Николай Афанасьев

УЧЕНИЕ О КОЛЛЕГИАЛЬНОСТИ

По публикации: http://www.stphilaret.ru/favor/fil_af57.htm. Ср. Церковь.

Мы продолжаем публикацию материалов из архива о. Николая Афанасьева, любезно предоставленных нам его сыном А.Н. Афанасьевым. Предлагаемый сегодня вниманию нашего читателя доклад, разрабатывающий уже неоднократно поднимавшуюся на страницах нашего журнала тему происхождения и сущности епископского служения, относится к последним годам жизни этого замечательного богослова, когда он особенно пристально вглядывался в те сдвиги в экклезиологии в Католической церкви, которые проявились в ней в связи со Вторым Ватиканским собором. Но если предыдущие статьи, опубликованные на страницах “Православной общины”, были написаны в преддверии этого собора, то настоящий доклад — уже по первым результатам его работы.

Как следует из его текстов, этот интерес о. Николая был двоякого рода. С одной стороны, видя и приветствуя в Католической церкви стремление к сближению с православной экклезиологией, он, тем не менее, считал своим долгом показать и все реальные трудности этого пути, которые католическая сторона часто не замечала и до сих пор часто не замечает. Эти трудности, по мнению о. Николая, проистекают из неразличения евхаристической и универсальной экклезиологий, а значит, — и канонических (юридических) и мистериальных (евхаристических) границ Церкви, а иногда — и их подмены.

С другой стороны, по мнению о. Николая, когда мы начинаем анализировать эти проблемы католической экклезиологии, мы лучше видим аналогичные проблемы экклезиологии православной, которые, в виду отсутствия у нас соборов, аналогичных Ватикану II, часто остаются от нас сокрытыми.

Парадокс заключается в том, что, как показывает о. Николай, сущность епископского служения коренится не в его “священстве”, которое тождественно с пресвитерским, а именно в его юрисдикционной власти, из которой вытекает и его “право” совершать хиротонии. Сейчас же, наоборот, универсальная власть епископа в церкви выводится из его “степени священства”, которая может и не быть связана со служением в конкретной местной церкви.

Сегодня, когда становится все более очевиден, наряду с многими другими, кризис епископского служения, все больше и больше отрывающегося от реальной местной церкви, нам необходимо прислушаться к голосу о. Николая Афанасьева, еще в середине XX века предупреждавшего, что этот кризис может быть разрешен только в возвращении к изначальному для церкви видению епископского служения, укорененного в предстоятельстве в конкретной евхаристической общине и в попечении о конкретной местной церкви, каждая из которых на своем уровне есть “манифестация Церкви Божьей”.

Протопресвитер Николай Афанасьев

УЧЕНИЕ О КОЛЛЕГИАЛЬНОСТИ

(со стороны православного)*

1. Учение о коллегиальности епископата является событием в истории католической богословской мысли. Если оно будет окончательно принято, оно, несомненно, вызовет более или менее глубокие изменения в церковном устройстве католической церкви. Каково бы ни было это значение для самой католической церкви, особенно для задачи объединения церквей, само по себе это учение является положительным фактом как свидетельство творческой энергии католической мысли. Православные богословы с симпатией встретили это учение, но они далеки от энтузиазма католических богословов. В той форме, в какой это учение предложено, оно не существует в православном богословии, хотя некоторые его элементы в нем и имеются. Если через эти общие элементы православная и католическая мысль встретятся, то это откроет широкие перспективы для экуменической работы.

Я далек от мысли критиковать это учение. Все, что я хочу предложить вашему вниманию, это несколько замечаний относительно этого учения или, точнее, несколько сомнений, которые входят в мое сердце. Эти замечания, собственно говоря, имеют характер вопрошаний, которые я ставлю самому себе в надежде, что мои коллеги помогут мне найти на них ответ и устранить мои сомнения. Они имеют личный характер, и я не хочу и не могу ангажировать никого.

2. Учение о коллегиальности очень просто и ясно. Оно покоится на двух идеях. Апостолы образовали коллегию, главой которой был апостол Петр. Эту коллегию Христос облек высшей властью в Церкви во всех ее областях. Эта высшая власть над всей Церковью от апостолов перешла к епископам, которые образуют, в свою очередь, коллегию во главе с Римским епископом. Мы имеем полный параллелизм: с одной стороны, "коллегия апостолов", а с другой — "коллегия епископов". Правильность этого тезиса зависит от вопроса о существовании коллегии апостолов и коллегии епископов. В этом вопросе историк находится в необычайно трудном положении. С большими оговорками еще можно признать, что апостолы образовали из себя коллегию, хотя предпочтительнее этого термина не употреблять. Во время земной жизни Христа они составляли отдельную группу Его учеников, в которой действующим лицом был Сам Христос. Как коллегия эта группа, собственно, не выступала, да она и не могла выступать отдельно от своего Учителя. Если отдельные апостолы выступали (главным образом, апостол Петр), то эти выступления ограничивались теми или иными пожеланиями или исповеданием веры. Отношение между Христом и апостолами были тождественны с отношениями раввина с его учениками.

Со времени реализации Церкви на земле на день Пятидесятницы "Двенадцать" продолжали оставаться отдельной группой не только в Иерусалимской церкви, но и после их рассеяния. Правильно ли к ним в это время применять наименование коллегии? В Иерусалиме они входили в состав церкви, хотя и на особом положении. Существование внутри Церкви особой коллегии, по крайней мере для первых времен, абсолютно исключается. Кроме того, существование коллегии предполагает, что она может выступать как целое, т.е. что она может, во всяком случае спорадически, иметь собрание членов коллегии. Мы действительно знаем, что в Иерусалимской церкви имел место "собор" апостолов. Всем известно, какие экклезиологические трудности вызывает 15-я глава Деяний апостолов. Оставим это в стороне, но отметим, что ни о каком другом соборе апостолов мы не знаем. Да его и не могло быть, так как миссия апостолов заключалась в созидании местных церквей. Если бы было другое собрание апостолов, то, несомненно, в церковном сознании сохранилась бы память о нем. Известно, каким ореолом был окружен Иерусалимский собор. В так называемой псевдоапостольской литературе он выступает как носитель высшей власти в Церкви. Ему приписывается издание канонических и литургических норм. Интересно отметить, что каждый апостол выступает отдельно с предложением тех или иных предписаний. Позднее апостолам на соборе было усвоено составление Апостольского символа веры. Все это, конечно, легенда, но сама по себе она показательна. Возвращаясь к поставленному выше вопросу, надо признать, что если даже существовала апостольская коллегия, то она конкретно ничем себя не проявляла.

Что касается вопроса о епископской коллегии, то она вызывает еще больше сомнений. Прежде всего, каким образом епископская коллегия вступила на место апостольской коллегии в порядке преемства как носительница высшей власти? Исторически невозможно установить, когда это произошло. Впрочем, исторически невозможно также установить, когда апостол Петр сделал своим преемником Римского епископа. Однако оба случая не тождественны. Во втором, при всем скептицизме, мы не можем категорически отрицать возможность епископства Петра в Риме. В первом случае такого рода передача совершенно исключается.

Если мы примем этот факт в порядке веры, то этим еще вопрос о коллегиальности епископов не снимается. Как конкретно выражалась эта коллегиальность епископата в первые века христианства? Единственным выражением коллегиальности епископата является собрание епископов, т.е. собор епископов, осуществляющий высшую власть в Церкви. Собственно, наши сведения о соборах начинаются с эпохи Киприана Карфагенского, который был создателем соборного института в той форме, в которой он существовал после него. До Киприана мы почти не имеем сведений о соборах. Те сведения, которые имеются, настолько неопределенны, что использовать их мы не можем. К тому же соборы Киприана имели местное значение. Ему не приходила мысль, в силу фактического положения Церкви, что возможно собрание всего епископата в общеимперском масштабе. Когда оно произошло, то фактически оно не было общим собранием всего епископата, а только частичным. Церковное сознание восприняло Никейский собор как вселенский (не будем говорить об истинном значении этого термина), но это в значительной степени легенда. Заметим в скобках, что в истории единственным вселенским собором и по замыслу, и по размерам мог бы быть Ватикан II, если бы не было разделения. Если мы спросим себя, выразилась ли в эпоху Никейского собора коллегиальность епископата, то мы, к сожалению, ответить должны отрицательно. Если она даже существовала, то не была общей, а групповой; фактически до собора и во время, и после собора епископат был разделен на враждующие группы, к которым надо прибавить группу, почти не разбирающуюся в сложных богословских вопросах. Несомненно, что каждый епископ на соборе чувствовал личную ответственность за судьбы Церкви, но вряд ли это можно рассматривать как выражение коллегиальности епископата. Она существовала и может существовать и без идеи коллегиальности, и даже вопреки ей. Начиная с эпохи Константина, идея коллегиальности могла, казалось бы, найти свое полное выражение. Серия вселенских соборов, которая начинается с Никейского собора 325 года, не свидетельствует о коллегиальности епископата, а о разъединении его, не говоря о том, что сам по себе вселенский собор не может рассматриваться как носитель высшей власти в Церкви ввиду нерегулярности вселенских соборов. В лучшем случае их можно считать высшей инстанцией для решения догматических вопросов. Причем догматические решения собора, окончательные в принципе, почти всегда сопровождались борьбой в среде епископата. Почти всегда в результате борьбы вокруг постановлений соборов в них вносились некоторые коррективы. После разделения церквей невозможно говорить о епископской коллегии, во всяком случае о единой епископской коллегии. Если настаивать на идее коллегиальности епископата, то надо признать существование в состоянии разделения церквей двух коллегий, враждующих между собой. Как ни прискорбно, но история свидетельствует, что очень часто епископат был причиной разделений в Церкви. Я отлично понимаю, что историческая неудача той или иной идеи не означает еще неудачу самой идеи. В истории идея коллегиальности оказалась некоторым идеалом, который не нашел в ней своего выражения. Может ли коллегиальность в настоящее время или в ближайшем будущем стать реальностью? Вот то первое сомнение, которое входит в мое сердце.

3. Вторая группа моих замечаний имеет экклезиологический характер. Как выражается в учении о коллегиальности епископа та идея апостольского преемства, которая является основной в учении о Церкви? В этой области мои сомнения особенно значительны.

В учении о коллегиальности преемство выражается через преемство одной коллегии другой. Если апостольское преемство Римского епископа продолжает сохранять личный характер, то по отношению к остальным епископам она приобретает коллегиальный характер. При поставлении епископа он входит в коллегию епископов, которая является носительницей апостольского преемства. Таким образом, целью поставления епископа является ввести поставляемого в коллегию епископов. Идея личного преемства исчезает. Я не решаюсь утверждать, что такая форма апостольского преемства не существовала в истории. Самое большое, что я могу утверждать, что такая форма апостольского преемства мне неизвестна. Учение об апостольском преемстве недостаточно определено. В наиболее обычной форме оно выражается в том, что епископ через свою церковь является преемником того или иного апостола, а не вообще апостолов. В такой форме она появилась как результат стремления местной церкви связать свое образование с именем апостола как основателя местной церкви или непосредственного ученика апостола. Обычно во главе списка епископов стоит апостол.

Несмотря на исторические трудности, которые вызывает эта форма апостольского преемства, она твердо держится в церковном сознании. Сомнительно, чтобы церкви, особенно основанные апостолами или считающие себя таковыми, отказались бы от этой формы, особенно на Востоке, в пользу коллективной формы преемства, которая имеется в учении о коллегиальности епископов. На Западе дело обстоит несколько иначе. Кроме Рима там не имеется церквей, основанных апостолами, если не считать легендарных сведений. Кроме того, на Западе апостольское преемство Римского епископа как бы поглотило преемство других епископов. Коллективная форма апостольского преемства имеет то преимущество, что освобождает это учение от его легендарного характера, но зато его трудно экклезиологически обосновать.

Надо иметь в виду, что на Западе, а может быть и на Востоке, существовала иная форма апостольского преемства, которая, по моему убеждению, была первоначальной. Некоторые сведения об этой форме мы находим у Киприана и, может быть, у Тертуллиана. Всем известно учение Киприана о "cathedra Petri" (“кафедре Петра”). В Церкви имеется одна кафедра, это — кафедра Петра, которую занимает весь епископат. Из этого следует, что каждый епископ, сообща с другими, занимает эту кафедру и является преемником Петра. Согласно Киприану, Римский епископ особым образом занимает эту кафедру, так как она, по убеждению Киприана, была в Римской церкви. Я не имею возможности давать объяснение этой формы апостольского преемства. Я могу только указать, что она проистекает из факта, что первую кафедру в первом евхаристическом собрании в Иерусалимской церкви занимал апостол Петр. Все, которые занимали и занимают кафедру в любом евхаристическом собрании, являются его преемниками по кафедре. Если позволительно делать вывод из этого учения, не только каждый епископ, но и апостолы, когда они предстоятельствовали на евхаристическом собрании, также занимали кафедру Петра. Может быть, теперь могут быть понятны мои сомнения относительно коллегиальной формы апостольского преемства.

4. Наконец, мое последнее замечание, точнее недоумение, относится к вопросу об отношениях епископской коллегии и Римского епископа. В схеме "De Ecclesia" указано ясно, что папа входит в коллегию епископов как глава этой коллегии. Поэтому коллегия не может действовать без своего главы. Если бы она могла сама по себе действовать, то епископской коллегии не было бы. В частности, из этого следует, что вселенский собор, в котором конкретно должна найти выражение коллегиальность епископата, не может иметь место без папы. Но на этом ясность кончается. Что означает, что собор не может быть без папы? Значит ли это, что папа входит в состав собора, хотя и в качестве главы епископов, как и все остальные епископы? Если это так, то может ли собор принять решение вопреки мнению папы? Мы знаем, что в истории этот вопрос ставился. В настоящее время это предположение явно невероятно, тем более, что Иоанн XXIII ясно указал, что все решения собора подлежат утверждению папы, что соответствует Codex Juris Canonici. Не означает ли это, что вселенский собор состоит при папе, а не папа входит в него? Но это не всё. Может ли папа действовать самостоятельно, как носитель высшей власти и полной власти над всей Церковью, без епископской коллегии, т.е. "ex sese" (из себя — ред.)? Если он не может, то его высшая и полная власть окажется значительно ограниченной в пользу епископской коллегии, которая также обладает высшей и полной властью. Здесь лежит необычайная трудность, которая, насколько я знаю, пока не разрешена. Эта трудность проистекает из признания двух субъектов высшей власти в Церкви. Вероятно, и даже больше чем вероятно, между учением двух субъектов не будет конфликтов, но говоря чисто теоретически, исключить навсегда это невозможно. До некоторой степени неизбежно, что одна из двух властей должна стать в зависимое положение от другой. Согласно теперешнему католическому богословию, нет никаких сомнений, что высшая власть коллегии епископов должна быть в зависимости от Римского епископа.

Я перехожу здесь из области экклезиологической в практическую область.

5. Сейчас еще рано говорить о всех практических последствиях учения о коллегиальности епископов. Несомненно, что понадобится особый декрет о приложении этого учения. Тем не менее, уже сейчас можно говорить о некоторых практических последствиях коллегиальности. В этом направлении были высказаны некоторые мнения на Соборе. Было высказано мнение о необходимости наличия около папы некого совета епископов, выбранных из разных стран, в котором обсуждались бы, совместно с папой, наиболее важные вопросы, касающиеся всей Церкви. Это предположение было направлено против римской Курии, но оно имеет свое значение помимо его полемического характера. Для православного уха это предложение звучит как нечто очень знакомое. Это не что другое, как синоды при восточных патриархах и при главах автокефальных церквей. Православные могут только радоваться, если католическая церковь готова заимствовать все ценное, из того, чем обладает православная церковь и что восходит к нашим общим источникам. В вопросе о синодах при патриархах православные имеют многовековой опыт, который далеко не всегда может рассматриваться как положительный. Об этом — несколько позже. Сейчас я хочу поставить вопрос, вытекает ли проект создания епископского совета при папе из учения о коллегиальности епископов? Участие в этом синоде пяти, десяти или больше епископов может ли выразить коллегиальность епископов и может ли ангажировать всю коллегию епископов как преемницу коллегии апостолов? В этом совете папа услышит мнение отдельных епископов, а не всей коллегии. Если я правильно понимаю учение о коллегиальности епископов, то ее ценность заключается в том, что коллегия должна действовать как единое целое, а не в виде разрозненных частей. Возвращаясь к синодам при древних восточных патриархах, начало которых падает на IV или V век в форме так называемого "синодос эндимуса", надо отметить, что начало подобных собраний было чисто случайным, так как они состояли из случайно находящихся в Константинополе епископов, очень часто не находящихся в курсе тех дел, которые им предлагались к обсуждению. Затем эти синоды стали постоянными при разной системе назначения епископов в синод. Как показывает история, они легко подпадали под разные влияния. Либо они были игрушками в руках патриархов, либо они находились в конфликте с патриархом. Что касается Синода Русской церкви, учрежденного в начале XVIII века, то он имел совсем особое положение. Это был “коллективный патриарх”, всецело находящийся в руках императора. Другой недостаток синодов заключался в том, что епархиальные епископы на долгое время отрывались от своих епархий, так как они переставали быть тем, чем они должны были быть, т.е. предстоятелями своих церквей. Надо заметить, что возникновение постоянных синодов нисколько не уменьшило административного аппарата. Константинопольский патриарх имел свою курию, необычайно могущественную. Другие патриархи — в гораздо меньшем размере. В ХII веке Вальсамон приравнивал константинопольских архонтов к кардиналам Римской церкви. Один из них, хартофилакс (первый министр при патриархе), занимал по чести место выше митрополитов. Существование курии в каком-то смысле неизбежно в церковной жизни, пока церковь или церкви представляют из себя огромное административное целое. Эмприз (состав — ред.) курии может быть уменьшен только в порядке децентрализации административного управления.

Вторым последствием учения о коллегиальности, о котором была речь на Соборе, является проект собрания областных соборов. В самой схеме “О Церкви” говорится о том, чтобы конференции епископов получили каноническую власть. Епископская областная конференция с канонической властью есть не что иное, как областной собор. Установление такого рода соборов знаменовало бы поворотный момент в истории устройства католической церкви за последние столетия. Областной собор может быть построен только на национальном принципе. В противоположность православной церкви, католическая церковь исключила принцип национальности как элемент, входящий в самую природу церкви. Как эмпирический факт он почти всегда, если не считать первых веков, имелся в церкви. Он до некоторой степени неизбежен, пока церковь существует в эмпирической действительности, как неизбежен в ней государственный принцип даже тогда, когда государство отказывается от этого принципа по отношению к церкви. Ни одного, ни другого принципа не содержится в природе Церкви. Вводить национальный принцип в Церковь означает вводить в Церковь то, что в ней не имеется. В истории православной церкви национальный принцип до сих пор играет огромную роль. Любой историк знает, какое отрицательное значение имеет этот принцип. В православном сознании этот принцип часто играет большую роль, чем экклезиологический принцип. Не останавливаясь на этом, я могу ограничиться только указанием, что он если не уничтожает, то в значительной степени ослабляет внешнее единство церкви, которое фактически не находит в ней выражения. Идея автокефальности церквей основана исключительно на этом принципе. Одним из этапов появления автокефальности церкви является областной собор. Не говоря о том, что система церковных областей приводит к уменьшению самостоятельности церковных диоцезов, она ослабляет связи диоцезальных церквей с центральной властью. Неудивительно, что в свое время церковная политика Рима шла в сторону уничтожения церковных областей. Сомнительно, чтобы в настоящее время Рим вступил на путь , ведущий к их образованию. К этому я могу добавить, что образование областных соборов не связано с учением о коллегиальности епископата, а является, скорее, ограничением принципа коллегиальности.

6. К этим замечаниям я хочу прибавить одно указание общего характера. Учение о коллегиальности епископов находится в линии универсальной экклезиологии, которая в настоящее время является общим достоянием православного и католического учения. Главной темой учения о коллегиальности является вопрос о высшей власти в Церкви или над Церковью, т.е. вопрос, который вполне понятен и законен только в этой экклезиологии. Церковь понимается как единый организм, в котором естественно должна существовать высшая власть. В связи с этим стоит второй пункт резолюции, принятой собором 30-го октября 1963 г., а именно "De episcopis". Я должен признаться, что я не вполне понимаю этот пункт. Во всяком случае, он дает возможность двух толкований. Если его брать в той форме, в какой он был проголосован, то как будто его цель заключается в том, чтобы признать титулярного епископа полноправным членом коллегии, а тем самым — полноправным членом вселенского собора. В течение истории появляются епископы, не имеющие местных церквей в своем управлении. Число такого рода епископов увеличивается, несмотря на некоторое сопротивление. Епископ, по 1-му пункту резолюции, является носителем высшей степени священства. Он может не иметь в своем управлении никакой церкви, но тем не менее, он обладатель высшей власти в Церкви, будучи, согласно 3-му пункту резолюции, членом коллегии епископов. Следовательно, в универсальной церкви возможно существование епископов, которые не имеют непосредственной юрисдикционной власти, но обладают через коллегию епископов высшей юрисдикционной властью.

Однако возможно другое толкование 2-го и 3-го пунктов резолюции, принятой Собором. В момент посвящения епископ облекается не только высшей властью священства, но и сразу юрисдикционной властью в той церкви, для которой он посвящается. Это объяснение маловероятно, так как оно неизбежно приводило бы к отрицанию существования титулярных епископов. В самом деле, мы не можем считать “титулус”, получаемый ими, как указание на место их действительного служения. Это есть фикция, а фикции вообще недопустимы в церковной жизни. Никакого покушения на существование титулярных епископов мы не находим на Соборе, а наоборот, они являются членами собора, хотя это до некоторой степени противоречит Codex Juris Canonici (C.I.C VIII, I, 329, §3)

Эта неопределенность в учении о епископе является слабым местом учения о коллегиальности епископов. Возможно, что в схеме “О Церкви”, которая мне полностью не известна, имеется точное определение понятия епископа того, что такое епископ. Между тем, нельзя полностью понять учение о коллегиальности без точного определения епископа. Если епископ является первосвященником своей церкви, то это не означает, что он имеет священство, отличное от священства пресвитеров. Как показывает сам термин, он — первый среди священников. Начиная с Ипполита Римского, а особенно с того времени, когда пресвитеры получили особую возможность совершать Евхаристию, базой служения епископа является его служение первосвященства. Он — первосвященник своей церкви, и как таковой он возглавляет свою церковь. Однако это его служение не берется самостоятельно и отдельно от церкви. Оно находит свое выражение только в его церкви. Употребляя современные термины, оно невозможно без его юрисдикционного служения, так как без него его служение первосвященства не находило бы своего выражения. Священство совершается в Церкви и для Церкви, т.е. в местной церкви. Священство представляет из себя одно целое, которое не может быть разделено на части или степени. Или оно есть, или его нет. Я твердо уверен, что без точного и ясного определения служения епископа учение о коллегиальности остается неопределенным и могущим дать повод к разным его пониманиям.

В порядке универсальной экклезиологии можно признать существование епископов, не имущих непосредственной юрисдикционной власти в своей местной церкви. Это второе объяснение 2-го пункта маловероятно. Таким образом, мы стоим перед некой неопределенностью. Из того, что я сказал, вероятно, ясно, что я, будучи православным, больше склоняюсь к традиционному учению католической церкви, чем к современным учениям о священстве епископа. Я знаю одного епископа, который после посвящения и первой литургии, совершенной им, когда он стал епископом, заявлял, что только ставши епископом, он понял различие между литургией, совершаемой епископом, и литургией, совершаемой пресвитером. Это конечно, курьез, о котором можно было бы не упоминать, но курьез очень показательный. Евхаристия — одна, как и таинство Крещения — одно, но и Священство — одно, кому бы оно ни принадлежало. Мне кажется, здесь я приближаюсь к мнению Дикса.

Различие между пресвитером и епископом, о чем уже ставился вопрос в древней церкви (Иероним и Иоанн Златоуст), заключается не в разных степенях священства, а в том, что епископ возглавляет местную церковь, а пресвитер совершает свое служение в церкви епископа, а следовательно, под его возглавлением. Аргумент, которым обычно пользуется православное богословие в пользу высшей степени священства епископа, что только он может совершать таинство Священства, бьет мимо цели, так как он служит в пользу не его власти священства, а в пользу его юрисдикционной власти. Если бы пресвитер совершал таинство Священства, то оно было бы беспредметным. Оно совершается только тем, кто возглавляет местную церковь и может предоставить служение в церкви.

Когда в силу церковного устройства появились титулярные епископы, не имеющие юрисдикционной власти, а особенно когда в Византии начали ставить, в силу политических соображений, епископов в места, не входящие в состав Империи, куда эти епископы не имели возможности отправиться, то они оказались без всякой юрисдикционной власти или с юрисдикционной властью только лишь в потенции, то, естественно, власть священства отделилась от власти юрисдикции, а это, в свою очередь, повлияло на учение о служении епископа.

Возвращаясь к учению о коллегиальности епископов, надо признать, что оно в значительной степени зависит от понятия служения епископов.

На этом я заканчиваю мое изложение. Как я сказал в начале, моей задачей было не критиковать учение о коллегиальности епископата, а только поделиться моими сомнениями, которые были вызваны этим учением. Я бы не хотел, чтобы осталось впечатление о моем отрицательном отношении к этому учению.

7. Будучи православным богословом, я, естественно, не могу быть союзником тех членов римской Курии, которые находятся в оппозиции к учению о коллегиальности. Я уже говорил, что это учение я считаю событием в истории католической мысли. Оно может быть и должно быть исходной точкой для дальнейшего развития того, что в нем заложено, в сторону возвращения к источникам. Я уверен, что в этом направлении католическая и православная мысль встретятся. Дорога к этому длинная, но сейчас можно сказать, что мы на нее вступили.

Значение учения о коллегиальности заключается в сущности его основной идеи. Обычное католическое учение считало, что епископ получает юрисдикционную власть в своей церкви, или, по нашей терминологии, в своем диоцезе, от Римского первосвятителя. В силу этой власти он управляет своим диоцезом. Как таковой он выступает отдельно от других епископов, управляющих своими диоцезами. Он, до некоторой степени, является изолированным от других епископов, не имея права вмешиваться в дела других церквей. Его юрисдикционная власть ограничена пределами его церкви. В силу этого характера он не может иметь никакого участия в высшей власти над всею церковью. Эта власть исключительно принадлежит Римскому епископу, который осуществляет эту власть не только над универсальной церковью, но непосредственно над каждым диоцезом. Этот основной тезис католического богословия претерпел значительные изменения: Ватикан II отказался от этого учения. Он приобщил епископов к высшей власти над всей церковью, или точнее, он передал эту власть совокупности всех епископов, не ограничивая при этом высшей власти Римского епископа. Епископ перестает быть одним из членов церковной администрации, а становится действительно пастырем Церкви. В этом — сущность учения о коллегиальности епископов, и в этом его огромное значение.

Что касается формы, в которую облечено это учение, то вряд ли можно считать ее абсолютно обязательной и абсолютно единственной. Это относится также к богословским предпосылкам этого учения. Идею об участии епископов в высшей власти в Церкви нельзя полностью обосновать без учения о местной церкви, возглавляемой епископом, как манифестации Церкви Божьей во Христе во всей ее полноте и во всем ее единстве. Я позволяю себе здесь резюмировать несколько моих мыслей, которые я неоднократно излагал. Как епископ местной церкви он является епископом всей Церкви Божьей, так как местная церковь, которую он возглавляет, является манифестацией Церкви Божьей. Все местные церкви, каково бы ни было их множество, являются объединенными между собой. Это есть объединение разных манифестаций Церкви Божьей, или, иначе говоря, объединение Церкви Божьей с самой собой. Из единства местных церквей вытекает единство епископов, из которых каждый является епископом Церкви Божьей. Как местные церкви не могут быть разрозненными, а живут общей жизнью, так и епископы не могут замкнуться в себе самих и ограничиться в своем служении только пределами своей церкви. Если бы это фактически происходило, то епископ все-таки оставался бы епископом всей Церкви, так как то, что происходит в местной церкви, происходит и во всех местных церквах, так как все происходит в Церкви Божьей. Поэтому все местные церкви принимают как свое собственное то, что происходит в каждой из них. Это принятие, или, употребляя более обычный термин, рецепция, не имеет правового характера, а является свидетельством Церкви о том, что происходит в ней, или свидетельством Церкви о самой себе. Оно выражается через епископа местной церкви, который действует, перефразируя знаменитые слова, "non ex sese, sed ex consensu ecclesiae". Через рецепцию конкретно выражается единство местных церквей, которые, в свою очередь, выражают единство епископата. Как в эмпирической действительности существует множество местных церквей, которые не нарушают единства Церкви, так и в той же действительности существует множество епископов, которое не нарушает его (епископата) единства. Я не думаю, что к этому единству можно применить понятие коллегии, так как это понятие выражает внешнее единство, а не внутреннее. Может быть, более правильно обозначить его термином Киприана, как "corpus episcoporum", но и оно не вполне определяет природу этого единства.

В принципе, каждая местная церковь, а следовательно, ее епископ, принимает участие в рецепции, но обычно она выражалась через наиболее значительные церкви, за которыми следовали другие церкви определенного круга. Значение рецепции местных церквей всецело стояло в зависимости от авторитета церквей. На вершине этой иерархии церквей, основанной на авторитете, стояла Римская церковь. Определить, в силу каких причин Римская церковь заняла особое положение, представляется в высшей степени трудным. Мне представляется, что этот факт мы должны принять как избрание Божие. Этим отпадает сам вопрос, так как спрашивать о причинах избрания Божьего недопустимо. Ввиду особого положения Римской церкви ее рецепция имела решающее значение, а иногда окончательное. Она относилась не к одному определенному кругу церквей, а ко всем местным церквам, т.е. она имеет общецерковный характер.

Таким образом, учение о местной церкви как манифестации Церкви Божьей разрешает два трудных вопроса, которые стоят перед современным католическим сознанием. Оно дает бесспорное, как мне кажется, богословское обоснование участию епископата во всех церковных делах, или, по современной терминологии, она дает ответ на вопрос, каким образом епископату принадлежит высшая впасть в Церкви. Затем, оно объясняет отношение между епископатом и Римским епископом. Рецепция, которая через местные церкви принадлежит епископату, не делает излишним рецепцию Римской церкви, как и рецепция Римского епископа не уничтожает рецепцию епископата. По отношению к рецепции епископов она является высшей и в некоторых случаях последней инстанцией в церковных делах. Одно без другого не может иметь место, так как одно предопределяет другое.

Мы сейчас еще очень далеки от учения о местной церкви как манифестации Церкви Божьей, что входит как один из элементов в ту систему экклезиологии, которую я называю евхаристической.

* Речь на Актовом собрании Православного богословского института в Париже 28.03.1965.

[1] “Не из себя, но с согласия Церкви” (лат.).