Он любил тех ближних, которые ему достались
Оп.: Индекс, 2000, №11. http://index.org.ru/journal/cont11.html
И ее интервью о Мене 2015 г.
Мне повезло - я познакомилась с отцом Александром году в 68-ом. В моей жизни это был первый серьезно образованный человек, исповедующий Христа. В ту пору это была большая редкость: культура и вера редко встречались. Да и по сей день не очень часто.
Духота советской жизни была нестерпимой. Сквознячков было несколько: диссидентское движение, подпольное искусство, некоторым казалось - наука. Последнюю иллюзию впоследствии развеял академик Андрей Сахаров. Тогда вовсе не было очевидным, что без свободы не бывает ни культуры, ни науки, ни хлеба. Однако официальная идеология допускала и даже настаивала на любви без секса и культуре без бога. Была предложена простая проторенная дорога, по которой ползли толпы писателей и художников, гуманитариев и технарей, и только отдельные острые единицы - особые, редкие, дерзновенные - чуяли онтологическую ложь и искали духовных основ существования.
Замечу, что в церковной среде таких живых людей было еще меньше, чем в светском обществе: нападение на Церковь шло по двум фронтам - КГБ планомерно уничтожало священников с восемнадцатого года, и внутри церковной среды проходил суровый отбор - выживали люди более гибкие, более послушные, согласные на компромисс. На этом грустном фоне выделялись редкие звезды; отец Александр был и крещен, и воспитан такими священниками. Вспомним их имена - епископ Афанасий Сахаров, священник Николай Голубцов. Были и другие. В сущности, это была катакомбная Церковь, существующая в недрах официально действующей.
Сейчас, когда с рубежа нового тысячелетия совсем по-иному видится картина шестидесятых, я еще раз убеждаюсь в том, что эволюция имеет скачкообразную фазу. Конечно же, мы живем теперь в качественно ином мире. Сегодня духовный продукт, расфасованный по книгам, кассетам, дискетам, таблеткам и чипам, стоит, как любой другой, на полках и ждет своего потребителя. Тогда, в шестидесятые, мы ощупью искали, хаотически двигались то в сторону мелькнувшей книги или музыкального сигнала, по кидались на интеллектуальный манок самого сомнительного свойства. Это время экзистенциальной русской тоски, лучше всего отразившейся в анекдотах и гитарно-стаканных перезвонах того времени.
И вот посреди этой корявой, лохматой, мычащей и невнятной публики появляется совершенно определенное лицо красивой еврейской породы, образованный, остроумный, веселый, и ко всему - православный священник! И он - знает! И знание его такого свойства, что подходит деревенским старушкам (он служит в ту пору в подмосковной Тарасовке), но также оно годится для Сергея Аверинцева, Мстислава Ростроповича и Александра Солженицына - в разные годы они приезжали к нему побеседовать о важном. И, конечно, его знание годится и нам, молодым людям, рассматривающим христианство как одну из концепций. В чем-то привлекательную, в чем-то неприемлемую. Нам хочется поговорить про умное. Однако то, что он предлагает, проламывает течение умного разговора и вообще лишает сам разговор смысла. Отец Александр предлагает войти в пространство, где дует ветер пустыни, бредут измученные жаждой евреи под предводительством заики с комплексом неполноценности, где неудачливый пророк, обещавший обретение окончательного смысла и универсальный ключ к разрешению земных проблем, принимает позорную смерть, которая парадоксальным образом оказывается залогом полноты и радости.
Вокруг отца Александра клубились толпы самых разных людей: престарелые матроны с амбициями, художественные тетеньки, честолюбивые юноши, недооцененные гении и целый легион несчастных женщин всех мастей - брошенных жен, обманутых невест, униженных матерей. И приносили к нему не столько духовные искания, сколько свои горести, иногда вполне реальные, иногда выращенные на пустом месте фиктивные страдания, взамен же требовали того, чем он обладал: веры, свободы и радости. Однажды, по молодости и по глупости, я спросила у него, почему к нему стоит целая очередь из сумасшедших и дураков. Он был так великодушен, так зорко видел людей, что не стал меня обличать, а сказал только, что Христос пришел к бедным и больным, а не к богатым и здоровым. Но прошло очень много времени, прежде чем я немного про это поняла. Дело было в том, что он любил тех ближних, которые ему достались, не выбирая лучших, а всех, кто в нем нуждался. Это был его народ - дикий, непросвещенный, нравственно недоразвитый, но другого народа не было. И этот самый народ приходил к нему утром, днем и ночью. К нему звонили, писали, просто стучали в дверь. А он и был "при дверях"- Так говорила про него одна моя покойная подружка-старушка. А уж она-то знала, кто есть "Дверь овцам".
В доме отца Александра постоянно были гости. Жил он в Подмосковье, на станции Семхоз. Возвращался домой с портфелем и с продуктовой авоськой. Никогда не знал, сколько человек сядет за стол ужинать. Кормил, поил и мыл посуду. Постоянные посетители были огромной нагрузкой для семьи. Я действительно не понимаю, когда он успевал писать свои огромные и по объему, и по значению книги.
Говорил о. Александр замечательно. На мой вкус, лучше, чем писал. В его живой речи - и с амвона, и в застолье - никогда не было ничего механического, а ведь ему приходилось одни и те же мысли и одни и те же слова повторять многократно. Столько энергии, сколько было у него, вообще не бывает у людей. Несомненно, он получал силы извне, был щедрым посредником между Высшей инстанцией и паствой. Он был совершенно неутомим - успевал, кроме обычного пастырского служения, навещать больных, причащать умирающих, вести семинары, отвечать на письма. Его приглашали в гости - и он шел. Случалось, он опаздывал на чей-нибудь день рождения. Иногда его ждали, чтобы он благословил стол, иногда начинали без него. Но когда он входил, осеняя с порога крестным знамением дом, возникало праздничное чувство. Так приветствовали друг друга апостолы: радуйтесь! Он носил в себе радость, и умел ее отдавать другим.
У христианства есть великое множество оттенков, и каждый христианин находит свой способ веры, выстраивает свои отношения с Богом. Христианство о. Александра было радостным. Он был православным, но его православие отличалось обращенностью к первоисточнику, ко Христу непосредственно. Отец Александр прекрасно знал церковную историю и, что удивительно, две тысячи лет исторического христианства, полные борьбы с ересями, расколами разного рода, инквизицией, крестовых походов, позорной внутриконфессиональной борьбы не за истину, а за утверждение амбиций и за власть, - все это не было для него препятствием. Ни обрядоверие, ни косность российского православия образца Х1Х века не мешали ему быть тем, кем он был, - проводником на тот берег, где горел костерок, жарилась рыба, и Воскресший сидел у огня, ожидая Своих учеников-
Десять лет тому назад Александра Владимировича Меня убили. Неизвестно, кто. Неизвестно, за что. Услужливо предложенная версия бытового убийства провалилась. Убийство политическое. Следствие не закончено. Исписаны сотни томов. Неизвестно, кто приказал, чтобы следствие никогда не было закончено. Все неизвестные величины давно слились в одну. Этот рогатый, молоткастый и серпастый враг по-прежнему в силе.
Классические сыщики задают в таком случае классический вопрос: кому это было нужно? Мне кажется, это было нужно Богу, которому о. Александр служил. Десять лет тому назад еще не произошло того полного и любовного слияния Церкви и власти, которое мы наблюдаем сегодня. В окошке телевизора то епископ целует генерала КГБ в щечку, то генерал КГБ целует епископа в ручку. Размахивая кадилом, освящают то банк, то казино. Ни один приличный бандит не садится в свой "шестисотый", пока не отслужит подобающего молебна- А посреди города, полного нищими, беженцами, калеками и инвалидами последних войн, пузырится золоченое позорище, многомиллионный храм, простодушно воздвигнутый в честь Того, Кто пришел исполнить закон милосердия и любви, а вовсе не закон хамской силы и большой деньги-
Я пытаюсь представить себе, как бы вел себя отец Александр сегодня, будь он жив. Что говорил бы своей пастве? Что говорил бы начальству? Он был человеком невероятных способностей и огромного ума. Он умел разговаривать с сумасшедшими и дураками, с больными и с преступниками. И также он умел без страха и заискивания разговаривать с вышестоящими. С теми, которые в рясах, и с теми, которые в погонах. И не потому, что был хитрым политиком, а потому, что он был милосердным христианином. Но все-таки не могу себе представить, что говорил бы он сегодня о любовном единении церковной и светской власти-
Отца Александра ненавидели церковные мракобесы и националисты. У него было трудное жизненное задание - быть евреем и православным священнником в антисемитской, едва тронутой христианством стране. Он знал, до какой степени заражено идолопоклонством сегодняшнее православие, и сделал бесконечно много для освобождения душ от языческого пленения. За это и ненавидели его мракобесы тайные и явные. За это и убили. Мне кажется, он был святой - А.Мень.
|
