Джеймс Скотт

БЛАГИМИ НАМЕРЕНИЯМИ ГОСУДАРСТВА

К оглавлению

Часть 3.

Осуществление проектов сельского заселения и сельскохозяйственного производства.

7. Принудительное переселение в деревни в Танзании: эстетика и миниатюризация.

Кампания по организации деревень уджамаа в Танзании с 1973 г. до 1976 г. была грандиозной попыткой прикрепления большинства сельского населения к постоянному месту жительства в деревнях, планировка которых, дизайн жилищ и местные экономические структуры частично или полностью разрабатывались правительственными чиновниками из центра. Мы будем исследовать танзанийский эксперимент по трём причинам. Во-первых, по большинству оценок, эта кампания была самым крупным принудительным переселением, предпринятым к тому времени в независимой Африке: было перемещено, по крайней мере, 5 миллионов танзанийцев¹. Во-вторых, благодаря международному интересу к эксперименту и относительно открытому характеру политической жизни в Танзании имеется достаточно большое количество документов по процессу виллажизации – принудительного переселения в деревни. Наконец, кампания в значительной степени была проектом, предпринятым в целях увеличения благосостояния населения, она не была ни этнической чисткой, ни выселением, проводимым в карательных целях или в целях военной безопасности, что часто случалось в других местах – например, в Южной Африке при апартеиде происходили принудительные перемещения и заселение племенных резерваций. По сравнению с советской коллективизацией кампания по организации деревень уджамаа была примером крупномасштабного социального проекта, проведённого сравнительно нерешительным и слабым государством. 

Если проанализировать множество других случаев крупномасштабных переселений, получаться почти такие же результаты. В танзанийском примере важную идеологическую роль играют китайская и российская модели (как и марксистско-ленинская риторика), но не следует представлять себе, что они были единственными источниками вдохновляющих идей при проведении в жизнь такого рода схем². Можно также  исследовать массовые принудительные перемещения людей при политике апартеида в Южной Африке, которые были гораздо более жестокими и экономически разрушительными. Можно проанализировать любое число многочисленных крупномасштабных капиталистических систем производства, часто сопровождавшихся значительными перемещениями населения, которые были предприняты при содействии международной помощи в развивающихся странах³. Джулиус Ньерере, глава танзанийского государства, осуществлял переселение своего собственного населения на новое постоянное место жительства способами, которые были, как мы увидим далее, поразительно похожими на колониальную политику, а его идеи о масштабе механизации и о экономике сельского хозяйства входили неотъемлемой частью в развернутое международное обсуждение того времени. На рассуждения о модернизации сельского хозяйства сильное влияние оказывали модель управления ресурсами в долине Теннеси, вообще развитие интенсивного капиталовложения в сельское хозяйство в Соединённых Штатах и уроки экономического развития после Второй мировой войны⁴.

В отличие от советской коллективизации танзанийская виллажизация не была задумана как тотальная война с сельским населением. Ньерере настоятельно предостерегал против использования административного или военного принуждения, указывая, что никого не следует заставлять силой, против желания, переезжать в новую деревню. Разрушения и жестокость программы Ньерере, какой бы трагичной ни была она для своих жертв, не могут стоять в одном ряду с разрушениями, причиненными Сталиным. Но даже имея это в виду, приходится признать, что кампания уджамаа была принудительной и часто жестокой. Кроме того, этот проект провалился как с экологической, так и с экономической точки зрения. 

Даже в этой «более мягкой» версии авторитарного высокого модернизма заметны некоторые неистребимые черты фамильного сходства. И первая из них – логическая схема «усовершенствования». Как в «неусовершенствованном» лесу, образ общественной жизни в Танзании и способы поселения были недоступны для обозрения государством и препятствовали узко понятым государственным целям. Только радикальное упрощение картины поселений позволило бы государству приобщить население к таким благам цивилизации, как образование, медицина и чистая вода. Вряд ли единственной целью государственных чиновников было простое административное удобство – но это уже следующий пункт. Тонко скрытым подтекстом виллажизации была также  реорганизация человеческих сообществ с целью преобразования их в более удобные объекты политического управления – государство хотело облегчить введение новых форм коллективного сельского хозяйства, пользующихся его поддержкой. В этом отношении существуют поразительные параллели между тем, что предлагали Ньерере и Танзанийский Африканский Национальный Союз (ТАNU) и программой сельского хозяйства и поселений, начатой колониальными режимами в Восточной Африке. Эти параллели говорят о том, что мы случайно натолкнулись на что-то чрезвычайно характерное в проектах современных развивающихся государств.

Однако вне этого второго критерия бюрократического управления лежит ещё одно, третье сходство, которое не имеет ничего общего с эффективностью. Я полагаю, что у программы виллажизации в Танзании (так же, как и у советской коллективизации) было мощное эстетическое измерение. Определённые визуальные представления о порядке и эффективности могли бы иметь важное значение в некоем первоначальном контексте, но здесь они были оторваны от своих истоков. Высокомодернистские планы часто блуждают в виде этакого сжатого визуального образа эффективности, представляющего собой не научные суждения, которые можно проверить, а квазирелигиозную веру в наглядный символ порядка. Как предположила Джекобс, эти символы могут восприниматься как реальное явление, как видимый глазом порядок. То, как выглядят предметы, становится более важным, чем то, как они работают и срабатывают ли они вообще; или, лучше сказать, допущение состоит в том, что если что-то выглядит правильно, то, в силу самого факта, оно и работает хорошо. Важность таких представлений проявляется в тенденции миниатюризации, то есть создания таких микросред насквозь просматриваемого порядка, как образцовые деревни, демонстрационные проекты, новые столицы и так далее. 

В итоге, подобно советским колхозам, деревни уджамаа оказались экономическими и экологическими неудачами. По идеологическим причинам строители нового общества не обращали никакого внимания на местное знание и местные методы земледелия и скотоводства. Они также прошли мимо наиболее важного факта социального строительства: его эффективность зависит от доверия и сотрудничества реальных личностей. Если люди посчитают новое устройство жизни угрожающим их достоинству, их планам и представлениям, то будь оно трижды эффективно, они сумеют сделать его неэффективным.

Колониальное высокомодернистское сельское хозяйство в восточной Африке.

Колониальное государство не просто стремилось создать под своим контролем чрезвычайно ясную и отчетливую картину жизни – условием этой отчетливости было наличие серийного номера на всем и на всех.- Бенедикт Андерсон, Воображаемые сообщества

Колониальное правление всегда осуществляется в интересах колонизатора. В сельском обществе это обычно проявляется как стимулирование производства в интересах рынка. Для этого применяются разнообразные средства, такие, как подушный налог, выплачиваемый наличными или ценными культурами, поддержка частных плантаций и белых поселенцев, которые ими владеют. С периода Второй мировой войны и особенно после неё Британия обратилась к составлению планов крупномасштабных проектов развития колоний и привлечению требуемой для этой цели рабочей силы в Восточную Африку. Во время войны в порядке воинской повинности было мобилизовано почти тридцать тысяч разнорабочих для работы на плантациях (особенно на плантациях сизаля), но это были еще цветочки. Послевоенные проекты, хотя они часто и имели довоенные аналоги, были гораздо более претенциозны: грандиозный проект организации производства земляного ореха (арахиса); проекты производства различных сортов риса, табака, хлопка, разведения крупного рогатого скота, и, прежде всего, тщательно разработанные планы сохранения плодородия почвы, которые требовали определенных, строго регламентированных методов. Неотъемлемой частью многих проектов были переселение и механизация⁵. В большинстве своём эти проекты не были ни популярны, ни успешны. Одно из стандартных объяснений успехов TANU в сельской местности как раз и состояло в указании на широко распространённое народное недовольство колониальной аграрной политикой – особенно принудительной консервацией мер измерения и такими инструкциями относительно скота, как уменьшение его поголовья и обработка от паразитов⁶.

Наиболее основательным объяснением логики, лежащей в основе этих проектов «колониализма всеобщего благосостояния», является исследование Уильяма Бейнерта хозяйства соседнего Малави (в то время Ньясаленд)⁷. И хотя экология в Малави была другой, основные линии её аграрной политики мало отличались от принятых в других странах Восточной Африки, являющихся колониями Англии. Нас в данном случае больше всего поражает, до какой степени условия колониального режима подошли независимому и гораздо более законному социалистическому государству Танзания.

Отправной точкой колониальной политики была абсолютная вера в то, что чиновники считали «научным сельским хозяйством», и полный скептицизм относительно существующих аграрных методов африканцев. Как сказал один провинциальный сельскохозяйственный служащий в долине Чири: «У африканцев нет ни знаний, ни навыков, ни оборудования для диагностирования проблем эрозии почвы, при этом они не могут спланировать корректирующих  мер, основывающихся на научном знании, и здесь, я думаю, мы правильно принимаем решения»⁸. И хотя мнение служащего было, без сомнения, совершенно искренне, нельзя не обратить внимание, что это мнение оправдывало значительность и полномочия аграрных специалистов перед простыми практиками.

Идя в ногу с плановой политикой того времени, специалисты стремились разработать тщательно продуманные проекты – «полную схему развития» и «всестороннюю схему использования земли»⁹. Но эти планы наталкивались на серьезные препятствия: трудно было навязывать подробный перечень изощренных мер использования земли населению, состоящему из земледельцев, хорошо знающих ограничения окружающей среды и уверенных в правильности их собственных методов ведения хозяйства. Подталкивание вызывало только протест и уклонение. Именно в таких ситуациях использовалась политика переселений. Идея освоения неосвоенной земли или перекупка земельных владений у белых поселенцев позволяли чиновникам закладывать на чистом месте компактные деревни и объединённые индивидуальные участки. Завербованных поселенцев можно было перемещать на подготовленные и устроенные участки, призванные заменить распыленное проживание и повсеместно распространённые сложные формы землевладения. Чем больше было деталей, разработанных проектировщиками – то есть чем больше было построено или спроектировано хижин, разграничено участков, расчищено и вспахано полей, выбрано (а иногда и посажено) растений, – тем больше было шансов управлять проектом и вести его в соответствии с разработанным планом. 

Планирование нижней долины Чири по этим направлениям не было чисто научным упражнением, разъясняет Бейнерт. Разработчики проекта предложили набор технических решений в духе современного сельского хозяйства, из которых только очень немногие были оправданы в местных условиях. Кроме того, они предложили набор эстетических стандартов, которые явно были рождены на умеренном Западе и символизировали собой упорядоченное и производительное сельское хозяйство¹⁰. Разработчики старались воплотить то, что Бейнерт назвал «техническим представлением о принципиально возможном».

Они возводили заградительные насыпи и плотины на реках более низкого уровня, их воображение было почти художественным: они видели долину полей правильной формы, аккуратно окаймлённых грядами, между длинными и прямыми контурами дамб, расположенных ниже линии ливневых водооттоков и закрытых лесами. Эта была мечта о порядке прямоугольных очертаний, который сделает окружающую среду восприимчивой к управлению, содействующей техническому преобразованию и контролю над крестьянским сельским хозяйством и, возможно, такая мечта была согласована с их чувством запланированной красоты. Именно такое решение, по их мнению, сделало бы возможным правильное производство. Но, движимые техническими убеждениями и воображением, они были безразличны к результатам их вмешательства в крестьянское общество и культуру¹¹.

Эстетический порядок, устанавливаемый в сельском хозяйстве или в лесном пейзаже, столь же хорошо распространялся на человеческие поселения¹². Ряды образцовых деревень, расположенные равномерно вдоль прямоугольной сетки полей и связанных между собой дорогами, стали бы центрами технических и социальных служб. Сами поля выстраивались так, чтобы облегчить периодическое чередование засушливых земель, предполагаемое схемой. Фактически проект долины Чири являлся миниатюрной версией проекта управления ресурсами долины реки Теннеси, укомплектованной дамбами вдоль реки и участками, которые были отмечены для интенсивного капиталовложения в предприятия по переработке продуктов. Была разработана трёхмерная модель нового городка в соответствии с направлениями плана архитекторов, чтобы показать в миниатюре, как будет выглядеть весь проект в целом, когда он будет завершён¹³.

Эти планы людских поселений и использования земли в нижней долине Чири «почти полностью провалились». Провалы по своим причинам предвещали полное фиаско деревень уджамаа. Местные земледельцы, например, сопротивлялись общей колониальной инструкции по предупреждению эрозии почвы: сооружению заградительных насыпей. Как показали последние исследования, их сопротивление в местных условиях было вполне оправдано как экономически, так и экологически. Сооружения из гряд песчаной земли были неустойчивы, они способствовали образованию больших размытых оврагов в сезон дождей и были причиной быстрого высыхания почвы в засушливый сезон, что, свою очередь, способствовало атакам белых муравьёв на корни сельскохозяйственных культур. Потенциальные поселенцы отвергали строгую регламентацию их жизни по планам правительства, «образцовое поселение с коллективным ведением хозяйства» не привлекало добровольных мигрантов, его приходилось преобразовывать в государственные хозяйства по выращиванию кукурузы с использованием оплачиваемой рабочей силы. Запреты на ведение хозяйства на плодородных болотистых местах (dimba) отпугивали добровольцев. Позже чиновники признали, что они, а не крестьяне, ошибались в этом отношении.

Проект нижней долины Чири потерпел неудачу по двум основным причинам, являющимся решающими для нашего понимания пределов высокомодернистского планирования. Первая состоит в том, что проектировщики использовали модель сельскохозяйственного окружения, стандартизированную для всей долины.  Именно это допущение позволило дать общее и, очевидно, долговременное указание о постоянном чередовании засушливых земель для всех земледельцев. Это указание было статическим решением в динамической и разнообразной среде, оно как бы замораживало ее. Крестьяне же, напротив, обладали гибким набором методов, зависящих от времени наступления и продолжительности наводнений, микроскопического состава местной почвы и так далее – методов, которые в определённом смысле были уникальны для каждого фермера, каждого участка земли и для каждого сельскохозяйственного сезона. Второй причиной неудачи было то, что проектировщики имели дело со стандартизированным образом самих земледельцев, полагая, что все крестьяне будут желать приблизительно одного и того же: одинакового набора культур, одинаковых методов работы и одинаковых доходов. Это предположение не считалось с такими ключевыми моментами, как размер и состав семьи, побочные занятия, распределение рабочей силы, а также потребности и вкусы, обусловленные культурой. У каждой семьи были свои ресурсы и свои цели, которые влияли на их сельскохозяйственную стратегию каждый год таким образом, какой не смог бы предусмотреть никакой, даже самый тщательный проект. Что касается проекта, то он нравился своим изобретателям как с эстетической точки зрения, так и по точности и последовательности, оцененной в своих собственных строгих параметрах. Однако проект опирался на своего рода муляжи социальной и физической окружающей сред, и это с самого начала обрекало его на неудачу. Одновременно, как это ни странно, продолжалось быстрое развитие поселений не по указке правительства – успешное, на добровольных началах и без какой-либо финансовой поддержки. Эти неорганизованные, стихийные, но более производительные поселения подвергались всяческим нападкам в силу своего незаконного положения на государственной земле и строго порицались – правда, без большого практического эффекта.  

Плачевная неудача претенциозного проекта по организации производства арахиса в Танганьике сразу после окончания Второй мировой войны также поучительна как генеральная репетиция массовой виллажизации¹⁴. Это была совместная авантюра Объединённой Африканской компании (филиал Юнилевер) и колониального государства, в которой намечалось очистить не менее 3 миллионов акров земли от кустарника, обработать ее и получить более полумиллиона тонн арахиса для переработки в растительное масло на экспорт. Этот проект был задуман во время послевоенного прилива истовой веры в экономическое превосходство командной экономики на базе больших капиталистических фирм. К 1950 году, когда было очищено меньше десяти процентов площади этой земли, а орехов выросло не так много по сравнению с тем, сколько было посеяно семян, проект был заброшен.

Причин неудачи была масса. Выращивание арахиса – одна из немногих легендарных неудач, приводимых в качестве примера того, за что не следует браться развивающимся странам. По крайней мере, два из компонентов этого несчастья относятся и к провалу проекта в нижней долине Чири, и к более позднему провалу крупномасштабной виллажизации. Во-первых, проект был узко агрономичным и абстрактным. Для неизвестной территории применялись очень общие данные, например, для времени, необходимого для расчистки земли трактором; количества удобрений и пестицидов для получения планируемого урожая с акра земли и так далее. Не было никакой детализированной карты почв, прогнозирования осадков или топографической карты, а также не было предпринято никаких экспериментов. Полевая разведка была расписана не более, чем на девять недель, и большая часть ее производилась с воздуха! Общие данные оказались неимоверно ошибочными – потому, что они не учитывали особенности данного местоположения: глинистую почву, уплотнявшуюся в сезон дождей; нерегулярность ливней; болезни культур, для которых не было устойчивых к этим болезням разновидностей; неправильно выбранное оборудование для обработки почвы.

Второй предпосылкой, обусловившей неудачу проекта, была «слепая вера в механизмы и крупномасштабную операцию». У основателя проекта, Фрэнка Сэмюэла, был девиз: «Ни одна операция, для которой имеется механическое оборудование, не должна выполняться вручную»¹⁶. Сам проект по существу представлял собой полувоенную операцию, возможно, скроенную по образцу военных действий и разработанную так, чтобы она была технически автономной. Уровень абстрактности плана напоминает тот, который для советского колхоза по выращиванию пшеницы был разработан Уилсоном, Уэйром и Риггином в чикагском гостиничном номере в 1928 году (см. главу 6). Проект выращивания арахиса намеренно не принимал во внимание африканских мелких фермеров, по нему стремились создать колоссальное индустриальное хозяйство под европейским руководством. Проект мог бы отражать относительные цены, скажем, на равнинах Канзаса, но только не в Танганьике. Если бы он хоть как-то преуспел в выращивании арахиса, причем в любых количествах, его бы выращивали даже при чрезвычайно невыгодных условиях. Капиталистический высокий модернизм утопического типа, вдохновивший арахисовый проект, не лучше подходил Танзании, чем образ виллажизации и коллективизм социалистического производства, вдохновлявшие Ньерере.

Деревни и «усовершенствованное» сельское хозяйство в Танзании перед 1973 годом

Огромное большинство танзанийского сельского населения находилось, если говорить о доступности государственному взору и возможности присвоения продуктов труда, вне досягаемости государства. По приблизительным оценкам, 11 из 12 миллионов сельских жителей обитали «рассеянно» и автономно по всей территории. За исключением плотно заселённых областей в прохладной и влажной горной местности, где выращивалось и сбывалось на рынке значительное количество кофе и чая, большая часть населения занималась ведением хозяйства для собственного пропитания и пастбищным содержанием скота. Многое из того, что они могли продать, они предлагали на местных рынках, как правило, избегая государственного надзора и налогообложения. Цель колониальной государственной политики, а затем и независимого государства Танзания (вначале поддержанная Всемирным банком), состояла в собирании как можно большего количества населения в стабильные постоянные поселения и содействии тем формам сельского хозяйства, которые произведут больше прибавочной продукции для рынка и особенно для экспорта¹⁷. Принимала ли эта политика формы частного хозяйствования или формы обобществлённого сельского хозяйства, все равно обе эти стратегии были разработаны, как выразился Горан Хайден, чтобы «взять крестьян в плен»¹⁸. Конечно, националистический режим TANU был намного более разумным, чем его колониальный предшественник. Но не следует забывать, что многое в популярности TANU в сельских районах опиралось на инерцию сопротивления обременительным и принудительным аграрным инструкциям колониального государства¹⁹. 

Как и в России, крестьянство воспользовалось преимуществами независимости во время междуцарствия, чтобы либо игнорировать политику, проводимую столицей, либо оказать ей неповиновение. Вначале основной целью Ньерере и TANU была виллажизация. Организация деревень преследовала, по крайней мере, три цели: организация общественных служб, создание более продуктивного, более современного сельского хозяйства и поддержка коллективных, социалистических форм кооперации. Ньерере подчеркнул важность деревенского образа жизни еще в 1962 году в своем торжественном обращении к  парламенту Танзании при вступлении в должность.

Если кто-то спросит меня, почему правительство хочет, чтобы мы жили в деревнях, ответ будет простой: пока мы не сможем обеспечить себя сами всем необходимым, мы должны разрабатывать нашу землю и поднимать свой уровень жизни.  Мы не сможем использовать тракторы, мы не сможем обеспечить школами наших детей, мы не сможем строить больницы или очищать питьевую воду, совершенно невозможно будет запустить небольшое сельское производство, вместо всего этого нам придётся продолжать жить в зависимости от городов во всех наших потребностях, и, если бы мы даже имели достаточное количество электроэнергии, мы ни за что бы не смогли бы доставить её каждой отдельной ферме²⁰.

К 1967 году Ньерере тщательно разработал особый, социалистический аспект кампании по преобразованию деревенского уклада и изложил его в политическом документе, названном «Социализм и сельское развитие». Ему было ясно, что если развитие капитализма будет продолжаться по существующему образцу, то в Танзании в конечном счёте разовьётся класс состоятельных «кулаков» (русский термин, модный тогда в кругах TANU) – фермеров, которые превратят своих соседей в оплачиваемых разнорабочих. Деревни уджамаа (то есть социалистические кооперативы) построили бы сельскую экономику по-иному. «Мы здесь предлагаем,- разъясняет Ньерере, - уходить в Танзании от такого положения, когда существует нация индивидуальных производителей-крестьян, которые постепенно принимают стимулы и отношения капиталистической системы. Вместо этого мы постепенно должны стать нацией деревень уджамаа, где люди непосредственно сотрудничают небольшими группами, и где эти небольшие группы кооперируются вместе в объединённые предприятия»²¹.

Для Ньерере деревенский образ жизни, создание общественных служб, коллективное сельское хозяйство и механизация представляли единое неделимое целое. Распыленность фермеров не позволяла организовать их образование и медицинскую помощь им, они не могли обучаться методам современного сельского хозяйства, не могли даже просто сотрудничать, если сначала не переедут в деревни. Ньерере объявил: «Первое и существенно необходимое условие, которое надо выполнить, если мы хотим начать использовать трактора для сельхозработ, состоит в том, чтобы поселиться в правильных деревнях...  Мы не сможем использовать трактора [если у нас нет деревень]»²². Прежде всего модернизация требовала концентрации физических лиц в стандартизированных подразделениях, которые государство могло бы обслуживать и которыми могло бы руководить. Нет ничего удивительного в том, что «электрификация» и «трактора», эти слова, символизирующие развитие, постоянно были в употреблении у Ньерере – так же, как и у Ленина²³. Я полагаю, что здесь вводится в игру мощный эстетизм модернизации. Современное население должно жить в сообществах с определённой физической планировкой – и не просто в деревнях, а в правильных деревнях. 

В отличие от Сталина Ньерере сначала настаивал на том, чтобы создание деревень уджамаа шло постепенно и было бы полностью добровольным. Он представлял себе, что несколько семей передвинут свои дома, чтобы быть ближе друг к другу, и засеют поблизости свои поля, после чего смогут основать коллективное хозяйство. Успех привлёк бы остальных. «Социалистические коллективы не могут быть установлены принуждением», - провозглашал он. Они «могут быть установлены только при согласии членов; задача руководства и правительства состоит не в том, чтобы принуждать к этому пути развития, а только объяснять, помогать и принимать участие»²⁴. Позже, в 1973 году, увидев общее сопротивление виллажизации на правительственных условиях, Ньерере изменил своё мнение. К тому времени семена принуждения уже были посеяны как со стороны политизированной, авторитарной бюрократии, так и и в результате подчёркнутой убежденности Ньерере, что крестьяне не знают, что хорошо для них. Таким образом, после только что провозглашённого отрицания «насилия», Ньерере допускает, что «возможно – а иногда необходимо – настаивать на том, чтобы все фермеры в данном районе выращивали на определённой площади определённую зерновую культуру, пока они не осознают, что это создает для них более уверенную жизнь, тогда их не придётся принуждать выращивать её»²⁵. Если же крестьян невозможно было убедить действовать в их же собственных интересах, тогда приходилось заставлять. Та же логика воспроизводится в отчёте Всемирного банка за 1961 г. в связи с первым пятилетним планом государства Танганьика. Этот отчёт был пронизан стандартной дискуссией века о необходимости преодоления привычек и предрассудков отсталого и упрямого крестьянства. В отчёте прозвучало сомнение, можно ли одним только убеждением добиться цели. Его авторы надеялись, что «социальное соревнование, сотрудничество и расширение общественных служб» преобразуют существующие отношения между крестьянами, но они грозно предупреждали, что там, «где стимулы, соревнование и пропаганда окажутся неэффективными, будет применяться давление или принудительные меры соответствующего вида»²⁶.

В 1960-х годах появилось множество различных по типу сельских поселений с разными способами хозяйствования. Несмотря на их огромное разнообразие – некоторые были объединёнными предприятиями государства и иностранных фирм, некоторые были государственными или полугосударственными, а некоторые были прямо-таки народными предприятиями, – большинство из них было сочтено нерентабельными и было закрыто или по указу, или ввиду явной несостоятельности. Три аспекта этих способов ведения хозяйства кажутся особенно важными для того, чтобы понять, почему разразилась тотальная кампания виллажизации, начавшаяся в 1973 году.

Первым аспектом было стремление к созданию экспериментальных систем. Сам по себе такой подход имел смысл, так как политические деятели могли узнать перед осуществлением своих честолюбивых планов, что будет работать, а что нет. Однако многие такие проекты претворились в своеобразные демонстрационные хозяйства, поглощающие огромные количества дефицитного оборудования, фондов и персонала. Некоторые из этих дорогостоящих миниатюризаций прогресса и модернизации какое-то время поддерживалось. Один большой проект, в котором участвовало около трёх сотен поселенцев, сумел обзавестись четырьмя бульдозерами, девятью тракторами, вездеходом, семью грузовиками, кукурузной мельницей, электрическим генератором и кадрами, состоящими приблизительно из пятнадцати управленцев и специалистов, 150 разнорабочих и двенадцати ремесленников²⁷. В некотором смысле это был показательный пример современного хозяйства, озабоченного тем, чтобы кто-нибудь не заметил его явную (и фантастическую) неэффективность и тот факт, что оно никак не соответствовало ситуации в Танзании.

Второй аспект, который послужил прообразом танзанийского эксперимента, был тот факт, что при однопартийном правлении, при традиции авторитарного администрирования и наличии диктатора (хотя и довольно великодушного)²⁸, но стремящегося к успешным результатам, естественная бюрократическая неразбериха оказалась чрезмерной. Участки для новых поселений часто выбирались не в соответствии с экономической логикой, а просто при помощи нахождения «белых пятен» на карте (предпочтительно около дорог), где можно было выгрузить поселенцев²⁹.

В район, расположенный к западу от озера Виктория, внезапно нагрянули член парламента и пять технических специалистов (1970 год), чтобы разработать четырёхлетний план (1970 – 1974) для всех деревень уджамаа этого района. Очевидно, они находились под большим давлением – они пытались угодить вышестоящим начальникам обещаниями гигантского подъёма в развитии и производстве, которые оказались «крайне нереалистичными и абсолютно вне пределов любого возможного развития сельского производства»³⁰. Планы были опубликованы без каких-либо реальных консультаций, они были основаны на абстрактных предположениях относительно использования машин,  рабочего времени, обработки почвы и новых методов взращивания растений – все это мало отличалось от арахисового проекта или советского колхоза, рождённого в чикагском гостиничном номере.

 Наконец, там, где оказывалось самое большое давление, направленное на создание новых деревень, активисты и чиновники TANU не считались с предупреждением Ньерере о неприменении насилия. Поэтому, когда в 1970 году Ньерере решил, что всё население Додомы (склонный к засухе район в центральной Танзании) следует переселить в течение четырнадцати месяцев, чиновники развернули эту деятельность очень быстро. Рассчитывая на всеобщие горестные воспоминаня о голоде в районе в 1969 году, они дали понять, что только живущие в деревнях уджамаа в случае голода получат помощь. Тех же, кто уже жил в деревнях уджамаа, но с меньшим количеством семей, чем предусмотренный минимум (в 250 семей), часто вынуждали соединиться с другим поселением, чтобы достичь требуемого размера. Коллективные участки в новых поселениях были расположены согласно теории, как и трудовой распорядок и посевной план. В одном случае, когда в районе Додомы сельскохозяйственный чиновник потребовал, чтобы официальное решение об увеличении в одной деревне общественного поля до 170 акров (за счет поглощения прилегающих частных участков) было принято без всякого обсуждения, его выгнали с деревенского собрания, выразив таким образом редко встречавшийся открытый протест. За это руководителю, который был на стороне деревни, запретили снова управлять ею и поместили его под полицейский надзор, а председателя районного TANU, который тоже дружественно относился к этой деревне, сместили с поста и посадили под домашний арест. Пример с Додома предрекал возможный ход развития событий.

Чтобы не было никаких сомнений по поводу того, что виллажизация подразумевала центральный контроль, а не просто создание деревни и коллективное ведение хозяйства, была поставлена точка в назидательной судьбе Ассоциации Развития Рувума (RDA)³¹. RDА представляла пятнадцать коллективистских деревень, разбросанных на сотни миль друг от друга в Сонги, отдалённом и бедном районе юго-западной части страны. В отличие от большинства деревень уджамаа эти деревни были непосредственным созданием молодых местных активистов TANU. Они начали в 1960 году, намного раньше провозглашённой в 1967 году политики Ньерере создавать в каждой деревне свои собственные формы коллективных хозяйственных предприятий. Вскоре Ньерере выделил одну из деревень, Литова, объявив её местом, куда он мог бы посылать людей посмотреть сельский социализм в действии³². Её школа, мукомольный и рыночный кооперативы являлись предметами зависти для соседних деревень. Учитывая высокий уровень покровительства и финансовой поддержки, оказанной жителям, трудно сказать, насколько в действительности экономичными были их предприятия. Они, однако, предвидели объявленную Ньерере политику исключительно местного контроля и неавторитарного сотрудничества. Кроме того, крестьяне были независимы и смелы перед лицом государства. Одержав победу над многими местными партийными чиновниками и изучив деревенскую кооперацию на своём собственном опыте, они вовсе не собирались позволить втянуть себя в бюрократическую партийную рутину. Когда каждой семье в этих деревнях было дано задание вырастить по одному акру табака для огневой сушки – культура, которую они считали трудоёмкой и неприбыльной, – они  открыто выразили протест через свою организацию. В 1968 году после визита высокопоставленных деятелей центрального комитета TANU организация RDA была официально запрещена, как незаконная, её имущество конфисковано, а функции переданы партии и чиновничьему аппарату³³. 

Отказ деревни подчиняться центральным партийным предписаниям оказался роковым для нее, несмотря на то, что это вполне соответствовало целям, провозглашенным Ньерере.

«Приказано жить в деревнях»

Своим указом от декабря 1973 года³⁴ Ньерере закончил период виллажизации, отмеченный лишь спорадическими (но оттого не более правомочными) случаями насилия, и запустил государственную машину на принудительную всеобщую виллажизацию³⁵. Каким бы сдерживающим ни было влияние его публичных осуждения использования силы, теперь оно свелось на нет и вполне проявилось желание партии и бюрократического аппарата поскорее получить те результаты, которые Ньерере и хотел получить. В конце концов, как объяснил Джума Мвапаху, чиновник, ответственный за принудительное поселение в районе Шиньянга, виллажизация была в интересах народа: «Операция 1974 года [плановые деревни] была целиком принудительной.  Как доказывал Ньерере, переход был обязательным, «так как Танзания не могла сидеть сложа руки, видя, как большинство её людей стараются выжить. Поэтому государству пришлось принять на себя роль «отца», чтобы быть уверенным, что его народ выберет для себя лучшую, более обеспеченную жизнь»³⁶. Новые деревни и коллективное сельское хозяйство были официальными приоритетами политики по крайней мере с 1967 г., но результаты разочаровывали. Теперь пришло время настаивать на проживании в деревне, заявил Ньерере, как на единственном пути, способствующем развитию и увеличению производства. Официальным термином, используемым после 1973 г., стало выражение «плановые» деревни (а не деревни уджамаа), по-видимому, чтобы отличить их как от деревень коллективного производства (уджамаа), потерпевших неудачу, так и от незапланированных поселений и ферм, где проживали танзанийцы.

Проводимая кампания называлась Операцией плановых деревень, вызывая в народном сознании образы военных операций. Так оно и было на самом деле. Оперативный план, уточнённый с помощью руководства, состоял из шести стадий: «обучить [или «политизировать»] народ, найти подходящий участок, проверить местоположение, запланировать деревню, чётко разграничивая землю, обучить должностных лиц методологии уджамаа и переселить людей»³⁷. Эта последовательность действий была неизбежной и принудительной. Учитывая «cокрушительный» характер кампании, обучение людей вовсе не подразумевало их согласия; оно означало сообщение им факта, что они должны переехать и почему это в их интересах. Кроме того, темп был задан бешеный. Генеральная репетиция в районе Догома в 1970 году позволила планирующим командам затрачивать один день на деревню; при новой кампании планирующие органы стали даже малочисленнее.

Стремительный темп операции не был следствием только административной спешки. Планировщики чувствовали, что шок от переселения с молниеносной быстротой будет иметь удобный для их целей эффект. Переселение оторвало бы крестьян от их традиционной среды и связей и поставило в совершенно новые условия, где, как надеялись планировщики, их смогли бы  без особого труда переделать в современных производителей, следующих инструкциям специалистов³⁸. Конечно, в широком смысле целью принудительного переселения всегда является дезориентация и затем переориентация. Колониальные системы создания государственных хозяйств или частных плантаций, а также многие планы создания класса прогрессивных мелких фермеров-землевладельцев, действовали при допущении, что перестройка существующих порядков и окружающей трудовой обстановки существенно преобразует людей. Ньерере любил противопоставлять свободный и независимый ритм работы традиционных земледельцев с твёрдой и взаимообусловленной дисциплиной завода³⁹. Плотно заселённые деревни с совместным производством подвигали бы танзанийское население по направлению к этому идеалу.

Понятно, что сельские танзанийцы отказывались переезжать в новые сообщества, спланированные государством. Их прошлый опыт, независимо от того, когда он был получен, до или после обретения независимости, давал им право на скептицизм.  Как земледельцы и пастухи, они организовывали свои поселения и, во многих случаях, периодические передвижения, точно и отлаженно адаптируясь к зачастую скудной окружающей среде, исключительно хорошо им знакомой. Предписанное государством перемещение населения грозило уничтожить смысл этой адаптации. Выбором участков руководило административное удобство, а не экологические соображения; они часто оказывались вдали от топлива и воды, а численность населения часто превышала разумные возможности земли. Как предвидел один из специалистов: «Пока виллажизация не будет сопряжена с созданием мощной инфраструктуры для новой технологии, поддерживающей окружающую среду, переселение само по себе может привести к обратным результатам в экономическом смысле и разрушить экологический баланс, который поддерживается традиционным способом поселения. Центр поселения будет переполнен... людьми и домашними животными, это создаст эрозию почвы; овраги и пылевые вихри обычно появляются в таких ситуациях, когда человеческая инициатива внезапно перенапрягает возобновляемые возможности земли»⁴⁰.

При сопротивлении населения и военно-бюрократической организации программы насилие было неизбежно. Почти все угрозы оказались универсальными. Тем, кто снова решился переехать, было объявлено, что продовольственная помощь будет оказана только тем, кто переедет мирно. Милиция и армия были мобилизованы для содействия транспортировке и принуждения к согласию на переезд. Людям говорили, что если они не разберут свои здания и не погрузят их на правительственные грузовики, власти просто снесут эти здания.  Чтобы предотвратить возвращение домой этих насильственно перемещённых людей, многие дома были просто сожжены. Вот типичное описание студента из бедного района Кигома – таких сообщений тогда из Танзании поступало много: «Применялись сила и жестокость.  Полиции и  некоторым правительственным чиновникам были даны все полномочия.  Например, в Катаназуза  в Калинзи ... полиции пришлось применять силу.  В некоторых  местах, где крестьяне отказывались упаковывать свои вещи и садиться в грузовые автомобили Операции, их дома сжигались или сносились. Разрушение домов было засвидетельствовано в деревне Ньянге. Это было обычным делом для того времени.  И крестьянам пришлось безоговорочно переехать. В некоторых деревнях виллажизация была очень грубой»⁴¹. Когда крестьяне осознали, что открытое сопротивление опасно и, скорее всего, бесполезно, они начали запасать всё, что могли, чтобы убежать из новых деревень при первой возможности⁴².

Такие продвинутые общественные службы, как поликлиники, водопроводная вода и школы предлагались только тем, кто переедет мирно. Иногда люди действительно переезжали спокойно, хотя и пробовали настаивать на письменном контракте с должностными лицами и требовать, чтобы новые обещанные им службы были организованы до их переезда. Очевидно, определённые стимулы были более типичны для ранней, добровольной стадии виллажизации, чем для поздней – принудительной.  В некоторых же районах изменений произошло немного, чиновники там просто обозначили многие существующие деревни как запланированные и оставили их без изменений. Основанием для исключения служила как экономическая, так и политическая логика. Богатые, плотно заселённые области вроде района к западу от озера Виктория и Килиманджаро были в основном избавлены от политики виллажизации по трём причинам: фермеры там уже жили в густонаселённых деревнях, их непотревоженная производительность в отношении товарных культур была существенна для государственных доходов и экспорта, а часть населения, живущая в этих районах, представляла собой бюрократическую элиту. Некоторые критики предполагали, что чем больше была доля правительственных чиновников из некоторой области, тем позже (и несистематичнее) проводилась её виллажизация⁴³. 

Когда Ньерере узнал, насколько мало применялось убеждение и насколько широко была распространена жестокость, он выразил озабоченность. Он осудил отказ в компенсации крестьянам за их разрушенные хижины и указал, что некоторые чиновники перевезли людей в неподходящие места, где было недостаточно воды или пахотной земли. 

«Несмотря на нашу официальную политику и все наши демократические установки, некоторые руководители не прислушиваются к народу,- признавал он.  - Они находят, что намного легче просто указывать людям, что надо делать»⁴⁴. Было бы «абсурдным ссылаться на эти случаи, как на типичные для виллажизации»⁴⁵, не говоря уже том, чтобы отказаться от кампании вообще. Ньерере хотел, чтобы местные власти были хорошо информированы, были ближе к людям и более убедительны в проведении государственной политики. Он не хотел – так же, как и Ленин, – чтобы они шли на поводу людских желаний. Неудивительно – и в этом едины все источники, – что фактически все деревенские собрания проводились однотипными методами лекций, разъяснений, инструктажей, нагоняев, предупреждений и сообщений о перспективах. Объединенные сельские жители, как ожидалось, станут тем самым «ратифицирующим общественным органом» (по удачному определению Солли Фолка Мура), призванными от имени народа  легитимизировать решения, принимаемые совсем в другом месте⁴⁶. Весьма далёкая от народной легитимизации, кампания виллажизации создавала отчуждённое, скептически настроенное, деморализованное и не желающее сотрудничать крестьянство, которое еще обойдётся Танзании в огромную цену, и в непосредственно материальном смысле, и политически⁴⁷.

«Устремленные вперед» люди и их посевные культуры

Запланированные деревни следовали не только бюрократической, но и эстетической логике. Ньерере и его планировщики имели свое представление о том, как должна выглядеть современная деревня. Такие визуальные идеи становились мощным тропом. Например, возьмём слово «устремленность». «Устремленность» стала символом для всех современных форм движения: экономных, чётких, эффективных и осуществляемых с минимальным трением – сопротивлением движению вперед. Политики и администраторы, спеша нажиться на символическом капитале, стоящим за этим термином, объявляют, что они делают устремленной эту организацию или ту корпорацию, позволяя зрительному воображению публики дополнить деталями бюрократический эквивалент устремленного вперед автомобиля или реактивного самолёта. Таким образом, термин, который имеет специфическое, контекстное значение в одной области (аэродинамике), становится обобщающим там, где его значение чисто визуально и эстетично, а не научно.  Кроме всего прочего, как мы увидим, эстетика новой деревни являлась отрицанием прошлого. Во-первых, конечно, в административном смысле.

То, что увидел Ньерере при посещении новых деревень в районе Шиньянга (северо-запад Танзании) в начале 1975 года, было довольно типично для бюрократической спешки и равнодушия⁴⁸. Некоторые из деревень были расположены, как «одна длинная улица зданий, растянувшихся на мили, как вагоны поезда»⁴⁹. Ньерере посчитал, что это был просто тяжелый случай «демпинга» переселенцев. Но в таких линейных деревнях был свой смысл и своя любопытная логика. Администраторы любили располагать новые деревни по обочинам основных дорог, куда легче всего добраться с проверкой⁵⁰. Поселение вдоль обочин не имело экономического смысла, но оно демонстрировало, что распространение государственного контроля над крестьянством было более важно, чем другая, также государственная цель – подъём сельскохозяйственного производства. Как понял когда-то Сталин, крестьянство, захваченное в плен, не становилось в результате производительным крестьянством.

Визуальная эстетика правильной новой деревни соединяла в одно целое элементы административного порядка, опрятности и чёткости, как полагается при картезианском подходе. Это была современная административно-хозяйственная деревня, и она как будто выражала суть современного дисциплинированного и производительного крестьянства. Один проницательный наблюдатель, сочувствующий целям виллажизации, отметил общее явление. «Новый подход, - объяснял он, - соответствовал бюрократическому стилю мышления и тому, что бюрократия может делать эффективно: переселять крестьян в новые «современные» поселения, то есть в поселения с домами, стоящими близко друг к другу, прямыми рядами, вдоль дорог, с полями вокруг центральной деревни, организованной блоками хозяйств – каждый блок содержит индивидуальные деревенские участки с определённым типом культуры, что легко доступно для контроля сельскохозяйственного чиновника организации содействия развитию и для возможности обработки государственными тракторами»⁵¹.

Поскольку практика создания деревень повторялась, административный образ современной деревни становился всё более кодифицированным – это стало знакомым протоколом, который мог воспроизвести любой бюрократ. «Первой реакцией руководителей района Западного Озера, когда их направили для осуществления уджамаа в районе, была мысль о переселении. Создание новых поселений имело несколько преимуществ. Их можно было прекрасно контролировать и легко  организовать с самого начала приятным и упорядоченным образом, предпочитаемым бюрократией, с домами и shamba [сады, фермы], расположенными прямыми линиями и так далее»⁵². Реконструкция исторического происхождения этой картины современной сельской жизни была бы захватывающим описанием, хотя и отклоняющимся от наших целей.

Без сомнения, она обязана кое-чем колониальной политике и, следовательно, виду современного европейского сельского пейзажа. Известно также, что на Ньерере произвело сильное впечатление то, что он увидел в своих поездках по Советскому Союзу и Китаю. Самое существенное, однако, состоит в том, что современная плановая деревня в Танзании была последовательным, пункт за пунктом, отрицанием всей существующей сельской практики, которая включала: чередование земледелия и скотоводства; поликультурность посевов; проживание населения довольно далеко от главных дорог; власть рода и происхождения; маленькие, рассеянные поселения с хаотично построенными домами; производство, которое были распылено и непроницаемо для государства. Логика этого тотального отрицания брала верх над здравым смыслом и экологическими или экономическими соображениями.

Коллективное сельское хозяйство и интенсивное производство

Концентрация танзанийцев в деревнях казалась с самого начала необходимым шагом в установлении новых форм сельскохозяйственного производства, где главную роль будет играть государство. Первый пятилетний план был определён этой задачей.

Хотя усовершенствование [в противоположность преобразованию] и может вносить вклад в увеличение производства в ... зонах [с редкими и нерегулярными дождями], оно не может во всех случаях произвести существенный подъем производства из-за рассеянного проживания фермеров, истощения почвы из-за практики сжигания кустарника и в результате значительных трудностей в сбыте продукции. Политика, которую правительство решило проводить во всех этих зонах, состояла в перегруппировке и переселении фермеров на более подходящие земли, устанавливая там систему частной или общественной собственности и вводя инспектируемый севооборот и ведение смешанных форм хозяйствования, чему благоприятствует почвенное изобилие⁵³.

Население, сконцентрированное в плановых деревнях, постепенно выращивало бы товарные культуры (определённые аграрными специалистами) на общественных полях механизмами, принадлежащими государству. Их жильё, местная администрация, сельскохозяйственные методы и, что наиболее важно, их дневной распорядок труда наблюдались бы государственными властями.

Кампания принудительной виллажизации сама по себе имела такое бедственное влияние на сельскохозяйственное производство, что у государства не было возможности сразу продвинуть вперёд полномасштабное коллективное хозяйство.  С 1973 г. по 1975 г. понадобился огромный импорт продовольствия⁵⁴. Ньерере объявил, что на 1,2 миллиона шиллингов, потраченных на импорт продовольствия, можно было бы приобрести по корове для каждой танзанийской семьи. По грубым оценкам, 60 процентов новых деревень были расположены на бесплодной земле, не подходящей для постоянного возделывания, до плодородных участков крестьянам приходилось проходить большие расстояния. Беспорядок самого переезда и слишком медленное приспособление населения к новой экологической обстановке производили дальнейшее разрушение производства⁵⁵.

До 1975 г. попытка государства управлять производством и за пределами собственно государственной сферы принимала классическую колониальную форму: издание законов, указывающих каждому хозяйству, сколько и чего в обязательном порядке оно должно посеять на минимальном количестве земли в акрах. Для поддержки этих мер применялись разнообразные штрафы и наказания. В одном из районов чиновники объявили, что никому не будет разрешено отправиться на рынок пешком или на автобусе, пока он не докажет, что возделывает требуемые семь с половиной акров земли. В другом случае крестьянам отказывали в продовольственной помощи, пока каждый деревенский житель не посадит по одному акру маниоки в соответствии с законом о минимальной площади⁵⁶. Одним из главных источников конфликта, приведшего к роспуску деревень уджамаа в Рувума, было принудительное выращивание табака для огневой сушки, который селяне сдавали по разорительным ценам. Колонизаторы уже давно поняли, что принудительное выращивание этого вида могло быть успешно возложено только на такое крестьянство, которое сконцентрировано физически и поэтому позволяет себя контролировать и, при необходимости, принимать дисциплинарные меры⁵⁷.

Следующим шагом было плановое коллективное производство⁵⁸. Именно эта форма предписывалась в Акте о плановых деревнях и деревнях уджамаа (1975 г.), который устанавливал «деревенские коллективные хозяйства» и требовал от деревенских властей принятия ежегодного плана и определения целей производства.

На практике размер каждого общественного поля и план его продукции обычно устанавливались сельскохозяйственным полевым чиновником (который стремился угодить своим начальникам) и деревенским головой после совсем небольшого обсуждения, а то и вовсе без него⁵⁹. В результате составлялся трудовой план, который не учитывал сезонную необходимость в дополнительной рабочей силе, не говоря уже о собственных интересах крестьян. Работа в деревенском коллективном хозяйстве мало отличалась от подневольного труда. Сельские жители не имели никакого выбора в этом вопросе, и работа их редко приносила прибыль. Даже при том, что в помощь были направлены сотрудники организации содействия развитию, чтобы направить усилия исключительно на общественные поля, культуры зачастую оказывались неподходящими, почва неплодородной, поздно поступали семена и удобрения, а обещанного трактора с плугом нигде не было видно. Эти недостатки, плюс то обстоятельство, что любую прибыль (а прибыль получали в очень редких случаях) с общественного поля могли посчитать доходом деревенского комитета, означали, что труд терял всякий смысл.

Теоретически система политического и трудового управления рабочей силой была всеобъемлющей и вездесущей. Деревни были разделены на подразделения (mitaa), каждое подразделение в свою очередь на несколько ячеек (mashina, составленная из десяти домашних хозяйств). Порядок проживания воспроизводился на коллективных полях. Каждое подразделение несло ответственность за обработку части общественного поля, каждая ячейка отвечала за соответствующую долю. Теоретически лидер ячейки был ответствен за трудовую мобилизацию и надзор⁶⁰. Аналогии в жилых и рабочих дисциплинарных иерархиях были структурно разработаны так, чтобы сделать их совершенно прозрачными и понятными для властей.           .

На практике эта система быстро разрушилась. На самом деле области с коллективным ведением хозяйства обычно были меньше, чем те, что фигурировали в официальных сведениях⁶¹. Большинство подразделений и деревенских властей, когда дело доходило до общественного земледелия, делали всё спустя рукава. К тому же они отказывались налагать штрафы на своих соседей, которые нарушали трудовые правила и занимались своими, жизненно важными для них частными участками. В качестве реакции на такое распространённое «голосование ногами» много общественных полей было разделено, и каждому домашнему хозяйству было вменено в обязанность возделывать, скажем, половину акра⁶². Не было больше необходимости координировать рабочую силу для работы на одном большом поле, ответственность за выращивание (а, следовательно, и санкции) могли быть определены точно. Новая система напоминала колониальную принудительную систему земледелия с одним только отличием: участки земли были физически объединены для более лёгкого контроля. Однако отсутствие какой-либо заметной отдачи от этого труда означало, что каждое домашнее хозяйство было приковано к своему частному владению и относилось к общественному участку, как к тягостному добавочному труду, невзирая на периодические официальные предупреждения о том, что приоритеты надо сменить⁶³. Несоответствие урожаев на этих полях, естественно, отражало неравенство во внимании к ним.

Цель танзанийской сельской политики с 1967 г. до начала 1980-х состояла в преобразовании сельского населения в такой класс, который позволит государству навязывать себе программу развития и  контролировать процесс работы и производство земледельцев. Самое подробное изложение этого замысла содержится в материалах третьего пятилетнего плана (1978 г.): «В сельскохозяйственном секторе партия добилась больших успехов в переселении крестьянства в деревни, где теперь стало возможным выявлять трудоспособных людей, которые могут работать, а также выявить площадь земли, пригодную для сельскохозяйственных целей.... План составлен так, что можно быть уверенным, что на каждом рабочем месте, сельском или городском, наши исполнительные органы каждый год будут устанавливать определённые цели работы... . Деревенское руководство будет следить, чтобы  вся партийная политика по программе развития строго выполнялась»⁶⁴. В случаях, когда цели чёткости и контроля подвергались сомнению, план продолжал объяснять, что сельскохозяйственное развитие «в существующих условиях» призывает к «введению распорядка работы и установлению производственных целей»⁶⁵. Были основаны коллективные хозяйства (теперь называемые деревенскими государственными хозяйствами). Но, как замечает Генри Бернстайн, ввиду неполной коллективизации земли и нежелания обратиться к действительно безжалостным принудительным мерам, эти коллективные хозяйства были обречены на провал⁶⁶. Основная предпосылка аграрной политики Ньерере, несмотря на все его расшаркивания перед традиционной культурой, ничем, в сущности, не отличается от колониальной аграрной политики. Ее предпосылка заключается в том, что методы африканских земледельцев – отсталые, ненаучные, неэффективные и экологически безответственные. Только строгий надзор, обучение и, если понадобится, принуждение со стороны специалистов научного сельского хозяйства могли бы привести их и их методы в соответствие с современной Танзанией. Для того, чтобы решить эти проблемы, предлагалось призвать на помощь сельскохозяйственных специалистов.

Именно такое предположение, выраженное танзанийской гражданской службой как предположение о том, что крестьянин придерживается «традиционного мировоззрения и не желает измениться»⁶⁷ , потребовало принятия целого ряда сельскохозяйственных мер, от насаждения деревень уджамаа до принудительных переселений и контролируемого возделывания земли, предпринятых и колониальным, и независимым режимами. Таким взглядом на крестьянство пронизан доклад Всемирного банка в 1964 году и первый пятилетний план государства Танганьика. Хотя план и отмечает, что «были приняты существенные, действенные меры по отношению к консерватизму сельского населения, и есть надежда, что, как только эти люди организуются в кооперативы, они изменятся»⁶⁸, он все-таки убеждает, что нужны более всеобъемлющие меры. И план 1964 года провозглашает: «Преодолеть деструктивный  консерватизм  людей и провести решительную аграрную реформу, которую необходимо осуществить, если страна хочет выжить, – одна из наиболее трудных проблем, перед которой стоят политические лидеры Танзании»⁶⁹.

Ньерере полностью согласился с большинством функционеров организации содействия развитию, которые полагали, что их работа состояла в «преодолении [фермерского] безразличия и привязанности к старым методам»⁷⁰. Он лично встречался с представителями Всемирного банка по вопросу обеспечения проектов шестидесяти новых поселений, в которых фермеры, выполняющие директивы, получат землю в соответствии с первым планом. И вовсе не по недоразумению в своем первом выступлении по радио в качестве премьер-министра в 1961 году Ньерере изображал представителей класса земледельцев как преднамеренно невежественных и, мягко выражаясь, недостаточно прилежных: «Если на вашей шамба не собран хлопок, если вы обработали на полакра земли меньше, чем вы могли бы обработать, если вы позволяете почве на вашем участке бесполезно истощаться или ваша шамба полна сорняками, если вы преднамеренно игнорируете советы, данные вам сельскохозяйственными специалистами, значит, вы – предатель в нашем сражении»⁷¹.

Логической противоположностью неверия в простого земледельца была чрезмерная вера в сельскохозяйственных специалистов и «cлепая вера в механизмы и крупномасштабную деятельность»⁷². Как планируемая деревня была значительным «усовершенствованием» в чёткости и контроле над прошлыми методами поселения, так и  планируемое сельское хозяйство, предложенное специалистами, своей чёткостью и порядком представлялось «усовершенствованием» бесконечного разнообразия и путаницы мелкособственнических владений и существующих там методов⁷³. В новых деревнях частные участки поселенцев (шамба) обычно наносились на карту инспекторами и представляли собой аккуратные квадраты или треугольники одинакового размера, расположенные  прямыми рядами (рис. 31). Их устраивали согласно тем же принципам, что и сегментированные общественные участки: следовали скорее логике ясности и административной простоты, чем агрономическому смыслу. Так, когда началось осуществление проекта возделывания чая, от владельцев мелких хозяйств потребовали, чтобы те сажали чайные кусты отдельной группой, «потому что для рабочих было легче обрабатывать чай, посаженный в одном месте»⁷⁴. Порядок расположения полей воспроизводился в порядке посаженных на них растений. Танзанийские фермеры часто сажали две или более культур одновременно на одном и том же поле (метод, называемый по разному: поликультурность, межкультурность или одновременное выращивание). В областях, выращивающих кофе, например, кофейные деревья часто перемежались банановыми деревьями, бобами и другими однолетними растениями.  Для большинства агрономов эта технология казалась проклятием. Один из несогласных с таким методом специалистов пояснял: «Сельскохозяйственная служба содействия развитию поощряла фермеров выращивать чистые посадки кофе и рассматривала эту технику непременным условием современного сельского хозяйства»⁷⁵. Если культурой были бананы, чистыми посадками должны были быть банановые деревья. Аграрии-полевики оценивали достижения по тому, каждая ли культура, находящаяся под их наблюдением, была посажена  прямыми, должным образом разделёнными, рядами и не была ли она смешана с какой-либо другой культурой⁷⁶. Подобно крупномасштабному механизированному сельскому хозяйству, монокультурность имела научное объяснение в специфических условиях, но вышестоящие чиновники часто осуществляли распространение монокультурности бездумно, как один из пунктов в катехизисе современного сельского хозяйства.

Рис. 31. План деревни уджамаа: Макази Мапиа, Омулунази, Рушва – Танзания

И даже невзирая на эмпирические доказательства в пользу экологической разумности и продуктивности некоторых методов поликультурных посевов, эта высокомодернистская вера оставалась непоколебимой. Очевидно, что монокультурность и посадка рядами значительно облегчает работу администраторов и агрономов. Оба метода облегчают инспекцию и обсчёт площади и урожая; они очень упрощают полевые эксперименты, уменьшая число переменных на любом поле; они хорошо поддаются действию вышестоящих рекомендаций и упрощают наблюдение за выращиванием; наконец, они упрощают контроль над урожаем. Упрощённый и проясненный урожай с поля предоставляет государственным сельскохозяйственным чиновникам множество таких же преимуществ, которые предлагал «построенный в колонны» коммерческий лес учёным-лесоводам и финансовым инспекторам.

Бюрократическое удобство, бюрократические интересы

Авторитарная социальная инженерия способна продемонстрировать полный диапазон стандартных бюрократических патологий. Преобразования, которые она хочет произвести в обществе, не могут быть вызваны к жизни без применения силы или, во всяком случае, не допуская такого обращения с природой или человеческими существами, как если бы они были просто функциональными образами некоторых административных шаблонов. Являясь чем-то гораздо большим, чем просто прискорбными аномалиями, эти побочные поведенческие продукты органически присущи такого рода высокомодернистским кампаниям. Я намеренно не обращаю здесь внимания на жестокость, которая неизбежна в такой ситуации, когда в руки во многом непредсказуемых руководителей, находящихся под давлением сверху, даны большие полномочия, чтобы добиться результатов любыми средствами, несмотря на народное сопротивление. Я лучше подчеркну два ключевых момента бюрократической реакции, являющихся типичными для деревенской кампании уджамаа: во-первых, стремление государственных служащих давать иное толкование кампании с той целью, чтобы она давала результаты, которые легко было бы представить вышестоящим начальникам; во-вторых, их готовность интерпретировать цели кампании в соответствии с собственными интересами.

Первая тенденция была наиболее очевидна в сползании к сугубо количественным критериям исполнения. То, что могло бы называться «собственно деревней уджамаа», жители которой добровольно согласились на переезд и пришли к соглашению, как управлять общественным участком, где производители сами решали бы свои собственные местные проблемы (первоначальный образ деревни, который существовал у Ньерере), было заменено на «отвлеченную деревню уджамаа» – нечто такое, что можно было вставить в поток статистической отчётности. Так, партийные работники и государственные служащие, отчитываясь о своих результатах, подчёркивали количества перемещённых людей, количество основанных новых деревень, приусадебных участков и проинспектированных общественных полей, пробуренных колодцев, расчищенных и вспаханных площадей, поставленного удобрения в тоннах и основанных отделений TANU. Даже если данная деревня уджамаа на самом деле представляла собой несколько грузовиков обозленных крестьян и их имущества, бесцеремонно выброшенного на участке, помеченном несколькими колышками инспекторов, она всё равно шла в зачёт чиновникам, как ещё одна деревня уджамаа. К тому же над содержанием могли преобладать эстетические соображения. Желание иметь в запланированной деревне все здания выстроенными в правильные ряды (что, возможно, было связано с легкостью контроля и желанием угодить инспектирующим чиновникам) могло привести к тому, что какой-нибудь дом по приказу мог быть демонтирован и перенесён на ничтожные пятьдесят футов в соответствии с указанием инспектора⁷⁷. «Производительность политического аппарата» оценивалась числовыми результатами, которые давали возможность обобщения и (что, возможно, более важно) сравнения⁷⁸. Когда чиновники поняли, что их будущее  зависело от возможно более быстрого производства впечатляющих цифр, процесс соревнования резко ускорился.  Один чиновник описал атмосферу, которая заставила его отказаться от первоначальной стратегии избирательного действия и решительно рвануть вперёд.

Эта [стратегия] оказалась безрезультатной по двум причинам. Во-первых, началось соперничество (особенно между регионами) со всеми вытекающими отсюда политическими выводами. Существовал большой соблазн самовольного завышения этих данных, поскольку они демонстрировали способность администрации в массовом масштабе мобилизовать сельское население. Из района Мара приходили сообщения, что они уже почти заканчивают свою операцию, когда она ещё даже и не была начата. Высшие партийные работники хвалили и награждали за достижения переселения в районе Гейта.  Кому же в таких обстоятельствах хотелось бы отстать? Поэтому политические лидеры призывали к быстрым мерам для завершения переселения в короткие сроки. Такие стремительные операции, конечно, порождали проблемы – деревни оказывались плохо спланированными⁷⁹.

Воспринимая кампанию преимущественно на основе статистических отчётов и хвастливых официальных докладов, Ньерере сам усиливал атмосферу соперничества. Его пылкое обращение к TANU было бессвязным скоплением цифр, целей и процентов⁸⁰.

Рассмотрим, например, вопрос о виллажизации. В моем сообщении на конференции TANU в 1973 году я мог сказать, что 2 028 164 людей живут в деревнях.  Двумя годами позже, в июне 1975 года, я рапортовал следующей конференции TANU, что уже около 9 100 000 людей живут в деревенских общинах. Теперь насчитывается приблизительно 13 065 000 людей, живущих вместе в 7 684 деревнях. Это – огромное достижение. Это – достижение TANU и правительственных лидеров в сотрудничестве с народом Танзании. Оно означает, что в течение примерно трёх лет около 70 % наших людей переместило свои дома⁸¹.

Второе и, безусловно, наиболее зловещее отклонение кампании уджамаа от первоначального направления, которое привнесли в нее государственные чиновники, заключалось в том, что выполнение кампании постоянно служило подтверждением их статуса и власти. Как проницательно отметил Эндрю Коулсон, в самом процессе создания новых деревень администраторы и партийные функционеры (сами, фактически, конкуренты) уклонялись от всех тех политических установок, которые уменьшили бы их привилегии и власть, и поддерживали только те, которые укрепляли их влияние. Таким образом, такие установки, как позволение маленьким деревням уджамаа (как Рувума) действовать самостоятельно, без вмешательства правительства (до 1968 г.), как участие людей в решении о создании школ (1969 г.), участие рабочих в управлении (1969 –1970 г.г.) и право выбирать деревенские Советы и их главу (1973-1975 г.г.), – всё это  соблюдалось только какое-то время⁸². Высокомодернистская социальная перестройка предоставляет идеальную почву для авторитарных притязаний, и танзанийский бюрократический аппарат максимально использовал эту возможность для укрепления своего положения⁸³.

Идея  «Национальной  плантации»

Виллажизация ставила своей задачей концентрировать крестьянство Танзании с целью организации его в политическом и экономическом плане. Если бы она добилась этой цели, рассеянные, автономные и недоступные для государственного взора поселения, до того времени уклонявшиеся от большинства государственных политических мероприятий, которые они находили обременительными, были бы преобразованы. Вместо них проектировщики рисовали в своем воображении население, живущее в разработанных на правительственном уровне деревнях при твёрдом административном контроле, возделывающих общественные поля, на которых выращиваются отборные культуры согласно государственным спецификациям. Если принять во внимание продолжение существования жизненно важных для крестьян частных участков и (относительную) слабость трудового контроля, схема в целом становится похожей на огромную, хотя и не односвязную, государственную плантацию. То, что посторонний наблюдатель мог бы принять за новую форму порабощения, хотя бы и добровольного, элитой принималось спокойно, поскольку политика проводилась под знаменем «развития».

Ретроспективно кажется невероятным, что государство могло с таким высокомерием, при отсутствии нужной информации и практически не владея навыками планирования приступить к делу перемещения миллионов жизней. В той же ретроспективе видится, что сумасбродная и иррациональная схема и должна была, с одной стороны, обмануть ожидания своих проектировщиков, а с другой обмануть материальные и социальные ожидания её несчастных жертв.

Бесчеловечность принудительной виллажизации была усугублена глубоко укоренившимися авторитарными привычками бюрократии и стремительным натиском кампании. Однако если мы будем рассматривать все административные и политические недостатки, мы уйдём от сути дела. Даже если бы для проведения кампании было предоставлено большее количество времени, если бы было больше технических навыков и «умения терпеливо ухаживать», партийное государство, вероятнее всего, не смогло бы собрать и переварить всю информацию, необходимую для успешного осуществления схематического плана. Традиционные экономическая деятельность и физическое перемещение танзанийского сельского населения были последовательностью невероятно сложных, искусных и гибких мер приспособления к разнообразной социальной и материальной окружающей среде⁸⁴. Как и в практиках землевладения по обычаю, исследованных в главе 1, эти способы адаптации не поддаются административной кодификации из-за их бесконечно большой местной изменчивости, сложности и гибкости перед лицом новых условий. Но если уж землевладение не поддается кодификации, тогда остаётся принять, что связи, структурирующие всю материальную и социальную жизнь каждой группы крестьян, оставались в значительной степени непонятными и специалистам, и администраторам. 

При этих обстоятельствах массовое поднадзорное переселение превратило жизнь крестьян в хаос. Приведем для  иллюстрации невежества и равнодушия чиновников только несколько примеров из наиболее очевидных экологических неудач виллажизации. Крестьян насильственно перемещали с ежегодно затопляемых земель, что было жизненно важно для их практики выращивания растений, причем перемещали на бедные почвы на высоких местах. Как мы уже знаем, их переселили к дорогам, где почва была им незнакомой или неподходящей для тех культур, которые они всегда сеяли. Деревни были расположены далеко от полей, что делало трудным до полной невозможности наблюдение за урожаем и контроль за вредителями, а рассеянно расположенные фермы позволяли делать это легко. Концентрация домашнего скота и людей часто имела пагубные последствия, способствуя распространению холеры и эпизоотий. Для чрезвычайно подвижных масаев и других пастухов создание крупных фермерских хозяйств уджамаа с выпасом рогатого скота в одном-единственном месте было абсолютным бедствием – стало просто невозможно добывать средства к существованию⁸⁵.

Неудача деревень уджамаа была практически предопределена высокомодернистской спесью проектировщиков и специалистов, которые полагали, что только они одни знали, как организовать более подходящую, целесообразную и плодотворную жизнь для своих граждан. Следует отметить, что они действительно могли бы внести некоторый вклад в более успешное развитие сельской местности Танзании. Но их упрямство, с которым они настаивали, что именно им принадлежит монополия на необходимые знания и что именно они претворяют эти знания в жизнь, ввергло страну в несчастья.

Поселение людей в поднадзорные деревни не было уникальным изобретением националистических элит независимой Танзании.  Виллажизация имела длинную колониальную историю не только в Танзании, но и везде, где изобретали программу за программой для концентрации населения.  Почти до самого конца проекта то же самое технико-экономическое представление разделялось Всемирным банком, Агентством по Международному Развитию Соединенных Штатов (USAID) и другими агентствами по развитию, помогающими танзанийскому строительству⁸⁶. Как бы ни были полны энтузиазма политические лидеры Танзании в отношении кампании, которую они возглавляли, высокомодернистская вера зародилась в других местах намного раньше, чем они стали претворять её в жизнь.

Танзанийский вариант, возможно, несколько отличался от других своей быстротой, всеохватностью и намерением обеспечить население такими общественными службами, как школы, поликлиники и очистка воды. Хотя для претворения системы в жизнь и прилагались значительные усилия, всё же её последствия не были  столь жестокими и непоправимыми, как последствия советской коллективизации⁸⁷. Относительная слабость танзанийских структур и нежелание обратиться к сталинским методам⁸⁸, равно как и тактические возможности танзанийских крестьян, включающие побеги, неофициальное производство и торговлю, контрабанду и вредительство, – всё это в целом сделало практику виллажизации гораздо менее разрушительной, чем можно было ожидать теоретически⁸⁹.

«Идеальная» государственная деревня: эфиопская разновидность

Способ принудительной виллажизации в Эфиопии был чрезвычайно похож одновременно на российский – по насильственности – и на танзанийский по показному логическому обоснованию. Помимо явно разделяемого социалистического мировоззрения и официальных посещений эфиопскими официальными лицами Танзании для наблюдения за программой в действии⁹⁰, есть и более глубокое сходство – в деле утверждения государственной власти в сельской местности, с одной стороны, и результатами по процессу и реальным физическим планам, с другой. В примере с Танзанией очевидна преемственность планов Ньерере и колонизаторов. В Эфиопии, которая никогда не была колонией, переселение можно рассматривать как вековой давности проект императорской династии порабощения народов, не говорящих по-амхарски, и вообще для установления центрального контроля над беспокойными областями. Хотя марксистская революционная элита, захватившая власть в начале 1974 года, обратилась к насильственному переселению с самого начала, ее лидер, подполковник Менгисту Хайле Мариам, и его Совет – теневой правящий орган революционного режима – не призывали к полномасштабной виллажизации до 1985 г. Политики предвидели возможное переселение всех 33 миллионов сельских жителей Эфиопии. Повторяя Ньерере, Менгисто объявил, что «при разбросанном и случайном обитании и отсутствии средств к существованию у эфиопских крестьян невозможно построить социализм.... Поскольку усилия распылены, а средства к существованию у каждого свои, в результате живем бедно, боремся за жизнь, тяжко трудимся и не можем построить преуспевающее общество»⁹¹. Другие объяснения необходимости концентрированного поселения ничем не отличались от объяснений, приведённых в Танзании: концентрация позволила бы доставить общественные службы ныне разбросанному населению, позволила бы применить разработанное государством общественное производство (производственные кооперативы) и сделала бы возможными механизацию и политическое образование⁹².

Социализм и его предпосылка, виллажизация, были для Менгисту синонимами слова «современный». Оправдывая массовое переселение, он говорил, что Эфиопия заслуживает свою репутацию «символа отсталости и долины невежества». Он призывал эфиопов к «сплочению для освобождения сельского хозяйства от угрожающих сил природы». Наконец, он осудил пастбищное ведение хозяйства так, как будто это само собой разумелось, при этом восхваляя виллажизацию, как путь «реабилитации нашего общества кочевников»⁹³.

Однако темп переселения в Эфиопии был гораздо более резкий, из-за этого, по существу, произошли восстания, которые в конце концов и привели к свержению режима. К марту 1986 года, после (явно недостаточного по времени) года, данного для проведения операции, власти заявили, что 4,6 миллиона крестьян поселены в 4 500 деревнях⁹⁴. Только три месяца были даны на сборы между первой «агитацией и пропагандой» (читай «командой») и самим переездом, часто на огромные расстояния. Все отчёты свидетельствуют, что многие из новых поселений почти ничего не получили в смысле общественных служб и были больше похожи на колонию, в которой наказывали преступников, чем на нормально функционирующую деревню. Принудительная виллажизация в районе Арси была очевидно запланирована непосредственно из центра в Аддис-Абебе с очень незначительной местной привязкой или даже совсем без неё. Существовал строгий шаблон, которому было приказано следовать местным инспекторам и администраторам. План тщательно копировался в каждом очередном пункте, поскольку режим не был склонен к тому, чтобы допускать местную импровизацию. «Но люди на местах хорошо знали свою работу: деревни и приготовленные для них 1 000 [квадратных] метра, тщательно отмеченные ориентирами и межами на земле, следовали геометрическому образцу сетки, требуемой директивами. Некоторые деревни были слишком жестко размещены; например, одному фермеру пришлось переместить свой большой, хорошо построенный тукул [традиционный соломенный дом] приблизительно на 20 футов так, чтобы он находился «на одной линии» со другими зданиями в ряду»⁹⁵.

Можно заметить чёткую связь теории с практикой, сравнивая правительственный план идеальной деревни с расположением новой деревни по данным аэрофотосъемки (рисунки 32 и 33). Обращает на себя внимание центральное местоположение всех основных местных руководящих учреждений. Бюрократический менталитет, склонный к стандартизации и округлению цифр, со всей ясностью проявляется в том, что каждая деревня по плану должна была иметь по тысяче жителей, а каждое поселение должно было занимать тысячу квадратных метров⁹⁶. Если бы каждая деревня имела одинаковое по численности население и одинаковое местоположение, повсюду могла бы применяться одна и та же модель, не потребовалось бы никаких местных сведений. Идентичное размещение земельных участков в каждом поселении позволило бы властям намного быстрее спускать общие директивы, наблюдать за производством и контролировать урожай при помощи новой Сельскохозяйственной Рыночной Корпорации (АМС). Общая планировка была особенно удобна для инспекторов, находящихся под сильным давлением, и именно потому, что она не требовала никакой связи с местными условиями, будь то экологические, экономические или социальные. Чтобы облегчить изготовление универсального проекта однотипных деревень, проектировщикам предписали выбрать плоские очищенные участки и использовать исключительно прямые дороги и одинаковые пронумерованные дома⁹⁷.

Объекты  этого упражнения в геометрии не питали никаких иллюзий относительно его цели. Когда им, наконец, было позволено свободно высказаться, беженцы в Сомали рассказали репортерам, что новый тип поселения был задуман с целью контролировать инакомыслие и сопротивление, препятствовать отъезду людей, «сделать более легким надзор за народом», управлять сельскохозяйственным производством, регистрировать имущество и домашний скот и (в Воллега) чтобы «позволить им легче забирать наших юношей на войну»⁹⁸.

В «образцовых производственных кооперативах» обеспечивалось стандартизированное жильё: квадратные здания с жестяной крышей (чика бет). Традиционное жильё (тукулы) было везде разобрано и перестроено в жестко определенном порядке. Как когда-то в России, все частные магазины, закусочные и маленькие торговые заведения были уничтожены, а такие оставшиеся  государственные учреждения, как помещение для массовых деревенских организаций, конторы крестьянских ассоциаций, навес, где проходили занятия по повышению грамотности, медицинская клиника или государственный кооперативный магазин использовались как места для собраний.

В отличие от танзанийского примера в эфиопской кампании присутствовал намного более сильный военный компонент, так как крестьян перемещали на большие расстояния с целью  военного усмирения и политического ослабления⁹⁹. Само собой разумеется, что безжалостные условия виллажизации в Эфиопии приводили к даже более разрушительным последствиям для средств к существованию крестьян и для окружающей среды, чем танзанийский вариант¹⁰⁰.

Рис. 32. Правительственный план стандартной социалистической деревни, район Арси, Эфиопия. На рисунке показано: 1, помещение для массовых собраний, 2, детский сад; 3, поликлиника; 4, государственный кооперативный магазин; 5, контора крестьянской ассоциации; 6, зарезервированные участки; 7, начальная школа; 8, спортивное поле; 9, семенной фонд; 10, мастерская; 11, животноводческая станция.  Деталь 12 изображает в увеличенном масштабе границы соседних участков, а деталь 13 – еще более увеличенное изображение границы участков с туалетами соседей - 14.

Полная оценка всех потерь принудительного переселения в Эфиопии отнюдь не исчерпывается стандартными сообщениями о голоде, экзекуциях, вырубках леса и неудавшихся урожаях. Новые поселения всегда были неудачными для жителей – и как социальные сообщества, и как подразделения для производства продовольствия. Сам факт массового переселения уничтожал драгоценное наследие знаний о местном земледелии и пастбищах, а заодно и сами сообщества – приблизительно от тридцати до сорока тысяч живых функционирующих сообществ, большинство из которых находились в таких регионах, которые регулярно производили продовольственный прибавочный продукт. Типичный земледелец в Тигрее, местности, выделенной для неукоснительного насильственного переселения, высаживал в среднем пятнадцать культур за сезон (такие хлебные культуры, как метличка абиссинская, ячмень, пшеница, сорго, кукуруза, просо; такие корнеплоды, как ямс, картофель, лук; некоторые сорта бобовых, среди них конские бобы, чечевицу и турецкий горох; множество овощных культур, включая перец, гомбо и многие другие)¹⁰¹. Само собой разумеется, что фермер хорошо знал каждую культуру из этого богатого разнообразия: когда её высаживать, насколько глубоко нужно сеять, как готовить почву, как ухаживать за культурой и когда собирать урожай. Это знание занимало особое место в том смысле, что успешное выращивание любой совокупности культур требовало знаний о местной среде: знаний об осадках и почве, об особенностях каждого участка, обрабатываемого фермером¹⁰². Оно занимало особое место также и в том смысле, что многое из этого знания сохранялось в коллективной памяти о данной местности: устный архив методов земледелия, семян для посева, а также экологической информации. Как только фермера переселяли (а переселяли зачастую в экологическую обстановку, значительно отличающуюся от прежней), его местное знание практически обесценивалось. Как подчеркивает Джейсон Клей: «Таким образом, когда фермера из горной местности транспортируют в лагеря переселенцев, в районы вроде Гамбелла, он немедленно превращается из знатока сельского хозяйства в неумелого разнорабочего низкой  квалификации, полностью зависящего в своём выживании от центрального руководства»¹⁰³.

Рис. 33. Аэрофотосъёмка участка переселения в юго-западной Эфиопии, 1986 год.

Переселение было чем-то гораздо большим, чем просто изменением обстановки. Оно вырывало людей из окружения, в котором они имели навыки и ресурсы для удовлетворения своих основных потребностей, в котором, следовательно, у них были все основания для самостоятельной независимой жизни. Затем оно перемещало их в другое окружение, где все эти навыки не имели ни малейшего приложения. Только в таких обстоятельствах и можно было чиновникам переселенческого лагеря низводить мигрантов до уровня нищих, чьё послушание и труд можно было купить за элементарное пропитание.

Хотя засуха, которая по времени совпала с принудительным перемещением в Эфиопии, была вполне реальной, происходила в действительности, но голод, в преодолении которого оказывали содействие  международные агентства помощи, в основном был результатом массового переселения¹⁰⁴. Разрушение социальных связей приводило к такому же голоду, как и неурожаи, вызванные скверным планированием и незнанием крестьянами новой сельскохозяйственной среды. Коммунальные связи, семейные и родственные отношения, взаимодействие и сотрудничество, местная взаимопомощь и доверие были основными средствами, с помощью которых сельские жители прежде переживали периоды нехватки продовольствия. Лишённые этих социальных ресурсов высылками, отделявшими их от родных и близких, приковывавших их к месту поселения, переселенцы в лагерях в голодные годы были гораздо более уязвимы, чем в подобных ситуациях в своих родных районах. 

Основная цель политики не может быть достигнута никогда, о чём свидетельствует, в частности, сельская политика Совета. Если бы осуществление политики пошло успешно, сельские эфиопы устроились бы на постоянное место жительства вдоль главных дорог в больших и правильно спроектированных деревнях, где однотипные и пронумерованные здания были бы расположены по плану, в центре которого находился бы орган управления крестьянской ассоциации (то есть партии), где её председатель, его заместители и милиция рьяно работали бы на своих постах. Предназначенные культуры вырастали бы на ровных полях, единообразно размеченных государственными инспекторами, урожай собирался бы машинами и доставлялся на государственные приемные пункты для дальнейшего распределения и продажи за рубеж. Работа пристально контролировалась бы специалистами и штатом служащих. Предназначенный модернизировать эфиопское сельское хозяйство и, не в последнюю очередь, усилить контроль Совета над ним, этот политический курс оказался в буквальном смысле фатальным для сотен тысяч земледельцев и, в конце концов, для самого Совета.

Заключение

Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется все ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю-администратору, с своею утлою лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.

- Лев Толстой, Война и Мир.

-

Конфликт между государственными чиновниками и специалистами, активно планирующими будущее страны, с одной стороны, и крестьянством, с другой, был объявлен – первой группой – борьбой между прогрессом и мракобесием, рациональностью и суеверием, наукой и религией. И все же, как наглядно показывают высокомодернистские проекты, которые мы исследовали, эти «рациональные» планы, которые навязывала первая группа, часто оказывались чреваты очевидными провалами. Ни как производственные подразделения, ни как человеческие сообщества или, наконец, как способы обеспечить население общественными службами, запланированные деревни не оправдали возложенных на них надежд, хотя иногда эти надежды были вполне искренними. В конечном счете они не оправдали и надежд своих создателей на то, что с их помощью удастся лучше собирать налоги или обеспечить лояльность сельского населения, хотя, возможно, они – по крайней мере, на некоторое время – эффективно разваливали привычные социальные связи населения и, таким образом, помогали глушить коллективный протест.

Высокий модернизм и оптика власти

Если планы виллажизации были такими уж рациональными и научными, почему они вызывали такое тотальное разрушение?  Ответ, мне кажется, в том, что они не были ни научными, ни  рациональными в любом из значащих смыслов этих терминов. Ее проектировщики были способны уловить только некоторые эстетические идеи, которые являлись визуальной кодификацией современного сельского производства и общественной жизни. Как религиозная вера, эта визуальная кодификация была недоступна для критики и закрыта от несогласия. Вера в большие хозяйства, монокультурность, «правильные» деревни, вспаханные трактором поля, коллективное или общественное сельское хозяйство была эстетическим убеждением, поддержанным уверенностью, что к этому придет весь мир – в конечном итоге¹⁰⁵. Для всех, кроме горстки специалистов, эти представления не были простыми эмпирическими гипотезами, полученными на умеренном Западе в определенной  обстановке, которые следовало тщательно исследовать на практике. В определённом историческом и социальном контексте, например, при выращивании пшеницы на равнинах штата Канзас, многие компоненты этой веры могли бы иметь смысл¹⁰⁶. Однако она была генерализована и некритически применена – именно как вера – в совершенно иных обстоятельствах с самыми бедственными результатами.

На самом деле совершенно непонятно, кто здесь эмпирик, а кто сторонник научной истины. Танзанийские крестьяне, например, с заметным успехом приспособили свои способы поселения и методы ведения сельского хозяйства к изменениям климата, новым культурам и новым рынкам за два десятилетия до виллажизации. Они, кажется, имели безусловно эмпирический, хотя и весьма осмотрительный взгляд на свои собственные методы. В противоположность им, специалисты и политические деятели находились во власти неудержимого квазирелигиозного энтузиазма, ставшего ещё мощнее благодаря поддержке государства.

Но это была не просто вера. Она имела прямое отношение к статусу и интересам её носителей. Поскольку приверженцы этой визуальной кодификации осознанно преобразовывали свои общества, они ощущали острый и нравственно насыщенный контраст между тем, что выглядело современным – опрятным, прямолинейным, однородным, сконцентрированным, упрощенным, механизированным, и тем, что казалось им примитивным – нерегулярным, рассеянным, сложным, немеханизированным. Как техническая и политическая элита, имеющая монополию на современное образование, они использовали этот визуальный эстетизм, эти видимые знаки прогресса для определения своей исторической миссии и повышения своего статуса.

Их модернистская вера была небескорыстна и в других отношениях. Сама идея о государственном плане, который будет разработан в столице и затем упорядочит периферию, превратит ее по своему образу и подобию в квазивоенные единицы, повинующиеся прямой команде, была абсолютно централистской. Каждая властная единица на периферии была не так сильно привязана к своему собственному поселению, как к командному центру в столице; линии связи довольно сильно напоминали сходящиеся линии, используемые для построения перспективы в ранних картинах эпохи Ренессанса. «Условность перспективы... собирает всё в глазу наблюдателя. Это похоже на свет маяка, только лучи не расходятся наружу, а собираются внутрь. Условное это представление было названо реальностью. Перспектива позволяет единственному глазу стать центром видимого мира. Все лучи сходятся к нему, как к точке схождения прямых в бесконечности. Наблюдатель воспринимает видимый мир именно так, как когда-то считалось – Бог воспринимает вселенную»¹⁰⁷.

Образ согласованности действий подчиненных восходит к упомянутым в этой книге массовым упражнениям – тысячи тел, двигающихся в совершенном единстве согласно тщательно отрепетированному сценарию. Когда такая координация достигнута, это зрелище может влиять в нескольких направлениях. Проектировщики надеялись, что демонстрация массовой согласованности выражением своего мощного единства внушит зрителям и участникам благоговейный трепет. Этот благоговейный трепет становится еще больше из-за того, что, как на фабрике, управляемой по тейлористским принципам, только тот может оценить это представление полностью, кто находится вне и выше уровня даваемого представления; отдельные же его участники – всего лишь маленькие молекулы организма, чей мозг находится совсем в другом месте. Образ нации, которая могла бы функционировать таким образом, чрезвычайно приятен элите на вершине, но, конечно, унижает население, чья роль таким образом сводится к исполнению приказов. Кроме произведения впечатления на посторонних такие спектакли могут – по крайней мере, на короткое время – служить для элиты сеансами успокаивающего самогипноза, чтобы укрепить моральную цель и уверенность в себе¹⁰⁸.

Модернистская визуальная эстетика, которая вызвала к жизни запланированные деревни, имеет к ним очень любопытное отношение: она вносит в это творение своеобразную статичность. С точки зрения этой эстетики создается завершённая картина, которая уже не может быть улучшена¹⁰⁹. Проект ведь порожден научно-техническими законами, и скрытое допущение состоит в том, что, как только он завершён, задачей становится поддержание его формы. Планировщики стремились, чтобы каждая новая деревня походила на предыдущую. Подобно римскому военачальнику, прибывающему в военный лагерь, где он никогда до этого не был, чиновник, прибывающий из Дар-эс-Салама, точно знал, где найти всё, что ему может понадобиться, от штаба TANU до крестьянской ассоциации и медицинской клиники. Каждое поле и каждый дом тоже были почти идентичны и расположены согласно общей схеме. В той степени, до которой на практике воплощался этот образ, не было абсолютно никакой связи с особенностями места и времени. Это был вид ниоткуда. Вместо неповторимого разнообразия поселений, близко привязанных к местной экологии и с установившимися практиками ведения хозяйства, вместо постоянного приспособления к изменениям демографии, климата и рынков, государство создавало скучные одинаковые деревни, которые были одинаковы во всем, от политической структуры и социальной стратификации до методов выращивания культур. Число переменных было минимизировано. В своей совершенной четкости и сходстве эти деревни были идеальными взаимозаменяемыми кирпичиками в здании государственного планирования. Были ли они функционирующими, это уже другой вопрос.

Провал проектов.

Идеи не могут выразить действительность. – Жан-Поль Сартр

Для потенциальных реформаторов гораздо легче изменить формальную структуру учреждения, чем изменить его методы. Перепроектирование строчек и ячеек в организационной таблице проще, чем изменение работы организации. Замена правил и инструкций всегда  проще, чем исправление поведения, которое стоит за ними¹¹⁰. Перепроектирование физического расположения деревни проще, чем преобразование ее социальной и производственной жизни. По очевидным причинам политические элиты – особенно авторитарные высокомодернистские элиты – обычно начинают с изменений в формальной структуре и правилах. Такие легальные и узаконенные изменения наиболее доступны и легки в переустройствах.

Любой, кто работал в официальной организации – даже небольшой, но строго руководствующейся подробными правилами – знает, что руководства и письменные руководящие принципы никогда не могут объяснить, почему данное учреждение справляется со своими задачами. Объяснения его бесперебойного действия можно длить до бесконечности, но изменяющиеся совокупности неявных соглашений, подразумеваемых соотношений и практических взаимозависимостей никак нельзя выразить в письменном виде. Этот повсеместно распространенный социальный факт очень полезно знать служащим и профсоюзным работникам. Рассмотрим для примера сущность того, что выразительно называется забастовкой типа «работать строго по правилам». Когда парижские таксисты хотят нажать на муниципальные власти относительно инструкций или оплаты, они прибегают к забастовке такого типа. Она состоит просто в пунктуальном следовании всем инструкциям и приводит таким образом к остановке дорожного движения во всем центре Парижа. Водители используют тактическое преимущество того факта, что дорожное движение вообще возможно только потому, что водители владеют набором методов, которые развились вне (а часто и в нарушение) формальных правил.

Любая попытка полностью спланировать деревню, город или, скажем, язык неминуемо приведёт к столкновению с социальной действительностью. Деревня, город или язык являются совместными, не вполне осознанными результатами очень многих усилий. Судя по той настойчивости, с которой власти настаивают на замене этой невыразимо сложной сети деятельности формальными правилами и инструкциями, они определённо хотят ее разрушить – способами, действие которых они, возможно, даже не могут предугадать¹¹¹. Этот пункт чаще всего выдвигается такими сторонниками невмешательства, как Фридрих Хаек, который любит указывать на то, что командная экономика, насколько бы ни была она искушенной и четкой, не может заменить несметное число быстрых взаимных  урегулирований функционирующих рынков и ценовой системы¹¹². В нашем контексте, однако, эта мысль может быть приложена даже к более сложным образцам социального взаимодействия с материальной окружающей средой, к тому, что мы называем городом или деревней. Города с длинной историей можно назвать «глубинными» или «плотными» городами в том смысле, что они представляют собой исторический результат деятельности огромного числа людей из всех социальных слоёв (включая бюрократический аппарат), которые уже давно покинули этот мир. Конечно, можно построить новый город или новую деревню, но это будет «поверхностный» или «мелкий» город, и его жителям придётся (возможно, по уже известным сценариям) вдохнуть в него жизнь, не обращая внимания ни на какие правила. В случаях, подобных Бразилиа или запланированным деревням в Танзании, можно понять, почему государственные проектировщики могли предпочесть недавно очищенный участок и «подвергнутое шоку» население, резко перемещённое на новое место жительства, где влияние проектировщиков наиболее сильно. Альтернативой является преобразование на прежнем месте существующего функционирующего сообщества, которое имеет больше социальных ресурсов для сопротивления и приспособления к запланированному преобразованию.

Бедность социальных связей в искусственно разработанных сообществах можно сравнить с бедностью искусственных языков¹¹³. Сообщества, запланированные с одного маху, – Бразилиа или запланированные деревни в Танзании и Эфиопии, – по сравнению с более старыми, самостоятельно складывавшимися сообществами, выглядят как, скажем, эсперанто по сравнению с английским или бирманским языками. Можно разработать новый язык, который во многих аспектах будет более логичным, более простым, более универсальным и менее нарушающим правила, который будет технически давать большую ясность и точность. Очевидно, в этом как раз и состояла цель изобретателя эсперанто, Лазаря Заменхофа, который считал, что эсперанто (также известный как международный язык) устранит местечковый национализм Европы¹¹⁴. И всё же совершенно ясно, почему эсперанто, не нашедший какого-либо значительного государства, которое способствовало бы его принятию, не сумел заменить существующие местные языки (или диалекты) Европы. (Как  любят говорить социальные лингвисты, «национальный язык – это диалект, поддержанный армией».) Это был крайне бедный язык, без всяких исключений, коннотаций, готовых метафор, литературы и устной истории, идиом и традиций практического использования, которые присущи любому языку, социально запечатлённому в сознании людей. Эсперанто выжил как своего рода утопическая диковинка, очень бедный диалект, на котором говорит горстка интеллигенции, чем и поддерживается его существование.

Минитюаризация совершенствования и управления

Претензия авторитарных высокомодернистских систем на упорядочение всего, что находится в пределах их досягаемости, сталкивается с сильным противодействием. Социальная инерция, закрепившиеся привилегии, международные цены, войны, изменение  окружающей среды – упоминания только этих нескольких факторов достаточно, чтобы предсказать, что результаты высокомодернистского планирования будут существенно отличаться от того, что предполагалось первоначально. Государство затрачивает большие усилия – так было при при сталинской коллективизации, – чтобы поддержать какую-то степень формального соответствия своим директивам. Тот, кто страстно стремится к реализации подобных планов, не останавливается перед сопротивлением со стороны социальной действительности этим планам.

Единственной доступной реакцией на полную невозможность воплотить желанные планы в жизнь является отступление в царство воображения, миниатюризация – к образцовым городам и потёмкинским деревням, как это уже бывало¹¹⁵. Легче построить образцовый город Бразилиа, чем существенно преобразовать страну Бразилию и бразильцев. В результате этого отступления создается небольшое, относительно автономное утопическое место, где высокомодернистские стремления можно более или менее реализовать. Крайний случай, когда контроль над ситуацией максимален, а взаимодействие с внешним миром минимально, может осуществиться только в музее или заповеднике¹¹⁶. 

Я думаю, что эта миниатюризация усовершенствований имеет свою логику, несмотря на её отказ от крупномасштабных преобразований. Образцовые деревни, образцовые города, военные колонии, показательные проекты и демонстрационные фермы дают политическим деятелям, администраторам и специалистам возможность создать отчётливо видный экспериментальный ландшафт, где число неподдающихся контролю переменных и неизвестных минимально. Конечно, если такие эксперименты успешно проходят путь от пилотной стадии до применения ко всему обществу, тогда они – абсолютно разумная форма политики планирования. У миниатюризации есть свои преимущества. Сужение фокуса допускает гораздо более высокую степень социального управления и дисциплины. Концентрируя материал и ресурсы государства в единственном месте, миниатюризация может приблизить архитектуру, планирование, механизацию, социальное обеспечение и посевы к образам своей мечты. Маленькие островки порядка и модернизации, как хорошо понял Потёмкин, политически полезны для должностных лиц, которые хотят угодить своему начальству и показать на живом примере, чего они могут достичь.  Если вышестоящее начальство сидит на одном месте и не владеет нужной информацией, оно способно – как Екатерина Великая, очевидно, введенная в заблуждение убедительным потёмкинским пейзажем, – принять образцовый фрагмент за всю картину¹¹⁷. Такая разовая и локальная демонстрация своего рода высокомодернистской версии Версаля или Малого Трианона позволяет ее автору избежать серьезного ущерба своей власти.

Визуальная эстетика миниатюризации также существенна. Подобно тому, как архитектурный набросок, модель и карта – способы обращения с большой реальностью, которую трудно отобразить и управлять ею во всей полноте, так же и миниатюризация высокомодернистского развития предлагает наглядно завершенный образец того, как будет выглядеть будущее.

Миниатюризация того или другого вида вездесуща. Невольно напрашивается вопрос, а нет ли у человеческого стремления к миниатюризации – создания «игрушечных моделей» больших объектов и реалий, которыми невозможно управлять в их подлинном масштабе – также и бюрократического эквивалента. Ю-фу Туан замечательно показал, как мы подвергаем миниатюризации и, таким образом, приспосабливаем к себе явление большого масштаба, находящееся вне нашего контроля, причём часто с добрыми намерениями. Под эту рубрику приспособления масштаба Туан помещает искусство выращивать карликовые деревья, делать сады из камней и песка и просто сады (миниатюризация растительного мира), делать куклы и кукольные домики, игрушечные железные дороги, солдатиков и игрушечное военное оружие, а также «живые игрушки» в виде специально выведенных пород рыбок и собак¹¹⁸. Туан фокусирует свое внимание на игровом приручении, но похожее желание управления и власти может работать и в большем масштабе – бюрократии. Существенные цели, выполнение  которых трудно оценить, могут подменяться скудной и отвлеченной статистикой – количеством образованных деревень и площадью вспаханной земли в акрах; таким же образом их можно заменить  микросредой модернистского порядка.

Столицы, как основное вместилище государственных структур и правителей, как символический центр (новых) наций, и как место, куда часто приезжают влиятельные иностранцы, являются наиболее подходящими объектами для миниатюризации, они – истинные заповедники  высокомодернистского развития. Даже в своих современных светских обликах национальные столицы сохраняют кое-что из старинных традиций священных центров национального культа. Символическая мощь высокомодернистских столиц зависит вовсе не от того (как это было когда-то), насколько хорошо они отражают священное прошлое, а скорее от того, насколько хорошо они символизируют утопические устремления, в которые правители вовлекают свои нации. Разумеется, как это всегда и было, они показывают проявления мощи, прошлой или будущей власти. Особенно хорошо это заметно в колониальных столицах. Имперская столица Нью-Дели, построенная по проекту  Эдвина Латайенса, была великолепным примером города, призванного вызывать благоговение подданных (и возможно, собственных чиновников) своим масштабом и  великолепием, своими площадями для парадов и процессий, демонстрирующих военную мощь, своими триумфальными арками. Нью-Дели была, естественно, предназначена для отрицания того, что потом стало называться Олд-Дели. Одна из основных  целей постройки новой столицы прекрасно подмечена личным секретарем Георга V в примечании относительно будущего места жительства британского вице-короля. Он писал, что она должна быть «блистательной и повелевающей», но не должна подавлять тем, что осталось от  прошлых империй или необыкновенными особенностями естественного пейзажа. «Мы, наконец, должны дать возможность [индийцам] увидеть мощь науки, искусства и цивилизации Запада»¹¹⁹. Находясь в центре столицы по случаю какой-нибудь церемонии, можно было забыть на мгновение, что эта крошечная жемчужина  имперской архитектуры почти потерялась в обширном море индийских реалий, которые или не имели никакого отношения к ней, или безусловно ей противоречили. Очень многие страны (некоторые из них – бывшие колонии) построили совершенно новые столицы, являющиеся отрицанием их городского прошлого, которое их лидеры старались преодолеть; это относится к Бразилии, Пакистану, Турции, Белизу, Нигерии, Берегу Слоновой Кости, Малави и Танзании¹²⁰. И даже в тех случаях, когда пытались при постройке таких столиц использовать элементы национальных строительных традиций, все-таки они строились по планам  западных или обученных на Западе архитекторов. Как указывает Лоренс Вейл, многие новые столицы кажутся абсолютно завершенными и самодостаточными объектами. Ничего нельзя ни убавить, ни прибавить – только восхищаться. В стратегическом использовании холмов и возвышений, комплексов, расположенных позади стен или водных барьеров, в точно градуируемой структурной иерархии, отражающей назначение и статус данного здания, столицы также передают впечатление гегемонии и доминирования, чего не удается добиться за пределами города¹²¹. 

Новая столица, Додома, по замыслу Ньерере должна была быть несколько иной.  Идеологические предпочтения режима должны были выразиться в архитектуре, преднамеренно не монументальной. Несколько связанных между собой поселений повторяли бы неровности пейзажа, и скромнейший масштаб зданий устранил бы необходимость лифтов и кондиционеров. Однако Додома весьма определенно намеревались сделать утопическим местом, которое одновременно представляло бы будущее и явно противопоставлялось бы Дар-эс-Саламу. Общий план Додомы противостоял Дару, как «доминантному фокусу развития,... представляющему собой антитезу тому, на что нацелена Танзания, – город, растущий в таком темпе, который (если его не контролировать) нанесет ущерб естественной человеческой среде в себе самом и во всей Танзании, как основанном на равенстве граждан социалистическом государстве»¹²². Планирование деревень для всех остальных велось, невзирая на то, нравились ли они людям или нет, а для себя правители разработали новый, символический центр, включающий – я думаю, не случайно – островок безопасности на холме посреди прилизанного, упорядоченного окружения.

Если труднопреодолимые трудности преобразования существующих городов могут соблазнить создать вместо этого образцовую столицу, то и трудности преобразования ныне существующих деревень могут побудить к отступлению в миниатюризацию. Одним из основных вариантов этой тенденции было создание тщательно контролируемой производственной среды с помощью разочарованных колониальных чиновников организации содействия развитию. Коулсон обращает внимание на логику, которая использовалась при этом: «Если фермеров нельзя было заставить или убедить, единственными доступными альтернативами было либо вообще не обращать на них внимания и двигаться к механизированному сельскому хозяйству, управляемому посторонними (как в проекте выращивания арахиса или на поселенческих фермах, управляемых европейцами), либо молниеносно переместить их из традиционной среды в поселения, где в обмен на получение земли, они, возможно, согласились бы  следовать инструкциям штата сельскохозяйственных служащих»¹²³.

Ещё одним возможным вариантом была попытка выделить из имеющегося в наличии населения кадры прогрессивных фермеров, которых можно было бы мобилизовать осваивать современное сельское хозяйство. Такой политике, довольно детально разработанной, следовали в Мозамбике, ей также придавалось важное значение в колониальной Танзании¹²⁴. Когда  государству противостояла «каменная стена крестьянского консерватизма», как указывает документ Министерства сельского хозяйства Танганьики от 1956 года, становилось необходимым «ослаблять внимание к некоторым участкам, чтобы сконцентрироваться на небольших определённых пунктах – эта процедура стала называться «главным подходом»¹²⁵. В своём желании изолировать маленький сектор сельскохозяйственного населения, который, как они думали, заинтересуется научным сельским хозяйством, специалисты организации содействия развитию сельского хозяйства часто пропускали другие факты, которые имели отношение непосредственно к их миссии – факты, которые были у них под носом, но не под их эгидой. Так, Полин Петерс описывает деятельность в Малави, направленную на уменьшение населения сельских районов: там оставляли только тех, кого сельскохозяйственные власти назвали «основными фермерами».  Специалисты агентства содействия развитию пытались создавать микроскопический пейзаж «аккуратно очерченных участков ведения сельского хозяйства, основанных на ротации однопородных культур, которые заменили бы  разбросанное, занимающееся одновременно многими различными культурами, сельское хозяйство, считавшееся ими отсталым. В то же время они полностью проворонили самопроизвольную и всеобщую заинтересованность в выращивании табака – той самой культуры, которую они когда-то пробовали насаждать силой»¹²⁶.

Мы уже подчеркивали, что запланированный город, запланированная деревня и запланированный язык (не говоря уже о командной экономике),  вероятнее всего, окажутся скудными городами, деревнями и языками. Они скудны в том смысле, что не могут разумно запланировать чего-нибудь большего, чем несколько схематических аспектов той неисчерпаемо сложной деятельности, которая характеризует «плотные» города и деревни. Единственное, но вполне точно прогнозируемое последствие такого поверхностного планирования состоит в том, что запланированное учреждение произведёт на свет неформальную действительность – «темного двойника», который появится, чтобы удовлетворить многие из тех различных потребностей, которые запланированное учреждение не в состоянии удовлетворить само. Бразилиа, как показал Холстон, порождала «незапланированную Бразилиа» строительных рабочих, мигрантов и вообще тех, чье нахождение там и деятельность оказались необходимыми, но отнюдь не ожидались и не планировались. Почти каждая новая образцовая столица породила – как неизбежное сопровождение своих официальных структур – другой, гораздо более «беспорядочный» и сложный город, который выполнял официальную городскую работу и который фактически являлся условием её существования. Темный двойник – не просто аномалия, «объявленная вне закона действительность»: он представляет собой деятельность и жизнь, без которой официальный город перестал бы функционировать. Объявленный вне закона город имеет такое же отношение к официальному городу, как фактические методы парижских таксистов к Code routier.

Если отвлечься от конкретики, то легко себе представить, что чем больше претенциозности и настойчивости в официально изданном приказе, тем больший необходим объём неформальных методов, чтобы поддерживать эту фикцию. Чем жёстче плановая экономика, тем в большей мере она сопровождается «подпольной», «теневой», «неофициальной» экономикой, которая тысячами способами снабжает людей тем, что не в состоянии обеспечить официальная экономика¹²⁷. Когда эта подпольная экономика безжалостно подавлялась, результатом всегда был экономический кризис и голод (Большой скачок и Культурная революция в Китае; автаркическая, безденежная экономика Пол Пота в Камбодже). Усилия, призванные вынудить жителей страны иметь постоянное закреплённое место жительства, приводили к тому, что в городских зонах существовали большие незаконные и незарегистрированные группы населения, которым было запрещено там проживать¹²⁸. Настаивая на неуклонном визуальном эстетизме в центре столицы, власть сама производит трущобы, в которых кишат мигранты, которые подметают полы, готовят пищу и присматривают за детьми элиты, работающей в пристойном запланированном центре¹²⁹.

Глава 7: принудительное заселение деревень в Танзании

1. Джулиус Ньерере говорил, что более 9 миллионов людей были переселены в деревни уджамаа, но многие из этих деревень были административными фикциями, а другие существовали ранее и были, вероятно, включены в правительственную статистику из самохвальства, более скромное число, вероятно, ближе к правде. См.  Goran Hyden, Beyond Ujamaa in Tanzania: Underdevelopment and an Uncaptured Peasantry (Berkeley: University of California Press, 1980), p. 130 n. 2.

2. В течение своего президентства Ньерере посетил почти все страны социалистического блока. Обзор вдохновленных марксизмом планов развития Третьего мира, см. Forrest D. Colburn, The Vogue of Revolution in Poor Countries (Princeton: Princeton University Press, 1994).

3. Заинтересованный критический анализ, сфокусированный на возвращении к малому масштабу и к механизации в сельском хозяйстве на примере пяти таких проектов см. Nancy L. Johnson and Vernon W. Ruttan, "Why Are Farms So Small?" WorldDevelopment 22, no. 5 (1994): 691-706.

4. Эти влияния были совершенно прямые, как отмечалось, во многие случаях даже личные: в Организации по вопросам продовольствия и сельского хозяйства, в Международном банке реконструкции и развития, Всемирном банке и агентстве развития Организации Объединенных Наций были американские экономисты, агрономы, инженеры и функционеры.

5. См., например, Lionel Cliffe and Griffiths L. Cunningham, "Ideology, Or­ganization, and the Settlement Experience of Tanzania," in Lionel Cliffe and John S. Saul, eds., Policies, vol. 2 of Socialism in Tanzania: An Interdisciplinary Reader (Nairobi: East African Publishing House, 1973), pp. 131-40.

6. Lionel Cliffe, "Nationalism and the Reaction to Enforced Agricultural Change in Tanganyika During the Colonial Period," in Lionel Cliffe and John S. Saul, eds., Politics, vol. 1 of Socialism in Tanzania: An Interdisciplinary Reader (Nairobi: East African Publishing House, 1973), pp. 18, 22. Блестящий анализ, касающийся отношений крестьян с государством, см. Steven Feierman, Peasant Intellectuals: An­thropology and History in Tanzania (Madison: University of Wisconsin Press, 1990).

7. William Beinert, "Agricultural Planning and the Late Colonial Technical Imagination: The Lower Shire Valley in Malawi, 1940-1960," in Malawi: An Alter­native Pattern of Development, proceedings of a seminar held at the Centre of African Studies, University of Edinburgh, May 14 and 25, 1984 (Edinburgh: Centre of African Studies, University of Edinburgh, 1985), pp. 95-148.

8. Там же, p. 103.

9. Такие системы часто включают, как объясняет Бейнерт, «систему осушения, контур дамб, борозды, защитные насыпи, обязательную травяную залежь, восстанавливающие культуры и в конечном счете полную систему севооборота (там же., p. 104).

10. В этом смещении нет ничего странного, оно происходит почти подсознательно. «Представление» о сельском хозяйстве отпечатывается определенными, исторически сложившимися чертами, которые практически забываются, пока визуальные ожидания не опрокидываются. Когда, например, я первый раз был в северной Богемии перед 1989 годом, я был ошеломлен огромными коллективными полями кукурузы, которые тянулись две или три мили, не прерываясь заборами или полосками деревьев. Я понял, что мои визуальные ожидания от сельской местности включали физические свидетельства маленьких частных деталей: деревья, заборы, маленькие и более неупорядоченные участки – физические особенности независимого фермерского хозяйства. (Если бы я рос, скажем, в Канзасе, я не был бы так удивлен.)

11. Beinert, "Agricultural Planning," p. 113.

12. Исключительно проницательное рассмотрение различий между географией традиционных жилищ и декартовской логикой колониального планирования в южной Африке, см. Isable Hofmyer, They Spend Their Lives as a Tale That Is Told (Portsmouth, N.H.: Heinemann, 1994).

13. Там же, pp. 138-39.

14. Об этом см., например, J. Phillips, Agriculture and Ecology in Africa (London: Faber and Faber, 1959); F. Samuel, "East African Groundnut Scheme, United Empire 38 (May-June 1947): 133-40; S. P. Voll, A Plough in Field Arable (London: University Presses of New England, 1980); Alan Wood, The Groundnut Af­fair (London: Bodley Head, 1950); Johnson and Ruttan, "Why Are Farms So Small?"

pp. 691-706; Andrew Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," Re­view of African Political Economy 10 (September-December 1977): 74-100.

15. Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 76.

16. Johnson and Ruttan, "Why Are Farms So Small?" p. 694. Несмотря на девиз Сэмюэля, пришлось нанять на работу тридцать две тысячи африканцев.

17. Постоянное поселение было также краеугольным камнем колониальной политики в отношении здоровья и ветеринарии в Танганьике. См. в этом контексте Kirk Arden Hoppe, "Lords of the Flies: British Sleeping Sickness Policies as Environmental Engineering in the Lake Vic­toria Region, 1900-1950," Working Papers in African Studies no. 203 (Boston: Boston University African Studies Center, 1995).

18. Goran Hyden, Beyond Ujamaa in Tanzania (London: Heineman, 1980).

19. Во время борьбы за независимость и сразу после нее крестьяне разрушили террасы, которые им приказали строить, и отказались от обработки скота. См. Andrew Coulson, Tanzania: A Political Economy (Oxford: Clarendon Press, 1982), p. 117.

20. Из инаугурационного обращения президента (10 декабря 1962 г.), опубликовано в Julius K. Nyerere, Freedom and Unity: A Selection from Writings and Speeches, 1952-J 965 (London: Oxford University Press, 1967), p. 184. Я многим обязан за мое раннее погружение в танзанийский материал исключительно проницательному антропологическому эссе Джоуля Гао Хизы,  "The Repetition of 'Traditional' Mistakes in Rural Develop­ment: Compulsory Villagization in Tanzania," April 1993, и его неоценимой библиографической помощи. Он неизменно щедро делился своими аналитическими суждениями и литературными рекомендациями.

21. Julius K. Nyerere, "Socialism and Rural Development" (September 1967), in Nyerere, Freedom and Socialism: A Selection from Writings and Speeches, 1965 -1967 (Dar es Salaam: Oxford University Press, 1968), p. 365. Стоит отметить, что отмена индивидуального земельного права вскоре после независимости была одной из юридических предпосылок для принудительной виллажизации, поскольку, выражаясь словами Ньерере, «вся земля теперь принадлежит нации» (p. 307). Ньерере оправдывал этот ход на языке африканских традиций «коммунальной собственностью», таким образом игнорируя различия между коммунальной и государственной собственностью.

22. Цит. по Coulson, Tanzania, p. 237 (курсив мой).

23. Можно себе представить, что Ньерере хорошо представлял себе, как должна выглядеть «надлежащая» деревня – ее расположение, тракторы, перекрещивающиеся коммунальные поля, поликлинику, школу, руководящий центр, деревенские мастерские и, возможно, забегая вперед, он видел электрические двигатели и огни. Откуда пришел этот образ? Из России, из Китая, с Запада?

24. Цит. по Nyerere, Freedom and Socialism, p. 356.

25. Там же, (курсив мой).

26. Отчет Всемирного банка (p. 19) цитируется в Coulson, Tanzania, p. 161.

27. Cliffe and Cunningham, "Ideology, Organization, and the Settlement Expe­rience," p. 135. Авторы опускают фактическое местоположение и название деревни, почти наверняка, по политическим причинам. Хотя я не могу это доказать, я предполагаю, что этот Ксанаду был близко к столице в Дар-ес-Саламе, чтобы чиновники могли посещать его и восхищаться.

28. По современным стандартам правления в соседних государствах – Эфиопии, Уганде, Южной Африке, Мозамбике и Заире – Танзания Ньерере была просто раем. Несмотря на это, TANU обычно подкупал юридическую систему или вообще обошел ее. Акт о превентивном задержании 1962 г. не обеспечил никаких гарантий против скандальных злоупотреблений. В начале 1964 г., после армейского мятежа, он был либерально применен к кругу приблизительно пятисот противников режима, большинство которых не имело никакой связи с заговором. В дополнение к Акту о превентивном задержании режим также часто обращался к множеству авторитарных колониальных законов. См. в этой связи Cranford Pratt, The Critical Phase in Tanzania, 1945-1968: Nyerere and the Emergence of a Socialist Strategy (Cambridge: Cambridge University Press, 1976), pp. 184-89.

29. Jannik Boesen, Birgit Storgaard Madsen, and Tony Moody, Ujamaa: So­cialism from Above (Uppsala: Scandinavian Institute of African Studies, 1977), p. 38. Есть ссылка на программу заселения Макази Мапиа до 1969 г. в области Западного озера.

30. Там же, p. 77.

31. См. Cliffe and Cunningham, "Ideology, Organization, and the Settlement Experience," pp. 137-39; Lionel Cliffe, "The Policy of Ujamaa Vijijini and the Class Struggle in Tanzania," in Cliffe and John S. Saul, eds., Policies, vol. 2 of Socialism in Tanzania: An Interdisciplinary Reader (Nairobi: East African Publishing House, 1973), pp. 195-211; and Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," pp. 74-100. Статья, упомянутая последней, – блистательный синтетический анализ сельской политики в Танзании.

32. Cliffe and Cunningham, "Ideology, Organization, and the Settlement Expe­rience," p. 139.

33. Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 91.

34. Ньерере отдал этот приказ в своей речи по радио, и содержание его речи поучительно. Он напомнил аудитории обо «всем, что Правительство TANU сделало для людей после Декларации Аруша: отмена подушного налога, отмена платы за начальное обучение, постоянное снабжение чистой водой в деревнях, расширение числа поликлиник и амбулаторий в сельских районах, увеличение средств обслуживания начальной школы. И затем он спросил, чем крестьяне ответили на эти благодеяния. И сам ответил – президент Ньерере сказал, что они не сделали фактически ничего. Они остались праздными и уклонились от их ответственности за вклад в социалистическое развитие страны. Он закончил речь,  сказав, что он знал, что он не мог силой превратить людей в социалистов, но что его правительство может сделать все для того, чтобы гарантировать, что каждый танзаниец будет жить в деревне. Он выразил желание, чтобы это было было сделано до конца 1976 г.» (Hyden, BeyondUjamaainTanzania, p. 130).

35. Срок был уже установлен, когда в начале октября Шестнадцатая конференция TANU, выступило со срочным призывом к правительству «нанести деревни на карту» с целью создания национального движения деревень уджамаа, а не опираясь на местную инициативу (DailyNews[Dar es Salaam], October 2, 1973). Соответственно, в  следующие месяцы были вызваны земельные чиновники и профессиональные инспекторы, чтобы обучить местные кадры более простым методам рассмотрения, чтобы они могли разместить новые деревни (DailyNews[Dar es Salaam], January 30, 1974). «Лобовой» подход к деревням уджамаа отличался от подхода 1969 года TANU, Министерства сельского хозяйства и второго пятилетнего плана. Bismarck U. Mwansasu and Cranford Pratt, Towards Socialism in Tanzania (Buffalo: University of Toronto Press, 1979), p. 98.

36. Цит по Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 74. См. также Juma Volter Mwapachu, "Operation Planned Villages in Rural Tanzania: A Rev­olutionary Strategy of Development," African Review 6, no. 1 (1976): 1-16. Предмет требует более внимательного анализа. Подлежащее последних двух предложений, некий безличный деятель «Государство» или «Танзания», представленная на деле, конечно, Ньерере и элитой TANU. В обстоятельствах принуждения словесная фикция выбора все еще поддерживается. Наконец, использование фразы «жизнь, подобная смерти», чтобы описать жизнь, которую ведет большинство танзанийцев, поднимает Ньерере и партию до роли спасителей, воскрешающих людей из мертвых, как Иисус Лазаря.

37. См. Dean E. McHenry, Jr., Tanzania's Ujamaa Villages: The Implementation of a Rural Development Strategy, Research Series no. 39 (Berkeley: Berkeley Insti­tute of International Studies, 1979), p. 136; Mwapachu, "Operation Planned Vil­lages"; Katabaro Miti, Whither Tanzania? (New Delhi: Ajanta, 1987), pp. 73-89.

38. В антисептической терминологии доклада Всемирного банка «когда люди продвигаются в новые области, они, вероятно, будут более восприимчивыми к изменениям, чем когда они остаются в знакомой среде» (Цит. по Coulson, Tanzania, p. 75). Это было, возможно, психологической предпосылкой, лежащей в основе принудительного заселения. Мне говорил служащий Всемирного банка, что в начале кампании переселения тысяч яванцев на внешние острова Индонезии думали, что лучше отправить их самолетом, а не кораблем, что дешевле, потому что первый опыт полета соответствующим образом дезориентировал бы их и передал бы революционный и постоянный характер их переселения.

39. Цит. по Coulson, African Socialism in Practice: The Tanzanian Experience (Nottingham: Spokesman, 1979), pp. 31-32.

40. Helge Kjekhus, "The Tanzanian Villagization Policy: Implementation Lessons and Ecological Dimensions, Canadian Journal of African Studies 11 (1977): 282, cited in Rodger Yaeger, Tanzania: An African Experiment, 2nd ed. (Boulder: West-view Press, 1989), p. 62.

41. A. P. L. Ndabakwaje, Student Report, University of Dar es Salaam, 1975, Цит по McHenry, Tanzania's Ujamaa Villages, pp. 140-41. В одном из описанных случаев, земледелец, который был разозлен тем, что его землю захватывали для новой деревни, ответил действием:  выстрелил и убил регионального спец.уполномоченного. B.C. Nindi, "Compulsion in the Implementation of Ujamaa," in Norman O'Neill and Kemal Mustafa, eds., Capitalism, Socialism, and the Development Crisis in Tanzania (Ave-bury: Aldershot, 1990), pp. 63-68, цит. в Brace McKim, "Bureaucrats and Peas­ants: Ujamaa Villagization in Tanzania, 1967-1976" (term paper, Department of Anthropology, Yale University, April 1993), p. 14.

42. Прямое описание атмосферы страха и подозрительности, которая окружала принудительное переселение в новые деревни, см. P A. Kisula, "Prospects of Building Ujamaa Villages in Mwanza District," (Ph.D. diss., Department of Political Science, University of Dar es Salaam, 1973). Я благодарен Дэвиду Сперлингу за то, что он обратил мое внимание на эту работу. В многих областях побеги из деревень уджамаа были прослежены силами безопасности.

43. Там же, p. 134. Можно показать, что гораздо легче навязать схему высокомодернистского преобразования населению, которое является по тем или иным причинам «другой», чем группе, которая является частью «нас». Это помогло бы объяснять, почему виллажизация была сначала была навязана бедным областям вроде Кигомы и Додомы и почему она пошла особенно трудно на пасторальном Масаи.

44. Цит по Coulson, African Socialism in Practice, p. 66.

45. Там же.

46. Sally Falk Moore, Social Facts and Fabrications: "Customary" Law on Kili­manjaro, 1880-1980 (Cambridge: Cambridge University Press, 1986), p. 314.

47. Здесь, кстати, я думаю, что во всех иных отношениях интересная книга Горана Хайдена кое-что упускает. Сопротивление танзанийского крестьянства кажется в меньшей степени последствием старых «экономических привязанностей», чем разумным откликом на болезненные воспоминания о страшных последствиях многих государственных идей, большинство которых потерпело неудачу.

48. В другом месте, в Танга, например, были случаи «потемкинских деревень», которые создавались для посещения Ньерере, а после их разбирали. См. Hyden, Beyond Ujamaa in Tanzania, pp. 101-8.

49. Mwapachu, "Operation Planned Villages," Цит по Coulson, African So­cialism in Practice, p. 121.

50. Henry Bernstein, "Notes on State and the Peasantry: The Tanzanian Case," Review of'African Political Economy 21 (May-September 1981): 57.

51. Jannik Boesen, Цит по Coulson, Tanzania, p. 254.

52. Boesen, Madsen, and Moody, Ujamaa, p. 165.

53. Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 88 (курсив мой).

54. См. Phil Raikes, "Eating the Carrot and Wielding the Stick: The Agricul­tural Sector in Tanzania," in Jannik Boesen et al., Tanzania: Crisis and Struggle for Survival (Uppsala: Scandinavian Institute of African Studies, 1986), p. 119. Неблагоприятная цена и курс валюты привели к тому, что пятикратное увеличение в объеме импорта с 1973 г. до 1975 г. теперь представляет тридцатикратное увеличение в цене.

55. Ключ, возможно, в различии между производством для пропитания и производством для рынка. Я благодарен Брюсу Маккиму за то, что он подчеркнул, что макроэкономические стимулы для рыночного производства были минимальны. Цены производителя, которые были установлены государственными управлениями маркетинга, были почти разорительны, и в любом случае в магазинах было немного товаров, на которые эти доходы можно было потратить.

56. The intention of this law, which had a long colonial history, was to force the peasantry into planting crops that did well under arid conditions, thus lowering the government's food relief expenditures during times of famine.

57. Система возделывания хлопка в Мозамбике представляет собой безжалостную модель этой политики. Португальцы предприняли большие усилия, чтобы сконцентрировать население (centraqaoes) так, чтобы должностные лица или концессионеры могли бы предписывать возделывание и поставку хлопка. По одному варианту, участки размечались инспекторами, и каждой семье назначался участок. У каждого был пропуск, в котором отмечалось, выполнил ли предъявитель хлопковую квоту в течение года; за невыполнение могли арестовать, избить или отослать как чернорабочего на плантации сизаля. Исключительно подробное и всестороннее изложение см. Alien Isaacman, Cotton Is the Mother of Poverty: Peasants, Work, and Rural Struggle in Colonial Mozambique, 1938-1961 (Portsmouth, N.H.: Heinemann, 1996).

58. Чиновники стремились управлять не только производством, но также и потреблением. В середине 1974 года в районе Додома, например, вся частная розничная торговля необходимыми продуктами была запрещена в пользу монополии, образованной государственными потребительскими кооперативами и магазинами уджамаа. См. "Only Co-ops Will Sell Food in Dodoma," Daily News (Dar es Salaam), June 6, 1974. Этот ход был, вероятно, вызван потерей опытных «официальных» магазинов, которые обычно управлялись партийными кадрами или чиновниками низшего уровня. Было бы удивительно, если бы такая монополия на розничную торговлю продовольствием когда-либо стала чем-то большим, чем стремлением чиновников.

59. Boesen, Madsen, and Moody, Ujamaa, p. 105.

60. Graham Thiele, "Villages as Economic Agents: The Accident of Social Re­production," in R. G. Abrahams, ed., Villagers, Villages, and the State in Modern Tan­zania, Cambridge African Monograph Series, no. 4 (Cambridge: Cambridge Uni­versity Press, 1985), pp. 81-109.

61. Ранние примеры этих чисел для пяти культур см. Boesen, Madsen, and Moody, Ujamaa, p. 102.

62. Graham Thiele, "Villages as Economic Agents," pp. 98-99. See also Don Hassett, "The Development of Village Co-operative Enterprise in Mchinga II Vil­lage, Lindi Region," in Abrahams, Villagers, Villages, pp. 16-54.

63. Таким образом Ндугу Лиандер, региональный партийный секретарь района Киломберо, что расположен вдоль Большой Ухурской Железной дороги (построенной с китайской помощью), напомнил людям, что каждая семья должна засадить два предписанных акра, предупреждая их (на языке, наводящем на размышления о сопротивлении, которое он встречал) «что санкции будут предприняты против любого, у кого нет фермы, и никакие оправдания не помогут» ("100,000 Move to Uhuru Line Villages," DailyNews[Dar es Salaam], October 28, 1974).

64. Bernstein, "Notes on State and the Peasantry," p. 48.

65. Там же. Бернштейн проницательно указывает, что танзанийское государство стояло в то время перед большим финансовым кризисом. Рост государственного бюджета и штата, имевшийся в течение долгого времени, опередил рост экономики и правительственных доходов, в том числе и доход от экспорта. Чтобы систематизировать крестьянскую экономику в надежде на подъем производства и увеличение государственных доходов это было фактически единственной доступной альтернативой.

66. Также имелся значительный рост в полугосударственных корпорациях, где работали оплачиваемые рабочие. Большое количество этих корпораций взялось за сельское хозяйство (зерно, сахар и фураж для молочных коров). Эти действия, особенно сахарные полугосударственные плантации, были большие и интенсивные по капиталовложению, как и национализированные плантации сизаля и чайные плантации..

67. Цит. по Coulson, Tanzania, p. 255.

68. Там же, p. 161.

69. Там же, p. 92.

70. Там же, p. 158.

71. Nyerere, "Broadcast on Becoming Prime Minister" (May 1961), in Nyerere, Freedom and Unity, p. 115.

72. Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 76.

73. Как можно было ожидать, последствия уджамаа виллажизации вызвали огромное число земельных споров между поселениями, отдельными лицами и группами семей – споры с важными последствиями для окружающей среды. См. превосходный анализ Achim von Oppen, "Bauern, Boden, und Baeume: Landkonflikte und ihre Bedeutung fuer Ressourcenschutz in tanzanischen Doerfern nach Ujamaa," Afrika-Spectrum(February 1993).

74. Boesen, Madsen, and Moody, Ujamaa, p. 115.

75. Phil Raikes, "Coffee Production in West Lake Region, Tanzania," Institute for Development Research, Copenhagen, Paper A.76.9 (1976), p. 3, Цит по Coul­son, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 80. См. также Phil Raikes, "Eat­ing the Carrot and Wielding the Stick," pp. 105-41.

76. Boesen, Madsen, and Moody, Ujamaa, p. 67.

77. James De Vries and Louise P. Fortmann, "Large-scale Villagization: Opera­tion Sogeza in Iringa Region," in Coulson, African Socialism in Practice, p. 135.

78. Выражение в кавычках – из Bernstein, "Notes on State and the Peasantry," p. 59.

79. Mwapachu, "Operation Planned Villages," p. 117 (курсив мой).

80. Ни в речах Ньерере в это время, ни в официальных сообщениях в прессе не фигурировали такие числа, часто связываемые с показателями сельского преобразования вроде норм смертности, дохода, потребления и т.д. См. Jannik Boesen, "Tanzania: From Ujamaa to Villagization," in Mwansasu and Pratt, Towards Socialism in Tanzania, p. 128.

81. Цит. по Coulson, African Socialism in Practice, p. 65. Африканский Социализм практически, p. 65. Неустанный акцент на количественных достижениях отражался и в газетах: столь много людей переместили в новые деревни, столь много новых деревень, столь много акров посеянных культур, такие-то проценты от района, столь много участков предоставленной земли и т.д. См., например, типичные статьи в газете DailyNews[Dar es Salaam]: "14,133 Move into Villages in Chjunya," February 19, 1974; "Two Months After Operation Arusha: 13,928 Families Move into Ujamaa Villages," October 21, 1974; "Iringa: Settling the People into Planned Villages," April 15, 1975.

Ньерере не хотел, как это сделал Сталин, произносить речь «Головокружение от успехов» и вызывать временную остановку в виллажизации. С другой стороны, танзанийская виллажизация не был такой жестокой. Ньерере в этой речи пытался снова объяснить, как эта концентрация населения позволила бы дать людям социальное обеспечение, «необходимое для достойной жизни».

82. Coulson, Tanzania, pp. 320-31.

83. Сильно аргументированный параллельный случай см. James Ferguson, The Anti-Politics Machine: "Development," Depoliticization, and Bureaucratic Power in Lesotho (Cambridge: Cambridge University Press, 1990). Фергюсон заключает, что «развитый аппарат в Лесото – вовсе не машина для устранения бедности, которая случайно оказалась свзанной с государственной бюрократией; это – именно машина для укрепления и расширения бюрократической государственной власти, которая случайно берет «бедность» как точку входа» (pp. 255-56). В Танзании имелись еще более важные пути, при помощи которых чиновники получали власть, включая выгоды от расширения торговли с Азией, а также национализации торговли и промышленности вообще. Показательно, что размер бюджета правительства и число государственных служащих увеличивалось много больше нормы экономического роста до середины 1970-ых годов, когда в результате финансового кризиса какое-либо дальнейшее расширение стало невозможным.

84. В скудном окружении оставаться на одном месте – самоубийство, двигаться – условие выживания. См. подробный и поэтический анализ этих обстоятельств Bruce Chatwin, TheSonglines(London: Cape, 1987).

85. M. L. Ole Parkipuny, "Some Crucial Aspects of the Maasai Predicament," in Coulson, African Socialism in Practice, chap. 10, pp. 139-60.

86. См., например, Raikes, "Eating the Carrot and Wielding the Stick": «Многое в политике опирается на предположения относительно сельскохозяйственной «модернизации», проведенной танзанийским правительством и его антисоциалистическими критиками, а из колониального периода буквально ничего – с изменениями или без изменений – перенесено не было». (p. 106). См. также блестящий анализ применения парадигмы развития Всемирного банка к Лесото в Ferguson, TheAnti-PoliticsMachine, которая также обсуждает планы Всемирного банка виллажизации в Лесото.

87. Рон Аминзаде (личное сообщение, 22 сентября 1995 г.) говорит, что длительная популярность Ньерере, несмотря на неудачи виллажизации, может быть частично объяснена путями, которыми переселение и другая национальная политика действовали, чтобы разрушить иерархии возраста и рода, таким образом улучшая относительное положение более молодых людей и женщин.

88. Темп виллажизации замедлился в конце 1974 г., когда в засуху урожай упал вдвое сразу после и без того бедных урожаев в предшествующие два года. Трудно определить степень, в которой виллажизация и предписанное земледелие усиливали нехватку продовольствия. Танзания была, во всяком случае, должна импортировать беспрецедентные количества пищевых продуктов и точно в то время, когда затраты на иностранную нефть и машины взлетели до небес. Хотя нехватка продовольствия заставила крестьян переселяться в обмен на паек, но в данных стесненных обстоятельствах крупномасштабное социальное экспериментирование было отложено. См. Hyden, Beyond Ujamaa in Tanzania, pp. 129-30, 141, 146, and Deborah Bryceson, "Household, Hoe, and Nation: Development Policies of the Nyerere Era," in Michael Hodd, ed., Tanzania After Nyerere (London: Pinter, 1988), pp. 36-48.

89. Многое определяет для населения Танзании решительное тактическое преимущество проживания около границ страны, возможность контрабанды в обоих направлениях.

90. Здесь снова лучшим источником для показа административных структур, планов развития и экономической организации среди марксистских режимов является Colburn, TheVogueofRevolution, especially chaps. 4 and 5, pp. 49-77.

91. Цит. по Girma Kebbede, The State and Development in Ethiopia (Engle-wood, N.J.: Humanities Press, 1992), p. 23.

92. См. замечательно подробное и вдумчивое изложение: Cultural Survival: Jason W. Clay, Sandra Steingraber, and Peter Niggli, The Spoils of Famine: Ethiopian Famine Policy and Peasant Agriculture, Cultural Survival Report 25 (Cam­bridge, Mass.: Cultural Survival 1988), особенно глава 5, "Villagization in Ethiopia," pp. 106-35. Как империя, эфиопское государство имело длинную традицию военных поселений и колонизации, которая продолжалась при Менгисту принудительным перемещением поселений с севера в земли Оромо на юге.

93. Там же, pp. 271,273.

94. John M. Cohen and Nils-Ivar Isaksson, "Villagization in Ethiopia's Arsi Re­gion," Journal of Modem African Studies 25, no. 3 (1987): 435-64. Эти числа несколько сомнительны. Поскольку каждая деревня была запланирована на абстрактную тысячу жителей, похоже, что они как будто умножили число деревень на запланированное население, добавляя, вероятно, несколько дополнительных жителей, чтобы учесть должностных лиц. Коэн и Айзексон были больше склонны принимать декларации режима на веру, чем Клэй и его коллеги по Культурному Выживанию.

95. Там же, p. 449.

96. Подобная геометрическая дотошность наблюдалась в Камбодже при Пол Поте. Прямые стены, прямые каналы, полностью регулярные поля – квадраты гектаров посевов риса. Концентрация населения, принудительность работы, запрет на перемещение или отъезд, контроль рациона и экзекуции – все это было чрезвычайно редким в Эфиопии. См. Ben Kiernan, The Pol Pot Regime: Race, Power, and Genocide in Cambodia Under the Khmer Rouge, 1975-1979 (New Haven: Yale University Press, 1996), chap. 5.

97. Clay, Steingraber, and Niggli, The Spoils of Famine, p. 121. Как в Советском Союзе, в Эфиопии были отдельные категории государственных ферм, на которых работали наемные рабочие, и они были – по крайней мере, первоначально, – очень  высоко механизированы. Они, как ожидалось, должны были произвести основную поставку зерна и экспортных культур, которые будут под прямым контролем правительства. «В конце 1970-ых годов в результате медленного добровольного хода коллективизации правительство начало выделять для будущих государственных ферм ровные, плодородные области для механизированного сельского хозяйства. Области очищались от жителей так, чтобы они могли использоваться для непосредственного государственного производства – кажется, основная причина виллажизации в Бэйле» (там же., p. 149).

98. Там же, pp. 190-92,204.

99. Корни этой программы можно проследить до доклада Всемирного банка 1973 г., «который рекомендовал переселение крестьян из северных областей, страдающих от высокого давления населения, эрозии почвы и истребления леса», хотя это было названо политикой ответа на голод в 1984-1985 г.г. (Cohen and Isaksson, "Villagization in Ethiopia's Arsi Region," p. 443). Кое-какую логику социального контроля, лежащую в основе этих схем, можно найти в прекрасной работе Donald Donham, "Conversion and Revolution in Maale, Ethiopia," Program in Agrarian Studies, Yale University, New Haven, De­cember 1, 1995.

100. См. особенно, Kebbede, The State and Development, pp. 5-102, and Clay, Steingraber, and Niggli, The Spoils of Famine, passim.

101. Clay, Steingraber, and Niggli, The Spoils ofFamine, p. 23.

102. Как сказал один фермер Клэю, «есть шесть видов сорго, которые я выращиваю: два красных вида, два белых вида и еще два промежуточных, которые созревают очень быстро. Есть виды сорго, которые мы едим, когда плод еще зелен. Есть пять видов метлички и три вида зерна: красное, оранжевое и белое. Каждый берется согласно сезону, и у каждого сорта есть свое время роста» (там же., p. 23).

103. Там же, p. 55.

104. Продовольственная помощь, в свою очередь, использовалась для переселения, а когда люди переселялись, для того, чтобы удерживать их там. Стандартная метода Совета была объявить время и место для распределения продовольствия, а затем отправить собравшуюся толпу.

105. Чрезвычайная версия этой визуальной кодификации можно найти в Румынии Чаушеску, где были разрушены сотни деревень, чтобы создать место для нефункционирующих городов с «современными квартиры» (более легкими в управлении), и где сельская местность была разделена на зоны строгой сельскохозяйственной специализации, как будто это было отдельное предприятие с собственным разделением рабочей силы. Режим назвал это упражнение «систематизация». Возможно, лучшее изложение вопроса можно найти в Katherine Verdery, What Was Socialism and What Comes Next (Princeton: Princeton Uni­versity Press, 1996), особенно глава 6, pp. 133-67.

106. Но даже здесь, см. Donald Worster, The Dust Bowl: The Southern Plains in the 1930s (New York: Oxford University Press, 1979).

107. John Berger, Ways of Seeing (London, 1992), p. 16, Цит. по Martin Jay, Downcast Eyes: The Denigration of Vision in Twentieth-Century French Thought (Berkeley: University of California Press, 1993). Полезное собрание по проблемам современности и видения см. также David Michael Levin, ed.. Modernity and the Hege­mony ofVision (Berkeley: University of California Press, 1993).

108. Более сложные аргументы по этим вопросам см. James C. Scott, Domination and the Arts of Resistance: Hidden Transcripts (New Haven: Yale Uni­versity Press, 1990), pp. 45-69.

109. Зигмунт Бауман в ModernityandtheHolocaust(Oxford: Oxford Uni­versity Press, 1989), говорит то же самое в отношении «метафоры садоводства», которую он видит характеристикой модернистского мышления вообще и нацистской расовой политики в частности.

110. Это обсуждалось исключительно хорошо, и с точки зрения опыта, и аналитически, в Sally Falk Moore, SocialFactsandFabrications, особенно глава 6.

111. См. в этой связи классическую статью, обсуждающую, что наша скромная степень знаний о вероятных последствиях любой большой политической инициативы делает стратегию из якобы мудрого урегулирования, которое может быть уничтожено без большого ущерба более благоразумным курсом: Charles E. Lindblom, "The Science of Muddling Through," PublicAdministrationReview19 (Spring 1959): 79-88. Следующую статью, изданную двадцатью годами позже, "Still Muddling, Not Yet Through," можно найти в Lindblom, Democracy and the Market System (Oslo: Norwegian University Presses, 1979), pp. 237-59.

112. Сторонники этого представления забывают или игнорируют, я думаю, тот факт, что, чтобы делать свою работу, рынок требует собственных обширных упрощений в рассмотрении земли (природы) и рабочей силы (людей) как факторов производства (предметов потребления). Это, в свою очередь, было глубоко разрушительно для человеческого сообщества и природы. В некотором смысле, упрощение научного леса составляет упрощение научного измерения – упрощение, сделавшее возможным коммерческий рынок для древесины. Классическое произведение Карла Поляни TheGreatTransformation(Boston: Beacon Press, 1957), является все еще, возможно, лучшим противоядием против чистой рыночной логики.

113. Я знаю, что дихотомическое различение «искусственного» и «естественного» в конечном счете невозможно, когда речь идет о таких вещах, как языки и сообщества. Под «искусственными» я подразумеваю языки и сообщества, которые запланированы из центра и одним махом, в противоположность тем сообществам, которые проходят путь постепенного роста.

114. См. J. C. O'Connor, Esperanto, the Universal Language: The Student's Com­plete Text Book (New York: Fleming H. Revell, 1907); and Pierre Janton, Esperanto Language, Literature, and Community, trans. Humphrey Tonkin et al. (Albany: State University of New York Press, 1973). Под «универсальным», конечно, сторонники эсперанто подразумевали, фактически, «европейский».

115. См. в этом контексте Susan Stewart, On Longing: Narratives of the Mini­ature, the Gigantic, the Souvenir (Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1984).

116. Замечательное описание советского парка «Выставка достижений народного хозяйства», которая была открыта в 1939 году, см. в Jamey Gambrell, Once upon an Empire: The Soviet Paradise (New Haven: Yale University Press, forthcoming). О ее индонезийском аналоге (Taman-Mini, or "mini-park") построенном согласно вдохновению госпожи Сухарто, жены президента Индонезии начиная с 1965 г., после того, как она посетила Диснейлэнд John Pemberton, "Rec­ollections from 'Beautiful Indonesia' (Somewhere Beyond the Postmodern)," Pub­lic Culture 6 (1994): 241-62; and Timothy C. Lindsey, "Concrete Ideology: Taste, Tradition, and the Javanese Past in New Order Public Space," in Virginia Matheson Hooker, ed., Culture and Society in New Order Indonesia (Kuala Lumpur: Oxford University Press, 1993), pp. 166-82.

117. Другим примером выставочного экземпляра, выдаваемого за действительность, может служить во время бедствий Большого Скачка в конце 1950-ых годов, создание подчиненными Мао Цзе-дуна лживой картины здоровых крестьян и небывалых урожаев по маршруту следования его поезда.

118. Yi-fu Tuan, Dominance and Affection: The Making ofPets (New Haven: Yale University Press, 1984).

119. Lawrence Vale, Architecture, Power, and National Identity (New Haven: Yale University Press, 1992), p. 90.

120. Политическое преимущество новой столицы состоит в том, что она не принадлежит никакому существующему сообществу. Основание новой столицы позволяет избежать некоторого деликатного, если не сказать взрывного выбора, который иначе пришлось бы делать. По той же самой логике английский язык стал национальным языком Индии, потому что это был единственный широко распространенный язык, который не принадлежал исключительно какому-то специфическому традиционному сообществу. Он принадлежал, однако, англоговорящему сообществу интеллигенции Индии, которая была получила чрезвычайные привилегии, когда ее «диалект» стал национальным языком. Соединенные Штаты и Австралия, которые не имели такого городского прошлого, чтобы стремится его превзойти, создали запланированные столицы, представившие видение прогресса и порядка, и это было, кстати, абсолютным контрастом с местными методами поселения.

121. Vale, Architecture, Power, and National Identity, p. 293.

122. Там же, p. 149.

123. Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 86.

124. Прекрасное описание мозамбикского случая, см. в главе 7 Isaacman, Cotton Is the Mother of Poverty.

125. Цит по Coulson, "Agricultural Policies in Mainland Tanzania," p. 78. Документ продолжает подчеркивать, насколько важно отделить хороших, трудолюбивых земледельцев от плохих, ленивых. Латиноамериканская революционная стратегия focos, или создания маленьких повстанческих анклавов ( разработанная Режисом Де Бреем в 1960-ых годах) того же интеллектуального происхождения, что и стратегии «фокуса» в работе развития.

126. Pauline Peters, "Transforming Land Rights: State Policy and Local Prac­tice in Malawi," статья, представленная Program in Agrarian Studies, Yale Univer­sity, New Haven, February 19, 1993.

127. Birgit Miiller, неопубликованная работа 1990 г.

128. Kate Xiao Zhou, How the Farmers Changed China: Power of the People (Boulder: Westview Press, 1996).

129. Большая пропасть, которая таким образом разверзается между неизбежно лживой авторитарной высокомодернистской социальной фикцией и неофициальными, «ненормативными» методами, которые не могут быть открыто признаны, но являются ее необходимым дополнением – диагностическая характеристика. Хотя мы еще вернемся к этой теме, уместно вспомнить, что лицемерие, цинизм и комический эффект, производимый пропастью между официальным благочестием лжи в общественной сфере и методами, необходимыми для воспроизводства повседневной жизни часто становятся материалом для превосходной литературы такого общества, поэзии и песен.