Леонид Прайсман

ТЕРРОРИСТЫ И РЕВОЛЮЦИОНЕРЫ, ОХРАННИКИ И ПРОВОКАТОРЫ

К оглавлению

Введение

Террор - одна из самых страшных проблем, перед которой стоит человечество, вступая в новое тысячелетие. Бомбы рвутся на улицах городов Англии и Северной Ирландии, в автобусах Тель-Авива и троллейбусах Москвы. Борьбу с этим явлением ведут правительства многих стран мира, собираются международные конференции, спецслужбы различных государств координируют свои усилия, но террор продолжается.

В предлагаемой читателям книге рассматривается история одной из самых грозных террористических групп века - Боевой организации партии социалистов-революционеров.

Один из основных вопросов, который нас интересовал - каковы были роль и значение террора в истории России начала века. Почему представители различных классов, сословий, национальностей, выходцы из элиты страны шли в террор и радостно отдавали свои жизни ради свержения существующего общественного строя? В книге исследуется деятельность и других организаций террористов - Летучего Боевого отряда Северной области, Центрального боевого отряда и т.д.

В первую очередь, однако, в центре нашего внимания стоит Евно Азеф, глава боевой организации и в то же время крупнейший агент Департамента полиции; в книге исследуется его жизнь и деятельность. Необычная судьба Азефа привлекала внимание историков, писателей, драматургов. В разное время об Азефе писали Б.Николаевский, М.Алданов, Р.Гуль, А.Толстой и П.Щёголев, а из современных авторов - Н.Шлейфман, А.Гейфман и др.1 Многие авторы, которые писали о нём, в прошлом были очевидцами или младшими современниками событий тех лет, и их симпатии были полностью на стороне революционного лагеря. Азеф был для них только иудой, как выразился М.Алданов - "переходной ступенью к удаву".2 Американский историк Анна Гейфман, в свою очередь, пытается доказать недоказуемое, то, что Азеф на протяжении всей своей деятельности был только агентом Департамента полиции и никогда не занимался организацией террористических актов.3 Видимо, симпатии автора к политическому строю России того времени и нелюбовь к революционерам привели А.Гейфман к таким выводам.

Необычная, загадочная фигура Азефа была в центре внимания многих мемуаристов, как из революционного, так и из правительственного лагеря. Авторы воспоминаний - живые люди, необъективные в своих пристрастиях, оценках. Нужно иметь также в виду, что большинство воспоминаний было написано через много лет после событий, о которых они повествуют. Многие авторы жили в эмиграции, часто у них под рукой не было нужных документов и материалов. Например, В.Чернов несколько раз в 1920-30гг. принимался за мемуары, писал статьи и разделы, посвященные многим из его современников или различным событиям, в которых он принимал участие. И только в последние годы жизни В.Чернова - в кон.1940-нач.1950 гг.- эти материалы были собраны и отредактированы Д.Шубом и изданы уже после смерти Чернова в 1952 г.4 Воспоминания В.Зензинова были написаны также в кон.1940-нач.1950 гг.5

Помимо общих трудностей, с которыми всегда сталкиваются исследователи при работе с воспоминаниями эмигрантов, у историка, который занимается жизнью и деятельностью "великого провокатора", возникают и специфические проблемы, связанные с необъективностью мемуаристов. Е.Азеф слишком много значил для партии социалистов-революционеров. Неслучайно даже В.Бурцев, разоблачивший Азефа признавал, что он не знает "...в русском революционном движении ни одного более блестящего имени, как Азефа. Его имя и его деятельность более блестящи, чем имена и деятельность Желябова, Сазонова, Гершуни".6 Азеф был близким другом многих руководителей партии, однако для большинства авторов воспоминаний тяжело, просто физически невозможно после разоблачения представить его в воспоминаниях таким, каким он был в их глазах в те далекие годы. Например, П.Ивановская всерьез утверждала, что основной чертой человека, постоянно рисковавшего жизнью "была подлая трусость".7

Азеф был своим не только в революционном лагере. Долгие годы руководители Департамента полиции (ДП), Петербургского охранного отделения считали его своим лучшим агентом. Когда выяснилось, что "лучший агент" - на самом деле организатор убийств министра внутренних дел В.Плеве, великого князя Сергея Александровича и многих других террористических актов, это вызвало у многих его полицейских начальников настоящий шок. Они стали наделять Азефа какими-то дьявольскими, сверхъестественными способностями. Так, многолетний полицейский руководитель Азефа Л.Ратаев утверждал, что Е.Азеф "придумал и проделал вместе с армянами покушение на султана".8 Речь идет о покушении на турецкого султана Абдул-Хамида II, организованного армянскими националистами в июле 1905г., и Е.Азеф не имел к этому террористическому акту никакого отношения. Интересно, что такой блестящий знаток истории, как М.Алданов, вполне допускал возможность участия Азефа в этом покушении, хотя все армянские эмигранты, у которых он пытался что-либо выяснить об этом покушении, категорически отрицали участие в нем Азефа.9

С нашей точки зрения, Азеф при всех отрицательных сторонах его натуры был достаточно сложной фигурой, живым человеком, у которого были свои политические пристрастия, национальные чувства, да и просто симпатии, всё это играло определенную роль в его поведении и повлияло на то, что агент полиции в партии социалистов-революционеров в 1903-05 гг. в основном работал в пользу революции и организовал убийства великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел В.Плеве.

При написании книги использовались различные источники, в первую очередь, фонды Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ): фонд судебно-следственной комиссии по делу Азефа, фонд Департамента полиции и другие фонды.

Жизнь и деятельность Е.Азефа были объектом исследований двух специальных комиссий. Первый раз в 1909-11г.г., когда по постановлению V Совета партии социалистов-революционеров, состоявшегося в мае 1909 г., была образована партийная судебно-следственная комиссия (ССК), которая должна была изучить все материалы, касавшиеся Азефа, провести следствие и вынести приговор. Членами ССК были выбраны А.Бах, С.Блеклов (Сенжарский), С.Иванов (Берг), В.Лункевич (Араратский). Комиссия проделала большую работу, допросила большое количество свидетелей. Фонд судебно-следственной комиссии в ГАРФе стал одним из главных источников для написания этой книги. Комиссия была создана с определенными партийными целями. Она должна была осудить террор, но обелить партию, доказать, что такое явление, как Азеф, стало возможно потому, что Боевая организация (БО) "была учреждением надпартийным по своему положению и отчужденным по духу".11 Такая предвзятость в работе комиссии привела к тому, что не были вызваны для дачи показаний многие боевики, например П.Карпович, М.Чернавский. Показания Б.Савинкова были выслушаны только потому, что он активно этого добивался, а первоначально комиссия хотела ограничиться рукописным текстом его воспоминаний. В результате некоторые стороны деятельности Азефа оказались недостаточно освещенными, как и не были до конца выяснены причины того, что платный агент охранки много лет был одним из руководителей партии.

Чрезвычайная следственная комиссия, созданная Временным правительством "для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих..." также интересовалась делом Азефа. В отличии от ССК, она могла допрашивать представителей обоих лагерей, как правительственного, так и революционного. Следователи комиссии допросили большое число свидетелей. Многие из этих материалов вошли в многотомную публикацию, подготовленную к печати П.Щеголевым.12 Работа комиссии, однако, была прервана Октябрьской революцией. В работе использовались воспоминания как революционеров, так и деятелей правительственного лагеря, некоторые из этих источников прежде довольно часто упоминались в литературе, но без них невозможно воссоздать картину рассматриваемых событий.10

Другим источником для данной работы послужили опубликованные в различных странах мира воспоминания, часто недоступные российским читателям, в том числе: Я.Мазе "Воспоминания" (Тель-Авив,1936, на иврите М.Новомейский "От Байкала до Мертвого моря" (Иерусалим, 1979), A.Spiridovich " Les derniers annes de la cour de Tzarskoie Zelo", (Париж, 1922; воспоминания были написаны на русском языке, но опубликованы на французском), "Александр Исаевич Брауде" Сборник воспоминаний (Париж, 1937), Г.Слиозберг "Дела минувших дней"(Париж,1934).

Были использованы материалы процесса А.Лопухина13, а также ряд исторических исследований и публикаций документов последних лет14, из которых наибольший интерес представляют "Письма Азефа". Публикация содержит 214 писем Е.Азефа это самое полное издание эпистолярного наследия нашего героя. К сожалению, письма Азефа приведены в этой публикации не полностью, часть писем "великого провокатора" была по его просьбе уничтожена начальником Петербургского охранного отделения А.Герасимовым в 1908г. в страхе перед "утечкой информации". Многие письма не были включены составителями сборника, не ставившими целью издать "академически полное собрание эпистолярного наследия" Азефа.15 Так, в сборник не вошло ни одно из многочисленных писем Азефа жене, написанных до 1908г., которые помогли бы расскрыть его образ.

Мы постарались объяснить многие загадочные события в истории российского террора и роль, сыгранную в них Азефом и другими персонажами книги: обстоятельства убийства Г.Гапона и участие Е.Азефа и П.Рутенберга в нем; дело Н.Татарова; попытку покушения на царя на крейсере "Рюрик"; покушение на московского генерал-губернатора Ф.Дубасова в 1906г. и многое другое. Книга рассказывает о последствиях дела Азефа для партии социалистов-революционеров, для правительственного лагеря, о попытках В.Бурцева превратить дело Азефа в такое же крупное явление русской истории, каким было дело Дрейфуса во французской. К сожалению, некоторые эпизоды из истории террора в России, видимо, навсегда останутся загадкой, например, причина признания А.Лопухина В.Бурцеву и все обстоятельства, связанные с этим, или вопрос о том, знал ли кто-нибудь из руководителей партии социалистов-революционеров о связях Е.Азефа с полицией и пытался ли использовать эти связи в интересах революции?

Автор хотел бы выразить благодарность работникам Государственного архива Российской Федерации З.И.Перегудовой и И.Альтману, без помощи которых эта книга не была бы написана; М.Гутгарц-Пинчук, редактору книги, замечания которой очень помогли автору.

Примечания

1. Б.Николаевский. "История одного предателя".М.1991; А.Толстой, П.Щёголев. "Азеф: (Орёл или решка)".М.1926; Р.Гуль "Генерал БО".Берлин.1929; Его же."Азеф".Нью-Йорк.1959; М.Алданов "Азеф".Париж.1931; N.Schleifman. "Undercover Agents in the Russian Revolutionary Movment: The SR Party, 1902-1914. Oxford.1988; приложение А.Гейфман к книге Б.Николаевского.

2.М.Алданов. Указ. соч. стр.223.

3.А.Гейфман. Указ.соч. стр.334-344.

4.В.Чернов "Перед бурей".Нью-Йорк.1953.

5.В.Зензинов."Пережитое".Нью-Йорк.1953.

6 В.Бурцев."В погоне за провокаторами".М.1989 стр.144.

7.П.Ивановская. "Боевая организация. Из воспоминаний".//Бы

лое.1926.N3.стр.60.

8.Л.Ратаев."История предательства Евно Азефа".//Провокатор.Ле

нинград.1991.стр.140.

9.М..Алданов. Указ. соч.стр.219.

10.Б.Савинков."Воспоминания террориста".Ереван.1990;

А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер".//Провокатор.Ленинг

рад.1991; В.Бурцев."В погоне за провокаторами"; В.Чернов. "Пе

ред бурей"; В.Зензинов. "Пережитое"; А.Герасимов "На лезвии с

террористами". Париж.1985; А.Спиридович."Записки жандарма".М.1991.

Мы указали только некоторые из источников.

11.Заключение Судебно-следственной Комиссии по делу Азефа.Па

риж.1911.стр.142.

12.Падение царского режима:Стенографические отчёты допросов и

показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной следственной

комиссии Временного правительства.М.;Л., 1925-1927.Т.1-7.

13. Дело А.А.Лопухина в Особом присутствии Правительствующего

Сената. СПб.1910.

14. Письма Азефа. 1893-1917.М.1994; "История терроризма в России

в документах, биографиях, исследованиях". Ростов-на-Дону.1996.

сост.О.Будницкий; Индивидуальный политический террор в России

19-начало 20-ка века//Материалы конференции.М.1996.

15."Письма Азефа".стр.11.

Глава 1.

АЗЕФ - ДЕТСТВО, ОТРОЧЕСТВО, ЮНОСТЬ.

Евно Фишелевич Азеф (по другим данным фамилия пишется Азев) родился 11июля 1869 г. в местечке Лысково Гродненской губернии в семье бедного портного Азефа. Семья была большая - три сына и четыре дочери. Евно был вторым ребенком. Вести более или менее сносное существование в маленьком местечке было тяжело, и глава семьи решил попытать счастья в большом городе, в Ростове, который в этот период входил в состав Азовской губернии и находился в районе черты еврейской оседлости. В область Войска Донского Ростов вошел в 1888 году, и на него были распространены ограничения на проживание евреев, действовавшие на территории Войска Донского, но евреи, которые поселились в городе раньше, могли там остаться.

Отец решил поменять профессию и занялся торговлей красным товаром. Торговал, видимо, не слишком успешно. Начальник Донского областного управления в письме в Департамент Полиции (ДП) сообщал:"Отец Азефа человек очень бедный"1, - но, тем не менее, он сумел найти деньги, чтобы дать всем детям среднее образование. Видимо, здесь сказалось желание, столь свойственное многим еврейским родителям, какими бы нищими они ни были, любой ценой дать детям образование и вывести в люди.Отношения в семье были тяжелыми. Азеф не любил рассказывать о детстве и юности никому, даже своей жене, но она смогла узнать некоторые подробности у младшего брата Е.Азефа - Владимира. Он рассказывал:"... мать убежала из дому, ... в семье вечные ссоры,драки".2

Автор самой подробной биографии Азефа, Б.Николаевский посвятивший много лет жизни деятельности нашего героя, писал:"Сыновей он провел через гимназию"3 Видимо, младшие дети Фишеля окончили гимназию, но с Азефом была проблема. Дело в том, что в указанном Николаевским в 1890 г. Азеф никак не мог окончить гимназию в Ростове, так как в городе гимназии тогда еще не было, и открылась она уже после его отъезда за границу в 1892 году.

Уроженец Ростова-на-Дону П.Берлин в своей статье, посвященной другой загадочной фигуре русского революционного движения - С.Рыссу, чем-то напоминающему Азефа, писал о том, что Азеф учился вместе с Рыссом в Петровском реальном училище в разных классах:"Зловещая звезда, под которой родился Рысс, послала ему в товарищи гимназических лет знаменитого Азефа"4 Из этих слов мы можем сделать вывод, правда с некоторой натяжкой, что они учились в одном учебном заведении. В написанной в 1909 году русским эмигрантом Г.Зильбером и французским социалистом Жаном Лонге книге "Террористы и провокаторы", которая создавалась по горячим следам событий и авторы которой могли еще в большей степени, чем Б.Николаевский, общаться с их участниками, сказано,что Азеф "...учился в реальном училище"5.

Попытки поиска в Ростовском государственном архиве не увенчались успехом. Значительная часть материалов Петровского реального училища списана. В полной сохранности дела с 1889 года, но в них ничего нет об Азефе. Может быть, правы Г.Зильбер и Ж.Лонге, которые писали о том, что Азеф "дотянул до шестого класса и был за какую-то историю исключен из гимназии"6, а через три года сдал экстерном.О том, что Азеф ушел из учебного заведения, говорила жена Азефа, Люба, в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа партии социалистов - революционеров. Видимо, так и было. Возможно, он ушел из училища из-за тяжелых отношений в семье. Его жена говорила о том, что он ушел из родительского дома, жил на частной квартире и даже "... укатил с какой-то труппой на юг в Ялту"7. Наверно, именно тогда началась его любовь к кафе-шантанам, водевилям и другим развлечениям подобного рода. Интересно, что о С.Рыссе информация в сохранившихся материалах училища есть, но он был двоечником и второгодником, и поэтому мы не можем установить, в каком году он учился вместе с Азефом. Так что, видимо, Азеф окончил или полный курс, или шесть классов в Петровском реальном училище.

Расскажем немного о нем. В училище было два отделения: коммерческое и механическое. Изучалось большое количество предметов: русский, немецкий, французский языки, арифметика, алгебра, геометрия, тригонометрия, география, история, естественная история, физика, химия, рисование, черчение, бухгалтерия, счетоводство, приложение алгебры к геометрии, механика, геодезия, механическая технология, строительное искусство, моделирование, Закон Божий (евреи освобождались). Вообще процент евреев в училище был значительным и превышал процентную норму, которая в средних и высших учебных заведениях черты оседлости составляла не более 10 проц. В 1890 году в училище было 442 ученика, из них 60 (13,5 проц.) были евреи. Ученики иудейского вероисповедания занимали второе место после православных, на третьем месте были армяне. Плата за обучение на одного ученика в год составляла 108 руб. 83 коп., но многие после подачи прошения от платы освобождались. Все три сына Ф.Азефа получили среднее образование, его как еврея, не освободили от оплаты, и ему пришлось самому оплатить их обучение.

Мы мало что знаем о годах Азефа в училище. Г.Зильбер и Ж.Лонге писали о плохом отношении к нему товарищей по учебе: "Его считали скрытной душой и фискалом. Соседи, относившиеся с большим уважением к старику Азефу, выбивавшемуся из сил, чтобы дать детям образование, тоже недолюбливали грубого и черствого Евно, которого школьные товарищи окрестили нелестным прозвищем "толстая свинья"8.

В этих строках об Азефе, как в очень многих воспоминаниях о нем, есть один существенный недостаток: они были написаны тогда, когда уже было известно, кто он на самом деле, и это невольно окрашивало воспоминания в черный цвет, иногда даже против воли авторов. По исключении из училища Азеф перебивался случайными заработками: давал уроки, был репортером местной газеты "Донская пчела", служил писарем в какой-то конторе, был мелким коммивояжером.Особых перспектив не было, что способствовало его негативному отношению к окружающей действительности. Еще в училище Азеф был связан с революционным молодежным кружком, а после окончания училища он стал его активным членом. Кружок был народовольческого направления и занимался распространением прокламаций. Полиция напала на след кружка, и начались аресты. Азеф почувствовал за собой слежку и понял, что в России ему, кроме тюрьмы, ждать нечего. В донесении начальника Донского областного жандармского управления в ДП говорилось: "Азеф принадлежал к кружку Фридмана, Острогулова, Равеля, и по агентурным сведениям принимал весьма деятельное участие в рабочей пропаганде, причем, имея возможность постоянно разъезжать под видом торговых дел в разные города империи, оказывал немаловажные услуги "Ростовскому кружку" доставлением нужных сведений и помощью тайной переписке иногородних единомышленников"9. Азеф понял, что нужно бежать, и уехал в Германию. Ростовские жандармы разыскивали его, рассылая о нем запросы в ряд городов. На какие деньги Азеф выехал за границу и на что он жил первое время в Германии, существуют разноречивые сведения. Полковник Страхов из Ростова сообщал в Петербург:"По агентурным сведениям между Азефом и его бывшими товарищами в настоящее время возникла вражда, вследствие того, что некоторые из них, выманив у него чужие деньги, поставили в необходимость бежать за границу, и не только не оплатили долга, но обманули в обещании помогать в жизни за границей"10. Это могло вызвать у Азефа, вообще недоброжелательного к людям, чувство злобы по отношению к его бывшим товарищам из кружка. Полное отсутствие у него каких-либо моральных критериев, непонимание того, что такое мораль, нравственность, порядочность, могли побудить его в скором времени после бегства за границу предложить свои услуги ДП.

Согласно справке, составленной сотрудником ДП Л.Ратаевым, Азеф выехал за границу "...продав предварительно по поручению какого-то мариупольского купца масла на 800 руб. и присвоив эти деньги себе"11 Жена Е.Азефа, со слов его младшего брата, Владимира, который до разоблачения брата преклонялся перед ним, рассказывала, что Азеф "... украл деньги там, где служил"12. Интересно, что товарищи по революционному кружку с пониманием относились к этому поступку и говорили, что "...это все буржуазия... с ней церемониться нечего"13. Интересно, что в дальнейшем себя так-же поведет соученик Азефа по училищу - С.Рысс. Видимо, экспроприировать буржуазную собственность в самом широком понимании этого слова было принято у революционеров еще задолго до революции. Трудно сказать, как было на самом деле, но, видимо, Л.Ратаев и В.Азеф правы. Правда, Л.Ратаев ссылается на донесение полковника Страхова в то время как последний пишет, что деньги украли у Азефа. Но, вполне вероятно, что Л.Азеф услышала от Владимира историю о том, что ее муж украл деньги как непроверенный слух, а после разоблачения мужа в ее сознании произошло определенное смещение и любые очерняющие его сведения теперь казались ей правдивыми. Как бы то ни было, Азеф весной 1892 года оказался в Карлсруэ и поступил учиться в местный Политехнический институт. Он поселился со своим земляком Козиным в квартире на четвертом этаже. Старательно изучал электротехнику. Но материальное положение его было очень тяжелым. На знакомых он производил впечатление человека "буквально терпящего голод и холод", что, на мой взгляд, заставляет с сомнением относиться к версии о краже Азефом 800 рублей, так как на эти деньги хотя бы первый год он мог как-то существовать. В те времена восемьсот рублей были довольно приличной суммой. В тоже время он мог вполне преувеличивать свои финансовые затруднения перед знакомыми. В это время Азеф стал членом местного социал-демократического кружка. Денег не было, и он решил их заработать, продавая охранке своих товарищей по кружку, как когда-то торговал различным мелочным товаром в Ростове. Четвертого апреля 1893 года, примерно через год после своего приезда, он написал письмо в ДП:"Сим имею честь объяснить Вашему Высокопревосходительству, что здесь месяца два назад образовался кружок лиц-революционеров, задающихся целью объединить в одно целое всех лиц, учащихся за границей"14. Азеф, для того чтобы подтвердить свою осведомленность, называет рад фамилий революционно настроенных студентов в России и за границей. Заканчивает он письмо так:"Если сведения, которые я могу Вам дать, найдете полезными, то прошу меня об этом уведомить заказным письмом до востребования под литерами"15. Нельзя сказать, чтобы ДП особо заинтересовался письмом. Желающих стучать среди русских революционеров всегда хватало с избытком. Письмо проделало свой обычный путь по инстанциям. Только более чем через месяц после получения Азефу отправили ответ, в котором ему сообщили, какого рода информация интересует ДП:"...что нам может быть полезным, это доставление достоверных и точных сведений об отправке в Россию транспортов запрещенных изданий с указанием, когда, куда, каким путем, по какому адресу и через кого они пересылаются"16. Корреспондент Азефа требует, чтобы он назвал свое имя, так как "... с неизвестными лицами мы сношений не ведем"17. Начинаются письменные переговоры о характере информации, условиях вознаграждения. Азефа очень волнуют вопросы собственной безопасности. Он соглашается поставлять сведения и сообщить свое имя, однако ставит условие:"чтобы мое имя было только известно лицу, ведущему со мной переписку"18. В архивах первое письмо Азефа сохранилось разорванным. Из письма становится ясно, почему: "Дабы устранить мою неуверенность в личности пишущего, благоволите вложить в письмо отрывок моего первого письма"19. В своем следующем письме он будет даже просить полицию перехватывать письма его товарищам в Карлсруэ, если в них содержится информация, которая ему может повредить. Эту настойчивую заботу о своей безопасности он сумел внушить своим руководителям в ДП и Петербургском охранном отделении, которые безопасностью Азефа дорожили значительно больше, чем безопасностью русских министров, и сохранение тайны об Азефе считали часто основной стороной деятельности, подчиненных им ведомств. Тем не менее инкогнито Азефу удавалось сохранять недолго, и раскрыто оно было по его собственной вине. Он еще делал первые шаги и часто ошибался. Вскоре после отправки первого письма в Петербург он обратился в свое родное Ростовское жандармское управление:"Сим имею честь довести до сведения жандармского управления, что в Ростове-на-Дону имеется кружок рабочих-социалистов, предводительствуемый некоторыми интеллигентными лицами, из которых г.г.Фридман Дмитрий, Алабышев Василий состоят в переписке с Карлсруйским кружком революционеров"20. В Ростове не составило никакого труда раскрыть подлинное имя автора письма, о чем они тут же сообщили в Петербург. Интересна характеристика, которую Ростовское жандармское управление дало Азефу:"Евно Азеф человек неглупый, весьма пронырливый и имеющий обширные связи между проживающей за границей еврейской революционной молодежью, а потому в качестве агента может приносить непосредственную пользу, и надо ожидать, что по своему корыстолюбию и современной нужде он будет дорожить этой обязанностью"21. Жалования Азеф просил немного - всего пятьдесят рублей в месяц. Двадцать девятого мая ему направили письмо с предложением приступить к службе и с разъяснением, о чем он должен сообщать:"...многословных и теоретических рассуждений не требуется. Мы ценим сведения только фактические с возможно точным указанием имени, адресов и таких данных, которые могут быть материалом для исследования"22. Пятнадцатого июля ему высылают сто рублей жалования за июнь и июль. Азеф стал тайным сотрудником ДП. Он очень старался на новой службе, но первое время у него не все получалось. И на одном из его первых донесений есть пометка кого-то из полицейских офицеров:"В следующем письме я попрошу Азефа писать немного толковее, особенно адреса и фамилии, чтобы можно было понять, кто мужчина, кто женщина и к кому относятся адреса"23. Но в скором времени отношение к нему меняется. В 1896 году на одном из писем Азефа мы видим полицейскую пометку другого рода:"Сообщения Азефа поражают своей точностью при полном отсутствии рассуждений"24.

В своих сообщениях , написанных в 1890-е гг. он обращает внимание полиции на тогда еще никому не известных молодых людей, в будущем знаменитых революционеров:"Следует особое внимание обратить Вам на г.Карповича...особое внимание Вам нужно будет обратить на Зензинова...Люксембург - редактор польской социалистической газеты".25

После поступления на службу в ДП Азеф стал уделять гораздо больше времени своим "революционным увлечениям". При этом они у него заметно изменились. Если раньше Азеф придерживался довольно умеренных взглядов и причислял себя к марксистам, то теперь он резко повернул влево и стал убежденным сторонником террористических методов борьбы. Это было сделано по заданию полицейского начальства, напуганного самой мыслью о возможном возрождении "Народной Воли" или подобной революционной организации, и оно хотело быть в курсе дела. Жена Азефа рассказывала, что его "даже называли бомбистом. Он всегда говорил, что верит исключительно в террор, и только террор все сделает, и бомба - это самое главное".26 Азеф заводит знакомства в различных русских революционных кругах Германии, Швейцарии. Он вырабатывает линию поведения, которой он будет успешно придерживаться в будущем: он мало выступает на собраниях, но охотно берется за налаживание различных практических дел - он не теоретик, а практик. Видимо, такой образ он принял не сразу, он шел к нему путем проб и ошибок. Л.Азеф подчеркивала в своих показаниях следственной комиссии, что "теоретически он был малообразованный человек... Он нигде не мог двух слов связать как следует".27 Она рассказывала, как ей было "стыдно его слушать", когда он на каком-то собрании читал свой реферат в Дармштадте.28 В 1895 году в Берне он познакомился с Х.Житловским, одним из основателей "Союза русских социал-революционеров за границей", и, по словам Виктора Чернова, вошел в одну из групп, примыкавших к Союзу. Так, по свидетельству жены, он получал от Х.Житловского книги, газеты, листовки, которые потом распространял среди русских студентов в Германии, собирал у них деньги на революционные цели.29 Он подружился с Х.Житловским ("С Житловским он был даже на "ты"), что было большой редкостью для Азефа, "... друзей не было. У него вообще нет друзей".30

Уже тогда отношение к Азефу было двойственным, противоречивым. многим он активно не нравился. При первой знакомстве отпугивала его отталкивающая внешность. Нам трудно судить об этом по плохим фотографиям тех лет, тем более что Азеф не любил фотографироваться и делал это крайне редко и неохотно.В большинстве воспоминаний говорится о его крайне отталкивающей физиономии, но мы уже писали выше, что они были очень необъективны. Стремившийся быть объективным Б.Савинков так описывал его:"...в комнату вошел человек 33 лет, очень полный, с широким, равнодушным, точно налитым камнем, лицом, с большими карими глазами. Это был Евгений Филлипович Азеф"31. Предоставим теперь слово В.Н.Фигнер:"...в зал вошел высокий тучный господин с короткой шеей, толстым затылком и типичным лицом еврея"32. Квинтэссенцию отрицательного впечатления, которое производил Азеф, выразил Г.Лопатин:"...когда мы были на Лондонской конференции (в 1908, прим. автора), то я там сижу и все спрашиваю Баха: "Это кто такой, это кто такой?" Ну, Бах мне ,конечно, отвечает. Потом я его спрашиваю: "А что это там за папуас такой сидит?" Он говорит: "Какой папуас?" "Да вот тот, толстый, губастый," - указываю ему. Он мне говорит:"Это Иван Николаевич, слышали о нем?" Я ему говорю:"А послушайте, как вы с ним решаетесь в темной комнате один на один оставаться? Ведь у него глаза профессионального убийцы!"33 В.Чернов, который первый раз увидел Азефа в Швейцарии осенью 1901 года, вспоминал:"Встретил я его там случайно и тогда же сказал Житловской, что он мне как-то очень не нравится". Житловская призналась, что и ей он, собственно, тоже не нравится. Некрасивая внешность сочеталась с тяжелым характером. Азеф тогда еще не научился скрывать своего истинного отношения к людям. Он часто раздражал знакомых своими издевательствами над ними, был злопамятным и мстительным. Многие к нему относились довольно подозрительно, особенно после сообщения из Ростова, что последние местные аресты произведены по донисению, полученному из Карлсруэ. О том, что в те годы были люди, считавшие Азефа шпионом, писал после его разоблачения соученик Азефа по Политехническому институту Б.Петерс. Вредили репутации Азефа его нравы, его любовь к женщинам легкого поведения, что как-то не вязалось с репутацией революционера. Один из членов кружка вспоминал позднее, что "о его личных нравах и частной жизни шли очень неблагоприятные слухи". Но слухи оставались внутри кружка, и на революционной карьере Азефа они никак не отразились. Азеф уже в молодости отличался дьявольской осторожностью. Даже после получения первого жалования он продолжал делать вид, что страшно нуждается и буквально голодает. Именно, такое впечатление он произвел на свою будущую жену: "Я только замечала в это время, что он был вечно голоден, и ему вечно было холодно".34 Это относится к весне 1895 г, то есть, спустя почти два года после получения первого жалования из ДП. Только со временем стало заметно, что его материальное положение улучшилось, и он, ссылаясь на различные причины, объяснял ей и своим приятелям, как это произошло. Вначале он говорил о помощи, полученной из различных еврейских благотворительных организаций. Он посылал туда прошения в больших количествах и показывал эти прошения товарищам под предлогом, того что необходимо исправить его плохой немецкий язык. Затем он придумал другую причину и стал объяснять изменение своего положения помощью мифического богатого приятеля по фамилии Тимофеев. Пора, однако, ввести на страницы нашего повествования новой персонаж, тем более, что на ее воспоминания мы уже неоднократно ссылались. 22 апреля 1895 г. произошла встреча, сыгравшая огромную роль в судьбе Азефа. У Б. Петерса в Дармштадте он познакомился с Л.Минкиной, дочерью хозяина магазина писчебумажных принадлежностей в Могилеве, работницей мастерской, а затем студенткой философского факультета Бернского университета, убежденной революционеркой и, по всеобщим отзывам, милой, симпатичной женщиной, впоследствии влюбленной в своего мужа и абсолютно ничего не подозревавшей о его двойной жизни.35 Наверно, долгие годы эта любовь оставалась взаимной. В очень сложной для себя обстановке, давая показания судебно-следственной комиссии по делу Азефа, хорошо понимая, что в партии ее подозревают в том, что она знала о двойной жизни своего мужа, жена Азефа с какой-то наивной гордостью рассказывает о его любви к ней: "... доходило, например, до того, что если от меня несколько времени нет ответа, то он шлет телеграммы и , наконец, через несколько дней приезжает сам. Человек совершенно горел, человек ревновал меня чуть-ли не к столбу. Если, например, ко мне кто-нибудь симпатично относился, то он сейчас же начинал его критиковать, выискивал всевозможные дурные стороны в нем, вообще уничтожал его. Он не мог вообще быть без меня".36 Роман проходил в сентиментальном и революционном духе того времени.Большую часть времени, которое влюблённые проводили вместе, они занимались чтением правильной литературы: рабочей газеты "Vorfarts", книгу П.Лиссагарэ "История Комунны 1871г.".37 Но через несколько месяцев после знакомства и, видимо, почти сразу после заключения брака Люба уехала из Дармштадта в Берн учиться, через несколько месяцев после знакомства и, видимо, почти сразу после заключения брака. Хотя, они очень любили друг друга, но привычки к совместной жизни не было, да ее и не могло быть при жизни врозь, денег было мало, несмотря на 50 рублей полицейского жалования ( Люба получала стипендию 80 франков в месяц), она была очень плохой хозяйкой (" Я ни к чему такому практическому не прислушивалась, ни в чем этом не разбиралась.")38 . Так что, как только они съезжались на короткое время в Германии или в Швейцарии, начинались скандалы. "Но стоило нам хоть неделю прожить вместе, как у нас начинались ссоры, потому что натуры у нас были совершенно разные"39.

Но были другие причины, не способствующие миру и согласию в этой семье. Мы уже писали о том, что Любовь Григорьевна ни тогда, ни потом вплоть до разоблачения Азефа не подозревала о двойной жизни своего мужа, о его связях с ДП. Азеф получал от своих полицейских шефов письма "до востребования", читал он их дома ежеминутно опасаясь, что жена может случайно заглянуть в них и понять, кто ее любимый на самом деле. Она рассказывала: "... получает он какое-нибудь письмо и читает его, держа совершенно перед самыми глазами и как будто прячась, чтобы никто не мог случайно увидеть, что там написано. Иногда даже так бывало, что он уходит с письмом в клозет и там его читает, постоянно прячет от меня. На меня это производило ужасное впечатление, и тут я уже не могла выдержать... читать их таким образом - это что-то ужасное! И у нас были крупные ссоры на эту тему."40 Азеф врал жене напропалую, объясняя на что они живут. Так он придумал, что получает из дому от отца 15-20 рублей в месяц.41 Он продолжал использовать образ своего мифического приятеля Тимофеева и рассказал жене, что тот "положил теперь несколько сот или тысяч рублей на его имя."42 В 1895 году у них родился сын. Сохранились письма Азефа к жене в 1890-е годы, написанные в возвышенных, сентиментальных выражениях: в письмах предстаёт образ тоскующего народного заступника, собирающегося отдать жизнь освобождению народа:"Что я в тебе люблю - это твою благородную, прекрасную душу...Почему тебя здесь нет возле меня...Для великой борьбы нужны великие силы, нужно работать, работать... Береги свое здоровье...Я хочу, чтобы та, кого люблю, была сильной и энергичной подругой, которую не страшили бы никакие опасности борьбы...Буду ли всегда похож на того молодого человека с самыми смелыми надеждами, который для того, чтобы добиться успеха, должен совершить большое путешествие, но который во время переезда терпит кораблекрушение? Осужденный оставаться на необитаемом острове, он чувствует, как трудно ему вернуться к жизни и приходит в отчаяние перед окружающими силами, которые мешают ему. Он мечтает об избавлении, но все, что кругом, так мало похоже на его мечты".

Из Карлсруэ Азеф перехал в Дармштадт, где в 1899 году получил диплом инженера-электрика в местном Политехническом институте. В революционных кругах он пользовался все возрастающей популярностью, хотя какие-то слухи о нем все время ходили. Об этой двойственности В.Бурцев писал:"Я его до тех пор и то только раз случайно встретил в Цюрихе в 1893 году. Указывая на него, один мой знакомый тогда сказал мне: - Вот крупная сила, интересный человек, молодой, энергичный. Он - наш! - Вот грязное животное! - сказал мне другой."43 Интересно, что так думали об Азефе не только русские революционеры, но и отдельные немецкие профессора; так, по свидетельству Любовь Григорьевны, профессор Дармштадтского политехнического института характеризовал Азефа следующим образом: "Ах этот шпион"44 Казался Азеф подозрительным и полиции Германии. Так, накануне приезда в Дармштадт императора Николая II в сентябре 1896 г. Азеф был выслан из города и в сопровождении агентов полиции отправлен в Карлсруэ.45 В ДП Азефом были довольны. В 1899 году ему повысили жалование. Он стал получать теперь 100 руб. плюс наградные к Новому году и к Пасхе (интересно к какой - православной или еврейской?). После получения высшего образования перед ним стал вопрос - что делать дальше? Азеф нашел место инженера в фирме Шюккерта в Нюрнберге. Но ему там не понравилось, и он получил место с приличным жалованием в крупной фирме во Франкфурте-на-Майне, но пробыл там недолго и вскоре переехал в Берлин, где поступил на службу в "Всеобщую компанию электричества", которую возглавлял Эмиль Ратенау.46 Но в конце концов по предложению ДП он предпочел поехать в Россию, где ему было обещано место в русском филиале все той же "Всеобщей компании электричества" и прибавка жалования по месту основной работы. С января 1900 года он стал получать 150 рублей в месяц. Вообще полицейская карьера Азефа в то время была довольно нестандартна. Часто бывало, что революционеры попадали в руки полиции и, напуганные возможностью тюремного заключения, становились ее агентами или полицейских агентов посылали в революционную организацию, чтобы ее провалить. Но, чтобы революционер сам предложил свои услуги охранному отделению, такое бывало нечасто. О политических убеждениях Азефа мы пока говорить не будем, хотя они у него были, и сыграли в его судьбе довольно большую роль, но это произошло позднее, и об этом мы еще будем писать. По окончании университета у Азефа была возможность закончить полицейскую карьеру и спокойно работать заграницей. ДП не был КГБ, и Азеф мог безболезненно это сделать, но, вместо этого он поехал в Россию. Видимо, Азеф настолько вошел во вкус двойной игры, двойной жизни, что без этого уже не мог. Да и жалование в двух местах сыграло свою роль, а красивую жизнь он очень любил. В ноябре 1899 года Азеф, собрав революционные рекомендации с одной стороны и жандармские - с другой, приехал в Москву. Начался новый период его жизни.

Примечания

1. Цит. по: Б.Николаевский "Конец Азефа" Ленинград. 1926. с.74

2.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.4.

3. Б.Николаевский "История одного предателя" М. 1991 с.42.

4. П.Берлин " " ж."Каторга и ссылка" М. 1929 10 С.95.

5. Ж.Лонге и Г.Зильбер. Террористы и охранка. М.1991. с.47.

6. Там же. С. 48.

7. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.4.

8. Ж.Лонге и Г.Зильбер. Указ. соч. с. 47-48.

9. Цит. по Б.Николаевский. "Конец Азефа". с. 74.

10. Там же.

11. Там же.

12. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.4.

13. Там же.Л.5.

14. Цит.по Б.Николаевский. "Конец Азефа" с. 70.

15. Там же.

16. Там же. С. 71.

17. Там же. С. 72.

18. Письма Азефа. Ж. "Вопросы истории". 1993. 4. М. С. 104.

19. Там же.

20. Там же. С. 103.

21. Б.Николаевский. Конец Азефа. С. 74.

22. Там же.

23. Цит. по: М.Алданов. Азеф. Париж. 1931. С. 162.

24. Там же.

25. Письма Азефа. С. 110.

26. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.12.

27. Там же.

28. Там же. Л.13.

29. Там же. Л.9

30. Там же.

31. Б.Савинков. Воспоминания террориста. Ереван. 1990. С. 13.

32. В.Фигнер. Воспоминания. Полн. собр. соч. Т. 3 С. 173.

33. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1. Д.128.Л.144.

34. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.3.

35. Там же.Л.2.

36. Там же.Л.7.

37. Там же.Л.3.

38. Там же.Л.7.

39. Там же.

40. Там же.Л.6.

41. Там же.Л.7.

42. Там же.

43. В.Бурцев. В погоне за провокаторами. М.-Л. 1926 С. 26.

44. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.9.

45. Там же.

46. Там.же.Л.10.

Глава 2 АЗЕФ В МОСКВЕ

Как мы уже писали, Азеф приехал в Москву один. Любовь Григорьевна не захотела прекращать учебу в Бернском университете и осталась с сыном еще на год в Швейцарии.1 Полицейским руководителем Азефа на новом месте стал самый яркий, пожалуй, представитель русской полиции того времени, начальник Московского охранного отделения С.В.Зубатов. Ниже мы расскажем о политических взглядах и практической деятельности родоначальника русского полицейского социализма. Отметим только, что под его руководством Азеф прошел прекрасную практическую школу, и полученные знания он потом блестяще использовал в своей революционной деятельности.

В это время в Москве действовал Северный союз социалистов-революционеров под руководством А.Аргунова, М.Селюк. С.Зубатов заботливо наставлял Азефа, как ему проникнуть в этот Союз, и в дальнейшем руководил каждым его шагом. Они решили, что прежде, чем Азеф явится к руководителям Союза с рекомендациями, полученными из-за границы, он должен публично выразить свою преданность социалистам-революционерам. А.Аргунов в своих показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа, говорил:"В Москве в ту пору действовал кружок лиц, занимавшийся переводами, устраивший рефераты, чтения. Он собирался на квартире у Е.Немчиновой. По направлению кружок был марксистским. На журфиксах на квартире Е.Немчиновой собиралась разнообразная интеллигентная публика, и велись оживленные дебаты на злободневную тему - Маркс и народничество... Среди новых людей обращал на себя внимание господин, выдававшийся необычным внешним видом. Спор шел вокруг имени Михайловского. Новый гость молчал. Но вот он поднялся и взволнованным голосом начал защищать Михайловского, упирая в особенности на теорию борьбы за индивидуальность. Речь продолжалась довольно долго и произвела на окружающих впечатление своей искренностью и знанием предмета. Фамилия гостя осталась неизвестной для всех (кроме хозяев, вероятно), и он ушел первым. Это был Азеф."2

В Швейцарии Азеф познакомился с одним из членов Союза и получил рекомендации от Х.Житловского, вернувшись в Россию, после выступления на квартире Немчиновой он пришел к руководителям Союза, которые были заранее предупреждены о его появлении. Азеф играл роль не активного революционера, а сочувствующего, всегда готового помочь, но не интересующегося никакими тайными делами Союза. Играл он эту роль очень хорошо. Первое время Аргунов и Азеф встречались большей частью на нейтральной почве, например в "Обществе взаимной помощи лиц интеллигентных профессий", которое было образовано в Москве в 1899 году и носило в целом довольно невинный характер, несмотря на то, что в него входила небольшая группа революционеров. Члены общества даже собирались на квартире московского вице-губернатора, который вместе с женой входил в него. Аргунов вспоминал: "Азеф вступил в члены общества и на первых порах был довольно аккуратным посетителем собраний и комиссий. Он не выступал открыто с речами на собраниях членов общества, не участвовал в прениях, но его фигура часто виднелась в помещении общества, и большинство наших встреч происходило в этом помещении... или в частных квартирах, где собирались комиссии.В скором времени общество без объяснения причин было закрыто администрацией."3 Но на квартиру Аргунова или других членов Союза Азеф в это время не приходил. Ни в какие дела Союза по устройству типографии в Сибири, по добыче шрифта Азеф в то время посвящен не был. Вообще он занимался своими семейными делами. Нашел скромную квартирку в Москве из трех комнат за 30-40 руб. в переулке на Воздвиженке (на Аргунова квартира произвела довольно жалкое впечатление). Весной 1900 года Азеф надолго уехал из Москвы. Он ездил в командировку за границу по делам "Всеобщей компании электричества", а потом заехал в Могилев, куда из Швейцарии к родителям приехала его жена со вторым сыном - грудным ребенком, оставив старшего сына во "французской семье около Лозанны"4. В конце весны 1900 года вся семья вернулась в Москву и сняла на лето дачу в Сокольниках, тогда популярное дачное место.По позднейшему свидетельству Любови Григорьевны, это был первый год их брака, который они провели вместе. Люди они были очень разные, и год был для них тяжелым. Восторженная революционерка Люба привыкла жить в скромных студенческих квартирках, она искренне считала, что именно так и должна жить настоящая революционерка. Е.Азеф, напротив, стремился к солидной обеспеченной буржуазной жизни, любил комфорт, хороший стол, порядок в доме. Им было тяжело друг с другом. Скромная квартира, которую снял Азеф, казалась его жене верхом буржуазной роскоши. Ее раздражало все: "Эта квартира, две прислуги, муж с утра уходит на службу, приходит, я даю ему завтрак, он опять уходит, и потом мы с ним почти не видимся и больше ничего... Это выходила какакая-то ужасно нелепая жизнь, какая-то страшно мещанская жизнь. Меня это страшно тяготило".5 Любу также очень злило, что она ничего не знала о его революционных делах. Даже, когда приходили в гости Аргуновы, то никаких интересных разговоров при ней обычно не вели."6 Эмансипированную бернскую студентку раздражала грубость мужа: "... иногда приходилось выслушивать от него ужасные вещи, такие ужасные, что я совершенно не могла переварить их".7

Как-то Азеф с женой навестили Аргуновых и провели у них целый день. Азеф впервые изложил свои взгляды и произвел на Аргунова впечатление страстного сторонника террора - признававшего ..."потребность одной террористической, отрицательно относясь к прочим видам работы ввиду, главным образов, теперешних полицейских условий, невозможности строить какое-либо прочное и широкое предприятие, неизбежности скорого провала и т.п."8

Мы ниже подробно остановимся на разновидностях и особенностях русского террора, пока же только отметим, что и Аргунов, и его товарищи по Союзу были сторонниками террора, по словам Аргунова, "... отводили ему место в ближайшем будущем после предварительного организационного и идейного объединения и признавали террор не единичным и случайным, а как систему ударов. Террор Азефа поэтому показался ... достаточно узким, беспочвенным продуктом заграничных споров и заграничных выводов о русской действительности."9 Роль сочувствующего удавалась Азефу очень хорошо. Аргунов вспоминал:"Виделись мы с ним все чаще и чаще, и доверие к нему росло. Но так как он строго держался тактики содействия, в не активного участия, а с другой стороны мы не считали его вполне своим человеком, то не открывали ему всех своих планов и знакомств."10 Но "доверие росло", и Азеф становится все больше и больше в курсе дел организации, тем более, что он всегда был готов оказать реальное содействие. Когда Аргунову потребовался "металлический вал для печатания" в тайной типографии, Азеф взялся помочь и, действительно, достал вал, сказав, что его изготовил знакомый инженер на заводе. О том, что вал был изготовлен при помощи охранного отделения, Аргунов, естественно, ничего не знал. За валом Аргунов зашел на работу к Азефу: "застал я Азефа в отдельном рабочем кабинете среди электрических лампочек и приборов. Это было в начале ноября."11 За этой просьбой последовали другие. Вообще техника печатания у революционеров была крайне примитивной. это отразилось даже на названии печатного органа Союза. Аргунов писал:"Революционная Россия" - игра случая. Разбирая установленный рабочими шрифт, я не смог составить желанного названия "Свободная Россия", ибо не хватало нужных букв. Пришлось остановиться на революционной."12 Так что все время что-то требовалось. Азеф передал им металлическую доску. Не отказывался он и от других поручений; так, при отправке революционерки, за которой велась слежка, с материалами Союза в Финляндию Азеф с женой передали ей вещи на Курском вокзале. Такое содействие Азефа укрепляло доверие к Азефу. В своих все более и более откровенных разговорах с революционерами Азеф называл пустяками, затеянное ими оборудование тайной типографии, и все время повторял, что единственным действенный оружием борьбы является террор. Он был очень обрадован, когда в феврале 1900 года его будущий помощник по Боевой организации (БО) П.Карпович покончил с Н.Боголеповым, министром народного просвещения. Навестив в день выстрела Карповича жену, лежавшую в клинике медицинского факультета Московского университета на Девичьем поле, он радостно воскликнул:"А знаешь, начался террор."13 Аргунов, который был у него вечером этого дня, вспоминает его приподнятое настроение:"Он был особенно весел и разговорчив, с большой настойчивостью доказывал необходимость бросить все ради террора."14 В этом вопросе он также действовал по указанию С.Зубатова, который как-то откровенно заявил, допрашивая одного революционера:"Мы вызовем вас на террор и раздавим."

В конкретной деятельности Союза Зубатова больше всего интересовала его издательская работа. В январе 1901 года вышел первый номер журнала "Революционная Россия", вскоре второй. Азеф сообщил об этом своему второму полицейскому руководителю, руководителю особого отдела ДП Леониду Ратаеву:"Сообщение сотрудника Виноградова из Москвы от 29.01.1901:"Считаю необходимым сообщить Вам следующее:новое издание московских социалистов-революционеров "Революционная Россия" - появилось. Вчера привез ее Аргунов сюда, но пока она тут не выпускается до тех пор, пока не распространится в Петербурге. У меня один номер имеется - могу Вам послать с тем условием, что через несколько дней вернете...Куда пропал привезенный в Петербург транспорт, можете исследовать по пятам М.Селюк, живущей в Петербурге."15 Типография была организована в Финляндии. Полиция напала на ее след, и было решено перевезти ее в Россию, в Томск, где родственник Аргунова получил место заведующего переселенческим пунктом. При устройстве типографии не обошлись и без помощи нашего героя. Его попросили достать адрес для особо конспиративной переписки с Москвой.

Наряду с революционными связями между Азефом и Аргуновым укреплялись личные отношения. Летом 1901 года Азефы снимали дачу в Малаховке. Его соседом по даче был московский казенный раввин Я.Мазе, который оставил воспоминания об общении с Азефом (см.ниже). На даче было много народу. К Евно из Ростова приехали на лето брат и две сестры. Аргуновы снимали дачу неподалеку в деревне Кириловка, в версте от Малаховки. Аргунов вспоминал:"Все семейство часто бывало у нас. Мы вместе гуляли, играли в крокет и прочее. Знакомство становилось все более тесным."16 Азеф вел жизнь мещански скромную и, видимо, в Москве дорогие рестораны, кафе-шантаны и публичные дома он не посещал, хотя все эти заведения очень любил и был в этой области настоящим специалистом. Аргунов отмечал, что Азеф "жил, как раньше, скромно, был расчетлив.Слышались с его стороны постоянные жалобы на отсутствие денег."17 Он рассказывал даже, что Азеф для сокращения расходов взял у него бесплатный билет по Казанской железной дороге третьего класса, выдаваемый служащим для прислуги, и пользовался им. Вне всякого сомнения, это была маскировка. Азеф получал приличное жалование инженера в солидной немецкой фирме, и ДП платил ему 150 рублей в месяц, не считая наградных, так что денег было достаточно. Списывать на его скупость постоянные жалобы на отсутствие денег тоже нельзя. Азеф очень любил жить широко, ни в чем себе не отказывая. Однако он боялся, чтобы его никто не заподозрил, что у него есть крупные суммы денег неизвестного происхождения. Он и в дальнейшем продолжил эту линию поведения, но с годами ему было все труднее держать себя в узде, и его в разгар преследований революционеров видели то на лихачах с дорогими кокотками, то в роскошных ресторанах. Жена никогда не знала о его действительных доходах и жила всю жизнь очень скромно. Как мы уже писали, она отличалась непрактичностью. Азеф ей всю жизнь морочил голову относительно своих доходов, и она всему верила. Когда ее в судебно-следственной комиссии спросили об их жизни в Москве в "материальном отношении", то она испуганно ответила: "... я не знаю капиталов, я ничего не знаю о деньгах".18

Постепенно Азеф, а через него и Зубатов, вошли в курс всех дел Союза. Охранка решила нанести первый удар. Была разгромлена типография в Томске, были арестованы все работавшие в ней. На Азефа не пало и тени подозрения. Революционеры считали, что работавшие в типографии не соблюдали правил конспирации, и это повлекло за собой провал, тем более, что ведший следствие ученик С.Зубатова жандармский офицер А.Спиридович скрывал от арестованных степень осведомленности властей. Даже прокурору Томской судебной палаты А.Спиридович в ответ на прямой вопрос об агентурных сведениях по этому делу заявил, что у него их нет. Частичную осведомленность объясняли тем, что одна из арестованных, Н.Вербицкая, напуганная арестом и запутавшаяся в полицейских уловках Спиридовича, который, предъявляя ей данные, сообщенные Азефом, указывал на Аргунова, еще тогда не арестованного, и на других революционеров, как на источник этих данных, стала давать откровенные показания, рассказывая все, что она знала, во всех деталях. Но она вступила в Союз недавно и многого просто не знала. Азеф, как это неоднократно будет в будущем, обвинял в аресте им же преданных людей, рассказывая далёким от Союза людям фантастические истории о том, как какие-то члены Союза забыли на станции сумку с экземплярами "Революционной России". "Головотяпы!" восклицал Азеф.19 Одновременно с арестами в Томске прошли аресты в Петербурге, Ярославле, Нижнем Новгороде, Чернигове, Киеве. Первым был арестован в Петербурге преподаватель русского языка и литературы военной школы П.Куликовский (будущий убийца московского градоначальника графа Шувалова). Азеф не имел к этому аресту никакого отношения. Куликовский держал в шкафу школьной библиотеки, которой заведовал, журнал "Революционная Россия". Один из школьников узнал об этом и донес в полицию.

Престиж Азефа в организации даже укрепился. Ведь он предупреждал не создавать типографию в России, а перенести ее за границу. После разгрома типографии слежка, которая велась прежде, полностью прекратилась, но тем не менее Аргуновы чувствовали, что арест неминуем. Утешение они находили только в Азефе. Аргунов говорил:"Азеф принял горячее участие в нашем горе. Оно стало как бы его горем. В нем произошла перемена. Из пассивного соучастника он превратился в активного члена нашего Союза. Торжественного вступления в Союз не было, сделалось это само собой."20 Аргунов и его жена в этот момент ждут ареста. Они понимают, что находятся под надзором полиции, поэтому им так нужен и полезен Азеф, который, с одной стороны, полностью свой, с другой полиция явно не подозревает, что он член Союза, тем более, что Азеф по своим служебным делам должен поехать за границу. Аргунов продолжает:"Азефу мы вручили все, как умирающий на смертном одре. Мы ему рассказали все наши пароли, все без исключения связи (литературные и организационные), всех людей, все фамилии и адреса и отрекомендовали его заочно своим близким. За границей он должен был явиться с полной доверенностью от нас как представитель Союза рядом с М.Селюк. Чувство к нему было товарищеское, пожалуй, даже чувство дружбы. За эти дни несчастья его активное вмешательство сдружило нас."21

В Москве начались аресты. В скором времени все активисты Союза, за исключением М.Селюк и Аргуновых, оказались за решеткой. Их С.Зубатов решил пока не трогать, так как они должны были укрепить положение Азефа в партии. С.Зубатов был даже согласен отпустить М.Селюк вместе с Азефом за границу, чтобы она там могла способствовать продвижению Азефа. Они оба были назначены полномочными представителями Союза. Аргунов вспоминал, что Азеф настаивал, чтобы они с женой также уехали за границу:"Азефу нужно было, чтобы мы ехали за границу. Ему было мало морального авторитета одной М. (Селюк) для утверждения себя на заграничной почве, среди тех людей, с которыми он решил связать себя. С нами ему было бы лучше. Затем и в России легче бы устроились дела при нашем участии, да и никакие неблагоприятные толки в случае, если бы они возникли по поводу провала Союза, не коснулись бы его, друга и товарища, основателя Союза."22 Аргунов не сомневался, что полиция ради дальнейшего продвижения Азефа в лагере социалистовреволюционеров отпустила бы их за границу. Видимо, он был прав.

В конце ноября 1901 года Азеф вместе с семьей выехал за границу. Незадолго до него Россию покинула М.Селюк. После отъезда Азефа полиции церемониться с Аргуновым больше было не нужно. В декабре 1901 года он был арестован, после двух с половиной лет тюрьмы отправлен в ссылку в Якутию. Полицейское начальство было очень благодарно Азефу. Л.Ратаев подчеркивал:"Все указания относительно этой группы исходили от Азефа."23 После арестов членов Союза Азефу определили невиданный в истории Департамента оклад тайного агента - 500 рублей в месяц. Очень заботливо относилась полиция и к требованию Азефа щадить его безопасность, поэтому все аресты осуществлялись "по взаимному с ним соглашению". Его престиж вырос и в революционном лагере, и в полицейском мире.

Примечания.

1. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.11.

2. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. Париж. 1911. С. 16-17.

3. А.Аргунов. "Азеф - социалист-революционер". В сбр. "Провокатор".Л. 1929. С. 19.

4. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.16.

5. Там же. Л.13.

6. Там же.

7. Там же.

8. Аргунов. "Азеф - социалист-революционер".В сбр."провокатор".Л.1929. С. 22.

9. Там же.

10.Там же. С. 21.

11.Там же. С. 24.

12. Там же. С. 22.

13. Там же. С. 25.

14. Там же.

15. Письма Азефа. Ж. Вопросы истории. 1993. 5. С. 109.

16. А.Аргунов. Указ. соч. С. 28.

17. Там же.

18.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.14.

19.Там же. Л.16.

20.А.Аргунов.Указ.соч. С. 34.

21. Там же. С. 35.

22. Там же. С. 37.

23. Л.Ратаев. История предательства Евно Азефа.// Провока

тор. Ленинград. 1991.с.149.

Глава 3

СОЗДАНИЕ ПАРТИИ СОЦИАЛИСТОВ - РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ И БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Одной из главных задач, поставленных перед Азефом и М.Селюк, было объединение разрозненных групп социалистов - революционеров в единую партию. Примерно в то же время за границу с такой же миссией прибыл представитель южных и западных социал - революционных организаций, уже объединившихся в Южную партию социалистов-революционеров, фармацевт по профессии Г.Гершуни. Четыре человека играли основную роль в переговорах по созданию партии: В.Чернов, М.Гоц, Г.Гершуни, Е.Азеф. Первые двое, были представителями эмигрантских организаций, поэтому основные переговоры вели представители организаций, действующих в самой России действующих в самой России, - Азеф и Гершуни. После разоблачения Азефа один из лидеров русских меньшевиков Ю.Мартов писал другому меньшевику Потресову, радуясь, что у конкурирующей революционной организации такое произошло:"Здесь сейчас все полно делом Азефа. То, что по сему случаю опубликовано, главным образом самим центром социалистов-революционеров, уничтожает в корне всю эсеровщину. Дело с этот публикой оказалось даже хуже, чем Вы предполагали в своей статье о процессе Гершуни. Если Вы в нем писали, что БО равна Гершуни, то сейчас они сами признали печатно, что не только БО, но и ЦК и вообще вся верхушка партии равна Гершуни плюс Азеф. Они - и Азеф больше, чем Гершуни, кооптировали в свою среду Чернова и Гоца. Они сделали " Революционную Россию "центральным органом и объявили существующей партию."1

Нужно сказать, что в целом Мартов дает точную картину, того как складывалась партия социалистов-революционеров. Нам бы хотелось подробнее остановиться на личности человека, сыгравшего огромную роль в истории русского революционного движения в партии социолистовреволюционеров, в терроре вообще и в жизни нашего героя - Азефа - в частности - на личности Григория (Гирша) Гершуни. Родился в Таврово, Тельшевского уезда, Ковенской губернии в 1870 году, переехал в Минск, где стал вести полулегальную просветительную работу среди еврейских рабочих. Арестованный в скором времени и доставленный в Москву к Зубатову, специализировавшемуся на еврейском рабочем движении, он запутался в Зубатовских играх, доверившись Мане Вольбушевич, которая была правой рукой Зубатова по еврейской Независимой рабочей партии . Об этой яркой личности в истории еврейского рабочего движения в России, а затем левого сионистского движения в Израиле, читателю было бы интересно узнать, но, к сожалению, это бы увело нас далеко от темы нашей работы. Гершуни написал для Зубатова "покаяние" в своих "заблуждениях". Там не было ни имен, ни явок. Он никому не повредил, но этот поступок мало отвечал революционной этике того времени. Эта история предала последующей борьбе Гершуни с самодержавием оттенок личной мести и удивительного бесстрашия. Гершуни был страстным пропагандистом террора, на который существовали разные точки зрения. Среди южных социалистов-революционеров, которых в руководстве партии представлял Гершуни, отношение к террору было довольно сдержанным. Основное внимание они уделяли массовой работе, подготовке восстания рабочих и крестьян. Террор был для них вопросом второго порядка. Ряд революционеров "...относились к террору условно положительно, то есть допускали его как прием партийной борьбы только на определенных условиях, которые сводились к созданию отдельного боевого органа и к отведению террору ограниченного места среди других отраслей партийной деятельности. Другие относились к террору просто скептически, то есть в сущности отрицательно."2

Отношение с террору среди северных социалистов-революционеров было диаметрально противоположным. Они "...считали террор центральным пунктом партийной деятельности, находя, что он скорее всего ведет к ближайшей цели, которую ставила перед собой партия, а именно - к свержению самодержавия."3 Но в руководстве партии этих противоречий не было. Все ее руководители были решительными сторонниками террора. Инициатором создания БО был Г.Гершуни. Было решено пока открыто не пропагандировать террор, но, как только какая-то группа совершит террористический акт центрального значения, партия должна была признать этот акт своим и дать этой группе права партийно-боевой организации. Гершуни заявил, что подберет людей для БО В качестве ближайшей жертвы был намечен реакционный министр внутренних дел Д.Сипягин. Гершуни начал создавать БО Занимаясь террором, он не отказывался от других сторон партийной жизни. Он объездил всю Россию и всюду, где мог, создавал партийные ячейки. Он действовал на пару с "бабушкой русской революции" Е.К.Брешко-Брешковской, которая вовлекла его в революционную деятельность и была для него в каком-то плане идеалом для подражания. Она вспоминала это время:"Я собирала людей всюду, где могла, в крестьянских избах, в мансардах студентов, в либеральных гостиницах, в речных барках, в лесах, на деревенских мельницах."4 Гершуни также всюду находил людей, которые присоединялись к партии. Он обладал необыкновенным даром убеждения, революционным обаянием. Его проповеди действовали не только на революционную молодежь, под воздействие его личности попадали представители противоположного лагеря. Л.Ратаев писал об этом:"Этот человек производил сильное впечатление на всех, с кем сходился. Был ли то известный гипноз, или результат необыкновенно развитой силы воли, или же воздействие глубокого искреннего убеждения - не знаю, но обаяние личности Гершуни факт несомненный. Мне об этом свидетельствовали С.В.Зубатов и покойный Н.А.Макаров <вице-директор ДП>, которым приходилось часто с ним видеться и подолгу беседовать."5

Относившийся к Гершуни без особого восторга народоволец М.Фроленко писал:"На меня Гершуни произвел впечатление человека необыкновенно милого, симпатичного, проникнутого... до мозга костей революционной идеей, похожего, как мне казалось, на Иисуса по своим душевным качествам. Это был фанатик, но не русский, а восточный."6 Создавая свои революционные ячейки, он привлекал людей к революционной работе, убеждая их стать террористами, и мало кто мог перед ним устоять. При этом он сам горел таким революционным огнем, что часто приписывал его другим, ошибался в людях. Не случайно его ближайшим помощником по БО был Азеф. Гершуни был также очень высокого мнения о другом известном провокаторе Н.Татарове. Вовлеченные им в БО люди после иногда не выдерживали допросов, давали показания или на следствии, как Григорьев, или уже после суда, как Ф.Качура. Как мы увидим в дальнейшем, методы отбора людей у Азефа были совсем другие, и у него в организации не было ни провокаторов, ни сломавшихся.

Помощниками Г.Гершуни в БО были работники саратовского центра партии П.Крафт и М.Мельников. В состав организации вошли бывшие студенты Киевского университета С.Балмашов, Н.Блинов, А.Покотилов, исключенные из ун-та во время известных киевских беспорядков 1899 года. Всего в организацию входило около 15 человек, некоторые из них привлекались к конкретным терростическим актам, а в обычное время занимались другими видами партийной деятельности. Гершуни, в отличие от Азефа, не тратил силы и средства на предварительную подготовку и разведку, а импровизировал на месте. Такой знаток, как С.Зубатов, был очень высокого мнения о террористических способностям Гершуни и называл его "художником в деле террора."7 Убийство Сипягина было решено осуществить второго апреля 1902 года (по старому стилю). Было известно, что в этот день в Мариинском дворце в Петербурге должно состояться заседание Кабинета министров, на котором Сипягин не мог не присутствовать. По первоначальному плану осуществить покушение должен был А.Покотилов, но С.Балмашов произвел на Гершуни столь сильное впечатление, что он уговорил Покотилова уступить Балмашову право убить Сипягина. А.Покотилов согласился, но так расстроился, что заболел нервной экземой. Мы ниже подробно остановимся на вопросе столь сильного увлечения в России террором, а пока отметим только, что молодые эти люди - выходцы из дворянских семей - видели в убийстве представителя власти высший смысл жизни и деятельности. А.Покотилов происходил из богатой дворянской семьи, его брат Д.Покотилов был в это время одним из руководителей Русско-китайского банка, в 1905-08 годах посланником в Китае, сестра была замужем за товарищем министра финансов (1891-1905) П.Романовым.

15 марта Балмашов выехал из Саратова, как он сообщил в местном жандармском управлении, в Киев, а оказался в Финляндии в г.Выборге, где проживал в местной гостинице. Вся подготовка покушения велась в Финляндии. Вместе со С.Балмашовым в ней принимали участие Г.Гершуни и М.Мельников. 27 марта Балмашов заказал в магазине мужского платья адъютантскую форму, а первого апреля купил портупею, темляк и шашку. Утром второго апреля, уже в адъютантской форме, он выехал в Петербург. В поезде он заметил, что забыл на постоянном дворе свою шашку. В 11 часов он купил в Гостином дворе новую, затем, подождав заказанную заранее карету в кондитерской Филиппова, Балмашов приехал к Мариинскому дворцу и попросил вызвать к нему из кабинета Сипягина, сказав, что ему нужно передать министру пакет от московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Когда министр вышел, Балмашов вручил Сипягину приговор БО и двумя выстрелами из револьвера тяжело его ранил. Доставленный в ближайшую больницу Д.Сипягин не приходя в себя через несколько минут скончался. Сразу после покушения присутствовавшие, в том числе охрана, настолько растерялись, что на несколько минут застыли без движения, и никто не мешал Балмашову скрыться, но он этим не воспользовался.

В этот же день Гершуни планировал двойной удар. На то же время, что был убит Сипягин, планировалось убить в здании Синода обер-прокурора К.Победоносцева. Покушению помешала нелепая случайность. Телеграфист перепутал две буквы в фамилии адресата, и тот не получил телеграмму, которая была шифрованным вызовом террориста к зданию Синода для убийства Победоносцева. Русский бардак спас жизнь символу русской реакции Победоносцеву. Но Гершуни пытался исправить положение. Пятого апреля во время похорон Д.Сипягина поручик артиллерии Е.Григорьев должен убить Победоносцева, а его невеста Ю.Юрковская петербургского генерал-губернатора Н.Клейгельса. Показания Григорьева и Юрковской, приведенные в обвинительном акте по делу Гершуни, и те данные, которые приводит последний в своих воспоминаниях, диаметрально расходятся в отношении того, кто был инициатором плана покушения. Григорьев уверял, что Гершуни его активно агитировал, "рисуя перед ним картину славы великого народного героя, мученика и благодарности потомства"8, Гершуни же пишет о том, что Григорьев и Юрковская сами предложили совершить двойное убийство, а он их пытался остановить 9,Однако трудно представить себе Гершуни, пытающегося кого-то отговорить от покушения. Видимо, истина лежит посередине: Гершуни их уговаривал совершить убийство, а жених и невеста, вероятно, сопротивлялись несколько слабее, чем они показывали затем в полиции.

Из этого покушения ничего не вышло. То ли Победонсцев не поехал на похороны, то ли новоиспеченные террористы в последний момент испугались. Во всяком случае, в скором времени после того, как в феврале 1903 года Григорьев, выданный Азефом, был арестован, он и его невеста, остававшаяся на свободе, начали давать полиции более чем откровенные показания, рассказывая все, что знали.

С нашей точки зрения в "светлом образе" Гершуни, любимца всей революционной России и прогрессивных кругов всего мира", появились в это время первые трещины. В опубликованном в Петербурге "Деле Гершуни" говорилось: "Пули, извлеченные из тела министра внутренних дел Сипягина, оказались с головками, распиленными крестообразно, с целью усилить разрушительное действие пуль."10 Вообще в цивилизованном мире распиливать пули, чтобы усилить их разрушительное действие, считается варварством. Григорьев показывал, что Гершуни вручил ему "...распиленные крестообразно патроны с отравленными пулями."11 Поскольку эти пули не были найдены, оставим эти показания на совести Григорьева, хотя последующие события поддверждают его слова.

Только после того, как Гершуни убедился, что новые покушения не состоялись, он выехал из Петербурга и в начале мая 1902 года был уже за границей. Самое пикантное во всей этой истории заключается в том, что главный организатор покушений - Гершуни, о котором полиция в это время, благодаря Азефу и другим довольно много знала и которого усердно разыскивала по всей стране, жил в это время в Петербурге, прописавшись в участке под своей настоящей фамилией.

Убийство Сипягина произвело огромное впечатление в стране.Революционный подъем нарастал. За границей социалисты-революционеры встретили Гершуни как героя. "К нам примчался Гершуни. От него веяло волевой бодростью, верою в себя и в свое дело. Он заражал своим настроением всех."12 Теперь уже можно был не бояться сопротивления противников террора в партии и открыто заявить о создании центральной БО с широкими полномочиями. В августовском номере партийного органа "Революционная Россия" в разделе партийной хроники было написано: "Партия Социалистов-Революционеров (ПСР) формально передала заведование всех боевой деятельностью в руки столь успешно начавшей дело боевой группы, таким образом превратившейся в постоянный орган партии и получившей от нее вполне определенные и широкие полномочия на будущее время."13

Фактическим диктатором БО был Гершуни. Все вопросы решались им, а других членов БО он привлекал для исполнения боевых актов. БО пользовалась в партии, построенной строго централизованно, необыкновенно широкой автономией. В первое время отношение БО с ЦК партии строились по принципу личной унии. Гершуни - глава БО, и в то же время член ЦК партии. После убийства Сипягина было решено эти отношения как-то упорядочить. В номере 7 за 1902 год журнала "Революционная Россия" напечатана программная партийная статья о терроре, определяющая отношения между ЦК и БО:"БО получает от партии через посредство ее центра общие директивы относительно выбора времени для начала и приостановки военных действий и относительно круга лиц, против которых эти действия направляются. Во всем остальном она наделена самыми широкими полномочиями и полной самостоятельностью...Она имеет вполне обособленную организацию, отдельный личный состав, отдельную кассу, отдельные источники средств."14 Такое независимое существование террористической организации будет иметь далеко идущие последствия, когда ее возглавит Азеф. Но это в будущем, а пока в мае 1902 года полный энергии Гершуни обсуждает с В.Черновым, М.Гоцем планы на будущее. Решено расширить террор или, как писал В.Чернов,"искать приближение террора к массам."15 БО будет уничтожать представителей местной власти, "проявивших себя варварством своих расправ над рабочими, крестьянами, учащейся молодежью."16

Объектом террористической деятельности были намечены три представителя администрации: виленский губернатор В.фон Вааль, приказавший наказать розгами участников майской демонстрации в Вильне; харьковский губернатор князь И.Оболенский, принимавший участие в подавлении крестьянских волнений 1902 года в Харьковской губернии; уфимский губернатор Н.Богданович, подавивший волнение рабочих в своей губернии (это событие вошло в историю под названием Златоусская бойня). От слов о приближении террора к массам веет холодом. Пока убивают губернаторов и министров, потом в 1905-06 года террор приблизится к массам, и начнутся массовые убийства помещиков, чиновников, полицейских, но по-настоящему террор станет массовым во время большевистской диктатуры, когда будут уничтожать многомиллионные массы населения.

Но вернемся к БО. От покушения на виленского губернатора фон Вааля вскоре пришлось отказаться, социалистов-революционеров опередил бундовец Герш Леккерт, который ранил губернатора. Покушавшийся был казнен. В июне 1902 года Гершуни отправился в Россию и приступил к осуществлению своих планов. За границей с напряженным вниманием ждали от него известий. Был придуман довольно простой способ сообщать об успехах или неудачах БО, пользуясь услугами легальной почты. Из России посылали почтовые открытки: если на открытке была изображена мужская фигура, следовательно, подготовка к покушению шла успешно, если женская организацию преследуют неудачи. Портреты очень известных мужчин, кумиров читающей России: М.Горького, Л..Андреева, А.Чехова - означали крупный успех. Портреты известных красавиц свидетельствовали о крупных провалах.17 (Теперешним феминисткам, наверняка, не понравится такое отрицательное отношение к женским изображениям).

В конце июня 1902 года в Киеве Гершуни знакомят с рабочим из Екатеринослава, давно стремившимся к террору, Ф.Качурой. Выходец из народа в роли мстителя за народ - таким пропагандистским эффектом Гершуни решил не пренебрегать. (Нужно сказать, что он вообще любил красивые фразы, красивые жесты, агитационное значение террора.) 24 июля Ф.Качура приехал в Харьков. На вокзале его ждал Гершуни. Он дал Качуре 30 рублей на покупку револьвера системы браунинг и 30 патронов, "поручив, в случае требования удостоверения, сказать, что необходимо сделать заказ на покупку нескольких ружей для отправки в деревню."18 Все было, как задумал Гершуни: услышав о большом заказе, Качуре без всяких затруднений, без предъявления каких-либо документов, продали револьвер и 30 патронов. Достать оружие в царской России было довольно просто.

Покушение было решено осуществить в одном из городских садов, где работал летний театр, и в котором князь Оболенский любил бывать. 27 июля князю через посыльного было передано пахнувшее духами письмо, в котором неизвестная князю дама назначал ему свидание вечером 29 июля около театра в парке Риволи. Расчет был правильным. Большой любитель женщин заинтересовался и после окончания спектакля пошел на свидание. Там его встретил Качура, только что получивший в парке последние напутствия Гершуни. Хотя он стрелял с расстояния в шесть шагов и имел призы за стрельбу, он ухитрился промахнуться, и пуля, слегка оцарапав шею Оболенского , попала в дерево. На Качуру набросилось несколько человек, оказавшихся рядом. Он произвел еще несколько случайных выстрелов, одним из которых ранил харьковского полицмейстера.

Мы говорили выше о показаниях Григорьева по поводу данных ему Гершуни отравленных пуль, но в том случае пули не были найдены, а теперь мы читаем данные экспертизы, в объективности которой сомневаться не приходится:"О пулях, которыми был заряжен револьвер Качуры. При химическом исследовании вещества в нарезных пулях патрона, вещество это оказалось стрихнином, покрытым тонким слоем белого воска."19 На следствии Качура, который вообще стал давать показания через год после приговора, сказал только, что пистолет был заряжен патронами с отравленными стрихнином пулями и что патроны эти и револьвер он получил от БО Когда Качура стал давать более подробные показания, он рассказал, что после того, как он отдал Гершуни купленный им пистолет с патронами, Гершуни при встрече с ним 28 июля "...вручил приговор БО с заряженным револьвером, в котором, по словам Гершуни, первые шесть пуль были отравлены. Советовал ему постараться попасть первой пулей, так как она содержит в себе больше яду."20

Когда читаешь эти показания, становится как-то грустно. Ощущение такое, что ты оказался среди бесов Достоевского. Не хочется проводить никаких параллелей, но, по-моему, даже палестинские террористы или боевики из итальянских "Красных бригад" при всем том, что они во много раз меньше щадили человеческие жизни, чем эсеровские террористы, все-таки своих пуль не отравляли. Может быть считали это не слишком эффективным способом убийства?

Еще бросается в глаза в действиях Гершуни какой-то революционный бюрократизм. Григорьев показывал, что Гершуни уговаривал его написать прощальное письмо революционного содержания, но когда, написав 10 строчек, "он отказался от дальнейшего изложения, заявив, что это будет фальшиво, Гершуни, видимо недовольный, все-таки взял начатое письмо, заявив, что докончит его."21 Качуру Гершуни даже не стал уговаривать писать письмо, а, "достав из кармана бумагу, чернильницу и перо, стал диктовать от его, Качуры, имени письмо, прося писать по возможности четко."22 Это прощальное письмо Качуры эсеры потом широко использовали в своей пропаганде.

Убийство Сипягина и покушение на Оболенского вызвали шок в Д.П. и в Министерстве внутрутренних дел. Азеф сообщал неполные и неточные сведения (об этом ниже), других информаторов, близких к БО, у них не было. В руки полиции попали только непосредственные исполнители покушения, но они пока держались мужественно (как я уже писал, Ф.Качура стал давать показания только через год). Смертная казнь применялась до революции 1905-07 годов крайне редко, пока военно-полевые суды не стали ее активно практиковать. 26 апреля 1902 года суд приговорил Балмашова к смертной казни. Его мать подала на имя царя прошение о помиловании. Николаю Второму очень не хотелось утверждать смертный приговор, и он заявил, что помилует Балмашова, если он сам подаст прошение о помиловании. Товарищ министра внутренних дел П.Дурново поехал к Балмашову уговаривать его подать прошение о помиловании. Пытались его уговорить и другие. Балмашов на все уговоры отвечал отказом:"Я вижу, что вам труднее меня повесить, чем мне умереть. Мне никакой милости от вас не надо."23 Видимо, сознание своей правоты и сила убеждения были не на стороне царских министров. Со времени казни участников покушения на Александра Третьего во главе с А.Ульяновым в 1888 году и до казни Балмашова в России не было случаев применения высшей меры наказания. Поэтому казнить в стране тогда не умели, хотя может быть, хорошо, что не умели. В 20 веке слишком хорошо научились. С.Балмашов был казнен 3 мая в Шлиссельбургской крепости. Казнь превратилась в затяжную пытку. Палач обнимал тело и с силой дергал его вниз, пока оно наконец не перестало подавать признаков жизни.

После покушения на Оболенского Гершуни продолжал свою кипучую деятельность. Помимо других дел на очереди стояло убийство уфимского губернатора Н.Богдановича. После ареста Григорьева в феврале 1903 года правительство уже знало, кто стоит во главе БО На следственном докладе по делу Григорьева царь заявил, что озолотит того, кто арестует Гершуни. Министр внутренних дел В.Плеве рвал и метал. Вызвав к себе Зубатова, он заявил ему, что отныне фотокарточка карточка Гершуни будет стоять у него на столе до того момента, пока Гершуни не арестуют, как постоянное напоминание о важности этого дела. Гершуни искали по всей стране, но он успел нанести еще один удар. В начале мая 1903 года он приехал в Уфу. Местные эсеры нашли двух лиц, готовых совершить убийство губернатора: железнодорожного рабочего П.Дулебова и местного интеллигента под партийной кличкой Апостол. 6 мая 1903 года (по старому стилю) около часа дня они подошли к Богдановичу, прогуливавшемуся в Соборном саду, вручили ему приговор организации и буквально в упор расстреляли его из браунингов. Пока охрана приходила в себя, оба террориста успели после жестокой перестрелки благополучно скрыться. Сумел успешно выбраться из Уфы и Г.Гершуни. На глазах полиции, оцепившей Уфимский вокзал, подъехала веселая процессия, в центре которой была пара новобрачных. Провожаемые бурными криками подвыпивших гостей молодые сели в поезд и уехали. "Женихом" был Гершуни. Арестован он был через неделю после убийства Богдановича в Киеве, фактически случайно. Второстепенный агент киевской охранки студент Розенберг зашел к известной эсерке Розалии Рабинович. Он успел заметить, что она поспешно спрятала какую-то телеграмму. Он бросился к начальнику киевского охранного отделения полковнику А.Спиридовичу и доложил, что эсеры кого-то ждут. Спиридович почувствовал, что его сотрудник знает, о ком идет речь, "...но сказать боится". "Гершуни - подумалось мне. Я перевел разговор на другую тему и попрощался с ним, как бы не придав услышанному большого значения."24 Гершуни, по свидетельству его помощника Мельникова, считал, что полицейские арестовали его, не зная, кто он такой, и даже Спиридович сначала не обратил на Гершуни особого внимания. Может быть, Спиридович преувеличивал свою полицейскую сообразительность, но действовал он быстро и решительно:"Я поехал к начальнику почтового телеграфного округа, прося установить, не получалось ли на кого из них депеши вчера или сегодня <он имел в виду киевских эсеров - прим.автора>. Вскоре он мне сказал, что была депеша на имя Рабинович..."Папа приедет завтра. Хочет повидать Федора Дарниценко." Конечно, все ясно, подумалось мне. Папа - это Гершуни, Федор - одно из наблюдаемых лиц, Дарниценко - место назначенного свидания, станция Дарницы."25 Полиция блокировала эту станцию, а заодно усиленные отряды филеров разместились на киевском вокзале и других станциях. Были брошены все наличные силы, в наблюдение на станции отправились даже канцеляристы охранки. Гершуни описывал свой арест:"Я направлялся из Саратова и до Воронежа все колебался, проехать мне прямо в Смоленск или заехать в Киев, где необходимо было сговориться относительно партийной типографии. Киева я последнее время инстинктивно избегал. У жандармов были указания о частых моих посещениях, и шпионы были настороже. Не знаю уже, как это случилось,- пути Господни неисповедимы, и я направился в Киев...Прибыл туда (Дарница) - никого нет, кого нужно, но бросился в глаза тип, революционеру совсем не нужный. Насладившись вдосталь свежим лесным воздухом, со следующим поездом отправился в Киев. Не желая вызывать на станции сенсацию - слез на пригородной станции Киев-2. Гляжу окрест - вдали реют некие, счетом ровно пять... Прошел станцию, двинулся по улице, чувствую: для меня! Не иначе как для меня. Составлял план отступления: выбрать одинокого извозчика, посулить журавля в небе и целковый в зубы и скрыться. План, в сущности говоря, гениальный и потерпел участь всех гениальных планов: выполнить его не дали. Только вдали показался извозчик, позади слышу бешеную гонку. Через несколько моментов останавливаются две пролетки, кто-то сзади хватает за руки, чувствую какие-то крепкие объятия, и сразу окружен маленькой, но теплой компанией: пять шпиков и городовой."26

Когда Гершуни узнали, в полиции начался переполох. Он был окружен большим количеством жандармов и полицейских и закован в ручные и ножные кандалы, что тогда, до революции, было исключительной мерой. В.Фигнер писала о способности Гершуни к красивому жесту. Не потерял он эту привычку и после ареста:"Странное чувство охватывает закованного, высокое, сильное. Вся обстановка приподнимает. Чувствуется дыхание смерти. Далеко от земли. Близко к небу. В такие минуты самые сильные пытки, вероятно, принимаются с восторгом и переносятся легко. Руки ласково, любовно сжимают железо кандалов, голова склоняется низко-низко, и губы невольно прикасаются к цепям."27 Казалось бы, театральный жест, но такова была сила воздействия этого человека, что ее свидетели - жандармы и охранники, а отнюдь не восторженные революционеры, были потрясены.

Примечания.

1. Цит. по: М.Алданов. Указ. соч. С. 190-191.

2. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. С. 10.

3. Там же.

4. Цит. по: В. Чернов. Перед бурей. Нью-Йорк. 1953. С. 131-132.

5. Л. Ратаев. Указ. соч. С. 153-154.

6. Цит. по: В.Фигнер. Указ. соч. С. 200.

7. С. Зубатов. Письмо А.Спиридовичу. Красный Архив. М-Л. 1922. т.2 С. 281.

8. Дело Гершуни или о так называемой Боевой организации. Спб. 1906. С. 12.

9. Г.Гершуни. Из недавнего прошлого. Париж. 1907. С. 64-66.

10. Дело Гершуни. С. 6.

11. Там же. С. 13.

12. В. Чернов. Указ. соч. С. 164.

13. Там же.

14. Цит. по: Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. С. 22.

15. В.Чернов. Указ. соч. С. 165.

16. Там же.

17. Там же. С. 175.

18. Дело Гершуни. С. 37.

19. Там же. С. 8.

20. Там же. С. 38.

21. Там же. С.12.

22. Там же. С. 38.

23. Цит. по: В.Чернов. Указ. соч. С. 166.

24. А.Спиридович. Записки жандарма. М. 1991. С. 124.

25. Там же.

26. Там же. С. 125.

27. Г.Гершуни. Указ. Соч. С. 17.

Глава 4 АЗЕФ И ГЕРШУНИ

Оставим надолго Гершуни, которого будут ждать следствие, суд, смертный приговор и ожидание казни, замененной бессрочной каторгой, Шлиссельбургская крепость, Акатуйский каторжный централ в Сибири, фантастический побег из тюрьмы и триумфальная поездка в Америку. Мы еще расскажем о нем, но пока вернемся к нашему главному герою Азефу. Мы уже писали выше о том, что Д.П. буквально с ног сбился в поисках Гершуни, и это, имея своего старого агента в верхушке партии социалистов-революционеров? Какова же была роль Азефа?

Как я уже писал, Азефу удалось произвести на Гершуни благоприятное впечатление, которое впоследствии никакие слухи об Азефе не могли поколебать до самой смерти Гершуни. Хотя Азеф стоял у истоков создания партии, он не вошел в первоначальный состав ЦК. Совершенно также он не присоединился к БО, несмотря на то, что на всех углах кричал о необходимости террора. Он продолжал оставаться верным своей московской тактике, внушенной ему С.Зубатовым:не форсировать события, все должно происходить постепенно. Однако о деятельности и планах БО он знал очень много. В.Чернов показывал на заседании судебно-следственной комиссии по делу Азефа:"Гершуни в то время поддерживал оживленную переписку с Россией, сообщал о результатах своих переговоров, помню, что все письма, которые он получал из России, он обсуждал вместе с Азефом. Они вместе проявляли, расшифровывали, читали, и вообще те дела, которые стояли тогда на очереди, они обсуждали вместе. А в то время у него стояло на очереди, например, дело Сипягина."1

Азеф продолжал сообщать в ДП массу интересных сведений об эсеровской партии, а если удавалось узнать что-либо о других оппозиционных организациях, то и о них. Но с конца 1901 года у него появились первые умалчивания, то есть он не сообщал того, что он просто не мог не знать. Эти факты был самыми важными из того, что он должен был бы сообщить. Так, он сообщал в ДП о транспорте нелегальных изданий, отправленных Гершуни в Россию и в то же самое время ничего не писал о планах убить своего главного начальника - министра внутренних дел Сипягина. Даже после убийства Сипягина 5 апреля 1902 года он пишет Л.Ратаеву:"...очень хорошо понимаю причины Вашего беспокойства о Гершуни в такое время. Думаю, что не мешает Вам не выпускать его уже теперь из виду не потому, конечно, чтобы я думал, что он затевает или может затеять какой-либо террористический факт <так в тексте>, а потому, что он, очевидно, великолепно организовал партию социалистов -революционеров... Ясно, конечно, что организация, если она окрепнет, перейдет непременно на террористическую борьбу."2 Через два дня в следующем письме он писал:"Я склонен думать, что события второго апреля есть дело организации, но насколько причастны к этому Гершуни или саратовцы, понятия не имею. Думаю, что кроме сочувствия, с их стороны ничего нет."3 В этом же послании он сообщает о какой-то мифической террористической партии из Гомеля с девизом "Огнем и мечом" и предполагает: "...убийство министра - дело рук этой партии."4

Почему Азеф стал скрывать часть информации? Его полицейский руководитель Л.Ратаев считает, что изменение поведения Азефа произошло вследствие знакомства с Гершуни:"...истинною же причиной было знакомство и сближение с Гершуни. Оно сыграло роковую роль в карьере Азефа и послужило, вероятно, побудительным толчком к предательству. Надо помнить, что ведь Азеф до поступления на службу не был революционером, и весьма возможно, не отдавая себе сразу отчета, исподволь и постепенно подчинялся влиянию и обаянию Гершуни."5 Автор книги об Азефе Б.Николаевский писал, что, якобы, на встрече с Бурцевым, Азеф сообщил последнему, что он согласился выдать Гершуни ДП весной 1903 года за 50 тыс.руб. ДП пожалел денег, и Азеф не выдал Гершуни, а так, ни о каком исключительном влиянии не может быть и речи.

Мне это сообщение Бурцева представляется совершенно невероятным. Как бы мало Азеф ни считался с ДП, он был его сотрудником, он мог стараться скрыть от него свое слишком близкое знакомство с Гершуни, просить больше денег за свои услуги, но так просто сказать своим полицейским начальникам, что он может выдать Гершуни, но сделает это только за 50 тыс.руб., и это в отношении человека, немедленного ареста которого требовал сам Николай Второй? Да после такого ультиматума закончилась бы его полицейская карьера! Л.Ратаев был в чем-то прав. Видимо, при всех отрицательных качествах ничто человеческое не было чуждо Азефа, и какие-то человеческие может быть еврейские, "чувства" Гершуни затронул. Для писавших же об Азефе Б.Николаевского или М.Алданова провокатор, двойной агент вообще не человек, а, как писал М.Алданов, "...переходная ступень к удаву"6, следовательно, ни о каких человеческих привязанностях не может быть и речи. Я же постараюсь без пристрастия разобраться в этой мерзкой, но очень сложной личности.

Тактика сообщений Азефа о Гершуни в ДП была довольно своеобразной. Он честно докладывал о руководящей роли Гершуни в переговорах об объединении партии, сообщает даты его поездки в Россию и предполагаемый маршрут, но писал о том, что арестовывать Гершуни не нужно. В ДП с ним охотно согласились:"Гершуни теперь от нас никуда не уйдет, так как стоит непосредственно близко к агентурному источнику, и немедленный арест его, оставив нас в темноте, пользы принесет мало."7 Но Гершуни, заметив слежку, ушел от нее, организовал убийство Сипягина и уехал за границу. Министр заплатил жизнью за слишком большое доверие к Азефу. После убийства Сипягина тактика умалчивания была продолжена. Можно быть уверенным, что Азеф прекрасно знал, кто убил Сипягина, а если у него и были какие-то сомнения, то во время приезда М.Гоца к Азефу в Берлин 3-4 апреля 1902 года они были развеяны. Гоц ему все рассказал. И тем не менее все последующие пять недель, которые Гершуни еще оставался в России, Азеф морочил голову департаментским чиновникам, настаивая на непричастности Гершуни к этому покушению. И только после того, как Гершуни благополучно прибыл за границу, а о роли Гершуни в убийстве Сипягина знали многие, Азеф стал осторожно сообщать в ДП некоторые сведения о причастности Гершуни к террору и убийству Сипягина, но стремился всячески смягчить его роль в этой области. 23 мая он написал о том, что "партия социалистов-революционеров выделила террористическую организацию, которая приняла название боевой организации. Балмашову помогали лица из партии, нужно полагать, что и Гершуни, но утверждать это не могу."8

Азеф придумал фантастическую версию о том, как он предложил М.Гоцу 500 руб. на нужды БО, последний переадресовал его Гершуни, и только после беседы с ним Азеф совершенно точно узнал о роли Гершуни в БО В ДП несколько растерялись, когда Азеф потребовал возместить его финансовые потери в размере 500 руб. Товарищ министра внутренних дел П.Дурново ворчал, что деньги пойдут в кассу БО, получалось, что ДП финансирует террористов, но деньги Азеф все равно получил.9 Николаевский объясняет такое поведения Азефа тем, что на "дружбе с Гершуни держалось все положение Азефа в партии. Ему верили остальные, потому что знали о доверии к нему Гершуни."10 Но, как мы знаем, Гершуни здесь не был исключением из правил. И Гоц, и Чернов относились к Азефу не хуже, чем к Гершуни.

Азеф знал, что ближайшей целью Гершуни является покушение на князя И.Оболенского. В организации этого покушения Гершуни справился без помощи Азефа, но Азеф не предупредил о нем ДП Он по-прежнему выгораживал Гершуни и всячески смягчал его роль в организации терактов. Так, 4 июня 1902 года он пишет Л.Ратаеву:"Гершуни принадлежит партии социалистов-революционеров...Гершуни сам непосредственного участия не принимает, а его деятельность заключается только в разъездах, приобретении денег для боевой организации и приисканиии людей, способных жертвовать собой, из молодежи."11 В июле 1902 года Департамент вызвал Азефа в Петербург для личных бесед. Им очень дорожали:"так как время было горячее, а Азеф был единственным источником освещения по партии социалистов-революционеров."12 Из всех планов БО Азеф выдает только абсолютно нереальный план убийства Плеве посредством нападения на его карету двух офицеров. Он еще до визита в Петербург писал об этом и указал способ, который боевики применят против В.Плеве:"Ввиду того, что достать голыми руками трудно, то будет применена система бомб."13

Азеф вообще очень любил выступать в роли спасителя своих непосредственных начальников и вышестоящих лиц - директоров ДП, министров внутренних дел. Иногда он им сообщал о покушениях, планы которых существовали только в его богатом воображении. Он хотел таким образом связать их с собой узами благодарности за спасение их жизни. Так, наряду с информацией о покушении на Плеве, он сообщал о планах убийства С.Зубатова. Естественно, когда он по тем или иным причинам был заинтересован в доведении теракта против своих начальников до конца (как впоследствии случилось с Плеве), то он это и делал. Раскрытие покушения на Плеве укрепило доверие министра к Азефу. И когда Азеф сообщил, что у него есть возможность стать членом БО, то Плеве, вопреки своим инструкциям и правилам работы секретных сотрудников, разрешающим им только находиться рядом с террористическими организациями, но ни в коем случае в них не вступать, потребовал, чтобы Азеф вошел в БО В это время произошла смена высшего полицейского руководства. Новый директор ДП А.Лопухин назначил С.Зубатова начальником особого отдела ДП Он стал руководителем всего политического сыска в империи.

Получив официальное разрешение ДП,Азеф становится заместителем Гершуни по БО. Ни в каких партийных документах это назначение не отразилось, но фактически это было так. В октябре по настоянию Азефа состоялось совещание боевиков в Киеве. Азеф приехал не один, а вместе с целой группой филеров под руководством Е.Медникова. В совещании принимали участие Гершуни, Мельников и Азеф. Все участники совещания были взяты под наблюдение, но поскольку Азеф в своих сообщениях характеризовал Мельникова и Крафта как основных руководителей террора, а Гершуни как их помощника, то в первую очередь внимание было уделено Мельникову и Крафту. Через несколько месяцев они были арестованы. К Гершуни из-за Азефа отнеслись как к фигуре второстепенной, за ним слежка была не такая внимательная, а кроме того он, будучи опытным конспиратором, сумел уйти из-под ареста.

Наряду с террором, Азеф занимаелся и другими сторонами партийной деятельности. Так, он организовал отправку партийной литературы в чемоданах с двойным дном, а также отправку литературы из-за границы в Россию в домашних холодильниках с двойными стенками. В Лодзе М.Шнееров снял удобную квартиру. Он играл роль представителя Эрфуртской фирмы домашних холодильников. Столяр, также член партии, по прибытии партии в Лодзь вскрывал холодильники; их содержимое разгружали и рассылали по всей стране. Образовавшуюся пустоту между стенками заделывали сухим торфом так, чтобы никаких следов не оставалось, и отправляли холодильники покупателю.14 Эта оригинальная идея целиком принадлежала Азефу. Интересно, что Шнееров, когда к нему в гостиницу в Киеве пришел Азеф и назвал правильный пароль, был настолько ошеломлен его отталкивающей внешностью, что отказался в первый день от любого контакта с ним.15

Азеф придумал этот способ транспортировки, Азеф его и выдал. Но сообщил, как всегда очень осторожно, только имя замешанного в деле Шнеерова. К нему варшавское охранное отделение приставило двух филеров, которые ничего не могли выявить."Ничего подозрительного не находили. Ходит по сионистам и больше ничего."16 Но ДП велело продолжать слежку. В конце концов был устроен обыск, и полицейские случайно, благодаря поцарапанной стенке одного из ледников, натолкнулись на двойное дно, из которого книги были вынуты, а торф, который должен быть там, еще не был помещен. Чернов считает эту историю показательной:"Это дело показывает, как оберегали Азефа. Очевидно, можно было просто сообщить, что Шнееров занимается транспортом, но предпочли сказать только, что за ним следили. Если бы из Петербурга прямо дали такие сведения, что такой-то занимается транспортом, что ясно было бы, что его выдал кто-нибудь из лиц, непосредственно знающих об организации этого транспорта, но число таких лиц было ничтожным. Их было всего 7-8 человек, так что подозрения могли пасть на Азефа. Вот почему они так замаскировали все дело."17

Занимался Азеф также организацией динамитных мастерских, далеко не все об этой стороне своей деятельности он докладывал Ратаеву. В России Азеф обосновался в Петербурге. Он организовал Петербургский комитет партии социалистов-революционеров. А. Пешехонов свидетельствовал, что все, что было в Петербурге у социалистов-революционеров, было создано Азефом: "...кружки учащейся молодежи, рабочих, организованных главным образом Азефом...Роль Петербургского комитета играл, по-видимому, единолично Азеф."18 Он организовывал перевозку нелегальной литературы из Финляндии в Россию.19 Вообще ему очень хорошо удавались практические дела, будь то транспорт литературы, организация динамитной мастерской или в будущем подготовка террористических актов. В партии Азефа прежде всего ценили как хорошего практика. Чернов впоследствии писал:"Евно Азеф одно время представлялся одной из самых крупных практических сил ЦК. Как таковым им всегда очень дорожили и неудивительно: среди русских революционеров встречалось немало самоотверженных натур, талантливых пропагандистов и агитаторов, но крайне редки были практические организационные таланты. Поставьте вести крупное техническое предприятие со всей необходимой конспиративной выдержкой и финансовой осмотрительностью - вот что всего труднее дается русской широкой натуре. Со своим ясным четким математическим умом Азеф казался незаменимым. Брался ли он организовать транспорт или склад литературы с планомерной развозкой на места, изучить динамитное дело, поставить лабораторию, произвести ряд сложных опытов, везде дело у него кипело. Золотые руки - говорили про него. Он, несомненно, обладал крупными практическими способностями."20

Одним из таких дел, которые Азеф вел в Петербурге, была пропаганда в рабочих кружках. В своей дальнейшей характеристике Азефа Чернов отмечал, что "известной долей своей репутации он был обязан тому, что полиция давала Азефу время поставить дело."21 С рабочими кружками она не просто дала ему "время поставить дело", а сама его и поставила, организовав кружки из своих агентов. В эти кружки Азеф отправлял пропагандистов с литературой, которую они потом сдавали начальству, а Азеф мог докладывать в ЦК о пропагандистской деятельности в Питере. Желание укрепить положение Азефа в партии заходило у его полицейских руководителей так далеко, что, похоже, они были не прочь организовать настоящее восстание, чтобы потом дать возможность Азефу выдать его за свою заслугу. Эта полицейская затея с крухками чуть не кончилась для Азефа плохо. В один из кружков был направлен новый пропагандист, юный студент Н.Крестьянинов, представлявший революционеров в виде "изящных молодых людей с бледными благородными лицами."22 Свой первый шок он испытал, когда первым революционером оказался такой "изящный юноша", как Азеф. Наивный юнец неожиданно тронул сердце одного из шпиков в его кружке, или тот был обозлен на свое начальство за отказ прибавить жалование, но он рассказал пропагандисту о действительном характере кружка:"Он, Павлов, служил в охранном отделении и получал пятнадцать рублей в месяц, обязанности его были несложные: принимать раз в неделю в кружке партийных интеллигентов, "высасывать" из них все, что можно, и полученный материал и литературу передавать в отделение."23

Наивный юноша был в диком состоянии:"Смертная тоска охватила мою душу."24 Видимо, такая ситуация подействовала бы на кого угодно. Первое же революционное поручение, и ты оказываешься окруженный провокаторами. Но встреча с Павловым на следующий день принесла ему более страшные открытия. Павлов рассказал ему: "Сегодня я успел побывать в охранном, говорили о вас. Орлик показал вашу карточку и спрашивал, узнаю ли я вас. Подпись на фотографии он закрыл рукой, но я подсмотрел. В отделении ваших фамилий нам не говорят, а называют вас кличками... "Все известно", - мелькнуло у меня в голове. Но при следующей мысли я почувствовал, что стул подо мной покатился. Передать мою фамилию и адрес мог только тот, кто меня послал."25 Вслед за тем Павлов рассказал бедному студенту о складе электрических принадлежностей "Энергия", которым руководит агент охранного отделения. В скором времени Крестьянинов узнал, что склад был организован Азефом. Окончательно ему все стало ясно после встречи на следующий день с его революционным руководителем Иваном Николаевичем (кличка Азефа). Благодаря своей детской наивности и чистоте он лучше понял Азефа. Разговор происходил в самом конце 1902 года. На повестке дня в БО стояло покушение на Плеве. Азеф предложил Крестьянинову принять в нем участие в своеобразной роли:"Видите ли, вы парень красивый. Дело в том, что у Плеве есть любовница, графиня Кочубей...У графини есть горничная. Было бы хорошо, если бы вы вступили с ней в связь и при случае открыли бы двери или, по крайней мере, указали день и час его приезда к графине. Живет она на Тверской, 23. Можете взять на себя такую роль? Нечего говорить, сами понимаете, что ответственность за это серьезная: каторга, а, может быть, больше." Я ожидал всего, но только не этого...Какая гнусность! Никогда не слыхивал, чтобы революционеры прибегали к таким подлым способам. Подлец, провокатор, хотелось крикнуть ему на это, ударить по лицу."26

Б.Николаевский был знаком с воспоминаниями Крестьянинова, он приводит в своей книге отрывки из них, но о таком колоритном эпизоде не упоминает ни слова. Почему? Наверно потому, что этот эпизод представляет в отрицательном свете не только Азефа, но все БО, в том числе Гершуни. Азеф был его помощником, и они вместе обсуждали различные варианты террора. Это был обычный способ убийства, о котором неоднократно говорили среди боевиков. В дальнейших покушениях на Плеве одной из важных линий работы Азефа было выяснение имен любовниц Плеве и получение к ним доступа. Азеф и говорил об этом, как о чем-то обыденном, не предполагая такой реакции. Просто Крестьянинов, благодаря Павлову догадался об истинной роли Азефа. Он вообще отличался большой наивностью, поэтому так отреагировал на это предложение.Но Б.Николаевскому очень не хотелось бросать тень на русских революционеров, хотя бы и эсеров, и, внимательный наблюдатель, он предпочел не увидеть этот колоритный эпизод.

Крестьянинов хочет разоблачить Азефа. Но никаких убедительных доказательств у него нет, все, к кому он обращается, отмахиваются от него, как от назойливой мухи. Он сталкивается с тем же, о чем писал Пешехонов (см. ниже): все попытки выйти на кого-нибудь из эсеров приводили к тому, что он "всякий раз натыкался на того же Ивана Николаевича."27 Это продолжалось несколько месяцев. Азеф продолжал ходить к нему, он продолжал видеть все более и более наглевшего провокатора Павлова. Это приводило впечатлительного молодого человека в страшное состояние:"Сознание страшной ответственности за умалчивание не давало мне покоя ни днем, ни ночью. Я заметно для себя побледнел, похудел, сделался страшно нервным, постоянно находился в подавленном состоянии. Вот, вот услышу об арестах...звонки к дворнику но ночам смешивал со звонками от нашей квартиры, и не раз мерещились подозрительные шаги по лестнице и чуть ли не звон шпор."28

Помогла ему та дама, которую он называет Ольга Ивановна (Надежда Ивановна Рубакина, бывшая жена известного библиофила). Она устроила ему встречу с А.Пешехоновым. Крестьянинов произвел на него очень странное впечатление:"Я встретил молодого человека, донельзя взволнованного, показавшегося мне даже не совсем нормальным... Излагал он свою историю крайне путано и сообщил, как теперь выяснилось,далеко не все, на чем основывал свои подозрения."29 Азеф А.Пешехонову активно не нравился:"Азеф вызывал во мне чувство внутреннего отталкивания, близкого в физическому отвращению...и какого-то инстинктивного недоверия."30 Но рассказ Крестьянинова с обвинениями против Азефа показался ему "не очень убедительным".31

А.Пешехонов не был активным членом партии, и у него не было никакого опыта по выявлению провокаторов. Все попытки выйти на кого-то из крупных представителей партии в Петербурге приводили к Азефу, пока ему не удалось встретиться с известной эсеркой Серафимой Клитчоглу. Встреча произошла зимой 1903 года (к концу года С.Клитчоглу и ее группа были провалены Азефом). Из беседы ничего не получилось, как только С.Клитчоглу узнала, что речь идет об Азефе, она даже не захотела дальше слушать, заявив, что "...Азеф стоит выше всяких подозрений, что это один из столпов партии, и сообщить за границу о возникших подозрениях отказалась".32

В конце концов была организована следственная комиссия, в которую, кроме А.Пешехонова, вошел эсеровский публицист А. Гуковский. Несмотря на предубеждение против Азефа, он произвел на судей хорошее впечатление:"Вообще он не сделал никакой попытки уклониться от ответственности".33 Держался Азеф очень хорошо:"Наружно он ничем не выдал своего волнения, но на его лбу не раз выступали крупные капли пота".34 Члены комиссии решили проверить данные Азефом ответы, но это были очень робкие попытки проверки. Судьи явно верили Азефу больше, чем студенту, казавшемуся им полусумасшедшим, и на втором и последнем заседании комиссии объявили Азефу, что считают, возведенные на него обвинения необоснованными. Интересно, что А.Пешехонов был разочарован подобным результатом:"Моему внутреннему чувству..., больше отвечало бы, если бы нам удалось разоблачить Азефа... Не моя ли вина, что предатель, затмивший даже Иуду, имел возможность еще в течение семи лет продолжать свою деятельность".35 Интересно, что, несмотря на такое внутреннее ощущение А.Пешехонова, его отношения с Азефом после истории с Крестьяниновым только улучшились. Осенью 1905 года А.Аргунов был в России, расследуя обвинения, выдвинутые против видного эсера Н.Татарова в анонимном письме; в этом же письме в провокаторстве обвинялся также и Азеф, но деятельность этого "столпа" партии никто не хотел расследовать. Петербургские литераторы, связанные с эсерами, в том числе и Пешехонов, реагировали следующим образом:"...при упоминании имени Азефа чувствовалось молчаливое признание его больших заслуг, его центрального положения".36 Но это будет в будущем, а пока, когда до Аргунова в тюрьму дошел слух: "Нашего толстяка (Азефа) в чем-то подозревают, говорят о предательстве с его стороны. С негодованием отнеслись мы к такому известию. Мы просили передать наше негодование за границу".37 Но какой-то элемент сомнения, недоверия все же оставался. Некоторые вспоминали историю крупнейшего провокатора эпохи "Народной воли" С.Дегаева. М.Натансон рассказывал, что в ноябре 1903 г. он, приехав в Петербург из Тифлиса, встретился с Н.Михайловским, который, сказав ему, что Толстый (Азеф) руководит БО, заявил: "...его оправдали, но я его не знаю. Будете за границей, узнайте о нем. Прежде делали террористические дела Перовская, Желябов, а теперь появились какие-то незнакомые люди". В словах Михайловского звучала нота сомнения".38

И всё же, Азеф был полностью оправдан; как затем показывал Натансон в эсеровской следственной комиссии:"...от судей слышал очень похвальные отзывы об Азефе"39 Обвинения Крестьянинова даже помогли Азефу в будущем:"...оправдание Азефа по этому делу служило, повидимому, для некоторых товарищей основанием считать и последующие известия об Азефе вздорными"40. Когда зимой 1904 года известный библиофил Н.Рубакин заподозрил Азефа и написал об этом М.Гоцу, тот, не сомневаясь в невиновности Азефа, рассказал об этом Г.Плеханову, который равнодушно ответил:"Обо мне, о Лаврове говорили то же самое". Как видим, стукачемания - явление в России совсем не новое. И в то время, как и в совсем недавние времена, оно очень хорошо помогало настоящим провокаторам.

Слухи о провокаторстве Азефа бесили М.Гоца, безгранично ему доверявшего. Получив известие об обвинении Азефа Крестьяниновым, Гоц сказал:" Вот уже беда, наградил же действительно Бог человека такой физиономией, что при первом взгляде у каждого является мысль, что вот этот прямо из полиции".41 Дальнейшие высказывания Гоца в пересказе В.Чернова могут вызвать только улыбку, тем более что в них идет речь об улыбке Азефа:"Он говорил, что к Азефу нужно присмотреться, присмотреться к его глазам и, в особенности, к его детской улыбке, что тогда его лицо совершенно преображается, так что не один Савинков писал о "прекрасных глазах Азефа".42 На вопрос М.Натансона об Азефе М.Гоц заявил: "Можете ему верить, как мне самому",- сказал даже со слезами на глазах".43 Перефразируя В.Чернова, можно отметить, что не только один Г.Гершуни со слезами на глазах говорил об Азефе.

Из всего, что он делал, Азеф умел извлекать пользу для себя, так и из этой очень опасной для него ситуации он извлёк пользу. Окажись на месте Пешехонова более расторопный следователь, результат мог быть совсем иным. Азеф срочно покидает Петербург в апреле 1903 года, рассказав товарищам за границей о целой провокаторской организации среди рабочих, и о том,что он ждет провала. Так как Азеф был выведен из-под удара, и опасность ему не грозила, полиция могла спокойно приступить к арестам. Оставленный вместо Азефа, Ч..Петрашкевич был арестован в середине мая 1903 года, на даче под Петербургом был обнаружен целый склад литературы, произведен был и ряд других арестов. Но полиция ликвидировала далеко не все, о чем она знала. Нужно было дать возможность выступить Азефу в роли мага-чародея. Он поспешил в Петербург, собрал уцелевших членов организации, организовал новый склад литературы (он сам упаковывал книги для перевозки на новое место), и его престиж в партии возрос еще больше. Там, где он, - всегда успех, стоит ему уехать, сразу провал, а как только он возвращается, положение улучшается как по волшебству. Ну как не верить в такого человека?

По партийным делам Азеф с июля 1902 по июль 1904 объездил всю Россию: Воронеж, Саратов, Самара, Киев, Одесса, Баку, Харьков, Вятка, Ростов-на-Дону. В скором времени после его отъезда из этих городов в них происходили аресты. Не забыл Азеф и своего обвинителя Н.Крестьянинова. Провокатор Павлов, посидев в тюрьме, был полностью сломлен и делал то, что ему приказывало полицейское начальство. Осенью 1903 года он нашел Крестьянинова, стал вновь ходить к нему на квартиру и уговорил его принять в подарок кинжал:"Я был настолько глуп, что вместе с ним ходил на Сенную купить этот действительно красивый кинжал".44 Был устроен обыск, и находка кинжала дала возможность обвинить Крестьянинова "в подготовлении злоумышления на жизнь одного высокопоставленного лица".45 Но полиция не стремилась создать новое дело, никто больше арестован не был, да и сам Крестьянинов в скором времени был освобожден.

В начале 1903 года в последний раз перед арестом за границей побывал Гершуни. М.Гоц, представитель БО за границей, вспоминал слова Гершуни: "... первой мерой на случай его провала, он избрал передачу организации в заведование им обоим известному и явно проявившему немалые практические способности Е.Азефу". В беседе Гершуни также заявил ему, что Азефу передадут руководство организации на время, пока не явится сам Гоц.46

В феврале 1903 года полиция смогла убедиться в том, что Азеф далеко не такой образцовый агент, как ей казалось. Накануне парада в присутствии царя были арестованы офицеры Григорьев и Назаров, на которых Азеф указывал как на возможных убийц Плеве. Буквально через два дня после ареста Григорьев и его невеста Юрковская стали давать откровенные показания, вызвавшие шок у полицейского руководства. Впервые им стала ясна истинная роль Гершуни. В ДП были очень недовольны Азефом, который им ничего не сообщил о ней. С.Зубатов был возмущен молчанием Азефа о разных вещах. Но на претензии полиции Азеф высказывал контрпретензии - почему полицейские руководители так мало заботятся о его безопасности и производят аресты близких к нему людей:"Неудовольство на Департамент за арест без его предупреждения фельдшерицы...Ремянниковой... С этой особой Азеф находился в тесных деловых сношениях, и по его словам, она ни в какие планы террористов не была посвящена, а считалась лишь верным человеком, и квартира ее служила местом свидания для приезжавших нелегально революционеров. Арест ее, по мнению Азефа, представлялся излишним и опасным: излишним потому, что сама собой она ничего не представляла, опасным же вследствие взятой у нее по обыску нелегальной литературы, только что накануне принесенной ей Азефом. При этом Азеф горько сетовал на существующий порядок использования агентурных данных, когда все распоряжения делаются помимо агентуры и без ее ведома."47

Было устроено свидание Лопухина с Азефом - первое в их жизни (а всего эти люди, чье знакомство друг с другом закончится трагически для обоих, увидятся три раза). Но встреча ничего не дала, на претензии Лопухина и Зубатова Азеф отвечал встречными претензиями. Подводя итоги свидания, Лопухин писал:"Он был нам полезен, но меньше, чем могли ожидать вследствие своей конспирации, к тому же наделал много глупостей,- связался с мелочью, связи эти скрывал от нас, теперь эту мелочь берут, а та, того гляди, его провалит."48

Было решено отправить Азефа за границу. Но Азеф, обещав уехать, исчез из-под контроля полиции. В середине марта в Москве на квартире своего друга встретился с Гершуни. Три дня они провели вместе, не выходя из квартиры. Гершуни передал ему все сведения, явки, ввел в курс всех дел, которыми занималась БО Было решено, что в теракте, который был на очереди - покушение на Богдановича - Азеф примет непосредственное участие. Он должен был обеспечить прибытие террористов, живущих в Западном крае. Азеф справился с заданием, но помощь приезжих оказалась не нужна, как мы знаем, Гершуни нашел исполнителей на месте.

Примечания.

1. В.Чернов. Из истории партии соц.-рев. Показания В.Чернова по делу Азефа в следственной комиссии партии соц.-рев. Новый журнал. 100. Нью-Йорк. 1970. С. 293.

2. Письма Азефа. Вопросы истории. 5. 1993. С. 112.

3. Там же. С. 113.

4. Там же.

5. Л.Ратаев. Указ. соч. С. 153.

6. М.Алданов. Указ. соч. С. 223.

7. Цит.по: Б.Николаевский. Указ.соч. стр.61.

8. Письма Азефа. Вопросы истории. 1993. 5. С. 114.

9. Эта сумма на самом деле была внесена Азефом в кассу БО См.: Письма Азефа. Вопросы истории. 1993. 5. С. 124.

10. Б.Николаевский. История одного предателя. С. 65.

11. Письма Азефа. Вопросы истории. 1993. 5. С. 115.

12. Л. Ратаев. Указ. соч. С. 150.

13. Письма Азефа. Вопросы истории. 5. С. 115.

14. М.Шнееров. Воспоминания об Азефе. Новый журнал. 46. Нью-Йорк. 1956. С.120.

15.Там же.стр.127.

16. В.Чернов. Из истории партии социалистов-революционеров. С. 298.

17. Там же.

18. А.Пешехонов. Мои отношения с Азефом. Ж. На чужой стороне. Прага. 1924. 5. С. 55.

19. И.Скалычев. Азеф в роли контрабандиста. Ж. Каторга и ссылка. 1925. 17. С. 132-134.

20. В.Чернов. Перед бурей. С. 176-177.

21. Там же. С. 177.

22. Г.А.Р.Ф. ф. 5802. Оп. 2. Д. 902. Л. 6.

23. Там же. Л. 31.

24. Там же. Л. 34.

25. Там же. Л. 37-38.

26. Там же. Л. 45-46.

27. Там же. Л. 58.

28. Там же. Л. 57.

29. А. Пешехонов. Указ. соч. С. 53.

30. Там же. с. 52.

31. Там же. с. 55.

32. Там же. с.52

33. Там же. с.55.

34. Там же. с.56.

35. Там же. с.57.

36. А.Аргунов.Указ.соч.с.43.

37. Там же.с.42.

38.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.4.

39.Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. с.85.

40.Там же.

41.В.Чернов. "Из истории партии социалистов -революционеров// Но

вый журнал//1970г. с.189.

42. Там же.

43.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.5.

44.ГАРФ.Ф.582. Оп.2.Д.902.Л.82.

45.Там же.Л.83.

46.В.Чернов."Перед бурей".с.176.

47.Л.Ратаев.Указ.соч. с.152.

48.Цит.по Л.Ратаев.Указ.соч.с.151.

Глава 5 ДЕЛО ПЛЕВЕ

Убийство министра внутр.дел В.Плеве БО, подготовленное под руководством Азефа считалось его крупнейшей заслугой в революционных кругах. В заключении эсеровской следственной комиссии так определялось положение Азефа в партии после убийства Плеве:"...едва ли когда-нибудь революционер был вознесен на такую высоту, на какой оказался в партии социалистовреволюционеров Азеф".1 Плеве был выскочкой без роду, без племени; когда умер его отец, он, несмотря на то, что в это время государственным статс-секретарем, не мог получить разрешение на похороны, так как у отца не было документов, из которых явствовало бы, к какой из христианских церквей он принадлежит В конце концов удалось уговорить Э.Эрштрема, управляющего канцелярией финляндского Статс Секретариата выдать соответствующий документ, и отец Плеве был похоронен на лютеранском кладбище в Петербурге. Э.Эрштрему Плеве всегда потом покровительствовал.2 В молодости он производил впечатление буквально голодающего человека. Став в апреле 1902 года после убийства Сипягина министром внутр.дел, В.Плеве подчинил себе Николая Второго, сокрушил единственного министра, который мог как-то противодействовать его политике, С.Витте, стал самодержавно править Россией. Он был настоящим "символом реакции": при всей заезженности этого определения с Плеве это было именно так.

Как мы указывали выше, решение убить Плеве было принято еще при Гершуни. Но осуществить этот план должна была БО с новым руководителем. Азеф не спеша стал знакомиться с боевиками, которые были приняты в БО еще Гершуни: М.Блиновым, А.Покотиловым, М.Швейцером, Е.Сазоновым. Других Азеф принял сам, предварительно познакомившись и проверив их. Нужно сказать, что беседы Азефа с кандидатами в БО происходили совершенно иначе, чем у Гершуни. Он никого не агитировал, не пытался зажечь революционным пафосом, наоборот, он предпочитал внимательно выслушивать собеседника не один раз и составить свое впечатление о нем. Он всячески подчеркивал трудности работы в террористической организации. Бывали случаи, когда Азеф ошибался, и не сразу по достоинству оценивал будущих террористов. Так было с И.Каляевым, восторженная артистическая натура которого была столь чужда Азефу, что он при первой встрече не разглядел в Каляеве выдающегося террориста, сказав только:"Он странный какой-то".3 Но, как правило, Азеф при последующих свиданиях быстро разбирался, что к чему, и принимал таких людей в БО, так было и с Каляевым. Из многих десятков боевиков, работавших под его руководством и принятых им лично, не было ни одного не только провокатора, кроме, конечно, его самого, но даже сломленного на следствии или просто подавшего просьбу о помиловании после вынесения смертного приговора. Когда будущий руководитель Временного правительства А.Керенский решил вступить в БО, то Азефу хватило одного взгляда на него во время его беседы на улице с Б.Моисеенко, чтобы отклонить его кандидатуру.4 Азеф умел прекрасно разбираться в людях.

Был разработан детальный план покушения. Никаких импровизаций и случайностей, как при Гершуни, быть не должно. Сначала террористы должны было вести предварительное наблюдение в роли извозчиков, продавцов папирос или газет. Было известно, что Плеве еженедельно ездит с докладами к царю, в Зимний дворец, Царское Село или Петергоф, в зависимости от места пребывания царя:"Наблюдение ... имело целью выяснить в точности день и час, маршрут и внешний вид выездов Плеве."5 Только после этого отряд метальщиков бомб должен был выступить против министра. Плеве обкладывали, как медведя в берлоге. "План этот принадлежал целиком Азефу и был чрезвычайно прост. Но именно своей простотой он давал нам преимущество перед полицией. Уличное наблюдение никогда не применялось революционерами не только в период Гершуни, но и во времена "Народной воли", если не считать приготовления к 1 марту 1881 года. Полиция едва ли могла предположить, что члены боевой организации ездят по Петербургу извозчиками или торгуют вразнос. Между тем систематическое наблюдение неизбежно приводило к убийству Плеве на улице. Кончая со мной разговор, Азеф сказал с убеждением:"Если не будет провокации, Плеве будет убит."6

В начале ноября 1903 года Б.Савинков, который должен был руководить группой наблюдения, приехал в Петербург, где с начала осени за Плеве вели наблюдения бывшие студенты - поляки братья Иосиф и Игнатий Мацеевские. Один из них устроился розничным торговцем сигарет, другой извозчиком. На месте Савинков увидел, что вести наблюдение оказалось не так просто, как они предполагали вначале:"...положение табачника затрудняется преследованием полиции...и конкуренцией других торговцев. Места на улице все откуплены, и приходилось спорить с теми, кто издавна занимает их. Кроме того, торговец вразнос не имеет права останавливаться на мостовой: по полицейским правилам он обязан все время находиться в движении".7 И у извозчика положение было немногим лучше:"...у извозчика есть...существенная помеха: у него была больная лошадь, и из трех дней два он не мог выезжать. Кроме того, ему постоянно приходилось возить седоков, его наблюдение поэтому не давало почти никаких результатов. Они не могли описать маршрута Плеве, они только один раз видели его карету".8 Савинков договорился с Азефом, что последний в скором времени приедет в Петербург. Но наступил декабрь, а Азефа все не было. Не приходили от него и письма. Савинков начал нервничать, положение усугублялось тем, что и денег у него было немного. А работать в подполье, да еще вести довольно скромный образ жизни, Савинков просто органически не мог. Поэтому, когда ему показалось, что им заинтересовалась полиция, он все бросил и уехал в Швейцарию. Он явился к Чернову и Гоцу, но у них его ждал более чем холодный прием. Они потребовали его немедленного возвращения в Россию, а отсутствие Азефа или каких-либо сведений объяснили следующим образом: "Валентин Кузьмич (партийный псевдоним Азефа) не мог выехать раньше, потому что его задержали работой по динамитной технике. Письма до вас не дошли отчасти по вашей вине: вы дали неточный адрес".9 Взяв с собой Каляева, Савинков выехал в Москву, где он должен был встретиться в Азефом. После нелегкого выяснения отношений, Савинков в начале февраля 1904 года приехал в Петербург. В составе петербургской группы произошли изменения. Игнатий Мацеевский отказался от террора и уехал из города. Наблюдение вело два извозчика: Иосиф Мацеевский и Егор Сазонов. К началу марта им удалось несколько раз увидеть Плеве и точно установить, что он ездит раз в неделю с докладом к царю в Зимний дворец. Савинков, которому вообще были очень свойственны перемены настроения, от полного отчаяния и разочарования до бесшабашной лихости, предложил устроить покушение на основании полученных данных. "Мне казалось, что наблюдение с такими небольшими силами не может дать в будущем результатов сколько-нибудь значительных. Поэтому, когда Азеф приехал в Петербург, я настойчиво стал предлагать ему немедленно приступить к покушению. Азеф возражал мне, что сведений собрано слишком мало, что маршрут Плеве в точности не известен, и что поэтому легко ошибиться. Я настаивал, указывая на возможность покушения на Фонтанке, у самого дома Плеве, чем устранялись и риск ошибки, и необходимость выяснения маршрута. Но Азеф не соглашался со мной, ему казалось такое выступление опасным. У дома Плеве была наиболее многочисленная охрана."10 Было решено устроить совещание всех бывших в Петербурге террористов. Мнения на нем разделились. Мацеевский был сторонником немедленного выступления. "Сазонов высказывался гораздо осторожнее. Он говорил, что не знает Плеве в лицо, что может ошибиться каретой. Он дал свое согласие только тогда, когда Мацеевский предложил быть сигнальщиком и указать ему карету Плеве".11 Азеф по-прежнему был против. Он продолжал доказывать, что покушение еще не подготовлено, но, когда к сторонниками немедленного выступления присоединился Сазонов, он нехотя согласился:"Хорошо, если вы этого так хотите, то попробуем счастья."12 Для участия в покушении в Петербург прибыли Д.Борищанский, И.Каляев и А.Покотилов. Заряжать бомбы должен был М.Щвейцер. Азефа в назначенный день покушения в Петербурге не было, он сказал товарищам, что едет по партийным делам в провинцию.

План покушения был довольно сложным. Террористы знали день и примерное время возвращения Плеве с доклада у царя, но они не знали точно, по какой улице он поедет. Трое метальщиков: А.Покотилов, Д.Борищанский и Е.Сазонов должны были напасть на министра рядом со зданием ДП, в котором жил Плеве. Так как Сазонов не знал точно, как выглядит карета министра, то Мацеевский должен был опознать карету и подать ему знак. Каляев должен был подать знак Покотилову и Сазонову, если карета вернется не тем путем, как они предполагали. Савинков впоследствии признал:"Диспозиция была неудачной."13

Но оставим на время террористов и вернемся к их руководителю. Агент полиции возглавляет группу террористов. Вроде бы Плеве мог спать спокойно. Он был в этом абсолютно уверен и в интервью французской газете "Matin" с гордостью заявил, что его охрана безупречна. Помимо охраны Плеве был на сто процентов уверен в своем тайном агенте в руководстве эсеровской партии.

Полицейским начальником Азефа в это время был Л. Ратаев, заменивший в 1902 году П.Рачковского на посту заведующего заграничной агентурой Д.П. с местонахождением в Париже. Пожалуй, никого из своих предыдущих или последующих начальников Азеф так ловко не обводил вокруг пальца и не использовал в своих целях, как Ратаева. В июне 1903 года Азеф явился в Париж к своему новому начальнику, а затем не подавал признаков жизни в течение нескольких месяцев. Но оправдываться пришлось не Азефу, а Ратаеву. Азеф был очень недоволен арестами без согласования с ним (см.выше). Ратаев писал: "Я...стал замечать в характере Азефа некоторую перемену и какую-то несвойственную ему вялость. Прежде он сам шел вперед, а порою нужно было даже его сдерживать, теперь же, наоборот, приходилось его подталкивать, и можно сказать, что с момента его приезда за границу по декабрь 1903 года он не дал ничего существенного, оговариваясь тем, что он не успел еще оглядеться и занят упрочением связей."14 А в это время, как мы знаем, Азеф не спеша формировал БО и переправлял своих людей в Россию. Ратаеву он об этом не сообщил ни звука. "Поздней осенью Азеф несколько оживился".15 Он стал сообщать Ратаеву довольно много сведений о событиях в эсеровской партии, о съездах и конференциях, данные о бежавших революционерах и о разоблаченном сотруднике Ратаева Рабиновиче, раскрытом при попытке подкупить швейцарских почтальонов для знакомства с почтой некоторых революционеров.16 Он сообщает и о планах террористов, например, Х.Левита, который поехал в Россию для осуществления террорестических актов. Он сообщает его маршрут, изменения в маршруте, его приметы. При этом он представляет Левита куда более опасным террористом, чем он был на самом деле, и пишет даже, что он собирается подготовить "...террористический акт, направленный против Государя, так как убийствам министров он не придает серьезного значения"17: это совершенно не соответствовало истине, так как эсеры тогда были против цареубийства, но Левит был подходящим объектом, потому что не принадлежал к БО. О планах последней Азеф не сообщает ничего. В беседах с Л.Ратаевым Азеф успешно выведывал, что тому известно о деятельности БО, и когда Ратаев сообщил ему, что "...бежавший из ссылки Е.Сазонов...в разговорах со многими людьми высказал твердое намерение убить Плеве"18, то Азеф ему как ни в чем не бывало ответил, "...что с Егором Сазоновым он не знаком, но что в Петербурге ему удалось встречаться с его братом Изотом".19

Во время разговоров с Ратаевым Азефу удалось убедить его разрешить ему съездить в Петербург "по личным делам".20 (своеобразное обозначение убийства министра внутренних дел). Обещав ему при этом "выяснить людей, прикосновенных к замыслам против министра"21, Азеф уговорил Ратаева поехать вместе с ним в Петербург "для удобства сношений".22 Азеф прекрасно понимал, что Ратаев был полностью в его руках, и его можно хорошо использовать как прикрытие для своих настоящих планов.

Азеф сообщал Ратаеву много и о деятельности других партий. В его донесениях мелькают фамилии В.Ленина, Г.Плеханова, Л.Троцкого, П.Аксельрода. Он сообщал о последних перипетиях борьбы большевиков с меньшевиками, рассказывал много интересного о деятельности финских революционеров. Л.Ратаев полностью доволен своим сотрудником. В одном из писем к нему он писал:"Больше всего на свете я боюсь вас скомпрометировать и лишиться ваших услуг".23 Азеф ему писал в более раздраженном тоне и требовал полного доверия своим сообщениям. Задетый одним недоверчивым замечанием Ратаева, Азеф оскорбился. "Мне кажется, что у Вас нет ни одного факта, который мог бы заставить Вас думать, что я способен Вам солгать. Кажется, ни разу не лгал, это не лежит в моей натуре...Ваше недоверие для меня оскорбительно и страшно обидно."24

С разрешения Ратаева Азеф приехал в Петербург, прихватив динамит для своей группы. Ехал Азеф в Петербург с несколько противоречивой миссией. Он должен был организовать одно покушение против Плеве и расстроить второе. Так как Плеве вызывал к себе всеобщую ненависть, то он притягивал террористов как магнит. Эсерка С.Клитчоглу создала свою группу террористов, которая независимо от БО занялась подготовкой убийства В.Плеве. Убийство министров в России превратилось в своеобразный спорт, соревнование нескольких групп террористов. Как мы увидим, свое покушение Азеф готовил более чем серьезно. Слава и успех должны были принадлежать ему. Азеф вообще не терпел конкуренции ни в терроре, выдавая другие террористические группы полиции, ни в провокаторской деятельности, выдавая других провокаторов террористам и требуя их казни. У Д.П. были сведения о деятельности С.Клитчоглу и ее группы, но полицейские чиновники решили, что Азеф сможет выведать что-то, чего они не знают, и настояли, чтобы он отправился на встречу с ней. Азеф, который всегда заботился о своей безопасности, заявил, что в таком случае он просит арест Клитчоглу отложить до более благоприятного момента. В Д.П. с ним согласились, Азеф пошел на встречу, многое узнал, подробно обо всем доложил по начальству, и через два дня после встречи Клитчоглу и члены ее группы были арестованы. Всего по этому делу в Петербурге, Москве, Киеве и Ростове было арестовано 60 человек. При обыске были найдены, как сказано в полицейском сообщении," два плана пути следования министра внутренних дел от дома до Зимнего дворца."25 В отличие от БО Азефа, группа С.Клитчоглу смогла получить некоторые сведения путем внутреннего наблюдения. Старый народоволец М.Чернавский, входивший в нее, вспоминал:"Ее внимание сосредоточено на внеслужебных поездках министра. Ей удается установить связь с цветочным магазином, где Плеве брал цветы".26

В это время в Петербурге стали раздаваться голоса, указывавшие на Азефа как на провокатора. Источником, этих разговоров, оказался инженер Горенберг, сам в скором времени разоблаченный как провокатор. Неясно, каким путем он смог узнать правду о нашем герое.27 Эти слухи сыграли добрую службу Азефу в будущем. При всех последующих попытках его разоблачения руководители партии говорили, что это полицейская тактика расправиться с неуловимым Азефом таким путем:"Она теперь для прикрытия существующих агентов и для внесения дезорганизации в партию будет пускать эти слухи и впредь."28 А так как большинство попыток разоблачения Азефа было предпринято людьми или непосредственно служащими в полиции, как Л.Меньшиков, или полицейскими агентами, как Горенберг и Н.Татаров, то Азефу и его защитникам было очень легко их парализовать указанием на давнюю полицейскую интригу, на желание полиции любой ценой покончить с неуловимым и страшным для нее руководителем русского террора.

Азеф был страшно разгневан немедленным арестом группы Клитчоглу, так как это могло вызвать подозрения , но в то же время он получил возможность многое скрывать от полиции, оправдываясь при случае тем, что полиция очень неосторожно относится к его сообщениям."Эпизод с арестом Клитчоглу подействовал на Азефа самым удручающим образом. Он опять вспомнил про неудачный арест Ремянниковой и жаловался, что при таких условиях становится трудно и опасно работать."29

Азеф ведет с Ратаевым и с Д.П. очень сложную и тонкую игру. Он прекрасно понимает, что стоит приставить к нему опытных филеров, как о его подготовке покушения на Плеве станет известно, поэтому на всякий случай он перестраховывается и сообщает Ратаеву небылицы о том, что "...его посещают неизвестные ему террористы, которые приезжают из-за границы и приходят к нему с партийным паролем:"Дмитрий жив и здоров".30 Совершенно непонятно, почему полиция в этом случае не приставила к Азефу филеров, не из недоверия к нему, а просто затем, чтобы выяснить, кто же эти "неизвестные террористы". Непонятно также, почему Азеф не учёл такую возможность. Интересно, что некоторых из этих незнакомцев Азеф наделял чертами своих подчиненных по БО. Так, об одном из них он сообщил: "...хотя не поляк, говорящий с польским акцентом"31, явно указывая на Каляева.

Дело Плеве было первым крупным делом Азефа, в котором он полностью работал против полиции, и, хотя он собирался довести дело до конца, временами его охватывал ужас перед последствиями убийства Плеве для него лично. Видимо, один из таких припадков ужаса погнал Азефа к вице-директору Д.П. А.Лопухину. Это была их вторая встреча. Мы еще расскажем о Лопухине подробнее, а пока только отметим, что этот аристократ по происхождению и либерал по своим политическим взглядам очень не любил тайных агентов, хотя и понимал их необходимость. Ему приходилось с ними общаться, и некоторые из них вызывали в нем "особенно прочные антипатии...и наиболее прочной был Азеф, самый вид которого вызывал в нем отвращение".32 Беседу с Лопухиным Азеф построил крайне неудачно, что с ним случалось редко. Он начал ее с требования о прибавке жалования, и без того колоссального, а закончил предупреждением, что, по полученным им сведениям, "за Лопухиным следят революционеры по пути его из квартиры на Сергиевской через Пантелемоновскую до Фонтанки у самого Департамента".33 Видимо, Лопухина несколько покоробило это требование прибавить жалование за заботу о его, Лопухине, безопасности. Он не отказал прямо, но заявил, что ему необходимо посоветоваться с Ратаевым. К сообщению о планах террористов убить его он отнесся довольно скептически и был совершенно прав. Никто на него на собирался покушаться. Неясно, как поступил бы Азеф, если бы Лопухин оказался более щедрым и более восприимчивым к его сообщениям. Мы не думаем, что он бы рассказал всю правду, но, возможно, открыл бы еще кое-что. Но даже то, что он сказал, давало полиции очень много. Он указал точное место будущего террористического акта. Ратаев впоследствии утверждал, что покушение против Лопухина было "целиком выдумано Азефом с тем расчетом, что вследствие предупреждения у Пантлеймоновской и на Фонтанке было бы усилено наблюдение."34

Азеф перестраховался во всём. Если покушение удастся, революционеры будут его превозносить, считая, что оно удалось в первую очередь благодаря его заслугам, а перед полицией у него готово оправдание - он указывал точное место покушения, а против кого оно направлено, узнать не мог, боясь вызвать подозрения. Подобные объяснения были шиты белыми нитками, так как Азеф с согласия Плеве вошел в БО и обязан был знать все. Если террористов арестуют, то Плеве должен быть ему обязан, так как арест произошел благодаря его указаниям. Он, правда, рисковал, что кто-то из террористов мог дать откровенные показания и рассказать о его действительной роли, но именно для того, чтобы предупредить это, он так тщательно подбирал кадры своей БО, и, как мы знаем, ни разу ни в ком не ошибся. Кроме того, охранное отделение - это не КГБ и не гестапо, там не били и не пытали и голодом не морили, а, наоборот, кормили на славу.35 А перед своими товарищами по партии Азеф тоже не был бы виноват: он же неоднократно говорил, что покушение не готово, требовал продолжать наблюдение, но его, опытного человека не послушались, и вот к чему это привело.

Покушение 18 марта не осуществилось. Одному из террористов Д.Борищанскому показалось, что его окружают филеры. Мы не знаем, было ли это на самом деле, но он бежал. Была возможность уничтожить Плеве у Сазонова, когда он проезжал мимо, но Сазонов не заметил знака, который подал ему Мацеевский. Что больше всего бросается в глаза, когда знакомишься с подробностями этого несостоявшегося покушения, так это полная беспомощность полиции. "В ту же минуту в воротах сада я увидел Покотилова. Он был бледен и быстро направлялся ко мне. В карманах его шубы ясно обозначались бомбы...Я до сих пор ничем не могу объяснить благополучного исхода этого первого нашего покушения, как случайной удачей. Каляев настолько бросался в глаза, настолько напряженная его поза и упорная сосредоточенность всей фигуры выделялась из массы, что для меня непонятно, как агенты охраны, которыми был усеян мост и набережная Фонтанки, не обратили на него внимания. Впоследствии он сам говорил, что стоял в полной уверенности, что его арестуют, что не могут не арестовать человека, в течение часа стоящего против дома Плеве и наблюдающего за его подъездом."36 Столбняк напал и на Сазонова и на Мацеевского, которые продолжали полчаса после того, как проехал Плеве, находиться перед его подъездом и отказывали всем, желающим их нанять.

Беспомощность полиции, особенно если предположить, что были приняты дополнительные меры безопасности после беседы Азефа с Лопухиным, ничего, кроме изумления, вызвать не может. Ратаев, прочитав воспоминания Савинкова, писал по этому поводу:"Подробное описание обстановки покушения 18 марта наглядно показывает, насколько можно полагаться на всякую наружную охрану вообще. Мне кажется, что еще не было случая, чтобы охрана спасла кого-нибудь от смерти. На глазах этой охраны, так сказать, под самым ее носом, у самых ворот Д.П. министра обкладывали и травили, как дикого зверя, и хотя бы кому-нибудь из многочисленных охранников бросилось в глаза, что творится что-то неладное".37

После несостоявшегося покушения боевики уехали из Петербурга. Покотилов и Савинков поехали в Двинск, где их должен был ждать Азеф. Но Азефа на месте не было. Не было от него и условных телеграмм. Савинков с Покотиловым решили, что Азеф арестован. Савинков, как это у него уже бывало, растерялся:"Мне думалось, потеря в решительную минуту Азефа лишала организацию единственного опытного террориста,более того: лишала ее руководителя. Руководство переходило ко мне, а я не чувствовал себя подготовленным к нему."38 В Киеве было созвано совещание боевиков. На нем Савинков предложил убить киевского генерал-губернатора Н.Клейгельса, а уже затем взяться вновь за Плеве:"Приготовление к убийству Клейгельса должно было дать недостающий нам опыт и помочь ориентироваться в почти незнакомой технике боевого дела".39 Такова бала своеобразная тренировка - вначале попробовать на генерал-губернаторах, а затем переходить на министров. Искать особых причин для убийства генерал-губернаторов не приходилось, уж в чем-нибудь он был виноват. Клейгельсу ставили в вину, что, будучи петербургским градоначальником, он жестоко расправлялся со студенческими демонстрациями в 1901 году.

На совещании боевиков мнения разделились. Каляев и Швейцер согласились с Савинковым, что без Азефа им не справиться с Плеве. Покотилов стал возражать, говоря, что их основная цель - Плеве. Его поддержал Борищанский. В итоге было принято наихудшее решение. Забыв о предпосылке, что наличных сил даже для покушения на Плеве недостаточно, решили, что их хватит на два покушения: на Плеве и Клейгельса. А.Покотилов, Д.Борищанский, Е.Сазонов, И.Мацеевский должны были готовить покушение на Плеве. Б.Савинков, И.Каляев, М.Швейцер оставались в Киеве для охоты на Клейгельса. Естественно, из этих планов ничего не вышло. 24 марта Покотилов подготовил две бомбы, а 25 он и Борищанский пошли убивать Плеве, но так как точный маршрут министра им по-прежнему был неизвестен, то они не встретили его карету. Покотилов уехал из Петербурга в Двинск и на обратном пути неожиданно встретил Азефа, которого они к этому времени считали арестованным. Азеф был очень недоволен новыми планами своей организации, и пытался отговорить Покотилова от немедленной попытки атаковать Плеве. Но Покотилов настоял на своем, и 31 марта был разорван на части в Северной гостинице в Петербурге взрывом бомбы, которую он заряжал.

Алексей Дмитриевич Покотилов происходил из богатой дворянской семьи (см.выше). Бывший студент Киевского университета, друг С.Балмашова, вместе с ним изгнанный из университетата во время студенческих волнений 1899 года, он страстно рвался в террор. В начала 1901 года Покотилов приехал в Петербург с целью убить реакционного министра народного просвещения Н.Боголепова, автора "Временных правил" об отдаче студентов, принимавших участие в революционном движении, в солдаты, но его опередил выстрел Н.Карповича. Он должен был стрелять в Сипягина, но Гершуни предпочел Балмашова. Волнуясь, он рассказывал Б.Савинкову:"Я сказал, что я больше ждать не могу, что первое покушение мне. Приезжал в Полтаву Гершуни. Было решено: Оболенского я убью. Я и готовился к этому...Вдруг узнаю, что не я, а Качура...Качура - рабочий, ему отдали предпочтение. Он стрелял, а не я. Вот теперь Плеве. Я не уступлю никому. Первая бомба - мне. Я ждал слишком долго. Я имею на это право."40 Аристократ, выглядевший, как богатый русский барин, он мечтал осуществить террористический акт. Он не мог больше ждать и волновался до такой степени, что у него началась тяжелая нервная экзема. Страстное желание убить кого-то из руководителей России превратило его в полупомешанного. Савинков вспоминал, как перед покушением 18 марта на Плеве у него 16 состоялась встреча на кладбище Александро-Невской лавры у могилы Чайковского с Швейцером и Покотиловым. Неожиданно невдалеке показался полицейский пристав с нарядом городовых. "В ту же минуту Покотилов вынул револьвер и быстро большими шагами пошел навстречу полиции. Швейцер спокойно ждал у могилы, засунул руку в карман, где лежал его револьвер. Я с трудом догнал Покотилова. Он обернулся ко мне и шепнул: - Уходите с Павлом. Я задержу их на несколько минут. Городовые приближались по боковой аллее. Я схватил Покотилова за руку. - Что вы делаете? Спрячьте револьвер. Он хотел мне что-то ответить, но в это время полицейские повернули на другую дорожку и стали скрываться из вида. Очевидно, тревога была не для нас."41

Когда я писал, что его разорвало на части, я не преувеличивал. От него осталась только одна часть тела - маленькая рука, поэтому в газетах писал о гибели какого-то подростка. Именно по этому признаку в эсеровском центре за границей сразу поняли, что речь идет о Покотилове.

В то время, как Савинков и Покотилов ждали Азефа в Двинске, он неожиданно появился в другом конце Европы, в Париже. В начале апреля (по новому стилю) 1904 года он пришел к Ратаеву и предпринял последнюю попытку не то его предупредить, не то перестраховаться на будущее. Может быть, он хотел и другого. Он неожиданно спросил своего начальника:"Скажите, Леонид Александрович, вам никогда не приходило в голову, что могут бросить бомбу с Фонтанки в карету министра?"42 Ошарашенный, Ратаев не отвечал, пролепетав только: ... "меры охраны у дома министра настолько строги, что едва ли даже осуществима эта попытка".43 Это была последняя попытка предупредить полицию о покушении. Через два дня Азеф пришел к Ратаеву и потребовал отпустить его немедленно в Россию, так как его мать, живущая во Владикавказе, опасно заболела. От Ратаева он всегда добивался, чего хотел, добился и на этот раз. Он получил разрешение, пообещав, естественно, найти террористов, на которых он указывал еще в феврале. Он поехал в Россию с одной целью - убить Плеве. На причинах этого желания мы еще остановимся ниже. В тот момент он чувствовал, что его положение в партии под ударом. Бездействие БО стало предметом разговоров. Боевикам нужно было устроить головомойку и подтолкнуть их к борьбе.

1 (13) апреля он приехал в Киев. Накануне члены организации приняли решение прекратить дело Плеве. Мацеевский, Борищанский и Сазонов должны были уехать за границу, а Савинков, Каляев и Швейцер должны были попытаться убить Клейгельса, но Азеф поменял их планы: "- Что вы затеяли? К чему это покушение на Клейгельса? И почему вы не в Петербурге? Какое право имеете вы своей властью изменять решения ЦК?"44 Он не стал слушать робкие возражения: ... они думали, что Азеф арестован, что мало динамита, что нет людей с террористическим опытом. "- Если бы я и был арестован, вы не имели права ликвидировать дело Плеве... Люди учатся на деле. Ни у кого не бывает сразу нужного опыта. Но из этого не следует, что нужно делать то, что легко...Что вы мне говорите? Как нет сил для убийства Плеве? Смерть Покотилова? Но вы должны быть готовы ко всяким несчастьям. Вы должны быть готовы к гибели всей организации, до последнего человека. Что вас смущает? Если нет людей,- их нужно найти. Если нет динамита, его необходимо сделать. Но бросать дело нельзя никогда. Плеве, во всяком случае, будет убит. Если мы его не убьем, его не убьет никто".45

Ободренные боевики с новыми силами берутся за подготовку теракта. Савинков продолжает:"Настойчивость Азефа, его спокойствие и уверенность подняли дух организации...Не преувеличивая, можно сказать, что Азеф возродил организацию. Мы приступили к делу с верой и решимостью во что бы то ни стало убить Плеве".46 Интересно, что Савинков писал эти строки уже после разоблачения Азефа, но избавиться от восхищения не мог.

Были найдены новые люди: убийца Богдановича Дулебов стал еще одним извозчиком-террористом. Штаб-квартирой организации стала богатая барская квартира, хозяевами которой были разыгрывавший из себя крупного представителя английской торговой фирмы Б.Савинков и член киевского комитета партии социалистов-революционеров. Дора Бриллиант47, изображавшая бывшую певицу из "Буфа", а теперь содержанку богатого англичанина. Е.Сазонов играл роль лакея, а старая революционерка, П.Ивановская принимавшая участие еще в деятельности "Народной воли", была кухаркой. При квартире предполагалось иметь автомобиль, который Азеф хотел использовать при покушении на Плеве. Он вообще стремился идти в ногу со временем и искал новые технические средства для их использования в деле террора.

С помощью инженера, члена партии, Швейцеру удалось по подложным документам на представителя земства закупить нужный материал и приготовить из него динамит. Работа была сопряжена с риском для жизни, так как материал был приготовлен "...из русских нечистых химических материалов".48 Только выдающееся хладнокровие Швейцера спасло его от неминуемого взрыва, но он все равно получил несколько тяжелых ожогов, но все же приготовил динамит и только после этого уехал в Москву и лег там в больницу.

При подготовке покушения на Плеве Азеф проявил себя изобретательным террористом и внимательным конспиратором. Он творчески воспринял уроки лучшего учителя в деле наблюдения и слежки - Зубатова. Так, впервые наблюдение с помощью извозчиков и лоточников применил Зубатов. Правда, он применял этот способ для выслеживания революционеров, а Азеф использовал его для покушения на министров.

Азеф не сразу остановился на этом плане теракта. Он обдумывал и другие возможности получения информации о Плеве и организации его убийства. Мы уже писали выше о его предложении Крестьянинову соблазнить горничную графини Кочубей, любовницу Плеве. Но получить какую-то информацию из тех кругов, в которых бывает Плеве, не удалось, и тогда Азеф решил организовать покушение при помощи внешнего наблюдения, но он все время пытался дополнить эту информацию другими данными. Особенно его интересовала романтическая сфера. Разыгрывая из себя примерного семьянина и ведя с женой сентиментально-возвышенную, в духе героев Руссо, переписку, Азеф очень любил женщин легкого и поведения, дам полусвета и болезненно интересовался подвигами Плеве в этой области. Его, видимо, забавляла мысль убить Плеве при пикантных обстоятельствах. П.Ивановская вспоминала, как в начале июня, посетив конспиративную квартиру БО в Петербурге, когда уже всё вплоть до мельчайших деталей о выездах Плеве было известно, Азеф советовал найти лучший способ для покушения:"Плеве ходит каждый день по Морской один к своей любовнице. Конечно, эти визиты обставлены весьма таинственно. Раньше он посещал другую даму, уверенный в незнании его особы. Но вот после назначения его министром внутренних дел, когда он уходил после одного из визитов от первой содержанки, она ему заметила:"Теперь вы могли бы быть немного щедрее. - Почему? вспыхнув весь, спросил ее Плеве. - Вы, уже сейчас большая особа, министр. Плеве прекратил свои посещения к ней. Как стал известен Азефу такой случай. Он бывает у значительных содержанок, когда приходится туго, когда необходимо замести следы, он ловкий".49

Азеф не был первопроходцем ни в организации широкого наружного наблюдения, ни в использовании бомб, приготовленных непосредственно боевиками. Эти способы, применяли народовольцы, но не в таких широких масштабах, как БО во времена Азефа. Гершуни также считал, что нужно новое оружие, и любил повторять поговорку народовольцев:"Мало веры в револьверы".50 Особенно повлияла на его решение искать новые виды оружия неудача Качуры, имевшего призы по стрельбе и тем не менее с нескольких шагов не попавшего в Оболенского. В 1903-04 г.г. социалисты-революционеры организовали первые динамитные мастерские за границей, недалеко от Женевы, в Швейцарии, и во Франции. Работать приходилось с примитивными материалами, в условиях строгой конспирации, с постоянным риском для жизни, в жутких условиях. В своих показаниях эсеровской следственной комиссии В.Чернов подчеркивал решающую роль Азефа в опытах с динамитом:"Без преувеличения можно сказать, что разрешение вопроса о новой динамитной технике принадлежало Азефу. Он за это дело взялся, он довел его до конца, он имел в нем решающий голос, то есть избирал место, где надо устроить мастерскую, принимал предложения или отвергал их. Отчасти он руководил и самими работами. Первые реальные опыты производились в его отсутствие, а те, которые привели к цели, были опыты, поставленные в Британии, где он непосредственно работал, и работы производились в его квартире, где он жил вместе с семьей."51 В своих показаниях Чернов очень хорошо объясняет, чем так нравился Азеф-террорист руководителям партии:"Однажды я присутствовал при процессе выработки в техническом отношении одного акта. Азеф с несколькими людьми обсуждал все возможности. Я бы употребил этот процесс тому анализу невозможной комбинации, которую делают опытные игроки в шахматной игре. Все возможные случаи обсуждались чрезвычайно точно, предусматривались все возможные мельчайшие детали, все возможные отступления от плана. Эта подробность обсуждения меня тогда очень поразила, необычайная точность выработки деталей и предвидения всех возможных вариантов. В этом обсуждении роль Азефа, которая мне наглядно показала, почему Гершуни и Гоц, при которых часто обсуждались такие дела, говорили об Азефе, как о человеке с математическим складом ума".52

Азеф всегда требовал от своих боевиков соблюдения всех правил конспирации:"Он требовал, чтобы свидания были возможно реже и не на частных квартирах, а на улицах или в публичных местах: в трактирах, в банях, в театре, чтобы при свиданиях этих принимались все меры предосторожности; чтобы у членов организации не были переписки и сношений с их семьями и друзьями, чтобы образ жизни их и одежда не возбуждали ни в ком подозрений. Очень смелый в своих планах, он был чрезвычайно осторожен в их выполнении".53 С расходами он обычно не считался. П.Ивановская вспоминает, что, назначая ей встречу в Вильне на следующий день после убийства Плеве в ресторане, он сказал, чтобы она купила новый костюм:"Ресторан первоклассный".54 В.Зензинов, вспоминая о своей работе в БО, писал:"Азеф обычно назначал свидания только в шикарных местах".55 Его товарищи по террору потом вспоминали, что, обладая прекрасной зрительной памятью, он знал все улицы и все проходные дворы Петербурга, мог при обсуждении различных террористических проектов нарисовать по памяти подробнейший план любого места столицы, знал наизусть огромное число явок и адресов и никогда их не записывал.

Его боевики хорошо усвоили его уроки. Живущие на съемной квартире, они прекрасно играли свои роли. Ивановская вспоминала:"Кухарка вставала раньше всех и шла за провизией. Квартира наша считалась весьма богатой. Барин на свою содержанку не жалел денег, сообразно с этим и продукты приходилось покупать не какие-нибудь залежавшиеся, а высокой марки".56 Это производило впечатление на окружающих. Сазонов, "подружившийся" со швейцаром и дворником, рассказывал, как они говорили ему:"Собственно, порядочные господа во всем доме, можно сказать, одни твои господа, остальные все сволочь, шулеры и шантрапа".57 П.Ивановская настолько вошла в роль простой деревенской женщины, что Б.Савинков при первой встрече с ней никах не мог поверить, что она и есть та, кого он искал: "Я все еще не верил. Выговоры и слова были чисто народными. Я думал, что случайно встретил однофамилицу"58. Дора Бриллиант настолько хорошо вошла в роль содержанки, что хозяйка квартиры неоднократно к ней приходила и предлагала найти ей другое место, лучше оплачиваемое, на что Бриллиант отвечала, что она живет с англичанином не из-за денег, а по любви.

Но, пожалуй, самым блистательным конспиратором из всех жильцов квартиры был сам Савинков. Его все принимали за иностранца Когда зимой 1904-05 г.г.Савинков руководил подготовкой покушения на великого князя Сергея, ему нужно было встретиться с Зензиновым, с которым они неоднократно встречались в прошлом. Зензинов не знал, с кем у него назначена встреча. Они сели на извозчика:"Украдкою я несколько раз его оглядывал. На нем была прекрасная шуба, пышный бобровый воротник, такая же шапка. Лицо его было мне совершенно незнакомо - бритый, плотно сжатые надменные губы. Он скорее походил на англичанина".59 Они приехали, вошли в трактир. "Отдельный кабинет", - бросил на ходу приказание незнакомец. Пришедшему половому он заказал стерляжью уху с пирожками, пожарские котлеты и бутылку водки с закуской. Только после того, как половой ушел, незнакомец наполнил две рюмки водки и, приподнял свою, улыбнулся глазами и произнес: "За ваше здоровье, Валентин Михайлович!" И только теперь за маской надменного британца я узнал знакомые мне черты Б.В.Савинкова".59 Самое любопытное в конспирации Савинкова, что, разыгрывая из себя англичанина, прекрасно владея польским и французским, он ни слова не знал по-английски, и это не мешало ему действовать в России, регистрировать свой паспорт в полиции, и даже более того - въезжать в Россию, визируя свой паспорт у русского консула. Свободной страной была царская Россия при самодержавном режиме!

Наблюдение за каретой министра стало приносить свои плоды. В основном его вели извозчики Мацеевский, Дулебов и торговец вразнос Каляев. Они точно выследили маршруты Плеве, регулярность его поездок и наметили день и место теракта: в четверг, по дороге от дачи Плеве на Аптекарском острове на Царскосельский вокзал, откуда он отправлялся поездом к царю в Царское Село. Больше всего сведений добыл Каляев. В свое время его ближайший друг Савинков сомневался, сможет ли он выступить в роли торговца вразнос, но он прекрасно в нее вошел:"Он жил в углу на краю города в комнате, где, кроме него, ютилось еще 5 человек, и вел образ жизни до тонкостей совпадающий с образом жизни таких же, как и он, торговцев вразнос. Он не позволял себе ни малейшего отклонения, вставал в 6 часов и был на улице с 8 часов утра до поздней ночи. У хозяев он скоро приобрел репутацию набожного, трезвого и деловитого человека"60. П.Ивановская вспоминает, что когда после ликвидации квартиры она стала играть роль торговки и ранним утром приходила закупать овощи, то встречалась с Каляевым, приходившим на рынок значительно раньше:"Он покупал целыми ящиками, долго и упорно торгуясь, с пафосом и пылкой жестикуляцией, выжимая копейки у оптовика".61

Каляев досконально изучил выезд Плеве. Он знал все подробности самой кареты, описывал, как выглядели колеса, подножка, ручки двери. "В его устах описание кареты министра превращалось в поэму...заслушаешься и видишь ее как наяву, со всеми деталями, вплоть до узора подножек... то, что раз удавалось узнать по описанию поэта, потом легко узнавалось из десятка".62 Ивановская добавляла:"Кроме того, он знал в лицо министерских филеров и безошибочно отличал их в уличной толпе".63

В конце мая (по старому стилю) в Петербург приехал Азеф. Он незаметно для дворника и швейцара проник в квартиру и оставался в ней больше недели. В принципе, он всем был доволен. Правила конспирации соблюдались в основном хорошо:"Он нашел квартиру недурной, удобной в конспиративном отношении, строй нашей жизни был им одобрен".64 Собранными сведениями он был также доволен. Было ясно, что пора переходить к решительным действиям. Во второй половине июня Азеф уехал в Москву. В Москве было назначено совещание основных участников покушения. Квартиру было решено ликвидировать. Ликвидировали ее постепенно и в высшей степени конспиративно. Первым уехал Сазонов, который сказал дворнику и швейцару, что его уволили за то, что он разбил зеркало и вдобавок нагрубил барыне. Барин якобы уехал по делам, и у него испортились отношения с содержанкой, потом рассчитали кухарку. Одной из первоначальных целей использования квартиры предполагалось содержание при ней автомобиля. Но эта цель отпала после того, как выяснилось, что автомобиля не купили, к тому же Борищанский, который должен был научиться водить автомобиль, ничему не научился.

На совещании в Москве присутствовало четыре человека: Азеф, Савинков, Каляев и Сазонов. Было решено, организовывая покушение, на этот раз избежать любой случайности. Плеве брали в настоящее кольцо четыре метальщика. "Первый, встретив министра, должен был пропустить его мимо себя, заградив ему дорогу обратно на дачу. Второй должен был сыграть более видную роль: ему принадлежала честь первого нападения. Третий должен был бросить бомбу только в случае неудачи второго. Если бы Плеве был ранен или бомба второго не разорвалась, четвертый резервный метальщик должен был действовать в крайнем случае, если бы Плеве, прорвавшись через бомбы второго и третьего, все-таки бы поехал вперед по направлению к вокзалу".65 При обсуждении вопроса о том, как бросить бомбу, чтобы не промахнуться, Каляев предложил броситься с бомбой под ноги лошадей, везущих карету. Но всегда сохранявший трезвую голову Азеф отклонил этот план:"План хорош, но я думаю, что он не нужен. Если можно добежать до лошадей, значит, можно добежать и до кареты, значит, можно бросить бомбу и под карету или в окно. Тогда,пожалуй, справится и один".66 такое решение было принято. Покушение было назначено на восьмое (21) июля, когда Плеве должен был с Балтийского вокзала отправиться к царю, переехавшему из Царского села в Петергоф.

Во время своей энергичной деятельности по подготовке покушения Азеф не забывал, конечно, и Д.П. Сведения, которые он туда сообщал,очень интересны. Он не давал никаких сведений, которые могли бы помочь полиции расстроить покушение. Более двух месяцев он водил за нос Ратаева, заявляя,что он не знает, кто погиб в Северной гостинице, пока, наконец, не назвал фамилии Покотилова. Рассказывал, что ему ничего не известно о планах его основного террориста Е.Сазонова, но писал, что его брат Изот, с которым он встречался по просьбе Ратаева, предполагает, что "тот, вероятно, затевает что-либо в этом смысле. Так как, по его мнению, не напрасно же он бежал".67 Только после разоблачения Азефа Л.Ратаев понял весь издевательский тон этой переписки. Азефу мало того, что он не сообщает о действительных планах БО, он пытается всячески отвести внимание полиции от своей организации и ее планов. 19 июня (2 июля) он посылал из Одессы фантастические мообщения об отъезде никому не известной дамы:"Госпожа эта среднего роста, брюнетка, но православная"68,- посланной для убийства генералгубернатора Восточной Сибири Кутайсова.

Кроме того, Азеф сообщал Ратаеву сведения о революционерах, совершивших, с его точки зрения, страшное преступление - они выступали против Азефа. В партии вообще стали усиливаться голоса, критикующие Боевую организацию, которую не видно и не слышно. Член ЦК Слетов позднее вспоминал, что узнал о существовании БО только тогда, когда в декабре 1903 года в Киев приехал Савинков, произведший на него крайне крайне неприятное впечатление. Слетов и ряд старых революционеров, живших на юге, в Одессе, вообще выступали против одностороннего увлечения террором. И, в частности, против Азефа, поэтому в сообщении из Одессы от 19 июня (2 июля) 1904 года Азеф писал:"Здесь в Одессе Наум Леонтьевич Геккер И Василий Иванович Сухомлинов играют большую роль в партии, и они очевидно направляют дела БО... Кроме них принимает большое участие в делах партии некий Распонов - книготорговец и Гедеоновский - бывший ссыльный. Не подлежит никакому сомнению, что эти господа составляют ЦК партии социалистов-революционеров. От них я узнал, что дело покушения на Плеве отлагается ввиду отсутствия бомб, которые погибли - новое приготовление займет много времени, а к Плеве с револьверами не подойдешь. Но для реноме БО надо совершить теракт, а потому избран теперь Кутайсов".69 Сообщение Азефа, которое мы только что привели, является ложным доносом. Эти люди не входили в состав ЦК и не имели никакого отношения к делам и планам БО. В сообщениях он продолжает стучать на различных революционеров, не имевших никакого отношения к БО, например:"Здесь в Самаре самый серьезный революционер - Наталья Петровна Ульянова."70 Помимо этого он просит денег. Даже в письме 7 июля (20), написанного буквально накануне покушения, когда у Азефа должно было хватать других забот, он просил у Ратаева:"...будьте добры мне немедленно выслать по телеграфу 100 рублей".71

В покушении на Плеве должны были участвовать четыре метальщика: Е.Сазонов, И.Каляев, Д.Борищанский, Л.Сикорский. Главными были первые двое. Д. Борищанский и Л. Сикорский были еврейскими рабочими из Белостока. Д Борищанский состоял в организации и нравился товарищам своей молчаливой надежностью, Л.Сикорский появился только пятого июля. Он выглядел моложе своих 20 лет, очень плохо говорил по-русски, работал на фабрике с 14 лет; "давно, как особенной чести, просил дозволить ему участвовать в покушении на Плеве".72 При той всеобщей ненависти, которую вызывал Плеве, больше всего его все-таки ненавидели евреи (об этом ниже). Члены организации не были уверены, стоит ли ему участвовать в теракте. Ивановская считала, что у Сикорского "вряд ли имелось надлежащее представление о всех грядущих последствиях".73 Но все решило мнение Азефа, который, пообщавшись с ним, дал свое согласие. Азеф считал, что у Сикорского "роль второстепенная".74 А кроме того, он понял главное: бомбу он бросит и на следствии будет держаться стойко. Так и было, правда, бомбу четвертому номеру бросать не пришлось, но после ареста он держался очень мужественно. Интересно, что его арест участники покушения предвидели. По плану, после успеха покушения, те метальщики, которые не бросили бомбы, должны были утопить их в заранее назначенных местах. Сикорский должен был утопить бомбу в устье Невы, "взяв лодку без лодочника в Петровском парке и выехав с нею на взморье".75 Борищанский специально показал ему это место. Но после осуществления теракта он взял лодку вместе с лодочником и на глазах у последнего бросил бомбу в море. Лодочник сдал его в полицию.

8 (21) июля боевики вновь вышли на Плеве, но и на этот раз покушение не состоялось. Швейцер, живший в "Гранд-отеле" по паспорту британского подданного, приготовил накануне бомбу. Он сел в пролетку Дулебова и должен был раздать бомбы метальщикам. Но Сазонова не оказалось на месте встречи. Он и Савинков, который должен был взять у Швейцера бомбу и передать ее Сазонову, ждали друг друга в разных концах улицы и не встретились. Пока Савинков и Швейцер ждали Сазонова, Борищанский и Сикорский, не дождавшись Швейцера, ушли со своего поста. Каляев получил бомбу, но устраивать покушение с одним бомбистом было очень рискованно, и оно было отложено на неделю до следующего выезда Плеве к царю. На другой день все бомбисты, кроме Савинкова, приехали к Ивановской и Азефу. Азеф подробно расспрашивал участников обо всех подробностях несостоявшегося покушения, и все время спрашивал Сазонова: "Вы надеетесь на 15-ое?"76 Постепенно он успокоился. Было ясно, что место и время выбраны правильно. Многочисленные полицейские и охранники ничего не заметили, и у боевиков была полная возможность убить Плеве. Оставшуюся неделю посвятили обсуждению деталей предстоявшего покушения. Азеф старался ободрить боевиков и поддержать их веру в успех дела. Неблагожелательная к нему мемуаристка отмечает:"Он проявлял преувеличенную речистость, внимание, непритворную сердечность. Особенно он был нежен с Сазоновым, которого он очень любил".77 15 июля боевики опять вышли на Плеве. На этот раз передача бомб прошла образцово. Когда карета показалась невдалеке от моста через Обводный канал, к карете бросился одетый в железнодорожную форму Е.Сазонов, держа сверток под мышкой. С 4 метров он метнул его в окно кареты. Плеве и его кучер были убиты, а сам Сазонов тяжело ранен. С режимом Плеве в России было покончено. Убийство В.Плеве, сыгравшее огромную роль в истории страны, стоило сравнительно недорого - около 30 тысяч рублей, из которых значительная часть попала в широкие карманы Азефа.78

А теперь попытаемся ответить на вопрос - почему Азеф убил Плеве?

Примечания.

1. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 25.

2. С.Крыжановский. В.Плеве. Новый журнал, 1975г. н.118

стр.138.

3. Б.Савинков. Указ.соч. стр.14.

4. А.Керенский. "Россия на историческом повороте"//Воп

росы истории. 1990г. н.10. стр.146-147.

5. Б.Савинков. Указ. соч. стр.14.

6. Там же.

7. Там же. стр.10.

8. Там же. стр. 10-11.

9. Там же. стр. 19. 10. Там же. стр 24. 11. Там же. стр.25 12. Там же. 13. Там же. стр.26. 14. Л.Ратаев. Указ.соч. стр.152. 15. Там же. стр.155. 16. Е.Азеф. Донесения (Переписка с Л.А. Ратаевым в 190305 гг.) в сб. Провокатор. стр.307-308. 17. Там же стр.305. 18. Л.Ратаев. Указ. соч. стр.155. 19. Там же. 20. Там же. 21. Там же. 22. Там же. 23. Цит. по: М.Алданов. Указ. соч. стр.163. 24. Письма Азефа. стр. 56. 25. Газета Департамента полиции. Сб.Былое н.7 стр.109. 26. М. Чернавский.Воспоминания//Каторга и ссылка(КИС). Москва 1930г. н.7 (68), стр.8. 27. В.Чернов в своих показаниях судебно-следственной комиссии партии рассказывал о борьбе, которая велась между полковником Сазоновым, начальником Петербургского Охранного отделения, агентом которого был Горенберг, и Зубатовым, начальником Особого отдела ДП, чьим агентом был Азеф. Борьба закончилась победой Зубатова, и Сазонов, взбешенный, что его обошли и что все лавры спасителя министра внутренних дел Плеве достались Зубатову, "через посредство Горенберга пустил слух об Азефе в революционной среде". Но это предположение было абсолютно невероятным, никакой борьбы быть не могло, так как Зубатов уже несколько месяцев находился в отставке. В.Чернов "Из истории партии социалистов-революционеров"//Новый журнал. Нью-Йорк,1970г. н.101 стр.190-191.

28. Там же. стр.192.

29. Л.Ратаев. Указ. соч. стр.162.

30. Там же. стр.164-165.

31. Там же. стр. 165.

32. М.Алданов. Указ. соч. стр.184.

33. Л.Ратаев. Указ.соч. стр.167.

34. Там же.

35. М.Новомейский вспоминал свой первый день в тюрьме (доме предварительного заключения): "Наутро мне подали хороший завтрак,причем, тюремщик доложил, что на обед будет бифштекс и спросил, желательно ли мне получить прожаренный или сыроватый. Весь день со мной обращались с величайшей учтивостью и более не допрашивали. Причина необычайно вежливого обращения со мной в течении всего ареста разъяснилась только тогда, когда я вышел на волю. Оказывается, так обращались со всеми, заподозренными в принадлежности к БО эсеров, ибо власти рассматривали их, как своего рода аристократов революционного движения". М.Новомейский. "От Байкала до Мертвого моря,"Иерусалим,1979г,стр.113.

36.Б.Савинков. Указ.соч. стр.28.

37. Л.Ратаев. Указ.соч. стр.168-169.

38. Б.Савинков. Указ.соч. стр.31.

39. Там же. стр.32.

40. Цит. по: Б.Савинков, указ.соч. стр. 22.

41. Б.Савинков. Указ.соч. стр.26-27.

42. Л.Ратаев. Указ. соч. стр.169-170.

43. Там же. стр.170.

44. Цит. по: Б.Савинков. Указ.соч. стр. 31.

45. Цит.по: Б.Савинков. Указ. соч. стр. 35.

46. Там же стр. 38-39.

47. Дора Бриллиант - двоюродная сестра известного револю ционера и советского деятеля Г.Сокольникова.

48. Б.Савинков. Указ. соч. стр.35.

49. П.Ивановская. Воспоминания. М. 1929г. стр.58.

50. В.Чернов. Из истории партии соц.-рев. стр.193.

51. Там же.

52. Там же. стр.194.

53. Б.Савинков. стр.23.

54. П.Ивановская. Указ. соч. стр.84.

55. В.Зензинов. Пережитое. Нью-Йорк. 1953, стр.292.

56. П.Ивановская. Указ.соч. стр.46.

57. Там же. стр.49-50.

58. Б.Савинков. Указ. соч. стр.40.

59. В.Зензинов. Указ. соч. стр.141-142.

60. Б.Савинков. Указ. соч. стр.43.

61. П.Ивановская. Указ. соч. стр.

62. Е.Сазонов. И.Каляев. Из воспоминаний.//Былое. Париж, 1908г. н.7, стр.29.

63.Б.Савинков. Указ. соч. стр.41.

64.П.Ивановская. Указ. соч. стр. 56.

65. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 46.

66. Там же. стр. 47.

67. Е.Азеф. Донесения. стр.311.

68. Там же. стр. 313.

69. Там же.

70. Там же. стр. 310.

71. Там же. стр. 317.

72. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 49.

73. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 78.

74. Там же.

75. Б.Савинков. Указ. соч. стр.151.

76. П.Ивановская. Указ. соч. стр.77.

77. Там же.

78. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1. Д.133. Л.51.

Глава 6

ПРИЧИНЫ УБИЙСТВА ПЛЕВЕ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ СЕРГЕЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА

После разоблачения Азефа шок от его невероятной деятельности был настолько велик, что высказывались различные, часто самые невероятные предположения о ее причинах. Разоблачивший его В.Бурцев высказывал догадку, что Плеве был убит по распоряжению П.Рачковского, заведывавшего в 1885-1902 г.г. в Париже заграничной агентурой ДП Он якобы каким-то непонятным способом продолжал руководить Азефом. Это подозрение отравило последние годы жизни Рачковского,единственного из полицейских руководителей России не очень-то доверявшего Азефу. Он был взят под полицейский надзор, у него был произведен обыск. Их с Азефом пути пересеклись только летом 1905 года, а до этого Рачковский даже не знал о провокаторской деятельности Азефа. В скором времени и сам Бурцев признал несостоятельность своих подозрений, но, скорее всего, революционеры и тогда им не слишком верили, а просто старались всячески опорочить ненавистные им полицейские власти. Высказывались подобные предположения и представителями полицейских кругов. Так, генерал В.Навицкий, начальник Киевского губернского жандармского управления в 1878-1903 г.г., обиженный на Плеве за увольнение с занимаемого им поста, в опубликованных после смерти мемуарах утверждал, что Азеф убил уфимского губернатора Богдановича по указанию Плеве, потому что они были соперниками в романтической сфере.1 Как мы знаем, Азеф только знал об этом убийстве, но прямого отношения к нему не имел. В романе Ю.Семенова "Горение", вообще все эсеровские теракты осуществлялись под руководством русской полиции, но доказывать несостоятельность бульварной литературы у нас нет никакого желания.

Автор самой интересной работы об Азефе, на которую мы уже неоднократно ссылались, Б.Николаевский считал, что основной причиной перемены поведения Азефа были деньги:"В безотчетном распоряжении главы БО находилась касса последней [организации], а через эту кассу проходили многие тысячи, и из этой кассы становилось возможным извлекать доходы более значительные, чем те 500 рублей в месяц, которые платила касса Департамента".2 Через кассу БО проходили на самом деле очень большие суммы, особенно во время революции 1905-07 г.г., когда русская буржуазия жертвовала на революционную борьбу колоссальные средства. Львиная доля этих денег доставалась БО.

Деньги эти находились в бесконтрольном пользовании Азефа. Нужно отметить,что деньги он очень и очень любил. Он вообще любил красивую жизнь: рестораны, дорогих женщин, игорные дома. Любил он и откладывать большие суммы на будущее. Конечно, деньги сыграли какую-то роль в том, что агент ДП начал убивать министров и великих князей. Определенную роль сыграло, как на это указывал Л.Ратаев, влияние Гершуни, о чем я писал раньше.

Мы, однако, считаем, что не эти причины были основными. Влияние Гершуни выражалось прежде всего в том, что Азеф старался его выгородить перед ДП, скрыть его настоящую роль. Между таким поведением и организацией убийств министров дистанция огромного размера. Деньги, конечно, были для Азефа очень важны, но ради них, все-таки, он бы не стал бы рисковать жизнью, организуя убийства В.Плеве и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, то есть основные теракты, совершенные БО под руководством Азефа. Мы считаем, что одной из основных причин, побудивших Азефа руководить убийствами В.Плеве и Сергея Александровича, двух основных антисемитов и реакционеров в русском правительственном лагере, был еврейский вопрос.

Как большинство евреев - революционеров своего времени, Азеф был очень далек от еврейства. Московский раввин Я.Мазе был в 1901 году соседом Азефа по даче в Малаховке; в своих воспоминаниях он рассказывает, что однажды получил письмо от своего земляка из Могилева с мольбой повлиять на зятя автора письма - Азефа, не желавшего сделать своему второму сыну обрезание (первому жена Азефа сделала во время его одной из многочисленных отлучек). Мазе пишет о том, как относился Азеф к иудаизму, он довольно зло издевался над обычаями, традициями, религией своего народа:"Где это слыхано, чтобы взяли в восемь дней невинного младенца и сделали ему тяжелую операцию, то, что высасывают кровь - это ужасно. Хорошо хотя бы, когда рот чистый, но он обычно вонючий и полон гнилых зубов. Я готов признать, что мое мнение о Боге Израиля было гораздо лучше, я не позволю дурачить себя".3 А когда Мазе возразил:"...многие эксперты считают, что эта операция очень полезна и способствует избежанию заражения"4, то Азеф сказал:"Тоже мне мудрость.Почему бы не сделать несчастному еврейскому ребенку еще несколько операций? Почему бы еще не отрезать ему и слепую кишку, которая известна своей склонностью к заражению, почему бы им не вырезать и полипы и так далее, таким образом еврей будет прооперирован от начала до конца. И мы предоставим много работы хирургам".5

Но, несмотря на это, он был евреем, и ещё более антисемитский характер, который приобрела политика русского правительства после того, как Плеве возглавил министерствово внутренних дел, бесил его. Особенно тяжело на него подействовал Кишиневский погром 1903 года, во время которого 45 евреев было убито, 86 тяжело ранено или изувечено, а 500 легко ранено. Погром был спровоцирован русскими властями, если не прямо организован ими. Отряды еврейской самообороны были разоружены, а бойцы арестованы в первый день погрома. Три дня дикая озверевшая толпа издевалась над беззащитными людьми. Были зафиксированы случаи, когда людям вбивали гвозди в голову и выкалывали глаза, женщинам распарывали живот и отрезали груди, маленьких детей выбрасывали с чердаков, разбивая им головы о камни. Как многие еврейские погромы в России, Кишиневский погром проходил во время православной Пасхи, так что старая антисемитская легенда о ритуальных убийствах христианских младенцев с целью использования их крови для приготовления еврейской мацы, с большим основанием применима против православных христиан, поскольку не был найден ни один христианский младенец, убитый евреями, а еврейских младенцев, убитых озверелыми русско-молдавскими толпами в 1903 году, было довольно много. 20 век увидит еще много таких кровавых событий, по сравнению с которыми Кишиневский погром покажется детской забавой. Но в 1903 году великие гуманистические традиции прошлого еще не были заменены более "прогрессивными взглядами", и погром вызвал взрыв невероятного возмущения в мире. Все называли имя одного человека, ответственного за погромы Плеве. В их числе был и Азеф. он буквально рвал и метал, обвиняя Плеве за Кишиневский погром. Причем эту злобу он выражал не только в беседах с товарищами по партии, где ненависть к Плеве была общим местом, но в разговорах со своими полицейскими начальниками. Ратаев писал об этом:"Второй повод неудовольствия был серьезнее. В апреле 1903 года разразился в Кишиневе еврейский погром...Сколь ни странно, что Азеф, служивший с 1892 года и все время находившийся в сношениях с высшими чинами государственной полиции, мог поверить такому очевидному, нелепому вздору (о том, что полиция организовала погром), тем не менее это было так. Он ему поверил вполне... Оказывается, еще до отъезда из Петербурга Азеф беседовал на ту же тему с Зубатовым. Последний мне передавал, что Азеф, говоря о погроме, трясся от ярости и с ненавистью говорил о В.К.Плеве, которого он считал его главным виновником".6

В.Чернов считал, что антисемитизм Плеве был одной из главных причин деятельности Азефа против него:"Не тот ли факт, что Плеве, оплот антисемитизма, отец еврейских погромов, хотя отчасти движет им впоследствии при настойчивой работе против последнего."7 Вторая жертва Азефа, великий князь Сергей Александрович, был таким же символом антисемитизма, как и Плеве. Назначенный в 1891 году московским генерал-губернатором, он заявил, что его главная цель "оградить Москву от евреев". В 1891-92 годах из Москвы были высланы более 20 тысяч евреев из 35-тысячного еврейского населения города. Многие из них были высланы по этапу зимой вместе с уголовными преступниками, что привело к многочисленным смертям.

Я.Мазе, узнав через много лет, кем был на самом деле его сосед по даче, писал:"Я не сомневаюсь, что он обманул правительство, на которое работал только в том, что касается Сергея Александровича и Плеве. Это не случайно, это месть со стороны еврея по отношению к большим преследователям и ненавистникам еврейского народа... Не зря говорили наши мудрецы:"Мир его праху. Еврей, даже согрешив, остается евреем."8 Интересно, что в революционной среде после разоблачения Азефа в некоторых нападках на него отчетливо звучали антисемитские нотки. Так, Г.Лопатин в показаниях судебноследственной комиссии говорил: "По-моему, Азеф вовсе и не изменник и не предатель; это вовсе не человек, который когда-нибудь был революционером, а потом изменил, нет. Этот человек, который совершенно сознательно выбрал себе профессию полицейского агента, точно так же, как люди выбирают себе профессию: врача, адвоката и т.п. Это практический еврей, почуявший, где можно больше заработать, и выбравший себе такую профессию."9

В измене Азефа своему полицейскому руководству сыграло роль и то, что среди революционеров Азеф пользовался все большим уважением, а в полицейских кругах ему как еврею приходилось переносить не одну презрительную насмешку. На это обстоятельство указывал В.Чернов10. Антисемитизм в полицейском мире был очень силен. В секретной полицейской инструкции прямо говорилось,"...что лица еврейского происхождения допускаются к провокаторской роли (где нужна продажность) и не допускаются к роли филера (от которого требуется правдивость, усердие, верность присяге и целый реестр разных похвальных качеств)".11 Антисемитские настроения и взгляды в жандармской и полицейской среде были как бы само собой разумеющимися. Для того, чтобы понять, насколько далеко они заходили, мы приведем отрывок из воспоминаний одного из самых умных офицеров жандармерии и охранки А.Спиридовича, который на склоне лет в эмиграции вспоминал годы своей службы в Вильне армейским офицером. Он вспоминает как боялись в офицерских семьях оставлять детей одних во время еврейской Пасхи:"Религиозная рознь существовала несомненно, но тогда она не обострялась, но перед каждой Пасхой шли разговоры о том, что опять какая-то еврейка где-то скрала или пыталась скрасть какого-то христианского мальчика для надобности своей Пасхи. Кто, где, что и как, никто не знал, и почти в каждой офицерской семье, где был ребенок, мальчик, перед каждой Пасхой предупреждали денщика, чтобы он лучше смотрел за ребенком и одного его за ворота не отпускал. Детей воруют. Так говорили, такова была людская молва. Кем и чем она питалась, нас тогда не интересовало. Городское население этому верило, верили и мы, верили и солдаты, и офицеры".12

Но была еще одна причина, сыгравшая довольно важную роль в столь подчас трудно объяснимом поведении Азефа. Этой причиной являлись его политические взгляды. Я ни в коем случае не хочу делать из Азефа идеалиста. Он был платным агентом полиции, и ради своих личных, шкурных интересов был готов на многое, но тем не менее у него были свои взгляды, политические убеждения, и они играли в его поведении определенную роль.

В первые месяцы своего пребывания за границей Азеф был настроен довольно сдержанно, выступал против крайних методов революционной борьбы и примыкал к умеренному марксистскому кружку, а в то время марксистами были и будущий лидер российского либерализма П.Струве, и в будущем крупные религиозные философы С.Булгаков, Н.Бердяев. Став агентом охранки, Азеф по ее поручению изображал из себя сторонника крайних террористических форм борьбы. Какими же были в это время его настоящие взгляды и как они влияли на его поведение?

А.Герасимов, начальник Петербургского охранного отделения, которому приходилось много общаться с Азефом, писал:"По своим взглядам Азеф был умеренным человеком, не левее умеренного либерала. Он всегда резко, иногда даже с нескрываемым раздражением, отзывался о насильственных революционных методах действия. Вначале я этим заявлениям не вполне доверял. Но затем убедился, что они отвечают его действительным взглядам. Он был решительным противником революции и признавал только реформы, да и то проводимые с большой последовательностью. Почти с восхищением он относился к аграрному законодательству Столыпина и нередко говорил, что главное зло России - в отсутствии у крестьян собственности."13

Но, может быть, Азеф хотел выглядеть человеком умеренных взглядов со своими полицейскими руководителями? Пожалуй, самое любопытное заключается в том, что и в беседах со своими товарищами по партии он с некоторыми поправками высказывал те же самые взгляды. Его многолетний соратник по деятельности в ЦК В.Чернов вспоминал:"По взглядам своим он занимал в ЦК крайне правую позицию, его шутя нередко называли "кадетом с террором". Социальные проблемы он отодвигал в далекое будущее и в массовое движение как в непосредственную революционную силу совершенно не верил. Единственно реальной признавал в данный момент борьбу за политическую свободу, а единственно действенным средством, которым располагает революция террор".14 Нужно отметить, что для партии социалистов-революционеров, в отличие от социал-демократов, была характерна, как они сами говорили, "широта" мировоззрения. Чернов писал о том, что каждый, вступавший в партию эсеров, "... был волен обосновать свое присоединение к ней материалистически или идеалистически, марксистски или антимарксистски, религиозно или антирелигиозно"15, но взгляды Азефа были все-таки чересчур либеральными даже при всей эсеровской широте.

Наиболее подробно Азеф выразил свои взгляды на собрании у Гоца в октябре 1905 года, когда после ознакомления с Манифестом 17 октября у Гоца в Женеве собрались эсеры и решали, что делать дальше. "Толстый [Азеф] сделал удивившее многих заявление: он, в сущности, только попутчик партии, как только будет достигнута конституция, он будет последовательным легалистом и эволюционистом. Всякое революционное вмешательство в развитие стихии социальных требований масс он считает гибелью, и на этой фазе движения оторвется от партии и порвет с нами. Дальше идти нам не по дороге".16 Такая позиция - совершенно исключительная в эсеровской партии - не помогала Азефу в партийной карьере. Часто при голосовании в ЦК он при своих умеренных взглядах оставался в меньшинстве, а иногда и в гордом одиночестве. Казалось бы, агент полиции не должен выделяться своими взглядами в революционной партии, а если уже выделяется, то в сторону крайней ортодоксальной революционности, но в этом случае мы наблюдаем обратную картину:"Он никогда не пытался приблизить свои взгляды к партийной "равноденствующей", напротив, каждое новое событие было для него поводом упрямо утверждать, что он один против всех был прав".17 Согласно своим либеральным взглядам он упорно толкал партию на объединение в борьбе против самодержавия со всеми либеральными и революционными кругами, против чего решительно выступали экстремистские круги в революционном движении вообще (большевики) и в его собственной партии, В том числе с другой стороны, против этого возражало его собственное полицейское руководство, опасавшееся, что в случае объединения всех революционных сил революция победит (что и произошло в феврале 1917 года). Поэтому ДП приказывало всем своим агентам в различных революционных партиях всячески препятствовать их объединению и всемерно способствовать расколу в рядах революционеров. Агентам ДП предписывалось мешать объединению меньшевиков и большевиков и поддерживать крайнюю нетерпимость ленинской фракции. Именно на этом настаивало полицейское руководство, и именно в таком духе действовал крупнейший полицейский агент в большевистской партии, любимец В.Ленина В.Малиновский.

Поэтому деятельность Азефа по объединению всех оппозиционных сил выглядит крайне странно. Он был одним из инициаторов совещания оппозиционных и революционных партий, происходившего в Париже с 30 сентября по 9 октября 1904 года. В совещании участвовали: "Союз освобождения", представленный В.Богучарским, князем П.Долгоруковым и П.Струве; польская партия национальных демократов, ее представителем был руководитель партии Р.Дмовский, финская партия Активного сопротивления, ее представлял Конни Циллиакус; социалистыреволюционеры, ее представителями были В.Чернов, М.Натансон и Е.Азеф, а также польские и латышские социалисты, армянские и грузинские социалисты-федералисты. Азеф делал все от него зависящее для того, чтобы конференция не сорвалась, когда левые и либералы не могли договориться по ряду вопросов. Например, будущий лидер кадетов П.Милюков выступил против требования о замене самодержавия "свободным демократическим строем на основе всеобщей подачи голосов": его смущала "всеобщая подача голосов", и он предлагал ее ограничить если не имущественным, то хотя бы образовательным цензом. Это вызвало бурю возмущения в революционном лагере. Чернов требовал от своих товарищей по делегации немедленного ухода с конференции. Более умеренно настроенный, стремившийся в объединению всех сил в борьбе с самодержавием, М. Натансон также считал, что на формулу П.Милюкова соглашаться нельзя, но, в отличие от Виктора Чернова, он предложил отложить конференцию на время, чтобы дать возможность всем участниками обсудить спорные вопросы в своих партийных организациях, а потом собраться вновь. И только Азеф "стоял за то, чтобы довести конференцию до конца во что бы то ни стало, иначе говоря, довольствоваться тем ее итогом, который удастся получить."18 В конце концов прав оказался Азеф, другие члены делегации "Союза освобождения" выступили против Милюкова, и общая резолюция была выражена во вполне приемлемом для эсеров духе. Такая позиция Азефа вызвала против него большое озлобление в радикальных кругах партии. Его открыто называли "подлецом, негодяем и иными столь милыми эпитетами, продавшим партию"19. Наслушавшись подобных комментариев, Азеф говорил П.Ивановской на праздновании нового 1905 года в Женеве: "Они говорят, будто одна партия в состоянии сделать революцию, добиться чего-нибудь существенного исключительно своими силами. Наша партия, да и никакая другая, существующая в данное время в России, не так сильна, чтобы без союза и без общих усилий могла свалить могучую организацию самодержавия".20

А.Герасимов и Б.Николаевский совершенно справедливо считали, что абсолютно непонятно, как человек с подобными взглядами мог быть членом ЦК партии социалистов-революционеров.21 Мы считаем, что и в своей террористической деятельности Азеф в какой-то степени руководствовался своими политическими взглядами. Пока самодержавие было непоколебимо, он вел с ним решительную борьбу, убивая его наиболее реакционных представителей. Его последним осуществленным терактом было покушение на московского генерал-губернатора Ф.Дубасова (подавившего Московское декабрьское вооруженное восстание) в апреле 1906 года. После этого теракта Азеф верой и правдой служил Столыпинскому режиму, расстраивая основные террористические покушения. Мы еще поговорим о различных причинах его нового перехода на сторону правительства, но, с нашей точки зрения, одной из основных было его почти полное согласие с политической линией Столыпина, с которым он будет довольно тесно сотрудничать и о котором он будет очень высокого мнения. Азеф выполнил свое предостережение эсеровским руководителям: после достижения конституции "дальше идти ... не по дороге."

На наш взгляд была еще одна причина его активной террористической деятельности - среди руководства своей партии он был необыкновенно популярным человеком и должен был поддерживать эту репутацию. Нам сегодня даже трудно представить себе размеры той славы и популярности, уважения и поклонения, которыми он пользовался в революционном движении, особенно в кругах эсеровской партии. Во время суда между представителями эсеровского ЦК и В.Бурцевым Савинков, уже выслушав более чем достаточно для того, чтобы засомневаться в невиновности Азефа, заявил:"Я обращаюсь к Вам, Владимир Львович, как к историку русского освободительного движения, и прошу Вас после всего, что мы вам рассказали о деятельности Азефа, сказать нам совершенно откровенно, есть ли в истории русского освободительного движения, где были Гершуни, Желябовы, Сазоновы, и в освободительном движении других стран более блестящее имя, чем имя Азефа?"22

Бурцев был вынужден признать:"Нет...я не знаю в русском революционном движении ни одного более блестящего имени, как Азефа. Его имя и деятельность более блестящи, чем имена и деятельность Желябова, Сазонова, Гершуни, но только ...при одном условии, если он честный революционер, но я убежден, что он провокатор, агент полиции и величайший негодяй."23

Азеф был честолюбив, и его слава, положение в партии льстили ему, заставляли заботиться о поддержании своей репутации на том необыкновенно высоком уровне, куда он был вознесен как убийца Плеве. А тех, кто, не разделяя общепринятых в эсеровской среде взглядов, недолюбливал его, он обезвреживал своим специфическим путем - он их выдавал ДП, представляя их опасными террористами, хотя многие из них были противниками террора.

Мы постарались подробно ответить на вопрос, почему Азеф убил Плеве, теперь постараемся выяснить, как ему удалось это сделать, как допустил ДП, что его платный сотрудник организовал убийство министра внутренних дел. Что вообще собой представляла русская политическая полиция в конце 19 - начале 20 века?

Примечания

1. В.Новицкий. "Воспоминания жандарма". 1929г. стр.212.

2. Б.Николаевский. "История одного предателя". стр. 77-78;

3. Я.Мазе. "Воспоминания". Тель-Авив.1936. т.4.стр.98.(Воспоминания опубликованы на иврите).

4. Там же. стр.99.

5. Там же.

6. Л.Ратаев. Указ. соч. стр. 152-153.

7. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 181.

8. Я.Мазе. Указ.соч. стр.108.

9. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.128.Л.146.

10. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 181.

11. Там же.

12. А.Спиридович. "Записки жандарма". М.1991г. стр.26.

13. А.Герасимов. "На лезвии с террористами".Париж. 1985. стр. 144.

14. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 177. Иногда Азеф высказывался очень откровенно и о "святая святых" русского революционного движения - социализме, причем даже не в разговоре с близкими друзьями по эсеровскому ЦК, которые ему все прощали, а с людьми, с которыми у него были не самые лучшие отношения. Так, известному народническому публицисту А.Пешехонову Азеф как-то сказал: " Неужели вы верите в социализм? Это нужно, конечно, для молодежи, для рабочих, но не для нас с вами". Пешехонов был потрясен: " Я социалист! Да и вы принадлежите к социалистической партии". Он даже думал порвать с Азефом, настолько этот разговор произвел на него тяжелое впечатление. А.Пешехонов. Указ. соч. стр. 63.

15. В.Чернов "Перед бурей". стр. 195.

16. Там же. стр. 228.

17. Там же. стр. 178.

18. Там же. стр. 211.

19. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 104.

20. Там же. стр. 104-105.

21. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 144.

22. В.Бурцев. "В погоне за провокаторами". М.1989. стр. 144.

23. Там же.

Глава 7

РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ ПОЛИЦИЯ В КОНЦЕ 19 - НАЧАЛЕ 20 ВЕКА

Борьбу с революционным движением Министерствово внутренних дел вело, в первую очередь, при помощи подчинявшегося ему Отдельного корпуса жандармерии. Министр внутренних дел был шефом корпуса. Корпус жандармерии делился на три части. Первая состояла из имевшихся в каждой губернии жандармских управлений. Жандармские управления следили за политическим порядком на территории своих губерний, вели дознания и расследования. Жандармские офицеры работали и в охранных отделениях, которые к концу 19 века существовали в трех городах: в Петербурге, в Москве, в Варшаве, - занимались политическим сыском и подчинялись на местах губернаторам, а в центре - ДП.

Вторая часть корпуса была сведена в жандармские управления и несла свою службу исключительно в полосе железных дорог, исполняя функции общей и политической полиции. Третья часть - жандармские дивизионы существовали во всех губерниях. Офицерами жандармерии могли быть лица, отвечавшие следующим требованиях: они должны были быть обладателями потомственного дворянства, не быть католического вероисповедания, окончить военное или коммерческое училище по первому разряду, прослужить в армии не менее шести лет, не иметь долгов. Лиц, отвечавшие этим требованиям, заносили в список кандидатов на службу в корпус ( желающих всегда было более чем достаточно). Затем их вызывали в Петербург; после четырехмесячного курса они сдавали экзамен. В случае успешной сдачи экзамена их направляли на службу в жандармские управления и охранные отделения.

К концу 19 века жандармские управления были совершенно не в состоянии противостоять волне революционного движения. Л.Ратаев, хорошо изучивший этот предмет изнутри, писал:"Во главе этих управлений стояли заслуженные полковники и генералы, воспитанные в старинных традициях корпуса жандармов, люди в большинстве своем почтенные, но совершенно незнакомые с современными требованиями политического сыска. Секретной агентуры и вольнонаемного сыска не существовало нигде, наблюдение же в крайнем случае осуществлялось переодетыми жандармскими унтер-офицерами, которые, одеваясь в штатское платье, иногда забывали снять шпоры (факт)"1.

Сотрудник С.Зубатова А.Спиридович после ревизии губернского жандармского управления в Тифлисе писал в своем отчете:"Агентурные силы управления составляют два постоянных сотрудника, освещающих круги железнодорожных рабочих, и полуинтеллигент, вращающийся в городской среде. Кроме того, есть еще рабочий и женщина-интеллигентка, работающие по мере надобности отдельно... В качественном отношении агентура не может быть названа хорошей. И действительно, помимо недостатков в доставляемых сведениях, на основании которых дан подобный отзыв, пришлось узнать следующие характерные факты, едва ли известные заведующему: один сотрудник, работая на управление, дает в то же время сведения железнодорожным жандармам. Другой ведет себя крайне неосторожно, одевается слишком хорошо для рабочего и считает возможным раскланиваться на гулянии в саду с жандармским офицерам."2

Эффективная борьба с революционерами велась только в Московской и Петербургской губернии, а также в Царстве Польском, то есть там, где существовали охранные отделения. Поэтому революционеры часто предпочитали действовать вне пределов досягаемости охранных отделений; например, крупные эсеровские организации были созданы в Саратове, в Минске, на юге, где они себя чувствовали в относительной безопасности. Постепенно роль центрального розыска в борьбе с революционным движением по всей России стало играть Московское охранное отделение. Это произошло как в силу его географической расположенности в центре России, так и благодаря талантливому руководителю Московского охранного отделения полковнику Сергею Зубатову. Сотрудничавший в молодости с одним революционным кружком в Москве, он в письме Бурцеву так определял свои политические воззрения в то время:"писаревец, культурник-идеалист".3 В это время по своим политическим взглядам он был убежденным монархистом (как только он узнал в Москве о Февральской революции, он пустил себе пулю в лоб). Типичный интеллигент по своей внешности и поведению, он был белой вороной среди своих коллег. Зубатов сыграл огромную роль не только в деятельности ДП и охранных отделений, но и во всей внутренней политике Российской империи. Штатский человек, назначенный за свои выдающиеся полицейские таланты начальником Московского охранного отделения (единственный случай, когда штатский, а не офицер жандармерии возглавил охранное отделение), он поставил русский политический сыск на новый уровень. Один из деятелей охранного отделения П.Заварзин вспоминал:"Зубатов был одним из немногих правительственных агентов, который знал революционное движение и технику розыска. В то время политический розыск в империи был поставлен настолько слабо, что многие его чины не были знакомы с элементарными правилами той работы, которую они вели, не говоря уже об отсутствии умения разбираться в программах партий и политических доктринах. Зубатов первый поставил розыск в империи по образцу западноевропейскому,ведя систематическую регистрацию, фотографирование, конспирацию внутренней агентуры."4

Основное значение в борьбе с революционным движением С.Зубатов придавал внутренней агентуре. Своим помощникам он внушал буквально благоговейное отношение к агентам в революционном лагере. А.Спиридович приводит в своих записках просто гимн агентам полиции, исполненный Зубатовым:"Вы, господа, должны смотреть на сотрудника, как на любимую женщину, с которой находитесь в нелегальной связи. Берегите ее, как зеницу ока, один неосторожный шаг, и вы ее опозорите. Помните: провал сотрудника для вас лишь некоторый ущерб по службе, для него же смерть гражданская, а часто и физическая. Проникнитесь этим, поймите это, отнеситесь к этим людям так, как я советую, и они поймут вас, доверятся вас, и будут работать с вами честно и самоотверженно. Штучников гоните прочь, это не работники, это продажные шкуры. С ними нельзя работать... никогда никому не называйте имени вашего сотрудника, даже вашему начальству. Сами забудьте его настоящую фамилию, помните только по псевдониму".5

Зубатов систематически и целенаправленно вел поиски таких сотрудников. После каждой волны арестов он подолгу беседовал с теми из арестованных, которых, как ему казалось, можно использовать в будущем. Эти беседы трудно назвать допросами. Это были беседы о судьбах России за стаканом чая, в которых Зубатов страстно и убежденно внушал собеседникам свои политические взгляды, стараясь обратить их в единомышленников. Зубатов искренне верил в возможность классового сотрудничества, даже в примирение национальностей под эгидой монархии. Уже после отставки он писал своему коллеге по политическому сыску, только "революционному" (см.ниже) В.Бурцеву: "Между тем с той и с другой стороны в большинстве встречаются прекрасные личности. Начиная в 1897 года я пытался найти почву для примирения. Для этого я сам беседовал с арестованными, изучал их, дружился с ними, докладывал о результатах своих сношений с ними верхам, ломал с ведома последних целые дела, взывал к реформам, доказывая выгодность всего этого с полицейской точки зрения... Сам я верил и верю, что правильно понятая монархическая идея в состоянии дать все нужное стране при развязанности общественных сил, причем без крови и прочих мерзостей".6

Своим напором, искренностью, самим своим обликом типичного русского интеллигента, ничего общего не имеющего с обликом жандарма, каким революционеры его себе представляли, Зубатову удалось привлечь к работе многих людей, убедив вчерашних революционеров, что только совместная деятельность с правительством может помочь русскому рабочему классу или евреям добиться осуществления своих прав. Ряд революционеров поверил Зубатову, среди них наиболее известной была бундовка до ареста, затем один из руководителей и создателей зубатовской Еврейской независимой рабочей партии Маня Вольбушевич, в будущем сыгравшая значительную роль в Палестине, в движении "Ха=шомер ха=цаир". Зубатов был искренен и, что странно для такого зубра охранки, наивно верил в возможность достижения классового мира.

Несовместимость зубатовских рабочих организаций с реалиями политического строя России вызвала кровавые события девятого января, а многие из людей, в какой-то момент поддавшись его доводам, стали потом злейшими врагами монархической России, часто мстя ей за свою минутную слабость, как было в случае с Гершуни.

Когда Азеф приехал в Москву, Зубатов и его учреждение были на вершине славы и успеха. В 1894 году московское охранное отделение разгромило созданную М.Натансоном и действовавшую по всей стране социально-революционную партию "Народное право". Деятельность Зубатова распространялась даже на Петербург, где в 1896 году московские охранники раскрыли типографию группы народовольцев. Успех московского охранного отделения во многом объяснялся прекрасным сочетанием внутреннего наблюдения (через секретных агентов) с наружным. Руководил наружным наблюдением довольно своеобразный человек в мире русской охранки - Е.Медников. Герасимов писал о нем:"Колоритная это была фигура. Бывший унтер из торговцев, малограмотный, но с природной ярославской сметкой, пронырливый и хитрый."7 Другой охранник, А.Спиридович, характеризовал его следующим образом:"Природный ум, хитрость, сметка, трудоспособность и настойчивость выдвинули его. Он принял филерство, как наряд на работу и прошел его своим горбом, и скоро сделался подрядчиком, инструктором и контролером. Он создал в этом деле свою школу, медниковскую "евстраткину школу", которая в своем большинстве была из солдат. Он знал и понимал их хорошо, умел и разговаривать, ладить и управляться с ними".8

Кроме московского отряда филеров он создал летучий филерский отряд ДП, работавший по всей стране. Филеры Медникова преследовали революционеров повсюду. "Медниковский филер мог пролежать в бане под ванной, когда понадобилось, целый вечер. Он мог долгими часами выжидать на жутком морозе наблюдаемого с тем, чтобы проводить его домой и узнать, где он живет. Он мог без багажа вскочить в поезд за наблюдаемым и уехать внезапно, часто без отдыха, за тысячи верст. Он попадал за границу, не зная языков, и умел вывертываться. Его филер стал извозчиком так, что самый опытный профессиональный революционер не мог признать в нем агента. Умел он изображать из себя торговца спичек и вообще лоточника. По надобности мог прикинуться он дурачком и поговорить с наблюдаемым, якобы проваливая себя и свое начальство. когда же служба требовала, он с полным самоотвержением продолжал наблюдение даже за боевиком, зная, что рискует при провале получить на окраине города пулю браунинга или удар ножа, что и случалось."9

Своих успехов московское охранное отделение добилось с очень небольшим количеством сотрудников: Зубатов, четыре жандармских офицера, четыре чиновника, "ученый еврей", занимавшийся делами, связанными с чертой оседлости, уличные агенты - филеры - и охранная команда. А.Герасимов, начальник петербурского охранного отделения в 1905-09 г.г. считал, что "аппарат охранного отделения был очень велик... уличные агенты (филеры, свыше 200 человек), охранная команда (около 200 человек) ; чины канцелярии (около 50 человек), 12-15 жандармских офицеров и 5 чиновников для особых поручений".10 Зная, как были раздуты штаты КГБ, мы можем только поражаться, что охранное отделение с такими небольшими силами, вело часто успешную борьбу с революционерами, организованными в десятки партий, многочисленне боевые отряды.

Именно у Зубатова Азеф прошел школу охранной деятельности, именно под его руководством он стал из мелкого агента, одного из тысячи агентов, наводнявших все революционные организации, крупнейшим агентом Российской политической полиции.11 Но именно Азеф показал всю порочность системы Зубатова для охраны русской государственности. Пока он действовал в Москве под контролем Зубатова, он верой и правдой служил охранке, но за границей под руководством Ратаева он стал очень много скрывать. В 1902-03 году Зубатов служил в Петербурге. Он стал начальником особого отдела ДП Когда его бывший агент бывал в России, он подчинялся непосредственно ему. Зубатов уже тогда начал понимать, что Азеф говорил далеко не все, но раскусить до конца Азефа он не смог. С Ратаевым, которого хорошо знавший его Спиридович характеризовал следующим образом:"Красивый светский Дон Жуан, любитель театров... слывший в Петербурге под кличкой "корнета Отлетаева"12, - Азеф мог сделать все, что хотел, вытягивал из него любые сведения и вообще превратил ДП в прикрытие своей террористической деятельности. Интересно, что Зубатов предвидел и неоднократно внушал своим офицерам, "что в работе сотрудника, как бы он вам ни был предан и как бы честно он ни работал, всегда рано или поздно наступает момент психического перелома...не прозевайте этого момента. Это момент, когда вы должны расстаться с самим сотрудником. Он больше не может работать, ему тяжело. Отпускайте его. Расставайтесь с ним. Выведите его осторожно из революционного круга, устройте его на легальное место и схлопочите ему пенсию, сделайте все, что в силах человеческих, чтобы отблагодарить его и расстаться с ним по-хорошему."13

Но именно этот момент у своего агента Азефа Зубатов пропустил. Это тем более удивительно, что после того, как Азеф с ненавистью говорил с Зубатовым о Плеве, Зубатов был обязан понять, что с агентом не все в порядке. В своем письме к А.Спиридовичу в 1916 году Зубатов своеобразно описывал свои отношения с Азефом в 1903 году:"...но все же любопытно, как Азеф мог проагентурить до 1908 года, когда мы с ним разругались еще в 1903 перед моим уходом из Департамента. Что могло усыпить у ДП мои открыто выраженные А.Лопухину сомнения в допустимости его тактики... ведь я нарочно арестовывал его [Азефа, - прим. автора] кружки без совета с ним. А уходя, помню, слышал, что на него за провалы косятся".14

Почему такой странный способ борьбы с секретным сотрудником у всесильного начальника особого отдела ДП? Почему он не расстался с ним "по-хорошему"? Ведь его действия привели только к тому, что Азеф получил прекрасный предлог скрывать часть важной информации, ссылаясь на то, что с его сведениями обращаются неосторожно и тем самым ставят его под удар.

Летом 1903 года, в Одессе произошла крупная забастовка, в организации которой большую роль сыграло местное отделение зубатовской Еврейской независимой рабочей партии. Кроме того, Плеве узнал о некоторых действиях Зубатова совместно с С.Витте, направленных против него. Плеве после бурного выяснения отношений с Зубатовым, приказал уволить его со службы. Зубатов был арестован и выслан во Владимир под надзор полиции с запрещением въезда в столицу.

Назначение Зубатова и Медникова в Петербург (Медников возглавил службы наружного наблюдения по всей империи) привлекло к перестройке все охранные службы империи по замыслу Зубатова. В августе 1902 года В.Плеве утвердил постановление о создании восьми розыскных пунктов: в Вильне, Екатеринославе, Казани, Киеве, Одессе, Саратове, Тифлисе, Харькове, которые затем были преобразованы в охранные отделения. В 1908 году существовало 31 губернское охранное отделение и 8 районных, деятельность которых распространялась на территории нескольких губерний. Эта система едва начала создаваться, как был уволен в отставку ее творец С.Зубатов. В августе 1903 года он был заменен на посту начальника особого отдела подполковником Сазоновым, которого в ноябре сменил Н.Макаров. Л.Ратаев писал о нем:"Это был человек способный и трудолюбивый, но прежней своей деятельностью ничем не подготовленный к занятию этой специальной должности, в особенности в такое тревожное время".15 Такие же перестановки переживало и петербургское охранное отделение. В 1903 году директором ДП был назначен представитель одной из самых известных аристократических фамилий А.Лопухин, который до этого был прокурором Харьковской судебной палаты. Лично преданный Плеве, Лопухин во взглядах по многим вопросам расходился с ним: в отличие от Плеве, например, он высоко оценивал шансы революции на победу. Аристократу по происхождению, либералу по политическим взглядам, ему претило использование секретных агентов, К которым у него были "особенно прочные антипатии", а наиболее сильная была Азеф. Ему приходилось, конечно, по роду службы иметь с ними какие-то отношения,но он тяготился ими и использовал агентов совершенно иначе, чем его начальник Плеве и его подчиненный Зубатов. Противоречия в таком важном вопросе также влияли на эффективность работы политической полиции России. Реформы и перестановки проходили в условиях нарастания революционного движения, активизации террора; Ратаев так определил положение политической полиции в 1903-04 г.г.:"Она походила на армию, которая перевооружается и занимается обучением новобранцев под огнем неприятеля".16 Мы уже писали о том, насколько беспомощно вела себя охрана Плеве. Ею руководил бывший начальник Петербургского охранного отделения Скандраков, который был совершенно независим от ДП и подчинялся исключительно Плеве. Вообще вид выезда Плеве привлекал внимание террористов, а меры безопасности, которые принимались во время его проезда по улице вряд ли были достаточными. Ведшая наблюдение за выездами Плеве П.Ивановская так их описывала:"За эти недели два раза пришлось иметь возможность встретить фон Плеве. Трудно было не узнать этого бюрократа, только слепой бы не заметил той помпы, которая сопровождала его проезд. Весь путь, как по волшебству, принимал какой-то театральный вид. От низшего полицейского чина до полицейского высокого ранга, умноженных во много раз, все в блестящих новеньких мундирах, все вытягивались в струнку, одергивая мундиры, поправляя шапки, точно готовясь к смотру, охорашиваясь, а главное и самое приметное, все они поворачивали как по команде голову в ту сторону, откуда должен был ехать Плеве. Между этими вертящимися чинами полиции в недалеком расстоянии ходили изящные джентльмены с тросточками и с небрежным независимым видом - филеры. Через 5-10 минут явно послышался грохот шумно мчащейся кареты. позади нее шагах в 10 на чудном рысаке сидел сыщик еврейской наружности...карета пролетела так близко мимо меня, что чуть не задела колесами. В окне, подавшись немного вперед, виднелось характерное лицо Плеве... Эта встреча и возможность уцелеть среди целой рати шпионов укрепляли и обнадеживали наше решение уличного нападения".17

В целом можно сделать вывод, что, несмотря на все усилия Зубатова и других руководителей политического сыска,полиция была явно не в состоянии не только справиться с волной революционного движения, но даже гарантировать простую физическую безопасность руководителям России.

Примечания.

1. Л.Ратаев. Указ. соч. стр. 147.

2. Цит. по: З.Перегудова, Ф.Лурье. "Царская охранка и

провокация".// Из глубины времен. С.-Петербург. 1992г. стр. 57.

3. Б.Козьмин. "Зубатов и его корреспонденты". М.-Л. 1928г. стр. 53.

4. П.Заварзин. "Работа тайной полиции". Париж. 1924г. стр. 69.

5. А.Спиридович. Указ соч. стр. 50.

6. Б.Козьмин.Указ. соч. стр. 64.

7. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 21.

8. А.Спиридович. Указ. соч. стр. 52

9. Там же. стр. 54-55.

10. А.Герасимов. Указ. соч. стр.56.

11. Существуют различные точки зрения о количестве секретных сотрудников в революционных организациях с 1880 по 1917г. Видимо, наиболее полные данные содержатся в специальной картотеке тайных агентов, которая велась чиновниками особого отдела ДП. Картотека содержала сведения на секретных сотрудников не только ДП, но и местных охранных отделений и жандармских управлений. На каждого сотрудника заводили несколько карточек. Всего в картотеке 20 тыс. карточек. Видимо, в России в эти годы насчитывалось около 10 тыс. тайных сотрудников. Есть, однако, и другие данные. З.Перегудова; Ф.Лурье. Указ. соч. стр.61.

12. А.Спиридович. Указ. соч. стр. 81.

13. Там же. стр. 50.

14. С.Зубатов. "Письмо к Спиридовичу"// Красный архив, 1922, т.2, стр.282.

15. Л.Ратаев. Указ.соч. стр.159.

16. Там же. стр. 161.

17. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 61.

Глава 8

ОТНОШЕНИЕ РУССКОГО ОБЩЕСТВА К УБИЙСТВУ ПЛЕВЕ

Убийство Плеве произвело потрясающее впечатление на всю страну. Теперь трудно понять, какое значение имело тогда это имя и какое впечатление произвело это убийство. Естественно, больше всех радовались крайне левые группы, особенно социалистов-революционеров. А.Спиридович язвительно писал об этом:"Бывшие на съезде эсеры справили убийство Плеве такой попойкой, что дело не обошлось без вмешательства полиции".1 Это было в Швейцарии. Неожиданно выяснилось, что довольны все. Правая газета "Московские ведомости" прямо обвиняла либералов:"Либералы и постепеновцы несомненно были заодно с динамитчиками в систематической вражде к В.Плеве и в сочувствии, если не в организации катастрофы, то ее результатов".2 А.Тыркова писала о реакции руководителя "Союза освобождения" П.Струве:"15 июля 1904 года кто-то по телефону из Берлина сообщил Струве, что Плеве убит. Это вызвало в доме редактора "Освобождения" такое радостное ликование, точно это было известие о победе над врагом. Освобожденцы террором не занимались, но и морального осуждения этому способу политической борьбы не выносили"3. В вышедшем через несколько дней после убийства Плеве 52-м номере журнала "Освобождения" была напечатана редакционная статья П.Струве, написанная буквально за несколько дней до убийства, в которой автор предсказывает этот русский способ ведения борьбы:"С первых же шагов преемника убитого Сипягина, назначенного на его место два года тому назад, вероятность убийства Плеве была так велика, что люди, понимающие положение и политическую атмосферу России, говорили:"Жизнь министра внутренних дел застрахована лишь в меру технических трудностей его умерщвления".4 Вообще к политическому террору в России в это время настолько привыкли, что он как-то вошел в обычай, в привычку. Даже такие политические силы, как, например, либералы, которые более других должны были осуждать политические убийства, этого не делали. Террор превратился в обычный метод политической борьбы. Страна привыкла к террору, к убийству политических противников. Осуждались только убийства справа, а слева это были не убийства, а революционные действия. У А.Тырковой есть поразительные строки о реакции лидера русских либералов, по всеобщим отзывам, благороднейшего человека, представителя одной из наиболее знатных русских аристократических семей, князя Д.Шаховского на беседу с Плеве:"Он был в бешенстве. Я никогда не видела Шаховского, охваченного таким негодованием. Он запер за собой дверь, точно за ним кто-то гнался и в упор глядя на меня ясными сияющими глазами отрывисто сказал: " Плеве надо убить". Мне стало жутко. Слово "убить" совсем не вязалось с обликом этого подлинного человеколюбца, этого бывшего толстовца... Шаховского особенно возмутило, что Плеве хотел угрозами его запугать. - Эти дураки воображают, что нас можно запугать. Они должны нас бояться, а не мы их. И такие люди смеют править Россией. Я вам говорю: "Плеве пора убить."5 Это было сказано за год до убийства Плеве.

Удовлетворение от убийства русских министров испытывали даже люди, вся жизнь и деятельность которых, казалось, кричала о недопустимости пролития человеческой крови. В.Короленко рассказывает об отношении к убийству министров и погрому дворянских имений Л.Толстого:"Чехов и Елпатьевский рассказывали мне, что когда ему передали о последнем покушении на Лауница, то он сделал нетерпеливое движение и сказал с досадой: - И наверно опять промахнулись... ...Я привез ему много свежих известий. Я был в Петербурге во время убийства Сипягина...Толстой лежал в постели с закрытыми глазами. Тут его глаза раскрылись, и он сказал: - Да, это правда. Я вот... понимаю, что как будто и есть за что осуждать террор...Ну, вы мои взгляды знаете, и все-таки... ...Потом глаза опять раскрылись, взгляд сверкнул острым огоньком из-под нависших бровей, и он сказал: - И все-таки не могу не сказать: это целесообразно. Я удивился этому полуодобрению террористических убийств, казалось бы, чуждых Толстому. Когда я перешел к рассказам о "грабежке", то Толстой сказал уже с видимым полным одобрением: - Молодцы. Я спросил: - С какой точки зрения вы считаете это правильным, Лев Николаевич? - Мужик берется прямо за то, что для него важнее всего. А вы разве думаете иначе?"6

Может быть одобрительное отношение величайшего выразителя русского национального гения к политическим убийствам и разгрому дворянских имений лучше, чем что-либо другое показывает, до какой степени Россия была больна революцией? Или Лев Толстой был тоже типичным проявлением жидо-масонского заговора?

Самое любопытное, что и справа Плеве вызывал к себе не многим лучшие чувства, чем слева. Один из сотрудников В.Плеве, а в будущем товарищ министра внутренних дел при Столыпине С.Крыжановский через много лет в эмиграции вспоминал:"Вообще же Плеве за два года, проведенные в должности министра внутренних дел, сумел, сам того не замечая, восстановить против себя всех и вся, буквально всю Россию: и дворянство, и земство, и даже чиновничество, начиная с самых ближайших сотрудников, и объединить все оппозиционные элементы в борьбе против государственности, не приобретая в то же время ни одного союзника и не укрепив ни государственного строя, ни правительственной власти даже в организационном отношении. Самая даже весть о трагической кончине Плеве была воспринята в министерстве со вздохом облегчения. 15 июля мне позвонил по телефону секретарь главного управления местным хозяйством Щелкунов и радостным голосом сообщил это известие. Казалось, рассеялся какой-то нависший над всеми кошмар."7

Ненавидевший Плеве С.Витте даже глумился над его гибелью. А.Суворин писал в дневнике:"На днях был у Витте. Яростно говорил о Плеве:"Зачем о нем пишут? Отчего не пишут о кучере? - кричал он. И погиб Плеве отвратительно. Сипягин был ограниченный человек, но умер благородно". Удивительно: быть разорванным миной - "отвратительно", а быть убитым из револьвера - "благородно".8 Кроме родных и близких Плеве, только один человек был расстроен его смертью - Николай Второй. В своем дневнике он записал о его смерти:"Строго посещает нас Господь гневом своим."9

Но в целом осуждение курса Плеве было всеобщим. Самый талантливый публицист из монархического лагеря, в прошлом главный идеолог "Народной воли" Л.Тихомиров, писал тогда о Плеве в своем дневнике:"Все было: ум, характер, честность, деловитость, опытность...множество людей, преданных государю, России и порядку предлагали ему свои силы... Он всех слушал, лгал, морочил всех... Постепенно всех честных людей устранял, а сам только душил и больше ничего. "10

Полтора месяца пост министра внутренних дел оставался вакантным. Новый министр внутренних дел, бывший виленский губернатор князь П.Святополк-Мирский провозгласил начало нового курса доверия. По всей стране разрешалось проведение различных съездов, собраний, банкетов, в них принимали участие земские деятели, представители интеллигенции. На съездах принимались резолюции с требованием отмены чрезвычайных положений, прекращения административных репрессий, равенства прав без различия сословий, национальности и вероисповеданий. Разрешенный Святополк-Мирским Всероссийский съезд потребовал ограничения царской власти. Революционеры активно использовали собрания, провозглашали на них открытые революционные резолюции. В Петербурге легально начали выходить марксистская "Наша жизнь" и народнический "Сын отечества". Страна стремительно неслась к революции.

Убийство за два года второго министра внутренних дел имело еще одно последствие. Государственных руководителей России охватила настоящая паника. Многие наверху хотели дать реформы из-за страха за жизнь государя, за свою жизнь. Пост министра внутренних дел стал рассматриваться чуть ли не как смертный приговор, да еще сопровождаемый проклятиями всей страны. В дневнике жены министра внутренних дел Святополк-Мирского есть замечательные строки, показывающие настроения среди высшего руководства страны. На совещании, проходившем в начале декабря под председательством Николая Второго по вопросам о реформах, у П.Святополк-Мирского была беседа с П.Гессе дворцовым комендантом (занимал эту должность в 1896-1905 г.г. человеком, очень близким к Николаю Второму, П.Гессе:"Гессе был тоже очень мрачный и говорил, что Пепке (Святополк-Мирскому) уйти нельзя, что тогда государя убьют, и Пепка будет себя всегда упрекать. Пепка говорит, что все равно, кто будет министром: если реформы не сделают, все равно убьют"11. Тот же автор рассказывает о беседе, которая произошла 20 января 1905 года у бывшего министра внутренних дел Святополк-Мирского с вновь назначенным на этот пост А.Булыгиным:"А сегодня он (Булыгин) был у Святополк-Мирского и в отчаянии говорил, что он не соглашался, но Государь сказал, что я все-таки вас назначил. И он (Булыгин) говорит, что теперь, чего он больше всего хочет - это чтобы поезд сошел с рельс и чтобы его убило... что, наверно, больше нескольких месяцев он не останется. Жена плачет.Тоже знамение времени с каким отвращением теперь идут в министры внутренних дел. Еще бы! Наверняка быть опозоренным перед всей Россией и вдобавок еще шансы быть убитым".12

Император был совершенно согласен с такой оценкой перспективы службы на многих административных постах его империи. Когда после убийства 3 января 1907 года петербургского градоначальника В.Фон дер Лауница генерал Курлов напомнил Столыпину о его обещании назначить Курлова на этот пост, если он освободится, то П.Столыпин ответил Курлову, что Государь против, так как он не желает, чтобы Курлов "был убит через несколько дней".13 Генеральша А.Богданович в своем дневнике, не предназначенном для печати, хорошо передает непосредственные эмоции правящих кругов России о той волне террора, с которыми пришлось столкнуться. Так она с искренним удивлением 21 марта 1906 года пишет по поводу отставки министра внутренних дел П.Дурново:"Под счастливой звездой родился Дурново. После всех произведенных им репрессий и арестов, ушел он целым и невредимым из министерства внутренних дел."14

Руководители страны должны были принимать особые меры предосторожности. За 10 дней до убийства Фон дер Лауница А.Богданович писала:"Вчера Лауниц от нас ушел пешком, и теперь ему не опасно, на нем панцирь, который ему стоил 1300 рублей. Скуп, а на это расщедрился".15 Ниже мы подробно расскажем, как такой во всех отношениях бесстрашный человек, как Столыпин, вынужден был после взрыва его дачи на Аптекарском острове 12 (25) августа 1906 года превратить свой дом в настоящую крепость, которая и посторонним наблюдателям, и членам семьи напоминала тюрьму. Жизнью рисковали не только министры и чиновники высокого ранга, но и члены их семьи, тяжелораненые дети Столыпина - лучшее тому подтверждение. Им приходилось жить в обстановке травли и угроз. В своих воспоминаниях дочь Столыпина Ольга рассказывает, как террористы ее хотели использовать в своих планах убийства Столыпина. Страшно было быть министром и членом его семьи в России начала 20 века. Хотелось бы напомнить, что убийство Плеве и ряд других терактов были осуществлены в военное время, во время русско-японской войны 1904-5г. Но мы надолго оставили нашего героя. Пора бы вернуться к нему.

Примечания.

1.А.Спиридович. Указ. соч. стр.158.

2.Цит. по: С.Ольденбург "25 лет перед революцией". Ва

шингтон. 1981. стр. 291.

3.А.Тыркова-Вильямс. "На путях к свободе".Нью-Йорк, 1952.

стр. 176.

4. Цит. по: П.Милюков//Воспоминания. М. 1991. стр. 157.

5.А.Тыркова-Вильямс. Указ. соч. стр. 166.

6.В.Короленко//Воспоминания. Статьи. Письма. М. 1988.

стр. 127-128.

7.С.Крыжановский. Указ. соч. стр. 142.

8.А.Суворин//Дневник. М.1992. стр. 371.

9. Цит. по: С.Ольденбург. Указ. соч. стр.241.

10. Там же.

11.Е. Святополк-Мирская//Дневник за 1904-905гг.// Исторические записки. т.77. М. 1965. стр. 261.

12. Там же. стр. 280.

13. П.Курлов. "Гибель императорской России". М. 1992. стр.83.

14. А.Богданович. "Три последних самодержца". М. 1990. стр. 385.

15. Там же. стр. 412.

Глава 9

АЗЕФ И БО ПОСЛЕ УБИЙСТВА ПЛЕВЕ

Об убийстве Плеве Азеф узнал в Варшаве. С ним вместе находилась П.Ивановская, и о реакции Азефа мы можем судить по ее воспоминаниям. Они бродили по Варшаве все утро и говорили только о предстоящем покушении. Азеф интересовался ее мнением о Савинкове, о Сикорском, все время задавался вопросом: все ли удалось предусмотреть, все ли продумано до конца? "На Маршалковской навстречу к нам, выкрикивая что-то по-польски, бежали мальчишки с телеграммами. Азеф стремительно выхватил у мальчика один экземпляр, прочитал вслух:"Брошена бомба в карету министра". И только "брошена бомба" ? как-то растерянно, смущенно повторял Азеф. Неужели неудача? Торопливо двигаемся дальше. Еще несколько домов. Опять неслись газетчики с какими-то непонятными новыми словами. Азеф рванул дрожащими руками новую телеграмму. "Замордовано Плевего, - громко читал он и вдруг очнулся, опустил свои вислые руки вдоль тела. - У меня поясница отнялась", - объяснил он".1

Не дождавшись Савинкова, который должен был приехать на следующий день из Петербурга, Азеф в тот же день выехал в Вену, откуда тут же, наверно с вокзала, послал телеграмму Л.Ратаеву. Алиби было зафиксировано. Через два дня он был в Швейцарии. Мы уже говорили о необыкновенно высоком престиже Азефа в революционном движении. Основу этого явления положило дело Плеве. Смолкли все голоса критиков, в этот момент все склонились перед ним, причем склонились в буквальном значении этого слова: так повела себя по отношению к Азефу "бабушка русской революции" Екатерина Брешко-Брешковская, вообще-то его недолюбливавшая. Язвительный А.Спиридович писал:"Сама бабушка русской революции, ругавшая его за глаза жидовской мордой, поклонилась ему по-русски до земли."2 В показаниях, данных эсеровской следственной комиссии по делу Азефа, есть любопытное признание одного из допрошенных. Он рассказывал о том, что при первом знакомстве ему Азеф очень не понравился. Но через какое-то время он снова увидел Азефа и узнал, что "это автор дела Плеве"... "Я сказал себе - ты плохой физиономист.Перед тобой стоит герой.Посмотреть на человека, так гроша ломаного не дашь, а на самом деле - вот такие бывают люди."3

В Женеве Азеф в своей ленивой манере принимает поклонение и знакомится с делами. Позднее в воспоминаниях нерасстрелянных большевиками, успевших вовремя бежать за границу эсеров, например Чернова, и в заключении следственной комиссии настойчиво проводилась мысль, что Азеф был бесспорным авторитетом только в области террора."В других областях партийной деятельности Азеф вообще не имел влияния".4 Чернов объяснял это его взглядами, "по которым в партии он стоял очень одиноко", что лишало его "возможности иметь идейно-политическое влияние в партии. Теорией он никогда не занимался".5 Видимо, на самом деле все обстояло значительно сложнее. Мы уже писали о роли Азефа в совещании оппозиционных и революционных партий в Париже осенью 1904 года, когда он заставил эсеровское руководство принять его точку зрения. То есть на самом деле идейное влияние он оказывал. Этот случай был не единственным. Но основной сферой деятельности Азефа был террор.

В Швейцарии, а потом во Франции собирались старые террористы, принимались новые; занимались своими делами, готовились к новым боевым действиям. В это время в БО происходили события, характерные для многих террористических организаций разных стран и народов.

В заключении следственной комиссии, на которую мы уже неоднократно ссылались, говорилось о том, что Азеф систематически стремился противопоставить ЦК БО и для этого "1. Представлял в неверном свете намерения ЦК. 2. Давал боевикам нелестные отзывы о его членах."6 Именно этим и объясняется в заключении желание боевиков как можно больше обособиться от ЦК. Вне всякого сомнения, Азеф сыграл свою роль. Он постоянно сталкивал между собой членов БО и ЦК. Члены БО должны были подчиняться в первую очередь ему, а в ЦК должны знать, что только он один может держать боевиков в руках.

В августе 1904 года в Женеве состоялись совещания по выработке устава БО В них принимали участие Е.Азеф, Б.Савинков, И.Каляев. Савинков сообщал об их цели:"Они были вызваны желанием резко ограничиться от ЦК и предупредить в будущем возможность какого бы то ни было вмешательства в наши дела. Среди товарищей господствовало убеждение, что для успеха террора необходима полная самостоятельность Боевой организации в вопросах как технических, так и внутреннего ее устройства. Такой взгляд, естественно, вытекал, во-первых, из сознания ненормальности положения партии, признающей террор и имеющей во главе своей ЦК, состоящий в большинстве своем из людей, не знакомых с техникой боевого дела, и во-вторых, из сознания необходимости для успеха террора строгой конспиративной замкнутой организации".7 Наиболее решительно против контроля ЦК за деятельностью БО выступали пылкие и критически настроенные ко всем направлениям деятельности партии, кроме боевого, Каляев и Савинков. Против такого упрощенного взгляда выступал Швейцер, понимавший, что БО должна стать лишь одной из партийных организаций. Азеф как член ЦК был согласен с Швейцером, на самом же деле он разыгрывал комедию. Он слишком сильно был заинтересован, чтобы БО и ее касса были под его контролем и ничьим больше. В конце концов был принят новый устав Боевой организации, в котором гораздо сильнее, чем в уставе БО при Гершуни, проводилась тенденция его полной обособленности от ЦК: "2. БО пользуется полной технической и организационной самостоятельностью. Имеет свою отдельную кассу и связана с партией через посредство ЦК. 3. БО имеет обязанностью сообразовываться с общими указаниями ЦК, касающимися 1 - круга лиц, против которых должна направляться деятельность БО 2 - момента полного или временного по политическим соображениям

прекращения террористической борьбы. Это был необходимый минимум требований со стороны ЦК, дающий ему некоторую гарантию, что партия не будет вовлечена БО в непосредственные политические осложнения".8

Но эти гарантии были ликвидированы в одном из примечаний к уставу. "Примечание: В случае объявления ЦК полного или временного по политическим соображениям прекращения террористической борьбы БО оставляет за собой право довести до конца свои предприятия, если таковые были начаты до назначенного объявления ЦК, какого права БО может быть лишена лишь специальным постановлением общего съезда партии".9 Савинков оправдывался в своих показаниях комиссии, говоря, что "этот устав никогда не применялся"10, а комиссия совершенно справедливо сделала вывод, что из устава следует, насколько выше БО ставит собственные интересы, чем интересы партии, и насколько далеко она отходит от партии.

Мы уже говорили о том, что ЦК указывал БО круг лиц, против которых должна быть направлена ее деятельность.Следовательно, боевики не могли произвольно выбирать свои жертвы. Их им как бы спускали сверху, по инстанции. Но насколько они считались с ЦК на самом деле?

В начале января 1905 года Савинков из Москвы, где он был занят подготовкой убийства великого князя Сергея Александровича, приехал в Петербург. Руководитель петербургского отряда террористов М.Швейцер рассказал ему:"Положение Татьяны Леонтьевой в большом свете укрепилось настолько, что ей было сделано предложение продавать цветы на одном из тех придворных балов, на которых бывает царь. Бал этот должен был состояться в 20-х числах декабря. Леонтьева предложила убить царя на балу, и Швейцер согласился на это. Бал, однако, был отменен. Вопрос о цареубийстве еще не поднимался в центральном комитете, и боевая организация не имела в этом отношении никаких полномочий. Швейцер, давая свое согласия Леонтьевой, несомненно нарушал партийную дисциплину. Он спрашивал меня, как я смотрю на его согласие, и дал бы я такое же. Я ответил, что для меня, как и для Каляева, Моисеенко и Бриллиант, вопрос об убийстве царя решен давно, что для нас это вопрос не политики, а боевой техники и что мы могли бы только приветствовать его соглашение с Леонтьевой, видя в этом полную солидарность их с нами. Я сказал также, что, по моему мнению, царя следует убить даже при формальном запрещении ЦК".11 Боевики так просто решают вопрос об убийстве самодержавного властителя России, даже не поинтересовавшись мнением своего ЦК! Они и своего собственного руководителя Азефа не поставили об этом в известность. Один из наиболее трезвых и уравновешенных террористов Швейцер решил вопрос об убийстве царя своей собственной властью.

Если по уставу БО при Гершуни высшим руководящим органом БО была Распорядительная комиссия, которая, правда, в действительности никогда не существовала, и всем распоряжался Гершуни, но хотя бы в уставе о ней было сказано, то в новом уставе этот орган заменил Комитет; решающую роль в нем играл член-распорядитель, им, естественно, был Азеф. Его заместителем был Б.Савинков.

Все члены БО, кроме И.Мацеевского, оставшегося в России, собрались в Париже. Обсуждались планы будущих действий и велись работы в организованной Азефом динамитной мастерской, руководил которой М.Швейцер. В мастерской готовился динамит для будущих терактов, а также была школа,в которой террористы осваивали смежную с их основной профессией специальность по производству бомб. В мастерской работали и обучались как старые члены БО В.Савинков, И.Каляев, Б.Дулебов, Д.Борищанский, так и новые - Б.Моисеенко, бывший студент горного института, в прошлом член той же социал-демократической организации, что и Савинков, и его товарищ по ссылке в Вологде, происходивший из богатой дворянской семьи; младший брат Азефа Владимир, химик по образованию.

В Швейцарии в БОвступила Татьяна Леонтьева.О ней мне хотелось бы рассказать поподробнее. 20-летняя красавица (после ее ареста в газетах появилось следующее сообщение:"Вчера по выходе из парикмахерской арестована молодая очень красивая женщина"12), аристократка, дочь якутского вице-губернатора, со стороны матери принадлежавшая к верхам русской знати (мать - урожденная княжна Белосельская-Белозерская), Татьяна Леонтьева рвалась в террор, как в свое время другой русский аристократ - Покотилов. Террористам, в том числе Азефу, она очень понравилась:"С первого же слова в Леонтьевой чувствовалась неисчерпаемая преданность революции и готовность во имя ее на жертву"13. Нравилось террористам и то, что она была тесно связана с аристократическим миром, могла служить неисчерпаемым источником информации, но ее не устраивала эта роль, так как она хотела принять участие в теракте, и предложила Швейцеру убить государя, о чем мы уже писали выше. Она должна была преподнести букет Николаю Второму и застрелить его из револьвера, спрятанного в цветах. Работавшая вместе в ней в начале 1906 года в петербургской отряде террористов П.Ивановская не могла нарадоваться на ее точность и исполнительность:"Она [Леонтьева] собирала нужные для Леопольда [Швейцера] сведения...поручения всегда выполнялись радостно и безукоризненно".14 Она предложила свои услуги для хранения динамита, причем использовала для этого особняки своих высокопоставленных родственников по материнской линии. А.Герасимов описывает, что ее дядя отказался выдать полиции чемодан, набитый динамитом, и выдал только под угрозой обыска. Он, естественно, ничего не знал о его содержании. Арестованная в конце марта вместе со всеми террористами Леонтьева заболела в тюрьме психическим расстройством, правда в легкой форме, и была выдана на поруки родственникам.

Для того, чтобы ее окончательно вылечить и, видимо, чтобы оторвать от революционных связей, родители повезли ее за границу. В письме одной из своих подруг накануне поездки она писала:"Можете сами представить, в каким настроении и с каким душевным состоянием я туда направляюсь. Предвижу ясно, до поразительности верно, скучную, монотонную, бездеятельную жизнь, полную пустоты и одиночества...еду, не желаю причинять своим отказом страдания родителям, которые так заботливо относятся ко мне, однако, покидая Родину в такое время, когда начинается самая нужная, самая напряженная работа, не могу там вдали оставаться спокойной. Это выше моих сил и понимания".15 С таким настроением Татьяна Леонтьева недолго оставалась под родительским присмотром. Слишком сильно она рвалась в революцию. Она предложила свои услуги для работы в БО Савинкову, но у него в отношении к женщинам всегда было что-то рыцарское. Он пожалел ее и предложил ей прежде всего отдохнуть, подлечиться, прийти в себя, а потом уже заняться террористической деятельностью. Т.Леонтьева восприняла этот совет как оскорбление. Был 1906 год, и не одни только эсеры занимались террором. От партии откололась более экстремистская группа, образовавшая Союз социалистов-максималистов (см.ниже). Они с радостью воспользовались ее услугами.

Максималисты, в отличие от эсеров, не тратили много времени и сил на подготовку своих терактов, а действовали стремительно. Они выяснили, что в швейцарском городе Интерлакене в одном из отелей проживает некий господин Шарль Мюллер. Внешне он был очень похож на бывшего министра внутренних дел П.Дурново, да к тому же Мюллер - это та фамилия, которую Дурново из соображений конспирации в страхе перед террористами использовал во время своих поездок за границу. Было решено действовать. Т.Леонтьева поселилась с Ш.Мюллером в одном отеле. Красивая, элегантная, она пользовалась большой популярностью и внимательно наблюдала за Мюллером. Сомнений быть не могло. Это П.Дурново. 1 сентября 1906 года она попросила накрыть для себя отдельный столик поблизости от Мюллера и "...во время обеда встала из-за своего стола, подошла вплотную к Мюллеру и сделала несколько выстрелов из браунинга в этого одинокого и ничего не предполагавшего старца. Уже от первого выстрела он упал, остальные она выпустила в уже хрипевшего, лежащего на полу человека. Через несколько минут он был мертв"16.

Т.Леонтьева и максималисты ошиблись. Ш.Мюллер, парижский миллионер, не имел ничего общего с Дурново. Но считали ли они эту ошибку столь уж существенной? Ее процесс наделал тогда много шума по всей Европе. Состав суда был для Т.Леонтьевой благоприятный. Ее внешность, молодость, происхождение, участие в русской революционной борьбе, на которую тогда молилась вся Европа, достоинство, с которым она держалась на суде, - все это произвело благоприятное впечатление на судей, и она даже могла рассчитывать на оправдательный приговор. Ну ошиблась девушка, с кем ни бывает. Все изменил ответ Т.Леонтьевой на вопрос председателя суда, не раскаивается ли она в том, что убила невинного человека: "Не считаю преступлением убийство одного буржуа".17 Богатая русская аристократка считала убийство человека только за то, что он представитель тех, кого в русских революционных кругах считали буржуа, вполне нормальным делом, а в понятие буржуа включали всю буржуазию, дворянство, почти всю интеллигенцию и довольно большую часть крестьянства. Мы ниже подробно остановимся на вопросе, как трактовали понятие "террор" в партии социалистов-революционеров, и как многие в партии хотели его расширить. Мне хочется понять, что же происходило в России, если наиболее яркие и способные представители элиты страны, такие как Т.Леонтьева и А.Покотилов, видели в убийстве людей, близких им по происхождению, воспитанию, состоянию, общественному положению, а часто просто родственников, основную цель своей жизни и с такой страстью рвались, преодолевая все препятствия, к убийству? По выражению В.Ленина, "Россия выстрадала марксизм". Не знаю насчет марксизма, но страна была тяжело больна, если представители элиты так к ней относились. Но вернемся к Леонтьевой. Несмотря на то, что судьи и общественное мнение Швейцарии были восстановлены против нее, приговор суда был более чем гуманым: четыре года одиночного заключения. В тюрьме у Т.Леонтьевой возобновилось психическое расстройство, на этот раз она заболела тяжело, была опять отдана родителям и скоро умерла.

Организация готовилась к крупным делам. Не было недостатка в средствах. Со всей России шли пожертвования на боевую работу. Не было недостатка и в желающих учавствовать в терроре. Организация планировала нанести одновременно несколько ударов. Часть террористов во главе с М.Швейцером должна была отправиться в Петербург для убийства дяди царя великого князя Владимира Александровича, главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа. Московский отряд возглавил Б.Савинков. Он должен был осуществить покушение на одного из самых ненавистных великих русских князей, другого дядю царя Сергея Александровича. Киевскую группу террористов возглавил Д.Борищанский. Им поручалось осуществить убийство киевского генерал-губернатора Н.Клейгельса. Со Швейцером в Петербург отправились П.Дулебов, П.Ивановская, Т.Леонтьева. М.Швейцеру было разрешено пополнить свой отряд террористами на месте. Некоторые из этих лиц были намечены на совещании в Париже, но у Швейцера было право принимать и тех, кого он сочтет нужным. Видимо, Азеф ему очень доверял, если передоверил одну из своих важнейших прерогатив.

В Москву с Савинковым выехали Д.Бриллиант, И.Каляев, П.Моисеенко. Савинков мог увеличить свой отряд только одним человеком. Да и то Азеф ему указал, кого он должен принять. Азеф был не очень высокого мнения об умении Савинкова разбираться в людях и был, конечно, прав. Д.Борищанский отправился в Киев один. Ему было разрешено принять в БО двух человек из хорошо ему знакомых белостокских рабочих.

Снабженные в изобилии деньгами, динамитом, явками и уверенные, что после успеха дела Плеве организации все по плечу, террористы отправились в Россию в начале ноября 1904 года. Им были вручены надежные паспорта. В Россию они прибыли вполне благополучно. Азеф должен был приехать позднее. Такова была революционная сторона жизни Азефа. А как складывалась в это время его служебная карьера?

У него было более чем достаточно оснований бояться ДП после дела Плеве. В руки полиции попались Сикорский и тяжелораненый Сазонов. Как мы уже указывали, Азеф умел разбираться в людях и знал, что они его не выдадут. Но Сазонов после ранения был в тяжелом состоянии и мог проговориться в бреду. Одним из руководителей следствия стал Михаил Иванович Гурович (настоящее имя Моисей Давидович Гуревич), в прошлом революционер, затем провокатор, после разоблачения в 1902 году открыто поступивший на службу в ДП и в 1904 году занимавший пост инспектора охранных отделений. Одетые в белые халаты, он и его помощники тщательно записывали все, что срывалось в бреду с языка Сазонова. И кое-что интересное в бреду он назвал, в том числе "Валентина" и "тетушку", на свидание с которыми следует спешить. Департамент принялся за работу, Валентина искали по всей России. Спиридович вспоминает, как одного человека, связанного с эсерами, но совершенно не причастного ни к БО, ни к делу Плеве, арестовали в Киеве и в кандалах доставили в столицу, решив, что он Валентин, но он без труда доказал свою полную непричастность к этому делу18. Гуревич пытался спровоцировать Сазонова на новые высказывания в бреду или хотел вызвать тяжелораненого человека на откровенность, он начал сообщать ему различные детали покушения и следствия. Сазонову сообщили, что от его бомбы погибли несколько случайных прохожих, в том числе двухлетняя девочка. В этой клевете было определенное зерно истины. Бомба Сазонова, уничтожив Плеве и его кучера, ранила 10 случайных прохожих, среди которых была и трехлетняя девочка. В другой раз Сазонову рассказали, что один из его товарищей по теракту выронил бомбу, и в результате двух взрывов погибло 39 человек19. Гуревич под видом доктора говорил Сазонову, что напрасно он упрямится, так как "еврейчик" Сикорский выдает. Это было просто клеветой, и не М.Гуревичу было ей заниматься. Все это приводило Сазонова в очень тяжелое состояние.

Но сделать надлежащие выводы из бреда Сазонова охранники не могли. Б.Николаевский пишет о том, что "связать эти разрозненные указания и положить их в основу детального расследования, конечно, не представило бы затруднений для любого следователя средних способностей, если бы только мысль начала работать в этом направлении, если бы существовала хоть тень желания выяснить эту сторону дела. Но именно этой тени желания у Департамента не имелось... Всеми ненавидимый при жизни, Плеве, всеми покинутый, уходил в могилу"20. Я думаю, что Николаевский неправ, убийц Плеве судорожно искали по всей России, и желания их найти было хоть отбавляй. Но никому из следователей не могла прийти в голову мысль сопоставить имя Валентина с Азефом, хотя в ДП знали, что Валентин - одна из его партийных кличек. Главному агенту ДП в партии эсеров верили на сто процентов.

В Петербург был вызван Л.Ратаев. Мы не знаем содержание его разговоров в ДП Свою "Историю предательства Азефа" он довел только до убийства Плеве, но на положении Азефа в ДП убийство Плеве никак не отразилось, ему продолжали доверять. Интересно, что наградные Азефа в ДП в 1904-05 г.г., т.е. в годы его наиболее интенсивной работы в БО, когда были убиты Плеве и Сергей Александрович, составили несколько тысяч рублей, это не считая зарплаты 500 рублей в месяц. Убийство руководителей страны ДП оплачивало очень щедро. Зарплата Азефа в партии была значительно скромнее, он получал 125 рублей в месяц, но к его услугам была вся касса БО.

В своих сообщениях Ратаеву, в своих беседах с ним Азеф продолжал старую линию поведения, которую он вел во время дела Плеве, но в гораздо более откровенной форме. Если на первых этапах дела Плеве он еще далал определенные намеки ДП, благодаря которым можно было предотвратить покушение, то теперь он, как накануне убийства Плеве, ни слова не сообщает о действительных планах БО Наоборот, он тщательно их скрывает, сообщая полиции фантастические сведения о несуществующих планах покушения на императора, при этом оговаривая нескольких старых революционеров, живших в Одессе, противников Азефа, не имевших никакого отношения к террору, выставляя их в роли наиболее опасных террористов:"Покушение на Его величество готовится, - для меня это не подлежит никакому сомнению. Центр тяжести БО - в Одессе"21. В другом письме Ратаеву он сообщает:"От Чернова и от Павла Ивановича (Савинкова) я узнал только, что теперь стоит государь на очереди. Его слова, что Россия не прекратит войны, пока жив еще один солдат и в казне имеется один рубль, сделают государя очень непопулярным... и что покушение будет встречено, вероятно, так же сочувственно, как и Плеве".22 Азеф выдает нескольких партийных работников, в том числе двух членов ЦК С.Слетова и М.Селюк, отправляющихся в Россию, причем двух последних он оговаривает, как и старых революционеров Одессы, изображая их опаснейшими террористами, едут в Россию для организации убийства царя. Он неоднократно возвращается в своих письмах и телеграммах к поездке Слетова, уточняет точную дату выезда, сообщает, через какой пункт на границе и с каким паспортом Слетов едет в Россию. На случай, если его вопреки этим данным не смогли бы перехватить на границе, он сообщал его петербургские явки. Он буквально с рук на руки вручил Слетова охранке, которая арестовала его на границе. Интересно, что Слетов поехал в Россию с совершенно другими целями для налаживания работы в деревне и для прекращения пропаганды аграрного террора, которую вели на местах некоторые партийные работники. Случай со Слетовым очень характерен и показателен для Азефа: он использовал ДП в свой личных, карьерно-партийных целях. М.Селюк, а в особенности Слетов были основными противниками Азефа в руководстве эсеровской партии. Азеф резко расходился с ними в отношении аграрного террора. Он был решительным противником такого расширения понятия террор, а Слетов считал, что можно предоставить сторонникам этого направления в партии право выражать свои взгляды. Во время одного довольно бурного выяснения отношений Азеф презрительно бросил Слетову:"Вы напрасно думаете, что если вы думаете так двое, а я один думаю иначе, то ваше мнение должно взять верх. Ничего подобного. Из всех оставшихся я один имею право восстановить ЦК, и если я вас принял в ЦК, то только условно, так как не считаю свою задачу законченной".23 Этот разговор показывает исключительное положение Азефа в партии после дела Плеве. Он позволяет себе третировать членов ЦК, как купец в магазине своих приказчиков. После этого заявления Азефа Слетов сказал, что если его пребывание в ЦК условно, то он выходит из его состава. Интересно, что все присутствующие при этом разговоре члены ЦК, в том числе и М.Селюк, считали, что неправ, выходя из ЦК, Слетов, а не Азеф.24 Азеф инстинктивно чувствовал, что Слетов ему не доверяет. Позднее, после разоблачения Азефа, Слетов говорил, что он в эти годы думал о нем:"Я должен сказать, что у меня были и раньше подозрения относительно Азефа..., я ни к коем случае не думал, что он был агентом полиции, но я считал, что он мог послать какую-нибудь анонимку, просто чтобы устранить человека, с которым он очень резко поссорился, и вообще я считал его за человека, который может в некоторых случаях взять и освободить себя от морали. Но так как это касалось меня лично, то не считал возможным высказывать каких-либо подозрений по этому поводу, тем более, что никаких доказательств у меня быть не могло".25 Азеф укреплял свое и без того прочное положение в партии, отправляя при помощи ДП в тюрьму и на каторгу всех своих недоброжелателей.

Хотя эсеры и не планировали убийство государя, его едва не убили без всякого их участия. 6 января 1905 года, во время водосвятия на Неве одно из орудий, производя салют, выстрелило прямой наводкой картечью по Зимнему дворцу. Картечь попала в окна Николаевского зала, где в это время находился государь. Руководитель Артиллерийского ведомства великий князь Сергей Михайлович стал проводить свое расследование среди артиллеристов, а ДП - свое. Естественно, сразу вспомнили о предупреждениях Азефа о планах БО убить государя, и ему поручили выяснить, не имеет ли БО к этому отношения, и он честно сообщил, "...что это дело не имеет никакого отношения к партии социалистов - революционеров."26. Оба следствия выяснили, что за этим событием не стояла злая воля. Выстрел был произведен по "недосмотру". П.Святполк-Мирский заметил:"Неудивительно, что война так идет, если первая гвардейская батарея, собственная Его величества, стреляет по государю по недосмотру."27 Вернувшись вечером в свои апартаменты, Николай Второй рассказал об этом "странном" инциденте своему камердинеру. Тот с жалостью посмотрел на государя и сказал:"Видно, дело очень плохо, если войска стреляют в государя".28 От выстрела пострадал один полицейский, по странному совпадению по фамилии Романов.

Нужно сказать, что Азеф сообщает много действительно ценной информации о жизни эсеровской партии, о совещаниях представителей оппозиционных партий, но ни слова правды о БО, наоборот, он всячески стремится выведать у Ратаева, что ему известно, и отвести подозрение от своих людей. Он отвечал уклончиво на вопросы о Савинкове, сообщая, что никого не знает под таким именем, и только когда ему прислали карточку Савинкова, он сообщил, что с ним недавно познакомился:"...видел его несколько раз. Трудно ориентироваться в его роли".29 Одного рода сведения он сообщал в ДП особенно точно - это сообщения об утечке информации из недр ДП Он сообщил Ратаеву тексты двух циркуляров ДП, попавших в руки Бунда и присланны в редакцию "Революционной России", в которых сообщалась точная информация о планах эсеровских руководителей. С одной стороны, Азеф искренне напуган. Он понимает, что утечка информации, которую он сообщает Ратаеву, может стоить ему головы. Он сообщает своему полицейскому руководителю:"Малейшая неосторожность с Вашей стороны может меня погубить".30 В то же время это давало Азефу возможность сообщать то, что он хочет, а если его будут упрекать за скрытие информации, он сможет говорить, что ему опасно все сообщать в ДП, так как там не умеют с достаточной осторожностью пользоваться полученными сведениями. Поэтому в его письмах Ратаеву все время встречаются упреки:"Неужели нельзя обставить дело так, чтобы циркуляры Департамента Полиции не попадали в руки революционной организации... Право удивляюсь, что Департамент не может конспиративно устраивать свои дела".31 С особой яростью Азеф преследовал агентов ДП, перешедших на сторону революции, впрочем, революционеров, пошедших служить в ДП, он преследовал не меньше. Ему не нужны были конкуренты ни в одном из борющихся лагерей. Они могли быть ему смертельно опасны.

Он сообщил Ратаеву о его агенте Шапиро, предложившем свои услуги революционерам, в том числе и в организации убийства Ратаева:"Говорил о возможности Вашего убийства и о важности такого, так как у вас сосредоточено очень многое, и Вы заведуете всеми отделениями сыскными за границей".32 Такого рода сообщения он очень любил. Он как бы связывал своих полицейских руководителей с собой кровными узами как спаситель их жизни. Когда подобной угрозы для жизни его полицейских начальников не было, он их просто придумывал, как было в случае в Лопухиным, но тем лучше было, когда он мог сообщить правдивую информацию. Впрочем, он был всерьез напуган этим случаем:"Ради Бога, с этим письмом будьте осторожны...Потом, ради Бога, прошу Вас ничего не предпринимать по отношению к Шапиро до разговора лично со мной... Имейте в виду, что наши свидания могут быть выслежены... Один неосторожный шаг и провал мой."33

После стольких ценных сообщений, после спасения его жизни Ратаев Азефу полностью доверял, считал своим самым ценным сотрудником, фактически выполнял все указания Азефа в отношении розыска и вообще просто смотрел ему в рот. А если когда-нибудь у Ратаева проявлялась тень неудовольства, то тут же следовала холодная отповедь Азефа:"Вы упрекаете меня в недомолвках и говорите о бесцельности нашего существования...на это я могу сказать только то, что я, как всегда, так и теперь работаю для вас с полной свойственной мне добросовестностью и осторожностью, и желал бы видеть у вас полное ко мне доверие".34 Поэтому,когда Ратаев узнал, что македонские революционеры из Болгарии снабжают оружием своих русских коллег на Кавказе, в первую очередь армянских дашнаков, он попросил Азефа съездить в Болгарию и разобраться на месте. В январе 1905 года Азеф был в Софии и выяснил, куда и кому направляется оружие, какими пароходами и кто этим занимается в Болгарии. Л.Ратаев был ему очень благодарен.

Я уже писал, что Ратаев был в полном ужасе, прочитав воспоминания Б.Савинкова и осознав до конца, кем был в действительности его лучший агент и какую роль он играл при нем. Он был этим настолько ошеломлен, что стал наделять Азефа какой-то дьявольской силой, представляя его человеком, способным буквально на все. В своем письме он пишет:"Вскоре после отъезда Азефа с Балканского полуострова, кажется, 11 или 12 июля 1905 года в Константинополе в пределах Ильдиз-Киоска во время селямлика совершено было покушение на жизнь ныне низложенного султана Абдула Хамида Второго, и именно тем способом, который Азеф пожелал применить против В.К.Плеве, то есть посредством автомобиля, начиненного динамитом, на котором прибыли на парад два знаменитых иностранца. Очевидно, Азеф использовал служебное поручение в силу принципа "делу время - потехе час" придумал и проделал вместе с армянами покушение на султана, а затем по своему обыкновению уехал благополучно домой. Ты увидишь, что это не моя фантазия и что рано или поздно это подтвердится".35 До сегодняшнего дня это не подтвердилось, и мы не располагаем никакими фактами, свидетельствующими об участии Азефа в этом покушении, и но интересно другое. В его фантастические способности верил не только Ратаев, которого он использовал как хотел, но и через много лет после Ратаева такой прекрасный знаток истории, как М.Алданов. Он допускает большую вероятность того, что Азеф был организатором покушения, и это несмотря на то, что он подробно изучал дело, опросил многих деятелей армянского освободительного движения, и все они в один голос отрицали какую бы то ни было роль Азефа в покушении.

Еще один вопрос Азеф все время поднимает в своих письмах Ратаеву. Впрочем он не имел никакого отношения к русскому революционному движению и касался только отношений Азефа с его работодателем - ДП Это постоянное требование денег и напоминание, как и куда их ему посылать. Этот вопрос присутствует почти в каждом послании Азефа. Письмо из Женевы 23 сентября 1904 года:"Во всяком случае деньги переводом через банк...заказным пришлите немедленно, так как сижу без денег. Жму руку."36 Из Парижа 31 октября 1904 года:"Деньги вы мне не выслали, по крайней мере я их не получил."37 Аэеф совершенно искренне считал, что ДП должен оплачивать убийство русских великих князей и министров.

Примечания.

1.П.Ивановская. Указ. соч. стр. 82-93.

2.А.Спиридович. Указ. соч. стр. 158.

3.Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа.

стр. 46-47.

4. Там же.

5. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 177.

6. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 277

7. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 70.

8. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 32.

9.Цит. по: Б.Савинков. Указ. соч. стр. 74.

10. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азе фа. стр. 30.

11. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 91.

12. Цит по Ивановская. Указ соч. стр. 127.

13. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 79.

14. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 127.

15. Там же. стр. 179-178.

16. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 14-15.

17.Цит. по: П.Ивановская. Указ. соч. стр. 180.

18. А.Спиридович. Указ. соч. стр. 157.

19. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 183.

20. Б.Николаевский. "История одного предателя". стр. 101.

21. Е.Азеф//Донесения. стр. 317.

22. Там же. стр. 323.

23. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров." стр. 178.

24. Там же.

25. Там же. стр.189.

26. Е.Азеф//Донесения. стр.335.

27.Е.Святполк-Мирская. Указ. соч. стр. 272.

28. А.Богданович. Указ. соч. стр.332.

29. Е.Азеф.//Донесения. стр. 318.

30. Там. же. стр.330.

31. Там же. стр. 328.

32. Там же. стр. 340.

33. Там же. стр.340-341.

34. Там же. 321-322.

35. Л.Ратаев. Указ. соч. стр. 140.

36. Е. Азеф.//Донесения. стр. 325.

37. Там же. стр. 327.

Глава 10

Б.САВИНКОВ В МОСКВЕ

Имея такое надежное прикрытие со стороны своего шефа, боевые отряды приступили к работе. Московский отряд, как мы писали, должен был состоять из 4 человек. Попытка привлечь в отряд рекомендованного Е.Азефом старого народовольца рабочего Х. закончилась провалом, но вместо него в покушении на Сергея Александровича согласился участвовать бежавший из ссылки Петр Александрович Куликовский, бывший студент Петербургского учительского института. С самого начала отряд столкнулся с довольно своеобразными трудностями. В нем не было ни одного москвича, и они не знали вещей, известных каждому ребенку в Москве - где живет великий князь? "Моисеенко разрешил эту задачу. Он поднялся на колокольню Ивана Великого и начал расспрашивать сопровождавшего его сторожа о достопримечательностях Москвы. В разговоре он просил указать ему дворец генерал-губернатора. Сторож указал на Тверскую площадь и сообщил , что великий князь живет именно там."1 Справиться с этой и другими подобными проблемами можно было значительно проще, установив связь с московским комитетом партии соц-рев. Они могли быть очень полезны для сбора информации. Но Савинков решил этого не делать. В своих воспоминаниях он объяснил почему:"Степень конспиративности и революционной опытности последних была нам неизвестна, и мы боялись знакомством с ними навести полицию на след нашего покушения."2

Савинков был полностью прав в своих опасениях относительно местных революционеров. Это подтверждает такой авторитетный свидетель из противоположного лагеря, как начальник киевского охранного отделения А.Спиридович. Он рассказывает о том, что Д.Борищанский, приехав в Киев, стал действовать иначе. Он установил связи с некоторыми из местных эсеровских деятелей, и информация об этом сразу дошла до Спиридовича, который смог расстроить покушение:"Иначе дело сложилось в Москве...Во избежание провала Савинков решил действовать самостоятельно и тем спасся от сотрудников охранного отделения".3 Но до конца придерживаться этой линии поведения Савинкову не удалось. Людей было мало, великий князь менял свои резиденции, Савинкову необходимо было получить точную информацию о нем. Решив не иметь ничего общего с эсерами, он хотел найти влиятельных лиц, которые могли бы снабжать его отряд информацией о великом князе. В это время П.Ивановская по делам БО приехала в Россию, и он попросил ее помочь. "Ивановская указала мне князя N.N. Она предложила мне зайти к писателю Леониду Андрееву, который знал князя лично и мог меня познакомить с ним. В один из ближайших дней я отправился в Грузины к Андрееву. Ивановская не успела его предупредить о моем приходе, и он был очень удивлен моей просьбой. Я ему назвал мою фамилию, и только тогда он согласился познакомить меня с N.N. Мы должны были встретиться с последним в ресторане "Эрмитаж", где N.N. мог узнать меня по условленным признакам: на моем столе лежало "Новое время" и букет цветов".4 С высоты своего боевого опыта Савинков иронизировал над слишком осторожным поведением князя, испугавшегося встречи в ресторане и предложившему устроить следующую встречу с ним у него в особняке."Он, видимо, боялся знакомства со мной и желал одного, чтобы я возможно скорее ушел. Тем не менее он с большой охотой согласился давать нужные сведения. Он говорил, что ему нетрудно их получить, что убийство великого князя акт - первостепенной политической важности, что он от всей души сочувствует нам и в самом ближайшем будущем даст ценные и точные указания."5

Крупнейший русский писатель Л.Андреев согласен помогать в осуществлении террористического предприятия совершенно незнакомому человеку, которого ему даже не успели рекомендовать, а представитель одной из знатнейших русских фамилий радостно согласился давать необходимые сведения, необходимые для убийства. Мы уже писали о привычке к террору в русском обществе, но здесь речь идет не о привычке, а о помощи в осуществлении убийства. Правда, нужно отметить, что никакой информации князь Савинкову не предоставил, но сведения об этой встрече дошли до полиции, и она, предполагая покушение, усилила бдительность, впрочем, это ничего не дало.

Решив, видимо, что от добра добра не ищут, террористы стали работать по старинке, как они действовали во время охоты на Плеве. Моисеенко и Каляев купили лошадей и стали извозчиками. Основные сведения, как и в деле Плеве, поступали от Каляева. Весь талант своей незаурядной артистической натуры он вкладывал в наблюдение за московским генерал-губернатором. "Каляев, выстояв определенные по общему плану часы на назначенной улице, не прекращал наблюдения. Весь остаток дня он продолжал наблюдать, уже руководствуясь своими собственными соображениями. Ему удавалось не раз видеть Великого князя на такой улице и в такой час, где и когда его можно было ожидать всего менее."6 Каляев прекрасно играл роль извозчика:"Он был застенчив и робок, подолгу и со всевозможными подробностями рассказывал о своей прежней жизни лакея в одном из петербургских трактиров, был очень набожен и скуп, постоянно жаловался на убытки и прикидывался дурачком там, где не мог дать точных и понятных ответов. На извозчичьем дворе к нему относились с оттенком пренебрежения и начали уважать много позже, когда убедились в его исключительном трудолюбии: он сам ходил за лошадью, сам мыл сани, выезжал первый и возвращался последний."7 Моисеенко делал свою работу с меньшим блеском, чем Каляев, но его сведения дополняли каляевские. В скором времени после начала наблюдения была точно установлена карета великого князя. Поэт Каляев рассказывал о ней с яркими подробностями. Ее отличительными деталями были белые вожжи и белые яркие огни фонарей, такие, кроме кареты Великого князя, были только в карете его жены Елизаветы Федоровны. Запомнил он и кучеров, так что риск ошибки отсутствовал. К началу декабря были полностью прослежены выезды Великого князя. Он 2-3 раза в неделю в одни и те же часы ездил в Кремль. В основном наблюдение было закончено. Казалось, что в скором времени можно будет приступить к покушению. Но неожиданно все расстроилось. 28 ноября 1904 года в Петербурге состоялась многотысячная студенческая демонстрация, разогнанная полицией. На 5-6 декабря были назначены студенческие демонстрации в Москве. Время было горячее, и компания общественного протеста, начатая после прихода в министерства внутренних дел П.Святполк-Мирского, шла по возрастающей линии. С властью считались все меньше и меньше. Московские эсеры решили предупредить московские власти, чтобы они не вмешивались:"Московской комитет партии соц-рев. считает нужным предупредить, что если назначенная на 5-6 декабря демонстрация будет сопровождаться такой же зверской расправой со стороны властей и полиции, как это было на днях в Петербурге, то вся ответственность за зверства падет на голову генерал-губернатора Сергея Александровича и полицмейстера Трепова. Комитет не остановится перед тем, чтобы казнить их."8

Демонстрации были разогнаны полицией, но предупреждения подействовали, и великий князь выехал со своей резиденции на Тверской улице. Для того, чтобы московские товарищи по партии не мешали БО заниматься своими профессиональными делами, Б.Савинков с большой предосторожностью встретился с членом московского комитета партии соц-рев. В.Зензиновым (см.выше) и попросил его от имени БО прекратить подготовку покушения на великого князя. Зензинов согласился с просьбой Савинкова. Савинков не зря проявлял свое конспиративное искусство, так как за Зензиновым велась слежка, и вскоре он был арестован9, но на Савинкова филеры так и не вышли. Начались поиски великого князя. Следили за несколькими резиденциями императорской семьи в Москве, и в конце-концов выяснили, что он переехал во дворец в Нескучном саду. Первым установил новый адрес великого князя Каляев. Его новое местожительство в какой-то степени даже облегчало террористам задачу: путь от Нескучного сада до Кремля был намного длиннее, чем от резиденции московского генерал-губернатора от Тверской улицы до Кремля, и, следовательно, возможностей для успешного покушения у террористов было больше.

В это время в наблюдении принял участие и новый член БО П.Куликовский, но вскоре выяснилось, что толка от него мало. Близорукий, неопытный, он так и не смог перевоплотиться в предназначенную ему роль лоточника. Одетый под мастерового, он несколько раз видел карету Сергея Александровича у Калужских ворот. Новых данных он сообщить не мог, но он знал карету и мог участвовать в покушении. Наблюдение дало свои результаты. Удалось точно выяснить, что великий князь ездит в Кремль по средам и пятницам от 2 до 5 часов, но опять возникли препятствия различного порядка. Реакционный курс московского генерал-губернатора был в разительном противоречии с либеральной политикой министра внутренних дел П.Святполк-Мирского. В конце концов ему удалось добиться от императора указа об отставке Сергея с должности генерал-губернатора с 1 января 1905 года. Он оставался только командующим войсками московского военного округа. Савинков и его товарищи стали сомневаться в необходимости осуществления покушения на Сергея Александровича при новом положении вещей. Они связались с ЦК, и оттуда подтвердили, что можно продолжать свою работу - решение убить Сергея осталось в силе.

Другое препятствие было куда значительнее. 9 января 1905 года произошла знаменитая демонстрация рабочих в Петербурге, закончившаяся их расстрелом. В России началась революция. Под воздействием этих событий великий князь переехал из Нескучного сада в Николаевский дворец в Кремле. Приходилось все начинать заново и вести наблюдение непосредственно в Кремле "на глазах у великокняжеской охраны"10, но неожиданно оказалось, что это далеко не так сложно, как предполагалось вначале:"Моисеенко со своей обычной смелостью в первый же день остановился у самой Царь-пушки, где почти никогда извозчики не стоят".11 От Царь-пушки виден Николаевский дворец и, следовательно, выезд великого князя не мог пройти незамеченным. Городовые филеры не обратили внимания на извозчика, и с тех пор "мы стали следить почти у самых ворот дворца"11. Секрет такого поведения охраны великого князя был очень прост - у него не было специальной охраны кроме обычных филеров московского охранного отделения и городовых. Когда московское и киевское охранное отделение получили отрывочную информацию, из которой можно было сделать вывод, что террористы собираются убить местных генерал-губернаторов, они обратились в ДП с просьбой отпустить необходимые денежные средства для организации личной специальной охраны генерал-губернаторов. Но ДП им в этом отказал. Факт сам по себе поразительный, он становится еще более поразительным, если учесть, что московская охранка просила деньги на охрану любимого дяди царя через близкого к великому князю человека, тогдашнего царского любимца, только что назначенного петербургским генерал-губернатором Д.Трепова. Поведение А.Лопухина, директора ДП, в этом деле совершенно необъяснимо. После убийства Плеве он был просто обязан более чем серьезно отнестись к подобным предупреждениям, а вместо этого он отказывает в отпуске необходимых средств для организации охраны. Спиридович пишет, что вице-директор ДП Н.Макаров вместо отпуска необходимых средств "порекомендовал лишь усилить агентурное освещение, разъяснив, что в нем вся сила. Господин Макаров вторично открыл Америку".12 Как только Д.Трепов узнал о гибели Сергея, он ворвался в кабинет Лопухина в здании ДП, "бросил ему в лицо: "Убийца",- и вылетел из кабинета, хлопнув за собой дверью".13 Приходится признать, что для подобного обвинения у него были все основания. Как в этой истории, так и в последующей истории с раскрытием Бурцевым правды об Азефе роль А.Лопухина загадочна и необъяснима. Но Савинков всего этого не знал, и возраставшие трудности угнетали его, к тому же к нему стали обращаться с просьбами развернуть боевые действие против царских властей в широком масштабе в связи с событиями 9 января в Петербурге, а у него, кроме группы в 5 человек, никого не было, и он должен был отвечать отказом, посылая этих людей к М.Швейцеру, у которого было больше людей и средств. У Ивановской сложилось впечатление, что Савинков не верит в окончательный успех своего покушения:"Работа в Москве с Сергеем шла не очень удачно, и со слов его можно было даже заключить, что навряд ли оно кончится быстро и успешно."14

Как мы помним, Савинков и во время дела Плеве также неоднократно впадал в отчаяние. Это ему вообще было свойственно, что совершенно не вязалось в его профессией террориста. Тем временем слежка в Кремле начала давать результаты. Установили, что великий князь выезжает из своего дома в те же часы, что и раньше, от 2 до 5, правда, теперь эти выезды стали нерегулярными и происходили в разные дни. Каляев проследил, куда ездит великий князь. Оказалось, в свою бывшую резиденцию в дом московского генерал-губернатора на Тверской улице. Для успешного покушения этих данных было недостаточно:"Невозможно было караулить Великого князя несколько дней подряд, невозможно было ожидать его ежедневно с бомбами в руках по 2-3 часа на Тверской и в Кремле".15 Но никаких регулярных выездов у Сергея не было, и приходилось из газет выуживать информацию об официальных мероприятиях, которые Великий князь собирается посетить. Это был не самый точный источник информации. Несмотря на то, что более полные сведения получить не удалось, к концу января террористы стали непосредственно готовиться к покушению.

Для того, чтобы скрыть от полиции методы наблюдения БО, И.Каляев продал пролетку. В одной из газет Савинков прочитал, что 2 февраля в Большом театре должен состояться благотворительный спектакль, весь сбор от которого шел складу Красного креста, находившемуся под покровительством жены великого князя Елизаветы Федоровны, родной сестры императрицы. Каляеву и Доре Бриллиант было сообщено, что они должны вернуться в Москву. Дора Бриллиант остановилась в гостинице "Славянский базар" на Никольской улице. 2 января она зарядила 2 бомбы для двух метальщиков - Каляева и Куликовского. В 7 часов вечера у подъезда гостиницы она встретилась с Савинковым и передала ему готовые бомбы. Савинков сел в пролетку Моисеенко и передал бомбы бомбистам. В 8 часов вечера метальщики заняли боевые позиции: Каляев на Воскресенской площади у здания Московской городской думы, Куликовский в проезде Александровского сада. Великий князь, как правило, выезжал через Никольские ворота, и другого пути к Большому театру, кроме как мимо проезда Александровского сада или через Воскресенскую площадь, у него не было. Он должен был встретить одного из метальщиков.

В начале девятого Каляев увидел карету великого князя. Он бросился наперерез карете и уже поднял руку, чтобы бросить бомбу, но в последний момент отпрянул от кареты, увидев в ней, помимо Сергея, его жену, а также двух детей, племянников Сергея. Мы не будем сейчас подробно останавливаться на этом событии, ниже мы вернемся к нему, скажем только, что Савинков полностью одобрил решение И.Каляева. Они решили попробовать организовать покушение после спектакля. Они надеялись, что, может быть, великой княгине подадут ее карету, а великий князь поедет один. Но этого не произошло. В этот день Савинкова ждал еще один сюрприз. Он увидел, что Куликовский не может быть метальщиком. "Мы втроем отправились бродить по Москве и незаметно вышли на набережную Москвы-реки. Каляев шел рядом со мной, опустив голову и держа в одной руке бомбу. Куликовский шел следом, несколько сзади нас. Вдруг шаги Куликовского смолкли. Я обернулся. Он стоял, опершись о гранитные перила. Мне показалось, что он сейчас упадет. Я подошел к нему. Увидев меня, он сказал: - Возьмите бомбу, я сейчас ее уроню. Я взял у него снаряд. Он долго еще стоял не двигаясь. Было видно, что у него нет сил."16

Решили попробовать в один из ближайших дней. Путем логического заключения они пришли к выводу, что 3, 4 или 5 февраля великий князь непременно поедет в губернаторский дом, где была его канцелярия, хотя он уже не был губернатором. 3 февраля Савинков решил дать метальщикам возможность отдохнуть. Они уехали из Москвы. 4 февраля охота возобновилась вновь, но выяснилось, что налицо только один метальщик. Моисеенко сообщил Савинкову, что он видел Куликовского. Куликовский сказал Моисеенко, что переоценил свои силы и видит теперь, после 2 февраля, что он не может работать в терроре. В тот же день он уехал из Москвы.

Интересна дальнейшая судьба двух участников этого разговора. Куликовский в скором времени вернулся в Москву и был арестован на квартире эсера А.Высоцкого, внука известного чаеторговца, где была устроена полицейская засада. Он совершил смелый побег из Пречистенской полицейской части. Бежал он во время прогулки по тюремному дворику, которая проходила под охраной надзирателя; на глазах изумленных часовых он прыгнул на ворота, спрыгнул с них и исчез на улице. Он прибежал на квартиру в будущем известного писателя М.Осоргина, связанного с эсерами, где жил перед арестом. Он рассказывал о своем побеге: "Как я прыгнул. Другой раз так не прыгнешь. Прыгал в разбега, едва коснувшись руками и исчез на небо."17 Он вступил в боевую дружину Московского комитета партии соц-рев. и решил опять попробовать свои силы в терроре. Один из руководителей дружины А.Гоц поручил ему убить московского градоначальника графа Шувалова. Он пришел к нему на прием и застрелил из револьвера. Военно-окружной суд приговорил его к смертной казни, замененной бессрочной каторгой. Видимо, П.Куликовский был, как многие русские люди, очень широк и способен на беззаветный героизм с одной стороны, а с другой - ему были присущи обычные человеческие слабости, вполне объяснимые и понятные, но абсолютно недопустимые по критериям русского революционного движения. Так, он поддался на уговоры своего защитника, известного адвоката, защищавшего Марию Спиридонову, а в будущем известного кадета Н.Тисленко, и подписал заявление с просьбой о смягчении приговора, которое было подано на имя московского генерал-губернатора. Незадолго перед этим его жена направила свое прошение о смягчении приговора на имя царя, не сообщив, правда, об этом поступке своему мужу. Именно по ее заявлению он получил смягчение приговора. Подвергнутый остракизму со стороны многих своих товарищей по партии, он мужественно вел себя в Акатуйской каторжной тюрьме и помог Г.Гершуни бежать. Через некоторое время каторга была заменена ему ссылкой на поселения в Якутскую область. Ссылка закончилась в феврале 1917 года. Во время гражданской войны в Сибири он присоединился к белым и в отряде генерала Попеляева вел борьбу с большевиками в тайге под Якутском. Он был взят в плен и на допросе был забит до смерти следователем за отказ давать показания.

Выходец из богатой дворянской семьи Б.Моисеенко, выделявшийся даже в БО своей смелостью и решительностью, продолжал работу в терроре. Он участвовал в организованном Азефом в апреле 1906 года покушении на московского генерал-губернатора адмирала Дубасова, затем его случайно арестовали и, так как у следствия против него не было никаких улик, выслали административным порядком в Сибирь. Он женился на получившей 10 лет каторги красавице-террористке М.Беневской, затем принял участие в закончившейся неудачей попытке освободить из заключения Е.Брешко-Брешковскую. Во время гражданской войны в Сибири он работал в органах власти Сибирского правительства, которым руководили эсеры. Во время переворота адмирала Колчака он был схвачен группой офицеров-черносотенцев, которым был известен как революционер, подвергнут страшным пыткам и убит, а труп был спущен под лед Иртыша.

Итак, для покушения на великого князя оставался один метальщик - Каляев. Савинков объясняет, почему нельзя было привлечь к теракту Б.Моисеенко: "Моисеенко был извозчик. Его арест повлек за собой открытие полиции приемов нашего наблюдения".18 Совершенно непонятно, почему не мог бросать бомбу сам Савинков. Он что-то пишет о судьбе англичанина, который дал ему паспорт. Когда в дальнейшем такой процесс на самом деле проходил, то наказания, полученные англичанами, давшими свои паспорта русским террористам, были чисто символическими. Общественное мнение Европы было на стороне русской революции. Поскольку в чем угодно, а в трусости Савинкова трудно обвинить. то совершенно непонятно, почему он не принял участие в покушении. В конце концов и Каляев уговорил Савинкова, что он справится один. Все произошло так, как и предполагали террористы. В этот день Великий князь собирался выехать в город. У здания суда в Кремле Каляев бросился к карете Великого князя. В своем письме из тюрьмы он писал:"Я бросал на расстоянии четырех шагов, не более, с разбега в упор, я был захвачен вихрем взрыва, видел, как разрывалась карета."19 Остатки Сергея Александровича представляли собой страшную картину. Он был разорван буквально на куски, причем голова отлетела далеко, и ее на сразу смогли найти. "Великая княгиня Елизавета Федоровна, оставшаяся во дворце, услышав взрыв, воскликнула: - "Это Сергей!"и в чем была бросилась на площадь. Добежав до места взрыва, она рыдая пала на колени и стала собирать окровавленные останки мужа."20 А вокруг стояла равнодушная толпа, смотревшая на эту сцену скорее со злорадством, чем с сочувствием. Лакей просил всех снять шапки, а великая княгиня бросалась от одного к другому и просила:"Как вам не стыдно? Что вы здесь смотрите? Уходите прочь!" Но никто не уходил. В России уже давно привыкли относиться к борьбе террористов с правительством как к спортивным состязаниям, при этом болея все больше и больше за одну команду - террористическую, тем более что Сергея Александровича, как крайнего реакционера, в Москве не любило большинство населения. Неслучайно, уже в тот же вечер весь город повторял сказанную кем-то фразу:"Впервые русскому великому князю пришлось раскинуть мозгами". А в отчете московского охранного отделения о настроении в Москве после убийства великого князя приводится одна характерная фраза:"Все ликуют".21

Обстоятельства покушения Каляева на Сергея Александровича, история о том, как добрый террорист не бросил бомбу в карету, в которой была жена Сергея и два его племянника, были очень популярны в России. Они стали святочными рассказами эсеровской партии и всего революционного движения, свидетельствовавшими о его гуманизме, о нежелании проливать каплю невинной крови. И теперь можно часто слышать в различных странах мира,особенно при осуждении теперешнего палестинского террора или действий таких групп, как итальянские "Красные бригады" или немецкая "Фракция Красной армии" о том, как выродился террор, и о том, что в начале века русские террористы убивали только своих политических противников и щадили каждую невинную каплю крови, а теперешние террористы готовы убивать всех без разбора.

Попытаемся ответить на вопрос, насколько гуманными были предшественники сегодняшних террористов? Прежде всего остановимся на самом И.Каляеве. Среди русских террористов он был довольно необычной фигурой. Талантливый поэт (единственный сборник его стихов был издан товарищами по партии после его смерти), он был во многом далек от своих революционных друзей, которые не могли понять его увлечения поэзией Блока, Брюсова, Бальмонта, чуждой для них. Каляев был нерелигиозным, но искренне верующим человеком, что было совершенно необычно в революционных кругах. А.Тыркова, хорошая знакомая Каляева, работавшая вместе с ним в редакции ярославской газеты "Северный край", оставила о нем очень яркие строки:"Ходил ли Каляев в церковь? Не знаю. Кругом него все были так далеки от церкви. Думаю, что и он не был к ней близок. но я могу себе представить, как он украдкой заходит на всенощную в одну из старинных ярославских церквей и подолгу стоит в тесном углу около стены, расписанной древними фресками... Мы с Каляевым о церкви, о православии не разговаривали. Но о Христе этот приятель, если не друг Бориса Савинкова, профессионального политического убийцы, часто говорил. Мне думается, что сердце Каляева было способно принять божественную истину. В прежние времена такие как он, романтики, уходили в монастыри, молитвой и постом преодолевая злую силу. В наш полный соблазнов век он поддался дьявольскому искушению, поверил в жертвенность терроризма. Может быть, его грызли сомнения?... Но никто не запрещал ему говорить о тайнах искусства, о трагическом противоречии добра и зла во Вселенной, в каждом из нас, о том, как совместить Евангелическое Откровение с царством насилия и неправды, где обречен человек жить даже в странах, считающих себя христианскими... Из тюрьмы он писал мне письма в прозе и стихах. Одно из них начиналось словами:" Христос! Христос!" Оно звучало как призыв, как сыновняя мольба, как страстная просьба указать людям путь любви."22 Каляев был человеком необыкновенной доброты и нежно относился к людям. Ивановская описывает, как она вместе с Дорой Бриллиант встретила Каляева и как он, увидев их, "весь выпрямился и засветился такой детской, чистой лаской".23

Итак, добрый милосердный христианин Каляев отказался бросить бомбу в карету Сергея, потому что там были женщины и дети. Через несколько минут он объяснял Савинкову, почему он не сделал этого: "...разве можно убить детей?"24, потом Каляев заявил:"... если мы решим убить всю семью, то он на обратном пути из театра бросит бомбу в карету, не считаясь с тем, кто будет в ней находиться". Далее Савинков вспоминает: "Я высказал ему свое мнение. Я не считал возможным такое убийство".25 Из этого отрывка следует, что Каляев просто не хотел брать на себя ответственность, а если бы БО в лице одного человека - Савинкова приняло бы решение об убийстве, он спокойно пошел бы убивать женщин и детей. Несколько странное проявление гуманности и любви к детям. С обликом гуманиста никак не вяжется и его дальнейшее поведение с великой княгиней, которая из христианского чувства милосердия (она была очень верующим человеком и через некоторое время после смерти мужа постриглась в монахини) навестила его в тюрьме. В описании И.Каляева эта встреча выглядела следующим образом:"Я прошу вас, возьмите от меня на память иконку. Я буду молиться за вас". - И я взял иконку. Это было для меня символом признания моей победы, символом ее благодарности судьбе за сохранение ее жизни и покаяние ее совести за преступления великого князя... Прощайте,- сказал я - повторяю, мне очень больно, что я причинил вам горе, но я исполнил свой долг, и я исполню его до конца и выполню все, что мне предстоит".26 Христианин ничего христианского в этой встрече не нашел и считал, что основная цель ее прихода - выражение благодарности, что она осталась жива, тогда как для нее вся жизнь кончилась со смертью мужа, хотя при жизни ей с ним было очень тяжело, он никогда не обращал на нее никакого внимания и все свое время проводил в обществе хорошеньких адьютантов, которых специально для него подбирали. Сообщение о свидании попало в газеты, и разгневанный Каляев написал Елизавете Федоровне письмо, в котором он просто глумился над ней:"Но вы не побоялись оказаться замешанной в нее [интригу], мое доверие к вам не оправдалось. Клеветническая интрига и тенденциозное изображение нашего свидания налицо... Но вы оказались недостойной моего великодушия. Ведь для меня несомненно, что это вы источник всех сообщений обо мне, ибо кто же бы осмелился передавать содержание нашего разговора с Вами, не спросив у Вас на то позволения (в газетной передаче оно исковеркано - я не объявлял себя верующим, я не выражал какого-либо раскаяния)".27

Повторяю, мы говорим сейчас о самом гуманном из террористов. А вот каким мечтам он предавался в разговоре с Б.Савинковым:"Знаешь, я хотел бы дожить, чтобы видеть; вот, смотри - Македония. Там террор массовый, там каждый революционер - террорист. А у нас? 5-6 человек и обчелся. Остальные в мирной работе... Ведь соцоциалист-революционер без бомбы уже не социалист-революционер И разве можно говорить о терроре, не участвуя в нем? О, я знаю: по всей России разгорится пожар. Будет и у нас своя Македония. Крестьянин возьмется за бомбы. И тогда - революция."28 Что такое массовый террор и каждый революционер-террорист? Это произошло в России после октября 1917 года. Именно об этих миллионах трупов мечтал Каляев. Так что благородного разбойника сделать из Каляева трудно. Какими бы симпатичными личными качествами он не обладал, жизнь в убийстве и для убийства изменили его.

На суде и во время казни Каляев вел себя, как впрочем подавляющее большинство террористов, очень мужественно. Он выделялся среди них своим страстным желанием и на судебном процессе продолжить борьбу с ненавистным самодержавием. Его выступление на суде, его письма широко распространялись революционерами в целях пропаганды. Каляеву удалось добиться повторного разбирательства его дела в Петербурге в Сенате в своем присутствии, пожалуй, единственный случай в судебной практике политических процессов дореволюционной России. Подавая кассационную жалобу, он совершенно не думал о смягчении приговора. Он писал:"Я знал, что я должен умереть. Идя на кровавое дело, я заранее приготовился заплатить за него своей жизнью".29 Он хотел лишний раз разоблачить "партийную реакционную политику, в которой великие князья принимают самое невыгодное для Его Величества участие"30,а также лишний раз разрекламировать политику своей родной эсеровской партии. Царские власти настолько боялись революционного отклика этого процесса, что стали прибегать к мерам, невиданным ранее в судебной практике пореформенной России, но очень напоминающим сталинско-брежневские процессы. Первоначально было решено зал заседания суда в Сенате заполнить специально подобранной полицией публикой. Полиция окружила здание суда настолько плотным кольцом, что даже секретарь Сената смог попасть туда, только объяснив полицейским офицерам, что у него хранятся ключи от шкафа, в котором находится дело Каляева, и, следовательно, без него суд не может состояться. В приемной суда к нему подошли молодой человек и пожилая дама. Представившись артистом императорских театров, молодой человек заявил, что "он и его спутница принадлежат к составу лиц, командированных в Сенат ДП для присутствия на заседании в качестве публики, и представил соответствующее удостоверение. В этот момент было известно, что публика не будет допущена в зал заседания. Эти статисты принуждены были удалиться."31 Все-таки первые ростки будущего самого передового в истории человечества политического строя стали появляться задолго до революции.

Убийство великого князя Сергея Александровича стоило партии социалистов-революционеров недорого - 7 тыс.рубл.32

Каляев был приговорен к смертной казни и в ночь на 10 мая 1905 года казнен в Шлиссельбургской крепости.

Примечания.

1. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 82.

2. Там же. стр. 81.

3. А.Спиридович. стр. 179.

4. Б.Савинков. Указ. соч. стр.93.

5. Там же. стр. 94.

6. Там же. стр. 83.

7. Там же. стр. 82-83.

8. Цит по: Б.Савинков.Указ. соч. стр. 86.

9. В.Зензинов. Указ. соч. стр. 142-144.

10.Б.Савинков. Указ. соч. стр. 89.

11. Там же.

12. А.Спиридович. Указ7 соч. стр. 179.

13. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 8.

14. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 117.

15.Б.Савинков. Указ. соч. стр.89.

16.Там же. стр. 99.

17. М.Осоргин. "Николай Иванович."//На чужой стороне. Прага. 1923. н.3. стр.96.

18. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 101.

19. Там же. стр. 104.

20.А.Спиридович. Указ. соч. стр. 181.

21.Ю.Давыдов. "Савинков Борис Викторович, он же - Ропщин". В кн. Б.Савинков "Избранное". М.1990. стр.5.

22. А.Тыркова-Вильямс. Указ. соч. стр. 106-107.

23. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 52.

24. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 98.

25. Там же.

26. Там же. стр. 106-107.

27. Там же. стр. 107.

28. Там же. стр. 88.

29. Кассационная жалоба И.П.Каляева в Сенат.//Былое. Париж. 1908г. н.7. стр.45.

30. Там же. стр. 46.

31. М.Карлина. "О Каляеве"//Голос минувшего на чужой сто роне. Париж. 1926г. стр. 196.

32. ГАРФ.Ф. 1699. Оп.1 Д.133. Л.51.

Глава 11

КИЕВСКИЙ И ПЕТЕРБУРГСКИЙ ОТРЯДЫ БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Предприятие московского отряда увенчалось успехом. Теперь мы рассмотрим деятельность киевского и петербургского отрядов.

Киевский отряд был небольшой. Он состоял, как мы уже писали, из трех человек - командира Д.Борищанского и членов белостокской боевой дружины супругов Козак. Как мы уже писали, Д.Борищанский действовал в Киеве диаметрально противоположно Б.Савинкову в Москве. Он считал, что людей у него немного, и для сбора необходимых сведений он обратился за помощью к киевским эсерам. Информация об этом сразу попала к начальнику киевского охранного отделения А.Спиридовичу. Тот начал действовать нестандартными методами:"В комитет была брошена мысль, что убийство генерал-губернатора Клейгельса является абсурдным. Поведение генерал-губернатора в Киеве не дает никакого повода к такому выступлению против него. Приводились доказательства. Эта контрагитация была пущена и в комитет, и на тех, кого Борищанский мог привлечь в качестве исполнителей".1 Как мы уже писали выше, особых средств для специальной охраны Клейгельса А.Спиридович не получил, так что обходились собственными силами. Киевским филерам удалось установить, что за губернатором велась слежка двумя рабочими. Они их демонстративно спугнули, "показав тем самым усиленную охрану генерал-губернатора"2. Хотя к концу января 1905 года боевикам удалось установить время выездов Клейгельса, меры А.Спиридовича сделали свое дело. В последний момент супруги Козак отказались от покушения, и Д.Борищанский решил совершить теракт в одиночку. Он сам зарядил свою бомбу и отправился на Крещатик ждать карету генерал-губернатора. Ему помешала излишняя пунктуальность, которая вредила ему и во время охоты на Плеве. Прождав карету Клейгельса около часа, он ушел, а через несколько минут после его ухода благополучно проследовала карета. Шансов на успешное покушение силами одного Д.Борищанского было мало, и он в марте 1905 года уехал в Петербург, где присоединился к основному отряду террористов М.Швейцера.

Как мы уже писали, основные силы БО под руководством Швейцера были сосредоточены в Петербурге. У историков и мемуаристов существует некоторая путаница, кого из царских сановников террористы планировали убить первоначально. Эта путаница во многом возникла из-за того, что боевики несколько раз меняли свои планы и расширяли список будущих жертв. Б.Савинков пишет в своих воспоминаниях, что на совещаниях террористов в Париже в сентябре 1904 года "было решено, что в Петербург поедет Швейцер и встанет во главе покушения на Трепова".3 Но Д.Трепов в это время был московским обер-полицмейстером, а петербургский генерал-губернатором стал только 11 января 1905 года, поэтому в сентябре 1904 года террористы никак не могли посылать отряд в Петербург для убийства Трепова. Это было полной бессмыслицей. Совершенно прав Б.Николаевский - первоначально задача состояла в убийстве командующего петербургским гарнизоном великого князя Владимира Александровича, а также ставилась цель выяснить возможности убийства товарища министра внутреннмх дел П.Дурново. Но главная цель - Владимир. Во главе петербургского отряда террористов стоял Максимилиан Ильич Швейцер. За месяц до того, как он приехал в Петербург (ноябр 1904 года), ему исполнилось 23 года. Он родился в Смоленске в семье богатого купца -банкира. В 1897 году начал учебу в Московском унмверситете на естественном отделении физико-математического факультета. В 1902 году он был арестован на студенческой сходке и сослан в Якутскую область. В 1903 году М.Швейцер уехал за границу и вступил в ряды БО. Близко знавшая его П.Ивановская писала о нем: "Природа расщедрилась, наделив Павла [подпольная кличка Швейцера, - прим.автора] удивительным бесстрашием, никогда ему не изменявшим, при самых опасных положениях, выдержанностью и характером точного аккуратного работника... Красивая, английского типа наружность, чистое безусое лицо, ясные, синие детской чистоты глаза, сильно молодили его лицо, а разлитая интеллигентность во всех чертах его наружности резко выделяла везде. Но в его движениях, словах, в манере передавать свою мысль... сразу чувствовался человек большой деловитости и характера. Порывистость, так свойственная всему молодому, у него сдерживалась внешней холодностью и даже сухостью. Из немногих слов становилось ясно, что слабость, слюнтяйство он выносил с трудом. К новичкам-работникам отношения его были полны бережности и внимания, но пощады от него было трудно ждать."4 Человек разносторонних интересов, он в первую очередь интересовался техническими науками и изучал новинки по вопросам химии, математики, электротехники. Он совмещал в себе роли руководителя БО и его главного химика. Приехав в Петербург в начале ноября, он остановился в гостинице "Бристоль" под именем англичанина Артура Мак-Куллоха. Постепенно к нему присоединились приехавшие из Швейцарии члены БО Т.Леонтьева (см. выше), П.Дулебов, П.Ивановская, В.Басов. В организацию были приняты намеченные еще в Париже М.Шиллеров, Б. Подвицкий, Трофимов,Я. Загородний, Марков и рабочий из Белостока, известный под кличкой "Саша Белостокский". Б.Савинков справедливо писал:"Задача Швейцера, сама по себе очень трудная, осложнялась еще и тем, что члены его отдела были мало знакомы между собой, и большинство из них не имело никакого боевого опыта."5 Наблюдение за великим князем, так же, как и в Москве повели с использованием старых методов. Подвицкий и Дулебов изображали из себя извозчиков, Трофимов - посыльного, Саша Белостокский - папиросника. Татьяна Леонтьева, жившая на квартире у дяди, высокопоставленного петербургского сановника, держала у себя дома динамит, а, кроме того, помогала М.Швейцеру в его сношениях с боевиками. Как мы писали, М.Швейцер взял на себя чудовищно много. Он был и руководителем организации, и ее главным техником, и непосредственно осуществлял связь со всеми боевиками. Б.Николаевский справедливо писал, что единственным недостатком Швейцера была его молодая самонадеянность. Он считал, что ему все по плечу. Отсюда и совмещение столь многих революционных обязанностей, а также страстное желание причинить как можно больший ущерб русскому правительству, выбирая все новых жертв для терактов, часто не считаясь с уставом БО, в котором было сказано, что ЦК определяет круг лиц, против которых намечается покушение. Мы уже писали о том, что, по предложению Т.Леонтьевой, Швейцер решил организовать в конце декабря на балу, где Т.Леонтьева должна была подавать цветы, убийство царя, Швейцер не мсел на это никакого разрешения ни от ЦК, ни от Азефа. Покушение не состоялось только потому, что в это время в связи с неудачами на фронтах русско-японский войны все придворные балы были отменены. В середине января 1905 года, сразу после назначения Д.Трепова петербургским генерал-губернатором с чрезвычайными полномочиями, М.Швейцеру было получено ликвидировать также его. Боевики, ведшие наблюдение за великим князем Владимиром, совершенно случайно установили маршруты выездов министра юстиции Н.Муравьева, в 1901 году прокурора по процессу первомартовцев. По абсолютно непонятным соображениям М.Швейцер, который принял решение об убийстве самого царя ни с кем не посоветовавшись, в отношении министра юстиции решил попросить совета у находившегося тогда в Петербурге единственного члена ЦК Н.Тютчева, тот был решительно против и доказывал Швейцеру, что смерть Муравьева не может иметь серьезного влияния на ход общей политики и что "...БО не должна тратить силы на такие второстепенной важности акты." Швейцер предполагал убить Муравьева 12 января 1905 года во время его выезда для доклада царю в Царское село, но он решил прислушаться к мнению членов ЦК и отменить уже готовое покушение. 12 января в Петербург приехал заместитель Азефа по БО Савинков. Идея убийства министра юстиции Н.Муравьева ему очень понравилась:"Я думаю, что убийство Муравьева и само по себе могло иметь значение большое, непосредственно же после 9 января оно приобретало особую важность".6 Быстро доказав Швейцеру, что Тютчев не весь ЦК, Савинков сломил его довольно слабое сопротивление. Было известно, что каждую неделю по средам Н.Муравьев отправляется в Царское Село. Покушение было назначено на ближайшую среду 19 января. В покушении должны были принимать участие два метальщика - Я.Загородний и Саша Белостокский. Но покушение не состоялось. М.Швейцер не так хорошо разбирался в людях, как его непосредственный начальник по террору Е.Азеф. Саша Белостокский был, мягко говоря, не самая удачная кандидатура для работы в БО Испугавшись участия в теракте, он 16 января скрылся из города. Я.Загородний встретил карету министра, но карету загородили повозки извозчиков, и он не смог бросить бомбу. Это была не единственная неудача. 11 января в Сесторецке был арестован член БО Марков. Арестован он был случайно, но при нем были найдены взрывчатые вещества и письмо, не оставлявшее никаких сомнений, что он является членом БО. В скором времени в Сесторецке был арестован В.Басов, приехавший к Маркову по поручению Швейцера, который тяжело переживал неудачи, но был полон решимости продолжать борьбу. Он признался Савинкову, что постоянные изменения планов - то атака на царя, то на Муравьева, то на великого князя, то на Трепова - мешают работе. Но он продолжал искать новые возможности. Людей было много, несмотря на первые потери от арестов. В дополнение к уже имеющимся боевикам П.Ивановская по просьбе Швейцера привезла в Петербург Дору Бриллиант, имевшую уже опыт двух удачных покушений на Плеве и Сергея Александровича и продолжавшую рваться в бой. Был хорошо налажен сбор информации в правящих сферах - этим занималась Т.Леонтьева. Видимо, она сообщила Швейцеру о том, что 1 марта состоится панихида в соборе Петропавловской крепости по императору Александру Второму. Швейцер не мог устоять. Он решил разом покончить со всеми врагами революции. Предполагалось убить великого князя Владимира, Д.Трепова, а также нового министра внутр.дел А.Булыгина и товарища министра П.Дурново. Боевики с бомбами должны были встретить их по дороге в крепость на Троицком мосту.

Швейцер решил сделать все для организации этого грандиозного, в случае успеха, терракта. Но он явно переоценил свои возможности. Накануне ставшей роковой для него ночи 16 февраля в Летнем саду он встретился с Н.Тютчевым и П.Ивановской. Они почувствовали в нем какое-то колебание. но он продолжал решительно настаивать на выступлении 1 марта, отклоняя робкие попытки своих оппонентов доказать, что выступление несколько преждевременно и плохо подготовлено. Он верил в успех и считал, что "другой такой случай вряд ли представился бы"... успех несомненен! Это будут лучшие поминки первомартовцам".7 В ночь на 26 февраля М.Швейцера разорвало на части взрывом бомбы, которую он заряжал для покушения 1 марта. Взрыв был такой силы, что были разрушены все комнаты этажа, где он жил, выбиты стекла всего дома. В официальном документе описываются некоторые последствия этого взрыва:"Прилегающая часть Вознесенского проспекта (панель и часть мостовой) в беспорядке завалены досками, кусками мебели и разными вещами, выброшенными силой взрыва из разрушенных помещений. Часть этих вещей перекинуло через всю ширину проспекта (37 шагов) в Исаакиевский собор, в котором на протяжении 16 шагов повалило даже чугунную решетку в трех пролетах."8 Даже новый начальник петербургского охранного отделения полковник Герасимов, человек по роду своей службы много видевший, был поражен, войдя в N 27 - комнату Швейцера:"Я был готов к самому худшему, но то, что мне привелось здесь увидеть, превосходило все представления. Обстановка комнаты и обломки стен лежали, подобно куче мусора, и все эти обломки и клочья были тут и там усеяны мельчайшими частицами человеческого трупа. Поблизости разбитой оконной рамы лежала оторванная рука, плотно сжав какой-то металлический предмет,картина, которую я не могу забыть."9

Трудно переоценить значение этого удара для БО Погиб не только главный руководитель, которого из имеющегося состава боевиков никто не мог заменить, но и главный техник организации, а вместе с ним и весь имевшийся в наличии запас динамита, то есть организация осталась просто безоружной. Е.Азеф в таком случае просто вывел бы всех боевиков из города. П.Ивановская пыталась в своих воспоминаниях объяснить, почему они немедленно не покинули Петербург. Некоторые из названных ею причин носили несколько туманный мистический характер или относились к сфере революционной чести:"Бросить все и кинуться всем врассыпную мы не могли, не имели права... Наше бегство вызовет катастрофу."10 Некоторые боевики считали, что еще есть шансы на успех:"Мы обязаны довести до конца начатое, кончить игру."11 Они считали, что можно успешно осуществить покушение на уже выслеженных Булыгина и Трепова.

Была еще одна, пожалуй, самая важная причина. Никто из находившихся в данный момент в Петербурге не входил в состав комитета, руководившего работой БО Как писала П.Ивановская:"Не было полномочий на ликвидацию."12 Было решено продолжать дело и ждать тех, кто имел полномочия решать:"Надо было ждать: каждый день ожидали возвращения уехавших за границу Савинкова, Азефа. Первый уехал туда всего на одну неделю, взрыв в "Бристоле" и смерть Леопольда, казалось, должны были ускорить приезд кого-нибудь из них".13 Даже когда они попали в кольцо сыщиков, П.Дулебов отверг предложения переменить место свиданий, так как "этим мы...подвергали возможности провала могшего каждый день приехать Савинкова или другого кого-либо из заграничников."14 Так что же делали в это время в Париже Азеф и Савинков?

По плану, разработанному на совещании в Париже, Азеф должен был приехать в Россию, когда отряды устроятся, приступят к работе, и подготовка к наступлению войдет в решающую стадию. Азеф делал некоторые подготовительные шаги в этом направлении и даже просил у Л.Ратаева разрешения для поездки в Россию под предлогом посещения больной матери, но ехать в Россию ему очень и очень не хотелось. Азеф вообще был смелый человек и любил отчаянный риск и смелую игру15, но в данном случае он испугался, и было чего. Как бы он ни презирал после дела Плеве русскую полицию, если бы он находился в Москве или в Петербурге накануне намеченных там терактов центрального значения, полиция могла заподозрить его в причастности к этим событиям. П.Ивановская, часто общавшаяся с ним и с его женой в Париже и навещавшая их в их небольшой квартире, описывала состояние Азефа в этот период. Она рассказывала, как она, зайдя в их квартиру, никого не увидела и случайно заглянула в спальню:"На широченной кровати, полураздетый, с расстегнутым воротом фуфайки, лежал откуда-то вернувшийся Азеф, хотя было еще не поздно. Все это горой вздувшееся тело тряслось, как зыбкое болото, а потное дряблое лицо с быстро бегавшими глазками втянулось в плечи и выражало страх избиваемой собаки с вверх поднятыми лапами. Это большое грузное существо дрожало словно осиновый лист (как я узнала впоследствии) только от одной мысли - о необходимости скорой поездки в Россию".16 Именно в это время он говорил жене о своем нежелании ехать в Россию, о том, что его там обязательно арестуют, он не выдержит тюрьмы и сойдет с ума. Он даже уговаривал жену все бросить у уехать с ним в Америку. Я не думаю, что он всерьез планировал отъезд в США, скорее всего, это была минутная слабость, но одно несомненно он ни за что не хотел ехать в Россию и не поехал туда. Б.Савинков уехал за границу после окончания дела Сергея Александровича и очень короткого визита в Петербург. В скором времени, по приезде в Женеву, он узнал о смерти М.Швейцера. "...полагая, что смерть эта может гибельно отразиться на всем петербургском отделе, я сказал Азефу, что по моему мнению, нам обоим необходимо немедленно ехать в Петербург. Азеф был согласен со мной, но заявил, что ему нужно закончить сперва дела за границей."17 Дела эти Азеф заканчивал, пока не было получено сообщение об аресте 16-17 марта в Петербурге всего наличного состава БО, за исключением сумевшей бежать Доры Бриллиант.

Прежде, чем перейти к арестам в Петербурге, нам бы хотелось немного остановиться на том, как жила семья Азефа в эмиграции. Они жили очень скромно, даже по понятиям тогдашних революционеров-эмигрантов, большинство из которых отличалось крайним ригоризмом. С.Басов-Верхоянцев так описывал парижскую квартиру Азефа: "Улица Глясьер, квартира всего в две небольшие комнаты, еле меблированные... всякий раз в его квартире бросается в глаза убожество обстановки. Не искупает ее и низкий венский диван, на котором любил восседать хозяин".18 Н.Лазаркевич, подруга Любови Григорьевны, которая часто во время длительных поездок Е.Азефа, жила с ней в одной квартире, рассказывала о ее жизни. Она "страшно нуждалась, и мы ей всегда помогали... Мы удивлялись, как он ей ничего не присылает, и иной раз говорили ей, и она соглашалась, но в конце концов, мы приходили к заключению, что у него так много всяких дел, что ему невозможно думать об этом".19

Я думаю, что Азефа устраивало то тяжелое положение, в котором жила его семья. Все видели их нищету и в то же время знали, что он прекрасный отец и муж, который во всем себе отказывает. Даже Б.Савинков, который должен был несколько лучше знать своего начальника, искренне в это верил. В судебно-следственной комиссии по делу Азефа он рассказывал о его моральных качествах: "Я его считал за очень хорошего семьянина, очень привязанного к жене и детям".20 Поэтому слухи, разговоры о том, что Азеф много тратит, кутит в ресторанах с девицами полусвета, не производили никакого впечатления на руководителей партии. При этом Азеф хорошо знал свою жену и считал, что в полунищенской обстановке она себя чувствует гораздо лучше. Мы уже писали выше, как ей было тяжело в Москве жить в приличной квартире с прислугой. А на себя, на свой личный комфорт Азеф никогда не жалел денег и тратил широко. Л.Г. рассказывала о своей семейной жизни: "Он много тратил на себя, но я никогда денег у него не видела. Я всегда была в долгах и всегда занимала деньги. От месяца до месяца никогда не могла прожить как следует, без долгов... Он меня всегда ругал и за каждую копейку пробирал, а сам на себя очень много тратил".21 В подтверждении этого она рассказала, что даже во время суда ЦК эсеров с В.Бурцевым (см. ниже), то есть когда для него стоял вопрос о жизни и смерти, он заказал в различных европейских столицах три костюма. Хорошая одежда была одной из его главных слабостей.

Азеф думал и о будущем, он старался откладывать деньги, используя различные страховые компании. Его жена рассказывала о визите к ним в Москве представителя страхового общества "Надежда", предложившего Азефу застраховать свою жизнь. Азеф оформил два страховых полиса один на 6 тыс. рублей, другой - на 25 тыс. Его жена, совершенно не разбиравшаяся в подобных вещах, была поражена: "Мне это казалось очень нелепым: что значить страховать себя. Почему он знает, что умрет раньше меня, например".22 В наш практический век такие рассуждения могут вызвать только улыбку. Видимо, благодаря этой революционной пуританской наивности она была абсолютно не в курсе дел своего мужа, ни о чем не догадывалась и продолжала ему верить даже тогда, когда было совершенно очевидно, что он провокатор. Бывали случаи, когда эта практическая наивность его чудовищно раздражала, когда она с его точки зрения делала ужасные глупости. Так, в марте 1903 г. к Любови Григорьевне в Париже пришел "человек из банка и вручает мне 10 тыс. франков. Я испугалась: никогда еще таких денег не видела и совершенно не знала, что мне делать. Он мне говорит: "Это вам". "Откуда?" "Из Петербурга", - я не могла ничего понять".23 В доме как всегда не было ни копейки, но неизвестно откуда взявшиеся деньги жгли ей руки. Она побежала к товарищам по партии и отдала их. Когда приехал Азеф, он спросил о судьбе денег и узнав, где они, он страшно выругал свою любимую супругу. Интересно, что единственным из товарищей по партии, который советовал ей оставить деньги дома, был М.Гоц, сказавший ей: " Я не знаю тоже, какие это деньги, но раз они присланы - держите их у себя".24

Помимо страхового полиса Азеф в то время, когда работал в Москве, приобрел пять банковских билетов. Летом 1904 г., узнав, что у одного из товарищей по партии очень тяжелое финансовое положение, Любовь Григорьевна решила ему помочь и одолжила эти билеты.25 Когда Азеф узнал об этом, он был вне себя от гнева. Интересно, что эти чувства полностью разделял М.Гоц: "Ну, я нахлобучку тогда получила здоровую, и Михаил тоже меня очень ругал, что это - говорит - билеты для детей, это единственное, что он собрал за время своей службы, а я так обращаюсь с этим. Отдаю без спроса всякому и каждому".26 Эти истории свидетельствовали, что некоторым из руководителей партии было известно, что у Азефа появляются большие суммы денег, тем более, что Любовь Григорьевна со многими советовалась, что с ними делать. Почему же никто из них не задумался об этом, когда все громче звучали голоса, обвинявшие Азефа в провокаторстве? Полное недоумение вызывает поведение М.Гоца. Бессребреник, отдавший на дело революции большое состояние, живший очень скромно, он был полностью согласен с Азефом в его претензиях к жене, что она отдает семейные деньги на дело революции и помогает товарищам по партии. А может быть - только в качестве гипотезы - предположить, что М.Гоц знал о сотрудничестве Азефа с полицией? Естественно, Азеф ему представил, что это было сделано только с целью использовать полицию в интересах революции? Что же произошло за это время в Петербурге? Как я уже писал выше, они решили продолжать дело. На смену одному руководителю - Швейцеру пришла коллегия в составе П.Ивановской, Т.Леонтьевой, С. Барыкова. Такой авторитетный специалист в вопросах террора, как Б.Савинков, совершенно справедливо писал об этом: " Коллективное начало в терроре нужно было признать вредным, ибо оно предполагает многочисленные и долгие совещания."27 Кроме того, среди руководителей какой-то террористический опыт имела только П.Ивановская. Но они начали действовать. Первая задача, вставшая перед ними, была поиск динамита. П.Ивановская узнала, что в Петербург приехал ее старый знакомый М.Новомейский. Когда-то она жила на поселении в доме его родителей в Баргузине в Восточной Сибири. Она знала, что он сторонник террора:"Я считал, что это недостойное средство политической борьбы в свободных странах, но признавал, что не следует отказываться от террористических актов в государствах, которые не оставляют человеку иной возможности бороться с тиранией и жестокостью."28 М.Новомейский был горным инженером и горнопромышленником. П.Ивановская хотела с его помощью достать динамит. В скором времени встреча состоялась. Более чем через 50 лет М.Новомейский вспоминал о ней:"После этого события (гибели М.Швейцера) организация возложила свои надежды на меня. Ивановская знала, что по роду моих занятий в Баргузинском уезде я часто пользовался взрывчатыми материалами из казенных источников, поэтому она обратилась ко мне с просьбой раздобыть для организации динамит в требуемом количестве и как можно быстрей. Получить его в Петербурге было невозможно, но я переговорил с моим московским другом и в конце концов сказал, что просьбу, возможно, исполню. Я встречался с Ивановской несколько раз, всегда в обстановке величайшей секретности. В то время за мной не было полицейского надзора, но пущей осторожности ради я ходил на квартиру моего приятеля (окулиста) не через парадную дверь, а через черную. Ивановская являлась позже, в часы приема пациентов, входила через парадную, сидела в очереди на прием и, лишь попав в кабинет, проходила в одну из дальних комнат, где я ее дожидался. После разговора она возвращалась в приемную тем же путем. Таким образом, даже если бы за ней следили, вместе нас не могли увидеть: я оставался у доктора на ужин и уходил поздней ночью."29

Б.Савинков считал, что, несмотря на отмеченные выше недостатки, а также на "отсутствие дисциплины", постепенно все наладилось бы:"В ней [организации] было довольно людей, смелых и энергичных, или прошедших школу дела Сергея (Моисеенко, Бриллиант), или участвовавших в покушении на Плеве (Ивановская, Дулебов). Вероятно, естественным путем руководство вскоре перешло бы к наиболее опытному лицу, тогда сама собой восстановилась бы дисциплина, и, конечно, улучшилось бы наблюдение."30 Но произошло то, что так часто случается в различных подпольных организациях всех стран мире - полицейский агент, имевший непосредственное отношение к руководству эсеровской партии, вышел на организацию. У ослабленной смертью Швейцера и отсутствием в Петербурге руководителей БО был противник, резко усилившийся в начале 1905 года. 3 февраля 1905 года начальником петербургского охранного отделения, которое последнее время работало более чем неэффективно, стал один из самых деятельных и предприимчивых сотрудников ДП, бывший начальник харьковского охранного отделения полковник А.Герасимов. Новый петербургский генерал-губернатор Д.Трепов решил взять в свои руки всю деятельность по подавлению революционного движения в стране. Но он в этом мало что понимал, и ему был нужен компетентный помощник, который должен был возглавить весь политический сыск в империи. Таким помощником стал знаменитый русский охранник и контрразведчик П.Рачковский, назначенный в феврале 1905 года чиновником особых поручений при министерстве внутр.дел, а с июля того же года, после назначения Д.Трепова товарищем министра внутренних дел, он стал заведовать политической частью ДП на правах вице-директора Департамента. И хотя П.Рачковский и А.Герасимов друг друга терпеть не могли и не очень готовы были признавать компетенцию друг друга, что, естественно, мешало работе, тем не менее перед революционерами оказались опытные противники. Результаты не замедлили сказаться. До гибели Швейцера у руководителей политического сыска была только информация общего характера о планах боевиков. Герасимов описывает свой первый разговор с Треповым 3 февраля в день вступления в должность начальника петербургского охранного отделения. Д.Трепов, совершенно сраженный смертью своего многолетнего патрона великого князя Сергея, о которой он только что узнал, непрестанно повторял:"Ужасно... ужасно." Герасимову он сказал следующее:"Я узнал, что в Петербурге работает новая террористическая группа. Она недавно прибыла из-за границы. Ею подготовляются покушения на великого князя Владимира, на меня и кто знает на кого еще. Слушайте: ваша первая задача - ликвидация этой группы. Не горюйте о том, что это нам дорого обойдется. Любой ценой схватите этих людей. Поняли? Любой ценой."31 Герасимов встретился с Рачковским, но тот ему сообщил немногим более того, что сказал Трепов. Кроме того, что готовится покушение на определенных лиц, а, может быть, на кого-нибудь еще, у полиции не было никакой информации. Ни Герасимов, ни Рачковский ничего не знали. Герасимову оставалось только посадить крупнейших сановников России под своеобразный домашний арест - прием, к которому он будет прибегать и в дальнейшем, когда у него не будет других средств гарантировать им жизнь. Он заявил Трепову, Владимиру, а также еще целому ряду сановников, в отношении которых он имел основания предполагать, что они могут стать жертвами террора:"Террористы замышляют против вашей жизни. Они нам неизвестны. Мы не можем ничего против них предпринять. Мы можем вам только одно рекомендовать - если вам дорога собственная жизнь, не покидайте своих жилищ."32

Вскоре после смерти М.Швейцера полиция смогла напасть на следы террористов. Ей в этом помог Николай Татаров. Ему было 28 лет, сын протоеирея Варшавского кафедрального собора. Человек с очень хорошей революционной репутацией. Бывший член Польской социалистической партии, создатель социал-демократической революционной организации "Рабочее знамя", он героически вел себя после ареста и выдержал 22-х дневную голодовку, что по понятиям того времени было необыкновенно мужественным поступком. По приговору суда он был выслан в Восточную Сибирь, в Иркутск. Здесь он примкнул к эсерам и создал хорошо действующую партийную типографию. Его ценили в партии, а Гершуни...считал его выдающимся революционером. Друг детства Татарова Б.Савинков был о нем также самого высокого мнения. Когда, после сокращения срока ссылки, он вернулся в Центральную Россию, он был введен в одесский центр партии. Завербован полицией он был незадолго до возвращения, именно по этой причине ему был сокращен срок ссылки. П.Рачковский вышел на него благодаря генерал-губернатору Восточной Сибири графу П.Кутайсову, который раньше служил в Варшаве и хорошо знал отца Татарова, а Татаров в молодости довольно близко общался с сыном губернатора. В Иркутске старинное знакомство возобновилось, и Кутайсовы довольно быстро убедились, что Н. Татаров тяготится своим тяжелым положением, бедностью и мечтает, чтобы ссылка окончилась как можно скорее. Все остальное было очень просто. Дали знать П.Рачковскому, и Н.Татарову было предложено в обмен на сообщение информации об эсеровской партии освобождение и довольно крупное жалование. Татаров согласился. Хотя по возвращении из ссылки он жил в Одессе, он довольно часто бывал в Петербурге, где Рачковский и Герасимов требовали от него сведений о деятельности БО: хотя бы назвать несколько лиц, которые могли иметь к ней отношение.

"Хотя его не посвятили в деятельность боевой группы, но он весьма скоро выяснил, что определенные лица поддерживают сношения с террористами... Татаров назвал некоторые имена. В поисках названных лиц мы натолкнулись на след одной женщины, старой революционерки Ивановской... Разумеется, она проживала здесь без всякой прописки, нелегально. У нас не было никакого сомнения в том, что она принадлежала к петербургской террористической группе. Мы вели наблюдение за квартирой этой женщины в течение круглых суток: наши люди следили на улице за каждым ее шагом. Таким образом, нам удалось установить личности всех ее знакомых без исключения, тем самым и членов петербургской террористической группы."33

На П.Ивановскую и вообще на членов БО Татаров вышел без особого труда благодаря своей очень хорошей репутации в партии социалистовреволюционеров. Он был своим, и ему полностью доверяли, часто даже забывая об элементарных правилах конспирации. Особенно хорошо к нему относились два старых революционера, в прошлом народовольцы, а теперь эсеры: Г.Фриденсон и Н.Тютчев. От них Н.Татаров узнал о том, что Ивановская в Петербурге, и ее адрес. М.Новомейский описывает свою случайную встречу на Невском бульваре с Фриденсоном и Татаровым:"...Фриденсон внезапно спросил меня: - Вы видели Пашу (Ивановскую)? Меня поразило, что старый революционер, знавший не хуже меня, что Ивановская законспирирована, задает мне подобный вопрос в присутствии другого человека, пускай известного революционера, но мне мало знакомого. Это было нарушением элементарных правил конспирации. Естественно, я ответил отрицательно. - Разве вы не знаете, что она находится в Петербурге? - Нет, не знаю. - Но ведь она переехала в ту же гостиницу в Столярном переулке, где вы сняли номер." 34

Нужно сказать, что Татаров действовал откровенно, нагло, совершенно не заботясь о прикрытии своей провокаторской деятельности, видимо, полностью полагаясь на свое громкое в революционных кругах имя. В этом он был полной противоположностью своему коллеге Азефу, величайшему мастеру перестраховки. М.Новомейский рассказывает о том, как он получил записку от Фриденсона с приглашением отобедать в известном тогда ресторане "Малый Ярославец" на Морской. Придя в ресторан, Новомейский, к своему большому удивлению, увидел рядом с Фриденсоном Татарова, которого он не любил. Сидели в отдельном кабинете, в который все время заходили официанты, и у Новомейского было ощущение, что кто-то рядом стоит и их подслушивает; Фриденсон завел разговор о возможностях Новомейского достать динамит. "Я сердился на Фриденсона, впутавшего меня в эту историю, затеявшего переговоры в присутствии третьего лица и в подобной обстановке. И я ответил, что действительно свободно пользуюсь положенной нормой необходимых мне взрывчатых материалов, но пользование ими подлежит контролю... А посему, сказал я, я не могу взять на себя задачу обеспечения кого-либо взрывчатыми материалами. Татаров все время молчал, вперив в меня изучающий взгляд. Но тут он вмешался в разговор и начал дотошно расспрашивать о кладовых книгах, о порядке регистрации динамита и его расходе. Мне это показалось странным, однако я это объяснил себе тем, что он интересуется подробностями, дабы обойти правило, и намеревается меня убедить, что я могу исполнить их просьбу, невзирая на контроль. Но по окончании ужина Татаров встал из-за стола, почти не попрощавшись, быстро направился к выходу. Вышли и мы с Фриденсоном. Пройдя некоторое расстояние, я почувствовал, что за нами следят два субъекта. Чтобы в этом убедиться, я взял под руку Фриденсона и перешел с ним на противоположную сторону улицы. Вскоре позади нас замаячили те же две фигуры. "Расстанемся, за нами следят" - прошептал я Фриденсону."35 П.Ивановская описывает в своих воспоминаниях обстановку все усиливавшегося полицейского контроля, в которой боевики действовали в начале марта. Первоначально они почувствовали, что "стали появляться какие-то неуловимые, неосязаемые признаки, как тончайшие паучьи ткани, что-то липкое, инородное."36 Но в скором времени слежка стала вестись куда более откровенно. Придя на свидание с Дулебовым, который вел наблюдение в качестве извозчика, Ивановская услышала от него:"Садитесь скорее, едем за город. Видите, сколько здесь шпиков набралось."37 М.Новомейский, который после встречи в ресторане с Н.Татаровым и Г. Фриденсоном переменил фамилию, квартиру - то есть перешел на нелегальное положение и, благодаря этому ушел из-под слежки, 7 марта на Казанской улице случайно встретился с П.Ивановской:"Не подавая виду, что знаком с ней, я готовился пройти мимо, но она схватила меня за локоть и шепотом передала новости. Эта непредвиденная встреча в публичном месте обернулась для меня тяжелыми последствиями, хотя и была минутной... С этого момента мое свободное пребывание в Петербурге закончилось. Из обвинительного заключения следует, что с этого дня два филера ходили за мной по пятам. Они обнаружили мою новую квартиру."38

Тяжелое положение боевиков в условиях плотной слежки, ожидание все не приезжавших Савинкова и Азефа сочеталосьс невозможностью приступить к решительным действиям из-за отсутствия динамита и из-за "домашнего ареста министров". Ситуация осложнялось еще и неожиданным приездом в Петербург людей из провинции, которые требовали принять их в БО:"Самую, пожалуй, большую дезорганизацию вносило то, что начал пребывать из разных мест народ, предлагавший свои силы на активную борьбу. Приходилось иметь со всеми свидания, давать советы, откуда-то приехала целая группа...один из них требовал принять на работу каких-то мужчину и женщину:"Если не примете, то им хоть в петлю"- заявил он... Сохранение всей организации стало трудной задачей."39

В целом полиция установила примерный состав БО Рачковский считал, что еще рано приступать к арестам, нужно подождать и попытаться узнать больше. Татаров также сообщал, что еще есть время, к немедленным терактам боевики сейчас не способны. Но Герасимов решил, что пора. После ареста террориста у квартиры министра внутренних дел Булыгина, который в фуражке посыльного там систематически дежурил и оказал при аресте вооруженное сопротивление, Герасимов потребовал новых немедленных арестов. Террористов успели предупредить об этом. 15 марта Н.Тютчеву позвонили по телефону и сказали:"Предупредите - все комнаты заражены".Он не знал того, кто ему звонил, но сразу понял, что речь идет о гостиничных номерах на Столярной улице, где жили П.Ивановская и Ф.Кац. Он послал предупредить, но было уже слишком поздно. Когда 16 марта об этом стало известно П.Ивановской, которая в это время была серьезно больна, она попробовала уйти:"Подойдя рано утром к черному ходу, которым иногда пользовались, я столкнулась на первых ступеньках лестницы с незнакомой личностью...с развязными ухватками. Преградив дорогу, незнакомец предупредительно заявил:"Тут нет выхода, и к тому же темно, опасно."40 16-17 марта в Петербурге и Москве были арестованы все члены БО и лица, имевшие к ним отношение, такие как М.Новомейский. Арестованы были следующие члены БО:П.Агапов, Б.Подвицкий, В.Шиллеров, П.Ивановская, Б.Моисеенко,С.Барыков, Я.Загородний, А.Надеждина, Т.Леонтьева, Н.Барыкова, М.Шнееров, С.Эфрус. На железнодорожной станции был задержан Д.Борищанский, у Т.Леонтьевой был найден динамит. Боевой организации был нанесен сильнейший удар. Правые газеты писали о "Мукдене русской революции". Никогда в дальнейшем БО партии социалистов-революционеров не представляла собой такую грозную силу, какой была до мартовских арестов. Мы уже писали о той роли, которую сыграл в этих арестах Татаров. А какова роль нашего главного героя Азефа? П.Ивановская считала, что организацию выдали два предателя - Н.Татаров и Е.Азеф. Но если Татаров выдавал напрямую, то Азеф это делал косвенно, дав Ивановской засвеченный паспорт:"Данный еще за границей мне паспорт, рекомендованный Азефом как чистый, на самом деле имел весьма испорченную репутацию: он принадлежал умершей женщине, дочь которой сидела уже тогда в Петропавловской крепости по социал-демократическому делу. Очевидно, вид на жительство матери, при обыске был взят у дочери жандарма и оттуда перешел к Азефу. Достаточно было прописать его, и обнаружение лица совершалось просто, без всякой трудности... До прописки ни свидания с Леопольдом, ни встречи с нашими извозчиками, не были обнаружены."41 Мы уже писали о том, что,отправляя отряды боевиков в Россию, Азеф ни крупинки информации об их деятельности и будущих планах не сообщил своему полицейскому начальнику Ратаеву. Впоследствии картина ничуть не изменилась. Он по-прежнему сообщает много важного, в том числе такую очень ценную для полиции информацию, как закупка на японские деньги через посредничество финского революционера Конни Циллиакуса оружия для последующей отправки в Россию, но о деятельности его боевиков в России в сообщениях нет ни единого слова. Даже если бы эти вопросы были затронуты при личной встрече, то непременно остались бы следы в переписке. Герасимов, который в своих воспоминаниях стремится доказать, что Азеф был честным полицейским агентом и не работал на революцию, где только мог приводил свидетельские доказательства полицейской деятельности Азефа, однако и он абсолютно ничего не сообщает о такой информации, полученной от Азефа, которая помогла бы полиции выйти на следы группы террористов, готовивших покушение на великого князя Владимира, Трепова и других. В то же время он пишет об очень большой роли, сыгранной в раскрытии этих планов Татаровым.

Так что в "мукдене русской революции" Азеф был совершенно неповинен. Это был удар по нему лично, так как весь его успех и репутация в партии были основаны на его славе руководителя неуловимой БО Арестованы были, в основном, люди, лично ему преданные, преклонявшиеся перед ним, арест этих лиц был ему просто лично опасен, так как многие из них были прекрасно осведомлены о его действительной роли в БО Кстати, это, видимо, было одной из причин, по которой он тщательно оберегал своих боевиков от провала. Он, правда, во многих из них был абсолютно уверен, он сам набирал этих людей в организацию, но все-таки предпочитал, чтобы они вместе с той информацией, которой обладали, были подальше от полицейских застенков. Мы покажем, что в будущем, при Столыпине, Азеф часто расстраивал покушения на деятелей, которым он симпатизировал, считая их либеральными, например, на Столыпина. Но у него не было никаких основания расстраивать покушение на великого князя Владимира, 9 января руководившего расстрелом или на Д.Трепова, которого дружно ненавидела вся страна. Так что к этим арестам Азеф не имел никакого отношения.

Примечания

1. А.Спиридович. Указ. соч. стр.178.

2. Там же. стр. 179.

3.Б.Савинков. Указ.соч. стр.79

4.П.Ивановская. Указ. соч. стр.120.

5. Б.Савинков. Указ.соч. стр. 80.

6. Там же. стр. 92.

7. П.Ивановская. Указ.соч. стр. 130.

8. Цит по Б.Савинков. Указ. соч. стр.128.

9. А.Герасимов. Указ.соч. стр. 10.

10.П.Ивановская. Указ. соч. стр. 131.

11 Там же.

12. Там же. стр. 134.

13. Там же. стр.133.

14. Там же. стр.132.

15. По этому поводу, ничего, кроме улыбки не может не вызвать утверждение П.Ивановской, о том, что "самым сильным дья волом в его душе была подлая трусость". Еще М. Алданов писал, что трусливые люди не шли в БО, а тем более не занимались двойной игрой, ежесекундно рискуя жизнью.

16. П.Ивановская. Указ.соч. стр.109.

17. Б.Савинков. Указ. соч. стр.132.

18.С.Басов-Верхоянцев. "Из давних встреч". "Новый мир".1926.N.8-9.

стр.194.

19.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1. Д.128.Л.166.

20.ГАРФ.Ф.1699. Д.133.Л.49.

21.ГАРФ.Ф.1699. Д.126.Л.27.

22.Там же. Л.14.

23.Там же. Л.22.

24.Там же.

25.Там же.Л.26.

26.Там же.

27.Б.Савинков.Указ.соч. стр. 133.

28. М.Новомейский. Указ. соч. стр. 103.

29.Там же. стр. 104-105.

30. Б.Савинков. Указ соч. стр.133.

31.А.Герасимов. Указ соч. стр.8

32. Там же. стр. 9.

33. Там же. стр. 12-13.

34.М.Новомейский. Указ. соч. стр. 105-106.

35.Там же. стр. 106-108.

36. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 125.

37. Там же. стр. 132.

38. М.Новомейский. Указ.соч. стр.109-110.

39. П.Ивановская. Указ. соч. стр. 134.

40. Там же. стр. 135.

41. Там же. стр. 123.

Глава 12

АЗЕФ И БО ПОСЛЕ "МУКДЕНА РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ"

Как я уже писал выше, арест БО во всех отношениях был для Азефа ударом. Он лишился точки опоры в партии, так как боевики, особенно руководители, были ему фанатично преданы. Падал его престиж неуловимого руководителя неуловимой БО, всегда справляющегося с поставленными задачами. В письме Ратаеву, отправленному из Парижа 3 апреля, он рассказывает, как ему об этом стало известно, и пытается осторожно выведать у Ратаева, что известно тому. Делает он это мастерски, показывая, что ему ничего не известно, кроме того, что содержится в газетах и отрывках различных слухов:"Здесь прибегал Натансон ко мне вчера и говорил, что, судя по газетным сведениям, в Петербурге провалилась вся боевая организация партии соц-рев. Правда ли это? Я читал в газетах фамилии Савинкова и Барыкова. Если да, то это очень важный шаг. Убийцы Сергея тут никто не называет по фамилии, но бабушка говорит, что его знает, зовет его Петром Петровым. Отсылаю Вам его карточки и Ваши письма".1 Интересно, когда Азеф видел последний раз Савинкова - в день написания письма или накануне.

Но тем не менее нужно было начинать сначала. Еще до катастрофы в Петербурге было намечено несколько человек, которые хотели вступить в БО. Азеф сообщил о них Савинкову, и тот, и другой провели с ними вступительные беседы. Все они впоследствии будут приняты в состав БО Наиболее яркий след в терроре из них оставит будущий руководитель БО, а в описываемое время 25-летний бывший студент Московского ун-та Лев Иванович Зильберберг. Он с самого начала произвел на Савинкова и Азефа очень благоприятное впечатление:"По характеру он принадлежал к тому же типу людей с твердыми убеждениями и твердой волей, к какому принадлежал и Швейцер. Он был математик по образованию и с любовью занимался прикладными науками. От его скупых слов веяло той же силой, какая чувствовалась в замкнутости Швейцера."2 Впечатление, произведенное им на Савинкова и Азефа, было настолько сильным, что они решили не использовать Зильберберга в качестве непосредственно боевика, а готовить из него руководителя боевиков:"Организация была слаба, и в Зильберберге мы видели ее единственно крупную силу, единственного человека, способного впоследствии заменить нас."3 А пока супруги Зильберберг вместе с новыми членами организациями Рашель Лурье и Владимиром Азефом осваивали премудрости динамитного дела под руководством опытного партийного химика Б.Виллита. Другими будущими боевиками, которых предполагалось использовать непосредственно в терроре, были Арон Шпайзман и Маня Школьник, выходцы из маленьких местечек черты оседлости, они были судимы осенью 1903 года по делу о тайной типографии, сосланы в Сибирь на поселение и, как большинство ссыльных, бежали из места ссылки. М.Школьник, 22-х лет, по профессии - портниха; Савинков вспоминает, что это была "хрупкая девушка с бледным лицом". "Она говорила с заметным еврейским акцентом и в разговоре сильно жестикулировала. В каждом слове ее и в каждом жесте сквозила фанатичная преданность революции. Она казалась мне агитатором по призванию, но сила ее преданности террору не подлежала сомнению. Я поэтому не протестовал против ее вступления в организацию... ...Арон Шпайзман (30 лет) был человек невысокого роста с черными волосами и черными печальными еврейскими глазами. Он, как Маня Школьник, был по темпераменту скорее агитатор, чем террорист, и до ссылки пользовался большой популярностью у рабочих."4 Из старых членов организации в России в Юрьеве (Тарту) ждала боевиков из-за границы Дора Бриллиант. Это было все, чем располагала БО С такими наличными силами руководители БО решили, что организовать теракт центрального значения они не могут, поэтому было решено организовать убийство Н.Клейгельса в Киеве, за которым боевики давно и безуспешно охотились. Помимо его непосредственного революционного значения, это убийство должно было стать своеобразной школой для молодых террористов, научить их на практике террору, после чего можно было бы браться за осуществление более важных задач. Наблюдателями и непосредственно террористами должны были стать М.Школьник и А.Шпайзман. У Савинкова есть довольно своеобразное объяснение о значении национальности этих террористов в выборе места, где предполагалось осуществить теракт. "Школьник и Шпайзману было неудобно как евреям с бомбой в руках выступать в Петербурге, наоборот, в Киеве их еврейское происхождение могло только подчеркнуть, что убийство генерал-губернатора вызвано отчасти еврейским погромом."5 Динамит должны были хранить в Одессе Клавдия Зильберберг и Р.Лурье. Интересна роль Зильберберга. Он должен был быть в Киеве во время покушения и его подготовки, но не принимать в нем непосредственного участия, а изучать боевую работу во всех ее проявлениях. Для него это было террористической стажировкой. Пока Савинков убивал в Киеве Клейгельса, Азеф должен был подобрать новых людей для БО Для этого он тоже собирался в Россию. Но БО Азефа и Савинкова была уже не единственной центральной боевой организацией партии. Революция была на подъеме, многие в революционном лагере преувеличивали ее успехи. Казалось, что дело идет к народным восстаниям. Многие в партии социалистов-революционеров считали, что сейчас основной целью должно быть вооружение широких народных масс, организация восстаний и массового террора на местах. Азеф и Савинков, введенные в феврале 1905 года в состав ЦК, не могли этому помешать. Они считали, "...что вооружение народа - задача неисполнимая, ибо ни одна партия не имеет достаточно сил для ее решения. А раз так, то благоразумнее и в интересах революции выгоднее употребить назначенные для этого силы и средства для развития центрального террора."6 Была создана боевая организация по подготовке вооруженного восстания. Во главе ее стал ближайший помощник Гапона по организации демонстрации 9 января П.Рутенберг. В состав организации вошли А.Севастьянова, Б.Горинсон, Х.Гершкович. Весной 1905 года они были отправлены в Россию. Другая группа во главу угла ставила массовый террор в деревне. Их руководители образовали специальный комитет для реализации своих планов, не получивших, впрочем, признания руководящих органов партии. В этот комитет вошли Е.Брешко-Брешковская, князь Д.Хилков и Г.Гапон. Любопытное сочетание, прямо заголовок статьи Ленина о Толстом - "Зеркало русской революции": князь Рюрикович Д.Хилков, столбовая дворянка Е.Брешко-Брешковская и священник, родившийся в крестьянской семье Г.Гапон. Это к вопросу о преобладании евреев в русской революции. Все трое необыкновенно интересные фигуры, но так как о князе Д.Хилкове известно меньше, чем о других, я позволю себе остановиться на его истории подробнее. Аристократ, гвардейский офицер, затем придворный, он решил полностью изменить свою жизнь и становится толстовцем. Через несколько лет он еще раз меняет свою жизнь и становится террористом. Он уезжает за границу, вступает в партию социалистов-революционеров и представляет ее крайнее радикальное террористическое крыло. Он призывает к массовому террору, то есть к массовым убийствам представителей своего класса, в том числе женщин, детей и стариков: никаких иллюзий в том, что такое массовый террор, ни у кого не было. Ниже мы еще подробно остановимся на вопросе об отношении к массовому террору в эсеровской партии, но пока отметим, что одним из самых решительных противников в партии этого направления в террористической деятельности был известный революционер, сын московского казенного раввина О.Минор. Забавная ситуация: еврей Минор решительно против массовых убийств русских дворян в поместьях, а князь Хилков не менее решительно за. Д.Хилков написал брошюру "Террор и массовая борьба", в которой изложил свои взгляды. Он обучает боевиков меткой стрельбе из револьвера. После поражения революции 1905 года он вновь меняет свои взгляды, но окончательный перелом наступает к началу Первой мировой войны. Он написал покаянное письмо Николаю Первому с просьбой разрешить ему вернуться в армию. Он идет на фронт, и так как когда-то он был кавалерийским офицером, он получает кавалерийский полк. Он погиб в первом же бою, ведя в атаку свой полк на немцев. Он явно искал смерти. Непростые были жизненные пути русских дворян в это тяжелое время. Савинкову и Азефу убийство Клейгельса казалось несложной задачей:"Начиная дело Клейгельса, я полагал, что оно не может представлять серьезных затруднений. При правильной постановке оно должно было окончиться верным и быстрым успехом, даже без непосредственного участия Зильберберга."7 Но неожиданно возникли трудности. Счастье на этот раз изменило Азефу. Террористы были выбраны неудачно. О Савинкове и говорить не приходится. Он был просто создан для того, чтобы постоянно ошибаться в людях. Он обратил внимание во время своих прогулок по Крещатику, что он редко видит террористов на местах, где они должны были вести наблюдение. Ведя наблюдение месяц, они еще ни разу не встретили губернатора, в то время как Б.Савинков и Л.Зильберберг во время своих нерегулярных прогулок по Крещатику несколько раз видели генерал-губернатора в открытой коляске. Причина такого поведения террористов была романтического характера. Арон Шпайзман не мог смириться с мыслью, что его любимая женщина Маня Школьник будет участвовать в теракте даже в качестве резервного метальщика и рисковать своей жизнью. От покушения в августе 1905 года пришлось отказаться. Но в скорой времени любовь к революции пересилила чувство к любимой женщине, тем более, что она сама активно рвалась в террор. В январе 1906 года по заданию черниговского городского комитета партии социалистов-революционеров Шпайзман и Школьник организовали покушение на черниговского губернатора Хвостова. Бомба А.Шпайзмана не взорвалась, а бомбой М.Школьник губернатор был ранен. Шпайзман был повешен, а его подруга получила двадцать лет каторги, откуда она бежала за границу. Так вполне в духе того времени закончился этот роман.

Пока Савинков пытался убить Клейгельса, Азеф пытался восстановить БО Это оказалось непросто. Сложилась ситуация, к которой руководители БО не привыкли. Оказалось, что не так много людей хотят принимать участие в центральном терроре. Революция на подъеме. В стране происходят массовые забастовки, демонстрации, восстания, действует масса мелких террористических групп. Все это поглощает большинство людей, которые рвутся в революцию. Но, несмотря на все трудности, Азеф преуспел в своей миссии. Люди, найденные им, потом на деле доказали свою жертвенную преданность революции. Среди них был Борис Вноровский, бывший студент Московского университета, находившийся тогда под гласным надзором полиции в Пензе, потомственный дворянин, сын участников революционного движения 1880-х годов, погибший затем при попытке покушения на жизнь московского генерал-губернатора адмирала Ф.Дубасова; П.Иванов, нелегальный партийный работник, бывший дворник в тайной иркутской типографии; А.Калашников, бывший студент Московского университетата; рабочие Сормовского завода, бывшие члены местной боевой дружины И.Дворников и Ф.Назаров; А.Якимова, в прошлом член легендарного Исполнительного к-та партии "Народная воля", хозяйка сырной лавки на Садовой во время убийства Александра Второго, проведшая двадцать на лет каторге и теперь бежавшая из ссылки в Сибири, для того чтобы принять участие в терроре. БО была восстановлена.

Мы уже писали о том, что террором в стране занималась не только центральная БО, но и различные боевые группы эсеровской партии, а также боевые группы максималистов (о них ниже), Бунда и других. После убийства Сергея Александровича деятельность центральной БО надолго прекратилось, но террор в стране не продолжался. Мы перечислим только некоторые из терактов мая-октября 1905 года: 3 мая в Уфе был ранен губернатор Соколовский, 11 мая в Баку был убит бомбой генерал-губернатор князь М.Накашидзе, а в Седлеце - полицмейстер Н.Шедевер. 28 июня 1905 г. П.Куликовский, выполняя задание Боевой дружины Московского комитета партии, явился на прием к градоначальнику Москвы графу Шувалову и застрелил его. Интересна история этого теракта. М.Осоргин писал: "Шувалов в Москве был новым человеком и об его одесских делах мало кто знал. В его лице был не человек, лично ненавистный, а представитель ненавистной власти".8 Зензинов в своих воспоминаниях раскрывает перед нами причины этого убийства. Он был арестован весной 1905г., и его мать пришла на прием к графу Шувалову, последний заявил ей: "... если бы у меня был такой сын, я бы задушил его своими собственными руками".9 Фраза стоила графу Шувалову жизни. Товарищи Зензинова были возмущены ею и организовали убийство градоначальника. А.Гоц заявил матери Зензинова: "... вот, Мария Алексеевна, наш ответ графу Шувалову".10 Трудно было русским государственным деятелям выглядеть невинными в глазах террористов - поводы для убийства последние находили всегда. 29 октября могилевский губернатор Н.Клингенберг был ранен выстрелом из револьвера женщиной, пришедшей к нему на прием. С подобным способом покушения мы во время революции сталкиваемся очень часто. Даже в разгар террора посетителей не обыскивали, и они могли спокойно осуществлять свои теракты. Прекрасный 19 век еще продолжался в свободной царской России. Всего в 1905 г. в результате терактов было убито 232 и ранено 358 представителей власти. Списки казненных выглядят менее устрашающими: было казнено 72 человека.11

Ближайшей задачей БО было убийство нижегородского губернатора барона Унтерберга. Его убийство преследовало также педагогические цели. Боевики должны были набраться недостающего им опыта. И.Двойников и Ф.Назаров под видом торговцев должны были осуществлять наблюдение за губернатором. Калашников руководил наблюдением. БО стала готовиться к покушению на Д.Трепова, фактического руководителя в это время всей внутренней политикой России, которого мечтали убить различные боевые группы. Б.Вноровский и П.Иванов поехали в Петербург и устроились извозчиками для наблюдения за ними. Д.Бриллиант, Р.Лурье и К.Зильберберг входили в состав химической группы и готовили бомбы. Казалось, у них были все шансы на успех. Азеф, набивший руку на обмане полиции, давно уже ни слова не сообщавший о делах БО, ухитрился получать у Ратаева нужную боевикам информацию. Все шло хорошо, но на пути организации опять встал Н.Татаров. В начале августа был назначен съезд членов БО в Нижнем Новгороде. Савинков встречал на нижегородском вокзале Е.Азефа; первыми его словами были:"За нами следят". Слежку за собой он заметил после свидания в Москве с Якимовой. После этого филеры не спускали с него глаз. Их он привез за собой в Нижний Новгород. За приехавшей Якимовой также следил отряд филеров. Ситуация для только что возникшей БО складывалась очень опасно. Особенно опасной она была для Азефа. Он ничего не сообщил полиции о деятельности БО и о съезде боевиков в Нижнем Новгороде. Он еще не знал, что у него в полиции появился опасный конкурент.

В Москве незадолго до встречи с Азефом Якимова встретилась с Татаровым. Видимо, с соблюдением правил конспирации у нее не все было в порядке. Во времена "Народной воли" полиция не столь была искушена в провокациях, и потому правила конспирации не соблюдались столь неукоснительно. Поэтому Якимова решила, что перед представителем ЦК Н.Татаровым у нее не может быть никаких тайн, и она сообщила ему, что едет в Нижний Новгород на совещание боевиков и там увидится с руководителями БО Валентином (Азефом) и Павлом Ивановичем (Савинковым). Многоопытный Гоц учил в начале века неопытного революционера В.Зензинова:"Вы знаете, Володя, основное правило конспирации? Говорить следует не то, что можно, а лишь то, что должно. Следуйте всегда в революционной работе этому правилу - и вы не ошибетесь."12 Азефу нужно было как-то объяснить ДП свое поведение. Он не собирался выдавать с таким трудом восстановленную БО Задача трудноразрешимая, но Азеф с ней справился. Он разрабатывает план бегства боевиков из города, согласно которому они все поодиночке ускользнули. После этого он сообщил полиции о проведении нижегородского съезда, о котором она и так знала, и о подготовке покушения на нижегородского губернатора, о чем она не предполагала. Сообщение о готовящемся покушении он смог смело поставить себе в заслугу перед своими полицейскими руководителями. В руки полиции попала только Якимова, арестованная через несколько дней после отъезда из Нижнего Новгорода во Владимире. Но в этом случае Азеф ничего сделать не мог, так как за ней, после встречи с Татаровым, было установлено очень плотное наблюдение.

Азеф назначил Савинкову свидание через три недели в Петербурге. Азефу казалось, что он блестяще провел свою партию на всех досках. Так оно и было, но ему пришлось столкнуться с новым испытанием. Мы уже писали о возвращении П.Рачковского из отставки и о назначении его чиновником особых поручений при министре внутренних дел. 9 августа 1905 года он был назначен вице-директором ДП На него было возложено руководство всех политической частью ДП Он стал немедленно сводить счеты со всеми своими противниками, которых он считал виновниками своей скандальной отставки 1902 года. Первой жертвой, о чем мы уже писали выше, был А.Лопухин, а в числе последующих - заведующий заграничным наблюдением ДП Л.Ратаев. На пост Ратаева был назначен А. Гартинг, но его основную агентуру Рачковский забрал себе. Двадцать первого августа Азеф был вызван Ратаевым в Петербург и передан Рачковскому, что называется, с рук на руки. Рачковский был одним из самых талантливых полицейских руководителей Азефа. Сам опытный провокатор, он Азефу инстинктивно не доверял, и обмануть его было во много раз сложнее, чем талантливого полицейского дилетанта Ратаева. Пожалуй, из всех политических руководителей Азефа Рачковский доверял ему меньше остальных. Азеф должен был доказать, что он продолжает оставаться сотрудником ДП, и был только один путь для этого - выдача. Он выдал местонахождение Б.Савинкова, обязался выдать Е.Брешко-Брешковскую. Но основные кадры БО ему удалось сохранить, он о них ни словом не обмолвился Рачковскому. Азеф не был бы Азефом, если бы не извлек из этой новой для себя ситуации пользу для себя. Он получил прибавку к жалованию, небольшую, но все-таки (600 рублей вместо 500), и ему выдали еще 1300 рублей в возмещение его расходов на поездки. 22 августа он в сопровождении отряда филеров отправился в Саратов ловить Е.Брешко-Брешковскую. В так называемом саратовском письме, посланном из Саратова в ЦК осенью 1907 года, в котором на основании рассказов одного из работников саратовского охранного отделения сообщается о сотрудничестве крупного работника партии (речь шла об Азефе) с ДП и описывается его поездка в Саратов в конце августа 1905 года:"О том, что совещание должно состояться в Саратове, местное охранное отделение знало заблаговременно и даже получило сообщение, что на совещании должен обсуждаться вопрос об организации крестьянских дружин и братств. Имена участников также были охранному отделению известны, а потому за всеми участниками совещания была учреждена слежка. Последней руководил ввиду особого значения, которое приписывалось охраной совещанию,...статский советник Медников."13 В письме описывался Азеф:"Охранники сильно заинтересовались получателем такого большого жалования и ходили смотреть его в сад Оскина (увеселительное место). Он оказался очень солидным человеком, прекрасно одетым, с видом богатого коммерсанта и вообще человеком больших средств."14

Как видим, Азеф не изменил своим вкусам. Даже в том запутанном положении, в котором он находился в Саратове, он нашел время посещать свои любимые кафе-шантаны. Итоги его поездки были очень невелики. Предупрежденные писарями саратовского охранного отделения, участники съезда смогли уехать. В их числе удалось ускользнуть Брешко-Брешковской. Савинкову также удалось спастись, хотя Азеф буквально вложил его в руки полиции, сообщив точно адрес имения, где Савинков должен был находиться. Савинков спасся только благодаря своей смелости конспиратора, граничившей с наглостью. Но полиция смогла снова напасть на его след. Кроме того, полиция знала со слов Азефа, что он будет стремиться в Петербург на встречу с ним. Полиция окружила дом в Петербурге, где Савинков в тот момент находился, и спасло его буквально чудо. Хозяин квартиры, присяжный поверенный А.Земель вышел на улицу, и агенты охранки схватили его, приняв за Савинкова, и отвезли в охранное отделение. Пока в охранке разбирались, что к чему, с дома было снято полицейское наблюдение, и Савинков смог беспрепятственно покинуть квартиру.

Брешко-Брешковской и Савинкову удалось избежать ареста, правда, не благодаря Азефу, а вопреки ему, но в целом польза полиции от августовской выдачи Азефа была невелика. Он сообщил адреса двух динамитных мастерских: Горохова в Саратове и З.Коноплянниковой в Москве, которые были взяты полицией. Азефу, видимо, казалось, что и с Рачковским он сможет продолжать свою старую игру, в которую он привык играть с охранкой и которую он даже полюбил: сообщать только то, что он считает нужным, выдавать тех, кто вредит его положению в партии, и стараться не сообщать о своей БО и ее предприятиях. Но времена наступили тревожные и бурные - революция. Не только революционеры, как в случае с Татаровым, шли в агенты полиции, но и многие работники полиции были совсем не прочь перейти в революционеры. Азеф неоднократно напоминал своим полицейским руководителям, чтобы они берегли свои документы и особенно его сообщения, как зеницу ока. Случилось то, чего Азеф давно опасался. На этот раз удар был нанесен со стороны очень осведомленного лица в ДП 8 сентября по новому стилю к члену петербургского комитета партии социалистов-революционеров Е.Ростокскому пришла неизвестная дама под густой вуалью. Передала ему запечатанный конверт и, не сказав ни слова, ушла. Содержание письма вызвало шок в партии: "Товарищи! Партии грозит погром. Вас предают два серьезных шпиона. Один из них бывший ссыльный, некий Т., весной лишь вернулся, кажется, из Иркутска. Втерся в полное доверие к Тютчеву, провалил дело Ивановской, Барыкова, указал кроме того Николаева, Фейта, Старинкевич, Леоновича, Сухомлина, многих других, беглую каторжанку Якимову, за которой потом следили в Одессе...(наверно скоро возьмут); другой шпион недавно прибыл из-за границы, какой-то инженер Азиев, еврей, называется и Валуйский. Этот шпион выдал съезд, происходивший в Нижнем, покушение на тамбовского губернатора, Конопляникову в Москве (мастерская), Вединяпина (привез динамит), Ломова в Самаре (военный), нелегального Чередина в Киеве. Бабушку (укрывается у Ракитниковых в Самаре)".15 Затем в письме сообщалось, кому нужно дать знать о его содержании, и автор предлагал руководителям партии установить с ним связь.

Автором письма был один из самых талантливых "питомцев гнезда" С.Зубатова Леонид Меньшиков. Член московских революционных кружков середины 1880-г.г., арестованный тогда же, он убедился, что со всех сторон окружен предателями. Уже в эмиграции он расскажет, что решил "клин выбивать клином" и для борьбы с провокаторами пойти на службу в охранное отделение. Трудно сказать, каковы были его действительные планы. Скорее всего, этот рассказ он придумал задним числом, чтобы объяснить в эмиграции революционерам свою многолетнюю службу в ДП На него обратил внимание С.Зубатов, и он стал быстро делать карьеру в охранке. В момент написания письма он работал в Петербурге старшим помощником делопроизводителя ДП В полицейском мире от него тайн не было, и его письмо поражало своей полной осведомленностью о положении дел у революционеров. Первый читатель письма Е.Ростовский был совершенно ошеломлен и сведениями, которые были в этом письме, и той ответственностью за судьбу партии, которая ложилась на его плечи как единственного партийного работника, познакомившегося с содержанием этого письма.

История любит сюрпризы. Первым членом партии, зашедшим в этот день к Ростовскому, кому он показал это письмо, был Азеф. Азеф прочитал его, побледнел и со своей знаменитой холодной усмешкой выдавил из себя фразу:"Т. это - Татаров, а инженер Азиев - это я. Моя фамилия Азеф." И тут же ушел, оставив Ростовского еще более ошеломленным, чем раньше. Очень не любящий Азефа М.Алданов писал о его поведении во время этой встречи:"Но какое самообладание, какие нервы нужны были, чтобы ничем себя не выдать при такой неожиданности, и ограничиться саркастическими словами "Азиев - это я - Азеф." Вот и суди о тех "сюрпризах", которыми вслед за Порфирием Петровичем хитрые следователи оглушают подозреваемых в преступлении людей."16 В тот же вечер Азеф встретился с Рачковским и высказал все, что он думает о способности в ДП хранить вверенные ему тайны. Рачковский пытался его успокоить и восхищался выдержкой Азефа. У Рачковского был нюх на измену в своих рядах. Этот нюх помогал ему не только с Азефом. Он правильно решил, что, скорее всего, автором письма является Л.Меньшиков, но никаких доказательств не было. Меньшиков был отстранен от дел, связанных с центральным сыском, и переведен в Финляндию заведовать агентурой.

Азеф решил, что он должен быть одним из первых, кто сообщит об этом письме руководителям партии за границей. Он рассказал о письме в Москве доктору Потапову, члену ЦК партии, одному из тех, кто был упомянут в тексте письма как человек, которому можно сообщить о его содержании. После этого он выехал за границу, в Швейцарию к руководителям партии, куда была уже доставлена копия письма. И в России, и за границей письмо вызвало настоящий шок. "Страшным казалось не столько это предупреждение [об Азефе и Татарове - прим.автора],которое сначала было признано просто невероятным, сколько заключенный в этом предупреждении подробный перечень тех дел, которые оба эти негодяя выдали. В этом перечне все было точно и верно."17 С самого начала никто, кроме члена ЦК Н.Тютчева, не собирался серьезно относиться с сведениям этого письма, порочащим Азефа:"Странное дело - указание на Азефа решительно ни в ком не вызвало подозрений против него, настолько велика была вера в него и доверие к нему, особенно после убийства Плеве! Наоборот, это указание на него вызвало сочувствие к нему, сострадание как к человеку оклеветанному, жестоко оскорбленному, как к жертве."18 После того, как были решено проверить Татарова (об этом ниже), Тютчев заявил, что нужно также провести проверку деятельности Азефа. В разговоре с М.Гоцем Тютчев сказал:"... несмотря на всю видимую, так сказать, нелепость такого рода обвинения против Азефа, нам все-таки следует обратить внимание на это, потому что в этом письме было перечислено много частных случаев выдачи "инженером Азиевым" разных товарищей, и ни в одном случае ошибки не было допущено. Все эти случаи были действительно известны Азефу. Когда я стал указывать на эти совпадения, Гоц мне сказал:" С вами работать даже нельзя, какой вы подозрительный человек". Он указал мне на дело Плеве, на дело Сергея, которое было сделано с ведома Азефа".19 Тютчев пытался спорить:"Я настаивал на том, что все-таки следует на это обратить внимание..., что нужно предложить Ивану Николаевичу (Азефу), как он и сам в начале хотел, отстраниться на некоторое время от дел, и что необходимо провести какое-нибудь исследование, послать человека в Россию разузнать, если возможно, прежде всего, источник происхождения этого письма."20

Но это было высказано Тютчевым только в частном разговоре с Гоцем. На собрании партийного руководства, на котором решалось, что делать с этим письмом, никто, в том числе и Тютчев, ни словом не обмолвился о каких-то подозрениях и о необходимости устранить его хотя бы на короткий период от партийных дел. Более того, когда Азеф сказал Тютчеву, что он, после такого письма хочет отойти от всех партийных дел, Тютчев стал горячо уговаривать его не делать этого:"Нет, что же, с какой же стати тебе отстраняться? Кто же будет на твоем месте? Очевидно, это какая-то махинация охранного отделения".21

В отношении Татарова все обстояло иначе. Сравнительно новый человек в партии, он вызывал к себе среди старых ее членов чувство уважения, но не любви. "И все-таки было в нем что-то, что не располагало в его пользу - его уважали, ценили, но особой любви к нему никто не чувствовал. Личных друзей в партии у него не было".22 Это заявление страдает некоторой односторонностью. Я уже писал (см. выше), что к Татарову очень хорошо относились старые революционеры-народовольцы, Н.Тютчев, М.Фриденсон. О нем был высокого мнения М.Гоц, некоторые члены ЦК, куда его хотели кооптировать.23 Но у многих в партии он вызывал раздражение. М.Натансон, познакомившийся с ним осенью 1905г. в Женеве, показывал в судебно-следственной комиссии по делу Азефа: "Татаров нам крайне не понравился".24 Татаров довольно пренебрежительно отзывался о всех сторонах партийной жизни, кроме террора: "...и все это - ерунда, только и годится террор. террор и террор."25 ДП, видимо предписывало всем своим агентам всячески прославлять террор для того, чтобы войти в боевые организации и собрать необходимую информацию о терорре. Но нового Азефа из Татарова не получилось. На собрании партийных работников, о котором мы уже писали выше, М.Гоц четко определил, в чем для руководителей партии состоит разница между Азефом и Татаровым:"Полицейское происхождение этого документа очевидно. Но мы должны расследовать не только содержащиеся в нем обвинения против Ивана и Татарова, но и мотивы, которыми руководствовался автор письма, предостерегая партию против провокации. Ивана мы все хорошо знаем, но Татаров нам менее известен. Я полагаю, что мы должны обследовать все, связанное с ним."26 М.Гоц сразу нашёл слабое место Татарова. Последний затевал в Петербурге организацию легального революционного издательства. В печатном заявлении о создании издательства было сказано, что в нем будут сотрудничать М.Гоц, О.Минор, В.Чернов. Это наводило на размышления. Во-первых, Татаров заявлял о сотрудничество этих людей, не спросив предварительно их согласия. Кроме того, было вообще непонятно, зачем Татаров публично упомянул этих лиц, известных революционеров. Какой бы слабой ни была цензура летом 1905 года, это было все-таки чересчур, и ставило не родившееся издательство под полицейский удар. М.Гоц обратил внимание и на другое: Татаров, по его подсчетам, истратил на дела издательства более 5000 рублей. Гоц заинтересовался, откуда у него эти деньги:"...и он отвечал, что ему дал 15000 рублей известный общественный деятель Чарнолусский. Не скрою, я начинаю сомневаться в этом."27

Было принято решение послать в Петербург к Чарнолусскому недавно бежавшего из сибирской ссылки члена ЦК партии А.Аргунова, проверить, давал он деньги или нет. Для Татарова эта поездка означала катастрофу. Выяснилось, что никаких денег Чарнолусский ему не давал. Интересно, что через три года тот же Аргунов предпримет такую же поездку, и она сыграет решающую роль в судьбе другого человека, упомянутого в этом письме - Азефа. В то время как, Аргунов выяснял подробности о Татарове в Петербурге, велось расследование в Женеве, оно установило, что Татаров дал неверный адрес отеля, в котором он проживал. В.Зензинов через много лет совершенно серьезно рассказывает о другом "страшном" поступке Татарова:"...следивший за ним товарищ с удивлением увидал, что Татаров посещает игорное казино. Это было для нас неожиданно... и когда товарищ вошел следом за ним в игорную залу, то увидел, что Татаров действительно играет в "железную дорогу" и играет крупно."28 Руководители эсеров искренне возмущались таким поступком, недостойным настоящего революционера, да еще агента ЦК. Наверно, больше всех остальных возмущались Азеф и Савинков, которым случалось проигрывать в казино очень крупные суммы, но то были деньги БО, а на какие деньги играл Татаров?

В состав следственной комиссии, образованной по решению ЦК, вошли Б.Савинков, Н.Тютчев, А.Бах и В.Чернов. Основную роль в следствии играл последний. Н.Татаров ничего толком объяснить не мог, говоря, что деньги ему дал отец, протоиерей кафедрального собора в Варшаве, что было более чем сомнительно, а в отношении неправильного адреса в Женеве заявил, что это связано в интимной историей:"Я живу с женщиной. Скрывая ее адрес, я защищаю ее честь."29 Члены комиссии настаивали, чтобы он полностью во всем признался, рассказал о своих связях с полицией, обещая ему жизнь. "Дегаеву были поставлены условия. Хотите ли вы, чтобы они и вам были поставлены?"30 В ответ Татаров устраивал истерики и произносил бессвязные речи:"Когда я говорю с Вами, я чувствую себя подлецом. Когда я один, совесть моя чиста."31 Члены комиссии пришли к убеждению, что Татаров состоял в сношениях с полицией, но выяснить характер этих сношений они не могли. Было принято решение:"Устранить Татарова от всех партийных учреждений и комитетов, дело же его расследования продолжать."32 Татарову было предложено поселиться у отца в Варшаве и держать ЦК в курсе всех своих передвижений. Последние сомнения относительно связи Татарова с полицией отпали поле того, как в октябре вышло на свободу большинство арестованных членов эсеровской организации. Решающим были показания Новомейского. Он рассказал в Женеве, куда он специально поехал для этого, Гоцу и Чернову про слежку, которую за ним установили после обеда с Татаровым и М.Фриденсоном, про беседу о хранении динамита и про допрос, который вел товарищ генерального прокурора в то время М.Трусевич, "который, - по словам Новомеского,- задавал те же вопросы, что и Таторов на ужине с Фриденсоном в кабинете "Малого Ярославца": получал ли я динамит для рудничных работ, в каком количестве, как регистрировался его расход в кладовых книгах и т.д. Тут я заподозрил Татарова, а когда после нескольких месяцев моего сидения в крепости приехал из Сибири отец и получил свидание со мной, подозрение превратилось в уверенность,...Отец сумел передать мне намеком, что пожаловавшие из Петербурга в Баргузин чины, устроили у меня обыск, изучали бумаги и искали книги учета взрывчатых материалов."33 М.Новомейский рассказал также и о том, что его в крепости показывали какому-то человеку, который, как ему показалось, был Н.Татаров, что было, естественно, колоссальной неосторожностью как со стороны Татарова, так и его полицейский руководителей.

Интересно в этой истории и то, что П.Рачковский, предупрежденный Азефом в день получения письма Ростовским о его содержании, почему-то ни словом не предупредил о нем Татарова, и тот поехал в Женеву к эсеровскому ЦК, ничего не зная о тех страшных подозрениях, которые существуют против него. Но окончательную судьбу Татарова решили не показания Новомейского и других революционеров. Он сам подписал себе смертный приговор, когда ради своего спасения выяснил и назвал эсерам имя главного провокатора в партии. В беседе со своим другом Фриденсоном, который теперь хотел установить истину и поехал к Татарову в Киев, где он жил, Татаров в ответ на обвинение сообщил следующее:"Его [Татарова] сестра замужем за приставом Семеновым. Семенов по родству обещал ему навести справку в ДП о секретных сотрудниках в партии социалистов-революционеров. Делал он это через некого Ратаева, бывшего помощника Рачковского. Оказалось, что полиция действительно имеет агента в центральных учреждениях партии. Агент этот - Азеф. На него и ложится ответственность за все аресты, в том числе и за арест семнадцатого марта."34

Сообщение Н.Татарова, без сомнения, поразительно. Откуда он узнал фамилию Азефа? Вполне возможно, что он познакомился с текстом письма Меньшикова, но это слишком невероятно, так как, во-первых, об этом письме и о фамилиях, которые в нем приводились, знала только небольшая группа партийных руководителей, и они вряд ли бы поставили об этом в известность главного обвиняемого в предательстве. Скорее всего, как это ни кажется невероятным, все было именно так, как и рассказал Татаров, так как придумать такой бред довольно трудно. Тяжелые времена переживал ДП, если его крупнейшие представители, такие как Л.Ратаев пускай в тот момент находившийся в отставке - так просто называли имена основных агентов Департамента. На эсеров это сообщение подействовало, как красная тряпка на быка. Человек, в измене которого уже невозможно было сомневаться, пытаясь спасти свою шкуру, оклеветал героического руководителя БО! Даже для непредубежденных людей в этой истории было много невероятного. Все члены комиссии, в том числе и Тютчев, в прошлом довольно близкий Татарову человек, теперь были убеждены, что он предатель.Но в этой истории слишком много загадочного. В своих воспоминаниях Б.Савинков писал об этом очень просто и ясно. Савинков предложил ЦК, что он займется организацией убийства Татарова. Он писал позднее, что сделал это предложение по двум причинам. Во-первых, он считал, что выдав БО в марте 1905 года,"Татаров фактически прекратил террор с весны 1905 по октябрьский манифест". Далее Савинков пишет: "Я считал, во-вторых, что распространение порочащих слухов о главе БО Азефе задевает честь партии, в особенности честь каждого из членов Боевой Организации. Защита этой чести является моим партийным долгом."35 ЦК согласился с этим предложением. В действительности с разрешением на убийство Татарова все обстояло гораздо сложнее. Комиссия, созданная для расследования дела Татарова, не приняла решение о его убийстве. Не принимал такого решения и ЦК партии. Судебно-следственная комиссия по делу Азефа, выясняя этот вопрос, обратилась к Б.Савинкову: "Комиссия, как известно из показания члена его Тютчева, не делала поста новления об убийстве Татарова. С другой стороны, из показаний товарищей членов ЦК нам известно о том, что они ничего не знали о предполагавшемся убийстве Татарова и потому не могли выражать своего согласия. Вот обстоятельство, которое требует выяснения".36 Так кто же принял решение об убийстве Татарова? Об этом мы подробно расскажем в следующей главе.

Азеф во время расследования дела Татарова вел себя очень умно. Большую часть времени он проводил с женой в деревне под Женевой, вдалеке от партийных страстей. Он неоднократно высказывал желание самоустраниться от всех партийных дел, так как на нем лежит подозрение, и товарищи по партии его трогательно утешали. Временами он разыгрывал припадки истерики и,рыдая, рвал на себе одежду, крича потрясенным цекистам:"Как меня, который не жалеет жизни для партии, подозревать, порочить. Я этого не перенесу. Я пущу себе пулю в лоб."37 Азеф очень возмущался тем, что комиссия отпустила Татарова в Россию. Он вернулся из деревни в Женеву и ругал своих партийных товарищей, обзывая их "мягкотелыми воронами...В таком деле, как провокация, редко когда можно иметь прямые доказательства. Татарова необходимо было убить,"38 - со знанием дела говорил Азеф. У этого взгляда были сторонники. Член комиссии А.Бах, в будущем сталинский любимец, а в настоящее время эсеровский деятель, требовал убить Татарова и производил странное впечатление на своих товарищей, разгуливая по мирной тихой Женеве с пистолетом. Члены комиссии и руководители партии оказались перед определенным логическим противоречием. Данные проверки подтвердили, что в части, которая касается Татарова, письмо абсолютно верно. Как же быть со сведениями об Азефе? Как оно может быть верным в отношении одного человека и неверным в отношении другого? Для того, чтобы снять это противоречие, была выработана особая гипотеза - гипотеза полицейской интриги. Она все объясняла очень просто:"Указания письма верны относительно Татарова.Он действительно предатель, но он чем-то не угодил полиции, и та решила пожертвовать им, чтобы очернить Азефа, который оказывается недосягаемым для нее вследствие необыкновенной ловкости, - и тем внести большую смуту в партию. Эта гибельная гипотеза полицейской интриги очень быстро заняла положение официальной версии,объяснявшей все слухи о провокации Азефа и державшейся вплоть до заключительного акта азефовской трагедии. Ею некоторое время объяснялись и сведения, сообщенные Лопухиным о службе Азефа в ДП"39 Руководители партии также вспоминали, что это уже вторая попытка оклеветать Азефа, идущая из полицейских кругов. В начале 1904 года, после провала группы Серафимы Клитчоглу, инженер Горенберг, в скором времени сам разоблаченный как провокатор, указывал на Азефа как на человека, выдавшего полиции группу. В.Зензинов, в то время так же уверенный в Азефе, как и все остальные, писал через много лет об этой гипотезе полицейской интриги:" Когда люди слепнут, они слепнут на оба глаза."40

В результате этой истории положение Азефа в партии укрепилось. Во-первых , теория полицейский интриги давала возможность другим руководителям партии и боевикам отметать с порога все слухи о его провокаторстве, видя в них происки полиции. Во-вторых, это письмо вызывало к нему чувство сострадания как к жертве, против которой ведут клеветническую кампанию. На предложение автора письма руководители партии никак не откликнулись, так как были уверены, что письмо официально отправлено из ДП, а сам Меньшиков, видя, что его письмо нисколько не поколебало престиж Азефа в партии, решил на время прекратить все попытки вступить в связь с эсеровским руководством.

Выяснение всех обстоятельств, связанных с Татаровым, вынудило руководство БО на время прекратить деятельность организации. Новый член БО Абрам Гоц, младший брат М.Гоца, предупредил Л.Зильберберга, Б.Вноровского и П.Иванова о временном прекращении наблюдения за Треповым. Зильберберг и Вноровский продали свои пролетки. В Петербурге остался один извозчик - Иванов.

Примечания.

1.Е.Азеф.Донесения. стр.342.

2. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 127

3. Там же. стр. 138.

4. Там же. стр. 122.

5.Там же. стр. 138-139.

6.Там же стр. 125.

7.Б.Савинков. Указ. соч. стр.1397

8.М.Осоргин. Указ. соч. стр. 100.

9. В.Зензинов. Указ соч. стр. 285.

10. Там же.

11. "В годы реакции"//Красный архив,1925г. н.1(8). стр.242.

12.В.Зензинов. Указ. соч. стр. 110.

13. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр.61.

14. Там же.

15. Там же. стр. 55.

16. М.Алданов. Указ. соч. стр. 173.

17. В.Зензинов. Указ. соч. стр. 194.

18. Там же. стр. 194.

19. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр. 57.

20. Там же.

21. Там же.

22. В.Зензинов. Указ соч. стр. 195.

23. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.6.

24. Там же.

25.Там же.

26. В.Зензинов. Указ.соч. стр. 196.

27. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 157.

28.В.Зензинов. Указ соч. стр. 198.

29. Цит. по: Б.Савинков. Указ. соч. стр. 159.

30. Там же. стр. 161.

31. Там же. стр. 162.

32. Там же.

33. М.Новомейский. Указ. соч. стр. 116-117.

34.Б.Савинков. Указ. соч. стр. 170.

35. Там же. стр. 170-171.

36.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.43.

37.А.Аргунов. Указ. соч. стр. 47.

38.Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр.58

39. Там же. стр. 60.

40. В.Зензинов. Указ. соч. стр. 194.

Глава 13

РЕВОЛЮЦИЯ НА ПОДЪЕМЕ

Перипетии дела Татарова, обсуждение будущих дел БО было сейчас далеко не главным из того, что волновало руководителей БО за границей. Революция в стране шла по возрастающей линии:забастовки, военные восстания, крестьянские выступления, теракты сменяли друг друга. В начале октября борьба достигла пика. В России началась Всероссийская октябрьская политическая стачка. Забастовали почти все заводы, фабрики, торговые заведения. Не было ни электричества, ни газа. Но особенно страшный характер в 20 веке носила забастовка железных дорог, почты и телеграфа. Управлять в таких условиях колоссальной империей становилось все труднее. К бастующим стали присоединяться сотрудники многих государственных учреждений, в том числе высокопоставленные чиновники министерства иностранных дел. Сторонники забастовки оказались даже среди петербургских полицейских. Городовые надзиратели одного из полицейских участков города присоединились к бастующим. Николай и его ближайшее окружение растерялись и не знали, что делать. Обсуждался вопрос о бегстве царя за границу. Близкий к царю человек, обергофмаршал двора, граф П.Бенкендорф откровенно сожалел о том,"...что у их Величеств пятеро детей..., так как если придется покинуть Петергоф на корабле, чтобы искать пристанище за границей, то дети будут служить большим препятствием". 1 Разговоры об отъезде принимали более конкретный характер. Германский император Вильгельм Второй предложил Николаю бежать на время с семьей в Германию. Д.Трепов спросил на этот счет мнение Герасимова."Я высказался решительно против отъезда царя, решивши, что если царь уедет, то с династией в России навсегда покончено. Не будет центра, вокруг которого могли бы объединиться силы порядка, и революционные волны захлестнут столицу, а вместе с ней и всю Россию. Как не тревожно положение, надо оставаться. Если царь уедет, он уже не сможет вернуться. Трепов сказал: - Да-да, то же самое говорит Сергей Юрьевич [Витте,-прим.автора]."2 В конце концов правительство было вынуждено уступить, и Манифест 17 октября возвестил всему миру о введении в России политических свобод и парламента, обладавшего законодательными функциями.

Чернов узнал о Манифесте, придя к М.Гоцу, прикованному тяжелой болезнью к кровати, у него все время собирались руководители партии. У Гоца был Азеф. Они только что получили свежие газеты с текстом Манифеста. Гоц протянул Чернову журнал "Journal de Geneve" с текстом Манифеста и попросил высказаться. Между присутствующими состоялся любопытный разговор: "Чернов: - Ничего особенного. Новый шаг по тому же пути. Довольно крупная уступка сравнительно с идеей Булыгинской Думы. Видно, что давление всеобщей забастовки стало нешуточным. Сломить ее нельзя - приходится маневрировать. - И только? Не больше, чем очередная хитрость, хладнокровно задуманная ловушка? - Хладнокровная - то может и не хладнокровная, потому что приходится маневрировать, а, конечно, не без ловушки. - Ну уж от Виктора я этого не ожидал,- скрипуче процедил Толстый [партийная кличка Азефа, прим.автора] и, помолчав, добавил ироническим тоном.- У нас тут сейчас Осип (Минор) был, и все на нас кричал: мы де наивные люди, всё это - просто ловушка, и нас, эмиграцию, и подпольников в Россию заманивают, видите, выйти наружу, расконспирироваться, а потом всех разом схватить, и вымести из русской земли крамолу начисто. Тоже политическое рассуждение! И ты тоже думаешь, что ради эдакой полицейской цели весь государственный строй России будут ставить вверх дном, потрясать всю Россию неслыханными новшествами, придавать бодрости всей оппозиции."3

Как видно из вышеприведенного отрывка воспоминания Чернова, Азеф с его трезвым практическим умом лучше понял и оценил значение Манифеста, чем многие его товарищи по партии, в том числе и крупнейший эсеровский теоретик Чернов. М.Гоц был полностью согласен с Азефом:"...со старым режимом покончено, это конституция, это конец абсолютизма, это новая эра."4

Дом Гоца стал постепенно наполняться людьми. Скоро там собрались все известные эсеры, в это время находившиеся в Швейцарии. Вечер проходил в очень возбужденной обстановке, в клубах табачного дыма, когда все говорили, перебивая друг друга и не слушая собеседника. Принимались планы будущих действий в России. Одним из центральных вопросов был вопрос о судьбе террора в конституционной России. Дискуссию начал Гоц:"Возьмем пример:вот хотя бы Иван Николаевич [Азеф] и Веньямин (Савинков). Им и их товарищи. Им остается сказать:"Ныне отпущаеши"... С террором тоже кончено... К террору у партии больше нет возврата..."5 Азеф на этом совещании был, в принципе, согласен с Гоцем, но он вообще мало говорил о терроре, а говорил об общих вопросах стратегии партии, делая поразившие многих либеральные заключения, о которых мы уже писали. В.Чернов придерживался несколько иной точки зрения. Он тоже считал, что террор сейчас необходимо прекратить, но временно, а БО ни в коем случае не распускать:"Но распускать БО я бы не стал. Она еще очень может пригодиться. Я бы держал ее наготове, под ружьем. В таком виде, чтобы ее можно было мобилизовать в любой момент."6 Многие участники совещания склонялись к его точке зрения. Против мнения Гоца и Чернова решительно выступил Савинков. В воспоминаниях он излагает свои взгляды по этому вопросу в более связной логической форме, чем он это делал во время бурного собрания:"...растерянность правительства в момент октябрьского Манифеста была невиданно велика. Устранение Татарова и слабость полиции, казалось, давали БО возможность возродиться во всей силе и нанести окончательное поражение самодержавию...БО в своем большинстве стояла на той точке зрения, что единственная гарантия приобретенных свобод заключается в реальной силе. Такой силой, во всяком случае, могло явиться активное воздействие террора. С этой точки зрения террор не только не должен быть прекращен, но наоборот, пользуясь благоприятным моментом, необходимо было его усилить и предоставить в распоряжение БОвозможно больше людей и средств."7 Савинков решительно восставал против черновского предложения террор прекратить, но БО не распускать, а "держать под ружьем". Савинков объясняет, что это практически невозможно,так как в терроре необходима строгая дисциплина:"Дисциплина же в террористической организации достигается единственно признанием каждым членом организации необходимости этой дисциплины для успеха данного предприятия. Но если у организации нет практического дела, если она не ведет никаких предприятий, если она ожидает в бездействии приказания ЦК, то неизбежно слабеет дисциплина, отпадает единственный импульс для поддержания ее. А с ослаблением дисциплины организация становится легкой добычей полиции."8 Возражения Савинкова носили чисто технический характер, но,видимо, он был прав, так как организационную постановку технических предприятий он знал хорошо. На совещании он выражался в более резкой форме и кричал Чернову, что "террористов нельзя засаливать впрок"9.

Подавляющее большинство участников совещания высказалось за полное прекращение террора (впрочем, вопрос о роспуске БО решен не был) . К Савинкову, довольно неожиданно для него, присоединился Н.Тютчев, человек, весьма скептически относившийся к террору. Он заявил, что террор в целом необходимо прекратить, но для некоторых лиц нужно сделать исключение, например, для Д.Трепова. В конце концов с этим согласился и Азеф. Но они, повторяю, были в меньшинстве. Совещание решило, что партия должна стать массовой. Необходимо как можно шире развернуть строительство партийных организаций среди рабочих и крестьян (таким деревянным советским языком описывали обычно какой-нибудь съезд РСДРП, но что поделаешь, русские социалисты изъяснялись тем же языком, и ни к чему его теперь прихорашивать). Участники совещания должны были немедленно отправиться в Россию и начать действовать на местах.

Поздно вечером стали расходиться из квартиры гости. Чернов, Савинков и Азеф ушли вместе. Вспомнили, что весь день ничего не ели, и зашли в ближайшее кафе. Савинков был в возбужденно-нервном состоянии. Он не переставал громко доказывать, что, прекращая террор, партия совершает акт самоубийства. В.Чернов в своих воспоминаниях дает блестящий психологический портрет Б.Савинкова: "А мне казалось, что он просто растерялся, и не знает, что делать. Раньше все было ясно. Было самодержавие, была поэзия борьбы, была дорога индивидуального героизма, которая предполагала действенным примером пробудить массовый героизм в народе, в рабочем классе. А теперь, когда положение бесконечно усложнилось, когда открылись новые горизонты, он как специалист террора просто не подготовлен к новой эре, к широкой арене работы и борьбы. Он не так рисовал себе судьбу БО. Весь приподнятый, он в своих настроениях ориентировался на самопожертвование, гибель, красивую смерть, а за ней - свободу России. Основная проблема для него была суметь умереть. А тут вдруг лавиной обрушилась новая проблема - суметь жить."10

Савинков рвал и метал, он высказывал предположения одно безумнее другого. Например, БО должна в полном составе совершить террористический акт: ворваться в Зимний дворец во время заседания Совета министров с поясами, наполненными динамитом, и взорваться на месте. Но собеседники не воспринимали это всерьез и, уходя, он им саркастически бросил напоследок:"Что же теперь остается делать. То, что мне надо делать, мне будут запрещать. Хорошо, одно мне, вероятно, никто запретить не может: подойти на улице к какому-нибудь бравому жандарму или филеру Тутышкину и выпустить в него последнюю пулю. Это ведь не смешает карты нашей политической игры. Тутышкин не Николай, не Дурново, не Витте, а для меня, по крайней мере, не будет измены всему моему прошлому."11 Если у Савинкова были панические настроения, то Азеф был настроен по-другому. В этот момент он был уверен в ближайшей окончательной победе революции. Перед ним как перед одним из руководителей самой популярной революционной партии открывались в будущей России широкие перспективы. Он был довольно молод - 36 лет. У него было хорошее настроение, и он предавался странным для него мечтам о будущей жизни:"Никто не был так весел и доволен, как Азеф. Он сказал: "Вот теперь соберу свою землю, заведу земельку и буду жить по-толстовски".12 Азеф в роли толстовца - образ, который ничего, кроме улыбки вызвать не может, да он и сам не относился к нему серьезно, а просто благодушествовал. Все было впереди, но только при условии, что товарищи по партии никогда не узнают некоторых моментов его биографии. После письма Меньшикова он прервал все связи со своими полицейскими руководителями. Единственный, кому он давал знать о себе, был его бывший начальник Ратаев, находившийся теперь в отставке и живший по-прежнему в Париже. Азеф сказал ему, что он "разоблачен" перед революционерами и не может давать никакой информации. В такой неустойчивой обстановке в любой момент какой-нибудь полицейский служака мог перебежать к революционерам и убедить их, используя более веские доказательства, что легендарный руководитель БО Иван Николаевич все-таки провокатор.

Выход был для него только один - попытаться уничтожить все следы своей провокаторской деятельности. Удивленному Чернову Азеф предложил следующий план:"Но одно дело еще осталось - единственное дело, которое имело бы смысл. Оно логически бы завершало нашу борьбу и политически не помешало бы. Это - взорвать на воздух все охранное отделение. Кто может что-нибудь против этого возразить? Охранка - живой символ всего самого насильственного, жестокого, подлого и отвратительного в самодержавии. И ведь это можно сделать. Под видом кареты с арестованными ввезти во внутренний дом охранки несколько пудов динамита, так, чтобы и следов от деятельности всего этого мерзкого учреждения не осталось."13 Только через много лет Чернов оценил мрачное значение последних слов Азефа. А сейчас Азеф, заметив его искреннее удивление, недовольно прекратил разговор, пробурчав, "что об этом следует еще подумать".14

Азеф еще какое-то время будет вынашивать этот план. Уж очень ему казалось заманчивым порвать со своим прошлым, похоронить его вместе с живыми носителями его тайн. Азеф приехал в Россию позже всех остальных эсеровских руководителей, так как был человеком осторожным, и прежде чем приехать, убедился, что в стране на самом деле политические свободы и он может вернуться не боясь ареста. Вернувшись, он неоднократно возвращался к этой теме. Его очень заинтересовал взрыв охранного отделения в Москве. 8 декабря 1905 года, в самом начале декабрьского вооруженного восстания, митинг в саду Аквариум был окружен полицейскими и казаками. Не медленно по городу распространились слухи, (как позднее выяснилось, не имевшие под собой никаких оснований), что митинг расстреливают. Немедленно было созвано собрание членов московского городского к-та партии социалистов-революционеров под председательством В.Зензинова, на котором было принято решение ответить на расстрел в Аквариуме взрывом московской охранки. В.Зензинову было поручено немедленно осуществить решение к-та. Химик П.Левенсон, в будущем член БО, согласилась за очень короткий срок приготовить бомбы. В 2 часа ночи они были привезены на явочную квартиру. Там же, вместе с Зензиновым находились два бомбиста, молодые люди в возрасте 18-20 лет. Через много лет Зензинов вспоминал:"...два тяжелых четырехугольных пакета... зашиваем в темный ситец. Каждый снаряд окручен бикфордовым шнуром, рассчитанным на одну-две минуты. Химичка обстоятельно разъясняет, где расположен конец зажигательного шнура, зажечь его можно закуренной папиросой... Мы совместно разрабатываем план. Мы хорошо знаем, где находится охранное отделение... Я знаю и само помещение, куда могут быть брошены снаряды... Окна выходили прямо на тротуар - у них не было даже решеток, и окна были низкие... Вся диспозиция нами подробно обсуждена. Чтобы на всякий случай не было недоразумения, мы ее несколько раз повторяем. Оскар и Борис идут не торопясь, один за другим. Расстояние между ними десять шагов. В руках у каждого зажженная папироса. Под мышкой у каждого снаряд. Когда оба будут у окна, один из них даёт сигнал. Они зажигают папироской, не вынимая ее изо рта, бикфордовые шнуры, и оба одновременно бросают через окно, разбивая стекла, снаряды. Затем бегут назад."15

Все прошло точно по плану. Взрыв произвел большие разрушения в охранке, в том числе был уничтожен весь архив охранного отделения, а террористы и их руководитель благополучно встретились на явочной квартире. Хозяином ее был известный в будущем писатель М.Ильин (Осоргин). Азефа этот теракт очень заинтересовал. Это было как раз то, о чем он мечтал в то время: взрыв охранки, уничтожение архива. Как только он услышал об этом взрыве, он сразу помчался в Москву,хотя время было тревожное, в Москве восстание, и поездка была очень рискованной. В.Зензинов вспоминает, как Азеф интересовался подробностями взрыва:"Он... пробыл в ней [Москве] один или два дня и снова уехал в Петербург. Зачем он тогда к нам приезжал, мне до сих пор непонятно. По его просьбе я написал ему подробный отчет, как все произошло, и передал ему."16 Помимо самой идеи взрыва охранки, на Азефа произвел впечатление и сам Зензинов в роли организатора террористических предприятий. В 11 часов вечера решить взорвать охранку, а в начале четвертого утра успешно выполнить это предприятие - всё это было совершенно необыкновенно и напоминало быстрые и острые удары Гершуни. Азеф постарается привлечь его в БО и будет использовать не как практика-террориста, а как руководителя террористических предприятий.

Взрыв охранки превратился у Азефа у какую-то манию, в навязчивую идею, к которой он все время возвращался, причем часто совершенно невпопад, удивляя людей, что ему, прекрасному знатоку людей и человеческих отношений, было совсем несвойственно. Видимо, очень ему хотелось полностью освободиться от связи с охранным отделением. С.Басов-Верхоянцев рассказывает, что он уговаривал Азефа и Савинкова как-то помешать отправке Семеновского полка в Москву на подавление декабрьского восстания, а Азеф отказывался, говоря, что эсеровские боевики в Петербурге ничего не могут сделать: "- Разрушить путь, взорвать мосты - мало ли что. Ребята из моей группы готовы хоть весь поезд с семеновцами спустить под откос. - Взорвать мосты неудобно. Уж если на то пошло, надо взорвать охранное отделение. Это было бы достойным ответом на посылку питерских войск в Москву. В первый раз довелось мне видеть Азефа столь несообразительным. Схватило за живое. - Да помилуйте, Иван Николаевич! При чем тут охранка. Сейчас надо во что бы то ни стало помочь Москве."17

В начале ноября в Петербурге состоялось расширенное заседание ЦК. На нем присутствовали "заграничники", а также многие только что вышедшие из тюрем. Совещание подтвердило решение, принятое в Женеве, о необходимости строить массовую партию. Опять встал вопрос о терроре. Большинство склонилось на точку зрения В.Чернова - "держать под ружьем". Некоторые участники совещания выступили с требованием полного прекращения террора. Страстную решительную речь в защиту этого требования произнес один из главных пропагандистов партии И.Бунаков-Фундаминский, призывавший социалистов-революционеров бросить все силы на решение аграрного вопроса. В конце концов вопрос решил самый авторитетный специалист в области террора Азеф. Промолчавши почти всесовещание, он бросил несколько коротких фраз, решивших дело:"Держать под ружьем невозможно. Это слова. Я беру под свою ответственность: БО распущена."18 ЦК одобрил его точку зрения. БО была распущена, но ненадолго.

Ноябрь 1905 - это период высшего подъема революции. Все крупные города представляли собой сплошной революционный митинг. Революционные выступления в армии следовали одно за другим. Во многих местах были созданы Советы рабочих депутатов, становившиеся фактическими органами власти. Именно тогда в России было впервые установлено двоевластие. Даже в Петербурге трудно было точно установить, в чьих руках находится власть. А.Герасимов пишет о том, что представители Советов даже явились в охранное отделение, "предъявили мандат Совета рабочих депутатов и потребовали, чтобы им показали арестные помещения при охране: - Мы желаем удостовериться,- говорили они,- что указ об амнистии выполнен в точности. Мой помощник полковник Модель настолько растерялся, что уступил их требованиям и провел их по всему помещению охранного отделения. когда я пришел, их уже не было. Легко представить мое возмущение, когда я узнал, что они заглядывали даже в мой кабинет. Я жестоко отчитал Моделя. Положение было такое, что можно думать,если бы представители Совета хотели посмотреть бумаги на моем столе, то им разрешили бы делать и это."19

В такой обстановке революционные партии действовали совершенно открыто. Многие из вернувшихся "заграничников" продолжали жить под чужими именами и с фальшивыми паспортами, но все они каждый день, как на работу, приходили в редакцию ежедневной эсеровской газеты "Сын Отечества". В помещении редакции были даже выделены специальные комнаты для заседания ЦК, Петербургского комитета партии и для бывших боевиков. Даже тщательно разыскиваемого в прошлом Б.Савинкова в редакции все знали под его настоящей фамилией и приходившие к нему называли его настоящим именем. БО, созданная с таким трудом, была распущена. Многие ее члены разъехались из Петербурга, но другие целые дни проводили в отведенной им комнате редакции. Фактически БО продолжала быть под рукой. По амнистии, последовавшей за Манифестом 17 октября, было освобождено большинство членов БО, арестованных в марте 1905 года. Суду были преданы только те из арестованных, у которых был найден динамит: Борищанский, Сидоренко, Трофимов, Марков. Они были приговорены к многолетним каторжным работам. Из освобожденных в БО вернулись Б.Моисеенко и В.Шиллеров. О судьбе Т.Леонтьевой мы писали выше. В тюремной больнице в 1908 году умер сошедший с ума в крепости П.Дулебов.

На последних днях жизни Дулебова мне хотелось бы остановиться подробнее. В связи с все тем же вечным вопросом о нравственности русского террора. В ноябре 1905 года бывшие руководители в БО Дулебова были встревожены. Им сообщили, что он окончательно сошел с ума. Азеф испугался: "Как бы не стал там рассказывать о делах, в которых принимал участие и не открыл бы товарищей."20 Азеф предложил Басову-Верхоянцеву приехать в больницу в жандармской форме с соответствующими документами, забрать Дулебова и поместить его в надежное место, где он может говорить, что хочет, без опасения, что его слова могут дойти до охранки. Но этот план пришлось оставить. Выяснилось, что забрать Дулебова из больницы Николая Чудотворца практически невозможно. Азеф сообщил террористам, что Дулебов пишет записки, в которых рассказывает о своей жизни и называет боевиков настоящими именами:"Пока его мемуары отбирает у него на хранение один из больничных врачей (сочувствующий нам), но есть большая опасность, что про записки Дулебова разнюхают жандармы - и тогда непоправимая беда для партии. Необходимо во что бы то ни стало обезвредить его, то есть вывести из больницы."21 Вывести, как мы писали выше, нельзя. Боевики и их руководители нервничали, и тогда С.Басов-Верхоянцев, дворянин, кстати, в прошлом народоволец, предлагает следующий план:"В таком случае, единственно верный способ обезвредить Петра, когда-то нашего товарища в боях, а теперь безнадежного сумасшедшего, это умертвить его."22 В разговоре, кроме Басова-Верхоянцева, участвуют Савинков и Азеф. Азеф обратился к Савинкову: "- Ну что вы скажете на это, Борис Викторович? Савинков заявляет, что он не постигает, как можно предлагать такой план убить своего товарища. Басов-Верхоянцев: Последнее, что я вам скажу, Борис Викторович - это вот: если мне, подобно Дулебову, случится заболеть сумасшествием, убейте меня - окажите мне неоценимую товарищескую услугу. Азеф: Принципиально я на стороне Басова. Но...тут есть большое "но". Савинков: Нет, как хотите, не укладывается такая мысль в моей голове."23 Разговоры о Дулебове вскоре смолкли, а когда он умер в 1908 году в больнице от чахотки, то после его смерти не было найдено ни клочка бумаги. В этой истории впечатляет, как Азеф панически боялся, что не дай Бог полиция узнает о его террористических предприятиях, и готов был пойти на любое "мокрое дело" (по-моему, в данном случае больше всего подходит именно это слово), чтобы заставить замолчать опасного свидетеля. И конечно, чудовищны критерии морали и нравственности, в соответствии с которыми можно уничтожить своего собственного товарища из-за одного только ничем не подтвержденного, предположения, что он может в состоянии помешательства оставить какие-то опасные записки. Правда, нужно сказать, что я не знаю ни одного случая, чтобы эсеровские террористы рализовали подобные планы, высказывали их и обсуждали.

Иногда действительность преподносила сюрпризы столь дикие, что даже мрачная фантазия авторов антиреволюционных романов не могла бы породить их. Мы уже писали об убийстве в Москве 28 июля 1905 года П.Куликовским московского градоначальника графа П.Шувалова. Арестованный, он дал знать из тюрьмы, что страдает начавшимися еще в ссылке припадками нервной головной боли, доводившими его до потери сознания. Он очень боялся, что его будут допрашивать, когда он будет находиться в таком состоянии, и что он может нечаянно что-либо выдать. Считая, что его всё равно приговорят к смерти, он просил друзей по партии помочь ему ускорить смерть. После получения этого сообщения в Московском комитете партии социалистов-революционеров началась настоящая паника. Как вспоминал М.Осоргин:"Первое, что сделал партийный комитет при этом - это рассыпался в разные стороны".24 После того, как первая паника прошла, было решено согласиться с Куликовским: приготовить конфету с ядом, которую ему должна была передать его собственная дочь в возрасте 5-6 лет. Интересно, что Куликовский согласился на это предложение, и только после бурных протестов М.Осоргина этот план был отменен. Осоргин писал:"Мы, знавшие и любившие его, решительно воспротивились этому ужасу, правильнее сказать преступлению, прежде всего по отношению к ребенку."25 Видимо, излишне говорить, что человек, которого хотели убить, никого не выдал.

Политическая обстановка накалялась все больше и больше. В ответ на подавление восстания в Кронштадте и опасение, что его участникам будет вынесен смертный приговор, петербургский Совет рабочих депутатов объявил со 2 ноября 1905 года Всеобщую политическую забастовку. Хотя забастовка не была всеобщей, но железные дороги остановились, и правительство 5 ноября пошло на уступки, выпустив сообщение, что кронштадтцам смертная казнь не грозит. События нарастали: восстание лейтенанта Шмидта в Севастополе, арест председателя петербургского Совета Хрусталева-Носаря, в ответ на который петроградский Совет постановил готовиться к вооруженному восстанию. 2 декабря революционные партии опубликовали финансовый манифест с призывом не платить налогов и забрать все вклады в государственных банках, требуя выдачи денег золотом. Это привело к аресту петербургского Совета. В партии социалистов -революционеров был создан особый боевой комитет, который должен был заняться технической подготовкой восстания. В числе других в этот комитет вошли Азеф и Савинков. Последний вспоминал, что он первоначально отказывался войти в комитет, но Азеф его уговорил:"Военная организация слаба,нужны люди, у тебя есть боевой опыт, ты не вправе отказываться от предложения. Как партийный человек ты должен его принять."26 Одним из направлений деятельности комитета была подготовка вооруженных дружин, в основном из рабочих. Этой работой руководил П.Рутенберг. А.Гоц занимался переброской из Финляндии оружия в Петербург. Но сил поднять восстание в Петербурге не было. Рабочие устали после двух политических забастовок, а гарнизон, состоявший из отборных гвардейских и кавалерийских частей, практически не был затронут революционной пропагандой. Правда, ряд мемуаристов, например С.Басов-Верхоянцев, рассказывает, что рабочие - члены тех дружин, среди которых они вели политические занятия, рвались в бой, и одна из главных целей пропропагандистов заключалась в том, чтобы удерживать их от преждевременных выступлений, но эти рабочие составляли очень небольшой процент среди рабочих Петербурга.27

Есть интересные воспоминания С.Милославского, который был представителем партии социалистов-революционеров при Офицерском союзе осенью 1905 года. Он рассказывает о своём предложении членам Союза органи-зовать вооруженное выступление сразу после дарования Манифеста 17 октября, если войска будут стрелять в толпу, идущую в тюрьмы, чтобы освободить политических заключенных. От имени ЦК социалистов-революционеров. на встречу с ним пришел Азеф, которому он рассказал о своем плане, при этом подчеркнул, "что подавляющее большинство ... офицеров - в лучшем случае одноразовые пистолеты."28 Он описывает реакцию Азефа:"Он по нескольку раз переспрашивал о деталях и явственно, мучительно взвешивал шансы успеха и неуспеха...Наконец, Азеф уткнул свою безобразную голову в руки, так что видна была...только узкая полоска морщин низкого нахмуренного лба, и замолчал. Молчание было тяжелое и долгое. Наконец, он отнял ладони от лица, откинулся в кресле и сказал отрывисто:"Дайте отбой. Не выступать."29 когда Милославский отправился на встречу с офицером - представителем Союза - в ресторан, он его не узнал. Тот "был бледен как полотно"30 от ужаса при одной мысли о предстоящем выступлении. Азеф опять оказался прав, отменив это выступление. Воспоминание, однако, недостоверное, эта история физически не могла происходить в Петербурге, так как 19 октября Азеф находился в Женеве, но и не верится, что Милославский ее просто придумал. Возможно, речь шла о планах вооруженного выступления в Петербурге во время восстания в Москве.

Боевой комитет решил предпринять различные действия для поддержки декабрьского восстания в Москве. Наиболее важным из них должен был стать взрыв моста на Николаевской железной дороге, что в случае успеха отрезало бы Петербург от Москвы. В числе прочего план предусматривал, что боевики взорвут охранное отделение, перережут электрические, телефонные провода, арестуют председателя Совета Министров С.Витте. Как мы уже писали, за два дня до восстания Азеф выехал в Москву. Боевой комитет организовал две динамитные мастерские, но все его планы провалились. Взорвать мост на Николаевской железной дороге не удалось:"Этот взрыв взял на себя железнодорожный союз. Мы передали его представителю Соболеву бомбы и динамит, но покушение не состоялось, его участники едва не были арестованы на месте."31 Правда,С.Басов-Верхоянцев пишет о том,что Азеф и особенно Савинков были первоначально настроены решительно против взрыва мостов на Николаевской железной дороге и эшелонов с семеновцами. Он приписывает Савинкову следующие слова:"Взрывать мосты, проводить крушение поездов совершенно недопустимо в данное время ведь это значит восстанавливать солдат против революции."32 Так что вполне возможно, что одна из причин, по которой семеновцы беспрепятственно прибыли в Москву, заключалась в том, что руководители БО не очень хотели им в этом мешать.

"Все другие планы тоже не могли быть приведены в исполнение, отчасти потому, что в некоторых пунктах намеченные места охранялись так строго, как будто полиция была заранее предупреждена о покушении."33 Динамитные мастерские были ликвидированы полицией "неожиданно и по непонятным причинам"34. Б.Николаевский в довольно осторожной форме высказывает предположение о том, что Азеф, считая, что революция потерпит поражение, и испугавшись нападения на него черносотенцев, которые пырнули его ножом, но не прорезали даже шубы, возобновил в это время переписку с Рачковским и стал сообщать ему сведения о планах революционеров. Эта проблема довольно сложная. 17 апреля 1906 года во время драматического свидания Азефа и Рачковского в Петербургском охранном отделении (подробности ниже) Азеф упрекал своего руководителя:"Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкции, без денег, не отвечая на мои письма."35 Мы не знаем, когда он возобновил прерванную переписку, так как Рачковский ему не отвечал. Вполне возможно, что в сообщениях Азефа не было ничего важного, поэтому Рачковский не пытался ответить на его письма. Повторяю, он был самым опытным из всех полицейских руководителей Азефа и менее всех остальных был склонен ему доверять. Тот же Николаевский писал, что в беседах с ним Герасимов категорически утверждал, что никаких существенных материалов по партии социалистовреволюционеров он от Рачковского не получал и поэтому сомневается, чтобы Азеф давал ему какую-то существенную информацию.36 А Герасимов всю жизнь продолжал верить Азефу, писал о нем как об образцовом сотруднике охранки и использовал все что только можно для подтверждения этой точки зрения.

Тот же Герасимов объяснил, почему все подготовленные мероприятия сорвались. Были приняты экстренные меры безопасности, например, на Николаевской железной дороге:"Все опасные места были заняты железнодорожными батальонами и жандармскими командами, как это полагается при проезде царя."37 В динамитные мастерские полиция пришлав ночь с 7 на 8 декабря, когда в ответ на решение Московского совета объявить всеобщую забастовку, власти приняли экстренные меры для предотвращения революционного взрыва в Петербурге. Были заранее составлены списки с адресами революционеров, складов оружия и динамитных мастерских, что было сделать довольно несложно, так как бдительность революционеров притупилась в ноябре 1905 года. В эту ночь было произведено около 350 обысков, арестов, среди арестованных работников одной из динамитных мастерских была старый член БО Д.Бриллиант.

Восстание в декабре 1905 года в Москве, Харькове, на Донбассе по линии Сибирской железной дороги были подавлены. Так и хочется написать штампованное "жестоко подавлены". Но по понятиям двадцатого века, а тем более России, эти кровавые подавления выглядят как мягкие наказания, тем более,что это была не расправа над безоружными людьми, а подавление вооруженных выступлений, в которых часто, как это было в Сибири,принимали участие многотысячные вооруженные солдатские массы. Среди руководства партии все более решительно стали раздаваться голоса о возобновлении центрального террора и восстановлении БО Решение этого вопроса было отложено до съезда партии социалистов-революционеров состоявшегося в Финляндии 30 декабря 1905 года - 4 января 1906.

Но на местах запрет на террор не очень соблюдался, его просто игнорировали. На съезде социалистов-революционеров Западной области Екатерина Измайлович в темпераментной речи заявила: "Это измена народному делу! Мы не должны подчиняться такому постановлению!!! Необходимо немедленно известить ЦК,что съезд нашей области не бросит этого оружия, несмотря ни на какие запрещения."38 Съезд и Минский к-т партии поддержали Измайлович и продолжали организовывать террористические акты. 22 ноября был застрелен в Саратове в доме саратовского губернатора, будущего премьер-министра России П.Столыпина генерал-адьютант В.Сахаров, бывший военный министр, направленный для подавления волнений в Саратовскую губернию. Все произошло по сценарию, о котором мы уже писали выше. Красивая террористка Анастасия Биценко явилась к генералу на утренний прием, вошла к нему в комнату и подала прошение, бывшее на самом деле смертным приговором, выхватила револьвер и застрелила его. Интересно, что в декабре, в условиях запрета на террористические действия, эсеровскими боевиками совершили тринадцать терактов рекордное число покушений за один месяц, совершенных социалистами-революционерами вообще.

Мы уже писали об одобрении Львом Толстым политических убийств и погромов помещичьих усадьб. Рассказывавший об этом известный русский писатель-гуманист В.Короленко своими статьями невольно спровоцировал одно из политических убийств, осуществленных в декабре 1905 года. Во время аграрных беспорядков в одном их сел Полтавской губ. крестьянами был убит стражник. Приехавший для расследования убийства губернский советник Филонов приказал крестьянам встать на колени и покаяться. Против этой меры Короленко написал страстное обличительное письмо, опубликованное в местной газете. Это письмо явилось своеобразным приглашением на казнь. Через несколько дней после его опубликования 18 января 1906г. Филонов был убит террористами. Такого результата Короленко, видимо, не ожидал и писал "о вмешательстве, которого... не мог ни желать, ни предвидеть".

15 декабря,когда в Москву уже прибыли семеновцы, и повстанцы начали покидать город, группа дружинников, принадлежавших к так называемой оппозиции эсеровской партии, будущие эсеры-максималисты, во главе с В.Мазуриным, явились на квартиру А.Войлошникова, в это время занимавшего пост начальника московской сыскной полиции, а до этого много лет прослужившего в Московском охранном отделении, и убили его на глазах жены и детей.

Основными вопросами работы съезда было принятие программы и устава партии социалистов-революционеров. В отношении тактики партии съезд единогласно постановил объявить бойкот Первой Государственной думе и не принимать участие в выборах. Ближайшей задачей партии провозглашалась организация вооруженного восстания,по этому вопросу была принята специальная резолюция.

Азеф не выступал на съезде. Он вообще не был оратором и не любил открытых выступлений и митингов, предпочитая действовать за кулисами. Он, видя настроения съезда, голосовал за эту резолюцию, хотя можно не сомневаться, что он был ее решительным противником. Человек, который 17 октября 1905 года заявлял, что "всякое революционное вмешательство в развитие стихии социальных требований он считает гибелью", не мог не быть против резолюции об организации восстания. Против был и его помощник Савинков. Он на все смотрел с точки зрения террора:"Террор, центральный и местный, отходил на второй план. Наоборот, "техническая подготовка восстания" приобретала первостепенное значение"39. Не верил он также в близость всеобщего восстания:"Я находил, что надежды на всеобщее восстание преждевременны, что только террор является той силой, с которой правительство будет считаться и которая может вынудить его на значительные уступки."40 Ни о терроре, ни о БО в решениях съезда ничего не говорилось. Само название БО произнесено было только одни раз, да и то в замаскированной форме в письме Гершуни из Шлиссельбурга, где он о ней говорил не как об организации террористов, а как о возлюбленной, и называл ее женским именем Рая:"Милая Рая! Как она, вероятно, изменилась. Из прежней скромненькой, робкой девочки она, мне думается, превратилась в пышную красавицу с высоко поднятой головой, победоносно и гордо шествующую сквозь толпу покорных поклонников. Как-то она встретит, если только этот счастливый час наступит, своих друзей детства. Пожалуй, отуманенная успехом, давно уже забыла о поре первой юношеской любви и первых воздыхателях."41

Азеф не возражал, что вопрос о терроре и БО на съезде не поднимался. Он считал, что на заседании ЦК всегда сумеет убедить его членов в важности террора и в первостепенном значении БО Съезд избрал ЦК, резко сократив его состав. Было избрано 5 человек: В.Чернов (56 голосов), М.Натансон (52 голоса), Н.Ракитников (49), А.Аргунов (48), Е.Азеф (46). В состав ЦК были кооптированы П.Крафт, С.Слетов, Б.Савинков. Сразу после окончания съезда состоялось заседание ЦК, на котором было принято решение о возобновлении террора и восстановлении БО, которую возглавил, естественно, Азеф. Его помощниками и заместителями были назначены Б.Савинков и Б.Моисеенко. Они немедленно приступили к восстановлению организации. В Гельсингфорс стали приезжать старые террористы, в организацию вошли и новые члены, некоторые из них, например, В.Зензинов и А.Гоц, имели за плечами большой опыт как партийной подпольной работы, так и террористической деятельности. Вообще в желающих идти в террор в этот период недостатка не было. Все хотели бороться с наступающей реакцией и мстить "палачам революции". К весне 1906 года в составе БО насчитывалось около 30 человек. Денег также было более чем достаточно.

Примечания.

1. С.Витте. Воспоминания. Москва. 1960. т.3. стр. 378.

2. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 37.

3. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 226.

4. Там же. стр. 227.

5 Там же.

6. Там же.

7. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 175-176.

8.Там же. стр. 177.

9. В. Чернов. Указ. соч. 228.

10. Там же. стр. 229-230.

11. Там же. стр. 230.

12. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.6.

13. В.Чернов.Указ.соч.стр.230.

14. Там же. стр. 231.

15. В.Зензинов. Указ. Соч. стр.232-233.

16.Там же. стр. 235.

17. С. Басов-Верхоянцев. "Азеф".//Новый мир. 1926. н 8.стр. 205.

18.Б.Савинков. Указ соч. стр.178-179.

19. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 41.

20. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч. стр. 203.

21. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч.//Новый мир. 1926. н.10. стр.137.

22. Там же. стр. 137.

23. Там же. стр. 138.

24.М.Осоргин. Указ. соч. стр. 101.

25. Там же. стр. 102.

26. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 183.

27. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч. стр.204-205.

28.С.Милославский. "Отрывки о 1905 годе".//Каторга и ссылка. 1928. н.2(29). стр. 35

29. Там же.

30. Там же.

31. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 188.

32.С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч. стр.205.

33. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 188.

34 . Там же. стр. 89.

35.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 71.

36. Б.Николаевский. Указ. соч. стр. 144.

37.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 51-52.

38.Г.Нестроев. "Из дневника максималиста". Париж. 1910. стр. 43.

39.Б.Савинков. Указ. соч. стр. 195.

40.Там же. стр. 196-197. стр.196-197.

41.Там же. стр. 296.

Глава 14

ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ БОЕВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ЗИМОЙ И ВЕСНОЙ 1906 ГОДА

Центральный комитет решил,что основными мишенями для эсеровских боевиков должны быть министр внутр.дел П.Дурново и московский генерал-губернатор адмирал Ф.Дубасов. С покушениями нужно было спешить. По политическим соображениям следовало успеть совершить теракты до начала работы Государственной думы, которая должна была открыться в конце апреля 1906 года. БО планировала еще несколько покушений: на генерал-майора, командира Семеновского полка Г.Мина и на другого семеновца - полковника Н.Римана, подавивших декабрьское вооружённое востание в Москве, а также на командующего Черноморской эскадрой адмирала Г.Чухнина. Было решено, что организацию покушения на П.Дурново как наиболее трудную задачу возьмет на себя сам Азеф. Для атаки на Дурново были задействованы большие силы. Были организованы две группы для ведения наружного наблюдения. Они были совершенно автономны и связаны друг с другом только через руководителя - Азефа. В группу извозчиков входили А.Гоц, Трегубов, Павлов, руководителем был Зот Сазонов (брат Егора Сазонова). Вторая группа была смешанной по своему составу. В нее входили два извозчика - Кудрявцев (Адмирал) и П.Иванов; газетчик В.Смирнов; уличные торговцы - Пискарев и Б.Горинсон. Связь с этой группой должен был осуществлять Б.Савинков. Савинкову было поручено очень много. Он руководил подготовкой покушения в Москве на адмирала Ф.Дубасова. Наружное наблюдение за ним осуществляли братья Б.и В.Вноровские и Шиллеров. Самойлов и Яковлев должны были осуществить покушение на Мина и Римана. В.Зензинов был послан в Севастополь для выяснения возможности покушения на адмирала Чухнина. Л.Зильберберг стал во главе группы химиков, состоявшую из К.Зильберберг, П.Левенсон, Р.Лурье, В.Поповой. А.Севастьяновой, Семен Семеновича. В резерве организации находились Б.Моисеенко, Ф.Назаров, Двойников, Калашников. Одним из новых членов БО стал А.Гоц, к этому времени известный эсер, в будущем, во время революции 1917 года,- один из руководителей партии. Савинков впоследствии считал, что только ранний арест (он был арестован осенью 1906 года) помешал ему "... занять в терроре то место, на которое он имел все данные - место главы БО"1 Интересно, что Азеф сомневался, можно ли поручать Гоцу роль петербургского извозчика:"Может ли еврей по своему внешнему виду сойти за петербургского извозчика?"2 Но А.Гоц так горячо и упорно настаивал, что Азеф в конце концов уступил, "и он не ошибся. Абрам был великолепным и типичным петербургским извозчиком."2 Другим крупным приобретением БО был уже побывавший в составе ЦК В.Зензинов.

База организации была расположена в Финляндии. Там, в Терриоках, на снятой даче была устроена химическая лаборатория. В Финляндии находились и члены организации, оставшиеся в резерве, в Гельсингфорсе была штаб-квартира организации. Здесь снимали квартиры Азеф и Савинков. Такое положение объяснялось рядом причин. Финляндия находилась в Российской империи на совершенно особом положении. Русский император был конституционным финским князем. Местные финские власти были автономны при решении своих внутренних дел. В начале 20 века была предпринята попытка провести русификацию Финляндии, в особенно грубой форме эту политику проводил генерал-губернатор Финляндии в 1898-1904 годы Н.Бобриков. Его деятельность вызвала всеобщее недовольство финского населения, и в 1904 году он был убит финскими националистами. Эта политика способствовала революционизированию страны. На его место был назначен князь И.Оболенский, харьковский губернатор, на которого в 1902 году Г.Гершуни организовал покушение (см.выше). Он пытался проводить прежнюю политику более мягкими методами, но, напуганный революционными событиями 1905 года, резко ослабил контроль русских властей в Финляндии (видимо, его чрезмерная осторожность объяснялась страхом перед возможностью нового покушения). В результате сложилась своеобразная ситуация. Любой человек мог сесть на поезд в Петербурге и выйти в Финляндии и наоборот. Переход русско-финской границы осуществлялся беспрепятственно. Аресты на территории Финляндии могла производить только финская полиция. Правда, в особых случаях русские власти могли потребовать ареста какого-либо революционера и его выдачи. Но в это время ,в 1905-06 г.г., такого не случалось, поскольку по единодушным воспоминаниям как революционеров, так и охранников: "...финские власти обычно предупреждали того, кого Петербург требовал арестовать, - и предупрежденный благополучно скрывался за пределами досягаемости."3 Финские революционеры, члены партии Активного сопротивления, работали во всех правительственных учреждениях Финляндии: "Финны эти оказывали нам много ценных услуг. Мы находили у них приют, они покупали для нас динамит и оружие, перевозили его в Россию, доставали нам финские паспорта... Можно без преувеличения сказать, что только свободным условиям в Финляндии и помощи названных лиц [финских революционеров] мы были обязаны быстрым и не сопряженным с жертвами восстановлением БО."4

Под напором революционной борьбы царское правительство изменило свой курс и отказалось от мысли ограничить финскую конституцию. Вместо этого в июле 1906 года Николай Второй утвердил новую конституцию Финляндии, принятую в том же месяце финским Сеймом, которая по высказыванию В.Ленина, крупнейшего специалиста по использованию демократических порядков для революционных целей была "одной из самых демократических конституций всего мира." После этого русские революционеры на территории Финляндии стали чувствовать себя еще вольготнее.Во второй половине 1906-1907г.г. террористические организации: Летучий боевой отряд Северной области и боевой отряд при ЦК партии социалистовреволюционеров - постоянно находились в Финляндии, откуда террористы на короткое время приезжали в Петербург для осуществления терактов и тут же уезжали обратно в Финляндию. Финская граница находилась на расстоянии всего двух часов езды от Петербурга, а Герасимов жаловался Николаю Второму:"К тому же финская полиция по-прежнему враждебно относится к русской полиции и в большей мере настроена революционно. Неоднократно случалось, что приезжающий по официальному служебному делу в Финляндию русский полицейский чиновник арестовывался финскими полицейскими по указанию проживающих в Финляндии русских революционеров и высылался из пределов Финляндии."5 Только летом 1906 года русская полиция получила разрешение производить аресты на территории Финляндии.

Несмотря на все эти прекрасные условия, руководитель БО Азеф сомневался в успехе. Савинков рассказывает об очень интересном разговоре, который произошел между ним, Моисеенко и Азефом при обсуждении плана террористической кампании:"В середине разговора Азеф вдруг умолк. - Что с тобой? Он заговорил, не поднимая глаз от стола. - Я устал, я боюсь, что я не могу больше работать. Подумай сам: со времен Гершуни я все в терроре. Я имею право на отдых. Он продолжал, все еще не поднимая глаз: - Я убежден, что ничего на этот раз у нас не выйдет. Опять извозчики, папиросники, наружное наблюдение. Все это вздор... Я решил:я уйду от работы. Опанас (Моисеенко) и ты справитесь без меня. Мы были удивлены его словами: мы не видели тогда причин сомневаться в успехе задуманных предприятий. Я сказал: - Если ты устал, то, конечно, уйди от работы. Но ты знаешь,- мы без тебя работать на будем. - Почему? Тогда Моисеенко и я одинаково решительно заявили, что мы не чувствуем в себе силы взять бе него ответственность за центральный террор, что он глава БО, назначенный Центральным комитетом, и еще неизвестно, согласятся ли остальные товарищи работать под нашим руководством, даже если бы мы приняли его предложение. Азеф задумался. Вдруг он поднял голову: - Хорошо, будь по-вашему. Но мое мнение - ничего из нашей работы не выйдет."6

Азеф откровенно назвал причины, по которым он не верил в успех задуманного предприятия. БО повторялась в своих действиях. Она опять использовала методы наружного наблюдения, что неоднократно делала в прошлом. Эти методы полиции были прекрасно известны. Ниже мы расскажем, как была выслежена группа извозчиков, следивших за домом Дурново, путем наблюдения за петербургскими извозчиками. Высказывалось предположение, что уже тогда (этот разговор происходил в январе 1906 года) Азеф решил не допустить покушение на Дурново и выдать план полиции. Он в это время сообщал кое-какие сведения П.Рачковскому, но до 15 апреля, когда агенты Герасимова схватили Азефа, Рачковский не сообщал Герасимову о планах террористов, так что у нас нет никаких оснований предпологать, что Азеф собирался выдать это покушение, пока сам не попал в руки Герасимову. Видимо, чувство опытного террориста подсказывало ему, что если действовать по-старому, то ничего не выйдет.

Из всех задуманных планов боевики Азефа успешно осуществили два покушения - убийство провокатора Н.Татарова и героя 9 января Г.Гапона, предложившего свои услуги охранному отделению. Мы уже писали, что конкурентов в отношениях с тайной полицией Азеф не терпел. Эти люди были опасны для него со всех точек зрения.

Одна из его жертв - Григорий Гапон в 1905 году стал всемирно известным деятелем. Родившийся в бедной крестьянской семье в Полтавской губернии, священник Полтавской кладбищенской церкви, студент Петербургской Духовной академии, модный проповедник в церкви Скорбящей Божьей Матери и в убежище Московско-Нарвского отдела общества попечения о бедных и больных детях, он в 1903 году возглавил зубатовскую организацию Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга. После увольнения в декабре 4 рабочих с Путиловского завода в Петербурге он организовал 9 января шествие рабочих к Зимнему дворцу. Действовавшие рядом с Гапоном революционеры, в частности инженер Путиловского завода П.Рутенберг, хотели придать мирному шествию революционный характер. По некоторым сведениям Рутенберг был автором плана убийства Николая Второго, если тот будет говорить с рабочей демонстрацией.7 Во время демонстрации Рутенберг спас Гапону жизнь, повалив его на землю за секунду до первого залпа, а затем силой вытащил его,совершенного потерявшего голову, из кучи человеческих тел, увел и спрятал на квартире литератора И.Батюшкова, а через несколько дней отправил за границу.

И русские эмигранты, и западно-европейская общественность встретили Гапона как героя, вождя революции. Несколько скептических голосов, (например, лидера австрийской социал-демократии В.Адлера, сказавшего, что для революции было бы лучше числить Гапона в списке своих погибших героев, чем продолжать иметь с ним дело как с живым вождем, или Азефа, который с первой встречи очень невысоко оценил Гапона) тонули в голосах восторженных почитателей. Интересно, что ненависть Гапона и Азефа была взаимной. Гапон характеризовал Азефа следующим образом:"...и все жиды, во всех заграничных комитетах всем делом ворочают жиды, и у эсдеков, и у эсеров. Даже во главе БО стоит жид, да еще какой жирный. Жиды..."8 Воспоминания Гапона были переведены на основные европейские языки и разошлись огромными тиражами. Они принесли ему целое состояние. Деньги не задерживались у Гапона. С одной стороны он их щедро раздавал соратникам по революционной борьбе на различные мероприятия или просто на жизнь, с другой стороны, не будучи теперь священником и имея в руках большие суммы денег, он мог отдаться своим естественным наклонностям. Бурные скандальные романы следовали один за другим. Гапона видели в лучших игорных домах Парижа и Монте-Карло, проигрывавшего крупные суммы.

Ему, достаточно наивному в политических вопросах, было трудно разобраться во всех хитросплетениях политической жизни русской эмиграции того времени. Связанный вначале с социал-демократами, он быстро порвал с ними и вступил в партию социалистов-революционеров (май 1905г.). Мы уже писали выше о том, что он, вместе в Е.Брешко-Брешковской и князем Д.Хилковым образовал комитет для подъема революционного и террористического движения в русском крестьянстве. Гапон родился несколько позднее своего времени. В нем было что-то от вождя крестьянских движений, особенно ораторское искусство. Не любивший его Савинков вынужден был признать это. Сам Гапон часто забывал, что на дворе 20 век, а не 12-14, когда вожди крестьянских восстаний основывали новые династии. Он мог вполне серьезно говорить собеседнику:"Чем династия Романовых лучше династии Гапонов? Романовы династия Гольштинская, Гапоны - хохлацкая. Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течет кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая".9

Постепенно революционеры разочаровались в Гапоне, а Гапон - в революционерах, причем все это произошло очень быстро, за один 1905 год. В ДП были люди, хорошо знавшие цену Г.Гапону и его революционным убеждениям. Связь с ним возобновил известный авантюрист, талантливый контрразведчик, глава Особого отдела ДП И.Манасевич-Мануйлов. Первые контакты были установлены летом 1905 года, когда Гапон был на пике революционной популярности. Он охотно пошел на них и без особого сопротивления дал себя уговорить и возобновил прежнее сотрудничество с ДП, прерванное событиями 9 января. По мнению Л. Меньщикова, это произошло еще раньше, в апреле-мае 1905 года, и склонил Гапона к возобновлению сотрудничества не Манасевич-Мануйлов, а П.Рачковский, бывший в это время за границей. Трудно сказать, кому из них принадлежит честь восстановления на его старой службе в ДП. Никаких твердых убеждений Гапон не имел, и соблазнить его большими деньгами было очень легко, тем более, что к этому примешивалась искренняя злоба на революционеров и желание им отомстить. Интересно, что некоторым из них он открыто угрожал разоблачениями, например, Савинкову, описывающему следующий разговор с Гапоном:"Хорошо. Будешь помнить. Я все протебя расскажу. - Что ты расскажешь?- спросил я. - Все. И про Плеве, и про Сергея. - Кому? - Он [Гапон] махнул рукой в ответ."10

Первый раз он появился в Петербурге в конце октября 1905 года сразу после Манифеста. Его вызвал Манасевич-Мануйлов, который к этому времени был уволен из ДП за финансовые махинации (он недоплачивал деньги своим агентам и клал их себе в карман). Председатель Совета Министров С.Витте взял его в свою канцелярию в качестве чиновника по особым поручениям. По мнению Герасимова11, Манасевич-Мануйлов вызвал Гапона в Петербург с согласия Витте. Сам Витте это категорически отрицает и пишет:"Я был очень удивлен, что Гапон в Петербурге... Я ответил Мануйлову, что никаких сношений с Гапоном иметь не желаю, и что если он в течение суток не покинет Петербург и не уедет за границу, то он будет арестован и судим за 9 января."12 Любопытно, что летом 1905 года Гапон на совещании в Финляндии со своими сторонниками просил дать согласие на убийство Витте:"Думаю, товарищи, что хорошо бы в первую очередь убрать Витте. Это самый способный из министров самодержавия. Его столп. Мы этот столп и подрубим".13 В это время Витте вел переговоры в Портсмуте с японцами, никаких постов в правительстве не занимал. В конце октября Гапон покинул Россию и вернулся вновь в декабре того же года. В начале января 1906г. с разрешения властей Г.Гапон стал восстанавливать рабочие организации. С.Витте пытается всячески приуменьшить свою роль в этом деле, но он признаёт, что Гапон возобновил свою деятельность с его разрешения.

Гапон уже не мог измениться, и его образ жизни оставался таким же, как за границей. За три месяца возобновления деятельности его организации (он был убит 10 апреля) скандалы следовали один за другим: несколько громких любовных историй, бегство кассира организации Матюшенского, прихватившего с собой 23 тысячи рублей, выданных товариществу из государственных фондов, самоубийство рабочего Черемухина, боготворившего Гапона и разочаровавшегося в своем кумире при вторичном знакомстве с ним. Но Гапон был нужен ДП не только в качестве руководителя рабочей организации, действовавшей под контролем властей. Он обещал выдать полиции все известные ему секреты революционеров. Контакты с Гапоном осуществлял сам П.Рачковский. В полиции знали, что Гапон связан с партией эсеров, и потребовали от него освещения деятельности этой партии. Как мы уже писали, Азефа Рачковский недолюбливал и инстинктивно ему не доверял, и его увлекала идея иметь своего агента, связанного с эсеровскими верхами. В ДП знали, что главной мишенью для БО будет П.Дурново, и поэтому Рачковский потребовал от Гапона выдачи БО. За большие деньги Гапон был готов на все, и затеял торг с Рачковским, "но он не мог выдать ее (БО) секретов, потому что не был в них посвящен".14 Тогда Гапон заявил, что за большую сумму денег берется склонить на предательство своего друга П.Рутенберга, которого он изображал как человека, потерявшего веру в революцию и за деньги готового на предательство. Начался торг. Гапон просил 50 тысяч себе и 50 тысяч Рутенбергу. Дурново заявил, что согласен заплатить 25 тысяч рублей и ни копейкой больше.15

Дурново посоветовался с Витте, который заявил:"Я Гапону не верю, но, по моему мнению, в данном случае 25 или 100 тысяч не составляют сути дела."16 Дурново также не очень доверял Гапону и для того, чтобы окончательно составить впечатление об этом деле, он приказал Герасимову встретиться с Гапоном. Организатором встреч был П.Рачковский, который, прекрасно зная вкус Гапона, проводил их в лучших ресторанах города. На этот раз встреча состоялась в отдельном кабинете "Кафе де Пари". Рачковский распорядился "сервировать стол всем, что есть лучшего и дорогого в ресторане"17 Герасимова Гапон разочаровал:"...он был скорее похож на коммивояжера, нежели на народного трибуна, воспламеняющего сердца...В сущности люди [революционеры], о которых он говорил, были ему чужды. Он не понимал их поступков и мотивов, которые ими руководят...Особенно он распространялся на тему о том, имеют ли они много или мало денег, хорошо или плохо они живут - и глаза его блестели, когда он рассказывал о людях с деньгами и комфортом... Больше всего Гапон говорил о Рутенберге. В его изображении Рутенберг играл главную роль в революционном движении. Он был руководителем Боевой организации. Но в глубине своего сердца он потерял веру в победу революции. За крупную сумму он наверно будет готов предать революционеров. Все это уяснило мне, что Гапон просто болтает вздор. Нет сомнений, что он готов все и всех продать, но он ничего не знает."18 Вывод Герасимова, доложенный им Дурново, был неутешительным для Гапона. "...необходимо прекратить все его [Рачковского] усилия. Гапон ни стоит ни одной копейки."19 Но Рачковский потребовал продолжения переговоров с Гапоном, и Дурново, напуганный планами террористов, которые были направленны против него, согласился с ним.

6/18 февраля 1906 года Гапон разыскал в Москве П.Рутенберга. С места в карьер он совершенно огорошил его сообщениями о сотрудничестве с П.Рачковским и предложением выдать замышлявшиеся террористами покушения. До Рутенберга доходили различные слухи о Гапоне. Он уже не относился к нему так восторженно, как в январе 1905 года. За границей он узнал ему цену, но все-таки это был очень близкий ему человек, которого он продолжал считать своим другом. Он не мог скрыть своих чувств. Гапон заметил это и стал говорить, что вступил в контакты в полицией для того, чтобы организовать теракты против министров, рассказывая о своем плане "повторить 9 января, только в еще большем размере" и предложил Рутенбергу принять участие в планируемом им (Гапоном) убийстве Рачковского, а, если удастся, и Герасимова, но Рутенберг сумел взять себя в руки и заявил Гапону, что он разочарован в революции. Разговор проходил в течение двух дней - 6 и 7 февраля - на конспиративной квартире Рутенберга и в ресторане "Яр", куда Гапон очень хотел попасть, заявив своему другу:"Я этого кабака еще не знаю, хочу посмотреть."20 Гапон всё путал, срывался, оба собеседника находились в очень возбужденном состоянии. Уже признавшись, "что он взял на себя поручение раскрыть и выдать "заговор против царя, Витте и Дурново", и для этого "соблазнить ...[Рутенберга] в провокаторы"21, Гапон вдруг опять возвращался к своей идее, что он делает это для отвода глаз и предлагал Рутенбергу: "Знаешь, хорошо бы потом взорвать Департамент полиции со всеми документами"21. Видимо, в его затуманенном мозгу в это время все перемешалось, и он сам не знал толком, чего он хочет - то ли выдать БО, то ли взорвать ДП, а, может быть, и то и другое сразу. Это была какая-то злая карикатура на Азефа с его игрой за и против двух лагерей сразу. Карикатурное сходство усиливалось жадной любовью обоих к мирским благам. Рассказывая о своих встречах с Герасимовым, Гапон вдруг сказал:"А едят они как хорошо, если бы ты знал."22 Он пытался расположить к себе Рутенберга, используя другие средства, Рутенберг вспоминает: "Хочешь, я освобожу твоего брата (Брат мой сидел тогда в Крестах)? - предложил Гапон."23 В конце встречи с Рутенбергом в Москве Гапон вдруг на мгновение понял, что он совершил самую непоправимую ошибку в своей жизни, рассказав все Рутенбергу. На прощание он сказал ему: "Пожалуй, лучше было бы, если я бы тебе ничего не рассказывал".24 Сразу же после встречи Рутенберг отправился в Гельсингфорс искать руководителей БО и членов ЦК. Так как в деле убийства Гапона много темных пятен, на некоторых обстоятельствах мы остановимся подробнее. Постараемся разобраться в вопросе с кем из руководителей партии и в какой последовательности встречался Рутенберг. Он пишет в своих воспоминаниях, что вначале встретился с Азефом, затем с Азефом и Савинковым, и только после этого состоялась их встреча вчетвером с Черновым.25 Савинков в воспоминаниях пишет о том, что Рутенберг явился в Гельсингфорс к нему и к Азефу, но затем, и в воспоминаниях, и в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа утверждает, что при разговоре с П.Рутенбергом присутствовали В.Чернов, Б.Савинков,Е.Азеф.26 В.Чернов в письме к Б.Николаевскому писал: "Я был третьим человеком, услышавшим от Рутенберга его рассказ о беседах с Гапоном. Первые два были Азеф и Савинков. По моим воспоминаниям они вдвоем, именно вдвоем, а не порознь, его выслушали, имели с ним очень жестокое объяснение и немедленно после этого вызвали меня".27 Решающий голос принадлежал членам ЦК, куда Савинков тогда еще не был кооптирован. Рутенберг вспоминает, что Азеф, услышав о предложении Гапона, пришел в полное негодование:" Он думал, что с Гапоном нужно покончить как с гадиной. Для этого я должен вызвать его на свидание, поехать с ним на извозчике [на рысаке БО], остаться там ужинать, поздно ночью, покуда все разъедутся, потом поехать на том же извозчике в лес, ткнуть ножом в спину Гапона и выбросить из саней." План слишком авантюрный для того, чтобы он мог исходить от такого специалиста по террору, как Азеф, которому вообще-то несвойственно было приходить в сильное негодование так, чтобы это отражалось на нем. Но об этом предложении Азефа вспоминает Чернов в письме Б.Николаевскому, сообщая, что такова была своеобразная реакция Савинкова и Азефа на слова Рутенберга. Затем участники разговора оставили эмоции и перешли непосредственно к деловой части беседы - организации убийства Гапона. По свидетельству П.Рутенберга, В.Чернов был первым из собеседников, который предложил убить Гапона непременно вместе с П.Рачковским. Б.Савинков в своих воспоминаниях пишет, что это предложил Азеф, который заявил:"По моему мнению, Гапона на основании только сообщения Мартына (Рутенберга) убить невозможно. Гапон слишком популярен в массах. Его смерть будет непонятной. Нам не поверят: скажут, что мы его убили из своих партийных расчетов, а не потому, что он действительно состоял в сношениях с полицией. Эти сношения надо еще доказать. Мартын революционер, он член партии, он не свидетель в глазах всех тех, кто заинтересуется эти делом... Рутенберг спросил: - Как уличить? - Очень просто. Ведь Гапон говорит, что имеет свидание с Герасимовым и Рачковским. Он даже зовет вас на это свидание. Согласитесь фиктивно на его предложение вступить на службу в полицию и, застав Гапона с Рачковским, убейте их вместе. - Ну? - Ну, тогда улика ведь налицо. Честный человек не может иметь свидание с Рачковским. Все убедятся, что Гапон действительно предатель. Кроме того, будет убит и Рачковский. У партии нет врага сильнее Рачковского. Убийство его будет иметь громадное значение."28 Чернов в письме Б.Николаевскому пишет, что Савинков также был сторонником только совместного убийства, но Рутенберг и сам Савинков утверждают, что он не возражал против убийства одного Гапона.29 В показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа Савинков говорил:"Я и Рутенберг заявили, что по нашему мнению можно и должно убить Гапона одного; Азеф и Чернов категорически заявили, что это невозможно".30 Интересна точка зрения Б.Николаевского, высказанная им в письме В.Чернову, которому он посылал на просмотр главы своей книги "История одного предательства", а Чернов посылал в ответ свои замечания: "Для меня картина ясна: эта была типичнейшая игра Азефа с Савинковым, которого он толкал вперед на роль благородного дурака... В первом разговоре он [Азеф. - прим.автора] был за убийство одного Гапона. Ту же идею он внушил и Савинкову, - но ознакомившись с Вашей позицией, переметнулся, оставив эту позицию для Савинкова. Против убийства Рачковского он ничего не имел, готов был даже всячески эту мысль поддерживать. Но что касается до Гапона, то он с точки зрения Азефа должен был быть во что то бы то ни стало убит".31 Мы можем сделать первый вывод: первоначальная точка зрения Азефа совпадала с мнением Рутенберга, Рачковского не вспоминали, они хотели убить одного Гапона. Об этом они говорили при первом разговоре наедине и при встрече с Савинковым. А при разговоре вчетвером мнения разделились. Поскольку Чернов и Азеф были членами ЦК, то победила их точка зрения, к которой ЦК впоследствии присоединился. Был выработан очень сложный и очень рискованный план убийства Гапона и Рачковского. Рутенберг должен был сказать Гапону, что он стоит во главе покушения на Дурново, а так как он будет под постоянным наблюдений полиции,то он должен имитировать наблюдение за Дурново при помощи извозчиков, и для этой цели часто брать их и возить в определенные часы по определенным улицам. Для большей убедительности один из членов БО должен был устроиться извозчиком и поддерживать постоянную связь с Рутенбергом.

Трудно понять, почему столь опытный террорист - Азеф этот план предложил, а другой - Савинков - его одобрил. Почему нужно было показывать полиции фиктивную подготовку к покушению на Дурново при помощи извозчиков, в то время как БО готовила против Дурново настоящее покушение? Почему нельзя было разыграть подготовку к покушению на кого-нибудь еще? Зачем было жертвовать одним из боевиков?

План не вызвал восторга у Рутенберга. Ему не нравилось нагромождение лжи, да и сам факт, что он должен убить своего в прошлом ближайшего друга, хотя и ставшего теперь провокатором. Но в конце концов, подчиняясь партийной дисциплине, он согласился. Рутенберг и член БО Двойников поехали в Петербург. Двойников купил пролетку, лошадь и устроился извозчиком. Рутенберг с ним демонстративно встречался на глазах у филеров. Начались встречи Рутенберга с Гапоном. Рутенберг дал себя уговорить, но свое согласие обусловил размером суммы, которую Рачковский согласен уплатить за выдачу БО. Переговоры приняли характер откровенного торга. Все это тяжело действовало на Рутенберга, и он хотел покончить с этим делом как можно скорее. Для того, чтобы окончательно утвердить сделку, нужно было встретиться с Рачковским. В этом вопросе желания обоих собеседников совпадали. Гапону нужно было представить Рутенберга Рачковскому в качестве живого доказательства своих слов, А Рутенбергу для покушения необходимо было встретиться с Рачковским. Встреча должна была состояться 5 (17) марта в дорогом петербургском ресторане Контана. Но буквально в день встречи один из агентов Герасимова (не Азеф) сообщил своему начальнику в наиболее существенные детали о плане двойного покушения на Гапона и Рачковского. Герасимов бросился звонить Рачковскому, который заявил ему:"Как раз на сегодня условлена моя встреча с Гапоном и Рутенбергом в ресторане Контана. Хотите и вы прийти?" - далее Герасимов вспоминает: "- Нет, я не приду,- сказал я,- и я советую также вам не ходить. Мои агенты сообщили мне, что на вас организуется покушение. - Но... как вы можете этому верить? Прямо смешно! - Как вам будет угодно,- сказал я."32

Герасимов позвонил ему еще раз и просил его жену ни в коем случае не пускать мужа сегодня вечером в ресторан Контана:"Там грозит ему несчастье. Она обещала мне. Вечером я отправил в ресторан сильный наряд полиции и чинов охраны. Они видели, что Гапон и Рутенберг вошли в отдельный кабинет ресторана, специально заказанный Рачковским. Соседний кабинет был занят каким-то подозрительным обществом. Рачковский не явился."33

Рачковский был напуган, получив полицейский отчет, и от дальнейших свиданий с Рутенбергом уклонялся. Рутенберг чувствовал, что надо спешить. Полицейское наблюдение за ним после несостоявшегося свидания в ресторане усилилось. Встречи с Гапоном, превратившиеся в непрерывный торг, стоили ему очень дорого, но он имел партийное разрешение только на совместное убийство Гапона и Рачковского. Рутенберг поехал в Финляндию и встретился с Азефом. Он рассказал последнему о всех своих проблемах, и Азеф от имени ЦК заявил Рутенбергу, что он должен "убить Гапона во всяком случае, хотя бы даже в отсутствие Рачковского".34 Так пишет П.Рутенберг в своих воспоминаниях. Савинков со слов Рутенберга передает его рассказ несколько иначе: "Азеф позвонил Рутенбергу по телефону, а может быть пришел, не помню, но, словом, состоялся разговор с Азефом, в каковом Азеф категорически заявил Рутенбергу, что он может убить одного Гапона. И не только это заявил, но когда Рутенберг стал с ним советоваться о технической стороне дела, то Азеф ему указал несколько финнов на предмет технической помощи в этом деле".35 Чернов, со слов Азефа, писал Николаевскому об этом разговоре: "Азеф обругал Рутенберга и сказал ему: "Ну не можешь (или не хочешь), так нечего и партии с тобою разговаривать, убирайся к черту и делай что хочешь".36

Савинков сообщает нам версию Рутенберга, а Чернов - Азефа. Ниже мы подробно остановимся на разъяснении сверхзапутанного вопроса: дал ли Азеф разрешение Рутенбергу убить одного Гапона, а если дал, то насколько четко он заявил ему об этом. Во всяком случае, для Азефа Гапон был очень опасен, он знал о его настоящем положении в партии социалистов-революционеров и о его роли в крупнейших терактах. Азеф мог только сетовать про себя на аморальность человеческой натуры. Ну просто никому верить нельзя! Один за другим крупные деятели ревоционного движения (Татаров, Гапон) становятся полицейскими агентами, а Азеф очень не любил конкурентов в своей увлекательной деятельности.

После беседы с Азефом Рутенберг начал действовать. Он собрал членов партии социалистов-революционеров, по его словам, - рабочих, большинство из которых близко знало Гапона и принимало участие в событиях 9 января. Им было тяжело поверить в предательство Гапона. Один из них заявил Рутенбергу:"Если это все правда, что вы говорите, то мы его убьем, не дожидаясь решения партии. Он нас вел - мы за ним шли и ему верили. Мы и вам тоже сейчас верим, потому что знаем вас давно, но вы партийный человек и интеллигент. Я боюсь, чтобы темная рабочая масса не обвинила впоследствии нас, что мы действуем под давлением врагов Гапона. Он герой в их глазах, и они только тогда не будут иметь сомнений в его предательстве, когда мы, рабочие, лично в этом убедимся."37

Решено было сделать так, чтобы рабочие могли каким-либо образом присутствовать при разговоре Рутенберга с Гапоном. Во время их очередной встречи был рабочий, переодетый извозчиком, которого Рутенберг якобы нанял, чтобы отправиться в лес покататься. На этот раз Гапон забыл о своих прежних сомнениях и полностью доверился Рутенбергу. Рабочий слышал, как Гапон успокаивал Рутенберга, что никто из товарищей по партии не догадается о его предательстве. Говорил он и о деньгах, которые должен получить Рутенберг от Рачковского."38 У рабочего, слушавшего разговор, не осталось никаких сомнений. Вернувшись к своим товарищам, он сказал:"Проклятая собака! Он нас продал. Я все слышал. Его надо убить!"39

Рабочие были настроены настолько решительно, что были готовы явиться на квартиру Гапона, невзирая на то, что там все время были члены его организации. Но Рутенберг их отговорил от этого достаточно рискованного плана. Было решено снять дачу где-нибудь в отдаленном месте и заманить в нее Гапона под видом делового свидания. 10 апреля (по н.с.) на снятую дачу в Озерках около 4 часов дня приехали Гапон и Рутенберг. На даче находились спрятанные люди. Гапону место очень понравилось:"Вот это я понимаю,- заявил он,- ты всегда такое место найдешь, что ни одна собака ни о чем не догадается".40 На этом свидании Гапон был даже более откровенен, чем предполагал Рутенберг: Гапон: Надо кончать! И чего ты ломаешься? 25 тысяч - большие деньги. Рутенберг: Ты ведь говорил мне в Москве, что Рачковский дает 100 тысяч. - Я тебе этого не говорил. Это недоразумение. Они предлагают хорошие деньги. Ты напрасно не решаешься. И это за одно дело, за одно. (Выдача покушения на Дурново). Но можно спокойно заработать и 100 тысяч за 4 дела. - А если бы рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским? - Ничего они не узнали. А если бы узнали, я скажу, что сносился для их же пользы. - А если я, например, выдам тебя, если я открою всем глаза на тебя, что ты спутался с Рачковским и служил в охранном отделении? - Пустяки. Кто тебе в этом поверит. Где твои свидетели, что это так? А потом я всегда смогу тебя самого объявить в газетах провокатором или сумасшедшим."41

Гапон вышел из комнаты и неожиданно наткнулся на одного из рабочих, который остался сторожить. Он с ужасом закричал Рутенбергу: "Мартын! Он все слышал! Его надо убить!"42 Рутенберг раскрыл дверь, и группа рабочих набросилась на Гапона, причитавшего:"Братцы миленькие, постойте..."43 Железный крюк был вбит заранее, и через несколько секунд с героем 9 января было покончено. По воспоминаниям А.Дикгофа-Деренталя - человека, затянувшего петлю на шее Гапона, студента Военно-медицинской академии, а никак не рабочего, на Рутенберга было страшно смотреть."Он протянул мне перочинный ножик, в котором были небольшие складные ножницы. - Этими самыми ножницами я ему обрезал волосы, тогда, 9 января..., а теперь ими же (он дал их, чтобы обрезать веревки). Рутенберг снова не докончил фразы и отошел.- Плечи его судорожно вздрагивали, лицо было мертвенно бледным."44

На Рутенберга убийство его друга, организованное им самим, подействовало очень тяжело. Встретившись в Финляндии с Савинковым, он говорил ему:"Я вижу его во сне... Он мне все мерещится. Подумай,- ведь я его спас 9 января, а теперь он висит."45 В Финляндии, куда он приехал на следующий день после убийства, привезя записные книжки и личные вещи Гапона, передав все это вместе с обращением в печать в ЦК партии социалистов-революционеров, его ждали новые испытания. Представители ЦК заявили Рутенбергу, что ЦК от своего имени не опубликует никакого заявления, так как не признает убийство Гапона партийным делом. Рутенберг был обвинен в превышении полномочий. ЦК заявил, что ему было дано приказание организовать совместное убийство Гапона и Рачковского, и никто на разрешал ему убивать одного Гапона. Рутенберг ссылался на последний разговор с Азефом, во время которого, как мы помним, Азеф разрешил убить одного Гапона. Азеф это категорически отвергал, заявляя, что он такого никогда не говорил. Рутенберг написал заявление в ЦК с просьбой организовать третейский суд между ним и Азефом, но ЦК отклонил его обращение. При этом нужно сказать, что Рутенберг настаивал на своей версии как-то очень вяло и нерешительно. Так, М.Натансон в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа говорил, что после убийства Гапона Рутенберг приехал в Гельсингфорс и просил руководителя партии признать убийство Гапона партийным делом. Но на встрече, на которой присутствовали М.Натансон, Б.Савинков, Е.Азеф и П.Рутенберг и во время которой Савинков поддержал просьбу Рутенберга, Азеф колебался Натансон вспоминал: "Азеф... держится такой тактики: то он поддерживает Савинкова и Рутенберга: "Ну, что же, можно признать, не всё ли равно!"- то поддерживает меня, что " зачем признавать?"... Рутенберг не опровергал, что он это сделал самовольно и не уличал Азефа, что тот дал разрешение, как он это теперь [после разоблачения Азефа. - прим.автора] говорит".46 Далее Натансон сообщает, что Рутенберг поехал в Женеву к Гоцу: "У меня третий день Рутенберг, я его никак не пойму,.. имел он разрешение или нет"47. При последующем разговоре с М.Натансоном и М.Гоцем П.Рутенберг ничего о разрешении Азефа не говорил. М.Натансон рассказывал дальше: "Затем в октябре он [Рутенберг] опять приехал с предложениями такого рода, что он считает невозможным сидеть за границей при данных условиях и что считает необходимым участвовать в терроре и просил бы, чтобы мы поместили его в БО под руководство Азефа и Савинкова. Но так как он считает, что он теперь недостаточно конспиративно может поставить себя, то он, если партия не находит этого крайне необходимым, уедет заграницу и просит, чтобы партия ему поручила синдикальное дело".48 Совершенно не понятно из этого отрывка, хотел ли Рутенберг быть в БО или нет, но все-таки, видимо, он был совсем не против стать боевиком Азефа. Натансон прав, делая следующий вывод: "Значит, он сам просился к Азефу, о котором он теперь говорит, что он его надул".49 Натансон подчеркивал, что Рутенберг до разоблачения Азефа ни в чем его не обвинял "а на Азефа он стал указывать только после разоблачения его".50 Савинков в своих показаниях комиссии не согласен с Натансоном и подчеркивал, что еще до разоблачения Азефа "Рутенберг все время твердил, и частным образом и официально, "что мне Азеф разрешил".51 Но Савинков при всем своем дружеском отношении к Рутенбергу вынужден был признать: "В таком категорическом виде я узнал это в 1909г., уже после обнаружения Азефа".52 Савинков был полностью на стороне Рутенберга, но признал: "Это вина Рутенберга, что он не поставил этого вопроса совершенно официально".53 Ситуация для Рутенберга еще более обострилась после того, как И.Манусевич-Мануйлов под псевдонимом "Маска" опубликовал статью, в которой назвал Рутенберга убийцей и правительственным агентом.

Трудную ситуацию, в которую попал Рутенберг, его тяжелое состояние, злобу на него эсеровского руководства описывает в донесении из Парижа Рачковскому некий Анашин (видимо, псевдоним зав.агентурой ДП за границей Гарченко):"Сего же 8/21 мая мною получено агентурным путем извещение, что означенный Петр Рутенберг действительно уже дней 10 как секретно находится в Париже и что с ним неоднократно виделась за последние дни Любовь Азеф, жена Е.Азефа. В крупном разговоре, происшедшем между Любовью Азеф и Иосифом Минором по поводу упомянутого ее свидания с Рутенбергом, Минор в крайне резких выражениях упрекал ее за то, что она виделась с ним тайно от проживающих здесь членов заграничного центрального комитета (Рубанович) и никому из социалистов-революционеров ни даже ему, Минору, и Рубановичу, не сообщила о прибытии Рутенберга в Париж. Минор был в сильном негодовании против Рутенберга, говоря, что совершенное им убийство Гапона отнюдь не является геройским поступком, потому что в данном случае он действовал не в целях партийных, а лишь из чувства личной мести. На возражения Любовь Азеф, что на свидание это ей давало право долголетнее знакомство с Рутенбергом и что последний находится в таком удрученном состоянии, что готов покончить самоубийством, Минор ответил, что вопрос о ее поведении будет поставлен на обсуждение Центрального комитета в России. Что же касается намерения Рутенберга покончить с собой самоубийством, то это в сущности наилучший способ для него выйти из того положения,в которое он себя поставил, ибо в партии социалистовреволюционеров ему больше нечего делать."54 Дальше из текста послания мы узнаем, что Минор "был недавно извещен полученным им частным письмом - он [Рутенберг] не воспользовался случаем, чтобы убить Рачковского".55 Анашин сообщал дальше, что Минору известно о встрече Рутенберга с Рачковским и что "в соседней комнате находились при этом агенты охранного отделения"56. Из послания Анашина видно, насколько эсеры взбешены Рутенбергом - они даже не возражают против его самоубийства. Кто дал членам ЦК информацию, что Рутенберг встречался с Рачковским? Не от Азефа ли исходят эти сведения? Абсолютно не понятна роль так преданной мужу Л. Азеф. Может быть он попросил ее повлиять на мужа? Она явно пытается защитить Рутенберга, хотя он должен был ей сказать, что действовал по заданию Азефа, а тот потом отказался от своего слова. Для нее такое обвинение Азефа могло выглядеть клеветой, и тем не менее она защищает Рутенберга. Наверно, первый раз в жизни Л.Азеф действует против мужа. Интересно, что отношения Любови Азеф и Рутенберга продолжались и в дальнейшем. Когда Рутенберг был в Америке во время Первой мировой войны по вопросу создания еврейских частей в английской армии, он встречался с Л. Азеф.

На похороны Гапона, которые состоялись 3 (15) мая под Петербургом на Успенском полковом кладбище (полиция более месяца не могла найти Гапона и нашла его только с помощью Азефа), пришло около 200 рабочих. Они положили на могилу Гапона венки в надписями:"Вождю 9 января от рабочих, истинному вождю революции 9 января - Гапону" и произнесли несколько речей, в которых говорили, что Гапон пал от "злодейской" руки, что его оклеветали, и требовали отмщения убийце. Про П.Рутенберга стали распространять слухи, что он убил Гапона на почве полицейской конкуренции.Только в октябре 1906 года в эсеровской центральной газете "Знамя труда" было опубликовано заявление ЦК партии, в котором говорилось, что честность Рутенберга не вызывает сомнений и что доверие к нему партии непоколебимо.

На Рутенберга эта история подействовала угнетающе. Она разочаровала его в революции. Он вспомнил, что он инженер, и вернулся к своей основной профессии. Инженером он был очень талантливым и, построив крупную плотину в Италии, разбогател. Но быть просто богатым преуспевающим инженером Рутенберг не мог. Крестившись в молодости, он в Италии вернулся в иудаизм, пройдя через процедуру публичного бичевания в синагоге Ливорно. В годы Первой мировой войны он стал сионистом и активно помогал В.Жаботинскому в создании еврейских полков в составе английской армии. Он не мог забыть увлечения молодости и после получения известия о февральской революции вернулся в Петроград и был назначен Керенским помощником коменданта города. Он был одним из немногих представителей революционных властей в Петрограде, которые требовали решительных мер для борьбы с большевистской опасностью, и на заседаниях Временного правительства говорил, что, если ему разрешат повесить Ленина и Троцкого, он установит порядок в городе. Отсидев 6 месяцев в тюрьме, он летом 1918 года покинул Россию и уехал в Палестину, где сыграл большую роль в освоении страны, создал Палестинскую электрическую компанию и построил первую электростанцию в стране. Два раза он возглавлял Национальный совет, высший орган еврейского населения страны.

Нужно сказать, что в этом деле многим не все было ясно. Например, В.Чернов и после разоблачения Азефа считал, что П.Рутенберг осуществил убийство, которое ему никто не поручал, а потом оклеветал партию, заявляя, что убил Гапона по поручению ЦК. Когда вскоре после сенсационной встречи во Франкфурте в 1912 году Азефа с Бурцевым стало известно, что Азеф готов выйти из подполья и явиться на суд своих партийных товарищей, В.Чернов писал Савинкову, что в качестве основной задачи "суд должен выяснить всю историю с Рутенбергом, запутанность и неясность которой этот последний так недобросовестно использовал против нас и в защиту собственного трусливого...поведения"57. Чернов продолжал так считать и 1931г.58 Мы писали ниже, что М.Натансон думал так же. Член партии социалистов-революционеров М.Шнееров рассказывает, что по поручению Азефа отправился в Париж, а там к нему неожиданно явился Рутенберг с очень странной просьбой:"Мне нужно, чтобы вы поехали через Россию и раскрыли через год место убийства Гапона. Его убили рабочие, которые шли за ним ко дворцу 9 января, убедившись, что он был в связи с охранным отделением...Мне было непонятно, зачем нужно было ехать в Россию и описывать убийство и место, когда это можно было сделать письмом из-за границы. Рутенберг объяснил мне, что рабочие, которые шли за Гапоном, продолжали еще верить ему. Необходимо, чтобы в письме было указано, что убийство было совершено ближайшими соратниками "Гапона, которые лично были свидетелями того, как он предложил одному революционеру деньги от охранного отделения."59

Это странное предложение вызывает много других вопросов. Зачем открывать место убийства летом 1906 года, когда труп был найден охранкой в апреле 1906 года и похоронен? Почему свидетельствовать об убийстве должен совершенно посторонний человек, который не был при этом покушении, не знал Гапона, почему это должен делать профессиональный революционер и еврей, то есть личность для петербургских рабочих в высшей степени подозрительная, особенно в данном случае, когда в Петербурге ходили разговоры, что Гапона убили еврейские лидеры партии социалистовреволюционеров. М.Шнееров поехал в Женеву и встретился с Азефом, реакция которого на поручение Рутенберга была очень странная: "- Рутенберг - дурак,- сказал он. - Значит ли это, что ЦК не имеет отношения к моей поездке и что я еду по частному делу Мартына [псевдоним Рутенберга] - спросил я. - ЦК никакого отношения к этому делу не имеет, хотя и знает об этом. - Иван Николаевич, вы мне просто скажите, ехать ли мне с этим поручением или забыть об этом. - Конечно, поезжайте, но ни с кем об этом не говорите."60

Мемуарист не сообщает, поехал ли он в Россию или нет, но из этого рассказа явствует, что между Рутенбергом и Азефом сохранялись какие-то контакты,хотя казалось , что из-за отказа Азефа подтвердить свое собственное распоряжение, разрешавшее убить одного Гапона, отношения должны быть разорваны. Эта история еще ждет своего объективного исследователя. Но, к сожалению, в теперешней России есть писатели, публицисты, которые все трудные моменты в русской истории, все ее проблемы, объясняют проклятым жидомасонским заговором, организаторы которого хотят закабалить святую Русь. В журнале "Вопросы истории" С.Семанов, в прошлом руководитель серии "Жизнь замечательных людей", при котором эта серия приобрела ярко выраженное антисемитское направление, утверждал, что "после революции настойчиво искали прямые данные по связи Гапона с охранкой, но не нашли, как и не выяснились имена тех неведомых рабочих".61 Этот абзац построен в столь любимом Семановым стиле полуправды. Имена убийц Гапона, за исключением эсеровского боевика, Дикгоф-Деренталя, действительно не были выяснены, однако из этого совсем не следует, что нет данных о связях Гапона с охранкой. Мы уже ссылались неоднократно на воспоминания полковника А.Герасимова, в которых прямо написано об этом.62 Об этом же писал и С.Витте. Герасимов и Витте из одного лагеря, Рутенберг и рабочие, убившие Гапона, из другого лагеря - все говорят об одном и том же: Гапон предложил свои услуги охранке. Какая историческая критика может это опровергнуть, какие доказательства нужны еще Семанову? Гапон общался с Рачковским в Петербурге непосредственно, никаких писем ему не писал, так что письменных свидетельств не было. Деньги он не начал получать, ему должны были заплатить непосредственно за выдачу, так что никаких финансовых документов тоже не осталось. Семанов полуправдой, полунамеком бросает тень, сомнений на роль Рутенберга, не объясняя при этом, зачем он все-таки "оклеветал" Гапона.

Там, где у С.Семанова намеки, для Д.Жукова из журнала "Наш современник" все ясно и просто:"У истоков тайного общества "Земля и воля" стоял Николай Утин, сын откупщика-миллионера Ицхака Утина. Он стал главой русской секции Интернационала, но потом отошел от революции и сделался крупным дельцом. Но именно он требовал в 1862 году строгой организации боевых действий. Любопытно, что судя по спискам в числе руководителей последующих террористических групп непременно были представители крупной еврейской буржуазии."63 Вся большая статья, опубликованная в нескольких номерах журнала, посвященная Савинкову, выдержана в таком же духе. Автор свое кредо высказал. Террористические убийства, революция произошли по заданию крупной еврейский буржуазии. Разбирать всю статью, измышления и клевету, состряпанные с одной целью - обвинить во всем евреев - я не буду, как и не буду останавливаться на многих исторических ошибках, сделанных без всякой цели, просто по невежеству, но на вышеприведенной цитате я остановлюсь. Во-первых, "Земля и воля" начала 60-х годов (потом, как известно, была еще одна организация под этим названием), не была террористической организацией; во-вторых, Н.Утин не был главной фигурой в этой организации. Но поскольку он был единственный евреем в ней,то для Семанова он должен был стоять "у истоков "Земли и воли". Об этой организации почти ничего не известно. Можно сказать, что все известные нам ее члены стояли у ее истоков. Оставим первую "Землю и волю". Интересно, каких "представителей крупной еврейской буржуазии" нашел Жуков в самой страшной, пожалуй не только в России, но и во всем мире террористической организации 19 века "Народная воля". В разгар ее деятельности в 1879-81 годах в исполнительном комитете евреев практически не было, в лучшем случае агенты исполнительного комитета, никакой существенной роли не игравшие, такие как Геся Гельфман. В эсеровской БО были, и мы подробно писали об этом, потомки русского миллионера чаеторговца Высоцкого братья Гоц. Русских аристократов - руководителей террора, таких как князь Хилков или лейтенант Б.Никитенко, было куда больше. Об этом подробнее будет рассказано ниже. По логике Жукова мы можем говорить о том, что русским террором руководили русские аристократы.

Жуков не отрицает факт сотрудничества Гапона с Рачковским, но считает что убили его не за это. Автор приводит уже упоминавшуюся нами цитату Гапона из воспоминаний В.Поссе о роли евреев в боевых организациях, и делает вывод:"Вырвавшееся юдофобское высказывание обрекало его на смерть."64

Наверно, теперь трудно установить точно, что произошло на самом деле между Азефом и Рутенбергом. Видимо, Азеф дал разрешение на убийство одного Гапона, но сделал это в настолько завуалированной, скрытой форме, что нужно было очень сильно желать убить Гапона, чтобы понять его намек. Это мог быть ленивый кивок головой, столь присущий Азефу, или брошенная в разговоре, может быть даже телефонном, фраза Азефа о том, что Рутенберг может убираться к черту (см.выше). Так, что я полагаю, что Рутенберг до разоблачения Азефа фактически не обвинял его в том, что он разрешил убить одного Гапона, поскольку не мог привести никаких доказательств этого разрешения. Прямого распоряжения Азеф ему не давал, а кивок головой или "пошел к черту" никто бы не воспринял как разрешение на убийство.

Другим предателем, организацией убийства которого БО занималась в этот период, был Н.Татаров. В этом деле есть много неясного, непонятного. Оно ставит много вопросов. И главный из них - какой партийный орган принял решение ликвидировать Татарова. Савинков в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа (см. ниже) объяснял некоторые обстоятельства этой запутанной истории: "Было свидание моё с Черновым, когда я просил Чернова узнать мнение Тютчева, так как ему это легче было сделать, чем мне, и я хорошо помню, что Чернов сказал мне, что Тютчев держится такого же мнения (то есть убить. - прим. автора)".65 Разговор происходил в январе 1906г. в Гельсингфорсе. Два члена комиссии, разбирающей дело Татарова - Чернов и Савинков, готовы были убить Татарова. Третий член комиссии - А.Бах, находился в Швейцарии, и его мнение было им неизвестно. Четвертый - Н.Тютчев - показал судебноследственной комиссии по делу Азефа, что разговор с Черновым об убийстве Татарова носил предварительный характер и ему в голову не могло прийти, что из его слов можно сделать такой вывод: "Я формального разрешения не давал".66 Савинков объяснял комиссии, следущее: во-первых, он был абсолютно уверен, что кроме него два члена комиссии также считают, целесобразным убийство Татарова; во-вторых "ЦК разрешил это дело", так как Чернов заявил: "Он как член ЦК берет на свою ответственность, что ЦК его согласие одобрит".67

Деньги на это убийство были отпущены не из кассы БО, а из кассы ЦК. Чернов передал их Савинкову: "Я не помню уже через Азефа или лично... утверждаю категорически, что это не деньги БО, а деньги ЦК, отпущенные именно на предмет убийства Татарова".68

В этой истории поражает страстная личная заинтересованность Чернова в убийстве Татарова. Он хотел, чтобы Татаров был убит даже больше, чем Савинков. С моей точки зрения, одной из причин этого было то, что Татаров назвал провокатором его друга Азефа. Савинкову хотелось самому организовать это покушение, не прибегая к помощи "оклеветанного" Азефа, которого, в целом, это устраивало. Он старался держаться в стороне, но однажды, когда на конспиративной квартире в Финляндии Чернов и Савинков обсуждали технические аспекты ликвидации, Азеф не выдержал и решил вмешаться, видимо считая, что ученика (Савинкова) нужно немного направлять, а то все сорвется.69

П.Моисеенко было поручено выяснить, где находится теперь Н.Татаров. Он установил, что Татаров живет у своего отца протоиерея в Варшаве. Савинков бросил на осуществление этого покушения большие силы: 5 человек. Было решено, что П.Моисеенко и М.Беневская снимут квартиру в Варшаве. Савинков должен уговорить Татарова прийти на эту квартиру, а Калашников и бывшие сормовские рабочие Ф.Назаров и Е.Двойников должны осуществить убийство. Савинков вспоминал: "...Я ни к одному покушению не приступал с таким тяжелым чувством, как к убийству этого агента полиции."70 Татарова он знал с детства, и ему было тяжело. Кроме того, речь шла об убийстве известного революционера, и Савинков решил, что в этом деле должен принимать участие член ЦК. Он обратился к Чернову: "Я просил его ангажироваться в этом деле технически, не очень далеко, но во всяком случае настолько, чтобы он потом имел право сказать: "Я принимал участие в этом деле."71 Савинков не хотел, чтобы основной теоретик партии непосредственно принимал участие в убийстве. Он договорился с Черновым, что последний после получения телеграммы от Савинкова приедет в Варшаву: "и не видясь с Татаровым до момента убийства последнего, войдет в сношения с товарищами, которые таким образом убедятся, что он принимает участие в этом деле".72 Но Чернов был всё-таки слишком теоретик, чтобы непосредственно принимать участие в убийстве. Когда Савинков послал Чернову условную телеграмму, последний не приехал в Варшаву. Потом Савинкову объяснили, что Чернов заметил за собой наблюдение и скрылся из Филяндии.73 Савинков отправился к нему в гости и пригласил его на заседание следственной комиссии, сказав, что все ее члены приехали в Варшаву и хотят еще раз допросить Татарова,"...что получены новые сведения, которые могут сильно изменить его положение."74 В разговоре с Савинковым Татаров еще раз повторил:"В партии есть провокатор, но не я, а так называемый Толстый [Азеф].75 Он заявил опять, что эти сведения в порядке личного одолжения ему сообщил муж его сестры, полицейский пристав Семенов.

Татаров был довольно опытным человеком и решил, прежде чем идти в квартиру, выяснить, кто в ней находится. Ф.Назаров видел из окна, как Татаров, поговорив с дворником, ушел. Варшава находилась на военном положении, поэтому устраивать слежку на улице было довольно опасно, и Савинков решил,что один из членов организации должен пойти к Татарову и попытаться убить его дома. Хотя Савинков писал, что ему было трудно пойти на этот вариант покушения, так как Татаров жил в одной квартире с родителями, остановились все-таки на нем. Осуществить убийство было поручено Ф.Назарову, все остальные члены БО покинули Варшаву. Назаров рассказывал Савинкову об обстоятельствах убийства:"Позвонил. Старуха вышла: Можно видеть, говорю, Николая Юрьевича? - А вам, спрашивает,зачем? Говорю: "Нужно". Вышел отец: Вам кого? - Николая Юрьевича,- говорю. - Его видеть нельзя... Тут смотрю, сам Татаров выходит. Стал на пороге, стоит, большой такой. Я вынул револьвер, поднял. Тут старик толкнул меня в руку. Я стал стрелять, не знаю, куда пули ушли. Бросился на меня Татаров. Все трое бросились. Мать на левой руке висит, отец на правой. Сам Татаров прижался спиной к груди , руками револьвер у меня вырывает. Я револьвер не даю, крепко держу. Только он тянет. Ну, думаю, и его не убил, и сам попался. Только левой рукой попробовал я размахнуться. Оттолкнул. Старуха упала. Я левой опять рукой нож вынул и ударил ему в левый бок. Он мою руку пустил, сделал два шага вперед и упал. Старик за правую руку держит. Я в потолок выстрелил, говорю: Пусти! Убью! Старик руку пустил. Тут я подошел к Татарову, положил ему в карман записку "БО.ПСР. [Боевой отряд партии социалистов-революционеров]." Руки в карман спрятал и на лестницу вышел."76

Назаров клялся, что он не трогал мать Татарова, но выяснилось, что, открыв беспорядочную стрельбу в квартире, он двумя пулями ранил ее.

В деле Татарова много загадочного, один вопрос следует за другим. Почему П.Рачковский не предупредил Татарова об обвинениях против него, хотя об этих обвинениях он узнал в день получения эсерами письма от Азефа? Как Татаров узнал, что Азеф агент ДП? Почему, убедившись, что Савинков пытался заманить его в засаду, он не принял никаких мер предосторожности, не попросил, чтобы его квартиру взяли под наблюдение? Варшавское охранное отделение вообще не знало, что Татаров был агентом ДП. Совершенно непонятно такое, в общем, не свойственное ДП равнодушие к судьбе своего агента. И, наконец, почему сам Татаров тут же не уехал из Варшавы, как только узнал, что революционеры знают его адрес и ведут на него охоту? И, наконец, главный вопрос: кто вообще принял решение об убийстве Татарова? Савинков попал в трудное положение, сходное с положением Рутенберга. Ни один партийный орган не брал на себя ответственности за убийство. В широких общественных кругах, в том числе и среди членов партии, велись недоуменные разговоры об этом убийстве. К Савинкову часто обращались за разъяснениями. Он был вынужден отвечать, что он это сделал под свою личную ответственность. Самым неприятным разговором подобного рода была его беседа с родственницей Татарова, которая специально к нему приехала, чтобы разобраться в обстоятельствах смерти близкого ей человека.77 Он неоднократно обращался в ЦК с просьбой выпустить официальное заявление об убийстве Татарова, но ЦК упорно хранил молчание. Только после разоблачения Азефа ЦК в феврале 1909г. взял на себя ответственность за это убийство.

Поведение Б.Савинкова, которому хотелось во что бы то ни стало добиться личного участия Чернова в убийстве Татарова, напоминает поведение бандита, которому хотелось, чтобы все члены банды были связаны кровавой порукой и ответственность распространялась на всех, а убийство сына на глазах у отца и матери, которая при этом была ранена, напоминает истории из жизни американских гангстеров. Убийства Гапона и Татарова, организованные их бывшими друзьями, в сложившихся обстоятельствах, то есть, фактически без разрешения каких-либо органов партии, во всей полноте раскрыли преступный характер террора.

Но дела Гапона и Татарова не было главными направлениями в деятельности БО. Со второй половины января 1906 года две группы наблюдателей (мы о них писали выше) начали наблюдение за министром внутренних дел Дурново. В Петербургском охранном отделении об этом знали. А.Герасимов писал, что он постоянно получал информацию о планах террористов, но источников своей информации не сообщал. С Азефом он еще не был знаком, и информацию получал не от него. Полиция усилила меры предосторожности. Буквально на каждый выезд из дома Дурново должен был получить разрешение от Герасимова. И на старости лет он оставался большим ловеласом, поэтому его очень угнетала такая зависимость."Однажды вечером я позвонил ему и советовал отказаться от намеченного им визита к приятельнице, так как имел все основания считать, что террористы его в этот вечер подкарауливают. Дурново пришел в неописуемый гнев. По телефону он кричал: - Черт возьми, ведь я уже ужин заказал! Но так как я в случае выполнения им намеченной вечерней программы снимал с себя всякую ответственность, Дурново в конце-концов остался дома."78

Принятые меры предосторожности стали приносить результаты. Методы наблюдения, неоднократно использовавшиеся, на этот раз себя не оправдали. В.Зензинов вспоминал:"Странная вещь, целыми часами и чуть ли не целыми днями простаивали наши извозчики, продавцы газет и папирос у квартиры министра внутренних дел и у здания ДП и ни одного раза не видели они министра...Азеф сообщил адрес любовницы Дурново, к которой тот будто бы ездит по пятницам, но и наблюдение за этим домом не дало результатов."79 Несколько раз террористам удалось совершенно неожиданно для себя увидеть министра. Один раз Зензинов увидел его вблизи у здания Царскосельского вокзала, куда Дурново зашел купить газету:"...он был доступен не только для динамитного снаряда, но и для револьвера."80 В другой раз Дурново увидел Смирнов, продававший газеты на Загородном проспекте рядом с Царскосельским вокзалом. Дурново подошел к нему, купил газету и ушел. Но все наблюдатели не были вооружены, так как при случайном аресте револьвер послужил бы тяжелой уликой, и ничего сделать Дурново они не могли.

Между тем полиция продолжала лихорадочные поиски террористов:"Давно уже поняв, что Боевая организация посылает своих людей на дело под видом извозчиков. политическая полиция вела наблюдение за постоялыми дворами, где жили извозчики, и содержатели этих домов должны были информировать полицию обо всех извозчиках, которые по образу жизни, по внешнему виду, поведению бросаются в глаза и кажутся подозрительными."81 В результате тщательного наблюдения обратили внимание на извозчика, все время простаивавшего около дома Дурново. Филеры продолжили наблюдение и выявили еще двух извозчиков, следивших за тем же домом. Все они поддерживали постоянную связь с еще одним человеком, который явно был руководителем всей группы. Герасимов решил уже арестовать всю группу:"Но в самое это время возникло одно непредвиденное обстоятельство. Дело в том, что один из старших филеров... в своих ежедневных рапортах называл четвертого террориста..."наш Филлиповский", что мне, конечно, не могло не броситься в глаза. Я вызвал его для объяснения, и тот мне доложил, что четвертого из наблюдавших он знает уже давно, что лет пять-шесть назад ему показал его в Москве Е.Медников в кондитерской Филиппова (отсюда и имя "Филипповский"). По словам Медникова, этот Филипповский - один из самых важных и ценных секретных сотрудников. Поразительное известие! Мне не приходилось никогда слышать об агенте с таким именем."82

А.Герасимов слегка растерялся. Все его попытки выяснить что-либо в ДП и непосредственно у Рачковского ни к чему не привели. Рачковский категорически отрицал, что кто-то из его агентов мог быть замешан в подготовке теракта против Дурново. Герасимов решил получить объяснение непосредственно у Филипповского. Примерно 15 апреля (к сожалению Герасимов не помнит точной даты) филеры окружили Филлиповского на одной из безлюдных улиц, схватили, и, несмотря на протесты, доставили к Герасимову:"Я ждал его со все возрастающим нетерпением. Этот таинственный случай интересовал меня в чрезвычайной степени... Арестованный предъявил паспорт и документы. - Я - инженер Черкасов. Меня знают в Петербургском обществе. За что я арестован? Он кричал, грозил прессой, ссылался на именитых друзей. Я дал ему выговориться, а затем коротко сказал: - Все это пустяки. Я знаю, вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника. Не хотите ли поговорить откровенно? "Филлиповский-Черкасов" был чрезвычайно поражен: - О чем вы говорите? Как это пришло к вам в голову? - Это безразлично,- ответил я. Скажите: да ли нет. Он сказал:"Нет", но это "нет" звучало весьма неуверенно. У меня не было никаких сомнений, что мой наблюдатель меня правильно информировал. Я был в решимости раскрыть до конца тайну этого таинственного человека. - Хорошо, сказал я спокойно, - если не хотите сейчас говорить, вы можете еще подумать на досуге. Мы можем не спешить. Вы получите отдельную комнату и можете там подумать. А когда надумаете, скажете об этом надзирателю."83

Даже попав в руки начальника Петербургского охранного отделения, Азеф не хочет возобновлять сотрудничество с полицией. Видимо он в этот период, уже не веря ни в успех революции, ни в перспективность террора, все-таки продолжал работать только в одном революционном лагере, и никакой существенной информации Рачковскому не сообщал. Впрочем тот сведениям Азефа не верил и на связь с ним не выходил. Через два дня Азеф сообщил, что он хочет беседовать с Герасимовым. "Я вызвал его тотчас, и первые слова его были: "Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции, и всё готов рассказать откровенно. Но хочу, чтобы при этом разговоре присутствовал мой прежний начальник Петр Иванович Рачковский. Из тона последней фразы я вынес впечатление, что эта беседа для Рачковского не будет слишком приятной, с тем большим удовольствием я позвонил Рачковскому... Рачковский, как обычно, притворился ничего не ведающим и завертелся: "...Что, да как и в чем именно дело? Какой это может быть "Филипповский"? Я не могу такого припомнить... Разве что Азеф?" Тут я впервые в свой жизни услышал эту фамилию. Прошло 15 минут, и Рачковский явился в охранное отделение. С обычной своей сладенькой улыбочкой он разлетелся к "Филипповскому", протягивая ему,как при встрече со старым другом, обе руки. - А, мой дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?... Он [Азеф] был чрезвычайно озлоблен и не скрывал этого. Только в самой смягченной форме можно передать ту площадную ругань, с которой он обрушился на Рачковского. В своей жизни я редко слышал такую отборную брань...- "Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечая на мои письма. Чтобы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами,- кричал на него Филипповский."84 Герасимову этот разговор доставил большое удовольствие. Ему было очень приятно наблюдать затруднительное положение Рачковского. Чувства, которые питали друг к другу работники различных ведомств, занимавшихся вопросами безопасности в России, были так же "горячи", как чувства между членами различных революционных партий или членами различных фракций одной партии друг к другу. Любопытно объяснение Азефа по поводу его участия в готовившемся покушении на Дурново. Получается, что оставленный без денег и руководства Рачковского, он счел себя свободным от службы в ДП и решил взяться за свою профессиональную работу в партии социалистов-революционеров, а его профессией был террор. Самое интересное, что ни Герасимов, ни Рачковский не увидели ничего необычного в том, что тайные сотрудники ДП считают себя вправе, оставшись без полицейского руководства, заниматься убийствами русских министров. Ну что же с ними поделаешь, ведь у них такая профессия! Отношение Рачковского и Герасимова к террору было одним из свидетельств того разложения, которым были охвачены различные учреждения империи, особенно Министерство внутренних дел и ДП, и это особенно отчетливо проявилось в убийстве П.Столыпина секретным сотрудником охранного отделения Д.Богровым.

А.Герасимов писал, что не был удовлетворен услышанным от Азефа:"Но для меня было ясно одно: что для постановки моей центральной агентуры открываются весьма благоприятные перспективы."85 Азеф быстро понял, что бояться ему нечего, что за подготовку покушения против Дурново ему ничего не будет, что в нем очень сильно заинтересованы, и решил извлечь для себя как можно больше пользы из ситуации. В качестве условия своего возвращения на службу он потребовал 5 тысяч рублей невыплаченного ему в последние месяцы жалования, а также дополнительные суммы для покрытия личных расходов. Требования были тут же приняты. Так как Азеф получал в это время от полиции 600 рублей в месяц, то выходит, что ему не выплачивали жалования с сентября 1905 года по апрель 1906 - 4800 рублей. Еще 200 рублей - просто мелочь, как ее не заплатить такому ценному сотруднику. Но полностью перейти из лагеря революции в полицейский лагерь Азеф на собирался. Своим собеседникам он открыл сравнительно немного. Он подтвердил сообщение о группе извозчиков, ведших наблюдение за домом Дурново, о чем полиция знала и без него, но он ни словом не обмолвился о второй группе наблюдателей из 5 человек. Он также не выдал готовившееся в Москве покушение на адмирала Ф.Дубасова:"Он раскрыл нам подготовлявшиеся тогда Боевой организацией покушения на Мина и полковника Римана...и, благодаря этой информации, нам удалось принять целый ряд необходимых предупредительных мер."86 При этом фамилии террористов Азеф не сообщил, не очень доверяя умению Рачковского и Герасимова использовать информацию и арестовать террористов так, чтобы Азеф не пострадал. Это было все, что Азеф выдал в этой беседе.

Интересно, что Герасимов, уже больше года руководивший охранным отделением, никогда раньше не слышал фамилии Азефа, в то же время он вспоминал:" Часто мне приходилось слышать от них [агентов] имя Ивана Николаевича, принадлежавшее человеку, руководившему Боевой организацией. Более точных сведений не удавалось о нем получить, хотя бы установить, по меньшей мере, его настоящее имя."87 Это говорит о том, что Азеф был хорошо законспирирован, но в то же время у Герасимова появились сомнения относительно успешного использования Азефа в качестве тайного сотрудника"...раз против него уже были подозрения в революционных кругах и раз его знали как агента не только ответственные чиновники в полиции, но и рядовые филеры"88. Он вполне понимал смертельный риск для Азефа, правда, понимал не до конца, он не знал, что Азеф обманывает не только революционеров, но и ДП. П.Дурново, затравленный террористами и из-за этого даже вынужденный отказываться от свидания с любовницами, без всяких возражения подписал бумаги о выдаче Азефу 5000 рублей, а всякие возражения Герасимова о риске для Азефа отверг без разговоров:"Ведь не мы, а он рискует, это его дело. Пусть он и думает об этом. Раз он согласен, что же мы будем тревожиться."89

Чтобы не компрометировать Азефа ,извозчиков, ведших наблюдение за домом Дурново, было решено не арестовывать, а спугнуть. А.Герасимов объяснил филерам, что они должны вести себя так, чтобы обратить на себя внимание террористов. В то же время через своих тайных агентов он стал распространять в Петербурге слух, что полиция напала на след террористов. В скором времени А.Гоц на свидании с Азефом заявил ему, что их группа под наблюдением. А жена Марка Натансона Вера Натансон..."в гостях у одного видного кадета услышала за столом разговор о Боевой организации. Из этого разговора она поняла, что гостям известно о существовании в Петербурге трех извозчиков-террористов."90 Азеф предложил А.Гоцу:"Снова тщательно проверить всю организацию, имеется ли за ней наблюдение, и самоликвидироваться лишь в том случае, если новая проверка даст уверенность в том, что организация попала под наблюдение. Такая проверка была сделана. Четыре из десяти могли с точностью установить, что за ними велось тайное наблюдение и через неделю вся организация была распущена. Все работавшие над покушением на Дурново уехали в Гельсингфорс."91 Это успешно проведенное отступление только упрочило славу Азефа среди террористов.

Члены БО не хотели смириться с таким концом дела Дурново. Они продолжали искать новые возможности для покушения, подгоняемые острой нехваткой времени, так как 28 апреля открывалась первая Государственная дума, и, как мы уже писали, было принято партийное решение на время ее работы прекратить террор. А.Гоц предложил руководству организации на выбор два плана. Попытаться взорвать поезд, на котором Дурново едет к царю в Царское Село, и второй, совершенно отчаянный план прийти к дому министра внутренних дел в его приемный день, а затем "силой ворваться, стреляя из револьвера в переднюю, попробовать проникнуть дальше, а там - взорваться".92 Мы уже писали выше, что этот план был очень похож на взрыв дачи Столыпина, осуществленный эсерами-максималистами 12(21) августа 1906 года. БО, так же как и максималисты, меньше всего была склонна щадить жизнь совершенно невинных, даже с точки зрения революционеров, людей, которые во время взрыва находились в доме в качестве посетителей.

Первый план - взрыв поезда Дурново - отпал довольно быстро. Во-первых, было невозможно установить точно, каким именно поездом ездит Дурново к царю, во-вторых, после проверки А.Гоц установил, что Царскосельская железная дорога настолько хорошо охраняется, что взорвать днем поезд Дурново практически невозможно. Е.Азеф, побывав в руках петербургской охранки, естественно был против любого плана покушения на Дурново. Можно предположить, что план взрыва дома Дурново с большим числом жертв ему очень не нравился и без его новых отношений с ДП. Но отказаться от этого плана по причине того, что проливается кровь невинных людей, было невозможно. Товарищи по партии его не поняли бы. Но Азеф прекрасно знал своих людей, их сильные и слабые стороны, и играл ими как хотел. План А.Гоца предполагал, что террористы, ворвавшись в дом Дурново, должны были превратиться в живые бомбы:"Для этого должны быть сшиты особые начиненные динамитом жилетки, то есть жилетки, в которые можно в подкладке зашить запасы гремучего студня... Каждый должен иметь на себе не меньше 20 фунтов."93 Зильберберг взялся приготовить нужное количество динамита. Азеф нашел в Финляндии портного, который согласился сделать жилетки с карманами для динамита. Азеф пошел на примерку к портному, но "вернулся с нее угрюмый. - Я отказался от этого плана. - Почему? - Когда я примерил на себе жилетку, мне показалось это слишком страшным."94 Савинков вспоминает, что когда он и Гоц пришли к нему с предложением Гоца, Азеф заявил:"Я согласен в том случае, если пойду впереди. Я и Гоц ответили ему, что, по нашему мнению, это недопустимо. Как бы не была необходимость в немедленном террористическом акте и как бы он не был ответственен, организация не может жертвовать Азефом- своим шефом и практическим руководителем. Мы сказали, что мы просим его отказаться от такого условия. Азеф сказал: - В таких делах, в открытых нападениях необходимо, чтобы руководитель шел впереди. Я должен идти. На это мы оба возразили ему, что находим достаточным, если с товарищами пойдем мы двое и что поэтому нет нужды в его непосредственном участии в покушении."95 Помимо возражений Азефа террористов останавливало и то, то они не знали точное расположение комнат в доме Дурново. В результате планы Гоца не были осуществлены. В.Зензинов через много лет писал об этом:"Так умело играл провокатор на психологии БО."96 Мне это напоминает поведение дрессировщика с дикими зверями. При этом нужно помнить, что Азеф действительно эксплуатировал такие чувства, как дружба, преданность, товарищество. Но таким путем в данном случае он предотвратил взрыв дома Дурново и гибель многих ни в чем не повинных людей.

Закончились неудачей планы БО, направленные на ликвидацию семеновских офицеров: командира Семеновского полка Г.Мина и полковника Римана. Так как Азеф сообщил о планах террористов, то в квартирах офицеров была размещена охрана, имевшая указание пропускать только лично им известных посетителей. К Мину и без охраны было довольно трудно проникнуть, так как он жил на территории казарм Семеновского полка, у входа в которые всегда стояли часовые. Покушением на семеновских офицеров руководил В.Зензинов. В одно и то же время утром два террориста явились на квартиру Мина и Римана. К Мину явился студент Института путей сообщения Самойлов в форме лейтенанта флота с визитной карточкой князя Вадбольского, к Риману - студент Московского университета Яковлев (Тарас) с визитной карточкой князя Друцкого-Соколинского. Рассчитывали, что мундир офицеров, звучные имена и княжеские титулы откроют перед ними двери квартиры. Так и было бы, если бы полиция не была предупреждена заранее. Но и на нее эти факторы подействовали, и агенты полиции отпустили офицеров, не стараясь выяснить, кто они на самом деле. Посоветовавшись с Зензиновым, террористы решили попытать счастья вновь.В 4 часа того же дня они явились на квартиры офицеров. Как только Яковлев вошел в подъезд дома Римана, он был немедленно схвачен полицией. Самойлова же вновь отпустили, и он в тот же вечер уехал в Выборг. Трудно сказать, почему полиция задержала одного террориста и отпустила другого. В объяснении, данном представителем охранного отделения журналистам, было сказано, что террорист Яковлев допустил ошибку: он оставил свою визитную карточку на квартире у Римана, а офицер ниже чином по уставу не имел права оставлять свою визитную карточку у офицера чином выше его. Вполне возможно, что именно из-за этого Яковлев был арестован.

Азеф мог быть доволен. Никому в голову не пришло бы его как-то заподозрить в этом провале. Даже почти через 40 лет в Америке, вспоминая историю этого неудавшегося покушения, Зензинов был уверен, что Азеф его не выдавал:"Но если это было так [то есть Азеф выдал], то почему в форме лейтенанта флота не был арестован на квартире Мина Самойлов и почему не был тогда арестован я?"97 Организацию преследовали неудачи. Ни одно из задуманных дел не было доведено до конца, кроме убийства двух провокаторов - В.Гапона и Н.Татарова. Но этого для центральной БО было очень мало. Стремительно приближалась дата 28 апреля - открытие думской сессии и конец террористической деятельности. У террористов осталась последняя надежда на осуществление задуманных ими планов - убийство Московского генерал-губернатора Ф.Дубасова.

Подготовкой покушения на Ф.Дубасова руководил Б.Савинков. Братья Б.и В.Вноровские, дети ссыльных народников, и В.Шиллеров следили за Дубасовым, работая извозчиками. Одно время, очень недолго, в московском отряде работал будущий лидер партии эсеров-максималистов М.Соколов (Медведь), но его не устраивали методы работы эсеровских боевиков, и он оставил БО.98 К марту наблюдатели-извозчики уже хорошо знали в лицо Ф.Дубасова и его карету, расположение охраны у дворца генерал-губернатора, но не смогли установить какую-либо регулярность его выездов, что очень затрудняло организацию покушения. Б.Савинков и наблюдатели пришли к выводу, что лучше всего попробовать организовать покушение во время одного из возвращений Ф.Дубасова из Петербурга, куда московский генерал-губернатор часто уезжал по делам службы. Трудность заключалась в том, что террористы не знали дня и часа, когда Дубасов должен был вернуться в Москву. Им приходилось целыми днями стоять в определенных местах, перекрыв основные выходы с Николаевского (Ленинградского) вокзала, и с бомбами в руках караулить Дубасова. Первую такую попытку они предприняли 2 и 3 марта. В ней участвовали В.Шнееров в роли извозчика и Б.Вноровский, одевшийся простолюдином. Они не встретили Дубасова. Валентина Попова сообщает, что первая попытка должна была состояться первого марта в годовщину убийства народовольцами Александра Второго. Она рассказывает, что ей об этом сказал Савинков, но сам Савинков об этом не пишет ничего. В воспоминаниях Поповой интересен рассказ, как она в номере дорогой московской гостиницы ("Боярский двор") собирала бомбу:"Все настраивало тревожно. Как ни старайся работать осторожно, все-таки выходит черезчур шумно. Жесть при резке позвякивает и трещит, спиртовка, которую пришлось жечь буквально до света, по временам шипит угрожающе. Парафиновая бумага поднимает шум, так и кажется,- он слышен в коридоре. Несколько раз я осторожно подкрадывалась к двери, прислушивалась, нет ли кого-нибудь вблизи. Я оставила ключ в замочной скважине, чтобы не могли подсматривать из коридора. Только перед утром снаряд был закончен. Он имел вид толстой книги. Я упаковала его наподобие коробки конфет в красивую оберточную бумагу и перевязала крепкой узкой ленточкой. Только побывав сама в такой нервной обстановке, я поняла, каким случайностям подвергались техники в самые острые моменты работы, при спешной сборке уже готового снаряда, и как легко бывало тут в нервном напряжении, прислушиваясь к каждому шороху, сделать неосторожное движение, погубив все дело и самого себя." Дубасов был ранен именно тем снарядом, который собирала В.Попова.

Вторая попытка была предпринята 24, 25, 26 марта. В них участвовали три человека, но они опять не встретили генерал-губернатора. Основную роль в этих несостоявшихся покушениях играл Б.Вноровский. Именно он в форме офицера Сумского драгунского полка становился на самые опасные места. Б.Савинков писал:"Каждое утро 24,25, 26 марта он прощался со мной. Он брал тяжелую шестифунтовую бомбу, завернутую в бумагу из-под конфет, и шел своей легкой походкой к назначенному месту, обычно на Домниковскую улицу. Часа через два он возвращался, опять так же спокойно, как уходил. Я видел хладнокровие Швейцера, знал сосредоточенную решимость Зильберберга,...но полное отсутствие аффектации, чрезвычайная простота Бориса Вноровского даже после этих примеров удивляла меня."100

29 марта была предпринята новая попытка и опять неудачно. Несмотря на всю выдержку Вноровского, это напряжение тяжело отразилось на нем. В.Зензинов, встретив его в Гельсингфорсе, писал:"Из молодого человека он на моих глазах превратился в пожилого - казалось, он состарился на 20 лет."101 Его положение осложнялось тем,что у него не было паспорта, и он часто оставался без ночлега. Из осторожности он старался не ночевать на частных квартирах и проводил ночи на скамейках, на улице или в ресторанах и увеселительных местах. В.Зензинов сообщает, что один раз Вноровский все-таки встретил карету Дубасова, но не решился бросить бомбу, так как рядом проходили дети.102 В конце концов в начале апреля полиция при помощи крупного провокатора Московского комитета партии соц.-рев Зинаиды Жученко удалось выследить террористов. Но слежка велась очень грубо, и они заметили большое число филеров вокруг себя. Савинков распорядился немедленно все бросить и уезжать в Гельсингфорс. Вся организация, кроме химика Семен Семеновича, в начале апреля собралась в Финляндии. Е.Азеф вначале не поверил сообщению Савинкова о слежке. Но когда последний показал ему заметку в "Новом времени" о том, что "шайка злоумышленников готовила покушение на адмирала Дубасова", вынужден был поверить. Несмотря на провал, было решено попытаться осуществить убийство Дубасова, хотя сроки сильно поджимали.

9-10 апреля братья Вноровские и Шиллеров были в Москве, разместились в части города, где террористы раньше практически не бывали, - в Замоскворечье. В. Шиллеров снял трехкомнатную квартиру в доме при Церкви Никола-на-Песках, в которой он поселился вместе с М.Беневской. Б.Вноровский приехал на несколько дней позднее. По предложению Азефа было решено попробовать убить Дубасова в курьерском поезде, в котором он должен был возвращаться из Петербурга в Москву. Покушение было очень рискованным, так как при малейшем толчке бомба могла взорваться в поезде и убить много людей. Савинков указывал на это Азефу, но тот настоял на своем. Б.Вноровский 15 апреля отдал бомбу М.Беневской, которая должна была ее разрядить. Бомба взорвалась у нее в руках, оторвала всю кисть левой руки и несколько пальцев правой (об этом смотри выше). Был потерян основной химик в Москве и большой запас динамита. Азеф узнал об этой истории, уже побывав в охранном отделении, и, если так можно выразиться, опять поступив на службу в ДП. Как мы помним, во время встречи с Рачковским и Герасимовым покушение на Дубасова было единственным предприятием БО,о котором он не обмолвился ни единым словом. Теперь у него были все основания объяснить товарищам по партии, что произошло несчастье, и в оставшийся короткий срок просто физически ничего нельзя сделать. Но он постил иначе. Он получил разрешение у Рачковского съездить в Москву и 22 апреля приехал туда. Незадолго до его приезда братья Вноровские и Шиллеров опять вышли на ставшую для них уже привычной охоту на Дубасова, и, как обычно, без всякого результата. Они опять упустили его карету у Николаевского вокзала.

Азеф назначил покушение на 23 апреля - Царский день, когда Губернатор обязан по своей должности присутствовать на торжественном богослужении в Кремле. Приезд Азефа придал новую энергию террористам, которые начали уставать от повторявшихся неудач с покушениями и от несчастья с М.Беневской. За один день был составлен план покушения с тремя метальщиками (братья Вноровские и Шиллеров). Азеф успел встретиться с ними, с химиком, достал динамит, отдал последние распоряжения. Совершенно непонятно, как он успел это сделать за столь короткий срок. В 10 часов утра 23 апреля три метальщика контролировали все возможные пути от Кремля к дому Генерал-Губернатора на Тверской площади. На основном посту на Тверской улице, контролируя наиболее вероятный маршрут Дубасова от Кремля и Троицких ворот в его резиденцию, находился Б.Вноровский. В.Вноровский стоял на углу Воздвиженки и Неглинной улицы, закрыв Троицкие ворота. Шиллеров дежурил у Боровицких ворот со стороны Знаменки. Казалось бы, все предусмотрено, и основные пути следования губернаторской кареты перекрыты. Но тем не менее Б.Вноровский увидел карету Ф.Дубасова не с той стороны, с которой он ожидал ее увидеть, она ехала не со стороны Троицких ворот по Тверской улице, которую он контролировал, а со стороны Чернышевского переулка, выходившего на Тверскую улицу. Его реакция была мгновенной. Корреспондент газеты "Путь" описывал дальнейшие события:"Когда лошади поворачивали из Чернышевского переулка на Тверскую, от дома Варгина, сошел на мостовую молодой человек в форме морского офицера. В одной руке у него была коробка, перевязанная ленточкой, как перевязывают конфеты. В ленточку был воткнут цветок, не то левкой, не то ландыш. Приблизившись к карете, он взял коробку в обе руки и подбросил ее под коляску...лошади понесли, адмирал, поднявшись с земли, пошел к генерал-губернаторскому дому. Тут его подхватили и помогли дойти до подъезда. Графа Кононовицына [адьютанта Дубасова, - прим.автора] выбросило на левую сторону; у него было повреждено лицо, раздроблена челюсть, вырван левый бок... он тут же скончался. Адмирал, войдя в вестибюль, почувствовал такую адскую боль, что попросил отнести его наверх, так как он дальше идти не мог. Пользующий адмирала врач Богоявленский нашел, что у него порваны связки левой ноги. Боли не давали адмиралу уснуть все время. На ноге оказалась целая сеть мелких поранений, из которых сочится кровь,... под глазом у него кровоподтек, на руках ссадины, вследствие того, что, когда он упал, коляска протащила его. Когда адмирала внесли наверх, лицо у него было черно-желтое. От удушливых газов разорвавшегося снаряда он не мог дышать. Человек, покушавшийся на жизнь адмирала, пал тут же жертвой своей бомбы. У него снесло верхнюю часть черепа."103

Покушение можно было считать успешным, хотя Дубасов не был ни убит, ни тяжело ранен. Он получил несколько средних и легких ран, много месяцев лечился от них, и уже больше никогда не вернулся на пост московского генерал-губернатора и не занимался вообще какой-либо активной государственной деятельностью, став членом Государственного совета. Покушение накануне открытия Думы в самом центре Москвы на глазах у многочисленной охраны на того, кого звали "палачом декабрьского восстания", было с одобрением встречено в самых широких кругах слегка помешанной на терроре русской общественности.

Не все в этом покушении ясно и сегодня. Как мы уже писали, Б.Вноровский увидел карету совсем не с той стороны, с какой он ожидал ее увидеть. Он вообще случайно оказался у дома генерал-губернатора, так как все это время, в 10 часов, утра он прогуливался от Тверской площади до Никольских ворот и мог оказаться в любом другом месте Тверской улицы. Что же произошло? Есть две версии этого события. Савинков передает рассказ Е.Азефа о том, что Ф.Дубасов ехал через Боровицкие ворота по Знаменке мимо Шиллерова, который случайно стоял спиной к улице и не заметил кареты. Когда Б.Савинков стал выяснять у Шиллерова, как он мог не заметить губернаторской кареты, тот заявил ему, что она проехала не мимо него, а через Троицкие ворота, мимо Бориса Вноровского, у которого вообще не было бомбы, так как химик из имевшегося запаса динамита смог приготовить только две бомбы. В этом рассказе много невероятного. Непонятно, зачем ставить на посту террориста без бомбы? Что это может дать? Если это так, то непонятно удивление Б.Вноровского. Он же знал, что его брат стоит у Троицких ворот без бомбы, и карета может спокойно без помех проехать мимо него. Кроие того, достаточно бросить взгляд на карту Москвы, чтобы понять, что проезд к дому генерал-губернатора из Боровицких ворот со стороны Знаменки через Чернышевский переулок проще и удобнее, чем проезд из Троицких ворот до Неглинки, где нужно сделать большой объезд. Мы считаем, что прав Азеф, а не Шиллеров.

Непонятно также, почему коляска губернатора не въехала во двор его резиденции со стороны Чернышевского переулка, а свернула на Тверскую улицу навстречу Б.Вноровскому? И наконец, самое непонятное во всем покушении- это роль самого Азефа. Мы уже писали, что у него были все возможности отказаться от этого теракта, сославшись на объективные трудности, что он поехал в Москву с согласия подозрительно настроенного по отношению к нему Рачковского, что он проявил в Москве бешеную энергию для организации покушения. Этот риск, был необходим для успеха покушения. Но Азеф пошел на большее. Всегда сверхосторожный, старавшийся для того, чтобы не вызвать подозрения полиции, находиться в других городах и странах во время покушения своих боевиков, Азеф во время этого покушения первый раз в жизни наблюдал его непосредственно. Он находился в кофейне при булочной Филиппова. За свою неосторожность ему пришлось тут же заплатить. Он попал в полицейское оцепление. Началась проверка документов у всех лиц, находившихся в кофейне. Но Азефу повезло: филер, руководивший проверкой, знал его в лицо как секретного агента полиции и распорядился его освободить.

Мы не может ответить на вопрос, в чем секрет такой отчаянной смелости Азефа, настолько не вяжущейся с его прошлым поведением. Б.Николаевский считает, что после письма Меньшикова многие в эсеровской партии стали сомневаться в честности Азефа и стали допускать, что если во время дела Плеве и великого князя Сергея он был "честным революционером" , то теперь он, может быть, состоит в каких-то сношениях с полицией:"Хороший знаток людей, Азеф , несомненно, чувствовал нагнетание подобных настроений. Желание положить им конец и толкнуло его на тот риск, который был для него связан с участием в покушении на Дубасова. Он не ошибся в расчетах.Это покушение на время реабилитировало его в глазах даже наиболее подозрительных революционеров."104 Мы уже доказали, когда рассказывали об обстоятельствах расследования письма Меньшикова, что Азефа в партии эсеров никто в это время всерьез не подозревал. Первое подозрение появилось у немногих членов партии к концу 1907 года в разгар деятельности Бурцева по разоблачению Азефа. Так зачем он все-таки так рисковал? Мы не знаем до конца ответа на этот вопрос. Если не относиться к Азефу заранее предвзято, как к нему относились многие писавшие о нем (некоторые определяли его как "переходную ступень к удаву"), то для описания бурь и страстей, которые сталкивались и боролись в душе этого внешне абсолютно невозмутимого человека, нужен, как я уже писал ранее, талант Ф.Достоевского, которым я, к моему глубочайшему сожалению, не обладаю. Но ряд причин, объясняющий это отчаянное поведение Азефа, я постараюсь назвать. Частичная удача с Дубасовым укрепляла авторитет Азефа в партии, веру в его буквально сказочный талант террориста. Там, где другие старались несколько месяцев и ничего не смогли сделать, он, появившись на три дня, сумел организовать покушение. Видимо, какую-то роль сыграло и его нежелание опять попасть под жесткий контроль ДП. Возможно, это была последняя попытка доказать всем, а главное себе, что он свободен, что он ведет игру на двух досках, что его нельзя полностью контролировать. Наверное, он, как и вся прогрессивная либеральная Россия, считал Дубасова символом реакции и желал ему смерти.

Его полицейские руководители были в полной ярости. Агент московского охранного отделения, о котором мы уже писали, Зинаида Жученко, сообщила в охранку, что покушение организовано Азефом. В ДП не было никаких оснований не верить Жученко, многолетней сотруднице и, что делает ее совершенно исключительной фигурой среди тайных сотрудников, убежденной монархистке, вступившей в партию только с целью причинить как можно больше ущерба революции. В ДП ей поверили, тем более, что неожиданная поездка Азефа в Москву по семейным обстоятельствам, так странно совпавшая с покушением на Дубасова, казалась очень подозрительной. С Азефом тогда работал П.Рачковский, но на встречах обычно присутствовал Герасимов. Встреча носила необыкновенно бурный характер. П.Рачковский, никогда особо не доверявший Азефу еще до сообщения Жученко,по получению первых известий из Москвы заявил Герасимову, что он подозревает Азефа в этом покушении. Азеф через много лет рассказывал Бурцеву, что Рачковский кричал Герасимову, указывая на Азефа: "- Это его дело в Москве".105 На это Азеф, даже в такой страшной для него ситуации не потерявший своего обычного холодного спокойствия, невозмутимо ответил:"Если мое, то арестуйте меня."106 Расчет был правильным. Арестовав своего агента за то, что он организовал покушение на московского генерал-губернатора накануне открытия 1-й Госдумы, оппозиционный характер которой не вызывал никаких сомнений, полиция сделала бы всем врагам существующего режима подарок, о котором они даже не могли мечтать. Поэтому арестовать его они не могли, но ни о каком доверии в это время не могли быть и речи. Он был взят под жесткий полицейский контроль и, чтобы заслужить доверие своих полицейских руководителей, должен был выдавать, выдавать и выдавать. На этот путь теперь уже полного сотрудничества с полицией Азефа толкало и все более усиливающееся в нем преклонение перед новым руководителем России, тогда министром внутренних дел, с 9 июля 1906 года - председателем Совета министров, П.Столыпиным. Азеф, "Умеренный либерал" по определению Герасимова, искренне восхищался политикой Столыпина, особенно в аграрном вопросе и все больше осуждал политику и практику революционного лагеря, которые вырождались в бессмысленные убийства любых представителей власти и в экспроприации. С новым полицейским начальником Герасимовым у Азефа быстро установились прекрасные отношения.В этот последний период своей активной деятельности Азеф все больше напоминал такого преданного агента полиции, каким была Зинаида Жученко.

Террор в этот период продолжался и помимо БО. Мы немного расскажем об основных покушениях, совершенных различными боевыми группами эсеров, анархистов и максималистов в январе-апреле 1906 года. 16 января 1906 года был осуществлен один из самых громких терактов в России. Член боевой дружины партии социалистов-революционеров в Тамбовской губернии потомственная дворянка Мария Александровна Спиридонова по приговору местной партийной организации тяжело ранила тамбовского губернскогосоветника Г.Луженовского. Его приговорили к смерти за жестокое подавление крестьянских выступлений осенью 1905 года и за организацию в Тамбове черной сотни. М.Спиридонова выслеживала Луженовского на железнодорожной станции и увидела его на перроне станции Борисоглебск с вагонной площадки. Хотя его окружали казаки, Спиридонова тут же открыла стрельбу. В письме из тюрьмы она вспоминала:"После первого выстрела Луженовский присел на корточки, схватился и начал метаться по направлению от меня по платформе. Я в это время сбежала с площадки на платформу и быстро раз за разом, меняя ежесекундно цель, выпустила еще три пули."107 Луженовский был ранен пятью пулями и через 24 дня скончался от ран.

История с покушением Спиридоновой в то время наделала много шума. В письме, переданном через сестру Юлию из тюрьмы и опубликованном в газете "Руль" N27 за 1906 год, она рассказывала о постоянных пытках, издевательствах и даже прозрачно намекала на изнасилование. Все это с ней делали в вагоне поезда из Борисоглебска в Тамбов и в Тамбовской тюрьме помощник пристава Жданов и казачий офицер Аврамов. "Руль" откомандировал журналиста Владимирова, который в статьях, опубликованных в газете, и в своей книге подтвердил все, что писала Спиридонова. Спириднову судила выездная сессия Московского окружного военного суда в Тамбове. Вся либеральная общественность повторяла слова адвоката Спиридоновой известного кадета Н. Тесленко:"Перед вами не только униженная, поруганная Спиридонова, перед вами больная и поруганная Россия."108 Это версия защиты и самой Спиридоновой. Но следственные власти и правая пресса их решительно отвергали и заявляли, что они ничем не подтверждены, хотя в книге Владимирова излагается содержание акта осмотра Спиридоновой врачом. "Санкт-Петербургские ведомости" писали:"Как можно было галлюцинации больного, тяжело ушибленного человека печатать в качестве важного обвинительного материала?"109 Для 22-х летнего Жданова и 30-летнего Аврамова опубликование в прессе их имен означало смертный приговор. Первого апреля 1906 года Аврамов был убит боевым летучим отрядом социалистов-революционеров Поволжской области в Борисоглебске. 4 мая такая же участь постигла Жданова. Сама Спиридонова была приговорена к смертной казни через повешение, замененной бессрочной каторгой. В статье Екатерины Брейтбарт в журнале "Континент"83, в книге Ю.Фельтешинского "Большевики и левые эсеры:октябрь 1917-июль 1918" и в книге А.Солженицина "Октябрь 1916" выдвигается несколько другая версия этого теракта: Спиридонову обвиняют в том, что она из ревности стреляла в бросившего ее любовника - Г.Луженовского. Наверно, для подробного исследования этого теракта понадобилось был написать целую книгу. В истерической обстановке России тех лет террор разрешал все вопросы.

Вне всякого сомнения,она стреляла в жестоког, (правда по тем, досоветским понятиям), усмирителя крестьянского восстания, который, видимо еще в свою бытность либеральным присяжным поверенным, любил красивыми речами кружить головы впечатлительным гимназисткам, Вполне возможно, М.Спиридонова была одной из его восторженных слушательниц. Как далеко зашли их отношения, мы не знаем. К сожалению, статья Екатерины Брейтбарт написана в легкомысленно-антиреволюционном тоне, в много ошибок и попыток отрицать очевидное (например, она утверждает, что Спиридонова не могла казнить Луженовского по приговору Тамбовского комитета партии социалистов-революционеров, так как комитета тогда еще не было, или ее утверждение, что Спиридонову судил не военный, а гражданский суд), поэтому в ее версию трудно поверить. Хотя повторяю, по открывшимся сейчас материалам можно многое установить, и, кто знает, может быть, М.Спиридонова стреляла и в царского палача, и в любовника, который ее бросил, так сказать, в двойного предателя.

14 января 1906 года Минский комитет партии социалистов-революционеров организовал покушение на минского губернатора П.Курлова. Во время похорон некого генерала после окончания заупокойной службы к ногам губернатора упала бомба, которая не взорвалась. Это покушение также довольно загадочно, хотя не до такой степени, как предыдущее. Один из офицеров охранного отделения П.Заварзин в книге "Работа тайной полиции" рассказывает о том, что бомба, которая была брошена в Курлова по пути к террористу Пулихову побывала в Московском охранном отделении,куда ее принесла З.Жученко,где ее обезвредили и отправили дальше по назначению. Об этом же пишет в своих воспоминаниях А.Герасимов.110 Но генерал Курлов утверждает,что бомба "за неимением специалистов по разряжению" была положена в устроенный на площади между губернаторским домом и собором костер.Взрыв был так силен,что в прилегавших к площади зданиях были выбиты все стекла."111 Попыталась попасть в Курлова и другая террористка - Александра Измайлович, - открыв стрельбу из револьвера, но он уже уехал. Две сестры Измайлович - известные террористки, дочери генерала, который в это время еще не вернулся с русско-японской войны. Современники вспоминали, как Екатерина Измайлович "в роскошных комнатах отца устраивала рабочие собрания, на которых лились ее страстные речи о борьбе, о революции, об эксплуатации и социализме."112 А.Измайлович вместе с И.Пулиховым была приговорена к смертной казни, замененной ей 20-летней каторгой, которую она отбывала вместе с М.Спиридоновой в Акатуйской каторжной тюрьме. Они станут близкими подругами и пройдут скорбный путь по многим советским тюрьмам и ссылкам, пока не будут расстреляны в Орловской каторжной тюрьме незадолго до вступления в город немецких войск.

Внимание эсеровских террористов было обращено на командующего Черноморским флотом адмирала Г.Чухнина, подавившего восстание лейтенанта Шмидта. Азеф послал в январе 1906 года В.Зензинова "выяснить степень досягаемости для револьвера или бомбы революционеров командующего черноморским флотом адмирала Чухнина."113 Но БО. опередили. В Севастополь приехали члены боевого отряда центральной области В.Вноровский и Екатерина Измайлович. Покушение было организовано необыкновенно просто, я бы даже сказал, стандартно. В приемный день 27 января 1906 года Измайлович явилась к адмиралу, и хотя адъютанту она показалась чем-то подозрительной и он посоветовал Чухнину ее не принимать, тем не менее она была пропущена в кабинет. Адмирал заметил, как она доставала револьвер, и попытался вскочить с кресла, но был ранен. Он пытался спрятаться под стол, но дочь генерала расстреливала адмирала в упор, пока не ворвались адъютант и ординарцы не выволокли Измайлович из комнаты. Жена адмирала потребовала ее немедленной казни, и она была немедленно расстреляна матросским караулом во дворе. Интересно, что в этот же день в городе были распущены слухи, что дочь русского генерала Екатерина Измайлович - еврейка. В.Зензинов рассказывает, что он впервые услышал о покушении в парикмахерской, куда вошел офицер в возбужденном состоянии и воскликнул:"Слыхали? Какая-то жидовка сейчас стреляла в адмирала. Адмирал, к счастью, остался жив, но серьезно ранен."114 Азеф был очень недоволен, что Чухнина у него перехватили. Такие громкие теракты он любил организовывать или выдавать сам. К судьбе Чухнина мы еще вернемся. В день покушения на Чухнина 27 января 1906 года в Петрограде была брошена бомба в чайную, принадлежащую "Союзу русского народа". 1 января бывшие члены БО А.Шпайзман и М.Школьник по приказу черниговской организации партии социалистов-революционеров организовали покушение на местного губернатора Хвостова. Бомбой М.Школьник губернатор был ранен. Террор распространялся и охватывал уже не только представителей администрации всех рангов, но и просто людей, которые по тем или иным причинам не нравились революционерам и были зачислены ими в списки врагов революции. Несмотря на сопротивление руководства партии социалистов-революционеров, о чем мы рассказывали выше, в стране усиливался фабричный аграрный террор. 13 февраля 1906 года в Петербурге был убит инженер М.Назаров, помощник начальника Путиловского завода, тогда же в Варшаве был убит инженер Д.Иванов, начальник Привислинских дорог, а в Гатчине А.Рухлов - инженер-технолог Варшавской железной дороги. 8 марта 1906 года боевая дружина оппозиции в партии социалистов-революционеров (будущие эсеры-максималисты) ворвалась в помещение Московского общества взаимного кредита. Обезоружив охрану и пригрозив служащим бомбами, она похитила 875 тысяч рублей (по тем временам колоссальная сумма) и исчезла. Вся операция длилась 15 минут.

Примечания.

1.Б.Савинков. стр.199.

2.В.Зензинов. Указ. соч. стр. 281. Но Азеф, как всегда был прав. Однажды А.Гоца остановил на улице возле Царскосельского вокзала городовой, пристально посмотрел на него, и после этого между ними состоялся следующий разговор: "-А ведь ты, сукин сын, жид! Идем в участок.

Абрам сорвал с головы шапку и закрестился.

- Что ты, дяденька, Христос с тобой, какой я жид.

Потом он быстро расстегнул на груди кафтан и показал городовому нательный крест.

-Господи! Какой же я жид? Никогда таким не был. Я из Рязани, служил ефрейтором в полку, имею знак за отличную стрельбу. В Петербург, вот, приехал, думал копейку заработать, а ты лаешся жидом.

Городовой улыбнулся.

-Ефрейтором, говоришь, был? Я - тоже ефрейтор. Через минуту они уже разговаривали дружелюбно." В.Зензинов. Указ соч. стр.303-304.

3. Там же. стр. 263.

4. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 197-198.

5. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 98.

6. Б.Савинков. Указ. соч. стр.201-202.

7. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 64.

8.В. Поссе. "Воспоминания (1905-1917гг.)". Петроград

1923. стр. 57.

9.Там же. стр.48.

10. Б.Савинков. Указ. соч.стр.174.

11.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 61.

12. С.Витте. Указ. соч. т.3. стр.190-191.

13. В.Поссе. Указ. соч. стр.59.

14. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 63.

15. Там же. стр. 62.

16. С.Витте. Указ. соч. стр. 191.

17. С.Герасимов. Указ. соч. стр. 63.

18. Там же. стр 64.

19. Там же. стр. 65.

20. П.Рутенберг."Предательство Гапона".//За кулисами охранного отделения.Берлин.1910. стр. 179.

21. Там же. стр. 195.

22.Там же. стр. 197.

23.Там же. стр. 199.

24.Там же. стр. 204.

25.Цит. по: О.Будницкий. "История терроризма в России в документах,биографиях, исследованиях".Ростов-на-Дону.1996.стр.442.

26.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.88.

27.Цит.по: О.Будницкий. Указ.соч. стр.434.

28. Цит. по: Б.Савинкову. Указ. соч. стр.247-248.

29.Там же. стр.435;ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.88.

30.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.88.

31.Цит.по: О.Будницкий. Указ.соч.стр.443.

32. А.Герасимов. Указ. соч. стр.65-66.

33. Там же. стр. 66.

34. Цит. по: "Рассказ очевидца о последних минутах Гапона"//За кулисами Охранного отделения.Берлин.1910. стр. 208.

35.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.88.

36.Цит.по: О.Будницкий.Указ.соч.стр.437.

37.Цит.по: "Рассказ очевидца о последних минутах Гапона"//За кулисами Охранного отделения. стр.210.

38. Там же. стр.211.

39. Там же.

40. Там же.

41. Там же. стр.215.

42. Там же. стр. 216.

43. Там же. стр.218.

44 Там же. стр.220-221.

45.Цит.по: Б.Савинков. Указ. соч. стр.251.

46.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.42.

47.Там же.Л.42.

48.Там же.Л.42-43.

49.Там же.Л.43.

50.Там же.

51.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.88.

52.Там же.

53 Там же.Л.89.

54.ГАРФ.Ф.ДО.1906. Оп.316. IIотд.Д.1. Ч.17 Л.82-83.

55. Там же. л.83.

56. Там же. л.83.

57. ГАРФ.Ф.102,00.Оп.316.Д.155.Ч.3.Л.176.

58.Цит по: О.Будницкий.Указ.соч.стр.432-439.

59.М.Шнееров. Указ. соч.стр.138.

60.Там же. стр.139

61. С.Семанов. "Кровавое воскресенье"//Вопросы истории. 1991г. н.6 стр.183.

62. А.Герасимов. Указ. соч. стр.61-67.

63.Д.Жуков. "Б.Савинков и В.Ропщин".//Наш современник.1990г. н.8.стр.166.

64.Там же.

65.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.43.

66.Там же.Л.45.

67.Там же.Л.44.

68.Там же.Л.45.

69.Там же. Л.46.

70. Савинков. Указ. соч. стр. 228.

71.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.44-45.

72.Там же. Л.45.

73.Там же.

74. Савинков.Указ.соч. стр. 231.

75. Там же. стр. 233.

76.Там же. стр. 235.

77.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.44.

78. А.Герасимов. Указ. соч. стр.65.

79.В.Зензинов.Указ. соч. стр.295-296.

80. Там же. стр. 296.

81. А.Герасимов. Указ.соч.стр.68.

82. Там же. стр.68-69.

83.Там же. стр.69-70.

84.Там же. стр.70-71.

85.Там же. стр. 72.

86.Там же.

87.Там же. стр.68.

88.Там же. стр.72.

89.Там же. стр. 73.

90.Б.Савинков. Указ. соч. стр.240.

91. В.Зензинов. Указ соч. стр. 306.

92. Там же. стр.297.

93. Там же.

94. Там же. стр. 298.

95.Б.Савинков. Указ. соч. стр. 242.

96. В.Зензинов. Указ. соч. стр. 298.

97.Там же. Указ. соч. стр.309.

98.Цит. по: Б.Савинков. Указ. соч. стр. 204.

99.В.Попова. "Динамитные мастерские 1906-1907гг. и провокатор Азеф"//Каторга и ссылка. 1927. н.4(33).стр. 63.

100. Б.Савинков. Указ. соч. стр.208.

101.В.Зензинов. Указ. соч. стр.310.

102. Там же.

103. Цит. по: Б.Савинков. Указ. соч. стр. 221.

104. Б.Николаевский. история одного предателя. стр.69.

105."Падение царского режима".Л. 1924г.т.1.стр.304.

106.Там. же.

107.Цит.по:К.Гусев. "Эсеровская богородица".М.1992.стр.13.

108.Там же . стр.52.

109.С.Ольденбург. Указ. соч.стр.336.

110.А.Герасимов. Указ. соч.стр. 153-154.

111.П.Курлов."Гибель императорской России".М.1992. стр. 59.

112.Г.Нестроев. Указ. соч. стр.44.

113.В.Зензинов. Указ. соч.стр.282.

114.Там же.стр.288.

Глава 15

АЗЕФ, ГЕРАСИМОВ, СТОЛЫПИН

Как мы сообщали выше, Герасимов стал строго контролировать деятельность Азефа, но последнему понадобилось совсем немного времени, чтобы завоевать полное доверие руководителя Петербургского охранного отделения:"Его сообщения были исключительно ценны, и произведенные им выдачи, в частности выдача Савинкова, окончательно разбили возникшую между нами стену недоверия. Вскоре Рачковский отошел от дел политического розыска, передав Азефа целиком мне. Я проверял все сообщения Азефа при помощи других источников, и они постоянно подтверждались. Прошло не более двух месяцев, и мое доверие было постепенно полностью завоевано Азефом".1

На деле Савинкова мы остановимся подробнее. Мы уже писали, что в список жертв БО входил адмирал Чухнин. В конце апреля 1906 года Азеф предложил Савинкову отправиться в Севастополь для организации покушения на адмирала. Это было сделано несмотря на решение ЦК временно прекратить террор во время работы первой Государственной думы, хотя в начале мая совет партии подтвердил предыдущее решение о полном прекращении террора. Но об этом никто не информировал Б.Савинкова и его товарищей."Таким образом вышло так, что я поехал в Севастополь с партийным поручением убить адмирала Чухнина уже в то время, как партия постановила временно прекратить террор. Об этом я узнал только в тюрьме из газет."2 В Севастополь Савинков взял с собой Ф.Назарова, Двойникова, Калашникова. Позднее к ним должна была присоединиться Р.Лурье. Назаров,Калашников и Двойников должны были начать усиленное наблюдение за Чухниным, действуя в качестве розничных торговцев и чистильщиков сапог, Рашель Лурье - хранить динамит и готовить бомбы, Савинков - осуществлять общее руководство покушением. Азеф выдал эту группу охранке, и Савинков почувствовал слежку за членами группы по дороге во время свидания боевиков в Харькове и Симферополе. Но он дал себя уговорить другим террористам, которые ничего не заметили, и не придал слежке значения. В Севастополь Савинков и три члена его отряда приехали 12 мая 1906 года, а 14 мая произошло необыкновенно кровавое покушения на коменданта севастопольской крепости генерала Неплюева. В 12 часов дня на Соборной площади города после окончания торжественной праздничной церковной службы (в этот день была годовщина коронации Николая Второго), когда Неплюев принимал церковное шествие, 16-летний гимназист Николай Макаров бросил в него бомбу, которая не взорвалась. Тут же взорвалась бомба, в руках другого участника покушения, матроса Фролова. Площадь была полна народу. Взрывом бомбы было убито 8 человек (в том числе и сам террорист). Среди убитых было 2 детей, 37 человек было ранено. Никто из представителей властей не пострадал. Покушение продемонстрировало цинизм партии социалистов-революционеров. Даже Б.Савинков с удивлением писал об этом:"Фролов и Макаров были членами партии социалистов-революционеров и действовали если не с одобрения, то с ведома и при содействии севастопольского комитета. Представитель этого комитета на упомянутом выше партийном совете голосовал в числе многих за временное прекращение террора."3

Савинков, Назаров, Двойников, за которым агенты петербургской охранки вели пристальное наблюдение в Севастополе, были тут же схвачены вместе с Макаровым. Калашникову удалось на время ускользнуть из-под слежки, но он был арестован 20 мая на финляндском вокзале в Петербурге. Казалось бы, на этот раз Савинкову не избежать виселицы. Дело было передано в военно-полевой суд, который выносил приговоры в течение одного дня. А так как их собирались судить вместе с Макаровым за покушение на генерала Неплюева, то смертный приговор всем членам группы Савинкова, и в первую очередь ему, был обеспечен. Если военно-полевой суд приговаривал к смертной казни, она производилась на следующий день. Но Савинкову повезло. Суд был назначен на 18 мая:"В среду 17 выяснилась полицейским путем фамилия Макарова. Он, как и мы,скрывал свое имя. Выяснилось также, что ему 16 лет. Суд откладывался до постановления симферопольского окружного суда по вопросу о разумении Макарова как малолетнего."4 Отсрочкой воспользовались друзья Савинкова на воле, в первую очередь Л.Зильберберг. Азеф долго старался его отговорить от планов освобождения Савинкова, поскольку считал его совершенно нереальным, но Зильберберг твердо стоял на своем. ЦК поддержало его, и Зильберберг получил необходимые средства для организации побега. Дальше события развивались как в феерическом сне. Зильберберга знакомят с вольноопределяющимся шестой роты 57-го литовского полка, стоявшего на карауле, В.Сулятицким, членом симферопольского комитета партии социалистов-революционеров. Знакомство состоялось во время встречи Зильберберга с группой сочувствующих солдат. Савинков вспоминал: "[Сулятицкий] ... категорически заявил, что лично берется за мой побег, и никому этого дела не уступит."5 Когда Савинкову сообщили о планах его спасения, он с помощью подкупленного жандарма устроил совещание со своими товарищами. Побег мохно было устроить только для одиного, и стоял вопрос кому бежать. Вся подготовка осуществлялась с расчетом на бегство Савинкова, но он любил красивые рыцарские жесты и пытался доказать, что у каждого из обвиняемых по этому делу столько же прав на побег, сколько и у него. Но все заявили Савинкову, что бежать должен он. "Я согласился. Я надеялся, что ни один из них не будет казнен: Макаров - по малолетству, Двойников и Назаров - по недостаточности улик. Приговор показал, что я не ошибся."6

Фантастическое по своей не просто смелости, а наглости бегство Савинкова из тюрьмы главной крепостной симферопольской гауптвахты - заслуга проявившего необыкновенное мужество и выдержку Сулятицкого, приложившего колоссальные усилия для того, чтобы быть назначенным на пост руководящего караулом. В ночь с 15 на 16 июля он спокойно провел Савинкова мимо всех постов наружу, где их встретил один из людей Зильберберга. Они были отведены на конспиративную квартиру в темном и сыром подвале, провели там день, а после чего были переправлены в горы на хутор сочувствующего партии немецкого колониста К.Штальберга. Удача явно сопутствовала Савинкову во многом благодаря бешеной энергии Зильберберга, который познакомился с отставным лейтенантом флота Б.Никитенко. Сын генерала, воспитанный в духе преданности престолу Никитенко, однако к моменту знакомства с Зильбербергом был уже убежденным революционером со склонностью к террору, но пока не принимал активного участия в революционной деятельности. Так как все дороги из Севастополя и вообще из Крыма тщательно контролировались полицией, прилагавшей максимальные усилия для поисков Савинкова, было решено попробовать бежать морским путем. Никитенко взял на Севастопольской морской станции одномачтовый бот, и в ночь с 24 на 35 июля Савинков, Зильберберг, Сулятицкий, хозяин хутора К.Штальберг отплыли на боте, который вели Никитенко и два матроса в Румынию. В пути они попали в сильный шторм и не утонули только благодаря энергичным действиям Зильберберга и матросов. Савинков через Германию, Швейцарию и Францию приезжает в Финляндию, его встречают там как героя, да еще вернувшегося с того света. Главной заслугой Азефа была выдача Савинкова, но это не принесло удачи полиции.

Партии социалистов-революционеров было тяжело соблюдать решение о прекращении террора во время думской сессии даже так, как они его соблюдали (случай в Севастополе был не единственным, когда местные комитеты партии оказывали содействие террористам). В партии были слышны голоса, считавшие прекращение террористической деятельности ошибкой. Особенно настойчиво требовали продолжения террора представители севастопольского комитета, видимо,бойни на Соборной площади во время неудачного покушения на Неплюева им было недостаточно. В начале июня в порядке исключения севастопольским эсерам ЦК партии дал разрешение на убийство П.Чухнина. В конце того же месяца адмирал был убит матросом Макаровым, которому удалось благополучно бежать после терракта. После разрешения севастопольцам голоса с требованием отмены партийного решения о прекращении террора как ошибочного усилились. Сторонники отмены говорили, что роспуск Думы неизбежен, что партия готовит вооруженные восстания, и в такой обстановке успешные терракты будут только способствовать революционной борьбе и их правильно поймет вся страна. В середине июля после роспуска Думы ЦК тайно отменил свое решение о прекращении террора. Официально в партийной прессе и выступлениях сочувствующих эсерам трудовиков7, заявлялось, что партия продолжает соблюдать прекращение террора.

БО возобновило свою деятельность, и возглавил ее, естественно, Азеф, что для эсеровских руководителей само собой разумелось. Никому из них даже в голову не приходило, что БО может возглавлять кто-то другой. Большинство членов БО было под рукой в Финляндии, было достаточно новых добровольцев, так что в организационной области трудностей не предвиделось. На этот раз руководители партии избрали одну единственную цель для атаки БО Было решено убить только одного человека. Но этим человеком был П.Столыпин, которого руководители партии совершенно справедливо считали самым выдающимся человеком в правительстве и самым грозным врагом революции. Вообще нужно отметить, что в революционных кругах гораздо лучше понимали истинное значение Столыпина, одного из величайших государственных деятелей России за всю ее историю, чем в правительственном лагере, где его при жизни да и после смерти так и не оценили по заслугам. Состав БО несколько изменился. Как мы уже писали выше, были арестованы террористы, бывшие с Савинковым в Севастополе. По одному были арестованы наблюдатели из группы извозчиков в деле Дурново. Полиция выследила их в апреле 1906 года, но арестовала позднее, чтобы ничем не выдать Азефа. Один из них, А.Гоц, был арестован в июле 1906 года в Петергофе в резиденции императора. Его приезд в Петергоф в сопровождении агентов Герасимова вызвал настоящую панику у начальника личной охраны царя А.Спиридовича. Он испугался еще больше, когда узнал, что А.Гоц поселился в квартире, окна которой выходят на площадь, на которой почти каждую неделю Николай Второй и его дядя, великий князь Николай Николаевич, больные наследственной романовской болезнью - парадоманией, принимали парады. У Спиридовича еще до приезда Гоца в Петергоф было заключено своеобразное джентльменское соглашение с Герасимовым о разделе сфер влияния: любой член БО, приехавший на территорию императорской резиденции, должен был быть немедленно арестован. Гоц еще не успел устроиться на новом месте, как агенты дворцовой охраны ворвались в его комнату и арестовали его.8 Ничего подозрительного у него не было обнаружено, и его под конвоем отправили к Герасимову. На суде обвинению трудно было предъявить какие-то улики против него,так как сведения Азефа нельзя было использовать, а других данных не было. Прокуратура пыталась доказать, что по заданию террористический организации он стал извозчиком с целью наблюдения за Дурново. А.Гоц категорически отказывался, заявляя, что он "никогда извозчиком не был и что все это нелепое утверждение неудачливых сыщиков"9. Обвинение ничего бы не могло доказать, но Гоца подвела слишком большая популярность в среде извозчиков:" Все в это новой среде его приняли за "своего" и полюбили. Хозяин извозчичьего двора прочил за него свою свояченицу, женщину фельдфебельского сложения; товарищи извозчики отговаривали его, обещая сосватать ему богатую дочь лавочника; тайно влюбленной в молодого лихача оказалась даже кухарка извозчичьего двора, вызванная на суд для опознания его; она, увидя Гоца, всплеснула руками с радостно-изумленным восклицаниям "Алеша!", провалившим всю систему защиты...бедная кухарка готова была плакать и упрекать всех за то, что ей не растолковали дела: для такого золотого парня, как Алеша, она готова под присягой показать все, что только потребовалось для облегчения его участи".10 А.Гоц получил 8 лет каторги за, как он любил шутить, "занятие извозным промыслом".10 В поездке Гоца в Петергоф вообще много загадочного. Зачем он ездил в императорскую резиденцию? Это была предварительная разведка, возможности покушения на Николая Второго в Петергофе? А может быть, подготовка покушения на великого князя Николая Николаевича или Столыпина? Отправился А.Гоц туда по заданию Азефа или по своей собственной инициативе?

Вновь созданная организация состояла из следующих лиц: руководитель Е.Азеф; его ближайший помощник - Б.Савинков, глава группы химиков - Л.Зильберберг, группа химиков - Рашель Лурье, Ксения Зильберберг, Валентина Попова; боевики - Е.Кудрявцев, Иванов, Б.Горинсон, Смирнов, Пискарев,Павла Левинсон, Александра Севастьянова, Владимир Вноровский. К ним присоединились новые террористы: В.Сулятицкий, А.Фельдман, Б. Успенский, М.Худатова и жена В.Вноровского Маргарита Грунди.

На этот раз Азеф не знал никаких сомнений и не играл на два фронта. Он восхищался Столыпиным, был заинтересован в укреплении своих тесных отношений с Герасимовым и держал его в курсе всех планов БО, всех разговоров, которые велись в ЦК о возобновлении террора. "Между прочим, он справлялся о моем мнении, как должен он ,Азеф, поступить в случае,если ему предложат взять на себя руководство подготовкой этого покушения. Мои указания сводились к тому, что он должен всячески возражать против возобновления террора; но если его старания в этом отношении не увенчаются успехом, он не должен отказываться от сделанного ему предложения, конечно, для того, чтобы расстроить это покушение. Так все и произошло."11

Перед союзниками - Азефом и Герасимовым - встал вопрос: что делать? После долгих бесед наедине был выработан следующий план :"...целым рядом систематически проводимых мероприятий фактически парализовать работу БО и побудить ее и партию прийти к выводу о полной невозможности центрального террора. Для этого наблюдение было так организовано, что боевики, не выходя из поля зрения охранного отделения, все время наводились на ложный след, направлялись на ложные пути, и, наконец, изнуренные безрезультатностью своей напряженной и опасной работы, впадали в отчаяние и теряли веру в реальный смысл своей деятельности, в целесообразность привычных методов и средств. Благодаря такой системе ни один шаг боевиков не мог ускользнуть от нашего внимания. "12 В такой ситуации оставался, конечно, определенный процент риска, что кто-то из боевиков захочет проявить собственную инициативу и выйдет из-под двойного контроля Герасимова и Азефа. Но и этот риск был сведен к минимуму. Во-первых, Герасимов был в курсе всех передвижений по Петербургу всех членов группы наблюдения, и его люди следили за ним с неослабевающим вниманием. Во-вторых, в БО царила железная казарменная дисциплина, и никто из боевиков ничего не предпринимал, не получив от Азефа разрешения на этот шаг. Никто из членов группы наблюдения не был вооружен, для того чтобы в случае ареста не ухудшать своего положения, так что если бы кто-то из боевиков и столкнулся со Столыпиным, то ничего сделать он не мог.

Нужно вообще отдать должное Герасимову. Он свое дело знал хорошо, и охрану Дурново без помощи Азефа организовал так, что террористы никак не могли установить его маршруты передвижения, а вместо этого, как мы помним, сами во главе с Азефом попали под наблюдение. Азеф требовал одного - не производить никаких арестов:"Азеф много мне рассказывал о том, как руководители политической полиции ставили его в опасное положение, производя на основании полученных от него сведений такие аресты, которые выдавали его с головой революционерам. Он заявил, что готов сделать все для того, чтобы расстроить замыслы террористов, но рисковать собой он не хочет и не может. Поэтому если Боевую Организацию, руководимую им, будут арестовывать, то он лучше просто уйдет."13 Но арест БО не входил в планы Герасимова. Это был полицейский новой школы 20 века, которая преполагает раздутые штаты тайной полиции даже в демократических государствах, всеобщую слежку за всеми и провокаторство, возведенне на уровень государственной политики. До ГПУ - КГБ охранке Герасимова было, правда, довольно далеко, но первые шаги были сделаны. Герасимов изменил старую политику Департамента полиции, согласно которой секретный агент не мог входить в революционную организацию и непосредственно участвовать в ее деятельности. Он должен был добывать сведения, используя свое личное знакомство с членами революционных организаций. "Если еще допускалось вхождение во второстепенные организации и выполнение второстепенных функций, то абсолютно исключалось участие агентов в центральных руководящих органов или предприятиях революционных партий, что фактически означало неосведомленность о деятельности их".14 Естественно на практике этот принцип часто нарушался, и агенты полиции входили в состав революционных организаций и вели там активную работу, иногда при молчаливом попустительстве со стороны ДП, а иногда, как в случае с Азефом, с личного разрешения министра внутренних дел В.Плеве. До Герасимова все это было необходимым, но досадным нарушением полицейских инструкций. "Я считал эту официальную позицию и неправильной, и грозящей серьезными последствиями. Я полагал, что задача политической полиции не попустительствовать таким нарушениями установленных норм, но ясно и определенно видеть свою задачу в том, чтобы ввести секретных агентов в самые центры революционных организаций, держать их там под контролем (в частности, путем постановки тщательно налаженного взаимного контроля нескольких агентов, не знающих о существовании друг друга), и таким образом быть осведомленным самым точным образом о деятельности и планах революционных центров, и иметь возможность помешать этим планам и приостановить эту деятельность."15 Держать под полицейским контролем центры всех революционных партий было невыполнимой задачей, и Б.Николаевский совершенно справедливо назвал этот план Герасимова "полицейской утопией."16 Но даже Николаевский, как ни тяжело ему это было как революционеру, был вынужден признать, что Герасимову удалось многого добиться и ввести в различные центры революционных партий своих сотрудников.

В соответствии с новыми планами Герасимов меняет и методы борьбы полиции с революционерами:"По системе Зубатова, например, задача полиции сводилась к тому, чтобы установить личный состав революционной организации и затем ликвидировать ее. Моя задача заключалась в том, чтобы в известных случаях оберечь от арестов и сохранить те центры революционных партий, в которых имелись верные и надежные агенты. Эту новую тактику диктовал мне учет существующей обстановки. В период революционного движения было бы неосуществимой утопической задачей переловить всех революционеров, ликвидировать все организации. Но каждый арест революционного центра в этих условиях означал собой срыв работы сидящего в нем секретного агента и явный ущерб для всей работы политической полиции. Поэтому не целесообразнее ли держать под тщательным и систематическим контролем существующий революционный центр, не выпускать его из виду, держать под стеклянным колпаком, ограничиваясь преимущественно индивидуальными арестами."17 Герасимов подчеркивает, что эта система "...имела положительное значение в борьбе с возобновившимся единоличным террором."18

Так как арест боевиков совсем не входил в планы Герасимова, то талантливый полицейский и талантливый провокатор быстро поняли друг друга. Оставалось получить разрешение на этот план у Столыпина, против которого была направлена вся кампания террористов. Столыпин немного поколебался, так как он был несомненно мужественным, человеком, кроме того тяжело было зависеть в каждом своём шаге от распоряжений охранки, однако на карту была поставлена его жизнь, а возможно, и жизнь членов его семьи 19, и в конце концов он дал согласие. План ГерасимоваАзефа ставил своей целью не только расстроить покушение на Столыпина, но и главным образом, "побудить ее (БО) и партию прийти к выводу о полной невозможности центрального террора."20

Боевики устраивались извозчиками, уличными торговцами, начинали вести наблюдение - все было как раньше. Казалось, что они делали все правильно, но наблюдение, благодаря совместным действиям Азефа и Герасимова, не давало никаких результатов. Боевики начинали нервничать, предлагали новые неожиданные ходы, новые планы наблюдения. Азеф долго не соглашался, но потом под напором своих товарищей нехотя своим знаменитым ленивым голосом давал согласие. Террористам казалось, что они близки к успеху, но в это время на сцене появлялся союзник Азефа Герасимов - и применял специальный прием, расстраивавший все планы революционеров. Наблюдение за ними начинали вести настолько плотно, что его не заметил бы только слепой. "Для этой цели у нас имелись особые специалисты, настоящие михрютки: ходит за кем-нибудь, прямо, можно сказать, носом в зад ему упирается... Уважающий себя филер на такую работу никогда не пойдет, да и нельзя его послать: и испортит, и себя кому не надо покажет."21 Боевики видели, что охранка идет по их следу. Они обратились к Азефу, который вначале недоверчиво относился к их сообщению, но потом они убедили его в своей правоте и под его мудрым руководством бежали в Финляндию, бросая конспиративные квартиры, извозчичьи экипажи и многое другое. Авторитет Азефа в БО, и без того колоссальный, возрос еще больше. Он же предупреждал об опасности нового пути, новых методов наблюдений, но его не послушались, и вот результат, а спастись от полицейской петли удалось только благодаря его нечеловеческой выдержке и хладнокровию.

Возможность совершить покушение на Столыпина стала ещё меньше после взрыва, совершенного эсерами-максималистами 12 августа 1906 года в резиденции П.Столыпина на Аптекарском острове (об этом мы уже писали ниже и еще вернёмся к этому), и переезда Столыпина в Зимний дворец. Для террористов Зимний дворец был совершенно неприступен. Руководство БО знало, что Столыпин каждый день ездит с докладами в Петергоф к императору, сначала катером по Неве, затем морем на яхте. У БО везде были сочувствующие, и два матроса на яхте Столыпина начали давать сведения о его поездках, но они не знали заранее времени поездок и сведения давали постфактум. БО лихорадочно рассматривала различные планы покушения, но все они отвергались как нереальные. Было предложено забросать министерский катер бомбами с Дворцового или Николаевского мостов, но оба моста усиленно охранялись. Обсуждалась возможность напасть на катер на Неве, но БО не имела для этого никаких технических средств. Был выдвинут отчаянный план открытого нападения на Столыпина с бомбами в руках в момент его выхода из Зимнего дворца для посадки на катер. Но и от этого плана пришлось отказаться по нескольким причинам. Во-первых, террористы не знали точно времени, когда Столыпин выйдет из дворца. "Следовательно, нападающая группа должна была с бомбами в руках ожидать его выхода неопределенное время именно в тех местах, где была сосредоточена охрана: на Дворцовой набережной, на Мойке, на Миллионной. Было более чем вероятно, что нападающие будут заблаговременно замечены филерами. Во-вторых, даже в случае, если бы нападающие обманули бдительность охраны, нападение с трудом могло бы увенчаться успехом. Столыпин выходил из подъезда дворца и, перешагнув через тротуар Зимней канавки, спускался к катеру. При первом выстреле он мог повернуть обратно в подъезд и скрыться в неприступном Зимнем дворце. Помешать этому мы не могли."22

Безопасность министра была обеспечена, но он, и особенно члены его семьи, чувствовали себя в огромном Зимнем дворце как в тюрьме. Его дочь вспоминала:"Как ни казалась мне жизнь на Аптекарском мало свободной, но что это было по сравнению с Зимним дворцом. Всюду были часовые, и мы положительно чувствовали себя как в тюрьме... Сестер пускали бегать в сады, один внизу большой, а другой во втором этаже, где росла целая аллея довольно больших лип, но дети с первого же дня возненавидели эти сады и прозвали их:"Gros ssibirien" и "Klein sibirien"23 Выезд Столыпина из дворца был еще более усовершенствован с точки зрения охраны, а маршрут его был неожиданностью даже для самого Столыпина:"Выходя из дома, папа сам вперед не знал, какой подъезд будет указан ему для выхода, куда будет подан его экипаж, и если совершалась прогулка, то не знал, куда его повезут. В определенном охраной месте экипаж останавливался, папа выходил из него и совершал часовую прогулку пешком. по окончании поездки мой отец не знал, по каким улицам его повезут, ни к какому подъезду его подвезут. Эти остановки происходили в самых разнообразных местах, обыкновенно на окраинах или за городом."24 Несмотря на эту полутюремную жизнь, две детей Столыпина были ранены во время взрыва на Аптекарском острове. Тяжело было в то время быть премьер-министром в России!

Постепенно боевики начали уставать. Они работали с полным напряжением, делали все что могли и никакого результата. Столыпин был неуловим. Азеф настойчиво проводил в разговорах с наиболее преданными ему боевиками мысль, что при теперешних методах и действиях БО она не может достигнуть успеха, что полиция уже давно изучила методы наблюдения, которые они еще применяли во время работы против Плеве, что нужно на время распустить БО и попытаться найти новые способы террористической борьбы, в первую очередь использовать новейшие технические открытия. Между тем о неудачах БО широко говорилось в партийных кругах. Роспуск первой Государственной думы, восстание в Свеаборге, Кронштадте, на крейсере "Память Азова", введение военно-полевых судов - события следовали одно за другим, в том числе теракты эсеров-максималистов, и на этом фоне поражало полное молчание, фактическое отсутствие БО Азеф понимал, что эти разговоры опасны для него подрывают его авторитет. Он давно уже проводил тактику обособления своих боевиков от партии, вырабатывал у них презрение ко всем, кроме боевой, остальным видам партийной работы, как к пустому времяпрепровождению. Сейчас он умножил свои усилия, активно используя Б.Савинкова, необыкновенно популярного в это время в партии и в БО после его фантастического побега.

Вообще, чем больше я читаю Б.Савинкова и о Савинкове, тем меньше я понимаю, что общего у него было с социализмом и революцией. Родившись в русской интеллигентной дворянской семье в Харькове, которая через несколько месяцев после его рождения переехала в Варшаву (отец его был судья), он участвовал в русском революционном движении как бы по семейной традиции. Старший брат погиб в Якутской ссылке. его путь был трагически неизбежен для российского интеллигента: Петербургский университет, подпольный кружок, студенческие демонстрации, ссылка в Вологодскую губернию. Вырваться из заколдованного круга было сложно. Все было предопределено заранее - обычный путь русского студента. При этом я не сомневаюсь, что в царской России, с ее нищетой, отсталостью, забитостью, многое претило патриотизму, понятию о русской чести, а вообще понятие чести было у Савинкова развито необыкновенно высоко. Хорошо его знавший в годы революции и гражданской войны, соратник по деятельности в русском комитет в Польше К.Вендзягольский писал:"В долгих странствиях с ним по градам и весям российской равнины я часто слышал от него, хоть и не злобное, но достаточно осудительное словечко:"Конго". Но это был лишь нетерпеливый укор, свидетельствовавший не столько об осуждении или презрении к родной действительности, сколько о патриотическом возмущении бездеятельностью виновников такого состояния, не умеющих, не желающих и не чувствующих потребности придать жизни другой, лучший характер."25

Савинков такую потребность чувствовал и стал активно участвовать в революционном движении, оставаясь при этом бесконечно далеким от всех неприкосновенных социалистическо-народнических догм эсеров. В. Чернов писал в своих воспоминаниях об отношении Савинкова к аграрному вопросу:"Ну в делах аграрных я уж, извините меня, не специалист,- со смешком сказал он кому-то при мне. Сколько там надо десятин на душу и по какой норме, в этом я предоставляю положиться на Виктора Михайловича, его департамент меня не касается. Все, что по этому поводу от партии скажут, приемлю, и ни мало вопреки глаголю и вам советую."26 Сам Б.Савинков в своих очень откровенных показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа говорил, насколько он был далек от своих товарищей по ЦК партии: "Я был членом ЦК и чувствовал себя отчужденным от членов ЦК, на собрании ЦК я всегда молчал, не потому, что я был согласен, а именно потому, что если бы я заговорил, то я должен был бы возражать по каждому пункту, услышанному мною на этих собраниях".27

Но все годы его активной революционной деятельности в нём было какое-то внутреннее противоречие . Были сомнения в своей деятельности, которые резко усилились после того, как он увидел под ногами настоящую бездну: его лучший друг и любимый руководитель Е.Азеф оказался платным агентом. Это отразилось в его повести "Конь бледный", которую сейчас не стоит разбирать, но вполне уместно вспомнить,что выраженные в этой повести сомнения в святая святых русского движения заставили многих представителей революционного лагеря задуматься над вопросом о революционности Савинкова. От всех сомнений и колебаний Савинков отрешился в годы революции и гражданской войны. Наверно, это был его звездный час. Он одним из первых в левом лагере увидел, куда может завести страну русская революция, и "без всякого колебания отбросил как ненужный балласт теоретический и утопический подход своих товарищей революционеров и либералов к понятиям свободы и народовластия."28 Сделать это ему было тем проще, что этот балласт ему самому был многие годы чужд. После беседы с Пилсудским Савинков в разговоре с К.Вендзягольским, рассказывая о своих впечатлениях о главе Польши,сказал:"У вас в Польше любят повторять, что Пилсудский сошел с поезда социализма на станции "Родина". Одни говорят это с укором и осуждением или даже с иронией, другие с удовлетворением, одобрением и пониманием глубокого смысла этой фразы, но ни те, ни другие не сознают, что не Пилсудский переменил свои взгляды с социалистических на патриотические, а социализм Пилсудского, реального строителя и государственного деятеля из теоретического, книжного и революционного стал государственным и народным, ибо иным он не мог быть после того, как стал применяться к живому организму государства и народа."29

Говоря о Пилсудском, Савинков имел в виду также и себя. В годы гражданской войны ему стало все просто и ясно. Он четко сознавал, с какой стороны находится враг свободной демократической России, и в борьбе с большевиками проявил нечеловеческую энергию. Ему было тяжело вести эту борьбу, в лагере его вчерашних друзей-эсеров ему не могли простить ни выступления против Керенского в последние дни Временного правительства, ни сотрудничества с руководителями белогвардейских партий, которые в свою очередь не могли ему простить революционного прошлого и убийств высших руководителей России. Савинков был одним из немногих в лагере противников советской власти, кто мог забыть старые споры и выдвинуть новую программу и пути борьбы, объединяющие широкие слои населения страны для ее спасения от большевиков. Именно в это время видел его У.Черчиль, и именно о Савинкове этого периода он писал в книге "Великие современники", находя, что Савинков сочетает в себе "мудрость государственного деятеля, качества полководца, отвагу героя и стойкость мученика."30 Но отчаянная борьба с большевиками закончилась поражением. Признать это было тяжело. Трудно было предвидеть, что большевистская власть утвердилась в России столь надолго, и Савинков продолжал бороться. При всех своих выдающихся качествах, о которых писал Черчилль, у него не было одного качества, необходимого для подпольщика - в людях он разбираться не умел. Он не увидел провокатора в Азефе и во многих других, в которых разобраться можно было куда быстрее. ВЧК провела провела против него успешную операцию, он доверился агентам Дзержинского, и они смогли заманить его в Россию.

Я пишу эти строки в 1994 году. В бывшем Советском Союзе произошли невероятные события. Пересматривается вся история страны. Вчерашние кумиры стали прокаженными, а прокаженные - кумирами, но некоторым историческим деятелям не везет. Им, наверно, на роду написано всегда ходить в прокаженных. Это те, кто в одно время с большевиками боролся за демократические перемены в России, но понимал их несколько иначе, чем большевики. Как врагов коммунистов их проклинали в бесчисленном количестве книг, статей, кинофильмов, диссертаций в годы сталинского террора, хрущевской оттепели, брежневского застоя. Как недостаточно активным антикоммунистам и слишком решительным борцам с "Россией, которую мы потеряли" им достается и теперь. К числу таких деятелей принадлежит и Б.Савинков. Писатель и историк Ю.Давыдов написал статью о Б.Савинкове31, в которой призывает поновому рассмотреть историю эсеровской партии, выступает против расхожих мнений об эсерах и меньшевиках, против столь распространенных в СССР карикатурных изображений политических противников большевиков. Но в отношении Савинкова он не смог придерживаться этого принципа. Он легко прощает Савинкову его антибольшевизм, но не может простить ему примирения с советской властью. Давыдов приводит цитату из письма Савинкова, написанного в Лубянской тюрьме о том, что он встретил среди чекистов "...не палачей и уголовных преступников, а убежденных и честных революционеров". Таких, - продолжает Савинков, - к которым я привык с моих юных лет... Они напоминают мне мою молодость - такого типа были мои товарищи по Боевой организации"32.

Приводя цитаты из тюремных писем, из выступлений Савинкова на суде с признанием советской власти, Давыдов в патетической форме спрашивает, как же Савинков "...ни словом единым не порицал "террорную работу" органов советской власти"33. И сам дает ответ: "Савинков по сути своей так и остался террористом"34.

Трудно понять, как автор, который сам сидел в сталинских лагерях и должен хорошо знать, как организовывались признания советской власти и страстные уверения в любви к ней на показательных процессах и как писались предназначенные для широкого прочтения письма из тюрьмы, может упрекать Савинкова в том, что он ни словом не осудил террор ГПУ и сравнил своих товарищей по БО с чекистами. Не осудил, потому что в написанной для него речи этого не было предусмотрено, а сравнил с чекистами наверно потому, что чекист, писавший письмо, был с воображением и любил историю, и ему было приятно сравнивать себя и своих коллег по работе с Каляевым и Сазоновым. Б.Савинкова, можно упрекнуть только в одном, что он не нашел в себе сил сопротивляться той жалкой роли, которая ему была отведена на процессе. Но тайна кремлевских процессов, признаний на них до сих пор, несмотря на многочисленные исследования, так до конца и не раскрыта. Очень много сильных и мужественных людей делали на них и более невероятные признания, чем заявления Б.Савинкова. Видимо, в той отчаянной борьбе, которую он вел с большевиками и которая, вопреки всем его усилиям, закончилась полным поражением, Савинков надорвал свои силы, и специалисты с Лубянки смогли добиться всего, чего они хотели, даже не прибегая к специальным методам принуждения.

Но все это было впереди, а пока Савинков, подстрекаемый и направляемый Азефом, бросается в борьбу за БО против унижавшего его и мешавшего ей действовать ЦК. Нужно отметить, что Азефу прекрасно удавалось проводить политику "разделяй и властвуй", используя и всячески пестуя особый дух БО, ее представления о себе как о центре партии, Аргунов вообще говорил в показаниях следственной комиссии ,что БО "была замкнутая корпорация и корпорация, из которой был тщательно прогоняем дух партии"35. Азеф был своим человеком и среди членов ЦК, и среди боевиков. Он был кумиром и там и здесь. Ему все безгранично верили, и он прекрасно этим пользовался, натравливая членов ЦК и боевиков друг на друга. Действовал он очень просто, но тем не менее его примитивные интриги не просто сходили ему с рук, а достигали успеха. Например, он успешно натравливал Савинкова на членов ЦК, а последних на Савинкова. В этом он был особенно заинтересован, так как Савинков сам был членом ЦК, и Азефу очень хотелось всегда действовать совместно с ним. У Савинкова даже не должно было возникнуть желания иметь по какому-то вопросу мнение, отличное от азефовского. В заключении следственной комиссии приводились примеры работы Азефа в этом направлении: "по его [Азефа] рассказу, товарищ Q [Мария Селюк] утверждала, что во время предприятия на Плеве Г. [Савинков], убоявшись, бросил все на произвол судьбы и уехал из Петербурга, от этого произошло... замешательство в делах, и в результате взрыв в Северной гостинице (Покотилов)... Тому же Савинкову Азеф после этого рассказывал, что из беседы с Q [Мария Селюк] он убедился, что Q считает виновником гибели Покотилова его [Савинкова]"36.

Вообще, Савинков был главной жертвой многих интриг Азефа. Возможно, он усердствовал, натравливая Савинкова на членов ЦК и наоборот, так как опасался, что цекисты могут рассматривать Савинкова в качестве возможного заместителя Азефа на посту руководителя БО. Сам Савинков, прекрасно осознав после разоблачения Азефа, как тот его использовал, с горечью говорил: "Мне кажется, что все я время, до известной степени был игрушкой в его руках и не только в организационных отношениях, но и в личном отношении. Он варьировал свои отношения в зависимости отсвоих личных целей и потом пользовался моими отношениями к нему как козырем в известных случаях".37 Для крайне самолюбивого человека, каким был Савинков, сделать такое признание, да еще несколько раз повторить его, давая показания достаточно враждебно к нему относившимся членам комиссии, было очень и очень сложно.

Савинков как член БО, а М.Натансон как член ЦК в показаниях судебно-следственной комиссии по делу Азефа раскрыли механизм интриги по натравливанию членов БО на членов ЦК а членов ЦК на членов БО. Савинков показывал: "Во-первых, он [Азеф] постоянно и мне и товарищам настойчиво и неуклонно говорил, что ЦК как коллегия относится к организации [БО] недоброжелательно, стремится поставить его в учреждение контролируемого. И, ввиду того, что члены организации совершенно не знали коллегии из ЦК персонально,..., что авторитет Азефа был очень велик, в организации - в организации по отношению к ЦК установилось определенное мнение, именно что ЦК в целом относится недоброжелательно к БО и стремится контролировать ее даже в самых ничтожных мелочах...

Второе - это его разговоры о товарищах по ЦК... когда он давал свои характеристики членам ЦК, то эти характеристики брались в громадной степени на веру. Эти характеристики были всегда отрицательные."38

М.Натансон выразил ту же мысль об интриге Азефа по отношению к ЦК и Савинкову одной фразой:"Азеф его натравливал против нас, а нас против него".39 Натравливая членов ЦК и боевиков друг против друга, Азеф никогда не переходил через границ. Он, например, хорошо знал о дружбе М.Гоца и Б.Савинкова, поэтому о Гоце Е.Азеф отзывался Савинкову в "весьма похвальных для Гоца выражениях".40 Говоря о других цекистах, менее знакомых Савинкову, он уже переставал сдерживаться. Например, так он отзывался о В.Чернове: "... это человек умный, но это просто лгун".41 Интересно, что презрительные отзывы о товарищах по ЦК и положительные о Гоце в какой-то степени соответствовали истинному отношению Азефа к этим людям, в этом он был в какой-то степени искренен, если вообще к Азефу можно применить такое понятие. Л.Азеф рассказывала об отношении мужа к товарищам по ЦК: "Выходило так, что вообще нет умных людей. Михаил (Гоц) также оказывается недостаточно умным. Но вообще-то, конечно, он больше всех уважал Михаила и Григория Андреевича (Гершуни)".42

На Савинкова разоблачение Азефа и сознание того, какую роль он играл при Азефе, подействовали необыкновенно сильно. У него иногда вырывались страшные заявления с крайними преувеличениями роли Азефа. Он говорил: "если бы хоть один из нас, боевиков, был достаточно крупного роста, чтобы стать выше своей обычной боевой психологии, то он, вероятно, не допустил бы существования такой провокации, он бы ее понял. Если бы хоть один из членов ЦК был тоже выше своего ремесла, то он бы тоже не допустил существования такой провокации. Горе наше, помоему, в том, что ни там ни здесь не оказалось человека достаточно высокого роста. Горе наше... в том, что рост нашего Центрального Комитета и нас, Боевой организации, не превышал рост Азефа".43 Члены судебно-следственной комиссии по делу Азефа буквально остолбенели при этих словах. Признать, что все герои русской революции - менее значительные личности, чем какой-то провокатор, было для них невозможно. Да и не для того созывалась комиссия, чтобы признать, что все руководители партии ничего из себя не представляют. Председатель комиссии А.Бах выступил с решительным протестом против заявления Азефа и даже заявил, что если сравнить руководителей партии социалистов-революционеров с Бебелем и Гедом, то " они гораздо выше их".44

Вообще, Азеф был хорошим знатоком людей и действовал примерно по одинаковому шаблону со всеми, будь то члены ЦК партии социалистов-революционеров или офицеры охранки. Аргунов вспоминал, как Азеф, замечая расхождения между ними, пускался в задушевную беседу:"Тему при этом он выбирал удачно, и ему нельзя было отказать в умении наблюдать, в особенности настроения и психологию людей. Сначала пускал в ход шаблонный, но, увы, для многих, если не для всех, действительный метод: принижение других и подчеркивание важности работы для партии собеседника, затем начинал толковать о "любви" к партии и о том, как большинство окружающих партийных людей работает без увлечений, не любит дела, а продолжает его по обязанности, механически"45. Это можно сравнить со следующим отрывком из воспоминаний А.Герасимова: "Позднее Азеф не раз мне на них (прошлых руководителей полиции) жаловался, рассказывая, как требовательны они были и как неосторожно обращались с полученными от него сведениями"46. Эти психологические приемы Азефу удавались со всеми, а в отношении буквально по-женски влюбленного в него Савинкова все было очень просто. По наущению Азефа Савинков в сентябре 1906 года выступил с резкими обвинениями как всего ЦК, так и отдельных его членов. ЦК он обвинил в том, что последний не дает в достаточном количестве денег и людей для ведения террора. Кроме того, два члена ЦК партии С.Слетов и В.Чернов были обвинены в том, что они "явно дискредитируют БО, отзываясь о ней легко и неуважительно. При таких условиях БО не может продолжать работать"47. Для того, чтобы БО смогла продолжать свою деятельность, Савинков при поддержке Азефа требовал, "чтобы ЦК изменил свое отношение, высказал им полное доверие и в качестве санкции предал суду партии тов. Чернова и Слетова"48. В качестве доказательства справедливости своих обвинений Савинков ссылался на свидетельства беззаветнопреданного Азефу агента БО Э.Лапиной (Беллы), которая сообщила Азефу какие-то слова С.Слетова о БО, показавшиеся ей оскорбительными, а Азеф, в свою очередь, интерпретировал эти слова в том, плане что Слетов"... отговаривал Беллу работать в БО и отказался сводить ее с теми кандидатами, которые заявляли ему о своем желании поступить в БО".49

ЦК буквально распинался в своих извинениях перед представителями БО, а Слетов заявил, что он очень уважает БО и, Б-же упаси, не хотел её дискредитировать. Далее он сказал: "...раз мои слова были действительно поняты, как дискредитирование БО, то я, конечно, признаю, что как член ЦК я не имел права высказываться таким образом, чтобы меня могли понимать в таком смысле... и считаю, что ЦК вправе и даже должен сделать мне выговор или что-нибудь подобное"50. Как видим, публичное покаяние за несовершенное преступление было довольно широко распространено среди русских социалистических партий еще задолго до московских процессов. Для того чтобы показать, как высоко ценят БО, Савинков был введен в состав ЦК. Савинков позднее рассказал, каким образом Азеф выдвинул его на первый план в атаке против членов ЦК, а сам остался в тени:"... Азеф сказал мне, что так как он вообще не умеет говорить, то на собрании придется говорить мне... Инициатором являлся не я, являлся Азеф, и то, что я знал, я знал от Азефа... в данном случае Азеф выдвинул меня на первый план, а сам стал за мою спину. Так что у ЦК сложилось впечатление: Савинков делает скандал, а Азеф до известной степени в неловком положении и его поддерживает, но быть может он в сущности не одобряет поведения Савинкова".51

Следующим шагом в плане Азефа по ликвидации центрального террора было проведение собрания боевиков, на котором говорилось, что из-за недосягаемости Столыпина для террористов дело Столыпина необходимо временно прекратить. В скором времени, накануне заседания в Совете партии на Иматре, туда были вызваны боевики. На общем собрании членов БО Азеф и Савинков (говорил исключительно Савинков, Азеф как всегда на больших собраниях, особенно, когда дело касалось столь тонких и щекотливых тем, предпочитал отмалчиваться), говорили о том, что "полиция прекрасно изучила методы работы БО, старыми приемами ничего не достигнешь... Эти приемы изжили себя, и нужно для успеха работы создать какие-то новые формы. Для этого требуется время, спокойная обстановка, пересмотр всей старой практики"52. Но ни Азеф, ни Савинков, по их словам, не знали, как это сделать. Они чувствовали, что не в состоянии что-либо создать в момент работы, не прерывая ее. Им нужно время для того, чтобы отойти, хладнокровно все взвесить, придумать какую-то новую систему и приступить вновь к террористической деятельности.

Они заявили о своем уходе из БО, но предложили оставшимся боевикам продолжать деятельность без них. Оба были уверены в своем абсолютном авторитете среди членов организации и в том, что они будут на все сто процентов с ними согласны и прекратят террор. Но выяснилось, что они несколько преувеличивали свои силы. Ряд членов БО: Павла Левинсон, Владимир Вноровский и его жена Маргарита Грунди - заявили, что основные причины неудач заключаются совсем не в том, о чем говорил Савинков. Они считали, что виновато управление организацией, при которой ее руководители Азеф и Савинков обладают диктаторскими полномочиями, не прислушиваются к мнению остальных членов, подавляют их инициативу. Хотя большинство членов БО с ними не согласилось, и даже в лице Валентины Поповой выразили "...свое уважение перед ... руководителями, которые так глубоко взглянули на положение дел и так безоговорочно приняли на себя всю ответственность за последние неудачи"53, прекращать террор в условиях наступления реакции и военно-полевых судов они не хотели.

На заседании Совета партии Азеф и Савинков ни словом не обмолвились о том, что в БО существуют различные мнения в отношении продолжения террора. Они говорили от имени якобы совершенно единой организации. В выступлениях перед ЦК партии оба повторяли то, что они говорили перед боевиками и делали особый упор на необходимость идти в ногу с наукой и техникой. Савинков заявил: "... радикальное решение боевого вопроса я вижу в технических усовершенствованиях, но ... как паллиатив я допускаю увеличение численного состава организации"54. В выступлении Савинкова прозвучал новый мотив: "...открытое нападение по типу максималистов для нас недоступно, ибо организация построена на наружном наблюдении, лишена подвижности, лишена также и боевой инициативы, в наблюдательный состав естественно отбираются люди выносливые, терпеливые и пассивные; люди же активной инициативы и революционной дерзости, не находя себе применения в БО, уходят к максималистам".55 Азеф стремился на очень простых примерах объяснить членам ЦК, почему БО не может достигнуть успеха. В изложении В.Чернова он говорил следующее: "При этом Азеф все больше напирал на то, что, может, они и не были бы так бессильны, но что темпы жизни слишком быстры, и благодаря этому только при очень длительной работе можно было рассчитывать на успех. Между тем при теперешних условиях выходило, по его словам, вот что: был Дурново, поставили слежку - она еще не дала достаточно положительных результатов, а Дурново уже ушел, на его место встал Горемыкин, но слежка за ним не успела дать нужных результатов, как уже поставили Столыпина. При таком быстром темпе жизни и при задачах так часто меняющихся террористический отряд никаких ударов правительству нанести не может, так как при теперешних средствах борьбы слежка поневоле должна принимать слишком затяжной характер, а жизнь идет быстро"56.

Когда в 1907 году Азеф согласился вместе с Гершуни возглавить террор, он опять вспомнил эти аргументы и говорил, что готов взяться только за цареубийство, "...то есть дело, которое может... достигнуть известных результатов и которое уже не может прекратиться так, как прекращались дела министров из-за их ухода"57. Чернов наверно все-таки не понимал, насколько анекдотично выглядело его сообщение. Азеф буквально издевался над ними и считал их полными идиотами, доказывая, что министры "технически" недоступны, так как слишком быстро уходят, а царя убить несложно, так как он сидит на месте и никуда не денется. И члены ЦК спокойно выслушивали весь этот бред. Хоть бы Азеф придумал что-нибудь поумнее, получше! Впрочем, и так сошло. Азефа в партии стали уважать еще больше за самокритику, но отказаться в такой момент от террора террористическая партия просто физически не могла, и непонятно, как такие умные люди, как Азеф и Герасимов этого не понимали. Было принято следующее решение: принять отставку Азефа и Савинкова и обратиться непосредственно к боевикам.

Основные переговоры вел Чернов, боевикам было предложено продолжать работать в терроре под руководством члена ЦК С.Слетова и члена Поволжского комитета партии Гроздова. Переговоры проходили довольно трудно. В начале члены "корпорации террористов" держались единым фронтом и никаких своих разногласий перед посторонними лицами, а для них Чернов и его товарищи по ЦК были несомненно посторонними, не показывали. Чернов вспоминал, что все его усилия первоначально парализовывались одной простой фразой, которую от имени всех боевиков обычно произносил Л.Зильберберг, суть её заключалась в том, "... если уже с такими руководителями, как Азеф и Савинков, они ничего не смогли сделать, то тем более без них"58. При дальнейших беседах боевики повторяли вслед за Азефом, что необходимо использовать новые технические средства. Они в них верили так же фанатично, как немцы верили в 194345-х гг. в тайное оружие, которое изменит ход войны. В вере членов БО в технический прогресс несомненно сказывалось влияние Азефа, которого они считали великим практиком и авторитет которого в этой области для них был непререкаем. Но в скором времени те разногласия, которые обнаружились на собрании боевиков, дали себя знать. Все эти люди жили и бредили террором. И поэтому все согласились со словами В.Чернова о том, что партия обязана его продолжать. Как писал В.Чернов: "Тем самым они брали на себя известные обязательства"59. Чернов им объяснял: раз они сами признали, что от террора отказываться нельзя, они должны принять в нем участие, ведь кроме них некому, иначе "придется набирать совершенно новых людей, не имеющих в этом деле опыта"60. Пропаганда Азефа сработала против последнего. Его боевики были абсолютно убеждены в том, что лучше них вести террор никто не может. Чернов мог удовлетворенно писать: "Обнаружилось, что не все боевики так уж едины"61. Правда, уговорить боевиков работать под руководством посторонних лиц - Слетова (к тому же известного им в качестве противника Азефа и Савинкова) и Гроздова - не удалось.

В результате длительного выяснения отношений образовались три отряда вместо в прошлом единой БО. Основным из них стал Центральный боевой отряд партии соц-рев., который возглавил Л.Зильберберг. В состав отряда вошли сразу или присоединились потом: его жена Ксения Зильберберг, Петр Иванов, Валентина Попова, Мария Прокофьева (невеста Е.Сазонова), Петр Кудрявцев (Адмирал), Василий Сулятицкий, Борис Никитенко, Синявский (Кит Пуркин), Сергей Моисеенко (брат Бориса Моисеенко). Хотя Савинков с оттенком высокомерия писал о том, что этот отряд должен был проводить акты "второстепенной важности", в действительности отряд должен был осуществлять центральный террор. Азеф мог только с тихим бешенством наблюдать, как их совместно с Герасимовым выработанный план рушился на глазах. В довершение всех бед он тяжело заболел. В.Попова пишет, что "у него образовалась флегмона, и от опухоли в горле он чуть не задохся"62. Он не мог участвовать в совещании, но "...внимательно следил за ходом всех работ".63 При нем неотлучно находилась жена, а Марк Натансон проводил у постели больного все свободное время, информируя его о последних событиях. Из Гельсингфорса к больному вызвали для лечения профессора, а на двери комнаты, где лежал Азеф, повесили объявление: "Осторожно, здесь больной, просят соблюдать тишину"64.

В.Попова вспоминала, как она навестила больного Азефа, и он дал ей паспорт: "Конечно, я в тот момент не подозревала, какую опасность для меня представляла эта товарищеская услуга Азефа"65. Герасимов в своих воспоминаниях рассказывает: "Незадолго до отъезда он [Азеф] сообщил мне некоторые адреса, благодаря которым часть террористической группы, следившей за Столыпиным и готовившей на него покушение, была взята нами под наблюдение (В.Попова и другие). Однако члены этой группы заметили за собой слежку и скрылись в Финляндии"66. Но в этом Герасимов несколько преувеличил. Попова, например, ни в какую Финляндию не уезжала, а просто переехала с одной квартиры на другую: "Зильберберг просил поселиться меня около Царскосельского вокзала для проверки выезда Николая Николаевича в Царское Cело". 67 Вообще полицейское наблюдение было очень "своеобразное", если В.Попова, живя в квартире под наблюдением, много раз заряжала бомбу для передачи ее боевикам из группы Эсфирb Лапиной. Но мы пока оставим Центральный боевой отряд партии соц-рев. и проследим за деятельностью других террористических отрядов партии.

Еще до этих событий в сентябре 1906 года Савинков организовал в Гельсингфорсе "небольшую террористическую группу", во главе которой поставил Э.Лапину. Он еще раз показал, что абсолютно не разбирается в людях. Лапина была еврейской истеричной особой, фанатично преданной революции, но совершенно неспособной работать в терроре. Азеф это понял сразу и категорически отказался ее взять в БО, хотя она его боготворила, пожалуй, даже больше, чем другие боевики, что было довольно трудно. Целью группы было покушение на петербургского градоначальника В.Лауница, за которым террористы охотились еще в Тамбове (жертва Спиридоновой Луженовский был его помощником). Савинков вообще считал, что этот отряд должен стать школой начинающих террористов, он так и писал: "Я думал, что товарищи, прошедшие школу хотя и небольшого террористического акта, приобретут необходимый для центрального террора опыт, что совместная работа заставит их сблизиться между собой... Я смотрел поэтому на летучий боевой отряд как на своего рода тяжелую школу для террористов"68. Кроме Э.Лапиной в состав группы входили: Р.Рабинович - киевская эсерка, связанная еще с Гершуни, С.Моисеенко, слесарь из Екатеринослава Александр (фамилия его осталась неизвестной), старик-позолотчик Сухов. Никто из членов группы Э.Лапиной (Беллы) не оставил воспоминаний о своей достаточно короткой деятельности в ее группе. Мы не знаем, как добывались сведения о передвижениях Лауница: путем наружного наблюдения или опираясь на информацию, собранную при помощи других членов партии. По воспоминаниям В.Поповой, Белла довольно часто назначала день покушения. Своего химика в группе не было, и В.Попова, так сказать, по совместительству, обслуживала две группы сразу в качестве специалиста по изготовлению бомб. Через руки Поповой много раз туда и обратно переходили бомбы для теракта, а потом обратно для разборки. Она вспоминала: "Я стала побаиваться, чтобы швейцар не обратил внимания на мои частые путешествия - то с ручным баулом в руках, то с большим плотным свертком"69. Покушения срывались из-за того, что в тех местах, где они ждали градоначальника, его карета не проезжала. В.Попова писала, что ей "это напоминало историю с Дубасовым"70. Герасимов вообще об этой группе ничего не писал в своих воспоминаниях, так что мы не знаем, в чем была причина того, что террористы ни разу не встретили Лауница. Нам кажется, что и без вмешательства полиции у этой группы было мало шансов на успех, в первую очередь из-за неправильного выбора руководителя группы. Попова рассказывала о встречах с Беллой: "Свидания с ней были тяжелы. Нервная, с неестественно худым лицом, лихорадочно горящими глазами, она говорила каким-то глухим шепотом, быстро и возбужденно. Нарядный костюм мало подходил ей, бросался в глаза, и окружающая публика начинала оглядываться на нас"71. Ближайшая помощница Беллы Р..Рабинович очень критически относилась к положению дел в группе. Члены группы жаловались в ЦК "на чрезмерную властность Беллы"72, отмечали ее излишнюю нервность. Но она отказалась строить группу на более демократических началах, ссылаясь на традиции былых организаций партии. Тяжелый характер Беллы был причиной её конфликта с Л.Зильбербергом, они обратились в ЦК, который "разрешил их... спор в пользу Зильберберга"73. Вскоре ее группа распалась: Сухов отошел от террора, Александр перешел к анархистам, С.Моисеенко вошел в отряд Зильберберга, сама Э.Лапина "...в несколько подавленном настроении уехала за границу"74.

Третьим отрядом, возникший из состава бывшей БО, была группа, состоявшая из боевиков, на общем собрании критиковавших Азефа и Савинкова за отсутствие демократизма в БО. Они составили так называемый южный отряд во главе с В.Вноровским, в который также вошли его жена М.Грунди, П.Левинсон, Б.Горинсон. Они отправились в Одессу для организации покушения на генерала Л.Каульбарса, командующего войсками Одесского военного округа. Им не удалось осуществить свой план. Н.Ракитников в примечаниях к показаниям Чернова следственной комиссии писал, что "Каульбарс, до того свободно появлявшийся в Одессе на улицах и в других местах, с момента приезда летучки заперся у себя во дворце и нигде не показывался. У меня тогда же явилось предположение, что Каульбарс предупрежден из Петербурга"75.

У нас нет никаких данных для утверждений, что Азеф предупредил Герасимова об этих отрядах, хотя скорее всего он рассказал ему не только о боевиках Зильберберга, тем более что Вноровский и его товарищи решительно выступали против методов руководства, насаждаемых Азефом, а выступлений, направленных против него, Евно Фишилевич очень не любил и обычно расправлялся со своими противниками в партии излюбленным методом - выдавал их полиции. Правда, Н.Ракитников сообщал: "Никто из летучки выслежен не был"76. Вполне возможно, что Азеф рассказал о покушении, не назвав имен конкретных исполнителей, но возможно также, что Азеф и Герасимов, который все больше и больше проникался убеждением, что забота о безопасности его лучшего агента является одной из главных целей его деятельности, вместе решили сообщить в Одессу только о возможности покушения на Каульбарса, не называя имен конкретных исполнителей. Видя, что Каульбарс недосягаем, боевики уехали за границу.

Примечания.

1.А.Герасимов. Указ.соч. стр. 84.

2.Б.Савинков. Указ.соч. стр. 258.

3.Там же. стр. 260.

4.Там же. стр.264.

5. Там же. стр.269.

6.Там же .стр. 268.

7.Партия социалистов-революционеров бойкотировала выборы в

1-ю Думу и не имела в ней своей фракции.

8 A.Spiridovitch."Les dernieres annees de la cour de

Tzarskoie-Selo". Paris. 1928.p.88-89.

9.В.Чернов."Перед бурей".стр. 267.

10.Там же.

11.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 85.

12. Там же.

13. Там же.

14. Там же. стр.59.

15. Там же.

16.Б.Николаевский. "История одного предателя". стр.182.

17.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 59-60.

18.Там же. стр. 60.

19.Дочь Столыпина М.Бок пишет в своих воспоминаниях: "Начальник охраны papa, разработав план прогулок и выездов, доложил, что он только в том случае может взять на себя ответственность за охрану, если papa на улице не будет давать никаких приказаний ни шоферу ни кучеру, а будет следовать лишь по тем улицам, которые будут заранее указываться при каждой поездке". М.Бок. "П.Столыпин. Воспоминания о моем отце".Нью-Йорк. 1990.стр. 207-208.

20. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 85.

21. Там же. стр. 86.

22. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 286-287.

23. М.Бок. Указ соч. стр.191.

24.Там же. стр. 208.

25.К.Вендзягольский. "Савинков".//Новый журнал. Нью-Йорк.н.68.стр.198.

26.В.Чернов."Перед бурей". стр. 189.

27.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.29.

28. К.Вендзягольский. Указ. соч. стр. 89.

29.Там же.//Новый журнал. н.71. стр.154.

30.У.Черчилль."Выдающиеся современники"."Звезда".1995.N.11. Санкт-Петербург. стр.119

31. Ю.Давыдов. "Савинков Борис Викторович, он же Ропщин". В кн. Б.Савинкова "То, чего не было".М.1990.

32.Цит. по: Ю.Давыдов. Указ. соч. стр. 19.

33. Там же.

34. Там же.

35. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа. стр.38

36. Там же. стр.40.

37. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.Л.61.

38.Там же.Л.34.

39.ГАРФ.1699.Оп.1. Д.123.Л.48.

40.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.35.

41.Там же. Л.34.

42.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.21.

43.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.84.

44.Там же.

45. А.Аргунов. Указ. соч. стр. 57.

46. А.Герасимов. Указ. соч. стр.138.

47. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азефа.

стр.51.

48. Там же.

49.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.58.

50. Заключение судебно-следственной комиссии по делу Азе фа. стр. 52.

51.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.133.Л.58-59.

52. В.Попова. "Динамитные мастерские 1906-07гг. и провокатор Азеф"//Каторга и ссылка. 1927г.н.5(34).стр. 52.

53.Там же. стр.53.

54.Б.Савинков. Указ. соч. стр. 288.

55.Там же.

56. В.Чернов."Из истории партии социалистов-революционеров" //Новый журнал.н.101. стр. 180.

57.Там же. стр180-181.

58. Там же. стр.181.

59. Там же.

60 .Там же.

61. Там же.

62. В.Попова. Указ. соч. стр. 54.

63. Там же.

64. Там же.

65. Там же.

66. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 94.

67. В.Попова. Указ. соч. стр. 61.

68. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 285-286.

69. В.Попова. Указ. соч. стр. 57.

70. Там же. стр.56.

71. Там же.

72. В.Чернов. "Из истории партии социалистов-революционеров" //Новый журнал.н.100. стр.290.

73. Там же. стр.289.

74. Там же.

75. Там же. стр.290.

76. Там же.

гл.16.

ТЕРРОР УСИЛИВАЕТСЯ В то время, как летом 1906 года центральное БО не осуществила ни одного теракта, Россию буквально захлестнула волна террора. О некоторых из терактов, например, о взрыве дачи Столыпина на Аптекарском острове мы уже писали выше, поэтому мы не будем на них останавливаться подробно. Несмотря на официальное объявление о прекращении террора, во время работы 1-ой Государственной думы, волна террора не прекратилась. 1 мая 1906 года был убит начальник петербургского порта вице-адмирал К.Кузьмич. Когда Николаю II доложили об этом убийстве, он воскликнул: "После всех этих убийств смеют еще говорить об амнистии"1.

14 мая во время неудачного покушения на коменданта Севастопольской крепости генерала Неплюева, осуществленного Севастопольским комитетом партии социалистов-революционеров, было убито семь человек, в том числе двое детей (см. выше). Газета "Народный вестник" писала по этому поводу: "Когда остынут первые впечатления, и сами раненые, и близкие погибших поймут, что они явились жертвой случая, что не против них был направлен удар"2. Если верить газете "Новое время", в мае террористами всех революционных организаций было убито 122 человека. Количество различных представителей власти всех рангов и званий, убитых террористами в июне, возросло и составило 127 человек. Убивали полицейских, чиновников, офицеров или инженеров, если они чем-то не понравились революционерам.

В июле после роспуска Думы борьба обострилась. Террористические акты, восстания происходят одно за другим. Интересно, что в одном из самых кровавых восстаний - Кронштадтском (19 июля 1906 года), начавшемся с убийства двух офицеров и их семей (в числе убитых была 90-летняя старуха Вронская), Азеф принимал участие. Он как представитель ЦК партии социалистов-революционеров входил в руководящий орган восставших - исполнительный комитет. Г.Зильбер и Ж.Лонге рассказывали, ссылаясь на В.Бурцева: "...его [Азефа] роль и влияние было самым пагубным. Экипажи многих военных судов должны были перейти на сторону восстания, но когда к ним являлись с вестью, что все готово, то оказалось, что они даже не были предупреждены. Часть из них выступала, но остальные войска, участие которых обеспечило бы победу, отказывались. Кроме того, значительный отряд бунтовщиков был введен в заблуждение своим начальником, который, может быть по приказу Азефа, вместо того, чтобы овладеть крепостными фортами, как это было заранее условлено, направил своих людей в противоположную сторону, где они столкнулись с... правительственными войсками"3.

Герасимов ничего не писал о помощи, оказанной Азефом правительству в деле подавления восстания, так что вопрос остается открытым. Ничего, кроме самого факта участия Азефа в восстании, мы не знаем.

Граф Н.Тотлебен, флигель-адьютант, командир лейб-гвардии саперного батальона, сын героя Крымской и русско-турецкой войны 1877-78 года был ранен 6 июля, видимо за то, что не пустил в свой батальон агитаторов. Но пик террора наступил в августе. 2 августа боевики ППС 4 под руководством Ю.Пилсудского организовали серию нападений на улицах Варшавы, Лодзи и Плоцка на русских солдат и полицейских. Во время Кровавого воскресенья, как был назван этот день по аналогии с 9 января, в Варшаве было убито 28 полицейских и солдат, в Лодзи и Плоцке - пять. 12 августа максималисты осуществили взрыв дачи Столыпина на Васильевском острове. 13 августа заявила о себе новая организация - Летучий боевой отряд Северной области партии социалистов-революционеров. Во главе отряда стоял талантливый организатор латыш Карл Трауберг. Как писал о нем Аргунов: "Скромная фигура Карла Трауберга выросшая к славному концу своей жизни в самую крупную фигуру руководителя террористической борьбы за последнее время"5. Организация с самого момента своего основания строилась на совершенно других основаниях, чем БО Азефа. Вместо железной тоталитарной дисциплины в группе Карла господствовал принцип коллективного принятия решений, основные вопросы решались на общем собрании членов. Если БО Азефа постоянно требовала и получала все новые и новые тысячи рублей, то БО Карла на первых порах действовала практически без средств: "...например, ее члены за неимением денег принуждены были почти ежедневно ездить ночевать к знакомым в Терриоки или базироваться в таких уязвимых учреждениях, как общежитие Лесного и иных институтов"6. Когда позднее в 1907-08 гг. группа Карла стала уже БО, непосредственно подчиненной ЦК партии социалистов-революционеров, и получала деньги оттуда, то кассира ЦК Аргунова, привыкшего к колоссальным финансовым претензиям Азефа, поражала скромность денежных запросов группы, члены которой продолжали жить в основном на свои собственные заработки, в том числе и руководитель группы. Например, В.Лебединцев, во всем себе отказывавший, живший как аскет, зарабатывал на жизнь переводом книг с итальянского7. Вместо долгого систематического наблюдения группа Карла применяла быстрые, эффективные удары, которые блестяще удавались благодаря тому, что революционеры повсюду, не исключая Зимний дворец, находили сочувствующих. Естественно, что Азеф и Савинков отзывались резко отрицательно о группе, чья деятельность была построена на методах, диаметрально противоположных тем, которые они культивировали. Впрочем, искренен в этих отзывах был только Савинков, а Азеф прекрасно понимал террористические возможности Карла и Герасимову говорил о нем совсем другое: "По словам Азефа, это был человек совершенно исключительной предприимчивости и смелости. "Пока он на свободе, - говорил мне Азеф, - вы не можете быть спокойным"8.

13 августа, в воскресенье, в 8 часов вечера к скамейке на перроне железнодорожной станции Петергоф к сидевшему там в ожидании поезда командиру Семеновского полка генералу Г.Мину подошла молодая "женщина среднего роста, худощавая брюнетка, одетая в сак песочного цвета".9 Из браунинга в упор она выпустила в спину собиравшегося встать к подошедшему поезду генерала Мина целую обойму. Убийство произошло на глазах его жены и дочери. Женщина пыталась бежать, но была задержана жандармом, ждавшими поезда офицерами и женой генерала. По свидетельству жандарма Г.Сверидова, стрелявшая - Зинаида Коноплянникова говорила ему, что, когда ее схватила жена генерала Мина, она направила на нее браунинг "но только в нем не было патронов, а то она бы убила и г-жу Мин"10. Генерал Мин, раненный "в область левой лопатки и поясницы"11, через несколько минут скончался на станции. З.Коноплянникова отказалась давать какие-либо показания на следствии и называть имена своих соратников, заявив только: "Я принадлежу к Летучему боевому отряду Северной области партии социалистов-революционеров. В убийстве генерала Мина я признаюсь и объясняю, что при исполнении дела никаких сообщников у меня не было... О причинах убийства генерала Мина я ничего не скажу и полагаю, что очередь быть убитыми дойдет до всех стоящих за самодержавие. От всех дальнейших показаний отказываюсь и на вопросы отвечать не желаю"12.

При подготовке этого теракта террористы выяснили, что генерал Мин снимает дачу в деревне Лузино, которую от Нового Петергофа отделяет железнодорожная линия. 1 июля в деревне Лузино снял комнату в доме крестьян Мозолайнен старик Сухов, по профессии золотых дел мастер, помощник Коноплянниковой в осуществлении этого теракта. Как показывали на следствии соседи, он вел уединенный образ жизни: "Любимым времяпрепровождением его было сидеть перед домом и смотреть на дачу генерала Мина, находящуюся наискосок от дома Мозолайненов"13. 31 июля в том же доме сняла комнату также по подложным документам З.Коноплянникова. Как показывали соседи, ее увлечения совпадали с увлечением Сухова, и она к нему присоединилась в его сидении на скамейке: "Затем я заметила, что в последнее время к старику приходила... молодая дама... с книгой или газетой в руках. Я видела, что она сидела на скамейке нашей дачи... и тоже как бы наблюдала за дачей Асмуса, где жил генерал Мин".14

Генерал Г.Мин был одним из тех деятелей правительственного лагеря, который постоянно приковывал к себе внимание террористов из различных организаций, как и бывший министр внутренних дел Дурново, Столыпин, командующий Черноморским флотом Чухнин. Как правило, эти люди были обреченными смертниками, редко кому из них удавалось уцелеть во время многочисленных покушений. Из приведенного списка умер своей смертью только Дурново. Генерал Г.Мин, видимо, был мужественным человеком. А.Спиридович рассказывал, что перед переездом летом на дачу он отправил письмо в Петербургское охранное отделение, в котором он благодарил за охрану, но просил в дальнейшем не заботиться о его безопасности.15 В результате этого обращения все меры по его охране были отменены.

Убийство Мина потрясло Николая II и его ближайшее окружение как мало какое другое событие в стране. Император приехал навестить семью покойника и присутствовал при выносе его тела. На следующий день после убийства он послал председателю Совета министров Столыпину письмо, написанное в необычном для Николая решительном тоне: "Непрекращающиеся покушения и убийства должностных лиц и ежедневные дерзкие грабежи приводят страну в состояние полной анархии. Не только занятия честным трудом, но даже сама жизнь людей находится в опасности...

...предписываем Совету министров безотлагательно представить мне, какие меры признает он наиболее целесообразными принять для точного исполнения моей непреклонной воли об искоренении крамолы и водворении порядка"16.

24 августа 1906 года был опубликован правительственный указ о введении военно-полевых судов, о которых мы уже писали выше. Зинаида Коноплянникова стала первой подсудимой этого суда. Процесс прошел необыкновенно быстро даже для военно-полевого суда: судебное заседание началось 26 августа в 11 часов 10 мин., а завершилось в тот же день в 12 часов 35 мин. В 2 часа был объявлен приговор: "На основании всего изложенного Петербургский военно-окружной суд постановил подвергнуть ее, Зинаиду Коноплянникову, смертной казни через повешение"17. Командующий Петербургским гарнизоном великий князь Николай Николаевич утвердил приговор, его террористы ему не простили. На следующий день, 27 августа, Зинаида Коноплянникова была казнена. Она очень мужественно и спокойно вела себя на следствии и во время суда. Мужество не покинуло ее и на эшафоте. Генерал Герасимов вспоминал: "...Все террористы умирали с большим мужеством и достоинством. Особенно женщины. В моей памяти до сих пор отчетливо сохранился рассказ о том, как умерла Зинаида Коноплянникова. ...Она взошла на эшафот, декламируя строки Пушкина:

Товарищ, верь, взойдет она,

Звезда пленительного счастья"18."

А по другую сторону баррикад в день похорон генерала Мина командир гвардейского корпуса генерал-адьютант Данилов издал приказ: "Клянусь и призываю всю старую Императорскую гвардию поклясться со мной, так же как и ты храбро и безбоязненно соблюдать верность нашему природному Государю и Родине. А если бы кому и пришлось пережить минуты случайного колебания - пусть придет в храм лейб-гвардии Семеновского полка помолиться у твоего праха и почерпнуть новые несокрушимые силы для исполнения своего долга. Семеновская церковь приобрела для нас особое значение исцеления от самого ужасного недуга - колебания"19. Одной из мишеней террористов был генерал Орлов, командир гвардейского Донского полка. На похоронах Мина вокруг него образовалось пустое пространство, "...так как боялись, что он приговорен... и никто не хотел получить случайную пулю. Это не осталось незамеченным генералом Орловым, который позднее рассказал об этом своим близким"20.

14 августа в Варшаве был убит генерал-губернатор Н.Вонлярский. 15 августа в Москве группа боевиков "московской оппозиции" во главе с В.Мазуриным решила вслед за Азефом, что нужно применять новые технические средства и идти в ногу со временем. Террористы купили американский "Форд" и стали ездить по Москве и отстреливать городовых, стоявших на посту.

Все эти события вызвали настоящую панику в высших эшелонах власти. Новый директор ДП М.Трусевич (он возглавил ДП после отставки Рачковского 13 июня 1906 года), полный дилетант в области сыска, но необыкновенно самоуверенный, любивший "за карточным столом или в дамском обществе щегольнуть осведомленностью ДП относительно революционных секретов"21, сообщил начальнику дворцовой охраны А.Спиридовичу о том, что два террориста на велосипедах находятся в окрестностях Петергофа и изучают маршруты царской семьи для организации покушения. Никакой более точной информации не было, и Спиридович, относившийся к Трусевичу не более серьезно, чем Герасимов, склонен был думать, что не имеет особого смысла искать то, "что может быть тенью"22. Он, однако обязан был отнестись к угрозе покушения на царскую семью, да еще такой, о которой сообщил ему директор ДП, со всей серьезностью. Доложили императору, который пришел в бешенство, что было для него несвойственно. Император увидел, что даже в Петергофе, в его последнем убежище, его обкладывают как зверя в берлоге. 27 августа он писал Столыпину: "На последнем докладе вы мне сказали, что в воскресенье, то есть к сегодняшнему дню будут арестованы те лица в Петрограде, которые готовят террористические акты. Между тем, я узнал от Трепова, что еще ничего не сделано.

Считаю свое невольное заключение в "Александрии" не только обидным, но и прямо позорным"23. 30 августа он писал императрице-матери: "С тех пор как ты уехала, мы сидим здесь почти запертые в "Александрии", такой стыд и позор говорить об этом... Но ты понимаешь мои чувства, милая мама, не иметь возможности ни ездить верхом, ни выезжать за ворота куда бы то ни было. И это у себя дома, в спокойном всегда Петергофе!!

Я краснею писать тебе об этом, и от стыда за нашу Родину, и от негодования, что такая вещь могла случиться у самого Петербурга"24. Мифические террористы так и не были обнаружены.

Август был, видимо, рекордным месяцем по количеству жертв. Убивали как высших представителей власти, так и случайных посетителей дачи Столыпиных. В любопытном документе - справке, подготовленной охранкой по просьбе русского посла в Лондоне графа Бенкендорфа. Приводится число лиц, пострадавших от террора, а также количество вынесенных смертных приговоров и число приведённых в исполнение по ним смертных казней. Эта справка должна была показать англискому общественному мнениюужасы русской революции. В 1906-м году террористами было убито 768 человек, ранено 820. За этот же период к смертной казни было приведено 450 человек, из них казнено 144. Всего с 1905-го года по 1 мая 1909 года террористами было убито 2691 человек, ранено 3029. К смертной казни приговорено 4680, казнено - 2390. Военно-полевыми судами за время их действия с 19 августа 1906 года по 20 апреля 1907г. было приговорено к смертной казни 683 человека, 25. Несмотря на то, что командующие округов могли не утверждать смертные приговоры, все приговоры они утвердили. Видимо, руководство армии было сыто террором по горло. Интересно, что правительственный террор возрастал по мере ослабления террора революционного. В 1908-м году террор пошел на убыль, а число казненных возросло. Первые месяцы 1909 года дали такую же картину. Научились казнить и без военно-полевых судов26.

Волна террора летом 1906 года поставила власти в очень тяжелое положение. Царь и премьер-министр Столыпин фактически превратились в арестантов. Возможности боевиков из организации максималистов всячески преувеличсвались, как это было с сообщением о прибытии террористов в Петергоф. Д.Павлов писал: "Налицо была полная неосведомленность охранников о численности и реальных возможностях максималистской Боевой организации. Вполне правдоподобными считались поэтому поступившие из Москвы фантастические сведения о том, будто максималисты подготавливают до 25 терактов против виднейших царских чиновников и якобы планировали захват Совета министров. В срочном порядке стали приниматься меры по дополнительной охране здания Совета и стягиванию в столицу полицейских сил"27. Максималистов в это время считали главным врагом, ДП как воздух были необходимы агенты в их среде.

Здесь нам хотелось бы остановиться на личности Соломона Яковлевича Рысса, земляка Азефа, во многом напоминающего его, но и во многом другого. Запутанная судьба Рысса вызывала интерес революционеров и охранников в начале века и волнует историков в его конце. Как и Азеф, он родился в многодетной семье бедного ростовского мещанина, многие представители которой принимали активное участие в революционном движении (его младший брат, отправленный за участие в революционном движении на каторгу, умер там от чахотки). При жизни и после смерти его окружали разнообразные легенды, многие из которых он сам любил рассказывать, например, о своих блестящих способностях, о том, что он "выдающийся философ", который должен был стать доктором философии немецкого университета.28 Но в обнаруженной нами в Ростовском государственном архиве "Балловой книге" Петровского реального училища выяснилось, что его блестящих способностей еле хватало на то, чтобы одолеть гимназическую премудрость, что он неоднократно оставался на второй год. Он умел прекрасно пустить пыль в глаза П.Берлин вспоминал:"...в его душе жил несомненно большой актер. Он сам себя вдохновлял своим пафосом, входил в свою роль, которою он себе сочинил настолько, что перестал отличать вымысел от действительности"29. Он видимо искренно поверил в свои способности выдающегося философа и убедил немецких ученых, что он таковым является. Ему добыли стипендию, он начал мечтать о кафедре в немецком университете. Ему казалось, что до завершения диссертации ему не хватает нескольких очень редких книг. Несецкие профессора получили их для Рысса из библиотек других университетов. Но король был голый. Ничего написать он не мог: "Открытие истины еще больше пугало С.Рысса, но он был из числа людей, которые не привыкли задумываться. Он поступил очень решительно - полученные по особому доверию редчайшие философские книги он продал, а на вырученные деньги уехал в Россию"30.

В этой истории, в ее абсолютной аморальности, в жестоком обмане поверивших ему людей весь Соломон Рысс. Когда он приехал учиться за границу, он говорил всем и каждому, что участвовал в крупном революционном деле, и что ему грозит каторга, пока в Берлин не приехал один общественный деятель из Ростова и не рассказал, что "он (С.Рысс) организовал целую фабрику поддельных гимназических аттестатов для маменькиных сынков богатых купцов. Получал за эти аттестаты большие деньги, а когда дело раскрылось - бежал за границу"31. Когда П.Берлин решил выяснить правду у Рысса, тот заявил ему: "...да, это правда. Но ты этой правды не поймешь. У нас слишком разные на это взгляды. Да, я это сделал. И уже мечтал этим путем получить деньги, чтобы организовать крупное революционное выступление. И если бы случайно не раскрылось это дело, ты бы обо мне еще услышал. А мнение на этот счет ростовских обывателей меня не интересует... Это дано не всякому и не каждому. Но это ведь по вашему для меня не обязательному катехизису, нужно, чтобы была массовая авторитетная революционная организация. А по-моему, для подлинного революционера нужна прежде всего личная решимость идти на все, и выбор средств принадлежит ему. Хороши тут все средства, которые ведут к цели"32.

Мы опять вернулись к вопросу о нравственности и морали в русском революционном движении. С.Рысс говорит прямо по-ленински: "Нравственно все то, что служит делу победы пролетариата". Поскольку хороши были все средства, и их выбор принадлежал непосредственно Рыссу, то, когда в начале июля 1906 года он был арестован в Киеве во время экспроприации, сопровождавшейся убийством инкассатора, он заявил начальнику Киевского охранного отделения Еремину о своем желании стать секретным агентом и "преданно и беззаветно служить правительству"33. В то время и позднее как охранники, так и революционеры, анализируя после казни Рысса в 1908-м году его деятельность, считали, что он все время оставался честным революционером, который помогал максималистам осуществить ряд их грандиозных планов. Современный историк максималистов Д.Павлов не согласен с ними. Он писал: "В этом же донесении со слов Рысса Еремин сообщал о террористических приготовлениях максималистов в обеих столицах, приводил факты из революционной деятельности - имена, клички, приметы и местонахождение максималистских лидеров - М.И.Соколова, В.В.Мазурина, В.Д.Виноградова. Данные, полученные из Киева, были сразу пущены "в дело", и в дальнейшем были использованы охранниками не только для выслеживания максималистов, но и для судебной расправы над ними"34.

Постараемся проанализировать ту и другую версию. Герасимова Трусевич стремился всячески отстранить от работы с Рыссом и даже не давал ему возможности познакомиться с показаниями последнего. Когда он все-таки смог их увидеть, то они с самого начала поразили его "...своим полным несоответствием действительности. Было совершенно ясно, что человек ведет по ложному следу. Когда Рысс все же сообщает о каких-нибудь людях, действительно причастных к организации, то он это делает лишь для того, чтобы таким путем отвлечь внимание от людей наиболее важных... Он рассказал очень подробно о составе максималистских групп, дал характеристику руководителей и т.д., но не дал ни одного адреса под тем предлогом, что их не знает, и что для их установления ему необходимо очутиться на воле"35. Когда Герасимову удалось завербовать одного агента, близкого к руководству максималистов, он узнал, что Медведь (М.Соколов) характеризовал Рысса как "своего надежного человека, который вступил в сношение с политической полицией с его, Медведя, ведома и в интересах максималистской организации"36. С Герасимовым полностью согласен начальник дворцовой полиции А.Спиридович: "Рысс торжествовал. Он продолжал поставлять Трусевичу сведения заведомо неточные и, используя полное доверие, которое он внушил слишком экспансивному директору, он получал сведения, полезные его группе"37.

Запомним эти точки зрения, мы вернемся к ним позже. Герасимов и Спиридович считали, что Рысс усыпил бдительность Департамента полиции накануне покушения на Столыпина. Напомним, что побег ему был организован охранкой в конце июля, причем ДП был настолько в нем заинтересован, что жандарм и полицейский, охранявшие Рысса и, естественно, абсолютно неповинные в его побеге, были приговорены к каторжным работам. Он прибыл в Петербург. Трусевич после встречи с ним заявил Герасимову: "Мы имеем такого замечательного агента, который будет предупреждать нас о каждом шаге максималистов, расстраивать их планы и прочее. Тут же Трусевич сообщил мне, что все это дело Департамент полиции взял в свои руки, что никаких арестов среди максималистов производить не следует, дабы не спугнуть их"38. Интересно, что главный "обвинитель" Рысса Д.Павлов согласен с тем, что "предательство Рысса только усыпило их (полиции) собственную бдительность"39.

Мы не видели показания Рысса и можем ссылаться только на косвенные источники. Нужно отметить, что Павлов также признает, что в показаниях Рысса много фантастики. Например, сведения о нем самом. Павлов считает, что это "явная ложь, продиктованная стремлением поднять свой авторитет в глазах охранки"40. Он признает, что еще в киевских показаниях Рысса "содержалось много такого, что при проверке изобличало Рысса как "мистификатора"41. Он сообщал охранке, что многие участники покушения на Столыпина скрылись за границу, в то время как часть была в Финляндии, а некоторые продолжали жить в Петербурге, а Климова даже перешла на легальное положение. Получалось, что Рысс делал то, в чем его обвиняли Герасимов и Трусевич - прикрывал своих друзей-максималистов, отводил от них удар, направлял полицию по ложному следу.

15 августа Рысс в сопровождении Еремина и чиновника особых поручений ДП, специалиста по эсерам Н.Пешкова был командирован за границу на поиски максималистов. Павлов вынужден был охарактеризовать деятельность Рысса следующим образом: "...Рысс и за границей продолжал морочить охранке голову"42. Так, он сообщил, что Соколов якобы арестован в Москве, а Мазурин убит при покушении на даче Столыпина 12 августа, т.е. он продолжает свою линию. Так что же все-таки конкретно выдал охранке Рысс? Мы уже приводили слова Павлова, что он выдал конкретное мероприятие террористов и дал их характеристику, и слова Герасимова, что ничего конкретного он не сообщил. Нужны показания Рысса, чтобы определить кто прав. Но интересно, какие конкретные действия максималистов он выдал. Павлов о них ничего не сообщает кроме того, что "Рысс дал сведения о крымской организации максималистов"43. Он сообщил о плане Соколова организовать нападение на членов Государственного совета, отмененное в связи с роспуском законодательных учреждений, о том, что, "ограбление московского банка организовал некий Володя. Этот Володя теперь известен в организации социалистов-максималистов под кличкой "Медведь". "Володя" же организовал убийство помощников начальника сыскной полиции ... В настоящее время занят организацией ограбления московского отделения Госбанка... Часто видится со своим приятелем, неким Василием Дмитриевичем"44.

Хотя и в этих сведениях есть неточности, бросающиеся в глаза, например, совмещение Володи (Мазурина) И Медведя (Соколова) в одно целое, но информация действительно ценная. Павлов пишет, что после сообщения Рысса о крымской организации максималистов туда был отправлен Еремин, но не сообщает, смогла ли полиция воспользоваться этой информацией. Д.Павлов пишет о том, что "благодаря Рыссу ДП стало известно об экспроприации 19 октября 1906 года"45 (см. ниже). Но Герасимов сообщает, что он эту информацию получил совсем от другого агента.46 Именно с этой информацией в руках он доказывал Трусевичу, что Рысс морочит ему голову "...и предупредил, что полиция готовит на него покушение"47. Только напугав Трусевича, тем, что существует угроза для его жизни, Герасимов получил разрешение на арест Рысса, но, когда Трусевич не явился на встречу с ним, Рысс быстро понял что к чему и скрылся за границу. Это было в начале октября 1906 года. Даже Павлов не обвиняет его в сотрудничестве с ДП после этого времени. Отношения Рысса с полицией продолжались 2 месяца, причем наиболее интенсивно в первое время. Попытаемся ответить на вопрос - справедливо ли сравнение Рысса с Азефом?

Нельзя отрицать, что за исключением периода конца 1903 - начала 1906 года, Азеф верно служил Департаменту полиции. Как кто-то остроумно заметил, если Азеф и предавал кого-либо, то ДП, а никак не партию социалистов-революционеров, в которую он вошел по приказу ДП. Рысс пошел на сотрудничество с охранкой с целью извлечь из этого сотрудничества пользу для революции, поскольку выбор средств принадлежал ему, а "хороши все средства, которые ведут к цели". И со своей специфической моралью он вступил в игры с охранкой, надеясь получить больше, чем он им дает. Павлов совершенно справедливо пишет, что охранка старалась переиграть Рысса. Он хорошо показывает, как полиция это делала: "За Рыссом было установлено двойное наружное наблюдение, первое из которых явное и почти демонстративное, должно было заставить максималистов приписать будущие провалы филерской "проследке"... Опьяненный "искренностью" с ним жандармов, Рысс выбалтывал ценные для них сведения, которые с успехом перепроверялись и дополнялись данными второго скрытого наружного наблюдения"48. Именно так, по воспоминаниям К.Бродской, была выслежена известная максималистка Л.Емельянова, после случайной встречи с Рыссом на улице49. К.Бродская была единственной мемуаристкой из максималистов, которая отрицательно оценивала Рысса. В ее воспоминаниях мы находим причины, по которым Рысс пошел на сотрудничество с охранкой. Он, несмотря на его сложную и запутанную игру, оставался в чем-то наивным: "Знаете, у Трусевича для приемов даже пароль назначен... О, теперь мы воспользуемся этим паролем, чтобы убить его. Хотя у меня план гораздо шире. Ведь я могу заручиться доверием Трусевича и через некоторое время попасть в личную охрану царя. Вот тогда бы и взорвать его. Ведь правда, это было бы грандиозно"50. Надежды, поражающие своей наивностью. "...Мы создадим фабрику бомб и выдадим ее... Мы предложим некоторым из товарищей пожертвовать собой и сесть вместе с лабораторией."И у вас хватит мужества послать людей таким образом на смерть?" "Но что же делать? Без жертв ни одно дело не делается. Здесь будут жертвы, но зато и польза от этого будет гораздо большая. Да, наконец, они сами выберут из своей среды, ну хотя бы по жребию, людей, которые должны будут на это согласиться"51.

Павлов нигде не упоминает, что после того, как игра с охранкой закончилась, С.Рысс пытался создать новую террористическую организацию максималистов, но у него мало что получилось, в первую очередь из-за слухов, которые распространялись о его сотрудничестве с полицией. Герасимов писал: "Я через моих агентов эти слухи усиливал"52. Д.Павлов пишет о том, что в письме из тюрьмы (Рысс был арестован в ночь на 29 апреля 1907 года вместе с двумя максималистами) и на суде он резко отрицательно отзывался о революционерах53. Но он почему-то не обратил внимания на то, что заметили многие революционеры и охранники - Рысс держался на суде с вызывающей смелостью даже по понятиям тех лет: "На военном суде он держался вызывающе, заявляя, что не хочет ни пощады ни жизни. "Вашей жизни я не щадил и себе пощады не хочу"54. Павлов обвиняет мемуаристов, писавших о Рыссе с одобрением, за то, что они видели в нем искреннего революционера. Наверно, в том широком толковании слова "революционер", каким оно было в России в начале века, Рысс им и был. Все, однако, было не так просто, как казалось с одной стороны, Герасимову и Спиридовичу, а с другой - максималистам Жуковскому, Жуку и другим. Но с куда большим основанием в односторонности можно упрекнуть самого Павлова, превратившего Рысса в заурядного агента полиции.

Но вернемся теперь к нашему главному герою Азефу. Мы уже писали о том, что он и Рысс учились в одно время в одном реальном училище, правда, в разных классах. П.Берлин вспоминает, что они были мало похожи друг на друга: "...всегда бросалось в глаза огромное между ними различие. Азеф всегда был крайне грубым, хитрым, расчетливым и холодным. С.Рысс всегда же был "огонь и пламень", порывистым, неуравновешенным, экзальтированным, увлекавшимся и увлекающим"55. П.Берлин считал, что Рысс "бесстрашно вступил в киевскую охранку, между прочим, с целью установить провокаторство Азефа"56. В подробных показаниях Рысса, когда он рассказывал о деятелях революционного движения, сообщая их биографические данные, он рассказал об Азефе и его семье. Ему удалось много интересного узнать у Еремина, и в августе 1906 года он сообщил Бродской: "Он (Еремин) сказал, что у них (эсеров) есть член Центрального комитета, который служит в Охране"57. В сентябре Рысс уже знал его имя. Все-таки очень своеобразно обстояли дела в ДП. Без особых усилий Татаров у своего зятя, полицейского пристава, Рысс - у начальника Киевского охранного отделения Еремина узнавали фамилию основного агента ДП в эсеровской партии Азефа. Рысс пытался сам через своего брата, известного журналиста П.Рысса, через членов Польской социалистической партии сообщить об этом социалистов-революционеров. Но все было напрасно. С.Басов-Верхоянцев рассказывал, что он узнал осенью 1906 года от одного боевика Польской социалистической партии, что "...в центральных органах эсеров работает огромный провокатор Толстый, и исходило оно (сообщение) от Мортимера "Рысса)"58. Интересно, что Басову-Верхоянцеву не пришло в голову, что это кличка его хорошего знакомого Азефа. Он сообщил об этом члену ЦК партии социалистов-революционеров Н.Тютчеву, никогда особой любви к Азефу не испытывавшему. Тот сразу понял, о ком идет речь: "Оказалось, Мортимер у эсеров на очень плохом счету. Мне посоветовали осмотрительно относиться к лицам, сеющим вздорные слухи о нашей партии"59.

Для эсеров сообщения Рысса о провокаторской роли Азефа только укрепляли их схему - все слухи о провокаторстве Азефа идут из полиции: Горенберг, письмо, переданное Ростовскому (письмо Меньшикова), Татаров, а теперь Рысс, о провокаторской роли которого ходили упорные слухи. Теперь ДП и социалисты-революционеры работали фактически совместно, распространяя в революционной среде сведения о том, что Рысс - провокатор. Рысс хорошо знал, кто стоит за этими слухами: "Я знаю источник всех слухов о моем провокаторстве... Эти многие, по моему глубокому убеждению, говорят со слов социалистов-революционеров, которые стараются потопить нас в омуте созданной ими же провокации"60.

Несмотря на неудачу с Рыссом, усилия охранки по борьбе с максималистами принесли плоды. Ее агенты шли буквально по следам максималистов. В августе 1906 года на собрание максималистских боевиков во главе с В.Мазуриным в известном в то время дачном месте под Москвой, Сокольниках, проникли два сотрудника московского охранного отделения. Когда они были узнаны, то по приказанию Мазурина их привязали к дереву, и он их собственноручно застрелил в упор61. 29 августа в Москве филерами на улице был задержан Мазурин, который отстреливался и был ранен. 26 ноября 1906 года на улицах в Петербурге был задержан М.Соколов. Герасимов сообщает: "Мы проследили также Медведя-Соколова и арестовали его"62. Власти быстро расправились со своими врагами. Через день после ареста раненый В.Мазурин был судим военно-полевым судом, который вынес ему смертный приговор, приведенный в исполнение в ночь на 1 сентября во дворе Таганской тюрьмы палачом из уголовников. Соколов был приговорен 1 декабря военно-полевым судом к смертной казни. Были казнены в 1906 году десятки других деятелей партии социалистов-революционеров максималистов. Пожалуй, ни с кем власти не расправлялись столь быстро и жестоко, как с максималистами. Герасимов писал о БО максималистов: "К концу 1906 года, несмотря на обилие денег, террористическая группа перестала быть сколько-нибудь значительным противником"63.

Организацией, которая должна была осуществлять центральный террор и находилась в подчинении ЦК партии социалистов-революционеров, был Центральный боевой отряд (ЦБО) под руководством Л.Зильберберга.

По своему составу и благодаря талантливому руководителю ЦБО представлял собой сплоченнкю террористическкю группу, которая была в состоянии осуществлять теракты центрального значения. На первый план выдвигались покушения на Столыпина, а также на великого князя Николая Николаевича, которому революционеры помимо всего прочего не могли простить, что он утвердил смертный приговор З.Коноплянниковой первой женщине, погибшей на виселице после марта 1881 года. Помимо этого после неудачи группы Беллы с Лауницем ЦБО взял на себя организацию этого покушения. Было решено действовать при подготовке терактов совсем другими методами, чем действовало БО Азефа. Если при Азефе БО была полностью независима от партии и самостоятельно получала информацию для своих будущих ударов, то ЦБО Л.Зильберберга, также как и отряд Карла большую часть сведений получали от членов партии и сочувствующих им. "Свои люди у партии находились всюду, особенно в низах, в гуще рабочей и служивой массы, а также среди военных. Сведения о проездах намеченных нами лиц давали рабочие железнодорожного батальона, солдаты и военные писаря, даже царский дворец в этом отношении не являлся исключением"64. Помимо тех террористических планов, о которых я уже писал, отряд Зильберберга очень много сил и времени отдавал подготовке покушения на Николая II непосредственно в его резиденциях в Царском Селе или Петергофе.

Мы уже писали о тюремном образе жизни, который вела семья Столыпина в Зимнем дворце после взрыва их дачи на Аптекарском острове. Террористы, как и раньше, хотели убить его во время выездов из Зимнего дворца. От сочувствующих лиц, служащих во дворце, они получали информацию о предполагаемых выездах Столыпина. В течение полутора часов каждые десять минут менявшиеся члены ЦБО держали под наблюдением все выходы из Зимнего дворца. Но и охранка совершенствовала свои методы. В.Попова, одна из наблюдателей, описывала выезд Столыпина из дворца: "Сыщики реют по площади и буквально пожирают глазами каждого прохожего. На площади к первому подъезду от Адмиралтейства подана карета, стоит плотно-плотно у дверей под аркой; кучер обращен лицом к Адмиралтейству. Если даже смотреть сбоку, то нельзя видеть, кто в нее входит. В сторону к Миллионной за решетчатыми воротами, внутри дворцового двора стоит закрытый черный автомобиль (каких много в Петербурге). Он подан тоже к самому подъезду. Ворота вдруг распахиваются, и автомобиль несется по площади под арку на Морскую.

В то же время я успеваю заметить, как сыщик на площади со стороны Адмиралтейства быстро вынимает из кармана что-то ярко-белое, вроде платка, один момент держит в руке, и карета так же быстро отрывается от подъезда и несется вслед за автомобилем. Схватить взглядом, кто находится внутри за стеклом, нет возможности. Столыпин проехал - это несомненно, но где же он был, в автомобиле или в карете?"65.

Напасть непосредственно у Зимнего дворца очень тяжело. Организация получила сведения, что, направляясь в Царское Село, Столыпин садится в поезд где-то в пути за Обводным каналом. Но он каждый раз приезжает туда в разные дни и в разное время, и от этого плана пришлось отказаться.

Несколько авантюрный план предложил Б.Никитенко. У Зильберберга был свой человек во дворце, служитель низкого ранга. Он готов был подать условный сигнал, когда Столыпин выходит на прогулку: "Он (Никитенко) предлагал покончить со Столыпиным в саду, забросав его с трех сторон (с площади, с Адмиралтейского проезда и набережной) бомбами, а сам вызвался мгновенно перекинуться туда, зацепив веревочную лестницу за решетку. Как морской офицер, он привык к подобного рода упражнениям"66. Но этот план не удалось осуществить.

В начале января Зильберберг получил точную информацию. Ему сообщили время, когда Столыпин должен был вернуться из Царского Села в Зимний дворец. На конспиративной квартире, которую под видом супругов снимали П.Иванов и М.Прокофьева, В.Попова собрала два снаряда. В 11 часов вечера она передала их двум метальщикам - Никитенко и Синявскому. В третьем часу ночи террористы вернулись. Карету Столыпина они не встретили.

Другой жертвой террористов должен был стать великий князь Николай Николаевич. Зильбербергу удавалось иногда получить информацию от солдат охраны и железнодорожников о его передвижениях. Для получения более точных сведений В.Попова сняла квартиру недалеко от Царскоселького вокзала на Розовской улице. Она купила бинокль и много часов провела у окна в наблюдении за приездом и отъездом великого князя: "Из окна моей комнаты я видела много раз - обычно днем карету Николая Николаевича с бородатым кучером на козлах: иногда мелькнувшую высокую фигуру самого князя. Ко мне приходил изредка "Малютка" (Сулятицкий), и тогда мы вместе следили за приездом на вокзал великого князя"67.

Неожиданно представился случай покончить с Николаем Николаевичем другим путем. В конце ноября в Петербург приехал из Севастополя и присоединился к террористам Б.Никитенко, лейтенант флота в отставке (в июле 1906 года управлявший судном, перевозившим Савинкова и Зильберберга из Севастополя в Румынию, см. выше). Сын генерала, ничем не запятнанный в глазах полиции, происходивший из известной дворянской семьи, воспитанный в монархических традициях, что ничуть не помешало ни ему, ни его сестре, жене известного адвоката Федосеева, вступить в партию социалистов-революционеров, Никитенко легально поселился в Петербурге. Для отвода глаз он поступил на службу к своему шурину М.Федосееву секретарем. Он имел хорошие связи в высшем свете Петербурга и стал членом престижного Английского клуба. В клубе он встречал великого князя и предложил ЦК партии воспользоваться этой возможностью для убийства.68 Несмотря на юный возраст - Никитенко было 22 года, в нем чувствовался прирожденный лидер, и в партии его рассматривали как возможного руководителя БО. Поэтому ЦК наложил вето на это предложение, решив, что Никитенко должен постараться ввести в Английский клуб другого террориста. На эту роль предназначался Сулятицкий, но он был в феврале 1907 года арестован.

13 февраля 1907 года террористы попытались уничтожить Николая Николаевича. В этот вечер великокняжеский поезд должен был отвезти великого князя в Царское Село. У организации были хорошо налаженные связи в первой роте железнодорожного батальона, которая должна была охранять императорскую ветку железнодорожного пути на Царское Село и Петергоф. Этой веткой часто пользовались царь, Николай Николаевич, Столыпин. Спиридович писал, что создание сплоченной революционной организации в железнодорожном батальоне было заслугой Анны Пигуит: "Она была опытной пропагандисткой. Эта особа была очень некрасивая, неприятная еврейская фанатичка революции"69. Великий князь задерживался, поезд стоял наготове. В это время часовой открыл калитку и пропустил террориста на железнодорожный путь. Он положил мощную бомбу под локомотив, который должен был тронуться через короткое время. Буквально в последнюю минуту другой часовой заметил террориста, поднял тревогу, но последнему удалось скрыться. Поезд задержали, бомба была найдена. Хотя следствие, начатое жандармерией, показало, что террористы проникли даже в часть, предназначенную для личной охраны царя во время его поездок, дворцовый комендант В.Дедюлин, опасавшийся нежелательной огласки, сумел замять дело.

Без особого успеха закончилась подготовка покушения на бывшего министра внутренних дел Дурново, продолжавшего привлекать внимание террористов даже после выхода в отставку. Террористы знали адрес квартиры любовницы Дурново. Всему Петербургу был известен его бурный образ жизни и то, что его окружают многочисленные любовницы. Как довольно игриво писала В.Попова: "Он имел свою petite femme 4( 0девочку 4) и часто посещал ее 0"70 4. 0Она жила недалеко от него, и террористы собирались убить его во время одного из таких визитов, но дальше сбора сведений дело не пошло.

Но в деле В.Лауница организацию ждал крупный успех, который искупил многие неудачи в других предприятиях. Владимир фондер Лауниц, потомок старинного прибалтийского дворянского рода, в ноябре 1905 года, будучи тамбовским губернатором, возглавил карательную экспедицию, подавившую волнения крестьян. Террористы хотели тогда же отомстить ему. Член местной эсеровской организации В.Кудрявцев (Адмирал) явился на прием к губернатору в костюме сельского священника, пришедшего якобы с целью поблагодарить губернатора за подавление мятежа в его деревне. Но Лауницу на этот раз повезло. В этот же день утром он выехал в Петербург, куда был назначен градоначальником. Кудрявцев не оставил своих планов, он отправился в Петербург и вступил в БО. Он был извозчиком-наблюдателем в деле Дурново зимой 1906-1907 годов, но мечтал он все время о Лаунице. Его убийство превратилось для Кудрявцева в навязчивую идею. Б.Савинков вспоминал: "Он питал какую-то исключительную ненависть к петербургскому градоначальнику генералу фондер Лауницу, и не раз возвращался к вопросу об убийстве его.

- Не дается нам Дурново, - говорил он, понукая свою лошаденку, - не поймешь, где он ездит и как... Но он не дается, а вот Лауница я много раз видел. Почему Лауница беречь? Нельзя Дурново - нужно Лауница убить"71.

Лауниц стал заметной фигурой. Он нравился царю, его значение росло. По своим взглядам он был ультраправым и под его благосклонным покровительством происходил расцвет Союза русского народа в Петербурге. Герасимов прямо обвиняет его: "Едва ли не по его инициативе, во всяком случае при его активной поддержке при Союзе русского народа (СРН) была создана боевая дружина, во главе которой стоял Юшкевич-Красковский. Всем членам дружины было от Лауница выдано оружие".72 Он дал 2 тысячи рублей убийцам депутата Первой думы М.Герценштейна в качестве своеобразного приза за убийство. Все попытки Столыпина хоть как-то ограничить его деятельность мало помогали, и поступки Лауница ставили Столыпина в неудобное положение, особенно после того, как тот стал выдавать дружинникам СРН удостоверение на право проведения обысков, во время которых часто пропадали ценные вещи. Все попытки Столыпина и других объяснить Лауницу незаконность его действий ни к чему не приводили. Лауниц на все смотрел глазами СРН: "Это настоящие русские люди, - говорил он, - связанные с простым народом, хорошо знающие его настроения, думы, желания. Наша беда в том, что мы с ними мало считаемся. А они все знают лучше нас"73.

Лауниц начал вести активную борьбу со Столыпиным, считая его действия слишком либеральными. В своей ненависти он примирял непримиримых противников Витте и Столыпина. Он считал С.Витте революционером и открыто говорил, что он готовит его арест. 74 Некоторые его планы и действия выглядели почти безумными. Так, он придумал своеобразный план борьбы с революционным движением: "Помню, одно время Лауниц стал носиться с планом обезвредить революционеров,... скупив все имеющееся у них оружие. Устроить это дело ему предлагал Красковский, лишь бы деньги... Тем не менее Лауниц откуда-то добыл денег и вскоре с большим апломбом заявил о своем огромном успехе: ему удалось купить у революционеров пулемет, заплатив за него 2 тысячи рублей. Столыпин просил меня расследовать этот случай. Удалось выяснить, что пулемет был выкраден из Ориенбаумской стрелковой офицерской школы, очевидно теми самыми людьми, которые продали его Лауницу. Я доложил об этом Столыпину, который много смеялся"75.

Лично очень трусливый, купивший своеобразный бронежилет, который должен был его защитить от пуль террористов,76 Лаунец накануне покушения 21 декабря 1906 года отказался от охраны, заявив ее начальнику полковнику Дукельскому, что не нуждается в услугах его людей, что теперь его будут охранять члены боевой дружины СРН.

О том, что 21 декабря 1906 года должно состояться торжественное открытие нового здания Института экспериментальной медицины, во главе которого стоял член императорского дома принц Петр Ольденбургский, террористы узнали буквально за 2 дня до открытия. На открытии должно было присутствовать практически все высшее руководство страны. Естественно, здание охранялось, и впускали только по пригласительным билетам. Но при том всеобщем сочувствии, которым пользовались террористы в самых различных общественных кругах, для них не составило особого труда получить два пригласительных билета. Л.Зильберберг решил нанести двойной удар: Сулятицкий должен был убить Столыпина, а Кудрявцев осуществить свою давнюю мечту - покончить с Лауницем. Многие члены ЦБО жили в Петербурге - одни на нелегальных квартирах, как В.Попова, другие вполне легально, как Б.Никитенко. Но основная база организации находилась в уютном двухэтажном "Отеле для туристов" недалеко от водопада Иматра в Финляндии, владелец которого финн Спрениус сочувствовал русским революционерам, а кроме того получал от них большие деньги. Он во всем помогал им, предупреждал об опасности и не пускал в отель посторонних. Отсюда они беспрепятственно приезжали в Петербург.

Азефа не было, и Герасимову приходилось справляться с террором самому. О готовящемся покушении он узнал буквально накануне: "Накануне, 2 января (20 декабря по старому стилю) ко мне явился один из моих секретных сотрудников и взволнованно сообщил, что подготовка группой Зильберберга теракта против Столыпина уже зашла весьма далеко. Агент мой не знал, когда и где произойдет покушение, но он знал, что оно вот-вот должно произойти"77. Герасимов бросился к Столыпину и стал уговаривать его не выезжать в течение нескольких дней из Зимнего дворца. Столыпин отказывался, ссылаясь на то, что он обещал принцу Ольденбургскому быть на торжественном освящении нового здания его института. Только с помощью жены Столыпина его удалось уговорить не выезжать из дворца. Но В. фондер Лауниц, видимо целиком полагаясь на своих новых телохранителей из СРН, категорически отказался остаться дома." Между тем было известно, что социалистов-революционеров давно наметили его в качестве жертвы"78.

21 января после окончания торжественного богослужения, когда гости спускались вниз по лестнице, какой-то элегантно одетый молодой человек во фраке бросился к градоначальнику и 3 раза выстрелил ему в затылок из миниатюрного браунинга: "Звуки выстрелов из маленького револьвера были настолько слабы, что гости сначала не понимали, по какому случаю шум. Лишь вопль смертельнораненного Лауница уяснил всем, что совершилось несчастье. Полицейский офицер из свиты градоначальника бросился с обнаженной шашкой на террориста. Но прежде, чем он успел размахнуться, раздался четвертый выстрел: террорист выстрелил себе в висок, и офицерская сабля попала в умирающего"79.

После первых расспросов охрана установила, что убийца Лауница общался с другим молодым человеком, "удалившимся до покушения, но после краткого разговора с исполнителем акта"80. Потом установлять, что вторым террористом был Сулятицкий.

Это покушение ставит ряд вопросов. Не слишком ли вяло Герасимов уговаривал Лауница не являться на открытие института? Может быть, это было связано с тем, что Герасимова предупредили, что удар будет нанесен только против Столыпина, хотя он сам сразу же подумал о петербургском градоначальнике, зная, что за ним давно охотятся террористы. Почему, имея все основания опасаться покушения во время освящения нового здания института, он не организовал охрану должным образом? Не проверяли даже, кто входит в здание, удовлетворяясь пригласительным билетом. Не осматривали входящих на предмет наличия у них оружия. Даже если учесть, что Лауниц отказался от личной охраны, прямой служебной обязанностью Герасимова была организация охраны здания вообще, а Лауница в частности. А может быть Лауниц настолько мешал Столыпину и его верному помощнику Герасимову, что они, естественно не устраивая покушения, не отнеслись к его охране с должной тщательностью, а террористам этого было вполне достаточно? Хотя скорее всего, Столыпин здесь ни при чем, а от Герасимова трудно многого требовать - он же пытался предупредить Лауница, но тот сам отказался от охраны. Он просто не мог еще старательнее охранять человека, требовавшего его отставки и желавшего назначить на его место Юшкевича-Красковского.

Хорошо осведомленная светская сплетница генеральша А.Богданович писала в своем дневнике: "21 декабря... По словам Бутовского видно, что полиция рада, что Лауниц убит... 17 января... По словам Евреинова, убийство Лауница было делом рук Витте. ...24 января. Убеждение Евреинова, что охрана продала Лауница и все открыла Витте, который и был инициатором немедленного убийства Лауница"81. Витте был, естественно, ни при чем, но определенная нерасторопность охранного отделения, несоблюдение необходимых мер безопасности при охране Л.Лауница бросались в глаза.

Страх, охвативший правящие слои России после убийства Лауница, объяснялся тем, что это был самый сильный по своей значимости удар террористов, и далеко не единственный. В декабре 1906 года новая волна террора потрясла страну. 2 декабря члены Боевого летучего отряда Северной области Березин и Воробьев в Петербурге в Летнем саду пытались покончить с бывшим московским генерал-губернатором Дубасовым. Как и после первого покушения, Дубасов отделался легким ранением. Военно-полевой суд приговорил террористов к смертной казни. Дубасов совершил довольно редкий поступок: он попросил царя, чтобы покушавшиеся на него были судимы обычным судом, а не военно-полевым, надеясь спасти их от смертной казни. Он говорил Витте: "Я не могу успокоиться, так передо мной и стоят эти детские бессознательные глаза, испуганные тем, что в меня он выстрелил; безбожно убивать таких невменяемых юношей"82.

Николай обратился за советом к Столыпину, который написал в ответ: "Тяжелый суровый долг возложен на меня Вами же, государь. Долг этот, ответственность перед Вашим Величеством, перед Россией и историей диктует мне ответ мой: к горю и сраму нашему лишь казнь немногих предотвратит моря крови; благость Вашего Величества да смягчает отдельные слишком суровые приговоры. Сердце царево - в руках Божьих, но да не будет это плодом случайного порыва потерпевшего"83. Николай отказал Дубасову, повторив фразу из письма Столыпина.

9 декабря в Твери Сергеем Ильинским, членом Летучего отряда Центральной области, был убит один из лидеров правых в Государственном Совете граф А.Игнатьев. 15 декабря был убит в Омске генерал-губернатор Восточной Сибири Литвинов. 27 декабря отряд Карла покончил с главным военным прокурором Павловым, одним из инициаторов введения военно-полевых судов. Когда он появился 19 июля 1906 года в 1-ой Государственной думе, его встретили криками "убийца", "палач" и не дали ему говорить. Витте писал о нем: "Генерал Павлов вообще в отношении всех дел, касающихся гражданских лиц, которые судились по военным законам, был крайне несправедлив и беспощаден"84. Он неоднократно получал предупреждение, что будет убит и вынужден был принимать особые меры предосторожности. Павлов превратил свою жизнь в тюремное заключение. Как видим, Столыпин был не одинок. Павлов поселился в здании военного суда на Мойке, зала заседаний соединялась непосредственно дверью с его квартирой. Он никуда из здания не выходил. И для полного сходства с настоящими заключенными позволял себе только прогулки в саду при здании суда. Но эсеровским боевикам этого оказалось достаточно. У них нашлись сочувствующие из военных писарей, подавшие сигнал террористу из отряда Карла, бывшему матросу Егорову. В форме секретаря военного трибунала с пакетом в руках он беспрепятственно был пропущен часовыми и застрелил Павлова.

На адресованном ему докладе об убийстве Павлова Николай II написал: "Невозместимая потеря"85. Сын убитого А.Игнатьева описывал мрачное настроение правящих кругов России в это время: "Что ни день, надевай мундир с траурной повязкой и поезжай на панихиду, то по тому, то по другому генералу или сановнику... Теперь же грустные православные песнопения только усиливали мрачное настроение правящих кругов, еще не оправившихся от страха, вызванного революцией"86. Герасимов признавал, что убийство Лауница "...привело в чрезвычайное волнение официальные круги России, особенно людей, посвященных в то, что и Столыпин был на волосок от смерти"87. Вести борьбу с террором без своего главного агента в партии социалистов-революционеров Азефа Герасимову было очень трудно. О жизни Азефа в Италии мы расскажем ниже. Пока отметим только, что он переписывался с Герасимовым, сообщал ему кое-какие сведения, но, без сомнения, находясь в Италии, он многого не знал, а то, что узнавал, узнавал слишком поздно, и оказать большую помощь в борьбе с террористами эта запоздалая и неточная информация не могла.

После убийства Лауница царь захотел видеть Герасимова. У начальника Петербургского охранного отделения были все основания опасаться предстоящего свидания. Убийство таких сановников, как Павлов и Лауниц, к которым царь очень хорошо относился и питал личную симпатию, означал полный провал охраны. Тем не менее Герасимов еще раз доказал, что он не зря занимает свой пост и в людях разбираться умеет. После встречи с ним император сказал о Герасимове Столыпину: "Это настоящий человек на настоящем месте"88. Во время встречи Герасимов во всех трудностях и неудачах полиции обвинял финляндские власти, покровительствовавшие русским революционерам и препятствовавшие полиции вести с ними борьбу (см. ниже). Император был возмущен и обещал Герасимову: "...все сделать для того, чтобы положить конец этому невыносимому положению"89. Но Герасимов решил не ждать того благословенного для ДП дня, когда русская полиция получит право беспрепятственно проводить обыски и аресты на территории Финляндии. Пока что он решил сам поиграть на территории врага. От Азефа он знал, что группа Зильберберга живет в отеле на Иматре. Хотя в отель не пускали посторонних, он решил рискнуть и послать туда своих агентов. Дальше события развивались как в американских детективах. Я позволю себе привести большой кусок из воспоминаний Герасимова. "Два туриста, юная пара, лыжники и влюбленные, попросили отвести им комнату. Они рассказали, что уже несколько часов в поисках верной дороги, блуждают по лесу. Замученные до смерти и замерзшие, они умоляли только об одном, чтобы им разрешили переночевать в каком-нибудь теплом углу. Наутро они пойдут дальше. Так как каждую минуту грозила разразиться снежная буря, швейцар не решился выгнать в зимнюю ночь эту юную пару, и с согласия Зильберберга предоставил им комнату. Молодые люди тотчас удалились. Лишь на следующее утро они показались во время завтрака, который в финских отелях обычно бывает за табльдотом. И тогда выяснилось, что новые гости владели целым рядом талантов. Искусно пародируя, рассказывали они о профессорах Петербургского университета, изображали радости и горести студенческой жизни, завоевывая симпатии своих слушателей. Ведь и другие жильцы гостиницы были сплошь молодые люди, бывшие студенты, пока не посвятили себя целиком террору; дыханием минувшей мирной жизни веяло на них от этих рассказов. Юная пара всем своим привлекательным обликом стяжала большой успех. Члены зильберберговской группы радовались от души этой милой молодежи; в их одинокую замкнутую жизнь вошло какое-то веселое оживление. После обеда была предпринята общая прогулка лесом к водопаду, вечером в отель принесли гитару, и обнаружилось, что оба они, стройный молодой блондин и изящная подвижная брюнетка, прекрасно поют и танцуют. Оба, предполагавшие провести лишь одну ночь в "Отеле для туристов", оставались там трое суток. Все с огорчением думали о том, что они должны покинуть отель. Доверие к ним было настолько велико, что их допустили к упражнениям в стрельбе. Их просили еще остаться, но на четвертый день они заявили, что им уже действительно пора уехать. Все общество провожало их довольно далеко, и прощальным словам и всяческим пожеланиям конца не было"90.

Видимо, с отсутствием Азефа ослабела дисциплина у эсеровских боевиков. Нк пустить - пустили, бывает, но разрешить им остаться на три дня и уговаривать остаться еще! Приглашать на учебные стрельбы! Блондин с брюнеткой успели очень много сделать, несмотря на то, что вокруг них всё время находились террористы . Сразу с вокзала они поехали к Герасимову. Помимо того, что они смогли ему назвать всех находившихся в "Отеле туристов" и точно описать каждого его обитателя, они завербовали на службу в полицию двух служителей отеля - швейцара и горничную, "готовых за умеренную плату систематически информировать ... обо всем, что представляло для ... интерес"91. Как это смогли допустить Зильберберг и его боевики? Такое впечатление, что воспитатели блестяще справились с группой трудных детей, а не агентов заслали в штабквартиру самой опасной террористической организации мира в начале 20 века! Расплата не заставила себя долго ждать. "Студенты" внимательно изучали на вокзале пассажиров всех поездов, приезжавших из Финляндии. 21 января 1907 года Сулятицкий был опознан герасимовскими агентами и по их указанию был задержан филерами на Сестрорецком вокзале. 9 февраля таким же образом был опознан и после погони задержан Зильберберг.

Власти знали, что в лице Зильберберга они арестовали руководителя ЦБО. Агенты, побывавшие в отеле, доложили Герасимову об этом, но подлинных имен арестованных они не знали. На следствии и на суде, состоявшемся в июне 1907 года, подсудимые фигурировали под теми фамилиями, которые были записаны в их фальшивых документах: Сулятицкий - под именем Теодора Симеона Гронского, Зильберберг под именем преподавателя древних языков В.Штифтаря. В качестве неизвестных суд приговорил их к смертной казни, и они были казнены 20 июля 1907 года. Писать банальную фразу, что они умирали как герои, я не буду. Для них это было естественно, как и для многих других известных и неизвестных террористов. Мы можем только ужасаться, в какую пропасть они завлекли Россию и гадать, выйдет ли она когда-нибудь из нее или нет. Эти люди фанатично верили, что они добиваются счастья для России, и ради этого счастья крещеный еврей Л.Зильберберг, бывший семинарист В.Сулятицкий, дворянин, сын генерала Б.Никитенко охотно отдавали свои жизни.

Ко времени суда, однако, полиция уже прекрасно знала, их имена, как и имя убийцы Лауница Е.Кудрявцева, которое власти так хотели выяснить, что для этого прибегли к средневековым методам: "По распоряжению судебных властей была отделена от тела голова, на которой рядом с револьверной раной на виске виднелся кровавый след от сабельного удара. Эта голова неизвестного была заспиртована в стеклянном сосуде и в течение долгих недель выставлена для публичного опознания"92. Их имена полиции были открыты Азефом, Герасимов прямо пишет об этом, но для того, чтобы не ставить его под удар, суду не были сообщены имена неизвестных.

Охота террористов на министров, великих князей была не самым страшным, с чем пришлось столкнуться русской политической полиции. Террористы выбрали себе куда более труднодостижимую цель. Они считали, что достигнув этой цели, они покончат с режимом. Они начали активно готовить покушение на Николая II. "Заговор против царя", как называли проходивший в августе 1907 года знаменитый процесс над террористами, до сих пор остается во многом загадочным. С одной стороны, полиция с согласия и благословения Столыпина полностью контролировала действия заговорщиков и делала все, что в ее силах, чтобы отправить их на каторгу и на виселицу, всячески раздувая и преувеличивая значение этого дела. С другой стороны, революционеры, которые обычно на процессах гордо говорили о своих предприятиях, стремясь использовать процессы в качестве политической трибуны, вынуждены были вести себя на суде очень сдержано. Это было связано с тем, что аресты происходили 31 марта, в разгар работы 2-ой Государственной думы, в которой принимала участие эсеровская фракция, многие руководители партии сделали официальные заявления о полном прекращении террора во время работы Думы. Кроме того, ЦК заявило, что партия непричастна к покушению.

На основании довольно скудных материалов, имеющихся у нас, попробуем разобраться, что же происходило в действительности. Эта история началась еще летом 1906 года. Мы уже писали, что террористы всюду находили сочувствующих, и одним из таких сочувствующих стал В.Наумов, сын начальника дворцовой почтовой телеграфной конторы в Новом Петергофе. В.Николаевский пишет, что "начато это дело было еще при Зильберберге"93. Но Спиридович в своих воспоминаниях подробно рассказал, что он узнал о знакомстве казака Ратимова (см. ниже) с Наумовым незадолго до смерти генерала Трепова и перед отплытием царя на яхте во фьорды.94 Эти события происходили в начале сентября 1906 года, так что знакомство казака с Наумовым и знакомство Наумова с террористами, видимо, падает на середину лета 1906 года, то есть события происходили еще при Азефе. Во время первых встреч боевиков с Наумовым выяснилось, что он может сообщить много интересных сведений о распорядке дня в царских резиденциях в Петергофе и Царском Селе, о привычках их обитателей, о приезжающих гостях: Николае Николаевиче, Столыпине и других. Рассказал он также о том, что познакомился с казаком из царского конвоя, который сочувствует революционерам. Спиридович писал о Наумове:"Человек без воли, увлекающийся, праздный, Наумов стал игрушкой в руках энергичных членов БО."95 Дальнейшая судьба Наумова полностью подтверждает эту характеристику.

Наша задача осложняется тем, что Спиридович был далеко не самым объективным свидетелем. В одних случаях он пишет неправду, чтобы подчеркнуть свою роль во всей этой истории и предотвратить ряд справедливых упреков, в других - потому, что он просто забыл некоторые данные, поскольку он писал свою книгу в 20-х годах в эмиграции и, видимо, не имел под рукой всех нужных источников. В некоторых случаях он старается чтобы преувеличить преступную роль революционеров. Так, летом 1906 года революционеры начали активно работать с Наумовым. Спиридович пишет, что им в это время занимались Зильберберг и Никитенко96, но последний только через несколько месяцев приехал в Петербург из Севастополя и в это время никак не мог агитировать Наумова.

Террористы считали, что им очень повезло, что они смогли проникнуть в Петергоф, так как тогда это было очень трудной задачей. Спиридович вел жесткий контроль над всеми приезжающими в императорские резиденции. Было создано так называемое Регистрационное бюро, в котором работали лучшие агенты из отряда наблюдения, созданного Спиридовичем. Любой человек, приезжающий в императорскую резиденцию или в окружающие ее населенные пункты, в течение 24 часов обязан был встретиться с одним из сотрудников бюро, чтобы "...подтвердить свою личность и политические взгляды. Как можно больше вопросов должны были задать каждому вновь прибывшему. Среди них два вопроса...:"Где вы жили до того, как вы приехали в это место? Кто вас знает лично здесь или в Петербурге?"97 Те, у которых не было никаких гарантов ни в резиденциях, ни в Петербурге, или те, которые отказывались точно ответить на вопрос, откуда они прибыли, брались "под жесткое наблюдение для полной проверки личности"98.

Было решено использовать Наумова не только для сбора информации, но и в качестве террориста. Зильберберг был слишком яркой и сильной натурой, чтобы слабый Наумов, тем более разделяющий взгляды революционеров, мог ему долго противостоять. Он согласился совершить теракт, тем более, что речь шла не о немедленном цареубийстве, а о принципиальном согласии на него. Решили, что Наумов, у которого был недурной голос, должен поступить в придворную певческую капеллу. Находясь в ней, он сможет часто видеть императора вблизи и осуществить план террористов. Он нашел себе учителя пения, и боевики давали ему 200 рублей в месяц, очень приличную сумму по тем временам, для платы за уроки.99 Но было неизвестно, когда он, наконец, научится петь настолько хорошо, чтобы его приняли в капеллу, поэтому Зильберберг решил устранить пока одну из самых ненавистных фигур для русских революционеров, генерала Трепова, за которым боевики давно и безуспешно охотились.100 План они решили осуществить с помощью знакомого Наумова, казака, служившего в императорском конвое, Ратимова. Наумов с ним познакомился в почтово-телеграфной конторе своего отца. Ратимов часто туда заходил, и Наумов вел с ним разговоры,обычные в то время:"... о беспорядках, которые процветают в России,о неспособности правительства, о необходимости перемен"101. Ратимов, разбитной гвардейский казак с хорошо подвешенным языком, охотно поддерживал эти разговоры. Наумов передал ему несколько эсеровских прокламаций, и Ратимов их взял.

Я не думаю, что, как писал Николаевский, "Ратимов прикинулся сочувствующим и втерся в доверие к Наумову, брал от него революционные прокламации, утверждал, что передает их своим товарищам, а затем, спустя некоторое время, доложил о своем знакомстве по начальству"102. Нет, он охотно продолжал эти беседы, пока они казались ему интересными и не очень опасным и для него. Но когда Наумов предложил ему покончить с генералом Треповым, подложив бомбу с часовым механизмом, Ратимов испугался, и было чего. Это были не обычные антиправительственные разговоры, которые в это время вели все, даже казаки императорского конвоя, тут дело могло кончиться виселицей. Он рассказал обо всем командиру своей сотни, а последний - начальнику императорского конвоя, князю А.Трубецкому, который немедленно поставил в известность об этом дворцового коменданта генерала Д.Трепова. Трепов вызвал к себе Спиридовича и приказал ему заняться этим делом. При беседе присутствовали князь Трубецкой и командир сотни. Ратимов подробно рассказал историю знакомства с Наумовым. Спиридовичу он не понравился. Опытный жандарм чувствовал все время определенную фальшь в его словах:"Но многое осталось неясным. Почему Ратимов не рассказал сразу своим начальникам о первой беседе с Наумовым? Что он делал, когда Наумов ему первый раз дал прокламацию? И где те,которые он получил в дальнейшем? У меня было впечатление, что он сказал не все, что он затрудняется говорить перед своим начальством. Ратимов произвел на меня плохое впечатление."103

Спиридович сразу понял, что речь идет об эсерах и что, если действовать осторожно, можно выследить всех лиц, причастных к делу. Он решил взять под плотное наблюдение Ратимова и Наумова. От Ратимова в присутствии командира сотни он потребовал:"...не искать встреч с Наумовым, но не избегать их; если последний будет проявлять инициативу, не принимать ни одного из его предложений, но просить время на обдумывание и тут же приходить и сообщать мне все, что ему сказали."104 О встречах Ратимова с Наумовым никто не должен знать за исключением командиров казака.

Спиридович сообщает, что затем он встретился с Герасимовым, который должен был организовать наблюдение за Ратимовым и Наумовым в Петербурге. Он подчеркнул, что все это было до начала сентября 1906 года, до отплытия императорской семьи на яхте во фьорды. Но Герасимов сообщает в своих мемуарах, что он получил первую информацию об этом деле только в начале февраля 1907 года:"... я получил довольно неопределенные известия, что террористы разработали план цареубийства".105 Дальше он сообщает, что информацию от нового дворцового коменданта В.Дедююлина он получил не ранее конца февраля.

Нам представляется, что прав Герасимов. Спиридовичу очень хотелось открыть опасную организацию самому, проследить все связи заговорщиков через своих филеров, выступить в роли спасителя царя и виднейших представителей августейшей семьи. Ему не хотелось делиться славой с Герасимовым, которому он сильно завидовал. Доказательством того, что Герасимов говорит правду, является его реакция сразу же после получения первой отрывочной и неточной информации о заговора против царя. Он сразу же вызвал своего лучшего агента Азефа из Италии.

В то время, в конце августа 1906 года, беседы Наумова с Ратимовым носили предварительный характер. Слежка за ними не дала Спиридовичу ничего интересного106. А в скором времени царская семья уплыла во фьорды, скоропостижно от инфаркта скончался Д.Трепов, а Наумов на несколько месяцев уехал в Москву. Видимо, после отъезда Наумова Спиридович прекратил за ним наблюдение. Иначе бы встреча Наумова с Ратимовым в январе 1907 года, после возвращения Наумова из Москвы, не прошла бы для него незамеченной. Наумов, видимо, решил, что Ратимов полностью готов для участия в терроре, и своим предложением безумно напугал его."Он (Ратимов) был в состоянии крайнего возбуждения и рассказал мне, что, вернувшись из Москвы, Наумов ему написал и попросил приехать увидеться в Петербург. У них была с Наумовым долгая встреча. Наумов ему задавал много вопросов о дворе, о прогулках императора, о путешествии в Петербург и дошел до предложения постараться самому убить императора или ударом сабли или выстрелом из карабина. Наумов ему сказал, что он совершит героический акт, что партия социалистов-революционеров сообщит об этом всему народу и что благодаря ему (Ратимову) народ будет освобожден от тирании."107

Ратимов сразу отказался от чести убить императора. Но, видимо, Наумов на это и не слишком рассчитывал. Он стал спрашивать о привычках императора и предложил казаку начертить хотя бы приблизительно план парка, где Николай II любил гулять. Ратимов выполнил его просьбу и карандашом набросал требуемый план. Наумов просил Ратимова встретиться с членами организации. Была разработана конспиративная система встреч:"Ратимов только скажет открывшему ему дверь:"Я пришел по приглашению Владимира Александровича," - и спросит:"Ольга Александровна здесь?" Если женщина, открывшая дверь, скажет:"Ольга - это я", - он сможет говорить открыто."108 Спиридович доложил о новых данных, сообщённых Ратимовым, коменданту дворца Дедюлину, и был вызван Герасимов, которому представили Ратимова, но мы знаем со слов Герасимова, что все это произошло не ранее конца февраля.

В опасные игры играл полковник А.Спиридович. В этот раз все закончилось благополучно для царя и министров, но в Киеве в сентябре 1911 года он вместе со своим свояком, начальником киевского охранного отделения, Кулябко и товарищем министра внутренних дел П.Курловым "доигрались" до убийства Столыпина агентом Киевского охранного отделения Д.Богровым.

Работа террористов с Ратимовым шла ускоренными темпами. Свой человек в личном конвое царя мог сильно помочь в осуществлении планов, направленных как против царя, так и против Николая Николаевича и Столыпина. В середине февраля 1907 года Ратимов получил письмо от Наумова:"Мой дорогой Коля. Я сейчас живу на улице Садовой, дом 8, квартира 8. Приходи меня повидать, когда ты сможешь между 4 и 5:30, но если сложно - раньше. Любящая твоя Ольга. "109

Ратимов, которого сопровождали агенты Спиридовича, пришел на квартиру, принадлежавшую преподавателю Царскосельского лицея Константину Эмме. Ратимова встретила член ЦБО Анна Пигуит, которая начала активно обрабатывать казака. Она объясняла ему необходимость совершения героического акта и требовала от него подвига, ставя ему в пример Софью Перовскую. Для наглядной агитации она дала казаку книгу, посвященную Перовской. Во время другой встречи Пигуит уговаривала Ратимова принять участие в покушении на Николая Николаевича и Столыпина. На этом этапе в игру Спиридовича с террористами включился Герасимов, включился, как мы уже писали, совершенно независимо от Спиридовича. Информация, которую он получил, была очень скудной:"Ввиду того, что источники моей информации для этого случая были мало удовлетворительны, а выжидать долгое время и ставить длительное наблюдение казалось мне слишком опасным, я написал Азефу, находившемуся тогда в Италии, и просил его срочно вернуться в Петербург и помочь мне".110 Так что первые сведения Герасимов получил не от Спиридовича и не от Азефа, как писал Николаевский111. Мы надолго отвлеклись от нашего главного героя. Наступило время вернуться к нему.

В конце сентября 1906 года Азеф, довольный, что он может на время забыть и о терроре, и об охранке, но и озлобленный, поскольку его и Герасимова планы о ликвидации центрального террора потерпели сокрушительный провал, уехал за границу. Вместе с женой они поселились на курорте Аляссио на итальянской Ривьере. Местечко почему-то очень понравилось русским эмигрантам, в основном старым революционерам, и они жили здесь в недорогом отеле. Азеф занял небольшй однокомнатный номер. Дети оставались в других странах: старший учился в школе в Париже, младший находился у воспитательницы в Швейцарии. Азеф вел образ жизни отдыхающего, поправляющегося курортника. Гулял, лечился, набирался сил и с видимым удовольствием общался со старыми революционерами, жившими по соседству. Среди них была Вера Николаевна Фигнер, подробно описавшая свое знакомство с Азефом и встречи с ним:" Однажды Александра Ивановна (Мороз), получив соответствующие известия, сказала мне:"Верочка, ты увидишь человека с отвратительной физиономией, но не пугайся, у него улыбка ребенка"... Вечером во время обеда в зал вошел высокий тучный господин с короткой шеей, тучным затылком и типичным лицом еврея с толстыми губами"112. Азеф уделял много времени Вере Николаевна, старался произвести на нее хорошее впечатление. Он умел, когда хотел, добиваться этого, тем более, что ему помогал окружавший его ореол легендарного главы БО. На Фигнер произвели также большое впечатление рассказы об Азефе Савинкова. Азеф трогал ее своей заботливостью. Так, заметив, что ей хочется общаться с местными жителями, а итальянского она не знает, он подарил В.Фигнер "маленький изящный словарь в красном переплете. На заглавном листе было написано:"Дорогой Вере Николаевне, чтобы она могла поговорить с рыбаками."113 Ему очень хотелось вернуть Фигнер к активной политической деятельности, но не только в партии, где она и так состояла, а в его будущей террористической организации. Он вообще в это время решил окружить себя как можно большим количеством известных в прошлом революционеров. Особенно хороши были бывшие народовольцы, чтобы они своим авторитетом защищали его от критики в партии, тем более от обвинения в провокаторстве. Он был уверен, что люди, работающие под его руководством, относятся к нему восторженно. Во время одной из совместных прогулок он спросил В.Фигнер: "А когда же дорогая Вера Николаевна начнет работать вместе с нами?" Фигнер вспоминает: "Но Вера Николаевна в это время чувствовала себя такой слабой, что думать не могла ни о какой боевой деятельности, поэтому я сказала: - Мои нервы в таком лихорадочном состоянии, что не вынесут и несколько недель лихорадочной жизни в революционной среде".114

Дома вести жизнь добропорядочного семьянина, говорящего комплименты пожилым революционным дамам, Азеф не мог, поэтому он иногда вырывался из Аляссио и отправлялся встряхнуться в Монте-Карло, поиграть в знаменитом игорном доме. В его постоянной игре с охранниками и революционерами наступил временный перерыв, и, видимо, ему было просто скучно. Не мог Азеф жить простой семейной жизнью даже несколько месяцев. Он не забывал Герасимова, Герасимов его. Правда, особенно ценной информации он сообщить главе петербургской охранки не мог. Он рассказывал об общепартийных делах, но информация о терроре успевала устареть еще прежде, чем Азеф ее получал. Когда он сообщал эти сведения Герасимову, они были уже абсолютно бесполезны.

Герасимов был очень встревожен подъемом террора, который он без Азефа не мог подавить. Азеф старался успокоить своего приятеля, ведь к этому времени между ними установились настолько близкие отношения, что Азеф даже знал адрес его частной квартиры, на которой тот жил один (жена оставила его и ушла к его подчиненному М.Комиссарову):"На мою квартиру на Итальянской ежедневно приходил служитель из охранного отделения, к которому я питал особое доверие... Кроме него, эту мою квартиру знал только один человек - Азеф. Только этот последний был моим гостем. Встречались мы с ним регулярно, два раза в неделю, в заранее условленные часы и дни. Но он имел право в особо важных случаях приходить ко мне и вне очереди, только предупредив меня заранее по телефону. Эти визиты иногда длились часами."115

Со всеми другими агентами Герасимов встречался на специальных конспиративных квартирах. Как видим, доверие он питал к Азефу абсолютное, и самое интересное, что Азеф его оправдал. В письмах из Италии Азеф пытался успокоить приятеля, уверял его, что ничего серьезного не случится, но Герасимов, находясь в Петербурге, имел слишком много оснований для волнения. К сожалению, письма Азефа к нему Герасимов уничтожил в 1908 году по просьбе Азефа, когда в связи с компанией Бурцева над его головой начали сгущаться тучи, и Азеф начал бояться, что кто-то из сотрудников полиции передаст копии его писем революционерам. Страшный сон человечества в конце 20-го века - возможность того, что террористы, овладеют ядерным, химическим, биологическим или любым другим оружием массового уничтожения. Но об активном использовании новейших достижений науки и техники террористы задумывались и в начале века. Во время своих бесед с боевиками и членами эсеровского ЦК Азеф говорил о необходимости использования новых технических средство в деле развития террора. Этим вопросом он продолжал активно заниматься в эмиграции. Надежды Азефа были связаны с С. Бухало, известным инженером. В январе 1907 года Азеф приехал к Савинкову в Болье и заявил:"Я привез тебе хорошую новость. Вопрос о терроре решен. БО возродится."116 И рассказал, что Бухало работает в течение 10 лет над проектом летательного аппарата, не имевшего себе равных в мире:"...он подымается на любую высоту, опускается без малейшего затруднения, подымает значительный груз и движется с максимальной скоростью 190 км/ч."116 Азеф встречался с Бухало в Мюнхене, проверял его чертежи и считал, что в теоретической части у него все в порядке. На вопрос Савинкова, верит ли он в это открытие? Азеф ответил: " Я не знаю, сумеет ли Бухало построить свой аппарат, но задача, повторяю, в теории решена верно. Нужно рискнуть. Риск только в деньгах. Нужно только тысяч двадцать. Я думаю, что на это дело можно и должно рискнуть такой суммой."117

Как только Азеф услышал об опытах С.Бухало, он ими сразу заинтересовался. Поехав в конце сентября 1906 г. из Финляндии в Италию он вместе с женой заехал в Мюнхен к С.Бухало. У Азефа с этим изобретением было связано много надежд. Продолжали циркулировать слухи о его провокаторской деятельности, до него доходили отрывочные сведения о расследовании В.Бурцева. Он, опять, как в конце 1905г., когда планировал взрывом охранки уничтожить все следы (см.ниже), надеялся при помощи летательного аппарата нового типа, (своеобразного ковра-самолета) разбомбить ДП, охранное отделение, уничтожить всех свидетелей своей двойной игры. После такой успешной операции авторитет Азефа в партии был бы непререкаем. При всей его трезвой практичности у Азефа были некоторые черты наивного мечтателя-утописта. Ему, видимо, очень хотелось поверить, что, осуществив свою утопию, он сможет похоронить навсегда самые страшные стороны своей жизни. Л.Азеф рассказывала об отношении ее мужа к опытам С.Бухало в судебно-следственной комиссии по делу Азефа: "... он тогда пришел прямо в восторг, он, конечно, думал, что с помощью этого нового оружия ему удастся скрыть все концы в воду, он, вероятно, думал их всех убить, Лопухина и всех других, думал, что он сыграет такую крупную роль. О, он страшно увлекался этим делом. У меня и сейчас есть книжки по этому вопросу, которыми он занимался и читал... Он, конечно, фантазер по натуре, ему казалось, что все это он сможет устроить."118

И в разговорах с Савинковым, и в беседах с Фигнер Азеф говорил о своем желании использовать эту новинку воздухоплавания против царя:"Подъемная сила позволяла сделать попытку разрушить весь Царскосельский или Петергофский дворец."119 Слова Азефа звучат довольно жутко: разбомбленный с воздуха дворец, десятки трупов, разрушенные памятники искусства. Фигнер писала в своих воспоминаниях:"...Он (Азеф) под большим секретом посвятил меня в проект истребления всей царской семьи посредством аэроплана, с которого можно бросить на дворец достаточное количество бомб."120 Азеф говорил как о чем-то обычном, не вызывающем возражений, о предприятии, направленном на убийство не только царя, но всей царской семьи и обитателей царских дворцов. Но ни у кого из его собеседников это не вызывало никакого сопротивления.

Азеф вообще засиделся в Аляссио, поездки в Монте-Карло, игра в рулетку были только жалким суррогратом той жизни, которой он привык жить; он откровенно скучал по сложной запутанной игре с полицией и террористами, по бурным оргиям и кутежам, которых не было в Аляссио. Он хотел вернуться. В этом отношении вызов Герасимова пришелся вполне кстати. Но вернуться он хотел в ореоле славы. В этом он надеялся на помощь, казалось бы навсегда замурованного на Акатуйской каторге, Г.Гершуни. Царские каторги были не советские, хотя я ни в коем случае не собираюсь их идеализировать, просто самые страшные тюрьмы 19- начала 20 веков казались санаториями по сравнению с Освенцимом и Колымой. В конце 1905 года после закрытия Шлиссельбурской крепости Гершуни попал в Акатуйскую каторжную тюрьму, одну из семи тюрем Нерчинской каторги. Чернов писал о тогдашних обитателям этой тюрьмы:"Там встретились все они, цвет уцелевшего боевого эсеровства: Г.Гершуни, П.Карпович, Егор Сазонов и ряд других бойцов... И по женской линии: Мария Спиридонова, Анастасия Биценко, Фрума Фрумкина, Екатерина Измайлович - и сколько их еще!"121

Подавляющее число заключенных в тюрьме были эсеры (25-30 человек из примерно 40 заключенных), что, впрочем, не было удивительным, такое соотношение было примерно во всех каторжных централах. В такие тюрьмы отправляли людей, казавшихся очень опасными самодержавию, и, естественно, эсеры, отстреливавшие представителей властей всех рангов, присутствовали на каторге во много раз в большем количестве, чем социал-демократы. Акатуйская каторжная тюрьма еще со времени заключения в ней и гибели там при до сих пор не выясненных обстоятельствах декабриста Лунина в 1841 году представлялась воображению людей 19 - начала 20 века страшным казематом. Во время заключения в ней Гершуни, однако, режим в тюрьме был довольно либеральным. Современный историк пишет:"В пределах каменных стен тюрьмы они (заключенные) пользовались автономией. Обычным явлением были лекции, кружки, газеты, книги."122 И украшением этих тюремных университетов был Гершуни, производивший во всех тюрьмах, в которых ему довелось сидеть, очень сильное впечатление как на заключенных, так и на охрану. Гершуни в такой вольной обстановке тюрьмы чувствовал себя в своей тарелке. На его лекции по истории русского революционного движения собиралась вся тюрьма, как заключенные, так и охранники, а после лекции толпа окружала его, задавала вопросы, а тюремное начальство почтительно выясняло у лектора интересовавшие их подробности. На многих заключенных Гершуни производил потрясающее впечатление, особенно на Марию Спиридонову.

Но эсеровской партии Гершуни был нужен не в качестве профессора Акатуйского университета, а в качестве руководителя. Было принято решение постараться организовать побег Гершуни с каторги. Вообще бегство ссыльных из Сибири было в царской России более чем распространенным явлением. У нас есть данные по некоторым районам Восточной Сибири. Так, в Тобольской губернии, Енисейской губернии, Нарымском крае в 1906-07 году находилось в ссылке 2222 человека - из них бежало 849 37.8%. 123 Бежать из ссылки, правда, было во много раз проще, чем с ка торги. У эсеров, как и у социал-демократов, был накоплен большой опыт в организации побегов. В июле 1906 года на съезде сибирского Союза партии социалистов-революционеров было принято решение о создании организации Красного Креста при губернских и городских партийных комитетах для устройства побегов и помощи бежавшим. Действовали специальные группы для подготовки побегов в различных местах, где было много ссыльных и заключенных, в том числе и в Акатуе. Чернов писал о трудностях бегства из Акатуя:"Окруженная диким безлюдьем гор, Акатуйская каторжная тюрьма не сулила сколько-нибудь благоприятных перспектив для массового побега. Куда деваться целой группе там, где через несколько часов после побега будут сторожить на всех лесных дорогах жандармы, полицейские или стражники, а на всём лесном бездорожьи - дикие инородцы, полные радостного упования: за поимку беглых или за меткие выстрелы им вслед полагается денежная награда."124

В результате долгих консультаций представителей партии на воле с Гершуни и его друзьями в тюрьме был выработан следующий план. В тюрьме производилась заготовка соленых огурцов и квашеной капусты. Бочку переносили восемь заключенных в сопровождении восьми охранников. Было решено вынести Гершуни в такой бочке:"Будь Гершуни больше ростом или крупнее общим сложением, дело оказалось бы безнадежным. Проверчены два отверстия, полускрытые обручами: через них пойдут две резиновые трубки для дыхания спрятанного. Сверху, над головой, защитные приспособления. Прямо на голове - железная тарелка, обернутая кожей. Это на всякий случай: бывает, что от чрезмерного рвения какой-нибудь страж ткнет в щель туповатой шашкой и поворочает ею туда и сюда."125 Бочка была поднята в 8 часов утра и отнесена в поселок в подвал.

У Чернова рассказ о бегстве Гершуни через несколько лет звучит куда напряженнее и романтичнее, чем рассказ самого Гершуни непосредственно после побега:"В подвале его должен был встретить "свой", но вокруг входа в подвал что-то долго ходили "чужие", и тому пришлось выжидать, пока все успокоится. Но, если под открытым небом поступление воздухачерез резиновые трубки еще как-то шло, в спертом воздухе подвала оно как будто почти совсем прекратилось. Сколько пришлось Гершуни ждать он уже не отдавал себе отчета. При всем своем терпении, силе воли и выносливости, он задыхался и был уже на границе обморока. Прибег к ножу, но неудачно: через прорез потек на лицо, в нос и рот капустный сок, изо рта вывалились трубки. Последним отчаянным напряжением, захлебываясь солоноватой влагой, упираясь головой в покрышку и пытаясь выпрямиться во весь рост, Гершуни продавил наконец выход головой, едва отдышался. К счастью, тут подоспела обещанная помощь "своего".126

Нужно было спешить- бежать как можно дальше до вечерней проверки. Все шло хорошо, его ждала телега с конем и сопровождающий. Вдоль всего пути были организованы пункты, где они меняли лошадей. Он сел на поезд Сибирской железной дороги и доехал до Владивостока, где его ждало японское судно, и в скором времени прибыл в Японию. Из Японии - триумфальная поездка в Америку. В Америке его побег произвел сенсацию: "Русско-еврейская улица гудела, как растревоженный улей. Повсюду шли сборы встречать "воскресшего из мертвых".127 В начале 1907 года, после триумфальной поездки по Америке, Гершуни прибыл в Париж. Эсеры имели все основания быть довольными. Они получили своего лидера, который вернулся из Америки с большой суммой (180 тысяч долларов), собранной восторженными поклонниками русской революции - еврейскими эмигрантами. (Бедные американские евреи, у них все время требуют деньги на русские, русско-еврейские или просто еврейские дела!).

Среди многих встреч особенно радостной была для Гершуни встреча с Азефом, в котором он видел ученика, превзошедшего своего учителя. В тюрьме он слушал восторженные рассказы Сазонова об Азефе, слышал, правда, и слова Мельникова, одного из своих ближайших помощников по БО: "Считаю Азефа виновником как моего ареста, так и ареста Гершуни"128. Но он от него отмахнулся, как от назойливой мухи, и говорил заключенным в Шлиссельбурге:"Мельников, должно быть, заболел психическим расстройством еще в одиночке. Знаете, он обвиняет в шпионаже одного из самых видных партийных работников."129 Азеф постарался увидеться с Гершуни раньше других руководителей партии. Мы знаем, что, когда Азеф этого хотел, ему удавалось производить прекрасное впечатление на людей, но в данном случае ему не надо было особенно стараться, Гершуни относился к нему восторженно. Азеф встретился с Гершуни по дороге на второй съезд партии в феврале 1907г. Съезд проводился в Финляндии в подпольных условиях, так как русская полиция активизировала там свою деятельность. Организаторы съезда, основную роль среди них играл М.Натансон, боялись, что полицейские чины при помощи войск могут арестовать всех участников. Поэтому приезд Гершуни, основного партийного вождя, держался в полной тайне. Об этом практически никто не знал.130 Члену партии, который вез Гершуни, было поручено ни в коем случае никого к нему не пропускать. Жена Гершуни ждала своего мужа в Финляндии. Она сообщила о скором прибытии корабля, который вез Г.Гершуни, близким людям, известным членам партии: Е.Азефу и его жене. Несмотря на сопротивление сопровождавшего Гершуни члена партии, Азеф сумел пройти на корабль и в течение продолжительного времени беседовал с Гершуни наедине.131 М.Натансон, которому было поручено встретить Гершуни и ввести его в курс партийных дел, к удивлению обнаружил, что его опередили. Гершуни не хотел слышать о причинах, вынудивших Азефа оставить террор. да и Азеф, которого и интересы службы (Герасимов), и личные интересы (тоска от монотонной семейной жизни) побуждали вернуться к активной революционной деятельности, не особенно сопротивлялся предложению Гершуни вернуться в террор. На партийный съезд в Финляндии Азеф отправился в ореоле славы и как друг Гершуни. Не забывал Азеф и своей основной службы: в Финляндии он встретился с Б.Никитенко, для которого он был неуловимым террористом, овеянным легендарной славой. Никитенко рассказал Азефу о всех планах ЦБО, в том числе и о царском деле, и назвал имена всех участников. Он даже просил Азефа взять группу под свое руководство, но Азеф отказался, ссылаясь на те же причины, по которым он отказался от участия в терроре, и заявив также, что он не может руководить группой, члены которой набраны не им лично, Так как слишком велик риск, что в группу попадёт провокатор. Как мы уже неоднократно писали, Азеф на самом деле умел разбираться в людях, и,кроме него, других провокаторов в БО не было. Но, поскольку Азеф весь ЦБО Никитенко собирался выдать Герасимову, его последнее заявление было необыкновенно циничным.

Б.Николаевский, ссылаясь на биографов Никитенко, имен которых он не сообщает, рассказывает о том, что Азеф дал Никитенко несколько ценных советов,"...и одним из особенно подчеркнутых им советов был совет усилить разведочную работу против царя.В частности, он советовал как можно теснее связаться с тем конвойным казаком, связь с которым была установлена через В.А.Наумова."132 К сожалению, без ссылки со стороны Николаевского на источники мы не можем проверить эту информацию. Хотя мне кажется, что Николаевский ради красного словца, не удержался от соблазна еще раз обвинить Азефа в прямой провокации. Сразу после визита к Никитенко Азеф отправился к Герасимову и рассказал ему все, что узнал:"Ей (БО) даже удалось установить связь с кем-то из личной охраны царя. Было ясно, что террористы готовят покушение. По словам Азефа, план этого покушения был разработан еще не во всех деталях, но Насколько можно было судить, предполагалось, что казак должен был помочь подложить адскую машину под царский дворец, под кабинет его величества. Свое сообщение Азеф закончил указанием имен и адресов новых руководителей террористической группы, занявших эти места после ареста Зильберберга."133 Получив такую ценную информацию от Азефа, Герасимов начал действовать. А работать он умел и любил. Члены группы были взяты под наблюдение. Но имени казака Азеф не знал и не мог назвать его Герасимову, который оказался перед своеобразной дилеммой: "арестовывать или не арестовывать?" "Но я не мог нащупать след, ведущий внутрь дворца. Я уже было собирался арестовать всех лиц, попавших в сферу моего наблюдения, конечно, с точки зрения розыска было бы целесообразнее выждать, пока наблюдение не даст более веских улик против заговорщиков и не выяснит все их связи. Однако этот нормальный путь был слишком опасен. А вдруг террористам удастся ускользнуть от наблюдения и нанести удар?"134

Рисковать жизнью Николая II Герасимов не мог. Он уже собрался притупить к арестам, когда его вызвал к себе дворцовый комендант В. Дедюлин и рассказал подробно всю историю с Ратимовым и Наумовым. Правда, кто-то опять ошибся в датах. Герасимов сообщает, что Дедюлин рассказал, будто "Наумов хочет свести его (Ратимова)теперь в Петербурге с членами БО."135 А мы знаем,что встреча с А.Пигуит была у Ратимова в начале января, а беседа Герасимова с Дедюлиным была в конце февраля. После встречи с Дедюлиным Герасимов взял в свои руки полный контроль над этим делом. На квартире у одного из служащих Зимнего дворца Спиридович сдал Ратимова Герасимову с рук на руки. Ратимов повторил Герасимову всю историю его знакомства с Наумовым:"Я заставил его (Ратимова) поклясться, что все, что он сообщает - сущая правда. Ратимов поклялся и несколько раз истово перекрестился перед иконой."136 На следующую встречу с боевиками Ратимов пошел в сопровождении филеров дворцовой охраны, и филеры охранного отделения следили за членами ЦБО. "У дверей петербургской квартиры, куда должен был явиться Ратимов, агенты полковника Спиридовича, следовавшие за ним по пятам, встретились с моими агентами, производившими слежку за Синявским... Таким образом цепь в этом пункте замыкалась."137 Герасимов допустил еще несколько встреч боевиков с казаком, с ним встречались Б.Синявский, Б.Никитенко и А.Пигуит. Беседы продолжались в том же направлении: его убеждали совершить героический поступок - убить царя, но, видя, что он на это не пойдет, получали от него конкретную информацию. Он еще несколько раз нарисовал им проект дворца и парка и сообщил различные подробности для успешного осуществления теракта: "- Можно ли постороннему человеку, конечно соответственно переодетому, проникнуть в кабинет царя?- спрашивали террористы. - Да, если он носит форму казака царского конвоя. - Разве не каждый казак лично знаком всем проживающим во дворце? - Нет,- отвечал Ратимов,- в конвое сто таких казаков. Разве можно знать в лицо их всех? - Возможно ли подойти непосредственно к царю во время его прогулки в Царскосельском парке? - Это вполне возможно. Например, если бы женщина-террористка, переодевшись финской молочницей, появилась в парке. Хотя царь постоянно во время прогулок сопровождается несколькими казаками из его конвоя, но они по инструкции следуют в некотором отдалении за ним. Они не обратят внимания на такое повседневное событие, как появление молочницы... - Возможно ли в помещении, находящемся под комнатами царя, заложить мину и затем эту часть дворца вместе с самим царем пустить в воздух?спрашивали далее террористы. - Да,- отвечал Ратимов,- такая возможность тоже имеется. Кабинет царя находится в бельэтаже, под которым расположено много комнат, куда доступ сравнительно легок."138

Помимо царя, как мы знаем, террористы вели охоту на Николая Николаевича и Столыпина. Ратимов должен был шифрованными телеграммами уведомлять боевиков о приезде того и другого. Герасимов решил, что пора кончать. Он знал все о планах заговорщиков, и у него был прекрасный свидетель для процесса. После встречи Ратимова с террористами он увиделся с ним еще раз и потребовал подтвердить под присягой все, что он рассказал ему о планах заговорщиков. Очень большое значение Герасимов придавал телеграммам. Ратимову было приказано отправить телеграмму в определенный момент за несколько часов до ареста. Как было у него условлено с заговорщиками, Ратимов направил для Никитенко адвокату Федосееву две телеграммы:"Приезжайте, Стефан болен" и "Приезжайте, Иван болен"139. Первая означал, что Николай Николаевич должен приехать между 5 и 10 часами вечера, а вторая - что Столыпин приедет на следующий день утром. Телеграмма "была найдена во время ареста и послужила одной из главных улик для обвинения"140.

31 марта полиция нанесла массированный удар. Было арестовано 28 человек. В обществе произвёл особенно сильное впечатление арест преподавателя Александровского лицея К.Эмме. Избежать ареста и бежать удалось немногим. С самого начала следователи (возглавлял следствие Глустовский, "человек интеллигентный, энергичный и делающий карьеру"141) получили неожиданный подарок. Один из главный обвиняемых В.Наумов стал давать откровенные показания, рассказывая буквально все. Для тех лет, и того революционного движения, и особенно той партии это был редчайший случай. Наумова полностью сломило, что "Ратимов все время предавал его"142. Выведать у него все в таком состоянии для опытного следователя не представляло никакого труда. Наумов показал, что Зильберберг и Никитенко уговаривали его убить императора, что ради этой цели он должен был поступить в придворную капеллу, что он брал уроки пения,которые революционеры ему оплачивали, и что последний раз ему Никитенко дал деньги (200 рублей) для оплаты уроков непосредственно в день ареста. Его показания подтверждались и дополнялись показаниями Ратимова.

Партия социалистов-революционеров попала в сложное положение. Было официально объявлено, что в дни работы Думы она отказывается от террора, а здесь был не просто террор, а подготовка к цареубийству. Трудно было найти более убедительные доказательства лживости официальных эсеровских заявлений об отказе от террора. Особенно трудным было положение эсеровской фракции в Думе, насчитывавшей более 30 депутатов. Дело в том, что 7 мая правые внесли в Государственную Думу запрос "Об обнаружении заговора против Государя Императора, Великого князя Николая Николаевича и Столыпина". Николаевский утверждает:"Столыпин быстро понял, какой благодарный для его политических планов материал давала ему судьба, и обеими руками ухватился за мысль создать громкий процесс о "заговоре против царя"... Столыпин с самого начала взял курс на новый разгон и изменение основных законов. Нужно было ввести соответствующую подготовку, и процесс о "заговоре против царя" был как нельзя более пригоден для компрометации Думы в глазах царя и монархически настроенных слоев населения. Ведь этот "заговор" был организован той самой партией социалистов-революционеров, которая имела свыше 30 своих официальных представителей в Думе"143.

В данном случае, как и во многих других, когда политические страсти революционера заглушали объективность историка, Николаевский был неправ. Столыпин вел долгие переговоры с кадетами, основной фракцией Думы, пытаясь найти общую с ними почву для сотрудничества (о неудаче этих попыток я расскажу ниже). Столыпин был искренне рад редким немногочисленным свидетельствам желания кадетов пойти ему навстречу. Когда ему показали кадетскую формулу перехода к очередным делам, в которой говорилось о "живейшей радости" по поводу "избавления Государя" от смертельной опасности и о "...глубоком негодовании к преступному заговору" он был удовлетворен. В то же время, левые откровенно демонстрировали, какие чувства они испытывали к Николаю II, и ни один из представителей левых партий не был в зале заседания Думы во время голосования по этому вопросу. В коротком ответе Столыпина на запрос было сказано, что арестованные "...вступили в образовавшееся в составе партии социалистов-революционеров сообщество, поставившее целью своей деятельности посягательство на священную особу Государя Императора и свершение терактов, направленных против Великого князя Николая Николаевича и председателя Совета министров, причем членами этого сообщества предприняты были попытки к изысканию способов проникнуть во дворец, в котором имеет пребывание Государь Император."144

Случайно во время обсуждения запроса в помещении эсеровской фракции в Думе находился В.Чернов. В категорической форме он заявил депутатам, что партия не готовила покушение на царя. Представитель фракции Ширский с думской трибуны заявил:"Заговора не было". Но многие чувствовали недоговоренность, и в широких кругах партии росло недовольство, что она отказывается от своих собственных предприятий и ставит своих боевиков таким поведением в очень трудное положение.

7 августа 1907 года дело о заговоре против царя слушалось в суде Петербургского военного округа под председательством генерал-майора Мухина. Перед судом предстали 18 человек. Обвинение поддерживал помощник главного военного прокурора полковник Ильин, "человек, лишенный каких-либо талантов"145. Как часто бывало на подобных процессах, защита выглядела значительно ярче."Для защиты подсудимых были мобилизованы лучшие силы русской либеральной адвокатуры:Маклаков, Муравьев, Соколов, Зарудный и другие"146. Защита придерживалась на процессе четкой линии поведения - она стремилась доказать, что все дело о заговоре против царя необыкновенно раздуто охранкой и носит следы полицейской провокации. В официальном заявлении ЦК партии социалистов-революционеров было сказано, что она никакого отношения к заговору не имеет, и никому не давала поручения организовывать убийство царя. Защита всячески использовала это заявление, доказывая, что никогда раньше ЦК эсеровской партии не отказывался от действий своих боевиков. Адвокатам удалось доказать, что данные в телеграммах, о датах приезда в Царское Село Столыпина и Николая Николаевича посланных Ратимовым революционерам в день их ареста, не соответствуют действительности. В эти дни ни тот, ни другой не собирались приезжать в Царское Село, и, следовательно, это свидетельствует о полицейской провокации. Офицеры, члены суда растерялись. Особенно на них подействовало выступление свидетеля защиты Мякотина, авторитетно заявившего, что раз ЦК партии социалистовреволюционеров официально заявил о своей непричастности к данному заговору, то так и есть. По мнению Мякотина традиции русского революционного движения не допускали ложных заявлений со стороны революционных центров; может быть, в этом деле принимал участие кружок революционно настроенной молодежи, за которым стояли опытные полицейские провокаторы.

Для того, чтобы переломить ход процесса, было решено в качестве свидетелей обвинения привлечь Спиридовича и Герасимова. Это была необычная мера в истории русской судебной практики. Первым выступал Спиридович. Нужно отметить, что еще одной трудностью, с которой обвинение столкнулось на суде, был отказ Наумова под давлением его адвоката Муравьева от показаний, данных им на предварительном следствии. Муравьев, используя незнание судьями топографии Царского Села, доказывал, что если Наумов хотел убить царя, то ему ни к чему было вступать в БО. Он мог это непосредственно осуществить из окна и дверей своего дома во время прогулок императора147. Легко доказав полную несостоятельность этого утверждения Н.Муравьева, Спиридович заявил затем:"Я совершенно точно знаю, что покушение было подготовлено БО партии социалистов-революционеров и что оно осуществлялось по приказу комитета."148 Он сообщил суду ряд фактов, свидетельствовавших о том, что террористами руководил эсеровский ЦК. "На вопрос председателя суда: "Где вы получили те сведения, которые сообщили трибуналу?" - я ответил, что узнал все эти данные, так как во время исполнения моих обязанностей я много общался с главой охранного отделения Петербурга полковником Герасимовым или непосредственно, или письменно, что... Герасимов владеет этими сведениями и что он готов подтвердить все, что я сказал."149 Председатель суда заявил, что заседание суда прерывается, и что суд хочет допросить полковника Герасимова. Защитники стали протестовать, особенно негодовал В.Маклаков, пытаясь убедить прокурора Ильина в недопустимости подобной меры:"Он не постесняется сослаться на сведения, полученные через его агентов, значит, через провокаторов. Это возможно и законно?"150

Но и Герасимов не испытывал особого желания превращаться в героя громкого процесса. На официальное приглашение явиться в суд он ответил отказом, сославшись на болезнь (у него болела нога). В своих воспоминаниях он писал:"Успешность моей работы во многом зависела от того, что меня никто из революционеров не знал в лицо. Именно поэтому я никогда и нигде не появлялся публично. Выступление в зале суда было грубым нарушением этого правила. Я стал бы известен целому ряду адвокатов, родственников обвиняемых, а среди них несомненно было немало людей, близких к революционерам."151 Ильин, сознавая, что он проигрывает процесс, приехал уговаривать Герасимова. В конце концов Герасимов согласился, но на следующих условиях: 1. Суд состоится в здании охранного отделения. 2. На это заседание суда будут приглашены только участники процесса (не пустили даже родственников подсудимых). На следующий день заседание суда состоялось в большой зале здания охранного отделения (Мойка 12). Уже один этот факт вызвал возмущение в либеральных кругах:"Юстиция пошла на поклон в полицию." Возмущение усилилось из-за той обстановки, в которой проходило заседание:"...я счел нужным несколько изменить свою внешность, появился слегка загримированным и просил извинения за то, что буду давать свои показания сидя, положил больную ногу на сидение другого стула."152 Герасимов полностью подтвердил показания Спиридовича, подтвердив, что дело Никитенко-Синявского - дело рук террористической группы, входившей или примыкавшей к партии социалистов-революционеров. Он заявил, что обладает данными об этом, полученными им от сотрудников:"Говоря это защитникам, он повернулся к ним демонстративно спиной и обращался непосредственно к председателю. Защита взволновалась. Маклаков бросил свой портфель на стол и заявил, что он не может больше участвовать в этой комедии и покинул зал заседаний."153

Наиболее сложным на процессе было положение основных обвиняемых Никитенко и Синявского, которые хотели, но не могли в силу уклончивой позиции, занятой партией, громко провозгласить свое кредо террористов, поэтому Никитенко говорил, что он собирал сведения о Николае Николаевиче и Столыпине, чтобы использовать их в будущем, когда партия сочтет нужным возобновить покушение, а Синявский заявлял, что интересовался разъездами этих лиц со статистической точки зрения.154

Военный суд приговорил к смертной казни Никитенко, Синявского и Наумова (отказ от показаний на предварительном следствии стоил ему смертного приговора и не помог другим подсудимым). Но мне хочется думать, что, когда палач надевал ему петлю, совесть Наумова не мучила, и другие осужденные его простили. Может быть, ради этого и стоит пойти на смерть.

Примечания.

1. Цит.по: А.Богданович. Указ. соч. стр.387-388.

2. Цит.по: С.Ольденбург. Указ. соч. стр.356.

3. Ж.Лонге. Г.Зильбер. Указ. соч. стр.130.

4. Польская социалистическая партия, во главе которой стоял Ю.Пилсудский.

5. А.Аргунов. Указ.соч. стр.73.

6. Там же.

7. Ю.Делевский."Дело Азефа и семи повешенных"//Голос минувшего на чужой стороне.1926. н.4. стр.141.

8. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 118-119.

9. "Дело Зинаиды Коноплянниковой"//Былое, 1917г.н.1. стр.265.

10. Там же. стр. 264.

11. Там же. стр. 260.

12. Там же. стр. 265-266.

13. Там же. стр.258.

14. Там же. стр. 269.

15. A.Spiridovitch. Opt.cit.p.110.

16. "Переписка Н.Романова и П.Столыпина"//Красный архив. 1924.

т.5. стр. 103-104.

17. "Дело Зинаиды Коноплянниковой". стр.274.

18. А.Герасимов. Указ. соч. стр.123.

19.Цит.по: С.Ольденбург. Указ. соч. стр.366.

20.A.Spiridovitch. Opt.cit. p.112

21.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 90.

22.A.Spiridovitch. Opt.cit.p.114.

23.Переписка Н.Романова и П.Столыпина. стр. 104.

24.Переписка НиколаяII и Марии Федоровны.// Красный архив.1927. т.3(22) стр. 198.

25."В годы реакции". стр.242.

26. Там же.

27. Д.Павлов. Указ. соч. стр. 181-182.

28. П.Берлин.

//Каторга и ссылка. М. 1929. н.10. стр.92.

29. Там же. стр.98.

30. Там же. стр. 99

31. Там же. стр. 97.

32. Там же. стр. 97-98.

33. Цит. по: Д.Павлов. Указ. соч. стр. 171.

34. Там же. стр. 170.

35. А.Герасимов. Указ. соч. стр.88.

36. Там же. стр. 91.

37.A.Spiridovitch. Opt.cit. p.107.

38. А.Герасимов. Указ. соч. стр.88.

39. Д.Павлов. Указ. соч. стр.82. Вообще, Павлов слишком сильно хочет опорочить Рысса, сделать из него обычного провокатора. Для этого он иногда, в несколько странной форме ведет свою полемику с оппонентами из далекого прошлого. Так, сообщая о том, что Спиридович упрекал Трусевича за излишнее доверие Рыссу, он пишет: "Если верить воспоминаниям кадета Маклакова, аналогичной точки зрения придерживался генерал Герасимов". Д.Павлов. "Страницы истории эсеров максималистов"//Вопросы истории. М. 1988. н.5. стр.90. Воспоминания Генерала Герасимова были опубликованы по-русски в 1985г. За три года до опубликования статьи Павлова, и Павлов был просто обязан знать их содержание, а не писать фразы "если верить Маклакову", которая нужна ему для того, чтобы опорочить источник, с которым он не согласен.

40. Д.Павлов. "Эсеры-максималисты в годы первой русской револю ции". стр. 170.

41. Там же. стр. 179.

42. Там же.

43. Там же. стр. 171.

44. Д.Павлов. "Страницы истории эсеров-максималистов". стр.86.

45. Д. Павлов. "Эсеры-максималисты в годы первой русской рево люции". стр.183.

46.Интересно, что в воспоминаниях К.Бродской, опубликованных Д.Павловым, с целью доказательства вины Рысса, говорится, что Рысс узнал об этом только после его свершения. К.Бродская "Мои воспоминания о Мортимере"//Вопросы истории.М.1988. н.5.стр.101.

47. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 91.

48. Д.Павлов. "Эсеры-максималисты в годы первой русской револю ции". стр. 180.

49. К.Бродская. Указ. соч. стр.95-96.

50. Там же. стр. 96.

51. Там же.

52. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 93.

53. Д.Павлов. "Страницы истории эсеров-максималистов". стр. 88-89.

54. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 93.

55. П.Берлин. Указ. соч. стр. 95.

56. Там же.

57. К.Бродская. Указ. соч. стр. 96.

58. С.Басов-Верхоянцев. Указ. соч. //Новый мир. 1926. н.10.стр.139.

59.Там же.

60. Г.Нестроев. Указ. соч. стр. 67.

61. М.Осоргин. "Венок памяти малых"//На чужой стороне. Прага. 1924г. н.6 стр.103.

62. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 93.

63. Там же.

64. В.Попова. Указ. соч. стр.57.

65. Там же. стр. 60.

66. Там же. стр.63.

67. Там же. стр.61

68. Там же. стр.63.

69. A.Spiridovitch. Opt.cit. p.153.

70.В.Попова. Указ. соч.//Каторга и ссылка.н.5(34). стр. 58.

71.Б.Савинков.Указ. соч. стр. 239.

72. А.Герасимов. Указ. соч. стр.150.

73. Там же.

74. А.Богданович. Указ. соч. стр.415.

75. А.Герасимов. Указ. соч. стр.152.

76. А.Богданович. Указ. соч. стр.412.

77.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 95.

78. Там же.

79. Там же. стр. 96.

80. Там же.

81.А.Богданович. Указ. соч. стр. 413-415.

82. С.Витте. Указ. соч. стр.179.

83. Переписка Н.Романова и П.Столыпина. стр. 105.

84.С. Витте. Указ. соч. стр. 404.

85.A.Spiridovitch. Opt.cit. p.147

86. А.Игнатьев."50 лет в строю".М.1955. т.1 ст.406.

87. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 97.

88. Там же. стр.99

89. Там же. стр. 98

90. Там же. стр. 100.

91. Там же. стр. 101.

92. Там же. стр. 96.

93. Б.Николаевский."История одного предателя".стр.227.

94.A.Spiridovitch. Opt. cit. p.150

95. Ibid. p.149.

96. Ibi-dem.

97. Ibid. p.112.

98. Ibid. p.113.

99. Ibid. p.150.

100.Ibid.

101.Ibid. p.151

102. Б.Николаевский. "История одного предателя".стр.230.

103.A.Spiridovitch. Opt.cit. p.151.

104.Ibid. p.152.

105. А. Герасимов. Указ. Соч. стр. 102.

106. A Spiridovitch. Opt. cit. p.152.

107.Ibid.

108.Ibid. p.153.

109.Ibid.

110. А. Герасимов. Указ. соч. стр. 102.

111. Б. Николаевский. "История одного предателя". стр. 231.

112. В.Фигнер. "После Шлиссельбурга". Пол.соб.соч.т.3.М.1929.

стр. 173.

113. Там же. стр. 177.

114. Там же. стр. 174.

115. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 143.

116. Б.Савинков. Указ. соч. стр. 291.

117. Там же.

118. ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.126.Л.30.

119. Б.Савинков. Указ.соч.стр.291.

120. В.Фигнер . Указ соч. стр. 175.

121. В.Чернов. "Перед бурей". стр. 267.

122. С.Безбережьев. "М.Спиридонова"//Россия на рубеже веков. стр. 339

123.Э.Хазиахметов. "Организация побегов политических ссыльных из

Сибири в1906-17гг"// Ссылка и общественно- политическая жизнь в Сиби

ри.Новосибирск. 1978. стр. 68.

124. Чернов."Перед бурей".стр. 268.

125. Там же. стр. 269.

126. Там же. стр. 270

127. Там же.

128. М.Мельников. "Первое обвинение Азефа".//На чужой стороне.

Прага. стр.211.

129. Там же. стр. 213.

130.ГАРФ.Ф.1699.Оп.1.Д.123.Л.44.

131.Там же.Л.45.

132. Б.Николаевский. История одного предателя. стр. 230

133. А.Герасимов. Указ. соч. стр.102-103.

134.Там же. стр. 103.

135.Там же.

136.Там же.

137. Там же.стр.104.

138. Там же. стр. 104-105.

139.A.Spiridovitch. Opt.cit. p.158.

140.А. Герасимов. Указ. соч. стр. 105.

141.A.Spiridovitch. Opt.cit.p.158

142.А.Герасимов. Указ. соч. стр. 105.

143.Б.Николаевский. Указ. соч. стр. 232.

144.П.Столыпин. "Полное собр. речей в Государственной Ду и в Государственном Совете".М.1991. стр.84.

145. A.Spiridovitch Opt.cit.p.161

146.А.Герасимов. Указ. соч. стр.105.

147.A.Spiridovitch Opt. cit. p.164.

148.Ibid.p.166-167.

149.Ibid.p.168.

150.Ibid.

151. А.Герасимов. Указ. соч. стр. 106.

152. Там же. стр. 107.

153.A.Spiridovitch. Opt.cit. p.170.

154.Ibid.p.162.