Павел Проценко

Отзыв о фильме "Жара" и воспоминание об Аверинцеве, 2011.

Павел Григорьевич Проценко родился в 1954 в небольшом шахтерском городке Донбасса. С 1966 по 1987 жил в Киеве. В 1978 окончил московский Литературный институт им. А. М. Горького. В 1986 арестован за активную религиозную и правозащитную деятельность и осужден на 3 года лагерей. Освобожден в 1987, затем реабилитирован. С конца 1987 живет в Подмосковье.

Автор ряда обращений к советскому руководству с требованием пересмотра государственной политики в отношении Церкви (1989-1991).

Составитель и комментатор трудов епископа Варнавы (Беляева; 1887-1963), в частности "Основ искусства святости" в пяти томах (1995-2001). Автор книг "В Небесный Иерусалим: История одного побега" (биография епископа Варнавы), "Цветочница Марфа" (о судьбе русской крестьянки, погибшей в сталинском концлагере) и других. Составитель сборника "Мироносицы в эпоху ГУЛАГа" (2005).

См. персоналии.

ХАЛТУРА НА КРОВИ

Сайт "Русский журнал", 8 Июля 2003

В определенных кругах интеллигенции популярна мысль о том, что в послеконстантиновскую эпоху, когда окончились гонения на христианство, Церковь была приручена миром и, по сути, дехристианизирована. Ядовитый Карл Поппер даже придумал своеобразную легенду на эту тему: языческие мудрецы решают, что не стоит бороться с новой религией, ибо она, приняв их "ветхую" мудрость, уже утратила соль. Сейчас россияне стали обитателями схожей эпохи. Окончились гонения на религию, государство теперь обвиняют в попытках приручить Церковь, выхолостив приобретенный ею в гонениях нравственный опыт, с помощью системы "пряников". Однако наблюдается и другое явление: само "прогрессивное" общество, почтительно апеллируя к недавнему трагическому опыту гонимой Церкви, старается им манипулировать в целях, внутренне чуждых сущности мученичества.

В прошлом году вышел седьмой том книжной серии "Антология выстаивания и преображения". Серия основана по инициативе известного московского педагога Е.А.Ямбурга и посвящена свидетельству личностей, выстоявших перед лицом тоталитаризма. Название этой книги звучит весомо: "Мученики веры"1. В него входят пять текстов, предваряемые статьей составителя, писателя Александра Нежного. Состав книги не однороден: сказать, к примеру, что в нее входят воспоминания пяти христиан, перенесших неволю, будет неверно. Ни в обширной аннотации к сборнику, ни во вводном очерке этот вопрос не прояснен. Как бы само собой подразумевается, что перед читателем подлинные исторические свидетельства. Однако явно, в слове, это не обозначено. "Все те, о ком идет речь в этой книге, сполна испили из горькой чаши неволи", - расплывчато сообщает аннотация. После каждого из пяти текстов помещены краткие примечания, в которых автор публикуемого текста аттестуется столь же неопределенно.

Поэтому стоит четко обозначить состав "Мучеников веры". Собственно к воспоминаниям в нем можно отнести лишь два текста: русского священника Михаила Чельцова - о его пребывании в камере смертников в 1922 году - и румынского пастора Рихарда Вурмбрандта - о 14 годах, проведенных им в заключении при Георгиу-Деже, первом диктаторе послевоенной социалистической Румынии. Текст баптиста Николая Храпова "Счастье потерянной жизни" - это отрывок из его беллетризированной биографии, которая воспоминаниями в точном смысле слова не является. Письма священника А.Жураковского были посланы из печально знаменитых Соловецких лагерей (СЛОН). Пятый же текст под названием "Отец Арсений" охарактеризовать затруднительно. В пояснительной сноске читателю сообщено лишь следующее: "Составлено по воспоминаниям людей, знавших о.Арсения"2. Александр Нежный пишет, как он плакал над страницами книги "об отце Арсении, в миру - Петре Андреевиче Стрельцове", и затем рассказывает о последнем: "...был он известнейшим ученым, знатоком древнерусской иконописи и архитектуры... принял монашество и священный сан... стал узником ГУЛАГа"3.

Вместе с тем книга "Отец Арсений" широко известна еще со времен Самиздата, и о ее происхождении имеются самые различные версии. Покойный историк Вадим Борисов, например, считал, что это - апокриф. Другие полагают, что образ отца Арсения собирательный и является художественным отражением каких-то действительных судеб преследовавшегося духовенства. Но в любом случае "П.С.Стрельцов" - вымышленное имя. Это признает даже ректор московского Богословского Свято-Тихоновского института прот. Владимир Воробьев, относящийся к данному произведению как подлинному историческому свидетельству о "жизни современного святого... исповедника". Он пишет: до сих пор "мы не знаем подлинного мирского имени о.Арсения"4. Несмотря на то, что сравнительно недавно Св.-Тихоновский институт посетил некто В.В.Быков, знакомый о.Арсения, принесший новые многостраничные воспоминания о нем, биография "старца" все так же не прояснена. При большом количестве его духовных детей, оставивших воспоминания, не сохранилась даже его могила (умер же старец на свободе, в 1972 г.). А ведь если бы о.Арсений был "известнейшим ученым" (это голословное утверждение, впрочем, Нежный повторяет со слов одного из персонажей книги, начальника оперчасти лагеря) и до ареста служил в одном из московских храмов, то установить его настоящую фамилию особого труда не представило бы.

Обращает внимание цель публикации "Антологии", сформулированная Е.Ямбургом: "В эпоху всеобщего смятения умов... [антология] призвана помочь юношеству обрести нравственную опору в трагическом опыте отцов... стать прививкой против всевозможных духовных эпидемий и массовых психозов". Другими словами, речь идет о просвещении молодых поколений в духе религиозного гуманизма, о помощи в выработке нравственных убеждений. Недаром в перечне содержания томов "Антологии" находим много христианских авторов. Что ж, Церковь всегда работала на поприще просветительства. Впрочем, молодежь может многого не знать, но она чутка к фальши. Молодые люди способны обостренно реагировать на правду. Мученики и есть те "верные свидетели", которые представляют миру неопровержимые свидетельства красоты и глубины духовной жизни. Но беда, если от имени мучеников юношеству предлагается недостоверный опыт. Это способно навсегда убить ростки веры, порождая цинизм.

Воспоминания Р.Вурмбрандта, начинающие том, содержат в себе многочисленные странности, и в его рассказах об иных "действительных событиях" порой звучат фальшивые "мелодии". Вот лишь несколько примеров. После Второй мировой войны Вурмбрандт работал в Бухаресте в одной из "западных церковных миссий". При этом настоящая его деятельность, как он пишет, была подпольной. Он и его помощники не более не менее как занимались проповедью Христа среди советских военных, наводнивших страну. По словам автора, в течение трех лет (1945-1948) они распространили (а перед этим тайно напечатали) сто тысяч Библий среди русских военнослужащих5. То есть если не весь контингент оккупационных войск просветили, то уж его львиную долю точно!

Надо учесть, что описываемый период времени румынской истории сравним с самыми мрачными годами сталинской эры в СССР, с ее вездесущей системой полицейского надзора, с постоянными карательными акциями органов против общества. Надо помнить, что к тому времени из себя представляла Советская армия: неутомимые "особые" отделы, запуганное и вполне меркантильное настроение у солдат (все они, по признанию автора, "глубоко верили в то, что являются атеистами"). Легко догадаться, что на таком фоне и сто розданных Библий были бы уже своего рода чудом. Но Вурмбрандт, по его словам, не просто обращал советских служивых к Богу, но иные из них (солдаты!) затем занимались "контрабандой Библии в Россию", становясь сотрудниками христианской миссии6.

А вот история о том, как один из палачей обращается к вере под воздействием личности автора. К тому времени после двух лет одиночки в подвале Министерства внутренних дел Вурмбрандт превратился в доходягу, отягощенного массой болезней. В это время он попадает в руки молодого карьериста-следователя, лейтенанта Греку, имевшего привычку кнутом избивать заключенных. Между ними затевается ученая дискуссия об атеизме, марксизме и христианстве. В результате Греку не только задумался о происходящем, но через две недели (!), "в своей униформе службы безопасности", уже "исповедовал мне свои грехи"7. Более того, он стал тайком помогать заключенным и вскоре исчез (Вурмбрандт предполагал, что лейтенанта арестовали). Автор мемуаров признается, что в результате чудовищных пыток вынужден был подписать признания в нелепых "преступлениях"8. Хотя при этом он не назвал "органам" конкретных имен, подобные признания не проходят бесследно для личности человека, вынуждая к пересмотру многих жизненных принципов. Однако и до первого ареста, и после первого освобождения (через 10 лет) автор рассказывает об одном своем неизменном и горячем желании: быть арестованным за веру, чтобы в заключении кому-либо помочь9. Сравним с опытом древней Церкви: "Противно евангельскому учению нарочито доискиваться славы мучеников" (из жизнеописания св. епископа-мученика Поликарпа Смирнского,+167 г.). Однако в тексте русского баптиста Николая Храпова, помещенного в этой же антологии, ничего подобного нет, и внутренняя и историческая правда пережитого не вызывает сомнений.

Достоверность публикуемых текстов - обязательное условие для мемуарной литературы. Книга об отце Арсении, к примеру, вызывает сомнения в ее подлинности не только (и даже не столько) из-за существенных исторических неточностей, в ней содержащихся, но и из-за психологического несоответствия описываемого реальной жизни. Вот перед нами 1940-е годы, лагерь особого режима где-то на Урале. Матерые уголовники затевают поножовщину с политическими, льется кровь. Подобные картины описаны в многочисленных лагерных воспоминаниях. Известно, что эту распоясавшуюся стихию остановить могла только грубая сила. Но вот старец Арсений бросается в самую гущу побоища и повелевает: "Прекратите сие" - и буря утихает, все, словно по команде, расходятся10. В приведенном эпизоде самое фальшивое - это вычурный церковнославянизм "сие", который словно нарочно подчеркивает надуманность всего описания. Конечно, тут же следует как по писанному сцена раскаяния уголовного "авторитета". Все это похоже на лубок.

"Средний" читатель не ставит перед собой задачу оценки текстологической и исторической достоверности прочитанной им книги, но он просто сравнивает прочитанное с собственным жизненным опытом, и здесь ему на помощь должен приходить автор, составитель, редактор. Возможно, что румынский пастор писал и думал на экстатическом языке протестантской культуры, так же как на мифологическом языке православной культуры мог мыслить автор "Отца Арсения". Но это должно быть как-то отмечено в сопроводительной статье или комментариях. Нуждаются в них и тексты авторов, чьи письменные свидетельства о пережитом не содержат в себе противоречий (Николай Храпов, о.Анатолий Жураковский, прот.Михаил Чельцов). Без знания биографии авторов текстов, без пояснения иных исторических реалий тоталитарной эпохи невозможно полноценное прочтение мемуаров. Недавно ушедшее время тоталитаризма во многом еще покрыто мраком полусекретности, малоизученности даже для специалистов. Тем более книга, предназначенная для юношества, должна состоять их проверенных источников, чье происхождение не вызывает сомнение, а объяснения исторических персоналий и реалий прошлого должны быть емкими и точными. В данном случае работа составителя на редкость беспомощна и небрежна. Биографические справки даны лишь относительно двух авторов - прот. М.Чельцова и о.А.Жураковского. Но у Чельцова год смерти указан неправильный, а у Жураковского изложена чекистская версия обстоятельств и времени его смерти (о.Анатолий умер не в 1939 г. от туберкулеза, как сообщено в книге, а был расстрелян в 1937 г.). В антологии мы не найдем ни дат жизни Н.Храпова, ни сколько-нибудь важных вех его биографии.

Комментарии в антологии помещены произвольно. В разных местах книги зачем-то повторяются одни и те же пояснения по поводу библейского Иосифа (с. 263 и 294), дважды объясняется, кто такой Фрейд (с. 142, 380), но не раскрывается, например, евангельская реминисценция в названии книги того же Н.Храпова. Необходимый атрибут справочного аппарата любой антологии или хрестоматии - ссылки на первоисточники публикуемых текстов - отсутствует и, конечно, обходится молчанием, что в антологии помещены лишь отрывки из автобиографической трилогии Храпова, отрывки из переписки свящ. А.Жураковского, выдержки из книги "Отец Арсений".

Сам А.Нежный утверждает в предисловии, что высоко ценит историческую достоверность, которую он привык "выкапывать из архива"11, но результаты его работы над антологией говорят как раз об обратном. Составитель в своей вводной статье под кричащим названием "Яд и топор" не только не раскрывает исторический контекст новейшего мученичества за веру, но, пытаясь описать истоки христианского мужества, привести кредо мучеников различных конфессий к общему знаменателю, доводит свой рассказ до абсурда. Помещая под одну обложку православных и протестантских авторов, он не подумал о том, что в новейшей российской истории между ними существовали не только мировоззренческие, вероисповедные расхождения, но и вполне конкретная идейная и политическая борьба. И если автор статьи упоминает факты из этой области, то они должны быть четко разъяснены. Однако Нежный, начав галопом с постановления Политбюро 1922 года об усилении борьбы с православной Церковью12, вдруг переходит к письмам евангельских христиан13, приговоренных в 1919 году к расстрелу за отказ по религиозным убеждениям от воинской службы. В одном из писем молодой человек пишет накануне казни своим православным родственникам обличительное послание о ложности православной Церкви. "Во что вы верите - это не есть вера... Церковь завела нас в заблуждение"14. Этот, по всей видимости, деревенский парень чувствует себя борцом с той Церковью, за которую отдавали жизни православные христиане (их опыт описан на соседних страницах антологии). Нежный обходит эту острую - невольно поднятую им же - тему. Отдав должное расстрелянным баптистам15, он на оставшихся страницах очерка честит Ленина-Троцкого за их борьбу как раз с православием. Но почему же тогда большевики уничтожали баптистов за отказ от воинской службы, если у них был общий и могущественный идейный "враг"? Почему они разошлись, а не сошлись? Но почему и баптисты не объединились в едином подвиге веры с православными? Ниже, из текста Храпова, читатель узнает, что его мать и бабушка были православными. Он же является автором произведений, обличающих традиционные христианские Церкви. В чем здесь дело? Для Храпова не только православные храмы были капищами, он считал, что и во многих молитвенных баптистских собраниях не совершалась подлинная служба Христу. Николай Петрович принадлежал к подпольному течению евангельских христиан, к так называемым баптистам-инициативникам. Именно за принадлежность к ним он и погиб в советском концлагере.

Равнодушие к исторической достоверности постоянно мстит А.Нежному. Он ругательски кроет обновленцев, а в то же время не упоминает о том, что один из авторов, им публикуемых, был основателем обновленческого движения в России еще до революции (о.М.Чельцов). Более того, из публикуемых "воспоминаний смертника" ясно следует, что о.Михаил хотел примирения с новой господствующей властью. Как же сочетается это желание конкордата с безбожным режимом - и то, что священник невольно (об этом также ясно сказано в мемуаре) оказался на пути к мученическому венцу? На эту тему вокруг имени о.М.Чельцова существует научная литература, поднимающая важные исторические проблемы. Но А.Нежный, поместив текст, содержащий эти "проклятые" вопросы, считает по-видимому, что юные читатели их не заметят.

Сам "материал", помещенный в антологии, требует от составителя серьезного и точного разговора на историко-религиозные, культурно-общественные темы затронутых исторических пластов. Взявшись за гуж, А.Нежный не занимается объяснением этих болезненных противоречий истории, а лишь называет модные в интеллектуальных кругах темы: православие и антисемитизм, коллаборационизм церковного священноначалия, критика нынешнего состояния Церкви ("православие в его сегодняшнем виде может незаметно испустить дух") и т.п. И все это "выливается" на головы школьников без всякого анализа, а ведь и взрослые в таких вопросах могут шею сломать. Примем во внимание и цель, заявленную Е.Ямбургом: довести тома серии до каждой российской школы в целях нравственного просветительства. Вот уж точно цель и средства парадоксально расходятся, ибо каша из непроверенных текстов и фактов, предлагаемая Нежным, может способствовать только нарастанию среди читателей энтропийных процессов.

Когда соприкасаешься с чьим-то мужеством или чьими-то страданиями, нужно иметь моральное право о них говорить. Нужно хотя бы честно постараться воспринять чужой подвиг, понять его. У писателя для этого есть такое простейшее средство, как добросовестный труд над материалом.

Стоит пояснить, откуда Нежный взял неправильную версию смерти свящ.А.Жураковского. Почти четверть века назад автор этих строк ввел в научный и литературный оборот биографию этого замечательного киевского пастыря и литератора. Собрав и откомментировав материалы к его "житию", он поначалу опубликовал отрывки в самиздате, а затем передал рукопись на Запад ("Материалы к житию" вышли в Париже в 1984 г.). Именно там была помещена справка, выданная в хрущевскую "оттепель" близким погибшего священника, в которой КГБ намеренно искажал действительную картину его гибели. Уже в 1990-е годы я сделал ряд публикаций, в которых на основе архивных данных указаны точные дата и причина смерти о.Анатолия. В исторической литературе на эти публикации имеются ссылки (например, у историка М.В.Шкаровского или у автора недавно вышедшего в свет альбома о Соловках Ю.Бродского). Но Нежному точность в изложении ни к чему. Зачем выискивать факты, если проще отметиться в прогрессивности собственных идейных установок? Проще кликушески причитать над Церковью и Россией, чем уточнять источники, которые используешь. В своем небольшом очерке к антологии Нежный не раз упоминает о своих слезах, о своей скорби за судьбу отечества, которому необходимо покаяние16. В 1970-1980-е годы нравственный пафос писателя Нежного был обращен на другие темы - на "подвиги" комиссаров в революцию, на комсомольцев, ударно строящих БАМ, и т.п. Это с начала "перестройки" из-под его пера стали появляться произведения под церковными названиями, вроде "Страстей по Красному храму", а до того он широко публиковал книги о "Страстях по башмаку" - о борьбе за выполнение решений очередного съезда КПСС в обувной промышленности (Политиздат, 1979 г.). Хорошо известно, что партийные авторы не очень-то любили уточнять факты. Может быть, в этом дело? Как писали в адрес либеральной интеллигенции еще в приснопамятных "Вехах": прежде чем браться за высокую тему, надо научиться малым добродетелям, обычному приличию. Во всяком случае, в России храмы на крови строили, но не в духе русской культуры возводить халтуру на чужых страданиях.

Примечания:

1 Мученики веры. М.: Независимое издательство "Пик", 2002. - 448 с.

2 Там же. С. 256.

3 Там же. С. 19.

4 Предисловие к 4-му изданию // Отец Арсений. М., 2000. С. 6.

5 Мученики веры... С. 29.

6 Там же. С. 39.

7 Там же. С. 61.

8 Там же. С. 44.

9 Там же. С. 119.

10 Там же. С. 183.

11 Там же. С. 5.

12 Там же. С. 7.

13 Там же. С. 8.

14 Там же. С. 8.

15 Там же. С. 10.

16 Об этих "причитаниях" А.Нежного, как характерных особенностях его писательского стиля, любопытны наблюдения Евгения Полищука. См.: Е.Полищук. Хотелось бы понежнее, или издержки обличительства // Вестник РХД # 166, 1992. С. 263 и сл.