Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы: Катакомбная церковь.

 

Надежда Леонтьева

[ВОСПОМИНАНИЯ О КАТАКОМБНОЙ ЦЕРКВИ]

Запись И.Осиповой. http://www.histor-ipt-kt.org/vosp.html

Мемуар её мужа.

Рассказывает Надежда Леонтьева[1]

Дедушка с бабушкой были единоличниками, не пошли они в этот колхоз. Дом у них был красивый, железом покрыт. А в колхозе власти уже наметили, что все железо нужно снять, раскрыть хату, да все забрать у них. Но кто-то передал им это, и они смогли быстро снять железо и даже продать за бесценок. Когда власти приехали, железа уже не было на крыше. Тогда выгребли у них все-все, что было, под веник вымели. В избе шаром покати, ничего нет, а эти родителям: «Вступайте в колхоз, все вам вернем».

И тут начальник один улыбнулся так и дал Мите, сынишке их маленькому, у мамки на руках сидел, пряничек-то. А мать ему: «Да ты хоть кашки ему оставь. Что ты все забираешь?» А тот: «Пиши заявление в колхоз. Вот тебе ручка и лист бумаги — пиши. Сейчас же все вернем. А не напишешь, тогда все выгребем под метлу». А они сказали только: «Нет. Умирать один раз, а когда смерть настанет, все равно будет. Но в колхоз не пойдем». Они на смерть были готовы, но только чтоб в колхоз не пойти. Так и выгребли у них все, абсолютно все. Осталась в печи какая-то чугуночка пустая, а так забрали все-все.

А тут как раз и дедушку забрали на фронт, и бабушка осталась одна — и пятеро ребятишек. Две старшенькие пасли овец у людей по договорам, немного зарабатывали и кое-как кормились. Больше лебедой питались, и ходили за лебедой этой за пятнадцать километров. А были они еще девочки маленькие, ростом небольшие. Как-то раз к омету пошли, подошли, а там волк сидит, глазами блестит. Попятились от омета-то, тихонько отошли и бегом назад. Так и пришли ни с чем. За камышом ходили с санками, и когда ловили их, то отбирали санки. Пытались ботву собрать на поле, но там сторожили. И когда на лошадях подъезжали, спрашивали: «Ты чья?» И отбирали мешки, и все, что там было. И с поля сгоняли, да еще провожали, чтоб ушли ни с чем. Так что мы напуганные были. Колхозники-то в поле собирали, имели право, а нас постоянно гоняли, отнимая все. Но все равно Господь не оставил, чудом, но все у нас выжили.

Родители мои[2] тоже верующие были, на праздник или под праздник мама всегда зажигала лампадочку. Мама приучала нас к порядку, всегда говорила нам, чтобы не воровали и чужое не брали. Мы уже в школе учились, и когда лампада горела, подруги и друзья смеялись, мол, что это у вас там светится. А когда свет в селе проводили, то родители считали, что это грех, боялись. А мы молодые еще были, и нам дюже хотелось, чтобы провели свет. Ну, как же это, у всех свет есть, а у нас нет. И настояли мы все-таки, в шестьдесят восьмом году провели нам свет.

В школу мы ходили, конечно, там такого сильного гонения не было на нас. И крестики носили мы, хоть и смеялись над нами, мы за рубашку их привязывали, чтоб не видно было, но без креста мы не ходили. Ну, от ребят прятали, потому что заглядывали за рубашку, но крестики носили. Мать говорила всегда: «Ни в коем случае, чтоб хоть один день без креста быть». Галстуки-то нам, конечно, надели, хотя мама была очень против. Она нам даже не покупала галстуки, нам девчонки в школе дали свои, и нам повязали их. Мама даже не знала, что нам галстуки-то надели. А по поводу комсомола она нам очень жестко сказала, чтобы ни в коем случае: «Смотрите, девчата, как хотите. Но если не послушаете мать, то тогда я больше не в силах». Так что в школе мы в комсомол не вступили.

Тогда в нашем селе пошли всякие разговоры о верующих, что творят они какие-то неподобные дела, собираются в избе, тушат свет, что у них там шум и визг. А мы, малолетки, обычно у клуба собирались, ребята, девчонки. И тут кто-то предложил: «Давайте сходим, посмотрим, что там делается у сектантов. Но только, когда убегать будем, смотрите, чтоб никого не растерять, если за нами погонятся». И я в этом участие принимала, я же с ними вместе ходила. Вот подошли мы к избе Евдокии Воробьевой гурьбой, человек двенадцать нас было, ребят и девчат. Подошли, а в доме — тишина и спокойствие, только в окошке что-то блестело, видно, лампада горела. И тишина была удивительная. Ну, подошли мы, похихикали, погагакали возле дома. Потом кто-то из наших сказал, что, наверно, они собрались в другом доме и там, дескать, в жертву приносят. Так и ушли ни с чем.

А дома пришла мамка, я ей и сказала: «Мам, вот все же эти люди молятся, так и мы давайте молиться. Как молились, так и будем молиться, что мы умнее всех, что ли». А мама нам: «Девки, я вас не заставляю молиться, не принуждаю вас. Вы только сходите туда и посмотрите, как там». Вот мы и пошли туда. И нас, действительно, поразило, что там тишина и спокойствие. Один читал, все слушали, потом запели все. Пропели, затем кто-то задал вопрос, и они обсудили. В общем, беседа была. И нам все очень понравилось. Никто нас тогда не заставлял и не принуждал, только мама сказала просто: «Посмотрите». И тогда мы сами убедились, что там, действительно, истина, что там сам Христос.

И когда мы домой пришли, то я сама мамке сказала, что раз уже мы пошли туда, то нужно уже идти бесповоротно. И что неважно, кто что будет говорить, пусть, что хотят, говорят, а ради этого нужно все перенести. А все, что говорят про них, это ложь. Никому не верить, раз сами мы убедились, сами посмотрели и пришли к такому, что, действительно, там истина. И с тех пор мы сами стали посещать их службы и веровать. И смеялись над нами, и обзывали всячески, да и сейчас я могу услышать в любое время любое слово. Но мы верим, и это самое главное.

А ведь когда мать с отцом пришли на этот собор Христов, то местные стали творить произвол, может, и не взрослые даже. На крыльцо подбрасывали горящую куклу, вроде, из тряпки ее делали, зажигали и подбрасывали. Однажды из дров наших двухметровых выбрали одно, какое потолще, и поставили к двери с обратной стороны. Дверь-то избы открывалась вовнутрь, и, если из сеней выходишь, то оно ударит тебя, падая, прямо в лоб. А мне тогда подружки стали говорить, что раз родители твои пошли в эту веру, то тебя, Надя, в жертву принесут.

В семье нас девочек двое, я младшая и испугалась, мамку стала спрашивать: «Мам, а меня в жертву отдадут? Неужели тебе меня не жалко будет, когда меня в жертву принесут?» А она мне: «Да ну что ты? Там этим не занимаются». А потом, когда мы сами все увидели, то поняли, что в жертву истинно-православные христиане никого не приносят. Наоборот даже, ты сам хочешь отдать себя в жертву ради веры. И жертвы-то духовной... А потом пришлось нам уехать в Воронеж. Люба на фабрику технических тканей устроилась, а я поступила учиться. И там мы без креста не ходили ни одного дня. А когда мы не стали вступать в комсомол там, вот тут-то, конечно, было. Над нами сначала смеялись, потом стали вызывать по отдельности и беседовать: "Ну, почему ты не вступаешь? Успеваемость хорошая у тебя, а вот в комсомол ты не вступаешь". Тяжело было, пришлось вступить в комсомол.

Но мне вскоре пришлось вернуться домой, родители мои тяжело заболели. Мама была инвалидом второй группы, отец был оперирован шесть раз. Так что пришлось приехать, жить вместе и помогать им. И веровать с ними вместе. И вести мы себя стали по-другому, когда поверили. Всякие гулянки, праздники обычные мирские перестали отмечать — это уже не сочеталось с нашей верой. Нельзя было Богу молиться и в пирушках участвовать, отмечая что-то. Стали мы отказываться, и получилось, что сам дух разделил нас с окружающими.

[1] Надежда Владимировна Леонтьева.

[2] Отец — Владимир Иванович Леонтьев, мать — Мария Андреевна Перязина.