Иван Лупандин

ДЕКАРТ

Приближается уже к концу первый год занятий по философии, скоро будет и второй год – тогда мы продолжим, перейдем ближе к современности. Но сейчас мы посвятим лекцию Рене Декарту.  Рене Декарт. Это по-французски произносится “Рёнe” или по-русски “Ренe”. Рене по-французски  или по-латыни Cartesius. Философия картезианская. Картезианская философия – значит, философия Декарта. Годы жизни Декарта - 1596 по 1650. Когда были написаны «Метафизические рассуждения» Суареса, Декарту было всего 1 годик. Он был очень маленький. И все же он вырос, и Бог знал, что он будет великим философом. Хотя, когда Декарт еще и его родители еще не знали, Бог уже знал, что родился великий философ. Но образ, который ассоциируется с Декартом – это образ падающей звезды. В Апокалипсисе, в главе 9, повествуется о том, как звезда, большая звезда упала с неба, и после этого открылся некий колодец и из него начал выходить дым. Такой страшный образ падения звезды. Падение звезды это, можно сказать, богатый образ. Что значит падение звезды? Падение это как яблоко, съеденное прародителями в Раю, падение, как ангел света превратился в ангела тьмы. Так вот есть падение не конкретного человека или ангела, а падение самой философии. Как бы сама философия ниспадает с неба на землю. Что это значит? Мы как раз ту лекцию посвятили философии Суареса, и ясно было при всех ее недостатках, что это была небесная философия, она пребывала на небе. И так как центром этой философии был Бог, она рассматривала все существующее в его отношении к Богу. Прежде всего, сам человек рассматривался в его отношении к Богу. В человеке тоже выделялась, прежде всего, его душа, духовная составляющая. Но тоже не считалась центром мира – душа человека, а считалась, что она подчинена Богу. И без Бога она найти счастье не может. Но она, может быть, этого и не осознает, душа. Но на самом деле ее истинное счастье в Боге. Она, может быть, этого пока не понимает, но мы это ей объясним. Главное, только ее в школу записать, чтобы она немножко в школу походила – душа. Тело тоже запишем, человека запишем с душой и телом. И когда идет с душой и телом сюда, то душа почувствует, что она создана для Бога, и она бросит все земное, телевидение, наряды там всякие и еще что-то там – спорт, например, и увлечется Богом. А потом опять и телевизор будет смотреть, и спортом заниматься, и красивые наряды носить, но уже по-другому. Она будет знать, что она Божье создание и с Богом ей хорошо. Ну, в общем, это очень важно. Но для этого философия должна быть небесная. А если философия земная? Тогда мы говорим душе: душа, источник счастья твоего в тебе самой. Не надо искать ничего. Ты центр, ты сама по себе самодостаточна. Ты можешь себе дать это счастье. И тогда философия, как эта звезда из Апокалипсиса, ниспадает с неба на землю. Тогда вопрос о смысле жизни… Земные философы говорят, что цель жизни - это построение счастливого общества на земле. Или просто земное счастье или даже просто «жить, чтобы жить». Даже фильм французский так назывался (с актером Ивом Монтаном в главной роли). То есть жить, чтобы жить,  и никаких других целей. Это и есть плод ниспадения философии с неба на землю.

Когда философия ниспала с неба на землю, она, естественно, погибла, потому что ее, как земную философию никто всерьез не воспринимал. Вот я преподаю философию в Московском физико-техническом институте и вижу, что студенты не воспринимают философию всерьез.  То есть для студента философия - это нагрузка такая психологическая. Но нет отношения к философии как к чему-то серьезному. И вообще к жизни как к чему-то серьезному. Вот придите, допустим, сегодня домой и скажите: сегодня у нас была философия. Ну и что ваши родственники, друзья, знакомые скажут? А скажут: «Ну, это ерунда, занимаетесь какой-то философией».  Я знаю, что богословие сейчас звучит как бы более «круто». Богословие (а тем более, католическое) - это что-то такое серьезное, ну а философия? Скажут: время только теряете. Каждый человек мнит себя философом. Даже у тех,  кто торгует на рынке, даже у тех, кто рэкетом занимается, все равно у них есть своя философия. Порой она очень простая, например, что 200 долларов лучше, чем 20 долларов. Или, что люди делятся на две категории  - это те, кто кого дурят и те, кто дурит. Значит, это тоже философия. Но в преподавании такой философии нет смысла, нельзя же целую лекцию посвятить рассуждениям, что 200 долларов лучше, чем 20 долларов. Или на протяжении всей лекции делить людей на вышеупомянутые две категории. Ну, поделил, собрались, выпили и ты рассказал образно свою философию. Но на двадцать лекций ее растянуть невозможно - это будет очень скучно, понимаете? Так что такая житейская философия – это как таблица умножения в математике. Таблицу умножения целый год не будешь преподавать, тем более, взрослым людям: нужно что-нибудь более серьезное, например, алгебру или геометрию.  Также и здесь. Кому нужна философия, если она ниспала с неба на землю? Если бы она была на небе, продолжала быть там, если бы мы говорили, что занимаемся не просто философией, а небесной философией, то есть философией близкой к богословию. Тогда это понятно, тогда эта философия - служанка богословия, она ведет к богословию, помогает заниматься богословием, более того, богословие не может без нее обойтись. Поскольку богословие это не есть просто некая сверхчувственная деятельность какая-то, богословие тоже формулируется с помощью слова. И поэтому богословию нужна философия, чтобы определить понятия, богословские и философские. Тогда часть, раздел философии рассматривает Бога как бесконечное существо. Но и богословие рассматривает Бога, как Творца. В любом случае, если мы читаем Священное Писание, мы тоже можем подойти к Священному Писанию как бы с философской точки зрения. «В начале сотворил Бог небо и землю». Это можно рассматривать как философское утверждение. Тогда мы смотрим, что такое начало, ведь есть в философии понятие начала, что такое Бог, что такое «сотворить». То есть, определить Бога как производящую причину, и так далее..   И тогда можно сказать, что Бог есть бесконечное сущее  и одновременно первая производящая причина троякого творения: ангелов, человека и вещей, не обладающих сознанием. Это на философском языке то же самое. До Бога ничего не было. Бог есть первопричина всего творения. Это то же самое, только высказанное на философском языке.

Вот небесная философия этим и занималась. Она как бы давала нам  аппарат, те термины, те понятия, с помощью которых мы легко усваивали христианство. Учение Библии как бы переформулировали. Вы скажете: вот Библия и так понятная книга, зачем переформулировать? Да? Это как будто понятно,  «в начале сотворил Бог небо и землю, хотя бы до какой-то степени. А вот прочтите в Апокалипсисе, допустим, про саранчу, укусы которой напоминают укусы скорпиона, и подумайте, что это за саранча такая, и почему она жалит людей, которые не имеют на себе печати Бога Живого и притом почему-то в течение именно 5 месяцев, не больше и не меньше. Вот кто мне объяснит? Но это надо объяснить так, чтобы всем было понятно. В эпоху Реформации протестанты объясняли, что саранча, описанная в 9 главе Апокалипсиса, - это нищенские монашеские ордена: францисканцы и доминиканцы. А князь этой саранчи, именуемый по-еврейски Аваддон, а по-гречески Аполлион, - это папа Римский. Если это так объяснять, тогда это все, конец… Протестанты так и говорят, что Библия - это наша книга, она понятная. И все там проще простого, допустим, зверь с семью головами и десятью рогами это Организация объединенных наций, ?как мне член секты Свидетелей Иеговы объяснял, и так далее. Для них это открытая книга. Если вы обидитесь за Организацию объединенных наций, то тем хуже для вас. Если вы не увидите в этой саранче доминиканцев и францисканцев, то тем хуже для вас, значит, можно спросить: «в вере ли вы?» Но я, честно говоря (мне тогда мне было 18 лет), как-то не убедился. Ко мне подсел член секты Сведетелей Иеговы, а я только что крестился (в Русской Православной Церкви), он мне объяснял про Организацию объединенных наций, где она совершенно точно в Апокалипсисе фигурирует. Один скажет - Организация объединенных наций, другой скажет - Статуя свободы – сейчас такое толкование тоже в ходу, и так далее. И понимаете, сколько голов, столько и умов. Сколько умов, столько и интерпретаций, поэтому Библия на самом деле не открытая книга. Один ее читает одним образом, другой - другим, уже сейчас есть 20 тысяч сект и все читают Библию по-своему. И читают, и верят, что это Священная книга, но я тоже с этим не спорю. Но Священная книга, ключ от который находится у кого-то одного, естественно, а не 20 тысяч ключей. Единственная интерпретация, которая истинна, должна согласовываться с здравым смыслом. Здравый смысл подсказывает, что интерпретировать там апокалиптическое чудовище как Статую свободы нельзя. Потому что эта интерпретация ни на чем не основана, только если Папа Римский с кафедры скажет, что это так и есть, тогда, может быть, стоит задуматься. Но Папа Римский никогда так не скажет, естественно, потому что это слишком большая смелость. Некоторые вещи останутся тайной в Библии даже для католиков, даже для самого Папы, понимаете.  Только, может быть, в конце мира мы узнаем смысл некоторых темных мест. Но есть вещи, которые ясны. Ясны первые строки Библии,  да? «В начале сотворил Бог небо и землю». Вот это интерпретируется, интерпретируется примерно так, как мной было сказано, и здесь нам помогает философия. Здесь философия соединяется с Библией. И вот мы такие места находим, которые поддаются интерпретации, и вот на них мы постепенно строим нашу веру. Вот мы строим символ веры – Credo - Верую в единого Бога. Это общее философское убеждение. Единый Бог и так далее. И этому мы обучаем людей и так далее. Эта философия крайне необходима. Если мы просто ребенку дадим Библию, то он дочитает, например, до того эпизода, как у Адама и Еву родились Каин и Авель, потом Каин Авеля убил, переселился в какую-то землю и женился там. И вот ребенок вас спросит: а как же он женился, если было только двое детей и оба мальчики? А Авеля уже нет в живых. И религиозное воспитание ребенка на этом прекратится.

Так что философия пока необходима для того, чтобы интерпретировать Библию. И вот задача Церкви интерпретировать Библию с помощью философии и Святого Духа. Святой Дух, конечно, не нуждается в философии, но мы нуждаемся в ней, потому что мы пока еще иначе как словами излагать свои мысли не научились. И вот философия как раз и имела это предназначение, она была небесной и занималась, в частности, толкованием Библии. И все было хорошо. Но вот в философии взошла эта апокалиптическая звезда (Декарт): не подумайте, что я навязываю вам путем суггестии эту интерпретацию, это просто символ для меня. И звезда эта упала с неба на землю. И когда Декарт низринул философию с неба на землю, она  не просто лежала там, никому не нужная, это было бы еще ничего, но она открыла какую-то дверку, понимаете. В какой-то колодец она упала и что-то там сломала или открыла, что было каким-то образом закрыто, понимаете? И высвободила в человеке какие-то энергии, какие-то силы, которые дальше по логике вещей стали действовать и наполнили всю вселенную неким дымом, черным дымом. Что означает этот дым? Это сомнение, неверие, которое охватило всех людей, и кроме того это еще субъективистская иллюзорная идея, что можно без Бога здесь на земле устроиться. И надо создать «хорошую» философию, которая нам это поможет сделать.

То есть Декарт еще не знал, что он начал и чем это кончится. Но от него пошла эта новая линия, где центр философии переместился к человеку. И теперь, как это реально произошло? Вы знаете, я напомню, что Декарт это француз, он родился во Франции в семье благочестивых католиков. И получил образование у иезуитов, в иезуитской коллегии Ла Флеш. Причем эта коллегия была по типу Царскосельского лицея в России, то есть находилась под покровительством самого «царя», т.е. короля Генриха IV, который завещал похоронить там свое сердце. Вы знаете, что в Католической Церкви есть обычай хоронить сердце отдельно. Вот сердце Шопена похоронено в Варшаве в одном из костелов (Св. Креста).  Короче, король благоволил к этой коллегии, и, естественно, туда набирали самых знатных детей и самых способных. И каждый ребенок, очень способный и очень знатный, ну, может быть, даже и не очень знатный, вроде нашего Пушкина, но все же из потомственных дворян. Де=карт: приставка «де» – означает то же, что в Германии «фон» и так далее. Это о благородстве происхождения. И способным он был, что несомненно… Но здесь произошла странная вещь с Декартом: изучив богословие и философию (а также риторику, математику, латинский, греческий и древнееврейский), он не обрел покоя. Не давала ему покоя схоластическая философия и схоластическое богословие. Что-то ему в них не нравилось, не убеждали они его. С чем это может быть связано? Это может быть связано с тем, что человек утратил благодать Божию, которая делает сложное ясным. Вот в каком-то смысле то, о чем мы говорим здесь на лекциях, вполне ясно. Может быть, вам кажется все очень туманным?  Однако нет такого ощущения, что все засыпают или мучительно соображают. Такое ощущение, что мы все же достигли какой-то ясности. Эта ясность с чем связана? Это хитрая ясность. Вот, я вошел в аудиторию и начал молиться, а вы не подумали, что я какой-то сумасшедший человек и кому-то там молюсь. Вы восприняли это спокойно, а до этого некоторые из вас были на мессе. То есть эта ясность связана с христианским укладом жизни, с действием благодати, которая просвещает разум. И тогда человек сам не замечает этой ясности, как он не замечает, что ходит прямо и не теряет равновесия. Вот только тогда, когда у него нарушается походка, вот он тогда чувствует, что что-то не то, я не могу скоординировать движения. А пока он здоровый, нормальный, трезвый, он идет спокойно. Вот также и здесь. Я мы тоже мыслим спокойно, легко, нам кажется ясным утверждение, что цель философии должна быть на небе, а не на земле, что на земле философии, в общем, делать нечего. Она должна быть там. И в осознании нами этого факта в большой или меньшей степени проявляется действие просвещающей благодати. И  некоторые вопросы и не ставятся, потому что это мы воспринимаем, как воздух. И даже психологи не советуют человеку задумываться о том, как он говорит, что в процессе говорения участвуют  порядка 200 мелких мускулов в гортани. Это весьма сложная и тонко координированная деятельности – речь. И вдруг она нарушается, заикание -  самое простое нарушение. Вот, казалось бы, человеку надо произнести слово -  ну что тут особенного – сказать слово, а он не может, он заикается, это значит   нарушено что-то. Может быть, в силу нервного потрясения, понимаете? Но вот речь испорчена. Испортить легко, а исправить сложно. Вот если мы начнем задумываться, как все это сложно, мы можем утратить простоту. Да. Вот схоластическая философия в каком то смысле простая. Но если человек начинает задумываться: а что такое причина, откуда мы знаем, что есть добро и зло, а что такое истина, а что такое ложь, а что такое единство духа, и что значит единство духа и тела, и вообще, откуда мы знаем, что именно так надо философствовать? Тогда действительно можно погрузиться в эти сомнения и как бы в них увязнуть. Суарес в свое время опирался на здравый христианский смысл, поскольку он жил в здравой христианской стране, в Испании, где все мыслили единодушно, а если кто-то мыслил не так, то это имело определенные последствия. Поэтому то, что для Суареса было естественно, для Декарта было не так естественно, потому что когда он получал образование в коллегии Ла Флеш, уже назревала Тридцатилетняя война, а когда он вышел из коллегии и немного поучился в университете Пуатье, он уже застал Тридцатилетнюю войну. Когда люди насмерть, с ненавистью дерутся друг с другом, проливают кровь, уничтожают посевы, кощунствуют над святынями. Да. Убивают, мучают. Это почти 30 лет продолжалось, почти до самой смерти Декарта. А началась эта война, когда Декарту было 22 года. А он как раз в начале Тридцатилетней войны решил стать наемником у правителя Голландии. Но вспомним, что Тридцатилетняя война – это, прежде всего, война между католиками и протестантами. И конечно то, что в Испании казалось до начала Тридцатилетней войны  естественным (а Суарес умер за год до начала Тридцатилетней войны), Декарту, а тем более голландцам не могло казаться естественным. А стоит нам погрузиться в атмосферу мира (что и сделал Декарт, причем сознательно), где люди думают совсем иначе, то, может быть, если нам наши взгляды и будут казаться по-прежнему естественными, то уже нашему окружения они могут показаться совсем не естественными, а просто даже неестественными. Это я не только про Декарта, но и про нас говорю. Например, такая простая вещь, как Бог, Ленину виделась не простой, а комплексом идей. «Бог - это комплекс идей, порожденных тупой придавленностью человека», - писал Ленин Горькому. То есть не одна идея, не простая идея Верховного Существа, Творца, а «комплекс идей». Но давайте объясним Ленину, посадим его за парту. Он ведь не прислушается к нам, у него своя философия, он знает все о государстве, какая партия должна управлять государством. «А есть партия, которая способна удержать власть, есть такая партия». Он знает, что делает. Его бессмысленно переучивать, он вас скорей переучит. Попробует, по крайней мере, а не получится, так заставит.  А не переубедит, так заставит замолчать от страха, и так далее.

И Декарт как бы оказался на перепутье. И то, что для Суареса было простым, для Декарта было сложным. Естественно, в этом враждующем мире Декарт мечтал найти такую философию, которая помирила бы всех людей - и католиков, и протестантов. Ясно, что протестанты не согласятся с вами во многих вещах, тем более, когда речь зайдет о схоластической философии. Вот, например, Лютер говорил, что Аристотель - это «растлитель душ» (corrupteur des esprits) и «если бы не существовал во плоти, то его можно было бы принять за самого дьявола» (s'il n'avait pas reellement existe en chair et en os, on pourrait, sans nul scrupule, le tenir pour le demon en personne). Вот так Лютер охарактеризовал Аристотеля. А Фома Аквинский, согласно Лютеру, «не понял ни одной главы ни в Евангелии, ни у Аристотеля» (il n'a jamais com­pris un chapitre de l'Evangile ou d'Aris­tote). (Все цитаты Лютера взяты из книги Жака Маритена «Три реформатора: Лютер, Декарт, Руссо»). А уж если сам Фома Аквинский ничего не понимал ни в Библии, ни в Аристотеле, то какой смысл вообще его изучать и все это штудировать. Получается, что вся схоластика протестантами должна была быть отвергнута, хотя это и не произошло сразу.

Декарт мог сказать: Я католик, я буду продолжать традиции схоластической философии во чтобы то не стало. Но тогда он лишился бы возможности диалога с протестантами. Потому что они его и слушать бы не стали, если бы он был бы еще одним продолжателем схоластики. У Декарта был выбор, и он решил создать новую философию. Как видите, я пытаюсь оправдать его, найти какие-то доводы в пользу его позиции. Главный довод такой – найти общий язык со своими врагами. Вот, действительно, Портос, герой романа «Три мушкетера», говорил: «В чем разница между нами, католиками, и гугенотами? Те по-французски псалмы читают, а мы по латыни».  Вот и вся разница. Вы помните, эти слова были сказаны во время осады Ла-Рошели. Кстати, Декарт был свидетелем взятия Ла-Рошели, это факт из его биографии. Так вот многие так рассуждают: сколько можно воевать, вы христиане и мы христиане, неужели можно 30 лет проливать кровь друг друга будучи христианами? Это первое. Второе, был момент достаточно хорошо известный Лютеру и Суаресу, возникший в связи с гипотезой Коперника. Эта гипотеза и последовавшие за ней открытия Галилея в каком-то смысле тоже низвели философию с неба на землю. Сейчас я объясню, почему. Дело в том, что Аристотель считал, что мир делится на две части: подлунный мир и надлунный мир. Надлунный мир - это небо. И у него даже есть книга, которая так и называется: «О небе». Вот небо, оно состоит из пятого элемента, который называется эфир. А то, что под луной, состоит из четырех элементов: земля, вода, воздух и огонь. И до Галилея и Коперника это было как бы общепринятым мнением. Так учили везде в университетах. Это была общепринятая точка зрения. Причем, не подумайте, что только католики так считали, это и протестанты так считали, и лично Лютер так считал. И Лютер сказал, что Коперник неправ, когда утверждает, что Земля вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца, потому что в Библии сказано, что земля неподвижна, и Иисус Навин остановил солнце, а не землю. Неужели Коперник лучше знает, чем богодухновенный автор библейских книг? И Лютер, опираясь на авторитет Библии, считал, что земля неподвижна в центре мира, а вокруг земли движется небо. И венчает все мироздание сфера звезд. Это было, Лютера так учили, и он по этому поводу ничего не возражал, Из протестантов возразил лишь Ньютон (но это было уже много позднее), а до него, очень осторожно, Кеплер.

Возьмем евреев. Они вообще не считали Христа Спасителем, для них Новый Завет не был авторитетной книгой. Но это, естественно, не мешало им соглашаться с  Аристотелем в том, что касается устройства мира, то есть, что существует подлунный мир и надлунный. Я говорю об этом потому, что в советское время сложился устойчивый миф о том, что именно Католическая Церковь горой стояла за геоцентрическую систему мира Аристотеля-Птолемея. Далее арабы. Они считали истиной Коран, а не Евангелие. Но и они признавали авторитет Аристотеля - не потому, что Магомет призывал их принять учение Аристотеля: в Коране нет таких слов, и Магомет, скорее всего, вообще ничего не знал об Аристотеле и его космологии. Но арабы считали, что Аллах дал здравый смысл человеку и, поскольку человек обладает здравым смыслом, он не может не согласиться с Аристотелем. (Здесь я, конечно, упрощаю: были среди мусульманских богословов и противники аристотелизма, но для данной темы это не имеет значения).  Поэтому Авиценна, Аверроэс и многие другие выдающиеся арабские мыслители читали, что мир так устроен, как учил Аристотель. То есть, разделен на подлунный мир и надлунный. И, собственно, благодаря именно арабским философам европейские схоласты впервые познакомились с аристотелевской картиной мира.

Таким образом, речь шла о консенсусе не только всех христиан, в т.ч. и католиков, но и вообще всех мыслящих людей того времени, и вдруг  Коперник, а за ним Галилей  и еще несколько людей, они этот консенсус отвергли. И стало это все рушиться. Я сейчас не буду рассказывать подробно, как это рушилось все. Но к моменту, когда Декарт уже стал входить в разум, было уже ясно, а ему, как математику и физику, еще более ясно, чем остальным, что дни геоцентрической картины мира сочтены, а значит, вся аристотелевская философия, по крайней мере, натурфилософия, нуждается в каких-то радикальных изменениях. Вот эти два момента – во-первых, разделение Европы на католиков и протестантов и необходимость найти общую платформу для диалога с протестантами и, во-вторых, крушение аристотелевской картины мира и необходимость найти общую платформу для диалога с учеными, с наукой – вот что привело Декарта к мысли, что надо философию изменить. Надо создать новую философию. И начал он, естественно, создание новой философии с того, что подверг все сомнению, подверг сомнению старую философию. Это был первый его шаг. Все шаги, которые предпринял Декарт, зафиксированы в его книге, в нескольких его книгах они есть, но прежде всего, в книге «Размышления о первой философии». Это работа, с которой он вышел, так сказать, в мир.  Он ее адресовал профессорам Сорбонны. И этой работой он решил покорить Сорбонну.

«Размышления о первой философии». Вот здесь отметьте важный момент. “Размышления…”, по-латыни “Meditationes…”. Что значит медитация вообще? Сейчас медитация – это что-то такое восточное. На самом же деле о медитациях говорит уже основатель ордена иезуитов Игнатий Лойола. Он написал книгу «Духовные упражнения» и в этой своей книге изложил правила медитации, т.е. внимательных размышлений над отдельными словами и эпизодами из Священного Писания, жизни Христа, Богородицы, святых и так далее.

И вот теперь Декарт решил ввести эту «медитативную практику» в саму философию. Обратите внимание, что Фома Аквинский, Аристотель - не размышляли, рассуждали дискурсивно, выстраивая силлогизмы. Как на уроках математики – там же рассуждают, доказывают, а не медитируют, к примеру, над таблицей умножения. И учительница не предлагает вам: «Давайте нарисуем прямоугольный треугольник и поразмышляем над ним». Если какая-то трудная задачка попадется, то тут человек размышляет. Но это не медитация, это поиск, постоянный поиск решения. Мы тут одну нить рассуждения пытаемся проследить, другую нить... Как-то ищем, ищем решения. Но медитация - это немножко другое, медитация - это не поиск решения, а как бы размышление над самим понятием, над самой ситуацией всей.   Я решаю задачу и думаю о том, что  я решаю задачу. Кто я? Что есть задача? В общем, попытаться уйти в себя. Вот что такое медитация.

Вот Декарт пишет книгу «Размышления о первой философии». «Первая философия» - это метафизика, еще Аристотель ввел понятие «первой философии». Слово «метафизика» сам Аристотель, как известно, не употреблял, это слово придумали его ученики. Так и Декарт предпочитает термин «первая философия». То, что мы (и Суарес) называем метафизикой. Поэтому в на французский язык «Meditationes de prima philosophia» перевели как «Meditations meetaphysiques», т. е. метафизические размышления. Не исключено, что сам Декарт и перевел. И вот первое размышление - оно посвящено как раз вот этому самому универсальному сомнению. С чего начинается картезианская философия? Она начинается с сомнения. Обратите внимание, этого не было ни у Суареса, ни у Аристотеля. Не было этого принципа – подвергни все сомнению. Хотя, конечно, какие-то моменты сомнения были и у Аристотеля. Вот Аристотель говорит, что наши ощущения могут нас ввести в заблуждение, и существуют сумасшедшие, которые видят галлюцинации и они заблуждаются. Более того, Аристотель приводит в пример иллюзии, в частности, тактильные иллюзии, которым бывают подвержены и нормальные люди.  Конечно, Аристотель знал о них и упоминал о них (у психологов даже термин есть такой «иллюзия Аристотеля», т.е. иллюзия, которую впервые описал Аристотель). Но все это упоминалось Аристотелем как бы вскользь. Все-таки общий принцип у Аристотеля был такой: в основном, все совершается согласно природе. Если какие-то отклонения и есть, то они «привходящие», т.е. случайные, и на них не стоит, вообще говоря, обращать внимания.  Есть, к примеру, некоторое отклонение от нормы - карликовая береза. Вот зачахла березка и неправильно растет. Это не береза такая сама по себе: есть хотите увидеть настоящую, нормальную березу -  идите в березовую рощу. И изучение подавляющего большинства растущих там берез, то есть основной массы берез, даст вам представление о березе, как о виде, да! Можно брать для изучения и индивид, но следует при этом иметь в виду, что индивид может отклониться от своего вида и от своего рода. Но это будет именно отклонение. Отдельные люди могут остричь половину своей шевелюры, а половину оставить. Но это не значит, что это нормальная прическа. Вот сейчас, насколько я знаю, люди в основном говорят человеческим языком, а не квакают. И если какой-то человек начнет квакать или лаять по-собачьи, то это будет отклонением от нормы, и мы это так и воспримем, если это случится в нашей аудитории.

Вот здравый смысл, вот, что пронизывало философию Аристотеля и что не давало ему возможности фиксировать отдельные проявления сумасшествия или отдельных иллюзий: тактильных, зрительных, слуховых и т. д. Он, в общем, верил тому, что природа простая и здоровая в своей основе, понимаете? Это была его своего рода философская аксиома. Суарес правильно сказал, что метафизика - это «consensus omnium», консенсус  людей здравого смысла. Пока мы здравые люди, мы можем достичь консенсуса. И, вообще говоря, достигаем так или иначе. На лекции, в телефонном разговоре, в посольстве, когда визу запрашиваем – везде целью является достижение консенсуса. И каким-то образом все понимают, как надо себя вести в той или иной ситуации. А если кто ведет себя ненормально, на тех есть милиция и даже, в исключительных случаях, скорая психиатрическая помощь. И все это понимают, и поэтому большинство людей старается вести себя нормально. У нас было в свое время такое понятие  - ЧП. Слышали? Вот ЧП в каком-то смысле есть философское понятие, которое на философском языке называется отклонением от нормы. Когда возникало ЧП, созывали местком, профком и обсуждали, почему произошло ЧП? Почему нарушился нормальный ход жизни? Так вот, не может общество развиваться на основе ненормальной философии.  А у нас так: общество обязано жить нормально, то есть рынок функционирует на основе аристотелевской логики, компьютеры проектируются на основании аристотелевской логики. Мы общаемся и учимся по Аристотелю. А вот аристотелевская философия забыта, вместо нее Декарт: «Подвергни все сомнению» и так далее. Поэтому обыватели воспринимают философию как какое-то отклонение от нормы. А кто много философией занимается, тот, говорят они, или сойдет с ума, или уже сошел. И правильно говорят, если имеют в виду философию, которая начинается с универсального сомнения. Не надо было этого делать: это была первая крупная ошибка Декарта. Начинать надо не с сомнения, а с консенсуса. Потому что сомнение, вообще говоря, в нравственном богословии рассматриваются как грех против богословской добродетели веры. Человек может сказать на исповеди: Я сомневался в существовании Бога, - а священник должен был бы ему ответить: Это грех. Сомневаться нельзя, сомневаться греховно. Почему? Можно спрашивать, можно уточнять, но сомневаться недопустимо. Апостол Иаков пишет: «Человек с двоящимися мыслями нетверд во всех путях своих». И сомнения в том, что Иисус есть Мессия, привело Иуду к тому, что он предал Христа. То есть, если бы он не сомневался, а верил, он никогда бы не предал Христа. Даже и апостол Павел об этом пишет: «Если бы [иудеи] познали [Христа], то никогда не распяли бы Господа славы» (1 Кор 2, 6-8). Т. е., сомнения приводят к последующим действиям. То же самое Петр, пока он шел с верой, он шел по воде, как по земле. Как только он усомнился, он стал тонуть. И что ему Христос сказал? – «Маловерный! Зачем ты усомнился?» (Мф 14, 31). А с чего начал Декарт строить философию? С сомнения. Естественно, что на сомнении ничего построить нельзя. Сомнениям на самом деле нет ни конца ни края. Вот в Апокалипсисе говорится о том, что в колодец звезда упала, да, он был бездонный, почитайте Апокалипсис, 9 глава, в самом начале. Вот там звезда упала с неба и из «кладезя бездны», т.е. бездонного колодца вышел черный дым.  И Декарт начал как бы падать в этот бездонный колодец, как Алиса из сказки «Алиса в стране чудес», когда погналась за кроликом. И  единственная точка, в которой он остановился, была такова: Но сомнение тоже есть мысль, правильно? Я сомневаюсь, значит, мыслю. А если мыслю, значит, существую, - в этом я не могу сомневаться, правильно? И другого основания, другого дна у этого, казалось бы, бездонного колодца не могло быть, понимаете? Если вы начинаете с сомнения, то единственное, за что вы можете хоть как-то зацепиться, чтобы не провалиться в бездну, это уверенность в собственном существовании. Вот я сомневаюсь в том, что вы меня слушаете. Я вообще сомневаюсь во всем, но я не могу сомневаться в том, что в данный момент говорю, так? Может быть, впрочем, мне только кажется, что я говорю, а на самом деле я даже не говорю, а просто рот раскрываю, а звуков нет (вот запишут меня на диктофон, а там одна тишина, ничего нет). Но в любом случае я мыслю, потому что если бы я не мыслил, я бы не мог сомневаться, говорю я, или нет, слушают меня, или нет. И  это утверждение - «Мыслю, следовательно, существую» - Декарт положил в основу своей философии. Он рассуждал так: Этот принцип вроде бы любому человеку понятен, правильно? И любой человек может проделать такой же фокус: рассуждать, как рассуждал Декарт, и остановиться там, где сам Декарт остановился. Т. е., здесь тоже может быть достигнут некий консенсус. Но обратите внимание,  что этот консенсус достигается внутри, в глубине собственной души. И поэтому этот консенсус на самом деле - мнимый консенсус. Я мыслю, следовательно, я существую, правильно? А откуда ты знаешь, что он существует, что он мыслит? Уверены ли вы, что все люди,  например, те, которые торгуют на рынке, вас поймут? На самом деле человек только за себя отвечает, и в утверждении «я мыслю, следовательно, существую» оказывается бесконечно одинок.

Потом о существовании. Декарт говорит «я есмь» ([ego] sum), но в глубине души понимает, что правильнее было бы сказать «я существую», как и в русском неточном (!) переводе. Т.е. надо было бы сказать: «Cogito, ergo existo». Потому что только Бог может сказать о Себе «Аз есмь». И как раз развивая именно эту мысль, т.е. об отличии своего существования от существования par excellence, т.е. бытия Божия, Декарт приходит к онтологическому доказательству существования Бога. Он исходит из ясного и отчетливого (это для него очень важно! – ясность и отчетливость) суждения, что он существует, но не он себя породил. Я существую, но я не являюсь причиной своего существования. Но, тем не менее, я существую. Значит должна существовать какая-то сущность, которая существует по необходимости и породила меня самого. Здесь он как будто возвращается к схоластике. Т. е. он как бы пытается к ней вернуться. И в каком-то смысле он к ней возвращается. Следующее его размышление уже посвящено Богу. Бог как источник существования. Идти нужно, нужно попытаться вырваться из этого колодца, в который его погрузило универсальное сомнение. Хотя бы зацепиться за эту мысль (о Боге)… И эта мысль есть и у мусульман, и у иудеев, и у протестантов, и у католиков. Но опять получается, что этот Бог есть его Бог. Бог Декарта. Из-за того, что Декарт подверг сомнению существование объективной реальности, а значит, объективное существование всех остальных людей, получается, что его Бог не может быть вашим Богом. Я-то, по Декарту, может, и верю, что вы существуете, но доказать это никак не могу. И получается, что существуем только я и Бог, я и мой Бог. Мой бог, но не ваш  Бог. И в этом-то все и дело. Только тогда возможно настоящее общение, когда я верю, что мои собеседники реально существуют. А как я могу это доказать? А не доказав этого, я вообще не смогу выступать с лекциями. Декарт хотел примирить людей своим «Я мыслю, следовательно, существую» и доказательством существования «моего Бога», Который может оказаться и вашим тоже Богом, но доказать это (что мой Бог есть ваш Бог) на самом деле невозможно. И, наконец, математические истины, перед которыми все должны смириться, потому что они «ясны и отчетливы». Суарес написал книгу, которая называлась «Метафизические диспутации». Диспутация – это то же самое, что диспут, спор. А в  математика нет диспутов, нет споров. Там есть аксиомы, определения, теоремы. Попробуйте не согласиться! Поэтому математика была для Декарта эталоном ясности, и он пожелал создать философию, которая была бы столь же ясной и неопровержимой, как математика.

Первое размышление оно о чем? Подвергнуть все сомнению. Даже существование собственного тела. Но для души, строго говоря, только для своей собственной души Декарт сделал исключение. Душа мыслит, и в тот момент, когда она мыслит, можно утверждать, что она существует. Но тело, даже мое тело, я не уверен, что оно у меня есть. Вот в чем основная мысль Декарта, а что уж там  говорить о вашем теле, о вашей душе.

Когда человек начинает с сомнения, это может быть очень опасно -  не в логическом смысле, в логическом смысле это нормально, что человек сомневается. Чем ты более крупный ученый, тем более критический у тебя ум должен быть. Кант довел это до абсолюта. Декарт еще не сомневался в том, что можно доказать существование Бога. А Кант уже и в доказательствах существовании Бога усомнился. Как говорится, только дай человеку усомниться. В основе должна быть вера. Декарт должен был начать не с «мыслю», не с «существую», а с «верую». И это было бы правильно даже и в математическом смысле. Ведь математические определения и аксиомы мы принимаем на веру, без доказательства. Верую, что через две точки можно принести только одну прямую. Это ответ. Эвклид в свое время сказал, что прямая - это линия, которая «ровно лежит на своих точках» (“?????? ?????? ?????, ???? ?? ???? ???? ??’?????? ???????? ??????”) (англ. пер.: “A straight-line is whatever lies evenly with points upon itself”). А что значит «ровно лежит»? Ровно – значит по линейке, т.е. вдоль прямой. Замкнутый круг получается. То есть, если вы захотите пытать Эвклида (по-украински «пытать» - значит «спрашивать») если вы будете его «пытать» об этом, то он, пожалуй, запутается и не объяснит, что такое прямая. Шутка, конечно: ведь Эвклид не понимает по-украински! Потом в математике используется понятие числа или величины. А вот попробуйте спросить у математика, что такое величина? Вот я вам уже рассказывал правдивую историю. Математик-профессор Петр Сергеевич Моденов говорил, что он как-то раз, когда он был еще молодым ученым, он захотел дать определение величины. И отнес придуманное им определение академику Делоне, который, прочитав определение, сказал, что из этого определения следует, что величина - это вы. Пошутил, конечно, академик. Но в каждой шутке есть доля правды. Академик хотел дать понять, что определить самые основные понятия – дело невозможное. Вот если бы Декарт смиренно сказал: да, понятие сущего, то, что он так или иначе все равно ввел, когда употребил глагол esse, хотя и в первом лице единственного числа настоящего времени, что оно (понятие сущего) неопределимо, как точка, как прямая, как число, это есть некая интуиция нашего сознания. Тогда Декарт был бы настоящим последователем Суареса.  Ведь Суарес как рассуждал? Что-то существует. Этот кусок мела необязательно он такой и необязательно ему вообще существовать. Просто что-то существует. Да. И вот интуиция сущего была тем основополагающим понятием, на котором была построена вся метафизика Суареса. Но если бы Декарт последовал за Суаресом, он не смог бы быть новатором. Он должен был бы дальше строить на том фундамент, который заложил Суарес. А он решил построить что-то новое, свое. Ему казалось, что в старой метафизике, которую он, кстати, хорошо изучил в иезуитской коллегии, что-то было подпорчено. И он решил перебрать старые идеи, как перебирают яблоки, чтобы отделить хорошие от гнилых (это аналогия, которую использовал сам Декарт в частном письме к одному епископу). И в результате этого «перебора яблок» получилось нечто новое, откуда начинается современная европейская философия: Кант, Гегель, Маркс, Ницше и т.д.. И в каком-то смысле эта новая философия действительно наполнила черным дымом всю вселенную и принесла людям много зла. Но это не значит, что ее не нужно изучать. Ее нужно изучать. Потому, что, во-первых, все-таки во всем этом картезианском подходе есть и что-то светлое. Хоть человек и сомневается, но он все же пытается спастись от этого универсального сомнения. И более того, интуиция сущего все-таки была у Декарта.  Только она входит, ну как вам сказать, через заднюю дверь. Не “существую, следовательно, мыслю”, а наоборот – “мыслю, следовательно, существую”. Суарес так рассуждал: я существую и поскольку я есть сущее, так сказать, духовное, у меня есть душа, поэтому я мыслю. А у Декарта получается, что существование вытекает из мышления. И это неправильно. Мышление вторично, и между мышлением и существованием нет жесткой связи. Во-первых, человек может и не мыслить, он может быть в состоянии сна, и просто полного отупения (шутка). Наконец есть вещи, которые существуют, но не мыслят. Этот кусочек мела, скрепка… Я не думаю, что они тоже переживают ту философскую драму, которую пережил Декарт. 

В общем, нельзя начинать с мысли. Мысль - это все-таки лишь функция. Нельзя от функции переходить к бытию. То есть надо начать с градаций бытия, свойств бытия. Именно таким путем предлагал идти Суарсе. И надо было идти этим путем. Нельзя сделать вид, что предшествующей философии не существует, нельзя написать философию заново. Надо писать, ссылаясь на авторитеты, ссылаясь на Аристотеля, ссылаясь на Суареса. Значит, надо идти прежним путем. Но это что значило для Декарта? Это значило быть одним из многих. А так он получился один. Он как Лютер. Вот не случайно Жак Маритен написал книгу: «Три реформатора: Лютер, Декарт, Руссо».  Декарт идет после Лютера, и это не случайно. Это именно Лютер философии, понимаете. Протестант. Это человек, который отверг всю предшествующую философию и решил создать новую. Как Лютер отверг всю средневековую Церковь, и Папу, и так далее. То есть это некий протест, некий бунт. Но вспомним, что первым революционером был дьявол, и он сказал: «Не буду служить». Декарт очень хорошо понимал, что против него 600 тысяч талантливейших людей (sexcenta millia ingeniosissimorum virorum – из письма Декарта к провинциалу ордена иезуитов о. Дине), с университетским образованием, скажем так, которые прошли курс философии. А он один. Университетов во времена Декарта было больше ста  - это точно. Вот посчитайте 100 университетов и по нескольку тысяч студентов в каждом университете. И плюс еще те люди, которые закончили университет. Вот и набирается несколько сот тысяч людей с высшим образованием в Европе. И все они следуют принятым мнениям (opiniones in scholis vulgo receptas sequuti sunt – ibidem). И вот Декарт бросил им всем вызов, понимаете?

Мы сегодня продолжаем разговор о Декарте. Для тех, кто не был на прошлой лекции, я объясняю, что Рене Декарт – известный французский философ, родившийся в 1596 году и умерший в 1650. Это философ, который на Западе считается родоначальником новоевропейской философии. У нас, правда, я имею в виду Советский Союз, пытались как-то замолчать эту фигуру, поскольку Декарт – идеалист, но когда марксистская парадигма была оставлена, Декарт снова занял подобающее ему место. И, в общем, ни Ф. Бэкон, ни Телезио, ни Бруно не могут быть поставлены рядом с Декартом. Т.е. Декарт намного выше как фигура, намного выше своих современников, непосредственных предшественников и даже, можно сказать, своих последователей. В России много сделал для популяризации идей Декарта Мераб Мамардашвили, у него есть книга, которая называется «Картезианские размышления»; также Декарт у нас, слава Богу, издавался и Антологии мировой философии, и отдельно, в серии «Философское наследие», так что я думаю, что после моих двух лекций, еще почитав и самого Декарта, вы сможете, так сказать, составить свое представление об этом философе. Дело в том, что люди боятся читать Декарта, Аристотеля, Платона, потому что непонятно, хорошие ли переводы: верить им [переводам] или не верить. Потом, второй момент: Декарт ведь не писал учебник философии, Декарт писал для людей, уже знающих очень многое. Например, его книга, о которой мы говорили на прошлой лекции и которая называется «Размышления о первой философии», была адресована декану и профессорам богословского факультета Парижского университета (sapientissimis clarissimisque viris sacrae facultatis theologiae parisiensis, decano et doctoribus… = мудрейшим и известнейшим мужам парижского факультета священной теологии, декану и докторам…), т.е. людям, которые уже знали и Фому Аквинского, и Суареса, естественно, и Аристотеля, т.е. многие вещи им не надо было объяснять… Вот мне сейчас приходится вам объяснять все: для того чтобы вы поняли лекцию мне надо вам объяснить, кто такой Аристотель, кто такой Фома Аквинский, кто такой Суарес, что такое схоластика, что такое Бог, что такое душа. Т.е. куда ни ткнешь, как говорится, везде темный лес. А Декарт ведь, когда писал свои сочинения, на что-то опирался, на какие-то вещи, которые он лишний раз не объяснял. Вот, например, я в Америке пытался анекдот рассказать: [Армянское радио спрашивают] «Как в Ереване с мясом?» [Армянское радио отвечает: «В Ереване с мясом хорошо, а без мяса плохо»], - а у меня начинают выяснять, что такое Ереван и где он находится. От этого всякое желание рассказывать анекдот у меня пропало. Если бы Декарта попросили написать учебник для людей постсоветсткой эпохи, он, наверно, написал бы хороший учебник и изложил бы всю свою философию именно для советского человека, т.е. для человека, родившегося в России в конце ХХ века и решившего заняться философией и богословием. Но он, естественно, писал для французов и притом для образованных французов, а образованные люди в то время составляли ничтожный процент всей нации, т.е. как бы сливки общества, и он писал не просто для образованных людей, которые умели читать и писать, не к деревенским самоучкам, вроде нашего Ломоносова… Иными словами, если бы Декарт для постсоветского человека, он учел бы всю специфику нашего сознания, мировоззрения, миросозерцания, мировосприятия, и, конечно, написал бы все немного по-другому. Но он писал для образованных французов, и притом для людей с высшим образованием, т.е. для выпускников университетов, для людей, которые очень многое знали. И пафос его философии был не в том, чтобы продолжать старую традицию, но в том, чтобы сказать «новое слово», новое, которое должно было заменить старое. Т.е. он даже, наверно, сам не понимал, насколько это старое важно, чтобы люди поняли его новое. Вот мы дышим воздухом и даже не можем понять, что значит, например, критическое содержание угарного газа. Вот когда это будет, мы, наверно, поймем, но будет уже поздно. Насколько я помню, Мераб Мамардашвили именно на это обращал внимание, т.е. что Декарт был очень наивным: он не понимал, почему другим (например Гассенди, Гоббсу) неясно то, что ему самому было столь ясно. И сейчас повторяется это непонимание. Декарту касалось самоочевидным, что существует Бог. И не просто существует, но и поддерживает все прочее в существовании, связывает воедино разрозненные моменты нашего существования. Многим же людям, живущим в наше время, это вовсе не кажется самоочевидным. А почему? Не потому, что люди сейчас стали хуже соображать. Не в этом дело. А почему все-таки? А потому что, как говорят философы-экзистенциалисты, кроме интеллектуального опыта есть еще нутряной, экзистенциальный опыт, так сказать, непосредственная интуиция бытия, и в тяжелых условиях она приводит к тому, что человек просто не видит ничего светлого, и уж тем более божественного, в окружающем мире и поэтому у него эта картезианская самоочевидность бытия Божия не проявляется. Декарт не понимал, как много было сделано в Европе для того, чтобы он мог плавать в своих весьма сложных и отвлеченных рассуждениях, как рыба в воде. Рыба, наверно, тоже не знает, что она будет делать без воды. Декарт жил в насыщенной интеллектуальной атмосфере. Он сам говорил в письме к своему, можно сказать, старшему другу, провинциалу Ордена иезуитов во Франции, о. Дине (о. Дине был префектом Коллегии Ла Флеш, когда в ней учился Декарт) о 600 000 образованных людей в Европе. Понимаете, 600 тысяч! А в России в то время еще не было ни одного университета. Декарт родился – у нас ни одного университета не было, Декарт умер – и по-прежнему у нас не было ни одного университета. Я имею в виду - на Руси: в Вильнюсе был университет, и в Кенигсберге был, но это тогда еще нам не принадлежало. В Москве не было университета, Санкт-Петербурга тогда вообще еще не существовало. Киев при жизни Декарта тоже нам не принадлежал, а в Киеве, кстати, уже существовала в то время Киево-Могилянская коллегия, где давали неплохое классическое образование на европейском уровне. Так что кто-то из 600 тысяч, упомянутых Декартом, мог там учиться или преподавать. А у нас на Руси тогда ничего не было. У нас не было той интеллектуальной прослойки людей, которые могли бы понять и оценить Декарта. Поэтому мы с Декартом стали знакомиться только в XVIII веке. А сам Декарт жил в той обстановке, где 600 тысяч людей, прекрасно знавших Аристотеля, прекрасно знавших Фому Аквинского, могли с ним поспорить, послушать его, оценить его взгляды и т.д. Это очень важный для нас момент и об этом надо постоянно помнить. Потому что у нас Декарта преподавали так: вот была до Декарта какая-то бессмысленная, глупая, занудная схоластика. И сам Декарт иногда подавал повод именно для такой интерпретации своей роли, своей миссии, например, в «Рассуждениях о методе», где он критикует современную ему систему гуманитарного образования. В том же сочинении Декарт пишет, что необразованный, но обладающий хорошим здравым смыслом человек, знающий свое дело, ничем не уступает выпускнику университета. Но это суждение Декарта можно воспринять лишь в качестве некоего парадокса. Это напоминает ситуацию, когда человек пресытился шашлыками и хочет есть овощи. Я вполне допускаю, что и некнижный человек, даже и юродивый, может метко и кратко сказать то, что не сможет сказать подчас человек образованный. Это верно, и является аксиомой для христианской духовной жизни. Мы знаем, что простые старцы, начиная с Антония Великого, могли приводить в восхищение образованных людей, например, того же Августина, восхищавшегося примером аввы Антония. Но это не значит, что мы должны бросить все наши книги и превратиться в старцев, да и сами старцы на это нас не благословляли. И то, что здравомыслящий человек может быть иногда умнее схоластов, не означает, что это должно быть нормой. Были в истории Церкви святые люди, которые многие годы питались одним причастием, но это не значит, что мы должны перестать есть и питаться одним причастием.

            Вот недавно был праздник Пятидесятницы, и мы вспоминали, как апостолы чудесным образом выучили много языков под действием Св. Духа, но это не значит, что мы должны перестать учить языки и молиться Св. Духу. И это принцип Ордена иезуитов, хотя сформулировал его еще Августин: «Во всем полагайся на Бога, но поступай так, как будто все зависит только от тебя». Или, как еще более кратко выразил эту же мысль святой Бенедикт: «Молись и работай». Это разумный христианский принцип. И об этом говорил Иисус Христос: «Прежде чем строить башню, посчитай, во сколько тебе это обойдется». Это слова Иисуса Христа. Он не говорил: «Молись, а башня сама построится».

            Все это я говорю к тому, что схоластика была нужна. Не только нужна, она была необходима, чтобы возник Декарт. Никакой Декарт не мог был возникнуть на Чукотке или в Полинезии, хотя там, возможно, были здравомыслящие чукчи и здравомыслящие полинезийцы. Декарт мог возникнуть только в атмосфере, которая жила философией, в атмосфере европейских университетов, таких, например, как Пражский университет, который был утвержден папской буллой в 1347 году [в год чтения этой лекции – 1997 исполнилось 650 лет со времени этого события]. Я думаю, что не только для Пражского университета так расстарался Ватикан, я думаю, что каждый университет в то время утверждался особой папской буллой. Т.е. Папа открывал университеты. Не кто-нибудь, а именно Папа. Если бы мы разрешили, Папа и у нас бы открыл университет, в России. Так что наличие благоприятной интеллектуальной атмосферы – это очень важный момент. Его надо иметь в виду.

            Теперь, что нового внес Декарт? В чем была его основная идея? На это надо обратить внимание, потому что в этой основной идее Декарта было много хорошего, но было и много соблазнительного и даже неправильно истолкованного последующими поколениями философов, из-за чего философия была ввергнута в глубокий кризис. Итак, положительного что нового? Декарт, как он пишет профессорам Сорбонны, хотел хорошего. Его цель была благая. Об этом он пишет очень ясно (здесь и далее я не дословно цитирую Декарта, но пересказываю его мысль близко к тексту): «Две истины: существование Бога и бессмертие души – это самые главные истины, которыми должен жить человек. Они должны привести его к истинной религии [т.е. к католичеству]. Но познание этих двух истин составляет предмет философии и к ним должна приводить философия. И к этим истинам надо привести не только верующих людей, которые и так их в какой-то мере знают, а именно и прежде всего неверующих». Т.е. философия не должна быть адресована только верующим людям: она должна быть адресована и неверующим. Т.е. Декарт был как бы миссионером, он хотел создать философию, понятную неверующему человеку, даже можно так сказать, самому дьяволу. Сейчас я объясню, почему. Дело в том, что первое философское прозрение пришло Декарту в момент сильнейшего искушения (это я интерпретирую в богословских терминах то, что с ним произошло). Сам Декарт об этом пишет: «Я представил себе, что весь этот окружающий мир есть некое наваждение, есть некий обман какого-то злого духа [Meditationes, I, 12]. Откуда я знаю, что все, что я вижу, действительно существует, что меня не обманывают мои глаза, уши, осязание. Где гарантия, что я не сплю и вижу сон, а бодрствую?» И в момент этого искушения Декарт к ужасу своему почувствовал, что он не может ни на что опереться, что у него уходит почва из-под ног. Но он был человеком здравомыслящим, и он хотел выйти из этого состояния, этого искушения. Но каким образом? И вдруг его осенило: но ведь я мыслю! Пусть я сомневаюсь, пусть я искушаем, но я борюсь с этим сомнением, с этим искушением, и в этот момент, в момент борьбы, я мыслю. Будучи искушаем, я продолжаю мыслить. И сам факт, что я мыслю, уже заслуживает интереса, потому что, раз я мыслю, значит, со мной что-то происходит. А что может происходить с несуществующим? С несуществующим ничего происходить не может, потому что его нет. Значит, если я мыслю, если даже меня искушает злой дух, все равно он искушает меня. Значит, я существую. И таким образом Декарт уже что-то вдруг выяснил: оказалось, что в этом море искушений есть одна неподвижная точка: «Меня искушают». Но эта неподвижная точка может стать основой, точкой опоры, которая была нужна Архимеду, чтобы перевернуть Землю (Meditationes II, 1). Вот, - рассуждал Декарт, - я стою на этой точке, вот я сейчас как обопрусь об нее и прогоню все эти искушения, они все развеются. Т.е. у Декарта был пафос самый добрый, замысел самый хороший. Он хотел, как лучше. Он хотел избавить человека от искушения всеобщего скептицизма. Т.е. не то, что он культивировал сомнение ради сомнения. Сомнению посвящено лишь первое размышление. Второе размышление уже посвящено существованию самого себя, существованию мыслящей души, мыслящей вещи. Он так и называл себя, и всякую душу – мыслящая вещь (res cogitans) (Meditationes II, 6). А третье размышление – уже о Боге, что Бог существует.

            Почему он так легко перескочил от своего существования к существованию Бога? Ну, вообще говоря, нет ничего проще. Я существую. Но я знаю, что я не такое существо, которое могло бы себя создать и поддерживать в существовании. Среди нас нет таких мюнхаузенов, которые могут самих себя вытаскивать за волосы из болота небытия. Я не мог сам себя вытащить за волосы (не существующие еще!) из небытия в бытие. Но я знаю, что меня не было; это могут подтвердить разные свидетели. Все же понимают, что мы родились в роддоме, вышли из колыбели. Нам, может быть, неприятно об этом вспоминать, но это факт. Нас когда-то качали в колыбельке, и мы ничего не соображали, мы не могли даже сказать: «Cogito ergo sum». Просто бессмысленным взором смотрели в потолок и ловили пустышку. Разве может такое существо само себя привести из небытия в бытие? Безумие, правильно? Значит, простой опыт показывает, что мы существуем, но мы себя не создали. Значит, должно быть Существо, Которое существует по необходимости, Которое создало нас и поддерживает нас в существовании. Т.е. здесь Декарт пока еще мыслит в рамках обычной схоластики суаресовского типа. Он, как Суарес, отбрасывает все второстепенное и сразу берет быка за рога. [Фома Аквинский иногда грешил многословием – слишком много ссылался на Библию и Аристотеля]. Такого Декарта можно даже выпустить проповедовать. Такого Декарта. Но дальше с ним что-то происходит. А что с ним происходит? Вот уже четвертое и пятое размышления показывают, что он куда-то не туда пошел. Ему бы надо и дальше эту линию гнуть: существование, бытие и небытие. И тогда бы он пошел по пути Суареса. Но его вдруг завернуло куда-то в математику. Уже в первом размышлении, где он подвергает все сомнению, он все-таки не может подвергнуть сомнению то, что у квадрата четыре стороны (Meditationes I, 8). Откуда-то вылез квадрат. И вообще вся эта геометрия. Т.е. оказывается, что философствует не просто философ, а математик. И этот математик стал постепенно душить философа. Этот математик стал влезать на место философа: философ все уменьшался и уменьшался, а математик все рос, рос, рос. И в конце концов съел философа.

            Это видно и из другой книги Декарта – «Правила для руководства ума». Там во втором правиле говорится: «Надо постигать только те вещи, которые наш ум может познать с наибольшей достоверностью». Только такие вещи, согласно Декарту, достойны познания. А где какая-то недостоверность, нам лучше туда не соваться. Я тоже был таким же, я был физиком, и я «знал», что достоверны только физика и математика, т.е. то, что можно «на эксперименте проверить». А все остальное, где нет эксперимента, где начинается какая-то психология, мне казалось лженаукой. Так и Ландау говорил: «Есть науки естественные, и есть науки противоестественные». Т.е. везде, где болтовня, везде, где треп, там кончается наука. Наука начинается там, где есть формулы. Вот – формула есть – Святого Духа? Обозначим Святой Дух через S, возьмем интеграл…ну и так далее. Тогда есть Святой Дух, и можно его померить. Вот прибор: пневмометр. И вот мы меряем Святой Дух: у Наташи сколько, у Иры сколько… А у этого ничего нет. Ну, тогда убирайся из Колледжа, к причастию не допускаешься… Вот это наука! Вот так бы и построить ее! Но ведь нельзя. Вообще нельзя на людях эксперименты ставить. Значит, это не наука, значит, это просто треп. Все равно, что Чумак воду заряжает. Это уже за пределами истины и лжи. Вот проснувшийся в Декарте математик бросил клич: «Достоверность!» - и с очень правильного вопроса о существовании, о бытии перешел к геометрии. И оказалось, что геометрия – царица наук, т.е. не только геометрия, но и арифметика, алгебра и т.д. Универсальная математика, как говорил Декарт: «mathesis universalis» - вот то, чем должен заниматься философ. Философ, оказывается, должен заниматься математикой. Декарт действительно оставил замечательные работы в области математики, он создал аналитическую геометрию. Получился из него в итоге пифагореец, точнее, неопифагореец (с поправкой на XVII век). И это очень плохо. Потому что в математике… в чем ее самый главный недостаток? – в ней нет категорий добра и зла. Об этом писал Фома Аквинский в «Сумме теологии» в вопросе «Об истине» (Summa theologiae I, 16, 4). Можно сказать, что треугольник прямоугольный, можно сказать, что он равнобедренный, но нельзя сказать, что треугольник добрый, и нельзя сказать, что он злой. В этом страшный недостаток математики. Об этом у Солженицына в «Раковом корпусе», в главе, где описывается посещение героем, в котором угадывается сам автор, ташкентского зоопарка: на клетке висело объявление: «Жившая здесь обезьянка ослепла от бессмысленной жестокости одного из посетителей. Злой человек сыпнул табака в глаза макаке-резус… Больше всего простотою ребенка хватало написанное за сердце. Об этом неизвестном, благополучно ушедшем человеке не сказано было, что он – антигуманен. О нем не было сказано, что он – агент американского империализма. О нем сказано было только, что он злой». Для бывшего математика и физика, каким некогда был Солженицын (он ведь окончил физмат Ростовского университета) это звучит, как откровение. Что значит «злой»? Математик не может понять, что такое «злой». Математик понимает «минус». Минус единица. Но минус – это не зло. Мнимость в математике – тоже не есть зло. В математике нет зла, а в жизни зло есть. И любой математик, поскольку он человек, понимает, что если он откажется от понятий добра и зла, то он будет жить в ущербном мире, в мире иллюзорном. Потому что люди действительно бывают добрыми и злыми (увы!), и это даже ребенок понимает («дяденька добрый», «дяденька злой»). И Маяковский это понимал, когда к детям обращался («Что такое хорошо, и что такое плохо?») Он ведь не назвал свое стихотворение «Что такое истина, и что такое ложь?» Математика знает, что такое ложь и что такое истина, но математика не знает самого главного, самого главного о жизни. Вот почему, когда одна популярная в свое время певица приехала в какой-то городок физиков, она спросила (при невыключенном, к сожалению, микрофоне): «Что мы будем петь этим ученым козлам?» Поскольку микрофон не был выключен, весь зал это услышал, и был скандал. Я, разумеется, не собираюсь оправдывать хамство, но хотел бы в контексте обсуждаемой мною проблемы задаться вопросом: есть ли сермяжная правда в сказанном певицей? А правда эта в том, что если человек всерьез считает, что добра и зла не существует, то он действительно в каком-то смысле козел. А если он при этом знает математику, то он ученый козел. И в этом сермяжная правда оной певицы. И математик тут не может ничего возразить. Почему разыгрался скандал? Потому что люди утратили чувство юмора. Если бы они с юмором к этому отнеслись, они сказали бы: «Умная женщина» или «Дурочка»… Но дело в том, что это замечание певицы попало, как говорится, не в бровь, а в глаз. Потому что любой физик, любой математик чувствует, что перед проблемой добра и зла он абсолютно беспомощен и никакие интегралы ему здесь не помогут. И Солженицын, как математик, это понял и, вернувшись с фронта и из лагеря, к математике больше не возвращался (хотя ему и приходилось для заработка ее преподавать в сельской школе под Рязанью). Он переквалифицировался в гуманитария. А Декарт пошел в прямо противоположном направлении. Он, видимо, подумал, что произошло некоторое перепроизводство философов, и решил заняться математикой. Он увидел, что в математике можно достичь достоверности, и у него возникло ощущение, что эту достоверность можно будет потом как-то перекинуть и на этику. Хотя как раз «Этику» он так и не успел написать. Хотя все шел к ней, шел… Ведь не случайно он уподоблял всю философию «дереву, корни которого - метафизика, ствол - физика, а крона - медицина, механика и этика», причём этику он считал «высочайшей и совершеннейшей наукой». Может быть, Декарт как раз поехал в Швецию писать этику (он принял приглашение королевы Христины Шведской преподавать ей философию, но прибыв в Стокгольм вскоре простудился и умер). Может быть, королева, будучи женщиной, научила бы его, обратила бы его внимание (более деликатно, конечно, чем вышеозначенная певица) на то, что в его философии чего-то не хватает, некой жизненности, что ли. Слишком много в ней треугольников, квадратов, протяженности, мер и весов. И слишком мало внимания уделяется проблемам добра и зла. И Бог у Декарта получился какой-то геометр или часовщик. Равнодушный какой-то бог… Отсюда деизм потом произошел (Бог-геометр, Бог-архитектор)… Но этот бог холоден… ему нельзя молиться: он все рассчитал, и не надо молиться, а надо думать своей головой. И если философы-схоласты начинали с отвлеченных истин, а заканчивали любовью и мистическими прозрениями, т.е. шли от схоластики к мистике, как Фома Аквинский или Суарес, то у Декарта – наоборот: уход от добра и зла и, соответственно, из сферы любви. Потому что любить можно благо, добро. Если нет добра, то нет и любви, потому что нельзя любить треугольник. Можно, конечно, любить математику. Но вы сами понимаете, что это какая-то другая любовь, это не та любовь, которой любят Бога или человека. Главный недостаток философии Декарта – она иссушает. И он сам иссох. И все-таки какая-то иллюзия у него оставалась, и он, как мы видим, поддерживал ее в себе, что когда-нибудь он разберется и с этикой (первая попытка – это его сочинение «О страстях души», кстати, адресованное женщине, богемской принцессе). Разберется, как треугольник разбирают в геометрии: руки, ноги померяем, сердце, пульс… И вычислим формулу любви! Но прошло сто лет, двести лет, триста лет; Французская революция, Первая мировая война… Вторая… Освенцим, ГУЛАГ… Хиросима, Чернобыль…, а проблема физиков и лириков так и осталась не решена. Так этот обещанный мостик из точных наук в этику физики и математики нам и не перебросили. И единственная живая этика, которая у нас есть, это этика Евангелия (и даже Лев Толстой это признал). Но там, в Евангелии, совсем нет математики. Только если от Авраама до Давида 14 родов, и от Давида до переселения в Вавилон 14 родов, и от переселения в Вавилон до Христа 14 родов. Вот и вся математика. Да и то, когда внимательно изучили это родословие, то нашли, что там пропущены некоторые имена, так что это не точный подсчет, а скорее некая символическая схема. Даже эта евангельская математика оказалась весьма условной. Если взять Ветхий Завет, то можно складывать возраст патриархов, или вот книга Чисел: но чисел-то там почти нет, если только в самом начале, где указывается, сколько евреев вышло из Египта: из такого-то колена столько, из такого-то столько… Правда, Иисус Христос говорил, что женщина-вдовица, положив малую лепту, положила больше, чем богачи, которые клали много денег в сокровищницу. Но это не для того говорит Христос, чтобы научить нас понятию абсолютной и относительной величины…

            Я не против математики, поймите меня правильно. Я не против того, чтобы люди учили математику или физику. Но физика и математика должны знать свое место. И место это им указал еще Аристотель и Фома Аквинский: «Та дисциплина считается наиболее важной, у которой наиболее значительный предмет» (Фома Аквинский. Сумма теологии, I, 1, 5). Предмет богословия – Бог, предмет физики – природа, творение. Значит, богословие выше физики, по предмету своему, а не по достоверности. Да, говорит Фома Аквинский, предмет богословия настолько значителен, настолько важен, что даже «минимальное познание, могущее быть полученным о вещах высочайших, желаннее, чем достовернейшее знание о вещах незначительных» (minimum, quod potest haberi de cognitione rerum altissimarum, desiderabilius est, quam certissima cognitio quae habetur de minimis rebus - ibidem). Все это хорошо: рыбы, птицы, бабочки… флора и фауна саванны, лесотундры… Но даже минимальная информация о Боге, даже просто о том, что Он существует, в тысячу раз важнее, чем все, чему нас учили на физфаке, на химфаке, на биофаке. Если Бог есть, то жизнь надо менять. А если какая-то птичка водится в Африке: ну и что, ну и пусть себе водится, а я буду по-прежнему пить, курить и в карты играть. Что и делает, в основном, большинство студентов. Меня учили в школе всему: даже гражданской обороне и начальной военной подготовке; и в университете тоже всему учили: и черчению, и программированию, и даже научному атеизму, но не тому, что Бог существует. Даже на всякий случай, чтобы я сам не додумался до того, что Бог есть, ввели научный атеизм, как прививку против оспы: чтобы не подумал не в ту сторону, мы ему сразу объясним… И эта нелепость марксизма, она была даже, наверное, нарочно запрограммирована: чтобы показать нам, физикам, насколько нелепы вообще гуманитарные области, привели к нам в качестве педагога, преподавателя научного коммунизма, какого-то стареющего коммуниста, который в тридцатые годы раскулачивал крестьян. Сам научный коммунизм – это не бездна премудрости, но когда его читает стареющий большевик… Вот мы и думали, что все гуманитарные области – это треп, медленно соскальзывающий в маразм. От нас этого и хотели, чтобы мы занимались физикой, делали атомные бомбы, космическое оружие, лазеры, компьютеры… А уж дяди там, наверху, они позаботятся о том, как использовать все то, что мы наворочаем в шарашках, почтовых ящиках и т.д. Ну а если вы не хотите работать на оборону, работайте преподавателем физики в школе. А если вы бросите физику, то пеняйте на себя, кормить мы вас не будем.

            Вот куда завел нас Декарт со своими требованиями точности. Вот что я ему не могу простить. Он говорил, что надо заниматься тем, что наиболее достоверно. А надо заниматься тем, что наиболее важно.

Конец лекции.