Франсуа Вийон

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ ПОЭТИЧЕСКИХ СОЧИНЕНИЙ

К оглавлению

ПРЕДУКАЗАНЬЕ

Год пятьдесят шестой пошел

Я, Франсуа Вийон, школяр,

Сжав зубы и трудясь, как вол,

Решил: коль есть он, Божий дар,

Отдай ему сердечный жар, –

Так римлянин Вегеций учит,

Иначе горький перегар

Надежд несбывшихся замучит

К нам приближалось Рождество,

Когда все волки ветром сыты,

Когда в округе все мертво

И ставни наглухо закрыты

Я, глядя на огонь сердито,

Решил немедленно сломать

Любовную тюрьму, где скрыто

Был сердцем вынужден страдать

III

На то решился потому.

Что, хоть и кошка между нами

Не пробегала, смерть саму

Она своими же руками

Готовит мне. Под небесами

Молю я всех богов любви:

Пусть отомстят коварной даме

И скрасят горести мои.

А я ведь принимал как дар,

Улыбки, ласковые взгляды,

Пылал любви моей пожар,

Впивал я ложные услады,

Но белой лошадью парада

Все это было. Я убит.

Мне все сменить на свете надо,

Пусть сердце в дом иной стучит

Меня поймал лукавый взгляд

Той, кто безжалостно играет.

Хоть я ни в чем не виноват,

Она мне гибели желает,

Не длит мне жизнь, а обрывает –

Бежать, бежать – одно спасенье!

Живые связи разрушает,

Не слушая мои моленья.

Чтоб избежать беды, сбегаю,

Мне лучше скрыться с глаз долой.

Прощай! В Анжер я уезжаю,

Поскольку хоть чуть-чуть со мной

Делить не хочешь рай земной.

Отныне мертвый я скиталец,

Среди возлюбленных – святой,

Среди любовников – страдалец.

VII

Сколь ни страдать мне от разлуки,

Бежать я должен навсегда,

Взывать с колен, тянуть к ней руки

Других настанет череда.

Еще селедка никогда такой не

Вызывала жажды!

О горькая моя беда!

Господь, помилуй хоть однажды!

VIII

Поскольку должен уезжать, –

А доведется ль возвратиться? –

Я не из стали и, как знать,

Что может в жизни приключиться.

Кто знает, сколько жизнь продлится,

А смерть – продление изгнанья.

Коль скоро должен удалиться,

Оставлю я предуказанья.

Во имя Господа Отца,

И Сына, и Святого Духа,

Чьей милостью не до конца

Все прибирает смерть-старуха,

Гром славы, а не показуху

Гийому откажу Вийону

(Она уже достигла слуха),

А с ней шатер мой и знамена.

Той, о которой речь была,

Из-за кого иду в изгнанье,

Которая, как гений зла,

Не испытала состраданья,

Отдам я сердце на прощанье,

Пусть мертвое его хранит,

А козни все и злодеянья

Ей, верно, сам Господь простит.

За ними вслед Итье Маршану,

К кому привязан всей душой,

Иль Жану ле Корню, горлану,

Я обещаю меч стальной.

В закладе он за золотой.

Так вот, согласно повеленья,

Пусть выкупят подарок мой,

Отдавши ливр за сохраненье.

XII

А Сент-Аману подарю

Я «Лошадь белую», «Мула»,

Брильянт свой откажу Бларю,

А с ним и «Пегого осла».

Каноникам, что столько

Зла от Кармелитской буллы знали,

Желаю, чтобы жизнь текла

Под знаком старых Декреталий.

XIII

Вале Роберу, кто во тьме

Парламента строчит законы,

Хотя в них сам ни бе ни ме,

Предуказую без препоны

Мои забытые кальсоны

Извлечь из дома Трюмильер

И водрузить их как корону

На душку Жанну да Мильер.

XIV

Поскольку он к среде почтенной

Принадлежит, ему б пристало

Подарок сделать вдохновенный,

Коль своего ума так мало.

И мне такая мысль запала:

Раз он, сундук, умом не ярок,

Ему бы Мальпансе прислало

«Искусство памяти» в подарок.

Чтоб обеспечить жизнь Роберу,

Просить придется об услуге

Моих родителей, к примеру,

Продать железную кольчугу.

Заботясь о ближайшем друге,

Я завещаю: пусть, собака,

Владеет лавочкой в округе

Достопочтенного Сен-Жака.

XVI

Кардону Жаку быть с обновой.

Подарок мой весьма красивый:

Перчатки, плащ до пят шелковый

И желудь, выращенный ивой.

Да будет жизнь его счастливой:

Винный погреб не скудел,

Чтоб каждый день был гусь с подливой

И сто забот, чтоб не жирел.

XVII

Де Монтини, как дворянину,

Трех лучших гончих завещаю.

Рагье я после смерти выну

Сто франков, но предупреждаю,

Что эту сумму не включаю

Я в то, чем обладать могу.

Родных же я не разоряю

И не желаю быть в долгу.

XVIII

Я завещаю де Грини

Охрану славного Нижона

И больше, чем де Монтини,

Собак. И весь Бисетр по склону

Рассыпанный. А вот Мутону

Дам троехвостку от чесотки

И право спать, блюдя законы,

Засунувши ступни в колодки.

XIX

Отдам Папенов водопой

Рагье – не может быть в излишке

Вода, где заняты едой,

А я ему «Сосновые шишки»

Дарю кабак, уважь страстишки!

Когда на двор и глянуть зябко,

Сядь к камельку в своем плащишке, –

Как говорят, по Сеньке шапка.

Мотену с Басанье за бденье

Желаю милостей сеньора,

Который преисполнен рвенья

Искоренить повсюду вВора.

Дарю я также прокурору

Фурнье сандальи, опахало, –

У нас морозы грянут скоро,

Так вот, чтоб тело отдыхало.

XXI

Вот Жан Труве, мясник, питух,

Ему хочу барашка дать

И плеть, пусть отгоняет мух

С «Быка», допрежь его продать.

«Корову», как могу понять,

Унес виллан, взвалив на плечи.

Поймать его бы и распять,

Чтобы не тешилось злоречье.

XXII

Я шевалье дю Ге свой «Шлем»

В употребленье предлагаю,

А страже, что в ночную темь

По лавкам рыскает, хватая

Воров повсюду, завещаю

Фонарь в проулке Пьер о Ле.

Себе «Три лилии» желаю,

Коль снова окажусь в Шатле.

XXIII

Перне Маршан, бастард дю Барра,

Фигура эта всем знакома, –

Хозяин ходкого товара,

Ему дарю я стог соломы –

Пусть стелет под грехи Содома,

Иначе сводник записной

Просить на хлеб из дома к дому

Пойдет с протянутой рукой.

XXIV

Шоле и Лу, что слышат чутко,

Где что запело, заклохтало,

Дарю отбившуюся утку, –

Им на двоих одной не мало.

А чтоб хозяйка не видала,

Дам плащ монашеский до пят,

Щепы чуть-чуть, гороха, сала

И каждому пинок под зад.

XXV

Подвигнут истым состраданьем,

Трем малышам, кто гол и наг,

Указанным в предуказанье,

Лишенным всех житейских благ

И беззащитным, как червяк,

Распоряжусь, чтоб все им дали –

Хотя бы зиму кое-как

Бедняжки перезимовали.

XXVI

Мои несчастные сиротки –

Вот Госсуэн, Марсо, Лоран.

Нет ни родителей, ни тетки,

Богатство их – дырявый жбан.

Таков удел им черный дан.

Так пусть же все вдруг станет

Белым: вино, подливка, пармезан,

Когда душой расстанусь с телом.

XXVII

Я, преисполнен состраданья,

Судьбою клириков задет,

Мое им завещаю званье,

Что дал мне Университет,

Чтобы избавить их от бед, –

Недаром же учились в школах!

Сама Природа вопиет,

Коль вижу нищих их и Голых.

XXVIII

Гийом Котен, Тибо Витри,

Два юных, бедных латиниста,

Тихони, – хоть рукой бери!–

Поющие так голосисто.

Им завещаю – дело чисто!–

И дом и спор Гийо – Гельдри:

Получат долг и в финансисты

Вдруг выскочат, того смотри!

XXIX

С клюкой епископского сана

Дарю им «Посох» непременно

Из переулка Антуана

И каждый день воды из Сены.

А всем страдающим от плена

В тюрьме, как будто птичка в клетке.

Дарю я зеркало на стену

И взгляд тюремщицы-кокетки.

XXX

Больницам завещаю рамы,

Что пропускают только мрак,

И тем, кто спит под лавкой прямо,

Под глаз огромнейший синяк.

Пусть свищут с голоду

В кулак больные, немощные плотью,

Здесь каждый сир, почти что наг –

Не прикрывают тел лохмотья.

XXXI

О благе всех людей радея,

Волос последние клоки

Я завещаю брадобрею,

Башмачнику же – башмаки,

Тряпичнику – все лоскутки,

Оставшиеся от одежды.

И цены им не велики,

Совсем не те, что были прежде.

XXXII

Я завещаю братьям нищим,

Бегинкам, Божьим дочерям

Все сладости, что мы отыщем

В тавернах и по кабакам.

А вместе с этим право дам –

Пятнадцать Предзнаменований

Пускай толкуют по углам,

Протягивая к людям длани.

XXXIII

Гард, бакалейщик круглолицый, –

Ему я «Ступку золотую»

Дарю, чтоб он толок горчицу,

А Мавр святой – клюку кривую

Как пест. Кто вверг меня в сырую

Тюрьму, пускай святой Антоний

Того огнем спалит вчистую

И безо всяких церемоний.

XXXIV

Марбёфу будет дар отличный,

Как Николаю де Лувьё, –

Обоим В скорлупе яичной

Дарю монетное старьё,

А вот хранителю Гувьё,

Консьержу Пьеру Руссевилю,

Чтоб знал, что дать, экю-дубьё, –

Их Принцы дураков дарили.

XXXV

Пока я в добром настроенье

Предуказанья составлял,

Как и всегда, к богослуженью

Вечерний колокол призвал.

Он о спасении вещал,

Что предрекает Анжелюс,

И я писание прервал,

Решивши тут же: помолюсь.

XXXVI

Вдруг что-то сделалось со мною,

Сознанье разом мне затмило,

Но было не вино виною;

То Дама-Память все взмутила

И вновь в укладке разместила

С набором средств необходимых,

Чтоб суть постичь возможно было

Понятий истинных и мнимых:

XXXVII

Условия формированья,

Оценочные означенья,

Взаимопреобразованья,

Отождествленья и сравненья.

От этого столпотворенья

Любой лунатиком бы стал

Иль спятил. Я сие ученье

У Аристотеля читал.

XXXVIII

Но тут чувствительность проснулась

И вспыхнуло воображенье,

Жизнь снова к органам вернулась,

И самый главный, что в забвенье

Поник, почуял возбужденье

И перестал свисать устало,

Чтоб чувств единое стремленье

Наглядным перед всеми стало.

XXXIX

Когда же я пришел в сознанье

И вновь обрел былые силы,

Решив кончать предуказанья,

Заметил – стали льдом чернила.

Свеча потухла, печь остыла,

И нечем вздуть мне огонек.

Я, завернувшись в то, что было,

В потемках нацарапать смог:

ХL

Под сим и подпись проставляю –

Достопочтенный мэтр Вийон.

По виду как метла живая,

Инжира, фиг не ведал он,

Как и шатров, так и знамен.

Своим друзьям он завещает

Зажатый в кулаке биллон,

И этот грош Вот-вот растает.

ЗАВЕЩАНИЕ

В год моего тридцатилетья

Свалился на меня позор,

Хоть никого не мог задеть я,

Умом не туп и не остер,

Но оговор и приговор

Шли от Тибо де Оссиньи –

Он власть свою на все простер,

Включая помыслы мои.

Мне не каноник, не сеньор,

Я у него не в услуженье,

За что, не знаю до сих пор,

Оказывать ему почтенье.

Ему не раб, но в заключенье

Меня он вверг на хлеб с водой.

Ему б такое обращенье,

Как обращался он со мной.

III

Возможно, скажет кто-нибудь,

Что я проклятья извергаю,

Ответить поспешу: ничуть,

Его совсем не проклинаю

И только одного желаю:

Как был он милостив со мной,

Пусть будет с ним Хозяин рая,

С его и телом и душой.

Ко мне епископ был жесток.

Я это не живописую,

Но я хочу, чтоб вечный Бог

С ним тоже вел игру такую.

Прощать врагам – так Церковь всуе

Твердит. Но свой позор и стыд

На суд Господен отдаю я:

Кто виноват, пусть Бог решит.

Я ж за епископа молюсь,

Как за Котаровы раденья,

Но не по книге – наизусть,

По лености моей до чтенья.

А как подобные моленья

Сыны Пикаровы творили,

Коль он горит от нетерпенья,

Узнает пусть в Дуэ и в Лилле.

А если знать он пожелает,

О чем прошу в молитве той,

Пускай Псалтирь он почитает,

Останется доволен мной:

Когда беру Псалтирь простой,

А не сафьяновый совсем,

Всегда читаю стих седьмой,

Раскрыв на «Deus laudem».

VII

И к Сыну Божьему, Христу,

Летят мои мольбы живые,

Чтоб воплотил молитву ту,

Ведь Он в минуты роковые

Меня спасает не впервые,

Не в первый раз утишит боль.

Прославлен будь Христос, Мария

И добрый Франции король.

VIII

Достоинств Якова ему

Довольно отпустил Всевышний,

По благородству и уму

Воскрес в нем Соломон давнишний.

Не обойден он славой пышной,

Даны ему краса и сила,

Да будет ко всему не лишним

Ему и век Мафусаила.

Пускай двенадцать сыновей

Из лона королевы выйдет,

Красавцев царственных кровей,

И пусть он радостно увидит:

Богатыри – всяк в Карла выйдет,

Отвагой – каждый Марциал.

И жизнь его пусть не обидит,

И рай предстанет как финал.

Не волочу почти что ног –

Такую слабость ощущаю,

Но все же так, как дал мне Бог,

И ум и память сохраняя,

Я завещанье составляю,

Блюдя законы неуклонно,

Свою в нем волю излагаю, –

Оно единственно законно.

Шестьдесят первый год. Пишу

Я из тюрьмы освобожденный

Добрейшим королем. Спешу

Воспользоваться возвращенной

Мне снова жизнью. Возрожденный,

Опять я начинаю жить.

Признательностью вдохновленный,

Его лишь буду я хвалить.

XII

Вполне понятно, после слез,

Стенаний, жалоб и рыданий,

Тех болей, что я перенес

За эти месяцы страданий,

Мой ум открыт для состраданий.

Не знаю, вы меня поймете ль,

Но, пишет автор толкований,

Так полагал и Аристотель.

XIII

Хоть был я на вершине бед,

Блуждал во тьме, с мошной не знаясь,

Христос, что сам пошел вослед

В Еммаус бредшим, спотыкаясь,

Мне указал: не сомневаясь,

Иди – там принимают всех.

Бог всех прощает, коль раскаясь

Придешь, каким бы ни был грех.

XIV

Я – грешник, это признаю,

Но Бог мне смерти не желает.

Он хочет: всякий жизнь свою

Добром пусть кончит, кто как знает,

Но, если грешник умирает,

Беднягу милосердный Бог

На покаянье подвигает,

Чтоб он спастись душою мог.

«Роман о Розе» благородный

Нам всем советует вначале,

Чтоб сердцу в юности свободной

Грехи случайные прощали,

А то бы мы не доживали

До старости… Благой совет!

Но все враги мои едва ли

Хотят, чтоб жил я много лет.

XVI

Когда бы смерть моя полезной

Была чуть-чуть для всех людей,

Поверьте, сам рукой железной

Порвал бы нить судьбы своей.

До сей поры от юных дней

Я сам не замышлял плохого,

Так что погибелью моей

Не потрясу ничьи основы.

XVII

Царь Александр когда-то правил.

Однажды некто Диомед

За полное попранье правил

Был пойман и поставлен пред

Царем, чтобы держать ответ.

Разбойник по рукам был связан.

К пиратам снисхожденья нет –

Он смертью должен быть наказан.

XVIII

– Ты что Заделался пиратом?–

Так Македонский вопрошал. –

За что меня ругают катом?–

Ему разбойник отвечал. –

За то, что мой кораблик мал?

В распоряжении моем

Будь армия и арсенал,

И я бы стал, как ты, царем.

XIX

Что делать! Такова судьбина

Моя, а против не попрешь.

Изменчива, коварна к сыну,

Но все ж ее не обойдешь.

Быть может, ты меня поймешь,

Сообразив, что значит бедность.

Тут будет старый стих хорош:

Ни нищий сохраняет верность.

Прослушав молча речь такую,

Царь Александр пообещал: –

Я дам тебе судьбу другую !–

И сделал тут же, как сказал.

Нет, языком он не трепал,

Он был мужчина настоящий.

Валерий так повествовал,

Знаток истории блестящий.

XXI

О, если б Бог судил с другим

Мне Александром повстречаться,

Чтоб понял он, путем каким

Я смог в злодеях оказаться.

Я б сам с собой смог разобраться

И от стыда сгореть готов, –

Нужда велит со злом спознаться

И гонит волка из лесов.

XXII

Грущу о юности своей,

Что незаметно миновала,

Хоть жил я многих веселей,

Покуда старость не настала,

Шла не пешком и не скакала,

Вдруг неожиданно совсем

Вспорхнула птицей и пропала,

Меня оставивши ни с чем.

XXIII

Она прошла, а я остался,

Беду и горе претерпевший,

С умом и знанием расстался,

Как ежевика, почерневший,

Богатств, доходов не имевший

И даже средь родных изгой,

Семейным долгом пренебрегший

Творить добро и чтить покой.

XXIV

Но не боюсь я обвиненья

В том, будто б сладко ел и пил.

За плотские увеселенья

Не так я дорого платил,

Чтобы кого-то разорил.

И вывод, думаю, несложен:

Уж если кто не согрешил,

Тот и винить себя не должен.

ХХ

Да, это правда – я любил.

Влюбляться буду я и впредь.

Когда ж угас сердечный пыл

И сыт к тому ж всего на треть,

Ну, как тут от любви гореть?

Чтоб думать о любовной ласке,

В таверне надобно сидеть, –

От живота зависят пляски

XXVI

О Боже, в юности шальной

Учился б я и чтил порядки,

То нынче, как любой другой,

Имел бы дом и спал в кроватке.

Но лавры не казались сладки

Примерного ученика, –

С локтей давно не сходят латки,

Пишу, а на сердце тоска.

XXVII

Экклесиаста слово знамо:

«О, вьюнош, в юности своей

Ты веселись!» Я слишком прямо

Его воспринял с юных дней.

Но вот все чаще, все острей,

И это, видно, неспроста,

Звучат слова, что в жизни сей

«И юность с детством – суета»

ХХVIII

Мои денечки пролетели.

Об этом Иов так изрек:

Когда ткачи соломой в деле

Горят и мечется челнок,

Глядь, холст готов и рвут уток,

О прочем не подумав даже.

И я боюсь: вот стукнет срок,

И смерть порвет тугую пряжу.

XXIX

Где кавалеры записные,

Которых раньше я знавал,

Кто песни распевал лихие

И бодро языком трепал

Наедине иль прямо в зал?

Всем тем, кто спит на смертном ложе,

Хочу, чтоб рай укрытьем стал,

А тех, кто жив, помилуй Боже!

XXX

Кто вышел в люди, слава Богу,

И стал сеньор иль господин,

Кто нищ и гол, живет убого,

Ест хлеб глазами лишь с витрин:

Кто ищет устриц средь глубин,

Того прельстила и скуфья,

Иль Бенедикт, иль Целестин, –

У каждого стезя своя.

XXXI

Коль сам Господь велел сеньорам

Достойно проживать в покое,

Не мне на них глядеть с укором,

Я, промолчав, глаза закрою.

Всем нищим счел я за благое

Навеки подарить терпенье,

А кто ни то и ни другое,

Тем хлеб, соленья и варенья.

XXXII

Для них просверлят дырку в бочке,

Сготовят соус, крем собьют,

Вкрутую, всмятку и в мешочке –

Они любые яйца жрут.

Они не каменщики тут,

Кто тяжко вынужден трудиться,

Но вовсе не почтет за труд

Без виночерпия напиться

XXXIII

Я честно вынужден признать

Излишним это отступленье

Не мне проступки порицать,

Не мне карать за преступленья.

Совсем не суд мои сужденья, –

Хочу, чтоб всяк об этом знал.

Христу возносят восхваленья, –

Что написал, то написал.

XXXIV

Оставим монастырь как есть

И о другом поговорим:

Не каждый мнит, что ряса – честь,

Не всяк придет в восторг от схим.

Вот мы, несчастные, дерзим,

Бедняк готов поднять кулак,

И коль про то не говорим,

Не значит, что не мыслим так.

XXXV

Как я родился бедняком,

Так нищим и живу сейчас.

Отец мой не был богачом,

Ни дед по имени Орас.

Травить оленей – не для нас,

И камень на могиле скромной,

Увы, не восхищает глаз

Ни скипетром и ни короной.

XXXVI

Когда терзаюсь нищетою,

Мне сердце тихо говорит:

«Эх, человече, что с тобою,

Ну, ты не Кёр и не набит

Экю, с того и постный вид?

Но лучше, брат, ходить в хламиде,

Чем быть сеньором, что лежит

В гробнице пышной в лучшем виде».

XXXVII

Сеньором быть – кому претит?

Увы, он тоже умирает,

И место, как сказал Давид,

Того, кто был здесь, не узнает,

Мой ум ответственность слагает:

Не грешнику о том судить.

Теолог пусть в вопрос вникает,

Тут надобно провидцем быть.

XXXVIII

Отцову душу Божья сила

Взяла на небо, плоть лежит

Под камнем. Матерь ждет могила,

И сын ее не избежит.

А я, признаюсь вам, на вид

Не вышел ангелочком милым,

И в венчике не заблестит

Моем звезда или светило.

XXXIX

Я знаю: нехристь и священник,

Богач несметный и бедняк,

И честный парень, и мошенник,

Скупец, добряк, мудрец, дурак,

Красавец стройный и толстяк,

И дамы в пышном облаченье,

Что описать нельзя никак,

Все смертны, все без исключенья.

И кто б ни умирал, Елена,

Парис ли, – смерть всегда страданье:

Вступает в сердце желчь мгновенно,

И прерывается дыханье.

Утопит смертный пот сознанье,

И нету никого, кто б мог

Унять предсмертное терзанье

И поручительством помог.

XLI

Смерть в дрожь вгоняет, Боже правый,

Что делает она с тобою!

Вспухают вены и суставы,

Нос виснет клювом над губою.

О тело женское, тугое,

Все совершенство и краса,

Предполагало ль ты такое?

Да, все грядут на небеса!