Джонатан Димбли

О РОССИИ

Cм. библиографию.

Соблазненные улыбкой Путина ("The Sunday Times", Великобритания)

Два десятилетия назад Джонатан Димблби был в России. Сегодня он вернулся - и шокирован тем, как легко страна бросилась в объятия мастера манипуляции. Выборы, которые состоятся в России в следующее воскресенье, лишь подтвердят, что это так

Джонатан Димблби (Jonathan Dimbleby), 24 февраля 2008

Можно назвать эти выборы подтасовкой. Можно назвать их фарсом. Называйте как хотите - это уже ничего не изменит. Их результат был предопределен с того самого момента, когда Путин помазал на будущее президентство своего верного приспешника Дмитрия Медведева.

Вообще, все было бы гораздо проще, если бы 2 марта в какой-нибудь заранее назначенный час всех российских водителей просто попросили нажать на клаксон, если они голосуют за Избранного. В результате раздалась бы, наверное, такая какофония, что после нее уж точно можно было бы сказать, что президент России избран 'большинством голосов'. И это было бы не только гораздо проще, но и гораздо честнее. Не то чтобы у предстоящих выборов вообще нет никакого значения. Совсем наоборот, значение есть: эти выборы скажут нам очень многое о состоянии, в котором находится сегодня российская нация. И это многое не может не беспокоить.

Собираясь в поездку длиной в 10 тысяч миль через всю Россию, от Мурманска до Владивостока, я неустанно повторял про себя афоризм Уинстона Черчилля о том, что Советский Союз - это 'тайна, покрытая мраком, за семью печатями'. Побывав в России и встретившись с сотнями самых разных людей, смело могу сказать: путинская Россия - это для меня больше не загадка, она вся на виду, и все печати с этой тайны сорваны.

Эта поездка на многое открыла мне глаза, оставила в моей памяти множество потрясающих моментов; я встретил прекрасных людей, мне оказывали самое теплое гостеприимство - но вернулся я с еще большей, чем когда-либо, уверенностью в том, что русские - они совершенно не такие, как 'мы'. В них есть нечто такое, что самым коренным образом отделяет их от Запада; они в корне не приемлют западные ценности. Семейная жизнь и общественный порядок для них настолько же ценны, насколько и для нас - но их понимание справедливости и свободы совершенно отлично от того, к которому привыкли мы. Их трудная история и порожденная ею политическая культура поставили их мышление на совершенно другие - а зачастую и прямо противостоящие - позиции, нежели те, которые приняты сегодня на Западе.

В Санкт-Петербурге меня позвали на собрание местной интеллектуальной элиты, где, как я думал, соберутся ведущие космополиты города. Там я разговорился с одной изысканнейшим образом одетой молодой женщиной. Она рассказала, что на зиму уезжает в Индию, потому что ее родной город становится в это время года слишком холоден, а дни в нем слишком коротки. Я спросил о демократии, и она ответила: 'Для России демократия - это смерть'. А другая добавила: 'Как бы там ни было, мы свободны. Здесь ничто никого не волнует. Вот вам и свобода - выбирай что хочешь'.

- То есть Вы свободны, хотя у вас диктатура? - спросил я.

- Конечно. Диктатура у нас уже не первый день, а мы все равно свободны.

Что ж, в каком-то смысле они действительно свободны. У них есть деньги, на которые можно ездить куда им вздумается; они могут говорить - по крайней мере, в частном порядке - все что угодно, не боясь, что среди ночи к ним постучит 'кто надо'. Но, поскольку их не интересуют такие вещи, как прозрачность и ответственность власти, они не представляют собой никакой угрозы Кремлю.

А вот такие люди, как Михаил Ходорковский - олигарх, замахнувшийся 'не на свое место', он сейчас в Сибири, отбывает срок по сфальсифицированным обвинениям в мошенничестве; Анна Политковская - журналистка, которую убили за то, что она раскрыла миру варварство, с которым Россия вела войну в Чечне; Гарри Каспаров - лидер партии 'Другая Россия', которого преследовали и арестовали только за то, что он реализовал свое право на мирный протест; и многие другие, известные гораздо меньше, чем эти знаменитости, на себе испытали, что может сделать 'суверенная демократия', если ты не понравился суверену или его подручным.

В первый раз я приехал в Россию четверть века назад - делать два сериала о противостоянии сверхдержав в 'холодной войне' для ITV. Но эта поездка стала для меня первой с 1989 года, когда я брал интервью для BBC у президента Горбачева.

Я поразился тому, как многое изменилось с того времени. Однако в равной степени меня расстроило, насколько легко и систематично - практически без единого возгласа протеста - в путинской России целенаправленно разрушались основные принципы демократии. Путин гениально манипулирует страхами и тревогами народа, который чувствует себя настолько незащищенным, что в результате выборы превращаются, по существу, в очередную возможность для избирателей сказать своему президенту, что в их глазах он по-прежнему непогрешим.

На самом деле, он мог бы назначить будущим президентом кого угодно, хоть своего шофера - и избиратели все равно стояли бы в очереди, чтобы отдать за него голос, поскольку знали бы, что Путин все равно будет по-прежнему править страной - ведь одновременно он, по сути, назначает себя будущим премьер-министром. Иными словами, в стране был произведен - очень изящно и ловко - государственный переворот.

Болезнь, которой поражена Россия, гораздо глубже, чем просто коррупция избирательного процесса. Эта болезнь съела самую душу русской нации. Политики, сидящие в Государственной Думе, представляют конкурирующие партии, которые никак друг с другом не конкурируют и никогда, ни по одному серьезному вопросу, не выступают против Кремля. Это парламент-балаган - мертвая кожура гласа народа, под которой ничего нет. В этой стране, самой большой стране мира, любой, кто занимает какой-либо властный пост или вообще оказывает какое-то влияние - на общенациональном, региональном или местном уровне - зависит от покровительства Кремля. 'Четвертой власти', в России сильно укороченной, тоже практически не остается пространства. Все основные телеканалы и практически все общенациональные газеты, о которых стоит говорить, напрямую или косвенно контролируются Кремлем. Редакторы и журналисты покоряются власти и затыкают себе рот самоцензурой - что и неудивительно, если вспомнить, что в России убит уже 21 журналист, и Россия в этом печальном 'соревновании' находится на третьем месте после Ирака и Колумбии.

Право на мирные общественные собрания резко ограничивается - если только это собрание не в поддержку Путина. Неправительственные организации, отказывающиеся быть на подтанцовках у Кремля (тот же Британский совет - это лишь самый известный пример) изо дня в день подвергаются преследованиям, и в конце концов их зачастую закрывают вовсе.

Более того, суд тоже практически не защищает граждан. Никто не застрахован от ареста по сфабрикованным обвинениям, когда дело слушает 'проинструктированный' судья, думающий только о том, как бы угодить Кремлю и его союзникам. В результате весь народ смотрит на судейских со смесью страха и презрения.

Разделения властей, наличием которого и определяется гражданское общество, просто не существует. Вот он, конституционный порядок системы, которую Путин так любит называть 'суверенной демократией' в России 21-го века.

Некоторые из наиболее яростных противников президента говорят, что Россия сползает обратно к тоталитаризму. Это не так: у Советского Союза была, как ни крути, хоть какая-то социалистическая идеология, и страну вела вперед железная и всемогущая рука Коммунистической партии. В постсоветской же России все совершенно по-иному: у нее нет вообще никакой идеологии, кроме приверженности самому грубому пониманию капитализма, когда победитель получает все, а огромная пропасть между богатыми и бедными воспринимается как нечто само собой разумеющееся. Власть не уходит обратно к политкомиссарам в каком-нибудь неокоммунистическом президиуме - она все крепче оседает в руках клики олигархов и бывших офицеров КГБ, которыми окружил себя президент.

Когда я ехал по России, мне чем дальше, тем больше хотелось выразить сущность путинизма словом 'фашизм'. Я сдержался: во-первых, мне известно, что этим словом сегодня бросаются все, кому не лень, и, во-вторых, потому, что я понимал, насколько оскорбительно было бы слышать это слово тем, чьи родители и прародители миллионами погибали ради спасения мира от фашизма в войне, которую русские называют 'великой отечественной'. Но у понятия фашизма, в попытках распознать который ломало и ломает голову множество политологов, есть некоторые отличительные черты. Одна из них - это, конечно, авторитаризм; вторая, бесспорно - придание национализму статуса высшей добродетели; обязательно и присутствие манипуляций с избирательной системой, направленных на сохранение внешней оболочки демократии при удушении ее естества; и нетерпимость к серьезной оппозиции; и, самое главное, возвышение сильного лидера, поддерживаемого мощной гвардией, набранной из бизнес-элиты 'корпоративного капитализма', или, если вспомнить придуманное Эйзенхауэром определение, 'военно-промышленного комплекса'. Так вот, путинизм всеми этими чертами обладает. И не только этими.

После съезда Демократической партии в Чикаго в 1968 году, когда ценности свободного общества подверглись жесткой проверке на прочность из-за перегибов, допущенных мэром города Дэйли (Daley) и его полицией, избивавшей протестующих людей, словно вражескую армию, знаменитым стало выражение Гора Видала (Gore Vidal) 'криптофашизм'. И чем дальше я уезжал вглубь России - и чем дольше я в ней был, - тем труднее мне было бороться с тошнотворной мыслью, что это определение в точности подходит тому государству, которое построил вокруг себя Путин. Мое открытие было тем более удручающе, что русские - при всех их великих достоинствах - не обманом затаскиваются в этот 'дивный новый мир', а идут в него сами, с готовностью и открытыми глазами.

Они так далеки от демократии, которую у них украли - но они не стремятся к ней, а сами хотят избавиться от нее. На самом базовом уровне мышления слово 'демократия' означает у них 'Ельцин', а с ним и более осязаемые вещи - опасность, инфляцию, безработицу и развал общества. Снова и снова мне говорили люди всех возрастов, представители всех слоев общества: 'России не нужна демократия. Нам нужна сила'.

Тщетно я пытался привести в ответ либеральные банальности о защите прав человека и о свободе личности. Анархия ельцинских лет - это был единственный раз, когда русские познали вкус демократии. И, судя по результату, я даже отдаленно не способен представить себе, насколько он им не понравился. Сегодня многие в России открыто тоскуют по понятности жизни, которую давал Советский Союз - 'от колыбели до могилы', жизнь, в которой высшие ценности - это стабильность и порядок. Еще дальше пошел в разговоре со мной смотритель музея войны, посвященного битве под Сталинградом (сейчас это Волгоград), голос которого в этом городе совсем не одинок:

- Сталин сделал очень много хорошего для страны. Конечно, у него были ошибки, но у всех лидеров бывают ошибки. Я бы хотел видеть нашу страну такой, какой она была при Сталине: экономически сильной, красивой; страной, в которой живут счастливые люди; где у людей есть будущее.

За те восемнадцать недель, что я провел в этой огромной стране, я постоянно разговаривал с людьми: на пароходах, в поездах, в такси - везде. Но мне вспоминается лишь несколько действительно 'инакомыслящих' собеседников. Путинизм потрясающе ловко захватил не только все политическое пространство, но и самую душу этого народа. И получилось это у президента России в том числе благодаря двум неубиенным картам, ни к одной из которых он, кстати, не имеет никакого отношения. Первая - это нефть; вторая - это внешняя политика Америки.

В мрачные девяностые объем экономики сокращался в течение семи лет подряд. После прихода Путина к власти она, напротив, растет впечатляющими темпами - на 7 процентов ежегодно. Реальные располагаемые доходы все это время растут более чем на 10 процентов в год. безработица сократилась в два раза, внешний долг выплачен, казна буквально ломится от золотовалютных резервов. Путин очень грамотно посеял в народе мысль о том, что этим поворотом страна обязана наличию сильного автократического лидера. На практике же это на сто процентов результат падения с неба огромных доходов, полученных благодаря взвинтившимся ценам на нефть и газ, на которые он никаким образом не влиял и не влияет. И есть все основания полагать, что этот золотой дождь можно было бы использовать гораздо более эффективно, если бы Россия была более открытым, прозрачным обществом и ответственным государством, которое подчинялось бы закону.

Сегодня в стране невозможно совершить практически ни одну коммерческую операцию какого бы то ни было вида без того, чтобы не 'позолотить ручку' какому-нибудь чиновнику. Мне говорили вновь и вновь, что иного способа ведения бизнеса в России просто не существует. Как сказал гениальный британский бизнесмен Клайв Руменс (Clive Rumens), он же Почетный консул Ее Величества в черноморском порту Новороссийске, 'Ясное дело, и я заплачу, чтобы система побыстрее двигалась. . . Мои клиенты не понимают, почему они должны ждать'.

В общем и целом на взятки уходит 5-10 процентов от суммы любой сделки; по независимым оценкам, каждый год взятки ложатся на бизнес грузом величиной в 30 миллиардов долларов. А все начинается с того, что на дороге достаточно легко откупиться от штрафа за превышение скорости или купить водительские права из-под полы, вместо того, чтобы сдавать экзамен.

Что такое 'социальная ответственность', тоже никому не понятно, поскольку организаций и институтов, определяющих и реализующих принципы гражданского общества, практически нет. Русские живут без руля и ветрил, а стрелка их коллективного морального компаса бешено крутится, указывая, по большому счету, только курс на индивидуальное выживание. Главной движущей силой общества стал цинизм.

Тем не менее, всех русских объединяет любовь к родине. И Путин с оглушительным эффектом разыграл 'патриотическую' карту, любезно сданную ему Соединенными Штатами.

Главное здесь - даже не Гуантанамо, не Ирак и не 'зависшие флоридские бюллетени', которым в меня так часто бросались, когда я пытался что-нибудь сказать в защиту демократии. Главное - это одностороннее решение президента Буша разорвать Договор ПРО 1972 года и разместить в Восточной Европе, в нескольких сотнях километров от границ России, свои системы противоракетной обороны, якобы для защиты в будущем от угроз со стороны Ирана.

Эти события встревожили и ужаснули всех русских - представителей всех поколений и мировоззрений. Везде слышится хор голосов: 'На нас направят ракеты. Америка хочет нас окружить. Других причин просто нет'. Этот план усугубил национальный комплекс неполноценности, особенно развившийся после распада Советского Союза, когда Америка при любом удобном случае небрежно пинала ногами павшего гиганта.

В прошлом году прокремлевское молодежное движение 'Наши' сделало мультфильм, посмотрев который, легко понять, насколько тонка пленка национализма, которой укрыты в России паранойя и ксенофобия - и насколько их легко эксплуатировать. В мультфильме, призывающем молодежь исполнить свой патриотический долг и отслужить военную службу, Америку изображают в виде спрута, который вот-вот высосет все соки из любимой родины. За кадром взволнованный голос: 'США - это такой огромный толстяк, который раскормил себя, и теперь не может остановиться, кушая все больше и больше. . . Но значительная часть американской еды хранится в России. . . И у них есть выбор: либо ты будешь есть все меньше и меньше, перестаешь расти и умрешь, либо ты заберешь еду. Они придут за едой. Они не могут за ней не прийти. . .'

В этот момент с территории стран Балтии, из Украины, из Грузии появляются американские ракеты; на российский дальний восток парашютируют американские морпехи, а голос за кадром тем временем продолжает: 'У нас не будет войны с Америкой только в одном случае: если они будут уверены, что наша армия как минимум не слабее их. Иначе при малейшей возможности они сделают все, чтобы нас захватить'.

О том же самом нередко вещает и Кремль. Но говорить о возвращении к 'холодной войне' все равно было бы неверно: идеологического противостояния нет, стратегического соперничества между двумя бывшими супердержавами тоже; никаких реальных перспектив в Европе тоже не наблюдается, как не наблюдается и гонки вооружений, в которой у России были бы хоть малейшие шансы победить. Если уж на то пошло, 'холодная война' серьезно подорвала бы позиции России как 'энергетической сверхдержавы'.

Как бы там ни было, сам Путин, может быть, и не верит в собственные слова об опасности попасть в американское окружение - но напористая политика Вашингтона стала для него политической золотой жилой, с которой ему стало еще легче насаждать в стране свою 'суверенную демократию' и убеждать нацию в том, что нет иного пути к спасению. И эта перспектива действительно удручает.

Сергея Ковалева, заслуженного биофизика, в 1974 году обвинили в 'антисоветской агитации и пропаганде'. Десять лет его держали в тюрьме и ссылке. В 80-е годы он плечом к плечу с Андреем Сахаровым раздувал пламя свободы. При Борисе Ельцине он стал председателем комиссии по правам человека, но ушел в отставку, недовольный медленными темпами реформ. Теперь, в старости, государство, по идее, должно считать его своим героем - а из него сделали парию, и его голос - глас вопиющего в пустыне.

Мы шли по территории, где когда-то располагался трудовой лагерь, в котором его держали в одиночной камере. Он был в отчаянии:

- Сегодня государство гораздо более могущественно, чем вовремя Советского Союза. Я бы даже сказал, что при Сталине было лучше, потому что все, по крайней мере, знали, что [демократия] это фарс. А сегодня я уже убедился, что путем выборов это государство не изменить. Нынешняя Россия - словно царство лжецов. Нами правят одни лжецы.

Меня до сих пор не покидает эта мысль.

Версия для печати. Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ru http://www.inosmi.ru/translation/241033.html

У постсоветской России множество проблем ("The Sunday Times", Великобритания)

Разрушение демократии президентом Путиным - последнее, о чем думает постсоветская Россия

Джонатан Димблби (Jonathan Dimbleby), 27 апреля 2008

Данная статья - отрывок из книги Джонатана Димблби 'Россия: путешествие к сердцу страны и ее народа' (Russia: A Journey to the Heart of a Land and Its People). Книга выйдет в свет 1 мая в издательстве BBC Books по цене 25 ф.ст. На телеканале BBC2 выйдет многосерийный документальный фильм по путешествий Д. Димблби (производство компании Mentorn Media, время показа - с 11 мая в 22:00). По телефону 0870 165 8585 (телемагазин The Sunday Times BooksFirst) указанные материалы можно заказать по цене 22.50 ф.ст., включая почтовые расходы.

Разрушение демократии президентом Путиным - последнее, о чем думает постсоветская Россия. Проехав по стране 10 тысяч миль, Джонатан Димблби в расстройстве: общество гораздо больше интересуется последними модами, чем этим. Посещение оперы оборачивается для Джонатана возвращением его личного горя

Санкт-Петербург - потрясающее достижение человеческого воображения и труда. Тем не менее, этот город есть не что иное, как выдумка, великий обман - и в качестве символа тогдашней России и воплощения самого построившего его гения, Петра Великого, немного отдает абсурдом. По плану, Санкт-Петербург должен был быть построен по образцу Венеции и Амстердама - но его каналы проложены так, чтобы давать чисто визуальный эффект. Своей основной роли - городских магистралей, предназначенных для сообщения и торговли - они выполнять не могут. Местные девушки очень красивы - но они все время напоминали мне кукол или моделей на подиуме. Они столь же нереальны, как и город, по которому они ходят - и поэтому я все сильнее чувствовал, что где-то в глубине сердца этого города должна быть пустота.

Меня пригласили на званый прием в дом, где собралась интеллектуальная элита Санкт-Петербурга, 'полное собрание' музыкантов, художников, ученых и писателей. Большинство одеваются по последней моде, только что, судя по всему, доставленной самолетами - вместе с владельцами - откуда-нибудь из Нью-Йорка, Парижа или Лондона. Они умны, веселы - но как-то намеренно горделивы и заносчивы, будто и это тоже объявлено 'последним писком' сезона.

Мы разговорились с одним дизайнером интерьеров. По его словам, не успела пасть 'диктатура пролетариата', как город попал под власть губернатора, при котором наступила 'диктатура дурновкусия'. 'Нам нужен диктатор с хорошим вкусом', - сказал он, и у меня сложилось впечатление, что он говорит совершенно серьезно. В чем же заключается, по его мнению, хороший вкус? 'Я пытаюсь совмещать нищету и роскошь', - ответствовал он.

Я решил напрячь волю и задать серьезный вопрос: каковы перспективы демократии в постсоветской России? Начал я с расфранченного композитора, пишущего, как он отрекомендовался, 'индустриальную музыку'.

- Я, конечно, не хочу возвращения прошлого, но иногда меня так злят окружающие, что я думаю: нам нужна большая дубина, нужен какой-нибудь диктатор, который был бы нас, - без малейших признаков иронии ответил он. - Ну, может быть, не диктатор, а сильный лидер, но чтобы он был один.

Тему подхватил художник, медленно снявший с плеч ребенка:

- Знаете, по-настоящему в России ничего не изменилось, - сказал он. - Десять-пятнадцать лет назад в политику пришли новые люди - хорошие люди, - но как только они туда пришли, они полностью изменились. Вот оно, влияние власти. Из-за него Россия как заморозилась еще в 15-м веке, так заморожена и сегодня. Но о демократии мне говорить не надо: не верю, что в современном мире у этого слова еще остался какой-то смысл.

Я перешел в другое место и вклинился в беседу двух исключительно красиво одетых молодых женщин, сказавших, что в Санкт-Петербург надо приезжать зимой, тогда он особенно красив. Однако, добавили они, сами они зимовать здесь не собираются, скорее поедут куда-нибудь в теплые края, в Индию, например: ведь 'в Петербурге становится так темно, холодно, сыро и печально, что поневоле хочется куда-нибудь вырваться'. Шампанское - не особенно холодное и слишком сладкое - меня раззадорило, и я задал свой вопрос о современной России и им. Они ответили, что им сейчас все нравится.

'А что же демократия?', - снова зашел я на территорию, на которой ни один русский, кого мне до сих пор пришлось встретить, не желал особенно засиживаться. Конечно, я знал, что для многих жителей бывшего Советского Союза, угнетаемых и нищих, демократия в дивном новом капиталистическом мире означает с одной стороны американский империализм, а с другой - анархию, преступность, опасность, безработицу и инфляцию. Но, может быть, демократическая концепция пришлась по душе хотя бы этим - так благоухающим, так блестяще одетым, таким 'западным' - жительницам новой России?

- А что демократия? - почти хором ответили они. - Что, в Германии есть свобода? Или в Америке?

Я ответил, что, если учесть, что люди там имеют право участвовать в свободных выборах, а верховенство закона соблюдается почти неукоснительно, то - да, оба эти государства, в общем и целом, могут быть с достаточной степенью уверенности названы демократическими.

- Ну что ж, - ответила одна из них, - мне такая демократия не нравится. Для России демократия - это смерть, потому что народу демократия не нравится совершенно.

Ее подруга, будто этого было мало, добавила:

- Здесь никто ничем не интересуется. Это наша жизнь и это наша свобода. У нас есть свобода, потому что каждый имеет право выбора.

- Но можно ли быть свободным при диктатуре? - попробовал я перевести разговор в философское русло.

- Диктатура у нас уже есть, и поэтому мы свободны, - был ответ. После чего одна из самых красивых и утонченных дочерей путинской России откинула голову, выбросила высоко вверх руку с опустевшим бокалом шампанского и издевательски рассмеялась над глупым иностранцем, задающим глупые вопросы.

К общему знаменателю, иначе говоря, мы не пришли. Если мне и нужно было лишний раз напомнить, что в России политическая культура в корне отличается от нашей, я это напоминание получил. Люди, с которыми я говорил, были столь же серьезны, как я сам, и настолько же искренне изумлялись, почему я задаюсь такими вопросами, насколько искренне я сам поражался тому, что они ими не задаются. Так что дальнейшие расспросы пришлось прекратить и тихо напиться.

На следующий день меня водил по одному из 'садов' - хотя для садов они, пожалуй, слишком формальны - Санкт-Петербурга Алексей, специалист по истории архитектуры, занимающий какую-то высокую и невыносимо заумную административную должность в Эрмитаже. Я заметил, что он использует название 'Ленинград' так же легко, как и 'Санкт-Петербург', и спросил, нет ли у него ностальгии по советским временам.

Он ответил не 'в лоб', но гораздо более серьезно, чем вчера отвечали мне на светском рауте:

- Этот город был мечтой идеалиста, и я вырос в обществе идеалистов. Еще ребенком я знал только одно - что есть единый 'советский народ', и именно поэтому распад [Советского Союза] стал таким тяжелым ударом для многих людей в России, и особенно для моего поколения.

Идеология коммунизма, по его словам, была 'очень репрессивной, но в ней была и своя особая мечта'.

- Коммунистическое общество было во многом весьма идеалистическим. У нас не было возможностей - но у нас не было и желаний. Даже будучи на разных уровнях, мы были равны. А теперь нам приходится американизироваться - это происходит со всеми нами, мы, оказывается, должны стать такими же, как и весь остальной мир. Мне это не нравится, в этом нет никакого смысла. Я смотрю на современную молодежь и вижу, что у нее уже совершенно другие ценности. И лично я благодарю Бога, что для меня рыночная экономика не стала мотивом, что мне не двадцать лет, и что я не закончу жизнь так же, как они.

Я подумал обо всех тех художниках, мыслителях, музыкантах советской эры, которым приходилось танцевать под дудку Кремля - или терпеть всеобщее порицание, а то и того хуже - ссылку в Сибирь; и я снова спросил Алексея о демократии. Нужна ли она ему?

- Демократии у нас нет - нет демократии в России.

А будет ли она когда-нибудь?

- Нет. После конца коммунизма прошло пятнадцать лет, а у нас однопартийная система.

А свобода?

- Свобода говорить то, что хочется, у нас есть - но у свободы есть свои достоинства и недостатки.

Какие же у нее недостатки?

- Реальная вульгаризация общества. Оно стало невероятно вульгарным. Посмотрите на улицы, посмотрите, как люди одеваются. Иногда кажется, что советские ограничения были во благо. В нашем городе не разрешалось ходить в шортах, вас сразу же остановила бы полиция. С эстетической точки зрения это было лучше.

Я подумал, что он шутит, и легкомысленно решил пошутить в ответ, сказав, 'Ну, в одежде Вы просто фашист'. Но он вовсе не шутил и резко, с неожиданным негодованием, ответил, словно выстрелил: 'Я - не фашист'.

Снова я упал в пропасть, разделявшую наше мировоззрение - пропасть, которую ненадолго скрыла от меня европейская пышность городского ландшафта и высокая образованность моего собеседника. Но для меня это стало важным открытием: один из лидеров санкт-петербургской космополитической элиты, оказывается, может выражать взгляды, которые с моей точки зрения, больше подошли бы какому-нибудь неандертальцу.

Познав первый горький вкус жизни на самом верху санкт-петербургской интеллигенции - как они могут столь легкомысленно, столь фривольно, столь безответственно относиться к таким коренным понятиям, как демократия? мрачно размышлял я, - я снова и снова напоминал себе: их Россия совершенно не похожа на мою Британию; для них само понятие о демократии настолько незначительно, что они едва ли задумываются о нем. И все же, когда я подошел к памятнику, воздвигнутому после распада Советского Союза в честь великого ученого и правозащитника Андрея Сахарова, я снова позволил себе задаться вопросом - как он отнесся бы к столь пренебрежительному взгляду на ценности, за которые столь упорно боролся?

Следующим моим собеседником был музыкальный маэстро всея Санкт-Петербурга, всемирно знаменитый Валерий Гергиев, художественный директор и главный дирижер Мариинского театра. Сидя в пятом ряду от оркестровой ямы, я не мог не восхититься его оркестром, который, объединив силы со знаменитой американской певицей-сопрано Рене Флеминг (Renee Fleming), буквально зачаровал и местную публику, и множество иностранных туристов. В конце представления овация не прекращалась, их все вызывали и вызывали.

И тут произошло такое, от чего слезы потекли у меня по щекам: Флеминг начала петь арию Наташи из 'Пиковой дамы', которую в паре с Пласидо Доминго (Placido Domingo) пела Сью Чилкотт (Sue Chilcott) несколько лет назад, во время своего дебюта в Ковент-гардене. Тогда им тоже дирижировал Гергиев. Меня там не было тогда, я слушал только запись - но и на записи ее голос был столь красив, богат и страстен, что я сразу понял, что имел в виду Пласидо, когда после ее смерти сказал: это была великая певица, она пела душой. И, слушая голос Флеминг, я плакал по Сью, которая, как говорил Пласидо, 'освещала любую комнату, в которую входила'. Сейчас я не мог думать ни о чем, кроме женщины, которая умерла в 2003 году, всего через несколько месяцев после того, как мы полюбили друг друга.

Будто чтобы специально сделать волну накатившего на меня горя еще сильнее, следующим номером Флеминг исполнила третью из 'Четырех последних песен' Рихарда Штрауса (Richard Strauss) - самую трогательную из частей этого феноменального цикла. Я уже был готов поверить, что это явно не совпадение: за несколько недель до смерти Сью усиленно работала как раз над этой музыкой; она еще надеялась, что сможет выполнить обещание спеть все четыре Песни в сиднейской опере.

Но каждый день, когда она возвращалась с занятий, все сильнее становилась боль от стремительно расширявшейся раковой опухоли. Она уже не могла делать глубокие вдохи, необходимые для этой роли. Как-то вечером она, придя домой, села и просто сказала: 'Я не смогу этого сделать'. Одной фразой она сказала очень много: что выступления в 'Сидни Опера Хаус' не будет, что выступлений больше вообще не будет, что этот лирический голос, исходивший будто бы из самого рая, замолчит навсегда.

Я, как мог, успокоил ее, но немного погодя, когда я сидел в кухне за столом, они тихо подошла сзади и нежно сказала: 'Я хочу спеть последнюю песню - только для тебя'. Она обняла меня, ее губы были почти у самого моего уха, и она тихо мурлыкала - хотя я знаю, знаю, что это слово не может передать того молчаливого смирения с неизбежным, которым был пронизан ее голос - третью из Последних четырех песен. Я слушал ее голос через пелену грусти - но знал: если есть на свете рай, то сейчас мы вместе именно там.

И вот я услышал Флеминг - ту же самую музыку - в Мариинском. Я поддался восхищению - и снова сломался; глаза мои снова затуманились, в груди закололо и затряслись руки, сами собой потянувшиеся вверх, чтобы сделать то, наверняка делал каждый, кого постигло подобное горе - биться, стучаться в эти жестокие небеса, кричать, рвать, метать - сделать хоть что-нибудь, чтобы только не думать об одном-единственном, неоспоримом, жестоком, окончательном и не подлежащем никакому обжалованию факте: она не вернется. Она не может вернуться. Никогда.

На званом ужине я сидел между Флеминг и Гергиевым - глаза еще краснели от слез, но я уже мог себя контролировать. Оба они с восхищением и любовью говорили о Сью, Гергиев вторил Доминго: 'Она одним своим присутствием вносила в мир что-то необыкновенное. Великая певица и большая личность'. Меня тронула и успокоила это глубоко личная, неформальная эпитафия. Что ж, вот еще один человек, кто знает то, что знали те, кто ее любил - и что теперь никогда не узнает никто другой.

В тот вечер я не мог думать ни о чем другом и не мог заснуть, несмотря на то, что, специально, чтобы погасить печаль, весь ужин буквально пропитывался красным вином. Я выглянул в окно, выходящее на канал. В сумерках в воде отражались старые многоквартирные дома на другой стороне. Мне вдруг страшно захотелось опять оказаться в Англии - по крайней мере, там я буду среди людей, которых люблю. Я остро почувствовал одиночество и полностью погрузился в грустные мысли.

Однако, к своему невероятному удивлению, год спустя я снова ощутил грусть - теперь уже понимая, что до конца моего пребывания в России осталось лишь несколько дней. К этому времени я проехал около 10 тысяч миль по всем одиннадцати часовым поясам - я был и на свадьбе на Кавказе, и в дальних уголках Сибири; в горах Алтая, в мистических землях народа бурят, встретился с шаманом. Я так долго с нетерпением ожидал конца своего путешествия - и, когда мы уже подъезжали к Владивостоку, мне вдруг захотелось, чтобы оно продолжалось еще и еще.

Начиная свое путешествие по России, я испытывал к русскому народу некое латентное недоверие - даже, пожалуй, страх. Однако за все время, что я провел в России, мне довелось побеседовать с сотнями самых разных людей - и хотя мои выводы из этих бесед были по большей части грустными и печальными, я снова и снова обнаруживал, что этих людей нельзя не уважать, и что ими нельзя не восхищаться. Так что, даже при том, что Кремль по-прежнему все сильнее сжимает руку на горле судебной власти, парламента и СМИ, те люди, которых я встретил, дают надежду на то, что слухи о смерти демократии в России распространять пока преждевременно.

Версия для печати. Опубликовано на сайте ИноСМИ.Ru http://www.inosmi.ru/translation/240932.html

В Россию с любовью ("The Sunday Times", Великобритания)

Путешествие через всю Россию сыграло важнейшую роль в моем выздоровлении

Джонатан Димблби (Jonathan Dimbleby), 22 апреля 2008

Любовь с первого взгляда к прекрасной оперной певице разрушила 35-летний брак Джонатана Димблби. Но спустя три месяца его любимая скончалась. Лишь в длительной зарубежной поездке он начал вновь обретать свои эмоции.

От такого приглашения отказаться было невозможно: приключенческое путешествие по всей России от Мурманска до Владивостока за 18 недель. Достаточно времени, чтобы окунуться с головой в мир России и познать некоторые реалии этой возрождающейся страны, которая для меня была полной аналогией черчиллевского афоризма - "загадкой, головоломкой и тайной за семью печатями". Что ж, сказал я себе, может быть, мне удастся разгадать эту загадку, решить головоломку и сломать печати тайны. Это настоящая мечта для журналиста.

Приглашение поступило от одного из грандов телевидения Джорджа Кери (George Carey), которому удалось протолкнуть идею создания пятисерийного документального фильма с названием "Россия - путешествие с Джонатаном Димблби" на телеканале "Би-Би-Си 2". А затем он убедил и меня. Но как только я согласился, у меня в душе возник страх из-за масштабности и величия той задачи, выполнить которую я только что обязался.

Запаниковав, я сказал себе, что иду на огромный риск, причем риск этот не столько физический, сколько профессиональный. Чтобы делать фильм о России, мне придется отказаться от насиженного и комфортного шестка на переднем крае политической информационной арены в качестве ведущего известной политической программы Джонатана Димблби на ITV. И что взамен, спросил я себя: небезопасное приключение в чужой стране без компаса с непредсказуемым результатом?

Чтобы отпугнуть демонов, шептавших мне на ухо об опасностях, я сказал себе, что стану воплощением путешественника и первооткрывателя викторианской эпохи в 21-м веке. В руке путеводитель, в рюкзаке дневник - и я буду готов к любым впечатлениям и приключениям, какими бы странными и из ряда вон выходящими они ни показались.

Собираясь в свою первую поездку в 2006 году, я не мог предугадать, что отношения между Россией и Западом испортятся так сильно и так резко. Впоследствии я с близкого расстояния наблюдал за путинизмом в действии, открывая и сталкиваясь с вызывающим серьезную тревогу отношением большей части, хотя далеко не всех россиян, к ценностям и принципам, которые так дороги для западного либерала.

Меня поразило постоянно усиливающееся моральное разложение политического процесса внутри России, в первую очередь, отсутствие свободных и честных выборов, бездеятельная инертность парламента, или Думы, затыкание рта средствам массовой информации, запугивание судебной власти и глубокое презрение к правам человека.

Но все это было частью "экстерьера" моей поездки. Параллельно с этим я начал постепенно понимать, что в ней есть и другая, "внутренняя" часть, и что скрывать ее было бы неправильно. На протяжении двух лет, когда я занимался этим проектом, на мои взгляды на Россию оказывала влияние, даже формировала их, та эмоциональная изменчивость, которая очень волновала меня, особенно когда я был вдали от дома.

Я обнаружил, что день за днем обращаюсь к своей записной книжке, чтобы на бумаге отразить свои резко меняющиеся настроения. Перечитав эти записи и поняв, насколько сильно эти эмоции (очень быстро переходившие от радости к отчаянию) приукрасили мои взгляды и оценки, я решил, что не могу притворяться, будто это не так, и что это будет нечестно. Но чтобы эти отрывки и отдельные пассажи были понятны читателю и имели для него смысл, необходимо рассказать предысторию того, что так резко встряхнуло мою личную жизнь.

За три с небольшим года до начала моих приключений в России я познакомился с оперной певицей Сьюзан Чилкотт (Susan Chilcott), ведущим мастером своего поколения с лирическим сопрано. В мае 2003 года мы начали встречаться.

За несколько месяцев до этого она прошла курс лечения от рака груди, и ей сказали, что болезнь излечена. Но вскоре после начала наших отношений у нее обнаружили новую опухоль, и два дня спустя врач-онколог сообщил ей, что рак поразил ее печень. Болезнь оказалась неизлечимой, жить ей оставалось недолго.

Хотя Сьюзан протестовала, говоря, что мне не следует ради нее ломать свою собственную жизнь, я почувствовал, что у меня нет иного выбора, и что я должен быть с нею до самого конца. Сделав выбор, я решил уйти от своей супруги Бел, с которой мы прожили в браке 35 лет, и которую я всегда считал своей спутницей на всю жизнь. Я до сих пор не осознаю в полной мере силу своей страсти и жалости, которая повлияла на мое решение. Я лишь чувствовал, что должен следовать велению сердца и выполнять свой долг.

Следующие три месяца я прожил вместе со Сью и ее четырехлетним сыном. Это были драгоценные дни огромного счастья, смешанного с глубокой печалью. А затем, 4 сентября 2003 года, Сью умерла у меня на руках.

Это была трагедия для тех, кто любит музыку, кто слышал голос Сью и видел ее на сцене. Я был сражен горем, которое оказалось ужасным и принесло мне такую боль, о существовании которой я и не подозревал. По утрам я с трудом заставлял себя выбраться из постели. Мне было все равно: жить или умереть. Я не мог найти себе места, не мог спать, не мог думать.

Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что только благодаря своей чудесной семье и узкому кругу самых близких друзей я не сошел с ума. Когда я вернулся на работу, мои коллеги в Би-Би-Си и на ITV проявили огромное сочувствие и такт.

Я начал надеяться, что смогу вернуться в семью. Но хотя мои взрослые дети при поддержке Бел проявили огромную любовь и понимание, на которые я не смел даже рассчитывать, я был не в состоянии исправить тот ущерб, который нанес нашему браку.

Бел, вполне понятно, решила, что с нее хватит, и спустя несколько месяцев после смерти Сью она уехала из нашего загородного дома, чтобы начать новую жизнь. Я чувствовал себя растерянным и лишившимся всего в этой жизни. Мне казалось, что рухнули сами основы моей жизни. Я не понимал, кто я, что я делаю, и не видел выхода из длинного и темного тоннеля, в котором очутился.

А затем, весной 2004 года, я встретил Джесику. Через несколько месяцев между нами возникли любовные взаимоотношения, причем шли мы к этому постепенно и осторожно. Она помогла мне вернуться к нормальной жизни и восстановить здоровье. Но заняло это намного больше времени, чем я ожидал, и на меня очень часто накатывали волны горя, возникавшие совершенно внезапно, убивавшие все другие ощущения и отступавшие лишь тогда, когда я был полностью опустошен и измучен.

Такие приступы продолжались, возникая все реже, но были такими же интенсивными. Это длилось год, два года. Даже в январе 2006-го, когда мне нужно было делать выбор между работой ведущего и российским проектом, я был в состоянии глубокого внутреннего смятения. Мой врач даже предупредил меня, что я впаду в серьезную депрессию, если не пройду курс медикаментозного лечения. Получилось так, что я не последовал этому совету, и все прошло само собой.

Если с профессиональной позиции путешествие в Россию стало вызовом, от которого было невозможно отказаться, то с личной точки зрения это было очень простое решение. Джесика целую неделю работала. А я работал по выходным. Было ясно, что если мы собираемся строить совместную жизнь, мне придется вернуть назад свои выходные, чтобы проводить их вместе с Джесикой. Даже по этой причине приглашение поработать в России поступило в нужный момент. Но то душевное равновесие, которое я прежде воспринимал как нечто само собой разумеющееся, мне удалось восстановить лишь через длительное время.

Путешествие через всю Россию сыграло важнейшую роль в моем выздоровлении. Оглядываясь назад, я могу сказать, что это были как бы два параллельных путешествия.

Поездку из Мурманска в Кемь, что на берегу Белого моря, мы проделали на тряском поезде. Мы проезжали через нескончаемые леса из хвойных деревьев и берез, которые вплотную подступали к железнодорожному полотну, скрывая все то, что могло прятаться чуть дальше. А что могло там скрываться, кроме еще одного леса?

Чуть дальше в вагоне спокойно сидела привлекательная женщина лет сорока с небольшим напротив своей дочери. На столике между сиденьями был аккуратна разложена скромная еда. Немного поколебавшись, я решил прервать их трапезу.

На женщине по фамилии Саюкина, элегантной, но измученной заботами, было черное платье, наверняка самое лучшее и праздничное. Она представила дочь. Карина - симпатичная девушка с веселым выражением лица и зеленоватыми глазами очень хотела попрактиковаться в английском, однако обворожительно скромно говорила о своих успехах. Она только что прошла собеседование в Мурманском университете, где хотела изучать английский, испанский, французский и еще два иностранных языка - какие, она пока не знала. В школе у нее были самые высокие баллы, и она сказала мне, что ей очень нравится Шекспир, особенно "Король Лир". Она мечтала выучиться на переводчицу, потому что хотела увидеть мир.

Потом вмешалась мать и объяснила, что есть проблема. Дело в том, что у семьи очень мало денег - по любым меркам, слишком мало, чтобы девушка поступила в какой-нибудь из лучших вузов России. На самом деле, они не были уверены в том, что смогут вообще оплатить учебу в университете.

Оплатить? Я предполагал, что учеба в вузах там бесплатная, и что место в университете предоставляется исключительно в зависимости от достоинств кандидата. Это не совсем так, объяснила Карина. В новой России все по-другому. Конечно, бесплатные места есть, но на них очень большой спрос, поэтому, чтобы попасть в начало очереди, нужно заплатить. Безусловно, это противозаконно, но именно так работают рыночные принципы в системе образования.

Внезапно Саюкина наклонилась вперед и сказала с неожиданной злобой в голосе: "Это будет оскорбительно, если место моей дочери - хорошей ученицы, займет кто-то хуже ее, а она останется за порогом. Есть вузы, куда можно поступить, просто заплатив за учебу, но она не может об этом и мечтать. Мне кажется, это очень плохо". Я посочувствовал, выпил за будущее Карины и направился на свое место возле окна.

С одной стороны дороги вдаль уходило море, его пенистые гребни волн бежали навстречу поезду. Я заметил, что белые березы довольно сильно раскачиваются на ветру, и сделал в своем дневнике пометку, достойную взволнованного отсутствием хорошей погоды морехода. Шторм 5-6 баллов, скорость ветра примерно 25 миль в час.

Это было важно лишь потому, что Кемь находится на берегу Белого моря. Мы направлялись к отдаленному архипелагу с названием Соловецкие острова, которые известны красотой своей природы, считаются святым местом и несут печальную славу тюрьмы ГУЛАГа, который совершал свои преступления на этой освященной земле. Во время трехчасового морского путешествия на Соловки, как эти места называют в России, даже летом может возникнуть внезапный шторм.

Когда мы приехали на пристань, ветер все крепчал. Баллов 5-6 точно, может быть, даже 7 или 8. Я забеспокоился, когда мы толпой направились на дряхлое и ржавое судно, которое должно было довезти нас до места. Оно было опасно перегружено туристами и паломниками, которые перешли с трех других паромных суденышек, оказавшихся слишком хрупкими, чтобы идти в море в такую погоду.

После выхода из гавани тем пассажирам, кому не удалось устроиться внутри, пришлось остаться на открытой палубе, где они искали местечко с заветренной стороны, прячась от колючих порывов ветра с брызгами волн. В результате судно опасно накренилось на правый борт, а усиливающиеся волны били в его поднявшийся левый борт. На судне воцарилась атмосфера мрачного ожидания.

Минут через 45 мы были в открытом море, по которому ходили короткие, крутые и страшные волны. Судно бросало то на один борт, то на другой. Порой казалось, что оно кренится градусов на 45. Паром трещал и стонал, замирал на гребне волны, казалось, навечно, а затем срывался вниз, чтобы начать новый подъем, как будто пугая нас возможностью того, о чем мы думали со страхом и обреченностью. Некоторые пассажиры в тревоге вцепились друг в друга. Другие, более решительные, начали петь, и в реве ветра эта мелодия напоминала мне песню Элтона Джона "Abide With Me".

Со смелостью отчаявшегося я решил пойти к капитану. Поскальзываясь и качаясь на мокрой палубе, я добрался до рулевой рубки. Открыв дверь, и своим видом больше напоминая утонувшую крысу, чем бывалого морехода, я заорал, стараясь перекричать ветер и шум мотора: "Я моряк, и погода все ухудшается. Судно перегружено, и вы подвергаете наши жизни опасности".

Я вспоминаю свои слова, и теперь они кажутся мне неловкими и напыщенными, но и тогда, и сейчас, я считаю, что говорил правду. Сначала капитан с приводящей в бешенство смесью безразличия и презрения, которая, как мне порой кажется, является врожденной чертой всех русских, притворился, будто не слышит меня. Он решительно смотрел вперед на бушующие и скачущие волны. На мой третий яростный крик он просто ответил: "Я не поверну".

Рядом с ним, опершись на дверь рубки, стоял испитой помощник, казалось, насквозь пропитавшийся алкоголем. Он с трудом держался за поручень, его покрасневшие глаза с отсутствующим выражением были устремлены куда-то в неопределенную даль. По моим расчетам, на пароме было примерно двести человек, хотя рассчитан он был примерно на половину этого количества. Двести душ и два члена экипажа, причем один псих, а второй запойный. Я посмотрел на спасательные плоты. Они были намертво прикреплены к палубе. Если мы начнем тонуть, надежды выжить не будет ни у кого.

Я вернулся на корму и жестами попросил спрятавшихся от ветра людей перейти на наветренный борт, чтобы выровнять судно. Несколько смелых душ откликнулось на мою просьбу, но они тут же отступили под напором ветра, дождя и моря. Действуя из чувства страха, а отнюдь не геройствуя, я стоял на наветренной стороне, отчаянно надеясь на то, что если судно начнет тонуть, то я, по крайней мере, окажусь сверху, а не в западне внизу.

Но капитан был опытным рулевым, и ему удавалось вести корабль нужным курсом через бушующее море, которое катило нам навстречу пенистые волны, обрушивавшиеся на палубу и заливавшие ее. Я стоял, дрожа от холода и мечтая о том, чтобы стать таким же фаталистом, как и наш хмурый капитан. Рядом со мной женщина читала вслух молитвы из псалтыря, не переворачивая страниц. На ее лице отражался сосредоточенный страх.

Путешествие показалось мне вечностью, хотя на самом деле оно длилось не более трех с половиной часов. Постепенно мы зашли под защиту островов, и волнение на море спало. Судно ошвартовалось у причала, и я, окоченевший от страха и холода, ощутил прилив злости, который иногда возникает одновременно с облегчением. Это была злость на стихию, на капитана, на полное безразличие государства к здоровью и безопасности своих граждан и на всех русских в целом за то, что они такие невыносимые фаталисты.

Однако самое сильное и длительное раздражение вызвал у меня один набожный православный верующий, который заявил мне с самодовольством блаженного и ни в чем не сомневающегося человека, что мне не нужно было бояться, что нас вел Господь, и что на все божья воля, которая дала нам выжить. А если бы мы утонули, так и на то божья воля. Прекрасно, хотелось сказать мне в ответ, у тебя есть твоя вера, ты считаешь себя "избранным", ты думаешь, что твоя загробная жизнь будет лучше нынешней. А я так не считаю.

На следующий день в гавани стояла легкая дымка, дул слабый морской бриз, возле берега на волнах качалось несколько маленьких лодок. Я сразу вспомнил туманные острова Силли в Ла-Манше. Но на этом сходство заканчивалось. Соловки считаются одним из самых святых мест в России, но на всем протяжении бурной и жестокой истории этой страны они были местом совершения самых дьявольских преступлений. Поэтому мне этот утренний туман казался зловещим объятием.

Апологеты Советского Союза любят считать, что террор, ярким примером и проводником которого стал ГУЛАГ, вырос из особенно сумасшедших выходок чрезмерного революционного усердия, за которые несет ответственность не система, а лично Иосиф Сталин. Но на самом деле, те зверства, которые осуществлялись во имя большевистской революции, начались вскоре после того, как предшественник Сталина Ленин взял под свой контроль государственный аппарат.

Еще в 1918 году, когда шла Гражданская война, Ленин распорядился опубликовать документ под названием "Резолюция о красном терроре". В нем, среди прочего, говорилось о том, что для "защиты Советской Республики от классовых врагов" их необходимо "изолировать в концентрационных лагерях".

Уединенный монастырь на Соловках был идеальным местом для проведения такого эксперимента. Окруженный высокими и крепкими белыми стенами, из-за которых в вечернем солнечном свете сверкают купола храмов и крыши башен, этот монастырь с первого взгляда напоминает и крепость, и святыню. Он больше похож на кремль (именно так называется крепостное укрепление), чем на монастырь.

Соловки стали прототипом империи Гулага, которую по чертежам Ленина построил Сталин. Это была своего рода модель. Когда после распада Советского Союза раскрыли государственные архивы, то выяснилось, что в период с 1923 по 1938 год на остров были отправлены 100000 заключенных. 40000 из этого количества умерли от болезней и голода, либо от рук тюремных властей.

Сегодня надпись на краю пристани призывает приезжающих заботиться об охране природы островов, устраивать пикники только в отведенных для этой цели местах и воздерживаться от искушения нарвать букет цветов или поохотиться на местных животных. Безо всякой иронии глава района ?50 (так сейчас называют Соловки) пишет: "Дорогие посетители, мы надеемся, что соблюдение этих правил будет вам не в тягость". Будто бы.

Летом пейзаж острова обманчиво красив. Холмы и долины создают естественную котловину, в которой расположена цепочка прудов, пересеченных замысловатой сетью каналов, прорытых монахами в 16-м веке для разведения и ловли рыбы. На одной из вершин, на горе Секирной меня привели на лужайку, где прячется маленькая белая церковь и откуда открывается вид на Белое море. У этого храма иная история; он является своего рода пристанищем, где может найти убежище даже неверующий. Но в первые годы существования ГУЛАГа церковь эта использовалась как карцер, и на смену монашеским молитвам туда пришли крики заключенных, подвергаемых пыткам. В этом месте нет покоя.

Моим гидом по Соловкам был один из руководителей этого района по имени Марина. Она отказалась от карьеры ученого-ядерщика, чтобы постоянно поселиться на этом острове и посвятить свою жизнь служению церкви в качестве руководителя службы по содействию паломникам - на общественных началах. Она знала каждую мельчайшую деталь из истории этой простой церкви, которую в тот момент восстанавливали, и где рабочие-реставраторы под слоем штукатурки обнаружили надпись, сделанную одним из заключенных: "Товарищи, помните ленинское наследие. Соловки это школа, которая учит бандитов убивать снова и снова".

С глубокой искренностью, отражающей взгляды православия, Марина сказала мне, что у Соловков есть искупительная сила, заключающаяся в том, что они рождают - я цитирую ее слова - "много новых мучеников для нашей веры". Я тут же вспомнил фильм "Жизнь Брайана по Монти Питону" с его советом - всегда смотреть на светлую сторону в жизни.

В последнее утро пребывания на Соловках я проснулся рано утром со знакомым ощущением страха. Моя комната выходила окнами на Святое озеро, раскинувшееся за восточными стенами кремля. Свежий ветер рябил поверхность воды, свет был мягкий, солнце только-только вставало, и тени металлических шпилей и золоченых куполов становились все короче. Мне бы надо восхититься простой красотой момента. Но вместо этого я ощутил, что веду битву с отчаянием, которую безнадежно проигрываю.

Я сделал запись в дневнике: "Хочется быть подальше отсюда. Я не знаю языка. Я не могу читать по-русски. Я как слепой, который к тому же и глухой. Я хочу сбежать отсюда. Я одинок и тоскую по дому. Я знаю, что должен научиться контролировать свои чувства. Мне нужно быть публичным человеком. Я должен что-то давать зрителям. Но это выматывает меня".

Затем мои глаза стало что-то непроизвольно пощипывать, и вскоре я уже рыдал от жалости к самому себе, а монастырь расплылся на фоне моих слез. Я испугался, что ко мне вновь возвращается депрессия, засасывающая меня в свой водоворот.

*

Россия: тоталитарный режим, рабски подчиненный царю, строящему новую фашистскую империю

"Daily Mail", Великобритания 20 мая 2008

Осваиваясь в новой роли премьер-министра, экс-президент Путин с полным правом может поздравить себя с успехом. Он не только написал сценарий конституционного переворота, но еще и срежиссировал этот спектакль и даже выступил в нем в главной роли. Роль второго плана, он, конечно, отдал Дмитрию Медведеву, которого лично подобрал в качестве преемника.

Впрочем, церемония передачи власти путинскому 'маленькому эхо' - Медведеву - и демонстрация военной мощи (все эти солдаты и дышащие на ладан ракетные установки на Красной площади), состоявшаяся в День победы на прошлой неделе, не оставили сомнений в том, кто на самом деле в доме хозяин. Ни одно решение, сколько-нибудь важное для российского народа и всех нас, в обозримом будущем не будет принято без одобрения неулыбчивого медведевского господина.

Перед тем как оставить пост президента Путин заявил: 'Все эти восемь лет я пахал, как раб на галерах, с утра до ночи, и делал это с полной отдачей сил. Я доволен результатами своей работы'. И теперь, думая, как он оценивает ситуацию в стране, я вспоминаю леденящее кровь стихотворение Теда Хьюза (Ted Hughes) 'Ястреб на ветке' (Hawk Roosting), где грозная птица, сидя на высоком дереве, размышляет: 'Теперь Природу я держу в когтях. . . Я убиваю там, где я хочу, ведь это все мое. . . Я думаю оставить все как есть'.

В какой-то степени у него есть основания гордиться собой. Он говорит российскому народу, что жизнь сегодня стала гораздо лучше, чем до его прихода к власти - и, проехав 10000 миль по крупнейшей стране мира в ходе работы над новой книгой и документальным телефильмом для BBC, я без всякого сомнения могу утверждать, что большинство подданных ему верит.

Я бывал в городах, городках и деревнях, путешествовал на машине, поезде, пароходе, и встречал самых разных людей - от великосветской петербургской публики до нищих крестьян, живущих на одной картошке, от колдуньи, заклинающей лесных духов, до горцев-пастухов, поклоняющихся огню и воде, от нефтяников до лесорубов. Это было захватывающее и поучительное знакомство со 'страной крайностей'. Но оно вселяло в меня и глубокое беспокойство.

Хотя путинский режим становится все более самовластным, и к тому же безнадежно коррумпирован, самого лидера - новоявленного царя - подавляющее большинство людей считает спасителем, посланным народу в ответ на его молитвы.

У России - кровавая и мучительная история. Многовековые страдания - жестокости, войны и революции, увенчавшиеся крушением коммунизма и анархической буффонадой ельцинской эпохи - оставили ужасающий след в психологии людей. Цинизм и фатализм, пожирающие человеческое сознание изнутри, поселились в самой глубине русской души.

Для народа, не испытавшего на вкус, и, за редкими исключениями, не ожидающего и не требующего справедливости и свободы, значение имеют только стабильность и безопасность. И в какой-то степени Путин обеспечил ему это двойное благо. Но за это россияне заплатили непомерную цену - их самым преступным образом 'обсчитали'.

Путин похваляется, что с момента его прихода к власти объем инвестиций в российскую экономику увеличился в семь раз (достигнув в 2007 г. 82,3 миллиардов долларов), а ВВП страны вырос на 70%. За тот же период реальные среднедушевые доходы повысились в два с лишним раза. Однако стартовый уровень был крайне низок, и благосостояние людей могло увеличиться куда больше.

Не связан этот экономический рост и с эффективным руководством Кремля или всплеском предпринимательской активности. Напротив, чуть ли не единственная его причина - имеющиеся у России гигантские запасы нефти и газы. Когда Путин пришел к власти, мировая цена на нефть составляла 16 долларов за баррель. Сегодня она превышает 120 долларов - и никто не знает, где и когда закончится этот золотой дождь.

Однако мощный приток нефтедолларов в государственную казну не привел к 'разделению благ роста' с народом, к сокращению поистине непристойного разрыва между богатыми и бедными. Они не пошли на возрождение стоящей на коленях медицины (по ее качеству Россия в рейтинге Всемирной организации здравоохранения занимает 130 место среди 190 стран), или на восстановление системы образования, настолько страдающей от недофинансирования, что беднякам приходится за деньги устраивать своих детей в сколько-нибудь приличную школу или ВУЗ. Эти деньги не принесли газ и водопровод в деревни, где крестьяне буквально раздавлены крушением колхозов, не были вложены в создание инфраструктуры, необходимой любой стране в 21 веке для успешной конкуренции с другими.

Да, Россия входит в 'большую восьмерку', а ее ВВП (благодаря той же нефти) скоро превысит британский, но во многих отношениях она скорее напоминает страну Третьего мира. Из-за эпидемии СПИДа и алкоголизма (в том числе и поэтому средняя продолжительность жизни у мужчин составляет 58 лет) население страны, по прогнозам, за несколько десятилетий сократится со 145 до 120 миллионов.

Куда же де делись все эти нефтяные доходы? Авторы 'Доклада независимых экспертов' - двое бывших высокопоставленных кремлевских инсайдеров, не побоявшихся высказаться открыто - утверждают, что при Путине в России сложилась 'криминальная система управления страной', в рамках которой Кремль по дешевке распродает государственные активы путинским приспешникам, а другие активы выкупает у них по заоблачным ценам. В числе таких сомнительных сделок авторы называют покупку 'Газпромом' (которым еще несколько месяцев назад руководил Дмитрий Медведев) 75% акций нефтяной компании под названием Sifnet [так в тексте. Речь идет о 'Сибнефти' - прим. перев.], принадлежавших олигарху Роману Абрамовичу, владельцу футбольного клуба 'Челси'. В 1995 г. Абрамович - один из ближайших союзников Путина - купил эту фирму всего за 100 миллионов долларов, а через десять лет государство выложило за нее 13,7 миллиардов - астрономическую сумму, намного превышающую ее рыночную стоимость. А вот еще более вопиющий факт: авторы утверждают, что Кремль создал фирму-монополиста по экспорту нефти во главе с 'друзьями Путина', не говоря уже о 'черной кассе' для вознаграждения преданных сторонников.

По словам одного из аналитиков московского Центра Карнеги, организации, способствующей укреплению сотрудничества между США и Россией, этот доклад - 'настоящая бомба, которая спровоцировала бы обвал в любой стране, кроме России'. В Британии подобные разоблачения несомненно вызвали бы бурю негодования в обществе, немедленно обернулись началом парламентского и уголовного расследования, а то и привели бы к падению правительства.

Однако из-за тоталитарного путинского контроля над государством (он не только присвоил себе прерогативу президента, самолично назначив членов собственного кабинета, но и останется у руля российской экономики) никакого расследования не будет. И забудьте все слова нового президента об 'искоренении' коррупции. Эта социально-экономическая болезнь коварна и крайне заразна. По данным Transparency International - международной организации, борющейся с коррупцией - Россия превратилась в одного из мировых лидеров по масштабам мздоимства. Иностранные аналитики считают: на 'подмазку' чиновников, чтобы маховики бизнеса и торговли вращались побыстрее, здесь ежегодно тратится не менее 30 миллиардов долларов.

Но если вы затронете эту тему в разговоре с россиянином, он просто пожмет плечами и парирует: 'А в чем проблема? Так уж система устроена. И это никогда не изменится'.

Да, не изменится, потому что в этом замешаны все - от корпораций (включая иностранных инвесторов, заявляющих, что их руки чисты, но на деле заметающих следы созданием в России подставных компаний, через которые и выплачиваются взятки) до простых граждан, откупающихся от лишения водительских прав.

В стране, где 'разделение властей' превратилось в дешевый фарс, суды поражены коррупцией в такой же мере. За исключением разве что мелких правонарушений на местном уровне, судебная власть во всем рабски подчиняется Кремлю и его сатрапам.

Угроза уголовного преследования за нарушения налогового законодательства - излюбленное оружие Кремля против всех, кто осмелится бросить вызов его гегемонии. Когда Михаил Ходорковский - некогда самый богатый человек в России - начал тратить свое нефтяное богатство на борьбу за права человека и демократию, Путин усмотрел в этом угрозу своему трону. Олигарх был без промедления арестован и осужден за мошенничество. Теперь он томится в сибирской тюрьме, отбывая третий год восьмилетнего срока заключения.

Но все это не становится предметом публичных дискуссий в России, где Кремль заткнул рот СМИ, где государство душит свободу слова. Почти все общенациональные телеканалы и радиостанции теперь прямо или косвенно контролируются государством; это же относится и к сколько-нибудь влиятельным газетам.

В пьянящие дни перед крушением советской империи и сразу после него, редакторы и репортеры соревновались друг с другом, бросая вызов сильным мира сего, разоблачая скандальные факты и коррупцию. Теперь они как огня боятся гнева государства и его подручных - полиции и спецслужб. Те же, - а таких становится все меньше - у кого хватает смелости проводить журналистские расследования и выступать против злоупотреблений богачей и власть имущих, очень скоро оказываются без работы, а во многих случаях даже получают пулю. С того момента, как Путин вступил в должность президента, в России при подозрительных обстоятельствах было убито около 20 журналистов. И никто на сегодняшний день еще не осужден за эти преступления.

Путин называет систему, которую он возглавляет, 'суверенной демократией'. На мой взгляд, здесь уместнее другой термин 'криптофашизм' (замаскированный фашизм), хотя даже у немногочисленных критиков Кремля в России он вызывает отторжение. Понять причину нетрудно: ведь их отцы и деды спасали мир от Гитлера - ценою 25 миллионов жизни советских граждан. Тем не менее, факты говорят сами за себя.

Структура государства - альянс между Кремлем, олигархами и спецслужбами - придает режиму устрашающее всемогущество. Не меньше беспокойства вызывает неприязнь - а зачастую и презрение - народа к демократии и равнодушие к правам человека. В отсутствие практического опыта жизни в условиях подотчетности власти и транспарентности - а это основополагающие элементы открытого общества - даже самые разумные россияне как правило утверждают: 'России нужен сильный центр во главе с сильным человеком. Путин снова сделал страну великой державой. Теперь мир будет к нам прислушиваться'.

Новый премьер-министр блестяще эксплуатирует патриотизм и латентную ксенофобию российского народа, чтобы сплотить его, внушая идею о том, что страна сталкивается с серьезной угрозой со стороны НАТО и США. Это сочетание национальной гордости с чувством незащищенности подпитывается самой Америкой, планирующей разместить ракеты в нескольких сотнях километров от российской границы, якобы для противодействия ядерной угрозе со стороны Ирана. Все серьезные эксперты по военным вопросам считают, что в стратегическом плане эта затея попросту бессмысленна; в то же время столь грубое проявление сверхдержавной гегемониской политики президента Буша вызывает полное неприятие даже у самых убежденных 'западников' в России.

Аналогичным образом, большинство россиян воспринимают перспективу возможного вступления в НАТО Украины и Грузии - некогда самых близких союзников СССР - как опасную и унизительную. Грузия, с трудом пытающаяся сдержать сепаратистское движение, явно поддерживаемое Кремлем, может превратиться в опасную 'горячую точку', что чревато вовлечением в конфликт западного альянса.

Означает ли все это, - как утверждают некоторые - что в ближайшем будущем нас ждет новая 'холодная война'? На мой взгляд, пока этой опасности не существует.

Поскольку коммунизм отправился 'на свалку истории', о серьезном идеологическом конфликте сегодня речь не идет. Кроме того, в мире существует лишь одна военная сверхдержава. По сравнению с американскими российские вооруженные силы просто смехотворны. Поэтому к ядерной конфронтации способна привести лишь катастрофическая глупость одной из сторон.

Но это не значит, что мы можем облегченно вздохнуть, и попросту забыть о 'русском медведе'. Усиливающаяся авторитарная Россия, ощущающая обиду и угрозу - хищник крайне непредсказуемый. Нарастающее сближение Кремля с Пекином (еще четверть века назад две страны были противниками, но сейчас не только активно торгуют друг с другом, но и проводят совместные учения) способно изменить соотношение сил в мире. Кроме того, сейчас, когда жизнь на нашей планете становится все менее безопасной, поскольку все больше стран соперничает за доступ к иссякающим жизненно важным ресурсам, Россия как энергетический гигант вновь становится крупным игроком на международной арене.

Так что не стройте иллюзий - путь впереди будет ухабистым.