Федор Успенский

ПЕРВЫЕ СЛАВЯНСКИЕ МОНАРХИИ НА СЕВЕРО-ЗАПАДЕ

К оглавлению

IV. ЗАПАДНЫЕ СЛАВЯНЕ В КОНЦЕ Х И ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XI ВВ. БОЛЕСЛАВ ХРАБРЫЙ

Описание земли и народов, вошедших в состав державы Болеслава польского

Сведения о странах, заселенных славянами, и о самых народах славянских приобретались и распространялись по мере того, как славяне входили в сношения с соседними народами. Известия о древнейшей поре жизни каждого славянского народа историк принужден заимствовать у иностранных летописцев. Поляки в этом отношении не счастливее своих соплеменников; первый национальный летописец, Мартын Галл, писал свою хронику тогда уже, когда в народе не осталось почти никаких достоверных преданий о первоначальной поре исторической жизни. И иностранные летописцы дают удовлетворительные свидетельства лишь от половины Х века, когда начались ближайшие сношения немцев со славянскими народами, жившими между Одрой и Лабой. Весьма скудные и отрывочные известия сообщают о Польше летописцы, жившие ранее Х века.

Современник Карла Великого, Эйнгард, говорит, что Балтийское море простирается от западного океана к востоку, что длина его неизвестна, ширина же нигде не больше 100,000 шагов, а во многих местах и гораздо менее; что вокруг него живут многие племена, южную сторону населяют, между другими народами, и славяне, называемые также вендами. Из рек, протекающих по вендской земле, упоминаются в это время: Лаба и Висла, и между ними Пена. Со времени Карла Великого, до конца XI в., к географии славянских земель, на юг от Балтийского моря, прибавилось еще несколько новых данных. Упоминается часть Балтийского моря - Ругианское море; стали известны реки, втекающие в Лабу, например, Эльда, Гавола, Шпре, черная Эльстра, также Одра с ее притоками, Вартой и Бобром. В ХI столетии славянские земли получили ученого географа в лице Адама Бременского. Он собрал разбросанные сведения о славянских землях и первый сделал систематическое описание их. "Славянская земля, обширнейшая провинция Германии, населена Винулами. Говорят, что она в десять раз больше нашей Саксонии, особенно если причислить к ней Чехов и Полян, которые живут за Одрою, так как они не отличаются ни языком, ни одеждою. Страна эта сильно вооружена, богата населением и плодородна, со всех сторон защищена естественными средствами - лесами или реками. Ширина ее простирается от реки Лабы до Скифского моря, а длина ее, начинаясь от гамбургской епархии, по направлению к востоку, идет до Баварии, Угрии и Греции. Тут живут многочисленные славянские народы". "В славянской земле находятся две замечательные реки: Одра, берущая начало в моравских горах, и Лаба, источник которой находится недалеко от истоков Одры. Обе реки текут по различным направлениям. Одна, направляясь к северу, протекает по стране Винулов до самой Юмны, где разделяет Поморян от Вильцев; другая течет на запад, орошает страну Чехов и Сербов, разделяет потом язычников от Саксов и вливается в Британское море". "Одра самая важная река славянской земли, при ycтье ее находится знаменитейший город Юмна, славная торговая пристань варваров и Греков, величайший из городов Европы, который населяют Славяне с другими народами, Греками и варварами; Саксы имеют в этом городе право гражданства, если только они не объявят себя христианами". Но и Адамовы географические знания о славанской земле были весьма ограничены. Говоря о Балтийском море, Адам утверждает, что так названо оно жителями потому, что длинной полосой, наподобие перевязи или пояса, тянется через скифские земли до самой Греции. Свои географические показания он заимствует от других лиц: норманны утверждают, говорит он, что длина этого моря может быть исследована при благоприятном ветре; многие в течении месяца из Дании достигали Острогарда русского. Адам очень мало знает о народах, живших за Одрой. "От Пены до Одры живут Вильцы и Лютичи; за Одрой же, как слышно, живут Поморяне; отсюда простирается обширнейшая земля Полян, которой границы, по рассказам, соприкасаются с русскими границами". Чем далее к востоку, тем сбивчивее и неопределеннее сведения Адама. Так, по его словам, около берегов Балтийского моря живут амазонки; они делаются беременными от выпитой воды или от соединения с чудовищами, которых много в той стране.

Через сто лет после Адама явился другой географ, Гельмольд; в своей хронике славян он обнимает события от 1066 до 1171 года, значит, продолжает известия Адама. Географические его сведения не идут дальше Адамовых; продолжая историю церкви, начатую Адамом и доведенную им до 1066 года, Гельмольд в географических указаниях, в определении местностей и имен, рабски следует Адаму, повторяя и его ошибки. О странах славянских за Одрой знает он так же мало, как и Адам, упоминает о подчинении Болеславом польским всей славянской земли, не вдаваясь об этом ни в какие подробности.

Польский летописец, Мартын Галл, объясняет, почему Польша так долго не была описана и вообще мало была известна. Польша, говорит он, находится в стороне от больших проезжих дорог, и известна разве только немногим, проезжающим для торговли в Русь. Польша составляет северную часть славянской земли, граничит на востоке с Русью, на юге с Угрией, к юго-западу с Моравией и Чехией, к западу с Данией и Саксонией. К северному морю соседит с тремя языческими народами: селенками т.яе. лютичами, поморянами и пруссами. Страна эта весьма богата лесом, золотом и серебром, хлебом и мясом, обильна рыбой и медом; но особенно потому достойна внимания, что, окруженная столькими народами христианскими и языческими, подвергавшаяся нападениям и всех их вместе и в частности некоторых из них, никогда никем не бывала совершенно подчинена. Страна эта имеет здоровый воздух, почву плодородную; в лесах ее много меда, реки кишат рыбами; воины в ней храбры, земледельцы трудолюбивы, лошади крепки, быки приучены к плугу, коровы дают хороший удой, овцы длинную шерсть...

Гораздо скорее и полнее распространялись сведения о народах, населяющих западные славянские земли. Этнографическими указаниями богаты и Гельмольд, и Адам Бременский, и Эйнгард, и другие. Еще в конце IX в. была составлена весьма полная таблица славянских народов, живших на север от Дуная до самого Балтийского моря. Имея цель указать, какие славянские народы вошли в состав державы Болеслава Храброго, мы должны сделать оговорку, что в известиях IX, X, XI вв. и далее приходится встречать неодинаковые народные названия в одних и тех же местностях; что некоторые народные имена совершенно теряются, уступая место другим именам; что являются обобщающие названия для целого союза народов или колен, из которых каждый ранее мог встречаться под своим родовым именем; между родовыми названиями берут перевес названия более численного и сильного колена или народа, подавляя имена малочисленных и слабейших колен. В собственной Польше времени Болеслава одно колено обнаружило решительный перевес, почему старые названия других колен, образовавших народ польский, уже мало стали известны. Племенное имя славяне в этом периоде еще не всеми равно принято для обозначения всех ветвей славянского племени, хотя и заметно большее, сравнительно с прежним временем, употребление его.

Составитель начальной русской летописи выдает ляхов и колена их за ветвь славянскую: "Словени же ови пришедше седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне, Ляхове друзии Лутичи, ини Мазовшане, ини Поморяни". В приведенном выше месте Галл называет Польшу северной частью славянской земли; по Адаму Бременскому, за Одрой живут поляне, между Одрой и Лабой винулы. Константину Порфирородному известны были эти страны под общим именем земли бело-сербов и бело-хорватов. Насколько можно доверять известию Константина о движении славян с севера, из-за Татр, к югу, это другой вопрос, для нашей цели имеют значение только географические его указания. Таким образом, в Х и XI вв. еще не может быть речи об единичном названии всей страны, вошедшей в состав Болеславовой державы, хотя и можно заметить предпочтение в употреблении некоторых названий. Больше употребления видим за названиями ляхов и полян. В нашей летописи употребляется первое выражение о всех надвислянских славянах: "Ляхове же приседят к морю Варяжьскому... Словени же... седоша на Висле и прозвашася Ляхове, а от тех Ляхов прозвашася Поляне"... Вместе с этим именем приобрело широкое распространение имя полян, и самая страна у Галла и Гельмольда называется Polonia. Болеслав в современных латинских летописях называется dux Poleniorum. Притом поляне, как колено ляхов, жившее на запад от Вислы, в окрестностях реки Варты, от верхней Нотечи по самую Одру, строго отличаются от других колен ляшских: мазовшан, поморян, лютичей, силезцев и других. Но в западных, как современных Болеславу, так и позднейших, источниках, это название употребляется вообще обо всех коленах ляшской ветви, так как князь полян соединил в конце Х и XI вв. все эти колена в одну державу.

Кроме полян встречается имя висляне, в тесном смысле обозначавшее обитателей области реки Вислы, по преимуществу у верховьев ее; может быть, это имя употреблялось исключительно иностранцами, не знавшими более точного обозначения имени народа. Во время архиепископа Мефодия вислянами правил языческий князь, который должен был подчиниться Святополку моравскому. Вислы или Вислица еще в XIII в. не лишилась своей славы и известности, как видно из слов Богуфала: "был славнейший город в царстве лехитском, по имени Вислица; князем в нем во времена языческие был Вислав красивый, происходивший из рода Попелова". Вероятно, это было главное поселение тех вислян, которых знали географ баварский и Альфред. По словам этого последнего, "на восток от земли моравской лежит земля Вислян".

Колено мазовшане, обитавшее по берегам средней Вислы и имевшее города Варшаву и Плоцк, становится известным по источникам, сравнительно, поздним. О мазовшанах упоминают Нестор и Мартын Галл (Mazovia, Mazovienses); в позднейших памятниках народ этот называется мазурами. Еще менее известно о колене куявов, живших между полянами и мазурами; этому колену принадлежал город Крушвицы, древнейшая столица ляшских князей.

К половине Х в. названные колена уже вошли в состав государства, образованного князьями из рода Пястов; столицей их был город Гнездно в земле велико-полян. Мечислав, которым собственно и начинается достоверная история Польши, уже владел этими коленами и стремился к подчинению других народов, живших к северу и западу от велико-полян; тут, около Одры, пришлось ему столкнуться (963 г.) с завоевательными стремлениями немцев. Столкновение между поляками и немцами произошло из-за народа, населявшего страну, которую впоследствии принято называть Лужицами (верхние и нижние).

Силезское колено - одно из ближайших к Чехии ляшских колен. В XI в. Силезией называлась собственно одна жупа, имевшая границами на востоке Одру, на севере жупу дедошан, на юге и западе требовлян, и бобран. Впоследствии все, в окрестностях Одры находившиеся жупы, потеряли свои отдельные имена и стали известны под одним, всем им общим, названием - Силезии. Отдельные жупы, о которых можно найти упоминание за это время (X-XI в.), суть: дедошане, жупа, простиравшаяся на западе до земли мильчан и реки Бобра, на севере и востоке до Одры; бобране и требовляне, по верхнему течению реки Бобра; безунчане, у которых, по словам баварского географа, были два города. Может быть, это были обитатели округа города Бусинк, о котором упоминает Титмар под 1015 г.; ополяне, имевшие, по словам баварского географа, 20 городов, жили в окрестностях Ополя, по верхнему течению Одры. Все эти жупы колена силезского, как можно судить по приведенному месту учредительной грамоты пражской епископии, принадлежали чехам и входили в состав пражской епископии. Соединение их с Польшей было делом Болеслава I (999); ранее отец его, Мечислав, и Болеслав чешский имели много вражды и ссор из-за обладания этими, прилегавшими к Одре, жупами.

На север от полян, к самому Балтийскому морю, жили поморяне; упоминание о них, как ляшском колене, находится у Нестора, в его описании расселения народов славянского племени. Адам Бременский, описывая границы гамбургской епархии, говорит о поморянах в такой последовательности слов: "границы гамбургской епархии, включая в себя приморские славянские народы, доходят до реки Пены, которая составляет предел нашей диоцезы; за Пеной живут Вильцы и Лютичи до самой Одры; за Одрой... живут Поморяне". Северо-восточная часть земли поморян, находящаяся на самом берегу моря и прилегающая к нынешней западной Пруссии, называется по сю пору Кашубией, обитатели же ее кашубами, наречие их весьма мало отличается от наречия полян. Подчинение поморян было едва ли не первым военным делом Болеслава. У поморян упоминаются города: Гданск и Колобрег; в первом был с проповедническими целями св. Войтех, Гданск принадлежал уже тогда Болеславу. В Поморье учреждается потом колобрежская епископская кафедра, и епископом ее назначается Рейнберн.

Этим бы можно было кончить описание колен ляшских, составивших державу Болеслава Храброго. Но так как политическая и завоевательная деятельность его не ограничивалась только объединением Польши и соединением в одно целое разрозненных элементов ляшского народа, а выступала далеко за указанные границы по направлению к западу и к югу и касалась существенным образом славян, живших между Лабой и Одрой, то является потребность сделать описание и этих славян, живших за Одрой, чтобы ознакомиться с поприщем деятельности Храброго, на котором он славно провел большую часть своего правления. Здесь очередь стоит за сербами-лужичанами. В продолжение почти непрерывной пятнадцатилетней войны с немцами, военные действия с той и другой стороны направляются к этому пункту; тут выстраиваются новые крепости для защиты страны; тут отличается Болеслав и его верное рыцарство неожиданными и быстрыми движениями, ставившими в решительное недоумение неприятеля.

На пространстве, ограниченном с востока рекой Бобром, потом Одрой, до впадения в нее Варты, с запада рекой Салой до впадения ее в Лабу, с юга Кроконошами и Рудными горами, жил в Х и XI вв. народ полабский, сербы-лужичане. Окруженные с трех сторон родственным славянским народом, они соприкасались с немцами только на западе, на Сале. Местность, занимаемая сербами-лужичанами, богата обширными равнинами, по которым протекает много рек, вливающихся в Лабу. Чешские горы, постепенно понижаясь по направлению к Балтийскому морю, переходят, наконец, в долины, оканчивающиеся озерами и болотами. Около гор сосредоточиваются народные предания сербские, таковы предания о Белобоге и Чернобоге - горах, посвященных двум божествам, Громаднике - месте сбора сербов на войну, Любине - месте погребения семи королей, павших при защите отечества, Прашице - горе прорицаний. Bсe эти горы лежат в окрестностях Будишина. Земля сербов-луажичан не носила одного названия, не составляла одного государства; на ней жили разые роды, соединенные в небольшие союзы, называемые краями или жупами. В Х и XI вв. обитатели ее известны были под различными именами, из них более важные: лужичане, мильчане и сербы. Лужичане, названные так, вероятно, от луг, лужа, т.яе. долина, низина, были колено, обитавшее на нижнем течении Спревы до гавольских болот. Впоследствии имя это перешло и на ближайшие соседние колена, на севере и воcтоке, по самую Одру: на слубян, любушан, жарован, требовлян, голешинцев, лупян или лупоглавцев и др. Имя это перешло и далее на юг, например, на мильчан, и Лужица в этом обширном смысле возведена немцами в маркграфство и разделена на верхнюю и нижнюю. Местные названия из области лужичан весьма часто встречаются у Титмара, в описании войн Болеслава польского с немцами. Мильчане жили на юг от лужичан, от реки Квисы до чешских гор и на запад до черной Эльстры. Земля эта была театром ожесточенных войн в начале XI века, так как мильчане до этого времени никак не хотели подчиниться немцам. Из жупных городов упоминаются: Будишин, Загост, Сгорелец. Сербы жили между Салой и Лабой, частью и на правой стороне этой последней реки. Из жуп на правой стороне Лабы самая известная есть Сербище, между Нутой и Лабой; Нижане, по обеим сторонам Лабы, от черной Эльстры, через Лабу, к самой Мульде. Из жуп, лежащих на левой сторове, самые древнейшие суть: Жармунты, между Салой, Лабой и Мульдой; Коледичи, Житичи окруженные с севера и востока Лабой; Суслы или Сусельцы на реке Мульде, Гломачи на левом берегу Лабы, в окрестностях города Мишны до реки Каменицы и др.

Положение западных славян в конце Х в.

Прежде чем приступить к изложению деятельности Болеслава Храброго, нелишне будет бросить взгляд на политическое положение западного славянского мира, во главе которого пришлось встать ему. В IX в. западные славяне имели весьма сильных защитников в лице государей моравских, в Х в. чешские Болеславы, основав обширное государство, должны были стоять и стояли во главе западного славянского мира. Во второй половине этого века Болеслав II, в силу разных обстоятельств, должен был в тесном союзе и сближении с немцами искать средств к сохранению свободы своего народа. Бодричи, лютичи и сербы-лужичане вооружаются против навязываемого им политического и церковного ига и, с большим или меньшим успехом, то все разом, то в одиночку, ведут ожесточенную борьбу с притеснителями. Тогда же выступившие на историческое поприще ляхи, пользуясь смутами среди прочих славян, преследуют исключительно свои цели, раздвигают пределы своей страны, помогают немецким императорам порабощать своих соседей, полабцев. Полное разъединение и обособление славянских народов характиризует последнюю четверть Х в.; укажем несколько примеров.

Смерть императора Оттона II была тяжелым ударом для Германии: после него (983 г.) остался четырехлетний Оттон III, сын его, за малолетством которого императрица Феофания сделалась правительницей. Малолетство Оттона подало повод к смутам и честолюбивым искательствам дяди его, Генриха Сварливого; правительница, византийского происхождения, имела в Германии мало приверженцев; немецкие князья поделились на партии. Тогда с шумом и ожесточением поднялись марки против ненавистных порядков. Порядки эти были так тяжелы, что сами немцы не скрывают этого. "Я слышал, говорит Адам Бременский, как король датский уверял, что Славяне давно бы обратились к христианству, если бы тому не препятствовала жадность Саксов: у них больше лежит сердце к поборам налогов, чем к обращению язычников... они возмутили своей жадностью христиан, а потом жестокостью вынудили их к восстанию..." "Маркграф Бернгард, притесняя Славян тяжелыми налогами, вынудил их оставить xpистианство и обратиться к язычеству". Сохранилась одна старославянская песня, выражающая тяжелое чувство рабства и народные упования этого времени: "Эй, солнышко! что ты так жалобно светишь на нас, людей бедных? - Где князья, где наше войско? - Далеко угнаны Оттоном. Кто же, осиротелое отечество, вырвет тебя из власти врагов? Длинным строем тянутся там немцы, caксонские немцы, от сгорельских старых гор в края наши. Отдайте, несчастные, отдайте: золото, серебро и имущество; потом сожгут ваши дворы и хаты... Но не горюйте, кметы, не горюйте! Уж поднимается травка, так долго вытаптыпаемая чужими конями! Вейте венки из полевых цветов своему избавителю. Зазеленели нивы, все переменилось!" Время восстания полабских славян было самое удобное и сулило желаемый успех: 7 декабря 983 г. умер император, в Германии наступила пора интриг и происков. Мы не будем здесь описывать всего хода восстания, скажем только о том, как воспользовались славяне этими благоприятными обстоятельствами. Знамя восстания подняли лютичи на Гаволе и нижней Одре; одновременно с ними действовали бодричи; те и другие свирепствовали против церквей и духовных лиц, грабили и жгли город за городом. Сербы-лужичане тоже пытались свергнуть немецкое иго; маркграф мишенский, Рикдаг, должен был бежать, светские и духовные правители были перебиты, столица епископа жичанского ограблена, церкви и монастыри сравнены с землей. Но вот собрались немцы, поразили огромное войско славян (до 30 легионов) и заставили их при наступлении ночи, украдкой, по словам Титмара, бежать с поля сражения.

Что же в это время делается в других концах? Генрих Сварливый, чтобы иметь более успеха в исполнении своих замыслов, подкупами и заманчивыми обещаниями привлекает на свою сторону многих князей немецких; местом собрания его партии назначен был Кведлинбург, тут мы видим представителей трех славянских народов, князей чешского, польского и бодричского: они обещают Генриху помощь и верность. Но дело Генриха не удалось, партия его в Германии была сравнительно мала; славянские князья, взявшиеся помогать ему, бросают его и пристают к партии Феофании. При этом князья чешский и польский разошлись в своих политических воззрениях. Мечислав видимо заискивал в немецком правительстве, посылал богатые подарки, помогал Феофании уладить дела в марках, участвовал в двух походах на славян полабских76. В это же время Болеслав чешский, не желавший отказаться от завоеваний, сделанных во время неурядиц в Германии, привлекает на Чехию гнев немецкого правительства и саксонско-турингское войско; немцам помогает при этом польский князь.

Очевидно, тут все действуют в одиночку, каждый имеет в виду свои узкие выгоды. Это безотрадное явление объясняется разделяющей политикой немцев, которые привлекали на свою сторону врага, чтобы, с его помощью, погубить других врагов.

Приведем еще один факт. В 990 г. чехи и поляки были в войне из-за обладания частью Лужиц. Болеслав чешский пригласил на помощь лютичей, всегда бывших в союзе с ним и с его предками; Мечислав получил подкрепление от немецкой правительницы, Феофании. Случилось так, что дело между чехами и поляками уладилось довольно скоро, и немцы должны были воротиться на родину; тут оставался неразрешенным вопрос о союзниках чешского князя - лютичах. Они весьма усердно принялись за дело; послав отряд воинов на помощь чешскому князю, поднялись поголовно на родине, разрушили бранденбургскую церковь, выгнали из города какого-то Кизо, изменившего им, делали нападения на прилабские селения и поставили Оттона в необходимость принять решительные меры. Замечательно то, что рассказывается об этом в гильдесгеймских летописях под 992 г.: "император Оттон с сильным войском опять пришел под Бранибор; к нему явились на помощь баварский герцог Генрих и Болеслав, князь чешский - с огромным войском". Итак, Болеслав чешский сделался на этот раз орудием политики немцев: они разделили врага и побили его его же силами. Очевидно, князь чешский разрушал собственное дело: едва ли после того могли лютичи скоро отозваться нa его приглашение о помощи. Мы ограничимся этими фактами77, которые достаточно доказывают мысль, что полное разъединение интересов господствовало у западных славян в конце Х в.

В связи с этим тогдашнее западное славянство характиризует еще другое, довольно важное обстоятельство. Западные славяне вступали в разные степени подданства к немцам. Слабая степень подданства состояла в принятии на себя обязанности платить определенную дань; при этом оставались нетронутыми внутренние отношения страны, оставалось народное правительство и предоставлялась свобода во внешних сношениях, лишь бы они не клонились ко вреду императорской власти. Обязательство доставлять вспомогательный отряд военных людей на случай походов императора - было другой степенью подчиненности. Оба эти обязательства налагались, как на язычников, так и на христиан, и притом или одно, или оба вместе. Лютичи, после подчинения, стали доставлять вспомогательный отряд немецкому королю, такое же обязательство несли чехи и поляки. Трудно указать примеры, где бы была обязательна одна дань: мы не знаем, что значат посольства к немецкому императору с дарами в торжественные дни, т.яе. имели ли они характер обязательный, или нет; неприсылка даров, впрочем, считалась дурным признаком, подготовлением к восстанию, бунту. Надо думать, что дань с подвластных народов обязаны были собирать маркграфы, откуда и можно объяснить летописные выражения, что жадность маркграфа такого-то побудила народ к восстанию. Если это так, то посольства ко двору должны были иметь характер чисто свободный, дружественный, потому-то и император в свою очередь одаривал славянских послов богатыми дарами. В таком случае обязательство платить дань и доставлять военный отряд принимали на себя все те народы, областями которых заведывали маркграфы. Был и еще особый вид подчиненности, на первый взгляд довольно слабый, в сущности же опаснейший предыдущих видов, потому что в основании его лежала идея разъединения власти и народа, а следствием было - забвение нацональных и преследование личных интересов.

Мелкие славянские владетели (коленные князья, жупаны и т.яп.) не всегда видели для себя благо в борьбе за национальную свободу и независимость. В их сознании нашла широкое место ослепляющая идея всемирной императорской власти, которая в то время понималась неразрывно с идеей католической церкви. Император управлял всеми христианскими землями, в которых власть его признавалась высшей на земле; от него зависело избрать и посадить на епископскую кафедру главу всей христианской церкви. Император учреждал новые епископии, разграничивал диоцезы: всякий епископ получал от него знаки своей власти. Вследствие того при Оттонах союз светской и духовной власти был весьма силен, а это и было причиной, что завоевания немецких императоров и проповедь католического духовенства шли рука об руку. Не было полной победы над народом, пока он не был окрещен; вслед за обращением в христианство налагалось ярмо зависимости политической. Проповедники шли на дело проповеди к язычникам по назначению и указанию императора. Новообращенный вместе с понятием об едином Боге приобретал понятие об одном цезаре, одной высшей светской власти на земле. Ставши членом церкви, он делался членом общества, признававшего и одну светскую власть. Славянские народы, успевшие образовать плотные государственные союзы, боролись более или менее успешно с этим опасиым, для их государственной жизни, духом времени; представители этих союзов, князья, спешили окружить своих подданных национальным духовенством, старались приобрести от императоров признание своих владетельных прав и разными мерами стремились к получению королевской короны. Но, пока еще не сознано было это, мелкие князья, стоявшие в зависимости от немцев, вполне предоставлены были совместному влиянию и католическпх проповедников, и ослепляющему блеску всемирной императорской власти. Народы между Лабой и Одрой, по преимуществу подверженные действию таких идей, по необходимости должны были впутаться в немецкую политику, разъединиться, потерять идею национальности и принять в себя принципы, выработанные чужой жизнью. Мелких славянских владетелей весьма занимал блеск императорского двора, чиновничество и аристократизм, развившиеся в Германии. Верные сыны католической церкви, они старалось сделаться и верными вассалами императора. На этом пути они могли приобретать и приобретали особенные права, имевшие основание и расположении к ним императоров. Это была зависимость, подслащенная лестным правом добиться преимуществ и привилегий, какими владели чиновники императорские: герцоги, графы, маркграфы. Князь, принявший христианскую веру и давший опыт вассальной верности, не считался уже данником, но получал права имперского графа или герцога, принимал участие в военных походах императора, являлся на сеймы и совещания, словом, становился членом романо-германской империи. При непосредственной зависимости от императора, власть его над своим народом была надежнее, он был устранен от сношения с высокомерными маркграфами, презрительное обращение которых тяжело было выносить князьям славянским: мы знаем, что польский князь Мечислав не смел сесть в присутствии графа Годо и войти в верхней одежде в ту комнату, в которой находился этот граф.

Но трудно было провести народ, его всего менее удавалось обмануть католическому духовенству. Если проповедь веры и завоевания шли рука об руку, то, в свою очередь, славянские народы, в попытках вырваться из-под чужеземной власти, первым делом старались уничтожить церкви, духовенство и все, напоминавшее им о новой вере. Очевидно, тут шли по противоположным направлениям интересы народа и интересы старшин его. Это ненормальное отношение между властью и народом вело ко внутренним переворотам, общественным смутам, перемене правителей. Мы укажем на одно событие из конца Х в., которое подтвердит мысль нашу. В то время, как маркграф Тидрих и герцог Бернгард своей жадностью, по выражению Гельмольда, выводили славян из терпения и жестокими притеснениями делали их положение невыносимым, сильнейшие и более известные тогда князья славянские (дело идет о славянах полабских) стоят в весьма близких отношениях к императору и этим графам. У графа Бернгарда была племянница, руки которой домогался князь Местивой. Сначала граф соглашался на этот брак, чем и расположил Местивоя в пользу немецкой политики. В 982 г. Местивой отправляется, вместе с Оттоном, в Италию против сарацин и ведет с собой отряд в тысячу воинов, из которого никто не остался в живых. Возвратившись из Италии в 983 г., когда началась жестокая двенадцатилетняя славянская война, Местивой снова вошел в переговоры о руке обещанной ему девушки, но получил оскорбительный ответ: "Не годится родственнице герцога выходить за собаку". Скоро граф осознал резкость своих слов и послал сказать Местивою, что он согласен выдать за него свою родственницу. Глубоко оскорбленный, Местивой гордо отвечал: "Благородной племяннице великого графа прилично быть за высокородным мужем, а не за таким, как я, псом. До большой чести дослужились мы, что даже и за людей-то не считают нас! Но помните, весьма больно кусается сильная собака!" Тогда Местивой воспользовался обнаружившимся против немцев сильным движением между славянами и решился жестоко мстить за обиду. Он явился к лютичам, в город Ретру, рассказал на народном сейме, как его оскорбил саксонский граф, и возбудил в лютичах справедливое негодование. "Поделом тебе, говорили ему, ты презираешь своих соплеменников и дружишь с саксами; но поклянись, что ты отстанешь от них, и мы встанем за тебя". Он дал клятву; тогда началось суровое истребление храмов, избиение духовных лиц.

Достаточно, кажется, видно из этого примера, что князья, впутываясь в немецкую политику, через это отделялись от народа и вставали во враждебные к нему отношения. Как глубоко было в тогдашнем мире, даже между сильнейшими представителями его, убеждeниe в величии императорской власти, в обширных правах ее раздавать титулы и привилегии, показывает пример искательства королевской короны такими лицами, как Стефан угорский и Болеслав польский.

Сильные государи славянские, чешский и польский, выступают из границ национальной политики, впутываются в интересы немцев и частью помогают им добивать славян, частью враждебно сталкиваются между собой, изменив двадцатилетнему дружному взаимодействию. Польша, недавно еще с помощью чешского войска усмирявшая врагов своих, потом в союзе с Чехией располагавшая запутанными делами империи, Польша высказывается теперь, как страна молодая, ищущая простора и расширения территории; польский князь Мечислав не только "с чрезмерным войском" спешит на помощь Оттону против полабских славян, но в то же время "подносит ему редкие подарки и себя предает во власть его", является на помощь к Оттону, когда он предпринимал походы на Чехию, и помог немцам отнять у Болеслава чешского Мишну и Лужицы. Уже тогда, вероятно, начался захват Польшей чешских земель, бывший причиной войны между Чехией и Польшей 989-990 гг., о причинах и следствиях которой довольно неопределенно говорят источники. Эти два государя, повелевавшие довольно численными народами, соединившимися уже в политическое целое, ослабляли друг друга междоусобной войной в то время, когда северные соседи их изнемогали в неравной борьбе с немцами. В двухлетней чешско-польской войне лютичи являются союзниками чехов, немцы союзниками поляков.

Не менее деятельное, но равно безуспешное и единичное движение было в конце X в. у сербов-лужичан. Только после продолжительных войн удалось успокоить сербов саксу Эккарду, в награду за что он сделан был маркграфом мишенским. Среди кровавых событий этого времени сербская история выставляет одного мильчанского князя, с латинским именем Кресцентия (Crescentius). Столица его была на Лимашевой горе, недалеко от королевской рощи. По летописным известиям, император, разгневанный поступками князя, послал против него войско. Когда была уже взята столица Кресцент, с немногими из своих друзей он нашел возможность бежать, но посланные за ним в погоню нагнали и убили его. Старое сербское предание, сохранившееся между населением нижних Лужиц, говорит, что некогда один сербский король, принужденный, вследствие проигранного сражения, бежать из верхних Лужиц, в челне спасся в болота нижней Спревы и там, вблизи местечка Боркова, заложил город, где долго после того княжил. Другое народное предание говорит, что один сербский король, имевший свою столицу в городище, неподалеку от Боркова, спасаясь бегством от немцев, приказал перековать коней своих так, чтобы подковы были обращены назад и чтобы, таким образом, погоня не могла открыть места его убежища. Сопоставляя эти известия, лужицкие историки заключают, что Кресцентий не погиб на Лимаше, но что, не видя надежды на спокойное княжение в верхних Лужицах, он перебрался в нижние, в долину реки Спревы; но и там враги не оставляли его, и он хитростью должен был спасаться от них. Нельзя положительно сказать, какой веpxнe-лужицкий князь спасся в долину нижней Спревы, однако нельзя отрицать действительности подобнпго события. Городище около Боркова, без сомнения, было последним прибежищем свободных сербов, когда их земля была занята еемцами. Нижне-лужицкое население доселе помнит, что там была последняя столица королей сербских; выкапываемые там одежды и ранние металлические поделки подтверждают народное предание. Долго еще, после порабощения Лужиц, потомки прежних королей хранили свою независимость в этих неприступных местностях.

Вообще, к концу Х в. ни одна часть западного славянства не могла представить отпора движению немцев; не говоря уже о жупах и коленах, целые народы теряют свое национальное правительство, вступают в зависимые отношения и мало-помалу втягиваются в политику немцев. Иногда в том или другом месте вспыхнет восстание, но ближайшие соседи и недавние союзники восставших помогают немцам снова наложить на них тяжелое иго. Не видно сознания опасности, грозившей всем окраинным народам; в большей части случаев руководились минутными побуждениямн и личными выгодами; только юная Польша понемногу изготовляла средства для борьбы с опасным соседом.

Польский князь Болеслав. Его внутренние дела. 992-999 гг.

Князь польский Мечислав умер 25 мая 992 г. От брака его с Дубровкой осталось два сына: Болеслав и Владивой; от брака с Одой три сына: Мечислав, Святополк и Болеслав. По общему всем славянам обычаю, Польша должна была разделиться на уделы, по числу оставшихся сыновей князя; но старший сын Мечислава и Дубровки, Болеслав, изгнал из страны мачеху и сыновей ее, приказал ослепить родственников своих, Одилиена и Прибивоя, и соединил под своей властью Польшу. В первые годы правления Болеслав не изменял, по отношению к немцам, политики своего отца; дела шли тем путем, какой им указан был опытностью Мечислава. В 991 г. императрица Феофания на сейме в Кведлинбурге объявила поход против славян, все еще продолжавших волноваться. Хотя Болеслав лично не связан был никакими обещаниями относительно этого похода, так как на сейме был отец его Мечислав, вскоре после того умерший, тем не менее в 992 г., когда Оттон с огромным войском направлялся к Бранибору, молодой польский князь, во исполнение обязательства отца, посылает немцам вспомогательный отряд. Отношения Болеслава к Оттону III не изменились и после того, как он самовольно изгнал из Польши мачеху и братьев: Ода искала восстановления своих прав не в Германии, но в Риме, у папы Иоанна XV. В 996 г. Болеслав помогал Оттону в походе его на бодричей, тогда он оказал покровительство брату епископа Войтеха, Собебору, пригласив к себе в Польшу и таким образом спасши его от несчастной доли, постигшей в этом году род его. Поддерживая союз с императором, Болеслав не опускал из виду и своих выгод. В это время (992-996 гг.) подчинены были им поморяне до самого Балтийского моря, также некоторые колена пруссов должны были признать его зависимость: мы знаем, что во время проповеди между пруссами Войтеха, Гданск принадлежал уже Болеславу. Гельмольд подчинение поморян и пруссов ставит в непосредственную связь с походом Оттона на славян полабских. Следствием тесного союза немцев и поляков для первых было успешное прекращение двенадцатилетней войны с полабскими славянами, для вторых расширение границ областями поморян и пруссов. Но Болеслав недолго был в союзе с немцами; он скоро сознал, что существенные выгоды Польши не в этом направлении, что его задача не подавлять, но поддерживать движение против немцев между другими славянскими народами. Стать во главе славянского миpa и направить все его силы на борьбу с опасными соседями сделалось задачей политики Болеслава с первых годов XI в. Богатство военных сил, обнаруженных Польшей в XI в., поражает неожиданностью и величием, прочной организацией и правильным приложением их. Мы должны вглядеться в характер этого сильного и энергичного человека, и рассмотреть средства, которые Болеслав имел под руками и приготовлял вновь для задуманной борьбы с немцами.

С Болеславом польским случилось то же семое, что и со всеми крупными лицами древней и средней истории. Государи-образователи общественного порядка, выведшие нацию из тесных границ ее собственной территории, прославившие народ свой военными подвигами - вообще не забываются в потомстве. Но скоро после их смерти, когда широкий план, начертанный ими для будущих поколений, становится не под силу их преемникам, имя их окружается прихотливыми красками народной фантазии и становится достоянием сказки; забываются исторические пределы внешней и внутренней деятельности, и последующие внешние дела и внутренние учреждения нанизываются на основную нить преданий о них. Через несколько поколений к такому имени приурочиваются события, бывшие результатом движения целых эпох; все идеалы нации, возвышенные черты любимых героев и т.яп. ставятся в связь или сосредоточиваются на этом лице. В первом национальном историческом памятнике, у М.яГалла, характер Болеслава приобрел уже черты предания, частью стершие и сгладившие в нем действительные признаки исторического деятеля первой четверти XI в.; последующие польские летописцы еще более изукрасили характер Болеслава чертами народного предания. Таким образом, историческое лицо с течением времени покрывается поэтическим колоритом, с которым оно переходит и в область истории; в таких деятелях, ставших предметом сказаний, весьма трудно отыскать черты личные. Уже Галл нашелся вынужденным прибегнуть к риторическим средствам, описывая дела Болеслава. "Кто в состоянии достойно описать его подвиги или сосчитать жестокие битвы с окрестными народами? Не он ли подчинил Моравию и Чехию, завладел в Праге княжеским престолом, и посадил на него своего сподручника? Не он ли весьма часто одерживал победы над Уграми и подчинил своей власти всю землю их до Дуная? Неукротимых Саксов так доблестно усмирил он, что в реке Сале, в середине земли их, вбитыми железными сваями обозначил пределы Польши. Что исчислять его победы и триумфы над неверными племенами, когда известно, что он их попирал ногами!" Если история может отделить исторического Болеслава от того обаятельного, поэтического образа, который создало из него воображение народное, то она обязана в этом отношении одному иностранному источнику: политическую деятельность Болеслава описал его современник, Титмар, епископ межиборский. Восстановить действительные черты довольно трудно и по этому источнику: Титмар описывает дела Болеслава с чувством тяжелой скорби и негодования против иего.

Когда Болеслав принял власть, он нашел уже готовым разделение нации на благородных (шляхта, дворянство), оброчных крестьян (кметы) и крепостных, со всеми зависящими отсюда отношениями. Господствующее сословие больших и малых поземельных собственников образовало крепкое зерно нации и было по преимуществу сословием военным, между тем как кметы, если не исключительно, то главнейше, должны были обрабатывать землю и платить им оброк. "Я не решаюсь, говорит Лелевель, определить начало, не решаюсь и исследовать, и высказывать предположения о том, каким образом произошло это различие сословий, ибо во всем славянском мире оно заходит в темную, очень отдаленную старину. Довольно того, что эти два сословия образовались во время неблизкое к обращению Польши в христианство". Над обоими этими классами высилась княжеская власть, которая в Польше имеет подобное же происхождение, что и в других славянских землях. В древнейшую пору население представляется раздробленным на мелкие единицы, стремившиеся к обособлению.

Сопоставляя между собой старые монастырские и церковные летописные заметки, мы находим между ними то замечательное различие, что некоторые из краковских заметок касаются последних годов IX в.: определяют время правления Лешка, год вступления (913 г.) на польский престол Земомысла, время рождения (931 г.) Мечислава, занимаются описанием сношений с некоторыми чешскими князьями; напротив, древнейшие гнездненские записки все начинаются изложением обстоятельств сватовства Мечислава за Дубровку. Можно думать, что обитатели малой Польши сохранили эти воспоминания еще из поры своей самостоятельности и независимости от полян. Летописец называет князя полян, Попела, царем и повелителем царей, а это можно объяснить так, что князь полян тогда уже подчинил своей власти других коленных князей, живших поблизости Гнездна. С другой стороны, Попел называется князем только округа гнездненского, из чего видно, что в диугих округах были тогда другие князья; так, мы знаем в Вислице князя Вислава Красивого, происходившего из племени князя Попела. Основателем могущества полян является, по преданию, Земовит, от которого идет новая династия Пястовичей; он распространил границы своего княжения далее, чем кто-либо до него. При всей скудости и отрывочности известий, можно, однако, вывести, что князьям колена полян пришлось пережить продолжительный период объединения колен ляшских под своей властью, период борьбы с независимыми родовыми и коленными старшинами, что первоначальная история Польши носит тот же характер, что и история Чехии. Нет сомнения, что ко времени Болеслава внутренняя работа собирания земли была кончена, и княжеская власть приобрела уже известную степень устойчивости. Судить о свойствах княжеской власти конца Х и начала XI в. мы не можем, за недостатком современных памятников; но если допустим, что большая часть податей, многочисленных служебных обязанностей и коронных регалий, как они являются по памятникам XII в., лишь мало-помалу, с течением времени приобретаемы были княжеской властью, то право суда, требование военной службы и известного размера податей - останутся, по всей вероятности, древними прерогативами княжеской власти. Но нельзя отрицать, что значение власти прежде всего основывалось в это время на личных достоинствах князя. Если это был человек с сильным характером, власть его могла доходить до деспотизма; если он был слаб, шляхта волновалась и ограничивала права его. Галл хвалит нелицеприятие Болеслава. Одинаково относился он к кмету и шляхтичу, тому и другому давал скорый суд и расправу. Обвиняемый шляхтич не смел ни под каким предлогом не явиться на княжеский суд; обладая живым и страстным характером, он многих панов присудил к смертной казни, в чем после раскаивался, к суровым упрекам присоединял иногда и ручную расправу. Таковы черты, рисующие отношения княжеской власти к шляхте.

Разница между шляхетским и кметским сословием основывалась на неодинаковых свойствах владения землей. Было независимое и зависимое владение; если независимое владение было велико и обнимало зависимые владения, то оно составляло доминиум. Владельцами независимыми были лехи или шляхта, владельцaми зависимыми были кметы. Пользование землей обязывало всех к разным государственным повинностям и военной службе. Военная служба первоначально могла рассматраваться скорее как право свободного человека, чем как обязанность. Крупные собственники с радостью шли за князем в поход, так как богатая добыча привлекала каждого, вообще военная жизнь соотвествовала тогдашним вкусам. Как высшее сословие, шляхта стоит близко к князю; из шляхтичей состоял высший суд при дворе его, шляхта составляла зерно войска, почетнейшую и лучшую часть его, военную конницу.

Объединение Польши, введение христианской веры и развитие княжеской власти не могли не отозваться разными влияниями на кметах. В старую пору, при Пясте, сеймовый пан, решающий дела свои на вече, пользовавшийся личной свободой и самоуправлением, он много утратил теперь из прав своих. Ему нужно было отказаться от старой веры, изменить прежнюю жизнь и вынести на своих плечах многообразные обязанности к князю, шляхте и духовенству. Новые религиозные обряды, исполняемые чужеземным духовенством, военная жизнь, поднимавшая власть вождя и принижавшая давний вечевой обычай, рыцарство, наполнившее двор князя толпой иноземных искателей приключений, - все это должно было не совсем благоприятно подействовать на народ. Он оттеснен был от князя, но и там, в отдалении, не мог уклониться от следствий перемены всей общественной жизни, охватившей Польшу. На него налагалась десятина в пользу духовенства, взималась тяжелая военная повинность, натуральная и личная; рядом с его забором возникали новые поселения военнопленных, с которыми он, доселе вольный и самостоятельный, должен был сравняться по тождеству жизни и обязанностей. Война, давшая шллхте средства к обогащению, легла тяжелым ярмом на кмета и, как всегда, подчинила его шляхтичу, сильному своею челядью, награбленными богатствами и обширной поземельной собственностью.

Болеслав вызвал к деятельности свежие силы ляхов; потомство прнписывает ему переустройство Польши; преимущественно к его времени приурочиваются военные учреждения, в продолжение столетий существовавшие в стране78. Мартын Галл представляет Польшу Болеславова времени исключительно воинственной, военная сила ее неизмерима: "Какой математик в состоянии будет верно определить число закованных в железо воинов его? Из познанского округа доставлялось на войну 1300 латников и 4000 щитоносцев, из гнездненского 1500 латников и 5000 щитоносцев, из Владиславля 800 латников и 2000 щитоносцев, из Гдеца 300 латников и 2000 щитоносцев; все они славились, как xpaбрейшие и весьма искусные воины. У Болеслава было больше тяжеловооруженных воинов, чем в наше время во всей Польше щитоносцев; тогда было в Польше почти столько же воинов, сколько в наше время всего в ней населения".

Думают, что военное и гражданское устройство, данное Польше Болеславом, частью вызвано было исключительным положением границ государства, почти непрерывно стоявших на военном положении, и первоначально введено в пограничных областях, что только потом, с течением времени, оно распространилось на всю Польшу. Но едва ли возможно предположить, чтобы пограничное городовое устройство, случайно введенное, сделалось потом общим всей Польше; повсеместность этого устройства в XII в., а к концу этого века и совершенное падение его, говорит за то, что оно основывалось на местных, чисто народных учреждениях, и не было явлением случайным и заимствованным. Относимые ко времени Болеслава учреждения стоят в связи и имеют своим основанием древнейшие отношения, свойственные всему славянскому племени; Богуфалова строжа есть дальнейшее развипе и приложение общеславянской круговой поруки. Богуфал говорит, что Болеслав ввел в Польше подать, называемую строжей; эта подать состояла в том, что с каждого участка земли или плуга представлялось в житницу королевскую по одной мере пшеницы и овса; сторожевой податью она называлась потому, что предназначалась для продовольствия ратных людей в городах, преимущественно пограничных. "Ибо названный король, для защиты своей власти и для противоборства врагам, на границах государства строил много крепостей".

В XII в. мы находим Польшу разделенной на множество округов; в каждом из них был город с кастелляном, королевским чиновником, заведывавшим военной, юридической и финансовой частью в своем округе. Но в середине XII в. это устройство уже падает, - ясно, что оно существовало издавна и было уже действугощим в XI в. С тех пор, как Польша была объединена, как князья колена полян подчинили себе окрестные колена, - должно было существовать известное устройство для правильного взимания податей и для отправления военной службы. В городах (castrum) были посажены княжеские чиновники (familiares, comites), частью для наблюдения за управлением округа, частью для исполнения обязанностей, присвоенных князю, как обязанность творить суд и расправу, частью для предводительства военными людьми на случай войны. К каждому городу причислялись окрестные селения, составлявшие его округа, с жителей этого округа и собиралась, между другими, упомянутая выше подать, строжа. Известный процент населения должен был лично являться в город, из него составлялась городская стража, всегда готовая идти на войну под знаменем кастелляна; остальное население округа натурой доставляло средства в содержанию в городе воениых людей. Таких военно-юридических округов было много, каждый из них обязан был выставлять определеннное число войска; по словам М. Галла число это было очень велико. Это учреждение должно стоять в известной связи с другим учреждением сдавянским, по которому жители известного селения или нескольких селений должны были все вместе заботиться о сохранении мира и порядка на земле их, и, если не могли найти нарушителя общественного спокойствия и представить его высшей власти, обязаны были все вместе платить обычный штраф, которому подвергался преступник. В польских памятниках XII-XIV вв. это учреждение известно под именем vicinia, opol, opole. Рассматривая случаи, в которых упоминается об этом учреждении, мы замечаем, что opole или vicinia к этому времени имеют уже весьма широкий смысл. Vicinia есть не только часть округа, союз нескольких селений в одно определенное, в себе замкнутое целое, образовавшийся для coxpaнения общественного спокойствия, но и учреждение такого рода, которым князья воспользовались для правильного взимания разнообразных налогов и податей. Качество и количество податей, упоминаемых в докуыентах, так велико числом, и многие порознь так значительны, что невозможно допустить, чтобы каждый отдельный крестьянин один был обязан вносить их. Из грамот видно, кроме того, что vicinia и opole составляли единицу не только в финансовом, но и в других отношениях, и что они стояли в известном отношении к castrum, которого кастеллян отправлял юридические и административные обязанности в пределах своего округа. В округ должны были входить многие вицинии и, может быть, judices castellanorum или inferiores judices были подчиненными кастеллянам судьями в вициниях. Понятно, что учреждение, уже давно вошедшее в жизнь, всего удобнее давало князьям средства к правильному взиманию податей и налогов: городовое устройство нисколько не насиловало старых обычаев, но было дальнейшим их развитием, в приложении к потребностям возникающего государства. При этом государственные подати распределялись равномернее, все силы страны были призваны к отбыванию их.

Кроме того, что каждый поземельный собственник, состоявший в округе кастелляна, мог быть вызван им, на случай войны, под военное знамя, всякий поляк благородного происхождения обязан был лично являться на войну. Этот род военных людей получил название miles, еще в раннее время взятое с латинского и потом приобретшее в Польше широкое распространениe под именем рыцаря. Как отдельная корпорация, с особыми правами и привилегиями, рыцарство является, по памятникам, к концу ХIII в. Когда в законодательстве упоминается miles, militia и т.яп., тут разумеется высшее сословие по преимуществу. Каждый miles стоит выше кмета, за убийство его и нанесенные ему раны платится вчетверо больше, чем за убийство и раны, нанесенные простому смертному. Ни духовенство, обязанное военной службой наравне с другими сословиями, ни поземельные собственники не включались в эту милицию и не назывались воинамн-рыцарями.

В Польше времени Болеслава особенно важную роль играет шляхетское военное рыцарство. Оно составляло зерно военной силы Болеслава, всегда сопровождало его в походах, имело значение постоянной дружины и пользовалось, как увидим, его особенным почетом. Вероятно, уже тогда входило в жизнь понятие о рыцарстве, как почетном звании, приобретаемом за личныя заслуги посредством особого обряда. Рыцарем становился тот, кто опоясывался опояской и мечом, и произносил торжественную клятву в верности своему патрону. Когда произошло выделение этого высшего звания (рыцарского), трудно сказать, за недостатком источников. Длугош, живший в XV веке, описывает, как еще в 1100 году Болеслав Кривоустый был опоясан рыцарской опояской Владиславом Германом. Из того же Длугоша узнаем, что рыцарское опоясывание в Польше известно было за целое столетие, особенно известны были отличия рыцарского звания. Мечислав в 977 г. выдал наказ, чтобы паны и рыцарство, входя в церковь, имели на себе опояску рыцарскую и меч, чтобы без этих существенных признаков рыцарского звания не входили они в церковь. Быть рыцарем значило приобрести на то личное право, не имевшее никакого отношения к родовым правам шляхетским, хотя шляхетское звание и было необходимо для получения рыцарского. Рыцарское опоясание могли принимать лишь члены благородного происхождения. Болеслав Кривоустый был посвящен два раза в рыцари, сын Болеслава Храброго посвящен в рыцари Генрихом; что шляхетство было необходимым условием для принятия рыцарского посвящения, доказательство на это находим у Длугоша: в войне Болеслава Кривоустого с уграми, когда под королем пал конь, и он был в опасности потерять жизнь, - один кмет, Григорий, подставил ему коня; чтобы вознаградить его за такую услугу, король сначала возвел его в достоинство шляхетское, потом сделал рыцарем.

Все время княжения Болеслава, прошедшее почти в непрерывных войнах на западе и востоке, имело запрос на военных людей. Шумная лагерная жизнь, которую любил и сам князь, понравилась многим. Почти постоянно являлись в Польшу свежие отряды из соседннх стран, привлеченные богатством польского рыцарства и расположением к нему князя; что падало жертвой войны, с избытком вознаграждалось новым приливом охотников: моравских, печенежских, немецких и чешских. Часть рыцарства рассажена была по городам, вероятно, в качестве административный, финансовых и других чиновников; но главная масса военных людей была постоянно под рукой у князя. Особенно яркими красками рисует Галл отношения Болеслава к его рыцарству. Каждый рыцарь был не гостем у Болеслава, а сыном; кроме равного раздела военной добычи он награждал такого оружием и конями; каждого рыцаря звал король по имени. Военные действия Болеслава, неожиданные нападения, быстрое появление его в тылу у неприятеля показывают, что главная сила его была в конном войске, т.яе. в этом рыцарстве.

Выделение и обогащение рыцарского сословия не могло не отозваться на правах народа. Уже было сказано, что шляхетство приобрело себе исключительное право на доступ в рыцарское сословие. С тех пор начинают подниматься некоторые польские роды, становясь близко к князю и стараясь отстранить его от народа, в руки их переходить все управление страной. Как человек в высшей степени энергичный и любивший свой народ, Болеслав старался личным влиянием поддержать кмета и не дать его в обиду шляхтячу. Кметы имели к нему доступ и могли высказывать свои жалобы на панов; он выслушивал их, какими бы важными делами ни был занят, и затем тотчас же делал распоряжение о разборе дела и наказании притеснителя. Кметам приходилось переносить весьма много убытков от потрав рыцарей, проезжавших селениями и засеянными полями; Болеслав старался устранить это зло своим нримером: "поселянам, как добрый отец, он старался доставить спокойную жизнь; во время путешествий предпочитал делать остановки в городах, собственник и хозяин не скрывал от него своего достатка, но вся страна сбегалась поcмoтpеть на проезжавшего короля".

Весьма редко было население Польши, большая часть ее была покрыта лесами: и нельзя не отдать чести тем приемам, которые употреблял Болеслав для населения страны своей. Вследствие постоянных войи, в Польше должно было скопиться весьма много военнопленных; им предоставлялось право садиться на участки земли и обрабатывать его; по истечении трех лет, они сравнивались в правах с местным населением. Во время военных действий, если он замечал, что известного места невозможно было удержать за собой, то не прежде возвращался домой, как выведши все население, сколько только можно было собрать его, внутрь своего государства. Так, в 1002 г. из Стрелы "весьма много окрестных жителей увел с собою"; в 1003 г. "обезлюдил всю жупу Гломачей, уведши население ее"; в 1007 г. вывел население из страны морочан и из жупы Сербище и др.

Много заботился Болеслав и о нравственном преуспеянии своего народа; еще недавно просвещенная христианством, Польша едва ли много изменилась до его времени. Говоря о нравах поляков, Титмар выражается, что без суровых наказаний князь не мог здесь безопасно править народом, и рисует далее наказания, характеризующие жестокие обычаи народа. Заботясь о привлечении в свою страну лучших духовных лиц, Болеслав вошел в сношения с родными св. Войтеха, чем снискал расположение последнего; Войтех посетил Польшу, провел в ней целую зиму, но потом, "видя что в Польше святая вера уже множится и церковь возрастает, бесстрашно пошел в Пруссию". В завоеванных польским оружием землях Болеслав спешил устроять епископские кафедры, - так возникли епископии: в Колобреге, Кракове, Бреславле. Чтобы успешнее шло дело распостранения веры Христовой, он упросил отправиться в Польшу двоих из учеников св. Ромуальда, которые с этой целью выучились славянскому языку. Он устроил в Польше несколько монастырей: Титмар упоминает об аббатстве Межиречье, о бенедиктинском монастыре Тинец; Длугош и его продолжатели свидетельствуют, что им же был устроен и бенедиктинский монастырь на Лысой горе, в сендомирском воеводстве. "Епископов и своих капелланов так высоко ценил он, что в присутствии их не дерзал садиться, называл их не иначе, как господами; во всем так благосклонен был к духовенству, что если кто-нибудь из панов начинал тяжбу с клириком, или если светский человек присвоял себе церковные имущества, тогда он сам, как патрон и адвокат, защищал интересы церкви и духовенства. Подчиняя языческие народы, он не к дани обязывал их, но заставлял принимать истинную веру; на собственный счет устроял для них церкви, назначал епископов и посылал священников".

Два обстоятельства играли весьма важное значение в делах внешней политики Болеслава польского: смерть Болеслава чешского и Оттона III. Первая доставила ему случай показать свое влияние в запутанных обстоятельствах Чехии и расширить Польшу завоеваниями на юге, вторая была поводом скинуть маску расположения и покорности к немцам, и указала ему широкую дорогу на запад. Мы и обратимся теперь к изложению внешних дел княжения Болеслава.

Распространение границ Польши к юго-востоку. Столкновение с русскими, чехами и уграми из-за земель по-татрских. Признание независимости Польши. 999-1000 гг.

Едва ли найдется в истории славянства IX, Х и XI вв. предмет более темный, так мало поддающийся исторической науке и потому слабо разработанный, как земля славян, обитавших близ Татр, в ту и другую сторону от этих гор. Между тем, эта страна, как древнее жилище разных ветвей славянских, на которой или по поводу которой совершаются крупные события, необходимо останавливает на себе внимание историка. Известие Константина Порфирородного наложило на нее мрачный покров, который и до настоящего времени еще не снят наукой. "Когда Авары, рассказывает Константин, около 630 г. заняли Далмацию, император Гераклий, жалея утраты такой прекрасной земли, сговорился с некоторыми старшинами Хорватов, живщих в то время еще на севере, в белом или великом Хорватске, и уступил им Далмацию с условием, чтобы они, выгнав Авар, остались в его подданстве. Скоро затем при том же Гераклии, один из князей северной Бело-Сербии, которая находится за землей Турок и у туземцев известна под именем Бойки, просил у императора земель для себя и своего народа". По воззрению Константина Порфирородного, Бело-Хорватия лежала на cевepе за уграми и баварцами, вблизи Саксонии, в нынешней Галиции, Mopaвии и Чехии; около этих же мест помещается Бело-Хорватия и в нашей летописи. Бело-Сербию Константин полагает за турками и бело-хорватами, от Вислы через Чехию и Лужицы до немецких областей. При таких широких пределах бело-сербской и бело-хорватской области, какие дает ей Константин, весьма трудно определить место, откуда именно было движение сербов и хорватов. Шафарик, всех более занимавшийся этим предметом, находит весьма основательным предположение, что хорваты и сербы вышли из нынешней восточной Галиции и Владимирска или из червонной Руси. Но эта земля после Константина не имела ни одного историка и географа, и долгое время история довольствовалась лишь теми сведениями, которые сообщает о ней Константин. Летописцы последующего времени только мимоходом упоминают о стране за Татрами и под Татрами; завоевания в этой стране моравских, чешских и польских князей у лучших историков излагаются без определенных признаков места и времени и дают много поводов к личным догадкам и соображениям. В весьма недальнее время один польский ученый так жаловался на недостаток разработки этого предмета: "история этого отдаленного уголка нашего отечества очень мало известна. Ни угорские, ни славянские историки не изучали источников его с картой в руке, и сухих известий о здешних событиях не старались разъяснить с помощью топографических исследований. И нет ничего удивительного, что даже известные писатели одну часть этих событий, как непонятную, проходят молчанием, другую переносят совершенно в иную местность".

Для нас важно проследить историю краковской области и верхней Силезии, получивших в последующее время название малой Польши, потому что здесь в конце Х и в начале XI вв. начались столкновения между русскими, чешскими и польскими князьями. Известно, что держава Святополка моравского простиралась от юга к северу до Девина, на востоке занимала земли по обеиь сторонам Татр; сюда, следовательно, входили Краков и Силезия до Стрыя. В начале Х в. держава Святополка пала под ударами угров и немцев; вместо мораван являются новые обладатели земель потатрских. Угры заняли области между Дунаем и Тиссой, держава Святополка разделена была между ними, чехами и, частью, поляками. Горные части нынешней Угрии, начиная от Острегома, на восток к Тиссе и самое верхнее течение этой реки оставались еще долго во власти князей славянских. Пришельцы занимали ее понемногу, по частям, так что под конец Х в. Тисса составляла еще границу Польши. Можно думать, что малая Польша, после падения Моравии, или досталась князьям польским, или пользовалась самоуправлением. Во второй половине Х в. Болеслав I, объединив Чехию, указал ей путь к завоеваниям на востоке: от 967 до 999 гг. границы ее на востоке были Буг и Стрый, т.яе.Чехии принадлежала тогда область, находящаяся близ Кракова и простиравшаяся на неизвестное пространство в Галицию.

В то время, как чешские князья раздвинули границы Чехии до восточной Галиции, - сюда же приведены были, в воинственном движении к западу, князья pyccкиe. К концу Х в. встречаются известия, показывающие, что в краковской области, около Буга, сходились пределы чехов, русских и поляков; в последующее время враждебные или мирные отношения завязываются у русских с поляками на этом же месте. Есть известие, что в 981 г. Владимир Великий ходил войной против ляхов и занял города их: Перемышль, Червень и другие, т.яе. восточную часть Галиции. На первый взгляд представляется непонятным, почему Владимиру пришлось воевать из-за червонной Руси с ляхами, когда с 967 до 999 г. Галиция до Буга и Стрыя принадлежала чехам? И действительно, чешские ученые настаивают нa том, что русский летописец ошибкой поставил ляхов вместо чехов; Репель думает, что завоевания Владимира сделаны были не у чехов и не у поляков, а у свободных колен славянских, соседивших с ними. Весьма вероятно то предположение, что чешские владения тогда не были так широки, как показывает учредительная грамота пражской епископии, что страна по Сану и далее на восток, была подчинена еще первыми Рюриковичами. Хотя эта страна, при невоинственном Игоре либо Святославе, устремившем внимание исключительно на восток и юг, и перешла к Пястовичам, тем не менее, pyccкиe князья считали ее своим достоянием и неоднократно предпринимали походы для защиты ее от польских князей. Так, под 992 годом снова упоминается о войне Владимира с хорватами (у русского летописца), с польским князем (у иностранного) - причем, для ycпешного исхода войны, Владимир входил в переговоры с Болеславом чешским. Потом некоторое время отношения Руси к чехам и полякам были мирные, с последними даже заключен был родственный союз. Восточная Галиция, следовательно, принадлежала русским князьям от 981 года; здесь русские владели землями на запад от Буга, соседя сначала с чехами, а потом с 999 г. с поляками, отнявшими эти земли у чехов.

В 999 г. малая Польша делается театром военных действий, вследствие которых подпадает власти поляков; летописное известие об этом чрезвычайно сухо: "князь польский Болеслав, которого не было коварнее на земле... посредством хитрости овладел городом Краковом, перебив всех Чехов, в нем находившихся". 3авоеванием краковской области Болеслав показал первый опыт военного искусства, поражавшего современников быстротой и неожиданностью движений; Болеслав отличался еще уменьем нанести удар тогда, когда противник всего менее мог отразить его. В самом деле, тогдашнее положение Чехии было безотрадно, она была унижена нравственно и политически. Нравственное унижение ее усиливалось, в глазах современного христианского миpa, по мере того, как являлись чудесные знамения и распространялась слава мощей спископа Войтеха. После того, как чехи не дали у себя места святому мужу, всякое несчастье в стране могло быть принято за знак божеской немилости к отступническому народу. Немецкий император в следующем жe году оказывает Польше знаки внимания и уважения, ocнование которых можно искать и в чувстве неприязни его к чехам. Политическое унижение Чехии состояло в том, что верховная власть находилась в руках человека весьма ограниченного. Болеслав III, по прозванию Рыжий, не дал никакой помощи краковскому военному отряду, с храбростью отстаивавшему порученный его защите город. В то время, как его стране грозила весьма большая опасность от Болеслава польского, он предпринимал меры против воображаемых опасностей, покушался на жизнь своих братьев н принудил их искать защиты за границей, у герцога Генриха баварского. Епископ Тиддаг несколько раз принужден был бежать со своей кафедры, не имея сил выносить оскорблений от сумасбродного князя. С народом был он чрезвычайно жесток и возбудил его ненависть; но, желая иметь преданную партию, сосватал свою дочь за одного из Вертовцев.

Такой князь управлял чешским народом. Болеслав польский взвесил это обстоятельство и не думал ограничивать своих захватов Краковом; в непродолжительное время он овлаел всей хорватской областью и Силезией, отнял у Чехии все ее завоевания, выходившие за пределы ее естественной территории, т.яе. Моравию и часть земли словаков, причем подвинулся к границам угорским и должен был воевать с уграми. Летописные известия о войнах Болеслава в 999 г. весьма сухи и отрывочны, но, сопоставляя их, можно вывести, что завоевания Болеслава сделаны были от истоков Вислы, по ту сторону Татр, до Дуная. В Угрии в то время был королем Стефан I, состоявший в родстве с домом польских Пястовичей. Пользуясь внутренними волнениями в Угрии, произведенными двумя партиями латинского и греческого обряда, Болеслав без особенного труда мог отнять у угров некоторые области. В последующее время угры жаловались на Болеслава и думали, что только опасение папы Сильвестра принудило его заключить мирный договор с королем их Стефаном.

Во время Стефана и Болеслава границы Польши шли: берегом Дуная, оканчиваясь у Острегома (т.яе. тут занята была на время земля словенская и русская); затем к Ягеру, отсюда по Тисе и pеке Тепле до крепости Галис. Близ Сана или Буга шла граница Руси с Польшей. Если сверим с картой границы пражской епископии, то увидим, что провинцияя по реке Вагу до Татр включена была и до 999 г. состояла под пражской епископией, а отсюда прямой вывод, что большая часть завоеваний Болеслава сделана была за счет Чехии.

Столько важных событий принес для поляков 999 г.; еще знаменательные был для них следующий. В конце декабря 997 г. император Оттон III предпринял путешествие в Италию, куда призвали его волнения и смуты, произведенные главой недовольной им в Риме партии. Кресцентий овладел Римом, посадил на папский престол своего приверженца, Иоанна XVI; но узнав о приближении Оттона, он заперся в крепости Ангела, а возведенный им в папы Иоанн XVI бежал из Рима. Суровая месть ожидала виновников смут: Иоанн был схвачен, посажен на осла лицом назад и возим в таком виде по городу, потом лишен зрения и изувечен; Кресцентий и его сообщники были обезглавлены.

Вскоре затем прибыли в Рим: Гауденций, брат Войтеха и пресвитер Венедикт, единственные свидетели его мученичества, не разлучавшиеся с ним до конца его жизни. Рассказы о подвигах мученика, о чудесах над его гробом в Гнездне, должны были сильно подействовать на восприимчивую душу Оттона; может быть, тогда же было решено у него с папой устроить архиепископа в Гнездне и посвятить ее имени св. Войтеха. Иоанн Канапарий, монах из монастыря св. Бонифация, составил жизнеописание Войтеха, и папа придал ему санкцию. Несколько ранее того князь польский Болеслав отправил в Рим посольство, с просьбой прислать ему священников. Св. Ромуальд, основатель ордена камедулов, согласился выслать к нему своих монахов, Иоанна и Венедикта. Все эти лица поддерживали довольно нередкие сношения Рима со столицей польского кназя, и могли многое рассказать в Риме и о самом Болеславе, и о чудесных знамениях при гробе св. Войтеха. К этому присоединились печальные для Оттона известия о смерти близких родственниц, - тетки его Матильды и бабки Адельгейды, - которые глубоко потрясли его восприимчивую душу и настроили на благочестивые мысли. Под такими впечатлениями предпринял Оттон III путешествие в Гнездно на поклонение мощам св. Войтеха.

Это императорское пилигримство было обставлено чрезвычайной роскошью; еще ни один император не совершил такого пышного выступления из вечного города. В свите его было много знатных римлян и важнейшие сановники восстановленной римской империи, между ними патриций Заццо и облационарий Ротберт с кардиналами. Когда в январе 1000 г. император перешел через Альпы, первые государственные чины Германии встречали его и присоединялись к его свите: близ Регенсбурга встретил его apxиепископ Гебегард, потом apxиепископ девинский, Гизилер, в Жичах торжественно принял его епископ Гуго, перед Мишной еиископ Эндо и маркграф Эккард. Там, где кончается страна мильчан и начинается жупа дедошская, в местечке Ильва, неподалеку от Глогова, встретил дорогого гостя князь польский Болеслав. Он приготовил пышный прием необычайному посетителю. На обширной равнине расставлены были войска польские: рыцарство и княжеские дружины. Каждый отряд воинов отличался разнообразными цветами одежд. Тут нельзя было встретить дешевых украшений, но собрано было все роскошное и драгоценное, что только производил труд человека. Во время Болеслава каждый рыцарь и придворная дама носили шелковые одежды вместо шерстяных пли льняных, и не иначе появлялись при его дворе, как в шубе, покрытой шелковой материей и обшитой золотом: золото в его время считалось, по словам Галла, не дороже серебра, а серебро ценилось не выше соломы. Продолжая путь среди расставленных по дороге польских рыцарей, оба государя направлялись к Гнездну, столице Польши. Находясь близ города, Оттон сошел с коня, снял обувь и пошел босой; тут встретил его, во главе духовенства, епископ Унгер и сопровождал в церковь; здесь с горячими слезами просил Оттон у св. мученика ходатайства перед Богом.

Храм, в котором почивали мощи Войтеха, был посвящен имени Богородицы; он блистал украшениями из золота и драгоценных камней, набранных во время военных походов. Главный алтарь в этом храме заложил своими руками император Оттон в честь и славу мученика; рядом с этим алтарем можно было видеть богатые приношения Болеслава: огромное изображение Спасителя на кресте, все вылитое из золота, в три раза превосходившее вес "высокого и тяжелого Болеслава", который, по словам продолжателя Косьмы, весом своего тела отмерил количество золота, употребленного на это изображение, дальше - огромная плита в пять локтей длины и десять пядей ширины, роскошно убранная драгоценными камнями, с надписью: триста фунтов золота пошло на это дело.

Увидев эту роскошь, пораженный богатством Болеслава, император воскликнул: "Клянусь моею короною, много я слышал, но теперь увидел гораздо больше! Неприлично называть такого человека князем или герцогом, но должно возвести его на королевский трон и венчать королевскою короною". И, сняв со своей головы корону, Оттон возложил ее на Болеслава, в ознаменование союза дружбы. В торжестненнейшее доказательство своей приязни, подарил ему гвоздь из креста Господня и копье св. Маврикия, - за что Болеслав одарил его рукою мощей св. Войтеха. "И такою любовию и расположением соединены они были в этот день, что император назвал Болеслава братом и соправителем империи, другом и союзником римского народа". Пребывание Оттона в Гнездне весьма важно было для церковного устройства Польши. Мы энаем, что устройство епископских кафедр вообще сопряжено было со многими затруднениями; почти непреодолимые препятствия должно было встретить выделение целой страны из церковной зависимости от немецких епископов; потому что при этом наносился ущерб выгодам не одного епископа, но и высших духовных сановников, архиепископов и митрополитов. Не спрашивая согласия у того лица, которому была подчинена Польша в церковном отношении, Оттон основал в Гнездне архиепископскую кафедру, поручив ее брату св. Войтеха, Радиму (или Гауденцию). Гнездненскому архиепископу подчинены были три епископские кафедры, основанные в странах, завоеванных Болеславом и находившихся до этого времени в диоцезе епископа пражского; сюда относились епископии: колобрежская, краковская и вратиславская. При этом Оттон передал Болеславу право императорской власти - устраивать новые епископские кафедры, как в завоеванных его оружием языческих странах, так и в тех, которые имеют быть завоеванными. Папа Сильвестр II вполне сочувствовал идеальным планам императора, поддерживал в нем идею восстановления римской империи и одобрил его церковные распоряжения относительно Польши.

По-царски праздновал Болеслав торжественное признание политической и церковной независимости Польши. В продолжение трех дней давал он пиры в честь императора, причем каждый день переменялись сосуды и весь столовый прибор и приготовлялись вместо прежних новые, более ценные. По окончании праздников, подчашие и стольники собрали со всех столов, по приказанию его, золотые и серебрянные сосуды - деревянных совсем не было, - как-то: чаши и бокалы, ножи и рога для питья, и все это предложили императору. Коморникам своим Болеслав приказал собрать множество разнообразных одежд и отправить их к императору. Кроме того, подарил множество сосудов золотых и серебрянных различной работы, шелковых одежд различных цветов, украшений невиданного качества, драгоценных камней, - и всего этого в таком огромном количестве, что император не верил глазам своим. А каждого из свиты высокого посетителя почтил такими богатыми подарками, что приобрел в них преданных себе друзей. Обратное ыутешествие Оттона пз Польши было не менее пышно: Болеслав, с многочисленной свитой, сопровождал его до Девина, на прощанье подарил 300 рыцарей, чем особенно угодил императору, замечает Титмар.

Мы остановимся на гнездненском свидании, чтобы рассмотреть его значение для Польши. Известно, что Мечислав, отец Болеслава, обязан был к дани в пользу римских императоров германской нации, с данью соединялось обязательство или лично являться, или присылать вспомогательный отряд, когда империи угрожал неприятель. В первые годы своего правления Болеслав должен был выполнять эти обязательства, т.яе. он платил дань и помогал императору в его войнах. Изменились ли, и в какой мере изменились эти отношения со времени гнездненского свидания?

Всего труднее в этом отношении понять то место Титмара, где он говорит, что император назвал Болеслава dominus. На основании этих слов Лелевель делает догадку, что польский князь возведен был в короли, выведен из связи с империей и получил владетельные права. Но королевское достоинство, раздаваемое римскими императорами в средние века, не выделяло получавших его из связи с империей, хотя и изменяло степень зависимости. Итак, вопрос сводится к тому, со времени гнездненского договора сделался ли Болеслав независимым от империи?

Новые исследователи, не отрицая вассальной зависимости Болеслава от Генриха II, несогласны в мнениях о свойствах ее. Одни полагают, что зависимость Болеслава была чисто личная, не простиравшаяся на всю Польшу, другие, что она простиралась на земли лужицкие. Для нас будет очевидна перемена в отношениях Болеслава к империи, если обратим виимание на следующие обстоятельства: в 1002 г. Болеслав является между немецкими князьями, избиравшими короля и дававшими ему присягу; порядок, в котором перечисляются избирательные чины у Титмара, - епископы, герцоги саксонский и польский и затем маркграфы - показывает, что Болеслав рассматривается здесь, как имперский вассал; Болеслав приглашается на суд князей имперских и признает свою подсудность этому суду. Напротив, отец его и сам он, в первые годы княжения, состоял под ведением одного маркграфа и судился его личным судом до 1000 г. Болеслав сам отправлялся на помощь к императору в войнах его со славянами, после приглашен был сопутствовать императору в Рим и не исполнил данного на это обещания. Из сопоставления подобных мест можно вывести, что Болеслав, вследствие гнездненского договора, освобожден был от дани и возведен в почетнейшее состояние имперского вассала, копье св. Маврикия, данное Болеславу, могло быть символом инвеституры, которой народное герцогство возводилось в имперское. Что касается до коронования Болеслава, то оно было чисто личным делом Оттона и не имело за собой высшей санкции, которой потом и добивался Болеслав от папы, неоднократно отправляя к нему посольства.

Важнейшим следствием гнездненского свидания было церковное устройство Польши. Уступив Болеславу исконное право римских императоров германской нации - устроять храмы и попирать язычество, - Оттон открыл ему широкую дорогу к завоеваниям в соседних странах, к подчинению своей власти славянских народов, не внимавших немецким проповедникам. Получив право устроять новые епископии и назначать кандидатов на епископские места, Болеслав пpиобрел этим весьма выгодное для молодого государства преимущество. Для Польши было важно иметь национальное духовенство. Составленная из разрозненных элеыснтов: частей Чехии и Угрии, из колен, еще не забывших свою особность, Польша должна была стремиться к первоначальной разрозненности. Соединение ее под одной церковной властью было прочным оплотом и ее политического единства; части видели себя вместе с целым, и насильственный захват Болеслава со временем должен был приобрести вид законности. Национальное духовенство должно было оказать более сильное влияние на народ, чем немецкое; в епископах краковском, колобрежском и вратиславском Болеслав должен был иметь надежных защитников своей власти и единства Польши.

Гнездненский архиепископ Гауденций, вместе с Войтехом искавший спасения в итальянских монастырях, не прервывал сношений с Римом. Итальянские монахи были первыми помощниками его в церковном устроении Польши; двое из учеников св. Ромуальда учились славянскому языку, чтобы быть способными на народном языке проповедывать христианство. Скоро стали устраиваться в Польше монастыри; так, упоминается аббатство Межиречье, бенедиктинский монастырь в Тинце, также монастыри: сесиковский и на Лысой горе, населенные итальянскими монахами; заселялись пустынниками леса и необитаемые местности. Было бы излишне говорить, как благодетельно влияли монастыри на нравственную жизнь средневековых людей; монахи вносили в жизнь новую идею, незнакомую язычникам: идею борьбы с плотью и порабощения тела духу; они возвышали прицип духовной силы над царившим тогда принципом физической силы.

Гнездненские постановления Оттона III не могли быть благосклонно приняты в Германии. Современники высказывали неудовольствие на это ненациональное дело Оттона: "да простить Бог императору, говорит Титмар, что он, сделав вассала самостоятельным, позволил ему возвыситься до того, что, забыв обычаи предков, он дерзнул наложить иго рабства на тех, которые всегда были его господами".

Болеслав стремится к подчинению сербов лужицких и чехов. Первая война с немцами, кончившаяся познанским миром. 1002-1005 гг.

Зимой 1002 года умер в Италии Оттон III. Лишь только распространился слух о смерти его, в Германии явились три искателя императорской короны: Генрих баварский, ближайший родственник покойного императора, маркграф мишенский Эккард, цвет немецкого дворянства и Герман, богатый герцог швабский. Генрих первый выступил со своими притязаниями. Не лишенный природных дарований, ои получил благоприятное направление и развитие их под руководством Вольфганга, епископа регенсбургского. Управляя баварским герцогством, Генрих заслужил расположение духовенства и народа. Но не личные достоинства давали ему право на корону, а его ближайшее родство с Оттонами; после того, как вымерло мужское поколение Оттонов, он считал себя вправе, как старший внук второго сына Генриха I, по наследству взойти на трон. Ему возражали, указывая на его болезненные припадки, слабое телосложение, бесплодие жены. Маркграф Эккард не опирался на права наследства, но был знаменит личными заслугами. Он отличился в войнах Оттона II с арабами, способствовал к удержанию короны за Оттоном III; по смерти Оттона II боролся против отца Генриха баварского, теперь выступил против сына. Получив в управление маркграфство мишенское, он увеличил свою славу подчинением мильчан. Эккард держал в страхе чехов, ставил преграды честолюбивым притязаниям Болеславов II и III; был в родстве с Болеславом польским, так как его сын, Герман, был женат на дочери польского князя. Взаимное уважение и личная дружба еще более крепкими узами соединяли этих талантливых мужей. Но весной того же года маркграф Эккард был убит, партия Генриха баварского взяла перевес, он скоро мог получить королевскую корону.

Внутренние раздоры в Германии, по поводу избрания нового короля, были всегда полезны для славян; но никто из славянских князей не воспользовался так удачно этими раздорами, как князь Болеслав польский. Во время борьбы партий, по смерти Оттона III, он решился придать значение тому трактату, который за два года заключен был у него с Оттоном; он воспользовался правом подчинять варварские племена. Ближе всего лежали к нему области сербов лужицких, которые были подчинены маркграфам Геро и Эккарду; смерть маркграфа, мишенского Эккарда, дружба с которым могла останавливать Болеслава от вторжения в его марку, должна была способствовать к осуществлению планов его относительно земель сербо-лужицких.

Быстрым движением Болеслав занял марку Геро, расположенную по Лабе и Бобру, овладел главным городом ее Будишином, потом Стрелой, и начал, через своих послов, переговоры с жителями Мишны, главного города другой марки, везде находя себе приверженцев в славянском населении городов. Так как немецкое господство равно неприятно было сербам, как и другим славянам, то Болеславу без большого труда удалось уговорить мишенцев к сдаче их города. Однажды, когда большая часть немецкого гарнизона вышла из города для сбора продовольствия в окрестностях, сербские рыцари, которым была поручена охрана восточных ворот, под предводительством Гунцеллина79, согласились действовать согласно желанию Болеслава. Они собрались, вооруженные, перед домом бургграфа Озера, стали бросать камнями в окна и с криком требовали выдачи его. Титмар, начальник немецкого гарнизона, старался успокоить волнение и выговорить своему отряду право на свободный выход из Мишны. Тогда мишенцы впустили в город Болеслава и признали его своим повелителем. Весьма вероятно, что начальником Мишны тогда же, именем Болеслава, сделан был Гунцеллин. Легкая удача под Мишной повела Болеслава далее: он занял всю окрестную страну до Эльстри, впадающей в Салу, и в разных местах поставил военные отряды. Когда саксонское войско хотело остановить дальнейшее движение польского князя, он послал навстречу ему объяснение, что напрасно графы беспокоятся, что поход предпринят им по желанию Генриха баварского, что с жителями он поступает по всей справедливости, что когда будет выбран в короли Генрих, он во всем согласится с волей его. Поверив его словам, немцы явились к нему, как к господину и, по словам Титмара, унизили прирожденное достоинство своей рабской покорностью. Таким образом, весной 1002 г. Болеслав овладел марками восточной и мишенской. В июне 1002 г. Генрих баварский был избран в короли и коронован архиепископом Виллигизом. Новый король в Межиборе принимал присягу от саксов, с имперскими князьями сюда прибыл и Болеслав польский. Обязанный короной не только своим прямым нравам, но частью уступкам и обещаниям, Генрих ласково принял Болеслава. Когда зашла речь о взаимных границах и недавних завоеваниях, то Болеслав, при всех усилиях, "достиг только того, что за ним остались Лужицы и Мильчане, Мишна поручена была брату его Гунцеллину". В Межиборе Болеславу удалось склонить на свою сторону некоторых знатных людей, недовольных новым королем, главнейшие между ними были: Генрих, граф Нордгау, желавший получить себе баварское герцогство, и Герман, сын Эккарда, женившийся потом на дочери Болеслава. Когда Болеслав возвращался от короля, вдруг бросился на него отряд вооруженных людей. Граф Генрих успел спасти eгo, указав на одни ворота, в которые он мог выйти незамеченным; польские рыцари, бывшие в свите Болеслава, разбежались по королевскому замку, но были выгнаны оттуда. Очень может быть, что это была стычка между межиборцами и польскими рыцарями, в которой не принимало никакого участия правительство: но Болеслав видел в этом обстоятельстве покушение Генриха на жизнь его. С крайним неудовольствием выехал он из Межибора, обещая графу Генриху помощь, если он решится поднять бунт против короля; на обратном пути напал на Стрелу на Лабе, сжег этот город и забрал военнопленными множество окрестных жителей. И, как видно, решившись начать упорную войну с немцами, разослал в разные места агентов, чтобы они раздували неудовольствия против немецкого господства в славянских землях и ослабляли в них немецкую партию. Король, занатый другими делами, просил саксонских графов, чтобы они разведывали о кознях "Славянина", и, если можно, перехватывали его агентов. У него еще много было забот в этом году: нужно было усмирить непокорного графа Германа, претендовавшего на королевскую корону, нужно было, по обычаю королей немецких принять присягу от всех германских народов и для этого путешествовать по стране. Против польского князя он не мог принять мер до самого 1004 г.

Между тем, Болеслав, пользуясь неурядицами в Германии и ожидая открытого восстания против нового короля, обратил внимание на Чехию, которая с 999 г. представляла из себя беззащитную жертву тирании и легкую добычу для соседей. Князь Болеслав Рыжий, как вредоносный василиск, по выражению летописца, мучил народ. В Чехии нашлись люди, которые вошли в сношения с польским князем и приглашали к себе в князья брата его, Владивоя, который, по Дубровке, приходился двоюродным братом Болеславу Рыжему. Не имея в Польше никакой власти, Владивой с готовностью прннял предложение чехов. Тогда в Праге подняли открытое восстание, прогнали с престола Болеслава и возвели Владивоя (1002 г.). Владивой чувствовал непрочность своего положения на чешском престоле, так как братья Болеслава Рыжего, Яромир и Ольдрих, жившие в то время в Германии, более имели прав на престол, чем он. Чтобы иметь себе поддержку, он старался, во что бы то ни стало, добиться расположения немецкого короля, Генриха II. С этой целью отправился в Регенсбург, вступил в вассальные отношения к королю и получил от него в лен ту страну, которая была вверена ему чешским народом. Владивой был нисколько не лучше своего предшественника: постоянное употребление спиртных напитков делало его неспособным к делам, из-за личного спокойствия он пожертвовал национальной честью. К счаcтью, он скоро умер; чехи пригласили из Германии Ольдриха и Яромира и передали им власть.

В это время Болеслав Рыжий, не теряя надежды на чешский престол, искал себе союзников между соседними государями. Почти через всю историю можно подметить тот факт, что, во время усобиц в славянских княжеских домах, обиженные члены находят себе приют и защиту у немцев, с их помощью вооружаются против своего рода и с чужим войском ищут на родине потерянных прав. Болеслав убежал к маркграфу Генриху, союзнику и другу Болеслава польского, которым и был задержан некоторое время в качестве пленника. Весьма вероятно, что маркграф Генрих освободил его после предварительных сношений с польским князем, потому что с этого времени Болеслав принял весьма длительное участие в судьбе Болеслава Рыжего. Не без причины современники осуждали Болеслава польского, что он умышленно принял сторону изгнанного за жестокость чешского князя. Действительно, он имел намерение, с помощью Болеслава Рыжего, вмешаться в чешские дела. С этой целью, узнав о смерти Владивоя, поспешно собрал он сильное войско, вторгся с Болеславом III в Чехию и, выгнавши из Праги еще недавно прибывших сюда Яромира и Ольдриха, снова возвел на княжество Болеслава Рыжего. Ольдрих и Яромир принуждены были опять искать убежища у Генриха II. "Между обоими Болеславами завязалась неискренняя приязнь, началась коварная общительность. Они давали друг другу роскошные пиры, устраивали шумные праздники", а Болеслав польский в то же время подкупом и обещаниями составлял себе сильную партию в Праге. Он делал вид, что заботится о добром coгласии между чехами и их князем, взял с той и другой стороны клятву, что будут забыты взаимные ocкopбления, зная наперед, что родственник его будет жестоко мстить виновникам своего изгнания и надеясь, что с этим откроется ддя нeгo весьма удобный случай к господству в Чехии. Оставляя Чехию, Болеслав рассадил часть своего войска по чешским городам для защиты и охраны своего "сподручника". Расчеты польского князя оправдались вполне. Болеслав Рыжий пылал сильной ненавистью к главным виновникам его позорного изгнания и выжидал только случая жестоко отомстить им. В мясопуст 1003 г., когда жители Праги предавались обычным в ту пору увеселениям, Болеслав позвал к ceбе на угощение почетнейших из граждан и коварно умертвил их. Чехи испуганы были этнм новым проявлением жестокости в князе: для них стало ясно, что под таким правителем не безопасна жизнь каждого гражданина. Но они до того ослабели нравственно, что не решились подняться и выгнать жестокого князя, а обратились к Болеславу польскому с просьбой освободить их от сурового властителя. Болеслав предвидел, а может быть и приготовил такой исход дел; не высказывая никаких неудовольствий против чешского родственника, он пригласил его для переговоров в один пограничный город, и там приказал ослепить его. После того Болеслав Рыжий отправлен был в одну польскую крепость, где и содержался до самой смерти.

Теперь Болеслав поспешно направился к Праге и весьма легко достиг того, чего домогался прежде подкупом и заманчивыми обещаниями. Чехи с радостью его встретили, отворили перед ним городские ворота и провозгласили своим князем. Дело было зимой, 1003 г. "Прекрасная страна чешская стала провинцией княжества польского, веселая Прага столицей Болеслава". Титмар замечает: "увеличилось его политическое могущество, еще выше поднялась его необузданная гордость".

Король немецкий, узнав о событиях в Чехии, послал к Болеславу послов с предложением, что если он захочет вступить в вассальные отношения к немецкому королю, то может спокойно владеть захваченной страной, что в противном случае неминуема война. Но Болеслав был далек от мысли унизиться перед немцами, он высокомерно отнесся к королевским послам и начал готовиться к обороне. Он уже давно начал волновать немецких графов, со многими из них вошел в дружбу, других подкупил; мятеж, готовый вспыхнуть в Германии, запутывал немецкого короля и делал его нерешительным. Во главе недовольных королем были: Бруно, родной бpат его, впоследствии епископ аугсбургский, маркграф Генрих баварский, Эрнест и граф Герман, бывший претендент на королевскую корону. Генрих узнал еще зимой о недовольстве им в среде высшего дворянства, но думал обезоружить недовольных любезностью и щедрыми подарками и вел себя так, как если бы все было спокойно. Только в августе начал oн действовать решительно. Заговорщики не соединили своих сил, и король в одиночку стал преследовать их. Первым пострадал Генрих баварский, владения его были заняты королевскими поисками, и сам он должен был спасаться бегствoм; только помощь Болеслава польского сделала его способным сопротивляться королю. Оба врага сошлись под Амерталем; здесь снова не посчастливилось графу Генриху. Поляки, его союзники, забраны были военнопленными, король двинулся к Кросно; при осаде этого города был взят в плен Эрнест. Дела графа Генриха были из рук вон плохи, попытка вовлечь в заговор графа Сифрида не привела ни к каким результатам, и он нашелся вынужденным, вместе с Бруио и другими заговорщиками, искать спасения в Польше. 8 сентября король считал заговор потушенным, отобрав в казну и раздав любимцам поместья маркграфа Генриха.

Все лето и зиму 1003 года Болеслав провел в Чехии и успешно воспользовался неурядицами Германии. Он укрепил западные границы Чехии, тревожил частыми нападениями баварцев и продолжал усиливаться в Лужицах. Известно, что в Мишне, по настоянию Болеслава, оставлен был бургграфом Гунцеллин, союзник и родственник польского княжеского дома. К нему обратился Болеслав через своих послов, напоминал о прежних обязательствах и просил сдать город. Но Гунцеллин отвечал: "Я вcе для тебя готов сделать, но этой просьбы исполнить не могу: в городе находятся королевские войска, которые не допустили бы меня исполнить твое желание; если даже разузнают об наших сношениях, моя жизнь подвергнется опасности". Получив такой ответ, Болеслав удержал под стражей Гунцеллиновых послов и поспешил к Лабе. Отыскав в реке брод, под утро переправил через нее войска и потянулся по берегу. Предупредил жителей Стрелы, чтобы они нисколько не беспокоились и не разглашали о наезде поляков. Весь успех дела был рассчитан на быстроту и неожиданность, для этого войско разделено было на четыре отряда, и каждый отряд получил приказание, пограбив окрестности, собраться близ Цирина. Небольшая часть войска назначена была для наблюдения, чтобы местный маркграф не сделал нечаянного нападения. Cледствием быстрого и неожиданного наезда было то, что весь прекрасный гломачский край в один день был опустошен огнем и мечом, и все его население забрано в плен. После того, как все отряды собрались в назначенное место, с восходом солнца отправлена была вперед добыча; но при переправе через Лабу потеряно было много народу. Говорят, что при этом взято в плен до 3000 человек, очевидцы же уверяют, что гораздо более.

Королю Генриху II в начале зимы 1003 г. представлялась возможность выступить войной против беспокойного соседа, так как внутренние волнения внутри Германии были прекращены им, и Болеслав оставался только при собственных средствах обороны. Поэтому в зиму объявлен был поход в землю мильчан, недавно захваченную польским князем. Но Болеслав хорошо знал о намерениях короля, был готов встретить его с вооруженной силой, и сделал так, что поход не удался; немецкие войска разграбили несколько селений в мильчанской области, но побоялись двигаться дальше, по направлению к Польше или Чехии. "Если бы не помешал весьма глубоко выпавший снег, то во всей этой страпе не осталось бы ни одной живой души", говорит современный немецкий патриот.

Предыдущий поход показал, что обыкновенным путем нельзя бороться с Болеславом: до него скоро доходили сведения о намерениях короля, ему всегда оставалась возможность стянуть своих рыцарей к опасному месту. Немцам оставались непрямые средства и интриги; те и другие они выставляют против Болеслава в следующем, 1004 году. Нужно полагать, что не все жители Праги могли относиться снисходительно к современному порядку вещей: Болеслав был все-таки узурпатор, получивший власть при помощи партии, причем обойдены были, даже погнаны из отечества, национальные князья, принужденные искать приюта в Германии; без сомнения, и у них была своя партия, которая должна была желать восстановления национальных князей, и с этой целью сноситься с Яромиром и Ольдрихом. Немецкое правительство, весьма нередко пользовавшееся для своих выгод несогласиями в княжеских родах, как у чехов, так и у других славянских народов, должно было и в настоящем случае обратить внимание на состояние партий в Праге. Хотя и не говорят источники о дурном обращении Болеслава с чехами, но уже одно то, что он принадлежал к другому народу, что в его дворе должны были находиться поляки и что он намеревался сделать Прагу своей постоянной столицей - уже эти обстоятельства должны были вооружить против него чешскую шляхту и возбудить в народе нeудoвoльcтвиe к полякам. Только этим объясняются успешные дейcтвия Генриха против Болеслава в 1004 г.

В половине августа король Генрих отдал приказание готовиться к походу. Сборным местом назначен был Межибор, целью похода - Польша. Но король употребил хитрость, объявив наперед поход на Польшу; когда собрались войска, и множество судов, нагруженных съестными запасами, появилось на Лабе, - неожиданно отдано было приказание идти в Чехию. Не предполагая в Генрихе умышленного обмана, Болеслав следил за сбором немецкого войска из Лужиц; но заметив хитрость, "подобно льву рыкающему", бросился на защиту Чехии. Чтобы несколько замедлить движение неприятеля, он расставил стрелков по горе, отделяющей Чехию от Лужиц, где должны были проходить немцы, а сам усиленными переходами направился к Праге. Но Генрих проложил себе путь через Рудные горы и вступил в Чехию. Впрочем, он не спешил к Праге, взял одну крепость и, не удаляясь от восточных границ Чехии, остановился под Жатцем. Затем ведение дела он поручил Ольдриху и его партии, и дальнейший успех похода основывался на народной привязанности к Ольдриху. Эта-то медлительность короля Генриха и дала Болеславу повод посмеяться над немцами, когда предупреждали его о приближении неприятеля: "Если бы они двигались со скоростью лягушки, сказал он, то и тогда пора бы уж им быть здесь!" Но Болеславу грозила опасность не с этой стороны. Князь Ольдрих, может быть, во главе баварского войска, ожидаемого королем, а может быть c саксонским отрядом занимает крепость Древич, входит отсюда в сношения со своей партией в Праге и Вышгороде; последний город, по словам Косьмы, во все время господства поляков не сдавался Болеславу. Вследствие преимущественного расположения в народе чешском к национальному государю, произошло очищение Праги от поляков и бегство Болеслава польского в ceнтябре 1004 года.

О занятии Праги князем Ольдрихом мы имеем три местных свидетельства: в xpoнике Косьмы, в хронике Далемила, в песне Краледворской рукописи Oldrih a Boleslaw и одно свидетельство иностранца Титмара. Bcе указанные свидетельства согласны в том, что Прага была взята вследствие неожиданного нападения на сидевших в ней поляков. Титмар и Косьма говорят, что в Праге же был тогда и Болеслав. В то время город был окружен лесами; Ольдрих, с немногими приверженцами, незамеченный пробрался до самого города и остановился в Страхове. При городских воротах была постаплена польская стража, Ольдриху нужно было хитростью пробраться в город. Ему помог пастух, который каждое утро выгонял стадо на пастбище, для чего отворялись городские ворота. Раз, подговоренный партией Ольдриха, пастух затрубил в рог в то время, когда eму были открыты ворота; Ольдрих врывается и город и, соединившись с чехами, нападает на поляков.

Болеслав скоро узнал об угрожавшей ему опасности и принял меры к поспешному отступлению. Когда в Вышгороде ударили в набат, призывая горожан к оружию и нападению на поляков, Болеслав уже высылал своих рыцацей, отряд за отрядои, в задние замковые ворота. Сам Болеслаи выступил с передовым отрядом и поспешно направился в Польшу, между тем как отступление прикрывал верный вассал его, Собебор, брат св. Войтеха. Собебору, вероятно, не удалось пробраться к замковым воротам, и он пал близ моста через Волтаву, бессильный противостоять всему населению. На следующий день Яромир объявил всеобщий мир, забвение старых обид и восстановление прежнего порядка. Его приняли с большой радостью, возвели на княжеский стол и почтили теми дарами, "которые каждый в эту ночь отнял у неприятеля". Скоро прибыл в Прагу и Генрих II, его истретил сам князь и епископ Тиддаг, во главе духовенства и народа; он признал Яромира в княжеском достоинстве. "По всему небу светит одно солнце, надо всей землей опять княжит Яромир; разнеслась радость по всей Праге, перенеслась она и в окрестности ее; от веселой Праги разлеталась радость по всей земле", говорит народная песня.

Потеряв Прагу, Болеслав не считал еще потерянным свое дело в Чехии: во многих городах, особенно пограничных, рассажены были польские военные отрады, следовательно, и теперь еще пограничные чешские крепости находились в его руках. Моравия осталась под его властью, как то видно нз неоднократного упоминания в следующее время о моравских рыцарях Болеслава. Вообще польский князь не упускал из виду, что сдачей Праги не может кончиться дело с немцами. В октябре того же года с саксонским и чешским войском Генрих перешагнул границы Чехии и возобновил неудавшийся прошлогодний поход в землю мильчан. Но "чрезвычайно утомительная дорога" не позволила ему идти дальше Будишина, крторый был охраняем поляками. Приступив к осаде города, король встретил сильное еопротивление в польском отряде и, при одном приступе, сам едва не был убит стрелой. Когда все попытки взять город приступом оказались тщетными, стали делать приготовления зажечь стены, но этому воспрепятствовал Гунцеллин, союзник Болеслава. Осада Будишина могла бы затянуться весьма на долгое время, если бы Болеслав, следивший за действиями немцев, своим вмешательством не ускорил развязки: ои отдал приказание сдать Будишин, под условием свободного выхода поляков. Тогда Генрих занял город и посадпл в нем свой отряд. Войско, утомленное походами и голодом, нуждалось в отдыхе, и дальнейший поход в глубь Польши отложен был до следующего года; местные графы должны были оберегать границу и готовиться к новой войне.

B августе 1005 года собрались немецкие войска близ Девина; Болеслав польский, оставив незащищенной страну между Одрой и Бобцом, укрепился в Кросно, на Одре, на границах Польши. Немецким и чешским войском предводительствовал король Генрих, он ожидал еще вспомогательного отряда от язычников лютичей. Генрих шел правым берегом Лабы в Лужицы, и миновал Добролуг; здесь проводники, подкупленные поляками, долго водили немецкие войска по трясинам и болотам Спревы и по пустынным местам, где нельзя было найти съестных припасов. В то же время польские стрелки неожиданно появлялись перед неприятелем и затрудняли его движения. 6 сентября немцы расположились для отдыха в жупе нишанской, на берегу Спревы; в это время почти вслед за ними гнавшиеся польские стрелки нанесли им весьма чувствительный ущерб, неожиданно убивая знатнейших и лучших воинов; так пали здесь: изящный рыцарь Тидберн, Бернгард, Изон и Бенон со многими другими. Положение немцев было весьма затруднительно, и тем отраднее для них было прибытие дружин лютичских. Лютичи явились на войну под предводительством своих жрецов, несущих впереди языческие изображения ретрийской святыни.

Болеслав в это время находился в Кросно, не предполагая, чтобы немцы могли пробраться далее Одры, берега которой были им сильно защищены. И в самом деле, семь дней стоят немцы над Одрой, наконец, Болеслав получил известия, что передняя часть неприятельского войска нашла брод, и уже переправляется на правый берег pеки. Не выжидая появления врагов, Болеслав поспешно отступил в глубь страны; если бы не лютичи, замечает Титмар, которых пришлись долго ждать, то первые отряды наши еще нашли бы на месте лагерь польский. Местом военных действий сделалась Польша; Болеслав избегал встречи с немцами, отступая перед ними вперед. Преследуя поляков, Генрих 22 сентября в аббатстве межиречском праздновал память св. Маврикия и раскинулся лагерем в двух милях от Познани, где заперся с войском Болеслав. Немцы начали грабить окрестности этого города, но легкие отряды поляков поражали их и заставляли примыкать к главному войску. Сильный голод и другие неприятностн, сопряженные с этим походом, вынуждали немцев к прекращению дальнейшего похода в неприятельскую страну; но Болеслав не начинал переговоров о мире.

Архиепископ девинский (магдебургский) Тагино отправился в Познань и заключил здесь мирный договор с Болеславом. Об условиях этого договора не говорят источники, и мы можем сказать о них только в общих чертах. Мир заключается не в немецком лагере, а в Познани, следовательно, нуждались в нем больше немцы; войско немецкое возвращается из этого похода утомленное голодом и несчастьями войны, оплакивая убитых; король считал познанский мир невыгодным и был недоволен этим походом. И Болеслав, не получив Лужиц, на которые он с 1003 г. предъявлял свои права, не мог надолго успокоиться. Одним словом, познанский мир, не удовлетворив ни той, ни другой стороны, не мог быть продолжительным. Возвратившись из похода, Генрих произвел строгое следствие над виновниками неудач; он повесил Брунзиона, славного рыцаря, и двух славянских панов: Бориса и Незамысла; укрепил восточные границы возобновлением Арнебурга, входил в договоры со славянами между Лабой и Одрой, чтобы привлечь их на свою сторону.

ВОЙНЫ С НЕМЦАМИ

Вторая война с немцами. Межиборский мир. 1007-1013 гг.

Познанский мир не был выгоден дли Болеслава; он уничтожал почти в самом зачатке смелую мысль его - образовать из славянских народов одно государство под главенством Польши, - к осуществлению которой он стремился в продолжение всей своей жизни. Эта мысль никогда не оставляла Болеслава; еще ни один сливянский князь не сознавал так глубоко необходимости соединиться славянам для успешнейшей борьбы с немцами, ни один не ставил так положительно этого вопроса, как король польский, Болеслав Храбрый. Ему приходилось встречать крайнее непонимание современными славянскими князьями этого важного вопроса, не раз он должен был снова начинать прежде сделанное: но неудачи не ослабляли его крепкого духа, напротив, заставляли прибегать к новым политическим и стратегическим соображениям. Ecли не удавались прямые, открытые средства, он пользовался тайными; его агенты рассыпали польское золото при дворах славянских князей и немецкого императора, выведывая политические тайны и приобретая сторонников своему королю.

От лютичей, от Яромира чешского и из города Любина являлись к королю немецкому послы (1007 г.) и доносили, что Бoлeслав польский замышляет против него много нехорошего, подкупом и убеждениями старается склонить и других славян к возмущению; вместе с тем предупреждали, что ему не добиться покорности от славян, пока он будет в мире и согласии с польским князем. Совсем нежелательна была для короля новая война с поляками, так как в этом году требовали его личного присутствия волнения во Фландрии; но замыслы Болеслава были так опасны, что Генрих считал необходимостью принять против них меры. Был послан в Польшу лужицкий граф Герман, сын известного нам Эккарда, семейство которого состояло в родственных связях с Болеславом, и сам Герман был женат на дочери польского князя. Может быть, назначая его послом в Польшу, Генрих думал, что дело как-нибудь уладится и обойдется без разрыва. Но Болеслав принял Германа не как своего зятя, а как посла, объявляющего войну, и сказал ему: "Бог мне свидетель, как неохотно я буду делать то, что вынужден сделать!"

С неожиданностью и быстротой, когда еще немцы не приготовили средств к обороне, Болеслав подошел к самым саксонским границам и остановился близ Девина, на Лабе. Здесь опустшил он жупу морочан, сделал нападение на самый Девин, и "только молитвы св. Maврикия, патрона Саксов, спасли от него этот город". Отсюда, по Лабе, поворотил он вверх, к Сербищу, взял с собой окрестных жителей, побежденных частью страхом, частью льстивыми обещаниями, и с огромным количеством военнопленных воротился к пределам Польши. Король Генрих не мог лично вести дела с Болеславом; немецкие войска, под предводительством архиепископа Тагино, поздно собрались и лениво шли за поляками. "Когда мы дошли до Ютрибога, пишет Титмар, самые опытные рассудили, что с таким слабым войском, каково наше, опасно было бы пуститься на врага, и мы воротились домой". Тем временем Болеслав повернул в Лужицы, овладел жупами слубской и жарованской и, немного спустя, остановился под Будишином. Город был охраняем военным отрядом, подчиненным мишенскому графу Герману, который тогда был в отлучке; напрасно жители города умоляли своего графа о помощи, вcе его усилия побудить саксонских графов к скорейшему собранию войска были безуспешны. Будишинцы выпросили у Болеслава перемирие на семь дней, а потом принуждены были сдаться, выговорив себе право на свободный выход.

Так, следствием войны этого года было занятие Лужиц и земли мильчанской, т.яе марок восточной и мишенской, из них уведено было огромное множество военнопленных, назначенных для заселения пустопорожних мест в Польше. Эти завоевания Болеслав удержал до самого конца княжения и передал своему преемнику. Много размышлял король Генрих, какие бы меры предпринять ему против Болеслава. Он видел, что многие саксонские дворяне сочувственно относятся к польскому князю и входят с ним в сношения; передают известия о намерениях своего короли и неохотно ведут войну с Болеславом80. С другой стороны, Генрих недоумевал, с какой стороны ожидать иападения, где принимать меры предосторожности, потому что слишком нова и непривычна была тактика Болеслава. Весьма вероятно, что не без участия польского князя начались раздоры между саксонскими графами, Германом и Гунцеллином, - это послужило для короля предлогом удалить от занимаемых должностей положительных для него лиц. В 1010 году явился он в Межибор и призвал на суд графов. Оба они оказались равно виновными; но против Гунцеллина было еще обвинение в государственной измене, что он ведет себя независимо, что христиан продает жидам, что старается более войти в расположение Болеслава польского, чем своего короля. Гунцеллин лишен должности маркграфа мишенского, отдан под стражу, и достоинство его передано Герману. Во время смут в марке, когда еще Герман не вступил в отправление обязанностей маркграфа мишенского, Болеслав пытался завладеть Мишной. Отряд конных поляков тихо пробрался за Лабу, подступил к этому городу и вошел в переговоры со стражей городских ворот. Хотя попытка не удалась, но поляки, "не причинив никому вреда и не потерпев сами", благополучно вернулись к Будишину, где сидел сам Болеслав. Эта-то быстрота движений, ненадежность на гарнизоны, веpoятно, и пугала короля Генриха.

В конце лета 1010 года, объявлен новый поход на Болеслава; сборным местом было назначено Белогорье, близ Лабы. Сюда явились: архиепископ девинский, Тагино, аббат Вальтерд, епископы: гальберштадтский Арнульф, падерборнский Мейнверк, межиборский Титмар, саксонский герцог Бернгард, маркграфы Геро и Герман и князь чешский Яромир, "во всем верный королю"; во главе своего и приведенного ими войска стоял сам Генрих. Сначала сделано было предложение Болеславу отказаться без кровопролития от занятых им земель; но когда посланные с этой целью - герцог Бернгард и аббат Вальтерд - возвратились без успеха, тогда король перевел свои войска через чорную Эльстру. Здесь в стране, бывшей прежде в ведении маркграфа Геро, а теперь подчиненной Болеславу, немцы стали поступать, как неприятели: они выжигали селения и истребляли народ. На границе лужицкой марки, Генриху еще раз пришлось убедиться, как далеко раскинуты сети Болеславом, как широки его замыслы: близ Ярина привели к нему двух человек из колена гаволян, которых подозревали в шпионстве и в сношениях с Болеславом. Это было очевидным доказательством, что король польский старается поднять против немцев и тех славян, которые были подчинены им. Внезапная болезнь захватила во время похода и самого Генриха и архиепископа Тагино; болезни распространились и на значительную часть войска. На военном coвете, состоявшемся по этому поводу, было определено королю с больными оставить военный лагерь, а остальным, под предводительством Яромира, продолжать начатый поход по направлению к Одре, в жупы дедошан и силезцев.

Болеслав сидел в это время в крепости Глогове, на Одре; сюда направлялись и передовые отряды немецкого войска. Польские рыцари, завидевшие их с городских стен, пылали желанием сразиться; но Болеслав так удерживал свое любимое рыцарство: "Войско, которое вы видите, невелико числом, но зато отборное и храброе; если я сделаю нападение, то или одержу победу, или буду побежден, во всяком случае ослаблю себя; король тотчас же может собрать новое войско. Гораздо лучше теперь сдержаться, а сделать на них нападение в другой раз, так, чтобы это не было сопряжено с большим уроном". Осенние дожди и разлив рек заставили немцев прекратить опустошение страны. Чехи пошли домой, а немцы, через страну мильчан, к Лабе. Весь этот поход слишком замечателен, чтобы не сказать о нем еще несколько слов. Вообще Болеслав щадит свои силы в войнах с немцами, предпочитает наносить врагу вред быстрыми наездами и неожиданными нападениями; он редко пускался в общую открытую свалку, вел почти всегда войну оборонительную. И замечателен способ его отступления. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть, по каким пустынным местам, по каким болотам и трясинам нижней Спревы ведет Болеслав немцев сперва в жупу силезцев, а потом отсюда поворачивает на юг, в Глогов. Следуя за ним, немцы должны были, с одной стороны, терпеть недостаток в продовольствии, с другой описывать круг вдвое больший, чем по прямой дороге от Белогорья до Глогова. Это странствование было весьма обременительно для немцев; нет ничего удивительного, что утомленное войско, подошедши под самый Глогов, где сидел неприятель, за которым оно гналось, не решилось сделать приступ на этот город.

Этот поход не принес немцам никакой пользы; Болеслав остался при своих завоеваниях. Генрих считал за лучшее заняться укреплением некоторых городов и предложил Болеславу перемирие, которое и было заключено 25 декабря в Межиборе на 5 лет. Как скоро сделаны были нужные приготовления, восстановлен город Любуша и укреплены берега Лабы, немцы предприняли третий поход против Болеслава. Он состоялся в 1012 году в июле месяце. Но военные действия на этот раз отличались крайней медленностью, очевидной неуверенностью в собственных силах. Из Белогорья, куда собрались немецкие войска, отправляется архиепископ девинский, Вальтерд в нижние Лужицы, с мирными предложениями к Болеславу; а когда переговоры не привели к желаемой цели, поход открылся весьма вяло: саксонские графы отказались от наступательной войны и ограничились укреплением границ. Наступила осень, полились сильные дожди, Лаба выступила из берегов, и на некоторое время сделались невозможными сообщения между отдельными немецкими крепостями и между частями войск; в то же время предводитель войск, архиепископ Вальтерд, захворал и потом вскоре умер - все это были обстоятельства, которыми не мог не воспользоваться польский король. Ои стал разрушать крепости, которые сооружены были в прошлом году немцами, когда они готовились к войне. Дело началось с Любуши, - это была сильная крепость, которую охранял многочисленный отряд войска; овладеть ей для Болеслава было весьма важно. Его рыцари взяли город в то время, когда сам князь пировал со своими придворными (20 августа 1012 г.). Множество добычи досталось полякам, попались в плен важные сановники, как Гунцеллин, Визон и "несчастный командир крепости Сцих", которому, по словам Титмара, какой бы город ни поручили, он всегда терял его. "Разделивши бесчисленное множество добычи и зажегши город, победоносное войско воротилось назад".

Этим кончилась пока продолжительная война. Генриха II призывали на юг дела итальянские, короля Болеслава тянули на восток дела русские. Вот почему в начале 1013 г. начались мирные переговоры между враждующими сторонами. Второго февраля явился в Девин сын Болеслава польского, Мечислав; он прибыл с богатыми дарами и имел полномочие условиться с королем о мире. Мечислав был принят при немецком дворе с великим почетом, получил от короля рыцарское посвящение и дал ему клятву в рыцарской верности. Спустя некоторое время (25 мая), и Болеслав явился на свидание с немецким королем в Межибор и был принят самым радушным образом. Титмар говорит, что здесь Болеслав признал себя вассалом немецкого короля и, во время торжественного королевского выхода в церковь, исправлял обязанности оруженосца; Болеслав вступил в ленные отношения к немцам будто бы за те земли, которые были ему уступлены по межиборскому договору. Придавая полную достоверность словам Титмара, Вильгельм Гизебрехт так выражается по этому поводу: "храбрый Поляк, который так часто в разные стороны разгонял врагов своих, нес теперь меч перед немецким королем во время торжественной процессии, и этим признал себя пред всем миром вассалом его", и далее: "Богатые подарки принес он королю, еще щедрее отдарен был, и, кроме того, получил в лен те земли, к обладанию которыми так долго стремился, - Лужицы и страну мильчанскую".

Кведлинбургский летописец, говоря о межиборском договоре, указывает, что он заключен был "не без ущерба для немецкой империи". В чем же состоял этот ущерб, если Болеслав на правах лена, как всякий немецкий граф, обязался управлять Лужицами? В средние века вся Германия разделена была на лены, и этого никто не считал явлением унизительным для страны и народа. Одною из статей межиборского договора Болеслав обязывался доставить вспомогательный отряд на предстоящую войну Генриха в Италии, с другой стороны, король Генрих должен был выставить отряд немцев на предположенную тогда войну Болеслава с русским князем. Излишне было бы доказывать, что подобные взаимные обязательства не могли быть следствием вассальной присяги с одной стороны и сюзеренных прав с другой; взаимные обязательства указывают, напротив, что обе стороны вступили тогда в чисто союзнические отношения, и обещание помощи было только знаком приязни между ними. Что касается до рыцарского посвящения, о котором говорят источники, то оно не вело за собой вассальной присяги и подчиненности. Это посвящение было рыцарски-религиозным обрядом, начинавшим широко распространяться в то время. Старший по летам и по достоинству посвящал младшего, и между ними завязывались отношения нравственной обязательности, которые ничуть не соединялись с наделением леном и вассальной службой.

Вследствие указанных обстоятельств, Титмарово известие о межиборском трактате не должно быть принимаемо в дословном его смысле. Мы знаем, что ни в один из трех походов этой шестилетней войны немцы не отнимали у Болеслава его завоеваний, что вcе эти походы оканчивались неудачами, которые Титмар извиняет то глубокими снегами, то разливом рек. Без сомнения, ущербом для империи считалось то, что вся марка восточная и часть мишенской, иначе Лужицы и страна мильчан с окрестностями, уступлены были по этому миру королю польскому. Впрочем, договор этот нарушен был в том же году; открытая война заменилась интригой и агитацией.

Третья война с немцами. Будишинский мир. 1015-1018 гг.

14 февраля 1014 г. в Италии, в церкви св. Петра, Генрих венчался императорской короной; полное подчинение Италии было плодом его путешествия в Рим; в том же 1014 г. он уже путешествовал по Германии, как император. И король польский недолго был занят восточными делами, да и в этот короткий промежуток не упускал из вида событий на западе. Вот почему скоро снова стояли они друг перед другом, - Генрих с усиленным желанием добиться покорности и добровольного отказа Болеслава от завоеванных им областей, а Болеслав с решительным намерением еще больше унизить немцев, и ввести в свои политические цели другие славянские народы.

Получив немецкий вспомогательный отряд для войны с русскими, сам Болеслав ничем не содействовал королю в его итальянском походе: "по обычаю обманул и не исполнил своего обещания", - говорит Титмар. Он послал в Италию, вслед за императором, агентов, дабы они разведывали там положениe дел и возбуждали, кого можно, против Генриха. При самом папском дворе явились от Болеслава послы с объяснением, что король польский не мог выслать папе обычной церковной дани, вследствие тайных засад, которые устроил Генрих по пути в Италию. Важнейшим же желанием его, при осуществлении которого мог бы образоваться действительно опасный для немцев союз, было - ввести в свою политику князя чешского. Там в 1012 году вследствие какого-то внутреннего переворота, лишен был трона "верный вассал короля", Яромир, и овладел верховной властью брат его, Ольдрих. Хотя новый князь тоже должен был заискивать расположения Генриха, чтобы получить от него признание в княжеском достоинстве; однако польский король, пользуясь отсутствием Генриха из Германии, надеялся привлечь Ольдриха на свою сторону и с этой целью отправил в Чехию торжественное посольство. Во главе посольства был сын его, Мечислав, который именем отца напоминал чешскому князю, что давно уже пора им, соединенным узами родства, прекратить взаимную вражду, что, живя в согласии, они легче могли бы противостоять всем врагам своим, в особенности императору. В то же время Болеслав старался склонить к союзу лютичей. Если бы ему удалось провести эти планы, тогда образовалась бы, под главенством Польши, грозная и опасная для немцев сила. Но Ольдриху доказали его доверенные люди, что план союза рассчитан на его гибель, что Болеслав хочет лишить его власти; поэтому польского королевича приняли в Чехии, как врага, перебили почетнейших из его свиты, а самого посадили в темницу.

Возвратившись в том же 1014 году из Италии, император Генрих II потребовал к себе Болеслава для объяснений: почему он не послал обещанного вспомогательного отряда в итальянский поход. Требовалось много ума и изворотливости, чтобы выпутаться из затруднительного положения, в которое попал Болеслав: с одной стороны ему нужно было выручить сына из чешского плена и для этого расположить в свою пользу императора, с другой - подыскать достаточные причины, которые бы извиняли его обман относительно вспомогательного отряда. Между тем, явиться к императору и просить его он никак не хотел по многим причинам. И вот отправляются частые посольства в Германию, пускаются в ход все средства, чтобы приобрести приверженцев между придворными. Императора успокаивал Болеслав обещанием лично явиться ко двору его, и дать достаточное объяснение своего поведения; послы его щедрой рукой рассыпали золото между придворными и не скупились на обещания. Труднейшую часть поручения исполнял опытный дипломат Болеслава, Стоигнев, которого Титмар упрекает за притворство и умышленный обман. Плодом переговоров с императором было то, что он решился послать в Чехию графа Тидриха, который настоятельно требовал освобождения Мечислава, угрожая, в противном случае, чешскому князю войной. Ольдрих, указывая на завоевательные замыслы Болеслава, дал такой ответ императорскому послу: "Мое всегдашнее желание и долг - исполнять волю моего повелителя. Всемогущий Бог, недавно сохранивший меня из уст львиных, передал в мои руки львенка его, посланного на мою погибель. Если я отпущу на свободу сына, то на всю жизнь буду иметь несомненных врагов в отце и сыне; но если задержу его, надеюсь достигнуть некоторых выгод. Пусть рассудит повелитель мой обо всех этих обстоятельствах, и я с покорностью исполню все, что ему будет угодно и мне полезно". Но когда Тидрих возвратился и передал императору этот ответ, послано было другое посольство в Чехию с положительным требованием выдача пленника. Император принимал на свою ответственность предупредить все неприятности и обещал способствовать к сохранению доброго мира; тогда Ольдрих, волей-неволей, должен был освободить Мечислава.

Болеславу доносили его послы обо всех этих обстоятельствах. Узнав, что сын его освобожден из чешского плена и находится в Германии, он почетными посольствами свидетельствовал перед императором свою благодарность, при этом просил докончить доброе дело и отпустить к нему сына, обещая со своей стороны вечную признательность и готовность бороться с врагами императора. Вместе с тем, он составил себе сильную партию в самом совете императора, а это было весьма важно ввиду того, что император намерен был предложить на имперском сейме paсcмoтpениe вопроса о действиях польского князя и о пленном его сыне. На сейме в Межиборе, когда князья стали рассуждать о том, выдать ли Болеславу его сына, и если выдать, то на каких условиях, голоса разделились надвое. Люди, не подкупленные польским золотом, настаивали, что нужно выговорить какие-нибудь условия при освобождении Мечислава и взять заложников; архиепископ девинский Геро, ранее советовавший без всяких условий освободить пленника, теперь был противного мнения: "Мы поколебали, говорил он, расположение Болеслава тем, что так долго держали у себя его сына, и я боюсь, что мы лишимся на будущее время его верности, если выпустим Мечислава, не вытребовав заложников и других ручательств"; с этим мнением согласно было большинство присутствующих. Но приверженцы польского короля настояли на немедленном и безусловном освобождении пленника; против мнения архиепископа Геро они говорили, что так поступить было бы бесчестно и несогласно с достоинством империи. Таким образом Болеслав достиг того, что сын его был освобожден без всяких обязательств.

Теперь он мог снять маску покорности, на время надеть которую заставили его затруднительные обстоятельства. На просьбы - не злоумышлять на будущее время против императора ради клятвы, произнесенной именем Божиим, он отвечал в недовольном тоне и жаловался, что сын его, считавшийся между рыцарями императора, так долго был задержан в плену. Генрих послал к нему перед пасхой маркграфа Германа и приглашал его явиться в себе, но Болеслав отказался от поездки в Межибор, и отправил Стоигнева, который успел запутать дело и не давал никаких положительных обещаний от своего государя. В то время, как император все еще надеялся через дипломатические сношения достигнуть покорности от Болеслава, он сделал неожиданное нападение на немецкие земли, и приказал передать императору, что он не намерен уступить занятых областей. Война стала необходима. Она началась в 1015 и окончилась в 1018 году.

На предстоящую войну были подняты все силы государства, чтобы разом в нескольких местах ударить на Польшу. Перед открытием похода император посетил Девин, "где усердно просил заступничества мученика Христова Маврикия, для обуздания гордости Болеслава польского. Главное войско, под личным предводительством императора, собралось к берегам Лабы, неподалеку от Торгау. С севера на Польшу должен был напасть саксонский отряд, под предводительством епископов, графов и саксонского герцога Бернгарда; к этому отряду, в качестве союзников, присоединились язычники - лютичи. С третьей стороны подходил к границам польским чешский киязь Ольдрих с баварскими вспомогательными войсками; наконец, на границах Моравии с готовыми войсками стоял маркграф Генрих. 8-го июля императорское войско двинулось на Лужицы и начало опустошать страну. Небольшой отряд, защищавший местечко Цинниц, делал на немцев отважные нападения, но весьма сильно пострадал от них. Направляясь к Одре, император послал к Мечиславу, сидевшему в Kpocне, почетное посольство, чтобы напомнить ему о рыцарской верности; послы убеждали его сдать город и говорили, что в противном случае он привлечет на их голову гнев императора, так как они главным образом выхлопотали ему свободу. Мечислав так отвечал послам: "Я знаю, что по милости императора получил свободу и вам присягал в верности; я охотно бы выполнил эту присягу, если бы был самостоятелен. Но теперь, как вы знаете, я подданный государя - отца моего; и так как я должен исполнять его приказания, и воины его, здесь находящиеся, не допустили бы меня исполнить ваше желаниe, то, поневоле, я должен предоставить делам их теперешнее течение. Я буду, по мере сил моих, защищать против вас отечество до прибытия сюда отца, а тогда постараюсь примирить его с вами". В начале августа предположено было переправиться за Одру; в то время и Болеслав подоспел сюда и укрепился на этой реке. В виду неприятеля переправа через реку была довольно трудна дла немцев; "какое бы направление ни приняли наши суда, - говорить Титмар, - и Болеслав во весь опор скакал туда со своими. Но наконец, быстро подняв паруса, наши плыли целый день, и враги не могли поспеть за нами; тогда безопасно наши причалили к желаемому берегу и стали жечь ближайшие селения". При переправе была значительная сшибка между немцами и поляками, последних пало до шестисот, а из немецкого войска убиты были молодые графы: Годо и Сигфрид; они подозреваемы были императором и сношениях с польским королем, и в этот день, желая доказать свою невинность, делали чудеса храбрости и за то поплатились жизнью. Император чувствовал себя слишком слабым, чтобы двинуться в глубь страны, ожидал известий о действиях отдельных отрядов и желал от них подкрепления.

Cаксонский герцог Бернгард должен был напасть на Польшу с севера; на Одре он встретился с Болеславом, нашел его совершенно готовым к обороне и не посмел переправиться за реку. Он ограничился опустошением берегов Одры и начал отступление. Через своих послов он извинялся перед императором, что не может соединиться с ним, высказывал результаты похода и объяснял вынужденную необходимость отступления. Несколько успешнее были действия чехов с баварцами, но и они не могли по разным причинам подкрепить императора. Ольдрих напал на один большой город, по имени Болеславль, на Бобре, взял в плен до 1000 человек, за исключением женщин и детей, сжег город; но этим и кончился его поход. Маркграф восточной марки, Генрих, стоявший на границах Моравии, ограничился отпором, данным им польскому рыцарству, хотевшему напасть на его марку. Таким образом, император не мог надеяться на подкрепление от отдельных отрядов и с огорчением должен был начать отступление. Но тут-то и началась настоящая война, какую всегда предпочитал польский король.

Отступление немцев было весьма поспешное: они перешли Одру, когда еще Болеслав не угадывал их намерения и не принял своих мер. За Одрой однако они заведены были в лесистые и болотистые местности, где могли продолжать путь с крайней медленностью и осторожностью. Сюда послал Болеслав отряд своих стрелков, с приказанием вредить, сколько можно, отступавшему неприятелю; чтобы приостановить немного движение его, послал аббата Туни в немецкий лагерь и начал через него переговоры о мире. Аббат Туни "монах по одежде, на деле же коварная лисица", был признан за шпиона и удержан в лагере, пока немецкое войско, по наведенным накануне мостам, переправлялось через болото. С передовым отрядом император двинулся вперед; остальное войско поручил архиепископу Геро и маркграфу Геро, предписав им величайшую осторожность. В самом деле, положение немецкого войска было затруднительно: незнание местности завело его в лес, окруженный со всех сторон трясинами; кругом скрывались стрелки Болеслава, выжидавшие случая напасть на него. Вскоре после отбытия императора, "неприятели, скрывавшиеся в ближайшем лесу, три раза ужасно прокричали и быстро напали на наше войско, когда еще наши не успели выстроиться. Храбро отстояли наши два нападения... но потом неприятели взяли перевес, рассеяли наших и поражали стрелами. Архиепископ Геро и граф Бургард - последний раненый, - едва спаслись и дали знать о случившемся императору; молодой Людольф с немногими взят в плен, графы Геро и Фолькмар с двумястами лучших рыцарей убиты и ограблены. Поражение было полное. Память об нем так живо сохранилась у немцев, что межиборский календарь, в память поражения 1015 г. в жупе дедошской, отмечает 1 сентября, как день общего траура.

Получив известие об этом поражении, император хотел возвратиться и отдать последний долг христианского погребения павшим воинам. Но, уступая общей просьбе, поручил епископу мишенскому, Эйдо, испросить у князя польского позволение на погребение убитых и выкупить тело маркграфа Геро. При виде поля сражения, покрытого трупами соотечественников, Эйдо заплакал горькими слезами и стал молиться за души убитых. Польские воины, продолжавшие еще грабить павших, проводили его к Болеславу; выпросив у него разрешение, Эйдо, при помощи самих поляков, стал предавать земле трупы своих соотечественников; тела маркграфа Геро и его товарища, Видреда, отправлены были в Мишну.

Между тем, император с остальным войском отступал по стране мильчанской к городу Стреле; следом за ним шел польский королевич, Мечислав. Но император успел добраться до Межибора и был вне опасности; маркграфу Герману поручил он следить за движениями Мечислава и защищать от него мишенскую марку. Под утро 13 сентября поляки перешли Лабу, в количестве семи конных полков, и встали под самой Мишной, часть войска начала опустошать окрестности, другая осаждать город. Стража городского предместья, Ветники, отчаявшись в успехе защиты, покинула свой пост и перебралась в вышгород. Поляки заняли покинутое предместье, захватили в нем все, что нашли и зажгли его; в двух местах подожгли и вышгород и делали на него непрерывные нападения. Маркграф Герман, замечая, что его отряд теряет силы и присутствие духа, призывает к защите города и женщин. Они, вошедши на укрепления, подготовляли камни и бросали ими в осаждающих; пожар заливали водой, а когда ее не хватало, выкачивали бочки с медом и тушили пламя. Так держалась Мишна целый день. Наблюдая за действиями осаждающих и осажденных с горы, поблизости находящейся, Мечислав поджидал те отряды, которые отделились для грабежа и опустошения окрестностей; а они, прошедши страну с огнем и мечом до реки Яны, вернулись поздно вечером на усталых конях. Предположено было переночевать здесь и утром снова ударить на город. Но замеченная прибыль воды в Лабе заставила принять меры предосторожности и отступить от города. Этим кончились военные события 1015 г. - Мишна скоро получила от императора новые подкрепления, 8-го октября приступили к восстановлению предместья, 22-го работа была уже кончена.

Весь следующий год император провел на западе и поручил защиту Саксонии императрице и дворянству. Но саксонские графы возобновили взаимные распри и дали Болеславу время укрепить за собой недавние приобретения. При дворе императорском говорили, что если бы пойти на Болеслава в этом году, то не только бы можно было принудить его отказаться от всех завоеваний, но даже наложить на него иго рабства. 6 января 1017 года был имперский сейм в Стар-Городе, здесь предложено было на рассмотрение князей и недоконченное дело с Польшей. Император отложил поход в Бургундию, на который он решился было в этом году; ему было весьма желательно завязать переговоры с Болеславом, с которым действительно и начался обмен посольствами. Чтобы ускорить дело, два архиепископа: Эрканбард майнцский и Геро девинский, с графами Сигфридом и Бернгардом и другими имперскими князьями, отправились на границу тогдашних немецких владений, встали на реке Мульде и приглашали Болеслава явиться к Лабе для переговоров с ними. Болеслав находился в ту пору в Сцициане и никак не хотел унизиться, чтобы выступить за границы своих владений. Немцы сделали уступку, предлагали несколько придвинуться к нему. "А что, спрашивали послы их, если бы наши князья явились к Черной Эльстре (до этой реки доходили тогда границы польские), приехал ли бы ты к этой реке?" - "Я не решусь даже перейти за тот мост, на котором теперь стою", отвечал он. Целых две недели стояло немецкое посольство близ Мульды и употребляло все средства, чтобы склонить Болеслава к открытию переговоров. Наконец, оскорбленные презрением и обманом Болеслава, они возвращаются в Межибор и своим отчетом о результате посольства возбуждают гнев императора. Объявлен был на лето поход в Польшу, саксонские графы обязались сделать к нему нужные приготовления; наложено положительное запрещение на обмен посольствами с открытым врагом государства, тщательно разыскивали тех, кто доселе имел с ним сношения. Предполагалось употребить все силы государства, чтобы нанести чувствительный удар гордому поляку. Начались дипломатические сношения с государями, с которыми прежде еще никогда не сносились императоры: в самом деле, в первый раз тогда Русь и Германия совокупными силами обязались действовать против общего им врага. Между тем, как Генрих намеревался ударить на Польшу с запада, русский великий князь Ярослав должен был придвинуть свои войска к восточным границам ее.

Этот последний поход Генриха II на Польшу начался в июле 1017 года и продолжался два месяца; чехи, лютичи и рyccкиe были его союзниками. Характеризуется и этот поход теми же чертами, что и предыдущие: вялость немецкого движения, бесцельное углублениe в страну неприятельскую, оставленный без надежного прикрытия тыл. Поляки действуют осмотрительно, отступают перед главным войском, врассыпную делают наезды на области немецкие выжигают города, уводят в плен население, угрожают с неприкрытой для отступления стороны.

8 июля император переправился через Лабу, в Лиске назначено было соединиться всем войскам; два дня император должен был дожидаться здесь медленно подвигавшееся войско; здесь представил ему Генрих, герцог баварский, результаты неудачных переговоров своих с Болеславом. Когда собрались немецкие и союзнические войска, император повел их знакомой уже дорогой, через Лужицы к Одре и Глогову, где заперся Болеслав; целый месяц провели они в дороге, опустошая попадавшиеся на пути селения, и 9 августа дошли до Глогова. Польские стрелки вызывали немцев на бой, но император удержался от сражения. Не осаждая Глогова, оставив без внимания и другие сильные польские крепости на Одре, как Кросно, Вратиславль и др., он отделяет огромную часть своего войска, двенадцать полков, и посылает ее на юг, в Силезию, осаждать город Нимч. Этот город был сначала охраняем весьма слабым отрядом; но когда немецкие войска расположились лагерем под его стенами, то, пользуясь темнотой ночи и проливным дождем, пробралось в него сильное подкрепление, подосланное Болеславом. Через три дня прибыл под Нимч и император с главным войском, приказал оцепить со всех сторон город и приступил к правильной осаде его. Сюда же двинулся из Глогова и Болеслав и стал следить за действиями немцев из Вратиславля. Таким образом, в Силезии сосредоточились главные силы врагов, но война велась и, пожалуй, гораздо оживленнее во многих других местах. Моравские рыцари Болеслава окружили неосторожный отряд баварцев, избили его и отплатили за поражение, нанесенное им в 1015 году. Мечислав с десятью полками ворвался в Чехию, которая, за отсутствием князя Ольдриха, могла оказать ему слабое сопротивление, два дня грабил страну и возвратился с бесчисленным множеством пленников. С другой стороны опустошали Чехию моравские рыцари, они с огромной добычей уже возвращались домой, но их накрыл маркграф Генрих, отнял у них добычу и нанес им жестокое поражение. Легкий отряд наездников Болеславовых напал 15 августа на немецкий город Белогорье на Лабе. Из этого можно видеть, что нападения были с разных сторон и что ни одна часть обширного государства Болеслава не осталась незащищенной. Так, часть лютичей напала было на один польский город, но при этом потеряла многих убитыми и пленными и принуждена была довольствоваться грабежом. "Прискорбно вспоминать, - говорит Титмар, - о том злодейском поступке, который сделали рыцари Болеславовы 19 сентября в стране между Лабой и Мульдой: быстрым наездом они забрали здесь более тысячи человек воннопленными и на широком пространстве выжгли селения".

А император все сидел под Нимчем и приготовлял средства к приступу; но и в это время "незамеченный ни одним сторожевым, в тишине ночи, пробрался в город большой вспомогательный отряд". Понятное дело, при такой дисциплине и продажности военачальников, осада не могла идти успешно. "Мы стали изготовлять машины, но на стороне врагов можно было заметить подобные же приготовления. И я не знаю, защищались ли когда осажденные с большей настойчивостью и лучшим искусством; против язычников они поднимали св. крест и с его помощью надеялись победить их; если имели удачу, никогда не кричали с радости, но также не горевали и при потере". Когда изготовлены были стенобитные машины, после трехнедельного сиденья под городом, император приказал придвинуть их к стенам; но с городских стен подложен был огонь под осадные снаряды, и они быстро обнялись пламенем. Князь Ольдрих с чехами пытался подняться на стени, но не имел успеха; отброшены были также и лютичи, отважившиеся на подобную же попытку. Так безуспешна была трехнедельная осада города; а между тем, во многих местах польское рыцарство одержало перевес над отдельными немецкими отрядами, в войске императорском стали распространяться заразительные болезни и смертность, и над всем этим невдалеке следил за всеми движениями немцев зоркий глаз польского короля.

Генрихе решился снять осаду и начать отступление; главное войско с императором отступало через Чехию, маркграф Генрих с лютичами шел другим, северным путем, через страну мильчан и гломачей. Отступление соединено было с величайшими затруднениями, как потому, что нужно было отбиваться от преследовавших врагов, так и вследствие внутренних раздоров между союзниками, которые могли повести к важным последствиям. Болеслав преследовал отступающих в том и другом направлении: более шестисот пешего войска отправлены были затруднять путь императорскому войску к Чехии, конный отряд рыцарей пустился в погоню за лютичами и маркграфом Германом и произвел опустошительный наезд на страну между Лабой и Мульдой. Титмар воздерживается входить в подробности описания тяжелых утрат, но и в том, что он говорит, весьма сильно проглядывает униженное чувство патрюта: "Можно ли описать тяжести этого похода, и в состоянии ли кто изобразить утраты, понесенные всеми? Непреодолимые трудности представляло вступление в Чехию, но еще хуже был выход из нея... чего враги не могли сделать нам при вступлении в Чехию, то позже допущено им было за грехи наши!" Неудовольствие союзников, готовое перейти во враждебное чувство к немцам, произошло вследствие дурных обстоятельств, которыми сопровождалось отступление. Лютичи были в походе со своими жрецами, на своих знаменах они носили изображение богини. Один из друзей маркграфа Германа, по неосторожности, прорвал изображение лютичской богини брошенным камнем; с огорчением жаловались на это жрецы императору и получили в удовлетворение двенадцать талантов. Когда затем они переправлялись около Вурцина череа Мульду, потеряли в реке и другое изображение своей богини, причем потонуло 50 их лучших воинов. При таких знамениях гнева богов они возвратились домой и намеревались, изменив императору, войти в соглашение против немцев с Болеславом польским, который уже давно указывал им на выгоды такого союза. Немалого труда стоило императору привлечь на свою сторону старшин их и таким образом удержать лютичей от союза с Болеславом.

Таким образом, поход, от которого много ожидали, кончился печально. Немецкое войско потерпело тяжелые утраты, страна была открыта врагу, верность лютичей колебалась и саксонские графы требовали мира. Союз с Русью не принес немцам ожидаемой пользы: только по возвращении из похода узнал император, что князь Ярослав действительно напал на восточные границы Польши и долго задержан был осадой Бреста. Все заставляло его искать прекращения опасной игры; но были также причины, заставлявшие и польского короля желать мира. Как ни геройски ведена была им последняя война, но он должен был видеть, что нельзя в одно и то же время выдерживать напор двух сильных врагов на востоке и западе своего обширного государства; он стал искать благоприятных обстоятельств, чтобы начать переговоры с немецким императором и потом обратить свои силы на восточного врага.

Первый шаг к переговорам сделал Болеслав. Когда император был в Межиборе, в первых числах октября сюда прибыл польский посол с предложением разменяться пленными. Ему было дано поручение выведать, удобно ли теперь будет начать переговоры о мире; так как император многими обстоятельствами побуждаем был к этому, то вскоре начались переговоры, а потом 30 января 1018 г. заключен был мир. Для этого, по настоянию Болеслава, не желавшего заключать мира вне границ своего государства, епископы Геро и Арнульф, графы Герман и Тидрих и секретарь императорский Фридерик отправились в город Будишин, во владения Болеслава польского. Об условиях будишинского договора умалчивают и Титмар, и летописцы; Болеслав скрепил этот мир своим браком с дочерью графа Эккарда, сестрой мишенского маркграфа Германа, своего зятя. Это был пятый брак польского короля, который, по выражению Гизебрехта, с переменой политики менял и своих жен. К условиям этого договора относилось обязательство немцев дать Болеславу вспомогательный отряд для его войны с русскими.

Всматриваясь в последующие события и взвесив положение тогдашних обстоятельств, должно заключить, что будишинским миром были закреплены за Болеславом, без всяких обязательств, все занятые им прежде области: Моравия, Лужицы, страна мильчан - по Черную Эльстру, до впадения этой реки в Лабу, также округ любушский, между Одрой и Лабой. При описании войн мы видели, что ближайшие места по обеим сторонам Лабы заняты были немецкими крепостями, что Лиска, Югрибог, Стрела, Мишна, Склянцисворд и др. назначались местами то роздыха, то coбрания немецких войск, то отмечались как города, укрепленные немецкими отрядами. Сюда направляются смелые наезды польских рыцарей, онустошавших страну и уводивших из нее население. С другой стороны, можно заметить, что немецкие войска начинают военные действия каждый раз на другой стороне Лабы, за Черной Эльстрой, в бывшей восточной марке, - доказательство, что здесь начиналась для них враждебная страна, здесь оканчивались границы их владений. "Ошибается, кто утверждает, - говорить Лелевель, - что условия будишинского договора совсем неизвестны. Известны очень хорошо, если обратить внимание на следующие обстоятельства. Болеслав не отказывался от того, чем он раз завладел; но известно, что до самой смерти он владел Mopaвией: ибо она утрачена при Мечиславе II, частью Чехии, потому что не сразу были вытеснены польские войска из пограничных городов чешских, лужичанами и мильчанами по Черную Эльстру, может быть, до самого ее устья, где на Лабе он ставил города; Любуша с окрестностями осталась при Польше, иначе не мог бы там Болеслав устроить епископию".

Нужно представить себе положение западного славянства в конце X в., чтобы понять важность заслуг Болеславовых для славянского миpa. Если он не встретил между современниками полного понимания всей опасности, грозившей славянам с запада, если стремление к обособлению было господствующим у больших и малых народов, если князья и старшины народные, ослепленные блеском императорского величия и обласканные приязнью двора, закрыв глаза, вели народ свой к рабству и впутывались в круг политики немецкой, то несомненная заслуга его на пользу всего славянства оказалась в том, что он затормозил, в известной мере оттолкнул победоносное распространение немецкого господства к востоку, которое так грозно и решительно началось при первых императорах саксонской династии. B этом отношении Болеслав есть прямой преемник и продолжатель деятельности князей моравских, Ростислава и Святополка. Недаром же такое горькое чувство возбуждается при каждом упоминании о нем у его историка, Титмара. Касаясь некоторых обычаев, свойственных полякам времени Болеслава, Титмар продолжает: "но я не считаю за нужное входить в подробности об этом человеке; лучше бы было, если бы его имя и жизнь остались нам совсем неизвестными. Ибо все те отношения, в которые отец его и сам он вступали с нами, чрез брак и тесную дружбу, приносили доселе более вреда нам, чем добра, да принесут еще и на будущее время. Если во время сомнительного мира он и обходится с нами дружелюбно, то многообразными тайными средствами не перестает отклонять нас от взаимной любви и, как только представится благоприятное время и место, не преминет открыто восстать, ища нашей погибели".

Отношения Болеслава польского к русским князьям. Идеальные черты Болеслава. Его коронование. 1018-1025 гг.

Завоевательное движение Болеслава польского на запад приостановлено было натянутыми отношениями его с князьями русскими; в самом деле, оба замечательные дела его с императором Генрихом в 1013 и 1017 гг. прекращаемы были именно потому, что как раз в то же время подвергались опасности восточные границы Польши; король польский должен был отрывать внимание от запада и стягивать свои силы на восток.

Мы знаем, что русский князь, Владимир Великий, завоевав червенские города в восточной Галиции, стал непосредственным соседом могущественного польского короля. Молодые государства необходимо должны были столкнуться между собой еще в конце X века; и если столкновение произошло позднее, то это только потому, что преимущественное внимание Болеслава занимали дела западные, а христианская вера укротила воинственный пыл князя руского. Этими обстоятельствами объясняется то, что киевский князь жил в мире с Болеславом Лядьским. Дружественный союз скреплен был даже родством между княжескими семьями: дочь Болеслава польского вышла замуж за Владимирова сына, удельного князя туровского, Святополка. Но брак этот повел за собой причины к вмешательству Болеслава в дела русские и заключал в себе повод к домашним неурядицам в самой Руси. Вместе с дочерью Болеслава прибыл ко двору туровского князя Рейнберн, епископ колобрежский, который, сблизившись со Святополком, начал, с ведома Болеслава, подстрекать его к восстанию против Владимира: успех этого восстания был важен для Болеслава в политическом, а для запада в церковном отношении, - с этим восстанием связывались виды на отторжение России от союза с востоком и восточного православия. Владимир узнал об интриге Рейнберна, захватил его и, вместе с сыном и невесткой, заключил в темницу. Весьма вероятно, что слух об этих обстоятельствах, дошедший до Польши, побудил Болеслава поспешить заключением мира с немцами в 1013 году и предпринять поход на восток; союзниками его были немцы и печенеги. Во время похода возникла распря между поляками и печенегами, и Болеслав велел истребить своих степных союзников. Чем сопровождался и как кончился поход, - мы не имеем известий об этом; король польский мог довольствоваться освобождением зятя своего и дочери из тюрьмы и снова обратить внимание на запад.

Как бы то ни было, только по смерти Владимира, 15-го июля 1015 года, мы видим туровского князя уже на свободе, он стремился захватить киевское княжество, которое обыкновенно переходило на старшего в роде. Как сын Владимира от третьего брака его с вдовой Ярополка, он в год смерти отца был старшим в роде, потому что сыновья Владимира от первых браков, Вышеслав и Изяслав, тогда уже умерли. Хотя отец и устранял его от прав старшинства, не дал ему новгородского удела, в который посылался обыкновенно старший сын великого князя, явно предпочитая Святополку младшего сына Бориса; Святополк, однако, не терял надежды и настойчиво хотел провести свои права на великокняжеский стол. Отсюда возник тот печальный характер его деятельности, который ввел в русскую историю те же явления кровавых сцен, изгнанию родичей и насилия, какими характеризуется современная история Чехии и Польши.

Владимир умерь в Берестове; на следующую ночь, со всеми предосторожностями, приближенные перевезли тело его в Киев и положили в десятинной церкви. В это время дети Владимира были в походе пpoтив пeчeнегoв; киeвлянaм хотелось скрыть смерть киязя до окончания этого похода, чтобы Святополк, находившийся тогда в Kиeве, не мог завладеть властью великого князя. Но Святополк узнал о смерти отца, сел на киевском престоле, созвал киевлян и начал раздавать им подарки; граждане принимали подарки, но сердце их не было со Святополком, говорит летописец. Чтобы упрочить за собой новое положение, Святополк рассылает убийц и отделывается таким образом от более опасных соперников: Бориса, Глеба и Святослава. Уже он начал помышлять: "перебью всех братьев своих, и приму один всю власть на Руси", как гроза нашла на него из Новгорода. Там княжил один из братьев его, Ярослав. Узнав о событиях в Kиеве, он собрал варяжскую дружину, упросил новгородцев помочь ему и с большим войском двинулся на Святополка. Этот также собрал войско, нанял печенегов, пошел навстречу Ярославу и встретился с ним на берегу Днепра, у Любеча. Проиграв сражение, Святополк убежал к своему тестю, Болеславу польскому, для которого было весьма желательно вмешаться в русские дела. Занятый в это время войной с немцами, Болеслав подослал на Киев печенегов; "произошла с ними злая сеча, едва к вечеру Ярослав мог прогнать варваров". С своей стороны Ярослав вошел в сношения с немецким императором Генрихом II, подступил к границам польским и начал осаждать Брест.

Заключив с немцами будишинский мир, Болеслав предпринял в 1018 г. поход на Русь. Этот поход Болеслава вызван был двумя обстоятельствами: жалобой зятя на то, что Ярослав киевский лишил его прав на княжение и выгнал из земли и тем, что киевский князь был в союзе с немцами против Польши.

Поход открылся летом, в июле месяце. Собственное численное войско Болеслава усилено было 300 немцев, 500 угров и 1000 печенегов. 22-го июля он подошел к Бугу, служившему границей между русскими и поляками. На другом берегу реки ждал его Ярослав с киевлянами, новгородцами и варягами. Воевода Ярослава Будый, разъезжая по берегу, начал смеяться над Болеславом: "Вот мы проткнем палкой брюхо твое толстое!". Был Болеслав велик и тяжел, так что и на коне с трудом сидел, но зато смышлен, замечает летописец. Не выдержал он насмешки и, обратившись к дружине, сказал: "Если вам это ничего, так я один погибну", потом сел на коня, бросился в реку, а за ним и все войско. Ярослав не ожидал такого оборота дела, не приготовил к битве своих дружин, войско его не выдержало нападения врагов, частью разбежалось, частью было избито; сам он с четырьмя мужами ушел в Новгород. С того дня почти без сопротивления шел Болеслав по русской земле. Весьма вероятно, что его успеху много помогло то, что с ним был русский князь, который мог иметь в Киеве свою партию; куда ни приходил Болеслав, везде принимали его с дарами, 14-го августа подошли поляки к Киеву; городские стены еще прошедший год выдержали сильную осаду печенегов и были попорчены пожаром, поэтому киевляне не могли долго сопротивляться. Митрополит киевский в торжественной процессии, с мощами святых и другими святынями, встретил князей в монастыре св. Софии. Болеслав нашел в Киеве мачиху, жену и девять сестер князя Ярослава: одну из последних, в руке которой незадолго перед тем ему было отказано, взял себе в наложницы. Тогдашний Киев удивлял иностранцев своим богатством, роскошью и многолюдством: здесь было более 400 церквей, 8 рынков, постоянный прилив иноземных гостей. Болеслав нашел в нем неизмеримое множество скопленных богатств, золота и дорогих одежд, большую часть которых разделил между своими дружинниками и любимцами, а часть отослал в Польшу. Овладев Киевом, Болеслав распустил все союзнические войска, а свое рыцарство разослал по городам на кормление. Гордясь своим успехом, послал митрополита киевского к Ярославу с предложением выдать ему дочь его, жену Святополка, обещая взамен освободить мачиху, жену и сестер Ярославовых.

Десять месяцев, по словам Галла, проживал Болеслав в Киеве. Очень понравилась ему новая столица, и он спешил заявить о своих успехах могущественным императорам, восточному и западному. Любимец его, аббат Туни, отправился с дарами к немецкому императору засвидетельствовать перед ним преданность Болеслава; византийскому императору, сделавшемуся теперь соседом Польши, Болеслав обещал мир и спокойствие, если он окажет себя верным другом; если же нет, грозил сделаться упорным и непреодолимым врагом его. Вообще, можно заметить, что Болеслав не считал себя гостем в Киеве и задумывал оставить киевский стол не за Рюриковичем, но за Пястовичем. Но оказалось сильное народное движение против поляков, подобно тому, как это раз случилось уже в Праге. Летописец говорит, что Святополк приказал избивать рассевшихся по городам поляков; но могло и не быть прямого повеления: взаимное неудовольствие между поляками и русскими было и тогда, и продолжалось через всю историю, и последние не могли спокойно смотреть на хозяйничанье первых. Оставшись без надежной опоры, и угрожаемый движением северных дружин, Болеслав решился оставить захваченный город. Он взял с собой все имущество Ярослава и повез богатую добычу из Киева; известно лицо, которое весьма усердно при этом помогало польскому королю, - это был Анастас, священник десятинной церкви, хитрый грек, уже раз изменивший своим соотечественникам (когда великий князь Владимир осаждал Корсунь) и менявший привязанности, смотря по выгодам. Болеслав увел с собой из Киева бояр Ярославовых и двух сестер его, и множество пленников; дорогой захватил червенские города, принадлежавшие Poccии с 981 года. Святополк начал княжить в Киеве.

Между тем, Ярослав, разбитый Болеславом, явился в Новгород и хотел оттуда бежать за море. Но новгородцы успокоили его обещанием выставить новое войско, и действительно скоро двинулись к Киеву. Можно предполагать, что это движение северных дружин и заставило короля польского поскорее выбраться из Киева. Святополк, захвативший киевский стол, испугался приближавшегося Ярослава, убежал к печенегам и, получив от них помощь, снова явился в Русь, с намерением овладеть великокняжеским престолом. Печенеги встретились с русским войском на Альте, на том месте, где убит был, по проискам Святополка, князь Борис; между ними произошла тут злая сеча, какой и не бывало на Руси, по замечанию летописца. Святополк был побежден "и пробежа лядьскую землю, гоним божьим гневом, прибежа в пустыню межю Ляхы и Чехы, испроверже зле живот свой". А Ярослав сел в Киеве и утер пот с дружиною, показав победу и труд великий.

Вместе со смертью Святополка прекратилось и влияние на Русь Болеслава. Ни немецкие, ни польские, ни pyccкиe источники не говорят ничего о последних годах его жизни. Может быть, упоенный славой последних побед, он почитал задачу жизни своей конченной. Нам остается взглянуть на сочувственный образ храброго короля, как он проявлялся в его домашней жизни и каким он остался в народном воспоминании.

Образ польского короля был бы далеко не очерченным, если бы мы не обратили внимания на поэтическую окраску, приданную этому королю в народном предании. Вместе с Болеславом вступила Польша на путь военной славы, приняла участие в западном просвещении, старательно разносимом по стране чужеземным духовенством. Война питала военное cocловиe и приближала его к королю; духовенство пользовалось его расположением, получало обширные поземельные участки, - с Болеславом явилось резкое (конечно не сразу) разграничение и выделение сословий, это повело к сословным привилегиям, к понятию о родовитости и знатности. Понятно, почему память Болеслава не умирала в предании дворянства и духовенства. Но любопытно то, что имя его пользовалось популярностью между кметами, на Болеслава смотрело ближайшее потомство, как на справедливого и нелицеприятного судью, как на батюшку-царя, щедрого питателя и кормильца, к которому вход во всякое время открыт и самому бедному кмету. Народный идеал князя русского Владимира весьма родствен идеалу короля Болеслава, рисуемому Галлом. Мы попытаемся сопоставить несколько сходственных черт. Одно из свойств предания - это окружать, с течением времени, любимую личность теми признаками, с отсутствием которых в государях известного времени не мирятся представления народа о государе вообще. Сопоставление народных представлений о князьях польском и русском может выяснить идеал славянского князя.

Самые резкие черты этого идеала - справедливость ко всем равная общедоступность и щедрость, доходящая до баснословных размеров, щедрость пригревающая, кормящая и ласкающая всякого, кто бы ни появился вблизи княжеского двора.

Рыцарское сословие приняло весьма широкое развитие при Болеславе и, обратившись затем в шляхетство, стеснило кметское сословиe; кметы пытались было возвратить свои прежние права, возмущались против новых порядков, но должны были притихнуть и погрязнуть еще глубже в унижении и бесправности. Тем незабвеннее должен был казаться им тот король, который никогда не отказывал им в справедливости. "Обладал король Болеслав великою справедливостию и дивною доступностию. Когда какой бедный крестьянин, или женщина жаловались ему на кого-нибудь из воевод, Болеслав, хотя бы он был занят и важными делами, и окружен большою толпою панов и рыцарей, не сходил с места, пока не выслушает всей жалобы, и не пошлет коморника своего за тем, на кого жаловались. Тогда же препоручал жалобщика одному из своих доверенных лиц с тем, чтобы он охранял его от обид и доложил королю его дело, когда явится обвиняемый; при этом уговаривал кмета, как своего сына, чтобы отсутствующего он не винил без причины и чтобы таким образом не привлек на себя того бедствия, которое готовил другому... С одинаким вниманием разбирал он дело кмета и знатного пана". Не обременял он кмета тяжелыми повинностями; но, как любящий отец, доставлял ему спокойную жизнь. Во всех местах имел определенные места для стоянки и постоянную прислугу, не любил останавливаться в нежилых местах, но предпочитал города и замки. Перенося свой двор с места на место, всякий раз переменял начальников... Когда проезжал какую область, никто не скрывал от него своих быков или овец, но богатый и бедный с радостною улыбкою смотрели на него, целый край сбегался навстречу своему королю".

Огромные богатства королевские шли или на подарки его верному рыцарству, или на праздники народные. Быть ко всем щедрым, раздавать богатые одежды, устраивать праздники на целый округ - все это принадлежало к существенным чертам королевского достоинства. Князь настолько пользовался расположением народа, насколько, по словам надгробной похвалы Болеславу, большими владел он богатствами и был щедрым распорядителем государственной собственности. Каждый торжественный день проводился в шумных, на целый край даваемых, праздниках; обыкновенный обед королевский был накрываем на сорока столах больших, и на нескольких малых; чтобы был всегда готовый запас живности и припасов, нанимаемы были для этого из разных краев толпы птичников и охотников, которые ловили и доставляли ко двору все роды крылатого и четвероногого зверя. В многочисленных городах княжеских были запасы богатых одежд, меду и разных яств, которые назначались для народа. Рассылая своих наместников по городам, приказывал им в известные дни давать пиры горожанам и окрестным поселянам, раздавать одежды и другие королевские дары, какие сам он обыкновенно давал народу. Защиту собственности кмета ставил выше забирания городов и побед над неприятелями, говорил, что все рыцарское сословие имеет единственную цель - защищать поселян.

При такой щедрости ко всему народу, Болеслав оказывал еще более расположения к своему верному рыцарству, товарищам в войне и боевых трудах, главным исполнителям его великих замыслов. Он желал, чтобы как можно численнее было его рыцарство, пополнял ряды его немецкими, угорскими, славянскими и печенежскими удальцами. Каждый пришлец, отличившийся своими военными способностями, становился уже не рыцарем только, но сыном короля; если с которым из них случалось несчастье потерять коня или что-нибудь подобное, он с избытком вознаграждал утрату и так говорил окружающим: "Если бы можно было такого храброго воина откупить от смерти, то и жадную смерть я бы обременил богатствами, чтобы сохранить такой цветок в моем отважном рыцарстве". Каждого рыцаря знал король и поощрял к бою по имени; "если рыцарь обвинен был в каком преступлении, король посылал за ним, принимал к ceбе на лицо, приглашал к столу и не приступал к допросу в тот день, но или в cледующий, или на третий день". И так дорожили королевским вниманием, что запрещение являться ко двору принимали за наказаниe, равное смерти или темнице.

Сам король любил веселое общество, пиры и забавы. Сорок столов обыкновенно накрывалось для его гостей. За главным столом сидит сам Храбрый с избранными товарищами и советниками; число их было двенадцать. Между ними мы видели "возлюбленного аббата его" Туни, ловкого дипломата Стоигнева, брата св. Войтеха, Собебора и в Киеве вошедшего к нему в доверие священника Анастаса. Вместе с ними сидят жены придворных сановников, и во главе их умная и догадливая королева Кунильда, много сделавшая добра и сдерживавшая порывы своего раздражительного мужа. Мужчины и женщины одеты в драгоценные шелковые одежды, особенно последние блистали золотом и дорогими камнями. Тут, за столом, передавая из рук в руки круговую чашу, рассуждали о государственных делах, о прежних подвигах; тут размягчалось королевское сердце, вспоминал он о старых товарищах, осужденных им на смерть в порыве гнева. Тогда "достопочтенная королева" тихо касалась его рукой и нежно спрашивала: "А рад ли бы ты был, если бы какой святой воскресил их от смерти?" Король отвечал: "Я ничего бы не пожалел, если бы кто возвратил им жизнь и детей их освободил от несчастной доли сиротства". А королева нередко вырывала из рук палача осужденных ему жертв и сохраняла им жизнь. Теперь, пользуясь минутой, с улыбкой признавалась она в своей благочестивой хитрости; и, вместе со всеми двенадцатью советниками и женами их, падала королю в ноги, чтобы испросить милость его к виновным, а король с поцелуем подымал ее с земли и бывал очень доволен.

Поход на Русь был последним военным делом Болеслава. Известия о Болеславе в летописях заканчиваются торжественным актом его коронации. Несколько раз пытался он получить королевскую корону из Рима, но интриги Оды, убежавшей к папе и подарившей святому отцу Гнездно, парализовали его стремления. Он посылал в Рим монаха, но шпионы короля Генриха на дороге схватили его и не пропустили далее, жаловался папе, что козни короля Генриха не позволяют ему исправно представлять церковную дань в Рим. Но папа стоял в близких отношениях с императором Генрихом II, и все попытки Болеслава оказывались тщетными. Наконец, оставив бесполезные хлопоты, почти перед самой смертью, он приказал польскому духовенству помазать и короновать себя между 13 июля 1024 и 3 апреля 1024-1025 гг. О ближайших обстоятельствах коронования умалчивают туземные источники, иностранные же свидетельства показывают, что оно наделало там немало шума. Летописец кведлинбургский пишет: "Болеслав, князь польский, узнав о смерти императора Генриха, до того возгордился, что безрассудно дерзнул возложить на себя священную корону; за эту дерзость тотчас же потерпел божеское наказание, ибо скоро затем умер"; другой летописец венчание Болеслава считает одним из замечательнейших событий 1025 года.

"Вельможи и друзья, собравшиеся у ложа больного короля, спрашивали его, сколько времени и как носить по нем траур; он отвечал: ни месяцев, ни годов я не назначаю вам периодом скорби; но кто меня знал и испытал мое расположение, тот долго, ежедневно будет по мне плакать. И не только те, которые меня знали и пользовались моим расположением будут меня оплакивать; но и их дети и внуки пожалеют о смерти короля Болеслава, слушая о нем рассказы". Мы закончим о Болеславе Храбром выпиской из Мартына Галла: "Со смертью короля Болеслава золотой век сменился на модный. Польша королевствующая, увенчанная прежде золотом и алмазами, сидит теперь в пыли, покрытая вдовьими одеждами; звуки лютни заменились вздохами, пляски - скорбью, веселость обратилась в печаль. Во весь тот год никто в Польше не давал мирского миpa; ни один пан и ни одна панна не украшали себя праздничными одеждами; ни пляски, ни игры на лютне не услыхал бы ты в публичных местах; не раздавались по дорогам веселый девичьи песни и звуки радости. Так имели печаль по короле в продолжение целого года. Кажется, со смертию Болеслава мир и радость, и довольство отлетели от нас".

Болеслав Храбрый умер 17 июня 1025 года, спустя несколько месяцев после коронования.

М. Смирнов

СУДЬБЫ ЧЕРВОННОЙ ИЛИ ГАЛИЦКОЙ РУСИ ДО СОЕДИНЕНИЯ ЕЕ С ПОЛЬШЕЙ (1387)

ВВЕДЕНИE

Галиция под управлением Ростиславичей, хотя и составляла такой же удел Руси, как Полоцк или Чернигов, и подобно им участвовала в общерусских событиях, но тем не менее была удалена от тех невыгод, которые падали на другие уделы, вследствие современных усобиц княжеских; она стояла в стороне, и князья не думали добиваться ее стола, не думали вносить в ее пределы своих междоусобий, так как все они стремились к Киеву, и обладание им ставили крайней целью жизни. Пользуясь этим общим стремлением, которое удаляло от нее водоворот событий, пользуясь малочисленностью своего княжеского рода, что предупреждало вредное дробление, Галиция в тишине развивала свои силы, и ее государи, Владимирко и Ярослав Осмомысл явились уже, с важным значением и влиянием на дела общерусские. В XIII столетии, Галиция крепнет еще более, приобретает новые средства, вследствие присоединения к ней Волыни; в то же время Киев теряет свое первенствующее значение, становится под власть северного, владимирского князя, который, хотя и не живет в нем, но сохраняет над ним свое верховное право; стремление завладеть им могло повести теперь за собою борьбу с этим могущественным князем, а между тем в Галиче, по смерти Романа, oстались два ребенка, которые, конечно, не могли с успехом защищать своих прав; вот почему прежние стремления князей к Киеву обратились теперь на Галич, который, со своей обширной территорией, сделался прекрасной заменой золотого стола киевского. Этим объясняется история Галича до 1240 года, история, представляющая ряд притязаний князей русских, польских и королей венгерских, борьбу между ними и постоянные внутренние смуты, до тех пор пока Даниил не устранил всех претендентов и не утвердился, в 1219 году, в Галиче. Продолжительность этого периода понятна с одной стороны из той привлекательности, которую имел Галич для русских князей и иноземцев венгров и поляков, с другой из внутренних его обстоятельств: бояре Галича, имевшие значение, как богатые землевладельцы и влиятельные чиновники, пытались употребить в свою пользу многочисленные притязания; изгоняя одного князя и призывая другого, они думали о наиболее выгодном устройстве своих отношений к верховной власти; отсутствие единодушия и последовательности в их действиях было причиной их неуспеха и торжества княжеской власти. После 1249 года не могло уже быть смут и волнений боярских, потому что не было претендентов: русские киязья, подавленные ханами, были слишком слабы, венгры, бесполезно истратив много снл на приобретение Галича, оставили свои притязания еще в тридцатых годах XIII столетия, поляки были озабочиваемы своими внутренними делами. Пользуясь всем этим, Даниил в такой степени укрепил свое государство, что оно, при нем и детях его, оказывало важное влияние на дела соседей и, с течением времени, могло бы собрать около себя всю западную и южную Русь изгнать татар и таким образом на юго-западе сделать то, что сделала на северо-востоке Москва. С одной стороны, личность князей XIV века, с другой oбразование, в соседстве сильной литовской державы, и, наконец, полное отчуждение Галиции от русского миpa, - все это было причиною совершенно иного исхода ее политического существования.

Лишь только вымерла главная линия потомства Романа, галичане, отделенные от родного севера Литвою и татарами, имевшие в своих городах много богатых и, потому, влиятельных иноземцев, не задумались принять государя-иноплеменника и тем подвергли свою народность крайней опасности. Открывшаяся, таким образом, возможность овладения Галичем раздражила корысть соседей, разбудила древние притязания и, прибавив к двум старым претендентам, т.яе. венграм и полякам, третьего или литовцев, произвела долгую кровопролитную борьбу, которая закончилась торжеством Польши, более дипломатическим, чем военным, в 1387 году.

ГАЛИЧ ПОД ВЛАСТЬЮ РУССКИХ КНЯЗЕЙ

Известное место у Нестора, где излагается расселение славянского племени по территории, составляющей ныне государственную область Poccии, не может служить достаточным руководством для определения племени, которое издревле обитало в нынешней Галиции и, вследствие различных исторических переворотов, составило национальность современных нам русинов или русняков. Из упомянутого места можно узнать только близкие к Галиции племена: с одной стороны польское, с другой - велыняне или бужане, с третьей, наконец, уличи и тиверцы, поселения которых, по словам Нестора, были по Днестру до самого моря. Несколько племен в том же месте только причисляются к великому славянскому племени, но места жительства их не определяются; так, указав на поселение моравов по реке Mopaве, Нестор продолжает: "другие Славяне нареклись Чехами; Хровате Белии, Серебь и Хорутане суть также Словени", но не говорит, где жили эти славяне. По причине этой неполноты Нестерова известия, для более ясного понимания расселения славян, необходимо обратиться к показаниям других источников. Уже историограф Сум, а за ним и Шафарик, обратили внимание на одно место в сочинениях Птоломея, где говорится о бессах и карпианах; первые, по словам знаменитого географа, жили у Карпатских гор, но, очевидно, выселились из своей прикарпатской страны, имя их встречается в названии соседней Бeccapaбии и, может быть, Боснии; переселение это совершилось, по всей вероятности, в V или VI столетии, по разрушении великой державы гуннов. Имя карпиан или карпов встречаем в названии Карпатских гор, от которых и самое племя стало именоваться карпами; слова карпы и Карпаты Шафарик считает испорченными, производить их, говорит он, следует от славянского хриб, хърб, т.яе. вершина, гора, от этого же корня произошло русское хребет, т.яе цепь гор. Мнение это тем более можно принять, что русины и теперь называют Карпаты Горбами, т.яе. Хърбами. От слова хърбы легко производятся хървы-хърваты или хорваты. Этот филологический путь исследования приводит к заключению, что хорваты были потомками карпов и что они населяли Галицию уже в весьма древнее время; память о них сохраняется до сих пор в названии многих местностей.

Хорваты, древнейшие насельники Галиции в VII ст. (около 630 г.) были призваны (императором Ираклием) из-за своих Хърбов или Карпат в Далмацищю и, по известной политике византийцев, противопосталены аварам; последовала долгая борьба и потом основание хорватского государства в Далмации, Паннонии и Иллирике. Это государство, его история нас не касаются, для нас важны те карпы-хорваты, которых мы нашли в нынешней Галиции. Относя их движение за Карпаты к VII ст., мы, однако же, встречаем позднее хорватов, которых не имеем права относить ни к далматскнм, ни к паннонским, ни к иллирийским. Так, Нестор, перечисляя народы, жившиe в Руси до призвания варягов, говорит: "И живяху в мире Поляне и Деревляне, Север, и Радимичи, и Вятичи, и Хрвате. Дулеби живяху по Бугу, где ныне Велыняне, а Улучи, Тиверьци седяху по Днестру, приседяху к Дунаеви" и пр. Далее, говоря о походе Олега на греков в 907, Нестор указывает на приcyтствие хорватов в его войске и, что замечательно, опять помещает их подле дулебов и тиверцев. Мы положительно знаем, что власть Олега не распространялась на Далмацию, а потому естественно приходим к предположению: не галицких ли хорватов имел Олег в своем войске, и не составляли ли они остатка тех хорватов, которые, как нам известно, ушли за Карпаты в VII столетии?

Чтобы подтвердить наше предположение, мы обращаемся к сочинению Константина Порфирородного "de Administrando Imperio". Из него видно, что, по мнению императора, хорваты жили у гор, на Восток от Угрии; если мы немного исправим это известие и пойдем от Угрии на северо-восток, то на пути встретим горы - Карпаты, перевалившись через которые придем в восточную Галицию. Приведенное у Константина описание, есть описание современных ему границ Угрии; это доказывается, например, тем, что Моравия, лежащая на южной границе Угрии, действительно была завоевана уграми только около времени этого императора; Константин же писал в конце первой половины Х столетия. Из соображения всех этих обстоятельств выходит, что в половине Х столетия Галиция была заселена хорватами, которые, конечно, были ни что иное, как остаток хорватов, ушедших в VII ст. в Далмацию; об этих-то галицких хорватах и говорится у Нестора в приведенных выше местах и теперь понятно, почему летописец помещает их всегда подле дулебов, живших по Бугу, и тиверцев, сидевших по Днестру.

Галицкие хорваты все VII и VIII ст. прожили бесследно; они не успели, подобно своим закарпатским соотечественникам, основать могущественное государство, очевидно слабые, они должны были сделаться добычей сильных соседей. В IX ст. вблизи их образуются два государственных союза, польский и русский, от них обоих начинается чуждое влияние, с одной стороны влияние славян восточных или русских, с другой западных или поляков. Современный состав народонаселения Галиции ясно указывает на то, что в западной ее части одолело влияние польское, в восточной же русское, и что то и другое вместе окончательно стерло особенности, отличавшие национальность хорватов. Уже в XIII ст. высказывалось утвердительно тождество народонаселения Волыни и Галиции, хотя и два века спустя не были забыты предки галичан - хорваты.

Определив таким образом народонаселение Галиции, посмотрим теперь, кто владел этой страной до образования в ней отдельного русского княжества. По недостатку свидетельств, вопрос этот почти неразрешим с полной очевидностью; ни pyccкиe, ни польские источники не описывают первого завоевания Галиции; оно является в них, как факт уже совершившийся. Русские летописи представляют важнейшие свидетельства в этом отношении; в них особенно замечательны два следующие места: в исчислении племен, составлявших войско Олега в походе его на греков, упоминаются хорваты; это обстоятельство, при известной обязанности покоренных племен давать войско князю, наводит, с первого взгляда, на мысль, что хорваты еще ранее 907яг. были покорены Олегом; но глубже вникая в это известие, находим подобное заключение поспешным и потому неосновательным: хорваты и самостоятельные могли участвовать в войске Олега; это могла быть толпа удальцов, отозвавшихся на клич, который кликнул храбрый князь, отправляясь громить Византию; она сражалась под знаменами Олега, добывала добычу, что, вероятно, составляло ее главную цель, и оставалась, по-прежнему, вольной и самостоятельной.

Другое место летописи, замечательное в этом отношении, находится под 6489 (981): "Иде Володимер в Ляхи и зая грады их Перемышль, Червень и инны грады, иже суть и до сего дне под Русью". Из этих слов видно, что Галиция в Х ст. принадлежала полякам, так как Владимир ходил в нее как в их собственность и завоевывал принадлежавшие полякам галицкие города. Таким образом, на основании этого свидетельства, можно предполагать, что Галиция впервые была завоевана поляками, хотя очень странно, что польские источники, сколько мне известно, ничего не говорят об этом важном событии. Скажем несколько подробнее о завоевании 981 года и постараемся определить границу, положенную Владимиром между Польшей и Русью.

Нестор говорит, что Владимир завоевал у поляков города их Перемышль, Червен и ины; под этим "ины" Нестор, без сомнения, разумел ряд городов, который на юге оканчивался Перемышлем, а на севере Червеном; каждый город, т.яе. укрепленное место, служит защитой для известного пространства, лежащего кругом его, для известного округа и если покоряется город, то, конечно, и округ его бывает вынужден признать власть победителя; если мы определим теперь, как далеко простирались округи означенных городов, завоеванных Владимиром, то этим самым мы определим границу, положенную нм между Польшей и Русью в 981 г.

Довольно взглянуть на карту для убеждения, что города, о которых идет речь, были назначены для защиты неширокой полосы, с одной стороны омываемой Бугом, с другой Саном; вся эта полоса, конечно, была завоевана Владимиром, и граница русского государства перенесена им с Буга на Сан. (Оружие Владимира проникло и далее, если вспомним поход его на ятвягов 983 года, но этот поход не относится к нашему предмету). Это приобретение Владимира св., известное под названием червенских городов, служило предметом долгого спора между Русью и Польшей; спор вначале решился в нашу пользу, как то будет видно из последующего изложения. Кажется, что хорваты пытались достигнуть самостоятельности; на эту мысль наводит поход Владимира в 992 году, о котором летопись весьма глухо говорит: "иде на Хорваты". Что же касается Польши, то преемник Мечислава I, Болеслав Храбрый был слишком занят в течение всей остальной жизни Владимира, он воевал и с чехами, и с немцами, и с пруссами и потому не мог начать войны с Владимиром для возвращения Пepeмышля, Червена и иных градов, он даже вошел с ним в родственные связи, выдав дочь свою за Святополка. Смерть Владимира (1015) и в особенности междоусобные войны Святополка с Ярославом, заставили Болеслава порвать мирные отношения с Русью и пойти на помощь зятю. Знаменитый поход его до Kиeва, несогласие со Святополком, избиение поляков, расставленных по городам и деревням на покорм, все это одинаково рассказывается польскими и русскими летописцами, но в рассказе о последствиях Болеслава похода есть разноречие. Болеслав был принужден уйти из Киева, не видя никакой благодарности от зятя и опасаясь, чтобы pyccкиe не перебили всех его воинов. Гораздо яснее и правдоподобнее прочих говорит Нестор, что Болеслав захватил на возвратном пути червенские города, т.яе. возвратив завоеванное Владимиром в 981 году, опять раздвинул пределы Польши по Буг. Недолго, однако же, удержались поляки на Буге; под 1030 (6538) г. читаем следующее место у Нестора: "В лето 6538 умер Болеслав великий в Лясех и бысть мятеж в земле Лядьстей, вставше людие, избиша епископы, и попы и бояры своя, и бысть в них мятеж. В лето 6339 собраста Ярослав и Мстислав вой мног, идоста на Ляхи и заяста грады Червеньскыя опять и повоеваста Лядьскую землю и многи Ляхы приведоста и разделиста я, п посадив Ярослав своя по Реи" и пр.

Из слов Нестора очевидно, что червенские города оставались во власти поляков до самой смерти Болеслава; история Ярослава, его войны из-за Kиева, потом борьба с Мстисланом, достаточно объясняют нам, почему он не сделал ничего для возвращения забужской области. Но вот умирает Болеслав, в Польше начинаются смуты, низшие классы восстают против духовенства и бояр, таким образом, наступает удобное время для похода Ярослава, и поход действительно предпринимается в 1031 г., в союзе с Мстиславом; следствием его было завоевание червенских городов и опустошение Польши.

Весь рассказ идет очень естественно и правдоподобно, но в нем есть некоторые неверности, именно хронологические. Bсe польские хроники утверждают, что Болеслав умер не в 1030 г., а в 1023 г., и что после смерти его вовсе не было великих смут в Польше. Изгнаниe Оттона Мечиславом II и достижение последним короны путем насилия, было явлением обыкновенным в истории первых Пястов. Но великие смуты, сильная реакция против духовенства и боярства со стороны народа случилась уже по смерти Мечислава II в 1033 или 1034 году; таким образом, ошибка в тексте Нестора относительно года смерти Болеслава повлекла за собою ошибочное определение времени смут в Польше и, наконец, похода Ярослава и Мстислава.

Признав, таким образом, ошибку в тексте Нестора и исправляя ее по польским летописцам, мы относим вторичное возвращениe Червенска под русскую державу к 1033 или 1034 году. Отсутствие в Польше по смерти Мечислава II короля, далo Ярославу полную возможность утвердиться в спорных городах, и даже избрание Казимира осталось без всякого влияния на господство русских в Галиции. Казимир, истинный восстановитель польского государства, в течение всей своей жизни, отыскивал и завоевывал различные польские земли, захваченные соседями в эпоху междуцарствия; особенно много занят был он на западе с чехами, с которыми воевал до самой смерти; обратиться на Русь ему недоставало ни времени, ни сил, и вместо враждебных отношений польский князь заключил дружеский союз с русским, укрепив его родственной связью, именно взяв за себя одну из дочерей Ярослава. Ярослав, в качестве родственника и союзника, оказал Казимиру некоторые услуги: так он помог ему окончательно покорить мазуров, которые до сих пор все еще стремились сохранить самостоятельность. Казимир ничем не успел отблагодарить Ярослава, но Длугош, не желая выставить своего князя неблагодарным, очень наивно рассказывает, что Казимир возвратил Ярославу вcе те земли, которые Болеслав завоевал на обратном пути из Kиeвa.

Проследив, таким образом, историю Галиции до Ярослава, мы не можем не обратиться еще раз к вопросу о ее народонаселении. В польской исторической лнтературе не раз выражалось мнение, что племя, жившее по берегам Сана и от него вглубь страны, было племя польское, и что оно, вследствие владения здесь русских князей, переделалось со времеием в русских. Внимательно соображая все, что предлагают источники, мы видим очень ясно, что полякам некогда было утвердиться в означенной местности; и, допуская польское владение прежде русского, мы замечаем, что национальность хорватов, как отдельного племени, не исчезла до самого конца Х ст., потому что Нестор под 992 г. говорит о Владимире: "иде на Хорваты". Со времени же Владимира св. побережье Сана составляло постоянно собственность русских князей, с весьма малым перерывом вследствие деятельности Болеслава I; оно относилось к Владимиро-Волынскому княжеству, получившему свое начало тотчас по построении Владимира, следовательно, вскоре после 981 г. И с этого-то времени начинается усиленное влияние восточных славян на хорватов и переделка их, т.яе. уничтожение тех особенностей, которые отличали их от славян русских. При этом нельзя не указать на мнение одного из лучших знатоков славянских древностей, именно Шафарика, который думает, что хорваты имели много сходства и весьма мало отличия от восточной ветви славянского племени, а потому переделка их, по образцу соседних с ними велынян, должна была произойти весьма быстро, и Ростиславичи княжили уже среди русских.

Со времени Ярослава мы не имеем никаких известий о владениях русских за Бугом; по всей вероятности они, как и прежде, принадлежали к Владимиpo-Волынскому уделу, который, по смерти Ярослава, выпал на долю сына его Игоря. При сыне Ярослава Всеволоде, являются уже самостоятельные князья в означенной области: сыновья знаменитого Ростислава, Василько и Володарь, первый в Теребовле, второй в Перемышле; хотя еще прежде Володаря встречаем в Перемышле его старшего брата Рюрика (ум. 1092). Деятельность этих князей определяется их прошедшим и географическим положением их княжеств. Подобно отцу, принадлежа к числу князей обделенных, не наследовавших никакой определенной волости и встречая в старших князьях самое эгоистическое равнодушие к своей участи, Василько и Володарь могли полагаться только на собственные силы. Подобно отцу, они бежали в Тмутаракапь, поселение, основанное среди кочевьев различных азиатских народов, готовых из-за добычи воевать за всякое дело, правое и неправое. С помощью этих племен, Ростиславичи достигли своей цели, получили отдельное русское княжество. Княжество это лежало на границе двух государств, русского и польского, которые, с самого начала их государственной жизни, не раз становились во враждебные одно к другому отношения. Эта вражда, конечно, должна была быть сильнее там, где мир русский соприкасался с польскнм, а это, главным образом, было в области названных нами княжеств; вот почему Володарь и Василько, всю жизнь проведшие в войне, искусные в ратном деле, насколько это было возможно в то время, и храбрые, были как будто созданы для двух этих престолов, и вот почему деятельность их получила характер, по преимуществу завоевательный. Вспомним те речи, которые говорил Василько, уже ослепленный, Василию, посланному кн. Давида; в этих речах открываются широкие планы: "Я хотел, говорил он, идти на Ляхов и завоевать их землю, хотел покорить дунайских Болгар и переселить их в свое княжество, а потом, испросив благословения братьев князей, идти на Половцев, и или голову сложить за родную землю, или выгнать басурманов из Руси". Ослепление остановило исполнение этих замыслов.

Володарь, храбрый сподвижник брата, был так же страшен для всех соседей; поляки употребили даже хитрость, извинительную только в то время, чтобы захватить его в свои руки: они похитили его с помощью польского боярииа Петра или Петрона, лестью вошедшего в его службу. Выкупленный братом и сыновьями за 2000 гривен, Володарь вскоре умер, в один год с братом (1124 г.).

Вместе с польским влиянием на дела перемышльско-теребовльские, утвердилось там и влияние венгерское; в 1098 г. в первый раз явились венгры в Галиции, призванные великим князем Святополком Изяславичем против соединившихся на него Ростиславичей и Давида. Это первое вмешательство венгров кончилось для них весьма несчастливо: они были побеждены окончательно, половецкий хан Боняк, союзник Давида и Ростиславичей, сбил их в мяч, "аки сокол сбивает галице". Влияние это так же, как и польское, упрочивается родственными союзами, вследствие взаимных браков, и мало-помалу отношения Ростиславичей к их западным соседям принимают тот же характер, которым отличались отношения князей русских вообще: постоянная вражда и сознание родственной связи. Так, во время войны Изяслава Мстиславича с Юрием Долгоруким, послы первого и союзников его венгерцев и поляков говорили киевскому князю: "Вы нам есте в отца место, мы все крестьяне... одна братья собе". В продолжение нашего рассказа мы будем иметь возможность указывать на постепенное изменение в характере этих отношений.

При сыновьях Володаря и Василька начинаются усобицы в галицкой области (первое упоминание о Галиче встречается в русских летописях, в княжениe Святополка Михаила 1093-1113), их производит Владимирко. Этот сын Володаря, по своему взгляду на отношения к младшим родственникам, подобен Андрею Боголюбскому, который изгнал из земли своих братьев и племянников, чтобы не производить вредного дробления; Владимирко хотел сделать то же; он завел вражду с братом Ростиславом, но так как последнему помогали Васильковичи и великий князь Мстислав, то Владимирко не успел достигнуть своей цели, когда же умерли все братья и он ocтался с одним племянником Иваном Ростиславичем, вся галицкая область соединилась в руках первого, а последний, не получивший ни одной пяди земли, должен был оставить родину и целую жизнь скитаться, тщетно пытаясь возвратить себе отцовское наследие. Зтот князь известен еще под именем Берладника. Владимирко, между тем, соединил под своей властью княжества отца своего и дяди и утвердил свою столицу в Галиче; личность его есть одна из самых интересных в описываемое время; в ней открывается большое сходство с князьями северной Руси XIII ст. Их направление, так же как и Владимирка, было чисто стяжательное, подобно им галицкий князь поставил целью своей жизни укрепление и распространение своего княжества; все меры, ведущие к цели, он считал позволенными, на клятвы, целование креста не обращал ни малейшего внимания. Так, когда он, участвуя в борьбе Юрия Долгорукого с Изяславом Мстиславичем, захватил несколько городов последнего и потом, разбитый Изяславом, целовал крест в знак того, что отдаст захваченные города, при первой же возможности отрекся от своей клятвы и даже подсмеивался над Изяславовым боярином, который напоминал ему о целовании креста: "Сей ли крестец малый, - говорил Владимирко, доказывая бессилие креста повредить ему, и, наскучив возражениями боярина, прибавил: - Довольно есте об этом говорили, а теперь поди вон". Но в тот же день, по мнению летописца, Владимирко был наказан: идя к вечерне он вдруг почувствовал удар в плечо, и вскоре умер (1153 г.). Сын его Ярослав, прозванный Осмомыслом, хотел было, в начале своего правления, возвратить спорные города Изяславу, но бояре галицкие, которых значение, как увидим ниже, было весьма велико, воспротивились своему князю и вышеупомянутые города (исключая Буска) остались в галицком княжестве. Вовремя поддержанный боярами, Ярослав, в течение всей жизни, заботился о целости и ненарушимости своих владений; несчастный Берладник, имевший полное право на известную часть княжества, не получил ничего и от Ярослава, попытка, им сделанная для восстановления своих прав, была бесплодна для него и гибельна для его союзника великого князя Изяслава Давидовича: последний потерял престол и кончил жизнь в борьбе с отвергнувшими его черниговскими родичами. Это обстоятельство может дать нам понятие о силе и значении галицкого князя.

В княжение Ярослава в первый раз встречаем указание на внутреннюю деятельность. Летописец хвалит Ярослава за его миролюбие, говорит, что Ярослав для того не ходил на войну (сам, а посылал воевод), чтобы лучше устроить свое княжество внутри; результат его усилий выражен словами: "бебо розстроил землю свою", но в чем заключалось это устройство, какие меры были приняты для этого, мы, по краткости и отрывочности подобного рода известий Ипатьевской летописи, не знаем. Труд Татищева, как свод нескольких летописей, дает нам несколько более в этом отношении; по его известиям Ярослав был страшен для соседей, потому что воеводы его, беспрестанно помогая грекам, чехам, венграм, переняли от них военное искусство и, соединяя его с природной храбростью, умели побеждать неприятеля; князь, не опасаясь нападения, обратил все внимание на ycтpoeниe земли, призывал иноземцев, искусных в ремеслах, обращал внимание на торговлю и, особенно, усилил торговлю с византийцами, строил города, населял их и, что особенно важно, заботился о распространении грамотности. Сам довольно образованный, любивший читать, знавший несколько языков, он устраивал училища, которые содержались на счет монастырей и где учителями были монахи. Сын его Владимир есть самая ничтожная личность из всей династии Ростиславичей; слабый, недеятельный, развратный, он скоро возбудил всеобщее неудовольствие. Связь его с женою какого-то галицкого священника была причиною его изгнания; после этого в Галиче сталкиваются притязания двух соседних государей, владимиро-волынского и венгерского, и история Галича принимает другой характер.

В общерусской истории этого времени происходит явление весьма важное: на отдаленном cевере возникает княжество и с необыкновенной быстротой развивает значительные силы. Получив свое начало как отдельное русское княжество, при Владимире Мономахе, оно уже при сыне его Юрии становится одним из важнейших, а внук Мономаха, Андрей, уже пренебрегает Киевом, остается в построенном им городе Владимире и оттуда распоряжается золотым столом киевским. Таким образом, древняя столица Руси, имевшая прежде значение первенствующее, становится городом подначальным, оставаясь под властью государя северной Руси и от него получая князей. Стремиться завладеть Киевом, что прежде было главной целью князей, теперь стало делом опасным: можно было придти в столкновение с северным князем; владеть им с согласия этого князя казалось унизительным для тех князей, в руках которых сосредоточивались значительные средства; и потому Галич, с его богатой областью, с установившимся значением, являлся прекрасной заменой Киева, тем более, что овладение им облегчалось постоянными, как увидим, внутренними смутами.

Оставив Киев, князья различных линий обращаются к Галичу; сперва видим там Мономаховичей, потом Ольговичей, а за ними опять Мономаховичей. Западные соседи Галича также не остаются спокойными зрителями происходивших в нем событий; Поляки, как некогда владевшие берегами Сана, пытаются, некоторое время, снова утвердить там свое господство; венгерские короли, находившиеся в родственных отношениях с гадицкими князьями, вследствие взаимных браков, постоянно вмешиваются в их дела и, помогая то одной, то другой стороне, питают корыстные замыслы81. Таким образом, Галич надолго, до самого 1249яг., сделался предметом спора между русскими князьями различных линий и названными иноземцами; вмешательство для тех и других было вовсе нетрудно: бояре галицкие, т.яе. лица, имевшие значение по своему богатству и по занимаемым ими должностям, с особенной ревностью стремились к устройству таких отношений между собою и князем, которые клонились к явной невыгоде последнего, к ограничению его власти, - а потому и смены князей повторялись беспрестанно. Это мнение о деятельности галицкого боярства есть только предположение, нигде в летописях нет для него достаточной опоры, нет, например, договоров, которые бояре заключали бы с князем для определения своих взаимных отношений; но иначе, без этого предположения, невозможно понять бесчисленные крамолы и восстания бояр против князей; не объясняемый этим общим стремлением, они кажутся дикими и бессмысленными. Трудно поверить, чтобы бояре призывали князя только для того, чтобы, продержав его некоторое время, заменить другим, с этим поступить так же, призвать третьего и т.яд. и все это без особенных побуждений и расчетов. В таком случае бояре представлялись бы иам скопищем сорванцов, не имевших никакой определенной цели и устраивавших смуты только из одного бескорыстного желания побуйствовать. Напротив, мы очень хорошо понимаем, что в среде высшего сословия могла образоваться партия в пользу того или другого князя, которая могла думать, что известный ей Ольгович, например, будет лучше и добрее сидящего на столе Мономаховича; она могла обманываться, но это нисколько не мешало составлению другой партии, в пользу другого князя, и так шло нескончаемое отыскивание какого-то идеала княжеской власти. Слишком большая продолжительность этого смутного периода в истории Галича объясняется, с одной стороны, искательством князей-претендентов, с другой тем, что бояре того времени еще не успели образовать из себя отдельного замкнутого сословия, не были проникнуты единым сословным духом, действовали не дружно, и представляли из себя ряд групп, руководившихся чисто личными симпатиями и анитипатиями. Вот почему они ничего не достигли, тогда как князья, ясно сознававшие свою цель, твердо и неуклонно к ней стремившиеся, успели, наконец, смирить боярство и утвердить свою власть на прочных основаниях.

Займемся теперь кратким изложением событий отмеренного нами периода, т.яе. со времени изгнания Владимира Ярославича или с 1188яг. до 1219яг., когда Даниил Романович прочно утвердился в Галиче. Одновременно с княжением Владимира в Галиче, княжил во Владимире Волынском Роман, знаменитый правнук великого Мстислава, старшего сына Мономаха. Как сосед, он обратил пристальное вниманиe на дела Галича, и изгнание Владимира было устроено боярами отчасти по мысли Романа; лучшим доказательством этого может служить восшествие его (Романа) на престол галицкий, тотчас после бегства Владимира в Венгрию. Но в Галиче Роман сталкивается с другим претендентом на это княжество - королем венгерским, который, под видом помощи Владимиру, изгнал Романа, а стол его отдал сыну своему, королевичу Андрею. Таким образом, в первом споpе за Галич, верх взяли иноземцы-венгры, несчастный Владимир добился от них, вместо помощи, заточения; он был посажен в каменную башню с женой и сыновьями, а на галицком столе сел королевич.

Между тем, Роман, изгнанный венграми, попал в крайне затруднительное положение. Оставляя Владимир, он уступил его брату своему Всеволоду, кн. белзскому, и клялся, что никогда уже не потребует этого стола. Понятно теперь, что Всеволод не пустил Романа-беглеца во Владимир и, таким образом, последний лишился и родового, и приобретенного уделов. Только после долгих усилий, он успел возвратить Владимир и по-прежнему стал зорко следить за событиями в Галиче; на его глазах происходили известные насилия венгров, возвращение Владимира и, наконец, смерть его в 1199яг., когда Роман, с помощью Польши, успел совершить великое дело соединения Волыни с Галичем82.

По Кадлубку, Роман, лишь только утвердился в Галиче, начал с величайшей жестокостью преследовать бояр, приговаривая свою любимую пословицу: "Не передавив пчел, не есть меду". Одних бояр он живыми зарывал в землю, с других сдирал кожу, у третьих вынимал внутренности и оставлял умирать в страшных мучениях. Рассказ этот, отвергаемый историками Галича, тем не менее кажется нам вероятным и правдоподобным; в нем есть, конечно, преувеличение, но факт, рассказанный Кадлубком, именно, что Роман губил бояр, заслуживает полного доверия, потому что не противоречит обстоятельствам, среди которых началось княжение Романа в Галиче. Венгерская партия, существование которой несомненно, состояла из его неприятелей, державших сторону его соперника, короля венгерского; достигнув стола галицкого, одержав верх над королем, Ромаи, из чувства самосохранения, считает необходимым обессилить или совершенно уничтожить его партию; кроме того, подобный образ действий не мог остаться без влияния на целое боярство, должен был сделать его более покорным и отбить у него охоту составлять партии в пользу того или другого государя. Наконец, заметим, что самые подробности в рассказе Кадлубка весьма идут к Роману, которого летопись сравнивает со львом, рысью, крокодилом, туром и т.яд. Остальная жизнь Романа прошла в распрях с русскими князьями, особенно с тестем его, Рюриком, сперва овручским, а потом киевским князем, в участии в междоусобиях польских князей, где он принимал сторону своего племянника, Лешка, и в походах на Литву, которую галицкий князь, по свидетельству Кадлубка и Стрыйковскаго, мучил, запрягая в ярмо83.

Вот все, что можно собрать о Романе из летописей русских, польских и литовских; внешняя деятельность его очерчивается очень неполно, а внутренняя, кроме отношений к боярам, решительно неизвестна. От подобного князя, с характером смелым и решительным, с непреклонной энергией и значительными средствами материальными, можно было ожидать многого; мы знаем одно великое дело его: соединение Волыни с Галичем, знаем его влияние на дела Польши, предполагаем такое же на события венгерские, основываясь на словах летописи: "Роман Угры и Ляхи победи", и утверждаем, что княжество его, после страшного погрома бояр в 1199яг., наслаждалось внутренней тишиной, иначе Роман не мог бы так всецело отдаться устройству своих внешних отношений.

По смерти Романа, в течение 44 лет (до 1249яг.), история Галича представляет нечто хаотическое: число претендентов увеличивается, pyccкиe князья, поляки, венгры начинают действовать настойчивее, внутренние смуты, мятежи становятся все чаще и чаще, а вследствиe этого происходят беспрерывные смены князей. Приводя эту эпоху в связь с древнейшей историей целой Руси, мы найдем то сходство, что все эти беспорядки в Галиче укладываются в старую рамку, именно представляют борьбу Ольговичей с Мономаховичами. Борьба эта, начавшаяся в первой половине XII столетия, питалась сначала общим стремлением тех и других владеть Киевом; в описываемое время киевский стол утратил значительную долю своего блеска, и Галич, с которым было соединено Владимиpo-Волынское княжество, сделался гораздо более привлекательным. Ближайшие соседи - венгры и поляки - вмешиваются в эту борьбу и, помогая то одной, то другой стороне, сами добиваются Галича. Утомительно и бесполезно было бы следить за всеми подробностями этого времени; довольно сказать, что отчич Галича, сын и наследник Романа, Даниил, оставшись после отца четырех только лет, имея опору только в слабой женщине, своей матери, и в немногих верных боярах, тотчас же подвергся нападению врагов которым должен был уступить отцовское наследие. Непостоянство галицких бояр, разделение их на группы, руководившиеся, как мы уже сказали, чисто личными симпатиями и антипатиями, было причиною беспрестанной смены князей, причем Даниилу четыре раза удавалось садиться на столе галицком. Сначала, во время его раннего детства, он находил еще слабую, недеятельную помощь венгров и поляков, но последниe скоро наскучили ролью защитников, скинули маску покровительства и стали открыто добиваться Галича собственно для себя. Король венгерский и кн. польский хорошо понимали, что обладание Галичем невозможно для каждого из них отдельно, а совокупное владение являлось возможным только под условием брачного союза между членами обоих владетельных домов, и такой союз был скоро заключен. Молодые супруги, трехлетний Коломан, сын Андрея, и трехлетняя Саломея, дочь Лешка, сели на столе галицком, после того как союзное польско-венгерское войско выгнало оттуда боярина Володислава, который, пользуясь смутами, похитил княжеское достоинство84. Поляки, однако же, скоро отстали от союза с венграми, последние были изгнаны знаменитым Мстиславом Мстиславичем, но скоро галицким князем является другой, венгерский королевич - Андрей. Впрочем, притязания венгров оканчиваются около половины тридцатых годов XIII ст., тяжелые жертвы, принесенные ими для приобретения Галича, оказались бесплодными и отбили у них охоту к новым попыткам; еще ранее отстали поляки, которых внимание всецело поглотилось внутренними, домашними делами; но все-таки Романовичи не могли еще считать себя спокойными обладателями Галича: у них остались еще сильные враги - Ольговичи; борьба с ними, начавшаяся почти тотчас по смерти Романа, первоначально имела для них самые печальные результаты: смиряя бояр за их непостоянство и склонность к мятежам мерами в высшей степени жестокими, Ольговичи вызвали ужасную месть: с помощью венгров бояре схватили их и повесили на стенах города. Впоследствии борьба приняла иной характер: Ольговичи одолевали, и только после долгих усилий удалось Даниилу победить их в лице Ростислава Михайловича, в сражении под Ярославлем 1249яг.

Здесь оканчивается период, которого характеристику мы выше изложили. С этого времени прекращаются внутренние смуты, внешние нападения, которые волновали Галич в продолжение более чем 30 лет. Сражение при Ярославле решило дело в пользу Романовичей. Теперь они твердо усаживаются в юго-западпой Руси, Даниил в Галиче, а Василько во Владимире. Тесная солидарность, постоянно существовавшая между ними, дружный образ действий, единство стремлений, все это заставляет нас, излагая историю Галиции, не оставлять и историю Волыни. Что касается до характеристики дальнейшей истории Галича, то время от 1249яг. до самого XIV ст., есть время постоянного возвышения внешнего, укрепления внутреннего и устройства благоприятных, даже влиятельных отношений к соседним державам, и это развитие сил Галича совершилось так быстро, несмотря на зависимость от татар.

Лишь только Романовичи успели отбить всех претендентов на галицкий стол, как явились новые враги, стеснившие их самостоятельность. В 1230яг. пришел из Орды лаконический и тем более страшный запрос: "дай Галич". Летописец сообщает, что князь был сильно опечален, так как не было средств к сопротивлению, города не были укреплены, значит, негде было укрыться от нападения татар, которое непременно последовало бы в случае отрицательного ответа. Не желая отдавать пол-отчины своей, чем был для Романовичей Галич, Даниил решился ехать в Орду и этим изъявлением покорности привлечь к ceбе милостивое расположение хана. С понятной печалью поехал он к берегам Волги, невольно вспоминая участь Михаила Всеволодовича и боярина его Федора; неприятность его положения увеличилась еще более известием, что великий князь Ярослав исполнял различные языческие обряды, прежде чем был допущен к хану и что, следовательно, то же самое предстоит и ему. Bсe эти тревожные ожидания, однако же, не исполнились. Даниил был очень ласково принят в Орде, его ни к чему не принуждали, только попеняли, что он так долго не приходил; ему даже угождали, как дорогому гостю; так, например, заметили, что ему не нравится кумыс и тотчас же заменили его вином. Проведя 25 дней в Орде, Даниил выехал в свое княжество, которого он остался полным обладателем; не знаем, имел ли он какие-нибудь переговоры с Батыем, обязался ли чем-нибудь в отношении к нему, не знаем, потому что источники ничего не сообщают об этом. В дальнейшем рассказе мы несколько выясним отношения юго-западпой Руси к татарам, теперь же представим несколько замечаний на рассказанное, только что, событие. Чем, например, объяснить то обстоятельство, что татары так терпеливо ждали Даниила и так были довольны, когда он, наконец, пришел? "Данило, говорил хан, чему еси давно не пришел, a ныне, оже еси пришел, а то добро же". Конечно, татары во все это время (с 1243 или 1244 до 1280яг.) занимались утверждением своего влияния на северную Русь и обращали меньшее внимание на галицкое княжество; с другой стороны, они хорошо заметили тесную связь Галича с прилежавшими к нему государствами западной Европы, а запад уже дал почувствовать татарам свою силу: легко одолевая русских, ослабленных раздорами, они при Лигнице с большим трудом, потеряв много людей, взяли перевес над Генрихом, герцогом нижнесилезским; западные рыцари, закованные в железо, действующие стройно и дружно, показались им опасными, и когда на другой же день перед ними явились свежие полки чешского короля Вячеслава, татары не решились вступить во вторичную битву и пошли назад в Венгрию; несколько времени спустя они даже потерпели поражение от чешского воеводы, Ярослава нз Штернберга (при осаде Ольмюца); все это заставляло их смотреть на Запад с некоторым уважением и не желать, по крайней мере до времени, борьбы с ним. Это обстоятельство объясняет ту снисходительность, с которой Батый принял Даниила, объясняет отсутствие переписи в Галиче, отсутствие баскаков; даже известия о дани попадаются несравненно позднее.

Тем не менее, и легкая зависимость от азиатских варваров казалась бедствием, от которого следовало избавиться каким бы то ни было образом. Известны меры, употребленные Даниилом для достижения этой цели; союз с папой оказался бесплодным и скоро был разорван; введенный в заблуждение слабостью ближайшего к нему баскака Куремсы, Даниил надеялся одними собственными средствами добиться желанного результата; укрепив города, он начал в 1257яг. наступательное движение и возвратил города галицкого княжества, захваченные татарами; но вместо Куремсы явился "безбожный Бурундай, в силе тяжьце, со многими полками", и князья сами должны были разметать построенные ими укрепления, должны были, по приказу баскака, воевать Литву в то время, когда она была им мирной, и, таким образом, подчинились игу варваров, которое думали так легко свергнуть.

Что касается до отношений к Венгрии и Польше, то oни устроились весьма благоприятно для галицкого княжества. Венгрия, разоренная татарами, не могла быть опасна для соседней Галиции; король даже искал дружбы Даниила и для скрепления его предложил родственный союз, именно брак Льва с Констанцией. Как добрые соседи и родственники, король и князь помогали друг другу в различных предприятиях, так например Даниил помогал венграм в войне за наследство австрийского герцога Фридриха Воинственного, сперва из бескорыстного желания оказать услугу королю, а потом из интересов своего дома, потому что сын его Роман, как известно, женился на племяннице покойного герцога и в приданое за нею должен был получить Австрию и Штирию. Несмотря на нечестный образ действий короля в этом случае, дружественные отношения соседей не изменились. Так, Даниил в 1261яг., спасаясь от Бурундая, бежал в Венгрию и нашел там радушный прием.

Польша от самой смерти Лешка была волнуема внутренними междоусобиями, возникавшими, главным образом, из-за порядка наследования; еще до Лешка явилось мнение, что наследство в нисходящей линии гораздо разумнее и правильнее; говорили даже, что старый порядок уничтожен императором и папой, и потому при каждом очищении стола начиналась борьба между противниками и приверженцами старого порядка наследия. Эти распри дали возможность Даниилу утвердить свое влияние на дела польские; замечательно, что он постоянно защищал старое представление о наследстве, хотя, впрочем, ни разу не дал ему торжества над новым. В шестидесятых годах во взаимных отношениях Польши и южной Руси является стремление решать общие дела не оружием, а мирными съездами, конгрессами, образцом которых был съезд в Тернове 1262яг.

Особенное значение при Данииле имеют отношения литовские, так как при нем совершилось образование литовского государства. Из известий Стрыйковского и Кадлубка, из сохранившейся с древнейшего времени пословицы (зле, Романе, робиши, же Литвою ореши) видно, что литовцы были покорены Романом. Мучения, которые они вытерпели от него, конечно, не могли сделать их мирными соседями Романовичей; беспрестанные нападения Литвы, сопровождаемые опустошением, немало вредили Даниилу и Васильку, которые и без того были окружены врагами. Но к счастью детей Романа, литовцы сами ослабляли себя своими раздорами и, желая, в случае надобности, найти помощь в соседних князьях, пришли в 1213яг. к Даниилу и Васильку "мир дающе"; с этого времени все делаются даже полезными им и воюют их недруга, Лешка Белого. Под словом литовцы, в этом случае, не следует разуметь целого литовского народа, но только отдельные роды или поколения, из которых одни могли быть в дружбе, другие во вражде с тем же самым князем, поэтому нет ничего удивительного в известиях летописи о нападениях литовцев после 1215 года, после заключения мира с Даниилом. Но эти нападения, имевшие целью опустошeниe и грабеж, не были существенно опасны для русских князей; серьезная опасность от Литвы начинается только в половине XIII ст. В это время отдельные литовские князья не довольствуются одними опустошениями; они спешат утвердиться на неприятельской земле, основать на ней свои государства. Так, вскоре по опустошении западной Руси татарами, Эрдивил, сын жмудского князя Монтвила, занял опустевшие pyccкиe города и основал среди них первый литовско-русский удел Новогродок. С другой стороны, в литовском мире, до сих пор разобщенном, распадающемся на несколько отдельных частей без крепкой внутренней связи, в это же время, является стремление установить эту связь, спаять отдельные части и таким образом вместо слабых отрывков образовать крепкое, самостоятельное целое. Эта идея и ее осуществление принадлежит Миндовгу, личности в высшей степени замечательной. Весь проникнутый стремлением к единовластию и основанию могущественного государства, Миндовг считал себя вправе не разбирать средств, которые могли бы привести его к высокой цели. Считая прочих князей главной себе помехой, он одних изгонял, других убивал и владения их подчинял своей власти; впрочем, на этом пути он встретил преграду, которая наделала ему много хлопот. Между прочими Миндовг желал отделаться и от своих родственников, князей Тевтивила, Эдивида и их дяди Викинта; он послал их воевать Русь, сказав: "Кто что возьмет, то пусть и держит при ceбе". Названные князья завладели Смоленском, Полоцком и Витебском и не знаем, из-за того ли, что Миндовг хотел убить их, как говорит Ипатьевская летопись, или требовал от них покорности и подчинения, только они бежали к Даниилу, который был женат на сестре Тевтивила и Эдивида, и просили его помощи против Миндовга.

Мы не знаем прежних отношений галицкого князя к литовскому; в описании сражения 1249 года упоминается Литва, пришедшая на помощь Даниилу. Может быть, это было войско Миндовга, что указывает на дружбу его с галицким князем, а может быть, эта помощь пришла от других литовских князей, например, Тевтивила или Эдивида. Но какие бы ни были их отношения, Даниил с удовольствием принял просьбу шурьев и согласился помогать им; согласие это, вытекая отчасти из воинственного характера Даниила, вместе с тем оправдывалось и политическими соображениями: неблагоразумно было бы пропустить случай и не воспользоваться враждою, которая начиналась в народе храбром, воинственном, грозившем образовать из себя крепкое государство; на этом основании Даниил задумал нападение на Литву в широких размерах, "время хрестьяном на поганые, яко сами имеют рать межи собою", писал он к польским князьям, надеясь возбудить и их к войне с Миндовгом. Поляки согласились только на словах и не приняли в войне никакого участия. Между тем, Викинт поднял на Мнндовга жмудь, ятвягов, а Тевтивил принятием католицизма привлек на свою сторону рижских немцев. Итак, Миндовгу угрожала серьезная опасность; желая отклонить ее, он объявил, что хочет креститься и вследствие того получил и королевский венец, и помощь Ордена. Оградив себя, таким образом, от нападения рыцарей, Мпндовг обратился на Тевтивила, который со жмудью, ятвягами и войском Даниила, дал ему битву близ неизвестного города Воруты в то время, как Даниил опустошал Новогродскую область. Миндовг увидел, что и без немцев враги его достаточно сильны, и потому решил мириться; помирившись с Даниилом он для скрепления дружбы выдал дочь свою за Шварна, причем важную роль в делах русских начинает играть новый родственник русских князей, сын Миндовга, Войшелк или Войсилько. Этот Войшелк личность в такой же степени замечательная, как и отец его; отличаясь необыкновенной жестокостью, он радовался пролитию крови и впадал в глубокую печаль, когда не было случая убить кого-нибудь; и этот человек, язычник с головы до ног, вдруг страстно привязывается к христианству и даже принимает иноческий сан. Оставив мир, он не нуждался более в своем княжестве и отдал его, т.яе. Новогродок, Слоним и Волковыйск, Роману. После того он тщетно пытался пройти на Св. Гору; возникшие в то время беспокойства в Византийской империи сделали пути небезопасными, и потому Войшелк возвратился и сам построил себе монастырь на берегу Немана, близ Новогрудка.

Естественно, что Миндовг с величайшим неудовольствием смотрел на уступки, которые он должен был сделать Даниилу и ждал только случая для начала новой борьбы. Справедливость требует сказать, что Романовичи первые начали неприязненные действия, хотя и против воли. В 1260яг. явился Бурундай и звал их на войну с Литвою; Даниил, как нам известно, не поехал к баскаку, а послал Василька, который, желая понравиться Бурундаю, по пути напал на небольшой отряд литовцев, разбил его и привел пленников к татарскому предводителю. Это нарушение мира Романовичами вызвало жестокую месть со стороны Войшелка: он захватил Романа, и этот сын Даниила исчез с тех пор навсегда; мы знаем только, что он похоронен в соборной Богородичной церкви в Холме. Тщетно Даниил и Василько, долго и в разных направлениях, воевали Литву, они только вызвали со стороны литовцев такое же опустошение своих областей; ряд обоюдных набегов окончился в 1262яг. битвою при городе Небле, где Василько так поразил литовцев, что ни один из них не остался в живых. Далее летописи не упоминают о столкновениях Даниила с Миндовгом; оно и понятно: и тот, и другой были заняты дома, первый татарами, второй отношениями к папе и Ордену. Приняв крещение по необходимости, по требованию обстоятельств, Миндовг по-прежнему оставался язычником, втайне приносил жертвы идолам и держался тех суеверий и предрассудков, которые были порождением язычества; при таких убеждениях он не мог долго оставаться христианином, даже по наружности, тем более, что крещение не принесло ему никакой пользы: Орден соглашался помогать ему только за вознаграждение известной частью его владений.

Приготовнв втайне средства для борьбы с немцами, помирившись с родственником своим Тройнатом, заклятым врагом Ордена, Миндовг в 1239 году начал действовать наступательно; в Курляндии, на берегах р. Дурбы, литоцвы одержали блистательную победу над рыцарями, и вслед за тем Миндовг, произведя восстание в Пруссии, торжественно отрекся от христианства и королевской короны. Орден не имел сил наказать его. Устроив таким образом свои внешние отношения, Миндовг продолжал внутри отделываться от родичей и, не находя себе сильных соперников, вознесся, по словам летописи, славою и гордостью великою; это самомнение и неуважение прав других довело его до гибели. В 1262яг. умерла жена его; Мнндовг, много печалясь о покойнице, призвал ее сестру, супругу нальщанского князя Даумонда, чтобы вместе оплакать их общую утрату; когда сестра покойницы приехала, Миндовг женился на ней, ссылаясь на такое желание умершей. Этот насильственный брак раздражил Даумонда, который, с этого времени, стал искать случая убить Миндовга и исполнил свое намерение в 1263яг., когда Миндовг выступил в поход на Романа брянского. Войшелк, узнав об убиении отца, испугался и убежал в Пинск, а Литвою и жмудью стал управлять сообщник Даумонда, Тройната, вскоре убитый тремя конюхами Миндовга. Как видно, в Литве существовала партия, которая желала иметь князем Войшелка, потому что последний, известившись о смерти Тройнаты, пошел к Новогродку, а оттуда, получив вспомогательное войско от Шварна и Василька, в Литву, где с радостью был признан наследииком Миндовга. Власть не привлекала его, но смерть отца требовала мести; недавно принятое христианство не изменило языческого образа мыслей и чувств, который был воспринят Войшелком с самого раннего детства. С прежней свирепостью избивал он всех, кого хоть немного можно было подозревать в ненависти к Миндовгу, и когда уже некому было мстить, ушел обратно в свой монастырь замаливать новые грехи. Помощь, оказанная ему русскими князьями, совершенно изменила отношение Руси к Литве; но это изменение случилось уже по смерти Даниила, и потому мы расскажем о нем в своем месте85.

В 1264яг. умер король Даниил, 63 лет от роду. Вот что говорит о нем летописец: "се же Король Даниил, Князь добрый, хоробрый и мудрый, иже созда городы многи, и церкви постави, и украси е разноличными красотами; бяшеть бо братолюбием светяся, со братом своим Васильком; сей же Данило бяшеть второй по Саломоне". Отзыв необыкновенно верный и полный, обнимающий всю деятельность и все характеристические черты Даниила. Его воинственность и храбрость делаются понятны из обстоятельств его жизни; с четырехлетнего возраста он был уже окружен врагами, добивавшимися его наследства, и лицемерными друзьями, которые, впрочем, скоро сбросив маску покровительства, также начали добиваться Галича. Возмужав, Даниил отбил всех претендентов, и венгров, и поляков, и русских князей Ольговичей; в этом деле он является тем более великим, что внутри государства, в его высшем сословии, он находил слишком слабую поддержку, и чаще открытое противодействие; приходилось действовать то оружием, то переговорами, и Даниил имел одинаковый успех в обоих родах действия. 3авладев Галичем, Даниил успел совершенно изменить его внешние отношения; влияние русского короля было, как мы видели, сильно и в Венгрии, и в Полыие, и в Литве, и в ятвягах. Татары, хотя и стесняли его независимость, наносили ей ущерб, но иго их вовсе не было так сильно в юго-западной Руси, как в северо-восточной. Другая замечательная черта Даниила, рекомендующая его ум и сердце, есть его братолюбие, прекрасные отношения к Васильку, столь редкие между князьями-братьями того времени; вот почему Галич и Волынь составляли тогда одно государство, которое дружно двигало свои силы для достижения общих целей. Наконец, внутренняя деятельность Даниила, постpoeниe городов, церквей, приведение страны в цветущее положение после татарских опустошений, были в высшей степени благотворны.

Что же касается до связи Галича с остальной Русью, то, как мы видели, связь эта окончательно порвалась в начале сороковых годов XIII ст. С этого времени Русь юго-западная составляет особую государственную систему, которая примыкает к Западу, а не к Востоку, которая имеет несравненно большее значение в делах Венгрии, Польши, Чexии, австрийского герцогства, Литвы и земли Ятвяжской, нежели в событиях княжеств Суздальского, Владимирского и вообще Руси северо-восточной. Эта отдельность, оторванность от родного племени, конечно, не могла сулить ей ничего хорошего в будущем. Но следует ли обвинять в этом Даниила? Конечно, нет: татары, иаводнив весь юг Poccии, совершенно обессилив его, отделили древнюю, Киевскую Русь от нового Севера; но подле этой старой, парализованной Руси, в ее западном уголке, сохранилась частица русских сил, которые, развившись в особую, крепкую державу, требовали себе деятельности, искали исхода; они не могли пристать к родному Северу, от которого отделялись, с одной стороны, литовцами, с другой - татарами, и потому весьма естественно, что они обратились на дела, чуждые Руси и, мало-помалу, произвели упомянутую связь Галича с прилежащими к нему государствами западной Европы.

В конце царствования Даниила, мы упомянули о перемене в литовских отношениях; она произошла следующим образом: Войшелк, совершив свою кровавую месть с помощью Василька и Шварна, "нарек перваго, аки отца себе и господина", а второму, по удалении своем в монастырь, отдал свое княжество.

Навсегда уже отказавшись от княжеского достоинства, Войшелк поселился в Даниловском монастыре, близ Угровска; туда же приехал к нему Григорий Полонинский, его старый наставник в иноческом житии, вблизи жили Шварно и Василько, таким образом, около князя-монаха собрались все любимые им люди; "се ми зде, близ мене сын мой Шварнео, а другой господин мой отец князь Василько, а тема ся иму утешивати", говорил Войшелк, не подозревая близкой смерти от руки русского князя. Отдача Литвы Шварну произвела весьма неприятное впечатление на Льва, человека, в высшей степени завистливого и стяжательного, и между ним и Войшелком поселилось неудовольствие; в 1268яг. прислал Лев к Васильку, прося устроить ему свидание с Войшелком; Василько, согласившись, послал зов, но Войшелк боялся Льва, не хотел ехать и если, наконец, решился, то отдавшись, как говорит летопись, на Васильковы руки. Князья весело праздновали свое свидание у немца Маркольта и казались в дружеских между собою отношениях. После обеда, когда все разъехались по домам, Лев отправился в монастырь св. Михаила, где остановился Войшелк, и постучался в его келью со словами: "Куме, напиемся"86. Начался новый пир, в продолжение которого князья поссорились, и Лев, разгоряченный вином, кроме того и прежде нерасположенный к Войшелку, убил его. Вскоре после того умер и Шварно, и Литва снова отделилась от Руси; очень может быть, что поступок Льва раздражил литовцев против русских князей и в Литве стал княжить туземец Тройден, язычннк, о котором наша летопись отзывается очень неблагосклонно, придавая ему эпитеты окаянного, беззаконного, проклятого и т.яд.

Из дальнейших отношений сыновей Даниила к Литве замечателен факт, записанный в летописи под 1289яг. Летописец сообщает, что литовские князья Будикид и Будивид дали Мстиславу владимирскому Волковыйск, "абы с ними мир держал". Это известие, по всей вероятности, объясняется возникшими тогда в Литве смутами, которые заставляли князей ее стараться обезопасить себя извне, хотя бы то стоило известных пожертвований. Эти смуты были последним актом брожения, из которого родилось могущественное Литовское государство, и русский князь, заставляя литовцев покупать у себя мир ценой городов, никак не думал, что его собственное княжество скоро подпадет их власти.

Отношения к Польше отличаются тем же характером, какой имели при Данииле. Естественно, что постоянные междоусобия в Польше усиливали влияние русских князей. В летописи записан факт, что один из князей Мазовецких (Кондрат Семовитович) стал под руку Владимира Васильковича и потом Мстислава Данииловича. Нам кажется, впрочем, что не следует придавать особенное значение этому подручничеству: оно было только номинальное.

Для лучшего понимания татарских отношений приведем рассказ летописи о походе русских и монголов на Польшу в 1283яг. Два неприязненных между собою хана, Телебуга и Ногай, забыв на время вражду свою, решили идти на ляхов, и первый приказал всем русским князьям идти вместе с ним в Польшу. Изъявляя свою покорность, один за другим являлись pyccкиe князья к Телебуге, во время похода его через русские земли, с питьем и дарами; так, на Горыни встретил его Мстислав, у Перемиля Владимир, а на Бужковом поле - Лев. На этом поле хан сделал смотр своему войску; оно было так огромно, что князья испугались и ждали себе или насильственной смерти, или отобрания городов; отсюда татары двинулись к Владимиру, города не брали, но, пограбив множество товара и коней, потянулись в Польшу. Часть их, однако же, осталась под Владимиром, для того, чтобы пасти любимых коней; эти пастухи делали величайшие насилия, никому не позволяли выходить из города, одних грабили, других убивали и довели город до крайнего изнеможения. Между тем, Телебуга воевал Польшу, приступал, но без успеха, к Сендомиру и хотел было идти к Кракову, но, узнав, что Ногай опередил его, повернул в землю Льва. Две недели оставался он под Львовом, кормя коней, и едва ли не более сделал зла Русской земле, чем Польше: все выходившие из города или были убиваемы, или, сохранив жизнь, теряли все до сорочки и гибли потом от холода, который был особенно силен в ту зиму. От скопления людей в городе появилась зараза, в опустошенных селах - голод, так что народ умирал тысячами; всего, по счету Льва, погибло 12500 человек.

Вот образчик татарских отношений; Телебуга, как видно, подобно Бурундаю, считал необходимым, от времени до времени, напоминать русским о своей силе, чтобы тем крепче утвердить власть свою между ними. Кроме даров, которые подносились ханам при известных случаях, платилась, в рассматриваемый период, и постоянная, определенная дань: в завещании Владимира Васильковича встречается упоминание о поборе, под названием татарщины; это есть, по всей вероятности, налог, с помощью которого уплачивался ордынский выход. В это же время князья юго-западные, подобно северо-восточным, привыкли обращаться к ханскому авторитету и им закреплять, делать твердыми свои распоряжения; так, летописец рассказывает под 1287яг., что князь Владимир, чувствуя приближение смерти и желая передать свое княжество Мстиславу, объявил свою волю при хане: "а се даю ти при Царех и при его рядьцах". Мстислав, принимая дар, спрашивал Льва, не будет ли он искать части его по смерти Владимира, и не лучше ли теперь же высказать свои притязания, "а се царь, а се аз, молви со мною, что восхощешь". Из этих слов видио, что царь должен был бы разрешить недоумение и спор, которые произошли бы, если бы Лев высказал свои виды на наследство Владимира. В дополнение представленного очерка татарских отношений, скажем, что в означенное время встречаются известия о поездках князей в Орду; так, на одной рукописной кормчей, читаем надпись следующего содержания: "В лето 1286 списан бысть сей Номоканон боголюбивым князем Владимиром, сыном Васильковым, боголюбивой княгиней его Ольгой Романовной. Пишущим же нам cия книги, поехал господь наш к Ногаеви и госпожа наша остала у Владимиру, зане бяше немощию угонила люта зело, того ради не мощно ей бысть проводити его".

Из сказанного видно, что татарское влияние на Русь юго-западную сделалось несравненно тяжелее при сыновьях Даниила: уже платится дань, князья ездят в Орду и в своих распоряжениях ссылаются на хана, как на лицо, решение которого безапелляционно. Но сравнивая это влияние с тем гнетом, который падал на северо-восточную Русь, мы все-таки видим большую разницу; она велика уже потому, что в Галиче не было переписи, не было баскаков и страшной язвы народа северного, откупщиков дани, которые тянули из него последние жнзненные силы.

По смерти сыновей Даниила и Василька из потомков Романа Великого нам известны Юрий Львович и Даниил Мстиславич, который, по причине своего малолетства, не имел особенного удела и Юрий соединил под своей властью Галицию и Владимирское княжество. В 1316яг. правят уже сыновья Юрия, Андрей и Лев. О смерти их, случившейся около 1324 года, известно из письма короля польского Владислава Локетка к папе Иоанну XXII, в котором Владислав извещает, что со смерти этих князей (последних?) Польша лишилась иепреодолимаго щита от татар и потому просит у папы помощи. Есть некоторое основание думать, что при зтих князьях, Даниил Мстиславич, достигнув совершеннолетия, получил в удел Белз, а сын его Юрий присоединил к нему Холм87 с согласия короля Казимира в 1366яг.

По смерти Андрея и Льва (1324) на престол галицкий и владимирский вступил Юрий II Андреевич (ум. 1333), которым и заканчивается ряд князей русских, самостоятельно правивших Галицией.

Вот все, что мы знаем об истории Галича под властью князей-Рюриковичей; Карамзину обязаны мы теми краткими сведениями, которые имеем от 1292яг., т.яе. по прекращении Ипатьевской летописи: поиски его в Кенигсбергском и Торнском архивах увенчались открытием нескольких грамот), которые, по крайней мере, дают нам возможность составить верную генеалогию князей, потомков Романа Великого. Сообщают ли они нам достаточно, чтобы составить понятие о тогдашнем положении княжеств Галицкого и Владимирского?

Следуя точному смыслу этих грамот, мы узнаем, что князья Галича и Владимира в XIV ст. были до такой степени сильны, что обещали немецкому ордену защиту от татар и других каких бы то ни было неприятелей; то же подтверждается известным уже нам письмом Локетка к папе, где pyccкиe князья, Андрей и Лев называются непреодолимым щитом Польши от татар; из этих свидетельств естественно вытекает заключение если не о совершенном уничтожении монгольского ига в юго-западной Руси, то о решительном его ослаблении. Далее узнаем, что князья заботились об усилении торговли своего государства, для чего позволяли иностранным купцам свободный въезд и беспошлинную торговлю; наконец, то обстоятельство, что грамоты при Юрии II писались не только от имени князя, но и от лица бояр, дает нам право предположить, что власть князя во второй четверти XIV ст. ослабела и, напротив, возвысилось значение боярское. Впрочем, это обстоятельство может объясняться еще малолетством Юрия.

Вот все, что можно добыть из скудных источников для истории Галича в первой половине XIV века; но эти отрывочные известия никак не подтверждают общепринятого у нас мнения, что Русь юго-западная в это время слабела более и более и сделалась, наконец, добычей иноземцев. На чем опирается это мнение? Если на отсутствие источников, то оно не основательно: летописцы наши обращали почти исключительное внимание на внешние события, как более громкие, более поражающие, внутренняя же жизнь наших предков была так однообразна, так бедна содержанием, что не могла возбудить писателя взяться за перо с целью ее только передать на память и поучение потомкам; таким образом, молчание или даже отсутствие источников для известного периода, может, иной раз, свидетельствовать только о мирных, внешних отношениях государства и о не изменившемся внутреннем его состоянии. При этом не забудем, что кое-какие писменные отрывочные известия о Галиче в первой половине XIV века, которые дошли до нашего времени, именно говорят о мнрных отношениях его к соседям. Наконец, может быть и существуют галицкие летописи из XIV векa, но они еще неизвестны и только будущему предстоит слава их открытия и более подробной истории последних лет самостоятельности Галича; а до тех пор удержимся от произнесения решительного приговора о крайнем упадке юго-западной Руси при последних потомках Романа Великого, тем более, что все существующие указания на то время говорят противное. В подкрепление наших предположений можем привести еще место из жития св. митрополита Петра, написанного Киприаном, где говорится о времени Юрия Львовича: "тогда бо бяше в своей чести и времени земля Волынская, всяким обильством и славою преимуща".

ГАЛИЧ ПОД ВЛАДЫЧЕСТВОМ ИНОЗЕМНЫМ

По смерти Юрия II галичане, привыкшие в течение 350 лет находиться под управлением князя, иметь над собой верховную власть, вдруг остались без главы и вождя; они не доросли еще до способности самоуправления и не могли согласиться между собою на счет устройства своей участи. Здесь сказался вред отделения Галиции от русского миpa, который мог бы дать ей князей и таким образом продолжить ее самостоятельное существование; но русский мир забыл Галицию, так точно, как Галиция забыла его, и теперь галичанам не могло прийти в голову обратиться к родному Северу. Напротив, связь, которая существовала между Галичем и его западными соседями, была уже так сильна, что галичане не задумались обратиться к ним и от них принять государя. Открывшаяся таким образом возможность завладения Галичем раздражила корыстолюбие его соседей; между ними начинается борьба, которая продолжалась около 30 лет и кончилась присоединением Галиции к Польше в 1387яг.

Раcскажем главные моменты этой борьбы соседей, т.яе. поляков, литовцев и венгров из-за Галиции.

Мы можем сказать утвердительно, что по смерти Юрия II оставались еще в юго-западной Руси его родственники, князья Рюриковичи более или менее отдаленных линий; таким можно считать кн. Даниила Мстиславича или сына его Юрия, князей холмских, род князя Льва, записанный в помянник одного из львовских монастырей, содержит в себе до 32 мужских имен. He знаем, в каком положении находились эти Рюриковичи, молчание о них или только упоминание вскользь, мимоходом, ничего не говорит за их силу и значение; оно и понятно, потому что еще в XIII ст. начался переход мелких удельных князей в боярство, на что есть указание в летописи (например, князь слонимский, воевода Владимира Васильковича, князья поpoccкиe, служившие Мстиславу и т.яд.), а те из них, которые еще сохраняли самостоятельные владения, были так бессильны, что не оказывали на ход дел ни малейшего влияния. Подле этих слабых, незначительных родственников, у Юрия II были родственники по женской линии - государи самостоятельные. Таким был Болеслав, кн. мазовецкий, сын Тройдена и Марии, сестры Юрия II и, следовательно, по своему происхождению, имевший некоторое право на его наследство; как родственник покойного князя, он мог быть известен галичанам, быть к ним ближе других и в этом-то заключалось его право, потому что, по свидетельству современного летописца, рyccкиe единогласно избрали его своим князем88.

Дав обещание ничего не изменять без народной воли, Болеслав скоро нарушил самый дорогой народу закон - религиозный; сам католик, он захотел распространить католицизм в Галиции и стеснял православие; неудовольствие народа, возбужденное этим насилием над верой, росло еще более вследствие угнетений и развратной жизни его придворных, которые преимущественно состояли из поляков, чехов и немцев. В 1340яг. неудовольствие это было причиною смерти Болеслава; он был отравлен.

В марте 1340 года погиб Болеслав, а в следующем месяце Львов был уже занят Казимиром, который, как родственник, явился мстителем за отравление; в этом случае Казимир действовал с величайшей поспешностью: лишь только услышал он о смерти Болеслава, как тотчас же собрал небольшое, сколько тогда при нем было, войско и неожиданно явился под Львовом. Львовяне, не приготовленные к отпору, без главы и руководителя, не могли долго сопротивляться и покорились королю, обеспечив договором неприкосновенность своей религии, которая, еще так недавно, подвергалась опасности со стороны Болеслава. Забрав множество драгоценностей, принадлежавших русским князьям (из них замечательны два золотых креста с частицей древа от креста Господня, две драгоценные короны, царский престол, мантии и т.яд.), которые находились в завоеванном городе, король, оставив в нем стражу из немцев, отправился в обратный путь.

Трудно согласиться с Длугошем, который, вмещая этот наскоро предпринятый поход в 69 дней (между 15 апреля и 24 июня 1340 года), рассказывает о покорении не только Галиции, но и Владимирской области; этого времени едва было достаточно, чтобы справиться с Львовом и его округом и возвратиться домой с большой добычей. О втором походе Казимира, про который рассказывает Длугош под тем же годом, мы ничего не находим у более достоверного писателя-современника, Анонима, но готовы верить ему, потому что иначе не можем объяснить себе, когда и каким образом завладел он Галицией, ее остальной частью, кроме Львовского округа. Что же касается завоевания Владимирской области, то, как увидим впоследствии, это совершенно ложно.

Владычество поляков было тягостно для русских; недавние гонения веры, быть может, притеснения оставленной Казимиром стражи, а еще более воспоминание о прежней независимости, заставляло русских бояр думать о свержении ига. Летописцы польские называют нам двух из них: Датко, воеводу перемышльского, и Даниила из Острога, которые были главными действующими лицами при изгнании поляков; план их опирался на татарские силы; напоминая хану, что земля Русская составляет его собственность, хотя это было не совсем справедливо, но, тем не менее, очень лестно для самолюбия татар, помянутые вельможи говорили, что Казимир запретил русским платить, как водилось, ежегодную дань хану и что они прибегают к его помощи и покровительству для свержения ненавистной им власти короля.

Понятно, что хан с величайшим удовольствием согласился освободить Русскую землю от поляков и снова подчинить ее своей власти; с огромным войском двинулся он к границам Краковской области, и, опустошив часть ее, заставил Казимира просить помощи у венгров и у тевтонских рыцарей. Не знаем, получил ли он эту помощь, знаем только, что хан, дойдя до Вислы и удержанный от переправы польскими войсками, возвратился домой, довольствуясь разорением польских областей. Из этого отрывочного известия видно, что татары, предпринявшие поход с целью освобождения русской земли от поляков и сражавшиеся с ними на берегах Вислы, конечно, не оставили в их власти Львова и Галиции; следовательно, если относить этот поход к 1341яг., то владычество поляков в галицкой Руси, продолжалось не более года. Татары воротились в свои кочевья и, надеясь на получение ежегодной дани от русских, по своему обычаю не хотели мешаться в их внутренние дела. Что же сталось теперь с Галицией? Есть некоторое основание предполагать, что Датко, виновник освобождения своей родины, стал во главе ее управления, хотя на весьма непродолжительное время, человек, весьма старый, бывший дядькою еще при Юрии II, он умер в том же 1341яг., так что современный польский летописец, Аноним Гнезненский, совсем о нем не упоминает, а говорит, что по смерти Болеслава его княжеством завладел Любарт, сын Гедимина. Имел ли он какое-нибудь право на владение галицкой Русью? Чтобы яснее ответить на этот вопрос, мы должны обратиться к истории Литвы и показать, как пришла она в столкновение с юго-западной Русью.

В Литве в начале XIV ст., после князей, мало известных и мало замечательных, каковы Тройден и Витенес, является знаменитая личность Гедимина; происхождение его темно. Польские летописцы говорят, что он был конюшим Витенеса и убил его в заговоре с его молодою женою; литовские, напротив, утверждают, что он был сыном Витенеса и, следовательно, законным его наследником; последнее, кажется, вернее. К его времени относят особенное усиление Литвы на счет Руси; для нас наиболее важны отношения ее к Руси юго-западной, завоевание Волыни, и потому мы рассмотрим их с некоторой подробностью.

Литовская летопись, изданная Нарбуттом в 1846яг., говорит следующее о завоевании Волыни: великий князь Гедимин, обезопасив Жмудскую землю от немцев, пошел иа русских князей и стал, прежде всего, у города Владимира, где князь владимирский Владимир, собрав все свои силы, дал ему битву. И помог Бог великому князю Гедимину, потому что самого князя Владимира убил, войско его рассеял, а город занял. И потом пошел на князя Льва луцкого, который, услышав об убиении кн. Владимира и занятии его города, не хотел биться с Литвой, и убежал в Брянск, к зятю своему князю Роману. Бояре же волынские били челом Гедимину, прося его быть их государем, а земли не пустошить. Гедимин, приняв от них присягу и оставив там своих наместников, двинулся к Берестью на зимние квартиры и войско свое распустил. После Светлого Воскресения, собрав все силы литовские, жмудские и русские, пошел ои на Станислава, князя киевского и занял города Овруч и Житомир. И князь Станислав киевский, соединясь с князем Олегом переяславским, Романом брянским, Львом волынским, которого Гедимин выгнал из Луцка и собрав, таким образом, множество войска, встретил литовцев на берегах р. Ирпени, под Белым городом, на расстоянии 6 миль от Kиeвa, и был тут бой великий. Бог же помог великому князю Гедимину. Войско русское было побито наголову, Лев луцкий и Олег переяславский полегли в битве, а Станислав киевский с малой дружиной и князем Романом бежал в Брянск. Затем Киев, после недолгого, но мужественного сопротивления, отворил ворота победителю. Таким образом, по свидетельству этой летописи, добыл Гедимин землю киевско-волынскую.

Летописец не определяет года этого события, но упоминает обстоятельство, по которому можно приблизительно назначать время завоевания Волыни; именно поход Гедимина, по словам летописи, случился после того, как князь обезопасил жмудь от немцев; следовательно, поход этот должно отнести к первым годам княжения Гедимина, когда он не только выгнал немцев из жмуди и край этот присоединил к Литве, но и вторгся в их собственную землю и, после нескольких побед, захватил два их замка. Согласно с этим Стрыйковский, который представляет только распространения цитированного нами летописца, полагает завоевание Волыни в 1320яг.; он даже указывает на повод, по которому Гедимин двинулся на Русь, именно в отмщение русским князьям Льву и Владимиру, которые, пользуясь отвлечением литовских сил к ордену, воевали Литовскую землю: Владимир опустошил берега Вилии, а Лев взял Берестье и Дрогичин, уже принадлежавшие (по мнению Стрыйковского) Гедимину. Это объяснение Гедиминова похода весьма правоподобно: из грамот последних русских князей Галича и Волыни, мы знаем о союзе их с Орденом и об обещании защищать его от татар и других неприятелей; в 1319 году они исполняют свое обещание. Таким образом, отношение русских князей к Ордену естественно делали их врагами Гедимина, и поход последнего с его причинами для нас совершенно ясен, но в рассказе о нем есть столько анахронизмов, погрешностей, столько ложного, что трудно принять это известие и на нем только ocновать разрешение вопроса об участи Волыни. Князь Роман брянский, упомянутый в летописи, умер еще в XIII ст. и из потомков его, около этого времени, мы не знаем ни одного князя Романа. Князьями Галича и Владимира в 1320яг. были Лев и Андрей, которые умерли около 1324яг., как удостоверяет нас послание Владислава Локетка к папе; завладение Волынью есть совершенная басня, так как нам точно известно, что в юго-западной Руси, по крайней мере, до 1333яг. господствовал князь русский или малорусский Юрий II Андреевич и жил по большей части во Владимире, наконец завоевание Киева в 1321яг. точно так же баснословно, потому что Киев и в 1331 году управлялся русским князем Федором, находившимся в зависимости от татар. Трудно, конечно, отвергнуть совсем извеcтиe о походе Гедимина на Русь в 1320яг., тем более, что он так хорошо объясняется из отношений галицких князей к Ордену, а через него к Литве; точно так же трудно сказать что-нибудь положительное о результате его; может быть, к этому времени относится завоевание Пинска, который был отдан Гедимином сыну его Наримунту и Берестья, который находился впоследствии под властью Кейстута.

Тем менее можем мы верить летописцу, изд. Нарбуттом и Стрыйковскому, который только разбавил его цветами кpacнopечия, что другой литовский летописец (изд. Даниловичем в 1827яг.) совершенно молчит об этом походе и иначе объясняет соединение Волыни с Литвою; рассказывая о разделе государства Гедиминова между его сыновьями, говорит о Любарте: "а Любарта принял володимирский князь к дочке, во Владимир и в Луцк, и во всю землю волынскую". Этот владимирский князь должен быть Андрей Юрьевич, сын которого Юрий II умер в 1335яг., и тогда Любарт занял Владимир, Луцк и всю землю Волынскую, а при жизни Юрия, как можно догадываться, владел одним Луцком. Почти то же самое о Любарте и Волыни сообщает Длугош. Ошибка только в том, что Любарт не владел львовским княжеством, где, как мы видели, избран был Болеслав мазовецкий. Что же касается Киева и южной Руси вообще, то относительно времени ее завоевания мы получаем драгоценное сведение из одной, недавно открытой рукописи XVI века, известной под названием Киево-печерской; в ней читаем следующее место: "В лето 6841 (1333) Гедимин, кн. литовский, повстал на князя киевского Станислава и победил его с русским и татарским войском, над рекой Ирпенью, и, прогнавши татар, Киев в свою власть взял"; следовательно, Гедимин завоевал Киев не в 1321, а в 1333 году, а потому и князь киевский Феодор, упоминаемый под 1330 годом, уже не может возбуждать сомнения в своем русском происхождении.

Какое же заключение можно вывести теперь о судьбе юго-западной Руси, по смерти Юрия II?

Со смертью последнего русского князя, государство его разделилось на две половины: Галиция избрала себе княэем Болеслава мазовецкого, который, приходясь племянником ЮриюяII, имел некоторое право на его наследство; Волынь, между тем, должна была выдержать столкновение с Гедимином, который в 1320яг. двинул на нее свои войска, в отмщение за содействие, оказанное ее князем Ордену, во время войны последнего с Литвой. Захватив Пинск и Берестье, литовский князь двинулся к Владимиру, где pyccкиe князья, Андрей и Лев, дали ему битву; битва не окончилась решительной победой, и Гедимин, заключив договор, по которому приобрел Пинск и Берестье, возвратился домой. В то же время сын его Любарт женился на дочери князя Андрея и в приданое за нею получил Луцк, а когда, со смертью Юрия II, прекратилась линия князей русских, он, как родственник покойного князя, захватил Волынь по тому же праву, по которому Болеслав завладел Галичем. По смерти же Болеслава и по изгнании поляков, владевших после него Галичем, Любарт, по свидетельству современного летописца, распространил (в 1341 или 1342яг.) власть свою и на Галицию.

С этого времени начинается борьба между Литвой и Польшей за юго-западную Русь, та и другая выражают притязания на обе ее половины, т.яе. и на Галицию и на Владимирию.

Казимир, не успевший осуществить своих притязаний на Русскую землю и видя ее в обладании литовцев, конечно, должен был стать к последним во враждебные отношения; он не имел достаточных средств тотчас же начать войну с Любартом, потому что Любарт, опираясь на своих братьев, мог располагать силами целого Литовского государства, а силы его были велики: Гедиминовичи занимали все пространство от Двины и Днепра до Буга и Немана; следовательно, Казимиру оставалось только выжидать благоприятного случая, выжидать хоть временного их ослабления, пользуясь которым можно было надеяться на успех в борьбе с ними. Случай представился в 1349яг.; уже с половины XIII ст. литовцы вели упорную, кровопролитную борьбу с крестоносцами, которая в описываемое время достигла крайнего ожесточения с обеих сторон. Знаменитый магистр Винрих де Книпроде успел возбудить сочувствие к своему делу в западном рыцарстве; в начале 1349яг. к нему собралось до 40000 французов и англичан, и с этим многочисленным и искусным войском напал магистр на литовцев в январе 1349яг.; 24-го числа произошла кровопролитная битва, в которой пало со стороны Ордена до 30 рыцарей и 4,000 простых воинов, а Литва потеряла до 18,000 человек. Потеря эта, конечно, должна была потрясти могущество Гедиминовичей и отвлечь их внимание от Волыни, тем более, что крестоносцы грозили новым нападением. Казимир, который зорко следил за своими соседями и который, при своей проницательности, легко оценил затруднительность их положения, не мог не воспользоваться удобным случаем для осуществления своих притязаний на юго-западную Русь. С сильным войском устремился он в том же 1349 году на русские владения Любарта и завоевал их, Любарту же великодушно предложил только Луцк и то под условием признания его верховной власти. С великим триумфом воротился король в Краков, но не успел еще отдохнуть от своего похода, как услышал, что литовцы уже нападают на завоеванную им Русь.

Действительно, литовцы, отдохнув от поражения, нанесенного им рыцарями, сосредоточили большую часть своих сил для возвращения их русских владений. В 1349 году они разорили окрестности Львова, Владимира, а потом завладели и крепостями владимирской, белзской и берестейской и даже вторглись в самую Польшу, где повоевали земли Люблинскую, Сендомирскую и Радомскую (1350). Тщетно король высылал против них свои войска; поляки, по свидетельству польских же летописцев, были побеждаемы постоянно во всех своих столкновениях с литовцами. Аноним и Длугош объясняют это гневом Божиим за утопление краковского викария, Мартина Барижки; но мы полагаем, что распри короля с духовенством и дворянством скорее сделают понятными эти неудачи поляков. Весьма естественно, что оба эти сословия, раздраженные на короля за стеснение их прав и вольностей, были слишком нерадивыми помощниками ему в войне с литовцами и потому Казимир, все более и более озабочиваемый внутренними делами государства, нашел вынужденным заключить мир. Написанная по этому поводу договорная грамота89 сохранилась до нашего времени; на ней нет означения года, и потому одни ученые относят ее к 1341 году, другие к 1341-1343яг., но, во-первых, связь событий, во-вторых, свидетельство современного и достоверного летописца (Анонима Гнезненского) доказывают нам, что она относится к 1350 году. Под одним годом, именно 1349яг., описывает Аноним и победоносный поход короля и успехи литовцев после возвращения его в Польшу; нам кажется, что, несмотря на быстроту действий, отличавшую литовцев, слишком уж много событий отнесено к одному году. Это предположение тем сильнее, что, по свидетельству самой грамоты, мир был заключен уже в конце сентября, следовательно, все рассказанное совершилось в 8 месяцев, так как поражение литовцев крестоносцами относится к 24 января 1349яг., а Казимир уже после этого поражения отправился в русский поход. Итак, война длилась в 1349 и 1350 годах, с чем согласен и Длугош, и кончилась миром, условия которого, по упомянутой договорной грамоте, так же, как и по свидетельству Анонима, следующие:

Главное условие о разделе Русской земли между договаривающимися есть только распространение известия Анонима; он говорит, что король взял себе землю Львовскую, а Литве отдал Владимирскую; грамота же, выражаясь подробнее, высчитывает следующие приобретения Литвы: земля Владимирская, Луцкая, Холмская, Белзская, Берестейская, а королю предоставляет только Львовскую. Из этого места видно, что под именем Львовской земли следует разуметь целую Галицию, в которой Львов сделался главным городом со времени Льва и сообщил свое имя целой стране, которая прежде называлась по имени Галича.

Из дальнейших условий должно заключить, что обе стороны не могли согласиться в том, кому должеи принадлежать Кременец и решили, чтобы его держал Юрий Наримунтович, в зависимости и от Литвы, и от Польши, в продолжение двух лет; если же мир устоит долее, то "Юрью князю города лишитися".

Итак, это не была грамота мирная, а только перемирная; срок перемирия определяется таким образом: "а мир от Покрова Богородице до Ивана дне до купал, а от Ивана дне за два лет", т.яе. до 24 июня 1353яг. В течение этих 2 лет и 9 месяцев (с 1-го октября 1330 до 24 июня 1353) ни поляки, ни литовцы не должны строить городов в Руси, ни поправлять старых, разоренных в последнюю войну.

Далее определяется поведение обеих сторон в случае нападения венгерцев или татар: "аже поидет оугорьскый король на Литву, польскому королеви помогати, аже поидеть на Русь, что Литве слушаеть, королеви не помогати; а поидеть ли царь на ляхи, а любо князи темнии, князем литовским помогати, аже поидуть на Русь, что королю слушаеть, литовским князем не помогати".

Так литовцы и поляки согласились охранять неприкосновенность юго-западной Руси; король может соединиться с венграми, если последние будут воевать Литву, но ни в каком случае не должен помогать им, если они пойдут на Русь, подвластную литовцам, т.яе. Владимирскую область. Точно так же и литовцы могут содействовать хану в его нападениях на Польшу и обязываются не помогать ему в его походах на Львовскую землю.

Довольно темно и сбивчиво условие, определяющее поведение русских в подобных случаях: "аже приидут татарове на Львовскую землю, тогда Руси на Львовце не помогати, аже поидуть татарове на ляхы, тогда Руси неволя пойти и с татары". Как будто татары, которые все еще считали себя повелителями Руси, не одинаково должны были требовать повиновения и в походах на Польшу, и на Львовскую землю.

Из других статей любопытна о плене Любарта; Длугош под 1350яг. рассказывает о пленении Кейстута; конечно, нет ничего невероятного в этом известии, но так как в грамоте говорится только о плене Любарта, то весьма естественно предположить у Длугоша ошибку, тем более, что он сам под 1366яг. говорит, что Любарт прежде был взят в плен поляками. На счет этого обстоятельства договаривающиеся стороны решили обратиться к королю венгерскому, избрав его третейским судьей в этом спорном деле: "будет ли ял его король по кривде, Любарт будеть прав, и я князь кистютий буду прав перед оугорьскым королем, будет ли король прав, нам своего брата Любарта дати оугорьскому королеви оу ятьство". Из этих слов видно, во-первых, что Любарт взят, по мнению Литвы, не в бою, а вследствие какой-нибудь хитрости, "кривды", что, конечно, оправдывало Любарта в случае бегства, обмана и неисполнения данных обещаний, во-вторых, что король венгерский действительно участвовал в походе 1330яг. и был при заключении договора, почему обращение к нему естественно.

Вот главное содержание перемирного договора, которым закончилась война 1349-1350 годов; нам кажется, что главнейшая причина, содействовавшая ее окончанию, было соединение Казимира с Людовиком. Литовцы, видя подобное усиление короля, опасаясь крестоносцев, также не желали продолжения войны, и, таким образом, при обоюдном желании мира, он скоро был заключен.

Но весьма понятно, что перемирие не могло быть продолжительно; обе враждовавшие стороны выказали слишком сильное желание обладать всей юго-западной Русью и не могли довольствоваться только одной половиной ее.

Не успел еще истечь срок перемирия, как Любарт напал на Галич, сжег его, как собственность врага, и с большой добычей возвратился во Владимир90; не довольствуясь этим набегом, он с большим войском вторгся в самую Польшу и опустошил окрестности Завихоста; король, как видно, не был в состоянии отмстить дерзкому литовцу и, опасаясь вторичного нападения, приказал укрепить город Плоцк, лежащий почти в самой середине Польского государства; так велик был страх, наведенный литовцами. Не надеясь силой оружия удержать за собой Галицию, Казимир обратился к другим нравственным средствам.

Различие в религии поставило неодолимую преграду между Русью и поляками и произвело в первой несравненно большее сочувствие к литовскому владычеству, потому что литовские князья исповедовали православную веру. Чтобы обратить это сочувствие к полякам и произвести слитиe обеих наций, король решился мало-помалу уничтожить православие. Католическая пропаганда, уже давно вошедшая в Галицию, должна была получить твердую опору и несравненно большие средства; Казимир захотел учредить во Львове латинскую apxиeпископию, просил об этом папу и только обстоятельства не позволили ему осуществить это намерение.

Так шли дела до 1366яг.; к этому времени Казимир собрался с силами и решился отнять у литовцев земли, которые уже 15 лет, по словам Длугоша91, были в их владении; с большим войском вторгся он, после праздника Св. Иоанна Крестителя, в Волынскую область и прежде всего напал на Белз; князь белзский, Юрий Данилович, видя невозможность противиться, изъявил притворную покорность, признал себя вассалом Казимира и, получив обратно Белз с придачей Холма, стал управлять ими на ленном праве. Не подозревая его лицемерия, король двинулся далее к владениям Любарта и приказал опустошить их за недавние нападения их князя на Польшу. Завоеванные замки луцкий и владимирский были поручены управлению двух польских баронов, всю же остальную Волынь король отдал Александру, сыну Кориата, который, как младший в роде, при жизни дядей Ольгерда, Патрикия, Любарта, не получал от них удела и передался на сторону короля. Он получил прекрасное вознаграждение, целую Волынь, которой владел до самой смерти Казимира, т.яе. до 1370 г.

Такой успех короля весьма удовлетворительно объясняется затруднительным положением Литвы, вследствие войны ее с Орденом: три раза в этом году (1366) вторгался Винрих де Книпроде в литовско-русские области, производя страшные опустошения, и тогда как литовские князья должны были направить все силы к отпору немцам, Казимир явился в Волыни и успел подчинить ее своей власти. Он, как мы видели, не обратил ее в польскую провинцию, но, довольствуясь верховной властью, отдал Белз и Холм князю Юрию Даниловичу, а остальное Александру Kopиатовичу; кроме того, в Луцке и Владимире посадил своих баронов, которые должны были наблюдать его интересы.

Упорно стремясь к осуществлению своей цели, т.яе. к завладению юго-западной Русью, литовские князья не упали духом; в 1370яг., пользуясь смертью Казимира и отсутствием Александра Кориатовича (он был в Кракове, на погребении короля), Любарт и Кейстутий напали на владимирский замок, укрепленный уже кирпичной стеной и защищаемый польским старостой, Петрашем Турским; малодушию последнего обязаны были они скорым взятием города, который снабдили сильным гарнизоном на случай нападения поляков; затем они вторглись в самую Польшу, опустошили Люблинскую и Сендомирскую земли, переправились через Вислу и распространили огонь и меч до самого монастыря на Лысой горе92. Королева Елисавета, мать нового польского и вместе венгерского короля Людовика93, отправила послов к литовским князьям с просьбой прекратить опустошения, этим она еще увеличила их дерзость, и в 1379яг. набег повторился, и опять была разорена Сендомирская область, как бы в ответ на просьбу королевы.

Прежде, чем будем продолжать описание этой борьбы между Польшей и Литвою, скажем несколько слов о восшествии Людовика на трон польский.

Людовик с давнего времени был предназначен к занятию краковского престола; еще в 1339яг. был заключен, по этому случаю, договор с отцом его, королем Карлом, главное условие которого было подтверждено другим договором с самим Людовиком в 1355яг. (в Буде). В этих договорах участвовал с Казимиром целый народ.

Итак, восшествие его совершилось на основании договоров и народной воли. Считая Людовика своим наследником, Казимир обращался к нему, в случае надобности, за помощью; между прочим, как мы уже заметили, Людовик помогал дяде (Казимир был брат его матери, королевы Елисаветы) против литовцев, желавших завладеть Русью. Но в этом случае, Людовик входил в странные отношения к Казимиру; он помогал ему закреплять за собой Галицию, между тем сам носил титул Король Галиции и Лодомирии. В этом титуле выражались притязания венгерских королей на Русь, предки которых еще в XII ст. сидели на галицком престоле. Необходимо было обоим королям согласиться между собою во взгляде на это обстоятельство; кажется, в 1352яг., а может быть и ранее, был заключен новый договор, определявший отношения Казимира и Людовика к Руси: Людовик уступал Русь, отказывался от прав своих на нее в пользу Казимира, но русские земли останутся за Польшей только в том случае, если Казимир умрет без мужского потомства, и корона Польши перейдет на голову Людовика, в противном же случае венгерский король будет вправе выкупить русские земли за 100,000 флоринов. При этом заметим, что в силу договоров, корона Польши должна была перейти к Людовику только в том случае, когда у Казимира не будет сыновей, следовательно, Людовик, не имея возможности наверное рассчитывать на трон в Польше, должен был позаботиться о русских землях, удержать их за Венгрией. Трактатом 1352яг. он вполне достиг своей цели и теперь мог спокойно дождаться осуществления своих надежд на Польшу. В 1370яг. умер король Казимир, не оставив наследников, и как Польша, так и Русь, вместе с Венгрией, соединились под скипетром Людовика.

В 1372яг. Людовик отдал Русь в управление Владиславу Опольскому, Пясту, сыну дочери сестры Казимировой; затруднительно определить причины, которыми руководился он в этом случае: весьма может быть, что Людовик, не принадлежавший к дому Пястов, чужеземец в Польше, несколько опасался Владислава, имевшего более прав на польский престол, и хотел задобрить его уступкой Руси; это мнение, весьма вероятное, теряет, однако же, свою силу, если вспомним о тесной дружбе, которая соединяла Людовика с Владиславом, и заставляла последнего всегда заботиться об интересах короля своего друга; скорее, уступку Руси Владиславу можно объяснять целями религиозными: Людовик, особенно ревностный в делах веры, горячо сочувствовал мысли Казимира о распространении католицизма в Галиции и надеялся осуществить эту мысль с помощью Владислава, вполне преданного римскому престолу. Это объяснение тем более правдоподобно, что Владислав, во время своего управления Галицией, постоянно был ревностным поборником католицизма, который получил там твердое основание, вследствие деятельности этого князя.

Как бы то ни было, Владислав принял управление Русью в 1372яг., после обнародования грамоты, которой Людовик извещал всех верных ему в Венгрии и Польше, что он дал Владиславу царство Русское на постоянное управление и сохранение, следовательно, Владислав был чем-то вроде наместника или зависимого, ленного владельца, и никак не отдельным, самостоятельным князем русским, как то хотят доказать некоторые историки. Странно было бы, если бы Людовик, давший, при восшествии на престол, обещание ввести Польшу в ее прежние границы, тотчас же нарушил его с таким неуважением к своему слову и нации, которой оно было дано.

В его управление произошли рассказанные нападения литовцев; мстителем выступает не Владислав, а Людовик, который, в 1376 и 1377 годах, с сильным войском вторгался в Волынскую область. Результатом его походов было завоевание всей Владимирии, с которой он поступил почти так же, как Казимир в 1366яг.; замки Белз и Холм Людовик возвратил их прежнему князю, Юрию Даниловичу, придав ему, кроме того, Любачев и назначив ежегодно 100 гривен дохода от соляной копи в Бохнии; Любарту, который, видя невозможность сопротивляться, подобно Юрию белзскому, была отдана Волынь, с условием признания верховной власти короля польского и венгерского.

Постоянная опасность от литовцев, которые, конечно, на время только прекратили свои набеги, после похода 1377 года, не нравилась Владиславу, правителю Галиции; более склонный к мирной деятельности, избегавший военных беспокойств, он не хотел управлять страной, которая беспрестанно подвергалась нападениям врага и отдал ее опять Людовику, получив в обмен несколько земель в Польше (княжество Добринское, Гневковское и Бидгощу). Грамотой 1379яг. уволил он всех живущих в земле Русской от повиновения ему и объявил о том, что они снова поступают во владение Людовика. В этом случае Длугош противоречит Анониму; по его мнению не мирные наклонности, не отвращение от войны были причиной удаления Владислава из Галиции, но что это произошло по желанию короля, который в 1377яг. собственными глазами убедившись в богатстве Руси и прекрасной природе, плодородии земли и т.яд. решился присоединить ее к Венгрии. Длугош сильно подкрепляет свое мнение тем, что Галиция, тотчас по удалении Владислава, была отдана в управление венграм, которые в виде гарнизонов были разведены по многим городам и, кроме того, получили значительную часть ее в собственное, частное владение. Из сказания двух этих летописцев мы можем вывести такое заключение о Галиции: Владислав не хотел оставаться ее правителем по причине частых нападений литовцев, а Людовик рад был его удалению, потому что задумал присоединению Руси к Венгрии. Последняя цель, конечно, могла явиться у Людовика, потому что Польша легко могла выйти из его рода, тем более, что он не имел сыновей, и тогда соединение Руси с Польшей было бы нарушением прав Венгрии, которой государи уже полтора века носили титул королей Галиции и Владимирии. Но допуская эту цель, мы в то же время замечаем, что король имел более широкие планы, для понимания которых мы должны с некоторой подробностью рассмотреть деятельность Людовика в видах утверждения Польши в своем роде.

Около 1374яг. Людовик имел трех дочерей: Катерину, Mapию, Ядвигу; старшая была предназначена на венгерский престол, но ни одна из них не имела права на польский, по точному смыслу условий, подписанных Людовиком в 1335яг. и врученных депутации от дворянства, которая ездила к нему в Венгрию.

Подписывая эти условия, король, как можно думать, рассчитывал на племянника своего Иоанна, но Иоанн скоро умер без наследников, и потомство Людовика должно было лишиться польской короны. Желая удержать ее в своем роде и не имея еще возможности вполне рассчитывать на исполнение своего желания, Людовик первоначально позаботился об участи Pуси, занял ее венгерским войском и после того уже направил все средства свои к уничтожению той статьи договора 1355яг., по которой дочери его не могли занять польского престола.

В этом случае король действовал на корыстолюбие своих подданных; золотом и oбещанием доходных мест привлек он на свою сторону магнатов, духовных и светских; он даже нашел между ними человека, который, зная и одобряя его планы, деятельно заботился об их осуществлении: это был подканцлер Завиша, который за обещанное ему краковское епископство сделался ревностным помощником Людовика.

Тем же средством подействовал Людовик и на остальное дворянство: с давнего времени существовала в Польше подать, известная под названием кролевщизны, которая до времени короля Локетка платилacь в количестве двух грошей от лану, при Владиславе Локетке и Казимире; она, постепенно возрастая, дошла до шести грошей; такое чрезвычайное усиление налога произвело всеобщее неудовольствие и только энергия Казимира сумела заставить платить увеличенную подать. Депутация от дворянства, ездившая в 1355яг. в Венгрию, между прочими условиями предложила Людовику уннчтожение чрезвычайных налогов и получила его согласие. Между тем, умер Казимир, беспорядкн, начавшиеся после его смерти, слабое правление матери Людовика, королевы Елисаветы, были причиной того, что не только новая шестигрошевая, но и старая подать в два гроша платилась очень неисправно, и шляхта мало-помалу забыла о тяжелой кролевщизне Казимира.

Понятно теперь, как неприятно была она поражена в 1374яг., когда королевские чиновники, именем Людовика, стали требовать шестигрошевой подати; не готовые к тому землевладельцы решительно не были в силах исполнить королевское приказание; им предстояло делать займы, расстраивать свое хозяйство и потому они с радостью схватились за то средство, которое им предложил король, и которое должно было понизить кролевщизну. В том же году король объявил, что он будет довольствоваться двумя грошами от лану, если поляки признают за дочерьми его право на польскую корону. Тотчас же была послана к королю депутация, которая и заключила с ним договор в Кошицах, уничтожив им ту статью условий 1355яг., по которой только мужское потомство Людовика могло занимать престол польский; угодливость депутатов шла еще дальше; они согласились признать польской королевой ту из дочерей Людовика, которую назначит он сам или его супруга. Король выбрал старшую, Екатерину, и депутаты, тут же, в Кошицах, принесли ей присягу на подданство. Таким образом, на голове ее должны были соединиться обе короны: польская и венгерская. Но Екатерина не носила ни одной нз них; она скоро умерла, и отец, желая передать ее права другой дочери, Марии, снова созывает депутатов и требует от них вторичной присяги. Совершенная ненадобность этой присяги, поспешность, с которой действовал король, возбудили подозрение депутатов; они разделились на партии; одна, состоявшая из представителей малой Польши, под предводительством Яна, архиепископа гнезненского, противилась желанию короля, другая, из великополян, руководимых Завишею, была за него, и так как последняя была многочисленнее, то король, имея за собою большинство, не побоялся приступить к решительным мерам: он приказал запереть городские ворота (в Кошицах) и не выпускать ни одного из членов депутации. Это распоряжениe имело полный успех: обе партии слились в одну и присягнули Марии в то время, как присягали ей в Венгрии. В 1380яг. десятилетняя Mapия была обручена с тринадцатилетним Сигизмундом, маркграфом бранденбургским, сыном императора Карла IV; по этому поводу Людовик снова созвал венгерских и польских депутатов в Зволин и потребовал от них присяги Сигизмунду, как будущему королю Польши и Венгрии. Это было последним распоряжением Людoвика в интересах его фамилии; в 1382яг. он умирает, и со смертью его обстоятельства совершенно изменяются.

Какое же заключение можно вывести из приведенного рассказа о деятельности Людовика?

Совершенно соглашаясь с Длугошем, мы утверждаем, что Людовик хотел присоединить Русь к Венгрии, сделать ее венгерской провинцией, но в то же время ясно видим, что он мечтал о соединении самой Польши со своим наследственным государством; в этом в особенности убеждает нас статья кошицкого договора, которая самому королю предоставила выбор преемницы себе на польском троне; или паны были слишком близоруки и не могли сообразить, что король выберет ту из своих дочерей, которая в то же время будет королевой венгерской, или, и проникая намерения короля, они не хотели ему противиться и были не прочь от соединения обоих государств; последнему мы верим более, особенно если вспомним рассказ Анонима, архидиакона гнезненского, о подарках, которые король так щедро расточал своим вельможам. Но подкупить целую нацию или даже целое сословие, было невозможно, и потому, когда умер Людовик, ход дела совершенно изменился: явилось coмнение, подозрение, промелькнула ужасная мысль о возможности присоединения Польши к Венгрии, в качестве провинции, - все это произвело страшную безурядицу. Сигизмунд, в то время приехавший в Польшу, был встречен очень неблагосклонно. Поляки не дали ему присяги, самой Марии, уже признанной королевой, предлагали условия, среди которых особенно настоятельно выражалось общее желание, чтобы она с мужем жила достоянно в Польше. Упорство Сигизмунда, большая привязанность Марии к Венгрии, где она родилась и была воспитана, еще более усилили волнение; явились даже претенденты, как Семовит, князь мазовецкий, а с ними междоусобия, которые, впрочем, скоро кончились согласием всех сторон, всех партий в необходимости свергнуть Mapию с престола, на который она еще и не всходила. На серадском съезде, в марте 1383яг., Мария объявлена низложенной и с тех пор Польша была потеряна для нее; ее место, как увидим, заступила младшая сестра ее, Ядвига. Все попытки Сигизмунда поправить дело были тщетны; ни вооруженное вмешательство, ни мирный приезд в качестве губернатора, не имели ни малейшего ycпеxa: поляки прямо объявили, что не хотят иметь его ни королем, ни губернатором и силою оружия заставят его выйти из Польши.

Таким образом, серадский съезд опрокинул все надежды Людовика, все то хитрое здание, которое строил он для соединения Польши с Венгрией. Потеряв польскую корону, Мария, которая, как королева венгерская, носила титул Королева Галиции и Лодомирии, решилась дать этому титулу существенное значение и вознаградить себя за потерю Польши присоединением к Венгрии Русской земли. Земля эта, завоеванная Казимиром, составляла собственно Галицию, но в описываемое время границы ее были значительно стеснены, потому что Любарт, по смерти Людовика, не только сделался самостоятельным князем Владимира, но даже приобрел многие укрепленные места в польско-русских владениях. Венгерские начальники продали ему за деньги не только Кременец, Лопатин и Олеско, которые относились к Волынской области, но и Снятин, Перемышль над р.яСаном, куда никогда еще не простирались завоевания литовцев. За всем тем еще значительные пространства, именно земли Саноцкая, Самборская, часть Перемышльской, Львовская, Галицкая, с главнейшими крепостями Львовом и Галичем, еще составляли собственность короны польской; эти-то земли Мария вознамерилась присоединить к Венгрии. Дело казалось легким и действительно было таким, потому что Людовик, как нам известно, поручил Галицию управлению венгров, и в важнейших укреплениях поставил венгерские гарнизоны; следовательно, власть Польши была только номинальной. Завладев, без всяких затруднений, Галицией, Мария в том же году, как лишилась польской короны, т.яе. в 1383, выдает, в качестве королевы Венгрии, Галиции и Лодомирии, грамоту одному из своих воинов на владение селом в Саноцкой земле; в следующем, 1384 году, кроме подобных документов, встречаем акт несравненно большей важности: король Людовик, основав латинское епископство в Перемышле, не назначил ему никакого содержания; Мария нсполняет мысль отца и уступает епископу значительные поземельные владения из коронных имений в областях Саноцкой и Перемышльской. Так скоро завладела Мария Галицией, пользуясь средствами, приготовленными еще отцом ее, и если это соединение не утвердилось, было кратковременным, то причины этого заключаются во внутренней истории Венгрии того времени.

Несчастная Мария со своим молодым мужем и, еще более, мать ее, Елисавета, возбудили против себя иеудовольствие своих подданных, не желавших жить под управлением женщины, а еще более возмущенных образом действий поверенного Елисаветы, Николая Горы. Следствием непопулярности нового правительства было появление претендента. Карл, тогдашний король неаполитанский, близкий родственник Людовика, давно уже имел виды на корону Венгрии, старался составить там партию и потому тотчас же принял приглашение, которое прислали ему недовольные Елисаветой. В отсутствие Сигизмунда, который yехал в Чехию собирать войска против недовольиых, Карл был коронован и как венгерский король поселился в Будах в королевском замке, где оставались и обе королевы, мать и дочь, сохранив свой двор и пользуясь всеми почестями, которые принадлежат коронованным особам. Считая себя вполне безопасным с их стороны, Карл без всякой осторожности, один, или в сопровождении двух-трех придворных, приходил в их комнаты, беседовал с ними и погиб жертвой излишнего доверия. В одно из таких посещений на него было совершено покушение. Карл защищался с величайшим мужеством и, получив тяжелую рану, кое-как дотащился до своих покоев, где думал возбудить свою стражу к отмщению убийцам, но стража его, состоявшая из итальянцев, вместо того, чтобы помочь своему государю, разбежалась, увидя его в таком состоянии и первая разнесла весть о несчастной участи короля. Народ принял это известие с величайшим хладнокровием, точно так же, как извещение о новом правлении королевы Mapии и матери ее, Елисаветы, - явный знак, что возведение на престол Карла было делом партии. Теперь эта партия, униженная, павшая в лице своего вождя, бежала в южные провинции государства, в Кроацию и Далмацию, где собирались все недовольные новым правительством. Обе королевы полагали, что их присутствие в этих провинциях заставит недовольных рассеяться и, таким образом, предупредит бунт, который замышляли сторонники Карла. В июле 1386яг. они отправились, но на дороге в Сирмии, близ города Дяковара, подверглись нападению, были схвачены и отвезены в Далмацию в замок Новиград; здесь, после шестимесячного плена, Елисавета была задушена на глазах дочери. Ее смерть, плен Марии, несовершившееся еще признание Сигизмунда королем, - все это произвело в Венгрии анархию и волнение и дало возможность Польше опять присоединить к себе Галицию.

Между тем, в Польше был заключен знаменитый брак Ягейла с Ядвигой; литовский князь, надевая польскую корону, дал обещание соединить вcе свои земли, литовские и русские, с польским государством; в то же время он обещал обратить литовцев в католицизм. Исполнение первого oбещaния было нетрудно по характеру державы, основанной Гедимином; для исполнения второго король скоро после коронации отправился в Литву и в то время, как он достигал своей религиозной цели, совершилось присоединение Галиции.

Грамота к львовским гражданам от марта 1386яг., в которой Ядвига заверяет их в сохранении всех прав, привилегий и вольностей города, грамотой, выданной во Львове, хотя королева, в это время, вовсе не была на Руси, показывает нам, что было намеpeниe уже в этом году идти на Русь, и были приготовлены документы, подобные которым всегда предшествуют занятию края; разные обстоятельства помешали этому походу: во-первых, большая часть Руси Казимировой была в руках венгров, а Ядвига не хотела начинать своей политической деятельности враждой к cecтре и матери; с другой стороны польским чниам хотелось, чтобы сама Ядвига и единственно польскими силами возвратила Русь Польше, и чтобы муж ее в этом деле не нмел никакого участия. Это желание легко объясняется: кроме земли Самборской, Саноцкой, части Перемышльской, Львовской и Галицкой, все русские земли, как-то Украина, Волынь, Подолия, Подляшье, часть так называемой червонной Руси, принадлежали литовскому княжеству. Ягейло, при восшествии на трон, обещал соединить все свои земли, русские и литовские, с короной польской, но, во-первых, ему не доверяли и, вследствие этого недоверия, требовали, чтобы он дал поручителей в обеспечение своих обещаний; поручились родной его брат Скиргайло, двоюродные Витовт, сын Кейстута, Михаил Явнута, Федор Любарта; во-вторых, чины польские понимали, что Волынь, Подолия, Подляшье и т.яд. присоединяются к Польше в качестве собственности Литвы, Русь галицко-львовскую, по крайней мере, они хотели считать исключительно польской собственностью, но здесь входили в противоречие с убеждениями короля, с его фамильными преданиями, из противоречия рождалось недоверие, которое заставило поляков стараться одними собственными средствами возвратить Галицию.

Пока два эти обстоятельства: нежелание Ядвиги враждовать с сестрой и матерью и недоверие поляков к Ягейлу, удерживали поход на Русскую землю, получено было, в начале 1387 года, известие о смерти Елисаветы; о Марии не знали ничего достоверного, слышали, что она была схвачена и увезена, и полагали, что она подверглась участи, одинаковой с Елисаветой; вместе с тем поляки узнали, что анархия в Венгрии близится к концу, что чины признали королем Сигизмунда, и что коронация его должна скоро совершиться. Естественно, что Сигизмунд, после коронования, двинет свои войска на помощь гарнизонам Галиции и тогда возвращение последней будет делом весьма трудным. Вот почему, не обращая внимания на печаль Ядвиги по сестре и на суровое время года, поляки посадили свою молодую королеву на коня, как предводительницу войска, и в феврале 1387яг. двинулись на Русь.

2-го марта остановилась королева в местечке Городке, в 3 милях от Львова и начала переговоры с гражданами о немедленной и добровольной сдаче. Львовяне, уже 30 лет находившиеся под иноземным владычеством, должны были совершенно безразлично смотреть на господство Венгрии и Польши; они даже склонялись на сторону последней, потому что соединение с ней обещало поддержку и развитие их торговли, уже важной в то время. Великая торговая дорога, соединявшая Запад с Востоком, на которой стоял Львов, проходила через Литву и Польшу, соединенные тогда под одним скипетром в одно государство; понятно, что добрые отношения к этому государству должны были иметь выгодные последствия для торговли и наоборот, следовательно, граждане львовские, в силу своих коммерческих интересов, должны были, без всякого отвращения, смотреть на подчинение Польше. С другой стороны, венгерский гарнизон, немногочисленный, не надеясь на скорую помощь, не зная даже, кого признавать своим государем, также не сопротивлялся, и, таким образом, важнейший город Галиции был взят без кровопролития 9 марта. Королева обнародовала манифест, которым подтверждала гражданам все их права и привилегии. Примеру Львова последовали Перемышль, Теребовль, Санок, Ярославль; один только Галич требовал решения дела силой оружия. Поляки не могли его взять собственными средствами и обратились за помощью к литовцу Витовту, который в то время был в Луцке. Витовт, соединив войска многих литовских князей, своих родственников (князей Юрия белзского, Федора Любартовича владимирского, Василия пинского, Симеона степанского, Федора рогатинского, Юрия слуцкого), подступил к Галичу и заставил венгерского воеводу Бенедикта сдаться. Храбрый венгерец сдался только под условием, чтобы король не только не преследовал его, но даже, оказал бы ему любовь и уважение и дал бы средства к жизни. Условие было выполнено, и Бенедикт в том же году получил значительные поместья на Руси. Правителем Галиции был назначен поляк, Ян из Тарнова, воевода сендомирский.

Так, в 1387 году, совершилось окончательное присоединение Галиции к Польше; с этого времени до XVIII ст. она составляла собственность короны польской, была одной из провинций польского государства; прочие же русские земли, в том числе и Волынь, судьбы которой нас также занимали, присоединились к Польше в качестве собственности литовской, и были управляемы литовскими князьями, подручниками Владислава Ягейла, великого князя литовского и короля польского.

ВНУТРЕННЯЯ ИСТОРИЯ ГАЛИЦКОЙ РУСИ

Мы изложили внешнюю историю Галича, насколько это было возможно по существующим источникам; мы видели, что многие периоды ее остаются темными, неясными, так как отдаленное прошлое не оставило нам точного и основательного о себе известия. Если же внешняя фактическая история, в некоторых своих эпохах, отличается отсутствием или крайней скудостью материалов, то что же скажем относительно истории внутренней, бытовой, которая представляет интерес несравненно больший и знание которой так просветляет взгляд на события внешние? Мы имели случай сказать, что летописцы наши с большим старанием и подробно описывали междоусобия князей, их войны с соседями, нападения последних на Русь и т.яд., а обращали слишком слабое внимание на быт народа, склад его ума, образ мыслей, степень развития умственного и нравственного. Оно и понятно: летописец проникался интересами своего времени, отношениями к ближайшим государствам, успехом или неуспехом одного князя в борьбе с другим, и при этих занимавших его обстоятельствах он не имел времени, да и не считал полезным и нужным распространяться о своих современниках, об oбpазе их жизни, их понятиях и вoззpениях; в его время это было так обыкновенно, так всеобще, что он никак не думал угодить потомству передачей ему подобных сведений. Отсюда понятно, что если летописцы галицкие оказываются недостаточными, неполными в известиях своих о походах, сражениях, междоусобиях и тому подобном, то тем менее можно ждать от них материалов для объяснения внутренней жизни галичан. Мы собрали отрывочные сказания подобного рода, разбросанные, там и сям, в летописях, грамотах и других источниках и, предлагая изложение внутренней истории Галича в рассматриваемый период, заранее говорим, что оно отличается крайней неполнотой и неточностью.

Всматриваясь во внутренний быт страны, мы, прежде всего, поражаемся особенным положением галицкого князя, его отношениями к высшему, боярскому сословию. Вот некоторые места летописи, важные в этом случае: в 1188яг. волынский князь Роман Мстиславич, узнав о всеобщем неудовольствии, которое возбудил против себя Владимир галицкий, писал к боярам, побуждая их восстать на князя, свергнуть его и призвать его, Романа: "мужи же галичкыи, приимше совет Романов, совокупивше полкы своя и возсташа на князь свой, и не смеша его изимати, ни убити, зане не вси бяхуть в думе той"; дело, как известно, кончилось добровольным отъездом Владимира, который не захотел расстаться со своей любовницей, попадьей, а ей-то и грозила опасность от бояр. Под 1206яг.: "и приведоша Галичане Мстислава (пересопницкого) на Бенедикта и прииде к Галичю, и не ycпевшю ему ничтоже, Щепанович Илия возведе и на Галичину могилу, осклабився, рече ему: "Княже, уже ecи на Галичане могиле поседел, так и в Галичи княжил ecи"; смеяху бо ся ему". Под 1208яг.: "ятым же бывшим князем Роману, Святославу, Ростиславу, Угром же хотящим е вести королеви, Галичаном эде молящимся им, да быша и повесили, мьсти ради, убежени же бывше Угре великими дарми, предани быша на повешение месяца Сентября. Данилу же княжащю в Галичи, тако младу сущу, яко и матери своей не позна; минувшю же времени, Галичане же изгнаша Данилову матерь из Галича". Под 1310яг.: "Владислав же воеха в Галич, вокняжися и седе на столе". Под 1230: "крамоле же бывши в безбожных боярех Галичскых, съвет створше со братучадьем его (Даниила) Олександром, на убиенье его и преданье земле его"; заговор был открыть и, посланный Даниилом седельничий его Иван схватиил 28 заговорщиков "и ти смерти не прияша, но милость получиша. И некогда ему в пиру веселящуся, один от тех безбожных бояр лице ему зали чашей, и то ему стерпевшу; иногда же да Бог им возомьздить". В 1240яг. к неустройству, произведенному монголами, присоединились неповиновение и мятежный дух бояр: "бояре же галичстии Данила князем себе называху, а сами всю землю держаху, Доброслав же вокняжился бе и Судьич, попов внук и грабяша всю землю и въшед во Бакоту, все Понизье прия, без княжа повеления, Григорьи же Васильевич себе Горную страну Перемышельску мышляше одержати, и бысть мятеж велик в земле и грабеж от них. Данило же уведав, посла Якова, столника своего, с великою жалостью ко Доброславу, глаголя к ним: князь ваш аз есмь, повеления моего не творите, землю грабите, Черниговьских бояр не велех ти, Доброславе, приимати, и дати волости Галичским, и Коломыйскую соль отлучити на мя; оному же рекшу: да будет тако. В тъ же час, Якову седящу у него, приидоста Лазорь Домажиречь и Ивор Молибожичь, два беззаконьника от племени смердья и поклонистася ему до земли, Якову же удивившуся прошавшу вины, про что поклонистася; Доброславу же рекшю: "вдах има Коломыю", Якову же рекшу ему: "како можеши без повеления княжа отдати ю сима, яко велиции князи держать сию Коломыю на роздавание оружьником, си бо еста недостойна ни Вотънина держати"; он же усмеявся, рече, "то, что могу же глаголати". Яков же, приехав, вся си сказа князю Данилови, Данило же скорбяше и моляшеся Богу о отчине своей, яко нечестивым сим держати ю и обладати ею. И малу же времени минувшю, присла Доброслав на Григория, река: яко неверен ти есть, противляшеся ему, а сам хотяше всю землю одержати, свадившеся сами и приехаша с великою гордынею, едучю Доброславу во единой сорочьце, гордящу, ни на землю смотрящу, Галичаном же текущим устремени его, Данилови же видящу и Василькови гордость его, болшую вражду нань воздвигнуста. Доброславу же и Григорью, обоим ловящим на ся, слышав же Данило речи их, яко полны суть льсти и не хотят по воле его ходити и власть его иному предати, сомыслив же со братом, по нужи, не видя беззакония их, и повеле его изоимати".

Полагаем, что этих выписок достаточно для объяснения отношений, в которых бояре находились к князьям; произвол первых и стесненное положение последних резко выступают из приведенных мест летописи; в особенности рельефен в этом отношении рассказ об умышлении на жизнь Даниила; князь, перехватав заговорщиков, простил их и один из прощенных, вскоре после того, нанес ему новое оскорбление: плеснул вином из чаши прямо в лицо своему государю, который только что его помиловал, и опять не был наказан. Но, оставаясь вообще кроткими и снисходительными к боярам, князья не раз выходили из терпения, и тогда прибегали к варварским, кровавым мерам: Роман, по свидетельству Кадлубка, задумал всеобщее истребление бояр и губил их всеми возможными средствами; Игоревичи, по словам летописи, поступили точно так же: "В лето 6716 (1208) съвет же сътвориша Игоревичи на бояре галичьскыи, да избьют и, по прилучаю избиени быша; и убиен же бысть Юрий Витановичь, Илья Щепановичь, инии великии бояре, убьено же бысть их, числом 300, а инии разбегошася". Мы уже видели, как отомстили бояре за это избиение; никогда не бывалое на Руси событие совершилось: князья Рюриковичи умерли позорной смертью нa виселице и, в довершение зла, боярин сел на галицком престоле. Если, прочитывая приведенные местa летописи, вспомним те бесчисленные крамолы, которые были возбуждаемы боярами, то пpoтив Романовичей, то против венгерских королевичей, против Игоревичей и т.яд., то мы ясно увидим, что этого не было ни в одном русском княжестве. Мы знаем, что подобные отношения существовали в Венгрии и Польше, знаем также, что Галич находился в постоянных связях с той и другой страной; поэтому, естественно, приходим к мысли, что боярство галицкое, в деятельности своей, приняло за образец боярство венгерское и польское. Допуская это внешнее влияние, мы должны согласиться, что одним им еще нельзя объяснить историю Галича; нужно показать, почему это влияние было так сильно и живо воспринято, почему оно не нашло никакого противодействия, никакого отпора; следовательно, должно обратиться к самой стране и ее устройству и там поискать разрешения этого вопроса.

Бесспорно, что галицкие бояре находились в иных обстоятельствах, нежели бояре других русских княжеств. Галиция, вследствие счастливого стечения обстоятельств, вследствие энергичной деятельности Владимирка, почти не раздроблялась на уделы до самой смерти Даниила; там не было быстрой смены князей, переходов их с одного стола на другой, как то замечаем в Руси киевской, столько страдавшей от подобного кочевания князей. Эта нераздельность государства, конечно, вела к его усилнию и укреплению и вместе сообщала силу и значение тому сословию, которое было главным помощником князей в их деятельности, именно сословию боярскому. Не имея причин оставлять княжество галицкое, свою родину, бояре как покупкой, так и пожалованием приобретали значительные поместья, и таким образом, в качестве богатых землевладельцев, приобретали важное влияниe. Это влияние еще более увеличивалось вcледcтвиe того, что все вaжнейшие должности были замещаемы боярами; должность тысяцкого, например, который имел такое влияние на народонаселение, или дворского, которого встречаем и держателем Галича, в отcyтствие князя, и предводителем войска, - эти должности должны были давать огромное значение боярам, их занимавшим; здесь нужно вспомнить и то обстоятельство, что род князей галицких не отличался многочисленностью, поэтому в Руси червонной не было того, что замечаем в Руси киевской, именно, что каждый небольшой город имел своего князя и управлялся этим князем; в Галиче, напротив, города находились в управлении бояр; так, Звенигород, в 1219яг., был отдап Судиславу; все прочие города имели тысяцких (что, кажется, все равно, что и держатели города), так в 1213яг. в Перемышле держал тысячу Ярун или Ярон.

Из этих примеров легко можем видеть, что положениe бояр галицких было несколько тверже положения бояр киевской Руси. Богатые землевладельцы, влиятельные чиновники, они имели свои собственные полки, соединив которые могли с успехом действовать против князя, лишь только отношения его к ним делались недоброжелательными или враждебными. Положение князя было далеко не твердое он мог действовать против бояр, опираясь только на свою дружину, и потому, если полки бояр, соединенные вместе, превзойдут в силе дружину княжескую, то князь должен был отказываться от своих планов, должен был делать уступки боярам; здесь невольно приходит в голову сравнение отношений князя галицкого к боярам с отношениями князя киевского или великого к младшим членам Рюрикова дома. Тот и другой держались тем, что единодушное действование было невозможно как для младших Рюриковичей, так и для бояр Галича; они постоянно враждовали друг с другом. Доброслав и Григорий, захватившие почти всю землю, после татарского погрома, в свое управление, были в такой степени сильны, что позволяли себе открыто, перед княжеским послом, смеяться над распоряжениями и упреками князя, и Даниил не мог ничего предпринять против них; он только скорбел и молился Богу о своей отчине; некоторое время спустя, между Доброславом и Григорием встала распря, тогда Даниил без страха приказал обоих схватить, как противников княжеской власти. Ясно, что только совокупного их действия боялся Даниил, а лишь только они разделились, то уже не могли быть опасными князю.

Точно так же и раньше Даниила, когда бояре, подучаемые Романом, восстали на Владимира Ярославича, они не смели ни схватить его, ни убить, "зане не вси бяхуть в думе той". Все-таки, оставаясь сильными и понимая свое значение, бояре, естественно, стремились к расширению своих прав, к устройству более выгодных отношений к верховной власти, и в этом случае они имели удобство предварительного соглашения с князем, если можно так выразиться предварительного торга с ним, потому что князей, желавших приобрести галицкое княжество, было очень много, и бояре могли выбирать из них.

Это обстоятельство, т.яе. многочисленные притязания на Галич, было, по нашему мнению, главной причиной, важнейшим побуждением, хорошо объясняющим все волнения и крамолы бояр. Если обратим внимание на древнейшую историю Галиции, то увидим полное согласие боярства и верховной власти; вот место из летописи, представляющее образчик подобных отношений. Бояре говорят Ярославу Осмомыслу в одном сражении (с Изяславом Мстиславичем при Теребовле, в 1153яг.): "ты еси молод, а поеди прочь и нас позоруй, како ны будеть отець твой кормил и любил, а хочем за отца твоего честь и за твою головы своя сложити, ты еси у нас князь один, оже ся тобе што учинить, то што нам деяти? а поеди княже к городу" и пр.

Восстания бояр иачинаются только тогда, когда им является возможность опереться на кого-нибудь в своих действиях против князя; так они восстали против Осмомысла, когда в его семействе произошла распря, и бояре могли принять сторону его княгини Ольги и сына Владимира и под их знаменем действовать против Ярослава. Затем они поднялись на Владимира, потому что опирались на Романа, находились в сношениях с ним и действовали по его побуждению. В этом случае Роман подал дурной пример и был некоторой причиной, конечно, внешней, последующих волнений в Галиче, сам он только крайне жестокими мерами удержал бояр в повиновении, а по смерти его, когда явилось столько претендентов, галицкому вельможеству настало самое благоприятное время; оно могло прочно устроить свое положение, если б действовало единодушно, если б ясно сознавало свою цель и неуклонно к ней стремилось. Но ни одного из этих условий не было; бояре тянули в разные стороны, одни к Ольговичам, другие к венграм, третьи к Романовичам и т.яд. Они даже не знали хорошо, к чему следует стремиться, чего достигать, и действовали часто с величайшей непоследовательностью. Княжеская власть, попираемая боярами, должна была заметить отсутствие системы в их деятельности и употребила его для своего утверждения и укрепления; лучше всего воспользовался этим Даниил Романович и, одолев до 1249яг. всех претендентов на Галич, тем самым отнял у бояр возможность крамолить и подчинил их своей власти. С этого времени летописи ничего не сообщают о внутренних смутах в Галиции, только то обстоятельство, что при Юрии II грамоты писались не от лица одного князя, но и от имени бояр, дает нам некоторый повод предположить, что значение бояр опять начииает возвышаться около половины XIV ст., хотя, как мы уже заметили, это может объясняться еще малолетством Юрия II.

Читая летописное повествование о мятежах боярских, об оскорблениях, наносимых князю высшим сословием, невольно удивляемся, отчего князья не обратились к городам, не усиливали их значения и не создали себе таким образом опоры против боярства. Внимательно анализируя все события, мы замечаем, что сила городов была парализована боярами, граждане почти всегда являются только зрителями или играют роль пассивную, исполняют приказания бояр. Нечего обращать внимание на то, что летописец действующие лица постоянно называет галичанами; под этим именем, в большей части случаев, должно разуметь бояр галицких, а не массу граждан; доказательств можно много найти в летописи; как, например, согласовать известия летописи, под 1208яг.: "Галичане же выгнаша Данилову матерь из града"; под 1202яг.: "И еще же хотящу Володимиру (Игоревичу) искоренити племя Романово; поспевающим же безбожным Галичаном", или под 1234: "узревше же бояре Галичьстии Василька, отшедша с полоном воздвигоша крамолу; Судисдаву же Ильичу рекшу: Княже! льстив глагол имеют Галичане, не погубисе, пойди прочь"; и вообще все те места, где говорится о враждебности галичан к Даниилу, с известием, записанным под 1235яг.? В этом году, когда Даниил, воспользовавшись удалением Ростислава из Галича, явился под стенами города, все граждане сказали: "яко се есть держатель наш, Богом данный, и пустишася яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды к источнику".

В одних известиях видим галичан, которые замышляют крамолу против Даниила, выгоняют его мать и сочувствуют мысли об искоренении целого племени Романа Великого; в другом галичане изъявляют такую жаркую любовь, такую искреннюю преданность тому же Даниилу. Очевидно, что галичане первых трех известий и последнего - не одно и то же; нетрудно догадаться, что под первыми разумеются бояре, а под последними - масса граждан. Летописец и не смешивает их; под 1233яг., рассказав о чувствах горожан к Даниилу, он тут же сообщает и о боярах: "Пискупу же Артемью и Дворьскому Григорью возбраняющуему, узревшима же има, яко не можета удержати града, яко малодушна блюдящася о преданьи града, изыдоста слезными очима и осклабленом лицем, и лижюща уста своя, яко не имеюща власти княженья своего; реста же с нужею: прииди, княже Данило, приими град".

Итак, во всех важнейших случаях действователями являются бояре; они призывают князей, они составляют заговоры, захватывают управление земли в свои руки и т.яд., а граждане молчат или являются в страдательной роли приверженцев высшего сословия, исполнителей его предначертаний; то значение, которое сохраняло народонаселение в Kиеве, где бояре казались пришельцами, потому что с новым князем являлись и новые бояре, это значение в Галнче всецело перешло к боярам, важным по своему богатству и тому влиянию, которое они постоянно сохраняли над народом, благодаря своим должностям.

Народ, масса, предоставленная самой себе без средств, без вождя, конечно, должен был разделиться на части и склониться на сторону того или другого боярина. Эта подчиненность ясно выражается в рассказе летописи о крамоле Доброслава, о его приезде к Даниилу: "едучю Доброславу, во одиной сорочьце, гордящу, ни на землю смотрящу, Галичаном же текущим у стремени его". Ездить или ходить у стремени в древней Руси означало покорность, подчиненные отношения. Наконец, если галичане имели возможность действовать самостоятельно, могли противиться боярам, то как же терпели они, что любимый князь их Даниил, в течение с лишком 40 лет, должен был вести жизнь, исполненную опасностей и унижений? Не скорее ли было бы ожидать, предполагая в них независимый образ действий, что они, подобно киевлянам, скажут: "не хотим Ольговичей, хотим племя Мономахово!"? Ничего такого не было; их деятельность, их чувства проявлялись только тогда, когда влияние бояр, почему бы то ни было, прекращалось; так, в 1229яг., когда Даниил, взяв Галич, выгнал известного крамольника Судислава, граждане, до тех пор покорные ему, стали бросать в него камнями и кричали: "изыди из града, мятежниче земли!" В 1233яг. чувства галичан к Даниилу, постоянно сдерживаемые боярами, вылились наружу в то время, когда он стоял под стенамп города, а большая часть бояр ушла с Ростиславом в поход на Литву.

Встречаются в летописи рассказы о восстании городов против князя, но и эти рассказы только подтверждают нашу мысль о пассивной роли граждан; под 1240яг. летопись рассказывает о возвращении Даниила из Польши после татарского нашествия: "и приде ко граду Дорогычину и восхоте внити во град и вестьно бысть ему: "яко не внидеши во град", оному же рекшу: "яко се был град наш и отец наших", "вы же не изволисте внити в онь", отъиде, и отъиде мысля си, иже Бог после же отмстье сотвори держателю града" и пр. Итак, Даниил, не говоря ни слова о гражданах, всю вину приписывает держателю града, значит, боярину, и надеется, что Бог, со временем, поможет отомстить ему.

Определив степень участия в событях истории Галича бояр и горожан, сообщим еще те немногие сведения об их жизни и занятиях, которые сохранила нам летопись.

Название бояре, в рассматриваемый период, нельзя понимать в смысле отдельного, эамкнутого сословия, которое не сообщалось бы с другими общественными разрядами; доступ к боярству был открыт всем и, кажется, боярином назывался каждый, близкий к князю и занимавший какое-нибудь важное место; следовательно, мы не сделаем большой ошибки, если дадим боярам более общее название сословия правительственного, только оговоримся, что бояре составляли, так сказать, верхний слой его, потому что исправляли главнейшие должности тысяцского, дворского, печатника, держателя града или градоначальника, стольника и воеводы, сперва в смысле предводителя войска, а потом начальника целой отдельной области. В то же сословие следует включить лица, занимавшие менее влиятельные должности слуг дворных, детей боярских, отроков, которые составляли постоянное окружение князя, потом тиунов, т.яе. городских чиновников, поставленных князем, и чиновников лично княжеских, какими были дьяки и писцы.

Все эти лица, кроме исправления своих должностей, в случае войны делались воинами, отсюда можно исключить только тиуна, дьяки же и писцы, которых назначение. как видно из названия, было вполне мирное, тем не менее должны были сопровождать князя в его походах, и если, быть может, не участвовали в сражениях, не бились, как другие воины, то подвергались всем опасностям войны и даже были ее жертвами.

Относительно способов ведения войны мы не знаем ничего характерного; войско и в Галиче, как в остальной Руси, состояло из дружнны князя и полков, в которые набирались жители городов и сел; во главе его становился князь, которому воины оказывали несравненно большее повиновение, чем воеводам; обыкновенно он говорил речи для возбуждения храбрости и сам бился наряду с прочими; война сопровождалась опустошением, собранием добычи; набеги на соседей, по большей части, этим и ограничивались; после битвы князю приводили сайгат, т.яе. трофеи, состоявшие из лошадей в седлах и opyжия; войска юго-западной Руси отличались пылкой храбростью, но не были стойки. Если что поражает нас в галицком войске, то это блестящий вид его, который приводил в изумление не только пруссов и ятвягов, но и венгров. Летописец так описывает войско, бывшее в походе на ятвягов в 1231яг.: "щите же их, яко зоря бе, шелом же их, яко солнцю восходящу, копием же их дрьжащим в руках, яко тръсти мнози, стрелцем же обапол идущим и держащим в руках рожаници свое, и наложившим на не стрелы свое противу ратным. Данилови же на коне седящу и все рядящу и реша Прузи Ятвязем: можете ли древо поддржати сулицами и на cию рать дерзънути". В 1232яг. Даниил, принявший участие в делах Венгрии и австрийского герцогства "прииде к нему (королю венгерскому) исполчи вся люди свое. Немьци же, дивящеся оружие татарскому: беша бо кони в личинех и коярех кожаных, и люди во ярыцех, и бе полков его светлость велика, от оружья блистающася. Сам же еxa подле короля, по обычаю руску, бе бо конь под ним дивлению подобен и седло от злата жъжена и стрелы и сабля златом украшена, иными хитростьми, якоже дивитися, кожюх же оловира Грецького и круживы златыми плоскими ошит и сапоги зеленаго хъза, шити золотом", и т.яд. Король был так поражен прекрасной внешностью Даниилова войска, что воскликнул: "не взях бых тысяще серебра за то, оже еси пришел обычаем русским отцов своих".

В заключение скажем, что князья, во второй половине XIII ст., стараются ограничивать губительное влияние войны на народонаселение, заключают договор с поляками не воевать челяди, т.яе. истреблять только войско, а не мирных граждан; наконец, они берутся за современные нам средства для избежания и предупреждения войны; устраивают конгрессы, съезды с соседями, где обсуждением дела и постановлением общего решения стараются обойтись без неприязненных действий.

Относительно внутреннего быта городов, их управления и занятия граждан мы имеем сведения неполные и неточные.

В каждом городе находилась засада или гарнизон, начальник которого был правителем города и представителем интересов князя; эти правители в летописях называются или боярами, или просто держателями града, в иных попадаются тысяцкие с тем же значением и властью; наконец, встречаем города, в которых представителем княжеской власти был только тиун.

Вследствие пограничного положения Галиции, в городах ее собирались самые разнородные национальности; в них жили, кроме русских, еще поляки, немцы, евреи, татары, сурожане, караимы и армяне. Нет сомнения, что поляки уже с давнего времени жили в Галиции; это объясняется близостью ее к Польше и частыми сношениями, которые существовали между общими странами. Немцы были призываемы на Русь, как искусные ремесленники и опытные торговцы; под 1233 годом летопись одни из ворот Галича называвает немецкими, явное доказательство, что Немцы еще прежде жили в этом городе. После этого первого признака иемецких поселенцев, летопись часто упоминает о них в разных городах Галиции и Владимира: в рассказе о построении Холма говорится, что Даниил "нача призывати прихожае, немцы и Русь"; под 1268яг. встречается Немечин Маркольт, угощавший у себя во Владимире князей Василька, Льва и Войшелка; неизвестно, кто был этот Маркольт, боярин или купец. Наконец, с Болеславом мазовецким пришло на Русь много иноплеменников: придворные его состояли из поляков и немцев; еще более поселилось их во Львове при Казимире Великом в 1310яг. Рукопись XVII века рассказывает, что Казимир, заняв Львов, поверил его страже немцев, число которых, по Зиморовичу, простиралось до 1,200. Эти пришельцы, увлеченные богатством страны, ее роскошной природой остались навсегда во Львове, кажется, при Казимире уже, получили магдебургское право, разные льготы, построили первую католическую церковь во имя Богородицы и они-то прозвали Львов Лембергом.

Со времени Казимира немцы играют важную роль во Львове, в качестве землевладельцев и богатых купцов; как видно, вся торговля Львова мало-помалу сосредоточилась в их руках, князь волынский Димитрий Любарт, уведомляя граждан львовских о некоторых распоряжениях своих по торговле, пишет грамоту на немецком языке; таким образом, немецкая народность во 2-й половине XIV ст., сделалась наиболее влиятельной; то же видно из деления, которое дал своему сочинению писатель XVII века Зиморович, который видит в жизни Галича (до присоединения его к Австрии) три периода: русский до 1340яг., немецкий до 1348яг. и потом уже польский; хотя подобное деление и не совсем cпpавeдливo, тем не менее можно заключать из него о многочисленности немцев и их влиянии в Галиции, особенно во Львове.

О евреях мы находим мало известий; зная об их пребывании в Kиеве уже с давнего времени, можно было бы предполагать их присутствие и в Галиции, но известный путешественник-еврей, Вениамин Тудельский (ум. 1172), описывая еврейские синагоги, ни слова не говорит о них в юго-западной Руси; это обстоятельство, доказывающее, что в XII ст. их там еще не было, заставляет соглашаться с мнениемм Зиморовича, что евреи пришли в Галицию в 40-х годах XIII ст., привлеченные возможностью скупать у татар награбленные ими вещи.

Ипатьевская летопись, описывая под 1288яг. кончину Владимира Васильковича, говорит, что по нем плакались "Жидове", из чего можно заключать, что число их во Владимире было уже значительно.

Более сведений имеется о евреях-караимах, но принимать их следует со строгой критикой. Существует документ, на основании которого поселение караимов в Галиции думали относить к половине XIII ст.: это есть выписка из какой-то древней пергаментной книги, сгоревшей в 1830яг. вместе с молельней галицкого Караимского общества; в ней рассказывается, что в 1243яг. два короля, татарский Батухан и хорватский Даниил, имевший столицу в Галиче, заключили между собою мир, в числе условий которого было обещание татарского хана позволить сотне караимских семейств переселиться из Крыма в Галич; главным занятием переселенцев должна быть торговля между востоком и землею Русскою или Хорватией. Каждое семейство получило от хорватского короля дом, землю, по 100 гривен и право держать и продавать у себя всякиe напитки. Хотя совершенно справедливо, что русские князья, призывая к ceбе иноземцев для развития русской торговли и промышленности, обыкновенно давали им разные льготы, но преимущества, обещанные караимам, кажутся нам уж слишком преувеличенными. Вместе с тем, многие исторические погрешности, попадающиеся в этом рассказе, заставляют нас сомневаться в его справедливости; лица, подписавшие договор, были: король Даниил, который в 1243яг. не назывался королем, да и не входил еще ни в какие сношения с татарами, великий князь Лев, который не мог носить такого титула при жизни отца; наконец, известие это само обнаруживает свою иеверность, говоря, что дома для принятия караимов, были построены с северной стороны королевского замка, в Русской улице; это явное доказательство переселения караимов уже во время польского владения, когда рyccкиe теснились преимущественно в одной улице, названной, по их имени, Русскою. Цель составления этого подложного документа легко может быть понята: караимы хотели доказать, что они уже издавна, со времен русских князей, владеют землей и имеют право вольного курения и продажи вина. Отвергая документ и сообщаемое им известие о переселении караимов в сороковых годах XIII ст., мы принимаем старое и справедливое мнениe, высказанное Чацким в его сочинении о евреях, что Витовт, князь литовский, вывел караимов (в начале XV ст.) сначала в Троки, а потом в Галич и Луцк; это тем более достоверно, что Ипатьевская летопись, говоря о всех народностях, живших в Галиции, нигде не упоминает о караимах.

Армяне поселились в Галиции, как должно предполагать, в конце XIII ст., т.яе. по завоевании Армении татарами; в это время значительная часть их перешла в Тавриду, преимущественно в Сулхат или Солхат, т.яе. Старый Крым (эски-Крым) и оттуда в червонную Русь, особенно в г.яЛьвов. В записках, хранящихся в архиве армянской капитулы во Львове, говорится, что еще в 1183яг. была в этом городе деревянная армянская церковь; но это, очевидно, ошибка, потому что Львов еще не существовал в 1183яг., да и выселения армян из отечества их относятся уже ко второй половине XIII ст., вероятно, число 1183 написано ошибкой вместо 1283. Армяне судились своими выборными и имели во Львове своего епископа.

Довольно трудно решить, что такое Saraceni, упоминаемые в различных сочинениях и актах, писанных по-латыни, как обитатели Львова; это не турки, потому что последние только в конце XIII ст. начинают приобретать в Азии некоторое значение, и то военное, а иноземцы призывались на Русь в видах усиления торговли и промышленности; это не татары, как полагали некоторые, потому что есть документ, где между народностями, жившими во Львове, упоминаются рядом Tartari a Saraceni; что же это такое? В ответ на этот вопрос, мы решаемся высказать наше предположение, для полного убеждения в котором, признаемся, не имеем достаточных доказательств. Мы полагаем, что это сурожане, т.яе. жители города Судака (Sugdaia), а по-древнерусски Сурожа, близ Балаклавы. Город этот известен обширной торговлей и с Азией, и с Европой, а так как важнейшие города Галиции и Волыни, особенно Львов, Владимир и Луцк, были, как увидим ниже, местами склада товаров, шедших из Азии в Европу и наоборот, те весьма естественно предположить присутствие сурожан в означенных городах; это предположение делается неоспоримым фактом после некоторых мест Ипатьевской летописи, где о них упоминается; так под 1288яг., в рассказе о смерти Владимира Васильковича, говорится: "и тако плакашеся над ним все множество Володимерцев, немцы и сурожьцы, и новгородьци и жидове" и т.яд. Собственные имена у латинских авторов часто переиначиваются так, что их трудно бывает узнать; если вспомним при этом, что у восточных писателей Судак называется Сурак, то назвать по-латыни жителей Сурака - Saraceni еще небольшая ошибка, и заключается только в одной гласной букве.

Что касается до татар, то их прнсутствие в городах галицкой Руси весьма естественно и не требует доказательств; заметим мимоходом, что память о них долго сохранялась в названии одних из ворот Львова porta Tartarica, впоследствии Краковские и что существует предание, будто бы они уже в давнее время имели свою мечеть во Львове.

Население городов занималось преимущественно ремеслами и торговлей; о первом занятии ясно говорится в рассказе о построении Холма: на зов Даниила в строящийся город стекались: "и уноты, и мастере всяции бежаху из Татар, седельници, и лучници, и тульници, и кузнице железу и меди и сребра". Должно предполагать, что иноземцы, селившиеся в городах, особенно содействовали развитию промыслов всякого рода; это развитие видно в быстром возникновении городов, в постройке зданий и украшений их разноличными красотами; вот, например, описание церкви, которую Даниил построил в Холме: "созда же церковь св. Ивана красну и лепу; зданье же eе сице бысть: комары 4, с каждаго угла превод и стоянье их на четырех головах человецких изваяно от некоего хытреца; окна 3, украшены стеклы римьскими; входящи во олтарь стояста два столпа от цела каменц и на нею комара, и выспрь же верх украшен звездами златыми на лазуре; внутрьнии же еи помост бе слит от меди и от олова чиста, яко блещатися, яко зеркалу; двери же ей двоя украшены каменьем галичкым белым и зеленым Холмъскым, тесаным, узоры те неким хытрецем Авдьем, прилепы от всих шаров и злата, напреди их же бе изделан Спас, а на полунощных святый Иван, яко же всим зрящим дивитися бе; украси же иконы, еже принесе из Кыева, каменьем драгым и бисером златым" и пр.

В обозрении деятельности князя Владимира Васильковича говорится, что он срубил много городов, построил множество церквей и снабдил их всеми необходимыми утварями из золота, серебра и, редко, из меди, великолепными бархатными и парчовыми покровами, приказал написать для них иконы, из которых многие были рисованы на золотом поле, окованы серебром, украшены золотом, бисером и драгоценными камнями; такие же украшения находились на Евангелиях и богослужебных книгах. Укрепления городов также говорят и в пользу военного искусства, и в пользу промыслов; особенности этих укреплений заключались в построении высоких столбов или башен из тесанного камня, с каменными наверху орлами; они имели назначение сторожевых постов, и, вместе, служили прекрасным средством оборонительным; стрельцы, обыкновенно их занимавшие, наносили много вреда неприятелю; такие столбы встречаем в Холме, построен Даниилом, в Каменце - Владимиром, в Чарторыйске - Мстиславом и др. Точно так же развитие ремесл доказывается одеждой и вооружением войска; просим вспомнить, что говорит летопись о войске, с которым Даниил ходил на помощь венгерскому королю в 1252. Наконец, общий вид городов приятно поражал даже иноземцев; так, в 1231яг. король венгерский говорил о Владимире: "яко такий град не изобретох ни в немецких странах". Кто отличался большим искусством в разном рукоделье, сказать трудно; по всей вероятности, иноземцы, немцы например; хотя летопись, рассказывая о различных постройках, называет русские имена: Авдий, живописец, Алекса, который срубил много городов; но, может быть, под этими именами скрываются художники греческие.

Другое занятие горожан составляла торговля, относительно которой Галиция находилась в весьма выгодном положении: через нее проходила большая торговая дорога, по которой товары шли из Азии в Европу и наоборот. Князья всячески старались оживить и развить торговые сношения своего государства; для этого они призывали к себе иноземцев, которые из собственных выгод, с большой охотой, переселялись; так, например, сурожане, богатейшие купцы того времени, должны были иметь своих поверенных в Галиции как для этой страны, так и для стран более отдаленных, лежащих за Галичем. Уже из XIV века имеем мы несколько документов, которые доказывают, как дорожили киязья торговлей своей страны; такова грамота Андрея, князя владимирского и всей Руси к торунскому магистрату о предоставлении купцам города Торна, права свободной и беспошлинной торговли в Галиции и Владимирии. Льготы, даруемые этой грамотой, были нe новые, князь Андрей только подтверждал то, что уже существовало при отце его; замечательно выражение, что если иностранный купец потерпит несправедливо, вследствие противозаконного насилия, убыток, то князь обязывается за каждый потерянный денарий заплатить вдвое.

Важнейшими торговыми пунктами были Львов в Галиции, Владимир и Луцк на Волыни; 9 мая 1379яг. король Людовик дал Львову грамоту, подтверждающую все прежние права и привилегии и сообщающую новое право складки товаров, вследствие чего каждый купец, ведуший торговлю с Востоком, должен был ехать через Львов и, таким образом, сообщать ему все выгоды транзитной торговли. Не обращая внимания на эту привилегию Львова, иностранные купцы всячески старались войти в прямые сношения с татарами, торговля с которыми была для них особенно выгодна, тогда львовцы, защищая свои права, обратились к князю владимирскому и луцкому Димитрию-Любарту с просьбой не пропускать таких купцов через свои владения. Димитрий в том же году выдал грамоту, которой заверял львовцев, что не позволит ни одному купцу, ни из Германии, ни из Польши, проходить через его владения в языческие земли (к татарам), если купец не захочет устроить склада товаров во Львове, Луцке и Владимире. Эта грамота писана на немецком языке и, кам мы уже имели случай заметить, доказывает, что большинство купцов во Львове составляли немцы. В 1380яг. король Людовик точнее определяет грамоту для Львова: он требует от каждого купца, который ведет торговлю с востоком, чтобы он направлял свой путь на Львов и там выставлял бы свои товары на продажу в продолжение 14 дней, по истечении которых, заплатив определенную пошлину за оставшиеся у него товары, мог отправиться в дальнейший путь.

Paзвитие городов довершилось дарованием им магдебургского права; это право сообщено Львову Казимиром в 1363яг. Грамота, данная по этому случаю, возбуждала сомнения нсториков в достоверности ее содержания, потому что подлинник ее утрачен, а сохранилось только подтверждение его королем Казимиром в 1460яг. Нам кажется, что утрата подлинника не есть еще достаточное основание для недоверия, тем более, что факт, сообщаемый грамотой, т.яе. что Казимир даль Львову магдебургское право, не содержит в себе ничего иевероятного или неправдоподобного. Другая причина, по которой отвергался упомянутый документ, заключается в письменном известии, что еще в 1332яг. во Львове были консулы и адвокаты или целый магистрат, но это известие может относиться только к немецкому населению Львова и доказывать верность сообщенных выше сведений о том, что немецкие колонисты во Львове получили самоуправление еще в 1340яг.

Кроме двух общественных разрядов, о которых мы сказали, что было можно, остается еще масса собственно народа, жившего в селах и деревнях и составлявшего важнейшую, по количеству, часть народонаселения. Смерды или черные люди, как обыкновенно называли сельчан, занимались земледелием и другими видами сельской промышленности; при этом заметим, что и в Галиции, как в остальной Руси, существовало общинное владение землею, которая делилась между общинниками на мелкие участки, смотря по степени плодородия земли, влиянию на нее лучей солнечных и других удобств или неудобств естественных; это чисто русское, древнейшее деление противополагается делению немецкому на длинные полосы без различия свойств почвы; это последнее деление явилось, конечно, не ранее ХIV ст., когда немцы, уже в значительном числе, жили на Руси. Встречаем известие, что села находились в частном владении князей, бояр, купцов и других лиц; право владения распространялось только на землю, поселяне были лично свободны и отношения их к землевладельцу, кажется, устраивались по взаимному соглашению; они могли платить работой за право пользования землей; так, князь Владимир, передавая в завещании село в частную собственность своей супруги, говорит: "а люди, како на мя страдале, тако и на княгиню мою, по моем животе"; следовательно, он не хочет, чтобы после его смерти положение живущих на его земле изменилось, чтобы они заключали новые условия с княгиней. В других актах, соответствующих нашим купчим крепостям, говорится только о земле, ее пространстве, различиых угодьях и т.яд., а о поселянах нет ни одного слова, следовательно, им самим предоставлялось право договориться с землевладельцем на предмет их взаимных отношений.

И горожане, и сельчане выражали свою подчиненность князю платежом известных податей; относительно первых, мы знаем, что они платили деньгами татарщину и ловчее. Последнее озиачает налог на содержание княжеской охоты; так, Мстислав Даниилович установил в 1288яг. ловчее в Берестьи, по 4 гривны кун ежегодно. Сельчане давали побор, платили ловчее, татарщцну и разве только последняя сбиралась с иих деньгами, а первые две уплачивались естественными произведениями; относительно ловчего, которое взималось с берестьян, летопись сохранила нам число овец, кур, количество льна, хлеба, овса и т.яд, которое приходилось на каждое сто; кроме того, сельчане отбывали повннность натуральную; иапример рубили, т.яе. строили города.

Что касается до участия сельчан в политических событиях, то они, подобно горожанам, играли, в этом случае роль страдательную, были орудием материальной силой, которая употреблялась по мысли и желанию других: приходил от князя приказ, и поселянин оставлял свое мирное жилище, бросал плуги и бороны и на время заменял их оружием; его силами совершались важные события, княжеские столы переходили от одного к другому, а селянин, сделав свое дело, возвращался к своему полю, нимало не помышляя о важных результатах, добытых его потом и кровью.

История юго-западной русской церкви в рассматриваемый период прсдставляет много любопытного, вследствие возникшей в то время борьбы католицизма с православием.

Начала христианской веры проникли в Галицию еще до Владимира св. и распространялись в ней постоянно и неуклонно, опираясь на епископскую кафедру, основанную этим государем во Владимире Волынском в 992яг. Долгое время существовала во всей юго-западной Руси только одна епископия волынская; уже в начале XII ст. к ней присоединилась епископия перемышльская. Известие о ней, сохраненное Татищевым, не имеет в ceбе ничего невероятного, так как вcе главнейшие княжеские города на Руси имели своих епископов; когда же княжества перемышльское и теребовльское соединилось в одно под названием галицкого, то весьма естественно, что епископия была из Перемышля переведена в Галич. Первое упоминание о галицком епископе встречаем в Ипатьевской летописи под 1165яг. где читаем, что галицкий епископ Кузьма, по поручению Осмомысла, провожал из Галича в Грецию царевича Андроника Комнена; по словам Татищева этот Кузьма был поставлен епископом в 1156яг.; но есть некоторое основание предполагать, что русские летописи пропустили одного галицкого епископа, именно Алексия, который был первым, а Кузьма был уже его преемником. В XIII ст. возникли епископии в Перемышле и Холме; последняя была переведена из Угровска.

Bcе эти епархии находились под властью и управлением митрополитов, живших сперва в Киеве, а потом во Владимире и Москве. Могущество князей галицких, их отдаление от прочих русских княжеств, конечно, делали для них духовную зависимость от русского митрополита тягостной и внушали им желание достигнуть полной религиозной самостоятельности, что было возможно только при существовании отдельной галицкой митрополии. Достоверные источники дозволяют нам доказать только то, что галицкие князья, действительно, имели эту мысль. В житии св. Петра, написанном митрополитом Киприаном, ясно говорится о Юрии Львовиче, что он задумал галицкую епископию в митрополию обратить; избранный Юрием св. Петр отправился в Константинополь для поставления, но патpиapx Афанасий, храня целость и единство всероссийской церкви, поставил Петра не для одного Галича, но для целой Руси. Сыновья Юрия, если и возобновляли отцовскую просьбу, то без успеха, потому что нет ни малейшего следа галицкой митрополии при князьях династии Романа Великого; следы же основания ее после них открываются в письме греческого императора (Иоанна Палеолога) к митрополиту Феогносту об уничтожении только что возникшей митрополии в Галиче.

Подобное же извещение было сделано тем же императором Симеону, великому князю московскому, и Дмитрию Любарту владимирскому в 1347яг. Не знаем, кому приписать основание ее, вероятнее всего Казимиру, но, как видно, из протоколов константинопольского патриархата, она существовала очень недолго, потому что в 1347 г. состоялось соборное деяние о подчинении малой России, по-прежнему, митрополиту московскому. Казимир, однако же, не легко отказывался от своих целей и уже в конце жизни отправил письмо к патриарху Филофею, требуя настоятельно особого митрополита в Галич и грозя, в противном случае, обратить руссов в латинство. Как видно, он не хотел терпеть власти московского митрополита в земле, которая уже составляла собственность Польши.

Положение патриарха было довольно трудное; не желая разделять русской мнтрополии, он в то же время боялся подвергнуть православие в Галиции опасности, о которой так утвердительно писал Казимир; долго думал патриарший синод и уже по смерти Kaзимира в 1371яг. состоялось соборное деяние, по которому в митрополиты Галича возведен был епископ Антоний с подчинением ему четырех епископий Холма, Турова, Перемышля и Владимира. С великим горем сообщил об этом патриарх митрополиту киевскому и всея Poccии, оправдывая себя невозможностью поступить иначе; впрочем то, что так печалило патриарха, скоро было уничтожено врагом православия. Мы полагаем, что Людовик, который так ревностно заботился о распространении католицизма в русских областях, не мог доброжелательно смотреть на учреждение, долженствующее поддержать и укрепить православие и, уничтожив галицкую митрополию, заменил ее, как увидим ниже, латинским архиепископством.

Таким образом, хотя несомненные документы положительно свидетельствуют о двукратном основании галицкой митрополии, но они же заверяют нас, что митрополия едва возникала, как тотчас же и уничтожалась, следовательно, нисколько ие изменила положения православной церкви в юго-западной Руси. Влияние двух этих митрополитов было так мимолетно и нечувствительно, что ни народ, ни летописи его не сохранили о них ни малейшего воспоминания. В челобитной галицко-русского и подольского православного духовенства и мирян, которая была отправлена из Львова 13 декабря 1539яг. к киевскому митрополиту Maкapию, с жалобой на притеснения их веры римско-католиками и с просьбою посвятить епископом Галича наместника своего архимандрита Макария, читаем следующие замечательные слова: "преосвященный господине! маем то в....никах (вероятно, в хрониках) аж тому есть двесте лет и одинь рок от святого... минуло, як владыка на Галичи был". Духовенство и миряне запомнили, когда был последний епископ в Галиче, а о двух митрополитах, там живших и правивших, совершенно забыли.

Между тем, митрополит, т.яе. верховный и независимый пастырь, подчиненный только патриарху, был необходим для юго-западной русской церкви: латинская пропаганда, прорывавшаяся на Русь еще в XIII ст., стала все более и более грозить православию в XIV веке, когда прекратилась династия Романа Великого. Католический Запад уже с давнего времени питал и старался осуществить свои замыслы относительно введения своей религии в наш грекокафолический Восток; еще в 962яг. император Оттон I основал в Майнце епископство, носившее название познанского и русского и замышлял покорить эти страны сначала своей духовной, а потом и светской власти; первое из них действительно состоялось в 968яг., а второе было в самом начале уничтожено изгнанием из Руси Адальберта.

С течением времени эти нападения католицизма постепенно приближались к границам Руси; венгерские королевичи, сидевшие в Галиче, приводили с собою римских епископов, папы прямо обращались к русским князьям, предлагая им соединение церквей, и наконец в 1234яг. на самых границах Руси возникло католическое епископство, под названием русского. По свидетельству Богухвала, Генрих Брадатый, князь силезский, испросил в 1234яг. разрешение на учреждение русского епископства в Опатове, близ Люблина; впоследстствии оно присоединилось к епископии любусской. Круг деятельности этого епископства, его область послужили предметом спора между двумя известными учеными - Зубрицким и Мацеевским. Совершенно соглашаясь с мнением г-на Зубрицкого, что Люблинская область, как видно из самого названия ее, издавна была населена русским народом, и что католики жили в небольшом числе между этими русскими и потому нуждались в религиозной поддержке, мы вместе с тем полагаем, что справедливее будет относить это епископство не только к окрестностям Опатова, но и ко всей юго-западной Руси. Мы утверждаем это на основании того, что сам епископ любусский так думал о размерах своей власти, как видно из буллы папы Григория XI от 1378яг.

Само собою разумеется, что, как первое, т.яе. майнцское, так и второе, т.яе. опатовское или любусское епископства действительного значения в пределах Руси ие имели и оставались титулярными, существовавшими только по имени. Число таких титулярных епископов быстро увеличилось, когда появились францисканцы и доминиканцы, направленные на Русь папой Григорем IX, во второй четверти XIII ст.; из них папа Иннокений IV в 1252 составил русскую миссию, и эти-то странствующие монахи, бродя из города в город, из села в село, тайно проповедывали католицизм и положили основание будущих епископств в Галиче, Перемышле, Луцке и Холме.

С прекращением династии Романа Великого, когда Русь перешла в руки иноплеменников, православие подверглось страшной опасности: употребляли насилие для искоренения его и замены римским католицизмом; но так еще сильна была вера в народе, что на насилие он отвечал насилием и Болеслав мазовецкий был отравлен, главным образом, за то, что посягнул на православную веpy. Казимир, пришедший после него, был принят на условиях уважения господствующей религии, но на стороне Казимира была сила, в нем было самое искреннее убеждение, что при различии веры никогда не произойдет слияния русских с поляками и, следовательно, власть его в Галиче будет непрочна; вот почему мы с полным доверием читаем в Kronik'е rusk'ой (изд. Данилевичем): "в лето 6857 (1349) прийде король краковский со многою силой и взя лестью землю Волынскую, и много зла христианом створи, а церкви святыя претвори на латинския, богомерзкое служение". То же самое находим в папской булле 1375яг., где говорится, что после завоевания Руси Казимиром, старанием его и римского духовенства многие лица были обращены в латинство. Конечно, не следует принимать того и другого известия в больших размерах, "Kronika ruska" из отчаяния, а папы из особенного удовольствия, преувеличивают успехи латинства на Руси. Верное определение успехов католицизма в Галиции и Владимирии, можно найти в папской булле 1372 г.

Для быстрейшего распространения католицизма на Руси, необходимо было дать действительное значение apxиепископству (галицкому) и епископствам (в Перемышле, Владимире, Луцке, Холме), которые до сих пор существовали только по имени, были титулярными. Замечательно, что современный летописец, Аноним, архидиакон гнезненский, ни слова не говорит об этом важном и интересном для него событии, напротив того, Длугош рассказывает следующее под 1361яг.: "желая умножения христианской веры в новоприобретенных землях, Казимир, король польский, испросил у папы Урбана V разрешение на основание латинской митрополии во Львове, обещаясь доставить ей достаточные для ее содержания средства; папа благосклонно принял королевскую просьбу и предписал гнезненскому apxиeпископу, Якову Свинке возвысить приходскую львовскую церковь на степень митрополии, что и было исполнено в присутствии короля. Первым архиепископом во Львове был поставлен Христин, муж благородного происхождения".

В этом рассказе ложно все, исключая желание Казимира учредить на Руси латинское архиепископство; уже в XVII ст. были замечены ошибки Длугоша: в 1361яг. был папой Иннокентий VI, а Урбан V вступил в 1362яг., архиепископ Яков Свинка умер еще в 1312яг. и, наконец, Львов до 1414яг. не вмещал в ceбе ни епископии, ни apxиепископии, а постоянно состоял в диоцезе галицком. Для окончательного опровержения Длугоша и разъяснения самого дела, укажем еще на буллу папы Урбана V 1363 года к архиепископу гнезненскому, в которой папа говорит о желании Казимира учредить архиепископство в Львове, о его просьбе по этому случаю, и вместе предписывает архиепископу справиться о всех обстоятельствах, которые могут благоприятствовать или наоборот замышляемой кафедре. Видно, римский первосвященник не вполне доверял Казимиру и сам хотел удостовериться, представляет ли Львов достаточно данных для счастливой будущности apxиeпископства. Из всего этого ясно, что Казимир действительно думал об учреждении во Львове архиепископской кафедры, но что мысль его не осуществилась, от недоверия ли папы, или оттого, что сам Казимир, занятый внутри недружелюбными отношениями к духовенству и дворянству, извне беспрестанными войнами, не имел времени для исполнения своего намерения.

По смерти Казимира, Галиция вместе с Польшей перешла во власть венгерского короля Людовика, который отличался необыкновенной преданностью католицизму и употреблял все силы для его распространения; известно предложение, которое он сделал грекам, в то время просившим помощи против турок: Людовик находил возможным помочь им, только под условием подчинения их римскому престолу.

Такой человек, конечно, должен был произвести решительный переворот в религиозных отношениях Руси; приступая к утверждению там латинства, он соединился с таким же ревностным католиком, Владиславом Опольским, и для большего удобства вверил ему управление Русью. Владислав, в свою очередь, обратился к францисканцам, всячески им покровительствовал, подарил им свой дом во Львове, позволил русскую церковь Честного Креста переделать в латинский костел и, мечтая о быстром совращении русских, вместе с Людовиком испросил разрешение папы на учреждение архиепископства в Галиче и трех епископств в Перемышле, Владимире и Холме. Длугош с необыкновенным простодушием рассказывает об этом (умалчивает только о епископствах владимирском и холмском), забывая, что он говорил под 1361яг. и что таким образом, по его известиям, римский престол основал два латинские apxиeпископства в стране, сплошь населенной православными.

Для сильнейшего доказательства того, что до 1375яг. не было на Руси латинских епископов, можно привести уже известный нам отрывок папской буллы 1375 года, где говорится, что кафедры галицкая, перемышльская, владимирская и холмская имели своими начальниками схизматиков и еретиков; очевидно, что папа говорит о епископствах православных, а не латинских, которые получили начало только в 1375яг. Отиосительво того влияния, которое они имели на православие, можно указать только на перерождение высшего сословия и на непоколебимую твердость массы, которая (за исключением небольшой части) до сих пор осталась чуждой католициэма, хотя и признала власть папы.

Вот судьба юго-западной, русской церкви; католицизм, как и должно было ожидать, взял верх, когда поляки завоевали Галицию. Что же касается до положения духовенства вообще, то в этом случае источники не представляют ничего характеристического, что бы отличало галицкое духовенство от других русских духовных. Одно только обстоятельство, именно то участие, которое приняли енископы галицкий и перемышльский в борьбе Даниила с Ростиславом, приняли не как миротворцы, что было бы приличио их сану, но как враждовавшие Даниилу сторонники Ростислава, гордость, выказанная ими при этом случае, великолепие, их окружавшее и т.яд., все это наводит на мысль, что и духовенство галицкое не избегло влияния польского и венгерского и думало устроить свои отношения к государю по образцу двух этих стран. Впрочем, для произнесения решительного приговора приведенного факта недостаточно.

Гораздо важнее для нас проследить нравственное влияние церкви; здесь прежде всего мы обратимся к тому благотворному влиянию, которое она имела на народную образованность. Еще при Владимире св. и Ярославе I церковь сделалась проводником грамотности, нельзя было быть христианином и не уметь читать книги священного писания; в Галиче это требование церкви встретило сильную поддержку со стороны князей. Так, Ярослав Осмомысл, сам образованный, читавший много книг, знавший иностранные языки, побуждал духовенство учить мирян, определял монахов учителями, а монастырские доходы назначал на содержание училищ. Училища постоянно оставались под надзором церкви и ее служителей; так, в рассказе об ослеплении Василька, священник Василий говорит: "случилось мне быть во Владимире, смотрения ради училищ и наставления учителей". Как видно, число школ было значительно, и они имели влияние, так что отдавать детей в ученье, по достижении ими известного возраста, сделалось уже делом обыкновенным, принятым обычаем, что много свидетельствует о развитии самого общества; характер образования, исходившего от церкви, конечно, был церковный; Владимир Василькович, представитель современной (ему) образованности, отлично знал священное писание, любил поговорить о нем, для чего собирал к себе игумнов и попов, и занимался переписыванием богослужебных книг, как особенно приятным и полезным делом; под 1205яг. упоминается в летописи книжник Тимофей, который, сложив притчу про Венедикта, воеводу венгерского, сравнил его с антихристом; вероятно, и остальные притчи этого книжника также носят на себе отпечаток церковный.

Дух церкви проникал и в частную жизнь: про князей говорится, что они были благочестивы, строили церкви, уважали духовный сан, кормили нищих и т.яд. Впрочем, в частном быту князей, кроме влияния церковного, сохранилось еще старорусское, светское влияние, выраженное некогда словами знаменитого князя: "Руси есть веселие пити" и проявлявшееся в общей страсти князей к охоте; летопись выставляет Даниила особенно страстным охотником. Влияние венгерское и польское не могло, конечно, не отразиться на внутренней, домашней жизни князя, на его занятиях, развлечениях и т.яд., но как бы прилежно ни отыскивали мы следов его, нигде в источниках нет ни одной черты, которая говорила бы в пользу этого мнения. Быть может, военные игры, устроенные Ростиславом в 1249яг. незадолго до Ярославской битвы, представляют сколок с турниров, на которые этот князь мог насмотреться в частые поездки свои в венгры.

Этими фактами ограничиваются наши сведения о частной жизни князей; конечно, все сказанное о князьях можно относить к боярам и всем, кому средства позволяли допускать некоторую роскошь в своем домашнем быту. Мы предполагаем, что жизнь даже бедных граждан мало отличалась от образа жизни высшего сословия, и если было различие, то по количеству более, чем по качеству. Мы предполагаем, но утверждать не можем, потому что вообще не имеем данных о внутренней, домашней жизни наших предков, особенно в юго-западной Руси.

ПРИМЕЧАНИЯ

1

Если не считать державу Само VII века, определить границы которой нет возможности.

2

Либурния - часть Истрии; Либурния или Тибурния главный город в Норике - в Дравской долине.

3

С Галлии, напр., при подчинении ее, взято было приблизительно 2,860,000 талеров, при Константине 120 млн. талеров, при Юлиане 33 с полов. млн.

4

Герулы занимали в то время Паннонию.

5

См. "Историю Государства Российского" Карамзина, т. I.

6

Византийцы говорят, что вcе славяне отказались служить в войске кагана. Но вероятнее, что к этому времени начались волнения между славянами на всем протяжении аварской области и что эти волнения заставили кагана лично отправиться со всем войском к непокорным подданным.

7

Главным и единственным источником по истории южных и юго-западных славян VII в. есть Фредегар, но его хронологическим указаниям не следует безусловно доверять. Писал он свою хронику, по крайней мере о Само, в последней четверти VII века и не был очевидцем событий 623-632 годов. Его достоверность тем более сомнительна, что он имел недостатки большей части средневековых писателей: незнание, вымысел, односторонность и пристрастие.

8

Славянское происхождение Само доказывается его отношением к франкам, в котором нет ни малейшего намека на происхождение его или подданство франкское; при постоянной вражде между франками и славянами невероятно предположение, чтобы одни из них явились на помощь другим и чтобы чужеземцу добровольно предложено было царское достоинство; при дворе Само господствовали славянские обычаи, так что посол Дагобертов должен был одеться в славянскую одежду, чтобы быть впущенным к Само; имя Само славянское, нельзя не признать в нем краткую форму от Самослав. Наши отечественные источники показывают, что так называемые гости, т. е. большие купцы, приходившие из чужих сторон, были, вместе с тем, и воинами и нередко, в военное время, предводили целым войском. Нельзя не обратить внимания при эгом на догадку Палацкого, принятую и Шафариком, что Само происходил из края славян-велетов, долгое время теснимых и, наконец, в 622 г. подчиненных франками. Если Само, избегая владычества франков, переселился к своим братьям, в таком случае не был бы удивителен выбор его в вожди, а потом и в короли.

9

Фредегар не указывает года, когда славяне одержали победу над аварами и выбрали Само в короли, вероятно, не ранее 626 или 627 года.

10

Представляется вероятным, что Само оставлял неприкосновенным внутреннее управление подчинявшихся ему славян, напр. дерван в полабской Сербии и валюх в крае вендском.

11

Довольно замечательное место у Фредегара с точки зрения международных отношений в такую отдаленную пору. Палацкий замечает по поводу этого места: два государства не трактуют о нарушении между ними права, если их отношения не установлены были прежде.

12

Положение его точно не определено, но нужно думать, что это было в Чехии: Togastisburg, Togast - ныне Домажлицы.

13

Главное поле деятельности Само нужно искать в Чехии, а не в Хорутании. Об этом свидетельствует во-первых то, что Само всегда является с войском в пределах Тюрингии, близ владений мишенских и лужицких сербов; таковы его походы 630, 631, 632 и 633 годов; во-вторых, Дагоберт дважды направляется против Само из Меца через Майнц и Тюрингию, - этот путь ведет в Чехию; в-третьих, о Само в Хорватии и Хорутании история не сохранила никаких воспоминаний. Что касается похода лангобардов и аллеман, то он предпринят был против союзииков Само на Дунае, с целью удержать их от соединения с главным войском Само, которое было стянуто к Вогастисбургу.

14

Более точное определение границ державы Само решительно невозможно за недостатком известий.

15

Об отношениях авар к славянам мы имеем два свидетельства: Фредегара и Нестора. Фредегар в своей хроиики говорит: "с давних времен венды были употребляемы гуннами (авары) в качестве подпорок, так что, когда гунны вели против кого-нибудь войну, сами они стояли перед лагерем, а венды должны были сражаться. Если они побеждали, гунны шли вперед собирать добычу; если венды ослабевали, их подкрепляли гунны. Потому названы были венды именем подпорок, что всегда ходили в сражение впереди и в сшибках выдерживали натиск спереди (от врагов) и сзади (от авар). Каждый год приходили гунны зимовать к вендам, отнимали у них жен и дочерей и жили с ними. При этих притеснениях венды должны были еще платить гуннам дань. Но дети гуннов, прижитые ими с вендскими женщинами, не вынесли такого гнета, отказали гуннам в повиновении и начали возмущение". Нестор так говорит об аварах, называя их обрами: "В си же времяна быша и Обре, иже воеваша на цезаря Ираклия, и мало его не яша. Си же Обре воеваху на Словены и примучиша Дулебы и насилие творяху женам дулебским. Аще поехати будяше Обрину, не дадяше въпрячи ни коня, ни вола, но веляше въпрячи три ли, четыре ли, пять ли жен в телегу и повезти Обрина; тако мучаху Дулебы. Быша бо Обре телом велици и умом горди, и Бог потреби я, помроша все, и не остася ни един Обърин; есть притъча в Руси и до сего дне; погибоша аки Обре, их же несть племени, ни наследка". (Полное Собрание Русских Летописей, т. I.).

16

Разногласия при переговорах могли возникнуть по вопросу о славянах хорутанских, бывших в зависимости от баварцев.

17

Летописец замечает, что обратный путь часть войска держала через Чехию. Можно думать, что чехи участвовали в этой войне как союзники Карла, иначе как объяснить такой переход неприятельского войска через Чехию?

18

Летописцы особенно отмечают богатую добычу, захваченную франками.

19

Более всего встречается дарственных записей на монастыри. Частным лицам давались земли с обязательством военной службы: таковы дарственные грамоты графам и маркграфам и уступка земель около Балатонского озера Прибине. Мелкие собственники-колонисты получали небольшие участки большей частью близ марки и обязывались защищать ее.

20

Между современными дарственными грамотами в большом количестве встречаются грамоты в пользу монастырей и духовенства. Колонизация страны посредством перевода жителей на монастырские земли, безусловная отдача земель монастырям предполагают в слабой, сравнительно, степени раздачу земель служилым людям, а это последнее говорит не в пользу прочного устройства восточной или паннонской марки. В Х в. в северных марках, напротив, земли отдавались большей частью графам, так что маркграф, защищая свою страну от врагов, вместе с тем оберегал и лично ему принадлежащие земли. 3десь же, в Паннонии, не только королевские земли, но и частная собственность обращается в церковную. Прочное устройство немецкие марки приобрели только в Х в., - с разделением марок на бургварды, округа, подчиненные графам, кастеллянам, с тяжелой податью, наложенной на все произведения хозяйства, - чего в IX в. не могло быть, на том простом основании, что маркграфы юго-восточных марок не были свободны в своих действиях, не имели поддержки от королей и часто заискивали у князей паннонских и моравских. Да и вообще устройство марок - как мы находим это учреждение в Х в. - не собственно немецкое, а заимствованное.

21

Как было уже сказано, пocле победы Карла над аварами в 791 r. часть войска его возвращается через Чехию, не имея возможности миновать Моравии. В Моравии было предание о князе Самославе, побежденном Карлом и принявшем крещение в 791 г. Что чехи были в 792 г. в хороших отношениях с Карлом, видно из того, что саксы ищут союза не у них, но у отдаленных от них аваров. Во время войны Карла с чехами - 805 и 806 г. - мораване, может быть, были на его стороне, во всяком случае, должны были принять участие в этой войне, веденной с довольно сильным неприятелем.

22

При Само чехи и мораване составляли одно государство.

23

Вот что мы находим у Палацкого: "По направлению к ю.-в. от Чехии Granzwall, при всей высоте, которая сделала его водоразделом центральной Европы, так понижается, что его можно почти без труда перейти. И здесь начинается другая земля, Моравия, наполовину почти меньшая Чехии, с особенною системою гор и рек, однако слабее ее изолированная. По физическому строю она походит на Чexию... поэтому-то на связь Чexии и Моравии в продолжение 1000 лет нельзя смотреть как на случайность. Обе земли с глубокой древности населены одним и тем же народом и находились, за редкими и короткими исключениями, под одною верховною властию, оба народа - в национальном отношении - один народ, в государственном смысле - одно общество".

24

Палацкий и Шафарик отрицают податное состояние Чехии и Моравии в это время. В словах Косьмы пражского есть одна несообразность - приписание Пипину дела с чехами, - дающая основание поставить под сомнение все известие. Впрочем, доказательства за и против податности равно полновесны. Но из сравнения их нельзя не видеть, что на стороне Палацкого и Шафарика больше недомолвок, натяжек и предположений. Если и не ежегодно, все-таки чехи и мораване платили дань Карлу и его преемникам; известно, что Карл не останавливался перед неудачами, - вспомним, напр., войну его с саксами, - а между тем источники не говорят о походах его на Чехию в последние годы его жизни. Весьма вероятно, что дело между славянами и франками уладилось тогда мирным путем, - Неклан, тогдашний князь чешский, выставляется человеком спокойным, миролюбивым. При благоприятствующих обстоятельствах славяне чешские и моравские отказывались от дани на довольно продолжительное время.

25

Было несколько Моравий, называвшихся так от реки Моравы. Малая Моравия, расположенная по Mopaве, впадающей в Дунай с юга, состоящей из двух соименных рек, болгарской и сербской Моравы. Область эта, по достоверным историческим свидетельствам, в IX-Х в. принадлежала болгарам. Она имела своего епископа на соборе 879 г., упоминается у Константина Порфирородного без эпитета малая, Поморавье, как называет ее в 1208 г. св. Сава в житии своего отца. По распространении болгарского царства к самой Драве, всю эту страну стали называть нижней Моравией, для отличия от верхней, в которой повелевали славянские князья - Моймир, Ростислав, Святополк. Баварский землеписец представлиет эту Моравию в связи с болгарами и отличает ее от Моравии с 11 городами. Итак, от Моравии, расположенной по Мораве, с юга впадающей в Дунай, должно отличать Моравию по Mopaве, с севера впадающей в Дунай. Об этой последней, собственно, должен идти рассказ наш. В древних источниках несколько раэ встречается название вышней или верхней Моравы и разделение ее на две, преддунайскую и паннонскую. Имя этой Моравии особенно распространилось, со времени могущества Святополка, к югу от Карпат, где была епископия и княжество нитранское, и на всю Паннонию, так что стало две верхних Моравии. Из них одна была Моравия преддунайская, а другая Mopaвия паннонская.

26

У нынешних сербов восточной церкви, на юг от Дуная, где всего более сохранился обычай выбирать старейшин и поручать им заведывание семейными и домашними делами, называется он старейшиной, владыкой называют там епископа. Интересно известие, сообщаемое Вуком Стеф. Караджичем в его Сербском Словаре, Вена, 1818, стр. 792: старейшина господствует и управляет всем имуществом, назначает мужчинам и мальчикам работу, продает и покупает, с согласия семьи, заведывает домашней казной и выплачивает общественные повинности, начинает и оканчивает домашнюю молитву. Он не всегда старший по летам в роде; если начальник рода дряхл, то передает власть старейшины лучшему из своих сыновей или братьев, или племянников, хотя бы они были и весьма молоды. Число этих некрупных собственников с течением времени сокращалось; из них развилось, с одной стороны (в Чехии), низшее дворянство, с другой так называемые нынешние однодворцы. Кстати заметим, что и в новейшее время у некоторых родов в Чехии владетели майората называются владыками.

27

С этих пор вообще восточные маркграфы начинают иметь важное значение в истории моравских славян, то, напр. в настоящем случае, раздувая раздоры и усобицы в княжеском роде, то вступая с ними в союз против немецких королей. В 825 г. из юго-восточных марок образовалось королевство баварское, которое Людовик передал своему третьему сыну, от Ирмингарды, Людовику. Область этого королевства должна была заключать в ceбе большую часть восточной марки, Паннонию и Каринтию, представительное cocловиe которых стало теперь называться баварскими графами. Три года спустя после воцарения Людовика немецкого случилось, что маркграф фриульский Бальдерих был лншен своей должности за нерадение. Марка, им управляемая, была разделена между четырьмя графами. Между тем как южная часть украины была таким образом разделена на несколько графств, в северной был маркграфом Ратбод. Из одного документа, относящегося ко времени Людовика немецкого, 869 г., мы знаем, что маркграф Ратбод был обвинен в вероломстве и измене и отставлен от должности; пока для нас тут важно то, что идет два ряда маркграфов - северные и южные, в обозначении областей которых много грешат источники.

28

Последовательность событий определить довольно трудно; безымянный Зальцбуржец годов не указывает, что, вероятно, ввело в ошибку Бюдингера, который, говоря, о христианстве в Mopaвии, выражает такую мысль, будто Прибина принял христианство, когда еще не подвергался преследованиям Моймира, что тогда же освящена церковь в Нитре Адальрамом... Точно так же у Иречка перемешаны лица: "Князем Нитранска был, во времена Моймира, князь Прибина, еще язычник, окрещенный арх. зальцбургск. Адальвином" (!); но это был преемник Лиупрама, упомиваемый под 850-65 гг. и крестить Прибину не мог!.. "Прибина поставил в честь Эмерама в Нитре церковь, которую святил Адальвин" (!) (читай Адальрам). Мы следуем хронилогии, указанной Шафариком при описании этих событий. Около 830 г. Прибина, уже христианин, оставил княжество и убежал сначала к болгарам, потом к хорватам, после сговорился с франками и получил в лен край у озера Плеса. По его уходе нитранское княжество сделалось частью моравского, которую моравские князья давали в удел младшим членам княжеского рода. Безосновательно и беспричинно предположение уступки Моймиром блатенскому князю нитранского княжества в 836 г. на единственном основании, что безымянный Зальцбуржец говорит об освящении архиепископом Адальрамом храма в столице Прибины - Нитре. Дело могло произойти просто: Моймир силой завладел Нитрой и считал это княжество своим, немцы могли с неудовольствием смотреть на это и продолжали называть Нитру княжеством Прибины. Иначе, зачем они дарят ему обширную область и лен, на которой сосредоточивалась вся деятельность Прибины и его сына, - устройство церквей, городов? Предположив примирение Моймира с Прибиной в 836 г., мы должны придти к другому предположению, ни на чем не основанному - именно, что Нитра отнята была у Коцела Ростиславом, на что не имеется известий.

29

Положение государства франков по смерти Карла Великого было так ненадежно, что преемникам Карла приходилось довольствоваться против славян оборонительными мерами, каково образование блатенского княжества. Император Людовик, еще имевший не более 40 лет, разделил франкскую империю между своими детьми (817яг.). Новый брак его с дочерью графа Гвельфа, Юдифью, заставил императора изменить прежний акт престолонаследия и выделить рожденному от этого брака сыну Карлу значительный удел. Старшие сыновья: Лотарь, Пипин, Людовик и с ними высшее духовенство вооружились против распоряжения императора Людовика. В 833 г. он оставлен был своим дворянством и войском без всякой защиты и сослан в заточение. По смерти его, в 840 г., дети его стали враждовать между собой за упразднившийся престол. По вердюнскому договору за Лотарем остался императорский титул, Австразия, Фрисланд, большая часть Бургундии, аллеманские области на левом берегу Рейна, Прованс и Италия; Людовику достались все земли на правом берегу Рейна и округи майнцский, вормский и шпейерский на левом; Карл получил Нейстрию с Фландрией и Бретанью, северо-западную часть Бургундии и Аквитанию, Септиманию и испанскую марку; Пипин умер еще в 838 году. Хотя части империи оставались еще в известной связи, но, с разделением империи, пала идея императорского могущества. Людовик, получивший области по правой стороне Рейна, стал непосредственным соседом славян моравских и чешских. С этого времени в судьбах славянского миpa играет роль именно эта ветвь преемников Карла - немецкие короли. Временем раздоров в императорском доме пользуются болгары, в 825 г. они требуют размежевания границ и расширения своей власти до Дуная; болгарская флотилия направляется по Драве в Паннонию, опустошает здесь франкские владения, изгоняет славянских князей, преданных франкам, и ставит своих правителей. Графы и префекты паннонской марки, Бальдерик и Герольд, оставляют в это время свой пост и являются ко двору, в Майнц. Около 831 г. упоминается о походе маркграфа Ратбода на Ратимира. Нужно иметь в виду эти обстоятельства, чтобы понять усиление Моравии в первой половине IX века.

30

Весьма затруднительно определить положение городов, выстроенных Ростиславом, особенно то, где искать Девин и Велеград. Нельзя удовлетвориться объяснениями Шафарика. В своих Славянских древностях он говорит, что в 864 г. Растиц был осажден в городе Девине, близ нынешнего Градиштя; далее, что в 869 г. два войска вторглись в Моравию и прошли страной, не находя сопротивления. Карл приблизился к Велеграду... а Карломан, пустившись с юга, соединился с братом где-то на восток от нынешнего градиштского края; здесь же приводит такие доказательства, которые, указывая Велеград на Мораве, вместе с тем ставят его на месте нынешнего Градиштя... Но и Девин тоже близ нынешнего Градиштя. Палацкий, говоря о событиях 864 года, высказывает мнение, что Ростислав был осажден в Девине, при впадении Моравы в Дунай; в 869 году войска далеко идут в глубь Mopaвии и доходят до Велеграда, столицы Ростислава; приводя далее слова фульдского летописца под соответствующим годом, продолжает: что здесь разумеется старый Велеград, нынешнее Градиште, это для нас несомненно; свидетельствует об этом положение его на о-ве реки Моравы, самое имя и старое сказание о древней славе Велеграда, о Мефодиевой здесь кафедре. Старый Велеград погиб во время нашествия чехов и на развалинах его в 1258 г. построено нынешнее Градиште. Иречек объединяет все сказания летописца фульдского под 855, 864, 869, 871 гг., относя их к одному Девину. Выходит, по Шафарику, что Девин и Велеград были около одного места, один - близ нынешнего Градиштя, другой на самом месте этого Градиштя; Палацкий полагает Девин около нынешнего Пресбурга, с чем не согласился и Шафарик, совершенно согласный с ним в определении положения Велеграда. Кажется, что Девин и Велеград не могли быть близ одного и того же места; Девина надо искать не на Мораве, при впадении ее в Дунай, а в другом месте; тем более Девин и Велеград не один и тот же город (по Иречку); Девин есть пограничная от Баварии и Ракус моравская крепость, Велеград - столица князей моравских, следовательно, должен находиться в центре страны.

31

На могущее быть столкновение между Ростиславом и Карломаном указывает фульдский летописец под 858 г. К этому времени нужно отнести и конец деятельности Прибины. Убит ли он в войне с Ростиславом (как считает Шафарик), или Карломан лишил его княжеского достоинства и, вместе с сыном, прогнал из Паннонии, неизвестно. Важно для нас то, что блатенские и моравские князья еще в 861 г. были враждебных между собою иаправлений: князь моравский стремится к национальной независимости, блатенский - дружит с немцами. Коцел, сын Прибины, утвержден был в правах блатенского князя не ранее 863 г., когда Карломан принужден был оставить управление восточной маркой.

32

В Солуни не только в цветущее время империи разрабатывались науки и искусства, но занятия ими продолжались и в последующее время; Иоанн Камениата, уроженец солунский, свидетельствует, что в его время в Солуни преподавались красноречие, музыка, право и др. изящные науки, и что город был наполнен студентами. В ряду ученых своего времени уроженцы солунские занимают самое видное место; во главе их стоит Евстафий, apxиепископ солунский, известный комментарием к Гомеру, живший во второй половине XII в.; Феодор газский, знаток греческого и латинского языка, переведший на латинский Аристотелеву историю животных; Симеон, архиепископ солунский, Константин Гарменопул, Камениата, Константин и Мефодий и др.

33

Главный источник - паннонские жития: 1) Житие Константина философа, нареченнаго Кирилла, изданное Бодянским по многим спискам в Чтениях в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских, 1863яг., II кн. и 1864 г., II кн.; 2) Житие блаженнаго отца нашего и учителя, Мефодия, архиепископа Моравьска в Чтениях за 1865 г.. I кн. Об отце их и занимаемой им должности так говорится в житии Кирилла: "в селунъстем же гради бе муж некыи, добророден и богат, именем Лев, предръжа сан другареск под стратигом". Мы по преимуществу следуем паннонским житиям, и вот на каких основаниях. Сказания о жизни Кирилла и Мефодия составляют второй разряд источников для истории их. Сначала между сказаниями первое место занимала так называемая итальянская легенда, изданная в 1668 году Геншепом; ею и поверялись другие сказания; затем, после Добронского, в число первостепенных источников для жизни святых братьев принято было греческое житье Климента, епископа величского. Оно писано было учеником Климента, как доказал Миклошич, издавший его в 1847 г.

Говоря о сназаниях, имеющих предметом своим жизнь братьев, Кирилла и Мефодия, Гинцель так высказывается о задаче историка при обращении с ними: "В отношении легенд о Кирилле и Мефодии задача критики определена весьма ясно - это отделить в них историческую истину от баснословия. Так как важнейшие моменты жизни святых апостолов ясно указав свидетельствами точных и достоверных источников (официальных, в противоположность сказаниям, источникам неофициальным), то для моравской, чешской, болгарской, паннонской и всякой другой легенды является следующий закон: все вообще и все порознь, что в этих легендах противоречит данным тех достоверных документов, нужно обойти как ложь и неправду...". Абсолютно лучше этого закона ничего нельзя желать; но если эти официальные источники ясно выдают себя странной непоследовательностью, противоречиями, сбивающими с толку и строгих исследователей; если до невозможности трудно привести их в согласие между собой без привнесения посредствующих обстоятельств, без обращения внимания на ход тогдашних политических отношений; если, одним словом, эти официальные документы, для толкования и понимания их, требуют еще от исследователя догадок и соображений, чтения подлинного смысла их между строками: то, очевидно, должны при этом получить неофициальные источники не то значение, какое дает им Гинцель, - в данном случае несоответствие сказания с официальным документом требует от историка внимательной снисходительности к нему, проверки и критической работы над ним, а совсем не заподозрения его во лжи и неправде.

При таком взгляде на дело, когда значение сказаний поднялось в истории деятельности Кирилла и Мефодия, появились критические работы над ними. Пользуясь этими трудами, мы скажем несколько слов о значении так называемых паннонских житий для истории Кирилла и Мефодия.

Во-первых, отнесенная Гинцелем к официальным документам итальянская легенда не есть самостоятельное повествование о жизни Кирилла и Мефодия: о святых братьях говорится здесь только по поводу обретения мощей Климента; отвлеченность изложения показывает, что автор ее пользовался какими-то рукописными материалами и совращал их; с одной стороны, по своей неполноте, как передающая события из жизни одного Кирилла, с другой - по неизвестности происхождения сообщаемых ею данных итальянская легенда далеко не может удовлетворить исследователя. Таким же характером отличается и жизнь Климента.

Во-вторых, паннонское житье Мефодия написано вскоре по смерти Мефодия, во второй половине IX века, написано кем-либо из учеников Мефодия, на самом месте деятельности учителя, в Паннонии. Хотя житие Константина, по воззрениям и изложению имеет внутреннее сродство с житием Мефодия и некоторым образом дополняет его, тем не менее оно не может быть приписано одному и тому же автору с житием Мефодия, и достоверность одного жития должна быть доказываема независимо от другого. Полную достоверность и важность для истории Дюммлер признает собственно за житием Мефодия. Что до жития Кириллова, характеристика жития Мефодия, сделанная им, может быть приложена и к этому житию: "Вообще наше житие, если смотреть на него беспристрастным взглядом, производит впечатление простого и безыскусственного рассказа. Многие из фактов, сообщаемых им, легко привести в связь с тем, что мы доселе знали об этом предмете; относительно других фактов мы не имеем источников, которые бы отрицали или подтверждали подлинность их. Нет тут чудесных и невозможных вещей, могущих возбудить сомнение в достоверности источника; житие не имеет свойств предания, разукрашенного и искаженного в устах народа". Кроме простоты и безыскусственности рассказа житие Кириллово не может не обратить на себя внимания необыкновенной подробностью в повествовании, которая служит лучшим ручательством истинности повествуемого и современности повествователя.

О сравнительном достоинстве итальянской легенды и паннонских житий положительно высказался у нас первым Бодянский. Вчитываясь в житие Кирилла, говорит он, я убедился, что и так называемая Добровским итальянская легенда есть не что иное, как сокращение этого жития. Может быть, Гаудерик воспользовался житием Кирилла, составленным Климентом; или же Гаудерик пользовался одним и тем же источником, что и Климент, т.яе. сочинением Кирилла Прение магометаны и жиды в Казарех. Существенных прибавлений со стороны сократителя немного, лишнее относится только к событиям западным, следовательно, привнесено, как дополнение местного жителя. В таком случае все западные источники, за исключением только папских булл, стали бы в разряд источников второстепенных. Еще положительнее высказался в этом направлении Викторов. Сличая известия итальянской легенды и жития, он убедительно доказал, как составитель легенды сокращал и перифразировал полные и подробные данные жития, и поставил вопрос об источном положении жития к легенде, кажется, вне сомнения. Излишне было бы по этому говорить, что там, где мы не имеем официальных свидетельств о жизни Кирилла и Мефодия, первый голос должны оставлять за паннонскими житиями, так как между неофициальными источниками они самые древние и достоверные.

34

Константин лишился отца, когда ему было около 14 лет, вызван в Царьград с восшествием на престол трехлетнего Михаила (842), год рождения его - 827. Империей тогда управляла Феодора с двумя опекунами: Мануилом и Феоктистом. Bеpoятно, последний был покровителем Константина; как сказано в житии Кирилла: "царев строитель... Логофет... посла по него, да ся бы с царем учил".

35

Об употреблении письменных знаков до кириллицы говорит черноризец Храбр: "славяне... чрътами и резями чтеху и гатааху, погани суще"; на существование таких знаков указывает глаголица. На изображениях, изваяниях идолов языческой славянской поры были высечены буквенные знаки, в Суде Любуши упоминаются праводатные доски. Уставное письмо славянское, если сравнить его с греческим, подобным же, письмом, указывает на происхождение его по времени ранее второй половины IX века, потому что тогда уже греки писали полууставом.

36

Только в одной чешской легенде указывается религиозная цель путешествия, в болгарской - желание братьев получить разрешение папы на перевод священного писания. У Гинцеля, поводом к путешествию в Рим выставляется недовольство Ростислава, что Кирилл и Мефодий должны действовать в зависимости от пасовского епископа; что по этому поводу Ростислав входил в письменные сношения с папой. А вот мнение Ваттенбаха: "вероятнее, что они приглашены были папою Николаем, так ревностно охранявшим епархиальные права своей церкви; но также и другие обстоятельства (разумея неудосольствия между патриархом Фотием и папой) побуждали св. братьев к путешествию в Рим". Но гораздо вероятнее, что вмешательство папы в судьбы Моравии вызвано было самим пасовским духовенством.

37

Патриарх Фотий в окружном послании 869 говорит: "Еще не прошло и двух лет после того, как народ болгарский обратился к истинной вере Христовой, и вот явились нечестивцы и отверженные, сыны тьмы, которые набросились на виноград Христов", - разумеет наплыв в Болгарию латинского духовенства в 867 г.

38

Не следует забывать, что духовенство и тогда уже было образованнейшим сословием, пользовалось большим влиянием, участвовало в управлении, употреблялось по поручениям в международных переговорах; желание иметь духовных лиц из отдаленнейших стран свидетельствует о политическом такте Ростислава и Михаила.

39

О посвящении Мефодия не говорят источники, но, как увидим, ои должен был получить священнический сан именно в это врема. Житие Мефодия, говоря о посвящении учеников его, говорит, вместе с тем, о посвящении его в сан епископа; но это неправда.

40

Письма папы Адриана не сохранилось; содержание же его записано, в форме подлинного письма, в житии Мефодия. Нужно заметить, что как это, так и некоторые другие обстоятельства жизни Мефодия, основанные на известии только его жизнеописателя, католическими писателями совершенно выкинуты из его биографии. По смерти Кирилла у Гинцеля, например, рассказывается об apхиепископии моравской, об архиепископской деятельности Мефодия; в связи с этим - посвящение в епископы относится ко времени пребывания его в Риме; в возведении Мефодия в apxиепископы видит он цель папы, согласную и со стремлениями Ростислава, - образовать из Mopaвии церковную провинцию, независимую от греков. Но нескоро папа посвятил Мефодия в епископы, еще более медлил он устройством моравской архиепископии.

41

Эта война представляет один из замечательных примеров единодушного и, может быть, по одному плану задуманного движения. Трудно удержаться в подобных случаях от предположения близкой связи в тогдашнее время между всеми славянами, жившими по восточной пограничной линии немецкого государства. В IX веке полабские славяне переходят Лабу, занимают здесь земли и устойчиво располагаются на них. Несомненно, что без могущественной поддержки в моравских государях они не могли бы успешно противостоять сильнейшему их врагу. Если же полабские славяне в конце IX века одерживают очевидный перевес над немцами и распространяют по Лабе свои селения, то и Моравия в это время достигла политической самостоятельности и далеко раздвинула свои пределы.

42

Одним отрядом мораван предводительствовал Гундакер, неверный вассал Карломана. В первом же сражении он был убит. Это доставило королю столько удовольствия, что он приказал звонить в колокола во всех регенсбургских церквях.

43

Укрепления состояли по преимуществу из насыпей, окопов, засек; за этими укpеплeниями скрывалось войско, следило за врагом и делало на него неожиданные нападения.

44

Heлегко понять перемену в отношениях, если принимать дело так, как оно рассказывается в фульдских летописях 870-871 г. Хотелось ли Карломану расположить к ceбе Святополка и вознаградить за ложное подозрение, или, как часто делали немцы, выпустил он одного претендента против другого, чтобы ослабить их и истощить народ в междоусобной войне?

45

С брачным поездом, направлявшимся из Чехии в Моравию, случилось одно происшествие, из которого можно заключить, что чешская марка в 871 г. находилась на военном положении. Арно, епископ вюрцбургский и граф Руодольт, завидев пышный поезд, погнались за ним и захватили 640 лошадей.

46

Имена лехов: Святослав, Витислав, Гериман, Спитимир, Моислав и Горивой (Боривой). Это были старшины или жупаны, стоявшие в зависимости от земского князя.

47

По церковному западно-европейскому преданию один из 70 учеников Иисуса Христа, апостол Андроник, был сеятелем христианства в западно-дунайских странах и первым епископом сремско-паннонским; в IV в. сремский епископ распространил свою власть на всю Иллирию. С наплывом гуннов и авар и самая епископия, и христианство было уничтожено в этих странах. Тем не менее, Иоанн VIII схватился за епископию Андроника, как за достаточный повод к подтверждению своих притязаний. Замечательно, что даже в письме Коцела к папе есть ссылка на старый епископский престол св. Андроника.

48

Папа хотел, чтобы церковная юрисдикция Мефодия простиралась как можно дальше. Он убеждал сербского князя Мутимира подчиниться паннонскому архиепископу по примеру предков; герцога Карломана извещает о том, что Мефодий имеет церковные права и над Паннонией. С другой стороны, нельзя не видеть, что в то же самое время зальцбургский архиепископ продолжает считать нижнюю Паннонию подлежащей его ведомству. Так, Титмар в 874 г. святил цервовь в Птуе; там, по смерти Коцела, часть Паннонии образовала отдельное княжество, управляемое немецким графом.

49

Этого письма не сохранилось; не довольно точно определено и время, когда состоялось решение о запрещении славянского богослужения; о самом запрещении мы знаем из письма Иоанна VIII к Мефодию в 879 году: "Нашим письмом, отправленным к тебе с епископом анконским, Павлом, мы запрещали совершать божественные службы на славянском языке, но дозволили или на латинском, или греческом". Относится ли это запрещение к 878 г., когда Павел был послан в Константинополь, решить трудно; известно только, что это распоряжение не было исполнено Мефодием.

50

Нам кажется, что, не обратив внимания на политику Иоанна VIII вообще, нельзя понять его распоряжений по отношению к славянскому богослужению и мораво-паннонскому архиепископу. Иоанн был избран в папы 14 декабря 872 г. Одним из первых важных дел его было коронование императорской короной Карла Лысого - 17 декабря 875 г., - за огромные подарки, как говорят современники, приобретшего этот титул. По смерти императора Людовика II (12 августа 876 г.) в Риме составились две партии, из которых одна тянула к восточной ветви Каролингов (немецкие короли), другая к западной (франкские короли). Представителем восточной ветви франков был Людовик немецкий, западной - Карл Лысый. И папа Адриан, и Иоанн были на стороне западной ветви, как более сильной и обещавшей больше поддержки против итальянских вассалов и сарацин, тревоживших Рим. Но Карл Лысый не оправдал ожиданий папы; внутренняя борьба партий, внешние враги требовали издержек на наем войска. В 877 г. последовало жестокое нападение сарацин. Частью иэ страха перед врагами, частью в надежде на торговые выгоды, Салерно, Амальфи, Гаэта, Неаполь пристали к ним. Вся страна до Рима была открыта опустошительным набегам. В то же время герцог Ламберт сполетский и Гвидо, граф Камерино, напали на папские владения и отрезали от Рима подвоз съестных припасов; за воротами Рима было все так опустошено, что нельзя было найти и следа сельской жизни. Все воззвания папы к Карлу Лысому и к французскому духовенству оставались тщетны. Сам папа снарядил флот, командовал им и нанес неприятелю жестокое поражение; затем отправился навстречу Карлу, который ехал тогда в Италию. Смерть Карла Лысого (6 октября 877 г.), должна была дать перевес в Риме восточно-франкской партии, сам папа как будто склонялся перейти на сторону этой партии, входил в переписку с Кардоманом, условливался о месте переговоров с ним, но болезнь Карломана помешала этим переговорам. Припомним, что к 878 г. относится и запрещение славянского языка в богослужении, бывшее следствием усиления восточно-франкской партии. После неудачных переговоров с Карломаном еще более усилилась опасность для папы. Весной 878 г. герцог Ламберт сполетский с маркграфом тусчианским Адальбертом и многочисленными приверженцами восточной партии явились под стенами Рима, заперли папу в церкви св. Петра и, прикрываясь именем Карломана, требовали у папы признания его защитником церкви. 30 дней продолжалась осада, папа оставался непреклонным, произнес отлучение на Ламберта и Сполетан. Оставив Рим, он отправился во Францию, короновал в короли Людовика Косноязычного, 7 сент. 878 года, и, не находя поддержки в западных Каролингах, хотел было отнять императорское достоинство у дома Каролингов, сделав корону императорскую своим личным правом; с 879 года замечается решительный поворот в пользу восточно-франкской ветви, папа примыкает к этой парии и становится во главе ее; как известно, швабский король Карл Толстый, младший сын Людовика немецкого, в феврале 881 г. был коронован императорской короной. Следовательно, прибытие в Рим Мефодия совпадает со временем усиления немецкой партии в Риме, а равно и со временем переговоров Иоанна VIII с представителями ее - сыновьями Людовика немецкого. Но тщетны были надежды папы и на эту ветвь Каролингов. Один Карломан мог, действительно, при своей энергии и даровитостп, войти в виды папы и оказать ему решительную помощь, но за болезнью он отказался от императорской короны. Отдаленный восток казался Иоанну VIII лучшим пособником в его затруднительном положении. Примирившись с восточной ветвью Каролингов, он начал сноситься с византийским императором, сделал ему уступки по делу патриарха Фотия, не терял видов на Болгарию, не желал вооружить против себя и моравского князя крутыми мерами.

51

Житие Мефодия: "старый враг... въздвиже стеры нань... иже болять иопаторьскою ересью". Здесь разумеется догмат о происхождении Св. Духа и от Сына, введенный римской церковью. Первый опыт этого учения явился в Испании в 589 году и высказан на толедском соборе. Западная церковь только к началу IX века через Галлию познакомилась с новым догматом; он стал распространяться с тех пор особенно, когда на ахенском соборе, в 809 г., Карл Великий принял его под свое покровительство. Из предшественников Иоанна VIII Адриан I и Лев III признавали уже происхождение Св. Духа и от Сына, но Лев III не одобрял вставку filioque в никейский символ. Не имея возможности воспрепятствовать принятию этой вставки франкскими церквями, он приказал, для сохранения точных выражений символа, вырезать его на двух серебряных досках - без вставки filioque. Послы папы Николая I в Болгарии проповедывали символ веры с прибавкой. Церковная практика IX века разрешила вопрос о filioque таким образом, что и баварские епископы, обвиняя Мефодия за выпущение вставки, были правы, и Мефодий, не принимая ее и утверждая, что согласуется с римской церковью, оставался правым. С одной стороны, в IX веке собственно римская церковь еще не внесла в никео-царьградский текст символа прибавку filioque и вообще на литургии не пела еще Credo, с другой стороны немецкая церковь, следуя постановлению толедского собора и других двух соборов конца VIII века, внесла уже эту прибавку и читала: a Patre Filioque procedens. Папа воспользовался таким положением вопроса и оправдал Мефодия.

52

Хотя мы и не имеем документа, где бы высказывались секретные поручения Викингу, но многие обстоятельства заставляют думать, что Викинг сделан был епископом намеренно, в противовес Мефодию и что он надеялся на сильную поддержку. Во-первых, когда св. Мефодий был в Риме в 879-880 гг., там же мы встречаем зальцбургского архиепископа Титмара; во-вторых, поведение Викинга и невнимание папы к жалобам Мефодия, стоящее прямо в разрез с письмом к Святополку 880 года, воторым Викинг был подчинен Мефодию; в-третьих, письмо к Мефодию 881 г., которым ему рекомендуется не предаваться слишком скорби за все искушения, а лучше радоваться за них, по примеру апостола; в-четвертых, житие Мефодия указывает на особое поручение папы Викингу: нам есть папежь власть дал, а сего велит вон изгнати и учение его. С 886 года он один заправлял духовными делами во всей архиепископии Мефодия.

53

Вот какую характеристику дает ему Гизебрехт: "Этот Карл... имел мало мужества, еще менее рассудка. Он увеличил бедствия государства вместо того, чтобы удалить их. В то время, как в течение нескольких лет за огромные суммы покупал он у норманнов мир, который они хранили недолго, когда анархия в государстве развивалась более и более, власть выпала сама собою из его бессильных рук".

54

Незадолго перед тем Святополк воспринимал у Арнульфа сына, названного, по имени воспринимавшего, Святополком. С 883 г. заметно расположение императора к Святополку. Причина его заключается в честолюбивых замыслах Арнульфа и в преимуществах личных качеств его, которым отдали честь современники. Так, император непосредственно влиял на мирные переговоры и кенигштеттинский договор.

55

Уже было говорено, что летописцы неохотно передают о политическом выигрыше славян; напротив, искажают истину или стараются по возможности скрыть ее. Таковы, к примеру, известия фульдского летописца. Впрочем, даже они, против воли, выдают правду: под 892 годом есть известие, что когда снова возникла война между Арнульфом и Святополком, послы Арнульфа к болгарам не могли идти сухим путем, через Паннонию; под 901 г. Хорутания названа южной частью Моравии и т.яп.

56

Вероятно, такое отношение Арнульфа к Карлу Толстому и было причиной его мира в 835 г. со Святополком; в свою очередь, мир с ним, может быть, обусловливал помощь, которую оказал потом Святополк, Арнульфу в 887 году; скоро затем личные интересы их пошли в противоположные стороны, и они опять становятся ожесточенными врагами.

57

Вообще, к этому времени заметна величайшая холодность к Kapлy; приближенные его идут к Арнульфу, призывают его согнать с престола больного и неспособного к делам управления императора; Карл поневоле упрашивает Арнульфа дать ему хоть небольшое местечко в Аламании для прокормления.

58

Переговоры в Омутенсберге вызваны были следующими обстоятельствами: во-первых, папа просил Святополка победить Арнульфа к походу в Италию; во-вторых, частые нападения норманнов заставляли Арнульфа искать союзников для войны с ними; в-третьих, в то время распространился слух о движении угров к Дунаю, и нужно было позаботиться Святополку и Арнульфу о защите своих земель; в-четвертых, Регино свидетельствует, что тогда уступлена была моравскому князю Чехия. Неправдоподобие последнего известия бросается в глаза при рассмотрении событий 891 и 892 годов, когда Арнульф употреблял все усилия, чтобы примириться со Святополком, недовольным им. Об уступке Арнульфом Чехии в 890 г. может говорить только человек мало знакомый с тогдашними делами, каков и был Регино, подводивший факты под годы без всякой критики.

59

Житие Мефодия: "Абие же шедшу ему тамо, прият его царь с великою честью и радостью, и учение его похвали, удръжа от ученик его поча и диакона с книгами. Всю же волю его створи, елико хоте, и не ослушав ни при чесом же; облюбль и, одарив вельми, проводи его паки славно до своего стола, тако же и патриарх".

60

Отношения двора византийского к папе тогда опять начали колебаться; неудавшаяся попытка возвратить Болгарию повела римских пап к угрозам греческому патриарху, а потом к отлучению его. Вообще же путешествие Мефодия в Константинополь оспаривается западными учеными.

61

Описывая ожесточенную вражду религиозных партий и преследование учеников Мефодия, жизнеописатель Климента говорит (глава 13): "а князь ничего этого не знал... он был в отлучке; если бы он был дома, то не поступили бы так с исповедниками истины: ибо хотя он и часто покровительствовал Франкам и был нрава полудикого, но уважал и заслуги святых мужей"; гл. 9 - после речи о св. Троице: "князь едва ли понял что из сказанного, на понимание вещей божественных он был весьма туг с одной стороны потому, что воспитан был по-варварски, или, короче сказать, без всякого толку, с другой потому, что ум его расслабел от грязных удовольствий, как было сказано"; самому Святополку влагаются слова: "я сознаюсь в своем крайнем нeведении, я не далек в предметах догматических".

62

Очевидно, все это чистая лояь: только в 870 и 871 г. могли пасовские епископы иметь претензию на управление в Моравии; в последующее же время, когда Моравия добыла ceбе политическую и церковную независимость, этого не могло быть. Отцы совершенно опустили из виду договоры 874 и 884 годов, бесславные для немцев; о правах маркграфов в Моравии - токе чистая выдумка; мы видели, что даже при Моймире II граф восточной марки, Исанрих, держит себя довольно независимо от Арнульфа, заключает союз и ищет поддержки в Моравии, да и ранее графы восточной марки чаще заключают союзы с Mopaвией, что остаются верными немецкому королю. Впрочем, мораване, живущие на границах немецких марок, судились во все время судом маркграфским, как показывает грамота Арнульфа от 898 года на право суда над мораванами в жупе Крушвицы.

63

Принято поселение славян в Чехии относить ко времени после 451 года по Р. Хр., когда маркоманны и их соседи, квады, примкнули к огромному войску Аттилы, направлявшемуся в Галлию, и когда в Чехии ocталось только небольшое число их, легко подчиненное новыми поселенцами. В 494 году часть герулов, вследствие понесенного ею поражения от лонгобардов, искала новых мест поселения на севере, при этом она проходила через земли, заселенные славянами, получив от них свободный пропуск. Но невероятно, чтобы все колена, образовавшие чешский народ, поселились в одно и то же время. У Косьмы пражского, древнейшего свидетеля о жизни чехов, сохранились предания, касающиеся только колена, поселившегося близ Праги и называемого чехами; другие колена и другие местности входят в историю постепенно, теряя свою особность и втягиваясь мало-помалу в область князей пражских. До тех пор, нужно полагать, каждое колено жило отдельной жизнью, на отдельной территории, не стоя в связи с коленом чехов пражских. Можно представить положительные доказательства в пользу того, что было несколько осадков поселений в Чехии. С появлением авар начинаются враждебные столкновения их со славянами. Дулебы испытали всю тяжесть аварского ига; но дулебы соседили с бужанами и занимали земли по реке Стыру. Скоро они coвсем исчезают из указанного места, где, вместо них, появляются волыняне и хорваты. Потом мы встречаем дулебов в Чехии, уже занятой другими коленами, они поселились в южных ее частях и выстроили города на восток от Волтавы. "Сказанное о поселении Дулебов, говорит Лелевель, покажется гипотезой для тех, которые возводят население Чехии ко временам более отдаленным; но и их мнение не менее предположительно, если они хотят очень рано запереть вход в Богемию для других племен; колонизация совершается последовательно..." Можно допустить, что и другие колена, избегая чужеземного господства, расселялись в разные стороны. Что движение славян совершалось в продолжительный период времени, важное свидетельство на это имеется у Константина Порфирородного в рассказе его о переселении сербов и хорватов на юг из Белосербии и Белохорватии, т.яе. из стран за Карпатами.

64

По Косьме, у этого учителя, "родом Серба, именем Дуринга, мужа самого гнусного, который был злее зверя лютого, воспитывался сам Неклан".

65

Разумеем предание о том, что при Святополке чешские князья были лишены верховных прав. На Чехию не наложило никакого тяжелого отпечатка угорское соседство; если некоторые походы угры и должны были делать через Чехию, то дело происходило каким-то мирным путем, может быть, по взаимному соглашению. Вообще, хотя и нет положительных данных для суждения о том, как относились угры к чехам, но уже один взгляд на внутренние отношения Чехии начала Х века должен убедить нас, что угры не обнаружили здесь ничем своего губительного влияния; здесь вступает в свои права старая княжеская фамилия, был тут князь Вратислав, "великий славой" - по житью Вячеслава; во время женской опеки над малолетними детьми Вратислава выходят наружу известные уже нам партии с теми же претензиями, против которых боролись предшествуюшие князья... но нет ни одного намека на вторжение угров!

66

Русское житие Вячеслава: "Разгорделись чешские мужи и начали ссориться меж собою: молод был князь их. Но когда он вырос... вошел дьявол в сердца злых советников его, они наговаривали Вячеславу: хочет тебя убить Болеслав, с ним заодно и мать, и воины его... злые псы, посоветовавшие Вячеславу выгнать мать свою без вины..."

67

Чешские паны распустили слух, что Людмила, из личной ненависти, была умерщвлена Драгомирой. Между тем, в народном предании, в продолжение столетий, Драгомира, как богоугодная супруга Вратиславова, пользовалась добрым воспоминанием.

68

А когда он начал править, трудно сказать; если в 18 лет он еще не мог, за малолетством, сделаться самостоятельным правителем, то мог им сделаться в 20, в самом крайнем случае в 24; при первом предположении он бы княжил с 923, при втором с 927 года.

69

Что Чехия была немецким леном, основания на это берут из тех летописных свидетельств, где князья чешские клянутся в верности королям при подобном же обряде, что и вассалы, получавшие лен. Но все эти основания - особенные случаи, из которых никак нельзя выводить правила для каждого чешского князя, который нормально, по преемству, занимал чешский престол. Брячислав I говорит Генриху III, что он ничем не обязан перед немцами, кроме того, что установлено по договору с сыном Карла Великого; тот же Брячислав вводит закон о престолонаследии совершенно независимо от немцев.

70

Маркграф Геро, раненый в битве с лужичанами в 963 г., потерял тут сына своего Сигфрида. Это так огорчило старика, что он скоро оставил свой пост, пошел в Рим на богомолье и на возвратном пути умер, 20 мая 965 года. Марка Геро была разделена между многими графами, которые под его еще начальством управляли отдельными частями ее. Дитрих стал графом Нордмарка, называвшегося впоследствии Altmark; ему подчинены были лютичи и гаволяне, народы по Гаволе до нижней Одры. Саксовецая марка, на нижней Сале и Мульде до Лабы, к которой причислялись также нижние Лужицы и Польша до Варты, - впоследствии марка Лужицы и восточная - была разделена между двумя графами, Титмаром и Годо, последний начальствовал над восточными областями, более беспокойными. Турингская марка, от верховьев Салы до Лабы, из которой впоследствии образовалась марка мишенская, и от которой в зависимости были верхние Лужицы, разделена была между тремя графами: Гунтером, Вигбертом и Виггером. Каждый из этих шести графов получил права, принадлежавшие прежде Геро, и владел леном в своем округе. На случай восстания они должны были собираться под знаменем Титмара, которому поручен был верховный надзор за всеми марками, с титулом маркгерцога.

71

Жупа слубская подчинена Геро в 963 г.; позже здесь занял Мишну и окрестныя жупы Болеслав чешский (985 г.), военные действия 990 года сосредоточиваются в жупе слубской; все ведет к догадке, что оба князя претендовали на эту землю - один как на подарок от немцев, другой как на военную добычу.

72

"Бородатый греческий апостол, не руководимый политическими целями, не угрожал самостоятельности стран новокрещенных; принадлежа к патриарху константинопольскому, не старался уверить их, что они должны подчиниться императорству; новообращенные видели себя членами великой Христовой церкви, а не подданными немецкого императора", говорит Лелевель.

73

Действительно, Чехия X в. была слаба в христианстве; объяснять этого нельзя тем, чем бы это легко было объяснить относительно, например, бодричей: тут сверху донизу, во всем населении, ненависть к притеснителям, желание, выждавши благоприятный случай, выместить злобу на церкви и епископе; в Чехии же нужно предположить другие причины холодности и неверия, и к этим причинам можно отнести разрыв сношений с востоком, откуда народ привык иметь проповедников, и ослабление проповеднической деятельности в чешском народе; замечательно, что Войтеха сочли за нужное отправить для образования в Магдебург, т.яе. за границу. Похвала Косьмы Вячеславу и Болеславу не противоречит этому: первый был мученик, второй основал пражскую епископию. Косьма хвалит их за это, как Нестор хвалит Владимира за принятие христианства, хотя нельзя сказать, чтобы действительно в России так успешно распространилось и повсеместно утвердилось христианство, как об этом говорит Нестор.

74

Уже не редкость в ту эпоху, что дети коронованных особ и члены богатых семейств вступают в духовное звание; многие члены императорского саксонского дома (архиепископ кельнский Вильгельм, Адельгейда и Матильда - аббатиссы) посвящали себя монашеской жизни; то же самое видим и в чешском княжеском доме (Страхквас, Млада); знатные люди подражали в этом случае обычаям князей; высшие церковные должности мало-помалу переходят к знатным родам - явление, характеризующее средневековую церковь.

75

К концу X в. монашество во Франции и Италии реформируется в своих основаниях. Во Франции эту реформу произвели аббаты монастыря Клюни, основанного в 910 году, Берно, Одо и Майол - воззванием к жизни монастырских правил св. Бенедикта. В Италии церковная и монашеская жизнь тоже к этому времени получила новый и высший вид. Только высшее удовдетворение она находила не во внешних формах и учреждениях, но в мистицизме, и основание ей положили отдельные личности. Первым лицом такого рода и был св. Нил; по духу и убеждениям похож на него Ромуальд, наполнявший тогда славой северную Италию. Он происходил из богатого семейства и долго вел роскошную и порочную жизнь. Тяжкое преступление, совершенное отцом его, пробудило его от прежней жизни и привело в монастырь. В суровых лишениях провел он многие годы в Венеции, вместе с другим пустынником, Марино; потом возвратился в Италию и пытался здесь провести совершенное изменение в монастырском уставе. Оттон III поручил ему монастырь Классе в Равенне, но требования Ромуальда были так тяжки, что братия никак не могла выполнить их, и он должен был отказаться от управления монастырем. Все это были личности сильные, широко распространившие свое влияние. Реформа коснулась и монастырей римских: монастырь Бонифация и Алексия стоял в близких отношениях с монастырем св. Нила. Наш епископ Войтех относится к этому же разряду ревностных реформаторов церкви и глубоких мистиков и аскетов, желавших разом и без уступки проводить в жизнь свои отшельнические теории.

76

Любопытно оправдание политики Мечислава относительно славян полабских у Карла Шайнохи, хотя и весьма сомнительна его основательность. Правда, что введение в Польше государетвенного порядка, известных обязательств и повинностей, христианства и т.яд. не могло обойтись без борьбы, брожения, неудовольствий; весьма вероятно, что многие сожалели об утрате старых патриархальннх порядков и, не понимая потребностей времени, смотрели на Пястовичей, как на тиранов и не раз поднимали против них бунт; но на чем же основаны дальнейшие соображения?.. "Наиболее негодовали на Пястовичей те западные Славяне, которые, никак не примиряясь с мыслью об новой общественной организации, решившись лучше погибнуть, чем принять чужую веру, смотрели на них, как на изменников. Отсюда выходили, с одной стороны, сочувствие и соглашение между этими западными Славянами и противной Пястам партией в Польше, с другой, меры принимаемые Пястами против западных Славян, поддерживавших беспорядки в новохристианизированной Польше. Поэтому, когда римские императоры, в видах распространения своего господства, предпринимали войны против западных славян, тогдашний интерес Польши, т.яе. Пястов, заставлял их помогать императору против родственных народов". Но чем будут объяснены задирчивые притязания Мечислава относительно чехов?

77

Можно бы привести и еще довольно убедительные доказательства разъединенности славян за это время: замечательно, что ранее, в первой половине X, тем более в IX в., мы видим дружные восстания славян, твердо и положительно преследующих взятую цель; в IX в. дела чехов и славян полабских, по крайней мере, чехов и сербов, стояли в соответствии с положением к немцам моравских государей; в половине Х в. с деятельностью и характером чешских государей.

78

То в большей, то в меньшей степени приписывают Болеславу законоположевия, проведшие резкую черту между двумя сословиями - шляхетским и кметским. Но при суждении об этих законоположениях мы можем отправляться только от отрывочных известий Мартына Галла, писавшего в XII веке. На основании таких отрывочных известий, позднейших общественных отношений и критических работ над древнейшими памятниками польского законодательства, польский историк Лелевель пытается дать некоторые общие соображения о том, какие из статей законодательства Казимира, будучи выражением обычного народного права, могли бы быть отнесены к эпохе древнейшей, даже ко времени Болеслава I. В VI томе Polski wiekow srednich он так развивает свой взгляд, извлеченный им из рассмотрения польского законодательства. Короли и князья были законодателями, иначе при разных королях и князьях составлялись судебные решения; ни один из них еще не составлял кодекса. Решения производились по потребностям времени, по случаю недоразумений в судебной практике... Таким законодателем был и Болеслав Великий и, вероятно, своих постановлений не записывал по-латыни; Казимир Справедливый, Конрад и Лешко в своих постановлениях, писанных уже на латинском, занимаются охранением частной собственности, заботятся о безопасности бедных, - к этим целям направлены определения сейма ленчинского 1180 года; всякое время имело свои специальные требования, которым и отвечали постановления княжеские. Казимир Великий первый собрал все, утвердившееся в судебной практике, обычаи, и таковые digessit для пользования в судах. В таких дигестах найдутся постановления из всякого времени; не найдется только тех, которые вышли из употребления... тут не найдется и постановлений, отзывающихся старым языческим временем, хотя разные обычаи, записанные в статутах, относятся к дохристианской поре, хотя можно указать виды статутов, имеющих происхождение свое от времени Болеслава Великого.

Далее у Лелевеля, действительно, и следует извлечение более древних, по его мнению, статутов из законодательства Казимира Великого, из статутов вислицкого и петрковского.

В стране земледельческой, притом лесистой и недостаточно населенной должны были существовать предписания, касающиеся земледелия, охраняющие сельскую собственность. Польша была страна рыцарская, и потому все, что касается достоинства и прав рыцарства, должно было быть предусмотрено в обычном и писанном праве. Такие стародавние, первичные постановления княжества польского должны быть кратки и сухи, летко могли сохраняться в памяти. Их объявляли на местах народных собраний, на торгах, рынках, дабы всем они были известны; они должны были получить место и в письменных сборниках постановлений. Когда мы рассматриваем законодательство XIV века, находим тут значительное число постановлений настолько кратких, отрывочных и сухих, насколько другие постановления пространны. Эти краткие, отрывочные статьи исключительно представляют: назначение кар за проступки рыцаря, предостережения, касающиеся полей и лесов, либо до кражи скота; а если некоторые из подобных статей на вид довольно велики, то можно убедиться в их сшивном характере, разбив каждую из них на несколько частей, что сделать довольно легко. Такое свойство их заставляет признать, что oни весьма древни и по большей части относятся к первому периоду истории королевства польского. В течение веков почти каждый из подобных артикулов должен был подвергнуться значительным изменениям; при всем том он сохранил и старый характер, а часто и слог не изменившимся. Таковы приемы, которые дает Лелевель желающему воспользоваться польским законодательством для изучения древнейших отношений польского общества.

Антон Сигизмунд Гельцель в "Starodawne Prawa Polskiego Pomniki", T. 1. w Warszawie 1856 года, сделал весьма подробный разбор Лелевелева взгляда на польское законодательство в критическо-историческом разборе этого законодательства, предпосланном самому изданию памятников. Оставляя в стороне несогласие этого ученого с Лелевелем относительно самого взгляда на характер Казимировых статутов, на отношение между вислицким и петрковским уложением, мы отметим некоторые пункты опровержения, касающиеся собственно нашего предмета:

1) Нельзя известные статьи законодательства Казимирова, как например против потрав и вреда, наносимого проезжающими панами хозяйству земледельцев, приурочивать к какому-либо определенному времени, потому что подобные злоупотребления и подобные статьи против них повторялись и в позднейшие эпохи, например, в 1493, 1527 годах, притом не только в Польше, но и в Германии и Франции.

2) Юридические постановления, признанные Лелевелем за древнейшие, - о похищени чужой вещи на ниве и предметов, относящихся до хозяйства: волов, деревьев, сена, зерна, овощей, об оскорблении бедного и ответственности пана за вину слуги, причем вставка idem перед некоторыми статьями наводила его на мысль, что они взяты из постановлений весьма древних, Гельцелем опровергаются.

3) Длугошево известие о праводавстве Генриха Бородатого, известие, составляющее только риторическую фразу, Лелевель принимает в основание своих выводов.

Вообще, Гельцель, шаг за шагом, следит за развитием Лелевелева взгляда и показывает, как самые ошибки, так и источник, откуда произошли они. "Мои исследования, говорит он, представляют вот какой результат: я убедился и в предыдущих отделах доказал, что многие и доводы Лелевеля, который в статуте Казимира Великого видит остатки более или менее полных статутов XIII века, ошибочны. Совершенно другое дело, если в этих статутах могли сохраниться и сохранялись, в сущности, весьма древние остатки обычного народного права, которое имело свое происхождение еще в период язычества народа. Подобные обычаи оставили след свой в постановлениях времен чрезвычайно поздних. Но когда идет дело о самом факте законодательства той или другой статьи, в той форме и редакции, в какой мы ее теперь находим, в этом отношении мне приходится отказать в происхождении из XIII века не только всем отдельным статутам, но и каждой их статье".

Выходит, что, при всем скептическом отношении к делу, Гельцель дает некоторое место мнению Лелевеля об удержании в позднейшем законодательстве некоторых черт древнейшей жизни. Мы и старались воспользоваться скромным правом, уделенным Гельцелем историку древнейшей истории Польши.

79

Это был брат маркграфа Эккарда, состоявший в родстве и с Болеславом польским. Гизебрехт замечает, что, быть может, Дубровка до брака с Мечиславом польским была в замужестве за отцом Эккарда и Гунцеллина, графон Гунтером; то же самое говорит об этом родстве и Лелевель. По смерти Эккарда, при неустройствах в Германии, Гунцеллин, весьма естественно, желал оставить за собой маркграфское достоинство; но из рассказа Титмара можно видеть, что кто-то другой, а не Гунцеллин, заведывал делами марки.

80

Политика короля Генриха II действительно находила мало сочувствия между саксами и баварцами. Особенное неудовольствие возбуждал союз его с языческим народом (лютичи) против христианского князя (Болеслав польский). Многие высокопоставленные лица духовного и светского чина находили, что политика Оттона III по отношению к Польше более соответствовала национальной чести и христианскому чувству; ведя постоянную войну с польским князем, Генрих отвлекал его внимание от языческих народов и мешал проповеднической деятельности и распространению христианской веры, что вполне противоречило средневековому воззрению на римского императора германской нации. Блистательное подтверждение своих взглядов недовольная партия видела в продолжительной безуспешной войне с Болеславом, и в чудесах от мощей угодников польских: разве св. Войтех, рассуждала она, и пятеро других святых почили бы в земле Болеслава, если бы они не хотели помогать ему? Таким образом, война с Болеславом казалась им делом недостойным императора и богопротивным. Лучшим выразителем идеалов этой партии является св. Бруно, высокий почитатель, друг и жизнеописатель Войтеха, пострадавший за проповедь христианства между язычниками 14 февраля 1009 года. Мученическая смерть Бруно не могла остаться без последствий для партии, стремлениям которой он дал весьма определенное выражение. Мы знаем, что Гунтер, один из главных представителей ее, решился, по примеру Бруно и Войтеха, идти на проповедь к лютичам; польский князь, снабжавший его одеждой и съестными припасами, был полным осуществлением идеала христианского короля в глазах этой партии.

81

Весьма интересен рассказ венгерских летописцев о том, что угры, не успев еще образовать своего европейского государства, уже покорили своей власти Русь и обязали ее ежегодной данью. Так, Аноним Нотарий короля Белы рассказывает, что угры, под предводительством семи старейшин, из которых главным был Альм, отец Арпада, выступили в 884яг. из Скифии, своего древнего отечества; долго шли они по пустыне, не встречая никаких поселений, питаясь произведениями рыболовства и охоты, пока не пришли в Руссию, которая называется Суздаль (in Rusciam, quae Susudal vocatur); без всякого препятствия дошли они до Kиeвa и решили покорить всю землю Руссов. Князь киевский, услыхав об этом, призвал на помощь куманов, но не мог выдержать натиска угров и просил мира. Мир дан был ему на следующих условиях: 1) князья и вельможи pyccкиe должны дать в заложники своих сыновей, 2) должны обещать ежегодную дань в 10,000 марок серебра и, кроме того, дать уграм пищу, одежду и все необходимое.

Князья русские исполнили все требованы угров, дали, сверх того, 1,000 коней с полною сбруей, 400 верблюдов и другие дары многие и бесчисленные, и просили только, чтобы угры не селились в Галиции, которая встретится им по дороге на Запад; вместо нее указали на Паннонию, как на страну, отличающуюся превосходными качествами. В сопровождении киевских руссов, дошли угры до Владимира, князь которого дал им также заложников, золота, серебра и пр.; после трехнедельного здесь пребывания, угры в конце четвертой пришли в Галич, где были приняты с такою же покорностью; отсюда они перешли в Паннонию. He нужно много доказательств для опровержения приведенного рассказа; очевидно, что Аноним Нотарий, писавший (в XIII ст.) в то время, когда имена Суздаля, Галича и Владимира уже были известны, не знал, что в IX ст. они еще не существовали. Нам возразят, пожалуй, что время основания древнего города определить весьма трудно: построенный в известную эпоху, как значится в письменном памятнике, он мог существовать несравненно ранее, в виде небольшого поселения, мало известного по негромкой деятельности племени, которому оно принадлежало. Соглашаясь с этим возражением, мы не будем опровергать Анонима тем, что означенные города не существовали в 884яг., но никак не можем согласиться с ним, что князья их были до такой степени богаты, что могли поднести уграм столь ценные дары.

Кроме того, наш собственный летописец, которому мы имеем основание верить более, чем безымянному Нотарию венгерского короля и который со слов предания записал известие об уграх, именно говорит, что угры мирно, без войны прошли 898яг. мимо Киева и по всей земле русской, а воевать они начали там, где живут волхи и словене, т.яе. в стране, впоследствии назвавшейся угорскою (ПСРЛ, I, 10). Неужели предание забыло бы о враждебном столкновении угров с киевлянами, если бы такое действительно было? Другой летописец венгерский, более достойный вероятия, именно Туроч, рассказывает о покорении Руссии (она же и Суздаль) гуннами еще в IV ст. (375 г.). Гунны по смерти Атиллы и после междоусобных войн сыновей его, возвратились домой, в азиатскую Скифию, откуда уже в 745яг. перешли в Паннонию. В это вторичное прохождение их через Русь, они, по словам Туроча, не имели войны с жителями Суздаля и Киева (Rio), а что касается до Владимира и Галича, то об них нет ни малейшего упоминания. Таким образом, рассказ Нотария ничем иным не объясняется, как ложным патриотизмом: он жил в эпоху частых походов венгерских королей на Русь, и ему хотелось дать право, законность тем притязаниям на Галич, которые ясно высказывались со стороны Венгрии.

82

Роман, как нам известно из русских летописей, был в 1199яг. во враждебных отношениях к большей части русских князей; со всеми Мономаховичами он был в ccopе, и если заключил союз с Ольговичами, то только по причине крайней необходимости. Теперь понятно, что Роман не мог приступить тотчас же к решительному образу действий, потому что собственные средства его были незначительны, а на постороннюю помощь нечего было рассчитывать: союзники его, Ольговичи, сами были в незавидном положении, они воевали с Рюриком; Всеволод не мог благосклонно смотреть на соединение Волыни с Галичем, потому что политика его постоянно отличалась противодействием усилению какого бы то ни было князя, а Рюрик был открытым врагом. Между тем, успех зависел от быстроты и энергии: галичане, по словам Татищева, учинили совет, на котором были высказаны два мнения: одни хотели посоветоваться с Рюриком и от него просить князя, другие стояли за Романа и им нужно было предупредить вмешательство Рюрика.

Во второй раз отправился Роман в Польшу и, по словам подьских писателей, униженно умолял Лешка, тогда уже князя краковского, о помощи, соглашался вступить в подданические к нему отношения (так умеренно переводим мы слово, употребленное Кадлубком) и не хотел быть самостоятельным владетелем Галича, а только Procurator'ом краковского князя. Кроме того, обещал, что через него Лешко будет владеть всеми русскими и половецкими князьями. Просьба Романа принята была не совсем благосклонно, польские вельможи находили более выгодным приобрести Галич для Польши, но Лешко, по доброте сердечной, согласился, наконец, исполнить ее и выслал воеводу Николая для утверждения Романа на галицком столе.

Уже далеко от города польское войско было встречено галичанами, которые предлагали полное, безусловное подданство краковскому князю, обещали большую дань и просили одного: избавить их от ненавистного господства русских князей, которые губят землю своими распрями и междоусобиями; поляки, однако же, не исполнили этой просьбы и, посадив Романа, возвратились домой. Рассказ этот, основанный на Кадлубке, не только ложен, но и невероятен; современник описываемого события Винцентий Кадлубек, епископ Kpaковский, написал сочинение свое, как сам говорит, с той целью, чтобы, рассказав великие деяния предков, тем самым вызвать доблесть своих современников, возбудить в них желание подражать древним героям; но так как в древности не все были герои, да и самые герои, иной раз, поступали не совсем хорошо, то автор нашел вынужденным в одном месте добавить, в другом приукрасить, придать известный, неверный тон рассказу, - иначе цель его не была бы достигнута.

Другое намерение автора, о котором он умалчивает, но которое очевидно для всякого читателя, есть прославление Казимира Справедливого и его предков и похвальное слово Лешку Белому. От такого сочинения и от такого автора трудно ожидать голой истины, востановить которую можно историческими соображениями о том или другом событии и показаниями других источников. Характеры отношений между польскими и русскими князьями совершенно противоречит тону этого рассказа, мы старались, выше, доказать, что эти отношения были совершенно подобны взаимным отношениям русских князей. Пястовичи, через браки, были постоянно в родственных связях с Рюриковичами и, как родственники, помогали друг другу в распрях и междоусобиях, которые знаменуют как русскую, так и польскую историю.

Не заглядывая в древнейшую эпоху, мы в только что рассказанных событиях видим подтверждение наших слов: отец Романа, Мстислав, был женат на Святохне, дочери Болеслава Кривоустого, Казимир Справедливый женился на Елене, племяннице Романа; вследствие этого они взаимно помогали друг другу. Так Мечислав, брат Казимира, выслал в 1189яг. войско, которое должно было посадить Романа во Владимире. Роман, взяв впоследствии сторону Лешка, бился с Мечиславом на р. Мозгаве в 1197яг., а теперь, в 1199яг., когда он сам нуждался в помощи, ему весьма естественно было обратиться к Лешку и нет ничего удивительного, что посажение Романа в Галиче совершилось при участии Лешка. В своде летописей Татищева это событие представлено именно так, как мы его понимаем; там же находим известие, что Роман бился с галичанами под стенами их города, что бой был непродолжителен и победителем остался Роман - это обстоятельство объясняется тем, что Бела, посадив (1188) своего сына Андрея в Галиче, увел с собою в Венгрию некоторых бояр или сыновей их, чтобы тем обезопасить положение сына в новоприобретенных владениях; отсюда ясно, что в Галиче непременно должна была существовать венгерская партия, которая, по чувству любви к своим родственникам в Венгрии, всячески должна была заботиться об интересах короля; она-то сообщила ему о смерти Владимира, и король решился снова попытать счастья, но опоздал: Роман брал Галич в то время, когда венгры переходили Карпаты.

83

Шумная деятельность Романа, вероятно, через Венгрию, достигла Рима. Папа Иннокентий III, расчитывая на славолюбие галицкого князя, отправил к нему послов для склонения его в латинство; послы должны были обещать ему новые владения и королевский титул за обращение в католицизм. Роман не уклонился от спора с учеными монахами, пришедшими из Рима, препирался с ними от письма, как говорит летопись, и одолел их. Послы, не надеясь на свои убеждения, думали лестью и обещаниями достигнуть цели, между прочим, они упомянули о мече Св. Петра, который может сделать Романа богатым, сильным и честным. На это князь возразил немного резко и откровенно, но словами, которые прекрасно характеризуют деятельность князей древнерусских: "Такий ли то меч Петров у Папы, говорил Роман, показывая свой собственный, иж имать такий, то может городы давати, а аз доколе имам и при бедре, не хочу куповати ино кровию, яко же отцы и деды наши размножили землю русскую".

84

Господство Коломана в Галиче важно в религиозном отношении. Король Андрей, в послании своем к папе Иннокентию III (1214), в котором называет себя Rex Haliciae et Lodomeriae, представляет восшествие Koлoмaна нa престол галицкий как следствие униженной просьбы самих галичан, причем последние называются королевскими подданными; далее, желая привлечь милостивое внимание папы к своему сыну, рассказывает вещи, совершенно невероятные, именно, что галичане выразили желание быть в единении со священной римской церковью и повиноваться главе ее, папе. Заинтересованный Инокентий III приказал стригонскому архиепископу венчать Коломана королевским венцом. После этого послания, нам кажется весьма правдоподобным известие, сохранившееся в своде Татищева, что галичане согласились повиноваться Коломану, только под условием принятия им православия; что Коломан, дав обещание, не только не исполнил его, но даже привел с собою двух римских епископов, которые стали учить народ новой веpе, захватили несколько православных церквей и даже оскорбили галицкого владыку; все это сильно поразило галичан, но разделенные на партии и потому слабые, они ничего не могли сделать для свержения иноземцев.

85

Мы не считаем нужным распространяться об отношениях Галича к ятвягам; этот народ, донельзя дикий и воинственный, делал беспрестанные нападения на Волынскую область, за что ему платили той же монетой, и, конечно, русскиe имели всегда перевес над ятвягами; они были и сильнее, и искуснее, имели лучшее вооружение и действовали правильнее. Не раз повторившееся отустошение Ятвяжской земли имело важные результаты: в 1236яг. ятвяги, разоренные вконец, прислали просить мира, обещаясь платить дань и строить города в своей земле, в удостоверение чего прислали детей своих в заложники; так, первые начатки цивилизации были внесены к ятвягам русскими при Данииле. В 1257яг. к ним ездил галицкий боярин для сбора дани черными куницами, белками и серебром. Часть дани послали в подарок пограничному польскому начальнику, чтобы, таким образом, похвастаться перед соседями.

86

Войшелк крестил у Льва сына Юрия.

87

В "Описании Рукописей Румянцовского Музея" Востокова, на 174 стр., при описании одного Харатейного Евангелия, читаем следующую вкладную запись 1376: "Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, се я князь юрия холмскии, сын данила холмскаго, по смерти сына моиего князя семена придали иесмо к церкви Божой, пречистои Богоматери на Богомоле вечистоие село стрижово слепче Космово цуцнево зовомо обапол бугу в лето 6884 к столцу иепископии хомскоие при боголюбезном калисти иепископи холмъском и белъзком да пребудут же непорушно под анафемою за што зде дан Господи нам побыть и здравиие а по сем и детем нашим вечную память аминь".

Эта вкладная запись очевидно доказывает, что Юрий, князь холмский и белзский, который правил до 1378 года и который так мужественно боролся с поляками не Наримунтович, как полагали, а Даниилович, и есть сын Даниила Мстиславича, следственно, русского, а не литовского княжеского рода. Как видно из заниси, у него были дети, из них мы знаем только одного; Зубрицкий в "Истории Галицкого Княжества", III, 266 упоминает об Иоанне, сыне Юрия Белзского".

88

Давнейшее свидетельство о Болеславе, князе русском, находится в хронике Анонима Гнезненского, который, как догадываются новейшие польские ученые, был Иоанн из Чарнкова, архидьакон Гнезненский и подканцлер королей Казимира Великого и Людовика Венгерского; таким образом, его свидетельство, как современника, имеет особенную важность: в хронике его, изданной Соммерсбергом, находится место, рассказывающее об избрании Болеслава и об его смерти. Очевидно, что Болеслав был племянником Юрия II по матери, родом русской, которая, таким образом, должна быть родной или двоюродной сестрой последнего галицкого князя. Есть известие, что Болеслав не тотчас по смерти Юрия II сделался галицким князем, а что до него были два наместника хана; свидетельство тому мы находим в хронике швейцарского монаха, Иоанна Витодурана (см. Карамзин, IV, пр. 339) но оно слишком неправдоподобно, и мы только мимоходом о нем упоминаем. Относительно избрания Болеслава важно свидетельство Бартоломея Зиморовича в его "Triplex Leopolis"; он очень правдоподобно утверждает, что жители города Львова тогда только отворили ворота Болеславу, когда он согласился на предложенные ему условия. Весьма естественно, что народ, принимая иноземного государя, выговаривал наперед неприкосновенность законов, обычаев и образа жизни.

89

Акты, относящиеся к Истории 3ападной Руси, I, ь 1. Грамота эта написана от лица князей Евнутия, Кейстута, Любарта, Юрия Наримунтовича и Юрия Кориатовича, которые, заключая мир, ручаются и за прочих князей литовских, именно: за Великого Ольгерда, за Кориата, Патрикия и сыновей их.

90

Набег Любарта 8 июля 1853яг. был нарушением перемирия, потому что в грамоте сказано, что войну можно начать только месяц спустя после назначенного срока, т.яе. после 24 июля 1353яг.

91

Этими словами Длугош сам себя изобличает; между 1350-1366 годом он два раза под 1350 и 53 годами упоминает о том, что земля Владимирская и Луцкая находились во власти Казимира, а под 1366яг. говорит, что они уже целые 15 лет составляли собственность Любарта. ВообщеЮ известия Длугоша между 1350-66 годами не имеют ни малейшего вероятия, тем более, что Аноним ни слова не говорит в эти годы о юго-западной Руси. Мы не придаем особенного значения походу Любарта 1353яг., извеcтиe о котором мы нашли у Длугоша, и если выписали его, то только потому, что подобный образ действий, быстрые и внезапные нападения, сопровождаемые опустошением, всегда отличали литовцев.

92

Близ города Божентина, в 10 милях от Сендомира.

93

Она временно управляла Польшей за отсутствием сына.