Яков Кротов. Путешественник по времени.- Вера. Вспомогательные материалы: РПЦ при коммунистах.
Евгений Верещагин
Православное криптохристианство в Москве 1960–1980 гг.
Оп.: http://www.kadashi.ru/mb/17/crypto.html, "Мир Божий", 2012, №12.
В начале 1960-х Н.С. Хрущев широковещательно грозился уже к 1980 году построить в СССР утопическое общество, а оно, по его мнению, несовместимо с религией. В пику сталинским послевоенным послаблениям он повелел начать новый массированный натиск на веру, прежде всего на православие.
Прокатилась кампания по закрытию и разрушению храмов, духовных учебных заведений, началась упорная идеологическая борьба. В вузах был введен обязательный курс «научного атеизма»; выдвигалось безусловное требование, чтобы интеллигенты, как «работники идеологического фронта», были сплошь не просто неверующими, а активными пропагандистами воинствующего безбожия. Иначе… нет, больше не сажали, но с работы прогоняли.
Соответственно работающим людям пришлось стихийно усвоить уроки встречи Христа с Никодимом, «человеком от фарисей», который приходил к Господу для беседы, но «страха ради иудейска» не при свете дня, а под покровом ночной тьмы. Никодим исповедал Иисуса учителем Божиим, однако не перед народом, а только наедине (Ин. 3: 2). Не исключено, что днем и прилюдно Никодим, в силу своего положения «князя жидовского» и «учителя Израилева», принужден бывал и отрицаться Христа. Всё это не помешало его прославлению в лике святых (память в неделю жен-мироносиц). В общеязыковом употреблении едва ли присутствует глагол никодимствовать, но в группе московских единомышленников автора данных строк (в начале 1960-х гг.) он употреблялся часто, ибо члены ее — именно «никодимствовали».
Начнем с самого приметного. В те годы творился скрытый или мысленный крест, и творился не только в так называемых общественных местах — при виде иконы в музее, сидя на экзамене или пребывая в больнице, но и в церкви, за богослужением!
Так, в те годы в Преображенском (больше известном как Скорбященский) храме, что на Большой Ордынке, где славился хор, в урочные дни исполнялись «Всенощная» Рахманинова и «Литургия» Чайковского. Храм забит, причем молодежью, так что иголку не всунешь. Но никто из молодых людей, да и средовеков не крестился! Старики и старушки — да, а остальные — нет! Стояли с каменными лицами или даже натужно демонстрировали свою отчужденность, хотя среди присутствовавших было немало верующих. В те годы вездеприсутствие КГБ, хотя и сильно преувеличивалось, всё же не было мифом.
Известно немало случаев: заметят в церкви, «возьмут на заметку», «сообщат по месту работы» в партком или партбюро… За посещение храма пресекалась карьера и прекращались зарубежные поездки ученых. Бывало и хуже: узнают в «органах», что NN верующий, и начнут шантажировать, склоняя стать сексотом. Вообще весьма опасались стукачей, поэтому на новые знакомства или не шли, или шли с осторожностью. Лишь при надежной рекомендации нового человека «признавали» сразу. В Москве посещение храма (особенно в 1960-е гг.) напоминало посещение конспиративной квартиры. Вы прилагаете все силы, чтобы проскользнуть в храм как можно неприметней, по возможности через боковой или служебный вход. Кроме того, приходите пораньше и становитесь или в темном углу, или в нише, или за столпом-колонной, чтобы не было видно сзади, а спереди закрыла толпа.
Надо было зорко следить, когда какой-нибудь фотокорреспондент начинал наводить свою камеру (такое бывало в патриаршем Богоявленском соборе). Тогда полагалось пригнуться почти до земли и спрятать лицо за головами впереди стоящих. Друг друга дергали за рукав. Еще лучше, если у вас в церкви есть знакомый из персонала — он может вас вообще поставить на левом клиросе или даже провести наверх на хоры, где вы уж точно недосягаемы.
При непредвиденной встрече в храме с сомнительными знакомыми надо было постараться незаметно ретироваться. Если столкновения лицом к лицу избежать не удавалось, то на этот случай обычно имелось наготове благовидное объяснение. «Сегодня Чайковского поют. Где еще можно услышать?» «Случайно шел мимо, дай, думаю, загляну». «Зашел посмотреть на Спаса Нерукотворного Симона Ушакова» (это по отношению к церкви Илии Обыденного). «Простоинтересно, никогда в церкви по-настоящему не был!» (это ужпрямое лукавство). Таким образом, создавали впечатление неверующих. Так было. Из песни слова не выкинешь.
Существовало неписаное правило, не относившееся, правда, к Богоявленскому собору: не ходить в одну и ту же церковь чаще двух раз в год. Иначе примелькаешься!
Вот почему криптохристиане объезжали, как бы прочесывали, сообразуясь, впрочем, с престольными праздниками, все храмы Москвы. Они были немногочисленны, и приходилось выезжать в область, присовокупляя экскурсионные цели. То Введенская церковь в Дмитрове, то Благовещенская в Зарайске, то Скорбященская в Клину, то Богоявленская в Коломне, то храм Флора и Лавра в Кашире... Если не было возможности выделить целый день, то устремлялись в Вешняки, Удельную, Переделкино, Расторгуево, Люберцы...
Для Богоявленского собора в Елохове, как упомянуто, было сделано изъятие из правила. Во-первых, это все-таки было настоящее сердце церковной жизни, с образцово-уставным служением (там много лет регентовал незабвенный Виктор Комаров). А во-вторых, полагались на русский авось: «Там всё равно проходной двор, авось не примелькаемся!»
Надо сказать, на светской работе московские криптохристиане старались ничем не отличаться от сотоварищей. Ходили на политзанятия и, если поручали, выступали на них; учились в «университетах марксизма -ленинизма» и т.д.
Иконы в частных домах Москвы открыто не держали. Они, особенно родительские, хранились бережно, но за дверцей шкафа, за занавесочкой. Чтобы всё-таки иметь образ перед глазами, вывешивали официальный настенный календарь, содержащий репродукцию, например, «Троицы» Рублева. Ставили на стол соответствующую открытку.
Соблюдался скрытый пост: это сейчас в общественных столовых готовят постные блюда, а раньше в общей столовой нельзя было не оскоромиться, так что постом (как бы ради компенсации) ограничивали себя в житейских радостях (скажем, воздерживались от третьего блюда или посещения театра).
Если была вероятность, что придется обнажиться (например, при посещении врача или при купании), снимали с шеи крест.
По телефону на церковные темы не решались открыто говорить и прибегали к фантастическому (и очень наивному) условному языку. Например, председатель правительственного Совета по делам религий В.А. Куроедов шел под шифром любитель курятины, архиепископ Киприан (Зернов; в прошлом актер) — лицедей, Патриарх Пимен (греч. poimh,n — «пастух») — чабан, митрополит Никодим (Ротов) — питерец или приходивший ночью, митрополит Ювеналий (Поярков) — который сатирик (по ассоциации с поэтом Ювеналом), близкий друг Патриарха Алексия I Данила Андреевич (Остапов) — который всегда рядом, протопресвитер Виталий Боровой (проповеди которого на пассиях в конце 1970-х вызвали фурор) — белорус (за польский акцент) или живчик (за порывистость в движениях), Николай Васильевич Матвеев (регент прославленного Скорбященского хора) — Гоголь, архиепископ Питирим (Нечаев) — Костя (по светскому имени), епископ Алексий (Кутепов; викарий Московский, который часто возглавлял служащих в Елохове во время продолжительной болезни Патриарха Пимена) — красавчик (за благообразный вид), митрополит Филарет (Денисенко) — немилостивый (по контрасту со св. прав. Филаретом Милостивым), архиепископ Иов (Тывонюк; викарий Московский) —который на гноище, священник Димитрий Дудко (которого травило КГБ) — труба и т.д.
Вместо «служил» говорили: действовал; вместо «ему сослужил» — с ним был в паре. Если сослуживших было несколько, то выражались так: с ним были в пристяжке. Широко использовались топонимы: Бауманская (Богоявленский собор), Ордынка (Скорбященский храм), Якиманка (храм мч. Иоанна Воина), Рижская (храм мч. Трифона), Таганка (Успенский храм), на Спортивной (Новодевичий монастырь), на Старом Арбате (храм ап. Филиппа), на Соколе (храм Всех Святых), на Кропоткинской (Ильинский храм), на Красной Пресне (храм Рождества Иоанна Предтечи), на Новослободской (храм прп. Пимена Великого), в Телеграфном (храм Архангела Гавриила), в Алексеевском (Тихвинская церковь), в Сокольниках (храм Воскресения Христова), в Богородском (Преображенская церковь), в Черкизове (Ильинская церковь), в Хамовниках (храм святителя Николая), в Медведкове (Покровская церковь), Залесск или по Северной дороге (Загорск, ныне Сергиев Посад) и т.д.
Например, сказанные по телефону шифрованные фразы «Вчера с трудом, но всё же попал на лекцию профессора Цветкова. Не всё разобрал, но о сути при случае расскажу» переводятся на открытую речь следующим образом: Вчера после ряда попыток (в разных диапазонах) поймал-таки радиопроповедь митрополита Антония Блума (нем. Blume — «цветок»). Глушили сильно, но суть понял, хотя и не могу о ней говорить по телефону.
Интересно, что обиходные прозвища и телефонные расходились: например, митрополита Питирима в обиходе называли Пит, но поскольку это было бы слишком понятно для мнимого подслушивателя, то по телефону говорили или Костя, или (редко) костыльник (потому что помнили его иподиаконом Патриарха Алексия I).
Подобные иносказательные телефонные разговоры были, что называется, шиты белыми нитками, и жена одного из «шифровальщиков», которая иногда присутствовала при подобных разговорах, говаривала: «Если бы гебисты подслушали вас, то из-за такой доморощенной «конспиративной» речи они бы немедленно насторожились и взяли вас на заметку».
В советское время было принято поздравлять друг друга открытками. С церковными праздниками поздравляли друг друга соответственно также скрытно. Обычно имитировалось новогоднее или первомайское поздравление, в котором содержался для адресата внятный намек: Поздравляю с Новым годом и последующим праздником (=Рождеством Христовым); Поздравляю с Первомаем, с весенним праздником (=Пасхой). При этом из числа продажных выбиралась открытка с более или менее «намекательной» репродукцией. Краснознаменных открыток никогда, естественно, не посылали. Письменное поздравление с Днем Ангела выглядело так: Приветствую и поздравляю Вас с личным праздником.
И требы совершались «по-никодимски». Регистрации крестин за свечным ящиком боялись как огня. Власти одно время строго предписывали, чтобы при крещении младенца в церкви присутствовали родители и предъявляли паспорта, сведения из которых регистрировались и затем, как все были уверены, поступали «куда следует» (в аппарат уполномоченного). Поэтому, скажем, когда автор данных заметок крестил сына (в 1969 г.), верный священник (ныне покойный отец Владимир Смирнов из Ильи Обыденской церкви) пришел на дом (естественно, в светской одежде; это только сейчас на улицах Москвы можно видеть человека в подряснике). Отец Владимир трогательно спрашивал, не слишком ли громко поет, читает и произносит возгласы (т.е. не услышат ли за стеной соседи). Приобретение церковных журналов и книг также осуществлялось скрытно. Открыто подписаться на «Журнал Московской Патриархии» и этим засветиться никто не решался — ведь в редакцию были явно внедрены доносчики, поэтому выписывали журнал на адрес какого-нибудь знакомого старичка-пенсионера.
Чтобы купить книгу в Издательском отделе, надо было предварительно выписать квитанцию, и в нее вносилось имя покупателя. Опять-таки, предварительно договорившись, посылали подставное лицо или называли произвольную фамилию. Бывало, что сотрудники Отдела (например, архимандрит Иннокентий [Просвирнин]) обращались к криптохристианам с просьбами помочь при подготовке тех или иных материалов. Отказывать не полагалось, но вплоть до 1990-х никто не давал своего имени для публикации. Будущему историку еще предстоит работа по выявлению, кто в действительности стоит за тем или иным псевдонимом или даже за реальным именем. Время от времени газеты печатали статьи с разоблачениями криптохристиан.
Конечно, «религиозная свобода» гарантировалась советской конституцией, поэтому казенные журналисты находили какой-нибудь благовидный повод придраться и особенно обличали за «двурушничество». В антирелигиозной печати процветала безнаказанная клевета. Включиться в таком случае в протестную акцию было мыслимо, но — опять-таки скрытно. В середине 1960-х, кажется, в«Комсомолке» (или в «Московском комсомольце»), были напечатаны фотографии крестного хода у московских староверов Белокриницкой иерархии (на Рогожской), на которых был виден молодой стихарный Евгений Бобков, студент-юрист Московского университета, кандидат на красный диплом.
Была развязана кампания оголтелой травли (Женю обвиняли в лицемерии и как раз в двурушничестве), завершившаяся исключением молодого человека. Один из православных ревнителей (а к староверам всегда относились с симпатией) сочинил статью, в которой стопроцентно доказывалось, что исключение есть явный случай дискриминации верующих, то есть отказ представителю значительной части населения в доступе к образованию. Статья за подставной подписью была послана в газету. И, как ни удивительно, возымела успех (вероятно, в газету поступили и другие протесты). Е.А. Бобкову через год позволили восстановиться (правда, на заочном отделении), и он всё-таки университет закончил.
По рукам ходило множество религиозной литературы, в том числе и сам- и тамиздата. Письма диссидентов, обращенные к Патриархам Алексию и Пимену, в которых бичевались очевидные и всем известные факты, отзвука у большинства московских верующих не находили: у Святейших зажат рот, они связаны по рукам и ногам, и зачем прибавлять им горя?
Московские православные в своем большинстве были убеждены, что стране повезло на всех трех Патриархов: Алексия I, Пимена, Алексия II. Никогда ни в чем их не осуждали! Не осуждали также и Патриарха Сергия; напротив, высоко ставили его заслугу в том, что Церковь всё же осталась легальной и тем самым доступной для многомиллионной паствы. Пастырское, церковное служение в советские годы вообще считали подвигом.
В то время и часть духовенства «никодимствовала»: батюшки совершали службу по уставу, но от общения с верующими под благовидными предлогами уклонялись. Один священник, живший в коммунальной квартире, по коридорному телефону просил подзывать его по имени-отчеству, поскольку скрывал свое служение от соседей. И таких не осуждали: если священник, любя храм, благоговейно священнодействует и живет церковно, то, значит, личным примером спасает вокруг себя многие души.
Входили даже в положение загнанного в угол священнослужителя, может быть, и завербованного КГБ: какой это ужас совершать бескровную жертву и помнить, что ты должен потом кому-то что-то и на кого-то снаушничать. Сочувствовали, когда«советскому» митрополиту или даже самому Патриарху приходилось вынужденно лукавить, выступая на официальных мероприятиях и отвечая на бестактные и провокационные вопросы зарубежных журналистов. Душевные муки отвечавшего были обычно слишком хорошо видны...
Критерии допустимы только конкретно-исторические: может быть, именно не чуждавшиеся служения кесарю духовные лица— велики, потому что обеспечили легальность Церкви в воинственно безбожном обществе. Уйти в катакомбы для Церкви означало бы прекратить окормление многомиллионной паствы и выродиться (что мы и видим на примере многочисленных «иерархий» Истинно-православной церкви).
Будучи единственной легальной формой духовной свободы в тоталитарной стране, РПЦ спасла от нравственной катастрофы множество народа. Выждать, заплатить за право бытия дорогой ценой, затаиться, замереть, даже притвориться полумёртвым, но не дать себя искоренить! В таком случае стоит измениться внешним обстоятельствам — а всё течет, всё изменяется, — как Церковь может и на минимальной базе стремительно возродиться!
Принятая московскими криптохристианами тактика скрытого крестного знамения, скрытого хождения в храм, скрытого бытия на светской работе, вообще скрытой жизни — оказалась эффективной. Сеть, расставленная тоталитарным государством на Церковь и на прихожан, оказалась с широкими ячейками (и со временем они всё расширялись): у духовенства в конечном итоге для душепопечения и богослужения руки связаны не были, а если держаться определенных «правил игры», то можно было жить полноценной православной жизнью.
Литература:
1. Верещагин Е.М. Хотя и скрытая, но всё же полная и счастливая жизнь! Из воспоминаний о проф. А.Ч. Козаржевском и доперестроечной церковной жизни в Москве // Континент, № 99. М., 1999.
2. Верещагин Е.М. Патриарший собор в 1960–1990-е гг. глазами рядового прихожанина // В кн.: Любартович В.А., Юхименко Е.М. Собор Богоявления в Елохове. История храма и прихода. М., 2004.
3. Верещагин Е.М. «Скрытым себя осенили крестом». Рече-поведенческие тактики советских православных христиан // В кн.: Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. Язык и культура. Три лингвострановедческие концепции: лексического фона,рече-поведенческих тактик и сапиентемы. М., 2005. С. 673–679.
