ДНЕВНИКИ
К оглавлению
Номер страницы после текста на ней
Прот. Иоанн Мейендорф
ЖИЗНЬ С ИЗБЫТКОМ*
Мысли и чувства тех, кому довелось произносить слова прощания на отпевании отца Александра Шмемана, — иерархов, коллег и друзей — отражают все, что надлежало сказать в первые недели после его безвременной кончины 13 декабря 1983 года. Быть может, со временем кто-нибудь другой предпримет более глубокую оценку его идей и сочинений, в том числе и неопубликованных. Моя задача — всего лишь наметить здесь главные периоды его жизни, не претендуя на исчерпывающую полноту. Когда пишешь об очень близком друге — почти брате, невозможно быть вполне беспристрастным и избежать некоей примеси субъективности и импрессионизма при определении подлинно значимого в жизни отца Александра — жизни, поистине прожитой не зря, жизни с избытком. Заранее прошу простить мне эту субъективность.
Отец Александр родился в 1921 году в Ревеле, в русской семье, со стороны отца имевшей предками остзейских немцев, и в раннем детстве был увезен из Эстонии во Францию. С того времени и до отъезда в Америку (1951 г.) жизнь русской эмиграции в Париже сделалась его жизнью.
«Русский Париж» 1930-х годов был миром в себе. Здесь жили десятки тысяч русских, и среди них — интеллектуалы, художники, богословы, великие князья и бывшие царские министры. Русская эмиграция выпускала ежедневные газеты, разделялась в жарких политических дискуссиях и по-прежнему мечтала о возвращении домой. Дети воспитывались в русских школах, в известной изоляции от окружающего французского общества (которое, впрочем, и не было к ним чересчур гостеприимно). Юный Александр (или Саша, как называли его близкие и друзья) испытал на себе это закрытое русское воспитание: несколько лет провел в русском кадетском корпусе в Версале, а затем перешел в русскую гимназию. При всех достоинствах этого начального образования оно не могло полностью удовлетворить его ум и стремления. Уже в ту пору он чувствовал, что все лучшее в великом наследии русской культуры (особенно же русская литература) не было закрыто для Запада, но, напротив, по масштабу своему непременно было и «европейским». В знаменитой «Пушкинской речи» Достоевского он видел единственно верное понимание России и русской цивилизации. Он отказывался принимать ее искусственные ограничения и продолжил образование во французском лицее и Сорбонне.
Уже подростком Александр обрел свой настоящий духовный дом в Церкви. Знакомство с Православием и его истинным духом происходило у него не столько на скучных и обязательных уроках Закона Божия в кадетском корпусе
* Первоначально опубликовано в St. Vladimir's Theological Quarterly, 28, 1984, pp. 3-10. Перевод Ю.С. Терентьева.
655
или гимназии, сколько через непосредственное участие в храмовом богослужении — сначала алтарником, потом иподиаконом монументального Александро-Невского собора на рю Дарю. Под влиянием замечательно мудрого и неизменно снисходительного и доброго митрополита Евлогия и несколько «старорежимного», но просвещенного и открытого духовенства, а также благодаря заботливому руководству старшего иподиакона собора Петра Ковалевского Александр постиг величие и глубину богослужения и сохранил на всю жизнь любовь к его пышности и торжественности.
Годы второй мировой войны и немецкой оккупации Франции стали временем решающего выбора. Промыслительно укрытый от трагедии войны, Александр учится в Парижском богословском институте (1940-1945) и женится на Ульяне Осоргиной (1943), бывшей тогда студенткой классического отделения Сорбонны и принадлежавшей к традиционной, глубоко церковной русской семье. Тогда же все его друзья и знакомые поняли, что Александр нашел свое истинное призвание и что Господь благословил его счастливой семейной жизнью. Обретенные им в ту пору вдохновение и радость на всю жизнь одарили его умением щедро делиться этими чувствами с другими.
Православный Богословский институт в Париже (Свято-Сергиевский, как часто его называют) объединил несколько разнородный, но замечательный преподавательский состав, включавший и представителей богословских кругов дореволюционной России (А.В. Карташев), и интеллектуалов, пришедших к Православию во время революции (В.В. Зеньковский), и бывших белградских студентов (архимандрит Киприан Керн и протоиерей Николай Афанасьев). Здесь преобладало влияние отца Сергия Булгакова — некогда воспитанника русской семинарии, затем философа-марксиста и, наконец, под влиянием Владимира Соловьева и отца Павла Флоренского, — священника и богослова. В годы войны учащихся было мало, но энтузиазм и надежды на возрождение Православия не иссякали.
Никогда не увлекавшийся «софиологическими» умозрениями Булгакова — при огромном личном к нему уважении — Александр Шмеман с самого начала избрал своей специализацией историю Церкви. Он стал учеником А.В. Карташева, чьи блестящие лекции и скептический ум отвечали собственной его склонности к критическому анализу окружающей действительности. Результатом явилась кандидатская диссертация о византийской теократии. Завершив пятилетний курс обучения в Свято-Сергиевском институте, Шмеман становится преподавателем церковной истории сперва как мирянин, затем в сане иерея, будучи рукоположен в 1946 году архиепископом Владимиром (Тихоницким), который возглавлял Русский Западно-Европейский Экзархат в юрисдикции Константинопольского Патриарха.
Наряду с А.В. Карташевым решающее влияние на отца Александра Шмемана оказали два других члена преподавательской корпорации. Архимандрит Киприан (Керн), его духовник и друг, взял отца Александра помощником в свой приходской храм равноапп. Константина и Елены в Кламаре недалеко от Парижа. Архимандрит Киприан преподавал в Свято-Сергиевском институте патристику, но главной любовью его было богослужение, а его литургический вкус надолго остался для отца Александра определяющим. Объединяла их
656
также любовь к русской классической литературе и глубокое ее знание. Однако более значимым в интеллектуальном плане для отца Александра оказалось личное знакомство и увлечение идеями прот. Николая Афанасьева, профессора канонического права, чье имя навсегда будет связано с тем, что сам он называл ^евхаристической экклезиологией», и чьи взгляды нашли отражение во многих( произведениях его молодого друга.
Будучи молодым преподавателем церковной истории, отец Александр Шмеман предполагал написать докторскую диссертацию о Флорентийском Соборе, но впоследствии отказался от этой темы. Напоминанием о первоначальном интересе к византологическим штудиям осталась подготовленная им публикация небольшого трактата св. Марка Ефесского «О воскресении». Истинным же центром духовно-интеллектуальных увлечений и занятий отца Александра всегда оставалась сама Церковь. Его разбор византийской теократии, чтения по церковной истории в целом, равно как и первоначальная тема диссертации выросли из постоянно волновавшего его вопроса о выживании Церкви как Церкви за многовековой период ее двусмысленного союза с государством и о выживании Православия в его противостоянии Риму на протяжении Средних веков. Но ему, должно быть, недоставало терпения, чтобы целиком сосредоточиться на прошлом Церкви: экзистенциальное сегодня — вот что было для него по-настоящему важно. А сегодня Православная Церковь не может существовать ни как опора государства, ни как культурный придаток «русизма»: она жива в Литургии и Литургией. И как раз здесь экклезиология прот. Николая Афанасьева послужила указанием (хотя и не прямым образцом) дальнейшего направления богословского пути отца Александра.
Не подлежит сомнению, что богословские взгляды отца Александра сформировались в парижские годы. Влияние ряда преподавателей Свято-Сергиевского института оказалось решающим, однако уже тогда он жил в более широком духовном мире. Сороковые и пятидесятые годы были временем замечательного богословского возрождения во французском католицизме — временем «возвращения к истокам» и Движения за литургическое обновление. Именно здесь, в среде думающих и верующих интеллектуалов, отец Александр по-настоящему узнал о «литургическом богословии», «философии времени» и истинном значении «пасхальной тайны». Имена и идеи Жана Даниэлу, Луи Буйе и некоторых других сыграли очень важную роль в формировании его богословского сознания. Если наследие этих ученых отчасти затерялось в сумятице, охватившей католический мир после II Ватиканского Собора, то идеи их принесли обильный плод в органически литургическом и экклезиологи-чески целостном мире Православия благодаря блестящему и всегда действенному свидетельству отца Александра Шмемана.
Православие во Франции не ограничивалось лишь интеллектуальными или богословскими занятиями. Окончательный крах надежды на скорое возвращение в Россию поставил вопрос о долговременном выживании Православия на Западе, в связи с этим появилась и необходимость осмысления, для чего вообще возникла православная «диаспора». Как и большинство представителей «младшего» поколения православных богословов, отец Александр не ви-
657
скорее уж в русле той политики, какой всегда следовала в принципе Русская Церковь с тех пор, как Православие впервые утвердилось на североамериканском материке. Ее канонической и миссионерской целью всегда была Церковь для американцев, учрежденная с благословения Церкви-матери и приглашающая всех желающих свободно присоединиться к ней. Это последнее предположение подразумевало, конечно, что единство не может быть установлено в одностороннем порядке и что требуется согласие всех. Разумеется, Константинопольский Патриархат по-прежнему волен был взять на себя руководство предстоящим объединительным процессом. Во время переговоров, приведших к автокефалии, у отца Александра установились поразительные личные отношения с митрополитом Ленинградским Новгородским Никодимом (Ротовым), чье полное понимание исторической ражности такого шага для Православия в Америке и неутомимые усилия в достижении общей цели сделали возможным подписание 10 апреля 1970 года Патриархом Московским Алексием Томоса об автокефалии. И Церковь-мать в России, и Церковь-дочь в Америке понимали этот факт лишь как первый — а не последний — шаг к православному единству, которого предстоит достичь соборным согласием всех Православных Церквей.
Несмотря на громадную преподавательскую нагрузку и самое деятельное участие в жизни своей Церкви (лекции, статьи, выступления и встречи по всей стране), отец Александр никогда не изменял другой от юности волновавшей его теме — судьбе Православия в России. На протяжении ряда лет он имел счастливую возможность выступать с ежедневными беседами по радио «Свобода», которые сделали его имя известным среди изолированных и гонимых христиан России. Одним из них был Александр Солженицын, чьи сочинения, тайно переправленные за границу, стали для отца Александра, как и для многих других, дуновением свежего ветра, пробившимся сквозь гнетущую серость советской действительности, свидетельством о духе «подлинной» России и настоящим чудом духовного выживания. Отношение Солженицына к России отец Александр определил очень емким словом, назвав любовь к ней автора «Архипелага ГУЛаг» и «Августа 14-го» «зрячей», в противоположность столь частым проявлениям «слепого» национализма. Особое негодование вызывали у него советские и западные оппоненты Солженицына, обвинявшие его в том самом «слепом» национализме, который так очевидно отрицается критическим изображением предреволюционной России в «Августе 14-го». Но не одобрял он и некоторых увлечений самого Солженицына — например, его восхищения (недолгого) старообрядцами.
Думается, что если у отца Александра был талант, который он не успел развить в своих опубликованных работах, то это талант необычайно глубокого постижения русской литературы (да и западной, особенно французской), талант распознания «истинного» и «ложного». Немногочисленные статьи и лекции на литературные темы принадлежат к лучшей части его наследия.
Полная биография должна была бы включать и другие стороны деятельности отца Александра Шмемана: его труды (еще во Франции) на посту вице-председателя Молодежного отдела Всемирного Совета Церквей, кратковременное участие в комиссии «Вера и порядок», преподавание, в качестве адъюнкт-про-
660
фессора, в нескольких американских университетах, участие в более консервативных христианских объединениях (например, «Хартфордский призыв»).
Замечательный мастер устного слова, человек, более других наделенный даром настоящего общения и истинного сочувствия, но прежде и более всего — священник, преданный Церкви, в которой всегда, при всех ее человеческих недостатках, видел предвосхищение Царства и единственно надежный залог бессмертия, отец Александр сыграл громадную роль в жизни очень и очень многих. Наследие его не исчезнет, и не потому лишь, что его не забудут друзья, но потому, что он навсегда остался в вечной памяти Божией как верный делатель Его виноградника.
ПОСЛЕДНЯЯ ПРОПОВЕДЬ,
произнесенная прот. Александром Шмеманом 24 ноября 1983 г. за Литургией в День Благодарения
Всякий, кто способен благодарить, достоин спасения и вечной радости.
Благодарим Тебя, Господи, что изволил принять службу сию, Евхаристию, приносимую Св. Троице, Отцу, Сыну и Святому Духу и наполняющую наши сердца радостью, миром и праведностью во Святом Духе1.
Благодарим Тебя, Господи, что Ты открыл Себя нам и дал нам предвкушение Твоего Царствия.
Благодарим Тебя, Господи, что Ты соединил нас друг ко другу, в служении Тебе и Твоей святой Церкви.
Благодарим Тебя, Господи, что Ты помог нам преодолеть все трудности, напряжения, страсти и искушения, восстанавливая среди нас мир, взаимную любовь и радость в общении Святого Духа.
Благодарим Тебя, Господи, за посланные нам страдания, ибо они очищают нас от самости и напоминают нам об «едином на потребу», о Твоем вечном Царствии.
Благодарим Тебя, Господи, что Ты нам дал эту страну, где мы можем свободно служить Тебе.
Благодарим Тебя, Господи, за эту школу, где возвещается имя Бога.
Благодарим Тебя, Господи, за наши семьи: за мужей, жен, особенно за детей, -которые учат нас, как славить имя Твое святое в радости, движении и святой возне.
Благодарим Тебя, Господи, за всех и за все. Велик Ты, Господи, и чудны дела Твои и нет слова, достойного воспеть чудеса Твои!
Господи, хорошо нам здесь быть.
1 Рим. 14, 17.
|
