Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы.
МИСТИКИ, РОЗЕНКРЕЙЦЕРЫ И ТАМПЛИЕРЫ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ
К оглавлению
РЯДОМ С МИХАИЛОМ ЧЕХОВЫМ
Свидетельства друзей великих современников, как правило, разочаровывают своей лаконичностью и общими словами, и в то же время именно в их лаконичных воспоминаниях исследователь может найти драгоценные факты, о которых не может знать и даже догадаться никто другой.
Человеком, находившимся в теснейшей дружбе с замечательным артистом М.А.Чеховым (1891-1955) с осени 1914 г. и до отъезда последнего за границу летом 1928 г., был скрипач сначала Камерного, а затем и Большого театра Зиновий (Зундель) Моисеевич Мазель (1896-1978). Насколько мне известно, З.М.Мазель не оставил никаких мемуаров, однако его краткие рассказы были записаны сначала Е.Г.Дуловой<1>, собиравшей воспоминания современников о М.А.Чехове и МХАТе 2-м, а затем Н.Р.Балатовой<2>, любезно познакомившей меня с ними. Кое-что мне удалось узнать при встрече со внуком Мазеля, А.С.Бородиным, помнившим отдельные припоминания своего деда.
Из этих рассказов следует, что З.М.Мазель родился в Витебске, в достаточно зажиточной семье скрипача, который мог позволить старшего сына своего Илью (Рувима) 102
Мазеля (1890-1967), впоследствии достаточно известного советского художника, отправить учиться за границу. Где учился музыке младший Мазель, выяснить не удалось. В Москву он заехал летом 1914 г. по пути в Петербург, где намеревался поступить в Консерваторию, но его дальнейшее путешествие остановила начавшаяся Первая мировая война. Неизвестно, учился ли он в Московской консерватории, но в 1917 г. Мазель уже работал в оркестре Камерного театра.
В Москве З.М.Мазель остановился у своего приятеля по Витебску скульптора А.С.Бессмертного<3>, снимавшего студию в доме художника Э.Э.Лисснера (Крестовоздвиженский переулок, 9), располагавшуюся на одной лестничной площадке со студией другого молодого скульптора - А.А.Ленского, сына известного актера и режиссера Малого театра. Эти обстоятельства определили дальнейшую судьбу начинающего скрипача: оба скульптора были тесно связаны с театральным миром Москвы, в особенности же с молодежью Первой студии Художественного театра. Той же осенью З.М.Мазель встретился на именинах А.С.Бессмертного с М.А.Чеховым. Знакомство переросло в теснейшую дружбу и с тех пор до конца 20-х годов они почти не расставались.
Свидетельств этой дружбы сохранилось немало. В архиве актрисы и педагога М.И.Кнебель мне удалось найти фотографию гипсового бюста З.М.Мазеля работы О.К.Чеховой<4>, первой жены М.А.Чехова, закончившей в те годы Строгановское училище по классу скульптуры и подававшей большие надежды как скульптор, хотя действительно мировую известность ей суждено было получить в качестве киноактрисы. На другой фотографии, негатив которой хранится в Музее МХАТ, небритый, исхудавший Чехов запечатлен вместе с Бессмертным, Мазелем и пианисткой С.И.Коган. Этот снимок сделан, судя по виду М.А.Чехова, в декабре 1917 г., когда О.К.Чехова ушла от него к их общему знакомому венгру Яроши, обладавшему не только несколькими именами (Мирослав, Ференц, Федор), но, по свидетельству Мазеля, подтвержденному М.А.Чеховым в его книге "Жизнь и встречи", еще и ярко выраженными гипнотическими особенностями.<5>
Трагедия в семье Чехова произошла в первых числах декабря 1917 г., и вскоре Мазель по приглашению М.А.Чехова переехал к нему в Газетный переулок (позднее - ул. Огарева, 3). Там, в большой трехкомнатной квартире Чеховых Мазель прожил около двух лет, став свидетелем тяжелейшей депрессии артиста, навязчивой мысли о самоубийстве и, как следствие, его ухода из театра. В те месяцы играть Чехов не мог. Решающую роль в его спасении сыграли тогда два ближайших к нему человека - Мазель, который буквально не отходил от Чехова, и В.С.Смышляев, давний товарищ по театру, подавший Чехову мысль открыть свою студию.
Идея собственной театральной студии возродила Чехова, тем более, что поначалу рассчитывали получать от нее и средства к существованию. Однако, как вспоминала М.И.Кнебель, "всем, кого принимали, говорили, что студия платная, но ни с кого из нас он (Чехов) ни разу не взял денег. С первых же уроков студия стала для него главным делом жизни. Потом он говорил, что выздоровел только благодаря своей работе с нами. Я думаю, что так оно и было. Ему нужен был контакт с молодыми, здоровыми, влюбленными в его творческую индивидуальность людьми..."<6>
Для заработка было придумано другое.
В Крестовоздвиженском переулке Э.Э.Лисснеру принадлежали два дома. В первом находились студии и типография издательства "Задруга", во втором владелец жил сам и сдавал квартиры. В одной из них на первом этаже в августе 1915 г. поселилась семья Никитиных, приехавшая из Рязани - мать с дочерью и сыном, Л.А.Никитиным<7>, молодым, но уже сформировавшимся художником, поступившим на юридический факультет Московского университета. Там, тремя курсами старше, уже учились частые гости Бессмертного и Ленского - молодые актеры МХАТа Ю.А.Завадский и 103
В.С.Смышляев. По-видимому, к Бессмертному Л.А.Никитин вскоре привел и своего сокурсника, молодого поэта П.Г.Антокольского.
Так за два года до семейной драмы Чехова в Крестовоздвиженском переулке было положено начало содружеству актеров, художников, поэтов и музыкантов, собиравшихся попеременно то у Ленского, то у Бессмертного, то на квартире Никитиных.
Именно на квартире Никитиных в начале 1918 г. по предложению матери художника М.В.Никитиной возникла идея театрально-концертного объединения "Сороконожка", названного так по числу ног его первоначальных членов. В "Сороконожке" принимали участие: поэт П.Г.Антокольский, поэт, переводчик, востоковед П.А.Аренский, его жена, пианистка О.Ф.Аренская, артист Н.П.Баталов, скульптор А.С.Бессмертный, пианист А.К.Боровский, актер Первой студии МХАТ А.А.Гейрот, актер и режиссер Ю.А.Завадский, пианистка Е.П.Ландсберг, скульптор А.А.Ленский, скрипач З.М.Мазель, художник Л.А.Никитин, актеры Первой студии МХАТ В.С.Смышляев и М.А.Чехов, администратор и конферансье М.(Ф).Яроши, актриса Зотова и другие.
Первоначальным местом выступлений, как вспоминал Мазель, было кафе "Алатор", находившееся в позднее снесенном одноэтажном доме на углу Газетного переулка и Тверской улицы, поблизости от квартиры Чехова. Когда кафе закрыли, "сороконожники" выезжали играть по домоуправлениям, выступали в воинских частях и рабочих клубах, забирая "гонорар" продуктами. Выступали и с концертами, но особенным успехом в рабочих районах пользовался старинный водевиль "Пишо и Мишо", где Пишо играл Чехов, Мишо - Баталов, слугу Франсуа - Мазель. Вскоре для репетиций и выступлений было арендовано помещение рядом с Художественным театром - на углу Камергерского переулка и Тверской, напротив бывшего "Алатора", где уже в наши дни, не так давно находилась столовая, а затем пельменная. В новом помещении шли уже регулярные представления три раза в неделю, выступали известные актеры, читал любимец московской публики В.И.Качалов, пели лучшие певцы Большого театра...
"Сороконожка" прекратила свою деятельность в конце июня 1918 г. вместе с выходом первого (и последнего!) номера журнала того же названия<8>. Больше повезло студии Чехова, которая вскоре переехала из квартиры артиста в пустовавшую квартиру барона В.П.Брискорна, бежавшего за границу (Никитский бульвар, 6), где в семи комнатах сохранилась вся обстановка - ковры, зеркала, кресла, буфет, но главное - большой гардероб со множеством маскарадных костюмов. Студия просуществовала четыре года, дав только один выпуск, среди которого были М.И.Кнебель, В.А.Громов, В.Н.Татаринов, Б.В.Бибиков, В.Бендина и другие будущие актеры и режиссеры. Среди них была и Л.М.Гурвич, гимназическая подруга М.И.Кнебель, ставшая в 1920 г. женой З.М.Мазеля, а позднее работавшая в труппе МХАТа 2-го.
Столь тесные дружеские связи З.М.Мазеля с М.А.Чеховым придают особенное значение тем скупым свидетельствам о некоторых обстоятельствах духовной жизни великого актера, о которых рассказывал Мазель и которые не нашли отражения в автобиографической книге самого М.А.Чехова, до сих пор так полностью и не опубликованной в России.
Обычно считают, что интерес к антропософии у М.А.Чехова и ряда других актеров МХАТа 2-го (напр., М.А.Скрябиной <9>, сохранявшей ей верность до конца жизни) возник в связи с работой над постановкой в середине 20-х гг. спектакля "Петербург" по роману Андрея Белого. Известно также, что за это увлечение в последующем театр подвергался травле со стороны идеологической цензуры и прессы, притихшей только с отъездом Чехова за границу.
По словам Мазеля все началось гораздо раньше и было много серьезнее, чем это можно сейчас представить.
Действительно, еще в июле-августе 1923 г., когда артист находился на лечении и отдыхе в Германии, произошла знаменательная для Чехова встреча с основателем антропософии доктором Р.Штейнером. "Он не рассказывал мне подробно об этой встрече, 104
- говорил Мазель, - но одну его фразу я помню точно: "После встречи со Штейнером я понял все величие духовной жизни человека."" И далее, говоря о том, какую огромную роль в жизни Чехова в 20-е гг. играли религия и мистика, Мазель добавил: "Мы оба были членами Антропософского общества и членами масонской орденской ложи".
Что это была за ложа, какое место оба они занимали в ней, в чем заключались их занятия, кто еще состоял в членах этой ложи - никто из встречавшихся с Мазелем тогда не догадался расспросить, то ли не слишком поверив его словам, то ли не обратив на них внимания. Между тем факт этот чрезвычайно интересен как со стороны представления о тогдашней жизни России, так и для характеристики Чехова и понимания свершавшегося в нем в те годы переворота, только отчасти показанного им в книге "Путь актера"<10>, - книги, вышедшей в России накануне его отъезда за границу. Немного больше он говорит об этой стороне своей жизни в книге "Жизнь и встречи", из которой можно понять, что интерес к мистике у Чехова был связан с учением йогов:
"Йоги постепенно подвели меня к учению теософов, - писал М.А.Чехов, - и я познакомился с некоторыми членами этого общества. Мои новые знакомые (по большей части пожилые дамы), беседуя со мной, несколько затемняли для меня философскую доктрину, вплетая в описание объективных фактов рассказы о своих личных чувствах.<...> Не порывая связи с моими новыми друзьями, я искал и других мистических течений. Тайных обществ в Москве оказалось больше, чем можно было предположить. Я стал посещать некоторые из них и увидел, как легко люди, соблазненные эгоистической радостью пассивного пребывания в "мистическом тумане", ослепляются и теряют способность критического отношения к окружающему. Умные, образованные, уважаемые люди, часто с громкими именами, собираются в группы, совершают ритуалы и искренне верят, что они истинные хранители тайн и традиций розенкрейцеров, тамплиеров и других славных своих предшественников. И все это ради "мистического тумана".
Встречал я и индивидуальных мистиков, идущих собственным путем. Были среди них интересные умы. По большей части это были заблуждающиеся, но честные люди, по-своему искавшие правды. Но попадались мне и шарлатаны, так сказать, клоуны от мистики..."<11>
Действительно, на протяжении всех 20-х гг., не только в Москве, но и по всей России возникали различные мистические группы, кружки и ордена, среди которых встречалось множество шарлатанов, проходимцев и сумасшедших, как это было во все времена, в том числе и в наши дни. Но все же, какую бы форму ни принимали эти группы, как бы ни соединяли теософию с православием, индийский мистицизм с анархистской этикой, а современную науку - с антропософией, в них проявилась последняя, достаточно серьезная волна духовного сопротивления русской интеллигенции "всеобщему оскотнению", как выразился тогда о советской действительности И.А.Бунин.
Сам З.М.Мазель довольно рано принял православие, в крещении был наречен "Зеноном", и небольшая иконка соименного святого бережно сохранялась им всю жизнь, хотя, по свидетельству внука, к религии в ее догматической (церковной) обрядовости он относился довольно равнодушно или, возможно из-за условий советского быта - осторожно, не желая входить в идеологический конфликт с государством.
Признание Мазеля в причастности М.А.Чехова не только к Антропософскому обществу, закрытому осенью 1923 г., но и к какой-то "орденской ложе", сейчас находит документальное подтверждение и позволяет представить общую последовательность событий.
Начать следует с того, что традиционный взгляд на возникновение у Чехова интереса к антропософии в результате работы над постановкой "Петербурга" оказывается несостоятельным. Его знакомство с А.Белым произошло значительно раньше, 15 октября 1921 г. на одном из заседаний Вольной философской ассоциации (Вольфила). Таким образом, его встреча с Р.Штейнером, происшедшая два года спустя, представляется отнюдь не случайной, а целенаправленной и подготовленной все тем же А.Белым. По 105
словам Мазеля, А.Белый, "часто бывавший у нас дома, много рассказывал Чехову о своих беседах и встречах с Рудольфом Штейнером". Именно после этих разговоров Чехов, видимо, и захотел с ним встретиться.
Однако и появление Чехова на заседаниях Вольфила нельзя считать исходным пунктом его интереса к духовным знаниям. Скорее, наоборот: посещение заседаний Вольфила как и Антропософского общества в Москве и его библиотеки, находившейся на Сивцевом Вражке, куда ходили Чехов и Мазель, было только продолжением пути, начало которого высвечивается с конца предшествующего этому 1920 года.
Как ни странно, об этом нам сообщает С.М.Эйзенштейн. В одной из главок автобиографических записок С.М.Эйзенштейна "Le bon Dieu"<12> сохранилось описание знакомства будущего великого кинорежиссера в Минске с Б.М.Зубакиным, который посвятил его в члены Ордена, оказавшегося впоследствии исключительно продуктом самодеятельности самого Зубакина - талантливого скульптора, поэта и безусловного мистификатора. Значительно дополняют и расшифровывают эти зарисовки письма С.М.Эйзенштейна к матери того же периода, дающие представление об участниках этих "заседаний" - поэте Б.Л.Плетнере, мистике и религиоведе актере И.Ф.Смолине и уже упоминавшемся мною П.А.Аренском, вместе с которым (и с Л.А.Никитиным) Эйзенштейн в конце сентября 1920 г. приехал в Москву.<13>
В Москве занятия эзотерическими науками были продолжены уже без Б.М.Зубакина, причем к Аренскому и Эйзенштейну теперь присоединились В.С.Смышляев и М.А.Чехов: "Среди новых адептов - Михаил Чехов и Смышляев. В холодной гостиной, где я сплю на сундуке - беседы. Сейчас они приобретают скорее теософский уклон. Все чаще упоминается Рудольф Штейнер..." <14> Однако теперь можно с уверенностью сказать, что гораздо раньше, чем Чехов встретился с "Доктором", в том же 1920 или 1921 году Чехов познакомился с А.А.Карелиным, основателем Всероссийской ассоциации анархистов-коммунистов, который одновременно был и основателем Ордена тамплиеров.<15>
Тот факт, что М.А.Чехов был одним из первых учеников Карелина, получившим в числе других - П.А.Аренского, Ю.А.Завадского, В.А.Завадской и В.С.Смышляева посвящение в Орден, подтверждается показаниями одного из крупнейших антропософов России, друга А.Белого, тамплиера и розенкрейцера М.И.Сизова. На допросе 26.04.1933 г. Сизов показал, что в числе других "артист М.А.Чехов имел одну из старших степеней Ордена"<16>. Отсюда можно заключить, что Мазель вспоминал именно об этой "орденской ложе", которая его собеседниками, ничего не знавшими об Ордене тамплиеров, была воспринята, как ложа "масонская"...
Все эти факты позволяют по-новому взглянуть на Чехова, который уже в первой своей исповедной книге "Путь актера" рассказывает о попытках заполнить духовную пустоту существования, к слову сказать, характерную вообще для семьи Чеховых. Интерес к йогам, сочетание философии и розенкрейцерства, тамплиерство, все большее увлечение антропософией, по-видимому, отвечали внутренним устремлениям актера, который, мучимый своим талантом, в предшествующие годы метался в пустоте бездуховности, поочередно ища забвения в эмоциональных взрывах на сцене, в любовных похождениях и в вине. Вряд ли я ошибусь, предположив, что зимой 1920/21 года он пережил один из решающих этапов своего катарсиса, направившего его жизнь по новому руслу, удивительным образом сочетая свое штейнерианство с православным "старчеством", как он пишет о том в своей американской книге, описывая одну из встреч со "Старцем".
"...На этот раз разговор зашел о Рудольфе Штейнере. Монах, схимник, сорок лет проведший в посте и молитве, прямой последователь школы старых подвижников, человек, имевший свои откровения, свое переживание евангельских истин, следовавший традициям, в которых не упоминалось ни о перевоплощении человеческого духа, ни о законах судьбы (кармы), этот человек без колебаний и сомнений заговорил о Рудольфе Штейнере и его учении как об истинном и правдивом. Он несколько раз возвращался к 106
этой теме и всегда говорил положительно, за исключением одного только раза, когда он выразился так:
- То, что говорит доктор Штейнер, есть как бы букет цветов, - и, подумав мгновение, добавил: - Но попадаются и плевелы.
Если это всё, что русский подвижник захотел сказать против европейского оккультиста, то, право же, стоит задуматься над этим фактом, как нам, антропософам, так и верующим христианам, боязливо отрицающим науку о духовных мирах..."<17>
В основе своей - с детства - М.А.Чехов был мистичен и неврастеничен, но выросши в слишком прямолинейной и рациональной среде, в которой, как я вынес из собственного общения с Чеховыми, отсутствовала сама возможность религиозного, а, тем более, мистического чувства, он долго метался, не мог понять и найти себя. Теперь это произошло. И Мазель, безусловно сопричастный этому перерождению, не случайно спустя много лет характеризовал своего друга знаменательными словами: "Чехов был актер-мистик. Это было в нем главное. Поэтому он и сумел так проникнуть в самую суть образа Хлестакова: он играл его мистическую пустоту..."
В июле 1928 г. М.А.Чехов со своей второй женой К.К.Чеховой, урожд. Зеллер, уехал за границу, чтобы уже никогда не возвращаться в Россию. К этому времени у Мазеля была своя семья, свой дом. К 1925 г. из Витебска в Москву переехали его родители, поселившиеся на Знаменке 13, чуть ли не в квартире П.А.Аренского, где теперь жил и В.С.Смышляев.
После прежней, далеко не всегда обеспеченной, но яркой и бурной жизни начала 20-х годов, в 30-х годах следовало приспосабливаться к действительности, которая, вопреки утверждению Гегеля, оказывалась далеко не "разумной". Прежние друзья были за границей, как А.С.Бессмертный и М.А.Чехов, или погибали в лагерях, как П.А.Аренский и Л.А.Никитин, или просто умирали, как В.С.Смышляев... Письма от Чехова приходили все реже, но даже их Мазель уничтожил в одну из тревожных ночей 1939 года, опасаясь доноса соседа-энкаведиста. Лишь изредка окольными путями удавалось передать весточку далекому другу, о котором надлежало забыть так же, как об антропософах и тамплиерах: Мазель играл в оркестре Большого театра и над его судьбой, грозя раздавить, нависал карниз теперь уже правительственной ложи...
