ДИАГНОЗ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

Теория либерального образования основывалась на принципе, гласящем, что важнейшие цели и ценности образования неизменны; что конечная и исключительная цель образования - воспитание свободной личности путем беспрепятственного развертывания внутренних качеств. Интегральная теория образования в своем социологическом аспекте не отвергает этой теории как таковой; она не подвергает сомнению тот факт, что некоторые идеалы живут века и определяют нравственность образа жизни и социальной организации. Она лишь утверждает, что данная теория слишком далека от конкретных исторических условий, чтобы быть действенной. Тот, кто пытается сформулировать неизменные вечные ценности, скоро понимает, что они слишком абстрактны, чтобы придать определенную конкретную форму образованию в данный момент. Точно так же, если конечная сущность человеческой личности представляет собой нечто вечное, находящееся вне влияния окружающей среды, то мы тем не менее вынуждены принимать во внимание эмпирические и конкретно-исторические условия, те сферы, где встречаемся с другими людьми как гражданами государства, рабочими фабрик, клерками контор и просто человеческими существами, стремящимися к удовлетворению конкретных целей, достижимых в данной социальной системе.

II. Некоторые причины, вызывающие необходимость социологической интеграции в образовании

Наши отцы и деды могли обходиться без социологических теорий, так как взаимосвязи между институтами и человеческой деятельностью в деревне или небольшом населенном пункте были вполне очевидны и понятны каждому. Во времена наших предков социология существовала только на уровне здравого смысла; впоследствии бурное развитие индустриального общества и скрытое действие его сил превратили общество в загадку для отдельного индивида. Самый скрупулезный анализ его окружения не может раскрыть неискушенному уму того, что происходит в глубине, как различные силы концентрируются и воздействуют друг на друга.

Вера в то, что важнейшие проблемы образования и общественной деятельности можно решить лишь на основе здравого смысла, оказалась непрочной, когда различные должностные лица столкнулись с решением одной и той же проблемы. Практические правила были различными в разных областях - в образовании, судебной практике и т. д. - и определялись существующими традициями. Поэтому должностные лица имели различные мнения по отдельным вопросам

[464]

(по такому, например, как польза наказания), а также по-разному оценивали влияние среды на индивида.

К счастью, на протяжении последних десятилетий было накоплено много знаний в различных областях психологии и социологии. Детская психология, психология обучения, криминология, экспериментальная психология и психоанализ дали богатый материал, который был обобщен и интегрирован в науке о человеческом поведении. С другой стороны, социология тоже внесла свой вклад. Она изучала поведение человека в различных обществах на различных этапах исторического развития, а также поведение людей, принадлежащих к различным классам и находящихся в нашем обществе в различном социальном окружении. Она исследовала также воздействие на поведение человека таких социальных институтов, как семья, община, цех, группа; изучала поведение человека в условиях социальной безопасности, как деятельность по улучшению экономических условий жизни, статуса или досуга, а также в условиях отсутствия социальной безопасности, т. е. в периоды социальных волнений, революций и войн.

В конце концов многочисленные случаи личной и социальной неадаптивности, вытекающие из особенностей развития промышленного общества, стало невозможно рассматривать, не учитывая накопленных знаний о природе человека. Эта отрасль социологии - еще одно связующее звено между науками, изучающими проблемы человека. Ведь вряд ли можно представить себе учителя, который не сталкивается ежедневно в воспитании детей с трудностями, которые при внимательном рассмотрении представляют собой симптомы конфликтов внутри семьи, в обществе или между возрастными группами и т. д.

Есть и еще одна область социологической информации, которую должен учитывать учитель, если он стремится дать своим ученикам не абстрактное образование, а хочет воспитать их для жизни в существующем обществе. Я имею в виду тот кризис культуры, который переживает наше общество, изменения в духовной жизни, влияющие на поведение индивидов. Это прежде всего колоссальные изменения, связанные с развитием промышленной цивилизации, такие, как частичное и даже полное разрушение наших привычек, обычаев и традиционных ценностей. Это социальные процессы, способствующие распаду семьи и общества. Я имею в виду также изменение характера труда и досуга, влияющего на формирование личности или способствующего ее дезинтеграции. Я принимаю во внимание тенденции развития современного общества, ведущие к разрушению его культурной жизни, к утрате связей между ученым, художником и обществом, снижению стандартов оценки общественных отношений

[465]

и усилению роли пропаганды. Было бы абсурдом оставлять учителя в неведении относительно социологических исследований, посвященных роли молодежи в современном обществе, а также наблюдений, показывающих, как состояние повышенной возбудимости, связанное с половым созреванием, и социальная смута способствуют формированию поколения, которое, будучи предоставлено самому себе, не сможет выдержать надвигающихся трудностей. Одним словом, нельзя оставлять учителя в неведении относительно этих основных разрушительных тенденций, их причин и средств их преодоления, применявшихся более или менее успешно. Невозможно вернуться после войны, одной из самых бесчеловечных в истории, к условиям мирной жизни, не привлекая к этому процессу восстановления учителей для воспитания нового поколения. Сегодня, говоря о мире, который наступит после этой самой бесчеловечной войны, мы не можем предложить простое возвращение к довоенной ситуации. Существует насущная потребность возрождения нашего общества. В прошлом привычки, обычаи и определенная жизненная философия передавались по наследству, и это позволяло индивидам играть в обществе роли, более или менее заранее установленные. В меняющемся обществе, таком, как наше, нам может помочь лишь соответствующее обучение, недогматический тренинг ума, позволяющий человеку возвышаться над событиями, а не слепо подчиняться их ходу.

Лишь образованный ум в состоянии отличить истинные элементы, присущие традиции и обеспечивающие эмоциональную стабильность, от тех взглядов и институтов, которые приходят в упадок, поскольку теряют свои функции и смысл в меняющемся обществе. Сам факт нашего незнания того, что промышленная цивилизация оказывает дегуманизирующее влияние на ум человека, является причиной образования того вакуума, в который льют свой яд шарлатаны от пропаганды. Если современный учитель осознает себя не просто школьным наставником, а учителем жизни, то он будет стремиться овладеть всеми доступными и необходимыми ему знаниями, чтобы справиться с возникшей перед ним задачей. Он попытается воспитать такое молодое поколение, которое будет сочетать эмоциональную стабильность с гибкостью ума, и он добьется успеха, если сможет связать проблемы, волнующие молодежь, с изменениями, происходящими в мире.

Подведем итог. Роль социологии состоит в первую очередь в том, что она помогает учителю преодолеть обособленность и ограниченность схоластической концепции образования, ориентируя обучение на нужды общества. Во-вторых, социология открывает возможность скоординировать процесс обучения с влияниями внешкольных учреждений, т. е. семьи,

[466]

церкви, а также общественного мнения, социальных служб. Нам открылось, что истинный смысл образования может быть определен, только если оно основано на тщательном изучении всех социологических аспектов человеческого поведения. Социология способствует объяснению множества психологических конфликтов и случаев неудачного приспособления индивидов, являющихся отражением неадекватного приспособления к непосредственному социальному окружению. И наконец, социология позволяет понять глубинные корни упадка в области морали и культуры, вызванного дезинтеграцией традиции и господствующей социальной структуры. На академическом языке это значит, что для надлежащего образования необходимы следующие курсы: 1) социология образования, 2) наука о человеческом поведении, 3) социология культуры, 4) изучение социальной структуры.

Во всех проанализированных до сих пор случаях социология служила средством для гуманизации образования. Мы убедились в том, что в современном сложном и быстро меняющемся обществе образование может быть адекватным лишь тогда, когда учитель знает социальный мир, из которого приходят его ученики и для жизни в котором их надо подготовить, а также если он может оценить большую часть своих действий с точки зрения их социальных результатов. Во всех этих аспектах социология является необходимым дополнением к образованию в наш век, в какой бы стране и при какой бы социальной системе мы ни жили. Возникает вопрос, что еще может дать социология для образования применительно к данной стране и данному моменту.

III. Роль социологии в обществе воинствующей демократии

Ту же проблему можно сформулировать по-другому. Существует ли такой аспект социологии, который не только дает информацию по отдельным фактам и определенным причинным связям и тенденциям, но и способен также представить, кроме обзоров и описаний, синтетическую картину настоящей ситуации? Можно ли получить целостную эмпирическую информацию, которая могла бы ответить на такие вопросы, как «Где мы находимся?», «Куда мы идем?», «Может ли социология сделать ценный вклад в формирование нашей общей политики?»

До начала войны такой синтетический подход к изучению социологии столкнулся бы с трудностями. Тогда признавалось, что информация об отдельных сторонах жизни общества - необходимый элемент учебной программы, но никто и не думал о том, чтобы делать выводы с целью выработки синтетического подхода.

[467]

Сегодня нет ничего более очевидного для думающих людей, чем потребность последовательной и объективной точки зрения на общество, его настоящие и будущие возможности. Основное отличие довоенной демократии от нынешней состоит в том, что первая находилась на оборонительных позициях, заботясь главным образом о сохранении своего равновесия, тогда как сейчас мы знаем, что сможем выжить, только если нам удастся превратить ее в динамическую и воинствующую демократию, которая будет в состоянии приспособиться к новой ситуации изнутри и в то же время отразить характер изменений, вытекающих из новых конструктивных идей. Идеи эти должны быть истинными и своевременными, а также привлекательными как для нашего молодого поколения, которое должно их отстаивать, так и для народов оккупированных стран Европы, ждущих такого руководства.

Недостаточное осознание социальной обстановки или, иными словами, отсутствие всесторонней социологической ориентации - одна из важнейших проблем настоящего момента. Поэтому предметом дальнейшего обсуждения я хочу сделать вопрос об осознании и причинах его подавления.

Под «осознанием» я понимаю не простое накопление рационального знания. Осознание, как на уровне индивида, так и на уровне общества, означает готовность увидеть целиком всю ситуацию, в которой мы находимся, а не только ориентировать свои действия на конкретные задачи и цели. Осознание выражается прежде всего в правильном диагнозе ситуации. Способный гражданский служащий может знать все формальности, необходимые для осуществления административных предписаний, однако он не осознает ни конфигурации политических сил, сделавших необходимым появление такого закона, ни социальных последствий этого закона для тенденций общественного развития. Эти политические и социальные реальности лежат в другом измерении, за пределами его осознания. Другой пример: молодой человек может быть умен и хорошо обучен для определенных целей, но тем не менее не осознавать скрытые страхи, мешающие его действиям и достижению цели. Осознав свой психологический тип и глубинные истоки своих страхов, он может постепенно научиться контролировать действующие на него факторы. Поэтому осознание измеряется не только на уровне приобретенных знаний, но и на уровне способности увидеть уникальность нашей ситуации и овладеть фактами, которые появляются на горизонте нашего личного и группового опыта, но входят в наше сознание с помощью дополнительного усилия. Осознание не требует знания трансцендентальных явлений, находящихся вне сферы человеческого опыта, таких, как духи или божество;

оно нуждается в знании фактов, которые становятся частью

[468]

нашего опыта, однако остаются вне сферы нашего внимания, так как мы не хотим осознать их.

Для настоящего специалиста в области образования эта сфера познаваемого, но еще непознанного должна быть очень важной и ценной. Что касается степени и качества осознания, то я вовсе не считаю, что надо при всех обстоятельствах стремиться к высшей степени; конкретная ситуация индивида или группы, например нации, определяет степень желаемого и возможного осознания, а также пути его достижения.

Приведу еще один очень простой пример. Старый крестьянин может быть очень мудрым человеком и знать в силу своего опыта и интуиции, что он должен делать в любой жизненной ситуации. Молодые крестьянские парни и девушки могут спросить его совета по всем жизненным проблемам, таким, как семья, жизнь, любовь и др. Он всегда сможет дать им хороший совет, исходя из обычаев и своего жизненного опыта, хотя он не в состоянии дать сознательное определение всей жизненной ситуации, в которой живут он и его товарищи. Об отсутствии такого осознания свидетельствует тот факт, что он считает законы своей жизни законами жизни вообще, не понимая, что они есть законы того ограниченного социального мира, в котором он живет. Осознание жизненной ситуации может наступить для него как откровение, если он вдруг в силу стечения обстоятельств попадает из своей деревни в город и обнаружит, что его знания и мудрость не применимы к новой ситуации. Сначала он почувствует полную растерянность не только потому, что привык к совершенно иной социальной обстановке, но и потому, что его образ мыслей и оценок отличается от городского. Его выживание в новых условиях будет зависеть главным образом от его способности приспособиться к новым потребностям, а это, в свою-очередь, будет зависеть от осознания им своей ситуации. Осознание в данном случае состоит в понимании того, что существуют два мира (сельский и городской), для каждого из которых характерен свой образ мыслей и действий. Отныне он должен будет каждый свой поступок сопровождать ясным пониманием той ситуации, в которой находится, и действовать в соответствии с этим осознанием. Такое осознание вовсе не будет мешать, вопреки ожиданиям многих людей, ни спонтанности его реакций, ни его привычкам. Скорее наоборот, осознание поможет ему перестроить свое поведение и переориентировать свои жизненные ожидания.

Осознание становится необходимым не только при изменении среды; любое другое изменение условий жизни требует пересмотра наших привычек и переориентации ожиданий. Если подросток, достигший половой зрелости, переживает психологический и социальный конфликт, то необходимо

[469]

помочь ему осознать новую ситуацию. Сам факт такого осознания часто способствует установлению нового равновесия. В связи с этим небезынтересно заметить, что если подросток проходит стадию половой зрелости без осознания им новой ситуации, велика вероятность того, что это осознание не наступит и позже, если только для этого не будут предприняты особые усилия.

Потребность осознания в обществе бывает разной в зависимости от темпа изменений и характера личных и групповых конфликтов, сопровождающих происходящие изменения. Пока в обществе преобладают медленное, постепенное развитие и безопасность, нет необходимости в глубинном осознании. Если же в обществе происходят внезапные изменения, то нельзя найти правильный образ действий, не определив смысл этих изменений. В особенности это относится к лидерам в важнейших жизненных сферах, от которых другие люди ждут примера в мыслях и действиях; они рискуют потерять своих приверженцев, если не смогут сориентироваться в новой ситуации. В век изменения социология сохраняет свою функцию тщательного изучения и описания фактов, однако сущность ее вклада будет состоять в поиске нового направления развития событий и новых требований времени.

Осознание не следует смешивать с классовым сознанием в марксистском понимании, хотя последнее и представляет весьма важную форму осознания. Классовое сознание -это осознание тех факторов, которые заставляют социальную группу или класс бороться против другого класса или остального общества. Классовое сознание намеренно игнорирует факторы, которые, несмотря на конфликты, способствуют сплоченности и сотрудничеству в обществе. С точки зрения классового сознания социальный мир воспринимается как борьба групп.

Классовое сознание является только частичным осознанием, в то время как настоящее осознание обладает всеобщностью: оно представляет собой осознание ситуации в целом, насколько это возможно для человека в данный исторический момент. В результате сопоставления и интеграции различных аспектов частичного группового опыта возникает синтетическая картина.

Для нашей страны были особенно характерны безопасность, благосостояние и постепенность изменений. Поэтому отсутствовала необходимость в постоянном пересмотре существующего положения, и социальное осознание было не развито. Лишь теперь, в результате быстрых изменений, вызванных войной, и еще более стремительных изменений в будущем возникает насущная необходимость соответствующего обучения национальных лидеров, в первую очередь учителей,

[470]

в результате которого они смогли бы понять смысл происходящих изменений.

Совершится ли под давлением этих изменений радикальный психологический переворот или реформа - зависит главным образом от того, найдутся ли в стране лидеры, которые будут в состоянии понять ту ситуацию, в которую попали они и их сограждане, и смогут ли они разработать модель разумного приспособления. Там, где нет разумной модели -альтернативы быстро меняющимся привычкам и обычаям, складывается тяжелая ситуация, и у людей наблюдаются психические расстройства.

Поскольку осознание представляет собой не знание как таковое, а установку сознания, то его развитие зависит не только от инструкций, но и от устранения определенных препятствий, таких, например, как неосознанные страхи. Сопротивляемость почти всех общественных классов в нашей стране по отношению к определенным типам осознания объясняется не только счастливым развитием ее истории, обеспечившей постепенное приспособление к меняющимся условиям, но также намеренным уклонением от всяческих возможностей безоговорочного вынесения решений по судьбоносным проблемам. В этом нельзя винить только отдельных индивидов или отдельные классы. В этом одинаково виноваты как консерваторы, так и сторонники прогрессивных взглядов, говорившие о пацифизме, в то время как враг уже стучался в нашу дверь. Миротворческая политика Чемберлена представляет собой не что иное, как еще один пример того же самого нежелания смотреть в глаза нелицеприятным фактам, которое было столь характерно для лейбористских кругов, отказавшихся перевооружиться, хотя они и могли предвидеть результаты собственной неподготовленности. Такое искусственное подавление осознания не находится ни в малейшей связи с расовыми различиями. Это просто-напросто выражение определенного типа преемственности, постепенности изменений и определенного типа образования, что в своей совокупности способствовало формированию стиля жизни, несомненно обладающего красотой и эстетической ценностью. Для меня как социолога проблема заключается не в том, что представляет ценность само по себе, а в том, может ли в совершенно изменившихся условиях продолжаться подавление осознания; а если нет, то что с ним произойдет. Для рассмотрения этого вопроса необходимо более детально разобраться в причинах, его породивших.

Я хочу прежде всего сказать о двух методах, господствовавших в академическом преподавании и во многом способствовавших подавлению сознания у образованных классов общества. Затем я перечислю еще несколько факторов, действовавших в том же направлении.

[471]

Первым из вышеупомянутых методов является чрезмерная специализация, которая ведет к нейтрализации истинного интереса к реальным проблемам и путям их разрешения. Специализация необходима в век высокоразвитой дифференциации; однако если не предпринимается никаких усилий, чтобы скоординировать результаты специальных исследований и различные предметы, входящие в программу обучения, то объяснение этому может быть только одно: такая целостная картина нежелательна. В результате такого обучения, при котором каждый несет ответственность за одну область исследования, не связанную с другими, и никто не стремится рассмотреть ситуацию в целом, студенты оказываются совершенно неспособными не только к созданию синтетической картины, но и к критике вообще.

В существующих условиях осознание неизбежно возникает, а потребность в создании целостной картины не может быть полностью подавлена. Поэтому в настоящее время возникает опасность того, что ввиду отсутствия адекватного обучения методам синтеза студенты могут стать легкой добычей дилетанта или пропагандиста, использующих эту потребность в целях своей партии.

В этой стране постепенность изменений и преемственность традиций не только позволили избежать таких ситуаций, когда спорные проблемы становятся непримиримыми и требуют ясных определений, но и само социальное окружение создало такой психологический климат и стиль жизни, который в принципе избегает не только преувеличений, но и любого ясного определения ситуации. Для человека с континента одним из наиболее поразительных фактов является принятая здесь манера оставлять недосказанным то, что ясно говорится в любой другой стране. Если двое англичан хранят между собой молчание по поводу определенных вещей, весьма вероятно, что оба прекрасно понимают друг друга и без слов. Многое здесь не говорится, а просто осознается. Я, конечно, вовсе не имею в виду ни секс, ни деньги, ни власть. О них также не говорят, но по другой причине: этого требуют условности. В Англии не принято выяснять нюансы различий во мнениях.

Я признаю существенную ценность такого стиля жизни, но должен указать и на его некоторые недостатки. В отношениях со странами континента этот уклончивый неопределенный язык часто был причиной недоразумений. Однако еще большая опасность такого коллективного подавления осознания заключается в том, что непонимание происходящих в мире изменений и неспособность отреагировать на них обращаются против нации. Сегодня нам ясно, что на протяжении последних десятилетий в этой стране господствовали коллективные заблуждения, состоящие в игнорировании и

[472]

отрицании угрозы, исходящей от роста фашистских режимов в Италии и Германии. Люди просто не хотели нарушать свой покой и осуждали таких людей, как Черчилль, которые отваживались говорить правду. В этом настроении подавленного осознания мы не замечали также и других больших изменений, происходящих в мире. В области экономики мы не хотели признавать, что система laissez-faire отжила свой век, что современная организация нуждается в координации, что необходима определенная доля планирования, что возникает противник в лице нового типа государства, действующего методами механического грабежа.

Вторым фактором нашего академического преподавания, мешающим осознанию, было наше неправильное толкование терпимости и объективности как нейтрального подхода. Как демократическая терпимость, так и научная объективность вовсе не препятствуют нам твердо стоять на своей точке зрения и вступать в дискуссии о конечных целях и ценностях жизни.

Однако как раз к этому и стремилось академическое преподавание. Методы преподавания наших демократических учителей напоминали осторожную дискуссию в гостиной, где каждый избегает высказываться по проблемам, которые могли бы привести к жаркому спору в поисках истины.

Именно такой нейтральный подход способствовал формированию психологического климата, который с самого начала подавлял любую попытку провести различие между важными и неважными вопросами. Академический ум гордится тем, что уделяет так много внимания пустякам и насмехается над теми, кто отдает предпочтение серьезным проблемам. В этой связи следует упомянуть также и отживший принцип, гласящий, что не важно, что учить, а важен сам факт обучения для тренировки мозгов. На это хочется возразить следующее: почему бы не тренировать мозги, изучая действительно нужные предметы? Неосознанная тенденция к нейтральному подходу в обучении и скрытое желание к саморазрушению ведут к намеренному избеганию таких ситуаций, где необходимо изучать действительно важные вещи и занимать определенную позицию. Это напоминает отказ от тщательного изучения географии своей страны из страха, что враг может овладеть картами. Враг уж как-нибудь найдет способ изучить нашу географию. А такое образование и обучение, которое пытается помешать нам мысленно объять данный предмет в целом и занять определенную позицию, неизбежно воспитывает человека, не способного к реальному сопротивлению различным доктринам и пропаганде. Сталкиваясь с важными жизненными проблемами и чувствуя свою беспомощность, он с презрением позовет кого-нибудь более «умного», чтобы тот

[473]

попытался найти решение проблемы; у него постепенно выработается отвращение к мышлению вообще, а также ко всякого рода дискуссиям, т. е. сформируется по сути дела недемократический подход. Пока нашей стране не угрожал тоталитарный враг, такая нейтральная позиция была просто пустой тратой человеческой энергии. Но когда противник разворачивает идеологическую кампанию, то лучшим антиподом его доктрине будет другая доктрина, более современная, но никак не нейтральная позиция. Именно с этого нужно начинать, если мы признаем, что только воинствующая демократия может выиграть настоящую войну, которая в конечном счете является войной идей.

Позиция воинствующей демократии вовсе не предполагает, что на смену свободной дискуссии придет тоталитарная нетерпимость или что, устраняя нейтрализующие последствия суперспециализации, мы должны пренебречь специализацией вообще и превратить обучение в пропаганду. Он означает только, что в настоящей ситуации обучение неадекватно, если оно не учит человека осознавать целостную ситуацию, в которой он находится, так, чтобы после глубоких размышлений он был бы в состоянии сделать выбор и принять нужное решение.

Наряду с этими академическими методами нейтрализации ума действовали и другие, более основательные силы. Основной причиной того, что довоенная демократия не смогла выработать настоящее осознание, было опасение, что обсуждение жизненно важных вопросов может привести к распаду согласия, на котором базируется функционирование демократии. Многие считают, что во время войны эта опасность усилилась, и именно поэтому они не отваживаются начать дискуссию по проблемам мира и послевоенного восстановления. Они полагают, что обсуждение этих проблем угрожает внутреннему единству, необходимому для победы в войне. Ясно, что рассуждающие таким образом люди попадают в затруднительное положение. С одной стороны, очевидно, что без конструктивных идей они не смогут вдохновить на борьбу ни свой собственный народ, ни другие народы, страдающие от фашистского ига. С другой стороны, они не допускают распространения этих конструктивных идей, опасаясь их возможных последствий. Очень важно, чтобы мы посмотрели в лицо этому факту, тем более что наша демократия, особенно в нынешней ситуации, имеет чистую совесть; ей нечего терять, и она многое может приобрести от роста осознания. Когда я говорю это, я вовсе не игнорирую тот факт, что как для победы в войне, так и для выживания демократии очень важно не подвергать опасности существующее в обществе согласие. Одна из существенных черт истинной демократии состоит в том, что различия во мнениях не убивают солидарность, пока существует единство

[474]

относительно метода достижения согласия, т. е. что мирное урегулирование разногласий следует предпочесть насильственному. Демократия по своей сути - это метод социального изменения, институционализация веры в то, что приспособление к меняющимся условиям и примирение различных интересов могут быть обеспечены договорным путем - через дискуссию, сделку и достижение договоренности.

До войны стремление различных политических партий и социальных групп к согласию и совместному решению было далеко не всегда очевидно, когда слишком многие полагали, что главная дилемма состоит в противоположности капитализма - будь то в демократической или фашистской форме, с одной стороны, и коммунизма - с другой. Это противоречие многие считали неразрешимым, так как единственными методами урегулирования спорных вопросов были до сих пор классовая война, диктатура и полное уничтожение противника.

Сейчас я убежден в том, что в связи с войной и распространением нацизма общая ситуация стала совершенно другой. Изменился лейтмотив истории, и если все партии продолжают твердить свои лозунги и не хотят солидаризироваться с тем общим делом, ради которого они борются и идут на большие жертвы, то это объясняется отсутствием осознания. Поистине замечательно, что действительный Leitmotif их борьбы может благодаря обстоятельствам полностью измениться, однако люди, оставаясь в неведении относительно этих изменений, могут по-прежнему воспринимать политические альтернативы под углом зрения старых различий и противоречий. В этом смысле совершенно очевидно, что такие крупные решения, как развязывание мировой войны, и спорные вопросы, послужившие ее причиной, имеют непосредственное отношение к определению главной цели нашей борьбы в будущем.

Изменение лейтмотива заключается прежде всего в том, что если до войны главной альтернативой был выбор между капитализмом и коммунизмом, то сейчас она для западных стран состоит в выборе между свободой и демократией, с одной стороны, и диктатурой - с другой. Это не означает, конечно, что исчезла социальная проблема, проблема социального восстановления; она просто потеряла свое первостепенное значение. Это вовсе не предполагает, что мы создали такое счастливое государство, в котором исчезло противопоставление планирования и социальной справедливости, с одной стороны, и капитализма типа laissez-faire с ведущей ролью промышленности и финансов - с другой.

Непримиримость этого противоречия была несколько сглажена появлением новой проблемы, которая представляется всем партнерам еще более важной, чем предыдущие

[475]

альтернативы. Это новое заключается в сохранении свободы и демократического контроля. Для обеспечения безопасности демократии нужно вовсе не исключение социальной борьбы, а ведение ее методами реформ.

Еще один фактор, ведущий к смягчению этого кажущегося непримиримым противоречия, заключается в том, что в ходе борьбы за победу демократическая Великобритания в значительной степени приспособилась к планированию и принципам социальной справедливости. Непосредственным результатом войны является тот факт, что в настоящих условиях борьба за победу для всех стран, участвующих в ней, делает необходимым планирование. Демократические страны вынуждены планировать, поскольку ничто не говорит о том, что после войны будет возможно возвращение к laissez-faire. В то же время в Великобритании существуют такие институты, как обременительное налогообложение, широко развитая система социального обеспечения, различного рода страхования и компенсации. В них находят свое выражение принцип социальной справедливости и идея коллективной ответственности, и весьма вероятно, что для нас не только исключен возврат к довоенному обществу с его чрезвычайными различиями в доходах и благосостоянии, но и реформы непременно должны будут продолжаться.

В результате всех этих изменений две главные спорные проблемы довоенного периода - планирование и социальная справедливость, которые, казалось, неизбежно вели к классовым войнам и революциям, постепенно начинают воплощаться в жизнь в демократических странах, хотя и в модифицированной форме. Многие из нас несомненно будут удовлетворены тем, что планирование в этих странах никогда не станет тоталитарным, а будет ограничиваться лишь контролем ключевых позиций в экономической жизни, а также тем, что большая социальная справедливость не приведет к механической уравниловке. Ибо мы должны извлечь урок из опыта тоталитарных государств, состоящий в том, что жестокая регламентация ведет к порабощению граждан, а механистическая концепция равенства терпит крах, как показывает пример России, где снова пришлось ввести различия в доходах и предпринять другие меры, ведущие к социальной дифференциации.

На основе опыта России, Германии и Италии можно сказать, что в нашей стране большинство левых и правых группировок придерживаются менее бескомпромиссных взглядов и согласятся на большие жертвы, чтобы осуществить восстановление без классовой войны, революции и диктатуры. Все партии в нашей стране (за исключением небольшого количества экстремистов) едины в понимании того, что самое большое зло заключается в диктатуре.

[476]

Если это так, то, следовательно, в иерархии наших ценностей произошло изменение, состоящее в том, что важными требованиями стали ббльшая социальная справедливость и стремление к разумному плановому порядку при одновременном возрастании роли свободы и демократических методов изменения. Это означает также, что планирование переходного периода гораздо важнее, чем планирование более отдаленного будущего, поскольку, если свобода и парламентский контроль будут подавляться в период социальной реконструкции, они могут исчезнуть вообще. Очень мало вероятно, что какой-нибудь класс или группа, овладев механизмом власти современного государства, захочет добровольно отдать ее, если в обществе отсутствуют демократические средства контроля. Возможность же свержения установившегося тоталитарного режима изнутри, без войны или внешнего вмешательства очень мала.

В то время как все очевиднее становятся плачевные результаты диктаторских методов, англосаксонские демократии постепенно превращаются в альтернативу фашизму или коммунизму, указывая третий путь. Этот путь предусматривает планирование, но не тоталитарное, а находящееся под контролем общества, а также сохранение основных свобод. Общепризнан тот факт, что общество не может существовать без ответственных и заслуживающих доверия правящих групп, а также что социальным средством против олигархии является не замена старой олигархии новой, а облегчение доступа одаренных людей из низших слоев к руководящим позициям в обществе.

Опыт последних десятилетий показал нам, что цель общественного прогресса вовсе не в построении воображаемого общества без правящего класса, а в улучшении экономических, социальных, политических и образовательных возможностей для того, чтобы люди учились управлению, а также в усовершенствовании методов отбора лучших в различных областях жизни общества. Я вовсе не закрываю глаза на существующие опасности, а также на тот факт, что необходимо демократическое осознание, чтобы выбрать из методов военного времени такие, которые ведут к установлению прогрессивного демократического режима англосаксонского образца, а также пресечь тенденции, которые под прикрытием демократии и планирования способствуют установлению новой разновидности фашистского режима. Я верю в то, что эта страна проложит путь к такой общественной модели, которая сможет стать основой демократического переустройства всего мира.

И, возможно, не случайно, что стремление к социальному осознанию просыпается в этой стране как раз в тот момент, когда начался переходный период. И вряд ли можно

[477]

объяснить простым любопытством тот факт, что люди, как молодые, так и старые, все снова и снова задают вопрос о человеке и его месте в меняющемся обществе. Они неосознанно чувствуют, что все зависит от их бдительности и что нам больше не нужно бояться смотреть в лицо социальной ситуации в целом и развивать нашу социальную философию. Для страха нет оснований, ибо, если нам не надо бояться существующих между нами различий, мы можем позволить себе быть недогматичными. Изменение ситуации требует, чтобы мы стали динамичными, прогрессивными и ответственными. Новая ответственность означает, что критическая мысль не выродится в разрушительный критицизм, а будет понимать свои конструктивные задачи, призывая к изменению и в то же время к поддержанию в обществе согласия, от которого зависит его свобода.

Сегодня все те силы, которые полны решимости бороться со злом и угнетением, сплачиваются под знаменем прогрессивной демократии, которая стремится к созданию нового строя свободы и социальной справедливости. В этой борьбе мы должны либо прийти к необходимому осознанию, которое приведет нас от трагедии войны к социальному

возрождению, либо погибнуть.

Глава V.

Массовое образование и групповой анализ

I. Социологический подход к образованию

Недавний кризис демократии и либерализма должен помочь людям в тех странах, где они еще наслаждаются свободой, увидеть недостатки их общественных систем в меняющихся условиях. Демократия и свобода могут быть спасены, если мы изучим процесс постепенной трансформации тоталитарных государств, но не для того, чтобы подражать их методам, а чтобы обнаружить причины тех структурных изменений, которые сделали диктатуру одним из возможных ответов на современную ситуацию. Мы можем надеяться найти решения, согласующиеся с нашими демократическими и либеральными идеалами, если будем знать, почему демократические общества, не справившиеся с новой ситуацией, были вынуждены

[478]

принять диктатуру. Хотя причины, приведшие их к краху, были очень сложными и заключались в первую очередь в несовершенстве современного экономического и политического порядка, нельзя отрицать, что значительную роль в этом процессе сыграла недостаточность умственной, душевной сопротивляемости. Не только система образования в этих странах не была приспособлена к массовому образованию, но и психологические процессы, происходящие вне школы, были оставлены без реального социального контроля, что естественно привело к хаосу и дезинтеграции.

Крупные демократии Запада, которые в силу присущей им большей экономической безопасности еще не пережили кризиса, не должны притуплять свою бдительность, ибо их спокойствие может оказаться обманутым. В этих странах действуют те же силы, которые преобразуют общественную структуру во всем мире, и у нас нет уверенности в том, что их системы образования более совершенны. Демократические правительства не могут похвастаться тем, что они открыли удовлетворительные формы социального контроля, которые могли бы заменить исчезающую культуру общества, или новые психологические методы, пригодные для нужд массового общества. Общий психологический крах можно предотвратить, только если мы достаточно быстро сумеем осознать характер новой ситуации и по-новому сформулировать цели и средства демократического обучения.

Эта реформа демократических и либеральных целей и методов, стремящаяся приспособить их к новым общественным потребностям, нуждается в социологическом подходе к образованию. Он состоит в следующем.

1. Образование формирует не человека вообще, а человека в данном обществе и для этого общества.

2. Наилучшей образовательной единицей является не индивид, а группа. Группы различаются по размерам, целям и функциям. В ходе обучения вырабатываются различные модели поведения, которым должны следовать индивиды в группах.

3. Цели образования в обществе не могут быть адекватно поняты, пока они отделены от конкретных ситуаций, в которые попадает каждая возрастная группа, и от социального строя, в котором они формируются.

4. Законы и нормы для социолога не самоцель, они представляют собой выражение взаимодействия между индивидуальным и групповым приспособлением. Тот факт, что нормы не абсолютны сами по себе, а изменяются вместе с общественным порядком и помогают обществу решать различные задачи, не может рассматриваться с точки зрения опыта отдельного индивида ²⁰. Для него они кажутся абсолютными и

[479]

неизменными законами; без этой веры в их стабильность они не будут действовать. Их истинная природа и функция в обществе как форма коллективной адаптации обнаруживается только тогда, когда мы проследим их историю на протяжении многих поколений, постоянно соотнося их с изменяющимися социальными условиями.

5. Цели образования в их социальном контексте сообщаются новому поколению вместе с методами образования. Эти образовательные методы разрабатываются не изолированно, а как часть общего развития «социальных методов». Образование может быть правильно понято лишь тогда, когда мы будем рассматривать его как один из способов воздействия на человеческое поведение и как одно из средств социального контроля. Малейшее изменение в общей технологии и контроль будут оказывать воздействие на образование в узком смысле, т. е. образование в стенах учебных заведений.

6. Чем больше мы будем рассматривать образование с точки зрения нашего недавнего опыта лишь как один из способов воздействия на поведение человека, тем очевиднее становится, что даже самые эффективные его методы обречены на провал, если они не согласованы с остальными формами социального контроля. Ни одна система образования не в состоянии поддерживать у нового поколения эмоциональную стабильность и духовную целостность, пока она не имеет своего рода общей стратегии с социальными службами, действующими за рамками школы. В наше время лишь во взаимодействии с ними можно контролировать социальные влияния, которые в противном случае дезорганизуют жизнь общества. Предотвратить массовый психоз, который возник на континенте, можно лишь путем блокирования дезорганизующего воздействия массового общества.

Такой социологический подход к образованию, возможно, будет отвергнут педагогами либерального времени, для которых единственная достойная цель образования состоит в воспитании независимой личности. Они думали, что спасают автономию личности, пренебрегая анализом социальных условий, в которых человек должен жить и выжить.

Сегодня мы знаем, что слепота в отношении к общественным проблемам вовсе не достоинство, а скорее устаревший взгляд на мир; игнорируя важные факторы нашего социального окружения, мы не спасем ни идею свободы, ни идею личности.

В викторианскую эпоху, когда немногочисленная элита контролировала все дела демократии, идеалистический подход к образованию, игнорирующий его социальную сущность, не мог причинить особого вреда. Социальные условия, в которых вырастала эта элита, предоставляли достаточно возможностей

[480]

для индивидуализации. В окружении этого привилегированного меньшинства не было ничего, что могло бы помешать развитию разносторонней личности у того, кто обладал способностью наилучшим образом использовать эти возможности. Несмотря на всю значимость социальных условий, среди массы тоже не возникали видимые симптомы кризиса. И хотя жизнь их протекала в довольно тяжелых условиях, в духовном отношении они были защищены принадлежностью к общине. Традиционные методы контроля человеческого поведения были малоэффективны по причине медленного социального развития. Однако такая слепота в отношении социальных условий, формирующих личность, остается безнаказанной, только пока эта демократия - демократия меньшинства. Оторванный от жизни метод либерального мышления превращает любую вещь в абсолют. Так, цель и методы образования рассматривались как некоторые целостности, хорошие или плохие сами по себе, независимо от социальных условий. Как только массы становятся политически активными, возникает необходимость в новых формах образования, а отбор и поддержание высокого индивидуального уровня элиты становится делом всеобщей важности. На этой стадии уже невозможно ограничить проблему образования рамками школы. Образование уже не может рассматриваться как взаимный обмен между двумя индивидами, учителем и учеником, на уровне личных отношений, а представляет собой часть общего социального процесса.

Еще одна неблагоприятная тенденция вытекала из того, что характер человека воспитывался для жизни, причем «жизнь» понималась как нечто общее, как вакуум, в котором, согласно таинственной гармонии, все должно обернуться к лучшему. Сегодня мы знаем, что этот вакуум, называемый жизнью, фактически представляет собой общество с меняющимися условиями и институтами.

Либеральное образование, неспособное увидеть социальную основу, функционирует хорошо, когда каждый, как это бывает во времена всеобщего процветания, независимо от своего характера, имеет хорошие шансы устроиться в жизни. Однако либеральное образование терпит крах, когда прекращается процветание и различные группы общества зависят исключительно от своих собственных ресурсов, когда безработица и отсутствие мобильности подрывают силы отдельного индивида. Игнорирование социологической точки зрения не устраняет социальных проблем, а ведет к полному хаосу, причем в обществе растет влияние тех людей, которые пытаются установить в нем порядок, но не с помощью научных методов, а путем диктатуры. Социологическая близорукость догматических мыслителей мешает нам осознать тот факт, что в рамках

    [481]

демократической и либеральной структуры уже присутствуют методы, которые, будучи правильно примененными, могли бы помочь нам справиться с меняющейся ситуацией. Но для того чтобы ориентироваться в новых условиях массового общества, не создавая благоприятной почвы для диктатуры и автоматического конформизма, демократия и либерализм должны отказаться от безответственного оптимизма и политики laissez-faire и изучить принципы, лежащие в основе тенденций общественного развития. Мы не должны думать, что знание социальных условий массового общества способствует созданию усредненной личности. Большое общество'обычно можно разделить на малые единицы и в них создавать благоприятные условия, направленные на увеличение индивидуальных различий между членами группы.

Нежелание привести нормы в соответствие с меняющимися историческими и социальными условиями, свойственное идеалистам прошлого, исчезает. Изучение процессов, поддерживающих или разрушающих социальную значимость отдельных этических норм, вовсе не означает релятивизма, анархии или презрения к нормам вообще, а представляет собой попытку найти место для сократовского размышления. Сократовское размышление в своей первоначальной форме было первым симптомом демократических изменений в обществе, где самые лучшие и проницательные люди стремились создать науку, которая должна была подвергнуть критическому рассмотрению старые моральные нормы и мифологический образ мышления. Они хотели разработать рациональные нормы, которые годились бы для городского общества и гармонировали бы с новым образом мыслей, связанным с переходом к обществу, основывающемуся на ремесле и торговле.

Эта этическая система представляла собой рациональный путь восстановления этических норм в малых группах, исчезнувших вместе с исчезновением обычая. Когда мы найдем в себе смелость признать, что наши судьи, министры, врачи, учителя и социальные работники постоянно имеют дело с конфликтами, возникающими при приспособлении индивида к меняющимся условиям? Сейчас и тот человек, который нуждается в совете, и тот, кто должен дать совет, не знают, каких норм и этических правил они должны придерживаться. Когда мы, наконец, признаем, что в хаосе, в котором исчезают старые условия, а новые потребности еще не достаточно ясно сформулированы, крайне необходимо постоянное обсуждение всех «за» и «против» различных норм и правил? Когда же мы поймем, что единственный путь помешать диктаторам навязать нам свои убеждения и новые моральные заповеди состоит в том, чтобы создать в нашей среде форум, который указывал бы нам пути морального приспособления в переходный

[482]

период? Авторитет подобного форума опирался бы, конечно, не на диктаторскую власть, а на уважение к лучшим умам, руководящим его деятельностью и основывающим ее на тесном контакте с большинством населения.

Я хочу также привлечь внимание к появлению двух новых проблем и возникновению новых психологических методов, которые, если получат дальнейшее развитие, обязательно внесут свой вклад в приспособление индивидов и групп в нашем обществе. Во-первых, я хочу предложить возможный подход к проблеме возникновения новых демократических норм и их приспособления к меняющимся социальным условиям. Одна из глубочайших причин отсутствия безопасности в демократической культуре заключается в том, что люди теряют уважение к этическим нормам вообще. Это происходит главным образом потому, что в меняющемся обществе большинство старых норм устаревает, но не отменяется. Обще-признано, что моральные нормы, которые больше не могут выполняться, поскольку утратили связь с реальностью, увеличивают количество нарушителей- закона и подрывают веру в закон вообще. Демократическая система еще не разработала механизм удаления этих устаревших норм из морального кодекса, подобно тому как устаревшие законы удаляются из законодательства. Мы не должны забывать, что моральные заповеди - такие же средства формирования человеческого поведения, как и юридические законы. И если мы до сих пор обходились без институционального контроля в области морали, то это объяснялось тем, что большая часть этических норм повседневной жизни была создана методом проб и ошибок и передавалась по традиции. Однако метод проб и ошибок действует до тех пор, пока социальные условия благоприятствуют бессознательному выбору, т. е. пока изменения происходят настолько постепенно, что устаревшие нормы отмирают с течением времени. Но сегодня совсем другое. Сегодня темпы изменений слишком высоки, чтобы можно было положиться на бессознательный эксперимент и выбор. Индивид теряется в невидимом обществе, так как он слишком слаб, чтобы придумывать для себя новые нормы. Результат этого -моральный хаос, в котором религиозные нормы, семейные традиции и мораль добрососедства теряют почву, не будучи замененными другими принципами.

Диктаторские общества принимают упрощенное решение. Они просто-напросто устанавливают свой кодекс в духе тоталитарного Gleichschaltung²¹. Так они бесцеремонно заполняют пробел, который должен быть заполнен демократическим приспособлением, в ходе которого и специалисты, и обыкновенные люди могли бы совместно выработать новые нормы. Однако для этого все компетентные органы наших

[483]

демократических обществ, такие, как церковь, школа, социальные службы, должны подвергнуть научному анализу наши моральные нормы. Они должны осознать, что эти нормы не становятся более достойными от того, что претендуют на вечность и неизменяемость. Развитие социальной науки доказывает, что разработка нового морального кодекса представляет собой часть проблемы разумного приспособления и что социальный работник постоянно вынужден сталкиваться с установившимися обычаями, но не с проблемой норм как таковой.

Современная социология и психология добиваются успехов, не только изменяя моральные заповеди, но и находя новые методы приспособления масс с помощью группового анализа. Здесь мы сталкиваемся с проблемой, которая уже была осознана в греческой трагедии, где был разработан метод группового катарсиса. Несмотря на то что это пока еще отдельный и небольшой опыт, я осмелюсь сказать, что он представляет собой подлинную альтернативу фашистской эксплуатации групповых эмоций. Мы должны оторваться от предубеждения, что групповое взаимодействие может выработать лишь массовый психоз, что группы и массы не могут быть просвещены, что они обречены быть жертвой идеологий. Демократия должна научиться использовать эти силы группового взаимодействия в позитивном русле.

Оба подхода к нашей проблеме не являются, по-видимому, образовательными проблемами в узком смысле слова. Однако совершенно ясно, что они имеют отношение к образованию.

II. Индивидуальное приспособление и групповые потребности

В соответствии с современной точкой зрения, существующей в психологии и социологии, истинный смысл любой человеческой деятельности может быть найден только тогда, когда он связан с проблемой приспособления. Приспособление означает, что организм каким-то образом соотносит свое внутреннее и внешнее поведение с потребностями окружающей среды²². Простейшая форма приспособления, осуществляемая с помощью проб и ошибок, наблюдается в поведении животного, запертого в клетке и бросающегося на решетку, чтобы убежать из нее. Когда ребенок учится чистоте с помощью внутреннего контроля над кишечной деятельностью, мы говорим о приспособлении к требованиям гигиены, существующим в его социальном окружении. Подобным же образом, если он учится приспосабливать свои эмоциональные потребности к формам самовыражения, принятым в его семье или

[484]

его стране, мы все еще говорим о самоприспособлении, хотя оно происходит на более высоком уровне.

Каждое живое существо находится в состоянии постоянного приспособления. Тем не менее мы склонны не замечать того факта, что мы постоянно соотносимся с окружающим миром, поскольку при нормальных и постоянных условиях мы обычно следуем традиционной модели поведения. Поскольку мы можем осознать тот факт, что наше поведение основано на приспособлении лишь при меняющихся условиях, выберем в качестве примера группу, находящуюся в процессе быстрого изменения.

Когда мы читаем литературу о жизни групп иммигрантов, например, о жизни польских крестьян в Америке, которая так мастерски описана Томасом и Знанецким²³, или о судьбе русских аристократов в Париже после русской революции, то обнаруживаем некоторые типичные процессы и конфликты. На первом этапе своего пребывания в иностранном государстве иммигрантская группа склонна приспосабливаться к новым условиям в качестве единого замкнутого целого. Позднее отдельные члены группы предпочитают приспосабливаться по-своему. Пока преобладает коллективное приспособление, каждый член группы действует не в соответствии со своими непосредственными личными интересами, а как член социальной группы. Испытываемое им чувство незащищенности и изоляции во враждебном окружении заставляет его подчинить свои личные желания потребностям группы. На этой стадии правилом является взаимопомощь и добровольное сотрудничество, и каждый человек использует свой талант в интересах группы. Кроме того, мы обнаруживаем, что вся группа в целом отождествляет себя с каждым ее отдельным членом, если он подвергается нападению извне.

Этот дух групповой солидарности исчезает, когда позднее, при изменившихся обстоятельствах некоторым членам группы открываются особые возможности. В особенности это касается молодых людей, изучивших новый язык, получивших соответствующее образование и приспособивших свой образ мыслей к новому психологическому климату; у них будут лучшие возможности в выборе карьеры, нежели у их родителей.

С изменением объективных возможностей иной вид приобретают также и субъективные реакции. Именно на этой стадии проявляется различие между индивидуальным и коллективным приспособлением. В то время как более молодые члены группы пробивают себе дорогу с помощью индивидуального приспособления, т. е. используя свои собственные возможности независимо от потребностей группы, пожилые остаются приверженными к коллективной форме приспособления. И чем безнадежнее их положение в новом окружении,

[485]

тем в большей мере проявляется их ортодоксальность. Они начинают придавать особое значение каждой детали своих бывших аристократических привычек, и их классовое сознание и антидемократические взгляды становятся еще более ярко выраженными. Они ведут себя таким образом, потому что чувствуют, пусть даже неосознанно, что для сохранения сплоченности их группы необходимо гораздо больше усилий, чем это имело бы место на родине. Отныне их ортодоксальность становится не просто обычной установкой, а превращается в психологическое давление, оказываемое ими на молодых с целью подчинить тенденцию к индивидуальному приспособлению групповой сплоченности.

Проблему «индивидуального приспособления и групповых потребностей» можно проиллюстрировать на отдельном конфликте. Несовпадение оптимального индивидуального приспособления с коллективными потребностями группы -одна из главных причин конфликтов в обществе. Некоторая дисгармония между интересами индивида и группы имеет место даже при обычных условиях гармоничной общественной жизни. Определенная напряженность в повседневном приспособлении была свойственна группам эмигрантов, даже когда они еще жили у себя на родине и признаки грядущей революции не проявляли себя ни в малейшей мере. Однако индивиду всегда можно было указать на то, что, пожертвовав своими сиюминутными личными интересами, он выиграет за счет своей доли в увеличившейся силе его группы. Иными словами, был возможен компромисс между интересами индивида и общества.

Итак, в каждом случае человеческого приспособления мы имеем дело с более или менее сильным конфликтом между первоначальными импульсами индивида, стремящегося к максимальному удовлетворению и самовыражению, и различными табу и запретами, налагаемыми на него обществом.

Джесси Тафт²⁴ описывает, как маленький мальчик Джек пытался сломать различные предметы в ее приемной и делал другие запрещенные вещи, чтобы выяснить, до какого «предела» взрослые будут терпеть его действия. Природа этого «предела»и образует социологическую проблему, поскольку запреты, налагаемые взрослым на ребенка, - это не просто выражение его, взрослого, личного мнения. Они представляют собой обычные образцы поведения в данном обществе, и в процессе своего самоприспособления ребенок постепенно учится находить соответствующий компромисс между своими желаниями и коллективными требованиями общества.

На протяжении последних десяти-двадцати лет, характеризующихся чрезвычайным развитием индивидуализма, многие думали, что социологическое и психологическое приспособление

[486]

даст нам возможность жить без подавлений и запретов. Сейчас мы начинаем понимать, что без них жить невозможно, что определенное количество запретов неизбежно. Вопрос для нас заключается не столько в том, можем ли мы обойтись без условностей и запретов, сколько в том, сможем ли мы провести ясную грань между запретами, представляющими собой лишь тяжкое бремя, и разумными принципами, без которых не может выжить общество. Тогда мы сможем сформулировать принципы, на которых основана деятельность общественных институтов как в преуспевающем, так и в несостоятельном обществах.

По моему мнению, существуют три основных критерия для проведения различия между преуспевающим и несостоятельным обществами:

а) преуспевающее общество применяет как можно меньше запретов и ограничений;

б) оно проводит различие между гуманными и вредными запретами;

в) с помощью своих институтов такое общество помогает индивиду наилучшим образом приспособиться и приходит на помощь тем, кто не смог этого сделать.

Итак, наша следующая проблема заключается в том, чтобы больше узнать о характере этих норм и коллективных потребностей, их социальном и психологическом происхождении, их функциях в прошлом и в современном обществе. Прежде всего, мы должны понять, что эти нормы неоднородны по своей природе, что лучше изучать их под разным углом в соответствии с их вкладом в приспособление индивидов и групп.

Я хочу, во-первых, упомянуть разумные условности и табу, выполняющие определенную функцию в данном общественном порядке. Во-вторых, я укажу на нормы, препятствующие психологическому приспособлению, так как они порождаются конфликтностью институтов. В-третьих, существуют нормы, которые когда-то были функциональными, а теперь стали иррациональными, поскольку утратили функциональный смысл. В-четвертых, я укажу на нормы, которые, будучи иррациональными сами по себе, выполняют в современном обществе реальную функцию. И наконец, мы рассмотрим устаревшие условности, не выполняющие реальной функции и представляющие собой только психологическое бремя.

1. Что касается первой категории, то под функциональными нормами я понимаю такие, которые должны выполнять определенную функцию, без которой не может существовать ни одно общество, особенно наше. Так, нельзя разрешать убийство, несмотря на то, что человеку свойственна определенная агрессивность. Единственное средство, которое может применить общество, - это найти какой-то другой

[487]

выход или форму облагораживания агрессивного стремления. Подобным же образом, для того чтобы в обществе стало возможным сотрудничество, индивид должен обладать определенным набором качеств, как-то: пунктуальность, дисциплина, настойчивость и добросовестность.

2. Совсем иное дело - нормы, которые хотя и выполняют определенную функцию, но находятся в состоянии конфликта с другими из-за отсутствия координации наших институтов. Так, если семья учит нас морали добрососедства и взаимопомощи, а законы рынка вынуждают становиться напористыми, то результатом столкновения этих противоречивых норм будет своего рода нервное расстройство. Так, Карен Хорни²⁵ совершенно права, утверждая в своей интересной книге, что определенные типы неврозов представляют собой результат конкуренции в обществе. Эти конфликты никогда не будут решены самим индивидом, пока не будет необходимой координации между социальными институтами. Однако если индивид с помощью социологического анализа осознает, что источник конфликта заключается не в нем и что улучшения можно добиться лишь коллективными усилиями, сделав попытку скоординировать противоречащие друг другу институты, то это поможет ему найти подходящий компромисс между противоречивыми тенденциями.

3. Положение еще более осложняется, если конфликт в сознании индивида происходит в силу того, что нормы, служащие для него мерилом и бывшие весьма различными в прошлом, утратили свою функцию в современном обществе. Причина, почему эти устаревшие нормы выживают и сохраняются, коренится в том, что человек в своем приспособлении руководствуется главным образом не непосредственной реакцией, а действует в соответствии с культурной моделью поведения и традиционными социальными нормами. Эти модели и нормы могут принадлежать более ранней стадии развития общества, тогда как проблема, с которой он сталкивается, может носить современный характер.

Фрейд показал, что эти устаревшие потребности можно объяснить формированием нашего идеала Эго, Важнейшие элементы идеала Эго формируются в раннем детстве и поэтому дни часто отражают родительские потребности. Однако мы перенимаем эти потребности у наших родителей точно так же, как они у своих родителей, так что эти потребности представляют собой отражение прошедших эпох. Именно поэтому основной набор заповедей и норм, контроли.рующих нашу жизнь, очень часто отстает от реальности, к которой мы должны приспосабливаться.

Поэтому очевидно, что в некоторых случаях слишком жесткий идеал Эго может стать, как это показал на интерес-

[488]

ных примерах М. Вульф²⁶, препятствием для нашего приспособления к действительности. Так, в случае с нашим эмигрантом аристократические традиции имели в прошлом функциональный смысл в обществе, основанном на различении рангов. Однако эти же потребности становятся бессмысленными, неприемлемыми для человека, который хочет сделать карьеру в демократическом обществе. Рациональный социологический анализ может быть в данном случае ценным для индивида, так как объясняет его трудности в приспособлении и позволяет ему избавиться от норм, утративших свой смысл.

4. С особыми трудностями мы сталкиваемся в тех случаях, когда поверхностный анализ показывает, что некоторые нормы совершенно неразумны и бессмысленны, тогда как более глубокий анализ может выявить их функциональную значимость. Множество обычаев старой аристократии, придающей большое значение всякого рода отличиям, рангам и титулам, может показаться совершенно бессмысленным молодому поколению, приспосабливающемуся к демократическому обществу, предоставляющему всем своим членам большую степень равенства. Если бы молодежь посмотрела на эти условности с точки зрения старшего поколения, она бы поняла, что эти обычаи вовсе не лишены смысла. В новом окружении старые условности приобрели новую функцию. Они превратились в защитный механизм, который тайно помогает поддерживать сплоченность между теми, кто неспособен к индивидуальному приспособлению.

Таким образом, кажущиеся на первый взгляд иррациональными нормы могут иметь вторичный функциональный смысл, если посмотреть на них с точки зрения особой ситуации отдельных групп. И здесь социологический анализ помогает найти правильное отношение к этим условностям. Те, кто больше не хочет разделять судьбу традиционной группы, сознательно покидают ее, те же, кто желает сохранения таких групп даже в изменившихся условиях, понимают свой функциональный смысл.

5. И наконец, я перехожу к рассмотрению норм, являющихся полностью неразумными и совершенно ненужными в современном обществе. В нем много таких пережитков, проистекающих из беспомощности социальных организаций прошлого. Отказ от этих неразумных и бессмысленных заповедей становится оправданным, только если мы сможем выявить породивший их механизм. Я имею в виду такие объяснения некоторых запретов, которые показывают, что они возникли в силу особенностей характера какой-либо сильной личности или какого-то случая, а затем превратились в норму поведения большинства людей. Так, некоторые диеты и проведение различий между чистой и нечистой пищей, видимо, возникли

[489]

первоначально по причине.чьего-то личного отвращения к той или иной пище, а затем превратились в привычку и стали предметом подражания. Людям же, не знающим происхождения этих запретов, кажется, что они вызваны каким-то внутренне присущим человеку страхом. Для этой стадии характерен своего рода рационализм - попытка найти религиозное или моральное оправдание традиционным привычкам. И если групповое сознание находится на уровне магии, то оно обычно вырабатывает какую-то тотемистическую систему различных табу. Если же групповое сознание достигло более утилитарного уровня, то запреты и ограничения объясняются с точки зрения гигиены. Тем не менее совершенно очевидно, что эти оправдания, хотя и кажутся вполне разумными, все же не могут считаться объяснениями моральных норм.

Возможно, возникает такое впечатление, что я признаю лишь функциональные и рациональные нормы и недооцениваю иррациональные потребности человека, коренящиеся в подсознательном. Однако это не так. В данном исследовании я не затрагиваю те иррациональные элементы, которые совершенно бессмысленны, а также те, которые удовлетворяют потребностям подсознательного²⁷. В настоящее время давление цивилизации на человеческое сознание слишком велико, и большая часть наших неврозов суть результат излишних ограничений и запретов. По-видимому, некоторые сексуальные табу, формы аскетизма и ограничений самовыражения объясняются не столько социальными или психологическими потребностями, сколько тем, что общество вплоть до настоящего времени было слишком негибким механизмом, нередко оказывающим разрушающее влияние на психику индивидов. С другой стороны, возможно, сохранение слишком строгих табу обязано авторитарной форме общества прошлого, стремившегося к воспитанию раболепного сознания. Возможно, воспитание чувства вины и чувства неполноценности способствует формированию раболепного сознания гражданина, а табу, накладываемые в детстве на любопытство к проблемам секса, способствуют подавлению самостоятельного мышления.

Чем больше фашизм прибегает к устаревшим методам запугивания и чем более в нем проявляется общая тенденция к принуждению, к беспрекословному подчинению, тем настоятельнее становится для психолога и социолога в демократических странах потребность изучения методов, способных заменить брутальные формы социальной интеграции более гуманными формами образования. Хорошо управляемое современное общество, основанное на здоровых институтах, может обойтись без суровых репрессивных мер в своем моральном кодексе.

[490]

Требование пересмотра наших моральных норм не так уж ново, как кажется. Разве Реформация и, в частности, пуританское движение не были тщательным вытеснением магических элементов из римской католической религии с целью достижения более рациональной морали? Сегодня логическим продолжением этой тенденции является ориентация на коллективные потребности, которые должны быть «функциональными, а не формальными; ясными, а не спорными; добровольными, а не принудительными; привлекательными, а не скучными»²⁸.

III. Проблема группового анализа

И, наконец, я хочу сказать несколько слов о том, как общество может помочь индивиду в его приспособлении. На ранних стадиях своего развития помощь, которую оказывало общество своим неимущим членам, была материальной. Милосердие носило чисто внешний характер. И лишь психология, и в особенности психоанализ, акцентировали внимание на субъективном аспекте приспособления. Признав это, я вовсе не считаю индивидуальную помощь, предлагаемую психоаналитическим методом, последним словом социального и психологического приспособления. Я скорее склонен думать, что мы приближаемся к эпохе, в которой некоторые формы коллективного приспособления станут такими же важными, как приспособление индивидуальное. С этой точки зрения психоанализ, придающий главное значение отношениям между индивидом и психоаналитиком, представляет собой лишь одну из многих возможностей психологического лечения. Недостаток чисто индивидуального подхода состоит в том, что пациент оторван от социального окружения, поскольку лечение происходит в приемной врача, не являющейся частью его нормального окружения. Психоаналитик должен полагаться главным образом на результаты самоанализа и самоприспособления, которые не составляют неотъемлемой части повседневной жизни пациента. Далее, психоаналитический подход не учитывает должным образом все социальное и культурное окружение, которое очень часто оказывается конечной причиной невротических симптомов.

Этот чисто индивидуалистический подход - симптом либеральной эры и обладает как ее преимуществами, так и односторонностью. Как мы уже видели, либеральный подход к решению проблем человека и общества всегда предполагал отрыв индивида от социального окружения. Рассматривая причины и методы лечения случаев психологической неадаптивности и неврозов, он недооценивал действие крупных социальных сил. И хотя мы понимаем ограниченность психоанализа, это

[491]

не означает, что мы отвергаем его. Напротив, терапевтические отношения между двумя индивидами часто незаменимы для лечения пациента. Однако мы хотим подчеркнуть тот факт, что психоаналитическое приспособление не может решить всех проблем. Надо искать другие формы и применять их наряду с психоанализом. Я назвал эти коллективные формы приспособления социальным или групповым анализом. Социальный анализ рассматривает каждый индивидуальный случай не только в связи с семейными обстоятельствами, но и в контексте социальных институтов. В то же время социальный анализ более сознательно использует взаимодействие между группами. Такой подход постепенно приводит к контролю непосредственной окружающей среды и более широкого окружения, причем равное внимание уделяется как культурным, так и материальным элементам. Поскольку такие тенденции никогда не появляются изолированно, а всегда одновременно, я хотел бы обратить внимание на отдельные попытки, которые находятся сейчас в экспериментальной стадии. Очевидно, не будет ошибкой предсказание о том, что общество, руководствующееся все более научными принципами, в будущем использует их.

1. Первый эксперимент коллективного приспособления представляет собой модификацию психоаналитического метода в применении к малым группам. Подобного рода эксперименты осуществлялись вначале в палатах клиник для душевнобольных, где надо было найти методы лечения большого количества пациентов при небольшом штате медицинского персонала. Вместо индивидуального анализа была сделана попытка произвести анализ ситуации в небольших группах. Психоаналитик начинал с обсуждения различных типов психологически неадекватного приспособления. Чем больше он работал, тем яснее становилось, что результатом является улучшение состояния больных. Оказалось, что пациенты с большим энтузиазмом обсуждают свои недуги в малых группах. Эксперимент показал, что результаты лечения зависят главным образом от способности аналитика использовать должным образом эмоциональную напряженность в группе и направить ее в терапевтическое русло. Групповая дискуссия имела положительный эффект еще и потому, что помогала некоторым пациентам установить контакт с аналитиком. Несколько лет назад Луи Вендер²⁹ прочитал доклад в Нью-йоркском неврологическом обществе, в котором детально описал этот эксперимент, и показал, в частности, что сопротивление пациентов в группе иногда бывает слабее, чем при индивидуальном анализе. Причина этого заключается, по-видимому, в том, что невротические симптомы и различные формы неадаптивности в этих случаях описываются без соотнесения их с конкретным индивидом. Таким образом,

[492]

пациент учится распознавать свои симптомы у других людей и лишь позднее связывает их с собой.

Этот эксперимент ни в коем случае не следует рассматривать как метод, заменяющий психоанализ, а также судить о нем по критериям психоанализа. Он представляет собой нечто совершенно иное, являясь в трудных случаях не столько радикальным лечением, сколько попыткой привести в движение механизм анализа, дав ему толчок. Правильный подход к этому эксперименту и его последователям возможен лишь в том случае, если понять, насколько велика сфера неисследованных методов, пытающихся использовать позитивные аспекты группового влияния. Давайте обратимся к исследованию группового поведения Трешером³⁰. В нем утверждается, что подростка, члена криминальной группы, невозможно изменить с помощью обучения и различных увещеваний, т. е. методами индивидуального подхода. Зато можно добиться некоторого успеха в его .приспособляемости, если обращаться с ним как с членом его банды, придав ей новое социально полезное назначение. Подросток изменяется тогда не индивидуально, а как член группы; таким образом, неизведанные силы группового взаимодействия превратятся в сильное средство воспитания.

2. Метод Эйкхорна³¹ - другая форма группового приспособления. В своей работе с детьми Эйкхорн до встречи с ребенком устанавливает контакт с родителями для того, чтобы, наблюдая их поведение, найти возможные источники невротических симптомов у ребенка. Его лечение и воспитание сосредоточено не столько на индивиде, сколько на невротических факторах в семье; он пытается воздействовать как на родителей, так и на ребенка. Конечно, Эйкхорн понимает, что его метод не может заменить индивидуальный анализ, который при необходимости также должен быть использован, но лишь обращает внимание на то, что в большинстве случаев анализ приспособляемости эмоциональных констелляций в семье оказывается достаточным. Это очевидно ведет к контролю над окружением, которое включает не только материальные, но и эмоциональные и интеллектуальные факторы.

3. Если мы установили, что неврозы можно лечить, контролируя напряжение, возникающее в окружении индивида, то надо признать, что эта среда представляет собой не только ближайшее окружение - семью, соседей или профессиональные связи, являющиеся источником психологического давления. Духовный климат общества в целом может быть источником невыносимой напряженности для индивида. Здесь я хочу привлечь внимание читателя к той новой отрасли знания, которая называется анализом идеологии. Под идеологией мы понимаем такую интерпретацию ситуаций, которая

[493]

не является результатом конкретного опыта, а представляет своего рода искаженное знание его и попытку скрыть истинную ситуацию и воздействовать на индивида с помощью принуждения. Существование идеологии было впервые замечено в политике³². Обсуждая проблемы с фанатиками-коммунистами, фашистами или даже демократами, мы вдруг чувствуем, что они применяют не эмпирический подход, а скорее защищают свои взгляды с помощью предвзятого мышления.

Однако идеология не сводится лишь к политике. Практически нет ни одной сферы жизни, которая не была бы, как показал Шилдер³³, окутана идеологией. Возьмем, к примеру, такие вопросы, как отношения между полами, любовь и секс, или вопросы продвижения по общественной лестнице и карьеру³⁴ , или же наше традиционное отношение к деньгам. Эти вопросы либо не обсуждаются публично, либо обволакиваются условностями и предрассудками. Мы же знаем, что когда какой-то вопрос исключается из общественной дискуссии, он становится источником неврозов и напряженности.

Поскольку большинство идеологий не изобретены индивидом, а навязаны ему обществом и обычно глубоко коренятся в подсознании, они с трудом поддаются вытеснению. Наблюдения показывают, что действуют сильные защитные механизмы, опасные тем, что формы коллективного страха, коллективной вины и коллективной ненависти не только препятствуют межгрупповому общению, но и вызывают неврозы у индивидов. Нам постепенно становится ясно, что нельзя избавиться от большинства невротических симптомов путем изолированного лечения индивидов или изменения условий в малых группах, таких, как семья или соседская община. Пока не будет предпринято широкомасштабное наступление на защитные механизмы с помощью средств образования, пропаганды и социальной работы, отравленная духовная атмосфера целой нации будет всегда сильнее, чем здоровый индивид или малая группа. Пока это не будет сделано, маниакальные формы общественной идеологии будут оставаться камнем преткновения для образования и сводить на нет работу по просвещению отдельной личности. Станет необходимым всеобщее введение новой формы обучения. Чтобы осуществилась' конструктивная работа, нужно сломать защитные механизмы. Это можно сделать, лишь обнажив скрытые источники идеологии и показав их связь с неосознанными мотивами и скрытыми интересами. Необходимо обратить внимание на то, что все мы подвержены действию каких-то защитных механизмов и что они представляют главное препятствие на пути рационального разрешения наших проблем. Лишь когда индивид готов к самоанализу, можно переходить к логическим аргументам, показывая, что идеологии крайне непоследовательны или

[494]

скрывают под пустыми символами проблемы, на которые индивид закрывает глаза. На семинарах и лекциях мне часто кажется, что именно такой идеологический анализ социальных и психологических факторов не только расширяет кругозор, но и постепенно меняет отношение аудитории и вызывает своего рода катарсис. Недавно психиатр Шилдер³⁵ попытался применить метод идеологического анализа и обнаружил его чрезвычайную плодотворность в подготовке к психоаналитическому лечению или групповому приспособлению. И тем не менее было бы ошибочным утверждать, что этот метод может заменить психоанализ. Он выполняет совершенно иную функцию в терапевтическом приспособлении. Во-первых, он позволяет более осознанно использовать силы социальной стимуляции для совершенствования человека, чем это делалось ранее. Так, новая форма анализа непосредственно обращена ко всей группе, т. е. к людям, находящимся в особой обстановке, в которой одна и та же сила, ложно направленная, порождала идеологии и душевные расстройства. Кстати, я вовсе не признаю существования мистического единства, называемого «групповым сознанием». Без сомнения существует зло, которое возникает и может быть устранено лишь в таких социальных формах, в которых групповое взаимодействие и массированная атака на сознание многих устраняют сопротивление. Я уверен, что каждый из нас в какое-то время испытал подобный опыт коллективного облегчения, посетив хорошо организованный митинг, посвященный реформам в области секса, или другое коллективное просветительское мероприятие. Будучи анонимным членом аудитории, индивиду легче избавиться от определенных предрассудков, которые тяжелым бременем лежат на его сознании, чем если бы их надо было обсуждать персонально. Более того, как уже правильно отмечалось, у индивида внезапно исчезает чувство изоляции в тех случаях, когда он замечает, что не только его одного мучает чувство вины и что он разделяет его с большинством своих коллег.

С учетом этого опыта в совершенно ином свете предстает развитие последних десятилетий. Процесс, начавшийся в XVII и XVIII вв. и известный как эпоха Просвещения, представляет собой не только новое направление идей, но и серию попыток нового вида группового анализа. Мы не должны винить пионеров этого нового направления за их стремление устранить с помощью разума психологические камни преткновения. Я поставил бы целительную силу разума даже выше коллективного действия. Я делаю это сознательно, потому что сейчас модно думать, что последние события в Германии и других странах доказали, что массы способны лишь к иррациональным подходам и эмоциональному сумасбродству. Я не

[495]

отрицаю возможности злоупотребления массовыми эмоциями именно таким образом. Однако прежде чем согласиться на такое презрительное отношение к массам, я предлагаю провести тщательный анализ конкретных случаев, как исторических, так и современных, где умелое разрешение проблем привело к просвещению и групповому катарсису. Мы часто являемся свидетелями борьбы масс за просветительские идеалы, мы знаем также немало примеров стремления масс к образованию. Возможно, зло коренится не в самих людях, а в отсутствии доброй воли у элиты, которая не хочет помочь им, а также в нашем незнании возможных методов (борьбы с ним) и их различных реакций на отдельного индивида. Исключительное сосредоточение на индивиде ведет к полному игнорированию того социального окружения, в котором живет человек. Подобно тому как ребенок по-разному ведет себя в семье, в комнате для игры, в группе детей, также и различные институты по-разному реагируют на поведение и самовыражение индивидов.

4. Мы должны не только практически научиться наилучшим образом использовать силы массового взаимодействия, но и учитывать другую тенденцию в развитии социальной мысли. Четкое разграничение между группой и толпой показывает, что такие психологи, как Лебон и его последователи, очень ошибались, называя любое объединение людей толпой или массой. Такой подход характерен для элиты прошлого, которая не верила в современное общество лишь потому, что новые группы претендовали на место в цивилизации. Наиболее интересно такой подход представлен в исследовании Ортеги-и-Гассета «Восстание масс»³⁶, которое страдает тем же недостатком. Отождествляя растущее число членов общества с массами, эти мыслители только препятствуют добросовестному анализу разных возможных форм групповой интеграции. Далеко не всякое скопление людей является толпой или массой. Важно отметить, что группы, имеющие определенные функции и внутреннюю согласованность, не снижают, а повышают духовный уровень своих членов, тогда как дезинтеграция личности обычно соответствует дезинтеграции общества.

Задача будущего состоит поэтому в том, чтобы провести ясное различие между формами групповой интеграции и точно установить, как они влияют на сознание членов группы. Ценные эксперимены уже проводились в Америке, России и других странах; они показывают, в частности, как работа в группе влияет на достижения индивида³⁷.

В этой связи было проведено изучение школьного класса как социальной группы с особыми возможностями³⁸. Здесь очень важно понять всю значимость работы в группе.

[496]

Установление сотрудничества, распределение риска и ответственности - важный фактор развития личности в рамках социальной модели. Новизна Arbeitsschule³⁹ состоит в сознательном использовании работы в группе для стимуляции развития личности. Кроме того, игра в работу и другие игры имеют не только образовательную ценность, но и вызывают своего рода катарсис. Как было справедливо замечено⁴⁰, они имеют тот же эффект, что и сны, так как дают выход подавленным инстинктам и разобщающим идеям. Преимущество игр состоит также и в том, что они могут быть в различной степени индивидуальными или рассчитанными на сотрудничество. Так, в Древней Греции игры носили преимущественно индивидуальный характер, тогда как английские национальные игры с самого начала отличались сильным духом общности и сотрудничества⁴¹. Надо ли говорить о том, что фашистская концепция игр подразумевала их военную модель?

Итак, теоретический анализ и эмпирические наблюдения показывают, что первые результаты превращения неорганизованных масс в институционализированные группы ведут к выработке у индивида «институционального поведения»⁴². Однако это лишь первый шаг. Поскольку группы должны выполнять разные функции, между ними возникают большие расхождения. Это сказывается на способе их сочленения, соединения, что, в свою очередь, влияет на уровень менталитета их членов и вызывает у них различные реакции⁴³. И наконец, существуют не только различия между массой и группой; но и, соответственно, между массовым и групповым лидером⁴⁴ . Важной психологической и социологической проблемой будущего является организация масс и толпы в различные группы, каждая из которых оказывает свое воспитательное воздействие на формирование личности.

Рассмотрим в связи с этим задачи образования и новой социальной службы. Социальный работник, например, находится в выигрышном положении по отношению к своему пациенту. Он встречается с ним не только в конторе или приемной, а имеет доступ к семье и всему социальному окружению. Более того, он служит «связующим звеном» между конкретными ситуациями в обществе и нашей общей социальной политикой. Он может контролировать как супер-Эго индивида, так и коллективное общественное мнение. Одним словом, он может координировать социальные изменения как в индивидуальном приспособлении, так и в коллективных потребностях.

Как мы уже видели, недостатки психоаналитического подхода вытекают из того факта, что он обращен лишь к самому индивиду. Поэтому он не в состоянии справиться с порочным кругом. С одной стороны, индивиды детерминированы обществом, с другой - общество состоит из индивидов. Для

[497]

образования и социальной работы выход заключается в координированном наступлении на индивидов и общество.

Несмотря на то что новые тенденции и психологические методы, упомянутые в данном исследовании, находятся в зачаточном состоянии, весьма вероятно, что они получат развитие, и новые коллективные потребности будут контролироваться тщательным размышлением и экспериментом. Подобно тому как юридическое законодательство выросло из нравов и обычного права, так и табу, регулирующие наши обычаи, должны будут выдержать испытание научной проверкой.

Накопив конкретный опыт, мы будем знать, как эти нормы действуют в различных ситуациях и насколько велико несовпадение индивидуального приспособления с существующими коллективными потребностями. Знание факторов, препятствующих индивидуальному приспособлению, и коллективных потребностей, основанных на функциональных потребностях общества в целом, постепенно приведет нас к необходимости изменить наш моральный кодекс. На долю педагогов и представителей новой социальной службы выпала особая роль: они стоят как бы на перекрестке, откуда им видно, как функционируют психика индивида и общество. Более чем кто-либо другой они в состоянии связать возрождение человека с возрождением общества.

Глава VI. Групповая стратегия нацизма

Гитлер изобрел новый метод, который можно назвать групповой стратегией нацизма. Главная особенность гитлеровской психологической стратегии в том, что индивид рассматривается не как личность, а исключительно как член социальной группы. В данном случае Гитлер инстинктивно следует открытиям современной социологии, а именно учитывает тот факт, что на человека сильное влияние оказывают групповые узы. И что еще более важно, реакции человека зависят от группы, к которой он принадлежит. Человек по-разному ведет себя в семье, в клубе, в армии, в деловых кругах или как гражданин вообще. Великий граф Мальборо возглавлял армию, а дома находился под каблуком своей жены. Каждая группа имеет свои традиции, свои запреты, свои формы самовыражения, и

[498]

пока группа сохраняет свою целостность, она поддерживает своих членов и руководит их поведением.

I. Систематическая дезорганизация общества⁴⁵

Гитлер инстинктивно чувствует, что пока люди находятся под защитой своей социальной группы, они невосприимчивы к его влиянию. Поэтому скрытый механизм гитлеровской стратегии состоит в том, чтобы сломить сопротивление индивидуального сознания путем дезорганизации групп, к которым эти индивиды принадлежат. Он знает, что человек без групповых связей подобен крабу без панциря. Эта дезорганизация должна быть такой же быстрой и насильственной, как стратегия блицкрига в войне. Однако для полного успеха необходимо создание новых групп, поведение которых соответствовало бы идеалам гитлеровской партии.

Таким образом, групповая стратегия Гитлера состоит из двух этапов: разрушения традиционных групп цивилизованного общества и быстрого создания новых групп на основе совершенно новой модели. Что касается разрушения, то здесь, конечно, можно в большой степени положиться на отсутствие планомерности в экономической жизни нашего общества. Ведь отсутствие планирования - главная причина постоянной безработицы и деморализующей обстановки. Однако там, где стихийное разрушение зашло недостаточно далеко, чтобы удовлетворять целям Гитлера, он применяет собственные методы. В арсенале гитлеровской стратегии существуют различные методы воздействия на семью, церковь, политические партии и нации. Отдельные элементы этой технологии были заимствованы им у коммунистов, другие разработаны им самим непосредственно в ходе политической борьбы в Германии в 20-е годы. Он научился срывать массовые собрания, деморализовать сторонников других партий, делать вид, будто сотрудничает с соперничающими группировками, а затем губить и тех и других. Он распространил эту групповую стратегию на сферу внешней политики.

Возьмем, к примеру, нации. По отношению к ним первым правилом Гитлера является неприменение силы, пока не исчерпаны все возможности деморализации. Он знает, что группы, и в особенности целые нации, живущие здоровой групповой жизнью и обладающие здоровой моралью, реагируют на открытые угрозы и прямые атаки открытым неповиновением и полным пренебрежением и еще теснее сплачиваются. Именно в здоровом моральном климате группы кроется секрет того, что фашизму не удалось сломить сопротивление Великобритании, этим объясняется также и тот факт, что Гитлер не осмелился напасть на эту страну.

[499]

В том случае, когда удается найти квислингов внутри групп, Гитлер использует технологию проникновения в группу. Он посылает своих эмиссаров в качестве туристов или иным образом замаскированных с целью привлечения на свою сторону как противников существующего режима, так и людей, не приспособившихся к окружающим условиям и потерпевших крах в общественной жизни. Организовав подпольное движение, Гитлер пытается изолировать нацию от внешнего мира. Основные этапы этого процесса - выход во фланг противника, его окружение и полная изоляция. Тогда жертва полностью попадает в его власть. И все же Гитлер избегает прямых атак и предпочитает метод полной деморализации извне. Создается напряженность, распространяются слухи, страхи, соперничающие группировки натравливаются друг на друга и, наконец, устанавливается хорошо известная нацистская политика, состоящая из смеси угроз и обещаний. Такие методы были применены Гитлером в Австрии, Чехословакии, Румынии, Болгарии и других странах. Секретные документы, перехваченные во время рейда на Лофотенские острова в Норвегии, свидетельствуют о систематическом применении этих методов. Инструкции нацистской армии учитывают любой возможный источник сопротивления и указывают необходимые контрмеры.

II. Воздействие на индивида

На этом этапе деморализация и разрушение социальных групп начинают сказываться на индивиде. Более того, они дают о себе знать у большого числа индивидов одновременно.

Психологически этот факт объясняется тем, что человек, предоставленный сам себе, часто не может оказать сопротивления. Групповые узы давали ему поддержку, безопасность и признание, не говоря уже о еще более ценных узах дружбы и доверия; разрушение этих связей делает его беспомощным. Он ведет себя как ребенок, который потерял дорогу или любимого человека и, чувствуя себя неуверенно, готов пойти с первым встречным.

В добавление к этому современные методы тотальной войны и тотальной пропаганды не дают индивиду времени прийти в себя, возможности сплотиться вокруг лидера и оказать сопротивление. Особенно у малых наций буквально за одну ночь может наступить полный социальный хаос и беззаконие. Это оказывает значительное воздействие и на последующее поведение индивида. Дезинтеграция группы сопровождается деформацией и разрушением морали и совести индивида. Его ход мыслей оказывается примерно следующим:

«Все, во что я до сих пор верил, очевидно, неправильно. Возможно, что жизнь - это не что иное, как борьба за выживание

[500]

и превосходство. Мой выбор состоит в том, чтобы либо стать мучеником, либо присоединиться к новому порядку. Возможно, мне удастся занять в нем важное положение. И кроме того, если я не'присоединюсь сегодня, завтра может быть слишком поздно». Именно на основе этих рассуждений люди позволяли себе примиряться с утверждениями такого типа, как например, высказыванием нацистского министра правосудия. Он сказал следующее: «Раньше мы имели обыкновение говорить так: «Правильно это или нет?» Сейчас мы задаем этот вопрос по-другому: «А что бы сказал наш фюрер?». Именно такому образу мыслей созвучен циничный оппортунизм Гитлера, его проповедь насилия и закон всемогущества.

Часто подчеркивается роль страха, ненависти, подозрений и опасений в возникновении нацистского режима. Я бы, со своей стороны, добавил к этому списку элемент отчаяния. В основе всех нацистских реакций лежит отчаяние. В их мире каждый чувствует себя обманутым и изолированным, и никто больше не доверяет своему соседу.

III. «Новый порядок»

С успехом доведя общество до паники и отчаяния, Гитлер приступил к разработке второй части своей стратегии. Он пытается создать новый порядок по двум направлениям. Одно из них ведет к порабощению масс, другое - к укреплению его руководства и терроризму его партии. Для достижения первой цели Гитлер строит военную организацию по прусской модели. Эта же модель составляет основу и всей общественной организации - промышленности, труда, общественного мнения, молодежи. Здесь он опять использует страх, ненависть, терроризм. Ведь гораздо легче найти выход для враждебных чувств группы, нежели использовать ее созидательную энергию. Поэтому Гитлер использует «расовую теорию» и рассматривает отдельных индивидов как козлов отпущения. Объявив евреев низшей расой и дьявольским отродьем, можно плевать им в лицо, избивать их или хладнокровно убивать. Теория козлов отпущения не только помогает освободить общество от чувства вины, она не позволяет также при возникновении недовольства направить враждебные чувства против лидера. Конечно, козел отпущения вовсе не обязательно должен быть доморощенным. Враждебные чувства можно направлять и на лидера любой страны, выступающего против нацизма. Так, Гитлер обвиняет Черчилля во всех смертных грехах.

[501]