Яков Кротов. Путешественник по времени. Вспомогательные материалы.
К оглавлению
3. Николай Фрере.
Неизвестный автор «Жизни и духа г. Спинозы» был несомненным атеистом и, можно думать, материалистом, а его произведение является первым звеном в прослеживаемой нами цепи проявления атеистических идей в XVIII веке. Но первым известным нам атеистом и материалистом, оставившим после себя заметный след, был Николай Фрере (1688—1749), исследователь древности.
В истории философии имя этого философа почти неизвестно. Ланге, посвятивший столько лет своей жизни истории материализма, даже не упоминает о нем в своей книге. Его французский подголосок Сури также не подозревал, что еще до Ла Меттри, которым он вслед за Ланге начинает ряд французских материалистов, жил и писал Фрере. Даже такой знаток французского материализма, как Г. В. Плеханов, не остановил своего внимания на нем. А между тем, произведение Фрере «Письмо Тразибула к Левкиппе», написанное в 1722 году, или во всяком случае не позже двадцатых годов, сыграло известную роль в развитии французского материализма. Многие мысли его, в частности, вошли в «Систему природы» Гольбаха {О Фрере, как предшественнике французских материалистов, см. брошюру И. Вороницын «Ла Меттри. К истории французского материализма». Харьков, 1925; там же обосновывается предположение, что автором «Письма Тразибула» был именно Фрере.}.
Фрере пользовался большой известностью как ученый. Его исторические труды, главным образом критическое исследование памятников древности, сохраняли все свое значение до самого конца столетия. Для своего времени он был человеком исключительно просвещенным, сторонником самой широкой независимости в области научного исследования. Он был в то же время и человеком политически передовым, имевшим мужество открыто выступать против сильных. Одно такое выступление против регента герцога Орлеанского привело его даже в Бастилию.
Вольтер, крайне высоко ценивший его как ученого, но умышленно закрывавший глаза на его атеизм, в своих «Письмах к герцогу Брауншвейгекому» вынужден был следующим образом характеризовать его заслуги в области религиозной критики:
«Это тем более опасный философ, что он очень образован, очень последователен и очень скромен… Самый страшный его аргумент состоит в том, что если бы бог действительно обратился в человека и иудея и умер позорной смертью в Палестине, чтобы искупить преступления рода человеческого и навсегда изгнать грех, то на земле не существовало бы больше ни греха, ни преступления. Однако, — говорит он, — христиане были чудовищами, в сто раз более отвратительными, чем все сторонники других религий, взятые вместе. Как бесспорное доказательство этому, он приводит убийства, колесования, виселицы и костры в Севеннах и около ста тысяч людей, зарезанных на наших глазах в этой провинции; избиения в долинах Пьемонта, избиения в Вальтелине во времена Карла Борромея; избиение в Германии анабаптистов, которые не только были избиваемы, но и сами избивали; кровавые распри между лютеранами и баптистами, охватившие всю местность от Рейна до дальнего севера; такие же войны в Ирландии, Англии и Шотландии во времена Карла I, самогó убитого; убийства, совершенные по приказанию Марии и ее отца Генриха VIII; убийства Варфоломеевской ночи во Франции и сорок лет новых убийств от Франциска II до вступления в Париж Генриха IV; убийства инквизиции, быть может, еще более ужасные, потому что они совершаются юридически; наконец, избиение двенадцати миллионов жителей Нового Света, производившееся с распятием в руке, не считая всех морей крови, пролитых ранее во имя Иисуса христа, начиная с Константина, и еще не считая более двадцати распрей и войн пап против пап и епископов против епископов, отравлений, убийств, грабежей… всех этих извергов-пап, далеко позади оставивших Неронов и Калигул. Наконец, он замечает, что эта почти непрерывная цепь религиозных войн в течение тысячи четырехсот лет существовала только у христиан и никакой народ, кроме них, не пролил ни одной капли крови (?) ради аргументов теологии». Все эти факты, говорит Вольтер, нельзя не признать. Но, лицемерно прибавляет он, Фрере забывает о добродетелях христианства. «Особенно забывает он, что все эти адские ужасы, чудовищную панораму которых он развертывает перед нами, являются злоупотреблением религии, а не духом ее… Если мы не понимаем высоких таинств, то удовлетворимся их почитанием, но не будем обвинять этого замечательного человека за его атеизм».
В числе других заслуг Фрере в области критики христианства, заслуг, которые не могли быть вполне оценены в то время, следует отметить его доказательства позднего происхождения евангелий. Он устанавливает, что канонические евангелия были написаны последними, а именно — не ранее как через сто лет после начала христианской эры. В наше время принято считать, что евангелие от Матфея составлено около 70 года, от Луки — между 80 и 100, от Иоанна — в конце первого или начале второго века, евангелие от Марка считается самым старым, но и оно относится к времени не ранее 60 года. Ошибка Фрере была невелика. Главное в его теории было — вполне убедительное доказательство того, что священные книги христиан, выдаваемые ими, как произведения учеников христа и личных свидетелей его смерти и воскресения, на самом деле писались много позже того, как умерли эти люди, если бы они даже и существовали. Несомненный и бесспорный обман! Вольтер, разделяющий здесь взгляды Фрере, со всей силой своей убедительной иронии делает неизбежный вывод: «Одно это, — восклицает он, — перевернуло бы вверх дном всю нашу религию. Магометане, лицезревшие своего лжепророка и из его рук получавшие страницу за страницей свой Коран, восторжествовали бы над нами. Они имели бы полное право сказать: «У нас только один Алкоран, а у вас было пятьдесят евангелий; мы как зеницу ока сберегли оригинал, а вы через несколько веков выбрали четыре евангелия, времени написания которых вы никогда не знали; вы по кусочкам слепили свою религию, а наша создана сразу, как сотворен мир; вы сто раз меняли, а мы не меняли ни разу». Благодарение небу, до такой крайности мы не дошли. Что случилось бы с нами, если бы то, что утверждает Фрере, было правдой? Но мы имеем достаточно доказательств древности четырех евангелий; св. Ириней определенно говорит, что нужно всего четыре евангелия».
Вольтер очевидно предполагал, что современные ему читатели знали, что именно говорил святой Ириней. Нынешнему читателю, которому самое имя этого авторитета незнакомо, мы сообщим, что Ириней, живший во второй половине II века, бесспорно установил необходимость выбрать из всей кучи евангелий только четыре на том простом основании, что существует четыре страны света: север, восток, юг и запад, и что херувимы подразделяются на четыре породы!
Сокрушительная критика христианства, о которой говорит Вольтер, была изложена в сочинении Фрере «Критический анализ апологетов христианства». Атеизм в нем прямо не проповедывался, но он был настолько очевиден, что косвенно Вольтер был вынужден признать его. Другое сочинение Фрере «Письмо Тразибула» им упорно замалчивалось. А между тем именно здесь Фрере полно, последовательно и решительно высказал свои действительные взгляды на религию.
Нэжон, перепечатавший в «Методической энциклопедии» «Письмо Тразибула», следующим образом рассказывает о его происхождении: «Один академик, прославившийся своим трудом об интегральном исчислении и в семействе которого Фрере провел часть своей жизни, уверял меня, что письмо это было написано для нежно любимой сестры, предназначавшей себя к монашеской и религиозной жизни. Фрере видел, что природа отнюдь не призывала его сестру к этой противоестественной жизни, и он считал себя обязанным раскрыть ей глаза и исцелить ее, наконец, от религиозной лихорадки».
Мы не имеем никаких оснований предполагать, как это не раз делалось, что весь рассказ ученого академика был просто придуман Нэжоном для красного словца. Единственное сомнение, допустимое здесь, может основываться лишь на том, что, обращаясь к сестре, Фрере не имел нужды надевать на себя и на свою сестру греческие маски. Но возможно ведь, что первоначальный текст этого произведения и носил характер письма француза двадцатых годов XVIII века и был изменен лишь тогда, когда автор решил его доверить своим друзьям с целью «раскрыть глаза» не одной только заблудшей душе, близкой ему по крови, но многим и многим, бьющимся в роковой религиозной паутине. Еще при жизни автора, как свидетельствует Нэжон, по рукам ходило очень много списков письма, но они особенно размножились после его смерти, так что сам Нэжон, редактируя его для своего словаря, пользовался более чем двадцатью манускриптами.
Утверждалось, что Нэжон исказил его, атеизировал, если можно так выразиться. Это неверно хотя бы уже потому, что и в первом издании, вышедшем в 1758 году, «Письмо Тразибула» носит тот же атеистический характер, что и в нэжоновской редакции. Нэжон же в то время имел всего двадцать лет и лишь начинал свою атеистическую выучку в кругу Дидро, Гольбаха и их друзей.
Свой атеизм Фрере утверждает на первых же страницах. Кто сказал нам, спрашивает он, что вне природы есть божество, обладающее высшим разумом и волей, имеющее в чрезвычайной степени все те качества, которые нами считаются положительными? Понятие бога — отвлеченное понятие, возбуждающее в человеческом уме представление некоего призрака. Этому призраку люди приписывают действительное существование, которого он не имеет. Если бы мы с детства не приучились дрожать при одном имени божества, то на всех религиозных людей мы не могли бы смотреть иначе, как на людей, находящихся в горячечном бреду, потому что только безумцы могут считать свои видения за существующие вне нас вещи.
Религиозные безумцы не только все свое поведение подчиняют своим бредовым фантазиям, но хотят и других людей принудить видеть несуществующие предметы и соответствующим образом вести себя. Этот фанатизм, распространяющийся подобно заразе, становится особенно опасным, когда овладевает жестокими, высокомерными, эгоистическими людьми: он заглушает естественные человеческие чувства и, наоборот, усиливает чувства противоестественные и бесчеловечные. Это — самый обильный источник всяческого зла. Если люди, живущие среди фанатиков, не могут бежать от них, им поневоле остается один выход — подчиниться, делать вид, что больны тем же безумием. Но надо всячески остерегаться, чтобы зараза не овладела вами на самом деле.
Когда человек начинает избавляться от воспринятых с детства суеверий, «он должен итти все вперед, стряхнуть их с себя совершенно и всякую религию рассматривать, как систему заблуждения и тираний, изобретенную обманщиками-попами, чтобы господствовать над слабыми умами, и поддерживаемую невежественными властителями, которые ошибочно считают суеверие самой прочной опорой их трона и власти… Но хотя все религии ложны и вредны, благоразумие требует, чтобы мудрец публично почитал религию, установленную в государстве, под законами которого он живет, и чтобы он внешне подчинялся всем нелепостям публичного культа, особенно если он не может этого избегнуть и обстоятельствами вынужден жить с такими людьми, которые считают своим врагом всякого, отказывающегося быть их рабом!».
Эта сугубая, чисто эпикуровская осторожность весьма характерна для людей XVIII века. Фрере, проповедывавший ее и проводивший ее в своей личной жизни, нисколько не отличался в этом отношении от своих последователей. Самые смелые из них разрушали алтарь, а иногда замахивались даже и на трон в сочинениях, выпускаемых анонимно или выходящих с именем автора лишь после его смерти. Гражданское мужество становится общим достоянием передовых людей лишь тогда, когда за спиной их стоит могучая рать борцов, когда их разрушительные теории встречают широкий отклик в народных массах, когда сами они выносятся на гребнях волн бушующего революционного моря. Просветители XVIII века были слишком малочисленны еще, чтобы чувствовать в себе священный подъем народных трибунов и вождей. Они были детьми класса, еще не сознавшего свою силу и даже еще не обладавшего силой разрушения и созидания. Они были застрельщиками еще не сформировавшейся армии. Не будем поэтому слишком строги к проявляемой ими внешней покорности господствующему злу.
Свою задачу Фрере видит в том, чтобы дать людям «предупредительное средство» от религиозной «заразы». С этой целью он считает необходимым найти «причины и источник суеверия» и определить, «что такое вообще религия».
Люди обладают неутолимою жаждою все знать и понимать. Естественная ограниченность человеческого ума здесь, однако, ставит непреодолимые препятствия: ни одной вещи, даже нашей собственной сущности, мы не можем знать в совершенстве. Гордость наша не позволяет нам признаться в собственном невежестве, и мы прибегаем к вымыслу, к необоснованным и нелепым предположениям. Чтобы объяснить порядок и явления вселенной, были выдуманы боги, то-есть разумные и всемогущие существа, находящиеся над нами, и им именно были приписаны все те действия, причина которых неизвестна. Вслед за тем в них начали видеть источник всего доброго и злого, приключающегося людям. Привычка, а также то обстоятельство, что эти вымыслы удовлетворяли одновременно и лености, и любопытству, присущим человеческому уму, привели к тому, что их стали считать как бы доказанными и бесспорными, несмотря на всю их нелепость.
Раз приняв существование этих высших сил, люди естественно стали стремиться расположить их в свою пользу, чтобы получать от них желаемые блага и чтобы с их помощью устранять все нежелательное и неприятное. Здесь человеческая мысль шла уже по проторенному пути: богов стали представлять себе на подобие земных царей и владык, и религиозный культ сложился в тех формах, какие диктовались существующими отношениями между подданными и властелинами. Народы, у которых цари были жестокими и кровожадными тиранами, представляли себе и богов в таком же роде и соответственно вели себя по отношению к ним. Такие боги должны были любить человеческие страдания, и чтобы удовлетворить эту божескую страсть к мучительству, люди ввели посты, умерщвление плоти, самобичевание, обрезание и все прочие варварские обряды, которыми многие народы чтят свое божество. Дело доходило даже до того, что для удовлетворения кровожадных богов проливали кровь не только животных, но и себе подобных. Нет почти ни одного народа, который не запятнал бы своих алтарей этим нечестивым культом.
Далее Фрере подвергает тщательному анализу все религии, которые он разделяет на две основные группы — многобожие и единобожие. Этот анализ, несмотря на множество отдельных метких и правильных положений, для нашего времени представляется очень устарелым. Здесь следует отметить лишь, что Фрере отнюдь не считает, что один только голый обман жрецов лежит в основании религиозных обрядов и культов. Он очень близко подходит к нашему объяснению религии, как производного от первобытного анимизма.
Каждое растение, каждый камень являлся обиталищем доброго или злого духа. Этих духов рассматривали, как людей, и соответственно вели себя по отношению к ним. Так произошла халдейская магия. Она полна всякими странностями и нелепостями, однако, в начале «врачевание и необычные действия лекарств, извлеченных из растений, минералов и некоторых животных, дали основание для введения большинства этих обрядностей, в подражание которым были введены другие, не дававшие никаких результатов». «От халдеев, — говорит далее Фрере, — магия перешла в Египет. Так как страна была более плодородной и отличалась большим разнообразием произведений природы, то магия дала любознательным людям возможность приобретать новые познания, делать большое число необыкновенных открытий». Астрология впоследствии соединилась с магией.
Далее Фрере намечает черты сходства между некоторыми религиями. Так, в целом ряде религий верховное существо, первая причина вселенной, надевает, так сказать, на себя тело человека или животного и во время этого воплощения подвергается всем случайностям, которые связаны с его новым состоянием. «Озирис, Адонис, Атис подвергались жестокой смерти, и бог христиан был казнен позорной казнью самых низких рабов».
В этих и некоторых других своих взглядах Фрере дает начатки сравнительного изучения религий, приведшего к столь плодотворным результатам в наше время.
За описанием религий следует их критика. Несмотря на всю свою сжатость, эта критика сохраняет и до сих пор разрушительное значение. Фрере здесь точен, глубок и содержателен, и в этих отношениях «Письмо Тразибула» выгодно отличается от других антирелигиозных сочинений, которыми изобиловал XVIII век. Ни одна из религий, с его точки зрения, не содержит в себе ничего положительного, ни одна из священных книг не носит на себе печати божества; наоборот, во всех них мы на каждом шагу находим обман, невежество и безумие. Особенно ярко вскрывает эти черты Фрере в иудействе и в христианстве, которое он считает простым ответвлением иудейства. В самой личности христа он не видит ничего замечательного и в этом отношении выгодно отличается от большинства своих современников. Да и только ли современников?!
Итак, ни в одной из религий не только нет какого-либо подобия истины, но они исключают самую возможность искать в них что-либо полезное для человечества. Религии вредны потому, что все они стремятся лишить нас свободы нашего тела, нашего разума, нашей воли, они стремятся обратить нас в рабов. «Все блага, которых хочет лишить нас религия, так драгоценны, что должны всякому разумному человеку внушить самое горячее желание сохранить их. И подчинять свой разум тираническому авторитету священников, которые во все времена рождались лишь для несчастья человечества, значит добровольно покориться всем несчастьям, которые ведут за собой заблуждение и суеверие».
Вторая часть «Письма Тразибула» занимается преимущественно философскими вопросами, вопросами гносеологическими, как принято говорить теперь: «что такое разум, какова природа тех познаний, которые он должен регулировать, и как должны мы вести себя, чтобы употреблять его с возможно большей пользой». Эти вопросы выходят за рамки нашей темы, но поскольку Фрере ставит и решает их главным образом для того, чтобы обосновать свой атеизм, полезно кратко остановиться на выводах, которые он делает.
Философскими учителями Фрере были Гоббс и Локк, отчасти Спиноза. Эти влияния прослеживаются у него, как и у других материалистов французского просвещения, без всякого труда. Никаких врожденных духовных способностей в человеке нет, если не считать такой способностью организацию (нервную систему и мозг), заставляющую его получать впечатления от внешних предметов и перерабатывать их в мыслительном аппарате. Все наши познания приходят из чувственного опыта, другого источника они не имеют. Этот чувственный опыт может быть внешним или внутренним, но каков бы он ни был, он получается от воздействия на нас материальных преходящих и изменяющихся вещей, находящихся в постоянном и непрерывном взаимодействии. Впечатления от внешних предметов, воспринимаемые органами чувств, обманывают нас редко, и когда это случается, обман и ошибку исправить нетрудно. В области внутренних восприятий дело обстоит хуже. Среди них есть восприятия такого рода, которые представляют нам предмет существующим вне нас или отличным от нас, когда этого на самом деле нет. Это то, что называется воображением, и именно это воображение является источником всех наших заблуждений. Воображение заставляет нас отвлекаться от действительно существующих вещей, отделять от них их свойства и рассматривать эти свойства, как имеющие независимое от предметов, с которыми они неразрывно связаны, существование. Белый цвет, например, не может существовать отдельно и независимо от белого предмета, однако, наше воображение склонно рассматривать его, как нечто самостоятельное. Такое воображаемое существование различных свойств часто и вызывает у нас самые опасные заблуждения вследствие смешения его с действительным существованеим. Мы принимаем различные операции нашего ума и его свойства за нечто самостоятельное и наш дух (ум), то-есть мы сами, как мыслящее и чувствующее существо, отделяется от своего целого. Сам этот дух (ум) отделяется от души, то-есть от того, что нас одушевляет, делает живыми. А между тем ум, душа, воля представляют только отдельные стороны нашего существа и в такой же степени не существует отдельно друг от друга и от нас самих, как не существуют отдельно от тела его цвет, фигура, твердость, движение и т. п.
Далее Фрере переходит к критике понятий причины и действия. Воображение и здесь, отвлекаясь от действительности, дошло до того, что придумало, «будто может существовать причина, не являющаяся существом или телом, причина, которая в действительности отличается от всех тел и которая без движения и без влияния могла произвести всевозможные действия». В природе ничего подобного нет. Причина есть в то же время и действие; эти понятия относительны и условны. Абсолютных причин, то-есть причин, которые не были и не могли быть действиями, не существует. «Самое слово причина не обозначает ничего иного, кроме восприятия изменения, которое одно тело производит в другом, рассматриваемом по отношению к тому телу, которое его производит, а слово действие — изменение рассматриваемое в том теле, которое его получает». Бесконечная цепь причин и действий истощила любознательность людей и утомила их внимание, и они придумали первую причину, по отношению к которой все остальные причины были бы действиями. «Это не тело и не дух, это даже не существо подобно частным существам; одним словом, об этом нельзя сказать ничего другого, как то, что это — универсальная причина». Вот что такое судьба греков, бог философов, халдеев, иудеев и христиан, то-есть всех тех, кто воображают, что они всего разумнее толкуют о религии. Этот бог — «только химера, только призрак воображения, не существующий реально и вне ума тех людей, которые о нем думают».
Единственный вывод, который можно сделать из всех богословских рассуждений, это — что нет действия без причины, что чаще всего мы не знаем непосредственных причин явлений и что даже, когда эти причины известны, они сами являются действиями других причин и так до бесконечности. Но из этих рассуждений нисколько не следует, что нужно отыскивать первую нематериальную причину, абсолютную, независящую от других причин, универсальную. Незнание какой-либо вещи никогда не могло служить достаточным основанием, чтобы верить в нелепости. Философу не приходится стыдиться своего неведения, если он думает, что оно непреодолимо. Скромное незнание заставляет нас быть всегда начеку, не позволяет нам выносить необоснованных суждений. Напротив, самомнение и всезнайство мешают нам исполнять наши обязанности в отношении других людей, подвергают нас действительным бедам и порождают религиозный фанатизм, столь вредный для общественного порядка. «Таким образом я без всякой скорби выношу ту пустоту, которую теисты (деисты) думают заполнить с помощью предположения разумной причины, бесконечной во времени, в силе, в свойствах и влияниях; такое предположение только погрузило бы меня в новые трудности».
Но если нет божества или универсальной причины, управляющей миром, то как же мир управляется? Все-таки нужно же какое-нибудь обяснение? Я не вижу, — отвечает Фрере, — необходимости в первой причине, если только не понимать под нею материи со всеми ее известными и неизвестными свойствами. Вселенная — это совокупность различных вещей, находящихся в непрерывном взаимодействии. Я не нахожу в ней границ ни в пространстве, ни во времени. Я вижу в ней только непрерывную изменчивость, переход отдельных вещей из одного состояния в другое, но я не вижу какой-то отличной от нее универсальной причины, которая давала бы ей существование и производила бы видоизменения в образующих ее отдельных вещах. Я полагаю даже, что невозможность такой причины совершенно ясна.
Много вообще есть явлений, причины которых нам неизвестны. Удовлетворимся знанием того, что ничто существующее не есть творение разумной и свободной причины, и отвергнем решительно все невразумительные и противоречивые гипотезы, к которым прибегало суеверие, чтобы объяснить образование вселенной и составляющих ее вещей. Есть так много полезных и приятных знаний. «Для чего же беспокоиться нам о том, что нас не касается? Мы находимся на корабле во власти ветров и воли. Будем думать о том, как бы выбрать такой курс, чтобы этот корабль наш пострадал возможно меньше. Будем лавировать так, чтобы воспользоваться насколько возможно ветром; если же это невозможно, то подчинимся ему, не забавляясь философствованием о той физической причине, которая его вызвала. В среде людской, в которой мы в данный момент живем, будем думать только о том, чтобы наше поведение не вредило другим и чтобы сами мы испытывали возможно меньше печали и возможно больше удовольствия, ибо все сводится к этим двум крайностям; избегать страдания и искать удовольствия».
Фрере считает совершенно ложным мнение, что атеизм может вредно отражаться на нравах. «В отношении своих нравов люди всегда бывают такими, какими их делает природный темперамент, воспитание и то соотношение, которое существует между их страстями и предметами, действующими на их чувства». Распространенный взгляд, что людям нужен страх загробных наказаний и надежда на райское блаженство для того, чтобы они были нравственными и не нарушали общественного порядка является крайне вредным заблуждением. Прежде всего, никакого бессмертия души не существует, это — богословская фантазия и философская сказка. А затем, это «странное учение» — мягко выражается Фрере — построено на множестве совершенно недоказуемых положений. «Преступление и беспорядки… могут быть предупреждены и избегнуты средствами гораздо более простыми, действительными и способными самым своим характером произвести впечатление на умы людей вообще».
Разум, столь оклеветанный богословами один только может указать правильный путь жизни. Прославлением разума кончается «Письмо Тразибула».
«Будем же следовать за этим путеводителем, столь полезным во всех обстоятельствах жизни и не позволим подчинить его авторитету фанатичных попов, без устали декламирующих против разума, как причины всех наших заблуждений. Наоборот, будем верить, что именно просвещению этого разума обязаны люди большинством тех открытий, которые они сделали в теории и в практике, и что они были несчастны лишь тогда, когда с пренебрежением относились к нему. Чем больше мы будем размышлять, чем больше мы будем советоваться с опытом, тем больше будем мы убеждаться, что религиозные идеи столь же вредны для государств, как и для индивидуумов, их образующих. Только один разум может привести к иссякновению источника того зла, которое бичует человечество уже столько веков. Он просветит человека насчет его истинных интересов и относительно характера его обязанностей к другим людям, научая его управлять своими желаниями и своими страхами, избавляя его мало-по-малу от власти мнения, доставлял ему самые действительные средства против тех пустых ужасов, которыми наполняется его воображение, когда оно смущается суеверием».
В этих словах содержится вся программа французского просвещения. Фрере был истинным просветителем и, в то же время, насколько мы можем проследить, первым просветителем XVIII века. Больше того, этот замечательный мыслитель смелыми штрихами набросал также и программу того материалистического атеизма, который в последующие десятилетия только развивался и дополнялся, но не был превзойден ни по глубине, ни по прямоте, смелости и силе. Знаменитая «Система природы» — евангелие атеизма, как ее часто называли, — в сущности является более пространным изложением «Письма Тразибула». Фрере вполне заслуживает звание «патриарха атеизма», которое дал ему один, тоже принадлежавший к лагерю «философов», противник атеизма (Делиль де-Саль).
