Господь есть Отец сирых и Судия вдов" (Псал. 64, 6). Он знал, что "Господь любит праведных; Господь хранит пришельцев, поддерживает сироту и вдову, а путь нечестивых извращает" (Псал. 145, 8-9). Как же, после этого, не вступиться Каиафе за беззащитного, невинного Узника Иисуса? Не он ли, в качестве первосвященника, внушал народу слова закона: "проклят, кто превратно судит пришельца, сироту и вдову!"27 "Проклят (даже) нарушающий межи ближнего своего!" "Проклят, кто тайно убивает ближнего своего! Проклят, кто берет подкуп, чтобы убить душу и пролить кровь невинную" (Втор. 27, 19, 17, 24, 25)?! Не он ли поучал народ словами премудрого: "Не будь грабителем бедного, потому что он беден; и не притесняй несчастного у ворот (в древние времена у евреев народный суд совершался публично, на площадях у городских ворот, на что и указывает в данном месте премудрый Соломон), потому что Господь вступится в дело их и исхитит душу у грабителей их" (Притч. Солом. 22, 22-23); "не суди превратно тяжбы бедного твоего, удаляйся от неправды и не умерщвляй невинного и правого; ибо Я не оправдаю беззаконника. Даров не принимай; ибо дары слепыми делают зрячих и превращают дело правых" (Исх. 6-8)?!
И если кто, так это он, первосвященник, был особенно знаком с обличениями и вразумлениями пророков, которые во всей полноте и широте выясняли дух законов Моисея. "Князья твои", обращается пророк Исаия к Иерусалиму, законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки, и гоняются за мздою; не защищают сироты и дело вдовы не доходит до них. Посему, говорит Господь, Господь Саваоф, сильный Израилев: о, удовлетворяю Я Себя над противниками Моими, и отмщу врагам Моим" (1, 23-24)!
Не менее грозно обличал и пророк Иеремия: сделались тучны, жирны, преступили даже всякую меру во зле, не разбирают судебных дел, дел сирот; благоденствуют, и справедливому делу нищих не дают суда. Неужели Я не накажу за это? говорит Господь; и не отмстит ли душа Моя такому народу, как этот (Иер. 5, 28-29)? А потому, так говорит Господь: производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем (22, 3). "Производите суд справедливый, и оказывайте милость и сострадание каждый к брату своему; вдовы и сироты, пришельца и бедного не притесняйте, и зла друг против друга не мыслите в сердце вашем" (Зах. 7, 9-10). "Научитесь делать добро; ищите правды; спасайте угнетенного; защищайте сироту; вступайтесь за вдову" (Исх. 1, 17). "О человек! взывает Иегова устами Михея, сказано тебе, что добро и чего требует от тебя Господь:действовать справедливо, любить дела милосердия и смиренномудренно ходить пред Богом твоим" (6-8). "Вот дела, которые вы должны делать: говорите истину друг другу, по истине и миролюбию судите у ворот ваших" (Зах. 8, 16). "Вот пост, который Я избрал: разреши оковы неправды, развяжи узы ярма; и угнетенных отпустите на свободу, и расторгни всякое ярмо; раздели с голодным хлеб твой и скитающихся бедных введи в дом; когда увидишь нагого, одень его, и от единокровного твоего не укрывайся. Тогда откроется, как заря, свет твой. и исцеление твое скоро возрастет, и правда твоя пойдет пред тобою, и слава Господня будет сопровождать тебя. Тогда ты воззовешь, и Господь услышит; возопиешь, и Он скажет: вот Я" (Исаии 58, 6-9)?!
Все эти обличения и увещания пророков быть справедливыми и сострадательными к ближнему на суде читал и знал Каиафа. Он понимает, что значит исполнять заповедь Господню и нарушать повеления Иеговы. Читая пророчество Иеремии, он как бы своими ушами слышал Господа, Который говорил устами пророка: "слушайтесь глаза Моего, и Я буду вашим Богом, а вы будете Моим народом, и ходите по всякому пути, который Я заповедаю вам, чтобы вам было хорошо" (Иерем. 7, 23).
Как же Каиафе не выполнить приведенных требований закона, когда от этого зависит счастье и благоденствие народа, когда на этом основывается вся жизнь евреев, как народа богоизбранного?! Если он нарушит правду на суде, то и Господь отречется от них и перестанет быть их Богом. Как же Каиафе не защитить невинного Иисуса?! Ему ли, представителю божественной правды среди богоизбранного народа, не отнестись теперь справедливо к невинному Узнику - Христу и не принять Его под свою защиту и покровительство, когда весь закон Моисея направлен был к тому, чтобы внушить народу эту правду, сострадание и милосердие к ближнему?! Да, ему хорошо известно, что "суд, милость и вера суть важнейшие в законе" (Матф. 23, 23), что Господь милости хочет, а не жертвы (Осии 6, 6; Матф. 9, 13; 12, 7), что "послушание гласу Господа лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов" (1 Цар. 15, 22), что соблюдение правды и правосудия более угодно Господу, нежели жертва(Притч. Сол. 21, 3).
Как первосвященник, стоящий во главе церковного управления народом, Каиафа, в качестве председателя верховного суда - Синедриона, отнесется со всею строгостью к выполнению своего долга судии при расследовании дела Иисуса. Неужели он не знает, что закон Моисея строго предписывает произносить суд по тщательном рассмотрении дела?!.. Да и кому, как не первосвященнику - председателю Синедриона, этого верховного судилища, знать и в точности выполнять требования закона? А в законе сказано: "не внимай пустому слуху28, не давай руки твоей нечестивому, чтобы быть свидетелем неправды. Не следуй за большинством на зло и не решай тяжбы, отступая по большинству от правды" (Исх. 23, 1-2).
Неужели Каиафа, носящий на своем челе, "Святыню Господню", может оказаться нарушителем такого требования закона в суде над Иисусом?! Он спросит всех свидетелей, рассмотрит дело по существу и не увлечется большинством голосов. Это - его долг, его святое призвание! На высоте своего положения, он не может легкомысленно отнестись, в качестве судьи, к Праведному Узнику, вопреки прямому требованию закона Моисеева. А этот закон повелевает: "выслушивайте братьев наших и судите справедливо, как брата с братом, так и пришельца его. Не различайте лиц на суде (этими словами внушалось евреям, что пред законом на суде все равны: богатые и бедные, знатные и незнатные, сильные мира и убогие рабы, а потому пристрастие на суде и лицеприятие к богатым и знатным строго было преследуемо Богом.), как малого, так и великого выслушивайте: не бойтесь лица человеческого; ибо суд - дело Божие" (Втор. 1, 16-17).
Да, Каиафа выслушает Иисуса, выслушает Его дело, за что Его связали, зачем Его привели к нему в такой полуночный час29. Его обязанность вникнуть в это дело и рассмотреть его тщательно, в виду такой необыкновенной экстренности заседания суда. Его обязывает к тому, помимо его воли и вопреки даже его желанию, самый закон, который говорит: "ты разыщи, исследуй, и хорошо расспроси; и если это точная правда, что случилась мерзость сия среди тебя (вопрос о совратителях в идолопоклонство), порази жителей того города острием меча" (Втор. 13, 14, 17, 4).
В глубокую полночь прислали к Каиафе связанным Иисуса. Обстоятельство, должно быть, важное, когда в такой неурочный час обязывают открыть заседание. Дело, должно быть. настолько серьезное, что нельзя отложить рассмотрение его до утра.
Если так, то тем строже и внимательнее отнесется к Нему судия - первосвященник. Он потребует обвинителей на лицо; он обяжет их изложить обвинения основательно, подтвердит их очевидными фактами, представит свидетелей на то и вникнет в их свидетельские показания глубоко и беспристрастно30. Того требует самое существо дела: если преступление настолько велико, что нельзя отложить рассмотрение его до утра, то судия обязан зорко следить за каждым словом свидетельских показаний. - нет ли там лжи и обмана, фальши и клеветы, под влиянием личной вражды обвинителей к представленному на суд Узнику. К тому обязывает первосвященника - судию самый закон, который ему хорошо известен. А там сказано: "недостаточно одного свидетеля против кого-либо в какой-нибудь вине и в каком-нибудь преступлении и в каком-нибудь грехе, которым он согрешит: при словах двух свидетелей, или при словах трех свидетелей состоится (всякое) дело" (Втор. 19, 15); "одного свидетеля недостаточно, чтобы осудить на смерть" (Числ. 35, 30). "По словам двух свидетелей, или трех свидетелей, должен умереть осужденный на смерть: не должно предавать смерти по словам одного свидетеля" (Втор. 17, 6), - так настойчиво требует закон осторожности в произнесении смертного приговора на суде (Матф. 18, 16; Иоан. 8, 17; 2 Кор. 13, 1; 1 Тим. 5, 19; Евр. 10, 28)! Как же Каиафе не обратить внимания на свидетельские показания обвинителей связанного Иисуса!31
С другой стороны, и свидетели против Иисуса осмелятся ли говорить что-либо против Него, зная, что они подлежат строгому наказанию за всякое ложное показание?! На них лежит вся ответственность за последствия суда, и за невинную кровь они отвечают своею кровью. "Рука свидетелей, говорится в законе, должна быть на нем (осужденном на смерть) прежде всех, чтобы убить его, потом рука всего народа" (Втор. 17, 7). Это значит, что он, свидетель, берет на себя ответственность за кровь казненного преступника. А потому, в виду такого значения свидетелей в уголовном судопроизводстве, закон строго относится к лжесвидетелям, подвергая их тому же наказанию, какому подлежал бы обвиняемый ими подсудимый. "Если выступит против кого свидетель несправедливый, обвиняя его в преступлении: то пусть предстанут оба сии человека, у которых тяжба, пред Господа, пред священников и пред судей... Судьи должны хорошо исследовать, и если свидетель этот свидетель ложный, ложно донес на брата своего: то сделай ему то, что он умышлял сделать брату своему; и так истреби зло из среды себя. И прочие услышат, и убоятся и не станут впредь делать такое зло среди тебя" (Втор. 18, 16-20).
И такое строгое отношение суда к лжесвидетелям было поддерживаемо в еврейском народе постоянными напоминаниями о сем, чрез всю последующую историю его. "Свидетель лжив, говорит премудрый Соломон, без муки не будет: оклеветаяй же неправедно, не убежит ея" (Притч. Солом. 19, 5). "Лжесвидетель не останется ненаказанным, и кто говорит ложь, погибнет" (ст. 9). И этот мудрый закон выполняем был во всей точности даже языческими царями (Дан. 6, 24): как же не выполнить его чтителям истинного Бога, - и, потому, кто же осмелится подвергать себя опасности погибнуть самому тою же смертью, какую готовил обвиняемому?! "Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего", говорит одна из десяти заповедей, данных Богом на Синае (Исх. 20, 16; Втор. 5, 20). Кто же, после этого, осмелится быть лжесвидетелем в таком деле, как суд над невинным Иисусом?!
В глубокую полночь, накануне того дня, когда евреи должны были закалать пасхального агнца, связанным, как преступника, привели невинного Иисуса на суд Каиафы. Так или иначе должен он судить, - но кого и как? Иисуса ли, не сделавшего ни одного греха и неправды (Иоанн. 8, 46; 14, 30), или тех, которые представили Его, невинного, на суд как преступного Узника?32
Каиафа, этот председатель верховного суда, хорошо знаком с духом еврейского судопроизводства и ясно понимает то, как строго закон карает всякую неправду на суде. Он знает, что закон уголовного судопроизводства, выработанный веками на основании Божественного откровения, ставит подсудимого под особенную защиту и покровительство судьи и требует от последнего особенного внимания и предосторожности в произнесении приговора над виновным. Он знает также, что, по учению раввинов и требованию уголовного судопроизводства, "грех против слов толкователей (закона) тяжелее греха против слов (самого) закона"33, в чем нередко даже обличал и Сам Христос современных Ему фарисеев (Матф. 15, 2-6, 9; Марк. 7, 8-14). Но в данном случае эти толкования закона клонились в пользу подсудимого, а то уважение, которым пользовались эти толкования в глазах учителей народа, обязывали Каиафу тем строже отнестись к нарушителям законной правды и тем сильнее принять невинного Иисуса под свою защиту34.
В виду этого, прежде чем приступить к допросу Иисуса. не должен ли он привлечь к ответственности тех, кто представил к нему связанным Иисуса в такое полуночное время?
Первые вопросы, которыми должен был встретить судья - Каиафа воинов, приведших к нему Христа, должны быть такие: "где взяли, за что взяли, при каких обстоятельствах взяли, почему связали и, наконец, привели в такое неурочное время?" Этого требует самое существо дела и форма уголовного судопроизводства евреев, - и показания на все означенные вопросы подвергали строгой ответственности тех, кто привел к нему Иисуса.
Воины должны были ответить, что они взяли Иисуса ночью в саду Гефсиманском, где Он молился Отцу Небесному; взяли Его по предательству одного из учеников Его Иуды; при взятии Он не проявлял никакого сопротивления им и намерения бежать, хотя одним Своим словом мог бы их всех поразить и уничтожить; наложению оков на Него нисколько Он не противился, а добровольно предался в руки их; из сада Гефсиманского вели Его по глухим улицам, как преступника, связанным и под строгим конвоем; по приведении в дворец первосвященника, представили Его прежде всего на суд Анны, который подверг Его коварному допросу35; но, при всей коварности допроса, Он остался чист и неповинен, за что был заушен одним из слуг его, - и вот, теперь, по распоряжению Анны, связанным представили Его на суд к нему, Каиафе.
Выслушав такой отчет и не задавая еще вопроса - "за что взяли Иисуса", Каиафа, как председатель верховного суда и блюститель правды законной, должен был предать суду тех, кто посягнул на личную свободу Иисуса до раскрытия виновности Его. Четыре великие правила еврейского уголовного судопроизводства гласят: "точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого и обеспечение против всех опасностей или ошибок свидетелей"36, составляют основную сущность еврейского судопроизводства, и во имя этих-то правил Каиафа не имел права оставить безнаказанными тех, кто привел к нему связанным Иисуса. Они взяли Его тайно, в саду - уединенном месте, в ночное время, во время Его молитвы, по вероломной измене Его ученика, тогда как Он постоянно находился среди иудеев в синагогах и храме и открыто всех учил. Если Он - злодей, то почему не брали Его явно, днем, при народе в синагоге или храме? Если Иисус в действительности есть преступник закона, то зачем нужно было им пользоваться низкими услугами вероломного ученика? Для чего им прибегать к таким тайным и низким мерам против Иисуса, если они имеют действительные обвинения против Него? Все это ясно говорит о невиновности Иисуса и обязывает Каиафу наказать тех, кто поднял так незаконно руку на Христа!
Далее, взяв Иисуса в саду Гефсиманском, они с оружием в руках связали Его, как преступника, когда Он Сам добровольно предался им в руки. Такоенасильственное взятие без всякой причины к тому со стороны Иисуса есть нападение с оружием в руках "как будто на разбойника" (Матф. 26, 55). Не есть ли это, в действительности, разбойническое нападение на мирного, кроткого и ни в чем неповинного Иисуса? А потому. не должны ли они отвечать пред судом за то, что так насильственно лишили Иисуса свободы, связав Его без всякой к тому причины со стороны Его, прежде чем выставлены были какие-либо обвинения против Него37.
Но, быть может, связавшие Иисуса имеют какие-нибудь основания на то, чтобы задержать Его, хотя бы впоследствии и оказался Он невинным на суде?
Пусть же представят эти основания, где они и какие! Но если бы даже и представили их, то и в таком случае связавшие Иисуса становятся виновными пред законом, а именно: "какие имели они право на то, чтобы ночью вести Иисуса на суд? Могли они безнаказанно предавать Его суду ночью, что безусловно воспрещалось уголовными законами евреев?38 По крайней мере мы видим, что впоследствии "священники, начальник стражи храма и саддукеи, досадуя на апостолов за их проповедь об Иисусе, наложили на них руки и отдали их под стражу до утра; ибо уже был вечер" (Деян. 4, 1-3). А потому, в данном случае Каиафа такое явное нарушение требований закона, - что в глубокую полночь привели к нему на суд связанного Иисуса, - не должен ли принять за личное оскорбление для себя и предать суду виновников против законной правды? Как осмелились они, вопреки явному требованию закона, обязывавшего производить суд явно и открыто, днем и публично, нарушить его ночной покой? Суд у евреев безусловно был публичный, гласный. В нем имел право участвовать решительно всякий иудей и говорить открыто, гласно за и против обвиняемого. "Судить и быть судиму" - основное правило уголовного судопроизводства у евреев ("judiacare et judiacari"). И это правило есть право каждого иудея. "В нем, по уверению Сальвадора, выражается весь дух иудейского уголовного судопроизводства. По нему всякий иудейский гражданин мог быть судим не только верховным судилищем, но всеми и каждым, а без суда общего и всенародного нельзя было судить никого39.
Зачем же ведут Иисуса на суд к Каиафе в глубокую полночь, когда в этом суде не могли принять участие защитники Иисуса? Каиафа, как охранитель правды на суде, потребует объяснений у приведших к нему Иисуса и предаст их самих суду, как явных нарушителей закона, навлекающих своими противозаконными действиями неблагоприятную тень на него самого, Каиафу. Неужели он не сочтет себя оскорбленным и не накажет виновников за свое личное оскорбление?!.. Иначе он не должен смотреть на это дело, потому что в уголовном кодексе евреев прямо сказано: "гражданское судопроизводство начинается только днем, но оканчиваемо быть может и по наступлении ночи; уголовное судопроизводство начинается только днем, и должно быть кончаемо только днем40.
Не мог оставить без внимания Каиафа и того обстоятельства, что связанного Иисуса привели к нему на суд в глубокую полночь с 13 на 14-е Нисана, когда евреи, по закону Моисея, должны были вечером закалать пасхального агнца. Неужели он позволит себе открыть суд над Узником, когда закон положительно запрещал начинать уголовное судопроизводство накануне субботы или праздника?41 Мы видим, что Ирод, впоследствии, при всем своем нечестии, убив Иакова, брата Иоаннова, мечом, в угоду иудеям, посадил в темницу и Петра, и, по случаю дней опресноков, приказал воинам стеречь его там, намереваясь после Пасхи вывести его к народу (Деян. 12, 1-4).
Такие требования уголовного закона обязан был выполнить Каиафа по форме, а еще более по существу.
Мог ли, в самом деле, Каиафа быть прямым нарушителем законов, которые говорят "будь осторожен и медлен в суде"?42 Как председатель Синедриона, он, без сомнения, хорошо знал мудрое изречение Симеона Праведного, что "на трех вещах стоит мир - на законе, богопочитании и милости"43. Ему известны также и страшные слова рабби Мейра, представляющие в человекообразной форме взгляд Бога на осуждение обвиняемого на суде. "Что думает Бог, спрашивает рабби, когда злодей терпит должную муку за свое преступление? Он говорит: "Моя голова и Мои члены страждут. А если Он так говорит о страданиях виновного, то что должен Он сказать, когда осуждается невинный?44 Все это, хорошо известно Каиафе. А потому, естественно, он предаст суду тех, которые спешат судом над Иисусом и хотят сделать его, Каиафу, участником в таком противозаконии, приведши к нему Христа связанным в столь незаконное для суда время.
Каиафе, как председателю верховного суда, известно также, что связанный Узник его уже подвержен был предварительному допросу, имевшему значение западнидля Обвиняемого. Судопроизводство у евреев начиналось с свидетельских показаний и с проверки этих показаний и компетентности самих свидетелей. До окончания таких предварительных справок о свидетелях и достоверности их показаний обвиняемому предоставлялась полная свобода от всяких насильственных мер. Правда, он мог быть задержан, взят под присмотр, но никто не смел ему делать никаких оскорблений. "Свобода и гласность в суде - этот основной принцип еврейского судопроизводства - освобождали обвиняемого от всякого личного допроса, пока не представят его для разбора дела пред собрание его братий45. Особенно же обвиняемое лицо не могло быть подвергнуто, прежде законного суда, никакому частному, тайному, тем более коварному допросу, из опасения "чтобы невинный в смятении ума, не поднял оружия против самого себя"46.
Все это предусмотрено в тех видах, чтобы "не поставить западни обвиняемому", чтобы он, по одному замешательству, не высказал чего-нибудь такого, чтопослужило бы к его вреду, чтобы он, при всей своей невинности, не мог дать в смятении смертельного оружия против себя"47. - Если так, то какое же противозаконие позволил себе первосвященник Анна, с коварною целью предложивший Христу вопрос об учении ии учениках Его! И беззаконие его тем более увеличивается от того, что он представил Иисуса связанным к Каиафе, несмотря на то, что Христос Своим ответом разрушил все козни его и показал Себя невинным и праведным.
После этого, неужели Каиафа, этот официальный блюститель законной правды, оставит без замечаний такое противозаконное действие Анны, хотя бы тот стоял в самых близких родственных отношениях к нему? Неужели, тем болоо, воспользуется им для своего официального судопроизводства, как таким действием, которое дает тон и направление всему последующему ходу дела? Нет, он не будет первосвященником, если оставит без замечания и исправления намеренной или ненамеренной ошибки Анны, а тем более если воспользуется ею ко вреду Обвиняемого!!..
Но если противозаконны действия первосвященника Анны, то что сказать о дерзком поступке наглого раба его, ударившего по щеке невинного Иисуса! Неужели Каиафа, в качестве верховного судии, оставит безнаказанным такой поступок низкого раба, хотя бы и архиерейского?! Неужели он не отнесется сочувственно к невинному Узнику, незаконно поруганному прежде всякого суда и следствия, и кем же?! - Неужели он не вступится за достоинство и права судопроизводства, нарушаемые дерзкою наглостью низкого раба?! "Правды, правды ищи (на суде), несется к нему голос Иеговы, дабы ты был жив и овладел землею, которую Господь Бог твой дает тебе" (Втор. 16, 20). Но где же эта правда, когда недостойный раб, прежде суда и следствия, в присутствии судии - первосвященника, ударяет по щеке невинного Узника! Нет, Каиафа примет сторону Иисуса и накажет дерзкого раба, иначе он не будет судия, и самый суд потеряет все свое священное значение!
Связанный Иисус, окруженный буйною толпою вооруженных слуг архиерейских, стоит пред лицом верховного судьи Каиафы. Каиафа смотрит на это лицо, сияющее спокойствием, кротостью и святостью. При взгляде на Него, невольно, сами собою проходят чрез сознание слова пророка Исаии, которыми этот ветхозаветный евангелист изобразил Его за 712 лет: "положу дух Мой на Него, говорит Иегова устами пророка, и возвестит суд народам. Не возопиет и не возвысит голоса своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и лна курящегося не угасит; будет производить суд по истине. Не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда. На имя Его будут уповать народы" (Исаии 42, 1-4; Матф. 12, 20).
Какое чудное, гармоническое сочетание указанных свойств и качеств Его души отражается на Его непостижимом лице! Его ли судить, когда Он смотрит судиею всех? С Ним ли жестоко и несправедливо поступать, когда Он дышит кротостью, состраданием и нежной любовью? Ему ли угрожать судом и смертью, когда во всем прозрачно светится Его твердое спокойствие и смиренная покорность какому-то непостижимому определению Небес? Не Он ли Тот, невольно является вопрос, о Котором сказал Господь устами Исаии: "род же Его кто изъяснит?" (53, 8). Что-то неземное, божественное отражается во всем Его существе? Не Он ли одним своим взглядом остановил бушующую толпу разъяренных Назаретян, хотевших низринуть Его с вершины своей горы, чтобы погубить Его (Лук. 4, 28-30)? Не Он ли одним Своим взором несколько раз удерживал безумных иудеев, уже взявших камни и готовых бросить их в Него (Иоан. 8, 59; 10, 31, 39; 11, 8)? Смерть летала над Его головой, - один момент, и погиб бы, - но Он проходил спокойно среди разъяренной толпы, и никто не дерзал возложить на Него рук (Иоан. 7, 30, 44; 8, 20). Не Он ли Своим дивным голосом и божественным учением привлек внимание слуг архиерейских, посланных схватить и привести Его к ним, так что они не посмели даже выразить попытки исполнить сделанное им поручение (Иоан. 7, 32, 45-47)? Как судить Иисуса, когда сердце в присутствии Его трепещет и без слов читаем исполнение на Нем слов пророка: "владычество на раменах Его, и нарекут имя Ему: Чудный (по природе), Советник (по единодушию с Богом Отцом), Бог крепкий (по своему существу), Отец вечности(по Своей искупительной деятельности), Князь мира (по результатам таковой)? (Исаии 9, 6). Не Мессия ли Он по самому виду Своему?..
И Каиафа в страхе пред этим вопросом, - дрожь пробегает по всем его членам: он колеблется открыть заседание суда. Но он должен судить... да, судить!.. но Кого? Иисуса из Назарета?! Того Самого Иисуса, Который тысячами творил чудеса и оказывал благодеяния народу, Который одним словом Своим укрощал бури ветров, исцелял расслабленных, слепых и прокаженных, воскрешал мертвых, насыщал голодных? Не Он ли исцелил расслабленного при купели Вифезда, слепорожденного на улицах Иерусалима, воскресил четверодневного мертвеца Лазаря? Не Он ли насытил чудесно пять тысяч человек пятью хлебами и двумя рыбами? Не Его ли народ хотел силою провозгласить несколько раз своим Царем и недавно так торжественно встречал Его в Иерусалиме, как Мессию? Как же судить такого великого Чудотворца и Пророка, за которым народ тысячами ходит, слушая Его учение и с нетерпением ожидая времени, когда Он провозгласит Себя Мессией - Царем?
Да, дивные дела Он творит, и жизнь Его преисполнена необъяснимых и знаменательных событий: при самом рождении Его в Вифлееме пастухи рассказывали что-то странное и непостижимое, волхвы приходили с дальнего востока в Иерусалим и спрашивали новорожденного Царя иудейского, а Ирод великий чего-то боялся и избил из-за Него 14 тысяч младенцев в Вифлееме и его окрестностях. И вот, этот Галилейский Пророк, час тому назад совершивший три чуда в саду Гефсиманском48, стоит связанным пред ним, Каиафою - судьею!..
Не опасно ли судить Его от народа, который почитает Его за Пророка и готов провозгласить Его Мессией за все Его благодеяния и чудеса?! Но он должен судить Его, а как судить Его, когда народу собралось в Иерусалим на великий праздник до трех миллионов?49 Как идти наперекор такой массе поклонников Галилейского Пророка? Да, опасно приступить к открытию суда над Иисусом, - народ узнает об этом и не пощадит неправедного судии за обожаемого Иисуса! Тайно судить нельзя, а при гласности суда тысячи явятся на защиту и освобождение невинного Пророка из Галилеи!.. Сколько требуется энергии, чтобы решиться на такое рискованное и опасное дело!
Нет, Каиафа не решится судить Иисуса, у него не достанет смелости и энергии на такое страшное дело! Давно ли он от имени синедриона посылал депутацию на Иордан к Иоанну с вопросом - "не Он ли Христос" и получил в ответ свидетельство пророка, что грядущий за ним есть Тот Самый, о Котором писали все пророки и у Которого он не достоин даже развязать ремень обуви Его? Давно ли именем Каиафы требовали от этого Узника доказательств на то, какою властью Он учит и распоряжается в храме, и получили в ответ: "вопрошу вы и Аз слово едино: крещение Иоанново откуда бе? с небесе ли, или от человек"(Матф. 21, 25)? Молчание вопрошавших ясно сказало о Христе, кто - Он (Матф. 21, 23-27). Как же теперь Каиафе, стоящему во главе синедриона, судить Иисуса, о котором во всеуслышание проповедывал, как о Мессии, великий из пророков Иоанн, пред авторитетом которого преклоняются все? В силах ли он, Каиафа, своим положением и своею властью поколебать веру народа во Христа, как Мессию, насажденную в нем проповедью величайшего пророка-аскета и утвержденную учением, чудесами и всею деятельностью Самого Христа? Да, идти против Христа значит идти против народа и свидетельств Иоанна! Судить и осудить Христа - это значит судить и осудить веру народа и свидетельство Крестителя! Достанет ли смелости и сил решиться на это и, притом, в такое время, когда энтузиазм народа в пользу Христа возрос до самой высокой степени?!
И сердце Каиафы замирает от ужаса и страха непосильной борьбы! Здравый разум ему говорит: преклонись пред Иисусом, не суди невинного, отпусти Узника, пока еще народ не знает об этом, воспользуйся минутой и не теряй времени; но злое сердце внушает: как выпустить из своих рук такую жертву, которую он так давно подстерегал, как лев! Нет, не освобождай Узника, пользуйся благоприятным временем и приступай скорей к делу. Твоя жертва покорна тебе, - Иисус связан и бессилен в твоих могучих руках. Взгляни на Него, Он смирен и кроток, как агнец, ведомый на заклание; в очах Его не светится огонь гнева и негодования; Он покоен и Сам предался в руки связавших Его; Он даже с кротостью перенес заушение от раба, ограничившись только горьким и сострадательным упреком, вместо того, чтобы низвесть на дерзкого раба небесные громы и проклятие земли; не бойся Его, - Он не страшен для тебя, когда не мог защитить Себя от вооруженной толпы воинов и слуг архиерейских, хотя и проявил было попытку к борьбе, повергнув их всех на землю одним словом своим; не бойся и народа, - он не пойдет за Ним в таком виде, разочаруется в Нем и сочтет его за обманщика, когда увидит свои мирские мечты и надежды не осуществленными; Он Сам же отказался и уклонился от желания народа провозгласить Его царем и не намерен изменить своему учению и направлению; не бойся народа, - он скорее пойдет за тобой, преклоняясь пред твоею всеподавляющею властью первосвященника и председателя синедриона.
И Каиафа чувствует теперь столько энергии и силы, что считает победу над Иисусом несомненною. Судить и осудить Иисуса, - решительно произносит в своей душе Каиафа! Невозможно отступить назад; нельзя совершить поворота в другую сторону. Смерть Иисуса есть жизнь для Каиафы и его сообщников! Лучше умереть одному, чем погибать всем нам! Он опасен для нашего благосостояния: Своим учением и деятельностью Он разрушает весь существующий строй жизни, установленный веками, колеблет самые основы ее и низвергает нас с высоты нашего положения. Смерть над Его головой давно уже произнесена Синедрионом и публично объявлено, что если кто узнает - где Он, то дал бы об этом знать Синедриону (Иоан. 11, 57); зачем же теперь отступать назад, когда Он в наших руках! Народ узнает об этом и подумает, что мы бессильны пред Ним, и тогда лишимся всякого значения и власти в глазах его. Если не продолжать дела, то лучше бы вовсе не начинать его, тогда мы легче спасли бы свое положение. Правда, народ уважает и почитает Его за высоту и чистоту нравственного учения, которое Он всецело осуществляет в своей деятельности и которым Он беспощадно обличает всех нас; но пред нашею властью и нашим положением трепещет народ и преклоняется, - преклонится и теперь, пока еще время не ушло; за нами римские орлы с грозными легионами, тогда как Он останется один с своим идеальным и непосильным для нас учением! Сила оружия, сила всласти - за нами; тогда как за Ним один только авторитет нравственного Учителя. Нет, Он погибнет! Не даром мы заплатили 30 сребренников Его ученику, чтобы тот выдал Его нам. Неужели после всего сделанного доселе возможно отступление назад!
И злой Каиафа, судья криводушный, все смелее и решительнее ободряет себя уверенностью в полном торжестве над Иисусом! Судить и осудить Его, пока еще не наступило утро, пока весь город спит и никто не знает о судьбе Узника!.. Пока еще тьма, нужно спешить совершить дело тьмы; но придет день, и свет разгонит тьму, разрушит их лукавые замыслы и совет злой.
И Каиафа торопится открыть заседание, начать суд. Он не боится теперь совершить неправду, не страшится и народа. Он делает это по необходимости для спасения себя и всей своей партии, и народ не посмеет более идти за Иисусом, если он осудит Его на смерть. Он, Каиафа, может даже скорее рассчитывать на поддержку жителей Иерусалима и даже галилеян в своем злом замысле против Иисуса, чем боятся народного возмущения. Сколько раз иудеи брали уже каменья, чтобы побить ими Иисуса. - не говорит ли это о сильном раздражении народа против Него! Не пытались ли даже соотечественники его низвергнуть с горы и убить Его, - а это неопровержимое доказательство того, что Он достоин смерти! Кому, как не соотечественникам Его, знать все Его слабости и темные стороны, за которые следует лишать жизни всякого! Мало того: Его же родственники братья не верили в Него, - чего же лучше иметь нам против Него! Далее, не говорит ли против Него и то, что недавно многие из учеников Его отшатнулись от Него и даже перестали ходить за Ним, - значит и они узнали, что Он - опасный Учитель. Наконец, что сталось с Его учениками: один Его продал нам, и за такую ничтожную цену; другой отрекается от Него даже пред рабыней, - я сам слышу это отречение, - а все остальные ученики оставили Его и в страхе разбежались, - разбежались так, что один даже оставил простыню в руках воинов, которые его схватили, - было. Не служит ли все это ясным предзнаменованием, что весь народ сегодня же утром отшатнется от Него, когда самые преданные Ему ученики, готовые прежде положить за Него душу свою, теперь оставили Его выдали и отреклись от Него! Да, Он должен погибнуть, Он умрет позорною смертью! И эту погибель устроит Ему Каиафа, а не кто другой. На нем лежит прямая обязанность совершить это дело; ему, а не другому должна принадлежать честь истребить с лица земли вредного и опасного Человека!.. И зловещие глаза Каиафы сверкают жаждою невинной крови безгрешного и святейшего Узника. Суд и смерть Ему - произносит в своей душе Каиафа.
Да, смерть Иисусу! Он стоит связанным пред Каиафой: но кто представил Его в таком виде? - Анна, - достаточно одного слова, чтобы понять все значение его для Каиафы! Сам первосвященник Анна прислал Его связанным к Каиафе: неужели после этого возможно еще оправдать и отпустить Его на свободу?! Узы Его, надетые старейшим первосвященником Анной, надетые раньше формального суда и следствия, не достаточно ли говорят о том, что Узник осужден им на смерть, - Он должен умереть! Если сам первосвященник Анна решился даже нарушить требование закона, наложив узы на Христа раньше всякого суда и следствия, то не говорит ли это о столь очевидной виновности и опасности Узника, когда из-за Него нарушается законная форма судопроизводства! Без особенно настоятельной нужды решился ли бы Анна отступить от требований закона!
И так, суд должен совершиться, - и суд исключительный! Тон дан первосвященником Анной, и Каиафе остается оформить то, что определено его тестем. Иисус стоит уже вне закона, - иначе Анна не позволил бы своему рабу оскорблять Иисуса действием и, если это совершилось помимо его воли, не оставил бы дерзкого и низкого поступка безнаказанным. И так, смерть Ему, но смерть не в пример прочим! Каиафа должен судить Его и, во что бы то ни стало, обязан осудить Его, давно уже приговоренного к смерти.
И вот, в глубокую полночь открывается суд над Страдальцем за грехи человеческие - невинным Иисусом. Председательствует Каиафа, тот самый Каиафа, который, под влиянием непреодолимого честолюбия и властолюбия, беззаконно купил себе у римлян за большие деньги высокие и священные права первосвященства50. Безбожный саддукей, погрязший в земных расчетах и материальных выгодах, Каиафа, осквернивший свою душу всевозможными страстями и беззакониями, сильно дорожил своим высоким положением, которым он пользовался для удовлетворения своей алчной души. Почет и богатство, властолюбие и корыстолюбие составляют для него жизненную атмосферу, которой он дышет и без которой он не может жить. А потому, он готов на все и ни пред чем не остановится для защиты своего положения и сохранения святотатственных прав своих. Сильные страсти развили в нем энергию в преследовании своих низких целей, а недостаток нравственного влияния и духовного превосходства перешел в раздражительный деспотизм, под влиянием которого он старался держать всех в страхе пред собой. Зять хитрого и коварного первосвященника Анны, Каиафа является вполне достойным орудием и его точным выполнителем всех тайных его предначертаний.
Наглый лицемер, Каиафа отличался от тонкого и политичного своего тетя злою энергией и открытым бесстыдством. Он давно уже постановил погубить Иисуса, чтобы смертью Его защитить и оградить все выгоды, извлекаемые им из своего положения, тогда как тесть его готов даже принять Христа под свое знамя и покровительство, если только можно извлечь выгоду для себя из Его чудес и нравственного влияния на народ. И вот, такой-то судия открывает теперь свой нечестивый суд над Иисусом, открывает с тем, чтобы закончить начатое его тестем51. Но всмотримся в лицо Каиафы, заглянем в его мрачную душу!
"Змии, порождения ехиднины! Дополняйте-ка меру отцов ваших, которые избили пророков" (Матф. 23, 33, 32, 31), - так охарактеризовал Сам Христос своих убийц несколько дней тому назад. Во главе этих убийц стоит первосвященник Анна и достойное орудие его - Каиафа, "архиерей лету тому". На последнем лежит теперь не легкая задача - совершить дело диавола (Иоан. 8, 44), то самое дело, которого не мог сделать сам сатана своим искушением Христа в пустыне. И он чувствует себя в силе выполнить такую задачу, - он убьет Христа и вместе с тем разрушит Его дело, которое подготовлялось Самим Богом со времен падения первого человека. Теперь настал для него решительный момент в борьбе с Иисусом, такой борьбе, которую он так искусно и в то же время так безуспешно вел с Ним в течение трех с половиною лет общественного служения Его. Сколько злобы накопилось за это время в его душе: сколько унижений и посрамлений ему было со стороны уловляемого и подстерегаемого на каждом шагу Иисуса! И вот, теперь он торжествует: враг его, этот разрушитель земного счастья его и устроитель вечного блаженства для всего человечества, находится в его полном распоряжении! Вся ненависть к Иисусу закипела в его груди. Он дышит злобою. и злорадство слышится в каждом звуке его! Все страсти его возбуждены, и он не видит пред собою света божественного, сияющего на лице Иисуса. Глаза его горят теперь ярким пламенем сатанинской энергии и силы, и во всем отражается какая-то мощь его власти. Да, он убьет Иисуса, и пред ним опять преклонится весь народ, который стал было открыто переходить на сторону Галилейского Пророка. Давно ли слепорожденный, получивший исцеление, так дерзко говорил в синедрионе во имя Иисуса!.. И сколько еще найдется таких дерзких и непокорных, если оставить Иисуса в живых на год, на два!.. И каждая черта на лице Каиафы, каждое движение его, каждый звук его голоса отражают то, что скрывается в душе его, - все в нем говорит и повторяет: смерть Ему, смерть Нарушителю законов!.
И вот, спешит Каиафа покончить дело, позорное для всего Иудейства. В его действиях проявляется какая-то лихорадочная торопливость, а голос звучит, при всяком замедлении, какою-то злою досадою от нетерпения. Желание выдержать себя в своем положении борется с неудержимою раздражительностью при всякой неудаче. Сознание своей власти и могущества и опасения лишиться того и другого, в случае неудачи суда, наполняют его сердце томительною тоскою. Высокомерная гордость его и унижение пред языческою властью Пилата, без утверждения которой нельзя казнить смертью, отзываются страшною болью в его душе. И Каиафа, скрывая свое бешенство, открывает свой суд над Иисусом. Взглянем же мы на эту позорную картину нечестивого суда.
Полночь. За дворцом Каиафы глубокая тишина царит над трехмиллионным городом. Только петел своим пением нарушил спокойствие ночи накануне великого дня. Но пение его, огласившее двор Каиафы, смолкло и звуки его сменились страшным отречением Петра среди слуг на дворе. Холод восточной ночи давно уже дал себя чувствовать, и вот среди двора архиерейского появился разложенный огонь, вокруг которого толпится шайка слуг Каиафы. В их кругу идет оживленный разговор, которым все до одного заинтересованы, и каждый усиливается внести в него новое впечатление, новое замечание.
Ворота двора все заперты и к ним приставлены прислужники, чтобы зорко следить за входящими внутрь его. Но вот, с какою-то таинственною торопливостью появляются лица, которые спешат в зал заседания суда Каиафы. То были сообщники Каиафы, которые приглашены первосвященником в такое неурочное время по необычайно экстренному делу. Пока первосвященник Анна снимал допрос с Иисуса, Каиафа успел оповестить своих преданных друзей, соучастников злого совета, и пригласить их к себе для формальной обстановки кровавого замысла. Требовалось не менее 23 голосов для того, чтобы предварительное решение смертного приговора получило законную силу52.
Энергичный Каиафа, опасаясь возражений со стороны некоторых членов синедриона, распорядился пригласить для предварительного суда самых верных и надежных своих соучастников, которые спешат воспользоваться столь постыдным для человеческого достоинства приглашением.
При входе в зал, каждый из приглашенных поражается неожиданным и давно желанным для него зрелищем: он видит Узника в оковах, среди вооруженной толпы слуг, и лицо его невольно изменяет ему: при всем желании выдержать себя, он не может скрыть затаенного нетерпеливого злорадства скорее удовлетворить своему заставрелому чувству злой мести и непримиримой ненависти. Лица других горят тем же пламенем, и появление нового члена еще более распаляет этот адский пламень.
Один только Иисус сохраняет невозмутимое спокойствие, и на лице Его отражается божественное величие и человеческое смущение. Без слов, Он, красноречивее всяких слов, выражает мысль псалмопевца, за тысячу лет изобразившего эту потрясающую картину. При взгляде на Него, невольно как бы слышатся из молчаливых Его уст слова боговдохновенного пророка: "Душа моя среди львов: Я (нахожусь) среди дышущих пламенем, среди сынов человеческих, у которых зубы - копья и стрелы, и у которых язык - острый меч" (Псал. 56, 6).
Безмолвный Иисус видит, что вокруг Него собирается сонм лукавствующих, беззаконных соборище, о которых Он сказал бы теперь словами Давида: "вот, они подстерегают душу Мою; собираются на Меня сильные, не за преступление Мое и не за грех Мой, Господи. Без вины Моей сбегаются и вооружаются" (Псал. 58, 4-5).
Да, кроткий и смиренный Узник видит пред собою тех самых нечестивцев, которых давно изобразил боговдохновенный певец израильский, предвидя великого Праведника, гонимого беззаконными. Давно уже Он знал все замыслы их и во всеуслышание обличал ехидное коварство их; а теперь Он видит, как они спешат осуществить свои злоумышления.
И вот, опять как бы раздаются из уст Иисуса слова порфироносного пророка: "всякий день извращают слова мои; все помышления их обо мне на зло. Собираются, притаиваются, наблюдают за моими пятами, чтобы уловить душу мою" (Псал. 55, 6-7). Теперь всякий беспристрастный наблюдатель заметил бы это и сказал вместе с Давидом: "толпою устремляются они на душу праведника и осуждают кровь неповинную" (Псал. 93, 21).
При взгляде на все это, так и слышится голос из молчаливых уст невинного Узника: "скопище злых обступило Меня. Раскрыли на Меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий" (Псал. 21. 17, 14). "С лицемерными насмешниками скрежещут на Меня зубами своими" (Псал. 34, 16). "Горе им, оплакивал участь их еще пророк Михей, горе замышляющим беззаконие и на ложах своих придумывающим злодеяния, которые совершают утром на рассвете, потому что есть в руках их сила" (Мих. 2, 1). "Горе им, оплакал их незадолго пред тем и Сам Христос, потому что они дополняют меру беззаконий своих отцов, избивших всех пророков, за что взыщется с них вся кровь праведная, пролитая на земле от крови Авеля праведного до крови Захарии, сына Варахиина, которого убили между храмом и жертвенником" (Матф. 30-35).
А потому, блажен тот, кто уклонился от приглашения Каиафы, кто не воспользовался им, - "блажен тот муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалища губителей не седе" (Псал. 1, 1); "блажен тот, кто возненавидел сборище злонамеренных и с нечестивыми не сел" (Псал. 25, 5); "блажен тот, кто воспользовался советом премудрого: "сын мой! если будут склонять тебя грешники, не соглашайся. Не ходи в путь с ними, удержи ногу твою от стези их: потому что ноги их бегут ко злу, и спешат на пролитие крови" (Притч. Сол. 1, 10, 15). Блажен тот, кто в эту роковую ночь внял словам премудрого: "крепко держись наставления, не оставляй, храни его; потому что оно - жизнь твоя. Не вступай на стезю нечестивых, и не ходи по пути злых; оставь его, не ходи по нему, уклонись от него, и пройди мимо: потому что они не заснут, если не сделают зла; пропадает сон у них, если они не доведут кого до падения", не доведут дела своего до конца (Притч. Сол. 4, 13-16).
И вот, такое-то скопище нечестивцев, которое за несколько веков изобразили, в предостережение сынам израилевым, ветхозаветные пророки, собралось в доме первосвященника Каиафы, по его приглашению, в полуночный час! Не легкое дело предстояло теперь Каиафе оформить свое беззаконное дело, чтобы довести его до конца. Убить тайно Иисуса - опасно от народа; убить явно - невозможно без суда от римской власти; осудить - немыслимо без вины, которую потребует римский прокуратор; обвинить - трудно от разделения на партии в самом синедрионе. Да, положение Каиафы в высшей степени затруднительное: с одной стороны, любовь народа стоит за Иисуса, как благодетеля; с другой стороны, римская власть зорко смотрит за соблюдением юридической правды с внешней формальной стороны и, в-третьих, враждующие между собою партии в синедрионе, естественно, должны взаимно парализовать друг друга в обвинениях и клеветах на Иисуса. Сверх того, самое судопроизводство у евреев по уголовным законам делало невозможным суд над Иисусом по форме и тем более по существу. Чтобы глубже и всесторонне понять столь безысходное положение Каиафы, вникнем во все обстоятельства самого беззаконного, несправедливого и позорного человеческого суда над Богочеловеком.
Каиафе известно было, что, при всей безграничной любви народа к Иисусу и пламенном желании его провозгласить своим царем, фарисеи были злейшими врагами Галилейского Пророка. Они видимо преследовали Его по пятам, стараясь уловить Его на каждом шагу (Матф. 12, 14; 22, 15; Марк. 3, 6; 12, 13; Лук. 6. 7; 13, 14; 14, 3; 20, 20; Иоан. 5, 18; 9, 16; 11, 53). Такое враждебное отношение фарисеев ко Христу было всем известно. А потому, около них и вокруг них сосредоточивались все враги Иисуса. желавшие Ему погибели, так например: к фарисеям, а не к кому-либо другому явились с доносом на Иисуса по воскрешении Лазаря, что весь народ по Нем идет (Иоан. 11, 46).
Но рядом с партиею фарисеев, открыто преследовавшею Иисуса. невидимо и тайно преследовала Иисуса и партия саддукеев, состоявшая преимущественно из первосвященников и священников (Деян. 5, 17; 4, 16; 23, 6-10). Христос с своей стороны обличал на каждом шагу, при всяком удобном случае фарисеев, называя их змиями, порождениями ехидны (Матф. 12, 34), родом лукавым и прелюбодейным (Матф. 12, 39), гробами повапленными, лицемерами, пожирающими домы вдовиц и исполненными всякой нечистоты и т.п. (Матф. 23 гл.): но не щадил вместе с тем и саддукеев, называя их такими же именами - змиями, порождениями ехидны, родом лукавым и прелюбодейным (Матф. 23, 33; 16, 4), и действия их в храме - действиями разбойников в вертепе (Матф. 21, 13; Марк. 11, 17; Лук. 19, 46; Ис. 56, 7; Иер. 7, 11).
По-видимому, такое положение дела помогает теперь Каиафе оформить обвинение против Иисуса, потому что все ищут и жаждут Его смерти; а между тем, в действительности это обстоятельство еще более затрудняет положение его. Мы видим, что несколько дней тому назад, когда все партии - иродиане, саддукеи и фарисеи - общими силами старались уловить Иисуса своими лукавыми вопросами, чтобы обвинить и убить Его, фарисеи радовались посрамлению саддукеев, при всей своей злобе ко Христу, и одобрили Его мудрый ответ лукавым совопросникам (Лук. 20, 39; Матф. 22. 34). Затем, когда некоторые из свидетелей воскрешения Лазаря пошли к фарисеям и сказали им, что сделал Иисус, то первосвященники и фарисеи составили совет против Иисуса с целью погубить Его, и тем не менее на этом совете произошло разделение53, которое мог прекратить только Каиафа своим энергичным, надменно-деспотическим и решительным ответом (Иоан. 11, 46-50). Но если раз Каиафе и удалось одержать верх над разделением партий, то нельзя ручаться, что удастся ему и теперь, когда вопрос о смерти Иисуса приходит к своему действительному окончанию. Ему хорошо известно, что в народе часто происходили распри по поводу Иисуса (Иоанн. 7, 43) и "много толков было о Нем: одни говорили, что Он добр; а другие говорили: нет, но обольщает народ" (Иоан. 7, 12); одни говорили: "Он одержим бесом, и безумствует; что слушаете Его? а другие говорили: это слово не бесноватого; может ли бес отверзать очи слепым" (Иоан. 10, 20-21). Ему хорошо известно, что и в самом Синедрионе уже было несколько раз разделение в суждениях об Иисусе, так, например, по поводу исцеления слепорожденного некоторые из фарисеев говорили: "не от Бога этот человек, потому что не хранит субботы; другие говорили: как может человек грешный творить такие чудеса? И была между ними распря, замечает евангелист (Иоан. 9, 16). Ему хорошо известно, что сказал в Синедрион Никодим, один из начальников иудейских, член Синедриона, фарисей и учитель израильский, когда слуги первосвященников и фарисеев не привели к ним Иисуса: "судит ли закон наш человека, если прежде не выслушает его и не узнают, что он делает" (Иоан. 7, 51). Без сомнения, Каиафа знаком с благоразумными и осторожными взглядами и Гамалиила, законоучителя из фарисеев, уважаемого всем народом, который впоследствии защищал апостолов в Синедрионе, умышлявшем умертвить их (Деян. 5, 33-40). Одним словом, Каиафа ясно сознавал и глубоко понимал, что мнения членов совета относительно Иисуса были в то время совершенно различны, и различие это доходило даже до прямой противоположности. А потому, кто может поручиться за то, что в настоящий решительный для Иисуса момент эти поклонники Его не воспользуются стечением народа, чтобы расстроить кровавое дело, которое идет в разрез с пламенными ожиданиями преданных Иисусу галилеян.
В виду такого положения дела, Каиафа должен был заботиться прежде всего о том, чтобы сохранить в тайне полуночное заседание суда от тех членов синедриона, которые были на стороне Иисуса. Он должен был употребить все меры к тому, чтобы сохранить в тайне свое кровавое дело, и тем не менее оформить его так, чтобы оно казалось законным с внешней стороны. Вот почему он под глубоким секретом, при запертых воротах своего дворца, созывает к себе в глухую полночь только самых верных и преданных сообщников и единомышленников в кровавом злодеянии. Иначе он не мог поставить этого дела.
Исторически известно, что синедрион, состоявший из 70 членов, разделился на три отделения: одно было из учителей закона, другое из священников, а третье из старейшин народа. В первом председательствовал Гамалиил, выдававший себя за потомка Давида, во втором Каиафа, и в третьем - Иосиф Аримефейский, тайный ученик Иисуса Христа54. Без сомнения все они имели своих сторонников и потому могли своим противодействием разрушить позорное низкое дело Каиафы и его сообщников. Но бесстыдный и злой Каиафа умел отстранить это затруднение своими энергичными и коварными распоряжениями; дело суда над Иисусом остается пока тайною для всех и потому оно носит на себе характер постыдного заговора злоумышленников, а не судей беспристрастных. И с этою тайною спешит он покончить как можно скорее, чтобы защитники Иисуса не могли ничего сделать в пользу Его, когда она станет явною для всех.
Уже все готово к открытию суда. Узник налицо, судей - достаточное количество, все на своих местах, и Каиафа, как председатель суда, объявляет заседание открытым. Первое дело его, как судьи, обратиться с увещанием к свидетелям - обвинителям Узника. С их показаний начинается самое судопроизводство, и на их показаниях основывается самое определение суда. А потому, в виду такой важности и значения свидетельских показаний, прежде всего обязан был Каиафа навести справки о свидетелях, их нравственных качествах, насколько они сами заслуживают веры, а потом уже допустить их до показаний против обвиняемого. При этом, нужно заметить, что по законам уголовного судопроизводства евреев в свидетели отнюдь не принимались ни те из людей, которые не пользовались хорошим мнением, ни узники, ни вообще слабые, имевшие недостаток в физических ли то, или нравственных способностях. В свидетели не принимали ни женщины, так как в ней не предполагалось столько смелости, чтобы она решилась по закону нанесть первый удар осужденному, ни детей, которые не могли подлежать строгой ответственности55. Свидетелей должно быть не менее двух или трех и свои показания должны были давать публично (Втор. 19, 15-18).
По наведении должных справок о свидетелях, пред самым показанием их против обвиняемого, первосвященник обязан был произвести заклинание над каждым из них и потом привести их к присяге. Эта форма заклинания или торжественного обращения к ним до сих пор сохранилась целиком в еврейском законе. "Позвав свидетелей, внушает им страх"56.
Потом судия должен был обратиться к ним с увещанием показать истину, выясняя все значение их свидетельств. "Не о догадках, не о случаях дошедших до тебя от народной молвы, спрашиваем мы тебя, обращался к ним председатель суда с увещанием. Подумай, какая великая ответственность падает на тебя; подумай, что это дело не такого рода, как денежные расчеты, в которых можно еще исправить вред"57. "Не забудь, о свидетель, что иное дело давать показание в суде об имуществе и иное - в суде, на котором дело идет о жизни. В денежной тяжбе, если твое дело будет неправильно, все дело кончается деньгами. Но если ты согрешишь в суде, решающем вопрос жизни, то кровь обвиняемого и кровь его семени до скончания века вменится тебе"58. Твердо помни, что "Бог потребует от тебя отчета, как потребовал отчета у Каина за кровь Авеля"59... Почему и Адам был создан один - чтобы научить тебя, что если какой-нибудь свидетель погубит одну душу из среды израиля, то Писание признает его погубившим весь мир; а того, кто спасает одну такую душу, - как бы спасшим мир... Ибо человек одною печатью своего перстня может сделать много оттисков, и все они будут точно схожи. Но Он, Царь царей, Он, Святый и Благословенный, с Своего образа первого человека взял образцы всех людей, которые будут жить; - так, впрочем, что ни одно человеческое существо не похоже вполне на другое. Посему будем думать и веровать, что весь мир сотворен для человека - такого, каков тот, жизнь которого зависит от твоих слов60 "Говори!"61
Излишне пояснять, что такими увещаниями Каиафа обязывался оградить правосудие во исполнение слов Иеговы: "сохраните суд и делайте правду, ибо близко спасение Мое и откровение правды Моей" (Ис. 56, 1).
И если с такими увещаниями он должен был обратиться к свидетелям, то тем более он сам лично обязан был со всею строгостью, выполнить требование закона Моисеева: "не делайте неправды на суде, не будь лицеприятен к нищему и не угождай лицу великого; по правде суди ближнего своего" (Лев. 19, 15).
Делая увещания другим, свидетелям, он сам тем более должен был пред началом судопроизводства выслушать уже не увещание, а положительное требование закона Иеговы: "не извращай закона, не смотри на лица и не бери даров; ибо дары ослепляют глаза мудрых и превращают дело правых" (Втор. 16, 19).
Угрожая свидетелям судом Божиим за неправильные показания, он тем более сам подвергался грозному суду Иеговы за неправедный суд: "Доколе будете вы судить неправедно и оказывать лицеприятие нечестивым (свидетелям в показании)? Давайте суд бедному и сироте; угнетенному и нищему оказывайте справедливость.Избавляйте бедного и нищего; исторгайте его из руки нечестивых" (Псал. 81, 2-4). Само собою разумеется, что Каиафа, внушая другим говорить правду на суде, тем самым уже обязывал себя поступить тем более по правде на суде!
Каиафа, как председатель суда, предполагается, вполне воплотил в себе дух и характер еврейского уголовного закона. Ему известно изречение Елеазара, сына Азарии, что "Синедрион, осуждающий раз в семь лет человека на смерть, есть бойня"62. А потому не допустит он пролития невинной крови. Ему известны основные требования уголовного судопроизводства: "точность в обвинении, гласность в разбирательстве, полная свобода для подсудимого и обеспечение против всех опасностей или ошибок свидетелей"63. А потому строго будет следить за точным выполнением этих требований закона, чтобы не превратить Синедрион в бойню. Он знает, что "еврейские судьи должны являться на суде по преимуществу защитниками обвиняемого"64 и не допустит, чтобы они изменили своему призванию. Он ясно понимает существенное различие гражданского и уголовного судопроизводства в отношении подсудимого и в точности выполнит все формальные требования суда, которые гласят: "Для гражданского судопроизводства нужны лишь три судьи, и для уголовного - двадцать три. В первом безразлично, в чью пользу говорят судьи, подающие мнения первыми; в последнем первыми должны говорить те, которые говорят за оправдание. В первом большинство одного голоса всегда достаточно: в последнем - большинство одного голоса всегда достаточно для оправдания, но для осуждения требуется большинство двух голосов. В первом решение (в случае ошибки) может быть отменено, в какую бы сторону оно ни склонилось: в последнем осуждение может быть отменено, но оправдание - нет. В первом ученики закона, присутствующие в суде, могут говорить (как заседатели или ассистенты) и за и против обвиняемого: в последнем они могут говорить в пользу обвиняемого, но не против его. В первом - судья, высказавший свое мнение, все равно за или против, может изменить его: в последнем - тот, кто подал голос за обвинение, может изменить мнение, но тот, кто подал за оправдание, - нет65. Все эти законы направлены в пользу обвиняемого, и Каиафа, как служитель Божий, как верный раб Иеговы, в точности соблюдет их и потому защитит Невинного от осуждения, "от смертного приговора".
Итак, Каиафа, вооруженный знанием всех законов уголовного судопроизводства, приступает к выполнению своей священной обязанности судьи. Обвиняемый налицо; он в узах, как опасный злодей; вокруг Него стража, вооруженная мечами и дрекольем. Время суда - глухая полночь такого великого дня, как день заклания пасхального агнца. Судя по обстановке и необычайной экстренности суда в непозволенное время и незаконном месте - в доме первосвященника при запертых воротах, а не в камере суда66 - безмолвно и кротко стоящий Узник, должно быть, величайший злодей, для которого делаются такие отступления от строгих требований закона, как исключение. Должно быть, явится множество свидетелей, которые будут обвинять Его в ужасных злодеяниях! Так, по крайней мере. говорит вся обстановка суда и злобно нетерпеливое выражение лиц судей, которые, очевидно, возмущены Узником и возбуждены против Него, не смотря на то, что они, по требованию закона, должны были являться на суд по преимуществу защитниками обвиняемого...
Но где же обвинители Иисуса, где свидетели против Него? Почему при всей экстренной поспешности суда, так долго не являются свидетели, с показаний которых должно начаться самое дело? Судьи с лихорадочною раздражительностью ждут свидетелей, к которым сделали клич, за которыми послали, с соблюдением известной осторожности, своих усердных слуг во все темные углы бесчестных заговорщиков против Христа...
И вот, всюду, какие-то тени, как темные силы ада, снуют по разным направлениям, - то были постыдные шпионы Каиафы, отыскивавшие требуемых свидетей против Христа. Пока бесчестные агенты Каиафы выполняли свое позорное дело шпионов, отыскивая свидетелей, в зале суда происходит великое замешательство. Обвиняемый налицо, а обвинителей - нет.
Но почему же так тревожатся судьи? Если они, решившись начать и покончить дело, нуждаются в свидетелях, то почему же они не воспользуются предателем Христа, Иудою, и отрекшимся от своего Учителя Петром, клятвы которого еще раздаются в воздухе на дворе.
Иуда, как предатель, естественно, должен явиться первым обвинителем против Христа, и его обвинения тем более получают силу, что он - один из числа приближенных учеников Иисуса. Если ученик выдает своего Учителя, то, нужно полагать, имеет сильные и неопровержимые на то основания. Почему же судьям не обратиться теперь за ними и не воспользоваться ими в такую критическую минуту?
Другой ученик, Петр, находившийся еще среди слуг на дворе архиерея и во всеуслышание отрекавшийся от своего Учителя, мог бы также быть полезным судьям для их гнусных целей: в самую важную для Христа минуту Петр отрекся от Него. Не есть ли это прямое свидетельство против Христа? И таким случаем нужно пользоваться бесстыдному Каиафе, и не следует терять минуты, пока не образумился ревностный ученик Христа. Он не может теперь говорить за Иисуса и выдавать себя за сообщника Его, не рискуя сам подвергнуться уголовному суду за покушение на жизнь одного из рабов архиерейских. И если он, под влиянием страха, отрекается от Христа среди слуг, то тем более отречется от Него пред лицом судей.
Во всяком случае необходимо потребовать от него разъяснений, почему он в саду Гефсиманском защищал мечом своего Учителя, а здесь - на дворе - торжественно отрекается от Него, что даже не знает Его. Какое бы ни представил он разъяснение на то, во всяком случае оно послужило бы обвинением против связанного Иисуса, - оно говорило бы или о столь быстром разочаровании ученика в своем Учителе, что могло бы быть свидетельством против Него; или же о сильной боязни Петра подвергнуться одинаковой участи со Христом, что опять было бы не в пользу Христа. В истинно добрых и полезных людях никогда не разочаровываются и за участь их никогда не опасаются, какая бы ни угрожала им опасность. И так, почему же Каиафа не воспользуется в столь критическую для себя минуту означенными двумя свидетелями?!..
Но допустим, что эти два свидетеля каким-либо образом оказались бы налицо в зале суда: что было бы тогда? Каиафа, обратившись к ним с предварительным увещанием показать правду, чтобы не погубить невинно связанного Узника, потребовал бы от них свидетельских показаний против Христа, - что сказали бы тогда эти два свидетеля на очной ставке со Христом, которому они обязывались смотреть в лицо во все время увещаний Каиафы и своих показаний?67
Иуда вынужден был бы тогда сказать, что он предал своего Учителя потому, что получил за это 30 сребренников - и от кого же? - самих первосвященников-судей! Он сказал бы тогда, что Христос знал эту низкую и вероломную тайну, на которую Он намекал за несколько дней68 и вполне раскрыл сегодня же вечером. Он сказал бы, что Христос предупреждал его, предостерегал и отклонял от постыдного дела и, в подтверждение своих слов, сослался бы на вооруженных слуг вокруг Христа, которые слушали, как Иисус обличил его в саду при самом взятии: глубокий укор любви вероломному предателю - "лобзанием ли предаешь Сына человеческого?" - еще звучит в ушах всех! О, такой свидетель против Христа, при всем его низком вероломстве, есть прямой обвинитель судей, которые сами дали ему деньги, чтобы он выдал им Христа! Он раскрыл бы теперь своими показаниями всю бесстыдную наглость судей, их злодейское злоумышление против Христа, дошедшее до подкупа презренного изменника, ослепленного гибельною страстью всепожирающего сребролюбия!
Что касается Петра, то и его показания были также обвинением и обличением судей. Что он мог бы показать на суде, смотря в кроткие глаза Иисуса, исполненные бесконечной любви и милосердного сострадания к нему, немощному и даже падшему?69 Он сказал бы, что несколько часов тому назад, когда все ученики вместе с своим Учителем, мирно вкушали пасхального агнца, и представить нельзя было того, что случилось теперь: Иисус предупреждал их всех, что один из них предаст Его, что все разбегутся от Него, как овцы пораженного пастыря, что он, Петр, клятвенно уверявший Христа в своей готовности умереть с Ним и за Него, три раза отречется от Него, прежде чем петух пропоет два раза. Такие показания Петра не обличили ли бы в злоумышлении судей, которые думают обвинить Того, Кто знает будущее и читает тайные помышления человеческих сердец?! О, нет! таких свидетелей не нужно - они страшны для Каиафы, они - невольные обличители злоумышлений Каиафы! И вот "архиерее и весь сонм искаху на Иисуса свидетельства, да умертвят Его, и не обретаху" (Марк. 14, 55). Положение судей в высшей степени трагическое: собрались судить, а обвинителей нет!
Надменный и самоуверенный Каиафа глубоко был убежден, что тысячи свидетелей явятся против Иисуса. и ему легко будет оформить смертный приговор давно уже осужденному на смерть Христу. В его распоряжении находилась целая армия бесстыдных шпионов, которые все время следили за каждым шагом Иисуса и доносили ему до мельчайших подробностей о столкновении Ним фарисеев. Ему давно были известны обвинения, возводимые на Него фарисеями, и противозаконные действия Его, направленные против саддукеев. Ему известны также и грозные публичные обличения Им книжников и фарисеев, которых Он называл лицемерами, гробами окрашенными, змиями и порождениями ехидны. Как же не рассчитывать теперь Каиафе на целый полк свидетелей, которые могут подтвердить все те факты из деятельности Христа, за которые народ, в порыве своего негодования, не раз покушался даже побить Его камнями? Чего лучше желать для Каиафы, когда даже соотечественники Иисуса. знавшие жизнь Его с самого детства, вызваны были однажды покуситься на жизнь Иисуса? Неужели это не обвинение против Христа? Без вины не стали бы посягать на Его жизнь! Да, наконец, и сам Каиафа разве не может свидетельствовать против Его незаконных действий, направленных к унижению всего богоучрежденного порядка их религии: Он несколько раз выгонял из храма скот, предназначенный для жертвоприношений, установленных Самим Богом. Не начать ли самому Каиафе свидетельствовать против Христа? Но он не может этого делать по самому положению своему, как судия, который, по закону, обязан защищать, а не обвинять Узника! Лучше пусть начнут показывать на Христа клиенты Каиафы, а он, как председатель суда, на основании их показаний, обвинит Христа.
Архиерее же и старцы и сонм весь искажаху лжесвидетельства на Иисуса, яко да убиют Его (Мф. 26, 59). Закон обязывал Каиафу и судей "пригласить свидетелей в защиту обвиняемого, когда свидетельскими показаниями доказана его виновность"70. Но по отношению к Иисусу, на суде Каиафы, было поступлено совершенно наоборот: Обвиняемый - налицо, а обвинителей - нет. Обвиняемый невиновен, но Его хотят сделать виновным. И вместо свидетелей в защиту виновного, ищут лжесвидетелей для обвинения Невинного! вместо того, чтобы спасти от смерти действительного преступника, они ищут клеветников, чтобы убить безгрешного Праведника! Для чего и призывают на помощь к себе бесстыдных и продажных лжесвидетелей.
И мы не думаем, чтобы Каиафа долго искал подобных свидетелей, хотя время было полуночное, и весь Иерусалим, в ожидании великого дня заклания пасхального агнца, спокойно спал в этот роковой час. На дворе архиерея была толпа слуг его, и все они - преданные до фанатизма рабы его, всегда готовые отличиться пред ним своим низким раболепием и способные на всякое зло в угоду ему. По первому зову явились такие свидетели, которые стали обвинять Иисуса в том, что Он изгонял несколько раз из храма торгующих скотом, который предназначен для жертв Иегове, что Он ослаблял тем самым религию, затрудняя принесение законных жертв, что Он самопроизвольно распоряжался в храме, не будучи первосвященником и даже священником, что Он оскорбил святость храма, назвав его вертепом разбойников...
Слушает Каиафа, а с ним и все судьи, - слушает он с досадой и на лице его выражается негодование на свое неловкое положение и на свидетелей, заставивших его от досады и стыда краснеть пред другими. В его ушах живо и ясно раздаются грозные слова Иисуса, хотя Он сохраняет теперь спокойно-величественное молчание. Не выражает Христос и гнева своего, как Он выразил тогда, но тем не менее Каиафе чудится на спокойном и кротком лице Его тот невыносимый гнев и святое негодование, которые не позволяют ему теперь взглянуть на невинного Узника. Молчит Христос, но молчание Его отчетливо говорит Каиафе, что Он имел право так поступить, потому что Он действительно Тот, о Ком свидетельствовал Креститель, что не Он разрушал религию и осквернял храм своими действиями, а первосвященники и священники своими корыстолюбивыми и бесчеловечными распоряжениями превратили храм в вертеп разбойников, значение которого старался возвысить Христос своею святою ревностью.
И вот, слова свидетелей жгут преступную совесть Каиафы, невольно заставляют чувствовать, что он - преступник, а не Христос, которого судит. Как же ему на таких показаниях построить обвинения против Христа, когда в них он читает приговор самому себе! Если не сегодня, то завтра, когда будет полное собрание синедриона, члены-фарисеи, поддерживаемые в этом пункте обличением Христа, выставят настоящее обвинение против Каиафы, который своим деспотическим корыстолюбием давно уже вызвал недоброжелательство к себе во всех фарисеях и народе. О, нет! лучше замять такое показание против Узника, и потребовать других свидетелей. И смущенный Каиафа, как вор, захваченный на месте преступления, торопливо спешит выпроводить из зала суда неудачных свидетелей и пригласить на место их других.
Неудачные показания свидетелей могли только в других вызвать соревнование и слепое усердие - оказать услугу своим повелителям. Явились новые свидетели, которые слышали, как часто обвиняли Христа фарисеи в нарушении субботы и других постановлений закона и особенно преданий старцев. Они обвиняли Его в том, что Он не умытыми руками ест хлеб, что в субботу ученики Его, проходя по засеянным полям, рвали колосья, растирали и ели зерна, а Сам Он исцелял по субботам больных расслабленных, сухоруких, скорченных, что Сам Он - ядца и пийца, друг мытарям и грешникам, и ученикам Своим не внушал поститься по примеру учеников Иоанна, - одним словом, не соблюдает всего того, в чем полагают фарисеи все значение религиозной жизни: Он разоритель закона и преданий старцев, Он развратитель народа, которому внушает новые основы нравственной жизни вопреки существующим доселе. Обвинения страшные в глазах фарисеев и вполне достаточные для формулирования смертного приговора над Иисусом, по мнению их. Как нарушитель закона о субботе, Он достоин смерти!..71 И обвинения сыплются на Него со всех сторон. Но Он молчит и не защищается, - не оправдывается в взводимых на Него преступлениях.
По-видимому, дело осуждения Христа идет успешно. Но самое молчание Иисуса обличает теперь нечестивых свидетелей и неправедных судей: луч злой надежды, блеснувший в их мрачной душе, моментально угас, и вот они явственно слышат какой-то внутренний голос, который повторяет чудные слова Иисуса, исполненные небесной истины, чистой любви и искреннего сострадания к ближнему: "что лучше делать в субботу - добро или зло? И не отвязываете ли вы своего осла в субботу, чтобы напоить его, - как же не развязать несчастную женщину, которую связал сатана в течение семнадцати лет? А если вол или осел ваш упадет в яму в субботу, то неужели вы не спасете его от погибели? Как же не помочь несчастному страдальцу в субботу? Сам Давид в субботу ел хлебы предложения, которых нельзя было ему есть по закону, и однако ж он не был нарушителем закона, почему же ученики Мои, утоляя голод в субботу, являются нарушителями ее? Священники по субботам приносят жертвы и совершают обрезание, и суббота тем не оскверняется. Да, не человек для субботы, а суббота для человека. Он ест хлеб неумытыми руками,но не правда ли то, что Он сказал о нас, соблюдающих внешнюю чистоту и в то же время исполненных внутри всякого хищения и неправды. Да, опасно Ему ставить в вину то, в чем Он нас уже публично обличал пред народом. Он молит теперь, но взор Его проникает в нашу душу и читает все наши тайные мысли. И кто может поручиться за то, что Он теперь в решительную минуту, защищая Себя, с большею смелостью будет обличать и раскрывать все наши внутренние мысли и желания пред народом? Нет, опасно принимать во внимание подобные показания свидетелей!..
Да и как, на самом деле, Каиафе согласиться с такими ничтожными показаниями и признать их вполне достаточными для обвинения Невинного! Такое обвинение было бы обвинением и самому Каиафе, который по данным вопросам вполне соглашался со Христом и шел вразрез с фарисеями. Как обвинить Каиафе за это Христа, когда он сам признает пустоту и бессодержательность учения фарисеев и, вопреки их направлению, принял и проповедует отрицательное направление, как саддукей?! Как ему обвинить Христа в угоду фарисеям, с которыми он сам ведет постоянную вону.
И так, не может он, Каиафа, признать Христа виновным, хотя бы и желал того сам. Обвинить Христа, как нарушителя преданий старцев, значит обвинить самого себя! И Каиафа, с досадою на лице, отсылает недостойных свидетелей! Досада его растет, а время все идет и идет вперед. Спешить нужно, а потому необходимо потребовать новых свидетелей против Христа.
Они явились скоро, и дерзкие голоса раздались в зале суда. Они говорили о Христе, что Он силою веельзевула изгоняет бесов, что самые бесы нередко называли Его Сыном Божиим, рассчитывая тем самым ввести людей в заблуждение, что Он Сам иногда называл Себя Сыном Отца небесного и присвоял Себе право отпущать грехи людям. Он - обманщик и обольщает народ своим обманом!
Обвинение, по-видимому, вполне достаточно для осуждения Его на смерть. Судьи успокоились, и свидетели на лицо, которые могут подтвердить и доказать свои обвинения, если Он решится защищать Себя. Но Он молчит и слушает эти обвинения, как Судия своих обвинителей, а не как обвиняемый ими: правда сияет на Его лице, и эта светлость лика проникает в глубину мрачной души неправедных судей и раскрывает пред лицом всего мира всю наглость и бесстыдство их. Давно ли Он на подобные клеветы отвечал во всеуслышание, что всякое царство, разделившееся на себя, падет, что если Он силою веельзевула изгоняет бесов, то как же изгоняют и будут изгонять сыны их? А изгоняя бесов, не запрещал ли им исповедывать Себя Сыном Божиим? Это знает весь народ и оправдывает Иисуса! Не Он ли, при исцелении расслабленного, в Капернауме, когда присутствовавшие только подумали про себя, что Он богохульствует, предложил вопрос: что легче сказать: прощаются тебе греси твои, или встань, возьми одр твой и ходи? Не доказал ли Он тут самым делом т.е. исцелением расслабленного, Свое право прощать грехи, которые Он читает в сердцах людей?
Нет, опасно и это ставить в вину, когда весь народ может подтвердить Его правоту в данном случае! Не верьте Мне, говорит Он, - верьте делам Моим: они свидетельствуют обо Мне что Отец Меня послал (Иоан. 5, 36; 3, 2; 10, 25 и 38, 9, 3), - что же можно сказать против этого?!.. И свидетели с стыдом удаляются из зала суда!
Неудача свидетелей разжигает страсти и вызывает среди слуг архиерейских пламенное соревнование снискать себе благоволение и расположение своих повелителей низкою услужливостью им в столь критическое для них время. Как не помочь им теперь и не вывести их из затруднительного положения!.. И вот, являются новые свидетели, жаждущие ничтожных наград земных и уверенные в своем торжестве пред сотоварищами. Они слышали, что члены синедриона уже приговорили к смерти Иисуса. Чего же лучше для них, как засвидетельствовать теперь такие факты, за которые синедрион уже приговорил Его к смерти?! Цель достигнута и затруднение устранено! И вот, предвкушая плоды своего торжества, они начинают рассказывать, как Иисус всенародно воскресил четверодневного мертвеца Лазаря, как весь народ уверовал в Него и пошел вслед за Ним, как после того все, прибывшие на праздник в Иерусалим, торжественно встречали и провожали Его из Вифании в Иерусалим, восклицая Ему, как Мессии, осанна сыну Давидову, благословен грядый во имя Господне, осанна в вышних! И так, Он достоин смерти, потому что весь народ за Ним идет: он объявит Его своим царем (мессией), взбунтуется против Римского Кесаря и тогда придут Римляне и овладеют местом сим и народом...
Каиафа слушает, и лицо его искажается от гнева и негодования. Он сам выставил это в свое время обвинением против Христа и, на основании его, произнес смертный приговор над головою Иисуса. Но теперь Обвиняемый налицо - в его руках; но как признать Его достоным смерти на основании таких показаний, которые говорят сами против себя и вполне оправдывают Христа? Обвинить Его за то, что весь народ за Ним идет, - это значит обвинить самый народ и оскорбить его патриотическое чувство. Народ того только и желает, чтобы объединиться и стать под знамя Мессии, который освободит их от римского ига! Он воскресил Лазаря? но этим Он доказал только то, что Свою власть Он получил от Самого Бога, и что Он - Мессия; как же ставить это в вину Ему?!.. Он торжественно входил в Иерусалим? - но это совершилось на глазах римских агентов, которые сами привлекли бы Его к ответственности, если бы в этом действительно усматривали что-либо грозное для себя. Как же обвинять Его пред римскою властью в том, в чем эта власть, более нас заинтересованная, не признала Его виновным?!..
И вся эта клевета свидетелей рассеялась, как прах, как дым, и не потребовала ни одного слова со стороны Иисуса в опровержение ее. Связанный, Он стоит, как несокрушимая твердыня, о которую разбиваются бушующие вокруг Него волны человеческих страстей! Какой-то бешеный ураган носится над Его головою, готовый уничтожить Его с лица земли, но Он стоит твердо и непоколебимо, соблюдая кроткое спокойствие и глубокое молчание.
Положение Каиафы становится с каждым разом все невыносимей, а желанный исход дела все более и более затрудняется. Все страсти в нем говорят, и он пожирается пламенем их. Дело, казавшееся ему легким, представляется теперь невозможным; его самолюбие задето и упорство его растет с каждой минутой. Он ожесточен против Иисуса и решился погубить Его, чтобы не быть самому в стыде. Оправдание Иисуса после того, как Он связанным представлен к нему на суд, есть смерть для Каиафы: народ, если узнает об этом, сегодня же утром провозгласит Его царем и свергнет ничтожного Каиафу с первосвященнического престола, на котором он управляет народом, как царь. Смерть Ему! Смерть неизбежная! И Каиафа открыто и бессовестно ищет теперь уже лжесвидетелей, лишь бы только можно было признать их достаточными для обвинения на смерть: архиерее и старцы и сонм весь искаху лжесвидетельства на Иисуса, яко да убиют Его: и не обретаху; и многим лжесвидетелем приступльшим, не обретоша (Матф. 26, 59-60).
О, ужаснись небо, и да подвижатся основания земли! Первосвященник - первый служитель Иеговы, истинного Бога Израилева, и посредник между Богом и Его народом, этот живой орган божественных откровений чрез всю историю еврейского народа; утвержденный в своем звании чудом жезла Ааронова, этот представитель и блюститель чистоты и правды закона, обязанный увещевать каждого свидетеля на суде к показанию истины, - теперь сам ищет лжесвидетелей против Христа - этой вечной истины, как Он Сам о Себе сказал (Иоан. 14, 6; 1, 17; 8, 40, 45). Отыскивает он лжесвидетелей единственно потому, что не нашлось свидетелей, которые могли бы обвинить Иисуса в чем-нибудь! Прибегает теперь ко лжи, как единственному средству оклеветать Иисуса и представить Его достойным смерти. О, какое извращенное сердце Каиафы! Какою злобою и ненавистью дышит он теперь против Христа!.. И нам не трудно представить, какое оживление вызвал среди слуг на дворе столь постыдный и возмутительный клич изолгавшегося первосвященника. Как он ободрил этих раболепных и слепо преданных ему ненавистников правды, всегда готовых в угоду ему на все низкое и недостойное человека! Сколько диких страстей закопошилось в их ничтожных сердцах!
Позорный клич первосвященника, подобно электрической искре, пробежал чрез всю толпу и моментально охватил безумием всех. Каждому давалась теперь полная свобода измышлять, изобретать всякую ложь на Иисуса, лишь бы только погубить Его. И каждый из слуг чувствовал, что он искусною клеветою может вывести из затруднения своего повелителя, оказать ему великую услугу и тем выставить себя в его глазах, и позорным одолжением снискать себе его гнусное расположение. Разве не лестно низкому и пресмыкающемуся рабу чувствовать себя оказавшим незаменимую услугу тому, от кого он находится в полной зависимости?!
И вот, началась работа каждого над тем, чтобы изобрести какое-либо лжесвидетельство. Всякий старался выдвинуть себя пред другим, а неудача свидетельских показаний еще более распаляет в них страсть к изобретению лжи. Судя по тому, как извращали учение Иисуса и клеветали на Него в течение Его общественного служения, о чем говорят нам евангелисты, трудно себе и представить, в какой бесстыдной и наглой форме появились теперь лжесвидетельства на Иисуса из уст служителей лжи. С уверенностью можно сказать только то, что семя лжи, брошенное искусною рукою сатаны в природу человека еще в раю, достигло теперь полного развития, полной зрелости, и всею своею полностью излилось на невинную голову безгрешного Узника Христа. В раю сатана клеветал человеку на Бога, и человек поверил клевете; теперь же человек клевещет на Бога и клевещет так, что сам первосвященник, искавший смерти Иисуса и призвавший лжесвидетелей для обвинения Его, не может воспользоваться такой клеветой для своей ужасной цели; ибо многие лжесвидетельствовали на Него (Иисуса), но свидетельства сии не были достаточны, говорит евангелист (Марк. 14, 56).
А связанный Иисус стоит безмолвно среди бесстыдных и наглых клеветников. Чистая душа Его возмущается и содрогается и необъятная скорбь обнимает все Его существо. Он скорбит и страдает невыразимою скорбью не потому, что обидна для Него такая низкая клевета, - Он, чистейший и безгрешный перенесет такое оскорбление, - но Он скорбит о сатанинском извращении сердец человеческих, о неисправимом окаменении их и безумном ослеплении. Он видит пред Собою и испытывает на Себе всю силу зла, искалечившего природу человека, - и это есть причина Его скорби, скорби глубокой и необъятной, скорби внутренней, сокровенной, не проявляющейся вовне! Такая скорбь сосредоточенная, спокойная, ничем не возмутимая и не проявляющаяся ни в печальном выражении лица, ни в обильных слезах, ни в глубоких вздохах, - такая скорбь обнимает и проникает все существо Страдальца. Он спокоен и невозмутим, но не от геройской отваги и смелой решимости на все и самую смерть, не от сознания неизбежной необходимости, не от презрения к ничтожеству клеветы, но единственно от необъятной скорби о глубине извращения человека и бесконечной любви к его восстановлению.
Да, Иисус молчит среди наглой лжи своих клеветников; Он не отвечает на их лжесвидетельства, но за Него отвечает какой-то невидимый голос пророка псалмопевца: "возстали на Меня свидетели лживые, и дышут злобою" (Псал. 26, 12). Их лжесвидетельства, полные всяких несообразностей и противоречий как между собою, так и с здравым смыслом, невольно, сами собою, влагают в уста Христа слова Псалмопевца: возстали на Меня свидетели неправедные: чего Я не знаю, о том допрашивают Меня. Воздают Мне злом за добро, сиротством души Моей (Псал. 34, 11-12). "Яд у них, как яд у змеи, как глухого аспида, который затыкает уши свои, и не слышит голоса заклинателя, самого искусного в заклинаниях" (Псал. 57, 5-6). Они не видят и не чувствуют того, как Иисус самым молчанием своим ясно и убедительно повторяет то, что сказал Он гораздо раньше: "кто из вас обличит Меня в неправде?" (Иоан. 8, 46). "Много добрых дел показал Я вам от Отца Моего, за которое из них хотите убить Меня, человека, сказавшего вам истину?" (Иоан. 10, 32; 8, 40) Клеветники не чувствуют такой невинности Иисуса, потому что, по выражению Давида, с самого рождения отступили (они) нечестивые, от утробы матери заблуждают, говоря ложь" (Псал. 57, 4).
Но чем грознее и нелепее клевета появлялась в зале суда над Иисусом, тем яснее и осязательнее раскрывалась вся несостоятельность ее; и чем несостоятельнее оказывались клеветники, тем упорнее развивалось в них безумное желание оклеветать невинного Узника, тем сильнее разгорались в них страсти: от досады они переходили в раздражение, от раздражения в негодование, от негодования в ярость, от ярости в бешенство. И что удивительного, если лицемерные судьи, всячески поощрявшие клеветников, чувствуя свое бессилие помрачить клеветами чистоту и невинность Иисуса, дошли до бешенства, когда жители Назарета от одного только обличения исполнились ярости (Лук. 4, 28)? Что удивительного, что они, в виду полной своей неудачи обставить убийство Иисуса формальною законностью, скрежетали внутренне злобою своей на Иисуса, как дикие звери, когда убийцы первомученика Стефана "рвались сердцами своими и скрежетали на него зубами своими", слушая его речь (Деян. 7, 54)?..
Да, ужасно положение бессильных клеветников: но еще ужаснее положение лицемерного Каиафы и его союзников: чувствуя в себе непримиримую ненависть и злобу к Иисусу, они, по причине своей неудачи, внутренно скрежетали на Него своими зубами, но наружно, в виду своего официального положения, должны были скрывать такое чувство. И вот, лица судей постоянно искажались от внутренней бури страстей и наружного усилия скрыть их в себе лицемерно. И этот-то внутренний скрежет зубов вырвался наружу в каком-то демоническом смехе, уязвляя которым невинного Узника. они тем самым поощряли и развивали неудержимый задор в своих низких рабах, забывших свое человеческое достоинство. И мы не можем не признать того, что эти рабы, поощряемые саркастическим смехом судей и не стесняемые, подобно им, своим положением, дошли до наружного скрежета зубов и тем буквально выполнили слова Давида: "с лицемерными насмешниками скрежетали на Него зубами своими" (Псал. 34, 16)... Но этот скрежет зубов от бессильной злобы скоро изольется на Страдальца в поруганиях, биениях, заплеваниях, заушениях, когда Святейший Праведник очутится среди них и в их нечестивых руках. Чем больше они чувствуют теперь свою неудачу, тем сильнее изольют тогда на Него свою злобу! О, они будут мстить Ему за свое унижение теперь, за свое бессилие пред Его невинностью и чистотою, и будут мстить жестоко, бесчеловечно. Неистовство слов их перейдет в неистовство действий против невинного и безгрешного Христа. Они будут тогда бешено неистовствовать над Ним своими поруганиями, как теперь неистовствуют над Ним своими клеветами.
И вот, среди этой-то картины, поражающей нас своим ужасом невообразимой лжи и клеветы, являются, наконец, два лжесвидетеля, которые хотели сказать что-то правдоподобное. Три года тому назад они слышали, как Иисус, по изгнании из храма торгующих на Пасху, сказал книжникам и фарисеям в доказательство своих прав на то: "разрушьте храм сей: и Я в три дня воздвигну его" (Иоан. 2, 19). Смысл слов Иисуса до очевидности ясен: "Он говорит о храме тела Своего, которое, по убиении его книжниками и фарисеями, воскреснет из мертвых на третий день" (ст. 21-22). Но достаточно изменить одно слово, и тогда получается другой смысл ответа, за который Он подлежит смерти, как за оскорбление святыни, как за богохульство. По учению книжников и фарисеев всякий, говорящий против храма и Моисея, повинен смерти, как богохульник (Деян. 6, 11-14; 25, 8). Пользуясь таким взглядом иудеев на значение и святость храма, один из клеветников Иисуса, припомнив Его слова, сказал: "я слышал, как Он говорил: "могу разрушить храм Божий, и в три дня его создать" (Матф. 26, 61). Клеветник, таким искажением слов Иисуса, приписывал Ему в глазах судей дерзкое самохвальство, свидетельствующее о Его полном неуважении к святости храма. Только в поругание святыни можно говорить, будто один человек в состоянии разрушить храм, а тем более создать его в три дня, - такое короткое время, когда он строился 46 лет десятками тысяч рук72 (Иоан. 2, 20). Но другой клеветник, желая выставить Иисуса более виновным, исказил смысл слов Его еще сильнее, - возможное в словах Иисуса он изменил в действительное, - клеветник свидетельствовал, будто Иисус "говорил: Я разрушу (а не могу только разрушить, как говорил: первый) храм сей рукотворенный, и чрез три дня воздвигну другой нерукотворенный" (Марк. 14, 58). Здесь уже слышится положительное намерение Иисуса разрушить храм, а не пустое самохвальство возможностью только сделать это. В таком безумном желании высказывается положительная вражда к настоящему храму, как рукотворенному, и решительное намерение заменить его другим нерукотворенным. Самое название храма рукотворенным указывает на оскорбительное и презрительное отношение Его к храму, так как словом рукотворенный обозначается в писании (обыкновенно) идол (Псал. 21, 19) или идольское капище (Псал. 16, 12)73. Решимость разрушить настоящий храм заключает в себе что-то мятежное, богопротивное, посягающее на весь существующий строй богоучрежденной религии. Изменение религии неизбежно поведет к изменению всех древних священных обычаев и самой жизни во всей отношениях. Все это в совокупности есть явная хула "на святое место и на закон", на Моисея и на Бога, на обычаи, завещанные Моисеем, и на весь настоящий строй жизни, находящийся отчасти в зависимости от Кесаря (Деян. 7, 13; 11, 14; 25, 8). О, какое страшное обвинение возводится на главу невинного Иисусу! Он должен умереть, как богохульник и возмутитель народа (Лев. 24, 14)! Смерть Ему, смерть!.. едва не произносит от радости сам лжесвидетель, чувствуя свое торжество. Из всех лжесвидетелей, говоривших доселе, один только он мог так удачно воспользоваться для своих корыстных целей словами Иисуса! Пусть обвиняемый преступник опровергнет его показания, - все присутствующие в зале суда засвидетельствуют и подтвердят, что это так было.
И презренная душа постыдного раба льстит себя радужною надеждою получить великую награду от коварного Каиафы за свою искусную ложь и клевету. И как не радоваться ему теперь до безумия, когда он, один только он, мог оказать столь незаменимую услугу своему повелителю и выручить его из бессилия обвинить Иисуса!
И все судьи чувствуют на время, как будто легче стало на душе, - у них теперь законное основание для формального определения смертного приговора над головою Иисуса. Цель, по-видимому, приближается к концу и зловещий луч пагубной надежды засветился в их глазах! Смерть Ему, смерть! - едва не произносили в один голос. Пусть Он скажет хоть одно слово в оправдание Себя, и мы все засвидетельствуем против Него. Судьям не нужно Его самооправдание, им нужно, чтобы Он сказал что-нибудь, дабы иметь им возможность закончить заседание суда соблюдением требуемой формальности.
Но обвиняемый Узник продолжает сохранять свое величественное молчание. Молчит Иисус, как будто не Он обвиняемый, а они, как будто не они судьи, а Он. Молчит Он, и Своим молчанием приводит судей в негодование и страх за успех своего дела. И Каиафа в неистовом бешенстве не знает, что делать. Показания лжесвидетелей ему представляются весьма важными, и пора бы начинать вторую часть суда - прения судей о вине Подсудимого. Он был уверен, что все судьи согласны будут с ним в своих мнениях. Но вот затруднение: как поставить вопрос о выражении судьями своих мнений. Христос молчит и Своим молчанием сдерживает безумный порыв страстей и озлобления своих судей: они желали бы высказать свои мнения, но нельзя, нет основания и повода к тому. И Каиафа, потеряв всякое терпение и надежду, не выдержал себя: встав с своего первосвященнического места, он выступил на середину и спросил Иисуса: что же Ты ничего не отвечаешь? что они против Тебя свидетельствуют? Но Он молчал и не отвечал ничего (Марк. 14, 60-61; Матф. 26, 61-63). Молчал и теперь, когда Каиафа вышел из себя и не мог уже сидеть на своем председательском месте, когда неистовая ярость его не могла уже сдерживаться.
Почему же Христос не отвечает и на такие обвинения лжесвидетелей, которые на первый раз представляются довольно правдоподобными и сильными против Него?
Ответ на это один: а зачем Ему отвечать на эти обвинения двух постыдных лжесвидетелей, когда само дело говорит за Него. Достаточно вслушаться в показания их и мы увидим, как они противоречат друг другу. Не служит ли это ответом за Христа и оправданием Христа? Не говорит ли это различие в показаниях о том, что лжесвидетели злонамеренно исказили смысл слов Его? В таком случае, когда показания лжесвидетелй взаимно опровергаются сами собою, не подлежат ли они, по закону, тому наказанию, какое готовили Обвиняемому? В виду этого, судьи, как ни были несправедливы и как ни казались озлобленными против Христа, не могли основать формального обвинения на показаниях двух лжесвидетелей... Потому что в евр. уголовн. судопроизводстве "малейшее разногласие в свидетельских показаниях признавалось уничтожающим их силу"74.
В словах Иисуса о храме, искаженных лжесвидетелями, судьи думают видеть хулу Его на святое место и на закон Моисея. Но самые действия Иисуса, вызвавшие произнесение рассматриваемых слов, не служат ли явным обличением злочестивых судей и оправданием для Обвиняемого? Самый факт изгнания из храма торгующих не оправдывает ли пророческих слов о ревности Иисуса в отношении храма: "ревность по доме Твоем снедает Меня" (Иоан. 2, 17; ср. Псал. 68, 10)? Не слышал ли тогда весь народ, что Христос, изгоняя из храма торгующих, сказал о храме: "дома Отца Моего не делайте домом торговли" (ст. 16)? Не охранял ли Он святость храма самыми действиями Своими, которые вытекали из Его благоговейного уважения к Иерусалимскому храму, как дому Отца Небесного, дому молитвы, который первосвященники сделали "вертепом разбойников" (Матф. 21, 13; Ис. 56, 7; Иер. 7, 11; Марк. 11. 17; Лук. 19, 45-46)? Вторичное изгнание из храма торгующих и столь грозное обличение первосвященников, в допущенных ими злоупотреблениях, не ясно ли говорит о святой ревности Иисуса охранять святость храма? Да и может ли с неуважением относиться к святости храма Тот, Кто грозно обличал книжников и фарисеев в неуважении к храму: "горе вам, невольно раздаются и теперь слова Иисуса, - горе вам, вожди слепые, которые говорите: если кто поклянется храмом, то ничего; а если кто поклянется золотом храма, то повинен. Безумные и сильные! что больше, золото, или храм, освящающий золото" (Матф. 23, 16, 17)? И эти-то безумные слепцы, или слепые безумцы, сами превратившие дом Отца Небесного, дом молитвы, в вертеп разбойников и считающие золото храма выше самого храма, будут обвинять Иисуса на смерть за неуважение к храму?! Неужели мыслимо построить обвинение Иисуса на основании искаженных лжесвидетелями слов Иисуса, сказанных Им в свое время в обличение самих же судей? Неужели возможно даже изменить смысл слов Иисуса, значение которых ясно определяется самым фактом изгнания торгующих из храма и грозным обличением виновников, в нарушении и оскорблении святости храма?
Не опасно ли было искажать их, когда их слышали враги первосвященников - саддукеев фарисеи и весь народ, вполне одобривший действия Иисуса по изгнанию из храма торгующих? Такое обвинение Христа не будет ли обвинением самих судей?!
Очень может быть, что народ, когда узнает о смертном приговоре Иисуса на основании искаженных слов Иисуса, восстановит их в буквально подлинном виде, и тогда обвинение их падет на их голову. Христос сказал: "разорите церковь сию, и треми деньми воздвигну ю" (Иоан. 2, 19). Ясно, что они, первосвященники и книжники, разорят церковь, а не Он, обвиняемый теперь Христос.
И злочестивые судьи опять поставлены в невозможность обвинить Иисуса на основании взаимно противоречивых показаний двух лжесвидетелей, намеренно исказивших очевидный для всех смысл слов Иисуса, произнесенных торжественно в храме пред лицом народа и закоренелых врагов Каиафы! Положение ужасное! Все лжесвидетельства истощились! Других лжесвидетелей искать в такое время - за полночь - невозможно. Да и что нового они могут придумать против невинного и безгрешного Христа?! А время все идет вперед. Закон требует еще раз произвести формальное заседание суда и пересмотреть все дело, прежде чем вести Иисуса к Пилату для утверждения смертного приговора. Закон требует, чтобы между одним заседанием и другим окончательным протекло не менее 24 часов, в течение которых судьи, вкушая немного мяса, не должны были употреблять вина и других сильно возбуждающих средств, чтобы на суде быть им спокойными и беспристрастными75, а между тем до утра оставалось не более четырех-пяти часов. Затруднение судей безысходное. Во что бы то ни стало, им следует составить формальное определение смертного приговора, но у них нет никаких оснований к тому. На Христа клевещут, и клевещут бесстыдно, и тем не менее судьи, сами подкупившие Иуду и лжесвидетелей, не могут обвинить Его. Они ждут от Него ответа или хоть одного слова в защиту Себя и опровержение низкой клеветы, но Он величественно молчит и Своим молчанием совершенно обезоруживает своих судей.
Обыкновенно молчание обвиняемого узника служит выражением полнейшей его виновности и совершенного бессилия сказать что-либо в оправдание себя; но молчание Иисуса производит обратное действие на судей: вместо того, чтобы признать Его безусловно виновным, они сами чувствуют свое бессилие и нравственное ничтожество пред Ним, которое все больше и глубже сознается ими помимо их воли и против желания. И чем больше стараются унизить Иисуса бесстыдные клеветники своею наглою ложью, и чем больше Он молчит на эти клеветы, тем выше и выше поднимается Он на недосягаемую высоту в своем видимом унижении, а судьи Его тем ниже и глубже падают с высоты своего надменного и самоуверенного сознания, тем ничтожнее становятся они в своих собственных глазах пред лицом Иисуса. Для мелкого и позорного их самолюбия величественное молчание Иисуса казалось непростительным, с Его стороны, невниманием или даже презрением76, хотя в действительности молчание Иисуса вытекало не из презрения к ним, а скорее из Его божественной чистоты и невинности, бесконечной любви и глубокой скорби об ожесточении сердец Своих обвинителей. В Его молчании они читают свой собственный приговор, тогда как злое их сердце говорит им, что они должны произнести смертный приговор над Его головой и завтра же убить Его на кресте. В их глазах сверкает адская злоба и ненависть ко Христу, но в ответ на это исходит от Христа небесное веяние самой чистой, полной и необъятной божественной любви к ним, которая жжет их совесть, проникает в самые глубины их души, освещает все их нравственное безобразие. В их груди клокочет адское озлобление и сатанинское упорство отстоять себя и не поддаваться такому благодатному веянию бесконечной любви Бога в лице Узника - Христа. Но любовь божественная всесильна и всемогуща: как не подчиниться ее животворному возрождающему действию, обновляющему все существо человека?! Да, судьи видят теперь пред собою в смиренном и униженном зраке Раба Господня - Узника - Христа что-то неземное, небесное, божественное, видят Бога во образе человека: но в их сердцах обитает сам сатана, тот самый сатана, который, во образе змия, чрез беседу с Евою, вел борьбу когда-то с Самим Богом. Вот эта-то страшная борьба, та самая вражда семени диавола и жены (Быт. 3, 15), достигла теперь самой высокой степени своего развития, борьба, в которой все сатанинское напрягает последние силы, чтобы победить Самого Бога в лице Иисуса Христа.
Каиафа, это орудие сатаны, решился на последний шаг, чтобы покончить дело с Иисусом. Как первый служитель Бога Израилева, Каиафа воспользовался богодарованными своими правами первосвященника, он имел право спрашивать о чем-либо подсудимого под клятвою77: способ допроса, на который нельзя было не отвечать, не преступив должного уважения к клятве, к сану первосвященника и самому закону (Лев. 5, 1). "Заклинаю Тебя Богом живым, обратился он с сатанинским коварством ко Христу, скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий", "Сын Благословенного"? (Матф. 26, 63; Марк. 14, 61) И Христос не мог уже более молчать: этот вопрос - не клевета, но вечная божественная истина, для засвидетельствования которой Он и приходил на землю. Он не мог теперь молчать, потому что в раскрытии учения о Себе, как Мессии - Сыне Божием, заключалась вся задача Его мессианского служения на земле. Эта истина служит зерном всего божественного откровения, и к усвоению ее людьми подготовляли человечество пророки в течение целых веков и тысячелетий. Он не мог теперь молчать. Он должен был засвидетельствовать ее теперь на суде, как она есть во всей полноте. К тому обязывает Его самый вопрос первосвященника под клятвою именем Бога живого.
И вот, мы слышим из уст Иисуса торжественное исповедание той истины, на которой создана Им церковь, так что врата адовы не одолеют ю (Матф. 16, 16-18); Он отвечает Каиафе: "Я Христос, Сын Божий, Сын Благословенного, как "ты рекл еси" (Марк. 14, 62). "Даже сказываю вам: отныне узрите Сына человеческого, сидящего одесную силы и грядущего на облаках небесных" (Матф. 26, 64).
Этот торжественный ответ Иисуса прогремел подобно сильнейшему раскату грома по всей вселенной и на целую вечность. Он раздался в высших сферах ангельского мира и потряс всех духов злобы; его услышали теперь праотцы, начиная с Адама и услышат будущие поколения Адама: он поколебал небо, потряс преисподнюю, и вся вселенная содрогнулась. В истории человечества настанет другой момент, когда пред этой истиной "преклонитися всякое колено в небесных, земных и преисподних и всяк язык будет исповедывать Иисуса Христа Сыном Божиим в прославление Бога Отца" (Филип. 2, 6-11). И если бы мы имели возможность проникнуть своим духовным оком в область духовного мира, - то услышали бы, что в ответ Иисусу несется теперь радостное торжество ангельского мира, прославляющего божественное величие Иисуса в Его унижении; злобное торжество темных сил ада, радующихся своей мнимой победе в унижении Сына Божия, доведенного их стараниями до неизбежной позорной смерти, и, наконец, плач и радость Адама со всем своим потомством в шеоле78, что он своим послушанием заповеди Господней довел до такого унижения Сына Божия, который теперь, по бесконечной любви Бога Отца, Своею смертью избавляет его от власти диавола. На небе ликуют и ужасаются от славы и унижения Христа - Сына Божия; во аде плачут и радуются; а в преисподней злорадствуют и напрягают последние свои силы довести свое дело до конца. А на земле? Здесь раздается страшный ответ на слова Иисуса: в приторно неистовом ужасе Каиафа раздирает свои первосвященнические одежды и говорит: "Он богохульствует; на что еще нам свидетелей? вот, теперь вы сами слышали богохульство Его. Как вам кажется? Они же сказали в ответ: повинен смерти" (Матф. 26. 65-66).
Вот ответ людей на исповедание Христа, пришедшего искупить их от власти диавола!.. И бесконечно любящее сердце Иисуса поражено неизмеримо глубокою раною черной и безумной неблагодарности людей! За исповедание Себя Сыном Божиим осуждают Его на смерть те самые люди, которых Он пришел избавить от власти диавола, осуждают по наущению того, от кого Он избавляет их! О, как не торжествовать теперь духу злобы, когда он довел человека до того, что тот сам произносит смертный приговор над своим Избавителем от власти диавола! И к этому торжеству присоединяется еще новая злобная радость его, наносящая сердцу Иисуса другую, не менее глубокую рану - отречение Петра. То были тяжелые минуты для Христа: первосвященник именем Бога живого заклинает Его сказать - Сын ли Он Божий; Христос торжественно исповедует Себя Сыном Божиим; собрание судей произносит смертный приговор за это над Его головой, а на дворе с страшною клятвоюотрекается от Него, любимый Его ученик, когда-то исповедывавший Его Сыном Божиим (Матф. 16. 16-19).
И стоит Иисус как агнец, закланный от создания мира и слышит Он удар за ударом, которыми поражает Его ярость гнева Божия за грехи людские; слушал Он доселе всевозможные клеветы, какие могла только придумать ожесточенная злоба, слушал Он, невинный, и молчал, не оправдываясь ни в чем, как взявший на себя грехи одиночества% а теперь, вслед за исповеданием Себя Сыном Божиим, слышится смертный приговор и клятвенное отречение Петра... И вот, опять раздался хвалебный гимн в мире ангельском: "слава долготерпению Твоему, Господи!.."
Суд кончен, и Христос, как осужденный, отдан был на поругание неистовой толпе слуг архиерейских.
