Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.

 

Артур Джилман

САРАЦИНЫ

К оглавлению

 

I Как история начинается

Восточнее Красного моря, строго на юг от Палестины, простирается загадочная страна, которая в нашем сознании не связана ни с Европой, ни с Азией, ни с Африкой. Каменистые пределы этой страны с трех сторон омыты водой, с четвертой же лежит песчаная пустыня, столь мало приспособленная для жизни, что никто особенно и не стремится владеть ею, и даже граница, которая указала бы, где кончается одно государство и начинается другое, никем не обозначена. Край сплошного песка и камня, практически без признаков рек или озер, за исключением отдельных благодатных районов, по большей части неизученный, если не считать редких путешественников-одиночек, энтузиастов, исследовавших его бесплодные пустоши, к тому времени, к которому относится наш рассказ, был неведом широкому миру. Римляне и македоняне, иудеи и христиане забредали сюда, хотя никто из них не потрудился разгадать потаенные секреты бескрайних, зловещих пустынь. Коренные обитатели этого края в безмерной самонадеянности оглядывались назад только для того, чтобы в глубинах веков найти доказательство, будто они и есть самые древние, поскольку в качестве праотцев чтят Адама, Ноя, Авраама либо Исмаила; до всего же остального света им не было дела, как, впрочем, и всему свету — до них.

Край сплошного песка и камня, практически без признаков рек или озер

Трудно сказать, сколько поколений этих самобытных детей пустыни прожило здесь в первозданной дикости, сколько столетий пришлось им бороться с коварными самумами, между делом развивая мелкую торговлишку среди песков до уровня достойной коммерции, и сколько веков обитали они в своих шатрах, умудряясь прокормить смуглых детишек финиками и тамариндами, что гроздьями свисают с деревьев, в тени которых они спасались от беспощадного солнца. У этого народа не было книг, а изустные предания до такой степени рассчитаны на поддержание национальной гордости, что вряд ли нам стоит принимать их за чистую монету. К моменту начала нашего повествования в жизни этого странного народа стал намечаться сдвиг: о них теперь предстояло узнать всем. Больше они не могли оставаться таинственными детьми пустыни — судьба уготовила им нечто большее. Их тайны по-прежнему оставались при них, но в дело вмешались те, чьи имена и подвиги станут известны отныне по всем городам и странам. Как раз об этих незаурядных людях и пойдет речь, как только мы коснемся истории сарацин. Начало нашего рассказа уводит в далекое прошлое, за несколько веков до завоевания Англии норманнами, в те дни, когда предки англичан еще поклонялись Одину. Но разговор у нас будет о совершенно ином мире: мы встретимся не с арийским типом общественного устройства, а семитским. Нам, представителям иной человеческой расы, он интересен прежде всего тем, что для нас он нов.

За сотни лет до того как начнется наша история, Греция пала перед Александром Македонским, после чего господство над ней, как, впрочем, и над самой Македонией, захватил Рим. К этому моменту он успел пройти все три стадии своего существования — эпоху мифов, героическую эпоху и золотой век, — побывав последовательно царством, республикой и, наконец, империей, пока, после всех завоеваний и побед, его не покорили орды варваров, хлынувшие из земли гиперборейцев. [3] Лишь после двухсот лет плача по утраченному величию на руинах, оставленных Аларихом, [4] Аттилой [5] и Гейзерихом, [6] царственный скипетр был перенесен с берегов Тибра к Босфору. Здесь, на склонах бухты Золотой Рог, император Константин противостоял царю Персии, деля с ним, как ему мнилось, царствия земные, ежечасно и ежеминутно совершая набеги в глубь его территорий. Так продолжалась борьба, длившаяся семь веков, или, по определению Гиббона, «от смерти Красса до воцарения Гераклия», [7] императора, который надеялся в один прекрасный день захватить целиком все обширное царство Хосрова [8] и воссесть на престол в его дворце.

Однажды, вынужденный бежать из собственного царства, некий Хосров нашел спасение при дворе императора Маврикия; [9] однако оказанный ему теплый прием не обеспечил прочного мира. Позже (в 602 г.) гостеприимный

Маврикий был убит узурпатором, и персы выразили желание отомстить обидчику, развязав через год войну, самую жестокую и кровопролитную в истории двух народов. После нескольких лет сражений Гераклий одолел узурпатора Фоку, предал его смерти и, уступая всеобщим мольбам, милостиво согласился принять порфиру (610 г. н. э.). Впоследствии он вступил в войну с Хосровом, прорвался в глубь персидской территории, одержал решающую победу в битве при Ниневии на реке Тигр (627 г. н. э.), обратил персидского царя в бегство, после чего отпраздновал свой триумф дважды, в Константинополе и Иерусалиме. [10]

Еще до описываемых событий Европу наводнили гунны, пасшие до поры свои стада на тучных нивах южной России, в Польше и Венгрии; вандалы, готы, бургунды и франки также составили часть той кишащей массы яростных захватчиков, что заполонили долины Роны, Рейна, Сены, Дуная, По и Днепра. Правитель, занимавший константинопольский престол, не был греческим императором; власть Рима попросту перешла к Восточной империи (476 г. н. э.), когда, как говорится, Западная империя «пала». В нашем рассказе мы взглянем пристальнее на те орды, что, сменяя друг друга, из поколения в поколение, неведомые остальным народам, во все возраставшем числе гарцевали по равнинам северной Азии, горным отрогам и долинам Туркестана и лежавшим за ними далеким степям. В Библии мы находим историю народа, жившего по соседству от описываемых нами племен. Иудеи Палестины каким-то странным образом были связаны с обитателями пустынь, но всё же они, во многих отношениях, от них разительно отличались — в труде, религии и образе жизни. В лице Исмаила и других библейских пророков сарацины почитали тех же предков, причем многие из жителей аравийских пустынь поклонялись Богу Авраама, но религиозные верования и обычаи подавляющего большинства из них весьма различны, при совпадении, впрочем, многих привычек в быту. В ранние периоды влиятельные лица из числа «Людей Священного Писания» или «Людей Книги», как арабы называли иудеев, покинули свои дома в Палестине, чтобы обзавестись новыми в городе Ясриб (впоследствии известном как Медина). В 6 веке н. э. целое племя, жившее на юге Аравии, приняло веру детей Израиля, и, согласно их удивительным преданиям, жители пустынь между этим районом и Палестиной увидели такое за тысячу лет до Христа, что «Люди Книги» произвели глубокое впечатление на аравийцев, живших вдоль берегов Красного моря.

Земля сарацин по своей площади в восемь раз превышает территорию Великобритании. В ее западный берег бьются волны Красного моря, на юге несет свои воды Индийский океан, омывающий далеко на западе берега Индии и Австралии, на востоке находятся Персидский залив, реки Евфрат и Тигр, тогда как на севере лежит широкая полоса суши, где веками веют и метут дикие пески. Внешняя кромка этой громадной территории — единственная часть, которая, как нам достоверно известно, была постоянно заселена. Ближе к середине поверхность приподнимается, обширные плоскогорья и высокие горы здесь отвергают любые попытки колонизации. [11]

В засушливых местах цена воды велика, и где бы ни забил освежающий ключ, орошая раскаленную от зноя почву, местный житель с радостью и благоговением установит поблизости свой шатер. Вслед за греками подобный островок зелени мы называем оазисом, но было бы лучше называть его wady , ибо в сознании арабов это не что иное, как клочок земли, орошаемой рекой или родником, готовыми в любой момент без следа исчезнуть.

Вади-Феран, самый большой оазис на Синайском полуострове. Гравюра XIX в.

В наши дни торговля не считает обширные континенты наиболее благоприятными для сообщения, отдавая предпочтение бушующим океанам; но так повелось не сразу: в былые времена, когда корабли были слишком малы, а компас еще не был изобретен, товары перевозились из страны в страну через пустыни. По стране сарацин их везли от одного wady к другому, и там торговцы находили траву для вьючных животных, убежище от зноя и спасительную родниковую влагу. Неповоротливые верблюды везли на своих спинах груз, их неспешная поступь давала возможность передвигаться со скоростью до шестнадцати миль в сутки. Они невозмутимо несли своих седоков, невзирая на жестокие самумы и нестерпимый зной, что позволяло торговцам преодолевать значительные расстояния ради обмена мирры, ладана, золота и драгоценных камней из Сабы и Офира [12] на тирский пурпур и клинки из Дамаска. Длинные цепи верблюдов и лошадей нередко тянулись от берегов Индийского океана на восток, огибая Персидский залив, и оканчивали свой нелегкий путь на берегах Тигра. Иногда караванщики двигались к северу, огибая Красное море, день за днем, от привала к привалу в следовавших друг за другом wady , и у самых рубежей Палестины знакомились с другими семитскими народами, чья цивилизация отличалась от их собственной. На своем пути они оказывались вблизи полной чудес Петры и горы Ор, на вершине которой испустил дух Аарон, брат Моисея.

Вади-Феран. Современное фото

Йеменом называлась южная часть Аравии, но греки нарекли этот край «Счастливой Аравией», имея в виду его плодородие. Саба — тамошний город, имевший в древности большое значение. Именно в тех местах Йоктан, легендарный внук Сима, сына Ноя, стал родоначальником народа, жившего в богатых и людных городах, считавшихся важными торговыми центрами. За тысячу лет до Христа в Иерусалиме правил богатый царь Соломон, о котором расходились по свету легенды, одна чудесней другой, а странствующие торговцы не спеша разносили их по всему побережью Красного моря, до тех пор, пока, если верить преданию, они не достигли ушей жившей у самого Индийского океана Балкис, царицы Савской. [13] Подданные ее звались сабейцами; они жили в плодородном оазисе, среди безлюдных песков, и в изумлении глядели в небо, откуда светили им звезды, солнце и луна, и люди думали, что эти яркие светила — небесные божества. Тогда они склоняли головы и молились им.

Царица Савская (если опять-таки верить преданию) размышляла о чудесах, которые путники рассказывали о могущественном северном царе. Несмотря на то что ей предстоял длительный путь, составляющий шестьдесят с лишним стадий, которые должны будут преодолеть верблюды, она вознамерилась лично отправиться туда, чтобы самой увидеть и услышать, что будет делать и говорить Соломон. Немалых трудов стоило подготовиться к подобному путешествию. Нам у себя дома пришлось бы затратить на путешествие от силы несколько дней, но тогда и в той стране обстоятельства были иными. Царице предстояло посетить могущественного правителя, самого богатого и мудрого из всех, о ком она слышала в своей жизни. Царь был и в самом деле столь велик, что даже необузданное воображение жительницы бескрайней пустыни не в силах было живописать его во всем блеске. Царица не могла сесть на верблюда и тронуться в путь одна: волей-неволей ей пришлось снарядить множество верблюдов, большой отряд сопровождения, массу женщин, которые обслуживали бы ее в дороге, а кроме того, ей надлежало, как того требовали тогдашние обычаи, взять с собой богатые дары, предназначавшиеся для великого царя.

Развалины крепости в Маребе, древней столице Йемена

Вообразим себе, как царица выезжает из града сынов Йоктана, в сопровождении длинной свиты из погонщиков верблюдов, с шатрами для ночлега в пути, со своими бесценными дарами. В череде дней проследим ее путь, а по ночам будем видеть, как она вкушает отдых под ясным безоблачным небом своей сказочной страны. Прошла неделя, но царица еще в самом начале своего утомительного путешествия, а караван все рвется вперед. Проходит еще неделя, затем еще и еще, и вот уже свыше семидесяти дней стойко переносит она все тяготы пути. Чтобы завершить путешествие, ей понадобилось столько же времени, сколько Колумб потратил на переход через Атлантический океан.

И вот вдали показываются позолоченные башенки храма, и наконец сгорающая от любопытства царица предстает пред светлыми очами мудрейшего из царей. Его имя гостья связывает с тем, что ей известно о великом Иегове, и она задает царю вопросы, на которые ему нелегко будет ответить, — из тех, что, как мы себе представляем, Иов обсуждал с друзьями в своей типично арабской манере. Не исключено, что гостья попросит царя разгадать ее загадки, ибо ее народ без ума от подобных состязаний в смекалке. Но у нее, вне всякого сомнения, есть и более серьезные намерения, ибо она готова открыть все, что «у нее на сердце». В восхищении внимает она словам Соломона, признавая в душе, что, несмотря на явные преувеличения рассказчиков, в той далекой стране, где она правила, [14] она не слышала и половину того, что ей довелось увидеть и узнать здесь!

Нет ничего удивительного, что рассказы о Соломоне в стране детей Йоктана распространялись и далее, становясь все обильнее и неправдоподобнее. Неудивительно, что о нем говорили, будто на пальце своем он носит кольцо, благодаря которому может узнать обо всем, о чем только пожелает. Неудивительно, что люди верили, будто его храм был основой основ всех архитектурных познаний, и что о самом Соломоне говорили, будто он вершит свои чудеса при содействии джиннов и духов, обитавших в «краю волшебников», на горе Каф, над которой, как все утверждали, он имел полную власть. И совсем не удивительно то, что народ Аравии, от Сабы до пустынь севера, привык считать Палестину страной гораздо более высокой цивилизованности, нежели их собственные земли. Вот почему все охотно принимали на веру легенды и религиозные откровения, исходившие оттуда.

II Созданные из огня, света и глины

Арабов отличает пылкое воображение. В их родном краю, полном чудес, куда ни бросишь взгляд, чудится что- то необыкновенное, будь то ясная синь высокого звездного неба или пустыня, внезапно озаряемая невиданными фантастическими миражами! Здесь всюду мерещатся феи, привидения, эльфы, духи, живущие в любом цветке или камне, в дереве или ручье.

Арабам казалось, что сверхъестественные существа так и роятся среди них и над ними. Постепенно из этих верований возникла мифология — отражение души деятельного, созерцательного, увлекающегося, сердечного народа, своего рода «французов» Востока. В каком веке предания обрели ту форму, в которой они дошли до нас, и какие именно сюжеты возникли в самом начале времен, мы теперь вряд ли сможем установить. Один из самых дотошных исследователей утверждает, [15] что нам остается только догадываться о состоянии верований арабов в те давние времена, но, «судя по преломленному свету от немногих, едва брезживших лучей, можно заключить, что они поклонялись, если прибегнуть к несколько расплывчатому термину, силам небесным ». Иные же приписывали все сущее воздействию природных сил, а кое-кто поклонялся камням и другим фетишам, тогда как и фантомы пустыни, Фата Моргана, ангелы и демоны, наряду с прочими воплощениями умозрительных идей или идеалов, становились такими же объектами благоговейного почитания.

За две тысячи лет до того, как был сотворен Адам, если верить сказителям, хранившим мифы этого народа, Создатель сотворил существа, которые не были похожи на людей. Их называли джиннами, и сделаны они не из глины, а из чистого огня, не смешанного с дымом. Невидимые глазу, они перемещались с места на место; они влюблялись и женились; у них были дети, и они умирали, точь-в-точь как те существа из глины. Одни были добрыми, другие злыми, и, согласно своим склонностям, подразделялись на классы. Кто-то из них предпочитал жить в развалинах или на шумных рынках или перекрестках; некоторые обитали в реках и морях, а иных можно было обнаружить в банях или колодцах. И все же главным местом пребывания джиннов считалась таинственная гора Каф, которая, согласно представлениям арабов, стояла на гигантском изумруде и опоясывала Землю, так что солнце вставало и ложилось за ней. Когда арабы хотят сказать обо всем мире, они говорят «от Каф до Каф». Они считали, что гигантский изумруд и придавал голубоватый отсвет солнечным лучам. Этот драгоценный камень охватывал землю, словно кольцо — палец, и каким-то образом (понять этого нам просто не дано) он был связан с землетрясениями, которые не давали Аравии покоя в соответствии с волей Аллаха. Все джинны когда-то были добрыми, подчинялись своим законам, пророкам, религии, постоянному правлению, но задолго до появления Адама им стало скучно вести жизнь монотонную и однообразную и они попытались свергнуть изначальный порядок вещей. Они восстали против своих пророков, которые (об этом необходимо помнить) не были особами, умевшими предсказывать будущее, а, как и у собратьев-иудеев, были жрецами, толкователями воли небес. Против восставших Аллах послал несметные войска существ, которые в своей духовности на порядок превосходили джиннов: то были ангелы, созданные не из глины и не из бездымного огня, а из чистейшего света. Разве откажешь в ярком воображении тем, кто в далеком прошлом населил пространство существами, сделанными из огня и света?

Ангелы выступили против джиннов и повергли их в невообразимый ужас. Они рассеяли их по островам и горным вершинам, загнав их в самые недоступные места, а иных во множестве захватили в плен. Злые джинны известны под несколькими именами, в том числе ифриты или эфриты . В преданиях упоминается, будто один их тех, кого напугали ангелы, сам сделался ангелом, и стал известен под именем Азазил или Иблис, только никто не знает, как это предание выглядело изначально, и мы вправе теперь считать Иблиса первым из ангелов, который восстал против Аллаха, во время создания Адама. И стал Иблис злым демоном, соответствующим нашему представлению о Сатане. Как и Сатана, подверженный гордыне, он меж ангелов звался Павлином.

Когда аравийский вихрь проносился по пустыне, неся клубы песка и пыли, люди говорили, что это какой-то злобный джинн несется к ним с недобрыми намерениями, и тот, кто шел впереди, кричал: «Железо! Железо! Горе тебе, о несчастный!», ибо считалось, что упоминание железа сковывало джиннов необоримым страхом. Или же все восклицали «Аллах велик!», полагая, что оценивший похвалу Аллах защитит их от грозящей опасности. И выйдя в море на своих крошечных баркасах, они, увидев водяной смерч, думали, что джинн гонится за ними и им не обойтись без защиты свыше. Ангелов считали в корне отличными от джиннов. Они никогда не смели ослушаться Аллаха, и их никогда не волновали дурные страсти, которым были подвержены джинны, да и — следует признать — люди тоже, в немалой степени. Некоторые, правда, примкнули к мятежу против Аллаха, но впоследствии все осознали, что пища их заключается в прославлении его имени, питье — в провозглашении его святости, а услада — в одном лишь служении ему. Предполагалось, что и внешний их образ отличался, но коль скоро они сделаны из чистейшего света, существам из глины понадобился бы весьма острый глаз, чтобы разглядеть их невыразимую красоту. Четверо из них являются архангелами: Джабраил, олицетворение преданности, являющий откровение воли Аллаха; Михаил, хранитель иудеев, Азраэл, ангел смерти, и Израфил, ангел трубы, которому предстояло возвестить о наступлении конца света, и первый звук его трубы должен будет убить все живое, тогда как второй раз голос его трубы поднимет умерших на Суд. Считалось, что один ангел постоянно находится справа от каждого человека и ведет отсчет его добрым делам, а другой держится по левую руку и учитывает все дурные поступки. После смерти каждого человека Накир и Мункир, два светоносных создания, прямо в могиле удостоверяются в крепости веры умершего. Если он признавал Аллаха единым Богом, они дозволят ему покоиться с миром. Если же вера недостаточно крепка, они будут топтать его и бить до тех пор, пока тот не начнет стенать так громко, что его услышат все, кроме джиннов и людей, от Каф до Каф! Считалось, что люди не до конца зависят от прихоти джиннов — иногда и им случалось брать верх, когда джинны оказывали людям всевозможные услуги и даже помогали раздобыть, посредством особых заклинаний и талисманов, сведения о грядущих событиях. Кто-нибудь может подумать, что джиннам известно о будущем не больше, чем любому из смертных, но мы-то знаем, что они часто подслушивали у небесных врат и таким образом вызнавали немало тайн о деяниях ангелов и даже о планах самого Аллаха. До рождества Иисуса, как говорят, им было дозволено входить во все семь ворот, но были изгнаны из трех, а уже после рождения Мухаммеда — и из остальных четырех. И все же, проходя у самого нижнего из небес, они успевают наслушаться такого, чего человек никогда бы не узнал! И когда арабы видели, как в небе пролетали яркие падающие звезды, они обыкновенно говорили, что это ангелы прогоняют от врат нижних небес таких назойливо любопытных джиннов.

Имя Аллаха

Перстень с печатью, который носил Соломон, и с помощью которого он мог управлять джиннами, был послан ему, как принято считать, с небес. Он был из железа и желтой меди, и на нем было выгравировано имя Аллаха. Когда Соломон отдавал приказ добрым джиннам, он запечатывал письмо медной печатью, а когда приказ предназначался для злых, то на нем красовалась печать из железа. Имея власть над джиннами, Соломон использовал их при строительстве храма в Иерусалиме и при выполнении прочих великих работ в своем царстве. Чудодейственное кольцо давало Соломону власть и над всеми ветрами, над птицами и даже над дикими зверями. Оно упоминается в сказках «Тысяча и одна ночь», в истории о рыбаке и джинне (или «гении»). Кольцо было и впрямь замечательное. С помощью кольца его всесильный владелец обратил многих злых джиннов в подлинную веру, а неуступчивых заключил в крепкую темницу. Было бы хорошо, если бы другим смертным принадлежали подобные кольца, ведь злые джинны сотворили людям так много зла! Они умыкали красивых женщин. Сидя на крышах, они сбрасывали кирпичи на прохожих, воровали продукты, захватывали пустующие дома, некоторые (они назывались «гулы») поедали людей, поселялись на кладбищах и совершали бесчисленные злодейства. Хотя мы не можем сказать, в какое время появились те или иные фрагменты этой жуткой мифологии, мы знаем наверняка, что в подобных верованиях изначально присутствовали джинны, но, однако, столь же очевидно, что небо в воображении арабов было созданием более поздних периодов. Мухаммед задумал рай как место, где обитателям были доступны все те удовольствия, которых жаждет житель знойных и бесплодных стран: тень, покой, вода, плоды, общество и слуги, — и все это навечно доставалось правоверным. Аллах — хозяин рая: он вечен и неизменен, не имеет ни формы, ни предела, включает в себя всё, но сам не включаем ни во что; к нему обращаются посредством девяноста девяти сур, прославляющих его как Милостивого и Справедливого, Всесильного и Всеславного; он — страж и судия, творец и кормилец.

Ночные ангелы провожают Мухаммеда в рай.

Изображение XVI в.

Ему принадлежали все семь небес: Сад Красоты, Средоточие Мира, Средоточие Покоя, Эдемский сад, Сад отдохновения, Сад наслаждения, Сад самых возвышенных и Райский сад. [16] Аналогично и преисподняя подразделялась на семь частей: Геенна, Пылающий огнь, Яростное пламя, что иссекает каждую вещь на земле на мелкие части, Испепеляющий огонь, Обугливающее пламя, Свирепое пламя и, наконец, — Бездна. В первом отделе ада последователи ислама содержались временно; во втором находились иудеи, в третьем — христиане, в четвертом — сабеи, в пятом — маги, в шестом — идолопоклонники, а в бездонную пропасть отправлялись лицемеры, которые притворно следовали одному из вероучений. Такой ад, со всеми его семью разделами, воспринимался человеком, привыкшим к испытаниям жарким климатом, как место крайних страданий.

Девятый месяц аравийского года, именуемый Рамадан, был и остается временем своеобразного поста, на всем протяжении которого считается священным долгом от солнечного восхода до заката соблюдать воздержание; однако как только объявлялся заход солнца, все ограничения спадали, и голодные и алчущие поспешали есть и пить до полного насыщения. В течение дня, даже завидев на улице курящего, они обязаны были прикрывать рот рукой, дабы запретный аромат не мог осквернить их; но когда становилось достаточно темно, чтобы нельзя было отличить белую нитку от черной, они могли безудержно предаваться курению. Кое-кто, разумеется, не подвергал себя, как прочие, посту со всем религиозным рвением; были и те, кто смотрел на вещи как на колдовство. В то же время, не было недостатка в искавших спокойствия в уединении, вдали от суетной толпы, кто был занят собственными мыслями, обратив свои взоры к Аллаху.

III Эпоха Невежества

Когда Адам пал и был изгнан из рая, о чем сообщают нам восточные сказания, с неба упал камень чистого белого цвета, с тех пор веками хранимый со всем религиозным рвением и благоговением, как нечто священное и безупречное. Камни действительно иногда падают с неба, но в те давние времена люди еще ничего не знали об аэролитах и потому придавали им сверхъестественное значение. Судьба камня прослеживается задолго до Рождества Христова, и Диодор Сицилийский, римский писатель золотой поры, выбравший своей темой точное описание подробностей из жизни всех народов, упоминает камень как уже существующий — он считался древнейшей реликвией и был почитаем всеми арабами. Мы помним, что когда Иакову приснился его чудесный сон, он установил в память об этом событии камень, на который он излил елей и назвал Beth-El, то есть «Дом Бога». Арабы тоже называют место, где хранится их бесценная реликвия, «Домом Аллаха». Однако, в отличие от реликвии Иакова, они поклоняются чему-то бесформенному. В древности поклонение арабов подобным камням не было чем-то необычным, но лишь этот стал самым известным, оставшись на века в памяти народа. Правда, он не сохранил свой белый цвет и приобрел красновато-коричневый оттенок, либо оттого что над ним так много рыдали, оплакивая грехи всего мира, либо оттого, что к нему сотни лет прикасались, покрывая поцелуями. Камень поистерся и раскололся, его скрепляют серебряные скобы, и сейчас его уже стали называть черным, настолько он запылился.

Кааба

Священный камень помещен в стене здания, известного под названием Кааба («куб»), вокруг которого сооружена мечеть, вобравшая в себя, помимо Каабы, источник, названный благодаря журчащему звуку льющейся воды «Земзем». Рассказывают, что когда Агарь была послана в пустыню пророком Авраамом, она положила маленького Исмаила на песок (хотя мы считаем, что он к тому времени уже был взрослым юношей, которому почти исполнилось шестнадцать), и что когда он раскинул ручонки, ему открылся источник, давший отдохновение и влагу и ему, и его матери. Существует мнение, что Сет, сын Адама, построил здесь Каабу, но ее смыло затем потопом. Когда Исма- ил, возмужав, женился на царевне этой страны, он возложил на себя священный долг восстановления священной постройки. В этом ему помогал его отец, Авраам, которого направил архангел Джабраил, посланный с этой целью с небес. Ангел отыскал священный камень под слоем оставшейся после потопа тины. Период, с которым в сознании арабов соотносятся эти знаменательные события, назван ими «эпохой невежества», и, как бы то ни было, мы считаем необходимым упомянуть о них в связи с нашим повествованием.

В Библии сообщается, что в дни Исаака и Иакова в Палестине бывали торговцы, которые отправлялись в Аравию или возвращались оттуда, чтобы обменивать товары обеих земель. Прослеживая историю с давнейших времен, мы обнаруживаем, что в царствовании Соломона «цари Аравии» и торговцы заключали сделки с Иудеей и что пророк Иезекииль в своих ламентациях об утопающем в роскоши городе Тире упоминает торговых гостей из Дедана, Адена и Сабы, так как те привозили в этот крупный средиземноморский порт редкостные пряности, драгоценные камни, сверкавшие клинки и нарядные сундуки, украшенные золотом, дорогие синие покрывала и вышивку. [17]

Все это происходило за сто лет до Рождества Христова, а у римских авторов мы узнаем, что доходная торговля продолжалась до тех пор, пока торговцы не начали перевозить свои грузы по волнам Красного моря. И тогда морские корабли сменили корабли пустыни. Большого числа верблюдов для торговых караванов уже не требовалось, отпала необходимость и в погонщиках. Разбросанные вдоль всего побережья стоянки, где отдыхали торговцы, были заброшены, обслуживавшие их люди вынуждены были искать себе другую работу. И тогда возросло количество «бедавинов» , то есть «странников пустыни».

В годы «неведения» мир мало знал об Аравийском полуострове. При Августе, за четверть века до Рождества Христова, римская армия под предводительством Элия Галла, префекта Египта, по приказу императора переправилась через Красное море с намерением заключить договоры с местным населением — или покорить его, на случай, если экспансии Рима будет оказано противодействие. В течение шести месяцев войска блуждали по крайнему югу полуострова, достигнув самой Сабы, куда ее привел проводник-изменник; жаркое солнце палило их, скверная вода способствовала болезням. Силы таяли. Элий не смог покорить сарацин и вынужден был бесславно бежать из неприветливого края. Его поспешное отступление заняло всего шестьдесят дней. Поэт Гораций упоминает сказочное богатство арабов, пленившее императора, который затеял столь незадачливую экспедицию, и из его произведений мы теперь знаем, с какой алчностью ее участники рвались в поход на Аравию. И хотя он тут же потерпел провал, его значение для пополнения знаний человечества о стране сарацин неоценимо, ибо близкий друг Галла Страбон составил шестнадцать книг с географическим описанием путешествия, как только добрался целым и невредимым до Египта. Пятьсот лет спустя (в VI в. н. э.), когда в той же части страны появилось христианство, потомки римлян вторглись сюда вновь. С незапамятных времен династия Химиаритов правила Йеменом и Хадрамавтом, расположенным в восточной части региона; но к этому времени трон узурпировал иудейский правитель, который пытался жестокими мерами принудить христиан перейти в его веру. Один беженец сумел отыскать дорогу через Аравию, Сирию и Малую Азию ко двору Юстиниана в Константинополе, где, с полуобгоревшим евангелием в руках, стал требовать возмездия. Принц Абиссинии, взяв эту миссию на себя, переправился через Красное море. Он захватил верховную власть и стал править, но вскоре был свергнут, а Йемен стал данником Персии.

Изображение Каабы. XVI в.

Местоположение Мекки, делающее Каабу центром, вокруг которого объединяются правоверные, очень удобно, так как она расположена на полпути между заливом Акаба и Сабой. До побережья Красного моря здесь пятьдесят миль, и около тридцати — до гранитных вершин горы Джебель-Кора. На восток от нее лежит приветливая страна, утопающая в зелени прекрасных тенистых деревьев, где изобилуют яблоневые сады, инжир, гранаты, персики. Однако местность близ Мекки разительно отличается от этого сада. Здесь суровые и неприступные гряды перемежаются с бесплодными долинами, где лишь песок и камни и где непосильный труд земледельца вознаграждается весьма сомнительными результатами. Труднодоступная долина, где стоит Мекка, имеет протяженность около двух миль, причем Кааба и другие важные части города расположены амфитеатром шириной в полмили, в окружении отвесных скал, хмуро взирающих на округу с высоты 60,100, а то и 150 метров. Таково место, где, по преданию, Агарь и Исмаил нашли себе приют. Оно, несомненно, годится в качестве колыбели для дикого, стойкого, предприимчивого и подвижного народа, которому, говоря языком Писания, на роду написано быть против всех и вся; народа, которому приходилось быть сильным и суждено было противостоять соседям, веками держать их в страхе.

В какие-то времена, вероятно, задолго до того как исторические летописи запечатлели что-либо из подобных событий, поток паломников устремился в скудную долину, а весь западно-центральный район Аравии стал называться Хиджаз , «земля паломников». Большинство торговых путей далеко отклонились от побережья Красного моря, однако фетишизм все еще влек тысячи беззаветных приверженцев в эту долину. Толпы их в основном собирались близ горы Милосердия (Арафат), представляющей собой небольшое возвышение, чуть больше 60 метров над равниной — на ее священной вершине, как гласит предание, Адам некогда возвел молитвенный дом, где архангел Джабраил учил его молиться.

Белли. Л. Пилигримы, идущие в Мекку. XIX в.

Толпы паломников приносили этому краю большие деньги. Те, кто похитрей, смекнули, что тот, кто воспользуется всем этим с умом, завладеет и властью, и богатством. Так называемые потомки Исмаила считали, что находятся в привилегированном положении, и какое-то время действительно держали бразды правления в своих руках. Но завистливые соседи лишили их этого права и захватили власть, удерживая ее до тех пор, пока у некого Кусая не набралось честолюбия и силы настолько, чтобы заявить о своих правах и сосредоточить наконец власть над городом в своих руках. Родом он был из племени Фихр, по прозванию Курайш (что значит «торговец»), и его родословная была тщательно изучена, и знали о нем немного — лишь то, что он был влиятелен. Кусай привел с собой в долину множество родичей примерно в 440 г. до н. э., построил дворец и дом для оформления важных торговых сделок, следил за прибытием и отправкой караванов; хранил ключи от Каабы. Он монополизировал поставку пилигримам хлеба, отпускал освежающую воду из колодца Земзем, одним словом, — он создал город Мекку и твердой рукой правил им. [18]

Кусай захватил к тому же всю гражданскую, политическую и религиозную власть, предоставляя паломникам условия для требуемых религиозных обрядов и ритуалов. Набожные и суеверные арабы без колебаний подчинялись его указаниям. Прибывая к месту паломничества, они облачались в специальную одежду, ихрам , почтительно приближались к Каабе и целовали священный черный камень; они совершали таваф , семикратно обходя вокруг здания, три раза — стремительно и четыре раза — легкой походкой. Они семь раз поднимались на холмы Сафа и Марва и спускались с них. Ранним утром они стремительно взбегали на гору Арафат и торопливо мчались обратно. Они бросали камни в три столба, исполняя этот мистический ритуал в память об Аврааме или, возможно, в память о встрече Авраама с Иблисом, когда пророк подобным же образом прогнал злого духа прочь. Они приносили в жертву животных и, сняв с себя платье, отдыхали три дня, потом повторяли вновь круги вокруг Каабы, после чего могли уже свободно обратить взоры к своим жилищам, дабы вернуться к повседневным занятиям, получив навсегда почетное звание паломника, совершившего хадж . Подношения, сделанные правоверными, предназначались в память о жертве Исмаила, которую намеревался принести Авраам, так как своим предком они почитают его вместо Исаака. Каковы были обязанности пилигримов раньше, мы сказать не можем, так же как мы не знаем имен божеств, которым поклонялись прежде в Каабе, хотя в старину в пантеоне их было больше, чем дней в году.

Наследникам властителя города не пришлось в мире и спокойствии наслаждаться привилегиями старейшины Мекки. История сохранила свидетельства о многочисленных распрях между ними. Одно время вперед выдвинулся некто Абд-Менаф, достаточно сильный, чтобы и своему сыну Хасиму передать почетное право принимать паломников. Омейя, племянник Хасима, оказался его непримиримым противником, в результате чего между потомками того и другого последовала настоящая война, продолжительная и кровавая. Каким-то странным образом священный колодец оказался запертым и заброшенным, пока Абд аль-Мутталиб, сын Хасима, чудодейственным образом не открыл его вновь, что немедленно возвысило и прославило его в глазах современников. Почетом и уважением он пользовался до конца своих дней.

В минуту слабости Абд аль-Мутталиб принял обет, что случись ему быть благословенным десятью сыновьями, один из них непременно будет принесен в жертву Аллаху. Спустя годы нужное количество отпрысков появилось на свет, и опечаленный отец собрал их всех в Каабе и бросил жребий, чтобы узнать, кого следовало принести в жертву. Жребий пал на Абдуллу, очаровательного позднего ребенка, и жертвенный нож был торжественно подан. И тогда сестры Абдуллы предложили бросить жребий между юным братом и десятью верблюдами — ибо такова была установленная плата за кровь человека. Абд аль-Мутталиб вторично бросил жребий — и о горе! — жребий снова пал на возлюбленного сына. Снова было решено бросить жребий, увеличив число животных, но жребий вновь пал на ребенка. Снова и снова повторялось испытание, пока не был предложен сотый верблюд, и тогда, к всеобщей радости, жребий пал на верблюдов! Абдуллу отпустили, а жители Мекки устроили пир на тушах жертвенных животных. [19]

До Кусая в Аравии не было настоящего правителя, и каждый творил то, что сам считал правильным, лишь отчасти опираясь на мнение своего племени; последующее правление искало опору в насилии, и само было готово к тому, что его в любую минуту могут свергнуть. Таково было положение дел к концу «эпохи невежества», к тому моменту, когда внешнему миру суждено было вмешаться в дела полуострова — и узреть чудеса Востока!

IV Год слона

В годы, когда на свете жил Абд аль-Мутталиб, в Йемене правил могущественный Абиссинский наместник по имени Абраха. Его столица находилась в Сане, где сосредоточена была торговля с Персией и внутри самой страны. Абраха установил правление, слава о котором не поблекла и по сей день, ибо известно, что в Сане даже сейчас имеется множество привлекательных зданий, садов с фонтанами и дворцов и что она все еще остается центром оживленной торговли. Действуя от лица христианского принца, Абраха воздвиг величественный храм, который, как он надеялся, отвлечет паломников от Каабы, но его ждало разочарование, а христианского смирения в нем оказалась не достаточно, чтобы сдержать бурное негодование при виде своего поражения. И он вознамерился завершить при помощи силы то, чего не удалось осуществить путем убеждения. Обуреваемый гневом, собрал он войско, дабы напасть на Мекку, продефилировал во главе его мимо города с развернутыми знаменами и с легкостью разметал противника, вышедшего ему навстречу во главе неорганизованных племен, первыми попавшихся под руку.

Но чем сильнее выплескивалась его кипящая ярость наружу, тем все больше день ото дня возрастали тяготы его похода. Говаривали, что Сана лежит в пятнадцати днях пути от Аль-Мохи и Адена, и, если это так, то до Мекки от нее добираться не меньше сорока дней. [20] На расстоянии трех дней пути от Священного города находится Таиф (Эт- Таиф), небольшой город, который в наши дни считается почти столь же священным, как и «Мать городов». В те времена по каким-то причинам жители Таифа не испытывали большой симпатии к мекканцам, о чем и было доложено Абрахе. Мало того — нашелся в Таифе проводник, готовый провести войско по пустыне до самого города, разорить который оно намеревалось, — не слишком-то добрососедский поступок. Со времени того незабываемого похода прошли века, однако о вероломстве предателя-проводника помнят до сих пор. С той поры всякий прохожий швырял камни на его могилу, так как он по дороге внезапно скончался и прожил не слишком долго после того, как предложил завершить поход в трое суток. Тем не менее человека, охваченного гневом, остановить непросто, и Абраха, не переставая неистовствовать, посылал все новые отряды, которым было приказано брать по дороге любой попадавшийся скот, заодно распространяя среди населения слухи о доблести наместника. Велено было рассказывать об его могущественной армии, о сокровищах города Саны, но более всего твердили, как нам доподлинно известно, об его громадном слоне, повсюду сопровождавшем господина вместе с его свитой. Слоны были еще незнакомы жителям Аравии, и потому он им внушал ужас. Двести верблюдов Абд аль-Мутталиба были сметены во время похода авангардом Абрахи.

Черный камень Каабы. Средневековое изображение.

Прежде чем достичь Мекки, наместник направил к городу гонца, который передал на цветистом языке Востока: «Абраха, наместник абиссинского правителя, не хочет причинить вам вреда, о жители Священного города. Он желает лишь разрушить Каабу, которая в его глазах — неправедный храм, вместилище идолов, алтарь ложной религии. Свершив же это, он возвратится к себе, не пролив ни капли вашей крови». Как и следовало ожидать, сей призыв не возымел нужного действия, ибо среди жителей Мекки не было предмета более почитаемого и бережно хранимого, нежели Кааба. За нее они готовы были отдать жизнь и все, что у них было самого дорогого, и хотя перед этим они подумали, что никоим образом им не устоять перед столь могущественным врагом, теперь они решили собрать все силы без остатка и дать отпор неприятелю. Свое решение они передали Абрахе через послов, и сам Абд аль-Мутталиб явился в лагерь осаждавших, чтобы придать посланию большую значимость. Абраха со своей стороны приложил все усилия, чтобы вынудить стражей святыни отречься от их веры. Он возвратил Абд аль-Мутталибу отнятых у того верблюдов, он обещал ему несметные богатства, но все было впустую, и переговоры ни к чему не привели. Абрахе торжественно дали понять, что Кааба находится под покровительством Аллаха, после чего посланцы Мекки с отчаянием в сердце возвратились в родной город, предоставив супостату действовать на собственное усмотрение. «Владелец Слона», как его еще называли, считался непобедимым, и жители Мекки, после некоторого размышления, совсем потеряли надежду и в великой скорби решили искать спасения на окрестных холмах. Когда такое решение было принято, Абд аль-Мутталиб взялся за кольцо на двери священного здания и стал громко молиться: «Защити, о Аллах, свой дом, ибо слуги твои слишком слабы, чтобы противостоять несметной силе врагов; не позволь кресту восторжествовать над Каабой!» Сказав так, он с остальными жителями удалился в горы и стал покорно ждать, что должно случиться. К изумлению всех жителей армия наступавших начала сворачивать лагерь! Громадный слон отказался идти на город, и к тому же осаждавших внезапно поразил невиданный и невидимый враг! В их рядах стала распространяться зараза, и в страхе за свою жизнь они бросились врассыпную, подальше от этого места. Вскоре их бросили проводники, и многие потом погибли, заплутав в непроходимых дебрях. Других унес с собой яростный поток, казалось, посланный волей разгневанного Аллаха. Да и сам Абраха, пораженный заразным недугом, вернулся в Сану лишь для того, чтобы испустить там свой дух.

Жители Мекки возблагодарили Аллаха, ниспославшего им спасение, и до сих пор стены мусульманских мечетей дрожат от звука голосов муэдзинов, которые возглашают: «Слава Аллаху, Справедливому и Милосердному! Видел ли ты, что сотворил Аллах с теми, кто пришел со слоном? Разве он не разрушил их коварный замысел и не послал птиц, что побросали камни в обжигаемую глину, сделав их наподобие истыканных стеблями соломы?» [21]

Вот уже двенадцать столетий неизменно повторяются эти слова, и все правоверные вспоминают о том дне, когда Аллах, по просьбе Абд аль-Мутталиба, вмешался, чтобы спасти святыню Каабы. Этот эпизод оказал огромное влияние на крепость власти всех потомков абд-Манфа, правда, случившееся углубило раздор между Омейядами и Хашимитами. Следующее событие, выпавшее на Год Слона, заставляет вспоминать о нем чаще и чаще, так как без него история Сарацин не будет полной. За год до того юный и красивый Абдалла, имя которого переводится как «Слуга Аллаха», взял в жены очаровательную девушку по имени Амина, родственницу брата всем известного Кусая. Так прекрасен был сын Абд аль-Мутталиба, что старики, рассказывавшие эту историю, утверждают, будто после его женитьбы на Амине двести прекраснейших дев Мекки умерли от тоски, горюя, что не их он выбрал в жены! Справедливости ради следовало бы добавить, что он был столь же добр, сколь и хорош собой. Вскоре после женитьбы ему пришлось уехать по делам в южную Сирию, знаменитый город филистимлян Газу, откуда на своих плечах Самсон вынес ворота и куда вельможа царицы эфиопской Кандакии направился после визита в Иерусалим, о чем рассказывается в Книге Деяний. На обратном пути, в Медине (тогдашний Ясриб), Абдаллу поразила болезнь, и прежде чем прекрасная Амина или кто-либо из близких успели навестить его, он умер. Своей молодой жене он оставил скудные средства — несколько негодных верблюдов да стадо коз. Предание, которое превозносит любое событие, упоминаемое в этой истории, гласит, что через несколько недель, к концу лета, Амина произвела на свет мальчика, который, как бы невероятно это ни звучало, сразу же воскликнул: «Аллах велик! Нет бога, кроме Аллаха, а я его пророк!»

Рассказывают, что и в самых отдаленных уголках люди испытали на себе в тот самый августовский день [22] нечто особенное: неистовой силы землетрясение разрушило до основания дворец Хосровов в Персии, так что его стройные башни рухнули на землю; какой-то вельможа видел во сне, как дикого верблюда одолел арабский всадник, а священный огонь, что под присмотром мудрецов неустанно пылал на алтаре Зороастра, вырвался на волю и что Иблис был сброшен в пучину моря, а зловредные джинны были повержены пречистыми ангелами.

Дед мальчика принес его к Каабе и, высоко подняв его, торжественно поблагодарил Аллаха за его рождение и назвал младенца Мухаммедом, что означает «Достохвальный». Имя это, как нас уверяют, никогда до этого не давалось младенцам, а что касается этого ребенка, то с его рождением связывались очень большие надежды. Но по этому поводу существуют и большие сомнения, так как изначально ребенка звали Котан, и только позже он получил другое имя, по причинам, о которых будет рассказано нами в дальнейшем. [23]

Вне всякого сомнения, чудеса были добавлены сказителями более поздних эпох, так что не обязательно им верить, как показала судьба Мухаммеда. Хотя совсем нет причин сомневаться, однако, что когда ребенку исполнилось семь дней от роду, его досточтимый дед устроил пир в честь мужей могущественного племени курайшитов, на котором представил новорожденного как того, кто прославит свой род. Вот почему имя Мухаммед стало в дальнейшем восприниматься как пророческое.

V Святотатственная Война

Знатные женщины Мекки в стародавние времена имели обыкновение отдавать своих детей кормилицам, которые уносили их с собой в горы, чтобы пестовать на свежем воздухе, где у детишек была прекрасная возможность укрепить свое тело и вырасти сильными. Амина принадлежала к хорошей семье, у новорожденного была достаточно длинная родословная, восходившая к Адаму, так что мать последовала обычаю и доверила Мухаммеда женщине из племени Бени Сад, история которого также восходила к глубокой древности. Кормилицу звали Халимой. Она приняла на себя заботу об оставшемся без отца ребенке скорее из сострадания, нежели по собственной охоте, взяв его с собой в долину среди гор, лежавшую на юг от Таифа. Обедневшая Амина, как и многие другие высокородные особы, обладала столь малыми земными богатствами, что у няньки оставалось слишком мало надежд на приличное вознаграждение за труды. Теперь представьте себе, как эта женщина из племени увозит от молодой вдовы ее единственного сына, разлука с которым продлится неизвестно сколько времени. По истечении двух лет нянька с малышом вернулась, и Амина была столь обрадована свежим и здоровым видом сына, что произнесла: «Забери его обратно в пустыню, пускай растет здоровым и крепким!» И он вернулся, откуда прибыл, и жил там еще три года, хотя за это время однажды на него напала какая-то болезнь, и суеверная Халима с мужем привезли его к матери из страха, что ребенок подпал под влияние какого-нибудь зловредного джинна. И все же Халима любила своего маленького питомца и легко согласилась вновь забрать его с собой, хотя после этого уже ни за что не разрешала ему отходить от нее ни на шаг. Но, несмотря на все предосторожности, джиннам удалось, как она считала, добиться своего, и они поставили свою «печать пророчества» у него между лопатками, где она и оставалась до конца его дней. Те, кто не верил, что это пророк, не видели ничего кроме обыкновенной родинки. Точно так же мало кто придавал значение еще одной истории — будто однажды Джабраил вместе с еще одним ангелом спустился с небес, и они извлекли из груди Мухаммеда сердце и очистили его от всяческой скверны, наполнив верой, знанием, чистотой и светом, после чего безболезненно поместили обратно. Как бы то ни было, Мухаммед, которому почти исполнилось пять лет, возвратился к Амине и уже не покидал ее. На следующий год она взяла его в Медину, дабы навестить родственников, но на обратном пути умерла, и до окончания путешествия ребенок был вверен заботам надежной рабыни. Та доставила его к престарелому деду, который последующие два года с необычайной нежностью заботился о нем. По окончании этого краткого срока Абд аль-Мутталиб умер, препоручив внука дяде, Абу Талибу, которому по наследству передались также и заботы о Каабе. Абу Талиб был человеком, весьма уважаемым в племени за свои благородные качества, и он стал для своего племянника добрым другом. Постель Мухаммеда он поставил рядом со своей, позволил ему сидеть с ним за одним столом, разрешал всюду следовать за ним в путешествиях, и дал, таким образом, наиболее полное представление обо всех обрядах и ритуалах традиционной религии, чем, вероятно, и научил глубочайшему к ним уважению. Тем временем престиж семьи затмили представители одной из ее ветвей, Омейя, которые первенствовали в войнах, так как в племени Хашим не было достаточно сил, чтобы отстаивать свое превосходство. Среди самих Хашимитов, в свою очередь, привилегии, перешедшие от Абд аль-Мутталиба, были поделены, ибо Абу Талиб передал своему младшему брату Аббасу контроль над источником Земзем, а за собой не оставил никаких должностей в Мекке.

А теперь настала пора обратить взор на самого отрока. Ему уже исполнилось двенадцать; свое младенчество он провел среди племен, чья речь, как и горные вершины, сохраняла свою первозданную свежесть. Он натренировал свое тело в похвальных занятиях, как было заведено среди людей подвижных и деятельных. Вместе с воздухом свободной природы тех мест он вдоволь дышал духом свободы самого свободного из племен. [24] Здоровый, независимый, уверенный в своих силах, он был вполне подготовлен к жизни, в которой эти качества были весьма кстати.

Добрый дядя не только отвечал за Каабу и молящихся в ней, но был еще самым деятельным среди торговцев, столь много трудившихся во благо Мекки. Мухаммед, несомненно, наблюдал скопища верблюдов, то и дело заполнявших улицы родного города. Можно себе представить, как в его юном воображении, уже затронутом уединенными размышлениями в горах, связывались картины того, что было еще до его рождения, когда длинные караваны исчезали из виду, следуя на север или на юг, уходя в сторону Йемена или Сирии… Вероятно, не один раз он спрашивал себя, какие неизведанные земли лежат там, вдали, и что за люди там живут. Когда однажды Абу Талиб за какой-то надобностью собрался в Сирию, Мухаммед уцепился за него и стал умолять, чтобы тот позволил ему поехать вместе с ним, повторяя: «Кто же еще, о дядя, позаботится здесь обо мне, если ты уезжаешь?» Просьба была удовлетворена, и двенадцатилетний мальчик отправился в длительное путешествие. Местность, по которой двигался караван, изобиловала существами из арабской мифологии: там были джинны, добрые и злые, странствовавшие повсюду, куда им заблагорассудится; путешественники попадали в захватывающие для юного разума приключения; здесь, в уединенных и безмолвных пещерах, согласно молве, жили дети племени Самуд, о которых Мухаммед часто упоминает в Коране. Здесь гигантская верблюдица чудесным образом понесла от большого камня; здесь старики были превращены в свиней, а юноши — в обезьян, и обо всем этом юный путешественник узнавал вечерами под звездным небом от седобородых сказителей.

Петра. Современный вид

Дядя и племянник по пути в Дамаск посетили Бозру (Бостру). Этот оживленный купеческий город, центр торговли всей Сирии, Ирака и Хеяза, поразил их своим радушием. Здесь им представилась возможность поговорить с местными купцами, так что мы, без всякого сомнения, можем утверждать, что в ходе этих долгих бесед не раз обсуждались различия в религиозных верованиях жителей Юга и Севера. Вполне могла возникнуть и такая тема для разговора, как поклонение идолам, да иначе и быть не могло, и, возможно, здесь кроется причина, почему Мухаммед впоследствии стал убежденным проповедником борьбы со всякого рода идолопоклонством среди сограждан. Он проехал по восточному берегу Мертвого моря и, должно быть, услышал рассказы о разрушении городов, стоявших некогда на равнине, — рассказы, от которых не могло не содрогнуться сердце любого, старого или молодого, особенно когда впервые слышишь их в столь юном возрасте. Следует помнить: мальчик учился без книг и знал прошлое по рассказам, но в этом способе познания он не упускал ни единого часа и позволял воображению блуждать среди далеких эпох и стародавних сказок, все глубже погружаясь в предания своего народа. Нам трудно себе представить такого человека, поскольку мы всю свою жизнь читали книги, благодаря чему мы как бы сосуществуем с людьми прошлых веков, словно они живут где-то рядом. Могло ли услышанное породить в юноше еще большее стремление заглянуть в прошлое, увидеть другие земли? Или это заставило замолчать (а он, как мы знаем, был молчаливым), задуматься, замкнуться, уйти в свои мысли о той чудесной миссии, которая, как он мыслил, предстояла ему и которую он сам для себя определил? Кто знает… Можно только попытаться проникнуть в его жизнь и довериться смутным догадкам.

Мухаммед и Чудо с верблюдицей Соли.

Узбекистан. XVI в.

Хотя арабы в те времена еще не имели книг, они очень интересовались письменностью и обладали некой литературной средой, к которой тянулось огромное число людей, наделенных глубокой духовностью. Неподалеку от Мекки, немного восточнее, находилось привлекательное местечко Окац, где купцы и путешественники нередко отдыхали, наслаждаясь покоем после нелегких странствий. Время от времени там проходили общедоступные ярмарки. В это время, как гласит предание, там выступали сочинители, исполнявшие свои произведения, каждое из которых воспевало достоинства возлюбленной, то нежась в лучах ее очарования, если она была рядом, то скорбя в разлуке, если дама уже покинула городок. Порой поэты похвалялись своим искусством, с гордостью отзываясь о величии и древности своего рода, о кротком нраве и величавой грации своих любимых верблюдов. Наиболее отличившимся поэтам присуждались награды, а их стихи переписывались красивой, изощренной вязью. [25] Поэтические состязания по праздникам бывали очень представительны, а соперничество авторов нередко переходило в кровавые войны, длительные и, учитывая период, когда они начинались, «святотатственные».

Подобно тому как в средневековой Европе возникла необходимость устраивать перемирия и замирения во имя Господа, чтобы во время оных люди могли отказаться от права на личную месть, так и в Аравии, в еще более ранние времена, тот, кто преследовал смертельного врага, должен был отказаться от своего права на кровопролитие во время определенных священных периодов года. Но как раз во время одного из таких периодов и разразилась война. Некий поэт, пришедший на ярмарку в Окац в 580 году (когда Мухаммеду было девять лет отроду), из края, лежавшего между Меккой и Таифом, превозносил свое племя столь истово, что вынудил пылких Курайшитов схватиться за мечи, вследствие чего праздник, который должен был ознаменовать воцарение мира, омрачился кровопролитием. В таких случаях разгоревшиеся страсти подолгу не угасали, что и случилось на этот раз. Событие привело к установлению закона, согласно которому каждый, кто приходил на ярмарку, должен был сдавать оружие, но подобные меры предосторожности не возымели действия. Раздор не унимался. Караваны подвергались нападениям и хищениям. Люди, сопровождавшие их, гибли, а побоища со временем охватили все племена. Мальчик, которому было девять, когда пролилась первая кровь, превратился в девятнадцатилетнего юношу к тому времени, как мир восстановился. Сам Мухаммед не был воином, но иногда он помогал дяде и посылал из своего игрушечного лука стрелы в сторону противника.

Образец арабской каллиграфии

У этой войны был один полезный результат: она привела к образованию союза между рядом племен, которые объединились, чтобы гасить вражду и несправедливость, обеспечивать мир. Когда совершалось какое-нибудь злодеяние, и отдельные племена отказывались покарать виновника, содружество племен принимало сторону пострадавших. Считается, что честь быть основателем этого движения принадлежит дяде Мухаммеда.

Представители Хашима, с другими потомками Кусая, встретились на пиру и торжественно поклялись Аллахом ( Allah al-Muntakim ), богом отмщения, что они всегда будут защитниками притесняемых и не перестанут добиваться справедливости доколе в океане останется хоть капля воды. В случае неудачи они готовы возместить ущерб из собственных богатств. И через много лет Мухаммед не удержался от гордого восклицания, что он не променял бы на лучшего верблюда во всей Аравии память о том, как он сам присутствовал в доме Абдаллы при клятве, связавшей союзников для защиты угнетенных!

VI Погонщик верблюдов

Если верить народным легендам, благодаря которым наше повествование движется вперед, то на горизонте виднелись уже и другие знаки благоприятных для арабов перемен. Так, согласно преданию, на одном из самых почитаемых праздников в честь какого-то языческого идола, встретились четверо арабов, смотревших несколько дальше своих соплеменников. Соблюдая торжественную таинственность, они поставили вопрос о подлинности своей религии. «Мы, арабы, — признались они друг другу, — идем по неверному пути. Мы сбиваемся в сторону от религии Авраама. Что же это, в самом деле, за божество, в честь которого мы приносим жертвы, во имя которого мы устраиваем торжественные процессии? Ведь это же не более чем груда бесчувственных камней, и от них нам нет ни добра, ни зла. Полно, давайте искать правду. Обратим наши взоры к чистейшей религии Отца Авраама, и во имя сей заветной цели оставим нашу родную землю и познаем то, чему нас могут научить чужестранцы».

Одним из этих скептиков (или «ханифов») был Барака (ибн Науфаль), которому в свое время приходилось иметь дело и с христианами, и с евреями. Он был более образован, чем большинство его соплеменников. Он говорил, будто бы убежден, что в скором времени вестник с небес (именуемый Махди) должен спуститься на землю. Барака знал иврит, и впоследствии, после продолжительных занятий, он перешел в христианство. [26] Следующий из числа вопрошающих в составе этого тайного конклава приходился Бараке родственником. Он участвовал в сражениях «святотатственной войны», а теперь вознамерился объехать разные страны в поисках света. В конце концов он оказался в Риме, где сподобился христианских истин и принял крещение. Третий из участвующих был внуком Абд аль-Мутталиба, который также, после долгих мытарств и странствий, обрел пристанище в лоне христианской церкви. Четвертым был Зейд, Курайшит, давно уже боровшийся с сомнениями. Он изо дня в день ходил к Каабе и, прислонившись к ее стене, предавался благочестивым размышлениям. Свои мысли он облекал в следующие слова: «Господи, если бы я только знал, каким образом я должен служить Тебе и поклоняться Тебе, то я подчинился бы Твоей воле; но сие мне неведомо! О, раскрой мне глаза!»

Размышления Зейда, как и его молитвы, не приблизили его ни к христианам, ни к евреям, но дали ему религию собственного изобретения: он начал поклоняться единому богу, ревниво сражаясь с ложными божествами и заблуждениями своих сограждан, предупреждая последних о греховном характере некоторых омерзительных старых обычаев. Проповеди его были настолько страстными, что задели оппонентов за живое, и в конце концов Зейд был брошен в тюрьму. Он бежал и отправился странствовать по Месопотамии (Ирак) и Сирии, стараясь узнать как можно больше о религии населявших эти страны людей, пока не наткнулся на банду арабов, которые ограбили его, лишив всего имущества и жизни.

Правдивы ли эти предания? Этого нам не скажет никто. Но даже если отдельные детали не имеют под собой основания, у нас достаточно причин считать справедливым то, что сознание арабов в те времена пробудилось, ощущая потребность в какой-то новой религии, лучшей, нежели верования их отцов. Ни одно выдающееся достижение не приходит в мир, не объявив о себе во всеуслышание. Никогда великое изобретение не приходит к нам ниоткуда: мы видим, как много умов, сменяя друг друга, готовят появление того, кто в конечном счете придает открытию законченность. Существует такая вещь, как совместное стремление вслепую, на ощупь двигаться к истине, объединяющее лиц, никогда между собой не общавшихся. Бывает и так, что сообщество людей ищет, но не находит то, что оно хочет, до тех пор, пока не узнает, что очередной Гала- хад в самом деле узрел Священный Грааль. Так было в описываемое время (как, впрочем, и всегда). Вполне возможно, ищущих было не четверо, а гораздо больше, и все они в тот момент задавались вопросами: «Кто я?», «Что есть жизнь?», Что есть смерть?», «Во что мне верить?», «Что я должен делать?» и «Что это за безмерный мир, в котором я живу?» [27]

Не исключено, что Барака и его собратья были всего лишь немногими представителями ханифов , как назывались эти искатели истины, и, вне всякого сомнения, они оказали влияние на самосознание арабов. [28]

Тем временем юный Мухаммед пас овец на холмах и долинах вокруг своего родного города, ибо, как сказал он через много лет, еще не было такого пророка, который не был бы в прошлом пастухом. Не многие из нас знают, что такое быть одному. В некотором смысле мы не задумываемся, как мало времени в нашей жизни мы находимся в полном одиночестве. Нам кажется, что мы достигли его, если прошагали ночь или совершили прогулку по малонаселенным местам, которые еще можно встретить порой в нашем цивилизованном мире; однако подобные странствия не могут составить правильного представления о том одиночестве, которое сотни лет назад испытывал в Аравии один пастух. Ничто человеческое не отвлекало его от собственных мыслей, если он хотел поразмыслить над теми великими вопросами, которые и сейчас продолжают привлекать внимание всякого, кто вообще имеет обыкновение задумываться. О Мухаммеде мы не может помыслить иначе, как о задумчивом человеке. Он, должно быть, постоянно смотрел на небо и необъятный горизонт широко раскинувшегося вокруг мира, в поисках ответов на те вопросы, которые задавали себе ханифы. И всё же, он был не до такой степени склонен к задумчивости, чтобы пренебрегать практической пользой. Мы обнаруживаем, что ему приходилось сопровождать караваны, шедшие в Сирию и Йемен. Как-то дядя сказал ему: «Я, как тебе известно, человек небогатый. Поистине, для меня наступили тяжелые времена. Но послушай, караван твоих соплеменников, родственников твоих отцов, направляется с товарами в Сирию. Вдова Кадиджа попросила сынов Курайша сопровождать ее грузы, и ей понадобились твои услуги». «Пусть будет так, как она скажет», — ответил юноша. С Кадиджей было условлено, что четыре верблюда Мухаммеда должны повести караван тем же путем, каким он когда-то шел в Бозру. Должно быть, былые воспоминания с неимоверной силой нахлынули на него, когда он взирал на места по прошествии тринадцати лет, — ведь то путешествие составляло все впечатления его юности. Всё, что он видел теперь, добавляло ему знаний о людях и мире, и готовило его к достижениям в дальнейшей жизни. Он выгодно распорядился товарами, переданными Кадиджей на его попечение, и приобрел новые для продажи в Мекке. Так он заслужил прозвище, на веки вечные закрепившееся за ним среди сограждан, — «Преданный».

Имя Мухаммеда. Гравюра

Мухаммед был немногим выше среднего роста, внушительного вида: мощная грудная клетка и широкие плечи завершала высокая, прекрасных очертаний шея, увенчанная массивной головой. Лицо он имел открытое, овальной формы с крупным орлиным носом. Большие, беспокойные, пронзительные черные глаза были окаймлены длинными и густыми ресницами, густая борода падала на грудь. Он продолжал подолгу размышлять, произнося вслух немногие, но веские слова. Он обладал чрезвычайно утонченной душевной организацией, ведал сильные страсти, которые, тем не менее, полностью контролировались разумом. Он был непритязателен в своих привычках, а своими поступками заслужил репутацию человека большой скромности, с чем согласился бы всякий, кто его знал. Добрый и внимательный к своим друзьям, к врагам он был почти неумолим. Таков был погонщик верблюдов, поступивший на службу к Кадидже благодаря посредничеству Абу Талиба. Кадиджа, происходившая из того же рода, что и Мухаммед, после двух замужеств осталась одна. От мужей к ней перешло приличное наследство, которое она сумела рачительно приумножить, будучи рассудительной и хозяйственной и умея выбирать своих торговых агентов. В свои сорок лет она была прекраснее лицом, чем иные женщины более молодого возраста. Казалось, она находила нечто привлекательное в своем вдовьем состоянии, хотя многие видные мужи, привлеченные ее личным обаянием и прочими несомненными достоинствами, пытались убедить ее в обратном. Однако никаких чувств к ним она не находила в своем сердце. Что изменилось потом, мы не знаем, только успехи ее нового работника и его благопристойный нрав стали привлекать ее к нему, и когда он должен был вернуться из Сирии, она, казалось, не могла дождаться его появления. Подобно тому как на башнях Иудеи днем и ночью стоят стражи, так она проглядела все глаза, ожидая возвращения Мухаммеда из его долгих странствий. Пылкое воображение рисовало ее взору двух ангелов, которые крылами защищали молодого человека от испепеляющих лучей аравийского солнца! «Верный» и надежный, он в ее сознании был под непосредственной защитой Аллаха, и ее чувства, и без того теплые, стали глубже — теперь она желала видеть его своим мужем. Вскоре к Мухаммеду пожаловала сестра Кадиджи, которая сказал ему: «Почему бы тебе, о Мухаммед, коль скоро ты достиг зрелого возраста, не жениться?» Вопрос сейчас может показаться странным, поскольку его задавала молодая женщина молодому мужчине, которому исполнилось двадцать пять, но так как среди арабов в то время было не приняв оставаться холостым по достижении зрелости, он не показался неуместным. Мухаммед отвечал, что у него нет средств, которые он мог бы вручить своей невесте, и тогда следующий вопрос показался совсем простым: «А если это препятствие можно устранить, поскольку состоятельная женщина желала бы разделить свое состояние с тобой, — что бы ты тогда ответил?» «А есть ли такая женщина и кто она?» — спросил Мухаммед. «Это Кадиджа!» «А возможно ли, чтобы я добился ее расположения?» «Предоставь это мне». Как выяснилось, отец вдовы был еще жив и категорически отказывался дать своей дочери согласие на брак, которого она желала. Под угрозой возможного кровопролития, в ходе гневного разговора, который последовал, все, что препятствовало союзу, было наконец устранено, и Мухаммед, которому было тогда двадцать пять, стал мужем сорокалетней Кадиджи. Их брак оказался замечательным во всех отношениях: жена высоко ценила характер и способности мужа, а тот любил ее столь искренне и преданно, что их ничто не могло разлучить. Влияние на него доброй Кадиджи оставалось неизменным на протяжении всей жизни. Верный себе, Мухаммед не забыл своих друзей, поэтому перед торжеством он вспомнил о Халиме, нянчившей его когда-то младенцем. Ее отозвали с высокогорных пастбищ Бени Сада, чтобы повеселиться на свадьбе. Когда же она собралась обратно к своему простому жилищу в горах, с собой она вела стадо из сорока овец, подарок приемного сына. Прав был Абу Талиб, благословляя этот брак следующими словами: «Возблагодарим Аллаха, ибо мы рождены потомками Исмаила! Возблагодарим Аллаха за то, что Мухаммед, не будучи наделен богатством, попросил руки Кадиджи и получил ее согласие. Нет ему равных! Да будет этот брак благословен во имя Господа Всевышнего и Всещедрого; будущее, полное славы, открывается перед Мухаммедом, сыном Абдаллы!»

VII Дела раздумьям не помеха

Последовали годы семейного благополучия, и некоторое время спустя Мухаммед и Кадиджа сподобились великого счастья стать родителями маленького мальчика. Появление сына-первенца в арабских семьях отмечают с такой радостью, что с этого момента отец называет себя по имени сына. Отныне Мухаммед именовался уже не «сыном Абдаллы», а «отцом Касима». Позже родился еще один сын и четыре дочери, однако нас среди них интересует только Фатима, одна из младших дочерей, о которой мы в дальнейшем еще не раз будем вспоминать. Сыновья же умерли в раннем возрасте. Достигнув благополучия, Мухаммед мог спокойно вести дела Кадиджи и водить ее караваны с товарами, уходя в далекие страны и земли, как и раньше. Но в качестве мужа он оказался не столь рачительным, как некогда, когда был простым погонщиком у нее на службе, и богатство супруги не увеличивалось, а скорее уменьшалось. Состоятельность Кадиджи, тем не менее, подняла Мухаммеда на большую высоту в его родном городе, и он достиг того положения, которое, по правде говоря, заслуживал от рождения среди соплеменников — Курайшитов. Богатое приданое супруги, возможно, повлияло и на еще одно важное обстоятельство: у Мухаммеда, склонного к раздумьям, появилось больше свободного времени, чтобы предаваться мыслям о религиозных верованиях отцов и сравнивать их с религией иудеев и христиан. Скорее всего, он не умел ни читать, ни писать, но в этом он ничуть не отставал от своих соотечественников: арабов. До того времени письменность, известная сегодня, была мало распространена. Вряд ли тогда существовал хотя бы один том созданной арабским автором прозы, так что читать Мухаммеду, даже если он учился грамоте, особенно было нечего. Существовало некоторое количество стихотворений, отмеченных наградами на ярмарках, но этим все и исчерпывалось, поэтому Мухаммеду, желавшему обогатить свою память, волей-неволей приходилось обращаться к еврейским либо христианским источникам. В этом направлении ему проще было черпать не из письменных, а из устных источников, и то, что он запоминал, было искажено, разрознено, фрагментарно; и все же этот разрозненный материал подчинялся единым принципам, глубоким и плодотворным. В те годы арабы узнавали все больше о своих соседях с востока. Один торговый караван ушел в город Хира (Ирак), расположенный в долине Евфрата, недалеко от того места, где некогда стоял Вавилон. Караванщики вернулись домой с большими барышами и принялись украшать город Таиф новыми зданиями, трудиться над которыми стали работники, по доброй воле, в знак уважения, присланные персидским правителем, которого восхитила смекалка гостей и их стойкость в перенесении тягот пути. В те времена, насколько мы знаем, наиболее благоприятные для жизни, процветавшие территории Европы, Азии и Африки делили между собой две могущественные империи — Византийская и Персидская.

Восточная Римская империя со столицей в Константинополе простиралась вдоль всего Средиземноморья, и воле кесаря подчинялось все: от Атлантики до Евфрата. Блистательная династия Сасанидов правила в Персии, ее величие — один из самых значительных феноменов мировой истории. Восточная часть Римской империи исповедовала христианство, а Персия — зороастрийское учение об огнепоклонничестве. [29]

Располагая обретенным богатством, Мухаммед стал явно отходить от торговых дел и больше времени проводить в размышлениях о ситуации в своей стране и возможностях изменить ее к лучшему. Мы должны помнить, что пока бедуины странствовали по внутренней пустыне, свободные от диктата внешних правителей, арабы Йемена и некоторых других частей полуострова, находились под персидским влиянием. Теми, кто жил в Сирии, управляли из Константинополя, тогда как население Ирака или Месопотамии склонялось то к одной великой державе, то к другой. Иудаизм и христианство сосуществовали с фетишизмом и язычеством, однако подавляющее большинство поклонялось многочисленным божествам Каабы, признавая одновременно существование Аллаха и считая его главным над всеми остальными. Как мы подчеркивали раньше, вера в джиннов и ангелов не носила постоянного характера, хотя ее существование отмечено туманной, уходящей в века поэтической традицией, смыкавшейся с суевериями. Существовала также известная неопределенность, связанная с посмертным перевоплощением, после того, как душа отделится от тела. Люди были чрезмерно подвержены азартным играм и злоупотребляли вином. Мужчина мог иметь столько жен, сколько мог прокормить; подобные отношения нередко бывали самого отвратительного свойства. Продолжал существовать бесчеловечный обычай закапывать новорожденных девочек в землю живьем — то ли в знак того, что женщину растить невыгодно, то ли из-за преувеличенной гордыни, так как беспомощное создание в любой момент в будущем мог похитить враг! Самым образованным из современников был Барака, занятый добросовестными поисками религии, которая была бы совершеннее верований его отцов. Обществом этого человека и его мудростью Мухаммед наслаждался при каждом удобном случае. Как и он, Мухаммед был удручен положением своего народа, и так же, как и он, имел самые смутные представления, что бы такое возвышенное и благородное можно было почерпнуть из священных книг соседних народов. На склоне горы Хира, в двух-трех милях на север от Мекки, была небольшая пещера красного гранита, которую Мухаммед облюбовал для уединенных размышлений и куда его нередко сопровождала возлюбленная супруга Кадиджа. Подобно христианскому пустыннику, он временами заточал себя на несколько дней, с все более усиливающейся тревогой размышляя о тягостных невзгодах, обременявших его душу. Именно здесь он привык проводить месяц Рамадан, когда у арабов был пост. Воздерживаясь от пищи, медитируя и молясь, он созерцал возвышенный пейзаж, где, казалось, окружающая природа была в полном согласии с порывами его души. Утомленный взгляд его не натыкался здесь ни на один зеленый предмет. Кругом все было пустынно и мрачно, лишь белоснежный песок долины внизу оживлял картину.

Под гнетом столь необычного напряжения рассудок Мухаммеда превратился в ристалище необузданных видений, которые не давали ему покоя ни ночью ни днем. Он погружался в экстатические состояния и трансы. Нередко, теряя власть над реальностью, он падал наземь будто мертвый. [30] Доброй Кадидже приходилось порой наблюдать подобные приступы религиозного исступления, и тогда она тщетно пыталась выяснить, какова их причина. Ответы мужа были туманны; иногда он издавал яростные возгласы на каком-то непонятном языке (часть из них дошла до наших дней). Одну из его фраз — хотя она не принадлежит к числу самых ранних — до сих пор повторяют, как «Отче наш», во время общей молитвы и приватных молений по всей Аравии:

Хвала Аллаху, Господу миров. Милостивому, Милосердному. Царю Дня Воскресения! Тебе мы поклоняемся, Тебя молим о спасении. Веди нас прямым путем, Путем тех, кому ниспослал Ты милость Свою, кто не познал гнева Твоего и не впал в заблуждение. (Коран, 1: 2–7)

(Перевод Б. Шидфара)

Возможно, потрясенный осознанием неблагодарности тех, кто забыл о помощи Аллаха, преисполненного благодати, он восклицал:

Клянусь мчащимися, копытами звенящими! Искры о дорогу высекающими! Ранним утром набег совершающими, В стане врагов пыль поднимающими, Пылью войско окутывающими! Воистину, человек Господа своего благодарить не желает, И делами своими это подтверждает. Он лишь к добру своему любовь страстную питает. Разве не знает он, что воскреснут те, что в могилах пребывают, И обнаружится то, что сердца скрывают, Что в тот День Господь их обо всех деяниях узнает? (Коран, 100)

(Перевод Б. Шидфара)

Иной раз чисто человеческие свойства рассудка, утраченные было в моменты приступов, проявлялись в нем с особенной яркостью, и тогда он восклицал:

Клянусь молитвой вечернею! Поистине, человек в заблуждении, Кроме тех, что уверовали и творили благие деяния, наставляя друг друга в правой вере и терпении. (Коран, 103)

(Перевод Б. Шидфара)

Это не бессвязный бред, не плод помутненного сознания. То были могучие призывы того, кто искренне стремился к добру для своих ближних. И эти слова исторгались пророком вследствие интенсивных переживаний, они были высказаны тем, кто, говоря словами мастера вдохновенного слова, «нашел всё, не прозябал более в сомнении и тьме, но всё увидел. Что все идолы и догматы не что иное, как ничтожные деревяшки; что во всем и надо всем был единый

Бог; что мы должны оставить идолов и следовать за Ним. Что Бог велик; и что нет на земле ничего, более великого, чем Он! Он — единственная реальность. Деревянные идолы мнимы, а он — реален. Он — тот, кто нас сотворил, прежде всего, и продолжает поддерживать нас; как и всё земное, мы — лишь Его тень; мимолетный покров, заслоняющий собою Вечное Величие. " Аллах Акбар " — Аллах велик. « Ислам » — мы должны подчиниться Аллаху!» [31]

Авторитет Мухаммеда, тем временем, продолжал возрастать. Однажды в долине произошло наводнение или, может быть, пожар, в результате чего часть Каабы была разрушена, так что пришлось перестраивать здание — до того самого места, где покоился священный белый камень. Разгорелся спор о том, кому достанется честь возвращения священного белого камня на прежнее место, и благочестивые, но несговорчивые строители уже дошли до взаимных оскорблений, решая, какому из племен должно выделить одного из своих представителей, дабы это исполнить. Внутри священных стен собрался совет, на котором, по решению главы Курайшитов, было решено, что ставить на место камень будет доверено тому, кто в определенный момент войдет в дверь. Именно в этот момент Мухаммед ( el Amin ), «Преданный», вошел и услышал о принятом решении. С проворством, поразившим присутствующих, среди которых много было простодушных и бесхитростных, он сбросил плащ, положил на него камень и попросил глав четырех самых видных семейств взяться за концы его. Когда те подняли камень до нужной высоты, Мухаммед бережно положил его на место. И такое глубокое впечатление эта сцена произвела на жителей Мекки, что имена четырех мужей, с благоговением державших плащ за уголки, хранятся в памяти народа по сей день. Не только мир был сохранен этим поступком, но также нрав Мухаммеда обнаружил свою мудрость и зрелость. С того самого дня и он сам, возможно, убедился, что не является обычным человеком, и это ощущение уже не оставляло его всю оставшуюся жизнь.

VIII Месяц Рамадан

Год проходил за годом. Мухаммед продолжал уходить в пустыню, чтобы сосредоточиться в полной тишине. Временами он слышал голоса, взывавшие к нему: «Слава тебе, о посланник Аллаха!» Однако, оглядываясь, чтобы посмотреть, кто говорит с ним, он замечал вокруг лишь деревья и скалы. Невозможно поверить, будто Мухаммед мог жить подобной жизнью и скрывать в собственном сердце все свои вдохновенные порывы, никак не выдавая их жившим рядом с ним людям. Они должны были как-то обсуждать между собой изменения, замеченные ими в муже Кадиджи, человеке, которого они некогда столь высоко ценили за практический опыт и смекалку. Он, несомненно, говорил с ними о религиях иудеев и христиан, и люди, должно быть, обращаясь непосредственно к нему, говорили что-то вроде: «Воистину, Аллах и впрямь удерживает небо и землю, иначе они упали бы; если бы Он дал нам пророка, как Он дал пророков другим народам, мы бы позволили руководить нами, как руководимы ими те». Возможно, отходя в сторонку, они отзывались о нем иначе, и вполне возможно, что о таких двуличных людях он говорил, когда произносил слова суры о Хулителе:

Горе всякому хулителю злословящему, Собравшему деньги и их сосчитавшему, Полагает он, что деньги — бессмертие дарящие. Нет, будет брошен он в разрушающее. А ведомо ли тебе, что есть разрушающее? Пламя Аллаха пылающее. Над сердцами витающее, Со всех сторон окружающее. Столпами высокими, обвивающими. (Коран, 104)

(Перевод Б. Шидфара)

И не о таких ли восклицал он также:

Сотворили Мы человека для трудного испытания. Ужели полагает он, что бессильно против него Единого веление? Говорит он: «Губил я без счета свое достояние». Ужели полагает он, что не знает Единый о его деяниях? Разве Мы ему очи не сотворили? Ужели не сделали язык и уста ему не развезли? И два пути пред ним не открыли? Но не избрал он путь затрудняющий. А ведомо ли тебе, что есть путь затрудняющий? Избрал его раба своего на волю отпускающий, И в день голода досыта питающий Родича осиротевшего Или бедняка, во прахе простирающегося. А ведь был он из тех, что уверовали и призывали друг друга к терпению и милосердию к страдающим; Это люди, справа от престола стоящие. А те, что не веровали в Наши знамения — слева стоящие. Над ними пламя охватывающее. (Коран, 90: 4-20)

(Перевод Б. Шидфара)

Название месяца Рамадан, ежегодного периода поста и молитвы, означает «сильная жара». Однако арабский год был разделен на лунные месяцы, так что у нас есть основание полагать, что двенадцать из них соответствовали полному обороту солнца, и дата постепенно могла сдвигаться, а время, которое теперь считается Рамаданом, вместо периода наступления большой жары, совпадает с декабрем- январем. Когда он выпадал на долгие летние дни, голод для такого климата оказывался особо тяжким испытанием.

Мухаммед достиг зрелого возраста, ему уже почти сорок. Мы застаем декабрь 610 года н. э. Он бродил по безлюдным, но особенно прекрасным сейчас холмам, так как это священный месяц, правда, большая часть его уже миновала. [32] Напряжение после долгого воздержания от пищи почти прошло, но его последствия достигли своего наивысшего предела — Мухаммед был готов к восприятию грез. То была священная «ночь Кадара», о которой в Коране говорится:

А известно ли тебе, что есть Ночь Могущества? Лучше тысячи месяцев Ночь Могущества. Нисходят в ту ночь ангелы и Дух по воле Аллаха, Исполняя каждое веление. Она — мир, пока не взойдет заря утренняя. (Коран, 97: 2–5)

(Перевод Б. Шидфара)

Слово «аль-Кадар» означает «могущество», «честь», «достоинство», а также — «воля Божья», ибо в эту ночь (согласно преданию) соизволения на наступающий год устанавливаются ежегодно. Они, возможно, просто снисходят от подножия трона Аллаха, и передаются ангелам для исполнения. В полночь Мухаммед проснулся, и ему показалось, что он слышит голос. Это повторилось дважды, и дважды он делал над собой усилие, чтобы не слышать его, но голос нельзя было не услышать. Почудилось, будто немыслимый гнет сдавил его, словно последний миг его жизни настал. В третий раз услышал он звук, но ушей заткнуть не мог. Теперь уже слышны были слова, звучавшие с неба и обращенные к нему ангелом в белом одеянии, представшим пред его воображением. «О Мухаммед! Я Джабраил!» Приведенный в ужас этим видением, ибо ничего подобного с ним еще не случалось, хотя и до этого он часто слышал голоса, Мухаммед поспешил к Кадидже, неизменной его утешительнице в печалях, и воскликнул: «Воистину, прежде я сам презирал тех, кто вступал в переговоры с джиннами, и вот теперь — подумать только! — боюсь, что и сам я сделался вещуном!» Сильнейшая дрожь начала сотрясать его, испарина покрыла все его тело. «Никогда, о отец Касима, — ответила Кадиджа, — Аллах не позволит слуге своему пасть». И она поспешила к Бараке, дабы разобраться в том, что только что услышала. «Хвала Аллаху! — вскричал старец. — Сын Абдаллы говорит правду. Так проявляет себя пророческий дар. На Мухаммеда снизойдет теперь великий Закон, подобный Моисееву. Убеди его сохранять в своем сердце надежду. Я буду неотступно с ним рядом!» В первую ли встречу или следующую (это не совсем осталось ясным) Джабраил произнес, держа в руках широкий кусок шелковой ткани, покрытый письменами:

Возгласи: «Во имя Господа твоего, Во имя Господа твоего, что сотворил, — Сотворил человека из сгустка жил!»

«Но я ведь не умею читать! — возопил трепещущий отец Касима. — Я человек не ученый!» «Возгласи! — повторил посланец небес, —

Возгласи о Господе Щедрейшем, Всеблагом, Который научил тростниковым пером, Научил человека тому, чего он не знал! Воистину, человек чинит беззаконие, Видя, что приобрел богатство и достояние. Поистине, к Господу твоему возвращение! Видел ли ты того, кто отдал запрещение Рабу Аллаха совершать моление? Как полагаешь ты, на правой ли он стезе и верном направлении? Призывает ли он к благочестивому поведению? Как полагаешь ты? Если он опровергает и отворачивается с пренебрежением, Разве не знает он, что Аллах видит его деяния? Да, если он не опомнится, мы повлечем его за власы в бездну пламенную, За власы лживые, грешные. Пусть зовет своих родичей и соратников, А Мы позовем адских прислужников. Не слушай же его, и молись, домогаясь к Аллаху приближения!» (Коран, 96)

(Перевод Б. Шидфара)

Несмотря на все заверения Бараки, Мухаммед был преисполнен замешательства и сомнений: с ним говорил Джабраил, ему казалось, будто книга написана в его сердце, но он не был уверен, что его миссия заключалась в том, чтобы проповедовать. К тому же некоторые Курайшиты его гневно осуждали. Снедаемый сомнениями, он стал искать в горах такого места, чтобы ринуться вниз и свести счеты с жизнью, но в последний момент что-то его удержало. Он сидел, завернутый в плащ или домотканое покрывало, как это принято на Востоке, и тут ему вновь явился ангел. Он изрек:

О ты, укрывающийся покрывалом! Встань, обратись с устрашающим словом, «Велик Аллах!» да будет твоим кличем. Да будет твоя одежда покровом чистым. - Не приближайся к нечисти — идолам злобным, Не одаряй, желая заслужить большее воздаяние своим даром. Проявляй терпение пред Господом твоим словом и делом. И когда раздастся глас трубный, Будет это День великий, трудный, Для неверных страха полный! (Коран, 74: 1-10)

(Перевод Б. Шидфара)

И тогда лишь Мухаммед понял, что он и в самом деле говорит с посланцем Аллаха. Ему явно давалось понять, что он может провозглашать величие Аллаха. Сказано было, что ему следует говорить, и его убедили в том, что он является Пророком Всевышнего. Никакой неясности и никакого трепета теперь быть не могло — «Такова воля Аллаха!» был отныне его клич. Пришло ли ему тогда в голову, что миссия его, быть может, безнадежна? Ему надлежало сообщить народу идолопоклонников, народу, чтившему сотни идолов, почитавшему изображения оных на своих алтарях, что существует один и только один Бог. Если бы он на миг задумался, он, должно быть, посчитал свою задачу отчаянно невыполнимой. Никто конечно же не станет слушать его, невзирая даже на его прозвание — «Преданный», что бы он ни говорил. Ведь, в самом деле, до него уже было четверо размышлявших на этот счет, но один из них был к тому времени убит, еще один выбрал себе совершенно иную религию. Оснований для надежды оставалось все меньше, однако подлинный преобразователь не нуждается во внешнем ободрении. Он одержал верх над своими страхами и сомнениями и, возликовав, произнес:

Клянусь рассветом И ночным мраком, Не оставил тебя, о Мухаммед, Господь твой, к тебе ненависть питая. Поистине, жизнь загробная лучше для тебя, чем жизнь земная. Одарит тебя Господь твой, и будешь ты доволен сим воздаянием. Разве не нашел тебя Он сиротой и послал тебе убежище и попечение, Нашел Он тебя заблуждающимся и указал стезю и верное направление. Нашел Он тебя бедняком и дал богатство и достояние. И ты сироту не обижай, И просящего не прогоняй, И милость Господа твоего к тебе возвещай! (Коран, 93)

(Перевод Б. Шидфара)

Новый пророк, восприняв свою миссию, казалось, забыл обо всем остальном. Он постился и молился, с чего и началось его продвижение к возложенной на него задаче. И крепка была вера в его душе, что Аллах в должный час даст ему свое благословение. Он не спешил запрещать идолопоклонство, но при этом он, не колеблясь, прочно держался принципов, которые принял. Он продолжал уходить высоко в горы и в глубокие темные долины, где молился и соблюдал пост; и однажды, во время одного из подобных отшельнических уединений, он повстречал своего дядю Абу Талиба. «Что привело тебя сюда? — спросил его дядя. — Какую религию ты исповедуешь?» «Я верую в Аллаха, в ангелов Его и Его пророков, — отвечал сын Абдаллы. — В религию Авраама. Аллах наказал мне проповедовать это людям, побуждая их принять эту веру. Ничто не было бы столь достойно тебя, как принять истинную веру и помочь мне распространять ее». «Сын брата моего, — отвечал Абу Талиб. — Никогда я не отрекусь от веры моих праотцев, но случись, что ты подвергнешься нападению, я буду защищать тебя». И повернувшись к Али, своему сыну, он добавил: «Мухаммед никогда не поведет тебя путем неправедным. Можешь, не сомневаясь, следовать любому совету, который он тебе преподаст».

IX Пророк в отечестве своём

История до краев полна обломков тех религиозных систем, от которых человечество, по мере своего развития, отказалось. Удел пророка не из легких. Он может сколько угодно играть на дудке, да только публика вправе отказаться маршировать под его музыку. Выработать далеко идущие, добротные планы сравнительно легко — гораздо труднее их осуществить. Всего труднее пророку быть услышанным собственными сородичами и соплеменниками: среди них те, кто знал его младенцем, ребенком, подрастающим молодым человеком и наконец взрослым мужчиной, подверженным всем противоречиям и слабостям, которые свойственны людям. И все-таки Мухаммед, безграмотный араб, бывший погонщик верблюдов у вдовы Кадиджи, рискнул. Он, не умевший, возможно, и расписаться, счел себя не просто учителем, но единственным учителем, которого надлежало слушать в вопросах величайшей для человеческого общества серьезности, — урегулирования отношений первоочередного порядка в исполнении долга перед Всевышним. Было ли то фактом вопиющей дерзости или — проявлением веры, достойной самого искреннего восхищения?

Карта Мекки. XIX в.

В случае успеха попытка Мухаммеда могла привести к тому, что торговая мощь родного города будет подорвана, иссякнет источник благосостояния для всего племени. Он положит конец поклонению тремстам шестидесяти пяти божествам Каабы, отворотит от нее тысячи паломников, уничтожит самую потребность в ней, так много лет служившую поддержкой для Курайшитов, которые принимали в городе бесчисленные караваны. Они пролагали непростые пути среди высушенных русел рек, через пустыни — от Хадрамавта и Акабы, Неджда и Йемена, к храму, где покоился священный черный камень, упавший с неба во времена праотцев.

Не нужно было обладать мудростью провидца, чтобы понять: каждый из Курайшитов, если понадобится, станет сопротивляться учению и бороться против него до последнего вздоха. Они будут кричать, наподобие серебряных дел мастеров из Эфеса: «Да возвеличится Кааба Мекки!» (поскольку она приносила им немалый доход). [33] Поклонение Каабе отвечало не только религиозным чувствам сотен тысяч жителей Аравийского полуострова и меркантильным интересам всех членов Курайшитского рода: на нем кормилось немало мекканцев и, в не меньшей степени, те, кто на протяжении тысяч миль долгого караванного пути оказывал услуги погонщикам.

Кадиджа готова была дать своему супругу заверения в верности той религии, которую он исповедовал: она никогда не отказывала ему ни в моральной поддержке, ни в одобрении. Как мы видим, и престарелый Барака готов был признать то, что провозглашал Мухаммед. Эти двое и составляли ядро новой религии, ставшей впоследствии известной как ислам, то есть учение о правоверном человеке, мусульманине, поборнике справедливости, учение о полном подчинении воле Аллаха. Вскоре Кадиджа передала мужу слова Бараки, возвратившегося в город из поездки в горы, об его намерении выполнить первейший долг — совершить «таваф», семикратно обойти Каабу. Туда отправился Мухаммед, чтобы встретиться с Баракой и передать дополнительные подробности своего последнего видения. Выслушав его, старик заверил Мухаммеда, что тому действительно суждено быть пророком, но и предупредил, что его ждут гонения и неизбежные страдания. Вскоре после этого, во время разговора с Мухаммедом, Барака умер. Пророк тем временем получил новые откровения от архангела Джабраила. Его вера в единого Бога стала тверже, и он укрепился в решимости смело противостоять всем опасностям и невзгодам, если понадобится, чтобы возгласить человечеству божественную волю. Он в точности повторил Кадидже все откровения Джабраила, и она тут же принялась совершать обряды, которые впоследствии стали для ислама основополагающими. Ее утешения и советы помогали ему, когда его встретили насмешки и резкий, категорический отказ сограждан. Постепенно и под большим секретом он вел переговоры с немногими близкими ему людьми, в том числе с Али, младшим сыном Абу Талиба, и тот, естественно, оказался одним из первых, кто ему доверился. Мальчику было только одиннадцать лет, но он был не по годам серьезным и часто сопровождал Мухаммеда во время привычных прогулок в ближайшие горы и долины. Он молился там вместе с пророком и повторял за ним все его действия. После Али ближайшим сподвижником был вольноотпущенник Зейд, примкнувший к новой религии, после того как Мухаммед его усыновил. Была еще одна важная победа: некий Абд эль-Каба, прекрасно осведомленный в истории Курайшитского рода и выполнявший обязанности судьи, а также искусно толковавший сны, признал новое вероучение и принялся с большим рвением привлекать к нему новых сторонников. По причине, которая станет ясной позднее, этот человек более известен под именем Абу-Бекр, что истолковывается как «Отец Девы». Все эти люди и еще несколько человек исповедовали веру в Единого Бога, в воздаяние за добро и наказание после смерти за совершенное зло, верили в Мухаммеда как пророка, которому они обязались подчиняться. Они практиковали очищение водой и соблюдали все предписания касательно молитв. Они вовсе не смотрели на ислам как на новую религию, но видели в нем возрождение старой веры Авраама, и были убеждены, что знание Мухаммеда о ней проистекало непосредственно от Аллаха. Это знание, будучи записанным или зафиксированным в памяти, в том виде, как оно было провозглашено пророком, стало известно как «Эль Коран», то есть «Чтение» или «Декламация».

Иллюстрированный Коран. XIV в.

Около трёх лет сторонники веры отправляли свои обряды в относительной секретности, но затем Мухаммед вознамерился сообщить членам своего рода общую для всех добрую весть, до того времени известную лишь немногим. Иногда говорят, что это изменение было осуществлено во исполнение божественного изъявления, изложенного в следующих словах. [34]

Не поклоняйся, кроме Аллаха, богу иному, или постигнет тебя мучение. И остерегайся своих родичей и ближайшее окружение. А к тем верующим, что последовали за тобой, проявляй кротость и терпение. А если ослушаются они тебя, скажи: «Я непричастен к вашим деяниям!» И имей на Всемогущего, Милостивого упование, Что зрит тебя, когда ты стоишь, совершая моление, И когда садишься и опускаешься на колени среди других, совершающих преклонение, Поистине, Он — Всеслышащий, Всеведущий. (Коран, 26: 211–218)

(Перевод Б. Шидфара)

Имея намерение расширить свое влияние, Мухаммед, согласно преданию, созвал Курайшитов на пиршество, [35] по окончании которого обратился к ним со словами: «Никогда еще ни один араб не предлагал своему народу столь бесценные преимущества, каковые сейчас я предоставляю вам, — это счастье в вашей жизни и вечные радости после неё. Аллах повелел мне призвать к Нему людей. Кто из вас последует за мной в моем священном труде и станет мне братом, станет моим халифом?»

Глубокая тишина воцарилась среди присутствующих, и наконец Али, самый молодой из всех, истово закричал: «Я, о пророк Аллаха, я последую за тобой!» Собравшиеся улыбнулись мальчишескому задору Али и разбрелись по домам, не придав особого значения случившемуся. Абу Талибу передали, что подчиниться приказам сына было бы верхом бессмыслицы. Мухаммед не был обескуражен безуспешным началом. Он продолжал склонять родичей к принятию ислама, хотя, все так же неудачно. Вскоре смелости у него прибавилось, он стал проповедовать более уверенным тоном, доказывая, что идолы Каабы — всего лишь бессмысленные куски дерева или камня, и тогда он встретил более упорное и жесткое сопротивление, чем былые ухмылки и смешки. Мекканцы как один встали на защиту многовековых верований, они поносили реформатора и требовали, чтобы он замолчал. Сперва они, тыча в невесть откуда взявшегося пророка пальцем, с презрением кричали: «Вот идет сын Абдаллы, разглагольствующий о небесах». Когда же появились новообращенные, которые стали уединяться в пустынях для молитвы, — а это значит, когда стало казаться, что проповеди подействовали, — неверные следовали за ними в горы и нападали на них. Тогда и случилось, что посох погонщика, оказавшийся под рукой у одного из последователей Мухаммеда, пролил первую в истории ислама кровь. Мухаммеду ничего не угрожало под защитой Абу Талиба, и вскоре к его дяде пожаловала делегация от рода Курайшитов с требованием: «Сын твоего брата порочит нашу религию. Он обвиняет наших мудрецов в недомыслии, а наших предков — в заблуждениях и отсутствии благочестия. Коль скоро ты не принял его нечестивой веры, мы просим тебя позволить нам искоренить её и наказать его за дерзкие нападки на религию, которая принадлежит тебе так же, как и нам всем». Абу Талиб ответил вежливым, но решительным отказом, однако сограждане продолжали настаивать. На этот раз к старику явились именитые члены рода, которые сказали: «Мы уважаем, как и велит нам обычай, твой возраст, твои личные заслуги и твое звание, но всему есть предел. Мы просили тебя заткнуть племяннику рот, но ты этого не сделал. Больше мы не в силах терпеть надругательства над нашими отцами, нашими мудрецами и нашими богами. Прикажи Мухаммеду замолчать, иначе мы обратим оружие как против тебя, так и против него. И мы будем сражаться до тех пор, пока представители одной из сторон не перебьют другую!» Сказав так, они удалились. Встревоженный этими речами Абу Талиб разыскал племянника и взмолился: «Избавь нас от несчастий, нависших и над тобой, и над всей нашей семьей». «О мой дядя, — отвечал Мухаммед, — даже если солнце сойдет с неба по правую руку от меня, а по левую — луна, чтобы сразиться со мной, и если встанет передо мной выбор, отречься ли мне от своей цели или погибнуть, осуществляя её, то и тогда я не отрекусь от неё». И сказав так, потрясенный мыслью о том, что его оставит самый родной ему человек, он отвернулся, весь в слезах, и собрался было уйти прочь. «О вернись, мой племянник! — воскликнул старик, в свою очередь потрясенный до глубины души. — Проповедуй любое учение по своему разумению. Клянусь тебе, что ни на одно мгновенье не оставлю я тебя!» Но враги Мухаммеда не думали отступать, хотя, ввиду приближения священного периода, их нападки на время поутихли. Как раз тогда Мухаммед переселился в здание, обращенное к Каабе, которое принадлежало новообращенному по имени Аркам, перед тем, как паломники должны были обойти святыню несколько раз, следуя установленному ритуалу. Новое жилище превратилось в место встреч — и молитвенный дом. Здесь давалось истолкование доктринам новой веры, и многие примкнули здесь к ней, так что со временем дом стал называться «Домом ислама». В тот момент Мухаммед страстно желал привлечь на свою сторону влиятельных представителей общины, и, как рассказывают, однажды, когда он был увлечен беседой с кем-то из своих последователей, вошел слепой и сказал: «О посланник Аллаха, поведай мне хотя бы частицу того, что тебе заповедал Всевышний». Имея сильное желание внести в список богача, пророк проявил раздражение к назойливому бедняку и отвернулся от него, нахмурившись. И получил за это внушение, дабы впредь он относился с уважением к любому из обратившихся к нему. Об этом говорит одна из сур.

[Пророк] нахмурился и отвернулся оттого, что подошел к нему слепой; А что дало тебе знать, — может быть, он очистится, Или станет поминать увещевание, и поможет ему воспоминание. А вот тот, кто богат, к нему ты поворачиваешься. Хотя и не на тебе лежит, что он не очищается. А тот, кто приходит к тебе со тщанием и испытывает страх, — ты от него отвлекаешься. Но нет! (Коран, 80: 1-11)

(Перевод И. Крачковского)

Мухаммед впредь относился к слепцу с большим уважением и всякий раз, увидев его, говорил: «Приветствую того, по чьей милости Аллах сделал мне внушение!»

X Беглецы в чужие земли

Толпы паломников, в определенное время приходившие поклоняться Каабе, уже начали собираться, и противники Мухаммеда стали советоваться, как они будут отвечать на бесчисленные расспросы прибывших о новоявленном пророке, молва о котором уже успела распространиться. «Скажем, что он ясновидец», — говорил один. «Нет, — тут же возражал ему другой. — У него не такая грубая и резкая манера говорить, как у ясновидцев, и он не произносит фраз в определенном ритме, как те». «Тогда, может, скажем, что он дурак?» «Не годится — его внешний вид изобличит нашу ложь». «А если сказать, что он — поэт, действующий под влиянием злого джинна?» «Он не пользуется языком поэзии». «Нам надо назвать его волшебником!» «Но он не сделал ничего сверхъестественного. Он не пытался демонстрировать ни чудес, ни магических действий». «Это точно, он искусник в выборе подходящих слов и вкрадчивых речей». «Но надо же нам дать какие-то объяснения. Мы ведь можем просто сказать, что он новый волшебник, одержимый неизвестными чарами, при помощи которых он вносит разлад в семьи, разлучает брата с братом, сына с отцом и жену с мужем». И противники договорились вызвать против учения недовольство, пожелав выдать его за заблуждение небольшой кучки людей, находившейся под покровительством Абу Талиба. Они устраивали засады на всех дорогах, ведших в Мекку, и затевали беседы с паломниками, шедшими к Каабе, втирались в доверие к ним, предостерегая, чтобы они остерегались отца Касима, которого расписывали в качестве опасного колдуна, способного причинить людям непоправимый вред. Действуя так, они сумели кое-кого напугать, но, к полному их недоумению, у большинства любопытство разожглось еще сильнее. В результате, когда благочестивые паломники возвратились к своим родным очагам, с ними вместе по самым отдаленным уголкам полуострова разнеслась чудесная весть о новом пророке Мухаммеде, волшебнике, которого никто не понимает. Новое учение стало предметом для всевозможных пересудов и любопытных расспросов повсюду, проникнув в такие местности, куда собственными усилиями неутомимого Мухаммеда новость не дошла бы и за многие годы. Еще больше повысился интерес после того, как Абу Талиб напечатал в стихах жалобу на Курайшитов, которые в своей ненависти к одному из своих сыновей забыли о правах славного дома Хасима. Он превознес добродетели Мухаммеда, назвал его другом вдов и сирот, и сказал: «Вы лжете, когда говорите, будто мы позволим пролить кровь Мухаммеда, не приведя в действие наших стрел и копий, в чем я клянусь священной Каабой! Когда вы говорите, что мы покинем его, не покрыв землю своими мертвыми телами, да, и телами наших жен и детей!» Когда тревожная весть о том, что братоубийственная война неизбежна, достигла Медины, тогда именовавшейся Ясрибом, в Мекку были посланы мудрые советы о том, как сохранить мир. «Бойтесь раздора, — призывал пишущий, — выплеснувшегося из сосуда, вода которого горька и вредна! Помните об ужасах прошлой войны; тот, кто пишет эти строки, слишком хорошо знает о тех ужасных событиях. Знание — это плод опыта». «Почтенный человек усвоил определенные верования. И только одному Аллаху принадлежит право судить совесть». «Продолжай проповедовать истинную религию — наши глаза устремлены на тебя». «Поклоняйтесь Аллаху и очищайте себя верой в краеугольный камень, на котором покоятся окрестные горы». «Разве Аллах не дал тебе залог своего великого могущества в тот день, когда Абраха был отброшен от самых твоих ворот без твоей помощи?» Советы возымели действие, не обуздав, однако, наиболее злобных Курайшитов, которые давали выход чувствам, встречая пророка на улицах. Ему навстречу нередко неслись оскорбления и проклятья, не говоря о постоянных угрозах расправиться с ним. Эти жестокие нападки и мелочные проявления злобы привели к ответной реакции, когда появился противник — самый решительный из всех, кто угрожал Мухаммеду. Возвратившись однажды с охоты, Хамза, дядя пророка, услышал о новом оскорблении в тот момент, когда он отправился к Каабе, и к всеобщему изумлению провозгласил себя сторонником пророка. Направившись в самую середину беснующейся группы, он воскликнул: «Посторонитесь! Я принадлежу новой религии. Попробуйте ответить мне на это, если посмеете!» — одновременно он нанес сильный удар луком, который он не успел отложить в сторону. Никто не ответил ему на удар. Хамза, впоследствии известный как «Лев Аллаха», оставался самым гордым и энергичным из сторонников Мухаммеда, и тогда напуганные Курайшиты начали оказывать пророку больший внешний почет. В качестве следующей своей попытки они принялись искушать посланника Аллаха. Несколько старейшин пришли к Мухаммеду, один из них сел рядом и начал в таких словах проверять крепость его веры: «Сын моего друга, хотя ты человек достойного происхождения, ты внес сумятицу в мир, ты разделил семьи, ты приписал нашим предкам и нашим мудрецам ошибки и грехи, но мы хотим отнестись к тебе разумно и справедливо. Выслушай наши предложения и поразмысли — может быть, тебе стоит принять одно из них». «Продолжай, — отвечал Мухаммед, — я тебя слушаю». «Сын моего друга, — заговорил другой. — Будь твоей целью достичь таким странным образом богатства, мы бы собрали для тебя такое богатство, что ты сделался бы самым богатым человеком в доме отца нашего Курайша; если тебе нужны почести и ты возжелал стать нашим господином, мы не будет ничего замышлять без твоего совета; если же это зловредный джинн действует на тебя, то мы приведем к тебе самых искусных врачей и не поскупимся на золото, чтобы оплачивать лечение, пока они не исцелят тебя». «Это всё?» — осведомился пророк. «Да». «Что ж, тогда послушайте меня! Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Ниспослание Милостивого, Милосердного. Книга, стихи которой разъяснены в виде арабского Корана для людей, которые знают, — вестником и увещателем. Но большинство их отвернулось, и они не слушают! И говорят они: «Сердца наши в покровах от того, к чему ты призываешь, и в ушах наших глухота, и между мной и тобой завеса. Делай же, и мы ведь делаем!» Скажи: «Ведь я человек, такой, как вы; мне было возвещено, что бог ваш — Бог единый. Устремляйтесь же к Нему прямо и просите у Него прощения; и горе многобожникам, которые не дают очистительной подати и не веруют в будущую жизнь» (Коран, 41: 1–7). (Перевод И. Крачковского)

«Ты услышал, — сказал Мухаммед, простершись ниц. — Выбирай же сам, чего ты хочешь!» Повернувшись к спутникам, тот, кто осмелился обратиться к пророку, воскликнул: «Никогда еще ни один человек не слыхал подобных речей! Она поражает, — и это не поэзия, не бормотание колдуна. Оставим же его в покое: пусть продолжает свое дело и убеждает, кого сможет; быть может, кто-нибудь из чужого племени возьмет его у нас; в случае же его удачи вся его мощь и слава будут нашими, и тогда Курайшитов в этих краях будут помнить». «Он наслал на тебя чары!» — закричали все. «Я откровенно высказал свое мнение», — ответил тот. Не удовлетворенные результатами этого испытания, почтенные явились во второй раз к пророку, вновь искушали его, и вновь их ждал гордый отказ. Тогда они потребовали чуда — чтобы расширилась их тесная долина, к примеру, в доказательство того, что посредством его в самом деле говорит Аллах; но Мухаммед возразил: «Аллах послал меня проповедовать закон, я выполняю свою миссию, и я еще раз повторю вам, что это будет вам на пользу в этом мире, да и в будущем, конечно, если вы примете то, что я вам говорю. А если вы отвергните мои слова, то Аллах будет вашим судьей». «По крайней мере, — продолжали настаивать они, — попроси, чтобы ангел с неба подтвердил твою правдивость, и внуши нам веру». «Нет, — стоял на своем Мухаммед, — мой долг — просто проповедовать». Они так и не смогли заставить его попытаться сотворить чудо, что было излюбленным занятием всех лжепророков. «Что ж, тогда, — произнесли они, — пусть твой повелитель заставит небо упасть на землю: упав на нас, оно также накроет и тебя, если он пожелает. Всё, что ты нам тут говоришь, ты услыхал от лжепророков Йемена, которым мы никогда не доверяли. Имей в виду, что мы никогда не перестанем отражать твои нападки на нашу веру, пока в этой борьбе не погибнем либо мы, либо ты». Во исполнение этих угроз, народу было поголовно запрещено слушать Мухаммеда, и когда он пришел к Каабе, Курайшиты отошли от него подальше. Именно в это время некий Абдалла вознамерился прочесть им вслух Коран, и, встав среди них, он среди бела дня возвысил голос и возвестил.

Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного! Милосердный, он научил Корану; Сотворил человека, Научил его изъясняться. Солнце и луна — по сроку, трава и деревья поклоняются. И небо Он воздвиг и установил весы. (Коран, 55: 1–7)

(Перевод И. Крачковского)

«Что этот юноша читает?» — поднялся крик. «Отрывки из запрещенного Корана!» Эти слова послужили сигналом к нападению на Абдаллу, но тот, несмотря на град ударов, продолжал декламировать до тех пор, пока его силой не выволокли из святилища. «И все же я заставил их меня слушать», — кричал он своим друзьям. Правда, этот поступок мало способствовал делу, ради которого он проявил такое бесстрашие, и преследования Курайшитов усилились. Учеников жестоко истязали, и Мухаммед, повергнутый в уныние их страданиями и своей неспособностью защитить их, уговорил своих последователей искать спасения в Абиссинии. Таким образом, в 615 году несколько человек переправились через Красное море и попросили защиты у христианского царя. Неукротимая ненависть Курайшитов преследовала их и в чужой стране, так что изгнанников привели к правителю для дознания. Чтение нескольких стихов из Корана довело его до слез, и он отказался выдать чужеземцев их преследователям. Курайшиты были удручены своей неудачей, но еще больше они приуныли, когда обнаружили, что Омар, родственник Мухаммеда, и один из самых влиятельных среди противников новой веры, оказался вдруг одним из самых горячих ее приверженцев. Мухаммеду словно луч света засветил среди кромешной тьмы, когда этот сильный человек воскликнул при нем: «Истинно, клятвенно я заверяю, что ты пророк Аллаха!» и точно так же при этих словах он мог добавить: «Аллах Акбар!» (Велик Аллах!)

И все же Курайшиты твердо стояли на своем, оставаясь противниками Корана, а изгнанники не имели возможности вернуться домой. Мухаммед подвергся опале, и вместе со своими собратьями, детьми Хашима, был заперт в одном из кварталов города. [36] На стене Каабы висел указ с предупреждением против любых контактов по делам, гражданским или торговым, с хашимитами. С последними запрещены были свадьбы, их нельзя было снабжать никакими товарами, нельзя было совершать с ними торговые сделки.

С годами сердца идолопоклонников, против которых выступал проповедник новой веры, наполнились жалостью к собратьям в изгнании. Время от времени им тайно посылали припасы, и после того как они пробыли на чужбине три года, запрет был снят. Ходили слухи, что указ, прибитый к стене Каабы, чудесным образом уничтожился, и от надписи остались лишь вступительные слова: «Во имя Аллаха Всемилосердного!»

XI Двусторонние узы разорваны

Пророк в течение девяти лет обещал блаженство рая тем, кто примет его учение и откажется от идолопоклонства; теперь, когда угнетавшие его запреты сняты, положение его остается довольно безрадостным. Он возвещал, что его миссия предназначается для всего мира, но на самом деле не сумел добиться успеха даже у себя на родине. С ним был могучий Хамза и доблестный Омар. Но что значит эта кучка приверженцев по сравнению с тысячами и тысячами тех, кто держится от тебя в стороне? Наверное, грустно было на сердце у Мухаммеда, когда он покидал родной город ради свободы и думал о столь незначительных успехах, которых он достиг на своем поприще, несмотря на веру в помощь Аллаха «аль-Разида», Справедливо Правящего. В течение всех этих лет медитации, молитв, постов и проповедей Кадиджа оставалась добрым ангелом пророка. Она верила в него и в истинность его откровений. Она была первым, кто признал веру в Аллаха, которого прославлял пророк. Она служила ему опорой во всех его начинаниях. В ее лице, как он считал, ниспослал ему Аллах утешение. Если она слышала хоть что-нибудь неприятное или противоречившее истине, она советовала ему надеяться на лучшее. Она отвлекала его от тягостных мыслей и облегчила, как могла, бремя его миссии. Она убедила его в том, что злопыхательства врагов не значат ровным счетом ничего. И вот всему этому пришел конец: на исходе 619 года Кадиджа умерла. Вследствие такого несчастия, Мухаммед не только лишился верного и надежного советчика, но и впал в относительную бедность. Ислам также мог недополучить на первых порах то жизнетворное вдохновение, исходившее от нее, потерял бы чистоту, а откровения, помогавшие составить Коран, утратили бы свое величие. Узы нежной привязанности и взаимного уважения, на протяжении четверти века все более и более крепнувшие, в одно мгновение были навеки разорваны. Неудивительно, что пророк, предрасположенный к частым приступам неконтролируемых эмоций, был безутешен и скорбел так, что никто не мог его успокоить. Хотя ему суждено было иметь еще много жен, он навеки сохранил память о доброй Кадидже, не забывал об ее благотворном влиянии на него, — столь прочным оно оказалось. Любовник в нем не заслонял мужа, и то, настолько верная супруга может быть дороже невесты, оценит лишь тот, кто на себе ощутил привязанность вроде той, что была у них. Примерно в то же время над его головой снова сгустились тучи. Абу Талиб, дядя, который все годы поношений стоял стеной между Мухаммедом и его противниками, тоже скончался. Таким образом, неоткуда ему теперь было ждать ни душевного совета, ни своевременной поддержки. Благородство Абу Талиба, хранившее пророка, когда его вера в свою миссию была еще не достаточно крепка, просто невероятно. То, что Мухаммед сумел произвести столь сильное впечатление на человека подобного нрава, свидетельствует в его пользу. Курайшиты под предводительством Абу Суфьяна возобновили свои бесцеремонные нападки на Мухаммеда. Они бросали в него на улицах грязью, его сторону никто принимать не хотел. Новообращенных было мало, и пророк видел, что если каких-то положительных сдвигов в ближайшее время не произойдет, идолопоклонство вскоре уничтожит то немногое, что удалось сделать во имя новой веры. Видя, что перспективы в Мекке не внушают надежд, Мухаммед подумал, что, может быть, в Таифе найдется кто-то, кому дорога истина. Приняв решение, он собрался в паломничество к Арафату и прошел каменистыми ущельями, безжизненными пустошами к дальним горам. Оттуда он спустился в долину, всю в цветах и плодоносящих деревьях, с чувством возродившейся надежды — в места столь яркие и влекущие, что, согласно преданию, они считались островком, некогда бывшим частью Сирии, отколовшимся от нее во время Потопа. Но, увы, здесь существовали свои святилища, иные идолы прочно утвердились в сознании местных жителей! Местные вожди согласились вступить с ним в переговоры, однако они отвергли его доводы с неуязвимой логикой осмеяния. «Аллах един и я его пророк», — произнес Мухаммед. «У Аллаха не нашлось, кроме тебя, другого апостола?» — спросил один. «Не могу спорить с тобой, — заявил еще один. — Если ты пророк, то ты слишком важная особа, чтобы я мог претендовать на право дискутировать с тобой. Если ты самозванец, то я не унижусь до беседы с тобой!» В досаде Мухаммед покинул собрание, только чтобы наткнуться на еще большую толпу хулителей, которые, возбужденные против него вождями, пошли за ним следом с криками и оскорблениями. Рабы и молодые невежи долго бежали за ним по улицам, стараясь камнем угодить по ногам, а если он приседал, чтобы защитить себя от ударов, они вынуждали его вскочить и вновь спасаться бегством, поскорее унося измученное тело. Затем, когда самообладание почти полностью покинуло его, какой-то сердобольный горожанин предоставил ему кров и дал гроздь винограда, чтобы укрепить и освежить его; толпа преследователей позволила ему тогда беспрепятственно покинуть город. Едва решаясь оглянуться назад, он заспешил к Мекке, куда его верный слуга Зейд, провожавший Мухаммеда до Таифа, ушел раньше в поисках жилья для них обоих. В промежутке между этими волнующими сценами не удивительно, что перегруженные чувства пророка усилили его предрасположенность к видениям, и, согласно преданию, в это время его воспаленное воображение показало ему джиннов, которые собрались, чтобы послушать его. Он остановился в месте, где были языческий храм, сад и роща, и, как это было у него заведено, прочитал отрывки из Корана. Семь, если не девять, а может быть и больше, джиннов подслушали его слова и стали кричать: «Внимайте!» Когда чтение окончилось, они разлетелись по своим логовам и стали убеждать своих собратьев, говоря им так: «О народ наш! Мы слышали книгу, ниспосланную после Мусы, подтверждающую истинность того, что ниспослано до него; она ведет к истине и прямому пути. О народ наш! Отвечайте призывающему Аллаха и уверуйте в Него: Он простит вам ваши грехи и защитит вас от наказания мучительного» (Коран, 46: 30–31). (Перевод И. Крачковского) Для пророка было большим утешением, в тягостном состоянии его души, что если не люди, то хотя бы эти создания из чистого огня могли слушать его, готовые поддержать его дело; и с того времени он стал проповедовать джиннам, как пытался то делать существам, вылепленным из глины. Видение, впрочем, ничуть не сделало его возвращение в Мекку более счастливым, и он еще какое-то время скрывался в горах, пользуясь прежними своими убежищами. Наконец Мутаим, один из тех, кто хлопотал об отмене приговора об изгнании, призвал на помощь своих сыновей, взял в руки оружие и сказал Мухаммеду и Зейду: «Входите!», а к Курайшитам он обратился со следующими словами: «О вы, Курайшиты, воистину я дал Мухаммеду клятву, что стану защищать его; так пусть же ни один из вас не причинит ему вреда».

В это время уныния (620 г. н. э.) Мухаммед взял в жены вдову по имени Сауда, к которой, сдается, он не питал особенно нежной привязанности; и кроме того, он вступил в брак с дочерью Абд аль-Каба, по имени Айша, маленькой девочкой семи лет, ставшей его отрадой. Ее отец сменил имя, о чем было объявлено официально, и с тех пор он стал известен как Абу-Бекр, что в переводе означает «Отец Девственницы». [37] С этого момента начинается полоса полигамных браков, омрачивших конец жизненного пути пророка. Фактический брак с Айшой был отложен на несколько лет, но и тогда она оставалась еще ребенком, так что, покидая дом своего отца, она захватила с собой любимые игрушки.

В месяцы наплыва паломников в 621 году в Мекку прибыло немало странников из чуждых племен, и Мухаммед приложил усилия, чтобы снискать их расположение в надежде найти кого-то, кто выслушает его соображения. Он предлагал жилье тем, кто последует за ним, так же, как и своим прежним ученикам, но Мекка и Таиф не соглашались предоставлять для этого дома. Среди паломников Мухаммед обнаружил двенадцать человек, которые уже отдали предпочтение исламу. Они прибыли из Медины и были рады, что получили возможность общаться с тем, кого издалека привыкли считать мессией (Mahdi). Мухаммед воссел вместе с ними на холме Акаба, что расположен за пределами Мекки, где и растолковал им основы своей религии. Он учил их, как следует почитать единого Бога, проповедовал, что им запрещается воровать; что им нельзя убивать своих детей и совершать какие бы то ни было другие преступления. Он убеждал их в том, что Аллах будет судить их проступки, после чего подарит им рай, если они сохранят верность обетам, или сожжет в геенне, если они их нарушат. Они поклялись, что будут следовать этим простым предписаниям, хотя, следует заметить, обязательства взяться за оружие в защиту своего дела принято не было. Эти двенадцать возвратились в Медину, но обещали прийти через год вновь, в надежде, что они сумеют к тому времени увеличить свою численность. В своих ожиданиях они не были разочарованы — в Медине внезапно началось отречение от идолов, а иудеи даже стали просить Мухаммеда прислать им учителя, чтобы вразумить их принять новую веру, повлекшую за собой столь замечательные перемены в жизни общины.

XII На седьмое небо

В древности люди относились к снам и видениям либо с пиететом, либо со страхом: они полагали, что пока тело спит, наше воображение не дремлет. Когда силы, с помощью коих мы получаем наш чувственный опыт, пробуждаются, а рассудок и самообладание, владеющие этим опытом, отдыхают, боги посылают человеку свои наставления и откровения о будущем или далеком. Так, в ветхозаветной книге Иова, где столько раз упоминаются арабы, Елиуй, молодой вузитянин, произносит следующее: [38]

14. Бог говорит однажды и, если того не заметят, в другой раз: 15. Во сне, в ночном видении, когда сон находит на людей, во время дремоты на ложе. 16. Тогда Он открывает у человека ухо и запечатлевает Свое наставление, 17. Чтобы отвесть человека от какого-либо предприятия и удалить от него гордость… 23. Если есть у него Ангел-наставник, один из тысячи, чтобы показать человеку прямой путь его — 24. Бог умилосердится над ним…

Так же и Елифаз Феманитянин (скорее всего, тоже араб) сказал Иову, произнося свои успокоительные и обдуманные доводы в пользу неоспоримой праведности Всевышнего: [39]

12. И вот ко мне тайно принеслось слово, и ухо мое приняло нечто от него. 13. Среди размышлений о ночных видениях, когда сон находит на людей, 14. Объял меня ужас и трепет и потряс все кости мои. 15. И дух прошел надо мною; дыбом стали волоса на мне. 16. Он стал, — но я не распознал вида его, — только облик был пред глазами моими; тихое веяние, — и я слышу голос: 17. Человек праведнее ли Бога? И муж чище ли Творца своего? Несмотря на то что современная наука проводит всесторонние исследования во всех областях знания, относящихся к возникновению мироздания, она все еще бессильна объяснить нам, что такое сновидения и в чем их смысл. Психология утверждает, что таинственные явления, происходящие с человеком во время сна, еще только предстоит объяснить. Неудивительно, что когда Мухаммед обнаружил, с каким уважением к видениям относились «Люди Книги», как он называл иудеев, когда он понял, что сны — это средство, с помощью которого боги общались с верующими и объявляли им свою волю, он принял ту же точку зрения. Как следствие, мы видим, какое большое значение он придавал снам. Он не знал, что в Новом Завете они представлены иначе, нежели в Ветхом Завете. Он слышал о Моисее, Иакове, Иосифе и о пророках, к которым столько приходило вестников, пока их тела были погружены в сон, так что он не был удивлен, что видения нисходят и к нему самому.

«Хвала тому, кто перенес ночью Своего раба из мечети неприкосновенной [священной Каабы] в мечеть отдаленнейшую [более отдаленный храм Иерусалима], вокруг которой Мы благословили, чтобы показать ему из Наших знамений. Поистине, Он — Всеслышащий, Всевидящий!» (Коран, 17: 1). (Перевод И. Крачковского)

Стояла темная ночь (так говорит предание). Такой торжественной тишины еще никогда не было в Мекке: не ухала сова, не кричал петух, не лаяла на улицах ни одна собачонка, и ни один дикий зверь не выл на окружающих город холмах. Даже воды колодца Земзем, казалось, прекратили свое тихое журчание, улегся ветер, в душном воздухе не колыхнулся легчайший зефир, и природа замерла в неподвижном, загадочном молчании. В глухой полуночный час пророк вдруг вздрогнул от звука раздавшегося голоса: «Проснись, о ты, кто спит!» Перед ним стоял некто с лицом белым как снег. Его чело было спокойно и невозмутимо. Прекрасные сияющие волосы, изумительно уложенные, свисали изящными локонами на плечи. Огромные крылья светились разноцветными бликами от драгоценных каменьев, которыми были усыпаны одежды. Изысканные благовония наполняли воздух тонким ароматом. Дивный посетитель был Джабраил, с которым пророк уже имел встречи; он затем взял сердце Мухаммеда, дабы омыть его водой веры из золотого сосуда. Затем он подозвал незнакомое доныне существо, именуемое Бораком, что в переводе означает «молния». У него было человеческое лицо, изумрудные глаза величиной с две звезды. Жемчуга и самоцветы украшали крылья, излучавшие сияние, и существо это было столь разумно, что понимало все сказанное, хотя ничего не могло сказать в ответ. Мухаммед приготовился вскочить ему на спину, побуждаемый ангелом, но чудесный скакун попятился и отказался подчиняться, пока не вмешался сам Джабраил. Тогда небесный конь подчинился, и как только пророк сел верхом, мягко взвился в небесную высь и со скоростью молнии понесся на север. Над Синаем Джабраил приказал остановиться, чтобы позволить Мухаммеду помолиться в том месте, где Господь говорил с Моисеем. В Вифлееме, где был рожден Иисус, сын Марии, повторилось то же самое. Когда после второй остановки они поднялись в воздух, Мухаммед услышал голос, кричавший: «О Мухаммед, помедли, прошу тебя, чтобы я мог говорить с тобой; ты тот, к кому из всех на свете я расположен больше всего». Но Борак несся вперед изо всех сил, и вскоре послышался второй голос, кричавший: «Стой!» Мухаммед не мешкал. Немного погодя появилась девица небывалой красоты и, сладко улыбаясь, кивнула пророку, поманила его и повторила те же слова, но он ни на мгновение не отклонился от прямого курса. После Джабраил похвалил его за то, что он не остановился, объяснив, что первым его окликнул иудей, и если бы он послушался, то весь его народ стал бы последователем религии Моисея. Сказал вестник, что второй голос принадлежал христианину, который пытался привлечь его на сторону христианства. А третий призыв исходил от земной жизни, уступив зовам которой, люди искали бы отрады в повседневности, отказавшись от посмертного блаженства, для которого они погибли бы навсегда. Наконец небесная лошадь опустила своего седока у входа в Иерусалимский храм, где ее привязали к кольцу, к которому пророки привязывали ее и раньше, и Мухаммед приступил к молитве. Вскоре лестница из света позвала его подняться на первое небо и послужила ему опорой. Мухаммед с помощью Джабраила совершил восхождение, и ворота храма открылись. Его стены были выложены чистейшим серебром. Звезды, свисавшие с кровли на золотых цепях, служили источником света. Пророк ступил внутрь, и почтенный старец вышел к нему навстречу. То был праотец Адам, и он обнял Мухаммеда, назвал его величайшим из сынов человеческих и первым среди пророков. Когда чудеса этого священного места были в той или иной мере изучены, ангел и его спутник последовали на второе небо, бывшее из стали; там Мухаммеда приветствовал Ной, который тоже называл его величайшим из пророков. Третье небо, где произошла встреча с Иосифом, было полно великолепия, всё из драгоценных камней, слишком ярких для взора смертного. Далее находился ангел смерти, записывавший в книге имена тех, кто должен был родиться, и вычеркивавший имена тех, кто прожил отведенный им срок. Как только имя вычеркивалось, его владелец тут же умирал. На пятом небе оказался Аарон. Там же был ангел отмщения с глазами, метавшими молнии, с огненным копьем в руке. Языки пламени вырывались с четырех сторон его трона. Раскаленные докрасна цепи были протянуты вокруг. На шестом небе Мухаммед встретился с Моисеем, который зарыдал при виде него, так он узрел того, кому суждено было проводить в рай больше сынов своего народа, чем тех из сынов Израиля, кто следовал учениям своего пророка. Седьмое небо состояло из божественного света, его ослепительный блеск невозможно описать словами. Здесь на почетном месте был самым главным Авраам: оно располагалось прямо над Каабой. Джабраил не мог идти дальше, но Мухаммеду дозволено было пройти через обширные пространства к престолу Аллаха, который, хотя и пребывал за завесой, говорил с ним, посвятил его во многие подробности учения, впоследствии воплощенные в Коране, и предписал, чтобы его последователи молились пятьдесят раз в день. Когда Мухаммед вернулся к Моисею, он стал уверять, что заставить арабов произносить столько молитв в день невозможно, и стал просить, чтобы это число было меньше. Аллах позволил сократить это число до сорока, но Моисей настаивал, что смертные слишком слабы и не смогут нести столь тяжкие обязательства. Мухаммед возвращался неоднократно, всякий раз добиваясь сокращения числа молитв, пока их не осталось пять, после чего он просить перестал, и именно это число молитв осталось вплоть до сегодняшнего дня. Ежедневно между утренней зарей и восходом солнца неутомимый муэдзин поднимается на башню минарета и, как того требует религиозный обряд, взывает: «Аллах Превелик!..Молитва лучше сна!..Нет божества кроме Аллаха!.. Он дает жизнь, а не смерть!..О щедрый!..Твоя милость не ослабевает! Мои грехи велики, но милость твоя больше! Воздадим должное его совершенству!..Аллах Превелик!» И в другие предначертанные часы он также издает привычный, но такой своеобразный крик. И где бы ни был правоверный мусульманин, в тот же момент он принимает предписанное для совершения молитвы положение и повторяет слова, требуемые его религией: «Ля иляха илля-л-Лааах! Правоверные спешат молить Аллаха и пророка, чей слух отверст, чтобы услышать их мольбы!» Когда Мухаммед рассказал о видении своим друзьям, те посоветовали держать его при себе, ибо, как они сказали, люди точно сочтут его сумасшедшим или лжецом. Но он знал, что если он только найдет того, кто поверит его словам, его авторитет возрастет. Поэтому он решил обнародовать свой рассказ и в открытую встретить насмешки врагов. В результате, хотя хуливших его оставалось немало, сторонники плотнее сплотились вокруг него. И больше они не сомневались ни в одном его слове. Теперь он смог установить закон как писаный, так и неписаный, бесконечно опираясь на то, что, по его словам, он видел начертанным на небесах. Теперь Мухаммед, казалось, несколько изменил свои планы. Какое-то время он, на протяжении ранних лет его миссии, стремился построить религиозное учение, нынче же настал момент для поисков мирского царства. Возможно, правильнее это можно было бы выразить следующим образом: начало его пути было исполнено горячего стремления реформировать религию своей страны. Постепенно он пришел к убеждению, что его поиски и замыслы одобрены Аллахом. После долгих лет тяжкого труда на этом поприще, при поддержке доброй Кадиджи и влиятельного Абу Талиба, он был многими отвергнут и даже счел, что практически потерпел поражение. Затем, настроенный продолжать борьбу, он несколько пожертвовал принципами и последовательностью и обратился к достижению политических выгод. Должно быть, перспектива была совсем безнадежной, если заставила Мухаммеда, «Преданного», искать иной поддержки, помимо Единого Аллаха!

XIII В пещере

Возвратившийся из страны грез, Мухаммед, должно быть, испытал большое потрясение: перед его глазами не было стен из золота с серебром, как, впрочем, и из стали. Вопреки его пылкому воображению, на стенах не было огненных надписей: «Нет Бога кроме Аллаха! Мухаммед — посланец Аллаха!» Не было ангелов, наполнявших его жилище небесным сиянием. Не кланялись ему ветхозаветные пророки. Да и едва ли кто из смертных проявлял интерес к его великой миссии. Воистину, он спустился с небес на землю! Теперь он обрел уверенность, но не стал агрессивен; он все еще проповедовал веру в единого Бога, но прекратил свои яростные нападки на идолопоклонничество. Время от времени он кричал своим противникам:

«Разве не дошла до вас весть о тех, кто был раньше вас?…К ним пришли Наши посланцы с ясными знамениями, а они вложили руки в уста свои и сказали: "Мы не веруем"… И сказали те, которые не веровали, их посланникам: "Мы изведем вас из нашей земли, или вы обратитесь к нашей общине". И открыл им их Господь: «Мы непременно погубим неправедных!» (Коран, 14: 9—10; 16–17).

«Издевались уже над посланниками, бывшими до тебя, и постигло тех, которые смеялись над ними, то, над чем они издевались» (Коран, 21: 42). «…Да, они сказали: "Пучки снов! Да, изыслил он его облыжно! Да, он поэт! Пусть же он придет к нам со знамением"…» (Коран, 21: 5) (Перевод И. Крачковского)

«Поистине, будет это бедой для неверующих. Поистине, это истина убеждающая. Произнеси же восхваление во имя Господа великого!» (Коран, 69: 50–52). (Перевод Б. Шидфара)

«Препираются о знамениях Аллаха только неверующие… Их будут влачить…в огонь, где их разожгут» (Коран, 40: 4, 72). (Перевод И. Крачковского)

Так непрестанно возглашал пророк, предупреждая неверующих; так угрожал он им наказанием, которое должно было казаться им устрашающе суровым и крайне унизительным; однако мекканцы упорно не желали слушать. Тем временем год приближался к своему завершению, а в конце года двенадцать приезжих из Медины должны были вернуться на родину с отчетом об успехе или провале своего начинания. Вместе с ними, расставаясь, Мухаммед послал Муссаба, одного из самых способных учеников, поручив ему проповедовать ислам. Настолько успешны были усердие и красноречивость этого миссионера, а слушатели — настолько готовы воспринять его слова, что не прошло и года, как он смог отчитаться в количестве новообращенных из каждого племени, населявшего Медину. По мере приближения священного месяца он привел в Мекку пять дюжин и еще десять человек, которые встретились с Мухаммедом на холме Акаба, чтобы во что бы то ни стало уговорить его отвернуться от Мекки и избрать для проживания их город. Если бы только Курайшиты узнали об этой встрече, они бы объединились и разом уничтожили это ядро будущего союза. Пришлось выбрать вечер в конце священного месяца, и новые ученики приходили поодиночке или небольшими группами по двое-трое, под покровом темноты. Они не «будили спящих и не ждали отсутствующих». Место, которое они выбрали, находилось в уединенной лощине, неподалеку от дороги, по которой проходили паломники, под холмом, близ долины Мина; и место это было довольно посещаемо в тот период года. Наступила полночь, и при тусклом свете стали вырисовываться смутные очертания семидесяти человек, подходивших к месту сбора. Когда расселись, Аббас, дядя пророка, самый состоятельный из сыновей Абд аль-Мутталиба, поднялся и обратился к едва различимому во мраке собранию: «Дети племени Ясриб! Вам известно, какой высокий ранг занимает этот мой родственник — один из сынов Хашима. Хотя мы и не признавали его новой веры, мы поддерживали его, и мы будем поддерживать его; но он нашел одобрение в глазах вашего народа, и готов стать одним из вас. В связи с этим обдумайте хорошенько, достаточно ли вы сильны, дабы оградить его от каждого, кто попытался бы навредить ему. Если вы готовы к войне и рады пожертвовать собой, своею жизнью и добром, во имя его дела, то хорошо; если же нет, оставьте его сейчас, ибо тогда у вас не будет соблазна в будущем отречься от него!» «Мы готовы воевать, — тут же ответили они, — и мы будем верны своим обетам, хотя бы это и стоило нам жизни. Решение нами принято, и вот теперь тебя, о пророк, хотим мы слушать, чтобы ты поведал нам об условиях, соблюдение которых необходимо тебе и Аллаху». «Вы будете поклоняться только Аллаху, — начал пророк. — Вы будете верны предписаниям ислама. Вы будете подчиняться мне. Вы примете меня и моих единомышленников. Вы будете сражаться, защищая нас, как защищали бы жен и детей». «А вознаграждение?» — спросили они. «В раю!» «Если мы добьемся победы ислама, не покинешь ли ты нас в один прекрасный день, вернувшись к своим?» — спросил кто-то. «Я буду жить и умру с вами!» — воскликнул Мухаммед, и улыбка гордости и удовлетворения заиграла на его губах. «Подай нам свою руку!» — сказали они, и неясный говор послышался из семидесяти ртов, приносившись вторую клятву Аллаху. «Тише! — вдруг воскликнул Аббас. — Среди нас шпионы». Вскоре все разошлись, после того как Мухаммед назначил двенадцать человек как представитель в Медине. Не успело солнце вновь подняться над долиной, они уже догнали свой караван. Их спутники-язычники даже не заметили их отсутствия. Довольно скоро все посвященные были готовы вернуться в Медину; семьдесят человек были захвачены торжественностью великой клятвы, а двенадцать из них несли на себе бремя новой ответственности, что, возможно, могло стоить им жизни. Шпион, а точнее, случайный прохожий, поделился смутными сведениями с вождями Курайшитов, и те послали догнать караван, чтобы выяснить, встречался ли кто-нибудь из мединцев с Мухаммедом, звали ли его с собой, связали ли они с ним свои судьбы. Курайшиты ополчились против своих собратьев из Медины. Бывшие при караване идолопоклонники, люди с положением, поспешили заверить, что они не имели никаких сношений с пророком. Один из вождей добавил даже, что и возможности такой не было, ибо, случись соглашение подобной важности, его бы немедленно поставили в известность. Дальнейшие расспросы, после того как паломники ушли, убедили Курайшитов в том, что их подозрения были справедливы, и они бросились вдогонку за караваном. Двоих паломников привели назад и после допросов с пристрастием все-таки отпустили, и тогда мекканцам стало ясно, насколько ситуация для них опасна, они ступили во вторую стадию преследований за верность пророку, более жестокую, если это возможно, чем та, за которой последовала эмиграция в Абиссинию. Столь же решительно, как и в тот раз, когда Мухаммед велел своим последователям: «Эмигрируйте!», так и на этот раз он сказал им: «Уезжайте в Медину. Поистине там Аллах дает вам собратьев и кров, где вы сможете укрыться». Преданные ему не замедлили воспользоваться советом своего наставника. По двое они отправились в тягостный путь на верблюдах по пескам на север. Той же дорогой иные шли поодиночке и пешком, если приобрести верблюда им было не по карману. И вот Курайшиты обнаружили, что приют в Мекке опустел, улица пустынна, да и весь городской квартал, еще недавно полный людских голосов, теперь тих и пуст. Но Мухаммед с Абу-Бекром, Али и их семьями не уехали: по-видимому, пророк считал, что покинуть город последним было его священным долгом. Абу-Бекр ежедневно напоминал ему, что пора трогаться в путь, но Мухаммед снова и снова ответствовал, что Аллах не даёт ему еще знака. С присущей ему жизненной мудростью Абу-Бекр держал наготове быстроногих верблюдов, будучи уверен, что день побега вскоре настанет — ведь негодование Курайшитов продолжало нарастать. Медлительность их потенциальной жертвы еще больше выводила их из себя. Они посовещались, обсудив состояние дел и обменявшись мнениями о возможных мотивах странного поведения пророка. Единогласно они пришли к выводу, что против него необходимо предпринять агрессивные шаги, но что именно предпринять? Посадить ли его в темнице на цепь? Верные друзья могли освободить его. Было ясно, что во имя тишины и спокойствия в городе требуется пожертвовать его жизнью. Он не должен быть изгнан, ибо тогда он мог обойти все племена и призвать их объединиться против Мекки. В конце концов было решено, что от каждой имевшей вес семьи будет выбран один человек, чтобы в назначенный момент каждый из них мог нанести пророку смертельный удар. Так сыны Хашима лишатся возможности мстить какой-либо отдельной семье и вынуждены будут принять стоимость пролитой крови, которая будет тут же объявлена. В свою очередь Мухаммед был предупрежден о заговоре (архангелом Джабраилом, как считают правоверные) и быстро собрался в путь. Оставив Али укрытым своим плащом и лежащим на своей постели, Мухаммед под покровом темноты ускользнул в дом Абу-Бекра, которому объявил, что время побега приспело. Абу-Бекр давно думал о великой чести сопровождать Мухаммеда, когда тот должен будет покинуть Мекку, и теперь настал момент просить об этом. Пророк дал согласие, и Абу-Бекр прослезился от радости за пророка. И они оба тайно покинули город и выехали на юг. Пока пророк таким образом искал спасения, его враги подошли к дому. Там они нашли Али и спросили у него, где Мухаммед. Тот ответил, что ничего об его местопребывании не знает, что он не сторож ему, и предположил, что ему было приказано покинуть город, что он и сделал. Лазутчики были посланы по всем дорогам, чтобы выяснить, куда поскакали беглецы, но тех уже и след простыл. Мухаммед и Абу-Бекр быстро пошли к горе, расположенной всего в полутора часах ходьбы от Мекки, но в направлении, противоположном Медине, куда было бы логично им отправиться. На скалистой вершине, в конце неровной, трудной тропы, посреди бесплодной, дикой местности, добираться куда им пришлось частично на четвереньках, находилось низкое, крошечное отверстие, в которое с трудом можно было протиснуться поодиночке. И Мухаммед, пророк Аллаха, еще полный свежих воспоминаний о седьмом небе, вместе с Абу-Бекром, «Вторым после пророка», как его впоследствии называли в знак особенной чести, без остановки ползли, едва только забрезжила заря. Хотя Абу-Бекр сам просил, как о высшей чести, сопровождать Мухаммеда, теперь он стал испытывать страх: что если место, где они укроются, будет обнаружено преследователями. «Что если они нас найдут в нашей пещерке? Нас ведь только двое». «Нас трое, — отвечал Мухаммед. — С нами Аллах!»

XIV Первый год

Когда мы говорим, что королева Виктория взошла на престол в 1837 году, мы привычно подразумеваем, что она начала царствовать в 1837 году от Рождества Христова; но если бы мы отсчитали назад, до первого года, то обнаружили бы, что в тот год возраст мальчика Христа был около четырех лет. Здесь явно вкралась какая-то ошибка. Да и как могло быть иначе! Ведь только начиная с 600 года после рождения Христа мир стал датировать свои письма и документы, ссылаясь на это событие, а тогда еще не было ученых людей, чтобы в точности рассчитать, в каком году оно произошло. Подобные разночтения обнаруживаются в отношении всех эпох и летоисчислений. Одни народы датируют события от начала мира, хотя ни один из них понятия не имеет, когда возник мир. Иудеи утверждают, что это произошло за 3750 лет до рождения Христа, а жители Константинополя относят знаменательный момент на 5509 лет раньше, и т. п. Так римляне вели свое летоисчисление с того самого года, когда был основан их город, правда, они не помнили, как и когда это произошло. А теперь вот арабы, которые начинают счет с Первого года, хотя никто в мире не может с точностью сказать, когда это было. И все-таки мы об этом знаем больше, чем о начале своей собственной — новой — эры, потому что Первый год у арабов был на несколько сотен позже, чем наш. Чем дальше мы уходим в своих исторических изысканиях в прошлое, тем больше там неясностей. Как следствие, мы не удивляемся, прочитав в некоторых книгах, что арабский Первый год отсчитывается с 16 июля 622 года после Рождества Христова, а в других — с 20 июня. Предполагают, что его начало приходится на десятый, тринадцатый или пятнадцатый год после того, как архангел Джабраил столь чудесным образом приказал Мухаммеду читать удивительные письмена, которые держал перед его глазами. Сложность еще и в том, что арабы не обозначают месяцы года теми же названиями, что и мы; к тому же продолжительность их месяцев иная; так что годы у них неодинаковые, и, чтобы проверить даты, требовался сложный и путаный пересчет. Но такую работу все же проделал один известный французский ученый, превосходно разбиравшийся в данном вопросе, так что нам остается признать и согласиться, что 19 апреля 622 г. н. э. Мухаммед сказал своим ученикам: «Бегите!», а 20 июня того же года Абу- Бекр нашел Мухаммеду убежище в горной пещере. Правда, доктор Август Мюллер считает, что это происходило в сентябре. Затерянная в горах, труднодоступная пещера не могла, тем не менее, оставаться надежным прибежищем для двоих мужчин, ибо поиски велись активно. Однажды лазутчики подошли к самому входу, и пророк с сотоварищем слышали уже их голоса. Согласно легенде, Аллах приказал дереву чудесным образом вырасти у входа в пещеру. Паук сплел свою тонкую паутину, а дикая горлинка, мгновенно сплетя гнездо, отложила в нем яйца. Искавшие увидели паутину и решили, что конечно же никто не пользовался этим чересчур малым лазом, да еще и прикрытым тончайшей занавесью, к которой явно никто не прикасался, иначе бы она разорвалась. И опасность отступила. Три дня оставались в своем убежище двое. Пастух, пасший стада Абу-Бекра, каждый вечер приводил несколько коз, чтобы напоить их молоком, тогда как его сын приносил еду, которую стряпала сестра. Сын еще следил за передвижениями в Мекке, и вместе с пищей приносил новости обо всем происходившем. Наконец он сообщил, что в городе все спокойно, и там поверили, будто пророк с самого начала поскакал во всю мочь, так что догонять его не имеет никакого смысла. Наконец беглецы рискнули выйти из своей норы. Были приведены два верблюда, которые паслись высоко, чуть ли не у самой вершины горы, словно они отбились от хозяев. Послушная дочь собрала в дорогу еще еды, и Мухаммед с Абу-Бекром, оседлав верблюдов, стали спускаться с горы. Достигнув долины, они не воспользовались обычной дорогой, но заспешили в западном направлении, к Красному морю, и вскоре догнали караван, ехавший в Сирию, — маршрутом, который Мухаммеду был когда-то знаком. Вечером они отъехали довольно далеко, и когда с облегчением подумали, что на таком расстоянии они уже вне опасности, вдали показалась фигура преследователя. Его неудержимо влек к себе пророк, заметный на фоне заходящего солнца. При виде его, Абу-Бекр воскликнул: «Я пропал!» Мухаммед же, напротив, произнес: «Аллах защитит нас». Зловещий всадник вскоре догнал караван, с косматыми развевающимися на ветру волосами, похожий на Исава, отчего он казался еще страшнее. И тут его боевой скакун споткнулся и сбросил седока в пыль, прямо под ноги пророку! Мухаммед не упустил возможности красноречиво обратиться к поверженному в прах, и тот, осознав, что небеса и в самом деле вмешались, воскликнул: «Постой! Послушай! Тебе нечего бояться!» «Что ты хочешь сказать?» — осведомился Абу-Бекр. «Мне нужно письменное свидетельство от Мухаммеда, подтверждающее, что я вступаю в ряды его последователей». В то же мгновение слова были начертаны Абу-Бекром на обломке кости, и пророк снова тронулся в путь. Пока он и его спутник медленно продвигались вперед, иногда вдоль самого берега моря, у них было время подумать о тех, кто остался. «Как там Айша?». «А что сделают Курайшиты с Али, когда выяснится, что он знал о бегстве пророка?», «Что с Фатимой и невредимы ли другие дочери пророка?» Они могли положиться только на волю Аллаха, который мог склонить сердца соплеменников не наносить обиду беспомощным и слабым. Долгое время не было никакой возможности получить какие бы то ни было сведения о них, ни в дороге, ни по завершении пути. Встречные, тем не менее, принесли в Мекку известие о том, что пророк избрал Медину в качестве своего убежища. Что касается Али, то ему не досаждали, и через несколько дней он и сам направился в Медину. Ни жены, ни дочери пророка не пострадали от ненависти, которую мекканцы издавна испытывали к Мухаммеду. В пути встречались пророку и жители Медины, и он был рад хорошим новостям от своих последователей, которые, как ему передавали путники, с нетерпением ждали его прибытия. В должный срок путешественники повернули на восток, оставив морское побережье позади, и направились в сторону гор, заслонявших собой бесплодные равнины близ Медины. Здесь их взоры могли созерцать один лишь нелюдимый гранит. Дорога вела вверх. Летнее солнце палило изо всех сил, идти было нестерпимо тяжело, как людям, так и животным. Один из верблюдов не выдержал тягот пути. Как тут не вспомнить поэтические строки?

«Верблюд мой верный! Ты устал, А где-то близко водоем. Со скорбью сердца я желал, Чтоб ты держался, не упал, Чтоб мы и дальше шли вдвоем. За тем песком, за той горой Мне виден уж цветущий рай. Там финики, трава… Постой! Мы б там воспрянули с тобой. Ты погоди — не умирай!» Недвижен терпеливый друг, В глазах — предсмертная тоска… Хозяин замолкает вдруг, Не простирает к небу рук, Без сил средь зноя и песка.

Медина расположена на высоте трех тысяч футов над уровнем моря, разительно отличаясь от Мекки. Вместо тесной, бесплодной долины ее украшают прекрасные сады, пышная зелень. По равнине течет река в окружении зеленых полей — свидетельство щедрой благодарности, которую природа воздает земледельцам за их труд. Из всех достопримечательных мест взор особенно притягивает пригород Коба, в двух милях на юг от города, и всё это расстояние — сплошные сады, бесконечно радующие глаз. И на все это великолепие Мухаммед взглянул с верхней точки своего трудного восхождения. Может быть, его восторг объяснялся сладостными, но смутными воспоминаниями о том, как вместе со своей матерью Аминой он приезжал сюда погостить у родственников, что ей — увы! — стоило жизни! Странная смесь радостных и скорбных одновременно мыслей, наверняка, промелькнула в его голове, да и сомнения по поводу приема жителями Медины не покидали Мухаммеда, несмотря на все заверения в их дружеском расположении. Он твердо решил не сразу въезжать в Медину и повернул верблюдицу к Кобе, где в тени дерева спешился. Поскольку здесь не знали о трех днях, проведенных им в пещере, друзья уже начали беспокоиться. Они каждый день выходили навстречу, поджидая Мухаммеда на расстоянии мили и больше. В то утро они вернулись со скалы, расположенной западнее Медины, откуда им была видна дорога, и заметили Мухаммеда. Один иудей увидал его с крыши дома и закричал: «Он приехал! Тот, кого высматривали беглецы, наконец-то появился!» Если подсчеты верны, случилось это в понедельник, 28 июня. И случилось это незадолго до того, как улицы города отозвались эхом и многократно повторили ликующий крик: «Он приехал! Он появился!» Из каждого квартала бежали сотни людей, спешивших приветствовать пророка, который сохранял при этом подобающее случаю достоинство. Он заговорил с толпой примерно так, как сегодня это делают современные политические лидеры, когда благодарят свой народ. «О жители! Проявите свою радость, передав своим соседям пожелания мира, поделившись с бедными, укрепив свои узы с родственниками, молясь перед сном, — и мы достигнем рая!» Мухаммед несколько дней отдыхал в Кобе, теперь уже вполне уверенный, что будет благоприятно принят в Медине, и решил, что это должно произойти в пятницу. К этому времени приехал Али, который присоединился к нему. Утром он сел на своего любимого верблюда, Абу- Бекр ехал сзади. За ними тянулись последователи. Могущественный вождь племени во главе 70 всадников играл роль почетной свиты. Ученики по очереди несли над его головой балдахин из пальмовых листьев. Один из восторженных почитателей развязал свой тюрбан и, привязав за один конец к копью, нес его впереди как штандарт. Перед вступлением в пределы города пророк остановился в месте, отведенном для пятничной молитвы, и произнес проповедь, совершив все полагающиеся обряды. То была первая из служб, отправляемых с тех пор и по сей день каждую пятницу. Мединцы в праздничных одеждах устремились навстречу, чтобы приветствовать въезжающего героя, и кричали ему: «Остановись у нас, о пророк! Здесь нет ни в чем недостатка! Вот тебе покои! Вот тебе охрана!» Мухаммед отвечал: «Пусть моя верблюдица гуляет свободно. Она сама покажет, какова воля Аллаха относительно места, где я должен остановиться». Медленно продвигалась триумфальная процессия мимо грациозных пальмовых деревьев, зеленых садов в южной части города. Наконец животное остановилось и легло на землю в восточном квартале, у большого двора с несколькими финиковыми пальмами. Найдя себе таким необычным способом место для ночлега, Мухаммед мудро избежал всяческих проявлений ревности, которые иначе могли бы возникнуть. Первейшей его обязанностью было приобрести землю, ибо он отказался принять этот дворик в дар, что было на самом деле ему предложено. После такого триумфа явились трезвые мысли о том, что надлежит сделать, чтобы обеспечить успех миссии в том случае, если народ не будет единодушен в своей симпатии к правоверным. Среди мединцев находилась большая группа эмигрантов из Мекки (Muajerin) и новообращенные (Ansars), на которых, разумеется, можно было положиться. Но было множество тех, кого называли «Недовольными» (disaffected), которые спрашивали: «С какой стати мы, уроженцы Медины, должны бросаться к ногам чужеземца?» или «А не потеряем ли мы свои вольности и не попадем вместе с детьми в рабство?» Свою враждебность они до поры до времени скрывали, но все-таки ненависть тлела, и пророк знал, что в любой момент она может вырваться наружу в виде открытого и ничем не сдерживаемого противостояния. Кроме того, в Медине были иудеи, с которыми у пророка были особые отношения: ведь он позаимствовал у них многие элементы учения и обряды и выказывал большую симпатию в отношении их религиозных взглядов. Часть иудеев удалось привлечь на свою сторону и сделать горячими приверженцами ислама, но остальные осыпали пророка насмешками. Этих последних он в дальнейшем яростно осуждал как мятежников, как тех, кто слеп перед лицом Всевышнего, как принадлежащих к поколению, которое убивает пророков и отвергает Мессию.

«О люди Писания! — восклицал он. — Почему не уверовали вы в знамения Аллаха, вы ведь удостоились лицезрения… Почему вы путаете истину с ложью и скрываете истину?» (Коран, 3: 70, 71). (Перевод Б. Шидфара)

Во второй суре, датируемой первым годом Хиджры, [40] пророк завещает своим последователям отказаться от вина. Четыре года спустя он понял, что имеет смысл только полное воздержание, и запретил как вино, так и азартные игры.

Непростая задача стояла перед Мухаммедом: он, как и мы теперь, знал, что публичный триумф нередко оказывается предвестником поражения. Тем не менее он продолжал открыто признавать, что обращается к Аллаху за поддержкой и руководством.

XV Ислам

Остановимся теперь на пороге новой эры и зададим себе вопрос, что же это было за учение, которое до сего момента проповедовал Мухаммед, и что он намеревался привнести в Медину. То было, как утверждает профессор Палмер, «разительно новое и оригинальное учение»: впервые в истории у арабов появилась была великая идея единого Бога, вера в общего отца Авраама, надолго преданные забвению из-за невежественного почитания камней и бревен. То была радикальная и новая реформа, вследствие которой дети продуваемых свирепыми ветрами пустынь отказались от фетишизма в пользу поклонения Аллаху. Народ не был отвращен от любого зла; так, например, мужчины знали, что Авраам, Исаак и Иаков были женаты не один раз, имея при этом наложниц из числа рабынь, и поэтому не были готовы отречься от многоженства и тому подобных наклонностей. Они взирали на христианство сквозь мутную дымку своих темных традиций и не понимали всего того величия, которое в нем было. Их не привлекали его доктрины, поскольку они не способны были их понять. Они с презрением относились к учению о Пресвятой Троице. В их воображении вечно смешивались трое — Аллах, дева Марьям (Мария) и Иса (Иисус), то есть верховное божество, которому надлежало особенно горячо поклоняться; пророк, которого не упоминали без просьбы о благословении; и женщина, которую они путали как с сестрой Гаруна (Аарона), так и девственной женой Иосифа.

Взгляды Мухаммеда до Хиджры (или бегства в Медину) были достаточно просты: Аллах един, Мухаммед — его вестник. Мертвые восстанут, добро будет вознаграждено, а зло наказано. Молитвы должны возноситься утром, после полудня и на ночь. Бедным полагается раздавать милостыню. Необходимо быть честным при взвешивании и измерении товара, хранить верность своему слову, а также женам и наложницам. Заключенным договорам надлежало строго следовать. Это была религия дела, и в ней не было места для каких бы то ни было иных законов. Она воплощала законченное и неизменное. В ней не существовало и не существует поныне никаких суббот, когда каждый час священен, а мысли направлены к предметам возвышенным. [41] У талмудистов был позаимствован рай — образ неба, усыпанного драгоценными каменьями, орошенного водами рек, украшенного буйной растительностью, и это описание предназначалось непосредственно простым людям, не имея отношения к высоким материям. Говорилось о «царских чертогах» и о «земле, покрытой цветами», о «неувядаемых лилиях, браслетах из живых жемчужин».

Рай выглядел как физическая реализация картины подобной той, что описывается у Дамиани:

Где дома из перламутра отражают легкий свет. Позолоченные своды — в мире их прекрасней нет! Сколько там творений чудных из бесценных самоцветов, И блестящие дороги в золотой убор одеты! Там мороз и зной бессильны, и в любые времена Только роз благоуханье, только вечная весна В блеске лилий, анемонов в аромат погружена.

В обители блаженных был золотой город, «изобиловавший млеком и медом», где слышались «возгласы пирующих»; где жители гуляли по «мостовым из золота» и любовались стенами, украшенными редкими каменьями. Правда, арабы, которые пели о подобных вещах, не восклицали, с «тоской по небесам», в духе Фабера и Мейфарта:

Услышь, душа, напев благословенный Над зеленью полей и бездной волн ревущих. Как сладок миг той правды изреченной, Что в новой жизни ожидает лучших! «Ершалаим! Высоки твои стены! Господа славишь ты! К тебе в своем сердце спешу я безмерно, Ты домом моей стал мечты. Преград, что мечте не дадут воплотиться, Не может быть крыльям моим! За горы, долины, холмы, словно птица, Лечу я к вратам твоим!

Мы не слышим таинственного хора, как в стихах Джордж Элиот:

Войти бы мне в невидимые хоры Тех мертвецов великих, что и ныне Посмертно украшают ум их знавших. Они еще живут в движенье убыстренном пульса; В небреженье к ничтожным целям, что ведут к себе; В возвышенных раздумьях, что пронзают Тьму ноги и зовут негромко, внятно Мужей в широкий мир!

Напротив, в исламе рай был местом чувственного наслаждения, где радости земного существования усиливались во сто крат, где духовное и непорочное культивировалось не больше, чем при жизни. Его замысел представлял собой тоскливую смесь хорошего и дурного, и он был даже более телесным, чем рай у талмудистов. Четыре жены, которые позволялось иметь мусульманину, в этом блаженном обиталище умножались в числе многократно, а красота их усиливалась бесконечно, и в этом смысле материализм иудейского рая был превзойден и посрамлен. Там — «реки из воды непортящейся и реки из молока, вкус которого не меняется, и реки из вина, приятного для пьющих, и реки из меду очищенного. И для них там всякие плоды и прощение от их Господа» (Коран, 47: 16). «Лица в тот день [День Воскресения] благостные, своим стремлением довольные, в саду возвышенном. Не услышишь ты в нем болтовни. Там источник проточный, там седалища воздвигнуты, и чаши поставлены, и подушки разложены, и ковры разостланы» (Коран, 88: 8—16). Не похоже, чтобы Мухаммед был человеком, стремящимся к чувственным наслаждениям; наоборот, в своих личных пристрастиях он был непритязателен, и он изображал эти небеса земных радостей в тот блаженный период своей жизни, когда любовь к Кадидже составляла главную опору его существования. Он, по-видимому, описал характерные особенности будущей жизни так, как это делали колдуны и раввины, вероятно, приглушив то, что казалось чрезмерным, ибо его религия никогда не сулила легких путей. Те послабления, которые он допустил, в современном мире могли бы показаться преступными. Но так как они бытовали у арабов с незапамятных времен, он принял их безоговорочно, ограничив конечно же насколько возможно.

Между сурами существует особое отличие, и когда мы сравниваем их, оно бросается в глаза. Главным образом речь идет об их длине, что имело существенное значение. Если мы разложим суры в хронологическом порядке, то заметим, что ранние изречения отличаются необычайной краткостью, а более поздние порой оказываются весьма продолжительными. [42] Первые двадцать две суры, расположенные в известном порядке, в среднем включают в себя не более пяти строк. Следующая часть содержит в среднем до шестнадцати строк. Дальнейшие пятьдесят имеют уже семьдесят семь строк. А средняя продолжительность последних двадцати двух — сто десять строк.

Ранние изречения носят отрывочный характер. Возможно, они действительно были криком, идущим из глубины души. Это безудержные, буйные возгласы. Позднейшие суры по своему характеру повествовательны, доказательны, описательны и обличительны. Они похожи на речи человека, который доказывает свои убеждения идейным противникам. Начиная проповедовать свое учение, Мухаммед просто призывал арабов служить Богу Авраама, безотносительно каких-либо существовавших до этого религий; хотя он говорил, что в прошлом были мусульмане, вероятно, имея в виду существование людей, полностью вверивших себя воле Аллаха. Когда же он лично познакомился (хотя, может быть, и косвенно) с содержанием священных книг иудеев и христиан, он объявил свою собственную подтверждением этих книг, говоря так:

«Это Писание благословенное, которое Мы ниспослали, следуйте же ему и бойтесь Аллаха, да будет на Его милость и упование. И не говорите, о жители Мекки: "Было ниспослано Писание лишь иудеям и христианам до нас, и мы не знали об их учении"» (Коран, 6: 155,156). (Перевод Б. Шидфара)

В более поздний период Мухаммед возносится значительно выше, нежели он это делал в ранних своих откровениях. Теперь он утверждает, что является последним из шести пророков, остальные пятеро — это Адам, Ной, Авраам, Моисей и Иса, или Иисус, и заявляет, что его приход был предсказан Писанием иудеев.

«Те, кому Мы даровали книгу, знают это, как знают своих сынов… О обладатели Писания! К вам пришел Наш посланник, чтобы, разъяснить многое из того, что вы скрываете в Писании, и проходя мимо многого (Коран, 5: 20, 15). (Перевод И. Крачковского)

И сказал Иса, сын Марьям: «О сыны Исраила, поистине, я Посланец Аллаха к вам, подтверждая Тору, что была ниспослана до меня, и принося вам радостную весть о Посланце, что придет после меня, имя которому будет Ахмад» (Коран, 61: 6). (Перевод Б. Шидфара)

Вначале Мухаммед считал, что откровений, выражающих волю Господа, существует три — Тора, Евангелие и Коран.

«Уверовали мы в Аллаха и в то, что ниспослано нам и ниспослано Ибрахиму, и Исмаилу, и Исхаку, и Якубу и его потомкам, и то, что даровано было Мусе и Исе и пророкам от Господа их, и не будем отделять их друг от друга»… (Коран, 3: 84). (Перевод Б. Шидфара)

Впоследствии он возносит Коран над остальными, провозглашая, что его подлинник был на небе, и начинает противопоставлять себя как иудеям, так и христианам, не ссылаясь ни на какие предыдущие откровения.

Тех несложных обязанностей, которые предписывает Мухаммед, первоначально, до его бегства в Медину, не существовало. Правда, число ежедневных молитв после видения седьмого неба было увеличено до пяти. И население Мекки перешло от состояния духовной спячки к активному обсуждению религиозных вопросов, не представлявших для них прежде никакого интереса. И теперь их чувства достигли столь высокого накала, что вся община разделилась на фракции. [43] Несколько сотен человек так глубоко было затронуто проповедями нового учителя, что во имя его идей готово было терпеть преследования и гонения. Некогда погрязшие в суевериях и всевозможных пороках, люди теперь пять раз в сутки простирались в молитвах пред невидимым Аллахом, о котором так мало задумывались раньше. Они честно пытались следовать наказам, которые, как они верили, были ниспосланы им от Него непосредственно. Подобные перемены можно сравнить не иначе как с пробуждением людей после первых проповедей Евангелия.

Сам пророк рисует картину правоверного народа в следующих словах: «А рабы Милосердного — те, которые ходят по земле смиренно и, когда обращаются к ним с речью невежды, говорят: "Мир!" И те, которые проводят ночи пред своим Господом, поклоняясь и стоя. И те, которые говорят: "Господи наш, отврати от нас наказание геенны! Ведь наказание ею — бедствие! Поистине, она плоха как пребывание и место!" (Коран, 25: 64–66). И те, которые не призывают с Аллахом другого божества… И те, которые не свидетельствуют криво, а когда проходят мимо пустословья, проходят с достоинством (Коран, 25: 68, 72). И те, которые, когда им напомнишь знамения их Господа, не повергаются ниц глухими и слепыми к ним. И те, которые говорят: "Господи наш! Дай нам от наших жен и потомства прохладу глаз и сделай нас образцом для богобоязненных!" (Коран, 25: 73, 74). Они будут вознаграждены горницей за то, что терпели, и встречены будут в ней приветом и миром, вечно пребывая там. Прекрасно это как пребывание и место!» (Коран, 25: 75, 76). (Перевод И. Крачковского)

«Прекрасны в глазах людей страсти их — любовь к женщинам, и к потомкам, и к богатствам накопленным — золоту и серебру, и быстрым скакунам, скоту и посевам. Это все — преходящие блага земной жизни, у Аллаха наилучшее воздаяние (Коран, 3: 14). Скажи: "Возвещу вам о лучших благах: для тех, кто были богобоязненны, у Господа их уготованы сады райские, где под деревами текут реки, и вечным будет там пребывание. И чистые жены, и благоволение от Аллаха, ведь Аллах имеет о рабах своих попечение". О тех рабах Своих, которые говорят: "Господи наш, поистине мы уверовали, прости нам грехи наши и избавь нас от огненного мучения". О терпеливых, и правдивых, и расходующих и творящих молитвы, и пред зарей молящих о прощении» (Коран, 3: 15–17). (Перевод Б. Шидфара)

«За исключением христианства, — писал Бартолами Сент-Иллер — основанного на Ветхом Завете и Евангелиях, со всеми их подобными чуду последствиями, мир не может похвастать ни одной религией, которую можно было бы по достоинству сравнить с исламом, заслуги которой можно было бы хотя бы отдаленно с ним сравнить». Доктор Вейль говорит, что хотя мы не можем считать Мухаммеда за истинного «пророка», мы также не вправе отрицать его заслуги в том, что он представил самые благодатные доктрины Ветхого и Нового Завета арабам в то время, когда они были лишены единого лучика веры, и уже поэтому он должен рассматриваться в некотором смысле посланцем Бога. Граф де Буленвийер полтора века тому назад сказал, что за пределами христианского учения нет религиозной системы более приемлемой, нежели ислам, так же как и более благоразумной, утешительной для праведников и ужасной для грешников.