Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
Артур Джилман
К оглавлению
XXVIII Как были подчинены Египет и Персия
Омар надолго задерживаться в Иерусалиме не собирался. В Медине он оставил Али своим заместителем и нисколько не переживал за последствия, однако само пребывание вне Города Пророка казалось халифу чем-то необычным и странным. Находясь в Иерусалиме, он подыскал подходящее место для возведения мечети — место, которое народная молва связывала с Мухаммедом, ибо оттуда пророк вознесся на небеса во время чудесного ночного «посещения» рая. Место было замечательно еще и тем, что здесь находился камень — тот самый, на котором преклонил голову пророк Иаков. К нему правоверным долгое время разрешалось прикладывать ладони, там, где остался след от ступни пророка! Омар сделал распоряжения об управлении Сирией с ее делением на две части и приготовился к вторжению в Египет, в то время настолько ослабленный, что мог в любой момент попасть в руки любого достаточно сильного властелина, который попытался бы захватить столь желанный приз. В Медину халиф вернулся так же неприметно, как он ехал в Иерусалим. Он был встречен согражданами с неописуемой радостью, поскольку они опасались, не захочет ли он навсегда поселиться в городе, в котором после воскрешения должно будет собраться все человечество. Становится очевидно, что Омар теперь стал чувствовать себя уверенным в отношении завоеваний его армии, так как примерно в это же время возобновилась его неприязнь к Халиду, проявившему такую доблесть в распространении ислама. После своего возвращения из Иерусалима он послал его ненадолго в поход на Киннесрин (Халкиду), город, расположенный неподалеку от Алеппо, самим Халидом и захваченный, однако в 638 году, в Хомсе, он отдал последнего под суд, обвинив в растрате казенных денег, разжаловал его и подверг штрафу. Низложенный Халид умер в 642 году, всеми забытый, в Хомсе. Но и сам халиф небессмертен, и если бы он мог предположить, что со временем ему понадобятся услуги этого отважного человека, то, вне сомнения, нашел бы способ удержать его при себе. В 638 году византийцы сделали последнюю попытку вытеснить арабов из Сирии, но потерпели неудачу, хотя был момент, когда угроза казалась столь сильной, что халиф покинул Медину с намерением лично поддержать своих подначальных. Но этого не понадобилось, так как среди бедуинов, бывших на стороне неприятеля, начались волнения в связи с военными действиями в Месопотамии, и они дезертировали, после чего византийские войска были разбиты мусульманами. Случилось это в том самом году, когда Цезарея, последний опорный пункт в Палестине, долго осаждавшийся мусульманами, перешел в руки Амра. Захват Сирии сопровождался в Аравии несколькими месяцами голода, вошедшими в историю как «Год Пепла», поскольку сухой песок из пустыни, разносимый ветрами, закрыл все вокруг плотной пеленою (639 г.). Тогда же по Сирии прокатилась опустошительная эпидемия чумы, охватившая долины Месопотамии, а оттуда — вниз по течению рек, до самой Басры. Хотя Омар великодушно отправился в Сирию посмотреть, каким образом он мог бы облегчить положение страдающих подданных, ему все же пришлось внять мольбам советников и вернуться, отдав перед тем распоряжения, чтобы арабское население покинуло зараженную местность и перешло на более благотворные возвышенные места. Вернувшись в столицу, он сказал: «Я укрылся от воли Аллаха под защитой Аллаха». Большое число умерших в Сирии во время чумы вызвало сильное замешательство среди населения. Омар не мог не посетить этот регион, и он обошел всю страну из конца в конец, наводя повсюду обычный порядок. Правление перешло в руки к Муавии, сына Абу Суфьяна, человека, который, как мы скоро узнаем, был наделен большими способностями и мудростью, но при этом отличался неимоверными амбициями. После его приезда в Медину, Билал, престарелый муэдзин, который провозглашал часы молитвы еще при жизни пророка и сложил с себя полномочия после его смерти, еще раз выполнил свои обязанности. Когда над городом разнесся давно забытый голос, крепкие воины, которые слышали его в прежние времена, были тронуты до слез, и воздух наполнился их рыданиями. Два года спустя старый священнослужитель умер в Дамаске. Амру не терпелось выполнить наказ о завоевании Египта, и в 640 году он двинул армию из четырех тысяч человек, которая по пути следования продолжала увеличиваться, так что, достигнув конечного пункта, она была уже в четыре раза больше. Роскошная столица — Александрия — была целью завоевателя Амра. Это был второй по величине город Византии, славившийся своей оживленной торговлей. Через Александрию в Константинополь переправляли большие партии зерна и других продуктов, как прежде в Рим. Торговля, в силу естественных причин, не воинственна, и потому, как мы имели случай убедиться, бывает уязвима. В этом сила и слабость богатого Египта. Амр, не теряя времени, приступил к осаде Александрии, и византийцы, которые могли бы послать помощь морем, из-за собственной бездеятельности упустили такую возможность. Во время осады (11 марта 641 г.) умер император Византии Гераклий. Защитники внезапно утратили надежду на спасение и сдались, с условием, что город не будет разграблен, и согласились заплатить дань, которую мусульмане уже по привычке требовали от побежденных. «Дань лучше, чем добыча, ибо дань платят постоянно», — повторял Омар. В 641 году ставка Амра была расположена близ Мемфиса, в местечке под названием «Вавилон» (на Ниле. — Примет, пер.). Разрушив его, Амр построил на его месте военный городок, получивший название Фостат, т. е. «лагерь» (вошел в состав современного Каира). Здесь же на руинах был заложен фундамент мечети, и поныне носящей имя ее основателя.
Амр оставил эти земли в руках египтян, установил сообщение по морю с портом Медина, что означало — зерно будет доставляться из страны пирамид непосредственно в Аравию. [66]
По имеющимся сведениям, Амр не одобрял высокомерного отношения местных жителей к его соотечественникам. Чтобы поднять авторитет завоевателей, он придумал одну хитрость. Для воинов было приготовлено угощение из верблюжатины, как это принято у арабов. На пир пригласили египтян. На следующий день Амр приготовил обильный ужин из деликатесов со всего Нила, причем он показал приглашенным египтянам, что его солдаты едят эти блюда с не меньшим аппетитом, чем то, что подавали им накануне. Назавтра он привел свои войска на парад и, видя, что египтян задевает это зрелище, сказал: «Я показал вам, как просты обычаи моего народа, но я показал вам также, что они умеют наслаждаться кушаньями других стран. Теперь же я хочу показать: несмотря ни на что, они полны сил». Египтяне, расходясь по домам, роптали: «Стоит арабам замахнуться на нас — и этого будет довольно!» Халиф, естественно, был весьма доволен результатами своей хитрости.
Омар проявил осторожность и не стал торопиться в Персию так, как он спешил в Египет. Но вот и этой великой, сильной державе пришло время подчиниться. Военные действия начались в 637 году и продолжались с переменным успехом до тех пор, пока наконец не умер в 651 году царь Йездегирд, сломленный, лишенный трона и всех своих сокровищ, оставленный собственными подданными. Он умер беглецом, в убогой хижине, в далеком краю за Оксом (древнее название Амударьи. — Примег. пер.), где он скрывался, пройдя Исфахан и Мерв. [67]
На этом кампания закончилась, и войска были выведены из Куфы и Басры. Ими был осажден и взят Сус, легендарная столица Шушан, а по пути были сделаны приготовления к восстановлению гробницы пророка Даниила. Они дошли на востоке до самого Персеполиса, а на севере — до Нехавенда. В конечной точке похода, под сенью вершин Элванда, в жесточайшей битве были покорены жители западной Персии (642 г.). Вследствие одержанных побед в казну Медины потекли огромные суммы денег, однако сильная воля персидского царя не была еще сломлена, и он продолжал собирать силы для продолжения борьбы, пока обе армии не встретились близ Ар-Рея, в 5–6 милях от Тегерана. Здесь Йездегирд вступил в свое последнее роковое сражение. Тегеран и в целом вся Персия оказались в полной власти военачальников Омара, чьи подвиги затмевали деяния Александра Великого, некогда совершенные в этих краях. [68]
Халиф, который уже приближался к завершению своей карьеры, с непогрешимой справедливостью правил у себя дома, но был несгибаемо суров по отношению к врагам ислама за пределами своей страны. И поэтому возникло множество врагов, готовых в любой удобный момент оборвать его жизнь. Существует некая туманная история о человеке, который перенес мучительные страдания по беспристрастному решению халифа, и вознамерился умертвить его, для чего послал исполнителя, и тот влез на дерево в месте, где Омар появлялся особенно часто. Когда подвернулся удобный момент, человек собрался слезть с дерева, но тут увидел, что за халифом по пятам идет охраняющий его лев, который преданно трется о его ноги. И наемный убийца испытал изумление и страх. Он не только удержался от задуманного злодейства, но и стал преданным мусульманином. Омару привычно было посещать Мекку каждый год во время паломничества, и в один из таких визитов он расширил пределы Каабы и устроил вокруг святыни большую площадь. Колонии в Куфе и Басре он посчитал трудными для управления. Недовольство и беспорядки будоражили оба города, их опутывали политические интриги, подрывая основы будущего спокойствия.
Площадь вокруг Каабы
В 17 году после отъезда Мухаммеда из Мекки, Омар принял меры для установления нового летоисчисления. За начало новой эры он взял первое новолуние месяца Мухаммеда, в год Хиджры. Историки обычно называют дату 16 июля, хотя Косен де Персеваль, самый добросовестный исследователь, подсчитал, что в действительности это было 19 апреля. Среди рабов, пришедших с поля битвы при Невахенде в Медину, был один, известный под именем Абу Лулу, который работал за верстаком, строя ветряные мельницы, а всю прибыль отдавал хозяину-мусульманину. Однажды осенью 644 года он явился к Омару и спросил, сможет ли тот освободить его от притеснений господина. Халиф его внимательно выслушал, однако отказался вмешиваться, что глубоко задело Абу Лулу. На следующее утро его ожидали увидеть в мечети, в первых рядах молящихся. Вошел халиф и едва открыл рот, чтобы произнести слова: «Аллах Акбар!», как в то же мгновение кинжал Абу Лулу вонзился ему в спину, и халиф рухнул на пол. Мусульмане бросились на убийцу, но тот зарезал еще несколько человек, нескольких ранил, а затем вырвался и убежал в пустыню, в порыве неизъяснимого отчаяния, где в конце концов заколол себя. Повелитель Правоверных, как называли Омара, промучился несколько дней, в течение которых им было назначено пять человек — самых главных, из числа ближайших сподвижников пророка, которые должны были назвать преемника. Последними его словами были пожелания того, каким должен быть тот, кого изберут на его место. «Считайте моей последней просьбой, чтобы избранник был добр к жителям города, который стал домом для нас и нашей веры; чтобы он уважал их добродетели и прощал их ошибки. Побуждайте его хорошо относиться к арабским племенам, поскольку они воистину составляют становой хребет ислама; налог, который он соберет с них, пусть возвратится к ним для прокорма бедных. Пусть он строго блюдет заветы пророка по отношению к иудеям и христианам. О Аллах! Я завершил свой путь, а тому, кто придет после меня, я оставляю царство, стоящее на прочных основах и живущее в мире!» Так завершилась богатая событиями жизнь второго халифа. Приступая к своим обязанностям, он имел в подчинении только Аравию. По окончании жизненного пути он стал хозяином Египта, Палестины, Ирака, Месопотамии и Персии. Как выражались его склонные к преувеличениям соплеменники, он отнял у неверных «36 тысяч городов и крепостей, разрушил 4 тысячи храмов и церквей, основал или пожертвовал на строительство 1400 мечетей». Впрочем, нет никакой нужды преувеличивать его заслуги. Они и так достаточно заметны, если принимать во внимание только голые факты. Смиренный, как самые скромные из его соплеменников, он любил сидеть на ступенях мечети в Медине и есть овсяную лепешку или финики. Он часто спал на крыльце или под деревом, и при этом держал бразды власти над самыми могучими державами своего времени. Омар испустил дух в последнюю пятницу ноября 644 года. На следующий день он был похоронен бок о бок с Абу-Бекром и пророком.
XXIX Фаворитизм и интриги
Золотой век сарацин миновал. Никогда больше им уже не наслаждаться безоблачной, ничем не нарушаемой гармонией и блистательными внешними победами. Теперь им предстояло погрязнуть в бесконечных раздорах, мятежах, коварных интригах и братоубийственном кровопролитии. Но все равно им нужно было продолжать завоевания, ведь, несмотря на все помехи, их религия и те царства, где она главенствовала, должны были оставаться прежними. Коль скоро Аллах был один, то по справедливости и пророк должен быть один, не только как выражение воли Аллаха на земле, но и как временный автократический правитель, чья власть безраздельна. Вот почему победа ислама, будь она полной, подчинила бы все царства мира халифу из Медины. Когда смерть прервала земной путь Мухаммеда, часть начатых им дел поневоле осталась невыполненной, причем главным среди этих дел был пересмотр Корана. Мы никогда не узнаем, что именно предполагалось в нем изменить. Впрочем, нетрудно догадаться, что в нем было бы ясно прописано, каким образом должны будут избираться мусульманские правители. Это избавило бы народ от страха перед анархией, наступившей после смерти пророка и впоследствии — после смерти Абу-Бекра, а в еще большей степени — после того, как кинжал Абу Лулу оборвал жизнь великого Омара. Назначенные Омаром просидели в бурных дебатах трое суток, пока халиф один на один сражался со смертью. Потом заседание было отложено в ожидании его кончины. Когда же все члены комиссии встретились вновь, они потратили на перебранку еще больше времени, поскольку представляли соперничавшие между собой исламские семьи. Здесь были Хашимиты, происходившие от Абд-Менафа, а также Омейяды, потомки Омейи, сына Абд-Шамса, тоже сына Абд-Менафа. Халифат был предложен Али, при условии, что он будет править, следуя прецедентам, созданным Абу-Бекром и Омаром. Однако он отклонил предложение, заявив, что должен, во-первых, следовать Корану, во-вторых, блюсти установленные Мухаммедом законы. А там, где их оказалось бы недостаточно, опирался бы на собственное разумение. Оба правивших халифа опирались на разумение Али в соблюдении законов и сохранении традиций. Разногласия разрешились избранием Усмана, одного из членов комиссии, который охотно согласился править в соответствии с Кораном и примером, который оставили халифы, правившие до него. Расходясь с ним в основах, Усман, помимо всего прочего еще и правнук Омейя, был крайне неприятен Али, который, как мы знаем, принадлежал к хашимитам. Возникшие тогда разногласия все еще остаются, хотя они и утратили частично свою остроту. Ислам сегодня подразделяется на две основные секты: сунниты, или «традиционалисты», которые признавали первых четырех халифов законными преемниками Мухаммеда, и шииты, последователи, иногда называемые «диссидентами», которые признавали Али первым истинным имамом и предпочитали этот титул «халифу». Шииты насчитывают 12 имамов, последний из которых, Мухаммед аль Мехди (873 г.), как они считают, до сих пор живет в уединении, готовый появиться, как пророчествовал Махди, чтобы воссоединить ислам в последние дни. Говоря коротко, персы являются шиитами, а турки — суннитами. По характеру Усман отличался от своих предшественников. Он обожал богатство, хотя во времена голода тратил свои деньги на приобретение провизии, которую распределял среди нуждающихся, чем завоевывал симпатии людей. Он был узок и слаб, практиковал непотизм, даже если родичи, которых он продвигал, были закоренелыми противниками ислама. И он был начисто лишен важной способности примирять своих подданных, вдохновлять их на совместную деятельность. Очень некстати для него сложилась так, что кроме соперничества между отдельными семьями, которое только усиливалось, существовал еще все более возраставший антагонизм между нацией как таковой и Курайшитами. Подобные настроения нашли для себя благоприятную почву в Басре и Куфе, жители которых быстро сообразили, что обладают влиянием и властью, что все это можно использовать против халифа, даже если он поступает во вред себе ради их же интересов. Омар избегал раскола у себя в стране, ведя непрерывные войны за рубежом. Усману ничего не оставалось, как делать то же самое. Одной из первых ошибок, допущенных Усманом, была потеря Александрии. Он передал бразды правления над Египтом одному из своих близких родственников, а император Византии послал флот, который в 646 году отвоевал Александрию. Был восстановлен в должности Амр, и тот, после длительной осады, взял город штурмом, предоставил победителям разграбить его, снес городские стены и лишил его всех былых привилегий. То, что утратила Александрия, обрел Фостат. Персы, рассеянные войсками Омара, не пребывали в бездействии: мятежи и восстания нередко охватывали весь Ирак-Аджеми. Для усмирения постоянно требовалось посылать туда военные экспедиции, чему немало способствовали Куфа и Басра. Не всегда они действовали успешно, зато имя и славу сарацин они несли по всем обширным землям, омываемым Индом и Оксом. Их узнали в Хорасане, Кабуле и Туркестане, и даже на берегах Каспийского моря. На западном побережье Каспия были столкновения с турками (653 г.), в которых арабы были разбиты. Усман выслал подкрепление из Сирии, чтобы помочь воинам из Куфы, однако сирийцы отказались выступить под командованием коменданта из Куфы. Так было положено начало расколу, за которым последовала длительная вражда в будущем. Перед этим еще одна армия была послана в Малую Азию, которая проникла в Армению, дошла до самого Каспия с юго-запада, а затем прошла на север до самого Черного моря. Мусульмане тем временем продолжали укреплять свои позиции в Египте, продолжая победоносный марш вдоль средиземноморского побережья дальше, почти до Карфагена. Хотя Омар был против военных действий на море, Усман их разрешил, и в 649 г. флот осуществил успешную атаку Кипра, который стал данником халифата. На острове было взято множество пленных. Три года спустя флот из нескольких сотен византийских кораблей оттеснил арабов из Александрии. Противоборствующие стороны сошлись в абордажном бою, и после отчаянной схватки византийцы отошли к Сиракузам, сильно потрепанные сарацинами, обескровленные. Победа была одержана, но то ли за ней ничего не последовало, то ли по еще какой-то причине, она привела к недовольству халифом с открытыми угрозами в его адрес. Усман ошибся в выборе наместников для Куфы и Басры, среди которых были его родственники, и неприязнь к нему постоянно росла. Туда эмигрировало также большое количество Курайшитов, им были сделаны определенные уступки, не считая их собственных претензий, вследствие чего ревность и неприязнь только разрастались. Усман в не меньшей мере был неудачлив в Аравии. Он расширил и украсил большую площадь вокруг Каабы, но даже этим своим благочестивым поступком умудрился обидеть. Он осуждал растущий интерес к азартным играм и прочим запрещенным развлечениям, чем нажил себе еще больше врагов. Он предписал ряд изменений в обрядах, связанных с паломничеством, и вызвал тем самым скандал, поскольку отменил многие предписания на этот счет, сделанные пророком. У него был талант создавать себе врагов, и ко всем прочим реальным и воображаемым обидам он добавил одну, оскорбившую религиозные чувства сограждан. Не только Усман проявил недальновидность, выбирая наместников для колоний на Евфрате, но и его представители, кажется, разделяли его дар создавать себе врагов — либо пробуждать недобрые чувства у своих подданных. Когда дух раздора переходил в открытые восстания, он не умел проявить решительность, употребить силу, так что незаживающие раны постоянно давали о себе знать еще долго после того, как их следовало бы залечить раз и навсегда. Али возражал против мягкости по отношению к злоупотреблявшим властью, родственникам халифа, и был, вероятно, прав. Но халиф обращался за поддержкой к этим людям и тем самым еще больше развращал, возбуждая в них недобрые чувства. Мир и покой всего халифата был вскоре нарушен тайным заговором. Усман в своей беспомощности послал людей в Египет, Куфу и Басру, в Дамаск — разузнать состояние вещей в этих городах и сообщить ему. Он не узнал ничего утешительного, конечно, и тогда он разослал в провинции распоряжение, чтобы наместники встретились во время паломничества, в 655 году. Официальные лица прибыли в Медину, но они не смогли сообщить ничего существенного, поскольку заговорщики повсюду действовали подпольно. Усман был поражен больше, чем когда бы то ни было. Повсюду витал дух измены, а рука закона ловила один только воздух. Весной и летом 656 года планы заговорщиков достигли апогея. Они пришли к решению захватить власть в Египте и Месопотамии под видом пилигримов, представить длинный список потерь, потребовать возмещения убытков. И если нежелательные правители не могут лишиться должности, — потребовать отречения самого Усмана, вынудив его к этому, если понадобится, под угрозой меча. Когда они достигли Медины, к своему разочарованию, узнали, что граждане не собираются объединяться и помогать им, что халиф сумел внести устраивавшие их изменения, после чего все разошлись по домам с видом полного удовлетворения происходящим. И мир снизошел на Медину. Через три дня Усмана, возглавлявшего моления, прервали, сообщив ему поразительную новость — три враждебно настроенные банды вновь были у ворот города. Али вышел к ним навстречу, чтобы выяснить, что было причиной их возвращения. Они предъявили документ, скрепленный печатью халифа, содержавший приказ сурово их наказать. Усман отрицал, что ему знаком документ, и до сих пор идут дебаты, был ли он подделкой или нет. Но он дал заговорщикам право требовать отречения халифа, а также добиваться того, чтобы они остались в городе. Усман был оскорблен прямо во время проповеди. Жителей Медины выгнали из мечети и не впускали туда. Халифа заперли в его дворце, чем причинили ему глубочайшие страдания. В конце концов, боясь, что он может получить поддержку от колоний, 17 июня они взяли дворец штурмом, схватили халифа за бороду в тот момент, когда он, держа на коленях Коран, сидел на женской половине, и зарубили мечами. Тяжко раненный, он упал, прижимая священную книгу к груди и орошая ее раскрытые страницы своей кровью. После страшного погрома мятежники внезапно выскочили из дворца с криками: «В сокровищницу!» Ворота дворца были заперты на засовы. Изувеченное тело халифа было после захода солнца предано земле. В носилки с мертвым телом бунтовщики швыряли камнями, и анархия воцарилась в Медине.
XXX Тяготы, выпавшие на долю Али, отца Хасана
Последующая судьба халифата представлялась теперь далеко не безоблачной. Мы помним, что после смерти пророка возник тревожащий вопрос, который задавали многие присоединившиеся к исламу племена: «Нельзя ли сбросить это ярмо?» Абу-Бекр умер в своей постели, однако Омар и Усман окончили свои дни под ножом убийц. Желающих занять некогда столь вожделенное место теперь не находилось. Появление заговорщиков из Египта, из Куфы и из Басры говорило о недовольстве, зреющем в этих отдаленных частях халифата. Каждая из них выставляла теперь своего претендента на верховную власть. Египтяне поддерживали Али, связанного с истоками вероучения узами прямого родства, — его дети были внуками пророка. Куфа выдвигала Зубейра, выходца из Абиссинии, в годы лишений принявшего ислам под влиянием Абу-Бекра. Зубейр сражался под началом Мухаммеда, входил в состав общины, избравшей Омара, и был женат на одной из его вдов. Басра называла Тальху, также обращенного в ислам Абу-Бекром, который всегда был верен Мухаммеду и был назначен Омаром (который был его зятем) в число тех, кто избирал халифа. Сразу же после смерти Усмана египтяне и жители Медины предложили присягнуть Али, однако тот не хотел рисковать, дабы не вызвать гнев последователей других претендентов. Он убеждал подождать, пока еще было время для раздумий, и признался, что хотя одно время хотел занять этот пост, сейчас стал думать, что самое лучшее — держаться подальше от власти. Одним словом, он был готов принять любого претендента, который был бы выбран законным порядком. Аналогичные предложения были сделаны Зубейру и Тальхе. Жители Медины вновь и вновь принимались упрашивать Али, но все было бесполезно. Толпа склонялась то к одному, то к другому. Отсутствие правителя всех повергало в уныние. Предсказывали гражданскую войну в случае, если иноземцы разнесут из Медины весть о том, что новый халиф все еще не назван. Наконец Али был тронут жалостными мольбами своих сограждан и согласился пойти в мечеть, чтобы принять их заверения в преданности. Тальха и Зубейр протянули ему там руки в знак одобрения. Сподвижники пророка и другие вожди сделали то же самое. Видимость мира была обманчивой; довольно скоро выяснилось, что Али должен вознаградить тех, кто его поддержал, назначив их на должности; в противном случае он стал бы мишенью для их мести. Некоторые просили наказать убийц Усмана, но Али считал, что с этим нужно повременить ввиду того, что в разбирательство будет вовлечено довольно большое число подозреваемых, а он не чувствовал себя в силах справиться с подобной бандой. Среди претендентов на должности самыми заметными фигурами были Тальха и Зубейр, стремившиеся стать наместниками в Куфе и Басре соответственно; но, несмотря на то, что Али был полон решимости избавиться от наместников, выдвинутых его предшественником, их просьбы он отклонил, сказав, что они мудрые советники и нужны ему в Медине. Айша, которая в равной степени противостояла Али и Усману, объединилась с Тальхой и Зубейром, всеми силами провоцируя недовольства. Каждый в этом плетущем интриги трио по-своему манипулировал друзьями покойного халифа, чтобы возбуждать злобу против его преемника. Окровавленное одеяние Усмана отвезли в Сирию и там выставили напоказ — таким образом Муавия пытался вызвать враждебность к Али. Все сильнее звучали голоса, требовавшие мести убийцам, им лицемерно вторили Айша, Тальха и Зубейр, подлинные подстрекатели этого убийства. Положение было напряженное, отчаянное. Что же касается самого Али, то он не был тем, кто мог бы справиться с ситуацией.
На какое-то время Мекка превратилась в средоточие интриг. Именно здесь Тальха, Зубейр и Айша образовали фракцию, настроенную на войну. К ней они призывали всех недовольных, особенно членов семьи Омейи, к которой принадлежал Усман. Было обнародовано воззвание с сообщением, что Мать Правоверных собирается идти на Басру вместе с Тальхой и Зубейром и призывает всех, кто хочет укрепить ислам, готовиться к сражению, всех, кто хочет отомстить за Усмана, — становиться под знамена восстания. Под водительством Айши войско из тысячи всадников на верблюдах вышло в поход, и вскоре его численность увеличилась втрое. [69] Когда достигли Басры, наместнику велено было сдаваться. После непродолжительного сопротивления его схватили, обезвредили, с корнем выщипали бороду и брови, — после чего он был низложен.
Весть о таком повороте событий достигла Медины. Али, входя в мечеть со словами горячей благодарности Аллаху, объявил, что в стране началась война, и призвал добровольцев. Горожане разбились на два лагеря примерно поровну. На помощь халифу никто особенно не рвался, несмотря на то, что он был почитаем, назначен должным образом и превосходил всех сынов Аравии своим красноречием. Внезапно ход событий изменился, и Али обнаружил, что стоит во главе тысячи преданных людей, марширующих прочь из города с намерением захватить врасплох Айшу со всей ее бандой. Вскоре они поняли, что это невозможно, и сделали остановку — посовещаться. Было решено обратиться с воззванием к Куфе — не за подкреплением, а с просьбой о посредничестве между Али и сепаратистами, ибо Али верил, благодаря многочисленным посланиям от граждан Куфы, будто они готовы принять его сторону. Еще Али послал письма в Медину, откуда были вскоре получены щедрые пожертвования лошадьми, оружием и всей необходимой утварью. Он обратился с подобными письмами в Египет и другие провинции, прося о поддержке. Когда его письмо достигло Куфы, оно не встретило там того понимания, на которое рассчитывал Али. В городе неохотно принимали сторону халифа против мятежников, но эти настроения вскоре были преодолены благодаря вмешательству Хасана, сына Али. И вот уже девятитысячный отряд движется из города, чтобы присоединиться к приближающемуся войску халифа. Получив пополнение, Али успокоился. Он обратился к воинам со словами: «О жители Куфы! Вы можете стать святыней ислама и центром истинной веры! Со времен Омара вы мужественно сражались, чтобы привнести религию мусульман дальше на Восток. Ныне я взываю к вам, дабы вы помогли мне противостоять восставшим братьям и вернуть их к былому единству. Если они послушают меня, я их приму, и прощу то, что было в прошлом; если они нам откажут, мы подождем; если они нападут на нас, мы будем молить Аллаха, чтобы он отдал их в наши руки. Мы будем добиваться мира любой ценой». Перед тем как начать речь, Али убедил куфанцев, что отдает им предпочтение перед остальными и что он намерен найти кров у них в городе. А сейчас мы вплотную подошли к сцене резни, отмеченной особо среди самых кровавых страниц истории ислама. Каждый из представителей противоборствующих сторон вступал в битву с различными чувствами и целями. Зубейр, которого не покидала память о былой привязанности, которую он испытывал при жизни пророка, желал мира. Тальха осознавал неправоту избранного им пути, однако Айша, не забывшая о подозрениях Али, когда ее оговорили перед пророком, — а именно эти воспоминания, лежавшие на самом дне ее души, определяли ее враждебность, — не допускала и мысли, чтобы дух примирения или патриотические чувства каким-то образом ограничивали ее жажду мести. Войны не избежать! Армии стояли друг напротив друга в месте, носившем название Кариба, недалеко от Басры, и ни одна не рвалась в бой. Али в принципе не допускал пролития мусульманской крови, а сепаратисты — хотя их силы были более многочисленны, чем войско халифа, — не ощущали в себе того же горячего энтузиазма, не обладали необходимым воинским искусством, да к тому же у них был раскол среди руководителей. Когда наутро встало зимнее солнце (дело было в ноябре или декабре 656 г.), началась битва, хотя никто не помнит, как это случилось. На поле видели Айшу, которая ездила на своем верблюде то туда, то сюда, защищенная прутьями железной клетки, тогда как поединок разгорелся яростнее всего вокруг нее. Тальха вскоре был смертельно ранен и умер, напрасно порываясь исправить роковую ошибку и вновь перейти на сторону Али. Позже Зубейр был обезглавлен: его заставили молиться и убили во время молитвы. Стрелы и копья, вонзившиеся в паланкин Айши, торчали, как иголки ежа. Израненный верблюд больше не мог нести ее. Битва получила название «верблюжьей». Победа полностью досталась халифу, вследствие чего его престиж и авторитет неимоверно выросли. Он обошелся с Айшой благородно, отправил ее в сопровождении свиты из женщин в Медину, где ей запретили выходить из дома и вмешиваться в дела страны. Оставив наместника в Басре, Али устроил столицу в Куфе и стал править Персией, Месопотамией, Египтом, Аравией и Хорасаном — всем, что по праву стало его владениями, за исключением Сирии, по поводу которой он почти не испытывал беспокойств, охватывая мысленным взором достигнутое.
Поступая столь благодушно, Али совершал роковую ошибку, так как Сирией правил человек в полном расцвете сил, сочетавший в своем характере, как говорили, недюжинную храбрость, красноречие и обаяние Юлия Цезаря, честолюбие, изворотливость и снисходительность Августа, а также хитрость, лицемерие и жестокость Тиберия. Потомок Омейи, сын заклятого врага Мухаммеда — Абу Суфьяна, родившийся в тот самый год, когда пророк искал убежища в Пещере, Муавия давно принял ислам и теперь беспрестанно воевал. В 651 году он был наместником на Кипре, который он потерял, но впоследствии отвоевал. В том же году он взял Родос, разрушив, как утверждает сомнительная молва, знаменитую статую Колосса и перепродав ее бронзу какому-то иудею. Он обшарил все восточное Средиземноморье, раскидал флот византийцев и заставил весь мир трепетать при звуке арабского имени. Назначенный Омаром на должность наместника в Сирии и продолжая служить при Усмане, он заложил основы своей непомерной личной власти в регионе. Дабы усилить ее, он возбудил чудовищную ненависть, когда после убийства Усмана выставил в Дамаске, как знамя, окровавленную одежду Повелителя Правоверных и призвал подданных искоренить всех тех, кто был причастен к этому гнусному преступлению. Историки пишут, что пятьдесят тысяч человек, [70] на щеках и бородах которых не просыхали слезы, чьи глаза были красны от рыданий, обнажили мечи и торжественно поклялись, что не успокоятся и завещают свою жажду мести детям детей своих, пока кровь халифа не будет отмщена.
Таков был человек, и таковы были его воины, противостоять которым в беспощадных войнах предстояло Али. Правда, обладая многочисленными преимуществами, Муавия не спешил ими воспользоваться и не хотел вступать в открытую войну, не заручившись поддержкой Амра, на которого он хотел бы рассчитывать, того самого Амра, который столь доблестно сражался в Египте. Случилось так, что этот прославленный герой, отправленный Усманом на покой, мирно жил в Палестине. И вот теперь он с готовностью признал Муавию истинным халифом и пошел с ним на соглашение, рассчитывая, что и сам он, быть может, в случае успеха, мог стать правителем Египта. Ради таких целей была собрана почти восьмидесятитысячная армия, которая стала угрозой для Али. Тот в свою очередь вывел против нее из Куфы девяностотысячное войско, и, когда оно достигло пределов Сирии, противники остановились в виду друг друга возле места, именуемом Сиффин, на Евфрате, севернее Пальмиры, недалеко от северной окраины Месопотамии. Войска вышли навстречу друг другу летом 657 года. Месяц ушел на последовательные попытки примирения, затем три месяца или больше происходили нерешительные вылазки с той и другой стороны. Противники проявляли явное нежелание проливать мусульманскую кровь. Тем не менее смертельная схватка была неминуема. Когда храбрейшие воины обеих армии лежали в пыли, а отрубленные головы катились, как мячи, по земле, залитой потоками крови, сирийцы стали уступать противнику. Амр в страшной спешке обратился к Муавии и приказал ему послать своих воинов с листами Корана на кончиках копий, с криками: «Это священная книга Аллаха! Вот что должно решить, в чем разница между мусульманами! Если жители Сирии и Ирака будут истреблены, кто же тогда будет проповедовать ислам?» Уловка возымела желаемый эффект: сторонники Али отвечали, что они с готовностью принимают Коран. И, несмотря на все попытки халифа возобновить сражение, которое, он видел, должно было окончиться в его пользу, славная победа не далась ему в руки. Решено было предоставить требования противной стороны на суд двух выбранных человек. Муавия отступил в Дамаск, а халиф — в Куфу.
Так получилось, что от Али представителем был благонадежный, но простодушный и недалекий человек, тогда как Муавию представлял не кто иной, как сильный и ловкий Амр, повсеместно признанный самым находчивым человеком своего времени. Эти двое встретились в Куфе через восемь месяцев после битвы и Амр, при помощи еще одной, достаточно прозрачной уловки, сумел повернуть дело на пользу Муавии. Суд не пришел к решению, стороны же еще больше ожесточились во взаимной вражде, без конца осыпая друг друга проклятьями. Между тем восстание против Али принялись готовить хариджиты, [71] обвиняя его в том, что он доверил людям решать вопросы, ответ на который был известен одному только Аллаху.
Бунтовщики собрались у Нахравана, близ того места, где в будущем будет построен Багдад, на восточном берегу Тигра. Там Али обнаружил и разбил их силами армии, которую он подготовил для похода на Сирию против Муавии (658 г.). Одержав победу, Али обратился к армии с призывом идти с ним на Сирию, но воины отказались, и ему пришлось отпустить их обратно в Куфу. Оставшиеся хариджиты разбрелись по всему мусульманскому миру. Их называли еще мутазилитами, [72] причем данное направление существует до сих пор как радикальная ветвь шиитизма. Признаки существования этой секты прослеживаются со времен Мухаммеда, однако подлинным ее основателем был Басил ибн Ата, который со времен Хашима высказывался против учения о свободе воли и предопределении. Он горячо и успешно отстаивал свои взгляды среди искушенных мыслителей Басры, откуда со временем они разошлись по всем уголкам мусульманского мира.
Сирия оставалась единственной страной в регионе, не подвластной Али, но беда началась в Египте, ибо Муавия сумел скомпрометировать наместника Али, который был отозван, а на его место был поставлен Мухаммед, сын Абу- Бекра. Муавия продолжал сеять раздоры, широко пользуясь самым распространенным в тогдашней Европе оружием — ядом. Он совершенно расстроил планы Али и расчистил дорогу для Амра, который захватил власть, к чему изо всех сил стремился. Схватив Мухаммеда, сына Абу-Бекра, он сжег его живьем в ослиной шкуре. Поступок этот вызвал гнев сестры погибшего, Айши, которая бессильно призывала гнев Аллаха на головы Амра и Муавии. Тем временем Муавия не прекращал набегов на владения халифа, несмотря на возмущения растущей как в Дамаске, так и Куфе оппозиции. В 659 г. Муавия захватил Басру, которая ненадолго осталась без прикрытия сильного гарнизона, но Али двинул на город войска и силой вернул его в свое подчинение. Невзгоды, обрушившиеся на Али, возрастали поминутно. Следующий после взятия Басры год оказался для него роковым. Видя, насколько расстроены дела в его владениях, он впал в мрачное состояние, которое усилилось еще больше, когда в 660 году Муавия, состоявший в тайной переписке со своими сторонниками в Мекке и Медине, послал свои войска на эти города. После пролития мусульманской крови он вынудил их сдаться и принести ему клятвы верности. Али в Куфе и Муавия в Дамаске теперь соперничали за власть над Йеменом. Удача благоволила Муавии, и на головы нескольких тысяч «счастливых» жителей этого уголка пал его меч. В отчаянии Али решился на еще одну попытку взять верх над своим извечным врагом, противником истинной веры, как он считал. Все это время халиф в Куфе творил ежедневные молитвы за Муавию, а Муавия в Дамаске никогда не забывал упомянуть в молитвах имена Али и его сыновей, Хасана и Хусейна, отдавая должное правоверным в мечети далекого Дамаска.
Дамаск. Гравюра XVII в.
В 660 году, через сорок лет после бегства пророка из Мекки, трое фанатиков, ярых сторонников хариджитов, встретились, чтобы обсудить расстроенные дела ислама. Они взглянули на Египет, где правил непреклонный в своем тщеславии Амр. Обратили свой взор к Дамаску и узрели там сына Абу-Суфьяна, пылавшего тщеславием и жаждой мести халифу, которого и они сами, испытывая жгучую ненависть после поражения у Нахравана, считали тщеславным и опасным. То были три узколобых, ни на что не годных фанатика. Им не дано было созидать, а только разрушать. И хотя они не знали сами, чего хотят от будущего, да и вряд ли строили какие-либо планы, то были убеждены, что в тот момент три этих лица должны были убраны с дороги. Их единственным инструментом было убийство, они не знали никаких законных методов поиска решения (да и были ли они?). Вот на убийстве они радостно согласились. Один был готов избавить страну от Али. Другой услужливо предложил устроить кончину Муавии. А третий предложил путешествие в Египет, чтобы порешить Амра. Для выполнения «работы» было назначено семнадцатое число месяца Рамадан, и день этот совпал с пятницей — днем священных встреч в мечетях. Когда подошел назначенный день и час, не один, а три отравленных кинжала вонзились в сердце Али. Еще один нанес не смертельную, но тяжелую рану Муавии. Но тот, что предназначался Амру, промахнулся, так как место правителя в мечети в тот день занимал другой. Амр безотлагательно приговорил своего несостоявшегося убийцу к смерти. Совершивший покушение на Муавию подвергся таким мучениям, что не смог их перенести. Сострадательный Али приказал, пока неясно, что у него за рана, чтобы убийцу не пытали, а подержали под замком. О казни убийцы точных сведений нет, кроме того, что он был умерщвлен через три дня после смерти Али. Итак, мы приблизились к завершению истории о муже Фатимы, но трудно удержаться, чтобы не оглянуться на весь его жизненный путь, начиная с того дня, как много лет назад, в молодом порыве, он выразил горячее желание быть последователем Мухаммеда, чтобы не признать, что слову, сказанному, казалось бы, под влиянием момента, он оставался верен всю свою жизнь. Мы помним о помощи, которую он оказывал Мухаммеду во время хиджры, его доблесть в последовавших затем сражениях, его преданность Абу-Бекру, нежелание принять халифат, хотя вполне осознавал, что честь принять эту должность принадлежит ему по праву, как одному из приближенных Мухаммеда. Мы чувствуем, что в жизни его немало было печали и поражений. Он был человеком мягкого, сдержанного нрава, склонный к роскоши и удовольствиям, предпочитавший компромисс и медлительность энергии и напористости. Мудрость, с которой он давал советы и принимал решения, признанное всеми остроумие и умение облечь свою мысль в глубокомысленные сентенции, не имели себе равных. При этом он оказался недостаточно дальновиден, чтобы избежать уготованной ему судьбы — явный результат политики, не рассчитанной на силу. Али никого не привязывал к себе насильно, и хотя в более поздний период ему воздавали почти божественные почести, а после похорон над его прахом была сооружена пышная гробница, первое время его могила была в запустении. То отсутствие интереса, которое отличало его при жизни, проявилось и после его смерти. Следует отдать ему должное как первому халифу, который культивировал грамотность. Обширный свод мудрых изречений принадлежит его перу. То, что он буквально сыпал ими, во многом характеризует его ум и сердце. О нем существует множество остроумных и забавных анекдотов, в них он предстает в достаточно благоприятном свете. Но, несмотря на все это, он останется для нас неудачливым, неприспособленным человеком. Али отказался назвать своего преемника, однако выбор его последователей естественно пал на его сына Хаса- на, который немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. Будучи еще менее приспособленным для военного поприща, чем отец, он вступил во все еще тлевший конфликт с Муавией, не проявив при этом ни решительности, ни мастерства, что сделало его легкой добычей для противника опытного и проницательного. Менее чем за полгода он заявил о своем отказе от занимаемой должности, и Правителем всех Правоверных стал Муавия. Восемь лет (669 г.) спустя Хасан умер от яда, и на этом линия «ортодоксальных» и «справедливо избранных» халифов, избираемых ближайшими сподвижниками Мухаммеда, прервалась.
XXXI Трагический месяц Махаррам
Мухаммед переехал из Священного города в Медину. Али перенес столицу халифата из Медины в Куфу. И вот настал черед третьего переселения. Утвердившись на троне, Муавия выбрал для своего стольного города Дамаск, где основал халифат Омейядов — династии, чья власть над страной продержится почти столетие. Тогда же было введено еще одно значительное новшество: халиф перестал избираться общиной, отныне власть будет передаваться по наследству. Как следствие, доминирующее значение Аравии, и, в особенности, обеих столиц Хеджаза, которые вплоть до периода халифата Али были главными среди городов, стало резко уменьшаться, на что повлияло два обстоятельства: увеличение территории сарацинской империи и перенос столицы за ее пределы. Паломнический долг исполнялся исправно, как соблюдается он и по сей день. Но даже ради этих священных целей правители заглядывали в удаленный уголок в самом сердце пустыни достаточно редко. Империи халифов предстояло расти и расти. Но связь между отдельными ее частями в будущем будет все слабее. Настанет время, когда общее прошлое станет чем-то вроде того благоговения, с каким взираем и мы на колыбель великих социальных и религиозных сдвигов, откуда черпалась жизненная энергия в самом начале пути. Хотя Муавия взял верх над большинством своих врагов, у него оставался один, но, пожалуй, самый сильный противник — незаконный сын достославного Абу Суфьяна, военачальник Зияд, человек влиятельный, ловкий, имевший большое число сторонников. В тот момент он находился за крепкими стенами крепости, но Муавия знал, что Зияд спит и видит на троне кого-нибудь из родственников пророка. Поскольку хариджиты угрожали ему, в этот непростой момент он рассчитывал на поддержку Зияда. В связи с этим он решил прибегнуть к замечательной уловке — принять его как своего брата и тем самым заручиться его преданностью. План удался, Зияд стал союзником, и с его помощью хариджитам был нанесен удар. В свою очередь, Зияд высоко поднялся в глазах халифа. Со временем его сделали правителем Басры, затем поочередно Куфы, Хорасана, Индии и так далее. Каждой из этих вотчин он управлял рукой умелой и твердой, и в конце концов подчинение стало полным. А Зияд, с присущей ему неугомонностью, стал искать новых поприщ, чтобы проявить свои способности. Муавия, довольный, что может угодить своему союзнику, предложил ему наместничество, на этот раз — в провинции «Скалистая Аравия» (Arabia Petraea. — Лат.) Зияд собрался было отправиться по назначению, как его внезапно поразила гангрена руки, заболевание, которое при тогдашнем состоянии медицины, считалось неизлечимым. Он умер в 674 году в возрасте 44 лет. Муавия поспешил выразить признательность покойному и назначил его двадцатипятилетнего сына Убайдуллу наместником в Куфе, Басре, Хорасане. Молодой человек доказал, что унаследовал решительный дух и многочисленные выдающиеся способности отца. Он вторгся в Бухару и подчинил ее себе, вернувшись в Басру с богатой добычей и многочисленными пленниками; он вытеснил турок из Хорасана, заставил их покинуть Самарканд, в тот период — освященный веками центр науки и торговли в Азии, а в наши дни знаменитый тем, что в нем находится гробница великого Тамерлана, покорителя Персии и Хорасана, а также Дели, Дамаска и Багдада.
Мавзолей Тамерлана
Правление Муавии отмечено двумя значительными событиями. С ним связана первая попытка сарацин захватить Константинополь и расширение границ халифата дальше в Северную Африку. Его желание создать наследуемую монархию подтолкнуло его на очередной захват, ибо он рассчитывал продвинуть своего сына Язида, поставив его выше всех, несмотря на то, что характер юноши, склонность к довольству и роскоши нисколько тому не способствовали. Так что замысел Муавии сделать Язида своим преемником шел вразрез с его же намерением, возникшим у него уже в бытность халифом, после смерти передать эту должность Хасану. Отцовские чувства не настолько ослепили Муавию, чтобы не видеть вполне трезво всю несостоятельность собственного отпрыска. В поход на столицу Византии была вскоре собрана гигантская рать. Поход был тут же объявлен «священным», как в случае с Крестовыми походами будущего, против тех же сарацин. Данному событию придавалось невероятное значение. Оно преподносилось как исполнение воли самого пророка, выражавшего надежду, что знамя ислама рано или поздно будет развеваться над Вторым Римом. Приблизительно в 670 или 672 г. войско двинулось в далёкий путь. Испытанные в боях соратники пророка, цвет мусульманского воинства: юный Хусейн, сын Али, престарелый Абу Суфьян и участник сражения при Бедре Абу Айюб — все они вновь загорелись огнем энтузиазма и, опоясавшись мечом, пошли на неверных, чтобы победить или попасть в рай, в качестве гарантированной награды за подобные подвиги. Остается только сожалеть, что никаких подробностей столь грандиозного события не сохранилось. Арабский историк Табари обходит его молчанием. Нам известно только, что осада была длительной, а кровопролитие — ужасным. Существовало поверье, будто Мухаммед обещал полное прощение грехов всем, кто будет состоять в армии, захватившей столицу Восточной империи. Если же речь шла о подобном вознаграждении, любой мусульманин готов был на невозможное. Сарацинская флотилия беспрепятственно приблизилась на расстояние семи миль от Константинополя. Однако меры, предпринятые для защиты города от чужеземного вторжения, были столь велики, что любые попытки овладеть им оказались тщетными, так что единственной наградой нападавшим был грабеж прибрежных селений. Эффективные огнеметательные устройства, принцип действия которых до сих пор остается неясным (они вошли в историю как «греческий огонь»), с успехом выполнили задачу по защите от мусульманского флота. Безуспешные атаки повторялись из года в год, силы нападавших таяли, и, когда шесть-семь лет ушли впустую, решено было отступить, отправив одну часть войск морем, а другую — сушей. Обе оказались одинаково несчастливыми: ветер и волны в щепки разбили флот, тогда как неприятельский отряд настиг тех, кто отступал сухопутным путем, и без труда уничтожил их. Утомленный, придавленный грузом лет Муавия пошел в 678 году на перемирие, по условиям которого арабам вменялось ежегодно выплачивать крупные суммы золотом, не считая многочисленных рабов и полусотни чистокровных арабских коней. В противовес этой неудаче мы можем вспомнить успешную экспедицию в Африку, причем захват, как считают некоторые, был осуществлен по просьбе местных подданных Византии. Армия халифа, возглавляемая храбрейшими воинами, быстрым маршем, постоянно увеличиваясь в численности, проследовала из Сирии к Александрии и далее, через пустыню, к западным границам Египта. Жизнь в этом обширном регионе являла в тот момент полнейшую анархию.
Проведение кампании было поручено Окбе, полководцу выдающейся отваги, который продвинулся к границам нынешнего Туниса. Примерно в ста милях к югу от места, где в древности стоял Карфаген, завоеватель вырубил лес и основал город, который часто упоминается в истории тех лет. Он известен как Каирван, с самого начала задуманный как пристанище. Источники расходятся в указании сроков его закладки, однако можно датировать его основание примерно 677 годом. Из Каирвана доблестный Окба дошел до самого атлантического побережья, дальше Сеуты и Танжера (пройдя по территориям, в настоящее время принадлежащим Алжиру и Марокко). Достигнув непреодолимой преграды, он верхом на коне вошел в воды океана, поднял над головой свой блестевший на солнце ятаган и громким голосом крикнул, что не будь на то воли Аллаха, если бы ширь моря не стояла преградой на его пути, он покорил бы и более далекие царства. И объявил, что во имя истинной веры убивал бы, подобно Зу-л-карнайну, всех, кто поклонялся иным богам. [73]
Пока он изрекал эти гордые слова, завоеванные народы — берберы [74] и прочие, зашли ему в тыл, и он счел необходимым поскорее развернуться на восток, к себе в Аравию. Но было уже поздно: противник окружил его армию на перевале Тегуда. Здесь, после отчаянной битвы, сарацины были наголову разбиты.
Дряхлевший Муавия все более задумывался о том, как бы еще при жизни передать свой трон Язиду. В 678 году он собрал жителей Дамаска, чтобы те принесли клятву на верность его сыну. За несколько лет до этого он советовался с Зиядом по поводу кандидатуры сына. Зияд напомнил, до какой степени юноша падок до наслаждений, и о том, чтобы стать Повелителем Правоверных и речи не могло быть. Внявший совету отец ждал еще три года после смерти Зияда, прежде чем решиться на долгожданный шаг. К тому же и у Язида привычки со временем стали меняться. И все- таки по крайней мере четверо отказались присягнуть молодому сыну халифа. То были Хусейн, сын Али, а также сыновья Аббаса, Омара и Зубейра. И так важно было мнение этих четверых, что Муавия приложил все усилия, чтобы заставить их переменить решение. Все были из Медины, за исключением слепого сына Абу-Бекра, который проживал в Мекке. Под предлогом посещения святых мест Муавия направился в Медину. По прибытии туда, он отправился к Хусейну и стал просить его присягнуть, но тот отказался — до тех, мол, пор, пока присягу не принесут остальные. Муавия обратился к каждому из остальных, но они ответили тем же, ибо ни один не решался отступиться от принятого решения первым. Огорченный своей неудачей, Муавия исполнил паломнические обряды и ни с чем возвратился к себе столицу. Он попытался перенести посох и трон халифа в Дамаск, но и от этих планов пришлось отказаться, так как сограждане возмутились, и даже случившееся в тот момент солнечное затмение было истолковано как знак гнева Аллаха. Кончина халифа теперь была не за горами. Он призвал к себе сына и дал последние указания по поводу того, как надо править. Просил доверять аравитянам как фундаменту своей власти, воздавать должное сирийцам, изо всех сил сдерживать беспокойных жителей Ирака, уступая их требованиям. И заклинал сына остерегаться тех мужей из Медины, кто отказался принести ему клятву верности. Муавия умер весной 680 года и был похоронен в своей столице, которую успел превратить в гнездо немыслимой роскоши. При нем халифат полностью утратил простоту первых лет своего существования, а переезд из Мекки и Медины в богатый северный город повлек за собой совершенную перемену в характере самих халифов. О величии Муавии было громогласно заявлено еще до того, как он стал халифом, и уже ничто — что бы он ни совершил — не шло в сравнение с той репутацией, которой наградили его летописцы. Измененный до основания уклад не пошел халифату на пользу. Он прибавил в размерах, однако увеличение площади государства не было преимуществом. Он оставил государство данником византийской империи, что было до крайности оскорбительно для гордого племени Курайшитов, к которому Муавия принадлежал. Муавия первым стал сидя говорить в мечети с верующими. Он проявлял необычайную щедрость в отношении любимцев, делал богатые подарки Айше и Хасану. Он поощрял развитие письменности, на некоторых торговых трактах открыл конное почтовое сообщение. Еще больше, чем при отце, изменился уклад в годы правления сына Язида. Последнего не оказалось рядом с умирающим, и, чтобы вызвать его из небольшого городка в земле Хомс или Эмеза, были посланы гонцы. Преемник халифа вступил во власть и занял его место в мечети, держа в руках саван Муавии и произнеся эклогу в его честь. Он прочел погребальные молитвы над мертвым телом, прежде чем оно упокоилось в могиле. Язид занял пост халифа без процедуры выборов и без лишнего шума. Но ему не суждено было мирно править. Сын Али Хусейн был жив, хотя Хасан к тому времени умер. Хусейн имел основания добиваться власти. Так же и Абдулла, сын Зубейра, отправившийся в Медину после «верблюжьей» битвы, поднял стяг мятежа. И вновь место основных действий на время краткого царствования Язида переносится в местность между Мединой и Меккой. Со сменой повелителя жители Куфы обращают взоры к Хусейну, жившему в тот момент в Мекке. К нему посылают тайного гонца с письмом: «Мы твои сторонники и готовы служить, как служили твоему отцу. Мы — враги любому из Омейядов. Как сражались мы за твоего отца против Тальхи и Зубейра, против сирийцев при Сиффине, так и сейчас готовы ради тебя взяться за оружие. Приди к нам теперь, мы устраним с твоего пути наместника, мы предадим город в твои руки, и мы поклянемся быть верными тебе. Здесь больше ста тысяч человек, готовых отдать во имя тебя свою жизнь, и они будут сражаться с Язидом, как сражались они с Муавией».
Но одного гонца с письмом было недостаточно, чтобы сдвинуть Хусейна с места: он заподозрил куфанцев в обычном коварстве, вошедшем еще тогда в поговорку. А письма шли и шли, и наконец список из 140 тысяч имен приверженцев дошел до него через пустыню! И он решился. Говорят, что пустыню пересекло порядка 150 писем, прежде чем Хусейн набрался духу действовать! [75] Вот текст одного из них, оглашенного на торжественном ежегодном сходе. Письмо было составлено приблизительно в таких по-восточному цветистых выражениях:
«О солнце среди светил веры! Край Куфы — это луг, покрытый тюльпанами. И все же, не видя розы твоего лица, я различаю своими глазами одни колючие шипы. Тяжкий удар разлуки с тобой сковал меня с головы до ног; огнь твоего отсутствия опалил мою измученную душу, как пожар. Приди же скорее в Куфу, ибо все люди этой страны с нетерпением жаждут видеть тебя, о высокочтимый Имам! Имей снисхождение, О светило Великодушия! Явись к нам как можно скорее, дабы указать единственно верную тропу добродетели тем, кто с воодушевлением ожидает твоего появления!»
Неуемные приверженцы расписывали провинцию Кербала как сплошной сад из роз, ковер тюльпанов и лилий, затаивший дыхание в ожидании его приезда. Они утверждали, что даже Евфрат остановился как ртуть, изнемогая в разлуке с ним, что все население провинции проглядело глаза, боясь не увидеть его появления. [76] Друзьям в Мекке это казалось опрометчивостью, но он не послушал их советов. Связал кипы писем, списки сторонников и в сопровождении жен, братьев и чад, не считая конной свиты и сотни пеших воинов, отправился в путь.
Тем временем наместник Куфы Номан, считать которого неосведомленным было бы наивно, держался наготове, дабы содействовать Али. Он созвал людей, призвал их к благоразумию и верноподданническому долгу, убеждая, что если они окажут поддержку Хусейну, то сам он будет с ними биться до конца. Слух конечно же дошел до Язида, и тот постарался принять меры перед появлением нового претендента. Прежде всего послал письмо с предостережением ни в коем случае не входить в Куфу. Он миновал место битвы Кадиджи, но и это не остановило его, хотя друзья пытались растолковать ему: даже если сердца обитателей Куфы были с ним, их мечи были против! Начинался месяц Махаррам, когда Хусейн ступил на территорию провинции Кербала, милях в 25 к северу от Куфы, расположенной у западного ответвления Евфрата. И здесь его малую свиту поджидало войско из четырех тысяч человек. Отступать было некуда, оставался только один выход — найти свою гибель в сражении. Хусейн уже успел укрепить свой дух чисто мусульманским фатализмом. Еще покидая Мекку, он отвечал на все увещевания друзей одним: «Такова, должно быть, воля Аллаха!» Один из друзей и тут стал умолять позволить ему увести Хусейна в безопасное место, но тот решительно оказался. И когда по приказу Язида появился эскорт, чтобы препроводить его в целости и сохранности в Куфу, он отказался вновь. Для этого требовалось признать Язида халифом, но он и этому воспротивился. Он предложил вернуться в Аравию, затем отправиться в Дамаск — для прямых переговоров с Язидом. Или двигаться к границам Хорасана и там сразиться за народ. Ни один из вариантов не был поддержан, и, наконец, когда проволочка стала чересчур затягиваться, Язид вышел из терпения и написал правителю провинции: «Если Хусейн со своим отрядом сдастся и даст клятву верности, яви свое к ним великодушие; если они откажутся, убей их, дави, топчи их своей конницей!» Гонцу, принесшему письмо, было дано указание срубить правителю голову, если он выполнит данное требование недостаточно расторопно. Накануне Хусейна донимали предчувствия, и теперь его вновь охватили тяжелые мысли. Но до сих пор все его заботы были о спутниках, а не о себе, и он обратился к ним: «Все это войско жаждет моей, а не вашей жизни. Бегите же в безопасное место и предоставьте мне встретить то, что мне суждено!» Он вскочил на верблюда и помчался навстречу противоборствующей стороне. Он обратился к солдатам Куфы, всем вместе и каждому в отдельности, и напомнил о письмах с приглашениями, о заверениях, которые были в них. Но все было напрасно, и надежд не осталось. Тогда, со слезами, катившимися из глаз, он обнял каждого из десяти «питомцев своего шатра», как называли его самых преданных спутников, и воскликнул: «Пусть Аллах вознаградит вас!» И они отвечали: «Мир тебе, о сын посланца Аллаха!» Забрезжило утро 10 числа месяца Махаррама. Считалось, что в этот день Господь сотворил Адама и Еву. Началось сражение, хотя скорее то была бойня. Тридцать воинов из армии Язида не устояли перед воззваниями Хусейна: уступая его отчаянным мольбам, они покинули ряды. Преданная свита пала от руки безжалостного врага. Накануне вечером Хусейн соорудил вокруг своего бивуака небольшой бастион — навалил друг на друга шатры, вырыл широкий ров, который заполнил бревнами и хворостом. Но хрупкий оплот не мог устоять перед бешеной атакой противника. И вот уже подле Хусейна осталось пятеро, измученных жаждой и зноем. Все как один бросились они на наступавших и были убиты на месте. И все же войско халифа, казалось, остерегается поднять руку на сына Али. Вместе с Хусейном из Мекки везли годовалого ребенка, чей плач привлек его внимание. Он взял малыша на руки, но в тот же миг в его ухо вонзилась стрела и он пал бездыханным. Хусейн с благочестивым возгласом уложил тело на землю и потянулся за кувшином с водой. И тут же сам был поражен случайной стрелой, попавшей ему в лицо. Враги окружили его со всех сторон, копье в спину пробило его тело насквозь. Но он был уже мертв. На месте, где это произошло, впоследствии была сооружена гробница. Предание передается в поколениях, а место названо «Мешед-Хусейн», «Гробница Хусейна».
Могила Пророка
Прошли века с того трагического дня в месяце Махаррам, но память возвеличивает каждый эпизод неравной битвы, в которой Хусейн выглядит мучеником, принесенным в жертву ненависти Омейядов, как тот, кто отдал свою жизнь за народ. В Персии принято считать, что рытье канавы накануне сражения было исполнением пророчества Мухаммеда. Хусейна изображают стоящим у могилы пророка перед тем как идти в Ирак, где он молится: «Как я забуду свой народ, если мне предначертано отдать за него свою жизнь?»
Большая мегеть Сиди-Укба в Кайруане
Вся эта история «Питомцев шатра» подверглась крайней идеализации. Ежегодно, когда наступает первый месяц года, вся Персия в течение 10 дней предается грандиозному празднованию скорби, и в этом драматическом действе изначальный сюжет воспроизводится с такими ужасающими деталями, что при этом нередко и актеры приносятся в жертву, наподобие их исторических прототипов. Больше нигде в целом свете не сможем мы наблюдать «подобное страстное выражение горя, торжество самоотверженного сопереживания, когда присутствующие забывают о ходе времени и несоответствии места. Грубо сколоченный помост становится подлинным местом событий.
Актеры, изображающие героев, камнями гонят воинов Язида со сцены. Исполняющий роль убийцы настолько входит в образ, что, забыв себя, по-настоящему обезглавливает стоящего перед ним исполнителя роли Хусейна — на глазах у публики!». [77] «От Кербалы до Голгофы путь дальний, — пишет Мэтью Арнольд. — Однако страдальцы Кербалы явили взорам миллионов представителей человеческого рода тот самый урок, что был до бесконечности дорог нашему Спасителю на Голгофе, ибо он говорил: «Научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мф. 11: 28–30). [78]
В первые дни месяца Махаррам все простонародье Мусульманской Индии вовлечено в это волнующее действо, которое достигает своей кульминации на десятый день. Он почитается суннитами так же, как и шиитами. Вскоре против Язида претендент на халифский престол — Абдулла (Абдаллах ибн Зобейр). Он принялся за дело с воодушевлением человека, нашедшего способ возбудить народную ненависть к правителю, который покинул священную столицу прежних дней ради водружения ослепительного престола в далеком Дамаске. Абдулла был приятен в обхождении и ловок в политике, что-то вроде Марка Антония на арабский лад. И он столь искусно влиял на чувства Хашимитов, что те немедленно провозгласили его халифом и охотно поклялись в верности. Тщетными оказались усилия Язида, который стремился задавить восстание в самом начале. На его требования Абдулла отвечал оскорблениями, и чернь легко отказывалась от своих обязательств и выходила из подчинения. Отречения сопровождались своеобразными действиями: люди бросали в общую кучу свои туфли и тюрбаны с криком: «Вот я швыряю прочь Язида, как я швыряю свой тюрбан!» или «Я отшвырнул Язида, как я отшвырнул эту туфлю». Внушительность кучи свидетельствовала о единодушии толпы. Омайяды были изгнаны из города и окружены. Но им удалось передать халифу прошение о помощи, и тот послал 12 тысяч всадников и 5 тысяч пехотинцев на выручку, под командой Меслима, сына Акбы, того самого, кто основал Каирван. Войско обнаружило, что Медина укреплена и окружена рвом, но через 4 дня город подвергся штурму и был взят. Сцены грабежа и насилия столь страшны, что их невозможно описать (683 г.). Армия пошла дальше на Мекку, где 60 дней в осаде сидел Абдулла, хотя Меслим скончался по пути, так и не достигнув священного города. Град камней и горящей нафты обрушился на город, на поврежденную Каабу по приказу нового командующего, Хасана. Но город пока отважно держался. Он был подожжен и превратился в пепелище, но и после такого несчастья непреклонные мекканцы остались верны себе. В разгар величайших для Мекки бедствий араб на стремительном коне привез Абдулле известие, что Язида не стало. Он испустил последний вздох в Хаварине, в Сирии, в возрасте 39 лет, не процарствовав и четырех лет. Это событие, как повелось, стало сигналом для очередных волнений. Настал решающий момент для Абдуллы, но он об этом не знал. Хасан немедленно снял осаду и предложил Абдулле поддержку, пообещав вместе с ним отправиться в Дамаск. Он сказал, что Муавия, как он слышал, провозгласивший себя так халифом, был на редкость непригоден для этой должности. Абдулла опасался ему доверять, и возможность ускользнула.
XXXII Победы Абд-Эль-Мелика
Гибель Хусейна занимает самое значительное — после миссии пророка — место в истории сарацин. Она оказалась переломным моментом в давно назревавшем расколе ислама, который продолжается по сей день. «Убиенный Хусейн» — боевой клич, как для персов, шиитов (раскольников), так и для турок, которые признают правомочность халифов до Али и считаются суннитами (традиционалистами). Прошли те времена, когда пророк жил с преданной ему Кадиджей, довольствуясь финиками и водой, когда Омар утолял голод самой простой пищей. С той поры, когда царила немыслимая простота, и неприхотливые, выносливые халифы служили образцом умеренности в пище и скромности в одежде, все переменилось. Муавия жил в показной роскоши в Дамаске. Язид одевался в шелка, окружал себя породистыми собаками и танцовщицами, пропускал священные часы молений, пил вино и превзошел в своем грешном образе жизни пороки всех правителей, о каких только мог слышать и знать. Он был не тем человеком, кто способен был создавать царства духовные или земные. Не соответствовал подобным целям и его хилый, невежественный сын. По смерти своего отца он взошел на трон как Муавия II, но по истечении полугода отказался от назначения. Он честно, хотя и малодушно признавал, что его дед занял трон, обойдя более достойного человека; что отец его не обладал необходимыми для должности достоинствами и что он не был залогом благоденствия для людей; и что самого себя он также не считал достойным. Он призвал к себе сановников и в удивительно простой речи сказал следующее: «Я решил отречься, но в отличие от более счастливого Абу-Бекра, я вижу подле себя Омара, кого мог назвать бы своим преемником. Нет, не могу я даже отыскать в своем окружении людей, которые могли бы взять на себя смелость выбрать подходящего для этой роли человека и отдать ему символы власти!» С этими словами Муавия II вернулся во дворец, заперся в своих покоях и не выходил на люди, пока смерть не прекратила его унылое существование (684 г.) Так Абдулла, сын Зобейра из Мекки, остался единственным халифом, однако жители Дамаска не признавали его. Они решили остаться верными семейству Абу Суфьяна, Омейядов. В поисках кандидата, они не нашли никого лучше Мервана, сына Хакима, в то время жившего в Медине, который, несмотря на преклонные годы, был крепок и полон сил. Он отличился, будучи секретарем Усмана, был хорошо осведомлен об особенностях и задачах этой должности, к которой — что греха таить — нескрываемо стремился. А тем временем наместник Басры, виновник убиения Хусейна, уже успел провозгласить себя халифом, но долго находиться на этой должности ему было не суждено. Жители Куфы воспротивились этому назначению и стали подстрекать народ Басры к восстанию. Пришлось новоявленному халифу в женском платье с позором бежать, и тогда Басра на время объединилась со всей Аравией, Хорасаном, Ираком и Египтом в поддержке Абдуллы. Мерван не прожил и года, и за столь короткий срок халифата ему не удалось насладиться ни одним мгновением покоя. Он умер в месяце Рамадан 684 года. Все те же «пуритане», известные как хариджиты, те самые, что на поле под Суффином потребовали утверждения теократии, вышли из своих убежищ и пошли на Ирак, сея разрушение и смерть повсеместно. В то же самое время у части граждан Куфы, которые сокрушались о собственных деяниях на боле битвы Кербала, возникло неистовое желание отомстить за убийство Хусейна. Выбрав своим вожаком некого Сулеймана, они вышли за городские стены и, послав несколько человек на улицы, заставили их кричать: «Месть за Хусейна! Месть за Хусейна!» Сами же пошли на место гибели Хусейна и совершили моление возле его гробницы, прося о прощении. После этого тысячи людей бросились в овраг, ведший в сторону Дамаска. Они помчались в этом направлении только для того, чтобы наткнуться на посланную им навстречу армию халифа. Значительно превосходя их числом, она изрубила их в куски, несмотря на чудеса отваги, которые люди совершали в безумстве отчаяния. Месть за Хусейна так и не состоялась, но тут же выдвинулся новый герой, ведомый тем искони присущим человечеству чувством, которое заставляет ввязываться в предприятия, в которых заведомо не будет ни успеха, ни награды. Когда умер Муавия II, его сын, Абд-эль-Мелик, еще не достигший сорока лет, был назначен халифом, несмотря на то, что его отец после отречения согласился с тем, чтобы власть досталась сыну Язида. Абд-эль-Мелик оказался втянутым в войну с последователями Сулеймана, которым в тот момент руководил дерзкий лидер Моктар, который добивался должности лейтенанта (заместителя) при Махди, обещанной ему пророком. Он поддерживал некого Мухаммеда, жившего в Мекке, сына Али от другой жены — не Фатимы. Моктар привык обращаться к своим солдатам в стихах. Он утверждал, что архангел Джабраил являлся ему в виде голубя. Он сражался с Хусейном на равнине Кербала.
Говаривали, что этот кровожадный военачальник казнил 50 тысяч человек, не читая тех, кого он убил в бою. В разгоревшейся битве никто не надеялся на пощаду, и сотня воинов, которые сами были на волосок от гибели, бездумно перебили пленных. Моктар сделался хозяином Куфы и правил в ней железной рукой, предавая смерти всякого, кто не отдавал дань памяти Хусейну. Абдулла послал своего брата Мусаба править в Басру, и Моктар выдвинулся против него с армией из 12 тысяч человек. Битва происходила недалеко от Куфы, и Моктар был вынужден отступить под прикрытие городских стен. С 6 тысячами человек, запертых вместе с ним во дворце, в глухом кольце блокады, оставшись в конце концов без припасов, он предложил сделать вылазку, чтобы прорваться. На это предложение отозвалось только 19 человек, и те, завернувшись в саваны, вырвались наружу и тут же встретили мгновенную смерть. [79] Мусаб вошел и, связав руки оставшимся защитникам, отвел их на рыночную площадь, где перебил всех до единого (687 г.)
Сей благочестивый человек (в мусульманском смысле) теперь, когда враг стал брать верх, обратил ход мыслей к религии и через пустыню направился в Мекку, как простой паломник, совершающий хадж. В награду за заслуги Абдулла отдал ему наместничество в Ираке, и он сделал Басру своей столицей. Абд-эль-Мелик, неизменно раздраженный разделом халифата, строил планы, как бы обмануть Абдуллу и Мусаба, которым не только принадлежала Мекка, но и богатейшая долина, орошаемая Евфратом и Тигром, на которую, как он считал, у него были права, если он действительно халиф. Его сирийские подданные не могли совершить паломничество к Каабе, не услышав проклятий со стороны тех, кого они в любом случае уважали бы, чьему правителю принесли они клятву верности, и именно поэтому их доверие было подорвано. Тогда Абд-эль-Мелик сделал шаг навстречу: он установил в Иерусалиме алтари, к которым правоверные из Дамаска могли прийти как паломники; но, тем не менее, он считал, что настало время свергнуть Абдуллу и Мусаба. В 690 году он отправился в Ирак, оставив управление столицей на попечение родственника по имени Амр. Этот человек, казалось, давно затаил недоброе против Абд-эль- Мелика. Он решил не упускать представившуюся возможность захвата верховной власти, на которую, как он считал, у него были права, ибо он был главой клана Омейядов. Слухи об его злонамеренных действиях дошли до Абд-эль- Мелика. Он вернулся и взял собственную столицу в осаду. Гарнизон тут же перестал подчиняться узурпатору, и вот уже Амр, в результате кровавых боев непосредственно на улицах города, попадает в руки халифа. После притворного примирения Абд-эль-Мелик вероломно казнит своего родственника, изгоняет его семью. Покончив с этим, он вновь отправляется в Ирак в сопровождении такого количества войск, какое он только смог собрать. Он заблаговременно посылает письма в расчете на то, что выдающиеся воины Мусаба перейдут на его сторону, что оказалось действительно эффективным. Мусаб сделал попытку опередить противника и выдвинулся навстречу, в место, известное как Маскам, на краю пустыни где-то неподалеку от Пальмиры, где обычно и происходили чудеса удали и кровожадной жестокости и где, наконец, был умерщвлен и сам Мусаб. После битвы Абд-эль-Мелик проследовал к Куфе, с триумфом вошел в нее, раскидал мешки золота ликующим толпам и, расположившись во дворе, дал аудиенцию гражданам и благосклонно принял их неофициальные заверения в повиновении. К нему во дворец и принесли голову Мусаба. Заметив, что один из стоявших рядом содрогнулся, он спросил его о причине. Тот ответил: «Стоя на этом месте, я видел голову Хусейна, принесенную наместнику Куфы; потом я видел, как точно так же голову наместника принесли Моктару; потом голову Моктара принесли Мусабу. И вот теперь голову Мусаба принесли тебе!» Ужас охватил халифа, когда он услышал это зловещее пророчество, и он отдал приказание, чтобы палаты, свидетели череды мрачных перемен, были разрушены, с тем чтобы его голова в будущем не оказалась перед следующим завоевателем. Абд-эль-Мелик оставался в Куфе еще сорок дней, отдал распоряжения гражданам, оставил сановников для управления ими. Успехи на Востоке придали Абд-эль-Мелику уверенности, поэтому вернувшись в Дамаск, он решительно настроился продолжить борьбу с Абдуллой. Шел 691 год. Пока халиф размышлял об очередном походе, перед ним появился человек, рожденный в то время, когда куфанцы отказали Али в помощи. В младенчестве он, как сообщает предание, отказывался от любой пищи, пока жизнь его не повисла на волоске. И тогда появился Иблис и подсказал, чтобы ему дали кровь ребенка, кровь козла и змеи, — и тогда его голод впервые был утолен. В юности он не мог перестать проливать кровь, и когда он повзрослел, то главным его наслаждением была резня. Звали его Хеджадж. Ион сказал халифу: «Во сне мне было видение. Я убил Абдуллу, захватившего Мекку; поэтому пошли меня к нему, и я точно приведу его прямо в твои руки». Этому противоестественному человеку халиф в конечном счете поручил возглавить экспедицию и дал ему достаточное количество людей. Хеджадж спешил выполнить свою миссию. Он пришел к Абдулле, пройдя Медину и не причинив ей вреда, и после короткого отдыха в Таифе с первого захода одержал победу. Потом он послал за подкреплением, а сам засел у города и устроил самую обыкновенную осаду. День за днем, месяц за месяцем сторонники Абдуллы противостояли безмолвным угрозам голода и силе метких копий, брошенных осаждавшими. Наконец даже неумолимый Хеджадж написал Абдулле, чтобы тот сдавался и избавил священный город от нестерпимых мук. С истинно арабской непокорностью Абдулла ответил отказом, несмотря на то, что жители оставляли свои посты и родные сыновья просили его пощадить людей. Наконец наступила развязка, своего рода повторение истории Хусейна и Мусаба. Абдулла, с горсткой приближенных, вырвался наружу через проделанную неприятелем брешь в стене, чем озадачил даже своих врагов. Он срубил голову одного из завоевателей. Крик «Аллах Велик!» раздался со стороны войска Хеджаджа, что должно было подтвердить, что Абд-эль-Мелик — неоспоримый халиф ислама и что города Мекка и Медина утратили всё свое былое значение. Хеджадж был оставлен командовать силами в Мекке, и, фактически, во всей Аравии. Он разбил Каабу, которая уже была частично сожжена, но после восстановлена во время правления Абдуллы. Он жестоко правил несчастными мекканцами и нередко подвергал их пыткам лишь затем, чтобы насладиться их страданиями. В 695 году восстание в далеком Хорасане вынудило Абд-эль-Мелика послать на восток сильную личность. Хеджадж был правителем Ирака, он отправился в Куфу, вошел туда стремительно, во главе огромного войска. Направился прямиком к мечети, встал у амвона и объявил трепещущим людям, что пришел заставить «злодея нести тяжесть содеянного», что перед собой он видит «головы, созревшие для жатвы, тюрбаны и бороды, обагренные кровью». «Рабы мятежа и коварства, я не из слабых. Я обдеру вас, как с деревьев снимают кору. Я высеку вас кнутом, как секут верблюда, отставшего от стада. Я раздроблю вас в крошку, как дробят щебень у дороги. Я Хеджадж, сын Юсу- фа! Когда я бреюсь, то задеваю кожу!» В Басре он произносил подобные речи, от которых число его противников только росло. Но он их быстро успокоил, чего, собственно, от него и ждал хозяин. Подобным образом он одолел и мятежного наместника Хорасана, передав весь регион под власть халифа. Именно в этот период Хеджадж основал город Васит, расположенный на полпути от Басры в Куфу, чтобы ему было легче оттуда руководить ситуацией в регионе (ок. 702 г.). В то же время фанатичные хариджиты взбунтовали огромную территорию внутри халифата. Своими отчаянными действиями они причиняли постоянно беспокойство Абд-эль-Мелику и его наместникам. Они оказались самыми свирепыми и непримиримыми врагами, каких только Хеджаджу приходилось видеть. Но в свое время удалось справиться и с ними. Последний их вожак — Шебиб, побеждавший Хеджаджа в нескольких битвах, утонул во время отступления, после стычки, во время которой его армия была разбита. После гибели Шебиба установился мир во всех владениях Абд-эль-Мелика. Спокойствие продолжалось целых пять лет (с 696 г.) Царствование Абд-эль-Мелика ознаменовано тем, что появились первые сарацинские монеты. Время выплаты дани Константинополю подходило к концу, и этот халиф отказался платить в монетах империи. Аравия, Сирия, Ирак — все зависели от Персии и Византийской империи, пользуясь ее деньгами. Когда Абд-эль-Мелик впервые попытался расплатиться арабскими монетами, монарх отказался их принять. Тогда халиф отказался платить в какой- то иной форме, а будучи одним из сильнейших правителей в мире, он мог настаивать на своем отказе и тем самым добиться еще большей независимости. Пока продолжались войны между халифом Дамаска и Мекки, жители Африки, которые прежде искали покровительства сарацин, отказались от обязательств. Абд-эль-Мелик, как только собрался с силами, попытался призвать их к порядку и послал на запад армию под командованием Хасана (692 г.). Она прошла вдоль северного побережья до Каирвана, далее к Карфагену, подчиненному после долгой осады (жители разбежались кто в Андалусию, кто на Сицилию). Берберов этого региона подчинить было не так просто, но в конце концов они сдались и вся территория оказалась в подчинении халифа.
Берберская деревня
Проводники отвели сарацин в горы на юго-запад от Карфагена. Там у берберов было стойбище, которым правила царица Кахина (698 г.). Произошла суровая битва, и, хотя многие факты сомнительны, царица была в результате схвачена и обезглавлена в присутствии сарацинского военачальника. Но дело не было закончено, пока африканцы не опустошили сами всю территорию от Триполи до Гибралтарского пролива. 12 тысяч берберских воинов влились в армию сарацин, в Дамаск из покоренных городов полились многочисленные трофеи. Так в третий раз сарацинами была захвачена Африка, но их главенство и на этот раз было вскоре свергнуто, причем греческое население было бы даже радо вернуть арабов, дабы те защитили их от варварских вождей, чье правление оказалось попросту невыносимым. Правление этого мощного халифа завершилось в 705 году, и на его место пришел старший сын Валид, с которым слава династии достигла вершины. Абд-эль-Мелик был человеком неординарных военных способностей, о чем говорит расширение границ его государства и расправа с соперниками. К тому же он имел слабость к литературе, поощрял сочинителей, делал им дорогие и лестные подарки. Во времена его правления прославились три великих поэта раннего халифата — Актал, Фараздак и Джерир. Их не переставали восхищать слава и богатство халифа. Актал был первым любимцем, удача значила для него немало: он одевался в превосходные одежды из шелка, украшал себя золотыми цепями и позволял себе немыслимую фамильярность в отношениях со своим покровителем.
XXXIII Слава Омейядов
Когда Валид подхватил бразды правления, выпавшие из рук покойного, он, что вполне естественно, решил продолжать наиболее успешные, с его точки зрения, направления отцовской политики. Сам он был из тех, кто неравнодушен к роскоши, человек утонченного вкуса, в том смысле как тогда понимался «вкус», и ему доставляло удовольствие возводить грандиозные здания, украшая их со свойственным восточной архитектуре размахом. Он явно стремился оставить после себя такие памятники, чтобы слава о нем продолжилась в веках. И в этом он преуспел. В Каире на месте одной старинной мечети он приказал воздвигнуть новую, украшенную колоннами с позолоченными капителями. Построенная еще отцом Валида Иерусалимская мечеть была им расширена и заново отделана, после чего к ней устремились потоки паломников. Валид послал в Мекку столичных зодчих, велев им снести и перестроить сооружения, перед которыми так благоговели правоверные. Халиф пошел наперекор чувствам людей старшего поколения, еще больше отойдя от той изначальной простоты, которую они хранили в памяти с юных лет. И далеко не все, что он задумал, совершалось вдали от дома. Так, он изгнал христиан Дамаска из древнего храма Иоанна Крестителя, где хранились многочисленные останки мучеников и святых, несмотря на то, что на нужды этого храма византийские власти всегда щедро жертвовали золото. Затем тысячи нанятых Валидом каменщиков приступили к переделке храма в мечеть, соединяющую черты греческой и персидской архитектуры. Таким образом, были заложены основы сарацинского стиля, изящество и роскошь которого позже окажут влияние на развитие западноевропейской готики.
Пока Валид роскошествовал в Дамаске, потворствуя своим высокохудожественным вкусам, его полководцы сражались за империю в Малой Азии, Хорасане, Африке, не давая забыть об его могуществе. Они опустошали Каппа- докию, Армению, Понтийское царство и Галатию, и, как обычно, приводили в Дамаск толпы пленных с грудами богатой добычи. Они переправились через Оке, гоня перед собой тьму спасающихся бегством жителей Туркестана, и захватили Бухару. Новое нападение на Самарканд — и после длительной осады он принужден ежегодно платить огромную дань золотом, и, кроме того, — поставлять три тысячи человек в год на невольничьи рынки Дамаска. [80] Вопреки любым предсказателям, сарацинские полководцы перешли границы провинции Синд и очутились вблизи истоков великих рек Индии (708 г.)
Их флот на море наводил страх на Сицилию и Сардинию, разоряя города и унося добычу, увозя пленных. Множество прекрасных юных девушек попадало на невольничьи рынки и в гарем халифа. Повсюду при упоминании о сарацинах воцарялся ужас, ибо в те времена не существовало международного права, и от правителей не ждали ничего, кроме жесточайшего, ничем не сдерживаемого деспотизма. Итак безгранична была власть халифа, что уже, кажется, не осталось ничего, что бы ни было ему подвластно. В своих завоеваниях сарацины дошли до Геркулесовых Столбов. Нам знаком и этот порыв к атлантическим просторам, и те сетования, вторящие, казалось бы, Александру Великому, на то, что не осталось мест, которые можно было бы еще завоевать… И вот очередной сарацин, в стремлении пойти дальше всех, находит выход. Успех — это не всегда то, что нужно для плодотворной жизненной борьбы, и в те ранние годы, когда закон был слаб, а правители своевольны, полководец никогда не мог быть уверен, что завоевал прочное расположение своего повелителя, проводя в жизнь его планы. В начале своего правления Валид отправил некого Мусу в Африку, дабы завоевать ее вновь, успокоить этот неугомонный край. Военачальник добрался до места, где сходятся — на расстоянии 15 миль — Африка и Европа. Город Сеута, расположенный на скалистом мысе, обращенном в сторону громадных скал, что окружают пролив, в первую очередь подвергся яростному напору завоевателей. Победа над ним была всего лишь предвестием, началом таких значительных завоеваний, которые раньше вряд ли кому и снились. Через Геркулесовы Столбы победителям суждено было пронести идею о мусульманском превосходстве на континент, который до поры оставался им совсем незнакомым. За триста лет до описываемых событий яростные вестготы ворвались в Испанию и свергли в ней римскую власть. Но вот теперь они и сами ослабели, готовые пасть перед превосходившим их противником. Уже больше века готы исповедуют христианство, так что для захватчиков они — тот же враг, с которым мусульмане постоянно сталкиваются на берегах Босфора.
Чума и голод истощили их. Извечный враг — измена — их снедает, Проникла в кости, мышцы, извела.
Правителем готов в Испании в то время был Родерих, имени которого суждено было занять особое место в сердцах поэтов и сочинителей баллад и быть окруженным таким романтическим ореолом, каким наделяли немногих героев его ранга. Романтика, по сути, перечеркнула подлинную историю злосчастного монарха. Родерих был сыном герцога Кордовского, при короле Витице сумел подняться достаточно высоко, обрел известность и, воспользовавшись случаем, захватил трон, а короля изгнал (708 г.). Сыновья Витицы, не сумевшие совладать с ним, переправились на африканскую сторону и нашли поддержку у графа Хулиана, начальника крепости Сеуты, который предложил вернуть им отцовский трон. В связи с этим отношение Хулиана к Мусе изменилось полностью: вместо врага он стал видеть в нем желанного — союзника, чем несказанно удивил мусульманского военачальника. Так, он не только предложил (лично или через Тарика ибн Зияда) сдать крепость Сеуту, но и взялся провести сарацинскую армию дальше, к самым желанным победам и богатым трофеям. Муса не был готов к столь внезапным переменам и, естественно, усомнился в искренности бывшего противника, однако выпавший ему шанс решил не упускать. Он послал в Дамаск гонца, чтобы получить разрешение на ответные действия. В письме он объяснял, что климат в той стране, куда он собирается войти, более мягкий, чем в Сирии, что поля там плодороднее, чем в Йемене, растительность благоуханнее, чем в Индии. Что рудники там богаче драгоценными металлами, чем в Катае, а берега покрыты яркими цветами и пленяют нежными ароматами, будто это Эдем. Халифу, падкому до чувственных удовольствий, всех этих благ для халифа показалось даже с избытком. Он послал Мусе разрешение с тем же восторгом, с каким тот его просил. Правда, халиф предупреждал подчиненного, чтобы тот не рисковал до тех пор, пока не убедится, что странная перемена в намерениях графа не была притворной. Получив долгожданное разрешение, Муса послал через пролив отряд из 400 пеших солдат и сотни всадников под командой некого Тарифа, который высадился в месте, по сию пору носящем его имя, напоминающее нам о «тарифах», то есть о тех суммах, что взимаются с судов, проходящих этими водами.
Набег позволил воплотить в жизнь все мечты и надежды военачальника Тарифа, и к октябрю он вернулся к Мусе, нагруженный богатой добычей, с большим количеством пленных. Как можно скорее была подготовлена вторая, более грозная экспедиция в обреченную страну готов. Тарик, [81] который ее возглавлял, высадился на скале, которую древние называли Кальпе, а современный мир знает как Гибралтар (от арабского «Джебел-аль-Тарик», «гора Тарика»).
Бесчисленной толпой они пришли: Сириец, мавр, бербер, грек-ренегат, И перс, и копт, татарин — все в едином Строю заблудшей веры; все крепки И рвения полны… Ты видела их, Кальпе! Древний камень Величественный, ты не носишь боле Имен героев славных и богов. И Кронос, и сторукий Бриарей, Вакх или Геркулес теперь не в счет; Обречена ты на другое имя — Завоеватель он, кому теперь Ты вечным монументом стала. Волну взрезали днища их судов, Песок темнел от смуглого их роя. Зловерными затоплен берег весь! Их стяги реют и горят на солнце. И весело оно их освещает: Тюрбаны белые, оружье и щиты Граненые; кривые сабли блещут Дамасской сталью, золотом. И ветер, Как локон, завивает флаг на пике.
Завоеватели столкнулись с готами вскоре после высадки, а решающее сражение произошло в июле 711 года, в нескольких милях северо-восточнее Кадиса. Оно вошло в историю как битва при Хересе, в которой Родерих был убит, а его войско обращено в бегство. Когда весть о победе дошла до Мусы, злобная мысль пронзила его рассудок: как бы его подчиненному не досталось слишком много славы. Переправившись через пролив с десятью тысячами воинов, он отправил Тарику послание, приказывая не преследовать бегущего противника. Возмущенный подобным распоряжением, Тарик созвал военный совет, на котором Хулиан, полный решимости, без обиняков предложил продолжать погоню: «Дадим ли мы христианам, — кричал он в возбуждении неодолимой ненависти, — время, чтобы они собрали силы и все свое уже утраченное мужество? Нет! Вынем же мечи из ножен и будем преследовать их, не давая передышки! Займем их города! Наша задача не будет выполнена, пока мы не скроемся за стенами Толедо». Речь Хулиана воодушевила присутствующих. Тарик подгадал момент, чтобы поделить армию сарацин на три части и немедленно начать кампанию по трем направлениям — на Эльвиру, Кордову и Толедо. Войско, посланное против Эльвиры, захватило город, а заодно Малагу и Эсиху; второй отряд занял Кордову. Третий отряд, возглавляемый самим Тариком, настолько переполошил жителей Толедо, что те кинулись бежать в долины Пиренеев. Те же, кто не успел скрыться, сдались с заверениями платить мусульманам дань. В Толедо Тарику приглянулся бесценный столик из чистого золота, украшенный драгоценными камнями, принадлежавший, как утверждали, Соломону, сыну Давида. Тарик взял себе одну из изумрудных ножек этого столика. Позже Муса забрал остальное и велел изготовить недостающую ножку. Но когда он преподнес трофей халифу в Дамаске, Тарик предъявил ножку, чем доказал, что именно он, а не Муса, первым завладел вещью.
После одержанной победы Тарик вознамерился зайти еще дальше на север, но выбранное им направление слишком быстро привело к Бискайскому заливу и ему пришлось повернуть назад. Придя в Толедо, он стал собираться с мыслями: как сообщить начальнику, почему он не остановился на полпути в своих завоеваниях. За свои подвиги он был посажен в темницу, но вскоре освобожден и, по распоряжению Валида, отправлен к Мусе, вместе с которым они разрабатывали план дальнейшего покорения Испании. Один из них пошел на запад, другой — на север, и после многочисленных сражений, стычек и боев, что относится уже к истории покорения Испании маврами, [82] нежели к нашему повествованию, оба встретились у Сарагосы. Город был захвачен, ибо «Аллах наполнил сердца неверных ужасом», как сообщал мусульманский летописец.
Окрыленный невиданной удачей, Муса задумывал грандиозную кампанию, и окажись она успешной, это могло бы послужить началом совершенно иного витка европейской истории. Вернуться в Дамаск полководец рассчитывал через Константинополь, пройдя всю Европу с запада на восток, взяв Средиземное море в кольцо связанных между собой союзнических государств, — и тогда весь древний мир подчинился бы знамени пророка. [83]
Как только эти самонадеянные идеи стали оформляться, Валид отдал приказ вернуть и Тарика, и Мусу в столицу. Он начал опасаться, как бы соперничество между ними (первый из них был бербером, второй — арабом) не вызвало страшную катастрофу и не поставило под удар все намеченное. Тарик двигался быстрее и достиг Дамаска раньше Мусы, который взял с собой караван из 30 тысяч пленников и немыслимого количества трофеев. Тарик оказался подле халифа как раз в тот момент, когда тот находился при последнем издыхании. Воин перечислил ему все достижения, завершившиеся полным захватом Испании (в то время ее, вслед за вандалами, называли Андалусией). За свою службу Тарик получил от халифа многочисленные изъявления благодарности. Неизвестно, что бы еще получил он в награду, но халифа не стало. Муса тем временем как раз добрался до столицы. Пробыв на троне 10 лет, Валид скончался в сорокадвухлетнем возрасте в 715 году. Он провел жизнь в довольстве и покое, тогда как его военачальники наводили страх на все окружающие страны и государства и распространяли славу халифа на весь Древний мир. Мусульмане проникли в дальние страны за Оксом, достигли практически границ Китая (710 г.), намеревались дойти до Тихого океана и там основать владения халифа. И они уже дошли до Атлантики. Так была достигнута наивысшая слава Омейядов.
XXXIV Удары молота
Хотя Тарик и Муса добыли для Омейядов высочайшую славу, судьба обоих учит нас, что успех не всегда служит залогом личного благополучия. Первый был вознагражден словами простой благодарности. Ну а более печальный удел второго преподносит тот же урок с еще большей наглядностью Когда Муса достиг столицы, приведя за собой длинный караван с богатствами для повелителя, оказалось, что оценивать его заслуги предстоит уже новому халифу. Сулейман, брат Валида, принял бразды правления без возражений с чьей-либо стороны, ибо он пользовался доброй славой человека с незапятнанной репутацией, наделенного к тому же зрелым разумением и щедрым сердцем. Вдобавок, он обладал даром красноречия, столь высоко ценимым среди сарацин. До нас, вероятно, не дошли какие-то факты, касающиеся Мусы, только новый владыка, столь милосердный и справедливый, с непонятной быстротой призвал его в суд для выяснения ряда вопросов в связи с выдвинутыми против него обвинениями. Ему, в частности, вменялось в вину даже то, что он утверждал, будто бы им был найден столик Соломона. «Нашел ли ты на полуострове, — спросил халиф, — каких-либо доблестных людей?» «Да, мой господин, более доблестных, чем можно выразить словами», — отвечал Муса. «А что ты можешь сказать о христианах?» «В своих замках они львы, орлы — верхом на скакунах, на палубе кораблей они подобны женщинам, и когда они прячутся среди скал, если терпят поражение в битвах и убегают в горы, — то воистину они козлы». «А берберы?» «Они очень похожи на арабов своими стремительными атаками, своей выдержкой. Как и наш народ, они терпеливы, трезвы и гостеприимны, но это самые вероломные люди на свете, и ни в коем случае нельзя верить ни их слову, ни их клятве». «А что ты скажешь о франках?» «Обо всех мне трудно судить. В атаке они быстры, смелы в бою, но в отступлении — боязливы и бестолковы». «А ты побеждал их? Или они побеждали тебя?» «Никогда, клянусь Аллахом, мои знамена не поворачивались вспять при их появлении. Мои воины ни разу не дрогнули перед тем как напасть на них, даже если числом те превышали нас вдвое!»
Так отвечал немолодой уже Муса. [84] Но, несмотря ни на что, халиф бессердечно приговорил его к наказанию плетьми, после чего оставил его, неприкрытого, под лучами палящего солнца посреди Дамаска, а затем приговорил к непомерному штрафу, ввергшему разжалованного полководца в нищету. Жестоким пыткам и экзекуциям подверглась и вся семья отверженного военачальника. Всех оштрафовали; так или иначе, но каждый ощутил на себе немилость халифа.
Новые властители Испании оказались умереннее и либеральнее предыдущих, и народ приветствовал новую религию, нормы морали и обычаи, вместе с привилегией иметь ту форму правления, к которой они привыкли. Древние договоры, заключенные между христианами и их победителями-сарацинами гласят, что «на христиан не следует покушаться, их церкви следует уважать, личность каждого из них должна оставаться неприкосновенной, при едином условии, что они будут оставаться верными правительству и платить дань, как было условлено».
Новый халиф теперь решил сосредоточить все свои устремления на Константинополе и приступил к доселе невиданным приготовлениям к его захвату. Он извел все кедры Ливанских гор для строительства в Александрии флота, которому предстояло блокировать город с моря. Тем временем сухопутная армия уже двигалась к Византии через территорию Малой Азии. Летом 716 года столица империи оказалась в кольце самого беспощадного воинства, самого многочисленного, с каким ей до сих пор доводилось сталкиваться. Тот самый «греческий огонь», с помощью которого были рассеяны войска Муавии I, был снова успешно применен против подошедших вплотную к городу кораблей. «Поражение сарацин, нанесенное Львом, — одно из величайших событий мировой истории, — пишет профессор Фримен. — Ибо, если бы Константинополь был взят магометанами прежде государств Западной Европы, можно считать, что христианская религия и европейская цивилизация были бы сметены с лица земли». [85] Сулейман считал, что его личное участие поднимет боевой дух войска, и отправился на театр военных действий. Но тут у него случилось несварение вследствие неумеренной еды, и он скоропостижно скончался, оставив свои полномочия родственнику, получившему на престоле титул Омара Второго.
В октябре 717 года новый халиф вступил во власть, но время года было неподходящим для отправки подкрепления в Константинополь. С наступлением весны флот был отозван из Египта, несмотря на то, что его командование до смерти боялось пресловутого «греческого огня». Подойти к городу побоялись, поэтому бросили якорь у берегов Вифинии. Моряки были в основном набраны из бывших подданных византийских императоров, и теперь они решили дезертировать. Взяв самовольно несколько лодок, они поплыли в сторону столицы Византии с криками: «Да здравствует император!» Но их ждал своеобразный прием: то ли подозревая, что это шпионы, то ли презирая за измену, с берега по ним ударили таким жестоким огнем, что лодки загорелись, перебежчики стали прыгать в воду, многие утонули. Византийцы продолжили пальбу и подожгли весь флот, после чего осталась лишь горстка осаждавших, которым предстояло испытать на себе длительные лишения и голод. Теперь их насильно держали на месте, решительно пресекая любую попытку к отступлению.
Позор предыдущего провала у стен византийской столицы снова повторился. Халиф был поражен этой неудачей при захвате одной-единственной столицы, тем более что его предшественники завоевывали целые королевства. В 720 году он умер. [86]
Теперь власть перешла к брату Сулеймана, который правил как Язид II, в результате соглашения, достигнутого между двумя родственниками Омара и Сулеймана. Непосредственную озабоченность вызывало теперь выступление против халифата со стороны наместника Хорасана, который требовал независимости и сумел привлечь на свою сторону многих жителей Ирака. Язид выслал против восставших войска. Возле Басры произошла битва, во время которой претендент был убит, а движение прекратило свое существование. Позже началась война с Арменией, завершившаяся только при следующем халифе. Историк Табари упоминает в связи с правлением Язида II только эти два эпизода. Намного интереснее для нас события, развернувшиеся на Иберийском полуострове. Сарацины, не удовольствовавшиеся своими прежними достижениями, стали поглядывать на богатые долины Франции по другую сторону Пиренейских гор. То было в эпоху roisfaineants, этих любящих веселье и праздность бездеятельных королей. Наместник халифа в Испании решил, что пора расширить владения своего сюзерена. И вот в 721 году полчища сарацин ринулась в Аквитанию, которой в то время правил король Эвд, бывший герцог Тулузский. Завоеватели окружили Нарбонн, древний город, расположенный неподалеку от моря, уже к тому времени разоренный готами. Арабские авторы, склонные к преувеличениям, писали, что христианские войска были столь многочисленны, что пыль от копыт их лошадей застилала солнечный свет. Но сарацинский военачальник призвал вспомнить фразу из Корана: «Если Аллах с нами, кто против нас?» Два войска встретились — и началась отчаянная резня. Но в ходе битвы арабский вождь был сражен, его подчиненные в сумятице дрогнули, и им оставалось только отступить, оставив поле сражения усеянным трупами. Подоспел Абд эль-Рахман, наместник Испании, который увел побежденное войско через Пиренеи обратно. В 724 году Язид II умер, халифом стал его брат Хишам. При нем набеги на Францию повторялись. Каркассон, и сейчас окруженный крепкими стенами, которые, как считается, противостояли нападению готов, был захвачен и отдан во власть безжалостных победителей. Ним открыл перед осаждавшими ордами ворота и в знак своей лояльности выдал заложников. Неисчислимые суммы золотом поступали от захваченных городов, пока в 725 году, со смертью сарацинского лидера, не наметилась краткая передышка. Мусульмане распространили свое влияние повсюду, уверенные, что «Аллах наполнил ужасом сердца всех христиан, так что если кто-либо из них появлялся, то только для того, чтобы просить о пощаде». Захватчики хлынули в долину прекрасного Рейна и Роны, к Вьенне, Лиону, Макону, Шалону, Дижону. Они оставляли свой след на руинах монастырей и церквей. По всей долине, орошаемой водами Луары, проникали они то туда, то сюда, не имея иных устремлений, кроме жажды наживы, жажды грабежа, когда можно было хватать и тащить все, что ни попадется под руку. Франция была в состоянии анархии, но сарацинам ни на что кроме мародерства ума не хватило. Они оказались неспособными к долговременному завоеванию, как это было в других провинциях. Один лидер сменял другого с невероятной быстротой, и каждый стреч милея поскорее обеспечить себя самого, наподобие римских наместников, Верресов и Катилин древних времен. Когда же эта ужасная напасть прекратится? История скоро даст нам ответ.
В 732 году Абд эр-Рахман, который руководил отходом разбитых войск через Пиренеи 11 лет тому назад, вновь рискнул пойти в наступление, очевидно, чтобы взять как можно больше добычи и отступить на более благоприятный участок юга. Он быстрым маршем двинулся к Туру, истерзав страну, наложив тяжкую дань на города, взвалив на себя постоянно увеличивающийся груз добычи, счел нужным развить успех, а разрешил уйти сарацинам и собственным союзникам, которые разбрелись по германским лесам. [87]
Сарацинам было не до новых попыток завоевать земли франков, так как до них дошли новости об угрожающем положении в Африке и об опасных восстаниях на Востоке, где население проявляло недовольство наложенной на него данью. Поэтому наместник в Африке послал в Испанию приказ, велев военачальнику собрать все остатки сарацинской армии и переправиться с ними через Гибралтарский пролив. Мусульмане признали себя разбитыми не только на словах, но и на деле и отказались от дальнейших посягательств на территорию франков. Так, они оставили в покое Карл Мартела, позволив ему консолидировать все силы, передать их сыну Пепину, через которого этот запас сил был передан дальше — еще более великому внуку — Карлу Великому.
Карл Мартел в битве с арабами. Миниатюра «Больших французских хроник». XIV в.
Пока эти исключительно важные события происходили на западе, Хишам не оставлял попыток дотянуться до Константинополя, но ему вновь пришлось со стыдом возвратиться в Дамаск. Несколько лет спустя он напал на Никею, столицу Вифинии, защищенную стенами около 5–6 метров толщиной и 9—12 метров высотой. Здесь его также ждала неудача.
На фоне этих кампаний происходят волнения в Армении, где на завоевания мусульман обрушивается могучий народ, живущий далеко за хребтами Кавказа. Речь идет о хазарах. [88]
Вначале они опустошали прибрежные земли, причем довольно успешно; затем были отброшены; потом вновь им удалось одолеть сарацин, и снова, как будто ткацкий челнок, победа переходила от одной стороны к другой. Год, в который начались эти столкновения, точно не установлен, но они возобновились в 728 году, когда вождь хазар приблизился к воротам Мосула в Месопотамии, недалеко от развалин древней Ниневии. От этого места им пришлось отступить, и они благополучно перешли через Кавказский хребет. Во избежание дальнейших набегов была основана постоянная сарацинская колония. На следующий год войска халифа проникли в страну хазар, не причинив ей никаких особых разорений. В 731 году хазары вторглись вновь, но были тут же отброшены назад. Война велась среди наполовину покоренных народов на севере, пока в 743 году халиф не умер, и те владения, которые не увеличились во время его правления, отошли к племяннику покойного, Валиду И, который правил всего 15 месяцев. Затем владения перешли к Язиду III, которому предстояло занимать халифский престол всего пять месяцев — он умер во время эпидемии. На смену ему пришел Ибрагим, однако через три месяца он был низложен.
XXXIV Черный флаг Аббаса
Эскалация сарацинских завоеваний подошла к своему завершению. Халиф, чьи войска — в их самонадеянности — были наголову разбиты Карлом Мартелом, передал свои владения племяннику, ничего к ним не прибавив, хотя материально он и не потерял ничего из того, что получил от своего предшественника. Валид II был далеко не тем вождем, кто способен вдохнуть новую жизнь в военные предприятия. У него в помине не было качеств, необходимых успешному руководителю, а так как он находился за пределами столицы, высшую власть он получил в состоянии неведения о том, какие обязанности ему надлежало выполнять. Именно поэтому он склонен был совершать непоправимые ошибки на каждом шагу. Он был ленив, нерасположен к деятельности и склонен к мягкотелой распущенности. Он возил за собой собак на священную землю Мекки и даже пил запрещенные вина. Его поступки не могли не отвращать, и когда в 734 году к этой должности стал стремиться один из его родственников, жители Дамаска распахнули перед ним ворота и приняли его под именем Язида III. В последний момент Валид спохватился, стараясь удержать власть. Произошла битва, и, хотя она окончилась для него поражением, он неожиданно проявил достойную восхищения доблесть. Последовали еще десять лет гражданской войны, и смерть Валида в 744 году вовсе не послужила восстановлению мира и покоя, которые он разрушил своим недостойным поведением. За это время из состава халифата вышла Африка. Испания погрязла в распрях. И вдобавок ко всему коварные эмиссары фракции, прикрывавшейся именем Али, наводняли Хорасан, возбуждая ненависть ко всем Омейядам. Тревожные обстоятельства усложнялись еще одним, пожалуй, самым неприятным моментом — притязаниями потомков Аббаса, дяди пророка и сына Абд-аль- Мутталиба, известными в истории как Аббасиды. Их права на халифат были не такими вескими, как у Алидов, зато сами они были энергичнее и настойчивее. К тому же, в отличие от Алидов, они были сплочены.
Сцены из арабской жизни времен Аббасидов
В периоды осложнений в Африке и Испании, в годы правления Язида II и Хишама, Алиды и Аббасиды тайно рассылали по Хорасану своих лазутчиков, которые сеяли раздор и недовольство, призывая народ ждать нового апостола, посланца Аллаха, причем этот «апостол» должен быть одной крови с пророком. Хишам узнал об этом и предупредил наместников в Ираке и Хорасане, чтобы те были настороже. Мятеж разразился в Хомсе (Эмезе), потом восстала Палестина, якобы требуя отмщения за Валида И. В неспокойной обстановке, когда весь халифат сотрясался, Язид III умер. Его брата Ибрагима (744 г.) вскоре сместил внук Мерван I, тогда наместник Ирака, ставший халифом под именем Мервана II (ноябрь 744 г.).
Не успел Мерван в мечети Дамаска принять подобавшие ему, как халифу, почести, как вновь разразился мятеж. Только халиф удалился в Харран, где устроил свою резиденцию, как в Хомсе, находившемся немного севернее, уже провозглашали его низложенным, хотя перед этим поспешествовали в захвате власти. Мерван собирался немедленно прибыть в Хомс и жестко прибрать город к рукам, но тут ему стало известно, что мятеж назрел у самых стен Дамаска. На самом деле он понял, что находится в кольце сплошных восстаний и что требуются самые решительные меры для их подавления. Он так проворно включился в ситуацию и начал действовать, что его наградили прозвищем Иракский Ишак. [89]
Большая мечеть Омейядов в Дамаске
Обстановка явно улучшилась, и в течение двух лет, казалось, Омейяды могли править в относительном спокойствии, но Алиды и Аббасиды не прекращали своих тайных интриг, поскольку их вели за собой настоящие мастера этого дела и каждый очередной шаг приближал их к заветной цели. К 745 году они стали поговаривать, что пора уже снять маски. Наместник Хорасана писал Мервану: «Вижу искры, тлеющие под пеплом, из них может вспыхнуть яркое пламя. Поспешим же загасить их, если хотим избежать пожара! Почему я должен спрашивать, бодрствуют ли Омейяды или свинцовый сон смежил им веки?» Мерван послал приказ с требованием жестокого наказания тех, кто был виновен в подстрекательстве. Но было поздно. Заговорщики уже успели публично заявить в Мерве о возникновении новой династии, и ни молитвами, ни посулами, ни какими-то разумными доводами невозможно было заставить их отказаться от своих намерений. Халиф затрясся, когда услышал новость из провинции, от которой он очень сильно зависел. Смелые и сильные жители этой провинции снабжали его армии самыми неустрашимыми воинами. А когда он услышал, что боевой клич восстания — «За семью Пророка!», он словно еще раз очнулся ото сна. Ибрагим, возглавлявший восстание, был схвачен и заключен в тюрьму в Харране. Но его заместитель Абу Муслим, бывший душой и сердцем восстания, упорно продолжал начатое. Он захватил Мерв и созвал под свое знамя всех, кто был готов объединиться и нанести сокрушительный удар по халифу и его власти. Мерван за это тут же отыгрался на пленнике и предал Ибрагима казни, но тот успел передать наказ отомстить за него брату Абу Аббасу, прозванному эль-Саффах, «Кровавый». Осенью 749 г. Аббас появился в столице Хорасана, где был провозглашен последователем пророка. Он занял дворец и развернул в нем черное знамя своей семьи, призвав правоверных отвоевать наследие Мухаммеда.
Мерван, с обычным своим проворством, уже был на марше, двигаясь к Хорасану во главе армии. И вот двое претендентов на высшую власть на территории, простиравшейся от верховий Инда до Атлантики, встретились в январе 750 года лицом к лицу на берегах реки Заб, приблизительно в 30 милях юго-восточнее Ниневии и Мосула. Совсем рядом находился город Арбела, отмеченный в истории как место последней великой битвы между Дарием Мидянином и Александром Великим, происшедшей в 331 году до н. э. [90]
Сражение началось в полдень и продолжалось до часа послеобеденной молитвы. Казалось, энтузиазм покинул Омейядов, и хотя Мерван проявлял чудеса доблести, его люди представляли собой всего лишь инертную массу. Они вяло выполняли команды, тогда как противник пользовался каждым мгновением их нерешительности. Битва возобновилась на следующий день. Много людей полегло от руки врага, многие утонули в реке Заб, дело Омейядов было окончательно проиграно. Мерван вынужден был спасаться бегством. В Харране он отыскал своих жен и детей, и с ними поспешил к Киннесрину, но останавливаться там не стал. По дороге на Эмезу он был ограблен, лишился большей части своих богатств, и двинулся дальше, к Дамаску. Но двери столицы этой династии были перед ним закрыты. И он устремился на юг, и не останавливался, пока не достиг дельты Нила, где его настигли и обезглавили солдаты Абул-Аббаса. Убийство Мервина послужило сигналом к возобновлению бойни: Аббасу недаром дали прозвище «Кровавый». Он низложил династию Омейядов и теперь задался целью искоренить ее полностью. Для этого был отдан приказ казнить представителей всех поколений, по спискам — сыновей, внуков, друзей. В этой кровавой бане ни для кого не делали различий, и подробности слишком ужасны, чтобы на них останавливаться. Месть не ограничивалась живыми — сносились мраморные изголовья с могил уже умерших к тому времени. Гробницы предавались огню, пепел развеивали по ветру. Покончив с этим, Аббас почувствовал себя на троне в безопасности. Но, несмотря на отчаянные усилия нового халифа искоренить само воспоминание о былой династии, оставался один из немногих — сын Муавии Абд ер-Рахман, который успел скрыться в Египте. Там, избегая населенных мест, он доверился кочевым берберам в пустыне, расположив их к себе своим благородным происхождением, царственным видом, осанкой, своей смелостью и мужественностью. Сведения о нем дошли до Испании, тогда раздираемой противоречиями, и вот, после нескольких лет блужданий, Абд ер-Рахмана позвали занять трон халифа в Кордове. Так Абул Аббас упустил возможность взять под свой контроль всю территорию бывших владений Омейядов, и теперь представитель его смертных врагов владел солидным куском постоянно дробившегося былого халифата. Его собственное правление, продлившееся 32 года, прошло в непрестанных столкновениях и сражениях, из которых он выходил победителем, чем восхищал даже своих врагов. Как раз в период его царствования произошло поражение Карла Великого при Ронсевале (778 г.), после которого сочинители баллад создали романтические легенды о Роланде, его мече Дурандо и о Ганелоне с его подлым предательством. Первейшей заботой Аббаса, после того как он уничтожил целую династию своих противников, стало сохранение халифата для родственников и приспешников, и в этом вопросе он проявил незаурядную природную находчивость. Он собрался объединить семью Аббас общими интересами и поделил царство на несколько частей, раздав каждую разным членам семьи. Так, Мансуру, его брату, он доверил управление Ираком с Месопотамией. Дяде он отдал Йемен, другому дяде (Абдалла ибн-Али ибн Абдалла ибн Аббас) досталась Сирия, еще одному — Басра, следующему — Египет. Абу Муслим, которому он был обязан своим возвышением, получил Хорасан. Племянник утвердился в Куфе, а еще один родственник — в Мосуле. Африка и Испания не заботили его, так успели отойти от него. Сделав все распоряжения относительно преемственности прав своей династии, Абул Аббас умер в Анбаре, стоящем на Евфрате на 34 году жизни (754 г.).
XXXVI Благословенный уголок Багдада
Династии, которую при данных обстоятельствах основал Абул Аббас, суждено было длиться пятьсот лет, в такой пышности и таком сказочном богатстве, что Омейяды не могли даже и мечтать. Мансур («Победитель»), брат Аббаса, которого тот назначил своим преемником, был наместником в Ираке. Но в тот момент, когда халиф находился при смерти, он совершал паломничество в Мекку в обществе основателя династии, Муслима, желавшего вознести благодарность Аллаху за доброту и дарованный ему успех. Именно ему выпало первым приветствовать Мансура в качестве нового халифа, и этому завидному примеру тут же последовали все окружавшие их паломники. Во главе религиозной процессии Мансур двинулся к Ираку. Но едва он подошел к границам собственного удела, как ему донесли, что те средства, которыми Аббас добивался укрепления семейных чувств и усиления династии, создали ему страшного конкурента. Его дядя, Абдалла, тот самый, кто первый выбрал черный цвет для своего знамени, ставший правителем Сирии в награду за свою службу во время войн с Мерваном, требовал теперь высшей должности и был на пути в Дамаск. Он рвался в ту часть Ирака, где у Аббасидов были правительственные учреждения и суд. Муслиму предстояла тяжкая обязанность пресечь мятеж, и вот двое бывших друзей встречаются в смертельной схватке на берегах Мигдонии, близ древнего Низибиса, того самого злосчастного города, что в прежние времена бесконечно переходил из рук в руки — от византийцев к их восточным соседям. Долго длилось сражение с непредсказуемым исходом, пока наконец победа не осенила знамена Муслима, войско же мятежников разметало по полю. Абдалле на какое-то время удалось спастись бегством. И вновь Муслим оказал великую услугу Аббасидам. Но его успех обернулся для него крахом. Халиф предложил ему правление в Сирии, поскольку пост оказался свободным, но он отказался переехать из Хорасана, где он привык под защитой высоких, неприступных гор прогуливаться и размышлять. Все население этого края единодушно поддерживало его. Халиф с подозрением отнесся к непонятному выбору благополучного своего сторонника и категорическим тоном вызвал его в суд. После некоторого промедления Муслим подчинился, был со слащавой сердечностью встречен — и вскоре заколот кинжалами наемных убийц. В 754 году изувеченное тело великого основателя новой династии было безжалостно сброшено в Тигр! Испания и Африка были для халифата потеряны, и Мансур прибег к давно испытанной схеме своих предшественников. Он бросил армии к границам империи византийских владык, приказав своим войскам для начала завоевать Мелитену (Малатия) в восточной Каппадокии, в то время имевшую большое значение. Считалось, что эта местность была освоена в древности царицей Семирамидой. Траян превратил Мелитену в великолепный город. Юстиниан окружил его новыми стенами. А еще это место связано с тем, что в 577 году здесь была одержана победа византийцев над персами. Крепость была захвачена и разорена. Охранять ее остался гарнизон из четырех тысяч сарацин, а победоносное войско халифа проследовало через Киликию в Памфилию, где встретило византийское войско, которое разбили наголову на реке Мелас. В этот момент авангард настигла весть о новом восстании в Хорасане, которое подняли последователи Абу-Муслима, принадлежавшего к хариджитам. Последние были известны еще как равандиты, поскольку являлись жителями города Раванда. Их учение до сих пор известно мало.
Мансур в 557 году совершил паломничество в Мекку, приобрел там несколько зданий, которые стояли вплотную к мечети, и за их счет расширил ее территорию. Затем он отправился в обратный путь, в Ирак, через Медину, посетив по дороге гробницу пророка и город Иерусалим, после чего устроился в Аль-Хашимии, неподалеку от Куфы. В это время равандиты вновь дали о себе знать, но они были тут же присмирены, а их лидеры брошены в тюрьмы. Репрессии властей незамедлительно вызвали еще более яростные выступления недовольных. На тюрьмы нападали, освобождали заключенных. Халиф был осажден в своем дворце. Мансур возглавил кампанию по подавлению мятежа, подверг себя огромной опасности, но в результате мятежники были побеждены и разогнаны. Событие вывело из себя и халифа, и жителей Аль-Хашимии, а поскольку идти на сближение с куфанцами, по соседству с которыми он обосновался, Мансур не был намерен, то решено было основать новую столицу. Выбранное для нее место находится на берегу Тигра, недалеко от уже упоминавшегося в предыдущих главах Мадайна, только немного севернее. Дав городу имя Багдад и называя его «Обителью Мира», Мансур поместил свой дворец в центре, окружил его кольцом стен, сделав так, чтобы из любого городского квартала путь был одной протяженности. Крепостные валы были окружены рвами с водой из реки, а для пущей защиты выстроено было сто шестьдесят башен. Искусные ремесленники, зодчие и каменотесы, живописцы и золотых дел мастера внесли свой вклад в украшение великолепного города, которому надлежало воплотить в себе все величие династии, считавшей богатства сотнями миллионов и не скупившейся на затраты, показывая свои сокровища всему свету. О том, какой отрадой представал взору Багдад, сотворенный Мансуром, могут рассказать стихи, [91] описывающие павильоны другого владыки.
В колоннах пальм пустынные аллеи На солнце спят. Серебряные струи Переливают через край бассейна, Где блещет чешуя проворных рыбок, Похожих на монетки. Тут же рядом, Засунув длинный нос свой в чашу лилий, Стоит журавль. Среди недвижных пальм Расстелен шелковый ковер бесценный. И волоча серебряную цепь, Проходит лань по россыпям цветов. Цветы любых оттенков, ароматов — Они повсюду! Пышут жаром розы, Горят в траве тюльпаны огневые, Как будто снег, рассыпаны нарциссы, И с них роса жемчужная сбегает. А за лугами, в дымке, еле виден Евфрат великий — Вавилона воды.
(Перевод с английского)
Тщеславное желание возвеличить новую столицу привело к запомнившемуся надолго конфликту, оставившему о себе память не только в истории, но и литературе. Как повествует история, во время халифата Аббаса ко двору из Хорасана приехал с визитом представитель знатного персидского рода Бармакидов по имени Джаафар, который подарил халифу перстень с ядом, пояснив, что в случае нужды он может сослужить владельцу службу. Его сын Халид стал главным визирем еще при Аббасе и продолжал занимать ту же должность у Мансура. Семья обладала несметным богатством, а Халид мудростью, красноречивостью, чистосердечием и храбростью превосходил в те времена любого. И столь велико было влияние Халида, что когда Мансур с головой ушел в строительство Багдада и предложил выкрасть в Мадайне, из дворцов Хосрова, великолепные колонны, Халид посмел возразить. С мудростью изворотливого политика он заявил, что разрушить знак величия Персии означало бы уничтожить доказательства мощи ислама, который одержал над ней верх. Датой основания Багдада принято считать 762 год. Возражения Бармака сочли убедительными, и дворец персидского правителя трогать не стали.
Мавзолей Зубайды в Багдаде
Правнуки Али заявляли о себе то в Мекке, то в Ираке, то в Хорасане, то в Египте, не упуская шанса устроить набег и что-нибудь прихватить у халифа. Мансур тщетно пытался найти место, где они укрывались. Он знал, что, потеряв свои привилегии, они рассчитывали получить свое, помогая Муслиму утвердить династию Аббасидов, что они затевают месть и со временем непременно воспользуются подходящим случаем. В 762 году такой случай, как они полагали, настал, и один из них, по имени Мухаммед, отрыто заявил, что имеет право быть халифом в Медине, где у него набралось приличное количество сторонников. Мансур послал против него армию. Мухаммед был разбит и уничтожен, однако его последователи в Ираке сочли себя достаточно сильными, чтобы отомстить за его смерть. Они возвели на престол в Басре брата покойного, Ибрагима, и он выступил во главе войска против Куфы. Тем не менее ему не суждено было превзойти брата на поле брани: пущенная наугад стрела пронзила ему шею, и он погиб. А вместе с ним навек ушли все надежды Алидов наверстать упущенное. Мансур распорядился, чтобы города Куфа и Басра были окружены стенами и охранялись бы гарнизонами, достаточными, чтобы приструнить переменчивых жителей в случае, если тем вдумается встать на сторону нового возмутителя спокойствия. Потом начались беспорядки в Африке, и туда была послана армия, которая загнала взбунтовавшихся берберов в горы. Вскоре они, тем не менее, стали возвращаться, и тогда военачальник сарацин сурово, но, как полагают, заслуженно им отомстил (772 г.). Вскоре он подавил мятеж в Триполи (773 г.) и установил мир в этой части халифата, где, почти как в Хорасане, обстановка всегда была накалена. Мансур тем временем вступил в ту пору жизни, когда земное существование на исходе, и он пожелал совершить прощальное паломничество в священный город. Своим преемником он назначил старшего сына Ису. Но перед тем как тронуться в путь он отказался от своего намерения и освободил сограждан от данной ему присяги. Иса отказался от притязаний под давлением Халида Бармака. В дальнейшем о нем говорили, что это человек, который был «завтра», но перешел в «послезавтра», так как вместо него был назначен младший брат Мехди, принявший присягу народа. Мансур тогда уже отправился в Мекку, но умер, не дойдя до города трех миль. Он был предан земле с соблюдением обрядов, подобающих при совершении паломничества (ихрам), а последние молитвы над его телом прочел внук Харун аль-Рашид (775 г.). Мансур представлен арабскими историками как человек исключительной красоты, с блестящим умом, который омрачала только некоторая скупость, за что некоторые из его окружения весьма его порицали. Весть о кончине халифа дошла через пустыню в Багдад за 11 дней, и знать тут же согласилась признать полномочия Мехди, как все и ожидали. Новый правитель оказался щедрым по природе, он проявил замечательное стремление заботиться о благосостоянии своего народа. Он не только окружал себя мудрыми политическими деятелями, но и лично принимал в своих покоях подданных, как мог, помогал им в их невзгодах. Он позволил многим заключенным, посаженным в тюрьму строгим Мансуром, выйти на волю. Пострадавшим по той же причине наместникам он дал возможность вернуться к своим обязанностям. Не прошло и года со дня его воцарения на троне, как Мехди решил совершить паломничество в Мекку, и в ходе подготовки он позволил себе известную роскошь. Над путешествующим принцем и его свитой несли балдахин, защищающий от солнечных лучей. Множество верблюдов были нагружены снегом из Хорасана, предназначенным, чтобы освежать воздух. Были предприняты все мыслимые меры, чтобы избежать физических неудобств и обеспечить наиболее полное удовольствие от поездки. По прибытии в Мекку экстравагантность халифа стала еще более вызывающей: миллионы золотых монет, привезенных из Йемена и Египта, были розданы счастливцам; богатые покрывала были сняты с Каабы, а на их место водружены новые, из плотного шелка. В Медине тоже достроили и украсили мечеть, дабы она была достойна великого владыки. Не была забыта и дорога, ведущая в священные города: были поставлены камни, на которых обозначалось расстояние от Багдада до Мекки; в удобных местах сооружены караван- сараи; для утоления жажды пилигримов были вырыты колодцы и водоемы; устроены перевалочные станции, где можно было сменить верблюдов и ослов, причем не только на пути к Мекке, но и в Йемен, так что пересылка срочных и важных официальных депеш могла быть быстрой и надежной. Вот на такие расходы пошел Мехди, заботясь о благе государства. Но не всегда, однако, под сенью его знамен царило спокойствие. И первыми выступили против щедрого государя в бунтарском Хорасане (Провинции Солнца).
Здесь день извечно брал свое наголо, Здесь Солнце восходящее встречала Жемчужина Востока — Хорасан, Где дети солнца — все цветы и фрукты, Как яркие халаты персиян, Цвели. У стен дворца халифа будто, Журчащий, звонкий, буйный караван, Петлял Мургаб, чистейший из ручьев, Как пилигрим, не ведая оков. Здесь восседал на троне самозванно, Сокрывшись в покрывале белотканном, Пророк Моканна. Пламенным углем Пылал мертвящий взор — исчадие ада, Немилосердным, дьявольским огнём, Но лик Моканны был сокрыт от взгляда
Ненастной ночью и погожим днём. [92]
(Перевод И. Трояновского)
Так поэт представляет читателям Хакима, прозванного Моканна, «пророка под покрывалом», возглавлявшего в то время в Хорасане тайную секту. Прозвище его вызывало в памяти правление Муслима, от которого Хаким, должно быть, узнал то, что ему было известно об исламе. Он появился в 670 году и стал утверждать, что Аллах воплощался в Адаме, Ное, Муслиме, а теперь вот — в нем. Его последователи стали злейшими врагами мусульман и совершали разбойничьи набеги на их территории. Мехди послал против них армию, и столь велика была ее численность, что, говорят, тридцать тысяч сторонников Хакима покинули поле боя, заранее видя, что их дело проиграно (ок. 779 г.) Запертый в своей твердыне, Хаким отравил и сжег всю свою семью, после чего бросился сам в огонь и весь сгорел, за исключением волос. В оставленном им письме говорилось, что он вернется вновь в образе пожилого человека, скачущего верхом на сером звере, и еще долгие годы его второго пришествия ждали. [93]
Былая тяга к завоеваниям уступила место роскоши и удовольствиям, а армий халифата теперь едва хватало, чтобы поддерживать порядок внутри страны. Но Мехди все же был захвачен желанием, которое было весьма сильным в его предшественниках: отомстить Византийской империи. Первый отряд, который он отправил в этом направлении, вынужден был отступить в Сирию, хотя они успели дойти до города Дорилеум во Фригии, но успешную атаку на него произвести не удалось. На следующий год Мехди собрал огромную армию из крепких хорасан- ских солдат, сам встал во главе войска, оставив в Багдаде старшего сына, Хеди, и взял с собой Харуна аль-Рашида, который под началом Халида Бармака получил боевое крещение. В 785 году Ирина, вдова Льва IV, стала править в Константинополе от имени своего сына, Константина V. Италия в результате завоеваний Карла Великого окончательно порвала с Восточной империей. Императрица понимала, что ее единственной надеждой на успешные завоевания было бы наступление на сарацин. Для этой цели она подготовила армию из 90 тысяч воинов. Мехди собрал не меньше и отправил вперед под командованием Харуна, с целью захватить владения императрицы. Победы сопровождали черное знамя Аббасидов, и вот наконец Ирина смогла разглядеть походные огни сарацин, ползущие вверх по крутым берегам Босфора. Последовало сражение за право владеть городом, и сарацины одержали победу. В ужасе Ирина стала умолять о мире, и в ответ на ее обещание выплачивать халифу ежегодно громадную, дань сарацины прекратили боевые действия. Сверх того, сарацины получили с собой в обратный путь проводников и провизию, а халифу удалось прихватить еще и тысячи пленников, животных, а также большую сумму наличных денег. Преуспевший на поле брани, Мехди смог теперь уделить внимание распространителям лжеучений, которые то и дело возникали среди подданных его владений, а кроме того, — заняться развитием литературы и искусства. В 784 году он вознамерился, хотя и был еще не стар, закрепить право наследования короны за сыном Харуном. Но не успел он воплотить в жизнь этот замысел, как жизнь его внезапно прервалась, то ли по несчастливой случайности на охоте, то ли из-за оплошности с дозой яда, предназначенного кому-то другому (785 г.). Память о нем надолго вошла в сердца его подданных: его ценили за справедливость и щедрость, за то, что он украсил мечети в Мекке, Медине и Иерусалиме, за то, что он был единственным в династии, кто не нарушал запрета на употребление вина. Царствование было отмечено, по наблюдениям Табари, увеличением ересей, что, вероятно, объяснялось усилением персидского влияния. Явилось множество таких, кто сомневался в откровениях Корана, не верил в пророка, бессмертие и рай, кто погряз в неумеренных удовольствиях, пропуская посты и молитвы. Хеди поспешно провозгласили халифом в покоях его отца (785 г.), а неугомонные Алиды ту же предприняли шаги, чтобы учинить очередной бунт ради собственных интересов. Так случилось, что они устроили демонстрацию в Мекке во время паломничества, когда город был полон прибывших из всех частей халифата. Среди последних, естественно, было немало Аббасидов. Завязалась кровавая свара между приверженцами разных фракций, и злосчастные потомки Али вновь оказались побежденными. Хеди суждено было наслаждаться привилегиями верховной власти всего несколько месяцев, причем большая часть его дел касалась всякого рода атеистов, нигилистов или материалистов. Но он успел подумать и о том, чтобы обеспечить передачу власти старшему сыну, вопреки пожеланиям собственного отца, о которых ему было известно. Замыслы были расстроены Халидом, в котором жила нежная забота учителя к ученику и который не забыл все то, что он получил от Мехди. Хеди был не в самых лучших отношениях с матерью, которая, как он считал, слишком часто вмешивалась в дела управления государством. Испытывая к ней неприязнь, он попытался ее отравить, но замысел был раскрыт, и его самого задушили подушками в 786 году. Царствие продлилось всего 15 месяцев. Он умер в возрасте 26 лет.
XXXVII Ортодоксальный как Аарон
Мы достигли той блистательной эпохи, когда одновременно правили герои романтических легенд — и создатель империи Запада Карл Великий, и своенравный правитель Востока Харун аль-Рашид. Кажется, стоит перевернуть страницу, — и перед твоим взором паладины, а слух услаждает вкрадчивый голос царицы Шахерезады. Знакомые сцены, насыщенные рассказами о джиннах, эфритах, злых духах. Яркая медь минаретов сияет на каждом углу. По реке Тигр плывут пестро разукрашенные увеселительные лодочки. Мы заглянем в гроты, где разбойники прячут награбленное добро. Мы будем ступать по ночным улицам Багдада в обществе халифов, истинных и мнимых. Мы услышим шепот, предлагающий обменять старую лампу на новую. Мы войдем в роскошные покои о 24 окнах, а увидев вверху башни недостроенное навершие, вспомним поэтические строчки:
Вернешь ли ты нам вчерашнее, Смычок, волшебством напоённый? Окно в Аладдиновой башне Останется незавершенным… И мир с тех пор мне тесен, А где-то брезжишь ты, Сияющий город песен В прекрасном краю мечты!
Для целого мира это край мечты и волшебной сказки, но для тогдашних жителей Багдада все было иначе. Для них Харун — монарх из плоти и крови. Его секира не была порождением мечты, а его чудачества вовсе не были выдуманы поэтами для забавы. Богатое восточное воображение еще не породило тогда самые увлекательные страницы о приключениях и причудах деспотов. Население Багдада вовсе не улыбалось при мысли об очередной выходке своего властелина: при одном звуке его имени они трепетали в ужасе оттого, что кому-то из них выпадет судьба Бармаки- дов, что кривой меч палача перерубит их собственную шею. Те, кто в те дни родился на «брегах Тигра», кто рос, созерцая
Багдадские дворцы, все из резного злата, В кольце оград сады, что зеленью богаты;
кто мог вкушать отдых под сенью лимонных рощ, кто видел «распахнутые двери зал, прохладный сумрак, светильники, расшитые диваны», едва ли радовались окружавшей их роскоши. Ведь на каждом шагу их преследовал страх — страх, основанный на самом неприглядном опыте жизни при тирании, требовавшей безоговорочного подчинения, власти «доброго» Харуна аль-Рашида, о котором поэты в последствии рассказывали такие занятные истории. Царствование этого монарха, поднявшего величие халифата на доселе небывалую высоту, можно разделить на два периода. Во время первого суверен, сам не избегавший удовольствий и роскоши, позволил своим министрам, сыновьям Бармака, вести повсеместно локальные войны с целью завоевания или в подавления бунта. Этот период закончился в 803 году, после чего обстановка в халифате резко обострилась и с каждым годом становилась все хуже, окончательно разладившись после смерти халифа (809 г.). Бармакиды были покровителями литературы, искусства и наук. Они привлекали в столицу образованных людей, и Харун способствовал этой политике, а величие Багдада достигло всех мыслимых и немыслимых пределов, насколько это можно выразить словами (ведь читатель привык связывать «величие» со сравнительно простым укладом XIX века). В создании Багдада принимал активное участие брат халифа Ибрагим, человек больших способностей, который впоследствии станет одним из претендентов на трон, и факт его помощи в строительстве не следует сбрасывать со счетов. Главным визирем, на которого возложено было основное бремя государственной власти, был Яхья, сын Халида, сына Бармака; именно он способствовал развитию торговли, всесторонне занимался внутренней политикой, укреплял границы, и, защищая провинции, добивался их процветания. Его сын Джаафер правил в Сирии и Египте, не говоря о прочих постах. Семья была украшением чела, венцом на голове халифа, выражаясь словами летописца; то были ярчайшие звезды, обширный океан, неукротимый ливень, благодатный дождик, убежище для страждущих, утешение для бедствующих. Они преподносятся как люди настолько великодушные, что история их благодеяний выглядит совершенно как страница из «1001 ночи».
Алиды восстали в Африке в 792 году, и Бармакиды подавили их. Беспорядки происходили в Дамаске, Мосуле, Египте, среди хариджитов, но сильные министры справились и с ними, и все это время халиф имел возможность продолжать свою деятельность в качестве покровителя поэзии и искусств. Вокруг него роились мудрецы, музыканты, остроумцы, поэты, законники и богословы, — он вдохновлял каждого, в соответствии с избранным поприщем. В 802 году на константинопольский трон сел новый император — место Ирины занял Никифор. Он заискивал перед Карлом Великим на Западе, а с Харуном на Востоке вел себя вызывающе. Халифу он прислал письмо, в котором говорилось: «От Никифора, царя греков, Харуну, царю арабов — Царица считала вас ладьей, а себя — пешкой: [94] она согласилась выплачивать вам дань, хотя на самом деле должна была взимать с вас вдвое больше. Теперь с вами говорит мужчина, поэтому вам надлежит прислать полученную дань обратно, в противном случае говорить будет меч!»
На это высокомерное послание Харун отвечал:
Во имя Аллаха Всемилосердного!
Харун аль-Рашид, Повелитель Правоверных, —
Никифору, Ромейскому Псу.
Я прочел твое письмо, о сын неверной!
Мой ответ ты не услышишь, а увидишь своими глазами!
Халиф двинул войска в тот же день. Он разграбил, предал огню и полностью покорил местность близ Гераклеи в Вифинии. Никифор запросил мира, который был ему дан при условии, что с этого момента обычную дань он будет платить дважды в год. Но едва халиф вернулся к себе во дворец, как вероломный император нарушил договор, и Харун пошел в новое наступление, на этот раз через горы Тавра, несмотря на беспощадный зимний холод, с армией из 125 тысяч человек. Вновь были захвачены Гераклея и другие крепости, оставшиеся неприкрытыми, — и мир был снова заключен.
Примерно в то же время Харун почувствовал ревность к своим великим советникам — Бармакидам, один из которых втайне женился на его сестре. Халиф замыслил их погибель. С обычным восточным коварством все члены семьи под разными предлогами были брошены в тюрьму или умерщвлены, все до единого. В этом случае, как впрочем, и раньше в сарацинской истории, никакие доводы благодарности за сделанное, никакие заслуги верных слуг не принимались в расчет, хотя рассказывали, что Харун проливал слезы над судьбой двоих детей своей сестры и Яхьи. Но обычно не позволял подобной сентиментальной слабости. При дворе имелись враги Бармакидов, часть которых в свое время потеряла выгодные должности, которые достались фаворитам. Они-то и постарались усилить предубежденность халифа против тех, когда они впали в немилость. Будучи персами, они, естественно, вызывали кое у кого неприязнь, и враги упрекнули их в непочтительности к халифу и чрезмерном честолюбии. Когда им показалось, что подобные обвинения малоубедительны, они, не без оснований, бросили Бармакидам страшное обвинение в неверии. Несомненно, многие их считали за нигилистов, так как они проявляли недостаточно почтения к исламу. Сам Харун был крайним приверженцем веры, со всем тщанием соблюдал те религиозные предписания, которые не решался нарушать. [95] Какое-то время он не придавал значения обвинениям, но не замедлил воспользоваться ими, когда дело дошло до устранения бывших любимцев.
Пал дом Джаафара, а имя его, Громко звучавшее имя Бармака, Стало запретным в этой стране, На брегах Тигра. Гневливый Харун Славных вымел сподвижников сталью! … Но в сердце, лишенном оков, Есть сокровенный всегда уголок, Что не доступен тирану!
Некий арабский поэт в таких стихах оплакивал падение Бармакидов.
Эх, Бармак! Жизнь твоя пример Судьбы превратностей жестоких. И в горечи твоих потерь — Урок простой для слишком многих! Всеобщий баловень! В груди Носил ты всех страдальцев боль. Но ты погиб, все позади, — И мир рыдает над тобой!
Друзей у Бармакидов в Багдаде оказалось столько, что Харун счел для себя более удобным переменить резиденцию и в дальнейшем предпочитал безвыездно жить в Ракке, на Евфрате, где ему и раньше случалось останавливаться. Мир с Никифором оказался непрочным, хотя только через четыре года опустошительные набеги сарацин — от берегов Вифинии до Киликии, включая Кипр, — произвели на императора нужное впечатление, и он снова заговорил о мире. Жестокий урок им был усвоен достаточно прочно, и с тех пор он выполнял все пункты соглашения (ок. 804 г.). Быть может, на этот раз Константинополь был спасен от захвата, а весь западный мир — от разорения: в Хорасане разгорелся новый мятеж, который отвлек халифа. Хорасанский мятеж быстро и почти бескровно был подавлен, халиф вернулся к текущим делам, но передышка была коротка. На следующий год (807 г.) новые беспорядки призвали Харуна в Хорасан. Оставив сына Касима в Ракке, а будущего преемника Амина — в Багдаде, он взял с собой еще одного сына, Мамуна, и поспешил в гнездо мятежа. С самого начала пути ему стало казаться, что его жизнь подходит к концу, правда, он жил еще достаточно, чтобы навести порядок в неспокойной провинции. Все это время он страдал от болезни, но еще больше — от подозрений, причем не вполне необоснованных, будто сыновья желают ему смерти и только ждут удобного случая.
Когда Харун ясно увидел, что жизнь на исходе, он взял саван, приказал вырыть могилу, затем с начала до конца посмотрел казнь одного из пленных бунтовщиков, которого у него на глазах изрезали на куски. [96] Через двое суток после этой отвратительной казни он испустил последнее дыхание в столице Хорасана (809 г.). Следуя его распоряжению, выполнить которое сыновья Амин и Мамун поклялись у стен священной Каабы во время последнего из их многочисленных паломничеств в Мекку, преемником Харуна был назван Амин.
Арабский поэт посвятил эти искренние строки Харуну в связи с одним из его странствий:
Перл благочестья украшает Не тех, кто в шелке щеголяет: Ткань слишком тонкая порвется И украшенье разобьется. Но трижды счастлив тот, кто в вере Воспитан на благом примере, Кто суету презрел и страсти И только в небе ищет счастья.
Согласно завещанию Харуна, Мамун остался править Хорасаном, но как только халифа не стало, визирь отправил большую часть войска в Багдад, поддержать Амина, хотя это открыто противоречило воле Харуна. Мамун остался почти совершенно беспомощным. Харуну была известна неприязнь его арабских подданных к персам и их влиянию, и он опасался, что после его смерти она выйдет наружу. Он знал, что высокое положение Бармакидов укрепляло персидскую партию, и допускал, что устранение этой семьи подействовало бы на арабов благоприятно — они ощутили бы свою значительность в делах страны. Соотношение же не было в их пользу, поэтому план Харуна был рассчитан на достижение стабильности власти в условиях национальной вражды. Он распорядился, чтобы двор Амина находился в Багдаде, а Мамун правил в Мерве, но, чтобы в случае смерти одного из братьев, власть была сосредоточена в руках того, кто останется править. Лучшего способа ускорить раскол, во избежание которого он был задуман, трудно себе представить. Амин, недовольный тем, что у брата были отняты войска, изменил право наследования в пользу своего сына. Он вывесил в Каабе документ, извещавший о расторжении обязательств. Во время публичной молитвы он опустил имя Мамуна, заменив его именем своего сына. И, наконец, он приказал Мамуну сдаться и отказаться от власти в подотчетных ему провинциях. Тем временем и Мамун не сидел сложа руки: предвидя подобное развитие событий, он постарался сделать все возможное, чтобы привязать своих подданных к себе. Он отменил налоги, заключил мир с бунтовщиками из далеких провинций, которые могли ему угрожать. И он устраивал многочисленные приемы («дурбар», аудиенция), во время которых собственноручно творил суд праведный. Он помнил, насколько население этой провинции было предано Муслиму, и терпеливо ждал шагов со стороны Амина. Братья представляли, на самом деле, два различных народа, составлявших население халифата, так как Амин был сыном женщины из Аравии, а мать Мамуна была персиянка. Обоих направляли наставники, имя которых было Фадхл — один, сын Рабии, возглавлял арабскую фракцию; а другой, сын Сахла, был потомком персидских царей. Естественно, что Мамун отказался сдать свои провинции, и началась война. Братья вывели свои армии навстречу друг друга, и первое столкновение произошло в районе города Рей, куда выступили войска Амина. Другие армии двигались к Хорасану, не достигая определенных результатов, Багдад был парализован ужасом. Куфа и Басра пришли на помощь, но их войско не было в состоянии сохранить мир. Еще одним источником надежды была Сирия, но Сирия стремилась к собственной независимости, и провозгласила самозваного халифа в Дамаске, который объявил себя правопреемником Али и Муавии. Тем временем армия из Хорасана приближалась к столице под командованием Тахира, высокородного персидского военачальника. Наконец, показались ворота города. В 812 году на берегах Тигра стояли две армии, богатый город оказался в конце осады, ворота были забаррикадированы — те самые ворота, ради украшения которых были ограблены другие, более древние столицы. Халиф заперся в своем дворце. Неделя за неделей армия персов, окруживших город, подходила ближе, а внутри городских стен нарастал ужас. Прошло 14 месяцев, и Амин сдался. Поступая таким образом, он надеялся спасти свою жизнь, однако его бесславно прикончили. Военачальник Тахир, захвативший Багдад, был амбидекстром, то есть одинаково хорошо владел обеими руками, но при этом один глаз у него был слеп, по поводу чего некий поэт сложил эпиграмму.
Руки правые обе, а вот глаз зато крив! Человеком не стал ты, миру зверя явив; Если можешь, сменяй ты десницу на глаз — Человеком, Тахир, может, станешь как раз.
Преждевременно состарившийся, Амин, недостойный занимаемого поста, на котором он пребывал столь короткий срок, умер в возрасте до 30; а брат его Мамун на следующий день был провозглашен на улицах Багдада халифом и Повелителем правоверных. Гражданская война на какое- то время прекратилась.
XXXVIII Золото и ржавчина
Новый халиф не сразу взвалил на себя бремя власти, поскольку он оказался сам под властью министра, коему был обязан своим возвышением. Фадхл воспитывался в атмосфере поклонения магам до того, как принять ислам. Он был проверенным человеком из окружения Харуна, который выбрал его наставлять Мамуна и заботиться о нем. Близость к семье халифа дала Фадхлу в руки такие возможности, какими он не преминул воспользоваться, и Мамун с готовностью передал под его всевластный контроль все дела в государстве, полностью положившись на мудрость своего министра. Он был известен как «мастер пера и меча», и ему принадлежала такая власть, о какой до него не мечтал ни один царедворец. При нем персидское влияние возросло до высот недосягаемых. Брат Фадхла сделался наместником Ирака. Тахир, захвативший Багдад, — наместником Сирии. И земли, лежавшие севернее от нее, со столицей в Дамаске, также были доверены иностранцу, выходцу из одних с ними краев. Результатом было всеобщее недовольство в стране. В 814 году Алиды, которых хлебом не корми дай взбунтоваться, набрали громадную силу и одержали верх над войсками халифа близ Куфы. Послана была другая армия, которая тоже была разбита, а мятежники заняли Басру. Но тут их предводитель внезапно скончался (или был отравлен), и им ничего не оставалось, как сдаться. Десять месяцев спустя после этого первого проявления недовольства все до единого города Ирака подтвердили свою преданность халифу. Прямой виновник этого «завоевания», Хартама, полководец выдающихся заслуг, был вознагражден в обычной для его повелителя манере: он был брошен в темницу, из которой вышел лишь для того, чтобы взойти на эшафот (в 816 г.). В Багдаде воцарилась полная анархия, улицы кишели ворами и бандитами, которым хватало наглости умыкать женщин и детей среди бела дня. Они подвергали разграблению любое жилище, ни в чем себе не отказывая. Они объединялись в могущественные шайки, державшие и пригороды в страхе. Доблестные граждане города, вооруженные одним только Кораном, находили в себе силы противостоять этому беззаконию. Они призывали во имя Аллаха и его пророка положить конец злодеяниям. Но странное дело: как только призывы возымели действие и порядок начал восстанавливаться, новый приступ Алидских выступлений потряс одновременно Ирак и Йемен и местность в сердце Аравии, близ ее священных городов. Растерянный халиф беспомощно озирался, ища хоть какого-нибудь средства положить конец беспрестанным мятежам, подогреваемым потомками Али, и уже в отчаянии собирался идти на уступки ради мира. Он вызвал к себе в Мерв, в 817 году, одного из правнуков Али, — Али ибн Муса ар-Рида, рожденного при халифе Мехди, известного своей образованностью, благочестием, умеренностью, которому сосватал дочь. Он обещал ему и свой трон после смерти, выпустил монету в его честь, сменил черный цвет одежды племени Аббас на зеленый цвет потомков пророка. И он разослал письма с требованием, чтобы все гражданские и военные должностные лица в стране также приняли эти изменения в цвете их одежды. Хотя Алиды были довольны уступками, мира это не принесло, ибо дети Аббаса, насчитывавшие 33 тысячи в одной только Аравии, чья главная сила была в Багдаде, поднялись и после недели возмущения спокойствия, когда воздух сотрясали проклятья в адрес Мамуна, и гнев народа достиг предела, они наконец сместили халифа. В 817 году его место занял Ибрагим, сын Мехди, правившего ранее. На вершине клокочущего политического вулкана лукавый царедворец усыпил внимание Мамуна тем, что, во-первых, ограждал его от информации о восставших районах, а во- вторых, внушив ему, что Ибрагим не являлся опасным соперником, а просто замещает правителя в старой столице. Пока халиф дремал, восстания набирали ход. Собственность оказалась под угрозой, жизнь потеряла свою ценность, крестьяне побросали дома своих отцов, невозделанная земля перестала родить, а вслед за голодом пришли кровопролитные междоусобицы. Муса, невольный виновник всех невзгод, решился пожертвовать собой. Он добился аудиенции и сказал халифу, что вовсе не преданность дому Али, а отвращение к нему, вызвало беспорядки: «В Багдаде люди недовольны, что ты выбрал меня своим преемником, что ты сменил царственный цвет с черного на зеленый. Узурпатор не ведет себя как твой наместник — он поступает так, словно он и есть халиф. Тебе необходимо отстоять свои права!» Запаниковавший Мамун теперь словно пробудился ото сна. «Неужели ты единственный, кто знает об этом?» — вскричал он. «Нет, вся армия это знает». Немедленно, тайно халиф созвал своих главных советников и принялся доискиваться до новых фактов. Но ответом на его расспросы была гробовая тишина. Наконец, один из них, более смелый, чем остальные, рискнул открыть рот и сказал, что ни один не посмеет говорить, пока не будет огражден от гнева главного министра. Халиф дал такие гарантии, и тогда ему сказали, что убийство Харта- мы — дело рук Фадхла, по политическим причинам. Что обвинение в измене было надуманным, что все недавние изменения в правительстве были подстроены, чтобы раздуть дело Алидов, и вовсе не ради блага государства. Мамун решил действовать. Он выехал из Мерва и поспешил в Багдад. По приезде он вызвал четырех свирепого вида воинов для получения персональных инструкций. Вскоре Фадхл вошел в баню — и все четверо бросились на него. Когда халифу доложили о случившемся, он поспешил взглянуть на своего министра. В оцепенении, с ужасом во взоре смотрел он на мертвое тело, а после приказал казнить в его присутствии четырех убийц, в священный месяц Рамадан. Он выразил соболезнования убитой горем матери Фадхла и собственноручно написал письмо с трагической вестью, адресованное осиротевшему брату усопшего. Примерно так же окончил свои дни и Муса, благородно жертвовавший собою, — от яда, как все решили, и халиф безутешно рыдал над телом, которое было затем погребено — напоказ — рядом с усыпальницей великого Харуна аль-Рашида (818 г.) А затем и брат Фадхла, Гасан, наместник Персии, Хеджаза и Йемена, сошел с ума, и вынужден был сидеть под надзором. Правда, перед этим халиф просил руки его дочери, а ему дал в жены собственную дочь. Так, в истинно восточной манере, атмосферу удалось разрядить при помощи кинжала наемного убийцы и дозы яда. А тот, кто играл главную роль в этом дьявольском спектакле, на людях проливал слезы, изображая безутешного, убитого горем друга. Словно некий добрый гений, лицемерный халиф продолжал наступление на Багдад, улещивая ослепленных подданных богатыми подачками или освобождая их от налогов. Он вернулся к черным нарядам Аббасидов, навредил своему сопернику, обведя вокруг пальца главных лиц в столице, и, наконец, он встретился с высокопоставленными сановниками и войсками, которые оказали ему почести, подобающие халифу. Таким образом, мы подошли к завершению первого периода правления Мамуна, омраченного выступлениями Алидов, когда самим Мамуном управлял министр Фадхл. Второй период можно было бы назвать «золотым», так как за это время халифат заметно увеличил свои богатства и свое величие. Но тогда же многие всходы предыдущего периода стали приносить плоды и государству начинают угрожать серьезные неприятности. Халиф изменил манеру поведения: персидское влияние стало поощряться и укрепляться; Гасану предоставили больше свободы, а вскоре был заключен брак с его дочерью, как и было сговорено раньше. Причем размах свадебного торжества заставил жителей города Васит, родного города отца невесты, вздрогнуть, хотя там должны были привыкнуть к всевозможным праздникам и зрелищам. Празднества продолжались девятнадцать дней, хотя мы почувствовали бы скорее трагический привкус в этой атмосфере «разрытой могилы», с лицемерием и интригами, ядом и убийствами. Мать невесты усыпала своего выдающегося зятя дождем из тысячи жемчужин громадной стоимости; постелила ему ковер, сотканный из золотых нитей, когда он давал клятву — а ведь ее так легко нарушить! Толпам зевак бросали кусочки янтаря или стрелы, а тем, кто ловил их, давали в собственность красивую рабыню, пару лошадей, земельный надел или что-нибудь еще не меньшей ценности, провожая туда, где удачливый горожанин мог взять причитавшийся ему приз этой необычной лотереи. Тут направо и налево разбрасывались в дар толпе золотые и серебряные монеты, янтарные яйца. Брачный покой был освещен свечой весом 36 килограммов, поддерживаемой шандалом из чистого золота. Денежные суммы, которые были затрачены на эту свадьбу, рассказывали, были так велики, что читающие исторические хроники отказываются верить написанному. Халиф со всей своей свитой, включая верблюдов и погонщиков, лодочников, конюхов — все были гостями восстановленного в должности визиря, который то ли был крайне обрадован тем, что его дочь сделала столь блестящую партию, то ли вознамерился закрепиться на вожделенном высоком посту. Ведь он занял место злосчастного Фадхла! Персы управляли теперь провинциями и, к сожалению, персидский рационализм стали навязывать правоверным. Память Муавии официально была предана анафеме на публике (826 г.). В следующем году (827 г.) с не меньшей официальной помпой было провозглашено преимущество Али. И, к ужасу всех истинно веривших в миссию пророка, было объявлено, что Коран больше не считается вечной и боговдохновенной книгой. То был последний удар по устоям ислама, и этому решению суждено было оказать длительное и ощутимое влияние. Известно, что Мамуну присылали из Кабула в подарок том «Вечного Разума», который подрывал устои ислама тем, что в нем разум объявлялся единственным источником религии. В книге доказывалось, что откровение не может быть надежным фундаментом для общепринятого вероисповедания. С этого момента искать и развивать подобную религию стало для него постоянным занятием. Он стал насаждать скептицизм, прежде всего организацией встреч и дискуссий, во время которых никому не дозволялось опираться на озарение — только на разумные доводы! Так неосознанно Мамун положил начало процессу, в результате которого беспрекословная вера, бывшая одновременно и основой и источником вдохновения для ислама, настраивала своих воителей на ведение страшных войн, после чего община рассталась со своим безвестным, темным существованием и заняла одно из ведущих мест среди народов мира.
Странная возникла ситуация, когда Повелитель Правоверных попытался свергнуть национальную религию. Причем халиф не удовольствовался столь умеренной тактикой, как организация дискуссионных клубов, и немного погодя (в 830 г.?) сделал следующий шаг, угрожая всем, кто противостоял его личному мнению. Он созвал в Багдаде самых влиятельных юристов и заставил их ответить на вопросы относительно их взглядов на Коран [97] (827 г.). Первым на вопрос отвечал главный судья Бешр.
«Был ли Коран создан или нет?» — спросили у него. «Аллах создал все вещи», — был ответ. «Коран — это вещь?» — продолжал спрашивавший. «Да». «Так, по-вашему, Коран был создан?» «Полностью очевидно, что Коран не создатель», — ответил Бешр. «Вопрос не в этом. Скажите мне со всей определенностью, был Коран создан или нет?»
Прижатый таким образом к стене, великий судья признался, что лучшего ответа у него нет. Остальных также подвергли своего рода «суду инквизиции» с аналогичным результатом. Было приказано придать юристов суду вновь, с угрозой подвергнуть их пыткам, если они по- прежнему будут упрямствовать. Пытка и темница показались слишком сильными аргументами для большинства образованных людей, и они уступили. Однако Бешр и другие твердо стояли на ортодоксальных позициях, их было велено отослать в Тарзус, где халиф в то время затевал новую военную кампанию против императора Восточной империи. [98]
Вышеупомянутая война между халифом и императором имела более благородный повод, чем все остальные, упоминаемые в этой книге, ибо Мамун решил начать ее, чтобы продвинуть свой народ в науках. Так случилось, что один греческий пленник, представленный ему, проявил незаурядную осведомленность в различных науках. Мамун выяснил, что его учителем был выдающийся византийский философ по имени Лев из Фессалоники, живший в то время в Константинополе в бедности, несмотря на свою мудрость и заслуги перед наукой. Мамун вознамерился пригласить ученого в Багдад, послал ему письмо, которое Лев передал лично в руки императору, ибо считал недостойным вести личную переписку с врагом своего государства. Император запретил Льву покидать пределы своей страны и предоставил ему должность в школе при церкви Сорока Мучеников и солидную пенсию в придачу. Но Мамун настаивал на своем приглашении, после чего император Фео- фил осыпал ученого еще большими почестями и наградами. [99] Такого рода действия со стороны того, кто до этого даже не подозревал о существовании ученого, привели Мамуна в ярость, и он решил силой осуществить свой замысел. В 830 году была объявлена война.
Приняв лично командование своей армией, халиф повел ее через Мосул и Антиохию в Тарзус, откуда он осуществил вторжение во владения императора, захватив крепости и взяв пленных. Однако к зиме он вернулся в Дамаск. Следующей весной Феофил начал переговоры о мире, но какое-то нарушение этикета в самой процедуре переговоров оскорбило халифа, и тот предпринял новую кампанию, на этот раз дойдя до Гераклеи (в Вифинии?). Причинив большие разрушения, к зиме он вновь возвратился в столицу Сирии. Война продолжалась весь 832 год, в ней приняли участие и халиф, и император, а в центре военных действий оказалась Киликия. Именно там в 833 году Мамун внезапно умер, по-видимому, съев чересчур много свежих фиников, присланных ему с Востока. Последними его словами были призывы к милосердию, обращенные к брату Мотасиму. Он советовал ему править во благо своему народу, особенно человечно отнестись к детям Али, так как они — потомки пророка и заслужили этого.
Средневековая арабская астролябия
Такова судьба одного из величайших правителей, о котором мы не могли не упомянуть в нашем изложении истории сарацин. В летописях этот правитель прославлен за свое милосердие, чистоту нравов, справедливость и терпимость. Как военачальник, он был не столь выдающимся, как его отец. Но он продолжал начатое Харуном насаждение просвещения и образованности, и его царствование часто сравнивали с эпохой Медичи в Италии и Людовика XIV во Франции. При Мансуре и Харуне наука еще не сделала значительного прогресса, невзирая на все их усилия, но его двор был настоящим средоточием учености, где светила науки чувствовали себя как дома. О нем говорили, что людей науки он считал существами, избранными Аллахом для совершенствования человеческого разума, без которого человек вернулся бы к примитивному варварству. О нем рассказывали, что когда его осуждали за то, что он поставил христианина во главе колледжа в Дамаске, Мамун ответил: «Я избрал этого ученого человека не в качестве моего наставника в религии, но в качестве своего учителя в науках». В этот золотой срединный период царствования богатства влекли за собой роскошь, а наука и словесность способствовали огрублению нравов, смятению умов. Греческие трактаты по астрономии, географии, философии, медицине были переведены на языки Сирии и Аравии, было организовано народное образование, в котором теория и практика шли рука об руку. А халиф был умным организатором всего процесса в целом.
В это время процветает философ Аль-Кинди (Абу- Юсуф ибн Исаак), а также христианский автор, также именуемый Аль-Кинди, произведение которого, известное как «Апология Аль-Кинду», сохранилось до наших дней — в нем он убеждает своего друга принять христианство. Это одно из свидетельств той терпимости, которая царила при дворе Мамуна, так как подобная работа была опубликована, а автор не был наказан за своё безрассудство. Автор отказывает Мухаммеду в пророческом даре, он трактует ислам с поразительной свободой, с кипучей яростью нападает на него, и во всем этом сказывается влияние, которое оказал на умы указ халифа о книге пророка. Автор — христианин из Армении — приводит доводы в пользу собственных религиозных взглядов и превозносит греческие и иудейские Писания с одинаковой силой и смелостью. [100]
XXXIX Блеск и упадок
Мамун назначил своим наследником брата Мотасима, однако армия решительно воспротивилась ему, высказавшись в пользу Аббаса, сына Мамуна. И когда опасность готового вот-вот разразиться мятежа нависает над страной, Аббас, движимый чувством патриотического долга, бросился к ногам дяди и присягнул ему на верность. Возмущение тут же улеглось, но семена разложения, посеянные Мамуном, проросли, и Мотасим, продолжая начатое, усугублял процесс. Он продолжал преследовать тех, кто рассматривал Коран в свете воззрений Мухаммеда, и его действия настолько сильно возмущали население, что он стал побаиваться за свою безопасность. Окружив себя телохранителями, набранными из преступников, которых переловили в Туркестане, он и дальше продолжал курс на иностранное влияние, установленный Мамуном, что противоречило интересам арабов. И настолько враждебное к нему чувство росло среди граждан Багдада, что пришлось решиться выехать из столицы. Именно поэтому встал вопрос о строительстве нового города — приблизительно в 60 милях на северо-западе. Город назвали Самарра. Настало время вспомнить о секте, возникшей при прежнем халифе, в горах Армении, чьи воззрения основывались на незамысловатом фундаменте противостояния всему, что было в исламе. Если Коран проповедовал трезвость, эти безрассудные люди призывали к пьянству; если Коран призывал к чистоте, они звали к буйному наслаждению, ставившему человека вровень с животными. Если мусульманам свойственно неприятие кражи, те, не задумываясь, воровали, грабили, отбирали чужое. К своим безумным заблуждениям они примешивали еще некоторые установки магианизма — веры в переселение душ, и определенные догмы другой секты — исмаилитов. Главой новоявленных сектантов был отчаянный авантюрист по имени Бабек (которого называли еще Кореми, то есть «сластолюбец»). Пару лет он почти безнаказанно осуществлял свою гнусную деятельность, опустошая многие цветущие регионы Армении и Ирака. Наконец, он набрался наглости угрожать самой столице. Поднялась паника. Армию, которая направлялась на усмирение злодея, Мотасим доверил военачальнику турецкого происхождения, и тот столкнулся с Бабеком в Азербайджане, самой северной части Персии, близ озера Уру- мия, и, обратив вначале в бегство, в конце концов захватил. Бабек был доставлен в Багдад и на спине слона был выставлен на обозрение в центре города, подвергнут насмешкам и издевательству толпы, после чего был передан в руки палача (837 г.). Его взгляды не умерли вместе с ним, тем не менее, партия, душой которой он был, потеряла свою политическую силу. Император Феофил воспользовался этими потрясениями, чтобы возобновить противостояние, приостановленное со смертью Мамуна. Театром военных действий стала Кападокия. Для опустошения регионов вблизи реки Оке им были использованы кровожадные дикие звери. Он же рассчитывал внедрить на территории халифата шпионскую сеть, а для подкупа нестойких жителей Багдада прибегнул к золоту. Все это, так или иначе, способствовало продлению конфликта. Наконец, в 836 году, он бросил стотысячную армию к сирийской границе, которая двинулась, окружая города, разоряя местность, до самой Месопотамии. Оттуда она направилась к Мелитине, в Кападокию и в конце концов вернулась к Константинополю. В ходе кампании армия конечно же предавалась всем мыслимым и немыслимым бесчинствам, но к концу пути силы ее иссякли. Халифа вывели из себя причиненные его землям разрушения. Он взял на себя командование войском, насчитывавшим, как полагали, двести двадцать тысяч воинов, и выступил на Амориум, город, считавшийся богатейшим и самым населенных из всех, принадлежавших империи. На круглых щитах всех солдат было начертано название населенного пункта, зловещего места назначения, куда неуклонно устремилась вся армия. Достигнув города после многомесячного марша, арабы и турки взяли город в осаду и сумели войти в него, благодаря предателю, который указал слабые места укреплений. Последовавшая затем резня имеет немного параллелей в истории сарацин. Большая часть жителей была перебита. Император обратился за помощью к европейским правителям, в частности к франкскому императору Людовику Благочестивому. Однако в ходе переговоров все трое участников умерли — Людовик в 840 году, Мотасим — в 841-м, а Феофил — в 842-м. Царствие Мотасима продолжалось восемь лет и восемь месяцев. Он оставил восемь сыновей, восемь дочерей и восемь тысяч рабов; восемь миллионов динар и восемьдесят миллионов дирхемов, и потому он снискал посмертное прозвище «Октав». При нем дала о себе знать слабость, которой еще предстояло в будущем принести свои ужасные плоды. Во время предыдущего царствования вместо арабов в таможнях стали работать турки, но Мотасим ввел турок в Тайный совет, чем немало способствовал повышению их политического влияния. Следующий халиф — Ватек, старший сын Мотасима, вступил в должность в 842 году, и прежде всего выпустил указ, закрепивший мнение Мамуна о природе Корана, тем самым продолжив войну против собственных подданных. Самоубийственный результат этой неуступчивости халифов вскоре проявился во время войн с европейскими державами. Вышло так, что после нападения на греков, происходил обмен пленными, однако Ватек приказал, чтобы солдаты, не подчинившиеся указу о Коране, остались в руках врага. Тем самым он резко сократил численность своей армии и ослабил боевой дух тех, кто оставался в его рядах. Подобные действия привели к тому, что сарацины не одержали победу, и халиф, сильно этим раздосадованный, в 847 году умер. Он не обладал возвышенным характером своего отца, тем не менее, он подражал ему, поощряя литературу и свободные искусства, и даже, говорили, превзошел его величественностью внешнего облика. Он взял Мекку и Медину под свое особое попечение, и все царство так благоденствовало, что нищета совсем ушла в прошлое. Ватек, как и Мамун, проявлял милость к Алидам. Он преследовал христиан и мусульман, если они не придерживались его теологических взглядов, хотя к концу своего царствования он признавался, что считает подобную политику нецелесообразной. Рассказывают, что некий пленный сириец благородного происхождения был принят халифом для того, чтобы ответить на некоторые вопросы, и в его присутствии государственному министру были заданы вопросы о проблеме веротерпимости. Когда ему было дозврлено говорить, он спросил: «Какие именно взгляды желаете вы утвердить? Что Коран является созданной книгой» «Это существенно для истинной веры, несомненно?» «Да, воистину». «А пророк обязывает правоверных принимать эти взгляды или предоставляет им свободу выбора?» «Он предоставляет им свободу выбора». «Был ли вестник Аллаха знаком с этой догмой?» «Да, он был с нею знаком». «Скажи мне тогда, зачем желаешь ты ограничить правоверных в вопросе, в котором пророк предоставил им свободу?» На это у министра не оказалось готового ответа, и старый учитель, обратившись к халифу, произнес:
«В Пятой суре пятый стих гласит: "Сегодня Я завершил для вас вашу религию, и закончил для вас Мою милость, и удовлетворился для вас Исламом как религией". Старец продолжал доказывать, что в вопросах веры это является навязыванием правил, не одобренных пророком, и халиф настолько глубоко проникся существом дела, что отказался от своих попыток применить нормы Аристотелевой логики к Корану. И теперь до конца его правления в этом вопросе была свобода. [101]
Умирая, Батек не оставил преемника, и его придворные иностранного происхождения, турки (к тому времени уже почти законченные мастера на ниве политики), решили еще больше укрепить свои позиции, посадив на троне брата покойного халифа, двадцатишестилетнего Мотаваккела, легковесного и недалекого и, вдобавок, склонного к скотским запоям. Он отлично понимал, что турки, надевшие ему корону, в любой момент могут ее снять, и хорошо, если не вместе с головой. Поэтому он продумал, как ему найти себе сторонников среди других слоев населения. Он издал указ, который заново утверждал нерукотворную природу Корана, угрожая санкциями тем, кто отрицает этот факт. Он собрал вокруг себя ортодоксальных теологов, надеясь, что они поставят в тупик вольнодумцев, которым в начале правления предыдущего халифа дозволялось многое. Он отрекся от всяческих симпатий к Алидам, проклял их и снес мечеть в Кербале над могилой Хусейна. [102] Он преследовал евреев и христиан, и приказал, чтобы они никогда не смели сесть на лошадь, а ездили верхом только на ослах и мулах, причем без шпор, что их жилища должны быть помечены изображениями собак и обезьян, чтобы их можно было узнать по одежде желтого цвета. Он запретил им ходить в бани, посещаемые мусульманами. Им было запрещено занимать должности в учреждениях, количество школ и мест для моления для них было ограничено, размер налогов удвоен, и даже надписи на их могилах были стерты.
Это царствование в 852 году было потревожено восстанием в Армении, которое удалось подавить только в 856 году. Мусульманским владениям в Египте в это же время грозило нападение со стороны греков, а Дамиетта была разорена и сожжена. В Малой Азии продолжались постоянные столкновения без перевеса той или иной стороны. Во время этих войн резиденция халифа была перенесена в Дамаск, вероятно, чтобы халиф мог следить за ситуацией на полях сражений. Но в конце концов он вновь обосновался в Самарре, где был возведен дворец, превосходивший по своему великолепию многие дворцы, построенные предшественниками. Находясь в нем, халиф поддерживал изящные искусства, причем до такой степени, что его царствование, как и царствование Харуна и Мамуна, называется «золотым веком». Но любому великолепию рано или поздно приходит конец, и Мотаваккел не был исключением. В ночь на двенадцатое декабря 861 года один из турецких телохранителей, способствовавший его восхождению на престол, по указу Вассифа, одного из них, убил халифа в его дворце, в присутствии сына Монтасера, который был с ними заодно. При Мотасиме численность турецких телохранителей выросла от четырех тысяч человек до семидесяти, и пропорционально численности возросло их влияние. Своей дьявольской жестокостью они напугали его так, что он покинул Багдад, — шаг, сделавший их еще более могущественными, после чего халиф сделался игрушкой в их руках. И расправились с ним они потому, что Мотаваккел попытался освободиться от их опеки. В ночь убийства Мотаваккела его сын Монтасер был провозглашен халифом — теми самыми турками, совершившими аналогичный поступок в отношении покойного халифа. Первое, что попытался сделать молодой человек, было ограничить их чудовищную власть, о которой он имел слишком полное представление. Надеясь также смягчить последствия отцовской ненависти к Алидам, он горячо взялся за восстановление памятников на могилах Али и Хусейна. Он возобновил паломничества в Мекку, положил конец преследованиям тех, кто принимал сторону несчастных потомков пророка. Во многом все это было вызвано попытками заглушить угрызения совести в связи с тем, что он принимал участие в убийстве своего отца. Но ничто не помогало обрести покой. Он покинул дворец, где его отец жил, где он был убит, и где, не успел его труп упокоиться в могиле, сын был провозглашен правителем страны. Но ужасная меланхолия преследовала его повсюду, и даже дебоши, которые он устраивал в Самарре, не давали ему забыться, так что после пяти месяцев правления он умер — от яда, причем многие уверяли, что не без причины. Монтасер намеревался передать свой трон сыну, но самовластные турки решили по-своему и сделали халифом сына Мотасима: халиф Мустайн начал свое правление в 862 году. Он взошел на престол вследствие сделки, заключенной им с Вассифом, главой турецких телохранителей, того самого, кто вступил в сговор с Монтасером, чтобы убить Мотаваккела, при условии, что его братья также станут телохранителями. Публика в то время мало что знала о подобных ужасных сделках, как не узнала она и об этой. Правление нового халифа было омрачено чередой кровавых конфликтов и растущим возмущением народа против своего правителя. Первый взрыв народного гнева произошел в Хомсе. Несколько дней по улицам текла кровь, и беспорядки не утихли, пока в числе убитых не оказался представитель халифа. В этих условиях война в Малой Азии дала краткую передышку. Мусульманский правитель Мелитины за год до описываемых событий предпринял военную кампанию, дойдя со своим войском до берегов Понта Эвксинского, и совершил нападение на важный город Амис, подвергнув на своем пути разорению все, что только возможно. Но кампания обернулась безрассудной авантюрой: греки окружили их и всех перебили, включая полководца. Безудержные завоеватели не остановились, пока не пересекли границ Месопотамии. Армии халифа оказались не в состоянии противодействовать неприятелю, и военачальник победителей возвратился в Константинополь, чтобы отпраздновать победу в цирке. Энтузиазма не было, ибо настал черед сарацин вести войну, но турки, которые одни были в состоянии оказать отпор новому противнику, больше были заинтересованы в решении собственных дел, нежели в общественном благе. Как раз в это время они боролись с лицами, назначенными халифом, но не получившими их одобрения. И вновь чернь и войско оказались на улицах Самарры, вовлеченные в кровавые распри и дележ добычи. Повсюду воцарилась крайняя анархия, убийство и грабеж стали повседневной нормой жизни. Здания горели, был сожжен мост через Тигр. Бойня требовала все новых жертв. Пример столицы оказался заразительным. Алиды восстали в 864 году, захватив Куфу и выдвинув своего халифа. Провинция Табаристан, западнее Хорасана, где в новое время располагались охотничьи угодья персидского шаха, восстал и был навсегда потерян для халифата. Вновь возмутился против своего наместника Хомс. И, если уж добавить к описанию всеобщей немыслимой смуты, сами турки поддались чувству соперничества и принялись убивать друг друга внутри дворцовых оград Багдада. В междоусобицу был вскоре вовлечен и Мустайн, и вот уже восставшие провозгласили вместо него халифом Мотаза. Столицу осадило пятидесятитысячное войско, и, пережив все ужасы блокады, город капитулировал. Халифа препроводили под охраной в Басру, но по пути, в Басите, он умер (866 г.). Новый правитель повторил опыт старого, с тем отличием, что дела год от года становились все хуже, если это возможно. Вознамерившись освободиться из рабства турецких телохранителей, причинивших столько мучений предыдущим халифам, он не заметил, как был принужден дать им почти безграничную власть. А тут еще армия, платить которой опустевшей казне было нечем, восстала против своих начальников и оставила дворцы на разграбление. Был схвачен и сам Повелитель Правоверных. Разорвав на нем одежду, его выбросили под палящее солнце, вынудили отречься и поместили в тюрьму, где в муках от голода и жажды он окончил свои дни (869 г.). Таким образом, вновь освободилось место для турок, и они быстро выступили с кандидатурой сына Ватека, которого под именем халифа Мутади они посадили на престол в том же 869 году. К власти пришел человек, чей характер давал надежду на хорошие перспективы в будущем, но одному человеку, каким бы он ни был, не под силу остановить нацию, попавшую в водоворот ужасающего саморазрушения. Он запретил любые отступления от правил, изложенных в Коране, считавшихся общепринятыми многие годы; вино было запрещено, как и азартные игры; музыканты, танцоры и паяцы, заполнявшие двор, были выставлены вон; была восстановлена первозданная вера, правосудие вершилось лично халифом, были приведены в порядок финансовые дела государства. Казалось, будто возвратились дни первых халифов. Но увы, лукавые царедворцы из Туркестана отвыкли от простодушных и бесхитростных принципов. Они не хотели ничего слышать и знать о пророке, и они восстали против честного правления Мутади. Они вторглись в Самарру, устроили кровопролитие, чтобы принудить обезоруженного халифа к отречению. Тот мужественно справлялся с беззаконием и уличными беспорядками, но это не помогло: он был вероломно схвачен и подвергался пыткам, пока кинжал убийцы, вонзенный в его сердце 21 июня 870 года, не положил конец очередному царствованию.
XL Хватка турок становится жестче
Далекий Хорасан вновь дает о себе знать. Мы помним, что во времена правления Мамуна выделился и приобрел значительное влияние способный военачальник — Тахир, сумевший привлечь на свою сторону большинство жителей этого важного края. Его потомки от этого только выиграли, и хотя номинально они продолжали оставаться под властью халифов, на самом деле ими была основана и начала править собственная династия, династия Тахиридов (или Тахиритов). Во время царствования Мотаваккела выдвинулась еще одна семья — Саффариды, что в переводе означало «делающие чайники», или медники, поскольку отец основателя этого клана занимался сим полезным ремеслом, да и сам он начинал именно с этого ремесла. Звали его Якубом, он был благороден, великодушен и храбр. Оставив мастерскую, производившую чайники, где тут же чинили и лудили прохудившуюся медную посуду, Якуб встал во главе шайки отчаянных людей и принялся оружием пробивать себе дорогу в жизни. В те времена бранный труд считался делом благородным, и подобное отношение сохранится еще многие века. Якуб (в 849 г.) сумел отбить у Тахиридов часть их владений, что несказанно обрадовало тех, кого он завоевал. Некоторое время спустя он сделался их правителем. Так была основана династия Саффаридов. Когда, во время правления Мотаза, халифат переживал не лучшие времена, Якуб в 867 году сумел отхватить у Тахиридов еще кусок Хорасана, и тогда его сюзеренитет был признан даже за пределами захваченных им провинций. В 873 году он прихватил у Тахиридов недостающую часть, и тем самым положил конец династии, просуществовавшей до него почти полвека.
В разгар этих событий халиф Мотади пал от руки убийцы. Власть перешла к Мотамеду, причем могущественные «делатели халифов» из числа турецких наемников, не пожелали бы лучшей кандидатуры: то был полнейший нуль, по крайней мере в вопросах общественной значимости. Мотамеда описывают как человека обходительного, любившего пиры и развлечения, утонченное общество. Он поощрял литературу и литераторов и немало поспособствовал распространению всевозможных легковесных произведений, модных при его дворе. Он допустил, чтобы Якуб отнял у халифата Хорасан — провинция навсегда вышла из состава халифата. Однако когда возникла угроза Багдаду, Мотамед послал против Якуба войско. Армии встретились неподалеку от Васита, и Якуб потерпел поражение. Он вскоре умер, однако на его место встал его брат Амр, который заключил с халифом договор, согласно которому провинции, завоеванные Якубом, доставались ему. [103] Таким образом, халиф утратил, а Саффариды приобрели Систан, Фарсистан, Хорасан и другие провинции. А впереди его ждали еще большие потери.
Проследим, как развивалась очередная катастрофа — до самых дней Мамуна, тех золотых дней, когда после блистательного празднования бракосочетания суверена весь честной мир ожидал, казалось бы, только неземной радости и пышных торжеств. Однако торжество обернулось мрачным пророчеством недалекого и трагического конца. Во время этого царствования отпущенный на свободу раб по имени Тулун имел честь выполнить некоторые важные поручения своего соверена, после чего милости халифа не иссякли, так что когда родившийся в 835 году сын Тулуна Ахмед достиг достаточного для признания его правового статуса возраста, его назначили наместником в Египте. Он видел, что халиф дряхл и, как Якуб, подумал, что при помощи небольшого военного предприятия сумел бы захватить побольше власти для себя и своих потомков. А в те времена большинство мужчин жаждало пристроить своих детей, после того как налаживалась их собственная жизнь. Начиная с 873 года, когда он навел порядок во вверенной ему провинции, он уже вынашивал план одного смелого предприятия, и года за три он подготовил начало выступления, поскольку к тому времени стал уже полновластным хозяином Египта. Со своим войском он вторгся в Сирию, взял Дамаск, Хомс, Киннесрин, Антиохию и не останавливался, пока не достиг Тарсуса. И остановиться его вынудила измена в собственном лагере, спровоцированная командующим войсками халифа и его собственным братом, Мо- вафеком, которого прочили в наследники. Некоторые города, которые он занял, были вновь отбиты Ахмедом, но закончить начатое он все же не успел — смерть взяла над ним верх (примерно в 883 г.). На этом, правда, расчленение халифата не закончилось; династия Тулунидов также не прекратила своего существования, ибо захваченными территориями она владела еще примерно два десятка лет. [104]
Мотамед умер в Багдаде в 892 году, а его брат Мовафек — незадолго до него, так что преемником стать, как того желал халиф, ему было не суждено. Халифом стал Мотадед, сын Мовафека. Этот принц симпатизировал Алидам и по этой причине пользовался небольшим вниманием со стороны историков своей страны, поскольку в то время, как, впрочем, и сейчас, Алиды (или шииты) образуют всего лишь небольшую фракцию последователей пророка. [105] Принципом пророка, как мы помним, было то, что он требовал: либо все принимают веру так, как он учил, либо они платят дань в казну сарацин. Действуя в этом духе, Мотадед признал независимость тулунидов, но лишь после того, как получил от них основательную плату.
Мотадед, кроме того, нашел время, чтобы присмотреться к Саффаридам, и, помня, как они победили соперника халифа в Хорасане, почувствовал, что в один прекрасный день они и с ним захотят померяться силой. Тогда он заключил альянс с Исмаилом Самани, быстро возвысившимся воином, начавшим утверждение монархии в Трансоксании, землях, лежащих по правую сторону Амударьи, со столицей в Бухаре. Исмаил был чрезвычайно рад принять участие в войне со своим возвысившимся соседом и очень скоро выступил в сторону Хорасана во главе большой армии. Амр был достаточно прозорливым, чтобы не ждать подхода вражеского войска. Он пересек пограничную линию и дал сражение. Но в самый напряженный момент жеребец, на котором ехал Амр, испугался, закусил удила и метнулся в гущу врагов, унося на спине оцепеневшего седока. Эта оплошность, такая случайная и такая нелепая, позволила Исмаилу одержать скорую, но такую бесславную победу (898 г.).
В день этой победы Амр сидел под надежной охраной в своем шатре и, как рассказывают, приказал прислуге приготовить еду. Единственной кухонной принадлежностью, оказавшейся под рукой, было ведро, в котором лошадям подавалось зеро, размоченное в воде. Ведро на гнутой палке было повешено над огнем. В этот момент мимо пробегала голодная собачонка, которая сунула голову в ведро, чтобы выхватить из воды кусок мяса, но, почувствовав тепло, тут же отпрянула. К несчастью, неловкое движение сбило ведро с деревянной опоры, и оно наделось на голову собаки, а дужка ведра оказалась у нее на шее. Псина в ужасе убежала, а военачальник стал смеяться так громко, что охрана и прислуга сбежалась к шатру как по тревоге. Амр сказал, что ему только что пришло в голову: интендант с утра не сумел распорядиться сотней верблюдов, чтобы захватить кухонную посуду для главы Саффаридов, так что в обед хватило одной-единственной дворняжки, чтобы унести весь инвентарь, предназначавшийся для трапезы командующего. [106] Со смертью Амра (901 г.) династия прекратила существование, хотя номинально он передал власть своему внуку, Тахиру ибн-Мухаммеду.
Смерть Амра и падение Саффаридов не позволили установить мир, ибо Исмаил, бывший помощником халифа, увидел слабость мусульман и вознамерился составить им оппозицию, как мы вскоре сможем убедиться. А тем временем Мотадед умер, оставив трон своему сыну Муктафи в 902 году. Муктафи являл собой такого суверена, кто, при определенных обстоятельствах, мог бы приумножить славу халифата. Однако в тот момент все, казалось бы, работало против него. Халифу не только пришлось вести непрерывные войны против внешних врагов, но и его собственные владения разрывались от разноголосицы мнений многочисленных группировок, которые изо всех сил старались ниспровергнуть в стране верховную власть, лелея преступную надежду возвыситься самим. В числе самых неугомонных интриганов были конечно же турецкие телохранители, которые приобретали все большее и большее могущество, и вот уже приготовились обезглавить само государство.
Когда Муктафи пришел к власти, он обнаружил, что владения Исмаила простираются дальше Тихона (или Окса, т. е. Амударьи. — Примет, пер.), дальше Туркестана, и от границ Хорасана к пределам «Катая», или Китая. Когда Саффариды были убраны с его пути, он прибавил к этим обширным землям и Хорасан, захватил солидный кусок Персии и таким образом утвердил новую династию Саманидов, правителей, чье противостояние халифу действовало на него, как шип, вонзившийся в тело. [107] Карматы в свою очередь тоже способны были нанести громадный урон, и вскоре возникла насущная необходимость послать в Сирию войска, чтобы подавить кровавые вспышки убийств и грабежей. Военачальник, который первым осуществил это предприятие, был вначале разбит, но его регулярные войска рано или поздно справились с фанатиками; но, хотя он сурово расправился с ними, вспышки ярости продолжали то и дело возникать, с каждым разом разгораясь все сильнее. Но теперь вся их энергия направлялась против мекканских караванов. Сообщалось, что двадцать тысяч паломников было истреблено в пустыне на их праведном пути к святыням пророка. Вряд ли халиф мог считать себя слишком уязвленным такого рода нападениями и вылазками, поскольку преступления карматов мало отличались от аналогичных вылазок самих халифов, которые точно так же поступали с караванами, с тех еще времен, когда меч был впервые обнажен. Однако нападения карматов на караваны взбудоражили всю Аравию, и силой всеобщего возмущения они были сметены, после чего обеспокоенный Муктафи смог наконец передохнуть.
Халиф вовсе не обольщался идеей, будто бы мир и спокойствие — нормальное состояние дел в его державе, и как только он освободился от этих нечестивцев из пустыни, ему пришлось снаряжать армию для начала кампании против тех самых Тулунидов, что отхватили его египетские владения. В этом своем начинании он преуспел, и династия Тулунидов была свергнута, все ее вожди перебиты, а египетские провинции были возвращены халифату (около 907 г.). На этом счастливом событии смерть настигла Муктафи, и скипетр перешел в 908 году к его брату Муктадиру, мальчику тринадцати лет. Для исламского мира пребывание на троне отрока в столь нежном возрасте было чем-то новым. Возможность совершить очередной переворот была слишком соблазнительна, чтобы позволить ее упустить. Очень скоро образовалась сильная партия, противопоставленная юному принцу, и ее члены принесли клятву Абдалле ибн-Мутазу. Абдалла послал Муктадиру оскорбительную записку с требованием не покидать дворца и сидеть дома «с матерью и ее прислужницами», а сам тем временем распорядился, чтобы капитан его стражи захватил дворец, не рассчитывая встретить сопротивление. Но он ошибся. Приближенные халифа были готовы дать отпор любому нападению, и когда капитан стражи, посланный Абдаллой, приступил к выполнению полученных им приказов, его встретил дождь стрел. Последовала яростная перестрелка, Абдалла пустился в бегство, но был схвачен и умерщвлен, а исполнители разогнаны. Легко допустить, что из этих двоих претендентов на власть в халифате Абдалла подошел бы лучше: он был зрел годами, прославлен в деле, отличался известной мудростью и любовью к справедливости. Муктадир, с другой стороны, был игрушкой в руках своих евнухов и жен, и на агонию своей страны, невзгоды которой день ото дня росли, он взирал без малейшего интереса и сочувствия. Он был не в состоянии поддерживать порядок в своем государстве, да и в собственном дворце тоже. И хотя на троне он находился долгое время, история его правления изобилует фактами измены целых городов и провинций, мятежей доблестных военачальников, наводивших на него трепет, когда он пытался хотя бы подумать о состоянии дел в стране. Злоупотребление им общественными деньгами было скандальным, даже для той эпохи вседозволенности! Говорят, что Муктадир бросил на ветер больше денег, чем великий Харун мог скопить за всю свою жизнь.
Как раз во время этого царствования, в 909 году, взбунтовались так называемые Фатимиды, которые выдавали себя за потомков Али. Правда, когда одного из халифов этой линии спросили, к какой ветви он принадлежит, тот положил руку на обнаженный ятаган и сказал: «Вот основатель моей династии!» После чего он швырнул горсть золотых монет своим солдатам и воскликнул: «А это моя генеалогия!» [108]
Общеизвестно, что Мухаммед объявил Али — хотя записи в Коране об этом не существует, — что в будущем когда-то должен появиться некий Махди, посланец Аллаха, и он будет из рода Али. Ему суждено вернуть миру правду — это своего рода спаситель. Имя Махди прозвучало в истории около 685 года, во время царствования Абд-эль-Мелика, когда свой дерзкий выпад против халифа совершил Моктар, потерпевший сокрушительное поражение. С того времени мысль о приходе Махди продолжала распространяться, пока не укоренилась в Персии, Африке, Турции, Египте, а в наше время и в Судане, где она связана со смертью Горгоны, «этого последнего персонажа пуританского христианства, казалось, сошедшего со страниц произведений Мильтона в суетный мир 19 столетия», — тот самый персонаж, чудовище, что является своим убийцам-берберам вместо Антихриста, которому суждено быть поверженным рукою Махди. [109] Словно в знак протеста против ожиданий Алидов, Мансур дает своему сыну имя Махди.
Обейдалла принадлежал к этой семье, давшей новый импульс фанатическому устремлению ее членов завоевать их права, как они сами понимали их. Он вновь огласил пророчество, что Мухаммед должен явиться в обличье своего потомка, который придет через триста лет после собственной смерти. Приняв титул Махди, покорил Аглабидов и другие племена, которые восставали против халифа, и вскоре стал хозяином африканских владений, от Египта до Атлантики. Он основал столицу Махади, в ста милях южнее Туниса, на месте развалин римского города и не так далеко от Каирвана, к тому времени принадлежавшего Аглабидам уже свыше столетия. Обейдалла безнаказанно разорял побережье Италии и Сицилии, однако в своих попытках вторгнуться в Египет терпел одну неудачу за другой. Константин VII Порфирогенет (Багрянородный), юный император семи лет, взошел на престол в Константинополе в 911 году. Его мать, Зоя, оказывала на него существенное влияние. Византийские войска были направлены в Малую Азию, где ими был совершен ряд нападений карательного характера. Впоследствии они продвинулись до самой Месопотамии, откуда большое число пленных было благополучно доставлено в Константинополь. Но вторжение со стороны Болгарии причинило Зое столько тревог, что она отправила двоих послов ко двору Муктадира, чтобы вести переговоры об обмене пленными. Гости из Константинополя привезли множество дорогих подарков от своей госпожи, и халиф вознамерился ослепить их демонстрацией своего величия, надеясь, что показанное превзойдет все то, что послам доводилось видеть раньше. Им не позволили посетить лично его самого, и их принимал визирь, аудиенция которого происходила во дворце, утопавшем в садах. Аллеи и дворики, как описывали очевидцы, были запружены придворными и солдатами, из окон свисали бесценные ковры. Когда чужестранцы явились в церемониальный зал, чтобы договориться о встрече с халифом, и увидели визиря, тот сидел в окружении царедворцев высшего ранга, которые стояли не по правую и по левую руку от него, а за его спиной. В назначенный для более важной аудиенции день коридоры, аллеи, дворы, улицы и переулки были заполнены людьми в полном вооружении. Все покои дворца были обставлены самой роскошной мебелью, выполненной восточными мастерами. Подходы ко дворцу охранялись 160 тысячами солдатами в парадном строю. За ними были построены 7 тысяч прислужников и главных евнухов, 4 тысячи белокожих и 3 тысячи чернокожих, наряженных в шелка, с поясами, расшитыми драгоценными камнями. А на волнах Тигра покачивались многочисленные лодочки и корабли всех форм и расцветок, роскошно убранных. Два посла были допущены сначала во дворец главного управляющего двором и, пораженные великолепием того, что они увидели, предположили, что они приближаются к августейшей особе Повелителя Правоверных. Когда же они достигли наконец дворца самого халифа, то увидели 38 тысяч покрывал из золототканой шелковой парчи, 22 тысячи восхитительных ковров, украшавших стены. Во дворце находилось два зверинца с дикими зверями, искусно дрессированными, которые принимали лакомства из рук своих сторожей, в том числе сто львов, каждый со своим смотрителем. Из зверинцев послов проводили в павильон Дерева, где находилось искусственное дерево о 18 сучьев, с разноцветными листьями, пестрыми птичками из золота и серебра разных форм и размеров, причем каждая птичка могла петь при помощи механизма, встроенного в ее тело. Затем они прошли коридором, стены которого были увешаны 10 тысячами кольчужных доспехов, в сад, украшенный многочисленными произведениями искусства немыслимой цены и редкости.
После такого показа их привели к самому Муктадиру, который возлежал на кушетке из эбенового дерева, инкрустированной золотом и серебром, справа от которой висело 9 ожерелий с драгоценными камнями, блеск от которых затмевал дневной свет. Послам и переводчику не позволили подойти к халифу на расстояние ближе 900 локтей. Когда прием был окончен, гостей повели по дворцу, чтобы показать слонов, жирафа, рысей и других крупных животных — все они были в богатых чепраках и сбруях; после прогулки их самих нарядили в почетные одеяния и каждому вручили в подарок 50 тысяч дирхем золота. Следует упомянуть, что во дворец они были приведены в час дневного намаза, через «улицу минаретов», и момент подгадали таким образом, что когда муэдзины воззвали к молитве, казалось, земля вздрогнула, как во время землетрясения, а иностранцы содрогнулись от смертельного ужаса. Трудно сказать, насколько этот случай далек от реальных событий, но по нему можно судить о варварской любви к выставлению напоказ пышности и блеска при дворе халифов, и тут никаких сомнений не остается. [110]
Древняя дверь Каабы
Пышный прием завершился миром. Но не успел договор вступить в действие, как в Сирии вновь подняли голову ужасные карматы, и неуверенный в себе халиф проявил свою полную беспомощность, не сумев ничего предпринять. Ни один человек при дворе не обнаружил достаточно ума и присутствия духа, кроме одного евнуха, который, хоть и был в числе придворных, не побоялся низложить суверена ввиду его некомпетентности, а на трон в Багдаде посадить его брата Кахира. Трое суток Кахир переживал восторженное состояние, после чего коварные хозяева сбросили его, за то, что он не угодил им и, как было заведено, не разделил богатства из казны между солдатами в день своего восшествия на халифский престол. С Муктадира спали оковы, и он сместил брата, а затем был смещен сам! При таком стечении обстоятельств Мосул объявил себя независимым, и в халифате не нашлось такой силы, которая могла бы удержать город от разрыва последних уз, которые удерживали его от нарушения клятвы. Затем вновь карматы совершили нападение на Мекку, захватили ее, убили многих пилигримов, как это было во время предыдущего халифата, разгромили Каабу, сдвинули черный камень и завалили священный источник Земзем мертвыми телами. Вдохновленный подобными беспорядками, некий «солдат удачи» предпринял революцию в Персии, восстановил культ магов в завоеванных частях страны. Багдад — ввиду потрясений, имевших место так близко, — был ввергнут в состояние крайнего смятения. Горожане боялись, что дни Якуба-медника вот-вот повторятся, но узурпатор двинулся прочь, к Табаристану, и тогда Багдад вздохнул свободнее. Передышка была временной, тем не менее, и во дворце вновь возникла интрига, приведшая к позору того евнуха, что низложил Муктадира, который был настолько обозлен, что поднял армию и взял столицу в осаду. В тот момент Багдад был столицей крошечного клочка земли, окружавшего город! По совету своих приближенных, Мук- тадир вышел впереди войска с плащом пророка в сопровождении советников, каждый из которых нес в руках экземпляр Корана. Но осажденные, вместо того чтобы проявить уважение к святыням, обратили наступавших в бегство. И когда наконец он попал к ним в руки и потребовал, чтобы в его лице оказывалось уважение последователю Мухаммеда, они воскликнули, вонзая в него острые мечи: «Мы хорошо тебя знаем! Ты последователь не пророка, а дьявола!» Так пал халиф Муктадир, и ослабевший халифат в 932 году ощутил на себе еще более жесткую хватку турок.
XLI Час пробил
Историки сходятся во мнении, что гибель халифата была вызвана соперничеством противоборствующих правителей, происками многочисленных анархических и деструктивных сект, отказом удаленных провинций повиноваться и хранить верность данной халифу присяге, а также ростом могущества, амбициями турецких наемников — все, что столь очевидно еще со времен правления Мамуна и Мотасима. [111] Пророк оставил своим последователям в качестве руководства книгу, содержащую много ценных советов, приспособленных к тогдашним условиям; он велел им пойти и завоевать землю для религии ислама; и они следовали его наставлениям. Но их держава разрослась до таких размеров, что Мухаммед едва мог и мечтать, и выросла она за такой короткий промежуток времени, что у правителей её не было никакой возможности научиться управлять землями столь обширными и народами столь различными.
Берберы Африки, варвары Туркестана, горячие сарацины и горделивые сирийцы с их библейскими воспоминаниями, богатые и важные персы, жители Армении и Месопотамии, египтяне и племена, проживающие у границ Катая, население Пиренейского полуострова, — в тот краткий момент истории — всего одно столетие! — им невозможно было сплавиться в одно национальное целое в рамках единой религии. [112] Бесполезно было бы также ждать, что целый ряд халифов, наделенных абсолютной властью, прибегавших к мечу или отраве, чтобы отстоять свою власть, могли продержаться более или менее длительный срок без того, чтобы не разжечь зависть и интригу. Особенно на Востоке, где хитрость и коварство, двуличие и обман — общепринятые способы действия в придворных кругах.
Мы не могли не заметить, что сменявшие друг друга халифы не справлялись с обременительным грузом государственных забот. У них была привычка обращаться к сильному соседу в поисках поддержки для борьбы с конкурентом. И мы видели, что могущественный союзник в свою очередь становился могучим конкурентом, как только понимал, что халиф от него зависит. А мы знаем, что суверен меньше всего мог полагаться на веру, когда хотя бы что-нибудь можно было добыть путем измены. Мы видели, что слабые, изнеженные халифы в свой кабинет приглашали сильных министров, и те пользовались служебным положением, чтобы свергнуть хозяев, которые им доверяли. Видели мы и то, что провинции отпадали от державы, потому что находились слишком далеко от столицы и не видели смысла в этой зависимости, не испытывая также и симпатии к правителю. Так, становясь богаче, халифат в то же время становился и слабее, а теряя силу, он распадался. Поначалу процесс был не очень быстрым, но любой симптом распада тут же порождал новый, пока наконец всю систему не разъедала политическая и религиозная вражда, пока ее не подрывали интриги и обман. Когда душа Муктадира отлетела сквозь зияющие кинжальные раны на теле, вероломные убийцы переметнулись к его брату, которого до этого уже помещали на трон, после чего отвернулись от него, а теперь, уже во второй раз, удостоили мишурного одеяния почета и величия. С привычным для его народа коварством, Кахир тайно вознамерился разорвать сдерживавшие его узы, а единственными средствами удержаться на троне, которые он знал, были тюрьма и пытки. Он запер одного из племянников в темнице, заподозрив в нем соперника, и обрек на медленную смерть в полном забвении. Была подвергнута пыткам и замучена его собственная мать. Были умерщвлены многие военачальники, просто потому, что они показались ему ненадежными. И тут наемники, убедившись, что перед ними не послушный раб, а господин, взбунтовались. Они со всех сторон, в разные ворота вошли во дворец и вынудили халифа спасаться бегством. Вскоре он был пойман и низложен (934 г.). А чтобы впредь он не мог досаждать хозяевам страны, ему выкололи глаза. Один автор сообщает, что когда он, вскоре после описываемых событий, был в мечети, к нему подошел человек в поношенной одежде, выдававшей прежнюю роскошь, и стал молить: «Добрый господин! Подайте на пропитание! Я был когда-то вашим халифом, а теперь прошу милостыню!» Впоследствии Кахир умер в нищете. Его царствование продолжалось полтора года. За этот краткий срок успела появиться династия из Персии, грозившая халифату новыми бедами. Произошло примерно следующее: некий Кабус, правитель Каспийской провинции Гилан, прибыл ко двору Саманидов и обнаружил, что воинская служба слишком часто использовалась для подрыва власти в халифате. Ему доверили провинцию Дилем, где он настолько полно раскрыл свои качества сильного правителя, что оказался в силах передать свой трон сыну по имени Буйя, от которого пошла с 933 года династия Бундов, Бувайхидов (иногда их называли Дилемитами). В 934 году высокопоставленные «делатели халифов» в Багдаде пошли в темницу и взяли оттуда племянника покойного халифа, чтобы посадить его на трон, откуда только что был сброшен Кахир. Претендента звали Ради. У него оказался мирный характер, и, оглядываясь назад, на судьбу своих предшественников, поддавшихся естественному желанию быть правителями, и фактически, и номинально, дабы влиять на них, дал себе слово подавлять любой признак пробуждающихся амбиций и мужского тщеславия. Чтобы расположить к себе «хозяев», он провозгласил одного из них Принцем Принцев, или автократом, предоставив ему неограниченную власть, наподобие Фадхла, обладавшего всеми полномочиями в период халифата Мамуна. Он лишил себя права вмешиваться в непосредственное руководство страной или бесконтрольно тратить средства из казны. При подобном правителе должность визиря поменяла свое значение. Полный отход от дел был закономерным завершением начатого, и Ради позволил себе погрязнуть в низменных страстях, предаться наслаждениям, что в 940 году привело его жалкое существование к концу. В поиске удовольствий Ради находил время для занятий литературой, и вот, кстати, пример одного из его лучших стихотворений в переводе профессора Карлайла.
Телесная радость бывает светла — Но мутных истоков ее нам не скрыть. Жизнь ради блаженства бывает смела, Только распада ей не избыть. И вы, что своей устремленной стопой, Надеясь на что-то, рветесь вперед, Скажите нам после, за тою тропой, Что ваше жаркое сердце найдет? Другие юнцы считали до вас, Что радостным будет для них каждый день. Но мы уж не видим таких среди нас — В забвенье скользнули, растаяв, как тень. И тот, кто доволен, спокоен и горд, Здоров и к земному успеху стремится, Когда-нибудь все-таки с болью поймет, Что хрупок и смертен, для мук он родился!
(Перевод с английского) Менее назидателен стиль следующих строф, посвященных раскрасневшейся девушке.
О Лейла! На тебя смотрю — И щеки у меня бледнеют. А на твоих невольно зрю Румянец, что все ярче рдеет. О Лейла! Если б только мог, Тому б причину я постиг! Из жил моих багряный ток Уходит — твой украсить лик.
(Перевод с английского)
Каир в XVI в.
Принц Принцев, со всеми его полномочиями, не был достаточно силен, чтобы удержать халифат от разрушения. Карматы с еще большей яростью выступили против него, пришлось заключить с ними постыдный договор — это было единственное средство позволить паломникам, совершавшим хадж, приблизиться к священной Каабе. Справа и слева выходили из повиновения наместники провинций: Хорасан, Трансоксанские владения, Персия, Месопотамия, Египет и Африка — все они «разбегались» из поверженной державы. Изнеженный халиф со своим высокомерным Принцем Принцев остался в Багдаде в полной изоляции. Столица стала местом ужасающей анархии, и когда ее былое величие было почти разрушено ловкими и хитрыми притеснителями-турками, горожане призвали одного из Бувайхидов, авантюриста, но они хотели, чтоб именно он правил ими. Он явился и понял, что давать сражение вовсе не обязательно. В 945 году город сам пал в его руки, и еще свыше столетия он находился во власти новой династии. Халиф отрекся от временной власти и остался в качестве главы мусульманской церкви.
А жалкое существование Ради окончилось в 940 году, а вместе с ним окончилась и власть халифов. Хотя линия продолжалась еще 300 лет, ее составляли правители, находившиеся под еще большим контролем турецкой гвардии. Ради был последним халифом, который в какой-то мере являя собой древнии традиции правителей этой линии. После него уже ни один халиф не напишет стихотворений, которые будут собраны в отдельный том. Ни один халиф не будет больше обращаться с горячей пятничной речыо к верующим в мечети. Никому из них больше не придется иметь свиту и стол так, как это было заведено издревле — по всем канонам величия. Никому не придется располагать армией и финансами по своему усмотрению. И даже поддерживать дружеские отношения с кем бы то ни было им уже не придется, ибо в дальнейшем вся власть сосредоточится в руках Принца Принцев и министров, чьи должности будут представлять доминирующее значение. Визирь, как и халиф, потеряет свое политическое влияние, а Принц Принцев захватит верховную власть — примерно как Преторианская гвардия в Риме или во Франции Maires du Palais, [113] или в течение пятисот лет в Константинополе — ужасные янычары. [114] Иностранные наемники, следуя друг за другом, они формально охраняли халифа, а на деле вынуждали его быть беспомощной марионеткой в их руках.
Сам Багдад был разграблен в 1258 году, но между кончиной Ради и этой датой на руинах халифата было основано еще две династии, причем между ними еще временно протиснулась третья. Правление Бундов подошло к концу — как мы увидим — в 1050 году, когда в Багдаде утвердится турецкая династия Сельджуков. Симпатии Бундов были на стороне Алидов, шестнадцати суверенов, возводивших свое происхождение к мужу Фатимы. Они правили 127 лет, из которых только девять не были носителями верховной власти в халифате. Фатимиды подчинили себе северную Африку и Египет (953–972), построили город Каир (970 г.). В тот же период династия Газнивидов, в 961 году, в хорошо укрепленном городе Газни в Афганистане, в пределах Хорасана, завоевала область, простиравшуюся от Ганга до Тигра и от Окса до Индийского океана. Она достигла своей наивысшей точки в 1032 году и пресеклась в 1133-м. В период своей славы Махмуд, султан династии Газни (997—1032), поразил воображение всей Азии своими завоеваниями. Двенадцать раз вторгался он в Индию, и каждый раз уносил оттуда громадное количество добычи для украшения своей столицы. Как о нем отзывались, он находил удовольствие в пропаганде ислама и в военных подвигах, хотя, следует признать, то был кровавый апостол, который скорее следовал примеру пророка уже обнажившего меч, а не более ранним мирным дням. Он вдохновлял торговлю, однако, покровительствовал литераторам, и именно в годы его сорокадвухлетнего царствования прославился величайший поэт Персии Абулказим Мансур, известный под псевдонимом Фирдоуси, что означает «райский», которого справедливо сравнивают с Гомером за его творческую плодовитость, гений, силу воображения.
Аббат Мариньи повествует, что перед смертью Махмуда, когда придворные увидели, что мгновения его сочтены, они решили усладить его взор богатыми трофеями, которыми он украсил свое царство. Перед ним собрали драгоценные камни, сосуды из золота и серебра, сундуки с монетами… Целый день тянулась процессия сокровищ перед угасающим взором отжившего монарха, и когда она наконец прошла, тот воскликнул: «Какая беспощадная усталость, сколько опасностей, какие муки тела и души — и это цена всех моих приобретений! Как же непостоянно богатство! А сколько трудов и опасений, чтобы их уберечь и сохранить! Но вершина всех зол — это то, что владелец должен расстаться с ними в тот момент, когда он расстается с жизнью!» С этими словами Махмуд испустил последний вздох в своем дворце, изукрашенном со всем великолепием восточного искусства, какое только может себе позволить несметное богатство — среди мраморных стен, золота и драгоценных камней, и который с непреднамеренным сарказмом он назвал «Счастливый дар». [115]
Пока династия Газнивидов теряла свое былое величие, с севера, где не было недостатка в варварах, на головы ослабевающих сарацин посыпались новые орды. В Туркестане жили и кормились многочисленные отпрыски четырех братьев, происходивших от Сельджуков, с темной генеалогией, начинавшейся в «темные» века. [116] Год за годом шайки братьев пополнялись, они находили себе новых друзей по мере того, как росли их богатства, прибавлялись земельные владения. Со временем их несметным стадам переставало хватать корма, и они вновь занимались поисками пастбищ в краях за Оксом и к югу от их родных земель.
Вскоре после установления династии Газнивидов, эти северяне, называвшие себя Сельджуками, по отцу — Сельджуку, оказались в районе Бухары и Самарканда, где они присмотрели земли своих развивающихся соседей. Они попросили разрешения войти в Хорасан и получили его, и очень скоро подданные Газнивидов стали жаловаться на своих новых соседей, беспрестанно досаждавших им. Пришлось посылать войска против пришельцев, которых так опрометчиво подпустили слишком близко, турки научились ведению войны у своего выдающегося родителя, и хотя на них часто нападали, они всегда одерживали верх над Газнивидами. За всю историю пришельцы с севера слишком часто побеждали своих южных соседей. Это подорвало и ослабило могучую династию, хотя она хозяйничала в Хорасане (ок. 1040 г.) и отняла Исфахан у Бундов в 1055 году, а их вождь Тогрул-бек в 1055 году вошел в Багдад, избавив халифа от тирании Бундов, и сам сделался Принцем Принцев. Так, в очередной раз, халиф променял тиранию одного чужеземца на другого.
Второй правитель династии Сельджуков принял ислам и неимоверно увеличил свои владения; третий захватил Иерусалим и нанес такое ощутимое оскорбление пилигримам из христианских стран, что это спровоцировало Крестовые походы. После его смерти власть династии стала меньше, хотя она еще устояла до 1299 года, а затем на ее руинах поднялась империя турок. Во время правления третьего принца — Мелик-Шаха (1073–1093) заявила о себе секта «ассасинов» [117] (исмаилитская ветвь), лидер которой, Хасан, родом из Персии, известен в истории как «Старец Гор». Этот орден приобрел власть и силу, действуя тайно, был неуловим, неуязвим, исполняя свои гнусные замыслы. Он прекратил свое существование внезапно, в то же время, когда пал Багдад (1258 г.). За время своей деятельности ассасины умерщвляли халифов и других выдающихся лиц, как мусульман, так и христиан; они захватывали крепкие замки, опустошали обширные земли, без моральных преград, они укрепляли себя и друг друга, воздействуя на свои тела гашишем (отсюда, возможно, и название группировки — «гашишим» — ассасин). Они изучали своеобразный катехизис, благодаря которому умели втереться в доверие ничего не подозревающих жертв, чтобы наверняка вонзить свои стилеты прямо им в сердце. Имея в своем распоряжении 50 тысяч человек, ассасины наводили ужас на крестоносцев, так же как и на персов и сарацин. Но орден таил в себе семена распада, однако раньше, чем они разрослись, он был разрушен монголами.
Вследствие беспокойства собственных правителей, Сельджуки не могли царствовать беспрепятственно. Примерно в 1100 году в Армении или Западной Персии родился человек по имени Аюб, или Иов, прозванный «Звездой религии». Ему предстояло стать отцом ребенка, известного в истории как Саладин, одного из ярчайших персонажей в сарацинских анналах. Аюб был наместником при Сельджуках в своем родном городе на Тигре, но поступил на службу к сирийскому принцу. Именно из этих мест его сын, ставший образцом совершенства для всего сарацинского воинства, переехал в Египет, где за короткое время достиг больших успехов и стал правителем, как, впоследствии, и в Сирии, Ассирии, Аравии и Месопотамии. В 1193 году он умер, но им оставлены записки образованного и мудрого суверена, и даже его враги отзывались о нем как о благороднейшем человеке, образце отваги, умеренности, величия души и справедливости. Свидетельства его мудрого правления остаются в виде построенных им крепостей, дорог, дамб и каналов.
Во время халифата Аль-Мустанджида, в 1164 году, Багдад посетил Вениамин Тудельский. В то время в Персии были страшные беспорядки, наместники, нарушившие данную присягу, добивались независимости и ссорились друг с другом из-за власти над страной. По смерти Мелик-шаха империя Сельджуков была поделена на четыре части, каждой из которых стал править суверен, именуемый султаном. За этим событием последовали новые беспорядки, а династия Фатимидов должна была вскоре навсегда исчезнуть в Египте. [118]
Вениамин Тудельский оставил нам описание столицы халифата в дни его упадка. Он пишет, что халиф пользовался той же высшей властью над всеми магометанскими царями, как папа — над христианскими властелинами, хотя, без сомнения, это высшее положение — чистейшая формальность. Дворец халифа имел протяженность три мили (вернее, территория дворца, включавшая и парк). Парк был полон разнообразными сортами деревьев и всевозможными зверями. В пруд поступала вода из Тигра, и когда бы халифу ни вздумалось развлечься или позабавиться, птицы, зверье и рыба были для него и его гостей тут же наготове. Вениамин особо подчеркивает, что к евреям он относился весьма приветливо, понимал их наречия, был осведомлен в области древнееврейского права, читал и писал на иврите. Он не любил того, чего не заработал собственными руками, и поэтому создавал произведения, которые продавал своим сановникам. Он представлен как выдающийся, добросердечный правитель, хотя и недостижимый для простолюдинов — он отказывался увидеться даже с пилигримами, посещавшими Багдад по пути в Мекку. Он имел привычку отвечать на петиции правоверных, которые желали бы видеть его лицо, выставляя из окна край своих одежд и позволяя их целовать, что пилигримы и делали с огромным рвением. Дворец описывался как большие здания, с колоннами из золота и серебра, с запасами драгоценных камней.
Раз в году, во время месяца Рамадан, халиф обычно покидал дворец и позволял гостям города и своим подданным созерцать его обличье. Затем, оседлав царского мула, одетый в парадные одежды из золотых и серебряных тканей, с тюрбаном, украшенным бесценными каменьями на голове, укрытый покрывалом, символизирующим смирение, он направлялся вместе с процессией в мечеть, сопровождаемый свитой знатных лиц из Аравии, Мидии и даже Тибета, также в роскошных одеждах. Все, кто шел следом, были одеты в шелк и багряницу. На улицах все танцевали и пели от радости, люди громко кричали: «Будь благословен, наш господин и повелитель!» Пожелание должным образом принималось, и халиф входил в мечеть, поднимался на деревянный помост и начинал комментировать законодательные документы, после чего благословлял присутствующих и приносил в жертву верблюда, мясо которого разделял среди знатных лиц, которые все жаждали отведать мясо, приготовленное руками монарха. Халиф возвращался во дворец другой дорогой, причем его путь тщательно охранялся, так чтобы никто не наступал на его следы на земле. Он казался чрезвычайно озабоченным здоровьем населения, и по его указанию были построены 60 лечебниц, где пациентов лечили и кормили до тех пор, пока они не избавлялись от своих болезней. Помимо этого у него был большой приют для душевнобольных, где они были прикованы цепью и также имели уход, и время от времени проводились осмотры, чтобы проверить, к кому из них вернулся разум, и все это делалось из чистого благочестия и человеколюбия. Сам Багдад представлен в окружении садов и парков, с красивыми пальмами, город, не похожий ни на один другой в Месопотамии. В нем не только множество купцов из всех стран, занятых торговлей, но и мудрые философы тоже приняты радушно, и много людей науки, а также волшебников, искусных в колдовстве. [119]
В то самое время, когда Вениамин Тудельский описывал великолепный город Багдад, если только хронология верна, в далекой Татарии (не имеющей ничего общего с древнеримским Тартаром) родился человек, которому на роду было написано свергнуть халифа, его дворец, Багдад и все сарацинское правление. Чингисхан (это имя имеет несколько разных написаний) был уроженцем самых малоизвестных мест, откуда свирепые орды время от времени изрыгались во владения халифов. Он увидел свет в 1165 году, в суровых краях севернее Великой Китайской стены, где правил его отец. [120] Мальчик в раннем детстве остался сиротой, но принял бразды правления, и к 1203 году стал одним из величайших вождей в своем краю. Затем, на общем сходе представителей различных татарских кланов, которые он подчинил, его признали величайшим ханом — Чингисханом, а кто-то из присутствовавших жрецов провозгласил, что ему суждено стать повелителем всего мира. Несколько лет спустя он рискнул проникнуть в Китай, взяв приступом эту великую стену, что на протяжении 1400 лет считалась достаточно надежной преградой от нашествий с севера, и вот уже Пекин у него в руках.
Мало-помалу Чингисхан наседал на могучих Сельджуков: он взял Бухару и Самарканд, распространив свои владения от Сигона до Персидского залива (ок. 1220 г.). В 1227 году, готовясь к очередным завоеваниям, Чингисхан умер, а его кровавый скипетр перешел к сыну. Говорят, что в войнах и резне он загубил пять или шесть миллионов жизней своих соплеменников. Однако в его законах и методах управления обширными территориями прослеживалась цивилизаторская тенденция. Сыновья и внуки Чингисхана продолжили его успешную карьеру и расширили границы владений от приморских районов Китая через всю Россию к границам Германии и Польши. Его внук Хулаку, который был первым султаном Персии, искоренил чудовищных ассасинов и захватил Багдад, предав смерти халифа Мутасима, вместе с ним принеся в жертву, следуя тогдашним преувеличенным данным, долгое время принимавшимся на веру, 1600 жителей столицы! Временное царствие халифов, таким образом, прекратило свое существование, хотя дядя Мутасима нашел убежище в Египте в 1261 году, где установил духовную власть, продолжавшуюся до 1577 года. Так, среди стонов тысяч умирающих и ликующих буйных криков победивших татар и монголов халифат, который создал Багдад и в течение пятисот лет был величественным центром искусств, науки и поэзии, исчез навсегда. Но ислам не умер. Сто восемьдесят миллионов человек продолжают исповедовать учение пророка. Пять раз на день простираются они на молитвенных ковриках и поворачивают лицо в сторону священного для них места, произносят молитвы, которым Он научил их. Ежедневно голос муэдзина слышится с тысяч минаретов, призывая правоверных перейти от созерцания этого света к размышлениям о том свете. И ежегодно, как только приближается месяц Махаррам, миллионы верующих переживают скорбь о «мученике Кербалы» и совершают труд душевный такого высочайшего накала, что их правители трепещут перед ними.
Примечания
1
Напрашиваются возражения, так как маловероятно, чтобы сами арабы образовали самоназвание таким образом. Вполне возможно, что они называли себя «Детьми пустыни», но вряд ли они стали бы именоваться «Людьми с Востока».
2
Пьер Ватье (род. в 1623) — французский ориенталист; профессор арабского языка.
3
Гиперборейцы — сказочный долговечный народ, по древнегреческим сказаниям якобы живший в северных странах (Брокгауз).
4
Аларих (ок. 370 — к. 410) — король вестготов с 395 г. Вторгся во Фракию, захватил Афины, опустошил Коринф, Аргос, Спарту.
5
Аттила (? — 453) — предводитель гуннов с 434 г. Возглавил опустошительные походы в Вост. Римскую империю (443, 447–448), Галлию (451), Сев. Италию (452). При Аттиле гуннский союз племен достиг наивысшего могущества.
6
Гейзерих (? — 477) — король вандалов в 428–477 гг.
7
Гераклий — византийский император (610–641). С 622 г. предпринял ряд блестящих походов на персов, отбросив их в 628 г. в Месопотамию. В 632–661 гг. арабы отняли у него Сирию, Месопотамию и Египет.
8
Хосров — в Иране имя царей из династии Сасанидов.
9
Маврикий — византийский император из династии Юстинианов, правил в 582–602 гг.
10
Примечательно, что в тот момент, когда Гераклий праздновал свои триумфальные победы, его войска были искрошены на куски возле небольшого городка в южной Сирии какими-то сарацинами (см. гл. XX); и что когда в 711 г. династия, которую он основал, прекратила свое существование в Константинополе, на большей части его владений стало править из Дамаска тогда еще безвестное аравийское племя (см. гл. XXXIII). Интересные подробности об отношениях между Гераклием и Хосровом II можно найти в книге Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи», глава XLVI.
11
Равнина, граничащая с Йеменом на юге, на западе с Хеджазом и на северо-востоке с Ираком, известна как пустыня Неджд. Согласно справочнику Палгрейва, название переводится как «горная страна». См. A Pilgrimage to Nejd («Паломничество в Неджд»), леди Anne Blunt, с. 18–27. Хед- жаз — местность между Меккой и Мединой.
12
Не стоит углубляться в данном случае в сложный и запутанный вопрос о географическом положении Офира; предположительно, он находился в Аравии
13
Столицей Йемена и центром Химьяритской династии, к которой, как считается, принадлежала царица Савс- кая, был город Мареб, расположенный на расстоянии двух суток пути к северо-востоку от города Саны, и огромное количество замечательных резных камней, надписей, монет и драгоценностей по сей день свидетельствуют о том, что на этом месте стоял большой, процветавший некогда город. О Балкис известно, что она происходила от некоего Африкиса, который, как гласит предание, собрал остатки амаликитян, после того как Иешуа одержал победу над этим народом и увел их на другую сторону Красного моря, где численность народа возросла, а за их варварский диалект их стали называть берберами. Магриб (в переводе с арабского «западный»), область, о которой легенда повествует как о месте, где поселились остатки этих смешанных племен, расстилается от Красного моря до Атлантики. См. книгу Caussin de Perceval, «Essai sur l'Histoire des Arabes», том 16, с. 67, 75–77. См. также «Histoire des Berberes» De Slane, том 1, с. 169, 186.
14
Рассказ о легендарном визите царицы Савской к Соломону можно найти в Коране, этой арабской Библии (сура 26). Само слово «Коран» означает «чтение», а «сура» — это название его отдельных глав. Суры составляют равномерные порции текста, наподобие кирпичей в каменной кладке.
15
Emanuel Deutsch в Лондонском Quarterly Review, октябрь 1869 г.
16
Иудейские раввины также учили, что небес семь.
17
Иез. 28, 19–24.
18
Бизнес по перевозке тысяч паломников, все еще направляющихся в Мекку (по крайней мере, из Индии), находится в руках туристических компаний, например «Кук и сыновья», которые, по договоренности с правительством Великобритании, используют в этих целях хорошо оборудованные пароходы.
19
Плата за кровь человека с тех пор равнялась сотне верблюдов — число, установленное великим пророком.
20
Однако арабский географ XIII века Абулфеда считал, это расстояние можно пройти за 30 дней. Абулфеда, (Измаил ибн-Али; 1273–1331) — арабский географ и историк, из рода Эюбидов (Брокгауз).
21
Считается, что болезнь, поразившая войско Абра- хи, была оспой; заболевание сопровождается образованием твердых бляшек, которые метафорически уподобляются камням, брошенным птицами, которых послал Аллах; Коран, 105: 1–5 (Ссылаясь на выдержки из Корана, автор не ограничивает себя какой-то одной определенной версией).
22
Коссен де Персеваль называет 20 августа 570 г. н. э.; профессор Э. Фримен, в переработанном издании своих «Лекций о сарацинах» приводит 569 г.; однако профессор Палмер, автор академического перевода Корана, указывает дату 20 августа 571 г., хотя оговаривает, что она может быть неточной. Д-р Эмануэл Дейч указывает тот же год. Новейший авторитет, д-р Август Мюллер, в своей книге «Ислам», том I, с. 44, говорит, что правильным будет считаться год 570, а 20 августа 571 г. — «словная» дата.
23
См. статью Эмануэла Дейча «Ислам».
24
«Араб был свободен, но это не та свобода, которой мог или может сейчас наслаждаться грек Древней Эллады, современный англичанин или американец, — общественная свобода среди себе подобных; для араба свобода — это отсутствие любых ограничений, накладываемых на его поступки. Всякий член своего племени был сам себе Цезарь или Хосров; всякий принимал на себя царственные полномочия мстить за свои обиды с мечом в руке». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens», c. 27).
25
Известно, что большинство отмеченных произведений, написанных с особым блеском, вывешивалось на стенах Каабы; но от этого отказались в дни Покока, который полагал это совершенно неприемлемым (см. его «Specimen», с. 159). Дейч выражает мнение большинства современных исследователей, что эта версия, «к сожалению, всего лишь миф», полагая, что стихотворения просто уподоблялись за красоту образов «жемчужинам, нанизанным на одну нить», но не вывешивались на обозрение. См. также д-ра Августа Мюллера, «Der Islam», с. 42.
26
Вильям Мьюир считал «подобные ожидания» «совершенно ребяческими», хотя он признавал, что в отдельных случаях дух религиозной пытливости, намерение отринуть идолопоклонство и признание превосходства иудаизма и христианства могли иметь место.
27
См. эссе Т. Карлейля «The Hero as a Prophet».
28
«Эти Ханифы образуют весьма любопытную и чрезвычайно важную фазу арабских верований, предшествовавших Мухаммеду, — фазу "иудейского христианства" или "христианского иудаизма". Себя они предпочитали называть "сабеянами Авраама", и Мухаммед, в начале своего пути, считал себя одним из них. По своим намерениям и целям, они являлись «еретиками». Они веровали в Единого Бога. У них были Закон и Учение, а впоследствии появились Свитки Авраама и Моисея, называвшиеся Ashmaat, и к ним Мухаммед прибегает в самом начале». — «Ислам» Эммануэля Дейча. «Поклонение одному Всевышнему Аллаху, как представляется, всегда было основой религии арабов. Семитская цивилизация никогда не признавала иного устройства Вселенной, кроме абсолютной монархии». — Э. Ренан, «Очерки религиозной истории», с. 273.
29
Э. Фримен, Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens", c. 10,17.
30
Нам нет нужды утруждать себя вопросом о природе этих трансов, вызвавших к жизни такое количество споров. Сиед Ахмед в своих «Эссе» писал: «Мухаммед был сильным и здоровым, как в детстве, так и в юности… На протяжении всей своей жизни он был подвержен большим опасностям и тяжким испытаниям, которые перенес с непоколебимым терпением и мужеством». Шпренгер был убежден, что то были эпилептические припадки, однако Лейк (Islam: Its Origin, Genius, and Mission, c. 37,41) пишет: «Подобное состояние сознания не представляется исключительной чертой ни одной из религий. Оно распространено среди всех исступленных проповедников, в том числе и у идолопоклонников Индии, Греции и Рима, и христиан различных конфессий, в женских и мужских монастырях, среди отшельников в пустыне… То был пароксизм души, пробивающейся из тьмы к свету».
31
Карлейль, «The Hero as a Prophet». Покойный Эммануэль Дейч имеет иную точку зрения и говорит, что понятие «мусульманин» относится к тому «кто, стремится к праведности своими собственными силами». Ислам — религия мусульман.
32
События происходят в год, когда Гераклий прибыл из Александрии в Константинополь, убил Фоку и занял престол Римской империи.
33
Вильям Мьюир, естественно, тоже вспоминает об истории в Эфесе и в связи с этим говорит: «Антагонизма между привилегированным классом или священниками храма не было; не было "мастеров Дианы", для которых святилище служило источником пропитания; на самом деле была сильнейшая наследственная привязанность к ритуалам, которые с раннего детства входили в повседневный быт каждого жителя Мекки, была патриотическая верность системе, выдвинувшая город на первое место в Аравии. От преимуществ такого рода нелегко отказаться». «The Life of Mohammed» («Жизнь Мухаммеда», изд. 1876, с. 67).
34
Данная сура, из которой приводится лишь небольшой фрагмент, считается, однако, более поздним откровением.
35
Мьюир считает этот пир «апокрифическим», но Косен де Персеваль, вслед за Абулфедой и Десверджерсом, сообщает те же подробности, что и в приводимом выше эпизоде.
36
Обособленный район, известный как Шеб Абу-Та- либа. Образован одним из горных ущелий, на восточных подходах к которому нависают выступающие скалы. Со стороны Мекки в него можно было пройти через низкие ворота, где с трудом протискивался верблюд. Скалы и стены домов полностью изолировали его со всех сторон от остальной части города. (См, «Магомет» Мью- ира, с. 99).
37
Д-р Август Мюллер в своей книге «Der Islam» утверждает, что эта почти повсеместно принятая интерпретация нового имени неверна по причине неточного перевода. Он говорит, что Абу-Бекр является именем нарицательным, хотя никаких причин подобного объяснения автор не приводит. Отцов обычно называли по именам сыновей и, насколько известно, никогда — по имени дочерей. Однако в данном случае Айша настолько стоит отдельно от остальных дочерей, что не было бы безосновательным полагать, будто ее отец почитал за честь, чтобы его родство с дочерью было отражено в его прозвании.
38
Иов 33: 14–17; 23–24.
39
Иов 4: 12–17.
40
Хиджра — переселение мусульман из Благословенной Мекки в Лучезарную Медину, начало мусульманского летоисчисления.
41
Мухаммед призвал своих последователей по пятницам в мечеть на проповедь, но повседневные дела при этом не прерывались. Обыкновение собираться вместе по пятницам существовало и до пророка.
42
Предполагаемая хронологическая последовательность сур приводится в данном труде. Коран в переводе на английский язык, выполненном преподобным Дж. М. Ро- дуэллом, имеет иную хронологию.
43
Мухаммед объявил, что большое количество сект в исламе свидетельствует об его истинности.
44
«Магометанство взялось за меч не для того, чтобы уничтожить всех неверных и язычников, и не для того, чтобы силой заставлять людей принять мусульманство, но с единственной целью провозгласить вечную истину о единстве Творца на всем пространстве известного к тому времени мира». — Сайд Ахмед Хан Бахадор (Лондон, 1870), «Эссе», т. 4, с. 30. Однако другой мусульманин, Сайд Амир Али, один из потомков пророка, в своем «Критическом исследовании жизни и учения Мухаммеда» (Лондон, 1973) утверждает: «Мы раз и навсегда отрицаем, что ислам когда-либо брался за меч с целью насильственного обращения неверных. Ислам брался за меч исключительно ради самозащиты и не выпускал его из рук только ради этого. Ислам никогда не вмешивался со своими догмами ни в одну этическую систему, не преследовал никого, не насаждал инквизиции».
Но, тем не менее, меч
был
обнажен, и схватились за него мусульмане с готовностью.
45
«Тогда не существовало ни судов, ни полиции, не было в Медине и военных судов; кто-то из последователей Мухаммеда, следовательно, должен был играть роль исполнителя смертных приговоров, и было бы лучше, если бы это делалось тихо, поскольку прилюдная казнь человека на глазах всего его клана вызвала бы беспорядки, еще больше кровопролития и встречные обвинения, пока весь город не оказался втянутым в конфликт. Если подобные преступления можно называть «тайными убийствами», то именно такие тайные убийства стали существенной частью внутреннего устройства Медины. Людей нужно было убивать, и тогда лучше, если так». — «Studies in a Mosque», Стэнли Лейн-Пула, с. 69.
46
Примерно в это же время (625 г.) Мухаммед объявил запрет на вино и азартные игры (сура 5). Вскоре после прибытия в Медину он рекомендовал воздерживаться от них (сура 2).
47
См. ссылку на фрагмент из суры второй в главе XVI.
48
«Пророк, вне всякого сомнения, пристально следил за ходом войны [между Византией и Персией], упоминание о которой имеется в Коране (сура 30). Он не мог не видеть, какие громадные преимущества открывались перед ним вследствие того, что две великие державы оказались до крайности измотаны неимоверными боевыми действиями». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens", c. 24).
49
Мусульмане говорят, что евреи дали Антихристу имя «Мессия Бен Давид», веря, что в последние дни он восстановит для них царствие. Он должен появиться где-то между Ираком и Сирией, его будут сопровождать тысячи евреев, и он опустошит дотла все земли, кроме Мекки и Медины. (См. Sales Koran, «Preliminary Discourse», раздел 4). С другой стороны, стало уже обычным, что христиане говорят о Мухаммеде как об Антихристе. На это профессор Фримен заявил: «Я не берусь выяснять, был ли Мухаммед персонально Антихристом Священного Писания, но я точно знаю, что его религия, приближенная до такой степени к христианству, не будучи христианской, в конечном счете оказывается, больше любой другой, крайне антихристианской». — The History and Conquests of the Saracens, c. 72.
50
Перечисление имен всех жен пророка не входит в задачи настоящей книги, тем более что у разных историков эти списки разные. Но, как принято считать в настоящее время, их общее число достигало пятнадцати, включая тех, кого уже не было в живых.
51
Он прекрасно сказал: «Сын обретает рай у ног своей матери».
52
«Старое мнение о том, что Мухаммед был простым самозванцем, сейчас с таким трудом принимается на веру, что ни один из признанных историков в настоящее время не придерживается его». - W.W. Ireland, «Затмение Разума», с. 23.
53
Доктор Август Вейль сказал о Коране: «Как и Книги Моисея, он содержит заповеди, которые бесполезны и даже неприменимы для всех стран и всего человечества, и даже не для всех времен… Как реформатор, коим Мухаммед изначально являлся и хотел быть таковым, он отмечен в нашем сознании непосвященных, но восхищающихся им… Он заслуживает звание пророка».
54
«Все это чрезвычайно естественно для любого, окажись он на месте Магомета; но его можно явно обвинить в том, что он не был информирован больше по вопросам столь большой важности.
55
См. «Мировые религии», Фредерика Д. Мориса, гл. I, ч. 1; гл. I, ч. 2.
56
«В самом деле, не что иное, как абсолютная уверенность в искренних и чистых намерениях, могло провести Мухаммеда столь несокрушимо и прочно, без всяких отклонений и колебаний, без какого бы то ни было предательства по отношении к самому себе и самым близким своим соратникам, от первого признания Кадидже — к предсмертным содроганиям на руках у Айши». — Э. Фримен, «The History and Conquests of the Saracens", c. 57.
57
См. главу 9.
58
В «Речах Мухаммеда» Стэнли Лейн-Пула можно получить надлежащее впечатление о лучших частях Корана, без необходимости перелистывать множество длиннот. В переводе преподобного Джона Медоуз Родуэлла суры расположены предположительно в хронологическом порядке, четко указано различие между поэтическими пассажами и прозаическими главами. Переложение Сейла предваряется ценным предисловием, и то же самое можно сказать об очень научном и гораздо более упругом переводе профессора Палмера.
59
Более подробно об этих исторических достопримечательностях см. в. «Истории Халдеи», глава 1, а также в следующих главах настоящей книги.
60
Лоренс Олифант, путешествовавший в этом регионе, приводит в своей книге «Земля Гилеады» (The Land of Gilead) (с. 94, амер. изд.; с. 87, англ. изд.) описание ущелья реки Ермук, по которому можно составить представление о знаменитой битве. Он рассказывает, как сидел на обломке колонны на самом краю пропасти и смотрел вниз, на вившуюся под ним на глубине 150 метров реку, тогда как «следы былого величия» разбросаны были вокруг него повсюду. В этом месте в изобилии имеются останки стен древнего города, на вид неуязвимых, отстроенных в три ряда.
61
Окли описывает осаду Бостры с романтическими подробностями. Неизменно точный Коссен де Персеваль (3, 435) подает это как исторический факт. Однако сэр Вильям Мьюир утверждает, что не нашел подтверждений этой истории.
62
«Магомет, вводя ограничения, неизбежно санкционировал это тягчайшее зло. При том, что наложенное им ограничение, в свое время и в той местности, сыграло ни с чем не сравнимую роль, оно стоит и будет стоять на пути любой последующей, более полной реформы… Разница между одной женой и двумя решает все… Его последователям легче запомнить, что он позволил иметь четыре жены, нежели то, что он позволил только четыре». — Э. Фримен, (Е.А. Freeman, «The History and Conquests of the Saracens», c. 69).
63
Важной вехой этой кампании (635 г.) был Бовейб, близ Куфы, в сражении при котором сарацинские войска возглавлял доблестный и проверенный полководец Мотан- на. Битва была долгой и жестокой, персы в конце концов были разбиты, а богатая добыча подбодрила мусульман. Мотанна, который так и не оправился от полученных в тот день ран, почитаем на втором месте после великого Халида за свое хладнокровие, стратегический талант и невероятную смелость. См. Вильям Мьюир, «The Early Kalifate», с. 139.
64
Коссен де Персеваль датирует это сражение февралем—мартом 636 г., а Мюллер приводит дату 637 г.
65
Баальбек (древний Гелиополис) и Киннесрин (древняя Халкида), заплатив значительную контрибуцию, добились заключения перемирия.
66
Многие авторы, повторяя вслед за Абулфараджем, утверждали, будто после капитуляции Александрии знаменитая библиотека была разорена, а ее книги использовались для растопки в четырех тысячах городских бань, причем не хватило полугода, чтобы сжечь их все. Несмотря на свидетельства Дина Милмана, эта версия на сегодняшний день поставлена под сомнение.
67
Мерв (еще одно название — Мары) — одна из столиц Хорасанского царства следующего халифа. Правление сарацин в нем закончилось в 874 г. Подобно Самарканду и Бухаре, этот город был центром науки и культуры. В нем вырос халиф аль-Мамун Абу-ль-Аббас Абдаллах. Его захватили в 1037 г. Сельджуки, в нем был похоронен Альп Арслан. В 1221 г. Мерв пострадал от нашествия монголо- татар.
68
См. «История царства Александра», Дж. Махэффи.
69
Были сделаны попытки вовлечь в восстание Омм Сельму, другую вдову пророка, но она не поддалась на уговоры и попыталась отговорить заговорщиков от участия в гражданской войне. Айшу перед походом беспокоили суеверные измышления, но их удалось одолеть при помощи обмана: первые лживые анналы в истории ислама были изобретены, чтобы подвинуть ее навстречу гибели. Женщины Мекки какое-то время провожали Айшу, после чего, оставив ее, разразились рыданиями над судьбами веры. «День Слез» отмечен рыданиями, каких, согласно мусульманским авторам, не было ни до, ни после этого дня.
70
Табари указывает число 30 тысяч. — «Хроники», ч. 4.
71
Хариджит в переводе означает «вышедший», т. е. радикальный реформист или «возмутившийся», если воспользоваться более выразительным определением Теодора Паркера. Хариджиты добивались теократии; они утверждали, что благочестивый и праведный человек, независимо от племени и национальности, может быть подданным халифата, полагая при этом, что халиф государству не особенно нужен. В то время их насчитывалось 12 тысяч человек.
72
См. «Частное право магометан» Сайда Амира Али (также мутазилита). Введение, с. 6, 9, 10,11 и т. д.
73
Ссылка на неясный отрывок из суры 28. Зу-л-кар- найн, «двурогий», как, предполагается, был Александром Великим, царем Востока и Запада, или другим могущественным завоевателем. См. «Историю Аравии» Прайса, гл. 2.
74
Берберы были африканским народом неизвестного происхождения, упоминаемым в истории как ливийцы, ну- мидийцы или мавры.
75
См. Мьюир, «Ранний Халифат», с. 435.
76
См. Пелли (Pelly, «Miracle Play of Hasan and Husain»), том I, c. 216.
77
Стэнли Лейн-Пул, «Исследование мечети» («Studies in a Mosque»), гл. 7, «The Persian Miracle Play», с. 211.
78
"Критические эссе», «Персидская пьеса-мистерия», с. 264. Эссе стоит прочесть полностью, несмотря на то, что образ Хусейна слишком идеализирован и выбелен поэтом- эссеитом.
79
Мы увидим (в гл. 35), как ожидание прихода Махди поддерживалось Алидами, пока не окончилось воцарением в Египте династии Фатимитов, которые вырвали у халифа эту обширную провинцию и удерживали почти три столетия.
80
«Ни одно место в Центральной Азии не потрясло до такой степени воображение европейцев, как Самарканд». Schuyler, «Туркестан», т. I, с. 236. В 1497 г. город описывали как самый восхитительный из всех городов на свете, обладающий неповторимой элегантностью.
81
Имя Тарика вызывает некую путаницу среди исследователей. Написание слов «Тариф» и «Тарик» в арабском языке отличается одной точкой, и это на протяжении веков вызывает такое замешательство, что историки не могут отличить двух людей, если их вообще было двое. Маккари, Вейл и Дози утверждают, что «в 710 г.» из Африки в Испанию вторгся «Тариф абу Зора». Вудворд и Мини- ана сообщают, что переход совершил «Тариф ибн Малик» «в 711 г.», причем Миниана опускает имя военачальника, когда говорит о походе 710 г. Р. Сент-Иллер, Ирвинг, Кон- де, Вудворд, Седийо, Ен-Новари Египетский и Лопес де Айала утверждают, что пролив в 710 г. пересек «Тарик ибн Зияд», но в таком случае Вудворд противоречит своему предыдущему утверждению, что то был «Тариф». В большинстве надежных источников говорится, что экспедицию 711 г. возглавлял Тарик ибн Зияд. Алькантара, Бледа, Ла- русс и редакция «La Nouvelle Biographie Generale» допускают, что оба похода возглавлял один и тот же полководец, хотя последний из названных источников называет имя «Тарик», а Ларусс — «Тариф или Тарик»; и, наконец, Ибн- абд-эль-Хаким, Ибн-Халдун и Седийо не знают никого по имени «Тариф», хотя Хаким знает двоих по имени «Тарик», и ни один из них не упоминается остальными авторами. «Тариф» не известен в истории до описываемых событий и никогда не появляется в истории после. См. Baron de Slane, «История берберов», т. 1, с. 215, 346; Маккари «Магометанские династии в Испании», том 2, с. 265, 516; Weil, «История Халифов», т. I, с. 517, 518; Rosseeuw St. Hilaire, «История Испании», т. I, с. 381, 382.
82
См. «История мавров в Испании» Стэнли Лейн-Пула. Нью-Йорк — Лондон, 1886.
83
«История упадка Римской империи» Э. Гиббона, глава 51. Гиббон сравнивает этот замысел с мечтой Митрида- та пройти из Крыма в Рим или Цезаря — завоевать Восток и вернуться домой с севера. Все эти великие замыслы, по его мнению, превзошел в своих походах Ганнибал.
84
Gayangos приводит этот разговор более подробно в своем переводе Маккари, т. I, с. 297, и приложении «Е», с. 88.
85
Э.А. Фримен, «Очерки истории», глава 6. Лев III (Исавр) вступил на престол в марте 717 г.
86
Непосредственной причиной смерти этого невыдержанного суверена было, однако, переедание. Сирийские христиане преподнесли ему в дар две огромные корзины, с яйцами и фигами, и он, будучи склонным к чревоугодию, в одно прекрасное утро все это съел, добавив еще огромное количество винограда из Таифа, немало спелых плодов, сахар, мясо козленка, полдюжины домашних птиц и 70 плодов граната. Поистине чудовищный завтрак!
87
Историк Гиббон дает описание решающей битвы у города Тура (именуемой во Франции битвой при Пуатье). См. также «Пятнадцать решающих битв мировой истории» сэра Эдварда Кризи, «Magna Carta Stories» данного автора (Бостон и Лондон, 1882).
88
Существует немало противоречий, связанных с вопросом о происхождении хазар. Предполагается, что это были скифы. С далеких древних времен обитали в регионе на север от Каспия, откуда в VI в. они совершили ужасные набеги на Персию, даже после того, как ущелья Дагестана были перегорожены стеной и железными воротами Коба- да, отца Хосрова, в 507 г. Гиббон описывает эту стену, построенную из камня «толщиной семи футов, двадцати одного фута в длину», сложенную без раствора и протянувшуюся на расстояние свыше «трехсот миль от берега Дербента через взгорья и долины Дагестана и Грузии». — «История упадка Римской империи», гл. 11.
89
На арабском Востоке ослов ценят за выносливость и трудолюбие, так что прозвища «осел» и «ишак» не воспринимаются как оскорбление. —
Примет, переводтика.
(Источник: Джавахарлал Неру: «История арабов — одно из чудес в истории мира». Письма из тюрьмы, написанные дочери Индире.
90
См. «История империи Александра», гл. 3.
91
Поэт Ричард Генри Стоддард.
92
Томас Мур «Лалла Рук», гл. I «Пророк из Хорасана», пер. с английского.
93
Рассказ о Моканне приводится профессором Вамбе- ри в «Истории Бухары», с. 42–52.
94
Ладья (или «тура») в шахматах может делать «длинные» ходы вдоль и поперек всей доски, тогда как пешка может двигаться по диагонали, но только на одну клетку.
95
Хотя ни один халиф не выполнял столь тщательно паломнический долг, как Харун, он полностью игнорировал запрет на вино, которое без ограничений пил во время пиров.
47
96
См. «Халиф Харун Альрашид» Э. Палмера, с. 124.
97
Более подробно об этих разногласиях можно прочесть в книге Гюстава Дюга «История философии и теологии мусульман», с. 82 — 105.
98
«Вовсе не распущенность умов должна была искупиться этой суровостью морали… Главный кади был притчей во языцех всего Ирака, известный бесстыдным сквернословием и всевозможными пороками…Придворный поэт-фаворит насмехался над религией, вел распутную жизнь. «Увеличь свои грехи до предела, — писал он в одном из своих стихотворений, — ибо тебе предстоит встретиться со снисходительным повелителем»…В поведении преобладала крайняя вольность…Сами мечети стали «ловушками, расставленными Сатаной». «Ислам при халифах Багдада», с. 253.
99
Лев был посвящен в сан епископа Фессалоники, а впоследствии возглавил математическую школу в Константинополе. Именно он изобрел использовавшуюся в то время систему телеграфных сообщений — с помощью огней, посредством которой передавалась информация о вторжениях, сражениях и других военных дейтсвиях.
100
См. «Апология Аль-Кинди» сэра Уильяма Мьюира.
101
Более подробно этот разговор описывается в книге Эдварда Села «Вера Ислама», с. 127.
102
«Всякий, кто хоть единым словом или делом обмолвится о Коране, будет признан неверным и может быть растерзан набожными багдадцами». «Ислам при халифах Багдада», с. 273.
103
Случилось так, что Амр смог защитить Мотамеда от нападений соперника, Мухаммеда, сына Зейда, заявившего претензии на халифский престол в качестве потомка Али. Мухаммед был побежден, взят в плен Амром, который отправил его к Мотамеду — то ли в знак дружеского расположения, то ли в качестве предупреждения, что якобы сам халиф недостаточно силен и должен бояться Саффаридов.
104
Все это время в Каирване, основанном приблизительно в 670 г., правила династия Аглабидов, идущая от Ибрахима, сына Аглаба, назначенного на пост Харуном аль-Рашидом около 800 г. Между царствованиями Ватека и Мотамеда Аглабиды напали на Италию (842), разграбили Рим (846), утратили большую часть того, что им удалось захватить в Италии (871) и взяли Сиракузы (878). Династия была свергнута Обеидом Аллахом-эль-Мехди в 909 г.
105
На сегодняшний день, как было подсчитано, существует сто восемьдесят миллионов мусульман и среди них лишь десять миллионов — Алиды или шииты.
106
См. Г. Вамбери «История Бухары», с. 63.
107
Профессор Вамбери пишет, что когда само существование государства Ирак «оказалось после битвы при Кадесии под угрозой исчезновения, а саму Персию наводнили опустошительные орды голых варваров из Аравийской пустыни, какие-то искры персидской цивилизации еще теплились под оскверненными алтарями», особенно в Трансоксании, несмотря на то, что магометано-персидский образ мысли продержался еще двести пятьдесят лет». «История Бухары», с. 67.
108
этот эпизод, как и многие другие курьезные истории о Фатимидах, описывается в книге аббата Мариньи «История революций в империи арабов», т. I, с. 85.
109
Полное изложение истории Махди можно найти в замечательной монографии Джеймса Дармстетера «Махди от возникновения ислама до наших дней», Париж, 1885.
110
Это описание, которое можно встретить в многочисленных книгах по данной теме, взято из великого труда Абулфеды, самого выдающегося из сарацинских авторов, который происходил из Дамаска, где он родился в 1273 г. Его «Краткая история человечества» включает историю многих европейских государств, не считая истории сарацин от рождения Мухаммеда до 1328 г., даты написания книги, которая была завершена за три года до смерти ее автора. Абулфеда был знатного рода, воин и писатель, он присутствовал при осаде Сен-Жан-д'Акра в 1281 г. Для истории описание этого периода Крестовых походов имеет неоценимое значение.
111
См. «Лекции о сарацинах» Фримена; «Революции» Мариньи, т. I, с. 39; «Упадок и падение Римской империи» Гиббона, гл. 52.
112
«Законодательство Мухаммеда, изначально предназначенное для кочевых арабов, неизбежно отличалось узостью, отсюда известные сложности в его применении к нуждам более развитых и цивилизованных общностей. Для того чтобы успешно применять его, нужно было прибегать к традиции, казуистике и слишком большому количеству практических приспособлений и мелких изменений мусульманского кодекса, чтобы сделать эту казуистику доступнее». — Шуйлер, «Туркестан», т. I, с. 171.
113
«Палатный мэр» (франц.) — так называлось высшее должностное лицо во Франкском государстве при Меро- вингах. —
Примег. пер.
114
Янычары, набранные впервые в 1329 г., были распущены только в 1826 г. Они прошли те же стадии, которые мы могли наблюдать у турецких телохранителей. Сначала их численность не превышала одной тысячи; в 1362 г. их было уже 10 тысяч; за три столетия она заметно увеличилась, и к тому времени они стали настоящими хозяевами империи, которые по своему усмотрению могли смещать и казнить султанов. Держали в страхе все общество. «Преторианцы», гвардия императора, созданная Сципионом Африканским, поначалу также были малочисленны, но при Августе они находились при нем постоянно в составе десяти тысяч человек (27 г. до н. э.), и их власть настолько возросла, что они по своему выбору могли передавать императорскую корону. Эти подразделения просуществовали до 312 г. н. э.
115
Махмуд построил в Газни большую мечеть, музей естественной истории с замечательными экспонатами и библиотеку. Считается, что он первый мусульманский монарх, носивший титул султана, и первый мусульманский император Индии.
116
См. Вамбери. «История Бухары», гл. 6.
117
Ассасины (от араб, хашшишин, буквально — потребители гашиша) — тайная сектантская организация нео- исмаилитов-низаритов, образовавшаяся в Иране в конце
XI в. в результате раскола в исмаилизме. Основатель — Хасан ибн Саббах. —
Примет, пер.
Вениамин Тудельский, знаменитый еврейский путешественник из Наварры, по прибытии в Джубейл в 1163 г., писал: «В этой местности живут люди, именуемые Ассаси- нами, которые не приняли доктрин магометанства, но следуют учению того, кого считают вроде пророка Кармата. Они выполняют все, что бы он им ни приказал, будь это вопрос жизни или смерти. Имя его Шейх аль-Хашишим или "Старец Гор", по указаниям которого совершаются все действия этих горцев. Резиденция его находится в городе Кеде- моф»… (Нав 13:18). Т. Райт, «Ранние путешествия по Палестине» (Bohn), с. 78. Бодье дает пылкое описание земного рая, в котором, как рассказывали, жили Хашишимы.
118
Фатимиды были свергнуты Саладином в 1171 г.
119
Т. Райт, «Ранние путешествия по Палестине» (Bohn), с. 95.
120
Астрологи ислама предсказывали страшный ураган, который должен был в 1154 г. прийти с Востока. Но, так как урагана не случилось, объяснили, что имелся в виду Чингисхан. — Вамбери «История Бухары», с. 119.
