Бог гордым противится

Беседа с настоятелем храма свв. Космы и Дамиана в Москве о. Александром БОРИСОВЫМ

Оп.: Новая Европа, №3, 1993. Номер страницы после текста на ней.

Отец Александр, хотелось бы начать с воспоминаний. Если не ошибаюсь, мы познакомились в конце 60-х годов в Новой Деревне, в приходе о. Александра Меня. Тогда вы не были еще ни священником, ни диаконом, а были молодым кандидатом биологических наук. С той поры вы прошли долгий и, насколько я знаю, достаточно тсргшстый путь; сейчас вы ведете за собой множество людей. Не могли бы вы в нескольких слонах определить роль о. Александра в вашей духовной биографии?

Хочу сразу уточнить — я не веду людей за собой, а стараюсь по мере сил помогать им идти за Христом. Что же касается вашего вопроса... Вероятно, правильнее сказать, что главное влияние на меня оказала скорее семья о. Александра — его мать Елена Семеновна, его тетка Вера Яковлевна Василевская, подлинно церковные люди. С его братом Павлом мы вместе учились с первого по десятый класс; мы и до сих пор близкие друзья. Я попал в их дом в 1946 году и бывал там очень часто. Собственно, вся жизнь семьи проходила па моих глазах, и вот эта атмосфера очень интеллигентной, очень культурной и вместе с тем глубоко христианской семьи всегда была для меня чрезвычайно привлекательной. Какой-то особый торжественный ореол окружал этот дом: и книги — Библия с иллюстрациями Дорэ, «Ад» Данте, и ящичек с иконами: помню, его закрывали, когда приходили чужие люди... Летом па даче у Меней всегда собиралось много молодежи, самой разной.

Вы были с детства верующим, по семейной традиции?

Нет, себя я тогда считал неверующим, да таковым и был в действительности. Мое обращение произошло позже, когда мне было девятнадцать лет: в один прекрасный летний вечер я отчетливо ощутил реальность бытия Божия, почувствовал, что за внешним образом мира непременно есть Кто-то, Кто этому миру сообщает красоту, гармонию, строй и смысл. И это сразу пало

- 87 -

на весь предшествующий опыт общения с семьей Меней. И то, что прежде было не мое, но к чему я всегда относился с большим уважением и вниманием — сразу стало моим.

Летом Елена Семеновна в течение двух месяцев готовила меня к крещению, и в августе 1958 года в церкви на Донской улице меня крестил о. Николай Голубцов. После крещения я уже находился главным образом под влиянием о. Александра, он тогда был диаконом, а позже, в 1960 году, стал священником и, естественно, моим духовником. Обо всем важном я, конечно, советовался с ним, и все серьезные решения в моей жизни принимались вместе...

И выбор священства?

С этим было не так-то просто. Я окончил Педагогический институт, биологический факультет, меня биология с детства увлекала. После института работал в Академии наук, сначала в Институте общей генетики, потом в Институте биологии развития. Обстановка была, конечно, замечательно интересной, был большой круг друзей, но меня все время не оставляло чувство, что все это как бы только для себя, хотелось сделать что-то более значимое, более важное для страны, в которой живу. Я всегда предполагал, что могу оставить научную деятельность, чтобы как-то непосредственнее послужить Церкви. И вот лет в 30 — наверное, возраст пришел зрелый — я почувствовал, что пора этот шаг сделать. Однако тут о. Александр стал меня настойчиво удерживать и удерживал года два примерно, лишь тогда, можно сказать, сдался.

Удерживал потому, что считал это не вашей стезей, или потому, что вы еще недостаточно готовы?

Вы знаете, он так определенно не формулировал. Он просто говорил: ну подожди, ты хорошо работаешь, сейчас у тебя все в порядке, а будет очень трудно. Теперь я понимаю: он действительно хотел от меня решимости, уверенности в выборе именно такого пути. Сам переход оказался, к счастью, вовсе не трудным, хотя в то время это было весьма экстравагантным — из Академии наук уйти в Духовную Академию. Но о. Александр дал мне перед разговором с директором института академиком Астауровым дельный совет. Он сказал — ну, как предвидение буквально,— директор спросит у тебя, были ли подобные прецеденты и что ему говорить вышестоящему начальству. Именно так и произошло. Хотя вообще говоря, Борис Львович Астауров был человеком достаточно самостоятельным, опытным и разумным, но ровно этот вопрос он и задал, а я давал ему уже готовые ответы. О. Александр тогда посоветовал мне: ты скажи ему три вещи.

- 88 -

Первое: ты не бежишь заграницу, не подписываешь антиправительственных писем, а идешь в учреждение, которое легально существует и готовит выпускников для служения в Русской Церкви. Второе — в институт ты пришел к ним в тридцатилетнем возрасте и они не ответственны за то, что ты уходишь, поскольку не они тебя формировали. А третье — в ответ на то, что ты оказался идеологически невыдержанным, куда, мол, смотрело начальство, беря тебя на работу,— скажи: ну что же делать, человек выбрал такую стезю и добровольно уходит, вопрос для института решается сам собой, все нормально... И надо сказать, именно эти аргументы помогли тогда моему академическому руководству выпутаться из щекотливого положения. А что касается меня, то я не оказался между двух стульев, что было вполне возможно, меня приняли сразу в четвертый класс семинарии, и через год, когда я ее окончил, я был рукоположен диаконом и назначен на служение в одну из московских церквей.

У Речного вокзала?

Да, это была церковь Знамения Божьей матери, мой первый приход, а вот этот — второй. У меня послужной список короткий. Тогда, в 1973 году, нужно было получить регистрацию от уполномоченного Моссовета по делам религии, я пришел, и он сразу резко стал говорить: что это вы, понимаете, получили высшее образование, защитили кандидатскую, государство деньги на вас потратило, а вы куда ушли? Мы поставим вопрос, чтобы вы внесли все эти суммы, которые были затрачены на вас как на научного работника, раз вы оставили нашу советскую науку и перешли в такую сомнительную область. Ответ у меня был готов: основатель моей науки, генетики, Грегор Мендель был настоятелем монастыря, и в том, что мне, тоже генетику, скромному кандидату наук, выпало стать диаконом, нет ничего зазорного.

Были и другие способы давления?

Ну как же! Сразу после поступления в семинарию, осенью 1972 года, я, как почти все или просто все учащиеся семинарии, был приглашен для беседы с неким лицом в штатском. Происходила она не в Загорске, хотя и так часто бывает, а в гостинице «Москва», в одном из номеров, где на протяжении трех дней меня уговаривали «помогать». Поскольку я советский человек, то обязан помогать нашей замечательной советской организации под названием Комитет государственной безопасности.

Это действительно было универсальной инициацией для всех семинаристов?

- 89 -

По-видимому. Не могу ручаться, поскольку поголовных опросов, разумеется, не проводил, по те, кого я знал и кто бьцкдостаточно откровенен, говорили, что через то же самое проходили и они. Уговаривали помогать, потому что, мол, знаете, сейчас такое время, когда некие люди под видом интереса к Церкви, к вере на самом деле распространяют вредную идеологию, антисоветские взгляды,— и вот об этом я должен им давать сигналы. Я, конечно, удивлялся, отнекивался, ссылаясь на здоровье, детей и прочее,— но они были настойчивы, и так три дня подряд, часов по пять-шесть. Интересовала их, конечно, главным образом личность о. Александра, что и как делается вокруг него. Наконец я им прямо сказал, что о. Александр — с детства мой близкий друг, а давать информацию о друзьях я не считцю возможным и не буду. На том вроде бы и кончилось, но на прощание они предупредили: имейте в виду, будут трудности в вашей карьере.

Насколько я понимаю, это не была пустая угроза. Ведь поэтому вас так долго не рукополагали в священники?

Да. Сначала прозрачно намекали: в каком храме вы хотели бы служить в Москве, да какой поближе к дому, и всякие такие блага. Но так как отклика не было — вот и отслужил диаконом шестнадцать лет. И только с началом перестройки появилась надежда на рукоположение, причем любопытно, что ходатайствовал об этом о. Глеб Якунин, незадолго перед тем вышедший из заключения...

Это, конечно, примета времени. Я не знал о роли о. Глеба в вашей судьбе.

Он обратился с письмом в Совет по делам религии, к тогдашнему его председателю К. М. Харчеву. Надо сказать, это был человек довольно смелый и к Церкви относился неплохо.

Помнится, он и к о. Глебу по-своему благоволил?

Да. По-видимому, благодаря письму Якунина и благожелательной позиции Харчева было решено, что меня можно все-таки рукоположить. Так в 1989 году в возрасте пятидесяти лет я стал молодым священником.

Имея при этом серьезный опыт служения диаконом в московской церковной среде. Вы сразу получили приход?

Не сразу. Первое время продолжал служить в той же церкви у Речного. Но на следующий год совершилось это страшное событие — убийство о. Александра Меня. С его уходом образовалась зияющая пустота, и очень скоро сама собой обозначилась необходимость попытаться создать какой-то эквивалент для людей, оставшихся без духовного пастыря. Было решено идти двумя

- 90 -

путями: во-первых, просить владыку Ювеналия рукоположить в священники чтеца из Новой Деревни Владимира Архипова (прошение было отослано еще при жизни о. Александра); владыка откликнулся очень быстро, о. Владимир был рукоположен и оставлен на приходе в Новой Деревне. И другая идея — создать в Москве свой приход из бывших прихожан о. Александра Меня. Думаю, такая идея все равно бы возникла, может, чуть позже, .потому что народу становилось все больше, многим было трудно выбираться в Новую Деревню, все-таки загород, и храм уже не всех вмещал. Трагическое событие послужило толчком, и в начале следующего, 1991 года, была создана московская община. Мы подали прошение Святейшему Патриарху со списком общины, к тому времени было достаточно десяти человек, а нас было 15, многие — депутаты Моссовета, среди них Валерий Борщев, председатель Комиссии по вероисповеданию, М. Б. Филимонов, Г. П. Бодренкова, все верующие, православные люди.

А когда вы стали депутатом Моссовета?

Еще до этого, в начале 1990 года, так что это обстоятельство в известной мере помогло становлению новой общины. В 1991 году мы получили благословение Святейшего Патриарха на организацию прихода. Я был назначен настоятелем, а Татьяна Сергеевна Птушкина была избрана председателем приходского совета, старостой. И мы подали прошение в правительство Москвы, тогда еще исполком Моссовета, чтобы нам предоставили для богослужений именно это здание — Столешников переулок, дом 2, где находилась типография Министерства культуры. Тут и начались трудности — я имею в виду поиски нового подходящего помещения для типографии. Надо сказать, что со стороны ее сотрудников мы встретили полное понимание, они сразу же, еще не выехав, предоставили нам комнату, которая прежде была у них маленьким конференц-залом. Это небольшая комната на втором этаже, бывшая колокольня площадью 36 кв. м. Уже летом мы начали понемногу приспосабливать ее для богослужений, 14 июля 1991 года совершили первый водосвятный молебен с крестным ходом вокруг храма, и начались службы, хотя алтаря еще не было, просто стол, крытый скатертью, с иконой и Евангелием на нем. Конечно, литургию служить не могли, служили обедницу, всенощные, молебны. Но к зиме соорудили небольшой алтарик, отвели место для хора, повесили иконы, и вот здесь служили почти год, в этой комнатке маленькой. В июле 1992 года по нашей просьбе нам дали второго священника,— о. Владимира Лапшина, тоже из духовных детей о. Александра Меня. Так что нас стало двое клириков. В последнее время сюда к причастию приходило до 120 человек, представляете, что здесь было. Осенью 1992 года типография освободила северный придел храма, мы

- 91 -

перешли туда, поставили престол, о. Владимир Диваков, благочинный, совершил освящение, и с этого момента литургия совершается уже здесь. В конце 1992 года в наш храм был направлен в сане диакона Георгий Петрович Чистяков, профессор Института иностранных языков, прекрасный знаток древнегреческого, иврита, специалист по новозаветной теологии. Сейчас типография постепенно выезжает, как всегда, помещение, им выделенное, передают не все и не сразу; конечно, они тоже в трудном положении, мы сознаем себя невольными виновниками, но и они и мы понимаем, что храм все-таки должен принадлежать верующим.

О. Александр, все-таки поразительно, что за такое короткое время и с такими трудностями — я знаю, что в приходе почти все делается руками общины,— вам удалось наладить довольно разнообразную и получившую известность в Москве приходскую жизнь. Я знаю, что к вам отовсюду тянутся люди, что с вами работают прекрасные художники. Сейчас, когда многие связывают надежды на будущее нашей Церкви с полноценной духовной жизнью именно в приходской общине — какие ее формы, помимо участия в богослужениях, представляются вам самыми важными и насущными?

Сразу должен сказать, что основная заслуга тут принадлежит не мне, а прихожанам, вся инициатива идет от них, а мы с приходским советом стараемся обеспечить время, место и другие условия. Самое важное — у нас работают несколько библейских и евангельских семинаров. Здесь очень помогает община «Осанна» — они создали четыре евангельские группы, раз в неделю собираются в храме, читают Евангелие, вместе молятся.

Эта община при вашем храме?

Они исповедуются и причащаются и у нас, и в Новой Деревне. Многие наши прихожане — как бы из двух приходов: новодеревенского и здешнего, московского. Сам я вел и продолжаю вести семинар, я его называю библейским; в прошлом году мы читали Евангелие от Иоанна; в этом вместе читаем Исход, Книгу Судей, другие книги Ветхого Завета; в семинаре участвуют до 60— 70 человек. Кроме того, у нас в приходе около десятка малых групп, как мы их называем. Они сложились еще со времени о. Меня, тогда они собирались втайне, но и до сих пор многие предпочитают квартиры, это удобнее и атмосфера более простая.

Выводите на поверхность прежние криптоформы?

Да, людям важно обрести в Церкви дружескую среду, а не только ходить на богослужения. Скверно, если человек выходит из храма и снова оказывается один в мире, и в его внешней жизни ничего

- 92 -

не меняется. Я очень рад, что наши прихожане легко и охотно идут на знакомство друг с другом. Я подсказываю иногда: пригласите эту девушку, этого молодого человека. Они собираются часто по возрастному признаку, есть молодежные общины, есть люди постарше. Две «старших» группы ведет диакон Георгий Чистяков, надеемся, что скоро он станет священником. Другой человек, его мы тоже хотели бы видеть священником,— Яков Гаврилович Кротов, это стремление у него давно, он яркий проповедник, очень много занимается катехизацией. В группы, за которые он ответственен, приходят не только те, кто готовится принять крещение, но и многие желающие обновить или дополнить свои знания о Церкви, о Евангелии, о христианстве. Всем нравятся его занятия, очень живые и умные. Еще так называемая «группа милосердия», в основном она состоит из женщин (на Западе это называется «дамский комитет», но в контексте нашей жизни такое название звучит немножко иронически). Они распределяют гуманитарную помощь от Московской Патриархии, от западных благотворительных организаций. К нам часто приходят бомжи, нищие, мы раздаем одежду, присланную с Запада или собранную нашими прихожанами,— приносят вещи вполне добротные, ну, может, вышедшие из моды или что другое, а для людей, лишенных крова и всего самого необходимого, это огромное подспорье. Затем мы курируем небольшую столовую здесь неподалеку. Обошли окрестные дома, составили списки нуждающихся,— помогли тем, кому нужна поддержка, и тем, кто готов ее оказать, найти друг друга. Побывали в каждой квартире — списки жэков часто не соответствовали действительности: человек умер, уехал, больше здесь не живет, а с другой стороны — масса нуждающихся в помощи, и никто о них не знает. Наши женщины работают самоотверженно, это тяжелая забота, люди всегда недовольны, кому-то что-то не так дали.

На каких условиях работают руководители ваших семинаров, активисты общины — платных или нет?

По-разному. О. Георгий Чистяков — диакон и за это получает зарплату, весьма умеренную; он преподает еще в Открытом православном университете, Московском университете, недавно избран членом-корреспондентом Российской академии естественных наук, словом, сочетает служение Церкви и церковную работу с академической деятельностью. Яков Кротов работает, что называется, практически на общественных началах. О «группе милосердия» и говорить нечего, и так попятно.

По-видимому, у вас происходит то, что в идеальном представлении и должно составлять жизнь церковной общины, когда она своим примером притягивает какие-то силы из мира, которые раньше от

- 93 -

нее были отторгнуты или отворачивались... Это уже не приход в традиционном казенном понимании, не церковно-административ-ная единица, а живая органическая ячейка Церкви. То есть община.

Скажите, а много людей присоединилось к общине с тех пор, как начались богослужения?

Сейчас По крайней мере тысяча, если не считать тех, кто бывает в храме хотя бы раз в месяц, их тоже не меньше. Уже остро ощущается нужда в новых священниках; с лета прошлого года здесь трудится о. Владимир Лапшин; мы просили митрополита Ювеналия перевести его к нам из-под Чехова Московской области, где он служил прежде. Помимо уже названных мною, есть несколько человек, которые тоже имеют желание послужить Церкви в священном сане, и что самое приятное — это все молодежь от двадцати до тридцати лет. Могу о них сказать только самое хорошее, но, конечно, мы понимаем, что им важно сначала побыть чтецами, потом поучиться в семинарии, набраться церковного опыта...

Это все выходцы из среды интеллигенции?

Вы знаете, я бы этого не сказал. Есть, конечно, и из интеллигенции, но из других слоев тоже. Во всяком случае, все они много и хорошо думающие люди.

Расположение храма в сердце Москвы отчасти предопределяет социальный состав прихода?

Именно потому, что храм в Центре, к нему удобно добираться с любого конца Москвы, так что география у нас широкая, но я очень рад тому, что приходят многие из тех, кто живет тут рядом, что храм — не просто собрание интеллигенции со всех концов Москвы, а и объединение территориальное.

У нас есть воскресная школа, в нее приходят ребятишки из окрестных домов, особенно те, у кого семейная ситуация не из лучших. Есть многодетная семья, приходит всем составом. Одна из прихожанок помогает мне в воскресной школе, тоже на общественных началах, она занимается с детьми в детских садах — там, куда позовут, и занимается не только с детьми, но и с воспитателями, приводит к Церкви так называемых простых советских женщин, иногда и с мужьями. Другая наша прихожанка работает учительницей в школе, и за ней уже потянулись ученики старших классов и учителя, то есть она там тоже активно мис-сионерствует. И это не единицы, это только те, о ком сейчас вспомнилось. Так что слухи о том, что мы — чисто «интелли-

- 94 -

гентский» храм, не имеют под собой почвы. Мне как раз очень приятно видеть у нас не только представителей «элиты», хотя это тоже важное свидетельство оценки наших усилий, но и самых обычных людей, и у меня горячее желание, чтобы любой человек мог придти к нам и найти для себя глоток живой воды.

Скажите, о. Александр, ваш опыт построения приходской жизни наталкивается на трудности, испытываете ли вы сопротивление со стороны церковной администрации?

Отношение в целом благожелательное, хотя вот это промедление с нашими кандидатами, Чистяковым и Кротовым, нас, конечно, огорчает.

То есть вы это не связываете, скажем, с позицией некоторых лиц в аппарате Патриархии? Если вам неудобно или некстати, мы об этом не говорить.

Нет, отчего же. Некоторая настороженность по отношению к интеллигенции — по разным причинам, это отдельная тема,— но такая настороженность там, видимо, существует. Причем, я думаю, именно в отношении нашего храма, поскольку он является как бы продолжателем идей и направления о. Александра Меня, в достаточно широком смысле. Но мы во всяком случае не платим той же монетой, а наоборот, открыты всем.

А со стороны властей никаких препятствий?

Никаких.

Но и поддержки тоже нет?

Ну почему. Вот мы как раз недавно обратились в Моссовет с просьбой оказать нам помошъ в восстановлении храма, и помощь была предоставлена, правда, в меньших размерах, но все же достаточно ощутимая. Так что как депутат Моссовета, зная ситуацию, должен сказать, что мэр Москвы Юрий Михайлович Лужков немало сделал для восстановления столичных церквей; его поддержка всегда бывает очень серьезной и совершенно искренней. Слабо представляю, чтобы нашелся кто-то другой, лучший, потому что проблемы, которые существуют в городе, связаны не с личностью Лужкова, а с положением страну в целом.

Я наблюдал его хватку 19 августа 1991 года, когда многие писали прокламации или давали интервью, а он просто пригнал грузовики и поставил бетонное заграждение между танками и Белым Домом...

- 95 -

Прошлым летом вполне серьезно комиссия по законности, которая больше всех Лужкова «достает», предложила в мэры Москвы кандидатуру Владимира Буковского. Я с большим уважением отношусь к Буковскому, но ведь у пего ни опыта, ни необходимых знаний, он же не хозяйственник, это абсолютно несерьезно; такое предложение говорит о...

О крайнем легкомыслии людей, взявшихся решать больные общественные проблемы. Вот мы естественно и перешли к вопросу: в вашей церковной работе вам не мешает общественная деятельность?

Знаете, честно говоря, я в значительной мере сейчас от нее отошел. Объясню почему. В конце 1989 года, когда готовились выборы в Моссовет, и в начале 1990, когда они состоялись, мне казалось очень важным участие в них священнослужителей, поскольку поднимающаяся и освобождающаяся от всех пут Церковь должна была заявить о своем существовании и о своей озабоченности, внимании к нуждам общества. И обратно — нужно было убедить общество в необходимости помочь Церкви распрямиться. И поэтому я думаю, что вхождение священнослужителей на том конкретном этапе истории и в правительство России и в правительство Москвы было необходимо и сыграло свою роль. Нам тогда удалось сразу создать комиссию Моссовета по вероисповеданию, позже она получила более широкое название — «по свободе совести, вероисповеданиям, милосердию и благотворительности», и надо сказать, что депутатский корпус саму идею такой комиссии, выдвинутую тремя священниками-депутатами — кроме меня еще о. Владимиром Тимаковым и о. Василием Фонченковым,— принял тогда единогласно. Это важно было для того, чтобы обозначить, в умах москвичей в данном случае, что проблемы возрождения церковной жизни не менее важны, чем вопросы транспорта, производства и культуры. Председателем комиссии был избран Валерий Борщев, известный правозащитник. Не подумайте, что мы приписываем себе какие-то особые заслуги, по самый факт постановки вопроса, я думаю, сыграл определенную роль в том, что в Москве вместо 46 церквей (к началу 1990 года) сейчас действует около двухсот, и этот процесс продолжается, так что все это было не зря. Одкако нужно сознаться, я довольно скоро понял, что работа и в Моссовете, и на приходе требует отдачи всех сил и сверх этого и приходится выбирать. Вот о. Глеб Якунин ушел заштат, избрал для себя политику; вероятно, по структуре его личности, он принял правильное решение. Ну а я предпочел работу зд-~ь, в церкви; хотя и принимаю участие в наиболее важных заседаниях сессий, но все же я депутат не очень активный; думаю, при депутатском корпусе в 500 человек (один так называемый «малый совет» — 120 человек, это те, кто получает за свое депутатство зарплату) там есть кому проявлять активность. А если говорить

- 96 -

о работе Моссовета в целом, то думаю, что главным недостатком его, как и парламента России, является то, что он был избран, в сущности, методом случайным, исключительным, смотрели в первую очередь — коммунист, не коммунист, возраст, профессия, а людей фактически не знали. Когда избирают человека как представителя партии, то ясно, какую программу он будет отстаивать, чего добиваться; здесь же все шло на эмоциональной волне; в первое время «Демократическая Россия» объединяла 70—80 процентов депутатского корпуса Моссовета, а сейчас дай Бог если 30 процентов наберется, все эти демократы оказались в другом лагере, ближе к коммунистам. Отсутствие института партий, на мой взгляд, главная червоточина, которая объясняет неуспех работы парламента, как российского, так и московского.

О. Александр, спасибо за этот нечаянный экскурс. Но вернемся к положению Церкви. Последнее, что я хотел бы услышать,— в чем ваша главная надежда на возрождение церковной жизни в России и что вас больше всего тревожит в се нынешнем состоянии?

Моя главная надежда — на милосердие Господа нашего. Долгий мучительный период российской истории, все тяготы и страдания, вынесенные нашим народом, будем надеяться, послужат для пас достаточными испытаниями, чтобы Бог явил нам милость и Россия обратилась к Нему вновь. А если говорить в плане земном, мои надежды в значительной степени связаны с личностью нынешнего Патриарха. Я вижу промысел Божий в том, что в тяжкое для России время на это место встал человек исключительной любви и заботы о Церкви. Думаю, что энергия и активность, которые проявляет Святейший Патриарх, находятся па пределе человеческих возможностей: он бывает во множестве мест, во все старается вникнуть, реакция с его стороны всегда открытая, благожелательная, широкая; прочитывает решительно все документы, к нему поступающие, у меня не однажды был повод в этом убедиться. Другое дело, что, быть может, у его окружения, администрации не все находит адекватное понимание...

И сочувствие?

Да. Но сама личность Патриарха — это, я считаю, просто милость Божия к нам, несомненно.

Слава Богу, коли так. Ну, а что же вас все-таки тревожит?

А тревожит... Скорее всего то, что принято называть «средним классом» в пашей Церкви. Происходит то же, что и во всем обществе. Когда пришла какая-никакая свобода, па смену страху,

- 97 -

запуганности, подавленности вдруг явились амбициозность и безответственность; выходят на поверхность, так сказать, модернизированные язвы все того же большевизма. Главная опасность — гордыня, превозношение, которые пытаются выдать за «ревность по дому». И это очень странно, тем более, что на уровне личной жизни Церковь всегда проповедует смирение. Но вот на передний план жизни церковной вырывается самовосхваление; дескать, если мы право-славные, следовательно мы единственно правы, а остальные неправы, мы правое дело совершаем (что бы мы ни делали), а остальные все делают неправильно. Это выражается не только в словах, не только в отсутствии подлинного братолюбия к своим же единоверцам, если они хотя бы на йоту мыслят по-другому; это проявляется и во враждебном, подозрительном отношении к иным христианским конфессиям, при всем том, что мы охотно получаем от них всяческую помощь. Это выражается в таком совсем уж не христианском явлении как антисемитизм, и, конечно, это все проявление примитивного желания быть первыми, быть лучшими, желания самим себе дать самую высокую оценку... Я полагаю, Бог будет оценивать нас, а не люди, не мы сами.

Не кажется ли вам, что это знакомая нам уже по истории попытка «воцсрковить», ну, разумеется, в кавычках, ту агрессивность, которая сейчас разлита, распространена по всему обществу, что это попытка ввести се в область ей чуждую и противопоказанную? Тут есть, так сказать, психология отдушины, психология подмены, когда агрессивность и злоба как бы обретают идеологическую легитимность и уже не кажутся отталкивающими даже на уровне самосознания.

Я понимаю ваш вопрос. Действительно, есть опасность освящения авторитетом Церкви этой естественной человеческой ксенофобии, желания найти врага, покарать виновного...

Психологически это исходит из других источников. За Церковь же цепляются как за атрибут новой идеологии...

Да, так и создаются опять новые мифы, опасные мифы. И снова болезнь выдается за здоровье и оттого не поддается лечению. И все только потому, что мы всегда, де, были самые лучшие, а теперь как же нам вдруг оказаться плохими? Огромная духовная беда в том, что вместо ориентации людей на признание своих грехов и ошибок, отречения от темного, мрачного и безобразного в прошлом всему этому выносится оправдательный вердикт. И вместо покаяния народ призывают искать врагов, предъявлять к оплате накопившиеся счета, как недавно один видный иерарх заявил в своей обширной статье в «Советской России». Это —

- 98 -

плохая духовная школа, от нее не будет добра. Я думаю, важнее всего сейчас все-таки смирение перед Богом и напоминание о том, что Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. Мы едва ли можем привлечь кого-либо своей гордыней. И не в том дело, чтобы непременно осознать себя плохими или немощными, а в том смирение, чтобы не давать себе высоких оценок и трудиться, трудиться для Бога на всем жизненном поле, что простирается перед нами сегодня. Трудиться, не ожидая непременного признания, не ища популярности, в ощущении самоценности добра, находя в доброделании удовлетворение и радость...

И не ожидать немедленной отдачи. Знаменательно, что вы говорите это в первый день Великого Поста, сейчас, когда идете читать Великий покаянный канон Андрея Критского.

Беседу вел и записал В. БОРИСОВ

- 99 -