Владимир Козлов

НЕИЗВЕСТНЫЙ СССР. ПРОТИВОСТОЯНИЕ НАРОДА И ВЛАСТИ. 1953-1985.

К оглавлению

Часть II

КРИЗИС «ЛИБЕРАЛЬНОГО КОММУНИЗМА». «АНТИХРУЩЕВСКИЕ» ГОРОДСКИЕ ВОССТАНИЯ И БЕСПОРЯДКИ 1961-1964 гг.

Глава 9

НАЧАЛО 1960-х гг.: СИМПТОМЫ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО КРИЗИСА

19 июля 1962 г. Президиум ЦК КПСС обсудил проект постановления Совета Министров СССР о дополнении статьи 40 Положения о паспортах. Список местностей, где запрещалась прописка лиц, отбывших лишение свободы или ссылку за совершение ряда особо опасных преступлений, был дополнен некоторыми городами юга России. Часть городов из «запретного» списка были курортами Северного Кавказа, где любила отдыхать партийно-советская элита, другая часть представляла зоны повышенной социальной конфликтности. Там уже происходили или могли произойти в будущем массовые волнения и беспорядки — Краснодар, Грозный, Новочеркасск, Шахты500 и другие.

Среди документов, собранных аппаратом ЦК КПСС к заседанию Президиума, оказались справки КГБ при Совете Министров СССР. Они прямо говорили о симптомах социально-политического кризиса на территории СССР. Приказ председателя КГБ «Об усилении борьбы органов государственной безопасности с враждебными проявлениями антисоветских элементов» (1962 г.) констатировал: «В последние годы в некоторых городах страны произошли массовые беспорядки, сопровождавшиеся погромами административных зданий, уничтожением общественного имущества, нападением на представителей власти и другими бесчинствами. Зачинщиками этих беспорядков, как правило, были уголовно-хулиганствующие элементы, однако в ходе беспорядков всплывали на поверхность и проявляли повышенную активность враждебно настроенные лица, бывшие немецкие каратели и пособники, церковники и сектанты, которые в ряде случаев свои-

271

ми действиями стремились придать стихийно возникшим событиям контрреволюционную направленность»501.

Власти явно опасались «соединения» стихийных массовых волнений с деятельностью антисоветских групп и организаций, способных придать этим волнениям политическую направленность, превратить асоциальные волнения городских жителей в антисоветские восстания. В свое время удар по инакомыслию, вдохновленному «венгерским синдромом» и растущей «внеструк-турной» политической активностью отдельных групп населения после разоблачений XX съезда КПСС, сопровождался существенными уступками рабочим для снижения их потенциальной конфликтности. Недаром в конце 1956 г. пленум ЦК КПСС принял решение о снижении норм выработки — фактически об увеличении зарплаты502. Политическая опасность «соединения» рабочего недовольства с интеллигентским инакомыслием была в значительной степени ликвидирована. А жестокий удар по «бытовым антисоветчикам», среди которых оказалось много заурядных пьяниц и болтунов из рабочей и мещанской среды, позволил властям благополучно выйти из первого после смерти Сталина кризиса взаимоотношений с народом.

В начале 1960-х гг. то, что раньше было лишь миражем и фантомом, начало приобретать более отчетливые очертания реальной угрозы. Руководство СССР своими собственными размашистыми действиями спровоцировало конфликт и создало опасность «соединения» народного недовольства с идеологией политического протеста. В короткое время, практически одновременно, были проведены денежная реформа 1961 г., повышение цен на основные продукты питания и пересмотр норм выработки в сторону их увеличения. Все это вызвало массовое недовольство, которое сочеталось с обострением проблем социальной справедливости, массовой эгалитаристской критикой новых «советских бар» и «дачного капитализма». В итоге, как отмечалось в информации КГБ в ЦК КПСС от 25 июля 1962 г., «после длительного перерыва вновь начали рассылаться анонимные документы с восхвалением участников антипартийной группы. Значительно больше стало поступать писем, содержащих террористические намерения в отношении руководителей коммунистической партии и правительства»503.

272

Общее количество так называемых враждебных проявлений в первом полугодии 1962 г. в 2—3 раза превысило уровень 1961 г.504 Среди авторов антисоветских документов (писем и листовок) около трети составляли рабочие, почти половина была моложе 30 лет, 40 процентов имели среднее и высшее образование. В 1960—1962 гг. на территории Советского Союза было распространено более 34 600 антисоветских анонимных документов, в том числе 23 213 листовок505. В начале 1960-х гг. заметно активизировалось создание подпольных антисоветских групп. В первом полугодии 1962 г. органы госбезопасности «вскрыли» 60 таких групп, а за весь 1961 г. — только 47506.

В известном смысле на рубеже 1950—1960-х гг. власть попала в заколдованный круг. Экономические проблемы невозможно было разрешить, не вызывая возмущения граждан, не создавая предпосылок для роста оппозиционных настроений, не 'провоцируя невыгодных для власти сравнений между декларируемыми целями (строительство коммунизма и т. п.) и унылой действительностью. Дисбаланс зарплаты и цен на потребительские товары (и особенно — продукты питания), отчасти вызванный уступками рабочим во второй половине 1950-х гг., обострял традиционную советскую проблему дефицита. При низких ценах на сельскохозяйственные продукты и при относительном росте заработной платы дефицит становился катастрофическим и вызывал ропот недовольства.

За полгода до повышения цен, в ночь с 30 на 31 декабря 1962 г. в Чите были обнаружены листовки, иллюстрирующие растущее возмущение: «Внутренняя политика Хрущева — гнилье!»; «Долой диктатуру Хрущева!»; «Болтун Хрущев, где твое изобилие?»507. Ожидания народа явно дисгармонировали с требованиями экономики. В надписях на избирательных бюллетенях, опущенных в урны для голосования в день выборов в Верховный Совет СССР 10 марта 1962 г., часто звучали мотивы выравнивания или повышения зарплаты и снижения цен на продукты, обувь, одежду: «Почему многие продукты, а главное сахар, конфеты и ширпотреб — не довоенные на них цены?»; «Хороший ты мужик. Да хорошо бы денежек нам прибавил». При этом народное сознание апеллировало к «положительному опыту»

504 Там же. Л. 1.

505 РГАНИ. Ф. 2. On. 1. Д. 626. Л. 103.

506 РГАНИ. Ф. 89. Перечень 51. Д. 1. Л. 1, 3.

507 «Объединяйтесь вокруг Христа — большевики повысили цены» (Отношение населения СССР к повышению цен на продукты питания в 1962 г.) // Неизвестная Россия. XX век. М., 1993. С. 145.

273

предшественника: «Тов. Хрущев! За время вашего вступления на пост вы еще не сделали ни одного снижения цен. Время снижать и улучшать материальное положение трудящихся»; «Исключая культ личности Сталина, мы совместно с вами должны подойти к новому снижению цен»508.

Вскоре после этих выборов, летом 1962 г., народная репутация «хорошего мужика» оказалась под угрозой. Он попал в своеобразный политический цейтнот: сохранение статус-кво в ценовой политике грозило ростом недовольства из-за нехватки продуктов. А экономически оправданная мера — повышение закупочных и розничных цен — означала разрыв с популистской политикой систематического снижения цен, принесшей Сталину немалые политические дивиденды в больших городах. Немногие понимали искусственный, внеэкономический характер подобной политики, люди ждали «новых проявлений заботы партии и правительства» о народе. Когда «забота» обернулась для населения обманутыми надеждами, последовала закономерная вспышка возмущения.

Важным симптомом кризиса личной репутации Хрущева в начале 1960-х гг. стали время от времени раскрывавшиеся органами госбезопасности «заговоры» с целью его физическою уничтожения. Ничего серьезного для практического осуществления своих намерений потенциальные «террористы» не делали. Но показательным было само по себе появление террористической темы среди стандартного набора «антисоветских проявлений». Среди арестованных КГБ террористов были, например, два молодых человека из Тбилиси — Шота Меквабишвили и Альберт Меладзе. По данным КГБ, они собирались в конце 1960 г. совершить покушение на Хрущева во время его предполагаемого приезда в Грузию. Похоже, молодые люди считали, что террористический акт повлек бы «за собой изменение внешней и внутренней политики Советского государства». «Заговорщики» долго обсуждали возможный сценарий покушения, где достать оружие, как изготовить бомбу и т. д. К счастью для них и для Хрущева, практически ничего сделано не было509.

Еще один «террорист» был арестован КГБ в Душанбе (Таджикская ССР). 1 октября 1962 г. во время визита Хрущева в Таджикистан Станислав Воробьев (осужден впоследствии на 12 лет лишения свободы) взял огромный булыжник, засунул его в букет цветов и приготовился швырнуть его в проезжавший по ули

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 383. Л. 30, 32, 47, 66, 72, 102, 105 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90093. Л. 23-26.

274

цам кортеж. За полчаса до торжественной встречи Воробьева задержали. Станислав решился на покушение спонтанно, в момент душевного кризиса. На суде рассказал, что «газет он не читал, политзанятий не посещал, что его личная жизнь сложилась очень неудачно, вследствие этого он много пил, коллектив им не интересовался и все это привело его к тем действиям, за которые он был арестован»510. В известном смысле Воробьев был типичным участником массовых беспорядков и волнений начала 1960-х гг. Просто он был не востребован конфликтной ситуацией где-нибудь на рынке или на городской площади, а «сорвался с тормозов» в момент визита Хрущева. То, что он сказал на суде, было расхожей темой множества антисоветских документов, высказываний и бытовых разговоров начала 1960-х гг., прямо или косвенно присутствовало в настроениях инициаторов массовых беспорядков: «Я хотел убить Хрущева за неправильную его политику. Взяв Германию, разве можно с ней дружить. Германия убила моего отца, а теперь, какой она мне друг? Я не согласен, что мы дружим с Польшей, Чехословакией. Мы посылали туда оборудование, хлеб, а оттуда что к нам идет? Из Китая идет товар по одним ценам, а покупаем мы втрое дороже. Чтобы купить костюм, надо работать целый месяц»5".

Задуманное Хрущевым повышение цен, при всей его болезненности, могло бы и не сопровождаться острыми формами социального протеста. Запас идеологической и политической прочности системы был в то время достаточно велик. Но руководство страны допустило грубейший политический просчет: повышению цен сопутствовал пересмотр (в сторону ужесточения) норм выработки и расценок на целом ряде предприятий. Новочеркасская трагедия (массовые беспорядки и массовые жертвы в результате бездарных попыток властей силой подавить недовольство) была лишь видимой частью айсберга, невидимая его часть — глухой ропот и разнообразные «антисоветские проявления» по всей стране.

После официального сообщения о повышении цен на мясо, мясные продукты и масло КГБ при Совете Министров СССР ежедневно информировал ЦК КПСС о настроениях народа. Докладные записки за 1—4 июня 1962 г., хранящиеся в Архиве Президента РФ, были опубликованы в 1993 г. Из этих документов следует, что листовки с протестами появились даже в Моск-

511 Там же. Л. 34-35.

275

ве: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра» (улица Горького, ныне Тверская, главная улица Москвы). На Сиреневом бульваре листовка призывала рабочих «бороться за свои права и снижение цен». На подмосковной железнодорожной станции «Победа» (Киевская железная дорога) была «учинена надпись с клеветническими измышлениями в адрес Советского правительства и требованием снизить цены на продукты». Уже в первый день пришли сообщения о различных проявлениях недовольства в Донецке, Днепропетровске, Павловском Посаде, Загорске, Ленинграде, Выборге, Тбилиси, Новосибирске, Грозном. Имели место попытки открытых протестов: рабочий Карпов из Выборга прикрепил себе на грудь надпись «Долой новые цены» и попытался пройти с ней по городу.

В следующие дни сфера критики расширилась, появились обобщения. Недостаток мяса в стране — результат наступления на подсобные хозяйства колхозников: «Индивидуальных коров порезали, телят не растят. Откуда же будет мясо? Тут какой-то просчет»512. Появились сомнения в эффективности самой системы: «Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в его развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя»513. Раздались многочисленные призывы к забастовкам протеста. Некоторые ссылались на опыт борьбы западных рабочих: «если бы рабочие по примеру Запада забастовали, то сразу бы отменили повышение цен»514.

По имеющимся в нашем распоряжении отрывочным данным, уже в 1961 г. появились первые намеки на стихийное забастовочное движение. Его начало было связано не с ростом цен, а с политикой в области труда и заработной платы. Например, все три известных нам случая коллективного невыхода на работу на предприятиях Приморского края в 1961 г. были связаны либо с повышением норм выработки, либо с задержкой выплаты заработной платы515. 7 декабря 1961 г. на ткацкой фабрике Горий-ского хлопчатобумажного комбината после введения новых норм выработки отдельные рабочие остановили станки. Работа фабрики возобновилась лишь на следующий день516.

276

Нараставшая на протяжении 1961 г. — первой половины 1962 г. социальная напряженность завершилась ситуативным всплеском оппозиционных настроений и действий в июне 1962 г., непосредственно спровоцированным повышением цен. Вершиной кризиса стали волнения в Новочеркасске. Данное обстоятельство как бы подсказывает логическую цепочку причинно-следственных связей: экономические трудности режима (обострение дефицита), попытки выхода через ужесточение в политике труда и заработной платы, наконец скачкообразное повышение закупочных и розничных цен на продукцию сельского хозяйства вызвали рост «внеструктурной» политической активности населения и разрешились забастовками и восстанием в Новочеркасске. Но в эту соблазнительную логику не вполне укладываются многодневные и многотысячные волнения и беспорядки, которые имели место еще до повышения цен. 1961 г. в этом отношении оказался даже более беспокойным, чем 1962-й. Стихийные бунты в Краснодаре, Муроме, Александрове, Бийске, в чем-то похожие по своему сценарию на волнения в Новочеркасске, были связаны совсем не с повышением цен.

Социально-политический кризис начала 1960-х гг. выражался как в очевидном росте «антисоветских проявлений» и всенародном «ворчании», спонтанных стачках и забастовках, так и в неявных формах — всплеск преступности, «хулиганизация» страны, распространение социальных патологий (тунеядство, мелкие хищения, спекуляция, фарцовка, проституция, пьянство и наркомания). В 1961 г. наблюдался заметный рост некоторых особо опасных преступлений, а также осуждений за совершенные преступления. Больше чем на 50 процентов (по сравнению с 1960 г.) выросло число привлеченных к уголовной ответственности — 771 238 человек. Почти в два раза больше по сравнению с 1960 г. стало осуждений за особо злостные Случаи хулиганства517, что приближалось к критическому уровню середины 1950-х гг.

Наступление государства на массовые формы преступности (мелкие хищения, спекуляция, хулиганство, самогоноварение) на рубеже 1950—1960-х гг. было воспринято многими как удар по устоям повседневной жизни народа, для которого со времен Сталина (несмотря на жестокие репрессии) полукриминальное поведение было либо специфическим условием выживания, либо извращенной формой снятия социального стресса, вызванного войной, репрессиями, голодовками, массовыми миграциями и т. п. Ответом на новый социальный стресс, спровоцированный

ГАРФ. Ф. Р-8131..Оп. 32. Д. 6748. Л. 85-96.

277

размашистой борьбой режима за «наведение порядка», значительные слои маргинализированного населения ответили новой волной «хулиганского сопротивления», которое стало составной частью беспрецедентной вспышки бунтов и волнений 1961—1962 гг.

Вторая половина 1950-х — начало 1960-х гг. были отмечены еще и явными признаками идейно-психологического кризиса, возникшего как на почве разоблачения «культа личности» и «подведения итогов социалистического строительства» (в конце 1950-х гг. КПСС заявила, что социализм построен «полностью и окончательно», но этот «полностью и окончательно» построенный социализм был весьма далек от идеала «светлого будущего»), так и грубых ошибок в проведении социально-экономической политики. На фоне дефицита, снижения расценок и повышения цен на продукты питания кризис идеологии породил сумбур и хаос в сознании «маленького человека», «человека из толпы». Он искал форму для выражения своего недовольства действительностью повсюду: в коммунистическом фундаментализме, национализме, анархизме, антикоммунизме. «Кристаллизации» стихийного протеста в то время так и не наступило. Но немалое количество «маленьких людей» отличалось очень неустойчивым настроением и испытывало идеологический дискомфорт из-за внезапно обнаружившейся несостоятельности привычных догм и жизненных ценностей.

Некоторые пытались как-то выразить свое недовольство, но готовы были быстро раскаяться и вернуться в лоно коммунистической ортодоксии, а могли, не раскаиваясь, превратиться в отвергнутых всеми «борцов за правду», неожиданно обретших смысл существования в отрицании режима. Высказываясь спонтанно и ситуативно, такие люди сегодня ругали евреев как причину своих и народных бед, завтра «начальство», послезавтра лично Хрущева. Они то следовали за спасительными объяснениями официальной идеологии и объявляли все грехи системы пережитками сталинщины, то видели панацею в возвращении к сталинскому режиму с его ежегодными снижениями цен и «порядком».

Это глухое брожение умов и то, что принято называть «недовольством народа», имеющего, вообще говоря, в большинстве своем обыкновение «многозначительно безмолвствовать», начало превращаться в более или менее реальный политический фактор в результате ухудшения социально-экономической ситуации в стране на рубеже 1950—1960-х гг. В такие моменты неизвестно откуда и непонятно как толпа выделяет сиюминутных харизматических лидеров, которые ведут ее по дороге бунта и протеста. Спровоцировать беспорядки в таких ситуациях — дело

278

исключительно простое, достаточно одного-двух человек, готовых пострадать за народ, с отключенными «социальными предохранителями» и/или ослабленным инстинктом самосохранения (иногда это могло быть результатом вульгарного опьянения), либо лично заинтересованных в беспорядках (освобождение товарища из милиции, корыстные интересы и т. п.), чтобы в людях из толпы заработали ассоциации, связывающие актуальную ситуацию с личными проблемами и недовольствами. Как результат появлялась готовность действовать, скрываясь за анонимностью и растворенностью в толпе.

В таких ситуациях власть обнаруживала, что воспитанная ею в ходе систематической идеологической обработки внушаемость «населения», его открытость психологическому манипулированию (поиск «врагов» и т. п.) оборачиваются против нее самой. Оказывалось, что у власти нет монополии на такое манипулирование, а «сон разума», столь удобный для управления огромной страной, может быть использован любым демагогом в совершенно противоположных целях. Каждый раз власть с удивлением открывала для себя очевидную истину: зачинщиком и организатором массовых действий может быть не только она, в экстремальных ситуациях всегда найдутся, люди определенного психологического типа, способные возглавить толпу и использовать подавленную пропагандой и особенностями социализации при коммунистическом режиме способность личности к самостоятельному восприятию действительности в совершенно противоположных целях. Не случайно, при поиске зачинщиков антигосударственных беспорядков властям никогда не удавалось найти своих действительных идейных противников. Большинство осужденных по таким делам случайно оказывались в водовороте событий, как правило,' ни за кем из них не числилось антисоветских «грехов», вроде занятий антисоветской агитацией й пропагандой.

Глава 10

КРАСНОДАР-1961 (15-16 января)

15 января. 12 часов дня. СЕННОЙ РЫНОК. СОЛДАТ ГРЕНЬ

Двухдневные волнения в Краснодаре начались с малозначительного эпизода на Сенном рынке. Главный участник инцидента — рядовой Василий Грень ушел в самовольную отлучку, при

279

хватав с собой солдатское белье для продажи с рук. На рынке, как раз в тот момент, когда спрятанное под полой шинели белье по несчастью упало на землю, он попался на глаза военному патрулю. Солдат отказался пройти- в комендатуру,, начал сопротивляться, привлек внимание рыночного люда, который тут же проникся сочувствием к «солдатику». Сам Грень утверждал на суде, что толпу «о помощи не просил»518. Патрульных схватили за руки и дали возможность бесшабашному рядовому сбежать и спрятаться за корзины й ящики около торговых ларьков.

Хорошо знавшие рынок местные дружинники быстро нашли солдата и помогли патрулю доставить задержанного в комнату военной комендатуры (там же находился и оперативный пункт милиции). Среди дружинников оказался рабочий завода измерительных приборов комсомолец Васадзе, от которого, по всей вероятности, не раз доставалось рыночным пьяницам и хулиганам, а в возбужденной толпе, требовавшей освобождения «солдатика», — личный враг и антипод дружинника, двадцатитрехлетний Юрий Буянин. Уроженец города Краснодара с пятиклассным образованием, он был осужден в 1956 г. за грабеж к 15 годам лишения свободы, однако уже в 1959 г. его условно-досрочно освободили519. Устроиться на работу Буянин не захотел или не смог и проводил свои дни в праздности и пьянстве. Васадзе несколько раз задерживал его за хулиганство. Представился случай свести личные счеты, и Буянин его не упустил — на короткое время он превратился в катализатор начинавшихся беспорядков.

Когда патруль вместе с прибывшим подкреплением попытался увезти задержанного Греня с рынка на машине, толпа, разогретая выкриками о том, что у солдата перебиты руки и ноги, а дружинник (Васадзе) ударил девушку, напала на командира дружины. В этом жестоком избиении (пострадавший был в тяжелом состоянии отправлен в больницу) первую скрипку играл именно Буянин520. Сведя личные счеты, он, очевидно, потерял интерес к происходящему и никакой активностью в последующих событиях не отличился.

Избиение Васадзе не удовлетворило толпу, собравшуюся у оперативного пункта. Она требовала освобождения Греня и выдачи патрульных солдат для расправы521. Чтобы утихомирить воз

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 194. Там же. Л. 47—48. Там же. Л. 29. Там же. Л. 1—2.

280

бужденных людей, начальник патруля отпустил Греня и предложил ему явиться в военную комендатуру, что тот впоследствии и сделал.

Инициатива и роль «мотора» беспорядков в это время перешла к Николаю Остроуху, 25-летнему уроженцу станицы Елизаветинской Краснодарского края, имевшего на иждивении жену и двоих детей522. Этот малограмотный человек был в день событий пьян и впоследствии утверждал, что ничего не помнит. Однако, попав в гущу событий, он действовал как бы по наитию и фактически направлял действия толпы. Остроух одним из первых напал на патрульного Паишева, участвовавшего в задержании Греня. Именно Остроух предложил «устроить демонстрацию» и вести Паишева по улицам города. В результате возбужденные участники беспорядков повернули к Красной улице, где находился штаб армейского корпуса и военная комендатура. Николай всячески привлекал внимание жителей к происходящему, время от времени выкрикивал: «Стой! Пусть народ видит», — и призывал повесить патрульного на ближайшем дереве523. Именно действия Остроуха положили начало стихийной самоорганизации толпы, но после того, как эпицентр событий переместился на Красную улицу, Остроух как будто исчерпал запас энергии и выпал из активного «ядра» бунтовщиков524.

15 января. 14.30. КРАСНАЯ УЛИЦА. ПОБОИЩЕ У ВОЕННОЙ КОМЕНДАТУРЫ' И ШТАБА АРМЕЙСКОГО КОРПУСА. СМЕРТЬ САВЕЛЬЕВА

В 14 часов 30 минут толпа с рынка (120—150 человек) подошла к зданию штаба корпуса, где помещалась и военная комендатура. Люди кричали, что изуродовали солдата и требовали освободить его. Грень 3—4 раза выходил к толпе с заявлениями, что его никто не избивал. Однако в ответ на эту «игру не по правилам» — толпа была убеждена, что «солдатик» должен быть избитым, — зазвучала типичная в такие моменты тема: солдат подставной, ненастоящий, верить ему нельзя. Красная улица через короткое время оказалась запруженной народом. Собралось около 3000 человек. Среди них было много молодежи, и подростков. Толпу неумолимо затягивало в воронку погрома, одновременно

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 53. Там же. Л. 43—44. Там же. Л. 193.

281

она выдвигала из своей среды все новых «лидеров на час». Они определяли физиономию событий, выкрикивали призывы к погрому и расправе с солдатами, охраняющими здание штаба, с дружинниками и работниками милиции. Среди этих людей оказались не только городские маргиналы и завзятые хулиганы, но и некоторые вполне благополучные, если судить по их биографиям, обыватели.

Рассказывая впоследствии о своем участии в событиях, 24-летний Анатолий Ляшенко (судимостей в прошлом не имел, в хулиганстве не замечен, отец грудного ребенка525) ссылался на некую «неведомую силу», которая пробудилась в нем после того, как он выпил после работы с приятелями526. Ляшенко рос сиротой. Когда ему пошел четвертый год, погиб отец, в 1952 г. умерла мать. Оставшись с братом и сестрой, он рано начал работать. Во время службы в армии Анатолий заболел и вернулся на гражданку инвалидом527. Оказавшись очередным «пьяным мотором» беспорядков, Ляшенко, очевидно, и в самом деле не задумывался о смысле своих поступков. Его увлекала вперед сама по себе стихия активного действия.

Другой «благополучный» участник волнений — двадцатипятилетний Петр Симоненко — состоял в комсомоле, имел жену и дочь, работал токарем в мастерских528. В его организующих действиях можно обнаружить гораздо больше осмысленности и даже политической целеустремленности. Оказавшись у военной комендатуры, он назвал себя «представителем народа» и, по оценке обвинения, «организовывал других хулиганов и подстрекателей, чтобы их пропустили в помещение комендатуры, выставляя провокационные требования об освобождении задержанных, возбуждал толпу криками: „Давай офицеров и генералов!"»

Одним из первых в ходе погрома Симоненко озвучил антисоветскую тему: призывал «смести советскую власть, устроить здесь вторую Венгрию». Те же мотивы прозвучали из уст пятидесятичетырехлетнего Владимира Никулина, человека без определенного места жительства и работы, в молодости попавшего в маховики бездушной репрессивной машины и с тех пор не вылезавшего из тюрем и лагерей. Впервые Никулин был осужден в 1929 г. за хулиганство к году лишения свободы условно, в 1934 г. как «социально-опасный элемент» получил 3 года ссыл

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 46. Там же. Л. 98, 98об. Там же. Л. 98об. Там же. Л. 47.

282

ки. В 1935 г. — еще три года лишения свободы за побег из ссылки, в 1938 г. потерял паспорт и получил месяц исправительно-трудовых работ. 1939 г. — новый приговор. На этот раз за злостное хулиганство и антисоветскую агитацию (в 1965 г. это дело было пересмотрено и прекращено). В 1946 г. был вновь осужден за злостное хулиганство к 5 годам лишения свободы. С 1953 по 1960 г. Никулин жил в одиночестве, без семьи и близких, в Красноярском крае, окончательно опустился, постоянно пьянствовал; за Это его часто увольняли с работы. Несколько раз привлекали к ответственности за мелкое хулиганство529. У этого сломленного режимом человека были все основания ненавидеть власть и ее представителей. В Краснодар Никулин приехал в день событий — 15 января 1961 г. на товарном поезде около 16—17 часов. Тут же напился пьяным и утверждал, что своих действий не помнит530. По показаниям свидетелей, Никулин вторил Симоненко, кричал у здания комендатуры, что «народ добивается правды», а над ним издеваются, призывал «к уничтожению руководителей Коммунистической партии и Советского государства» и обещал «устроить лучше, чем в Венгрии»531.

Стихийные лидеры беспорядков не только воодушевляли толпу на подвиги, но и подавали личный пример. Когда попытка проникнуть в помещение комендатуры не удалась, Симоненко вместе с Ляшенко организовали погром комендатуры. Именно их исступленная и заразительная активность, воодушевила многих присутствовавших на участие в беспорядках. Несмотря на предупреждения военнослужащих, Симоненко вместе с Ляшенко разбил стекла в окнах первого этажа комендатуры, размахивал железной коробкой (багажник мотоцикла), кричал, что этой «миной» подорвет комендатуру. Достав из «мины» несколько металлических деталей, он начал вместе со стоявшим рядом подростком швырять их в окна второго этажа. Затем Симоненко снова бросился к дверям комендатуры, ломился в них, выкрикивал требование освободить солдата, но был, наконец, задержан военнослужащими.

Толпа потеряла «вождя», но не утратила способности «регенерировать» своих стихийных руководителей. Когда волнения вступили в новую стадию, произошла очередная смена стихийных лидеров. Во время нападения на комендатуру бунтовщикам удалось прорваться внутрь помещения. Двадцатитрехлетняя Анна

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 54. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 193. Там же. Л. 44—45.

283

Полусмак написала записку с призывом освободить задержанных и выбросила ее из окна в толпу. В сумятице погрома раздались первые предупредительные выстрелы. Стрельба велась как холостыми, так и боевыми патронами. Когда нападавшие попытались проникнуть в комнаты с секретными документами, прозвучали новые выстрелы. Семнадцатилетний десятиклассник был убит, а двадцатичетырехлетний пожарный легко ранен. Пролилась первая кровь. Толпа получила повод для продолжения волнений — месть за убитого.

15 января. Вторая половина дня. У ГОРОДСКОЙ БОЛЬНИЦЫ. ТРАУРНОЕ ШЕСТВИЕ ПО УЛИЦАМ КРАСНОДАРА

Труп убитого юноши на машине доставили в больницу. Врачи констатировали смерть. В толпе произошла очередная смена лидеров. Ими стали обиженные на власть Юрий Покровский и Александр Капасов. Уроженцу Краснодара, выходцу из рабочей среды Покровскому было 25 лет. В 1956 г. его привлекали к ответственности за хулиганство в г. Советская Гавань (Хабаровский край). Покровский скрылся и прятался до 1958 г., когда его розыск был прекращен в связи с амнистией532. Капасову было всего 19 лет, но он уже имел некоторый криминальный опыт (хулиганство, мелкие хищения)533.

Вечер 15 января 1961 г. стал звездным часом в жизни этих людей. Их обида на власть впервые нашла свое выражение в активных социальных действиях, а бессмысленность личного бытия на короткое время приобрела политически значимое содержание. Юрию Покровскому принадлежала идея продолжения, волнений. Это он призвал нести труп Савельева в крайком КПСС, выкрикивая какие-то «оскорбительные выражения в адрес коммунистов»534.

Убитого положили на кушетку. Восемь человек подняли и понесли его к зданию крайкома КПСС в сопровождении большой толпы. Траурное шествие отличалось организованностью и торжественностью. Впереди шли Покровский и Капасов. Капасов пел революционную песню «Вихри враждебные». Эту песню в самые патетические моменты борьбы пели революционеры в советских фильмах о революции. Она была узнаваемой, вызывала устойчи

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31, Д. 90228. Л. 50. Там же. Л. 49. Там же. Л. 37.

284

вые ассоциации с борьбой за справедливость. Став лейтмотивом траурного шествия, этот революционный гимн превращал заурядные массовые беспорядки в борьбу за правду и справедливость. Революционные ассоциации и пафос восстановления справедливости трансформировали типичную для подобных волнений асоциальную модель поведения во что-то гораздо более осмысленное. Не случайно Капасов, который только что в духе классических хулиганских традиций угрожал врачам избиением535, вдруг принялся руководить «движением толпы, призывал людей идти рядами... От граждан, находившихся на тротуаре, он требовал снимать головные уборы». Правда, те, кто не успевал быстро отреагировать на требования «вождя», тут же получали «по шее»536. Других, более эффективных «воспитательных мер» Капасов не знал.

Траурное шествие сопровождалось лозунгами и призывами, которые Покровский выкрикивал то забравшись на крышу машины, то с близлежащего дерева. Капасов время от времени подогревал толпу заявлениями о том, что Савельева якобы убил военный комендант537.

15 января. Вечер. СТИХИЙНЫЙ МИТИНГ У КРАЙКОМА КПСС. ПОПЫТКИ СВЯЗАТЬСЯ С МОСКВОЙ

Процессия подошла к зданию крайкома. Капасов продолжал руководить толпой. Он указал, куда поставить кушетку — выбрали такое место, откуда труп было бы лучше видна Кровь и смерть всегда раскрепощающе действуют на толпу, любые действия протеста воспринимаются в контексте извечной несправедливости насильственной смерти и придают погрому и насилию ореол «святого» возмездия, освобождают от чувства вины. В присутствии смерти обычное для анонимной и растворенной в толпе личности чувство безопасности и безнаказанности психологически усиливается. Возбужденному сознанию начинает казаться, что за действия, освященные местью за невинно убитого, «ничего не будет», что*власть не посмеет перешагнуть границы примитивной справедливости. Именно эти психологические механизмы «включил» Капасов, когда, продолжая следовать «революционному» сценарию, поднял над головой Окровавленное пальто убитого, показал его собравшимся и сказал: «Вот, смотрите, рабочие мозги». Пос-

там же. Л. 32. Там же. Л. 33. Там же. Л. 32—33.

285

ле этого он призвал толпу добиваться удовлетворения своих требований и объявил о намерении звонить в Москву538.

К 19 часам у крайкома собралось около 2000 человек539.. Начался стихийный митинг — сперва у входа в крайком, а затем в вестибюле здания. В митинге участвовали «вожди», приведшие толпу из больницы. Кроме «ветеранов» волнений выступали и новички. Среди них выделялся Николай Малышев — одинокий человек с героическим прошлым (имел боевые награды: орден Красной Звезды, медали «За боевые заслуги», «За освобождение Кавказа» и др.), 49-летний майор запаса, член КПСС, он работал после увольнения из армии разнорабочим в столовой.

Выступление Малышева носило не погромный, а почти политический характер. Задержание солдата на рынке и убийство часовым военной комендатуры десятиклассника майор назвал актами насилия и произвола со стороны руководителей местных органов власти. Он кричал в толпу: «До каких пор мы будем терпеть весь этот произвол», требовал создать комиссию для расследования убийства и наказать виновных540. После того, как толпа ворвалась в здание крайкома КПСС, отставной майор выступил более пространно. «Советская власть, — говорил Малышев, — передала бразды управления органам милиции и народным дружинам. Говорят, что у нас существует свобода слова, печати, собраний. Но где это все? Мы этого не видим!». Тогда же Малышев заявил: «Власть народная, а народ расстреливают»541.

В выступлениях «новичков» прозвучало еще несколько злободневных политических тем. 24-летний Виктор Божанов, вполне благополучный молодой человек, окончивший десятилетку и собиравшийся поступать в институт, оказался на Красной улице случайно — шел в кино с девушкой542. Он призывал толпу добиваться повышения заработной платы и даже «высказывал неверие в построение коммунизма»543. 66-летний Иван Беленков, беспартийный, малограмотный, несудимый, с 1953 г. безработный, начал свое выступление на лестничной площадке в крайкоме с личных обид (милиция за продажу на базаре трех рыбин выкручивала ему руки),, а закончил призывом «к смене существующего правительства»544.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 33. Там же. Л. 2. Там же. Л. 75.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 76. Там же. Л. 132. Там же. Л. 69. Там же. Л. 72.

286

Политические лозунги сменялись обычными погромными призывами и «воодушевляющими» речами545. Несколько очевидцев событий, призывавших к восстановлению порядка, получили побои. Случайно попавшегося под горячую руку коммуниста Метелкина «вожди» волнений угрозами и побоями заставляли выступать с одобрением своих действий546. Попытки работников крайкома успокоить толпу были блокированы криком и руганью собравшихся547.

Одним из наиболее существенных для понимания беспорядков в Краснодаре эпизодов была попытка группы бунтовщиков связаться с Москвой. Эта неудавшаяся попытка говорит о том, что протест стихийных лидеров волнений был сугубо локален. В наспех созданных ими идеологических конструкциях в общем-то не хватало места для «генерализации» обвинений власти и расширения сферы конфликта. В «Москве» некоторые из них еще видели верховного арбитра, способного навести порядок и восстановить справедливость. Традиционный социально-психологический комплекс «неправедные чиновники — справедливая верховная власть» эффективно сработал на локализацию конфликта, превращая волнения из удара по режиму в специфический «сигнал с мест».

Инициатива звонка, как уже говорилось выше, исходила от Александра Капасова. Во главе небольшой группы бунтовщиков он поднялся на второй этаж, ворвался в один из служебных кабинетов крайкома, вызвал по телефону междугороднюю телефонную станцию и потребовал от телефонисток соединить его с Москвой. При этом Капасов называл себя «представителем народа», заявлял телефонисткам, что в городе восстали рабочие, о чем он намерен сообщить в Москву. Остальные в это время по требованию Капасова кричали в телефонную трубку, изображая «шум толпы». Связаться с Москвой не удалась. Капасов из открытого окна кабинета объявил об этом стоявшим на улице. Выйдя из здания, он крикнул: «Все за мной, на телеграф!»548 (тоже похоже на цитату из революционного кинофильма). Но связаться с Москвой опять не удалось.

Вероятнее всего, после того, как группа Капасова отправилась на телеграф, бунтовщиков удалось вытеснить из здания крайкома. Однако Виктор Божанов снова выступил перед толпой. Оц

Там же. Л. 74. Там же. Л. 69.

ГАРФ. Ф. Р-8131.. Оп. 31. Д. 90228. Л. 72. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 34-35.

287

заявил, что милиция якобы задержала несколько человек в здании крайкома, и призвал к их освобождению. Призыв возбудил толпу, и она вторично ворвалась в здание крайкома. Вспышки хулиганской активности были отмечены и около здания. Тот же Божанов, пытаясь сохранить высокий накал страстей, кричал: «Меня задерживают», — и спровоцировал тем самым избиение человека, призывавшего прекратить беспорядки549.

Лишь к одиннадцати часам вечера усилиями сотрудников милиции, управления КГБ, войск местного гарнизона и партийного актива города толпу удалось рассеять. Участники волнений разошлись до утра.

16 января. Утро. ЛИСТОВКИ НА РЕМОНТНО-МЕХАНИЧЕСКОМ ЗАВОДЕ

С утра у здания комендатуры снова стала собираться толпа. «Особых проявлений» не было550. Однако в полдень, в обеденный перерыв, на ремонтно-механическом заводе было обнаружено несколько листовок. Одну из них рабочие тут же порвали, еще две немедленно сдали в партком завода. Попытка агитации с треском провалилась, а члены подпольной группы, напуганные собственной активностью, после беспорядков фактически прекратили свою деятельность.

Автором листовок и фактическим руководителем этой группы был Владимир Горлопанов. Жизнь этого 35-летнего человека, имевшего двоих детей, сложилась неудачно. Он прослужил в армии 14 лет (с 1943 по 1957 г.). Однако в 1957 г. за какую-то малопонятную историю он предстал перед судом офицерской чести и был уволен из армии «за моральное бытовое разложение». Сам он считал это решение несправедливым и тяжело переживал случившееся. После демобилизации^ Горлопанова постиг ряд неудач в трудоустройстве и получении квартиры, он заболел и превратился в инвалида551. Обиженный и неустроенный бывший офицер, как он сам выразился, «не смог найти нужных путей сближения и растворения в гражданских условиях жизни страны»552.

Группа Горлопанова возникла незадолго до массовых беспорядков в Краснодаре. В конце декабря 1960 г., за несколь

19 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 70. ,0 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 6-7. " ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 92788. Л. 50-50об. ,2 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 92786. Л. 16.

288

ко недель до волнений Горлопанов был в гостях у Решетова (впоследствии признан «пассивным соучастником преступления» и с учетом происхождения — из бедной крестьянской семьи, безупречного прошлого и положительных характеристик с работы — от уголовной ответственности освобожден). Под выпивку состоялся откровенный разговор между Горло-пановым, Решетовым и Луневым — слесарем на заводе, отцом двоих детей, 31 года от роду, с пятиклассным образованием. По определению следствия и суда, все трое были недовольны «материальными условиями жизни в СССР» и договорились о «совместном распространении антисоветских листовок»553. Вообще же разговор носил сугубо бытовой характер и не выходил за рамки обычного «ворчания» на власть: «Говорили о рынке, распределении квартир, понижении зарплаты, что Хрущев выступает хорошо, но безрезультатно». Горлопанов рассказывал о своих встречах с «начальниками» и об их бездушном отношении к его судьбе. Лунев, судя по показаниям на следствии и суде, находился под впечатлением многочисленных разговоров в рабочей среде («зарплату не добавляют, а снижают, и условия ухудшаются») и думал, что «рабочие завода соединятся и добьются того, что расценки снижать не будут»554.

Горлопанов начал сочинять текст листовки. В первых числах января он закончил и прочитал Луневу черновик. Тот посоветовал добавить в текст критику на Хрущева. Так появился окончательный вариант листовки, разбросанной 16 января 1961 г. в одном из цехов ремонтно-механического завода № 4:

«ОБРАЩЕНИЕ

Ко всем рабочим, крестьянам, солдатам, офицерам и трудовой интеллигенции.

Дорогие товарищи! Помните, что положение нашей Родины критическое. И спасти это положение можете только вы; больше спасать некому. Вы должны объединиться вокруг честных, твердых избранных вами товарищей, которые сумеют объединить вас в твердую ударную силу для борьбы с советским капитализмом. После свершения Октябрьской революции был допущен ряд ошибок и особенно после смерти Сталина. Сынки и дочери старой русской буржуазии, пролезшие нелегальным путем в ряды партии и на руководящие посты, почувствовали полную свободу действий... А эти взяточники, в свою очередь, среди Вас

289

10 В. Козлов. Неизвестный СССР

служат рассадником травли в подстрекательстве. Вы прекрасно видите сами и много говорите о сложившихся обстоятельствах, т. е. тех жизненных условиях, в которых Вы живете в данный период времени. Многие из Вас уже неоднократно слышали о борьбе в Союзе за улучшение жизненного уровня и прожиточного минимума. Забастовки в Москве, Ленинграде, Грозном, Горьком, Донбассе и др. О восстании на Ангарстрое, Братская ГЭС — где расстреляны тысячи рабочих. А о забастовках у нас в крае: камвольно-суконный комбинат, сахарный завод в Гиагин-ской...

Дорогие товарищи! Дело революции, спасение революции в ваших руках!.,

К борьбе, товарищи! Иного пути у вас нет!

Организационная группа.

С осторожностью передай товарищу»555.

Критика режима вновь построена на его же идеологических ценностях, активно использует популярные со времен «рабочей оппозиции» мотивы «измены» и «буржуазного перерождения». Другими словами, для Горлопанова система была плоха не потому, что она «коммунистическая», а потому, что в ней мало «настоящего коммунизма», потому что она переродилась в «советский капитализм». При этом он апеллирует к мифу «правильного», «сталинского коммунизма», а «ошибки» относит ко времени Хрущева, когда в личной жизни автора «Обращения» началась полоса неудач, а в близкой ему среде появилось субъективное ощущения ухудшения условий жизни и усиления «эксплуатации» рабочих в результате пересмотра норм оплаты труда. Документ отличают и обычные для многих «антисоветских» писем и листовок того времени эгалитаризм и «революционный блеф» (основанные на слухах и выдумках, сведения о массовых протестах в разных городах СССР), перемешанные с многочисленными революционными аллюзиями и апелляциями к октябрьскому прошлому.

Перед нами типичный «подпольный марксист», не способный вырваться из идеологической клетки, а в поисках методов борьбы всецело опиравшийся на большевистский опыт. «Я боролся за ту правду, — говорил сам Горлопанов, — за которую боролся Ленин»556. Понятно, что Горлопанов отнесся к массовым беспорядкам в Краснодаре с настороженностью и некоторой брезгливой отстраненностью: «беспорядки ни к чему не приведут». Эф

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 92786. Л. 52-53. Там же. Л. 48.

290

фективным методом борьбы за права рабочих он считал только забастовку557.

«Главный идеолог» не был причастен к распространению листовок на заводе 16 января. Их, по собственной инициативе и под влиянием момента, на свой страх и риск разбросал Лунев, «после чего стал наблюдать, какая будет реакция рабочих». Реакции никакой не последовало.

16 января. 15 часов. СТИХИЙНЫЙ МИТИНГ У КРАЙКОМА КПСС

Листовками на ремонтно-механичееком заводе дело не ограничилось. В течение дня было зафиксировано, по крайней мере, несколько попыток агитации за возобновление беспорядков. Среди особенно активных агитаторов был Гавриил Александров, 46-летний уроженец Украины, довольно образованный (среднее техническое образование) человек с изломанной судьбой й плохой репутацией. Александров имел две судимости: в 1944 г. за пособничество немецким оккупантам он был осужден на семь лет лагерей (подробности неизвестны, и насколько обоснованно было обвинение — неясно). После этого жизнь покатилась под уклон558.

По показаниям свидетелей, Александрова в течение дня видели переходящим от группы к группе. Везде он «вел нездоровые разговоры». Его высказывания придавали событиям иную окраску и отодвигали на второй план тему невинной жертвы. Александров говорил, что на рынке ничего нет, что продукты стали дороже и т. п. Другими словами, он касался более существенных, но и более «скучных» тем, перемежая свои «разъяснения» с погромными призывами559.

Во второй половине дня, когда толпа достигла тысячи человек, ситуация застыла в неустойчивом равновесии. Снова раздались выкрики и угрозы, но, помня о крови и выстрелах, собравшиеся не решались на более активные действия. Руководители крайкома КПСС попытались склонить чашу весов в пользу власти. Около 15 часов 16 января перед собравшимися выступили первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС Г. И. Воробьев и командующий войсками Северо-Кавказского военного округа Плиев. Они

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 92786. Л. 48. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 51. Там же. Л. 204-205.

291

призвали толпу разойтись. Некоторые ушли, но большинство осталось на месте560. В этот критический момент в ход событий попытался вмешаться Александров. Он, по словам свидетелей, «был злой, с пеной у рта»561, говорил, что «власти захватили лучшие квартиры, а простой народ ютится в лачугах», руководителей называл «толстопузыми»: «загребаете деньги, а народ притесняете»562. Во время выступлений Воробьева и Плиева Александров .свистел, матерился, призывал толпу не верить коммунистам, а «бороться за правду» и требовать своего. В конце концов он вместе с другими начал останавливать проходившие по Красной улице автомашины. Когда несколько рабочих попытались этому помешать^ Александров показал на одного из них и закричал: «Это секретарь парторганизации, нас окружают коммунисты».

В разгар всех этих событий, уже под занавес, в дело вступил Алексей Черненко. Этот сорокалетний человек, имевший среднее техническое образование, последние 6—7 лет систематически пьянствовал, работу часто прогуливал. Его отовсюду рано или поздно увольняли. В 1958 г. Черненко дважды привлекали к ответственности за мелкое хулиганство. 16 января Алексей был пьян. Около 17 часов он остановил на Красной улице грузовую автомашину, отобрал у водителя ключи, взобрался на подножку /автомашины и обратился к толпе с призывом превратить Краснодар в «город всеобщего восстания»563. При задержании оказал сопротивление. Ударил милиционера ногой в грудь.

Существенно важно, что, по оценке прокурора Краснодарского края И. Баранова, на помощь властям «были приглашены рабочие предприятий, которые рассеяли собравшихся»564. У власти, как выяснилось, было еще достаточно сторонников и союзников. Открывать еще раз стрельбу для устрашения народа не потребовалось.

Последнюю попытку возбудить толпу предпринял В. Никулин. На улице Мира и привокзальной площади он продолжал выкрикивать: «Давить надо Советскую власть, нам не дают жить спокойно»565. Сам Никулин на следствии и суде утверждал, что был сильно пьян и ничего не помнит.

Волнения в Краснодаре закончились. Начались аресты зачинщиков.

560 Там же. Л. 207.

561 Там же. Л. 207-208.

562 Там же. Л. 207.

563 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 41-42.

564 Там же. Л. 3.

565 Там же. Л. 45.

292

СЛЕДСТВИЕ И СУД

Напуганные событиями милиция и КГБ произвели эти задержания активных участников волнений, не очень разбирая правых и виноватых. Поэтому из 32 человек были почти сразу отпущены 13. Предварительное дознание пришло к выводу, что активной роли в беспорядках эти люди не сыграли566. Следствие вело управление КГБ. Уже 14 февраля расследование дела о массовых беспорядках в Краснодаре (на 10 человек) было закончено. Материалы еще на одного человека были выделены в отдельное производство.

На качестве следствия явно сказалась спешка. Некоторые сомнительные моменты в определении состава преступления привлекли внимание Прокуратуры СССР. В письме заместителя Генерального прокурора СССР А. Мишутина прокурору Краснодарского края И.А.Баранову (18 февраля 1961г.) предлагалось «обратить внимание — действительно ли имеется необходимость и целесообразно привлечение по этому делу широкого круга лиц и насколько правильно действия всех этих лиц квалифицируются по ст. 16 Закона об уголовной ответственности за государственные преступления...»567.

Всего за участие в массовых беспорядках в Краснодаре были привлечены к уголовной ответственности 15 человек. Кроме того, 7 участников беспорядков привлечены к уголовной ответственности по ст. 206 ч. II УК РСФСР (хулиганство)568. Два дела были рассмотрены в краевом суде, остальные — в районных народных судах.

С 14" по 20 марта 1961 г. краевой суд рассмотрел первое дело. Были подобраны трое рабочих для выступления в роли общественных обвинителей. Ежедневно в зале суда присутствовало до 300 заранее отобранных благонадежных зрителей. К обвиняемым в пылу политического задора суд подошел огульно. Какой-то работник Прокуратуры СССР недаром сделал на докладной записке о процессе рукописную пометку: «Общая оценка всем по 15 лет, хотя вина у всех разная»569.

22—24 марта краевым судом было рассмотрено второе дело о массовых беспорядках в Краснодаре 15—16 января 1961 г. По нему были осуждены пять человек. На этот раз приговоры были

Там же. Л. 3.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 90228. Л. 16. Там же. Л. 86. Там же. Л. 87—88.

293

немного помягче и гораздо более дифференцированными570. А уже в мае 1961 г. кассационная инстанция (Верховный суд РСФСР) пересмотрела несколько приговоров в сторону их смягчения. Одному из осужденных наказание было даже заменено на условное571. Хрущевское правосудие продемонстрировало, наконец, свою способность к минимальной гибкости и стремление удержаться в рамках хотя бы «социалистической законности» при рассмотрении дел, имевших очевидный политический оттенок.

Глава 11

ЗА 101 КИЛОМЕТРОМ ОТ МОСКВЫ (БЕСПОРЯДКИ В МУРОМЕ И АЛЕКСАНДРОВЕ)

ПОХОРОНЫ ПО-МУРОМСКИ (июнь 1961 г.)

Смерть в КПЗ (26—27 июня). Горбд Муром находится во Владимирской области. Он относился к той категории небольших провинциальных городков, социальный статус которых определяется словосочетанием «за 101 километром от Москвы». А туда, «за 101 километр», попадали, в частности, те, кто не имел права на прописку в больших городах: выселенные из Москвы тунеядцы (при Хрущеве прошло несколько кампаний по «депортации» из столицы тех, кто не мог или не хотел работать) и проститутки, некоторые категории вернувшихся из заключения и т. п. В советской политической культуре «101 километр» имел множество смыслов, в основном негативно нагруженных, а в определенных ситуациях выступал синонимом «второсортности» того или иного населенного пункта. К этому следует добавить, что снабжение большинства таких городов продуктами и продовольствием было значительно хуже, чем в столице, а концентрация потенциально конфликтных групп населения, напротив, несколько выше. Это доставляло немало беспокойств как законопослушным гражданам, так и власть предержащим. Любые кризисные ситуации воспринимались в таких провинциальных городках острее, а способность милиции и КГБ контролировать течение конфликта была ниже, чем в больших городах. При этом сама ситуация небольшого города, где социальные отношения не так анонимны и обезличены,

Там же. Л. 89. Там же. Л: 90.

294

как в столицах, создавала предпосылки для персонализации конфликта личности и власти. Люди знали своих обидчиков в лицо и подолгу помнили обиду.

26 июня 1961 г. житель города Мурома, старший мастер завода Орджоникидзе Ю. Костиков выпил и в порыве русской удали попытался на ходу сесть в кузов грузовой автомашины. На повороте Костиков сорвался, упал на асфальт и разбил голову. Этот «непорядок» увидел проезжавший мимо начальник городского отдела милиции. Воспринимая действительность в традициях гоголевского городничего, вместо того, чтобы отправить пострадавшего в больницу, он приказал убрать его с улицы и доставить в милицию. Там Костикова без медицинского освидетельствования поместили в камеру, «предназначенную для водворения пьяных». В этой камере пострадавший и провел всю ночь. Наутро его нашли при смерти. Вызвали «скорую помощь», но было уже поздно. В больцице, не приходя в сознание, Костиков умер от кровоизлияния в мозг572.

Об этой трагической и нелепой смерти стало известно в городе. Распространились слухи о том, что Костикова в милиции избивали. Уполномоченный КГБ информировал горком КПСС «о нездоровых настроениях рабочих». 29 июня прокурор города возбудил уголовное дело по факту смерти Костикова. Судя по всему, доказательств избиения Костикова прокуратура не нашла или же найти не захотела. На заводе провели совещание актива, где прокурор и судебно-медицинский эксперт сообщили «о подлинных причинах смерти Костикова»573. Однако обстановка в городе оставалась напряженной. Всем было ясно, что человека с тяжелой травмой вместо больницы отправили в кутузку.

«Заговор» Панибратцева (27—29 июня). Усилия горкома КПСС взять ситуацию под контроль натолкнулись на стихийный «заговор», во главе которого оказался Михаил Панибратцев. Этот человек, по сегодняшним меркам, типичная жертва сталинского произвола, в глазах власти в 1961 г. был прежде всего бывшим государственным преступником и потенциально «антисоветским элементом». В момент событий Панибратцеву было 45 лет, он был женат, имел трехлетнего ребенка, работал маляром-художником в том же цехе, что и Костиков. У Михаила было «пятно» в анкете. Он имел в прошлом судимость. Газета «Муромский рабочий» в статье «Бандитам воздано по заслугам» сообщила после процесса по делу о массовых беспорядках, что

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 1-2; 8-9. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 2.

295

Панибратцев был в свое время осужден «за провокационные измышления к 10 годам тюремного заключения»574. В действительности, это была вульгарная пропагандистская утка. Его действительно судили в 1941 г. в возрасте 25 лет по ст. 19-58-8 и 16-58-7 УК РСФСР. В переводе на человеческий язык это означало, что человека осудили за покушение на террористический акт (19-58-8), а также непонятно за что, поскольку ст. 16 предусматривает осуждение за действия, которые прямо в уголовном кодексе не предусмотрены. В этом случае используется «ближайшая статья». В результате скорое сталинское правосудие привлекло Панибратцева к уголовной ответственности по ст. 58-8 — за подрыв государственной промышленности, совершенный в контрреволюционных целях путем использования государственных учреждений и предприятий или противодействия их нормальной деятельности. Примерно так звучала соответствующая статья уголовного кодекса. Можно уверенно утверждать, что Панибратцев вообще ни в чем не был виноват перед режимом. Ему «впаяли» десять лет лагерей «просто так».

Понятно, что такой человек не только мог, но просто должен был ненавидеть режим. А после того, как его самого ни за что продержали 8 лет в лагерях, Панибратцев готов был поверить в любые преступления власти, а уж в такую «малость» как избиение пьяного в милиции — тем более. Хрущевская либерализация не могла произвести на него ровным счетом никакого впечатления. Ведь при Хрущеве его даже не реабилитировали, а просто пересмотрели состав преступления. Одним словом, власть поломала молодому человеку жизнь, а потом даже не сочла нужным извиниться, стереть клеймо преступника.

29 июня Михаил вместе с несколькими другими возмущенными рабочими посетил морг и встретился с судебно-медицинским экспертом. Официальному заключению о причинах смерти рабочие не поверили. Они решили, что за Костикова «нужно отомстить». Панибратцев сказал товарищам по работе, нужно написать лозунг «Смерть убийцам» и идти с ним к милиции. Он сам и изготовил плакат. Надпись гласила, что начальник Муромского городского отдела милиции садист и убийца. По показаниям свидетельницы, Панибратцев у себя дома вечером того же дня говорил: «Завтра во время похорон разобьем все окна в милиции», а в ответ на сомнения в виновности работников милиции сказал: «Все равно ничего не оставим»575.

Муромский рабочий. 1961. 13 августа. С. 4. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 12.

296

Бунт на фоне похорон (30 июня). 30 июня дирекция и общественные организации завода организовали похороны Костикова. По замыслу начальства, пОхоронная процессия должна была обойти здание городского отдела милиции стороной. У неформальных лидеров рабочих были другие Планы. Они попытались поднять над толпой написанный Панибратцевым транспарант576. Транспарант изъяли, но направить процессию в сторону от го-ротдела милиции не удалось. Михаил выскочил из колонны и одним из первых с криком «бей гадов» бросил два камня в окна милиции. Вслед за этим, по показаниям свидетелей, «посыпался град камней»577.

Судя по материалам дела, в последующих событиях Панибратцев уже не участвовал. Ничего не сказано о его роли в разгроме милиции и в обвинительном заключении. Вероятно, он ушел С места событий вместе с траурной процессией. Вскоре после начала беспорядков она двинулась на кладбище578. Как и во время волнений в Грозном, в 1958 г. инициатор протеста остался в стороне от начинавшегося бунта. В пьяной толпе, оставшейся у здайия милиции, появились новые лидеры. Никакого участия в подготовке похорон они не принимали и покойного не знали. Но зато имели личные причины ненавидеть милицию.

После шести часов вечера около городского отдела милиции уже бушевал стихийный митинг. По рассказу одного из участников беспорядков, «народу было много, и все кричали разные выкрики в адрес работников милиции. Окна были все выбиты, но камни лететь продолжали, а у входа лежала перевернутая машина, и с нее выступали разные люди»57?. Осмысленных выступлений практически не было. Все свелось к раздраженным выкрикам и погромным призывам.

Председатель Муромского горисполкома Сорокин сам залез на перевернутую машину и призвал толпу к порядку. В ответ раздались возгласы: «Убили человека в милиции!». Сорокин обещал все выяснить и наказать виновных. Но какой-то солдат, имевший личный опыт общения с городским главой, закричал, чтобы Сорокину не верили580. Озлобление толпы достигло критической точки.

Снежный ком погрома покатился под гору после выступления Сергея Денисова, который забрался на перевернутую маши-

Там же. Л. 11—12.

Там же. Л., 12.

Там же. Л. 150-150об.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 150об. Там же. Л. 148.

297

ну после солдата. Этот 39-летний выходец из нижегородской деревни, работавший канализатором на комбинате «Красный луч», был малограмотен (3 класса образования), имел в прошлом две судимости за малозначительные преступления, был женат и воспитывал двоих детей581. В начале событий Денисов находился в камере предварительного заключения — 20 июня он подрался с отцом и братом, за что и получил 15 суток административного ареста. Около 17.00 арестованный услышал шум на улице и хитростью выбрался из КПЗ на Московскую улицу. Там он закричал в толпу: «Бей фашистов, бей гадов! Освобождай арестованных!»582. Призыв попал на благоприятную почву: в толпе находились знакомые некоторых задержанных за хулиганство583.

По показаниям одного из свидетелей, Денисов якобы заявил, что «в милиции бьют арестованных, бросают их в камеры, а в лагерях вообще убивают». Он сказал, что лично видел, как работники милиции избивали Костикова, что его, Денисова, тоже били в милиции. В подтверждение своих слов он задрал рубашку и показал левый бок со следами побоев. Председатель Муромского горисполкома А. К. Сорокин, встретив Денисова через несколько дней на улице, полюбопытствовал, кто же его все-таки избил. В ответ услышал, что это результат драки с братом584.

После выступления Денисова «началось избиение работников милиции, дружинников и других должностных лиц, наводивших порядок»585. Но Денисов был далеко не единственным оратором на стихийном митинге у здания милиции. Среди выступавших активную роль сыграл 28-летний Степан Мартынов, неграмотный бессарабский цыган, отец которого погиб на фронте в 1943 г., а мать в тот же год умерла с голоду. До 1956 г. Мартынов жил с двоюродной сестрой и кочевал. В 1956 г. перебрался в Муром, осел, женился на женщине с двумя детьми, поступил на кирпичный завод разнорабочим. После этого сменил еще несколько занятий — искал более высокую зарплату, нужно было содержать четырех иждивенцев.

Степан имел личные причины ненавидеть милицию — в 1959 г. его арестовывали за мелкое хулиганство586. По рассказу Мартынова, с самого утра в городе только и говорили, что о смерти Костикова. Об этом он слышал сначала на базаре, потом около

581 Там же. Л. 70.

582 Там же. Л. 56.

583 Там же. Л. 16-17.

584 Там же. Л. 44—45.

585 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 57.

586 Там же. Л. 27.

298

собственного дома, куда вышел покурить и разговорился с женщинами, наконец, по дороге в кинотеатр. На выпившего Мартынова сильное впечатление произвели выкрики Денисова, напомнившие о личных обидах. В итоге Степан тоже полез на трибуну призывать к погрому587.

Митинг продолжался уже на фоне погрома, как бы поддерживая на определенном уровне и накал страстей и моральную легитимность бунтовщиков. «Ораторы» выкрикивали призывы и сами претворяли их в жизнь. В их числе оказался и жестянщик Максим Усов, 48-летний отец семейства (трое детей, младшему 16, старшему 26 лет), деревенский, с четырьмя классами образования, неоднократно «обиженный» милицией — задерживали за появление на улице в пьяном виде и мелкое хулиганство588. 30 июня Усов был пьян. По показаниям одних свидетелей, он кричал: «Бейте милицию! Она нас обижает.и бьет, а чего вы смотрите! Бейте, громите больше». Другие слышали: «Давай жги, громи! Нечего жалеть! Пусть горит!»589.

Крики неслись не только с импровизированной трибуны, но и из окружавшей ее толпы. Лукин, один из осужденных по муромскому делу, призывал: «Бить надо милицию, громить их», сопровождая все это пьяной матерной бранью. Когда же один из свидетелей обратился к Лукину со словами: «Что ты кричишь, к чему призываешь народ?», — то в ответ услышал: «А ты что, тоже имеешь красную книжечку (партийный билет члена КПСС. — В. К.), и тебя надо вместе с ними, гад»590. Столь же агрессивно реагировала толпа и на все другие призывы образумиться и успокоиться. Свидетелю Чекалову, например, за подобные слова кто-то из пьяных хулиганов до крови разбил лоб591.

Между 18.00 и 19.00 «активисты» из толпы ворвались в здание городского отдела милиции и аппарата уполномоченного КГБ. Мебель разбили (рубили топором), на улицу выбросили сейф с секретными «кэгэбешными» документами, часть милицейских бумаг была уничтожена. Загорелась милицейская машина. Несколько сотрудников милиции были избиты. С них пытались сорвать милицейскую форму, силой вытаскивали на улицу на «суд народа». Защищаясь, они стреляли в нападавших, один из которых был ранен. Толпа взломала кирпичную стену КПЗ и освободила часть заключенных. Значительное количество

Там же. Л. 22, 148-148об. Там же. Л. 73. Там же. Л. 65. Там же. Л. 17.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 46.

299

боевых патронов было похищено. Все это сопровождалось выкриками: «бей гадов», «фашистов», «они не народ» и т. п. После выстрелов и появления раненого раздраженные погромщики закричали о том, что «убивают народ». Они попытались втянуть в беспорядки столпившихся у здания зевак. Пожарным, приехавшим к месту событий, не давали работать, перекрывали рукава для подачи воды.

Большинство активных погромщиков появились на месте событий именно для того, чтобы участвовать в беспорядках, и имели, как уже говорилось выше, личные причины ненавидеть милицию. В то же время все они находились под растормаживающим воздействием алкоголя и, в определенном смысле, не только и не столько создавали своими выкриками и действиями специфическую атмосферу погрома («тянули» его за собой, были его организаторами), сколько несли в себе «инстинкт толпы», придававший спонтанным действиям видимость целенаправленности и логики. Некоторые впоследствии плохо помнили свои поступки. «Я не могу до сих пор понять, что меня толкнуло...»592 — в этом высказывании одного из осужденных было, по всей вероятности, больше правды, чем лукавства.

Глубокое чувство обиды на власть, усугубленное действием алкоголя, превращалось в коллективный психоз, перекрывало сдерживающее воздействие страха перед наказанием. Праведность же поступка освящалась идее,й возмездия за «невинно убиенного», что, как уже говорилось, всегда придает погрому некий «высший смысл». Вряд ли кому-либо из «активистов» приходило в голову, что, растворившись в анонимной обезличенности толпы, они совершают что-либо более серьезное, чем привычное для них лихое хулиганство. Как только мысль об этом доходила до их сознания, они «выключались» из погрома и исчезали с места событий.

Алексей Поликарпов, одним из первых ворвавшийся в помещение горотдела милиции, где «применял физическое насилие к работникам милиции, пытаясь силой вытащить их на улицу для расправы»593, так описывал свое участие в беспорядках в жалобе Генеральному прокурору СССР от 3 августа 1962 г.: «К зданию я подошел, было немного минут седьмого вечера. Я был выпивши, всему поверил, и глупо поступил, полез не в свое дело вслед за другими, вошел наверх и стал сотрудникам доказывать, как могли допустить до того шума. Наверху я услы

Там же. Л. 151об.

ГАРФ. Ф. Р-8131: Оп. 31. Д. 91127. Л. 46.

300

шал выстрелы, стреляли внизу в дежурном отделении, после выстрелов послышались крики: „Убийцы, за что стреляете в народ, убили еще одного". Я стал им говорить: „Что вы делаете, бьете людей", и назвал их гадами, „вы не достойны носить эту форму и оружие". Больше я в здании ничего не делал и вышел в дверь... Ударять я никого не ударял, и цель эту не держал в голове, причем напомню, за прожитую свою жизнь ни с кем не дрался... Проходя мимо окна, где сидели указники за мелкое хулиганство,., я сказал им: „Ребята, выходите, здесь убивают". Но подумав: „Не мое дело", — вышел в ворота, которые были открыты, на Московскую улицу... меня увидела мать, сказала: „Здесь с детьми жена", — увидев меня, она подъехала ко мне, спросила меня: „Почему ты не в бане", я ей объяснил, как все получилось, и мы пошли домой, пройдя квартал, я пошел в баню, а она поехала с детьми домой, она была с коляской»594.

Важную роль в нападении на милицию сыграл Константин Лукин, 31 года от роду. Детство его пришлось на годы войны. В юности, в возрасте 17 лет, он был осужден за кражу личной собственности. Никакого другого «компромата» следствие не обнаружило. Очевидно, после заключения Лукин, Выражаясь языком тех лет, «твердо встал на путь исправления»: устроился на работу, женился, у него родились двое детей. Однако старая обида крепко сидела в памяти. 30 июля Лукин выпил и был возбужден пронесшимися слухами об убийстве человека в милиции. Он кричал из толпы: «Бить надо милицию, громить их»595. Вооружившись топором, Константин рубил мебель, выбрасывал на улицу милицейское обмундирование и другие вещи, документы596.

Одним из организаторов погрома суд признал 23-летнего Валентина Романенкова. Он выделялся из прочих зачинщиков беспорядков более высоким образованием (незаконченное среднее), но походил на многих из них беспутным образом жизни. Был женат, но с женой не жил. Имел судимость за злостное хулиганство (апрель 1959 г.). Нигде не работал, органы милиции дважды «предупреждали» его о необходимости трудоустройства. По его собственным показаниям, за год до событий был задержан по подозрению в карманной краже и хотел уничтожить документы об этом малоприятном событии во время нападения на милицию. Романенков принял активное участие в освобождении

Там же. Л. 150-150об. Там же. Л. 17. Там же. Л. 19.

301

заключенных из КПЗ — взломал дверь, ведущую к камерам предварительного заключения. Он кричал: «Гады, убьете одного или двух, но всех не перестреляете», требовал от милиционеров «выбросить белый флаг» и сдать оружие. Вслед за ним ворвались остальные. Романенко взломал ломом камеру № 4 и выпустил арестованных, среди которых был его знакомый597.

Среди бунтовщиков оказались две женщины — 38 и 30 лёт от роду. Обе имели детей и растили их без мужей, обе были в прошлом судимы за малозначительные преступления и, вероятно, были убеждены, что их «засудили» несправедливо. Обе не сумели вынести «бремя жизни» и ожесточились в борьбе за существование. Государственный обвинитель охарактеризовал одну из них как «морально разложившуюся личность», а о другой в обвинительном заключении сказал, что она вела «себя непристойно, систематически пьянствовала, вела развратный образ жизни»598. Действия этих несчастных, опустившихся женщин в ходе погрома отличались особенным озлоблением, сопровождались матерной руганью. Как и большинство погромщиков они были пьяны, швыряли камни в окна, кричали «бей милицию» и т. п. Обе внесли в атмосферу волнений истерические, кликушеские нотки, как бы вымещая на жертвах беспорядков свою личную обиду и боль.

Беспорядки продолжались около 5 часов. В результате были приведены в негодность все окна и двери городского отдела милиции и УКГБ, разрушена телефонная связь, поломаны и вскрыты сейфы, похищено около 60 стволов оружия и большое количество боеприпасов. Из КПЗ было освобождено 26 человек, арестованных за уголовные преступления, и 22 — за мелкое хулиганство. Здание было выжжено изнутри, многие милицейские документы и частично документы уполномоченного КГБ были похищены или сгорели. Пятеро работников милиции и прокурор города были избиты. При подавлении волнений применялось оружие. Двое нападавших получили огнестрельные ранения599. Отличительная особенность бунта — его почти исключительная направленность на работников милиции. В этом смысле муромские беспорядки были одним из кульминационных моментов начавшейся в 1950-е гг. «хулиганской войны». Хулиганы и городские маргиналы перехватили инициативу протеста у рабочих и превратили траурную демонстрацию в кровавый погром.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91127. Л. 15. Там же. Л. 58. Там же. Л. 1.

302

«Показательный» суд. Для расследования дела о массовых беспорядках в Муроме была образована следственная группа из 8 следователей органов госбезопасности во главе со старшим следователем по особо важным делам следственного отдела КГБ при Совете Министров СССР. В ходе следствия 8 человек было арестовано за участие в массовых беспорядках (по ст. 79 УК РСФСР) и 11 человек — за «хулиганские проявления» (по ст. 206 ч. 2 УК РСФСР)600.

Всего состоялось два судебных процесса. Первый из них прошел с особой помпой. Предварительное расследование по этому делу было закончено 3 августа, прокурор области в тот же день утвердил обвинительное заключение. Для суда выбрали Муромский клуб строителей, рассчитанный на 300 с лишним человек. Заранее отпечатали пригласительные билеты для «представителей общественности» на каждый день процесса. Распределял их непосредственно горком на предприятиях и в учреждениях Мурома. По-своему готовились к суду и некоторые обвиняемые. Как жаловались отдельные свидетели во время предварительного следствия, они боялись «мести со стороны хулиганствующих элементов»601.

Суд продолжался три дня. Зал был полон, а результат процесса — предрешен. Отобранная горкомом публика была готова «правильно реагировать». Когда государственный обвинитель потребовал смертной казни для трех подсудимых, зал разразился аплодисментами. Аплодисментами были встречены и речи общественных обвинителей! После вынесения приговора публика устроила настоящую овацию. Адвокаты же не могли и не пытались в сложившейся обстановке всерьез защищать своих подзащитных, но по различным мотивам (семейное положение, прошлая деятельность, признание вины и т. п.) просили суд о смягчении мер наказания602.

В день вынесения приговора — 11 августа — на всех предприятиях города прошли митинги и собрания. Выступали рабочие, присутствовавшие в зале суда. Участники митингов и собраний, разумеется единодушно и гневно, «осуждали преступную деятельность подсудимых и других бандитов и хулиганов, высказывали свое удовлетворение вынесенным приговором и требовали его исполнения»603.

10 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31: Д. 91127. Л. 4.

11 Там же. Л. 30.

12 Там же.

13 Там же.

303

Дело Струнникова, или «Отомстим за муромлян» (июль 1961 г.).

Процесс закончился в пятницу, 11 августа 1961 г. В воскресенье, 13 августа, областная владимирская газета «Призыв» и городская газета «Муромский рабочий» поместили статью «Бандитам воздано по заслугам», подписанную П. Ивановым (скорее всего, псевдоним). Особый пропагандистский упор был сделан на уголовном прошлом трех осужденных. Их называли не иначе как «матерые бандиты», что вполне соответствовало политическому газетному сленгу сталинской эпохи и было, мягко говоря, очень далеко от (реальности. Информация о судимости Панибратцева (жертвы политического террора) была искажена (об этом уже говорилось раньше). Цель искажений и подтасовок была понятна — изобразить активных участников волнений «отщепенцами», социальными париями, ничего общего не имеющими с «советскими людьми». Сами же «трудящиеся», по сообщениям тех же газет, «единодушно одобряли справедливый приговор бандитско-хулиганствующим элементам»604. (17 августа короткая заметка «Справедливая кара» была помещена в во всех республиканских, в частности, в «Советской России»605 и областных газетах СССР. Ее тон был более спокойным, «информирующим». Очевидно, партийные власти полагали, что сообщение о трех смертных приговорах само по себе возымеет должное действие.)

Никакого «единодушия трудящихся» в оценке событий в действительности не было. Более того, во время организованного властями на предприятиях г. Мурома «всенародного осуждения» произошел инцидент, о котором, конечно же, ни одна газета не сообщила. Владимир Струнников, 35 лет от роду, отец двух детей (4-х и 10 лет), с пятиклассным образованием, имевший в прошлом судимость по ст. 74 ч. 2 УК РСФСР, осмелился публично высказать свое несогласие с приговором и призвал рабочих своего цеха к забастовке. Рабочие, как рассказывал впоследствии Струнников, «промолчали, а я в знак протеста бросил работу и ушел из цеха. Зайдя домой, я оделся и поехал в город, чтобы выступить перед молодежью в Окском саду и призвать ее присоединить свой голос к моему протесту.

Приехав на ул. Московскую, я зашел в ресторан, где выпил 300 гр. водки, и захватив бутылку вина, пошел в парк культуры и отдыха. Пройдя на веранду, где собралось около 50 человек молодежи, я вышел на середину и обратился с призывом при

Муромский рабочий. 1961. 13 августа. С. 4; Призыв. 1961. 13 августа. С. 4. Советская Россия. 1961. 17 августа. С, 4..

304

соединить свой голос к моему протесту против приговора суда... После этого я был доставлен в отдел милиции»606.

Задержавшим его дружинникам Струнников никакого сопротивления не оказывал, вел себя очень достойно и говорил, что, по его мнению, муромские бунтовщики «поступили правильно» и возмущался их «незаконным арестом»607. Скоропалительная хрущевская юстиция в тонкости дела вникать не стала. Немедленно было организовано «гневное осуждение» поступка Струнникова его товарищами по работе и фальшивая «просьба» работников цеха в КГБ привлечь Струнникова к уголовной ответственности.

Несогласного впопыхах обвинили в призыве к массовым беспорядкам (чего на самом деле не было) и осудили к семи годам лишения свободы, хотя дело не «тянуло» даже на мелкое хулиганство. В Прокуратуре СССР уже в мае 1963 г. готовился протест по этому делу. Предполагалось переквалифицировать состав преступления на «хулиганскую статью» и изменить меру наказания — снизить до трех лет лишения свободы. В конце концов, уже после снятия Хрущева, в 1965 г. Владимир Струнников был реабилитирован постановлением Президиума Верховного суда РСФСР.

Еще одной ложкой дегтя в пропагандистской кампании «всенародного осуждения» стала появившаяся 25 августа в городе Коврове Владимирской области надпись: «Отомстим за муромлян». В тот же день и в том же городе на стене дома № 5 по улице 2-я Полевая обнаружили призыв: «Долой коммунистический режим. Молодая гвардия»608. События в Муроме приобрели, таким образом, особый политический оттенок. А попытки властей напугать потенциальных организаторов подобных волнений смертным приговором суда, в определенном смысле имели противоположный эффект. Многих удивила, а некоторых и возмутила жестокость власти.

«БЕЙ ГАДОВ! ОНИ ПОЛЖИЗНИ У МЕНЯ ОТНЯЛИ». МАССОВЫЕ БЕСПОРЯДКИ В АЛЕКСАНДРОВЕ 23-24 июля 1961 г.

События в Муроме вызвали «эффект домино». Надписи на домах в Коврове, призывавшие к мести, были первой ласточкой. Волнения в Александрове (тоже город во Владимирской области)

305

были уже серьезным симптомом. Они вспыхнули спонтанно, под влиянием стандартной конфликтной ситуации — «обиженные солдаты». Но зачинщиков беспорядков бесспорно вдохновляло желание «устроить, как в Муроме»609. Эта фраза в различных вариациях неоднократно прозвучала в ходе бунта. Несмотря на апелляцию участников волнений к муромскому опыту, беспорядки в Александрове представляли собой довольно «чистый» пьяный бунт, в котором почти не было «политики» и «антисоветчины».

В составленный нами список осужденных за беспорядки в Александрове попало 19 человек. Из них 12 имели в прошлом судимость или привлекались к ответственности за хулиганство, мелкие хищения, как минимум отсидели по 15 суток в милиции под арестом. Четверо в прошлом были приговорены к длительным срокам заключения за серьезные преступления (покушение на убийство, грабеж и т. д.) или имели по несколько судимостей. Один из зачинщиков беспорядков был отпетым хулиганом (четыре судимости). Только у семерых из нашего списка не было криминального или хулиганского прошлого (во всяком случае, в милицию они не попадали). Один из них был кандидатом в члены КПСС. Другой — героем войны, с наградами, которые давались за личную храбрость: медалью «За отвагу» и орденом Слава III степени. Вся семерка, имевшая репутацию «морально-неустойчивых», была во время беспорядков пьяной, легко поддалась коллективному психозу и впоследствии с трудом вспоминала о своих действиях.

Лейтмотивом событий в Александрове стало обычное стремление доминировавших в толпе «обиженных» к социальному реваншу, к расправе с ненавистной милицией, сконцентрированное в выкриках: «Бей гадов! Они полжизни у меня отняли»610; «Совсем обнаглели» и т. п.

В воскресный день 23 июля 1961 г. два солдата, В. Грездов и А. Крылов, приехали из Загорска в Александров поразвлечься. К вечеру они напились пьяными и нелегкая занесла их на центральную площадь города — Советскую, где находился и городской отдел милиции. Там они и попались на глаза майору милиции Кузнецову. Майор был в штатском, и солдаты не приняли всерьез его «приглашения» в горотдел. Начались препирательства. В конце концов нарушителей спокойствия скрутили и силой затащили в помещение милиции. Дежурный

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л 2 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л. 103.

306

по горотделу немедленно поставил в известность начальника местного гарнизона подполковника Черейского.

Конфликт незадачливБгх солдат (впоследствии оба были осуждены за хулиганство) с милицией привлек внимание нескольких сердобольных женщин. Обиженные «пьяненькие» часто вызывают иррациональную жалость у русских женщин. Так было и на этот раз, тем более, что некоторые женщины, оказавшиеся свидетельницами происшествия, тоже были выпивши. На их выкрики стала собираться толпа.

По случаю выходного дня в городе .было много пьяных. В толпе выделялись автослесарь Леонид Логинов (33-х лет, несколько раз привлекался к ответственности за мелкое хулиганство, от жены ушел, платил алименты на содержание троих детей), помощник машиниста Владимир Федотов (29 лет, три судимости за хищения государственного имущества, отец малолетней дочери), конюх железнодорожной больницы Александр Кручинин (33-х лет, инвалид III группы — нет левого глаза, отец двоих детей) и плотник Владимир Дмитриев (32-х лет, отец десятилетнего сына, судимостей и приводов в милицию не имел)611. Все они призывали к расправе над милиционерами.

Кручинину принадлежало авторство лозунга «Устроим второй Муром!», напрямую отсылавшего толпу к опыту предшественников. Эта же тема присутствовала и в выкриках Дмитриева. Он же неосознанно пытался вывести ненавистных милиционеров из-под защиты советских мифов о «самой справедливой власти на свете», превратить их в «чужих» и «чуждых» не только толпе, но и самому режиму. После нескольких часов погромного активизма, замахиваясь на работника тюрьмы Степанова, Дмитриев закричал: «Бейте его, он такой же полицай»612. Это моральное «уравнение», как бы превращавшее александровских милиционеров в нацистских пособников — «полицаев», избавляло не имевших криминального опыта участников погрома от комплекса вины перед властью. Большинство зачинщиков не углублялись в моральные дебри. Они нападали на милицию потому, что она была «плохая» и выкрикивали лозунги: «Отпустите, гады, солдат»613.

Около 7 часов вечера 50—60 взбудораженных людей, собравшихся у горотдела милиции, ругались и требовали освобождения задержанных солдат614. Чуть позднее на площадь приехал подпол-

6,1 Там же. Л. 276-277.

612 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л. 287.

613 Там же. Л. 47-48. 6,4 Там же. Л. 27.

3Q7

ковник Черейский с четырьмя солдатами, затем городской прокурор, уполномоченный КГБ и несколько местных партийно-советских руководителей среднего звена, безуспешно пытавшихся утихомирить толпу. Военный комендант хотел увезти задержанных военнослужащих в комендатуру. Толпа достигла 100 человек. Под выкрики об избитых солдатах люди преградили коменданту путь к машине. Конфликт разворачивался во дворе милиции. В сутолоке охрану оттеснили и силой освободили Крылова. Он затерялся в толпе и скрылся. Впоследствии Крылов явился в свою часть в Загорске615.

Активность и воодушевление вожаков нарастали. Леонид Логинов, например, не давал машине с задержанным Грездовым выехать из ворот милиции, упирался в буфер, подставлял ноги под колеса, бил кулаками по капоту, отстегивал брезент, открывал двери, не давал открывать ворота и кричал: «Давите, я не отойду»; «Бей их, и не выпускай машину». На требования милиционеров Логинов отвечал матом, а одному из них сказал: «Я тебя, гад, сейчас загрызу»616.

Овладеть ситуацией в начале событий властям не удалось. К толпе присоединялись новые люди, которые заражались друг от друга истерическим воодушевлением. Когда машина с Черейским и Грездовым все-таки уехала, погромщики попытались взломать входную дверь горотдела. Около 8 часов вечера подполковник Черейский вернулся на площадь, надеясь задержать Крылова, — на этот раз в сопровождении уже 8 солдат. Но и толпа, в которой было много пьяных, достигла 500 человек. Именно в это время впервые прозвучал лозунг «Устроим, как в Муроме!» в сопровождении стандартных погромных выкриков: «Давайте громить отдел!», «Бейте милицию!» и т. п. Люди окружили машину, на которой приехал Черейский с солдатами, и стали ее раскачивать, пытаясь перевернуть617. В общем-то логических причин громить милицию уже не было. Грездов был перевезен в комендатуру, Крылов — сбежал. Именно это и пытались объяснить толпе Черейский, а также представители властей и начальник милиции. Все было бесполезно. Больше всех досталось военному коменданту, который оказался в руках толпы. Его оскорбляли, хватали за одежду, наносили удары618.

Там же. Л. 27-28.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л. 48-49. Там же. Л. 4—5. Там же. Л. 28.

308

В толпе появились новые «активисты», развившие первый успех погромщиков. Почти все они в момент событий были пьяны. Около 20.00 в ход событий энергично включился двадцатитрехлетний слесарь-сантехник Евгений Вачин, имевший в городе репутацию «нарушителя трудовой дисциплины и общественного порядка». Вачин мешал выезду машины со двора милиции, требовал освобождения задержанных солдат, гнался за подполковником Черейским по площади, призывал к расправе над милиционерами: «Бить их надо, гадов»619. Позднее, около 9 часов, он попытался ворваться в здание городского отдела милиции и участвовал во взломе входной двери.

Боевое настроение толпы подогревал своими выкриками шорник Василий Барабанщиков (31 год, четыре судимости за хулиганство620). Его отец вернулся с войны инвалидом II группы и в 1949 г. умер от ран и болезней. Сам Василий в 1941 г. попал под немецкую бомбежку и получил увечье руки. Будучи типичной жертвой обстоятельств и тяжелого детства, Барабанщиков попал в дурную компанию, начал пить и хулиганить. Молодость его прошла в лагерях. В заключении он тяжело заболел и был признан негодным к физическому труду621.

Василий требовал освободить задержанных солдат, рвался в помещение горотдела, преследовал по площади, подполковника Черейского, кричал, что работники милиции избивают арестантов. Увидев стоявшую на крыльце дружинницу, Барабанщиков закричал: «Тащи ее! Если не отсюда, то из суда она живой не уйдет!»622. Допросами свидетелей было установлено, что Барабанщиков не только спас от избиения одного из них, но и помог выбраться из толпы секретарю горкома партии623. Очевидно, в сознании сына бывшего фронтовика, сражавшегося за Советскую власть на фронте, органично уживались стандартные иде-ологемы коммунистической эпохи и ненависть к «гадам-милиционерам». Секретарь горкома партии скорее всего олицетворял для Барабанщикова «справедливую власть», до которой нужно только докричаться, а работники горотдела милиции были воплощением «темной силы», поломавшей жизнь Василия. На подобных психологических стереотипах в значительной мере базировалась устойчивость советского режима. Даже многие его по-

309

тенциальные противники старались вписать свое «альтернативное» поведение в систему идеологического мифа об «отдельных недостатках», вызванных действиями конкретных «врагов-бюрократов».

В избиении подполковника Черейского принял участие Василий Гречихин, неработающий инвалид I группы, 31 года от роду, отец троих детей, имевший судимость за мелкую спекуляцию и приводы в милицию за нарушение общественного порядка. На месте событий Гречихин оказался совершенно случайно. Автобус, на котором выпивший Василий и его жена ехали домой, был остановлен толпой на Советской площади. Но Гречихин так органично влился в бунтующую людскую массу624, что трудно поверить, что это у него, инвалида, были изуродованы кисти обеих рук.

Еще одним героем «погони» за Черейским был грузчик Павел Зайцев, 1925 года рождения, отец троих детей, герой войны (награжден орденом Славы III степени, медалью «За отвагу»). В день волнений Зайцеву не повезло вдвойне. Он не только оказался замешанным в массовых беспорядках, но и сам стал жертвой погромного безумия. Когда, уже после 10 часов вечера, милиция начала стрелять в людей, ворвавшихся в здание горотдела, группа хулиганов приняла Зайцева, оказавшегося в одном из кабинетов, за сотрудника милиции. Несколько человек зверски избили его ногами, а затем схватили за руки и за ноги и стали швырять на пол. Зайцев попал в больницу с тяжелыми побоями625.

Активное участие в преследовании Черейского на площади принял разнорабочий Анатолий Сингинов, имевший две судимости (за грабеж и за кражу) и несколько приводов за хулиганство. Жил в общежитии, с женой разошелся, но развод не оформил. Своего малолетнего ребенка Сингиновы отдали в детский дом. Сингинов энергично призывал собравшихся к погрому, а когда толпа начала раскачивать военную машину, приехавшую за задержанными, именно он выступил в роли «координатора», подавая команду: «Раз, два»626.

Около 8 часов вечера в гущу событий попал плотник Константин Савасеев, люто ненавидевший милицию. Во время прогулок по городу с подругой он всегда старался обойти стороной «эту милицию»627. Причины такого отношения понятны. К 35 го

310

дам Савасеев имел судимость за покушение на убийство и два привода за хулиганство. Он вырос в большой семье (шестеро детей), тяжело болел в детстве, и, по уверению матери, из-за осложнений после скарлатины начал говорить только в семь лет. В школу пошел с опозданием на два года. Отчим часто пьянствовал и выгонял мальчишку на улицу. В 15 лет "Константин начал работать. В 1953 г., опять-таки по рассказу матери, он встретил на улице убийцу своего брата, спросил, за что убил и получил в ответ: «Собаке собачья смерть». Савасеев жестоко избил обидчика, что и было квалифицировано как покушение на убийство. В семье считали, что с Константином поступили несправедливо628.

Савасеев активно заступался за товарищей по несчастью — задержанных солдат, кричал, что их задержали незаконно, что над ними издеваются, что их надо освободить силой. Он не давал машине с задержанным выехать со двора милиции, вырывал руль из рук шофера, оторвал ручку от двери автомобиля, поранив при этом себе руку. Савасеев, показывал окружающим эту окровавленную руку и обвинял в своем ранении работников милиции, что еще больше возбудило толпу629.

Черейскому в конце концов удалось скрыться от преследования толпы в помещении городского отдела милиции. А события вступили в свою наиболее активную фазу. О «солдатиках» забыли. Толпу вдохновляли новые цели. Около 20 часов 40 минут группа в 40—50 человек под крики «Бей, громи милицию!» стала забрасывать здание горотдела камнями и кирпичами630. Вооружившись палками и брусьями от садовой изгороди, хулиганы стали бить стекла, выламывать рамы и металлические решетки в окнах помещения милиции. Пока одни забрасывали горотдел камнями, другие перевернули и подожгли милицейский мотоцикл с коляской (Савасеев устроил даже что-то вроде ритуального танца вокруг горящего мотоцикла631). Они откатили на площадь и опрокинули на бок милицейскую машину ГАЗ-69, а затем подожгли и ее. Тогда же хулиганы избили командира отделения пожарной охраны, пытавшегося предотвратить поджог. Прибывшим на площадь пожарным автомашинам погромщики преградили путь и не допустили их к горящим автомобилям632.

Там же. Л. 249-250. Там же. Л. 32. Там же. Л. 2. Там же. Л. 32. Там же.. Л. 28.

311

Нападающие осадили здание горотдела милиции с трех сторон и стали ломиться в парадную дверь горотдела милиции. В качестве тарана использовали садовую скамейку, вырванную из земли изгородь палисадника и т.д. В это время в здании находилось 12 милиционеров. Часть из них, охранявшие входную дверь и дежурное помещение на первом этаже, забаррикадировались мебелью и произвели 364 выстрела вверх. Это не остановило нападавших. Около 10 часов вечера дверь поддалась напору атакующих. Подбадривая себя криками: «Не бойтесь, они только пугают!», — погромщики ворвались на первый этаж. Они вламывались в кабинеты, разбивали мебель, вытаскивали и выбрасывали на улицу сейфы со служебными документами. Именно тогда в коридоре был зверски избит П. Зайцев, принятый по ошибке за сотрудника милиции, стрелявшего в погромщиков.

Спустя некоторое время было подожжено правое крыло здания. Пожар быстро распространялся6.33. Арестованные из горотдела были переведены в находившуюся рядом тюрьму. Около 23 часов загорелось и левое крыло здания. Находившиеся на втором этаже городской прокурор, начальник милиции и уполномоченный УКГБ по телефону информировали о ситуации горком КПСС, областного прокурора и руководство УКГБ и УВД Владимирской области. На место событий были высланы войска. Первые две роты были без оружия и никакого влияния на ход событий оказать не сумели. Некоторые лидеры толпы попытались даже распропагандировать этих солдат, призывали их повернуть оружие против милиции («перейти на сторону народа»), объясняли, что толпа бьется за «правое дело» — мстит за обиженных солдат. Только прибывшее позднее вооруженное подразделение под командованием генерал-майора Корженко сумело взять ситуацию под контроль, да и то не сразу.

В ходе этой активной фазы беспорядков жертвами погромщиков стали некоторые представители власти и очевидцы событий, призывавшие к восстановлению порядка. Так, у здания милиции были избиты начальник горотдела милиции Никифоров, секретарь партийной организации одного из александровских заводов Романов, неизвестный подполковник пограничных войск, находившийся в Александрове в отпуске, рабочий александровской фабрики, И. Бабашкин, В. Быватов (оба — бывшие сотрудники КГБ), заместитель командира народной дружины П. Шилов. Милиционер Г. Прошман получил ножевое ранение в область груди634.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л. 6. Там же. Л. 10—11, 29.

312

Такова была внешняя канва событий развернувшихся на Советской площади у здания городского отдела милиции и внутри него с половины девятого до одиннадцати часов вечера 23 июня 1961 г. Среди «активистов» разгрома милиции оказались наши старые герои. Первый сигнал к взлому дверей городского отдела подал Гречихин635. Его поддержали уже известные нам Логинов, Барабанщиков и Сингинов. Именно Барабанщиков вместе с новым персонажем погромной драмы экскаваторщиком Александром Сидоровым догадался использовать садовую скамейку в качестве тарана. 32-летний Сидоров (имел три судимости — за грабеж, за хулиганство и за «нанесение телесных повреждений»636) появился на месте событий около Ш часов вечера. Он был одним из авторов идеи поджога здания милиции: «Их, гадов, надо убивать и сжечь!». Александр участвовал и в избиении начальника милиции Никифорова. Поступков своих Он не помнил или, опираясь на свой прошлый криминальный опыт, предпочел не вспоминать637. ,

Другой активный поджигатель — стрелок отряда военизированной охраны железной дороги Алексей Зюзин — трижды оказывался в центре событий: освобождал заключенных из камеры для вытрезвления, бросил в помещение бутылку с горючей смесью и пытался поджечь здание тюрьмы горящим мотоциклом. Следствие и суд охарактеризовали его впоследствии как «морально-недостойную личность». Однако по меркам режима Зюзин не просто был законопослушным гражданином (не имел судимостей и приводов в милицию), его лояльность подтверждалась принадлежностью к КПСС (кандидат в члены партии). Он оказался Замешанным в событиях прежде всего по пьянке — после работы выпил с тестем пол-литра.

Обстоятельства участия Зюзина в поджоге здания не ясны. Трудно поверить, что пьяный человек, затянутый в воронку погрома, имел время и мог самостоятельно изготовить бутылку с «коктейлем Молотова». Сам Зюзин писал в жалобе Генеральному прокурору СССР, что к нему подошли двое неизвестных и стали предлагать «бутылку с горючим, а каким я не знаю. Я отказывался и вступил с ними в брань. Но они мне угрожали расправой, и я взял, заставили идти за ними, они шли по обе стороны, я у них был в середине. Дошли до здания ГОМ (городского отдела милиции. — В. К.) метров 15—20, и заставили

313

кинуть, они показывали куда ее кидать, вовнутрь, но я ее кинул об угол с наружной стороны»638. Косвенно рассказ Зюзина свидетельствует о существовании обычных для таких ситуаций закулисных сил, ловящих рыбку в мутной воде погрома и в конце концов остающихся в тени. К сожалению, никаких других свидетельств мы не имеем. Это тоже довольно типично для подобных историй. Власти судили й наказывали в таких случаях, как правило, самых крикливых и громких, а не- самых опасных.

Одной из первых жертв физического насилия со стороны погромщиков стал И. Бабашкин. Именно его жестокое избиение (первым был подполковник Черейский) развязало кровавые инстинкты толпы. Попытка Бабашкина вмешаться в ход событий была одним из критических моментов волнений. Погромщики в такие минуты демонстрируют повышенную агрессивность, давят «инакомыслящих» единственным доступным им средством — насилием или угрозой насилия. После этого они, как бы перейдя Рубикон, и соединенные общим грехом, становятся еще агрессивнее. А сопровождающая обычно такие действия уголовная истерика, рассчитанная на запугивание, окончательно гасит призывы к здравомыслию. Так было и на этот раз.

В избиении Бабашкина участвовали некоторые из «старых» лидеров беспорядков, например, Гречихин. НО решающую роль в критический момент погрома сыграла истерическая активность Зинаиды Клочковой. Эта женщина, как и многие другие, попала на площадь случайно (шла с подругой из кино), но вела себя так, как будто давно готовилась к этому «звездному часу». В каком-то смысле это не так уж и далеко от истины. В 1961 г. Клоч-ковой было 30 лет, и работала она поваром в поликлинике Красноярского аэропорта. Но, наверное, всю свою жизнь помнила об обиде юности. В 16 лет (в 1947 г.) ее приговорили к одному году лишения свободы за покушение на грабеж, совершенное без насилия. Фактически же, речь скорее всего шла о какой-нибудь попытке стащить кусок хлеба у торговца на базаре или о чем-нибудь подобном. Но жестокий сталинский режим в то время проводил свою очередную кампанию — боролся с преступностью, действительно захлестнувшей страну после войны. Применялся тот же, что и в политике метод репрессивного массового устрашения, а наказание сроком в один год давали тогда «просто так», «ни за что» — чтобы другим неповадно было. Жизнь девушки-подростка переехало колесо бездушной государственной машины.

Там же. Л. 304об.

314

В 1961 г. Зинаида Клочкова попыталась «вернуть» власти старый долг, и действовала она при этом по образу и подобию своих обидчиков — не разбирая правых и виноватых, слепо и жестоко, добавив к этому еще и полученный в «зоне» криминальный опыт. Не случайно, когда присутствовавшие на площади женщины возмутились поведением Клочковой («женщина, а что может делать»), из глубин ее подсознания выплыла лагерная фраза: «Замолчите падлы, а то горло перегрызу»639. Клочкова вообще пыталась всячески нейтрализовать тех, кто призывал погромщиков образумиться. «Здравомыслящим» она угрожала расправой, поджогом их домов, т. е. использовала довольно обычные приемы уголовного запугивания жертв. Позднее призывала солдат не препятствовать беспорядкам, ал*а-оборот — оказать помощь в разгроме милиции и тюрьмы640. Тогда же, по утверждению следствия и суда, Клочкова обращалась к толпе с призывом к расправе над коммунистами и к разгрому городского комитета партии (сама подсудимая это обвинение отрицала)641.

Едва в действиях толпы, громившей милицию, возникла некоторая «заминка» (предупредительные выстрелы милиционеров в связи с началом штурма), на чашу весов в пользу продолжения волнений легли громкие выкрики штукатура Владимира Горшкова. Именно он «озвучил» традиционный для большинства волнений такого рода просоветский миф: не бойтесь, в народ стрелять не будут642. Подобная уверенность особенно присуща случайным людям из толпы, тем, кто не имел лагерного и тюремного опыта. Именно таким и был 28-летний Горшков, человек довольно образованный по сравнению с другими «активистами» погрома — окончил 9 классов, не имевший ни судимостей, ни приводов в милицию за хулиганство. Он попал на Советскую площадь после 9 часов вечера, был, по его собственному признанию, «пьян и поддался мнению возбужденной толпы»643. Во многом благодаря его усилиям была взломана входная дверь в помещение милиции. Горшков во главе толпы первым ворвался внутрь здания с криком: «Братцы, вперед!», «Бей гадов!», «Громи!»644. Важную роль сыграл Горшков и в нападении на тюрьму (об этом будет рассказано ниже). В конце концов

639 ГАРФ. Ф. Р-81*31. Оп. 31. Д. 91241. Л. 92.

640 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л. 98.

641 Там же. Л. 42.

642 Там же. Л. 34-35.

643 Там же. Л. 61.

644 Там же. Л. 34-35.

315

(около 11 часов) после двухчасовых подвигов жене удалось увести пьяного супруга с места событий.

В эпизоде с пожарными машинами толпа также «вытолкнула» несколько «солистов». Одним из первых бросился навстречу пожарной машине уже известный нам Сингинов. В результате дорога к очагу пожара была заблокирована, а пожарные повернули назад645. Из «новичков» особенно отличился прессовщик Николай Воронов, который имел боевое прошлое (участник и инвалид войны, награжденный медалями «За отвагу» и «За победу над Германией»). После войны он не сумел адаптироваться к мирной жизни, был дважды судим за злостное хулиганство, с последнего места работы уволен «за систематическое нарушение трудовой дисциплины и хищение цемента»646.

Пьяный Воронов включился в беспорядки около 10 часов вечера. Вместе с другими погромщиками он откатывал милицейскую машину от здания горотдела (впоследствии машину подожгли), а когда работница паспортного стола милиции попыталась им помешать, ударил ее ногой в живот и потребовал, чтобы она ушла647. Потом участвовал в погроме и поджоге паспортного стола. С появлением пламени призывал остальных швырять в окна что-нибудь горючее, чтобы сильнее разгорелся огонь. Все это сопровождалось словами: «Правильно сделали, что сожгли. Давно бы надо сжечь»648.

Одновременно с Вороновым к погромщикам примкнул кочегар Анатолий Борисов (30 лет от роду, трижды привлекался к административной ответственности за нарушение общественного порядка)649. Как и Воронов, он участвовал в эпизоде с милицейской машиной и мешал пожарным подъехать к очагу пожара, угрожая шоферу: «Что тебе, жить надоело?»650.

Все эти зачинщики, вытолкнутые толпой вперед, как бы отыгрывали свои роли и исчезали за кулисами событий, растворяясь в толпе, чтобы затем или отправиться домой спать, как Горшков, или вынырнуть из бурного потока волнений — в другой роли, в другом месте или в другое время. При этом, как это было в случае с Зюзиным, всегда остается некоторое сомнение: имеем ли мы дело исключительно со спонтанной самоорганизованностью толпы или, помимо очевидных зачинщиков, были

316

еще зачинщики закулисные, подставлявшие вместо себя других. Скорая на расправу власть, как правило, редко докапывалась до ответа на этот вопрос, что, впрочем, только усиливало ее подозрительность и энтузиазм в поисках тайных врагов режима.

Самостоятельным эпизодом погрома, завершившимся настоящим сражением, было нападение на тюрьму № 4 (находилась в прилегавшем к городскому отделу здании). Всего в тюрьме во время нападения содержалось 169 заключенных, в том числе 82 особо опасных преступника651. Охрана насчитывала 22 человека. Идея освобождения заключенных почти одновременно была «озвучена» несколькими зачинщиками беспорядков в то время; когда в милиции начался пожар652. Само нападение на тюрьму спонтанно выросло из предыдущей фазы волнений. И наиболее важную роль сыграл, вероятно, 25-летний шофер Алексей Федоров653, брат которого сидел в это время в КПЗ за мелкое хулиганство.

Алексей появился на месте событий около восьми часов вечера, пьяный. В жалобе на имя Генерального прокурора СССР Федоров писал: «В этот вечер я был выпивши. Гражданин прокурор, я все это сделал легкомысленно, не подумав своей головой. Я шел не специально громить, я шел на танцы в парк, цели у меня никакой не было. Попал под несчастный случай, все у меня получилось случайно»654. Тем не менее, Федоров вел себя крайне агрессивно. Он с самого начала участвовал в погроме горотдела655. На замечания нескольких коллег по работе ответил матерной руганью656. Когда загорелось здание милиции, Федоров почувствовал тревогу за брата: «Крикнул, что надо освободить, которые сидели в КПЗ за мелкое хулиганство...»657.

В нападении на тюрьму участвовало, по оценке милиции, лишь человек 30 или 40. Большинство столпившихся на площади предпочли в это дело не вмешиваться. Боялись! Константин Савасеев безуспешно пытался вселить в собравшихся боевой дух: «Народ, что стоите, если народ пойдет, стрелять не будут»658.

Когда начался штурм, охрана сделала несколько предупредительных залповых выстрелов вверх. Безрезультатно. Возникла уг

317

роза пролома ворот и дверей. Освобождение заключенных преступников становилось все более реальным. Дежурный помощник начальника тюрьмы отдал приказ стрелять на поражение в ворота тюрьмы и в дверь дежурной комнаты на уровне человеческого роста. Решение было принято на основании «Инструкции об организации охраны и надзирательской службы в тюрьмах МВД». Даже выстрелы не остановили участников штурма. «Боевики» трижды закрывали окно дежурного помещения щитом и пытались под его прикрытием приблизиться к тюрьме, но выстрелами через щит их отгоняли.

Одновременно была предпринята попытка подкатить к воротам тюрьмы горящий мотоцикл и использовать его для поджога здания. Один из участников этой авантюры был убит. Остальные отступили. Но наступательного духа не потеряли. Они сумели захватить и поджечь тюремную автомашину ГАЗ-51. Огонь мог перекинуться на канцелярию, где находились личные дела заключенных, а также на некоторые тюремные помещения. Выстрелами погромщиков удалось отогнать от горевшей машины, затем охрана сумела погасить огонь659.

Во время штурма тюрьмы четверо нападавших были убиты, и одиннадцать ранено. Случайное ранение в колено получила 15-летняя школьница. Несколько человек попали в больницу с ожогами, полученными на пожаре. Количество раненых было, вероятно, больше, поскольку в городе были зафиксированы случаи анонимных обращений за медицинской помощью с легкими огнестрельными ранениями660.

Только к 2 часам ночи 24 июля прибывшие в Александров воинские подразделения подавили бунт, а пожарные команды смогли приступить к тушению пожара. Помещения милиции и аппарата к этому времени уже полностью выгорели. В огне погибло множество служебных документов, уголовных дел, бланков паспортов и т.д.661

24 июля по факту беспорядков в г. Александрове было возбуждено уголовное дело по признакам ст. 79 УК РСФСР (массовые беспорядки). Расследование вела специально созданная и выехавшая в Александров оперативная группа КГБ при Совете Министров СССР662. На место происшествия прибыли руководящие работники Владимирского обкома КПСС, исполкома областно

Там же. Л. 8—9.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91241. Л. 11-13. Там же. Л. 30—31. Там же. Л. 13.

318

го совета, управления внутренних дел, прокурор области, начальник следственного отдела прокуратуры области и другие. В городе был проведен городской партийный актив, а на предприятиях и в учреждениях партийно-комсомольские собрания.

Идеологическими мерами дело в таких случаях никогда не ограничивается. Власти подумали и о полицейских предосторожностях. Несколько дней город патрулировали военные. Были усилены народные дружины, члены которых также присматривали за порядком663. Шел поиск активных участников беспорядков. Найти их не составляло особого труда — в первые же дни было арестовано 13 человек664.

Спустя месяц (22—25 августа) на открытой выездной сессии Владимирского областного суда было рассмотрено уголовное дело по обвинению девяти активных участников нападения на Александровский горотдел милиции и на тюрьму. На процесс были допущены только тщательно проверенные люди. Пропуска распределялись партийными, профсоюзными и комсомольскими организациями. По обычной практике подобных воспитательных процессов, призванных подтвердить «отщепенство» подсудимых, наряду с государственным обвинителем выступали так называемые общественные обвинители — электромонтер й ткачиха. Четверо подсудимых (Савасеев, Горшков, Сидоров и Барабанщиков) были приговорены к расстрелу, пять остальных (Клочкова, Гречихин, Сингинов, Федоров и Логинов) получили максимальный срок тюремного заключения — по 15 лет665. После процесса на промышленных предприятиях города Александрова и района прошли митинги и собрания, «на которых трудящиеся единодушно одобрили приговор суда». О приговоре сообщили областная газета «Призыв» и все районные газеты области666,

5—9 октября 1961 г. состоялся второй открытый процесс. Место заседания перенесли в областной центр — город Владимир, общественные обвинители на суде не выступали. Приговоры были без смертной казни. Но все 9 подсудимых были осуждены на максимальный срок лишения свободы — 15 лет667. Особой пропагандистской шумихи вокруг этого процесса власти устраивать не стали.

319

Массовые беспорядки в Александрове и судебные процессы над их активными участниками не вызвали никаких политических реакций и со стороны «антисоветских элементов» (в отличие от Мурома). Вероятно, очевидный для всех криминальный характер этих событий, совершенно не облагороженных хоть каким-то подобием «политики», не мог вдохновить потенциальных «протестантов» на выражение недовольства, а подпольных «антисоветчиков» — на написание листовок. Но интерес у оппозиционных групп к событиям как Муроме, так и Александрове, безусловно, был. Известно, например, что участник одной из московских подпольных групп, студент вечернего отделения философского факультета МГУ Э. С. Кузнецов, узнав о волнениях в.Муроме и Александрове, специально ездил в эти города, чтобы выяснить, «не носили ли эти беспорядки политического характера»668. Подробности поездки нам, к сожалению, неизвестны.

Глава 12

БИЙСК-1961, ИЛИ БУНТ В БАЗАРНЫЙ ДЕНЬ (25 июня 1961 г.)

«ПЬЯНЫЙ БАЗАР» В БИЙСКЕ И ЕГО ЗАВСЕГДАТАЙ

Лето 1961 г. было урожайным на пьяные бунты и волнения. Среди них (наряду с Муромом и Александровым) оказались события в Бийске (Алтайский край). В этом городе типичный для советской системы конфликт между «экономикой» (выполнение плана) и «политикой» (кампания по борьбе с пьянством) завершился победой «экономики». Торговые организации, стремясь выполнить план любой ценой, игнорировали ограничения на продажу крепких спиртных напитков, а в выходные дни торговали водкой на рынке прямо с машин. Городской базар стал своеобразным «клубом» для всех окрестных пьяниц. Все знали, что на базаре, и особенно в воскресные дни, можно без труда достать выпивку. Всегда находилось и место для немедленного распития водки. Рынок был переполнен потенциально горючим социальным «материалом». Между милиционерами и местными хулиганами установились личные неприязненные отношения. Ситуация, подобная бийской, не была ни уникальной, ни специфически конфликтной. Пьяный «шалман» на базаре мог и

Там же. Л. 200—201.

320

дальше в больших количествах поставлять задержанных за пьянство и хулиганство в КПЗ местного отдела милиции, пока у местных властей в ходе какой-нибудь очередной кампании по борьбе с пьянством не дошли бы руки до «наведения порядка».

Утром 25 июня милицейский ндряд (участковый уполномоченный Зосим и рядовой Лейзерзон) занимался привычным делом. Составили протоколы о нарушении общественного порядка и доставили двух пьяных в милицию. Базарный день вполне мог закончиться как обычно, если бы не взбрело в голову главе семьи Трубниковых из Бийского зерносовхоза отправиться в город покупать машину или мотоцикл, имея при себе большие по тем временам деньги — 2580 рублей.

СЕМЕЙСТВО ТРУБНИКОВЫХ: В РАЙЦЕНТР ЗА МАШИНОЙ

Николай Трубников работал плотником, в 1947 г., в разгар репрессивной кампании по борьбе с хищениями государственного имущества, был осужден. Во время бийских событий ему было 38 лет. На рынок Трубников приехал с женой Марией, домохозяйкой, и зятем А. Прилепских. Машину Трубниковы не купили, зато встретили знакомых — мужа и жену Сафроновых. С ними они по базарной традиции выпили около 2 литров водки в близлежащем скверике. Пили, в основном, мужчины. После приятного застолья женщины отправились в туалет. Сумку с деньгами на это время Мария Трубникова передала на попечение зятя. Мужчины пошли с базара к автобусной остановке. По дороге Трубников довольно громко матерился, что привлекло к веселой компании внимание милицейского наряда — Зосима и Лейзерзона. На требование «прекратить безобразие» Трубников ответил потоком брани. А при попытке доставить его в дежурную комнату милиции (находилась на рынке) Николай Михайлович, наделенный большой физической силой, стал сопротивляться. Ему на помощь пришел зять, которого, впрочем, скрутили довольно быстро.

Милиционер Лейзерзон и бригадмилец Огнев доставили Прилепских (и сумку с деньгами!) в дежурную комнату. Взглянем на ситуацию глазами Трубникова: двое увели зятя, а вместе с ним исчезли в недрах милиции и деньги. Раздосадованный {не уберег семейных сбережений!) и возбужденный спиртным Трубников остался наедине с Зосимом. Конфликт разрешился нападе

11 В. Козлов. Неизвестный СССР

321

нием на милиционера. Узнавший о случившемся дежурный по городскому отделу направил на место-происшествия машину с двумя сотрудниками. Трубникова задержали. На его крики уже сбежалась толпа зевак, состоявшая в значительной своей части из пьяных завсегдатаев Бийского рынка. Они явно сочувствовали Николаю, поскольку и сами раньше оказывались на его месте. Раздались угрозы освободить задержанного силой. Трубников побежал. Зосим выстрелил вверх из пистолета. Люди отхлынули. Беглеца скрутили и с трудом затолкали в милицейскую «линейку». Николай продолжал вырываться, кричал, что его избивают, требовал вернуть астрономическую сумму денег, якобы отобранную у него — 30 тысяч рублей. Это было раз в 10 раз больше того, что привезли с собой Трубниковы. Снежный ком событий покатился под гору.

МАРИЯ ТРУБНИКОВА: «ОТПУСТИТЕ МУЖА И ОТДАЙТЕ ДЕНЬГИ!»

Когда Трубников оказался в «линейке», на месте происшествия появилась его жена — Мария Петровна. Она поняла только одно. Мужа «забрали» в милицию, зять исчез, где семейные сбережения — неизвестно. Трубникова начала кричать: «За что забрали мужа?», схватила Зосима за рубашку и порвала ее. Под выкрики: «Грабители, паразиты, забрали деньги, надо убивать таких работников милиции», «Грабители, отдайте деньги», — Мария Петровна оказалась в машине, куда ее «вдавила» толпа. Трубникова плевала Зосиме в лицо, сорвала с него погоны... В конце концов разозленную женщину все-таки вытащили из машины. Тогда Мария Петровна забралась на «линейку», как на трибуну, и закричала: «Мы честно заработали деньги, а эти гады милиционеры их отобрали».

Трубникова была полностью сосредоточена на потерянных сбережениях. Муж уже сказал ей, что деньги у Прилепских. Но, могло ли это успокоить женщину? Ведь зять-то был еще раньше задержан милицией. Потому, наверное, и не могла сорокалетняя домашняя хозяйка откликнуться на призыв одного из милиционеров и сказать, что деньги нашлись. Для этого нужно было увидеть их воочию, «живьем», а словам милиции, она, по всей вероятности, ни на грош не верила.

Масла в огонь подлил Николай Трубников. Когда ему удалось выбраться из милицейской «линейки», он пошел по одной из

322

прилегавших к базару улиц. Остановил машину скорой помощи и во всеуслышанье заявил: «Меня избили и отняли деньги работники милиции». Ему перевязали голову и руку. В таком боевом виде Николай Михайлович, со словами: «Пойду расправляться с теми, кто меня избил», вернулся на рынок. Жены не нашел. Залез на перевернутую милицейскую машину и, размахивая руками, обратился к публике. Свидетели изложили несколько версий его короткой речи. Но неизменным во всех показаниях был один мотив: «их (милицию. — В. К.) надо бить»669.

ИНВАЛИД ЛИСИН

Столкновение семьи Трубниковых с милицией вряд ли переросло бы в массовые беспорядки, если бы толпа тут же не «вытолкнула» новых зачинщиков для защиты «правого дела». Физиономию бунта определили несколько человек, среди которых был особенно заметен Виталий Лисин. Он первым призвал группу пьяных хулиганов задержать милицейскую «линейку», освободить задержанного и «убить работников милиции». Именно его действия в критический момент превратили частный конфликт Трубниковых с милицией в погром. Лисин принадлежал к людям, по которым война прошлась -особенно жестоко. Мало кто- из молодых людей 1924 года рождения (год рождения Лисина), встретивших войну семнадцатилетними, уцелел. Виталию повезло — остался живым, хотя потерял ногу и стал инвалидом III группы. Во время описываемых событий он нигде не работал, имел на иждивении троих детей (12, 9 и 7 лет)670. Очевидно, как и некоторые другие инвалиды войны, он не сумел адаптироваться к своему увечью и мирной жизни, озлобился, начал пить.

Еще одним подстрекателем толпы к беспорядкам был Иван Ляхов, 55 лет, полутунеядец, полубродяга, обиженный на жизнь и на милицию, от которой ему, надо полагать, не раз доставалось. С 1953 г. Ляхов нигде не работал и не имел постоянного места жительства671. Сам он в насилии и избиениях не участвовал, но всячески воодушевлял толпу на подвиги, призывал к убийству. Иван пытался действовать исподтишка, внимательно следил за происходящим и в определенные моменты старался «подсказать» погромщикам, что делать. В аналогичной роли под

323

стрекателя выступил и 45-летний Байрам Кукоев. Как и Лисин, он был инвалидом войны III группы672. Кукоев, «не применяя лично физической силы», в течение нескольких часов подогревал толпу выкриками: «Растерзать их надо»; «Убивать их надо»; «Давно бы им надо это устроить»; «Бейте их, ребята» и т. п.

Старым врагом Зосимы и Лейзерзона был Михаил Мельников, сорока одного года от роду, инвалид II группы673, известный любитель выпить, промышлявший на базаре мелкой торговлей предметами кустарного изготовления. Милиция не раз задерживала его как за мелкую спекуляцию, так и за мелкое хулиганство. Показательно, что и судили Мельникова не просто за участие в беспорядках, а за «совершение неоднократных хулиганских поступков». С самого начала конфликта он явно обрадовался возможности свести счеты и в момент нападения толпы на Зосима закричал: «Попался гад, бейте его, чтобы он не мешал жить нашему брату...»674.

Шофер Станислав Косых попал в погромщики довольно банальным образом. Выпил с товарищами пол-литра «на троих», у выхода увидел шумевшую толпу и «откликнулся» на чью-то просьбу помочь «вытолкнуть машину»675. В. общем-то Косых был довольно распространенным типом рядового участника беспорядков. Легко, внушаемый,. инфантильный й безответственный, он легко подчинился чужой воле, с маниакальным упорством следовал заложенной другими «программе» и даже проявлял при этом изобретательность. Именно Косых догадался вывернуть передние колеса милицейской машины так, чтобы удобнее было ее переворачивать. Кроме того Косых, попав в колею погрома, «ругался, тыкал железиной в кузов, ударял ей по машине и одним из ударов попал Зосиму по виску»676.

Похожий психологический тип «инициативного подпевалы* представлял собой двадцатилетний слесарь Николай Ченцов677, попавший в поле зрения следствия и суда благодаря своим последующим подвигам, однако первые шаги в карьере погромщика сделавший в момент возникновения беспорядков, когда Трубникова освобождали из «линейки». Ченцов примкнул к погромщикам после выпивки с друзьями и рассказывал о своих поступках эпически просто: «Люди шумели, бросали камни, ка

Там же. Л. 91.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 91.

Там же. Л. 96.

Там же. Л. 90, 97—98.

Там же. Л. 97.

Там же. Л. 39.

324

кой-то мужчина дал мне камень и я тоже бросил его в машину. Я схватил второй камень и попал им в окно. Я заскочил на машину, Зосим на меня заругался, и я плюнул ему в лицо. Лейзерзон побежал мимо меня, и я стукнул его по спине»678. Ченцов догадался залезть под капот и оборвать провода, чтобы не дать машине уехать679. В ходе событий Николай становился все более жестоким и агрессивным. Когда Зосим попытался перевязать разбитую голову остатками разорванной рубашки, Ченцов сорвал эту самодельную повязку с истекавшего кровью милиционера680.

МЕСТНЫЕ ВЛАСТИ: ПОПЫТКА ДОГОВОРИТЬСЯ. ВЫЗОВ СОЛДАТ

Пока возбужденные хулиганы пытались вытащить Зосима из перевернутой машины для расправы, а погром не набрал еще полной силы, представители властей надеялись договориться с толпой по-хорошему. Но председателя горисполкома Гаркавого просто освистали и согнали с перевернутой машины, превращенной на короткое время в трибуну. Толпа уже достигла того уровня погромной истерики, когда слушают и слышат только «своих» и только «свое». Не помогли — как и в других случаях — и попытки разогнать собравшихся с помощью пожарных брандспойтов. Хулиганы просто порезали пожарные рукава, и пожарная команда бесславно уехала с места событий.

В попытках местных властей уговорить бунтовщиков был один примечательный эпизод. Заместитель начальника милиции, выступая перед толпой, «рекомендовался представителем горкома партии»681, скрывал свою принадлежность к милиции, что впоследствии было оценено как нерешительность. За этим малозначительным, на первый взгляд, фактом стоит в действительности инстинктивное понимание мудрым милиционером Кляги-ным избирательной агрессивности в действиях участников беспорядков. Он понадеялся на большую легитимность партийной власти, осознавая, что милиция из «зоны послушания» уже выпала, и принадлежность к ней лишает говорящего всяких шансов докричаться до разума бунтовщиков. В том же ряду явле-

Там же. Л. 46. Там же. Л. 5.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 46. Там же. Л. 7.

325

ний — указание ответственного дежурного горотдела подчиненным милиционерам (а их в конце концов собралось на базаре 28 человек) отправиться к месту событий в гражданской одежде682. И хотя Мария Трубникова была поначалу готова отделить «хороших» милиционеров (их можно было отпустить) от «плохих», которых следовало «убить», даже косвенная принадлежность к милиции в момент погрома была своего рода «каиновой печатью», выводившей человека из круга «своих».

Некоторые зачинщики беспорядков в Бийске в своей враждебности к власти как таковой явно пытались внедрить в сознание толпы более обобщенный образ врага, чувствуя, что пока «горком» или «горисполком» отделены в сознании бунтовщиков от «гадов милиционеров», участники волнений остаются потенциально открытыми для уговоров. Девятнадцатилетний слесарь Юрий Чернышев, известный в городе хулиган и старый враг милиции683, во время выступления Гаркавого пренебрежительно швырнул в него редькой (момент, явно снизивший патетику выступления председателя горисполкома). Некоторые намеки на критику режима в целом («недовольство существующим порядком», «недовольство Советской властью») встречались в высказываниях Ляхова. Именно ему принадлежит одна из самых осмысленных фраз, произнесенных участниками погрома: «Грабители, давайте молока, бить вас надо, убивать, они грабят людей»684. Выше этого «давайте молока» «программа» бунтовщиков не поднялась. Это, впрочем, совсем не значит, что у 500 человек, участвовавших в погроме, не было других причин для бунта, кроме мести милиции. Конечно, были! Но коллективное подсознание так и не вывело это глухое недовольство и тайный ропот на уровень сколько-нибудь осмысленного протеста. Толпа металась в тупиках матерной ругани и злобных оскорблений.

Попытки властей уговорить погромщиков закончились полной неудачей. Они были заблокированы активной работой социально-психологических механизмов, создавших полное отчуждение между, двумя группами «актеров», жестко проведенной зачинщиками границей между «нами» и «ими». Не случайно некоторые «активисты» погрома, подобно сорокапятилетнему Петру Лукьянову (имел в прошлом две судимости — за кражу и за нанесение телесных повреждений685), буквально вбивали в со

там же.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 91. Там же. Л. 100. Там же. Л. 40.

326

знание толпы мысль о «гадах» и «фашистах», враждебных «народу».

Видя полную бессмысленность дальнейших уговоров и переговоров, представители власти вызвали на подмогу солдат. Но до спасительного прибытия военных жизнь участкового уполномоченного Зосима висела на волоске. Сами же уговоры и «дискуссии» разворачивались на фоне выстрелов, крови и жестокого насилия.

«ВЫХОДИ ИЗ МАШИНЫ И ОТДАЙ СВОЮ ДУШУ НАРОДУ»

Толпа долго не могла добраться до своей жертвы — участкового уполномоченного Зосима, который из последних сил отбивался он нападавших хулиганов, угрожая им оружием. В какой-то момент погромщики почувствовали даже некоторую неуверенность. Но тут в события вмешался еще один новоявленный лидер — шофер Михаил Панькин (1924 г. рождения, неоднократно арестовывался за мелкое хулиганство686). В день волнений Панькин появился на базарной площади навеселе, как раз в тот момент, когда представители властей уговаривали толпу разойтись. По свидетельствам очевидцев, именно после его вмешательства в ход событий бунтовщики снова двинулись к машине687. По рассказу Лейзерзона, Зосим попросил Панькина о помощи. Михаил ответил: «Сейчас помогу». А сам заскочил в машину, схватил одной рукой Зосима за руку, а другой рукой за горло. Зосим упал. Когда Панькин попытался вырвать из рук милиционера пистолет, произошел выстрел688.

С захваченным пистолетом Михаил вылез из машины. На счастье, начальник милиции Овчинников тут же вырвал у него оружие. Сам Панькин впоследствии утверждал, что отдал пистолет добровольно, но большинство свидетелей этого не подтвердили. А выстрелов было в действительности два. Первым был легко ранен Панькин, а вторым — 3. Соколов, забравшийся вслед за Панькиным в машину. Соколов в результате ранения умер в больнице не приходя в сознание.

Толпа окончательно озверела. Ей, наконец, удалось вытащить Зосима и Лейзерзона из машины. Назревал кровавый самосуд. В этот момент на рынке появились солдаты. Они вместе с милиционерами сумели отбить Зосима у толпы, при этом многие

Там же. Л. 39.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 46. Там же. Л. 45.

327

хулиганы отчаянно сопротивлялись, а Юрий Чернышев ударил одного из милиционеров ногой в пах. Избитого Зосима перенесли в санитарную машину. Вывезти пострадавшего с места событий сразу не удалось. В дело снова вмешался Лисин. Он не только не давал «скорой помощи» уехать, но сумел забраться на нее, долбил костылем. Из машины вытащили медиков, а затем выбросили на землю Зосима689. Под призыв Лисина: «Топчи!», — истерзанного Зосима зверски избили. Бил и сам Лисин. Его лицо, одежда, ботинок были вымазаны кровью жертвы. Остановить это истерическое убийство не могли даже солдаты. (Они сумели спасти от избиения только Лейзерзона, который, судя по всему, оказался в другой «скорой помощи» вместе с Паникиным; тот, не переставая, ругался.)690 Наконец, Лисин решил, что Зосим мертв. Он дал команду: «Ну, теперь хватит, уже готов»691.

Толпа расступилась". Она добилась своего. Через пять часов после начала конфликта погром был прекращен совместными усилиями милиции и военных692.

СЛЕДСТВИЕ И СУД

Результаты расследования дела о массовых беспорядках в Бийске, а точнее, очередной открытый показательный суд, (такие суды начали входить в моду в начале 1960-х гг., приходя на смену «полутайному» правосудию эпохи раннего Хрущева), был призван продемонстрировать «отщепенство» и «звериный облик» врагов режима и произвести отрезвляющее впечатление на потенциальных бунтовщиков. В принципе, этот путь «воспитания народа» на «отрицательных примерах» очень скоро обнаружил свою неэффективность.

Специфика подавления беспорядков, волнений и бунтов в 1940 — 1950-х гг. — молчание властей, сопровождавшее обычно жестокую расправу. Никто не должен был знать о происшедших событиях, а попытки распространения слухов жестоко пресекались. Учитывая масштабы страны, простое «замалчивание» событий было достаточно эффективным средством локализации конфликта. Информация просачивалась с трудом. И партийная верхушка всегда имела достаточный запас времени для «принятия мер». В болыпин-

Там же. Л. 93. Там же. Л. 42. Там же. Л. 93. Там же. Л. 6.

328

стве случаев сигнал о конфликте просто не успевал дойти до заинтересованных конфликтных групп и предрасположенных к беспорядку районов. «Население» могло противопоставить государственной машине контроля за информацией только слухи. В конце 1950-х — начале 1960-х гг. радиофикация страны сделала доступным и другой источник информации — западные радиостанции, вещавшие на Советский Союз. Но и они могли пользоваться только слухами. Даже если бы западные «голоса» попытались обострить ситуацию, нажимая на педаль «народного восстания», — эффективная система глушения передач, так же как и слабая их доступность (прежде всего для тех, кто был готов к конфликтам), неизбежно отрезали бы сообщения о «вдохновляющих примерах» от тех, кто этими примерами мог и хотел воспользоваться. К тому времени, когда доступность приема западных радиостанций существенно выросла, изменилась социальная и политическая ситуация в стране — возник «симбиоз» населения и власти, а предрасположенность к конфликтам дошла до предельно низкой .отметки.

Новая хрущевская практика публичных процессов над участниками беспорядков в какой-то мере могла вдохновляться новой пропагандистской и контрпрбпагандистской ситуацией в стране, а также слабыми надеждами на «воспитательный» и устрашающий эффект подобных процессов. Но эта палка была о двух концах. Знание, что тЫ не одинок в своей ненависти к власти, могло подействовать на множество обиженных как социальный допинг, а не политический транквилизатор. Открытые судебные процессы не только лишний раз доказывали законопослушным гражданам, что с властями лучше не связываться — эта многочисленная категория людей и не собиралась заниматься с режимом перетягиванием каната, но и внушали потенциальной оппозиции мысль о возможности более существенной социальной поддержки, чем это казалось на первый взгляд. Гласность и открытость в принципе были противопоказаны режиму, который в этом случае не имед никаких идеологических козырей, кроме фальшивого «всенародного возмущения» номенклатурных «рабочих-передовиков». По законам социальной психологии открытые судебные процессы над участниками беспорядков могли придать действиям бунтовщиков и погромщиков более серьезный политический смысл, чем тот, который они на самом деле имели.

Как бы то ни было, в 1961 г. власти еще продолжали свои пропагандистские эксперименты. При этом подготовка и проведение процессов шли, фактически, по старым идеологическим и политическим рецептам, судебные приговоры по таким делам о массовых беспорядках во многом предопределялись в высоких

329

партийных кабинетах, а совсем не в залах суда. Власть каждый раз демонстрировала, что она может быть угрожающе опасной и жестокой, но совсем не справедливой.

В начале сентября состоялся первый процесс по бийскому делу. Следствие стремилось в ударные сроки выполнить пожелание высшего начальства. Для этого дело разделили на две группы и сосредоточились на пожарной подготовке первого показательного процесса. Судили 7 человек (Трубниковых, Панькина, Ченцова, Лукьянова, Филатова и Охотникова). Судя по некоторым невыясненным вопросам (например, о судьбе денег Трубниковых), следствие, готовя обвинение, скорее всего «рубило концы» и в спешке не очень заботилось о качестве расследования. Процесс продолжался три дня — с 5 по 7 сентября. Он проходил в клубе на 300 мест, на улицу выставили репродуктор693. Спустя месяц (3^6 октября) состоялся суд над второй группой обвиняемых — Лисиным, Кукоевым, Мельниковым, Косых, Ляховым и Чернышевым.

Три зачинщика беспорядков были приговорены к смертной казни (впоследствии мера наказания снижена), остальные к очень длительным срокам заключения (в основном от 12 до 15 лет лишения свободы). Местные начальники, должностные нарушения и упущения которых создали в Бийске обстановку, благоприятную для возникновения массовых беспорядков, отделались легким испугом. В большинстве случаев дело ограничилось партийными выговорами. И только один человек — заместитель начальника городского отдела милиции — был снят с работы «за проявленную нерешительность в ликвидации беспорядков и за необеспечение борьбы с нарушителями порядка»694.

Глава 13 ФЕНОМЕН НОВОЧЕРКАССКА

СОЦИАЛЬНЫЙ И ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ ВОЛНЕНИЙ В НОВОЧЕРКАССКЕ

«Коммунистическая» версия событий в Новочеркасске, самого значительного и известного стихийного народного выступления против власти в послевоенной истории СССР, проста и неубедительна: «хулиганствующие» и уголовные элементы, тайные и

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 91265. Л. 14. Там же. Л. 9об.

330

явные антисоветчики, пьяницы и маргиналы с помощью провокаций, угроз и принуждения сбили с правильного пути толпу несознательных рабочих и, несмотря на усилия «сознательных» — коммунистов, комсомольцев, дружинников и «передовиков», повели ее за собой против Советской власти. Эта безотказная схема, отработанная еще в первые годы режима для объяснения «необъяснимых» с точки зрения большевистских идеологических мифов выступлений народа против «своей» власти, в 1960-е гг. уже не казалась достаточно убедительной и идеологически эффективной даже самой коммунистической верхушке.

Размах событий был таким, что узнай о них (даже в официальной интерпретации) население всей страны, возмущенное обидным повышением цен 1962 г., и феномен Новочеркасска вполне мог превратиться в новочеркасский синдром. Известия о таких крупных волнениях обычно избавляют народ от ощущения бесперспективности любого выступления против режима (все равно, мол, никто не поддержит, вокруг кишат осведомители КГБ, которые тут же донесут и т. п.) и, будучи преданы гласности, способны стать вдохновляющим примером для недовольных. А если таких недовольных — целая страна (кому же нравится, когда зарплата снижается, а цены растут), то тогда предпочтительнее пренебречь возможным устрашающим эффектом от жестокого судилища над «зачинщиками» и сохранить события в тайне, сделав их как бы и «небывшими». Поэтому, несмотря на открытые показательные процессы над участниками волнений в Новочеркасске, информацию о событиях за пределы города постарались не выпускать, а городских жителей запугали настолько, что они вообще боялись откровенно обсуждать итоги судебной расправы над зачинщиками, опасаясь к тому же, что и сами «засветились» во время волнений. Все знали, что толпу фотографировали переодетые сотрудники КГБ и милиции (одного из них в первый день волнений рабочие расшифровали и избили).

В конечном счете, коммунистические правители в своем внутреннем «семейном» кругу удовлетворились довольно бесхитростной версией своей идеологической и юридической «обслуги», а для «внешнего употребления» предпочли ограничиться привычным молчанием. «Вожди» были не без основания уверены: чем дольше о событиях, подобных новочеркасским, ничего внятного население не узнает, тем дольше прослужит великий советский миф о «нерушимом единстве партии и народа». Одним словом, беспорядки в Новочеркасске, в отличие, например, от Кронштадтского мятежа или антоновщины, в советские учебники истории не попали. Лидеры страны подсознательно чув

331

ствовали, что расстрел безоружной толпы, требовавшей от Советской власти, как от какого-нибудь дореволюционного заводчика, хлеба и нормальной зарплаты, совсем не сулил им лавров великих политиков и борцов за дело рабочего класса.

Волнения в южнорусском городе уже давно превратились в символ народного сопротивления коммунистическому режиму, в своеобразный иероглиф «Новочеркасск», вызывающий в современной России целый комплекс негативных политических эмоций и переживаний по поводу прошлого. А ведь все, что в течение трех летних дней происходило в Новочеркасске, не было чем-то исключительным и уникальным. Нам известны случаи стихийных стачек и забастовок, политических антиправительственных демонстраций под красными флагами и даже с пением революционных песен, не говоря уже о погромах отделений милиции или горкомов КПСС, символических действиях (тревожные гудки, «осквернения» портретов вождей) или насилии по отношению к представителям власти и здравомыслящим обывателям. Не было чем-то особенным и политическое «сопровождение» беспорядков листовками, лозунгами и высказываниями «антисоветского характера». Даже по своей массовости и размаху волнения в Новочеркасске, хотя и выделялись из ряда остальных городских волнений в Европейской России, но явно уступали, например, волнениям в Грузии в 1956 г. Символика Новочеркасска определяется даже не беспрецедентной жестокостью властей. И до Новочеркасска при подавлении волнений было немало стрельбы, крови и злобного «правосудия» по отношению к зачинщикам. Суть дела здесь и не в непосредственной направленности и содержании протеста, даже не в составе участников (в основном, рабочие) или более осмысленных и организованных (по сравнению с другими волнениями) действиях жителей Новочеркасска.

Два обстоятельства делают волнения в этом южном городе исключительными. Во-первых, волнения разворачивались на фоне массового недовольства политикой власти в целом по стране, а не были, как обычно, привязаны к исключительной ситуации в одном отдельно взятом городе или поселке. Это, действительно, высшая точка народного недовольства, спровоцированная решениями высщей власти и локализованная не столько географически (ведь призывы к забастовкам и бунтам раздались одновременно по всей стране695), сколько во времени (начало

6,5 См. информации КГБ при Совете Министров СССР // Исторический архив. 1993. № 1.. С. 111-118; № 4. С.170-172; «Объединяйтесь вокруг Христа...».

332

июня, сразу после публикации Обращения ЦК КПСС о повышении цен). Во-вторых, впервые (такого не было ни до, ни после!) в организации подавления беспорядков принимали, непосредственное участие высшие партийные иерархи (члены Президиума ЦК КПСС А. И. Микоян и Ф. Р. Козлов), тем самым и ответственность за расстрел легла непосредственно на высшее руководство страны, а не на местные власти, военных, КГБ или милицию. Режим «подставился».

Чтобы вполне понять истерическую реакцию властей на события в Новочеркасске, нужно ясно представлять себе то негативное информационное поле, в котором оказались высшие руководители после объявления о повышении цен. Сообщения об антиправительственных листовках и высказываниях, оскорблениях в адрес лично Хрущева, призывах к бунтам и забастовкам в начале июня 1962 г. приходили отовсюду. Власти испугались политических последствий собственного решения, а в фокусе их внимания в этот критический момент оказался именно Новочеркасск — место наивысшего накала страстей.

Партийные руководители и КГБ отгоняли от себя как наваждение тревожные мысли о стратегическом или тактическом просчете, о правильности своей социально-экономической политики, о кризисе доверия власти, о том, что продовольственные трудности и дороговизна — классический повод не только для забастовок и бунтов, но даже для революций. Для того, чтобы оценить это, достаточно было помнить если не 'свой собственный революционный опыт, то хотя бы школьный курс истории. Ничего из этих неизбежных размышлений партийной и государственной верхушки о себе и собственном будущем в документы не попало и попасть не могло. Подобное противоречило бы партийному этикету. Зато в ситуативном анализе новочеркасских событий руководство страны, а особенно полицейский аппарат, были достаточно убедительны.

В информации заместителя председателя КГБ при Совете Министров СССР в ЦК КПСС о массовых беспорядках в г. Новочеркасске от 7 июня 1962 г. отмечалось, что на Новочеркасском электровозостроительном заводе им. Буденного, где как раз и начались волнения, «уже имели место факты, когда некоторые рабочие кузово-сборочного цеха приходили на завод, но в течение трех дней не приступали к работе, требуя от дирекции улучшения условий труда». Другими словами, опыт забастовок у новочеркасских рабочих был. Причин для недовольства и даже негодования тоже было более чем достаточно. В начале 1962 г. администрацией завода пересматривались нормы выработки,

333

«в результате чего у некоторой категории рабочих понизилась заработная плата до 30 процентов». Важным обстоятельством, способствовавшим разжиганию конфликта, была личность директора электровозостроительного завода Б. Н. Курочкина, вызывавшего особую неприязнь рабочих696.

Пройдясь по верхам событий, КГБ не стал углубляться в детали и подробности. А они существенны для того, чтобы понять особую предрасположенность именно рабочих Новочеркасского электровозостроительного завода им. Буденного (НЭВЗ) к крайним формам протеста. На эти дополнительные «возмущающие» факторы уже в наше время обратила внимание И. Мардарь. НЭВЗ, будучи формально передовым и преуспевающим заводом, реально был одним из самых технически отсталых в городе. На нем, особенно в горячих цехах, преобладал тяжелый физический труд, бытовые условия были неудовлетворительны (недостаток бытовок, перебои в подаче воды и т. п.). Зарплата у большинства — низкая. В результате — текучесть кадров и готовность администрации принимать на работу всех без разбора, в том числе и тех, кого никуда больше не брали — освободившихся из заключения уголовников. По сообщению И. Мардарь, со ссылкой на ветеранов завода, среди рабочих попадались и люди непосредственно обиженные властью — бывшие раскулаченные и «расказаченные»697.

На повышенную концентрацию в городе бывших заключенных обращали внимание и правительственные органы. Но на мой взгляд, значение криминальной составляющей не следует преувеличивать. Среди осужденных «зачинщиков» очень мало людей с серьезным уголовным прошлым, а хулиганов, мелких несунов в это время в стране насчитывались миллионы и подобные «народные» преступления были свойственны скорее привычному образу жизни народа, чем уголовному миру. Да и чисто статистически количество проживавших в городе бывших преступников (официально на 1 июля их числилось 1586 человек698) при том, что только на НЭВЗ работало 12 тыс. человек, а в Новочеркасске было еще несколько крупных заводов, явно не впечатляет. «Город преступников», выступивший против власти в духе бакунинского революционного бунтарства, может быть, и мог стать красивым мифом, но имеет мало общего с реальностью. Другое дело, что повышенная концентрация быв

Исторический архив. 1993. № 1. С. 122—123. Мардарь И. Указ. соч. С. 5—6. Исторический архив. 1993. № 1. С. 126.

334

ших уголовников в конкретном месте и в конкретное время (сталелитейный цех, первая смена) отчасти способствовала более острой форме конфликта на первой его стадии.

Гораздо важнее то, что в городе был продовольственный кризис. Мяса в магазинах не хватало, за картошкой на рынке занимали очередь в час ночи. Ели даже жареную картофельную шелуху. Когда в начале мая рабочим НЭВЗ в очередной раз снизили расценки и увеличили нормы выработки699, жить, особенно семейным, а их оказалось много среди «зачинщиков», стало совсем невмоготу. Тут и без повышений цен продержаться от зарплаты до зарплаты было трудно. А 31 мая, несмотря на ожидавшееся на следующий день повышение цен, о чем дирекция знала, в сталелитейном цехе электровозостроительного завода было проведено очередное снижение расценок на производимую продукцию700. Ничего более глупого в то время сделать было нельзя. В цепи случайностей, приведших рабочих и власть к трагедии массового расстрела, появилось первое звено. И это только после кажется, что каждой из этих случайностей в отдельности можно было бы избежать, окажись начальники поумнее, а рабочие потерпеливее. ' '

ДЕНЬ ТРЕВОЖНЫХ ГУДКОВ (1 июня 1962 г.)

В скверике перед сталелитейным цехом (7.30—11.00). Рано утром 1 июня 1962 г. население СССР узнало о повышении закупочных и розничных цен на мясные продукты и мясо. Понятно, что особой радости по этому поводу никто не высказал, хотя законопослушная и осторожная часть населения страны все-таки попыталась примириться с новой неприятной реальностью: может быть, снизятся цены на рынках, а мясных продуктов в государственных магазинах станет больше. В обыденных разговорах 1 июня 1962 г. доминировали «обывательские суждения». Так КГБ оценило обычные для того времени эгалитаристские мотивы («следовало бы* сохранить цены и снизить зарплату высокооплачиваемым лицам») и полное равнодушие «маленького человека» к всемирной миссии мирового коммунизма («отказаться от помощи слаборазвитым, социалистическим странам»)701. Большинство справедливо считало: возникли проблемы, пусть пра-

9 Мардарь И. Указ. соч. С. 6.

0 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 7.

" Исторический архив. 1993. № 1. С. 113.

335

вительство их решает, но не за наш же счет! Не может? Значит, правительство плохое!

По всей вероятности, примерно так шло обсуждение Обращения ЦК КПСС и Совета Министров СССР и среди тех 8—40 рабочих сталелитейного цеха Новочеркасского электровозостроительного завода, которые собрались в цехе в половине восьмого утра 1 июня 1962 г. Если учесть, что этим рабочим буквально накануне снизили расценки, то можно предположить, что высказывались они, пожалуй, и покруче, чем КГБ счёл возможным сообщить в ЦК КПСС. К этой группе, бросившей работу, стали подходить другие. Собралось уже 20—25 человек. Начальника цеха, призывавшего вернуться к работе, послали куда подальше, а сами продолжили дискуссии в заводском сквере702.

Известие о волынке дошло до директора. Он отправился к бузотерам, однако успеха не добился. Узнав о появлении Куроч-кина, в сквер потянулись другие рабочие. Толпа росла на глазах. Люди в резкой форме высказывали свои претензии. В ответ Курочкин еще больше обозлил рабочих: «Если не хватает денег на мясо и колбасу, ешьте пирожки с ливером»703. Эта воистину крылатая фраза возмутила весь завод. Уж слишком много чиновного «толстопузого» высокомерия и презрения скрывалось за цинизмом директора.

В конце концов, Курочкин вырвался из возмущенной толпы и вернулся в заводоуправление. К 11 часам утра (время перерыва у первой смены) в сквере собралась толпа уже в 300—500 человек. Она двинулась к4 площади заводоуправления, требуя директора. Возмущение искало выхода. Криками и матом снять возникшее напряжение было уже нельзя. Спонтанно у разных людей родилась мысль о придании своему протесту некоторой упорядоченности, и даже о его идеологическом и организационном оформлении. Формовщик Удовкин забежал в цех и на листе бумаги написал некий «подстрекательский лозунг». Кто-то из находившихся рядом коммунистов попытался отобрать крамольный призыв. Удовкин испугался, а свое творение порвал и сжег704.

На компрессорной станции (между 11.00 и 12 часами дня). Зачинщика беспорядков из формовщика Удовкина не получилось — он вовремя спохватился. На роль сиюминутных лидеров в первые часы назревавшей забастовки выдвинулись другие

Исторический архив. 1993. № 1. С. 112. Мардарь И. Указ. соч. С. 8. Исторический архив. 1993. № 1: С. 123.

336

люди, более решительные и смелые. В толпе, начавшей собираться около заводоуправления, оказалось несколько потенциальных «зачинщиков», «потянувших» за собой возбужденных и возмущенных рабочих. От толпы отделились несколько человек, которые решили подать тревожный заводской гудок. Мотивы своих действий они объясняли просто и бесхитростно: когда узнал о Повышении цен, «то решил каким-то образом выразить свое неудовольствие администрации»705. Выразить протест и возмущение — никакой другой «программы» у рабочих поначалу не было, да и быть не могло.

В центре событий, в роли их психологического «мотора» случайно оказался 24-летний Вячеслав Черных. Этого молодого и довольно образованного человека (закончил 9 классов), сына шахтера, умершего в 1958 г., слесаря кузнечного цеха, вряд ли можно отнести к числу обиженных властью маргиналов и пауперов, не было у него и уголовного прошлого. «Я мечтал и стремился быть советским человеком»706, — говорил о себе сам Черных. Он романтически относился к идеологическим мифам советского времени. После окончания 7 классов собирался поехать на целину по комсомольской путевке. После демобилизации из армии Вячеслав приехал работать в Новочеркасск. В августе 1961 г. женился. Вместе с женой снимал небольшую комнату, помогал из своей зарплаты матери — она в это время перестраивала дом. Жили молодые тяжело, очередь на квартиру была длинной и долгой, но они относились ко всем трудностям оптимистически. Во время беспорядков жена Черных была на сносях. После ареста он больше всего переживал за нее, беспокоился о ее здоровье, ждал рождения ребенка707.

В водоворот событий Черныха бросили, скорее всего, спонтанный протест против несправедливости власти, а также хорошо усвоенная по советским фильмам модель поведения революционных рабочих во время стачек и забастовок (тревожные гудки, лозунги и плакаты), воодушевляющие образцы коллективных действий рабочих, созданные советской пропагандой и художественной культурой. А кроме того, были еще и выводы из собственной трудной жизни: «Чтобы купить мяса, масла, мясных продуктов, нужно было ехать в другие города — г. Шахты, Ростов. Конечно, невольно напрашивался вопрос, почему так плохо снабжают город. Вывод один. Нет внимания на нужды тру

337

дящихся со стороны местных органов руководства (впоследствии об этом указывали в печати). Когда произошли события, не понял их смысла и последствий, под влиянием всей обстановки совершил ошибку»708.

«Ошибка» Вячеслава заключалась в том, что он «с группой лиц в количестве около 15 человек ... пришел в компрессорную станцию» и включил заводской гудок на полную мощность. Работники компрессорной станции попытались помешать забастовщикам. Возник конфликт со «здравомыслящими». Этот конфликт будет в разных вариациях повторяться в ходе новочеркасских событий. Рабочая масса не была единой, хотя повышение цен и снижение расценок в той или иной форме задели всех. Одни рабочие «тащили» забастовку на себе, придавая ей динамику и наступательность, другие, осторожные и лояльные по отношению к власти, пытались их остановить и вразумить. Толпа собравшихся рабочих выступала в качестве арены борьбы между агрессивными критиками власти и теми, кто в нее, эту власть, еще верил или боялся с ней связываться.

Столкновение различных моделей поведения в стрессовой ситуации постоянно меняло физиономию толпы и облик событий, которые определялись, грубо говоря, тем, кто кого перекричит. При этом от «умеренных» иногда требовалось большое мужество, чтобы противостоять разрушительному натиску «хулиганов-экстремистов». Парадокс заключался в том, что даже несогласные с «экстремистами», ставшими как бы «коллективной глоткой» новочеркасских рабочих, самим своим присутствием на площади уже создавали «критическую массу» коллективного психоза.

Вячеслав Черных, сыгравший столь важную роль в развертывании протеста (тревожный гудок в неурочное время привлек рабочих других цехов, жителей окрестных поселков на место Событий), был еще и инициатором написания лозунга «Мяса, молока, повышения зарплаты»709. (По некоторым источникам, лозунг содержал также и требование квартир710.) Написать лозунг, вывешенный позднее на высокой стальной опоре, видный издалека и ставший, по сути дела, лейтмотивом рабочего протеста, помог Черныху 23-летний художник литейного цеха В. Коротеев. Этот молодой человек, в отличие от Черных, имел уголовное прошлое (судимости за квартирную кражу и хулиганство)711 и у него было

18 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93662. Л. 105об.

19 Исторический архив. 1993. № 1. С. 123.

0 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98328. Л. 10.

1 Исторический архив. 1993. № 1. С. 132.

338

больше оснований ненавидеть власть. Однако, на деле Коротеев просто поддался напору более активного человека712.

Приблизительно в 11.30 большая толпа людей подошла к заводоуправлению, прорвалась через проходную и вышла на заводскую площадь. В это время на заводе находились секретари горкома КПСС, парткома завода, сотрудники УКГБ. Однако, по свидетельствам, собранным И. Мардарь, они в это- время фактически бездействовали, либо их деятельность была полностью парализована713. Вообще же первые сообщения о «бузе» на электровозостроительном заводе поступили, например, в милицию около 10 часов утра. А в 11 часов армия, милиция и КГБ уже были подняты по тревоге714, но активных действий долгое время не предпринимали.

На площади у заводоуправления поначалу собралась толпа в 300—500 человек. Группами они возбужденно обсуждали новые цены и сниженные расценки. Поползли слухи, фактически представлявшие собой программу ближайших действий: забастовали де рабочие Сельмаша, они остановили пассажирский поезд, разобрали рельсы и т. п.715 Подобные сообщения всегда действуют воодушевляюще на участников волнений: во-первых, мы не одиноки, во-вторых, не нам одним, в случае чего, отвечать. В конечном счете, «программа» была выполнена — пассажирский поезд действительно остановили. А пока толпа ритмически скандировала свой главный лозунг: «Мяса, масла, повышения зарплаты»716. Кто-то свистел, кто-то выкрикивал оскорбления в адрес директора завода.

Остановка пассажирского поезда. Стихийный митинг у железной дороги (12.00—16.00). Здание заводоуправления Новочеркасского электровозостроительного завода, где к 12 часам дня собралась уже большая толпа, находилось в 100 метрах от железнодорожного полотна717. Так что не только идея остановки поезда носилась в воздухе, но и железная дорога, что более существенно, была, как говорится, под рукой. Около пешеходного туннеля под железной дорогой собралось много народа. Кричали: «Нужно остановить поезд». На столбы залезли мальчишки и громко свистели718. Именно в это время, по рассказу одного

339

из свидетелей, появился на опоре щит с лозунгом о мясе, масле и повышении зарплаты719.

На железнодорожных путях началось сооружение баррикады из разломанного штакетника. Вскоре появился поезд. Толпа устремилась ему навстречу720. Впереди бежала двадцатилетняя комсомолка Г. Полунина. Увлекая за собой толпу, она подхватила чей-то упавший на землю красный платок и привязала его к палке721. В конце концов, красная"косынка, превратившаяся в развевающийся флаг, оказалась на заграждении из штакетника, сложенного на путях.

Не доезжая до препятствия, пассажирский поезд Саратов-Ростов остановился. Движение было прервано. Толпа полезла на паровоз. Среди тех, кто в это время обратил на себя внимание, оказались все та же Полунина и слесарь Ф. Ф. Захаров, 21 года от роду, холостой, несудимый студент-заочник 1 курса Новочеркасского политехнического института. (Кто начал подавать тревожные гудки с паровоза, так до конца и не ясно, но следствие и суд.обвинили в этом именно Захарова.) Оба молодых романтика в конце концов быстро одумались и поспешили удалиться с места волнений. Захаров больше ни в каких эпизодах беспорядков замечен не был, Полунину еще раз видели вечером того же дня на железнодорожных путях722.

На тревожные гудки паровоза стали собираться любопытные — рабочие из других цехов, люди из близлежащего поселка. Толпа росла. По сведениям прокурора отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Ю. Шубина, она вскоре превысила четыре тысячи человек723. Среди собравшихся появились невесть откуда взявшиеся пьяные (с утра!). Среди них время от времени вспыхивали драки и столкновения. В итоге, после того, как юные романтики Захаров и Полунина помогли остановить поезд и снова растворились в толпе, на авансцену событий выдвинулись люди совсем иного психологического типа, возраста и образа жизни — вовсе не студенты-заочники.

Своей повышенной активностью обратили на себя внимание свидетелей два человека: 34-летний газорезчик НЭВЗ В. А. Уха-нов, с семиклассным образованием, осужденный в 1947 г. по «закону о колосках» (10 лет), и 46-летний стропальщик Ф. В. Фе

340

тисов, с семиклассным образованием, также имевший судимость (1949 г., 2 года лишения свободы). Не очень внятные, но эмоциональные «выступления» этих обиженных властью людей запомнились многим, хотя Уханов впоследствии упорно писал в жалобах: «Я никаких выкриков там не делал»724.

Виктор Уханов был человеком с подмоченной репутацией. На работе к нему особых претензий не было, «характеризовался положительно»725. Но по собственному признанию Виктора, после развода с женой он начал сильно пить, вел себя «очень глупо и бесшабашно». Утром 1 июня Уханов должен был идти на работу, но после вчерашней выпивки проспал и решил опохмелиться. У буфета он встретил своего собутыльника и выпил с ним по кружке пива. За выпивкой речь, конечно же, зашла о повышении цен и несправедливости властей. Тут-то приятели услышали гудок и решили посмотреть, что происходит. На путях стоял остановленный поезд, а навстречу шли трое мужчин и кричали: «Правильно поступили люди, с партией нужно все порвать».

Не совсем ясно, но не исключено, что «товарищем, с кем выпивали», был не кто иной, как Фетисов. Он 1 июня собрался ехать к матери, но не поехал^ так как встретил товарищей и «запьянствовал»726. Фетисов, по утверждению следствия и суда, «взобрался на переднюю площадку паровоза остановленного пассажирского поезда и вместе с осужденным Ухановым неоднократно обращался к толпе с провокационной речью». Оба были сильно пьяными и, как сказал впоследствии Уханов, «что мы говорили народу, я не помню»727. Но в общем-то Уханов и Фетисов могли повторять то, что в это время говорили все вокруг: «Нас поддержат Ростов, Шахты, Таганрог, все бастуют», «повыг сились цены на мясо, масло, молоко» и т. п. Примерно через полчаса после этого Уханов подошел к своему знакомому и горько сказал: «Меня могут расстрелять»728. Фетисов никаких особенных «программных» заявлений не делал, но на вопрос из толпы: «Куда ты залез, старый?», — патетически ответил: «Я добиваюсь своих прав»729. Однако, добиваясь «своих прав», Фетисов сумел отключить тормозную систему остановленного поезда, что создало серьезную опасность для окружающих.

Там же. Л. 41. Там же. Л. 77. Там же. Л. 68. Там же. Л. 66, 70.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 70. Там же. Л. 69.

341

У остановленного поезда развернулся стихийный митинг. На тепловозе кто-то мелом написал «Хрущева на мясо»730. В душных вагонах, без воды, оставались недоумевающие пассажиры. Хулиганы из толпы били в вагонах стекла. По некоторым данным, тех, «кто высказывался против начавшихся беспорядков, отталкивали в сторону и избивали». Пытавшегося пробраться на паровоз для прекращения гудков главного инженера завода Елкина тоже избили. Начались «отдельные драки между пьяными, разбрасывались бутылки, толпа шарахалась из стороны в сторону»731.

Мужественное поведение главного инженера завода Н. С. Елкина в ходе волнений высоко оценил в своих недавних воспоминаниях один из активных участников событий П. П. Сиуда. В 1962 г. ему было 25 лет и работал он слесарем-сборщиком на электровозостроительном заводе. Описывая бездействие «начальства» на первом этапе беспорядков, Сиуда отметил, что Елкин никаких обещание и заверений не давал, но упорно уговаривал рабочих прекратить волнения и приступить к работе732. По воспоминаниям П. Сиуды, никто главного инженера не избивал, хотя на суде сам Сиуда показал, «что придя на электровозостроительный завод, он увидел, как рабочие били главного инженера Елкина и в числе других потребовал прекратить избиение»733.

Остановка поезда, тревожные гудки паровоза, крики, стихийные выступления взбудоражили завод и окрестные поселки. В водоворот волнений вливались рабочие второй смены, которая в конце концов тоже прекратила работу. Появились новые «зачинщики». 26-летаий токарь В. И. Щербаков «1 июня 1962 г., явившись на работу в крепежный цех Новочеркасского электровозостроительного завода во вторую смену, к работе не приступил, выпил водки и учинил в цехе подстрекательские к беспорядкам надписи». Надписи эти были хотя и маловразумительны, но политически остры: «Коля, это начало, жди конец. Победа будет за нами» (на дверях кабинета начальника); «Привет большевикам, продавшим Россию» (на стене в коридоре)734.

Известия о начавшейся забастовке поползли по близлежащим заводам. Осужденный за участие в беспорядках С. Е. Ефремов (1936 г. рождения, член КПСС с 1959 г., ранее не судимый, женатый, отец двоих малолетних детей, токарь НЭВЗ) рассказал,

342

что после обеда, когда все уже бросили работу, он отправился домой. По дороге решил заглянуть на старое место работы — в инструментальный цех завода им. Никольского, «четырем рабочим рассказал о событиях на электровозостроительном заводе и с иронией заметил, что они несознательные, работают и не поддерживают рабочих электровозостроительного завода. Постояв в цехе минут 5—7, он ушел домой, а рабочие продолжали работать»735. Ефремова запомнили, поэтому он и получил за свои достаточно невинные разговоры жестокий приговор. Десятки людей, разнесшие по всему городу весть о забастовке на НЭВЗ, к счастью для себя, остались неузнанными. Но можно не сомневаться, что «оскорбительных отзывов» и призывов присоединиться к мятежному НЭВЗ прозвучало в тот день немало по всему Новочеркасску.

У остановленного поезда в ход событий вмешалось несколько весьма колоритных личностей, тут же и исчезнувших из поля зрения свидетелей. Предварительное следствие обратило особое внимание на 48-летнего грузчика Ефима Сильченкова. Жизнь этого человека сложилась неудачно. Он имел четыре судимости и с 1933 по 1953 г. (с перерывом на войну, которую он от начала до конца провел в армии) сидел в тюрьмах и Лагерях. «Я родился в бедной крестьянской семье Смоленской области, — рассказывал о своих злоключениях Ефим Федорович, — окончил сельскую школу" (3 класса. — В. К.). В 1933 г. голод выбросил меня из деревни в город, где я в поисках работы и куска хлеба был забран органами ОГПУ (обут в лапти) и назначен заочно срок 3 года... По окончании срока, ровно через 11 дней, только я успел приехать на место назначения, я также был забран и был осужден заочно... срок 5 лет. В 1941 г. 30-го июня по окончании срока меня забрали на фронт... был четыре раза ранен и имел награды. Демобилизовался в звании старшины. После демобилизации.., не имея опоры, куда мог бы преклонить голову и не имея достаточно собственной силы, <чувствуя> радость за Победу и горе за одиночество, я по новой стал выпивать с кем попало в публичных местах. Оконцовка опять тюрьма. 2 года. 48 г. — 10 лет и до 1953 г. Когда я был освобожден по амнистии со снятием судимостей в возрасте 38 лет, я вышел за ворота, дал клятву, что больше не быть там. Поступил на работу на электровозостроительный завод, где освоил специальность столяра, завел семью, женился. Получил хорошую квартиру, жена работала в буфете на том же заводе. Я радовался жизнью и отдыхал на

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98311. Л. 2.

343

том же заводе после прошлого, залечивая как душевные, так и фронтовые раны в доме1 отдыха или в санатории. И располагал на трудовую пенсию. Но Ростовский суд повернул обратно»736.

По своим психологическим данным Сильченков никак не «тянул» на роль зачинщика. Ефима Федоровича затащило в воронку беспорядков волею случая и обстоятельств. Сам он, рассказывая о событиях на заводе им. Буденного, подчеркнуто отмежевывался от «отъявленных», хулиганов, действующих «произвольно, не признавая разума»737, а о себе говорил, что «стал жертвой в толпе общественной невоздержанности»738. На беду Сильченкова в «толпе общественной невоздержанности» его многие видели739, а четыре судимости делали из него идеального «козла отпущения» для предвзятых следствия и суда.

Ефима Федоровича обвинили в том, что перед толпой он «поставил на голосование» вопрос о пропуске поезда740. По рассказу самого Сильченкова, дело обстояло так. Сначала на требование какого-то неизвестного сойти с насыпи он ответил: «Почему я должен сойти, я такой," как и ты. Я тоже Родину защищал, а поэтому мне близки ее интересы», — и поделился услышанным: якобы на станции Хатунок разобран путь железной дороги: «Как бы не было плохих последствий». Но тут Ефим Федорович увидел знакомых коммунистов с завода, которые пытались пропустить поезд. «Для меня стало ясно, — рассказывал впоследствии Сильченков, — что для них больше известно, разобран путь или нет. И я крикнул в толпу: „Товарищи, пропустим поезд!". Послышались голоса: „Пропустить!". И паровоз дал гудок отправления, а я пошел домой с товарищем по работе...»741

Активно вмешалась в ход событий у остановленного поезда 38-летняя уборщица НЭВЗ М. А. Залетина. Эта женщина с четырехклассным образованием, замужняя, мать троих детей (один из которых, очевидно, из-за крайней бедности, содержался в детском доме) выкрикивала в толпу у поезда свои обиды: «получает 30 руб., у меня двое детей, и их нечем кормить, а муж погиб». Все свое возмущение несправедливостью жизни .Залетина в момент беспорядков обратила на коммунистов: «Толстопузые, бить коммунистов»742. Еще одним «зачинщиком» беспорядков на

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 119-119об.

Там же. Л. 10.

Там же. Л. 51.

Там же. Л. 75.

Там же. Л. 66.

Там же. Л. 9—9об.

Там же. Л. 76, 77.

344

железной дороге был объявлен отец троих детей, 35-летний слесарь-наладчик НЭВЗ И. Д. Иванов. Очевидно, так же как и Залетина, он просто не знал, как теперь прокормить семью, и искал повода выплеснуть свое возмущение. На обращенную к толпе просьбу пропустить поезд Иванов выкрикнул, что пока поезд стоит на путях, можно будет собрать больше народа743.

В какой-то момент дружинникам и коммунистам удалось переломить ситуацию. Предполагалось отправить поезд по заданному маршруту. Но для этого он должен был пройти мимо электровозостроительного завода, т. е. через скопление людей. Значит, были возможны новые эксцессы. Полагая, что поезду лучше вернуться на предыдущую станцию, 38-летний машинист испытательной станции НЭВЗ, коммунист В. Ф. Гладченко (со средним техническим образованием, отец одного ребенка, ранее не судимый) затормозил паровоз. Следствие и суд версии Гладченко не приняли, и 19 июля 1962 г. он, как и все прочие действительные и мнимые зачинщики беспорядков, был приговорен Ростовским областным судом к несоизмеримо высокой мере наказания — 10 годам лишения свободы744. А поезд все равно пришлось уводить задним ходом. Произошло это в четыре часа дня, когда, наконец, удалось вытеснить бунтовщиков из состава и убрать их с крыш вагонов745.

Растерянность властей. Неудачные попытки использовать милицию. К четырем часам на заводе собралось уже все областное начальство: первый секретарь обкома КПСС Басов, председатель облисполкома, председатель совнархоза, другие ответственные работники области и города746. Толпа переместилась к заводоуправлению и потребовала выступления «начальников»747. Среди забастовщиков уже произошел раскол. Одни пытались силой ворваться в заводоуправление, другие требовали продолжать забастовку, «но без хулиганских проявлений»748. Активные действия «экстремистов», как это чаще всего бывает в моменты наивысшего накала страстей, придали внешнему облику событий именно погромный характер. Спровоцировало же погром прежде всего бездействие властей749.

В конечном счете толпа реализовала обе программы действий — и «экстремистскую» («бей коммунистов», громи заводо-

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98309. Л. 3-4. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93940. Л. 12. Исторический архив. 1993. № 1. С. 125. Там же. Там же.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31.. Д. 93661. Л. 8-9. Исторический архив. 1993. № 1. С. 125.

345

управление) и «умеренную» (даешь митинг!). Под требования и крики «умеренных» о выступлении руководства, «экстремисты» начали штурм заводоуправления750. Штурму сопутствовало символическое осквернение «портрета вождя», совершенное очередным молодым «романтиком». 23-летний ученик токаря, ранее несудимый Анатолий Десятников, влившийся в толпу во время обеденного перерыва первой смены, вместе с кем-то, следствием не установленным, проник на балкон и после нескольких попыток сорвал с фасада большой портрет Хрущева. «Оскверненный» портрет тут же' и бросили. Толпа бурно аплодировала, выражая отношение к главному, по ее мнению, виновнику всех несчастий в стране751.

Затем начался штурм входной двери. В первых рядах был 22-летний слесарь Геннадий Гончаров. Работник он был неплохой («как производственник характеризуется положительно»'752), но пользовался дурной славой бузотера и скандалиста. Геннадия все время «прорабатывали» на собраниях за нарушения дисциплины. В январе 1962 г. он явился на работу пьяным, матерился, избил товарища по работе, заодно попытался «надавать» и мастеру753. Именно Гончаров насильно открыл дверь и ударил кулаком по. голове державшему эту дверь мастеру цеха Насонову. Другие участники штурма, ворвавшись в заводоуправление, избили инженера Ершова, «ломали мебель, били стекла и телефоны, срывали- портреты»754.

Участники штурма едва ли воспринимали свои действия как погром. Вряд ли кто-нибудь мог ясно сказать, зачем он ломился в здание заводоуправления. Но совершенно очевидно, что лейтмотивом были не месть или хулиганство, а упорное желание заставить наконец «начальство» услышать протест народа: «Мы не хулиганим, а требуем»755. (В одном из кабинетов заводоуправления нашли впоследствии бюллетень научной информации «Труд и заработная плата», на который кто-то из забастовщиков излил свою возмущенную душу: «Вкалываешь, а ничего не получаешь»756.)

Блокированным в здании руководителям в конце концов (и очень быстро!) пришлось на что-то решаться. К этому их явно

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 19-20. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 45. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 207. Там же. Л. 207—208. Исторический архив. 1993. № 4. С. 147. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 19. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 9366. Л. 20.

346

вынудили угрожающие действия «экстремистов». В 16.30 на балкон были вынесены громкоговорители. К народу вышли первый секретарь обкома КПСС Басов, председатель Ростовского облисполкома Заметин, первый секретарь Новочеркасского горкома КПСС Логинов и директор завода Курочкин. «Умеренная» программа (требование выступлений начальства) победила. Толпа приготовилась слушать. Однако Басов не нашел ничего лучшего, как начать пересказывать Обращение ЦК КПСС. Последовал взрыв возмущения: «сами грамотные, а ты нам скажи, как дальше будем жить, нормы снизили, а цены повысили». Заме-тину выступить вообще не дали. А когда появился ненавистный Курочкин (все уже знали про «пирожки с ливером»), на балкон полетели камни, металлические предметы и даже бутылка (прямо в авоське). «Экстремисты» снова начали попытки проникнуть в заводоуправление757.

По информации КГБ, находившиеся в это время среди толпы сотрудники госбезопасности «выявляли зачинщиков и негласно их фотографировали»758. Такой же оперативной деятельностью (приблизительно с двух часов дня) занимались и некоторые переодетые сотрудники милиции. Один из них был «расшифрован» толпой и избит. «Достали удостоверение личности, — рассказывал потерпевший, — прочли, что я лейтенант милиции, и тогда кто-то сказал: „Его нужно повесить"»759.

Кроме фотографирования толпы, никаких особенных мер по наведению порядка не предпринималось. И в течение двух чат сов (после 16.30) завод фактически находился под контролем забастовщиков. По оценке И. Мардарь, «почувствовав беспомощность, А. В. Басов закрылся в одном из заводских кабинетов, принадлежавших первому отделу, и-таким образом, стал заложником забастовщиков». Имеются невнятные свидетельства, что в начале 7 часов вечера секретарь обкома, якобы, снова попытался унять бастующих рабочих. Но говорить ему не дали, засвистели, зашикали и под оскорбления согнали с балкона760. Однако выступление Басова в начале 7 часов вечера плохо согласуется как с хронометражем событий, произведенным КГБ, так и с их внутренней логикой. В это время в дело уже была пущена милиция, толпа изгоняла ее с завода и момент для выступления был совершенно неподходящий.

Исторический архив. 1993. № 1. С. 125. Там же.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 44. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 251, 252.

347

Именно Басов, как считает И. Мардарь, упустивший шанс договориться с забастовщиками и, добавим от себя, вероятно, напуганный тем переплетом, в который волею случая попал, был инициатором привлечения войск для наведения порядка. И произошло это как раз после того, как его вместе с руководством города заблокировали в здании заводоуправления. Прокурорская проверка, проведенная в 1990 г. по решению 1-го Съезда народных депутатов СССР, показала, что, с одной стороны, Устав гар-низонно-караульной службы (образца 1960 г.), не предусматривал применения войск для подавления беспорядков городского населения, а с другой, Басов, являясь членом военного совета округа, имел право отдать распоряжение командующему Новочеркасским гарнизоном761.

Роль-Басова не следует, однако, преувеличивать. По воспоминаниям бывшего заместителя начальника штаба Северо-Кавказского военного округа генерал-майора А. И. Назарько, после 16.00 он доложил экстренно прибывшему со сборов руководящего состава СКВО командующему округом И. А. Плиеву о просьбе местных властей выделить войска для подавления беспорядков (первый разговор Плиева с Басовым состоялся около 13.00). Плиев доклад выслушал, однако никаких распоряжений не отдал и отбыл в Новочеркасск. Около 19.00 в кабинет начальника штаба округа лично позвонил министр обороны СССР маршал Р. Я. Малиновский, Плиева не застал и распорядился: «Соединения поднять. Танки не выводить. Навести порядок. Доложить!».

Никакого письменного документа, подтверждающего этот устный приказ, Назарько не видел и считает, что, скорее всего, такого документа не было вообще762. Если время звонка Малиновского в штаб округа указано Назарько верно, то отсюда следует, что этот звонок последовал непосредственно после информации из Новочеркасска в Президиум ЦК КПСС, а войска местного гарнизона с самого начала выполняли приказы Москвы, а совсем не Басова. Последнего Плиев, скорее всего, просто не стал бы слушать без указаний министра обороны. Однако, поскольку к решению «вопроса» еще не подключились высшие партийные инстанции, военные в первый день беспорядков особой активности не проявляли, на полицейскую службу не рвались, а действовали, по оценке заместителя председателя КГБ при Совете Министров СССР Ивашутина, с явной нерешительностью763.

Мардарь И. Указ. соч. С. 13—14. Мардарь И. Указ. соч. С. 13. Исторический архив. 1993. № 1. С. 125.

348

Еще до появления войск, в 18—19 часов, очевидно, тоже по распоряжению Басова, была предпринята попытка восстановить порядок на заводе силами милиции. Однако «прибывший на завод отряд милиции в форме в количестве 200 человек был смят и бежал, а три милиционера избиты»764. На железной дороге был остановлен тепловоз. Снова раздались тревожные гудки. Приблизительно в это же время информация о событиях пошла непосредственно в Президиум ЦК КПСС. И лишь затем, около 20.00 на месте волнений появились солдаты, посланные, скорее всего, для того, чтобы вытащить из помещения заводоуправления «заложников» — запертых и окруженных со всех сторон «начальников», в первую очередь, секретаря обкома Басова. Подавлять беспорядки силой оружия в их задачу не входило. Боевых патронов у солдат не было765.

Стихийный митинг возле козырька пешеходного перехода под железной дорогой. В промежутке между первой (милиция) и второй (военнослужащие местного гарнизона) попытками силой восстановить порядок у пешеходного тоннеля под железной дорогой, близ здания заводоуправления шел митинг. Там прозвучала программа действий. По мнению следствия и суда, «озвучил» эту программу Иван Служенко, 30-летний грузчик, ранее несудимый, беспартийный, женатый, отец двоих детей, с трехклассным образованием. Работником Служенко был хорошим, но отличался конфликтным, неуравновешенным характером. «Часто Кричит без всякой причины», — рассказывали о нем товарищи по работе, называвшие его «Иваном-баламутом».

Служенко оказался на месте событий около 8 часов вечера. По рассказу самого Ивана Петровича на допросе, он «выступил перед собравшейся на площади толпой людей с призывом не расходиться с площади до утра, не приступать к работе. Говорил, что необходимо послать делегацию в электродный и другие заводы и в соседние города, чтобы и там рабочие прекратили работу. И предложил организовать на следующий день, т. е. 2 июня 1962 г., демонстрацию в центре города». Призывая не приступать к работе, Служенко подсознательно использовал сильный психологический аргумент, немедленно превращавший врагов забастовки во «врагов народа»: «кто будет работать, тот фашист»766. (При задержании, было это уже в начале одиннадцатого вечера, Служенко кричал: «Братья, помогайте, рабочий

Там же.

Мардарь И. Указ. соч. С. 13—15. Исторический архив. 1993. № 4. С. 147.

349

класс забирают»767). Учитывая состояние, в котором после выпитого за вечер находился Иван Петрович, на митинге он мог только повторять только то, что слышал вокруг, сам же в сознательные «агитаторы» явно не годился. Ему просто не повезло. Следствие фактически сфабриковало обвинение с помощью свидетелей-милиционеров.

На роль «идеолога» забастовщиков больше подходит студент 3 курса химико-технологического факультета Новочеркасского политехнического института Юрий Дементьев. Дементьеву было 27 дет, в 1962 г. у него родилась дочь. Никакого криминала и темных пятен в прошлом Дементьева следствие не нашло. После воинской службы в группе советских войск в Германии он 2 года проработал на Новочеркасском химическом заводе № 17. Потом поступил в институт. Учеба после долгого перерыва давалась с трудом. Поэтому единственным отрицательным фактом, приведенным в справке прокуратуры на Юрия Дементьева, была плохая успеваемость768.

Дементьев приехал к заводоуправлению НЭВЗ на велосипеде из поселка Каменоломня (близ города Шахты), где жила его семья, проделав немалый путь (около 30 километров). Было это в седьмом часу вечера. На заводе Юрий пробыл до часу ночи, потом добрался до общежития, дежурил вместе с другими студентами во время комендантского часа по городу. Рано утром (около пяти часов) снова взял велосипед и поехал к семье. Проезжал мимо завода, встретил товарища по футбольной команде, разговорился, к ним подошло еще несколько человек. В этот момент всех задержала милиция, но в тот же день после «установления личности» и «беседы» отпустила769.

Главное обвинение против Дементьева было связано с провозглашенной им с козырька пешеходного перехода программой действий. Было это между 9 и 10 часами вечера. Свидетели запомнили картавого светловолосого парня в клетчатой рубашке с короткими рукавами (по приметам это был Юрий Дементьев, хотя похоже выглядел и другой «идеолог» забастовщиков, «картавый Петр» — П. Сиуда770). В своем выступлении Юрий, якобы, говорил следующее: послать делегацию на электродный завод, отключить подачу газа с газораспределительной станции, выставить пикеты у заводоуправления, собраться на следующее утро в 5—6 часов и идти в город, чтобы поднять там восстание,

Там же. С. 147—148.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 250; Д. 93662. Л. 30. ГАРФ. Ф.-Р-8131. Оп. 31. Д. 93662. Л. 30. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 255.

350

захватить банк, телеграф, обратиться с воззванием по всей стране с тем, чтобы свергнуть Советское правительство, призывал ломать станки, а также говорил: «Мы не одиноки, нас поддерживает весь рабочий Донбасс, шахтеры Ростовской области И рабочие Ростова»77'.

Сам Юрий на следствии и суде виновным себя не признал. Утверждал, что действительно приезжал на НЭВЗ, но лишь для того, чтобы удовлетворить свое любопытство. Единственное, в чем Деменьтев признался, так это в том, что, вернувшись с места событий в общежитие, рассказал соседям по комнате анекдот, выдав его за реальную историю. Якобы на здании заводоуправления, на месте сорванного портрета Хрущева висит дохлая кошка с надписью: «При Ленине жила, при Сталине сохла, при Никите сдохла»772.

Действительно важную роль в развитии событий вечером 1 июня сыграл 25-летний Сергей Сотников. После окончания семи классов средней школы он поступил токарем-карусельщиком на НЭВЗ, где и проработал семь лет, вплоть до ареста (с перерывом на службу в армии в 1956—1959 гг.). Отец Сотникова погиб на фронте, мать работала санитаркой в больнице. Это был вполне благонамеренный и серьезный молодой человек, член КПСС, командир цеховой народной дружины773. В семье Сотни-ковых, растившей двух маленьких дочек, царили любовь и взаимопонимание. Никакого криминального прошлого за плечами этого человека не было774.

Утром 1 июня Сотников не работал, отправился ловить рыбу. Там, по рыбацкому обыкновению, выпил с другими рыбаками немного спирту «на троих». Когда вернулся домой узнал сразу обо всем — и о повышении цен, и о забастовке на НЭВЗ. Скорее всего, в день событий «сознательный рабочий» задумался о простых, но необходимых жизненных вещах: как им с женой, тоже работницей электровозостроительного завода, прокормить двух малолетних дочек, если цены растут, а расценки падают, если дома и так пусто (при попытке следователя КГБ описать имущество семьи выяснилось, что «имущества, подлежащего описи, не имеется»775), да и жить молодой семье негде — квартиры никак не дают. От огорчения выпил с приятелем еще водки, на этот раз много — почти две бутылки на двоих и, уже

Там же. Л. 251; Исторический архив. 1993. № 4. С. 148.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 251.

Там же. Л. 161.

Там же. Л. 295-296об.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 175.

351

пьяным, отправился на завод776. Все, что было у трезвого Сергея Сотникова на уме, у пьяного, вполне в духе русской пословицы, оказалось на языке. Из сказанного вовсе не следует, что Сергей действовал бессознательно, не отдавая себя отчета в том, что происходит. Он продолжал отстаивать свой взгляд на события и после ареста, во время следствия, которое накануне суда отмечало: «Сотников вел себя вызывающе, в беседах заявляя о том, что своими действиями он якобы выражал „интересы рабочего класса"»777.

По данным следствия, именно Сергей Сотников предложил послать делегатов на электродный завод и завод № 17 и призвать рабочих присоединиться к забастовке, а также организовать демонстрацию протеста. А чтобы гарантировать успех и наверняка остановить заводы, предложил отключить подачу газа на предприятия. Нетрудно заметить, что практическая часть программы Сотникова очень похожа на ту, которую следствие приписывало Ю.Дементьеву. Об этом на следствии говорил и сам Сергей Сотников, который опознал Дементьева на очной ставке778. Это лишний раз показывает, что 1 июня у забастовщиков НЭВЗ спонтанно вырабатывалась модель поведения и действий. У этой программы не было единоличного автора — брошенная кем-нибудь удачная идея немедленно подхватывалась и обрастала новыми деталями. Не было у толпы ни единоличного лидера, ни даже обычного в таких ситуациях организующего «ядра» — более или менее сплоченной группы согласованно действующих людей. Следствие, несмотря на все усилия, так и не докопалось ни до какого «заговора» и Организации. Можно считать, что согласованность действий забастовщиков 1 и 2 июня объясняется как единодушным настроением большинства, так и привязкой событий к упорядоченному графику работы завода. Толпа собиралась уже просто потому, что люди по привычке приходили в обычное время на работу, в обычное время наступали перерывы и т. п. Все это само по себе было хронологической матрицей событий; «организовывало» их и «координировало» под воздействием возмущающих факторов. В подобной «упорядоченности» волнений (во всяком случае некоторых значимых эпизодов), их привязке к заводскому гудку, в прямом и переносном смысле этого слова, существенное своеобразие событий в Новочеркасске по сравнению практически со всеми другими известными нам массовыми беспорядками хрущевского времени.

Там же. Л. 166. Там же. Л. 162. Там же. Л. 253.

352

В отличие от многих кричавших и выступавших в тот день на заводе Сергей Сотников не только сформулировал, но и выполнил свою программу. Он участвовал в «агитационном походе» группы рабочих на соседние заводы779, за что безжалостным и скорым хрущевским правосудием был приговорен к смертной казни.

С осмысленной программой дальнейших действий выступил на стихийном митинге и П. Сиуда. Как мы уже писали выше, Сиуда внешне был похож на Юрия Дементьева. Поэтому сходство их «программ» может быть связано как с обычной для толпы филиацией идей, так и ошибками (случайными или злонамеренными) при опознании подследственных и подсудимых. По показаниям свидетелей, П. Сиуда призывал рабочих собраться на следующий день у заводоуправления, пойти демонстрацией в город, добиваться оплаты за те дни, когда завод не будет работать, требовать освобождения арестованных забастовщиков780. В том, что такие арестованные будут, Сиуда, не питавший ил7 люзий относительно готовности властей к репрессиям, был, очевидно, уверен.

Помимо «идеологов» на митинге у перехода через железнодорожные пути и у здания заводоуправления выступало множество других людей. Большинство из них ограничивались короткими выкриками и призывами781. «Попался на политике» и пьяный бунтарь — малограмотный коммунист, грузчик Новочеркасского молокозавода, отец двоих детей 38-летний М. И. Хаустов. В тот день он крепко выпил после работы и решил полюбопытствовать, что же все-таки происходит на НЭВЗ. В конце концов, Хаустов оказался в самом центре стихийного митинга, наслушался других ораторов и сам решил высказаться. По показаниям свидетелей, он призывал добиваться «своего» и «направить» коммунистическую партию, Сбившуюся с правильного пути. Те же свидетели все-таки подтвердили, что оратор был так сильно пьян, что «многое из сказанного в его речи понять было вообще невозможно». Сам грузчик не помнил, что именно он говорил с козырька пешеходного тоннеля782. Однако обвинение и суд интерпретировали поведение и высказывания подобных ораторов вполне в духе народной мудрости: «что у трезвого на уме, у пьяного на языке». Приговор был жестоким.

9 Исторический архив. 1993. № 4. С. 148.

10 ГАРФ. Ф. Р-8131.. Оп. 31. Д. 98328. Л. 11. :' Там же. Л. 9—10.

2 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98304. Л. 2-3.

353

12 В. Козлов. Неизвестный СССР

Второй раз Хаустов выступал уже с капота автомашины. Около этой машины (кажется, именно на ней приехал к месту событий еще один участник волнений — 36-летний семейный шофер автохозяйства № 3 Айрапетян) формировался второй центр стихийного митинга. Эмоциональный армянин рассказывал, что «его машина, следовавшая под погрузку по заданному маршруту, была остановлена хулиганствующей толпой на площади у заводоуправления, и он, поддавшись общему настроению, одобрил действия хулиганствующих элементов и высказался за расправу над «толстопузыми», имея в виду руководителей завода, не умеющих руководить»783. Все эти призывы он выкрикивал с крыла своей машины, а вслед за ним появились, очевидно, и другие желающие высказаться с возвышенного места. Однако, никаких «программных» заявлений с автомашины Айрапетяна не прозвучало. Дело ограничилось «словесным экстремизмом» и заурядным матом.

Прибытие и изгнание войск с завода. Около 8 часов вечера, когда на козырьке пешеходного перехода уже вовсю шел стихийный митинг, на завод прибыли 5 автомашин с солдатами и 3 бронетранспортера. Как уже было сказано выше, их задачей было не подавление беспорядков силой оружия, а освобождение «заложников» — Заблокированных в здании заводоуправления «начальников»784. Поэтому так странно выглядят в большинстве рассказов и даже в информациях КГБ действия военнослужащих: приехали, потоптались у ворот, выслушали оскорбления, развернулись и уехали. Между тем войска выполнили основную задачу (отвлекли на себя внимание и помогли переодетым в штатское армейским разведчикам и сотрудникам КГБ освободить «заложников»). А разгонять забастовщиков силой оружия им в то время никто и не приказывал.

Был, наверное, и какой-то расчет на психологический эффект: увидит, мол, толпа вооруженных солдат и разбежится. Но из этого-то как раз ничего и не получилось. Не верил никто, что «родная Советская армия» может стрелять в свой народ. Слишком долго подобные действия ассоциировались в советской пропаганде исключительно с преступлениями царского режима (Кровавое воскресенье 1905 г., Ленский расстрел 1912 г.). Никому из воспитанных советскими мифами людей, особенно молодых, и в голову не могло прийти что-либо подобное. Убеждение, что в безоружных людей стрелять не посмеют, не раз подводило участников беспорядков прямо под пули тех, кто обязан был

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98302. Л. 3. Мардарь Й. Указ. соч. С. 15—16.

354

выполнять приказ. И не только в Новочеркасске. Поведение армии вечером 1 июня сработало в пользу привычного мифа, поэтому таким неожиданным оказался для толпы расстрел безоружных людей на следующий день.

Толпа у заводоуправления восприняла отвлекающие маневры как колебания военнослужащих и прониклась „уверенностью в собственных силах. Собравшимся рабочим действия военных казались хаотическим перемещением людей и техники, а для того, чтобы придать осмысленность собственным, тоже довольно бессмысленным поступкам, забастовщики постоянно нуждались в своеобразной «опорной точке» — ближайшей и очевидной цели. В первый момент конфронтации с военными такой «опорной точкой» стала баррикада у западных ворот завода — на контрольно-пропускном пункте № 7.

На короткий миг и в силу случайного стечения обстоятельств в роли лидера оказался типичный «человек толпы» — 30-летний электромонтер В. А. Матяш (образование семь классов, семейный, ранее несудимый). Он как бы возник из безликой толпы, персонифицировал ее волю и желания, озвучил ее программу-минимум (не пускать солдат на завод, чтобы не мешали продолжению забастовки), а затем снова растворился в массе. К проходной № 7, куда, увидев войска, бросились многие, Матяш прибежал одним из первых. Со словами «ты, батя, стой здесь и не командуй, здесь будет командовать народ» он отодвинул стрелка военизированной охраны Иванова и принялся закручивать створки ворот проволокой.

После того, как забастовщики забаррикадировали ворота, несколько человек залезли на деревянный забор, повалили его, потом побежали к другим воротам. Там тоже преградили дорогу войскам. Одновременно с этими событиями разворачивались дискуссии с солдатами. Некоторым офицерам угрожали насилием. Войска медленно проникали на территорию завода, отвлекая на себя внимание толпы и попадая на какое-то время в центр людского возмущения. Около сталелитейного цеха судьба свела стропальщика Фетисова и полковника с солдатами. Фетисов тряс полковника за ремень, кричал: «Фашистские перерод-ки, убери своих выродков», а призвавшую его к порядку свидетельницу обругал785. Подобные сцены происходили везде, где военнослужащие соприкасались с народом.

В общем-то баррикада у ворот мало что изменила в ситуации. Войска, в сопровождении бунтовщиков, под их крики, призы-

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 69.

355

вы и угрозы, вошли на завод через другие ворота. По некоторым воспоминаниям, бронетранспортер просто сделал пролом в стене. В него и прошли солдаты. Попытки остановить военнослужащих, преградить им путь уже на внутренней территории казались толпе успешными. Внешне все это вообще производило впечатление^ настоящего сражения: перевернутые машины, баррикада и т. д. В действительности же «заложников» из заводоуправления все-таки вывели. После этого войска покинули «поле боя», оставив толпу в прекрасном боевом настроении, полной опьяняющей уверенности в собственных силах.

Завершающий этап «сражения» с войсками в описании КГБ выглядел так: «На один из бронетранспортеров беспрепятственно влез один из преступников и призывал продолжать беспорядки, а солдат — присоединяться к ним. После этого под свист, выкрики и насмешки толпы машины с солдатами развернулись и уехали обратно.

На площади началось сборище. Выступавшие предлагали продолжать волынку, не расходиться, выделить делегацию к органам власти, которая предъявила бы требования о снижении цен на мясо, мясопродукты и масло и о повышении зарплаты.

Беспорядки все время продолжались. Посланную на завод для выяснения обстановки военную автомашину с рацией толпа перевернула, при этом у одного из солдат была сломана рука.

Через некоторое время к месту сборища вновь было направлено усиленное воинское подразделение, которое толпой было окружено, а затем под свист и хулиганские выкрики отправлено обратно.

Сборища и бесчинства возле завода продолжались. Наиболее активные участники беспорядков призывали направить делегации на другие заводы города с призывом прекратить работу»786.

Фактически, после перерыва на «изгнание» войск стихийный митинг у козырька пешеходного перехода продолжился. Суть выступлений не изменилась, программа дальнейших действий была уже многократно озвучена — у нее не было конкретного автора. По устным воспоминаниям, собранным И. Мардарь, когда стало темнеть «из портретов Хрущева, изъятых из кабинета заводоуправления, был устроен большой костер». Очевидцы митинга рассказывают, что выступающих было много. Запомнился мужчина, со словами: «Я, пользуясь темнотой, хочу сказать, что не желаю состоять в такой партии» и разорвал свой партийный

Исторический архив. 1993. № 1. С. 125.

356

билет787. Скорее всего, история о сожженном партбилете всего лишь красивая легенда. Подтверждений в других источниках найти не удалось. Продолжавшееся «осквернение» портретов Хрущева — действительный факт788, но, по всей вероятности, тоже разукрашенный молвой. Я, например, совсем не уверен, что в здании заводоуправления было достаточно портретов Хрущева даже для маленького костра, не говоря уже о большом!

«Поход» Сергея Сотникова на газораспределительную станцию и электродный завод. Прокурор Шубин в своей предварительной справке о волнениях в Новочеркасске попытался придать событиям более логичный и целенаправленный характер, чем это было на самом деле. По его мнению, на стихийном митинге «было принято решение продолжать забастовку, послать делегации на другие заводы и утром 2 июня организованным порядком идти в город, к горкому партии, с предъявлением своих требований»789. Все это, конечно, сильное преувеличение. Действительно установленным фактом можно считать только то, что один из, «аранжировщиков» волнений, Сергей Сотников, сумел не только «озвучить» спонтанные желания толпы, сформулировать «программу» (распространить забастовку на другие предприятия города), но и попытался организовать выполнение этой программы.

В обвинительном заключении по делу № 22 действия Сотникова вечером 1 июня описаны подробно и очень предвзято:

«Сотников организовал группу хулиганов (150 человек, организовать которых за полчаса не удалось бы никому. — В. К.), во главе которой отправился к газораспределительной станции. Там они ворвались в операторскую и под угрозой расправы потребовали от оператора Федорова отключить подачу газа на промышленные предприятия города. При этом Сотников лично проверил, перекрыты ли вентиля подачи газа».

С газораспределительной группа отправилась на электродный завод. Как показал один из свидетелей, «группа хулиганов бегала по цеху со свистом и криками „кончай работу"». Они подходили к станкам, требовали прекратить работу, самовольно выключали электродвигатели. Бунтовщики ворвались в насосно-ак-кумуляторную станцию электродного завода, окружили машиниста Вьюненко и потребовали поддержать забастовку. Лишь после ответной угрозы машиниста (взорву станцию вместе с вами) толпа разбежалась790.

Мардарь И. Указ. соч. С. 17. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 9. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 9. Исторический архив. 1993. № 4. С. 148—149.

357

Итак, героические усилия Сотникова поднять на забастовку электродный завод натолкнулись на столь же героическое сопротивление идейного противника бунтовщиков — машиниста Вьюненко, который в одиночку сумел переломить ситуацию и даже обратить не очень уверенных в собственных силах забастовщиков в бегство. Проблема властей заключалась в том, что на их стороне практически не было таких «сознательных рабочих», способных по идейным соображениям противостоять забастовочной стихии. А большинство из тех, кто выступал на стороне власти (например, дружинники, коммунисты и комсомольцы, пытавшиеся днем отправить остановленный пассажирский поезд или посланные к месту волнений солдаты и офи^ церы), по всей вероятности, внутренне признавали обоснованность протеста рабочих. Не удивительно, что, например, оператор газораспределительной станции Николай Федоров так и не дал следствию уличающих показаний против забастовщиков и показал, «что опознать кого-либо из числа хулиганов он затрудняется»791. Люди, подобные Федорову, вероятно, в глубине души сочувствовали рабочему протесту, хотя и не принимали экстремистских, форм его выражения. Но ведь других форм' у рабочих НЭВЗ просто не было, ибо эти «другие формы» предполагали уже наличие (или хотя бы ростки) альтернативной рабочей организации, подобной, например, польской «Солидарности».

«Поход» Сергея Сотникова закончился неудачей, а сам он за свой героический порыв заплатил жизнью. Жестокий расстрель-ный приговор был явно неадекватен содеянному. По информации И. Мардарь, были и другие группы агитаторов, направившиеся на крупнейшие предприятия города. «Их встречали там по-разному, — пишет И. Мардарь. — Кто-то присоединялся, кто-то воспринял призывы рабочих НЭВЗ с опасением и недоверием. Были случаи, когда делегации просто прогоняли из цехов»792. Скажем прямо, толпа из 150 человек, во главе которой шел Сергей Сотников, совсем не походила на «делегацию», скорее, на боевую группу, если бы в ней существовали хотя бы зачатки организованности. Что же касается других «делегаций», то вся их деятельность развернулась лишь на следующий день — 2 июня. А 1 июня агитация свелась к тем нескольким описанным выше эпизодам, когда отдельные рабочие приходили на другие заводы и рассказывали товарищам о забастовке на НЭВЗ. Некото

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 164. Мардарь И. Указ. соч. С. 17.

358

рые, действительно, призывали поддержать товарищей, но в первый день эта примитивная «агитация», в основном, оставалась уделом энтузиастов-одиночек.

Ночь с 1 на 2 июня. Ввод танков. Листовка электромонтажника Жарова. Как следует из докладной Ивашутина, «скопление людей на электровозостроительном заводе продолжалось до глубокой ночи, пока на его территорию не были введены войска... Хулиганы нападали на танки, портили приборы, забрасывали камнями, в результате чего некоторые танкисты были ранены»793. Полной картины ночных событий следствию восстановить не удалось. В обвинительное заключение попали яркие, но случайные эпизоды ночных событий. В темноте сотрудникам КГБ и милиции трудно было опознавать «зачинщиков», а потенциальные свидетели — здравомыслящие зеваки — предпочли провести ночь дома в своих постелях, а не рядом с ревущими танками и опасными бунтарями и хулиганами.

Среди людей, попытавшихся вмешаться в ход событий в ночь с 1 на 2 июня и выразить свое отношение к вводу танков, оказался 36-летний тракторист электродного завода Григорий Катков (отец двоих детей, с пятиклассным образованием, ранее не-судимый). По скромный меркам своего окружения он был человеком очень богатым. У него и у жены была хорошая зарплата, вместе с братом Григорий владел половиной большого каменного особняка, а была еще и автомашина «Москвич-401», которую Катков собирался заменить на новую «Волгу» (стоял в очереди). Он был немного брюзга, любил пожаловаться на жизнь и свое материальное положение. Коллег по работе его жалобы на бедность, вероятно, слегка раздражали. Все знали, что Катков, в отличие от многих других, не бедствует. Но Григория уважали, считали его тружеником, хорошим семьянином, всегда готовым прийти на помощь соседям. Двое из них вскоре после ареста Каткова не побоялись написать что-то вроде «положительной характеристики» на него. Такую же положительную характеристику, правда, состоявшую всего из одной фразы («к работе относился добросовестно, замечаний по работе не имел»), дали и с места работы794.

Ночь с 1 на 2 июня стала в известном смысле «звездным часом» Григория Каткова, который; может быть, неожиданно для себя самого, вышел из своего дома в одних трусах и попытался голыми руками чуть ли ни останавливать танки. Сам Григорий

Исторический архив. 1993. № 1. С. 122. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93662. Л. 71-73.

359

утверждал, что когда он вышел на улицу, танки уже были остановлены толпой. Но зато, глядя на военную технику, направленную на подавление безоружных людей, Катков припечатал коротко и язвительно: «О боже! Идут удовлетворять просьбы трудящихся!»795.

Ночь с 1 на второе июня была бурной не только для Григория Каткова. По показаниям свидетелей, монтер А. М. Отрош-ко (1939 г. рождения, беспартийный, образование 7 классов, холост, не судим) «в толпе у завода выкрикивал требование об удалении солдат, провокационно заявлял, что танки давят людей, наносил оскорбления в адрес офицеров Советской армии, заявляя: „Мы вам покажем"»796.

19-летний учащийся Новочеркасского училища механизации сельского хозяйства В. Д. Шмойлов (образование 6 классов, женатый, на иждивении один ребенок, ранее не судим) в ночь на 2 июня 1962 г. появился около училища механизации сельского хозяйства, услышал, что танк переехал человека, взял в руки кувалду и стал бить по башне.и по смотровым щелям. «Я был возмущен, что советский танк мог переехать человека», — объяснял свой поступок Шмойлов797. Молодой человек, пусть и опьяненный алкоголем, фактически защищал ударами кувалды советский пропагандистский миф. Он совсем не был запрограммирован на погром и насилие и отнюдь не действовал как марионетка. Не удивительно, что, услышав призыв какого-то провокатора и подстрекателя (его-то как раз следствию разыскать не удалось) «бей солдата», Шмойлов немедленно бросил кувалду и слез с танка.

Ночью волнения продолжались не только около завода. Поздно вечером собралась толпа напротив здания городского отдела милиции. Было много студентов и молодежи. Около 23.00 к толпе присоединился 28-летний комсомолец, грузчик Новочеркасского молочного завода Владимир Глоба (образование 7 классов, женат, отец одного ребенка, ранее не судим). В тот вечер В. П. Глоба был выпивши. Алкоголь отпустил тормоза страха, и грузчик нашел слова и лозунги, которые произвели сильное впечатление на молодежь798. Как показал Глоба на допросе, он считал, «что только организованно можно добиться отмены постановления о повышении цен на мясо и другие продукты, и, высказав это толпе, ушел домой»799.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 232. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп.' 31. Д. 95895. Л. 49. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98299. Л. 5-6. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 47. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98329. Л. 2.

360

Вводом танков в мирный советский город власти спровоцировали бурную социально-психологическую реакцию. До сих пор молодежь видела такое только в фильмах про войну, но там-то речь шла о вражеских фашистских танках. В итоге все достижения советской пропаганды оказались повернутыми против самой власти. Она в глазах молодежи изменила высоким идеалам социальной справедливости и выступила как враг народа, а не его слуга и руководитель. В результате власть сама предопределила социально-психологический облик событий следующего дня. Многие участники волнений восприняли действия властей (сначала повышение цен, потом ввод войск) как измену, как антинародные действия, против которых можно и должно было выступать с портретом Ленина и под красными флагами. Что касается экстремистской и маргинализированной части участников волнений, то у них появление танков вызвало поначалу не испуг, а раздражение, готовность продолжать погромы. Сдержанное же поведение военных вселяло во всех уверенность, что правда совсем не на стороне властей.

Ночью в городе появились листовки, которые означали, что некоторые участники и очевидцы волнений начали идеологическую аранжировку событий. Автором одной из таких листовок был 24-летний электромонтажник НЭВЗ А. Ф. Жаров, в прошлом амнистированный, с семиклассным образованием. Листовка представляла собой достаточно любопытную идеологическую конструкцию и достойна того, чтобы привести ее текст полностью:

«О липовых ленинцах.

Сталина вы критиковали, сторонников частично в гроб загнали, остальных от руководства отстранили, но цены на все продукты и товары в апреле каждый раз снижать они не забывали. Хрущев из года в год в магазинах цены поднимает, заработок рабочим при этом он снижает, невольно возникает вопрос у нас, кто — враг народа был или есть. Какие же вы лгуны и лицемеры и власти жаждущие псы, народа угнетатели. К чему стремитесь вы? Сталин и сторонники его последовательно к коммунизму шли и всех вели, при этом не смотрели на проделки капитала и не указывали пальцем так, как вы лгуны»800.

Итак, накануне второго дня волнений в Новочеркасске все ругали Хрущева как изменника делу коммунизма. Некоторые ностальгически вспоминали времена Сталина, «когда последовательно к коммунизму шли». Для многих рабочих Новочеркасска

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98326. Л. 14.

361

продолжение волнений и забастовок было «борьбой за коммунизм» против «власти жаждущих», «народа угнетателей». Режим, потративший столько усилий на пропагандистскую «промывку мозгов», попался в ловушку собственной демагогии. Он сделал нечто, противоречащее своим «первоценностям», и народ теперь жаждал выразить «неправедным коммунистам» свой протест.

С ПОРТРЕТОМ ЛЕНИНА, ПОД КРАСНЫМ ФЛАГОМ (2 июня 1962 г.)

Утро на электровозостроительном заводе. Остановка тепловоза.

В первый день волнений на территории завода, вдали от центра города, события еще удерживались в рамках обычной локальной волынки. Их сценарий вполне соответствовал картине стихийной рабочей стачки начала XX века или времен «военного коммунизма» и раннего нэпа. Но ночью через город прошли войска, территория завода оказалась фактически «оккупированной», в Новочеркасск примчалась сначала первая группа московских руководителей среднего уровня, а затем приехала вторая. Рабочие ответили продолжением забастовки и политической демонстрацией в центр города. В роли коллективного «мотора» событий вновь выступили рабочие сталелитейного цеха. С утра 2 июня они пришли на завод к 7 часам, но к работе не приступали — обсуждали минувшие события. Не начинали работу и рабочие ряда других цехов.

Но на заводе по-прежнему чувствовался раскол. Инструментальный и электроцех начали смену, но, по сообщению Ивашу-тина, «были блокированы хулиганствующими элементами, которые силой выводили рабочих из цехов и заставляли присоединяться к ним»801. Заместитель председателя КГБ, так же как и обвинение в суде, в описании событий сосредоточился на насилии и угрозах активных бунтовщиков в адрес лояльных рабочих. Однако гораздо важнее были психологическое давление и общая немного истерическая атмосфера. Сторонники продолжения забастовки обвиняли своих товарищей в предательстве и измене делу рабочего класса. Альтернативные точки зрения, попытки образумить и предостеречь рабочих от прямого столкновения с властями заглушались эмоциональной риторикой.

Как рассказывал один из свидетелей, на его призывы к товарищам по бригаде приступить к работе он услышал выкрики

Исторический архив. 1993. № 1. С. 126.

362

какой-то возбужденной и растрепанной женщины, случайно оказавшейся в цехе: «Что, толстопузый, загоняешь людей на работу, не будем работать. Наели брюхи, .напились крови, а нам нечем жить»802. Так кричала М. Залетина, 38-летняя уборщица, уже знакомая нам по событиям 1 июня.

Подобные сцены происходили, вероятно, во всех цехах. Но агрессивная активность немногих была лишь специфическим выражением возмущения и недоумения большинства. Как вспоминал Е. И. Мардарь, работавший в кузнечном цехе, утром 2 июня он в переполненном трамвае ехал, как обычно, на работу. Люди живо обсуждали происшедшее накануне и пытались предсказать, что же будет дальше. То, что рабочие увидели на заводе, произвело на них тягостное впечатление: «На проходной солдаты. У входа в цех — целый взвод их. У других цехов — то же самое. Работать под дулом автомата? Никогда. У нас в кузнечном цехе происходило вот что: кузнецы, не входя в цех, усаживались на лавки... На обращение офицеров с требованием работать ответили: „Работайте сами, раз оккупировали завод!"»803.

Часть рабочих предпочла не ввязываться в разгоравшийся конфликт и отправилась по домам. Через час после начала смены, в 8 часов утра, литейщики двинулись к новому механическому цеху, затем — к заводоуправлению. К ним примкнули рабочие кузовного и других цехов. Сорвав дверь с ворот заводоуправления, толпа хлынула на площадь804. Дальнейшее было почти зеркальным повторением предыдущего дня. Толпа остановила сначала электропоезд Шахты — Ростов, а затем — проходивший мимо заводоуправления тепловоз. Движение было прервано. А над заводом, как и в полдень 1 июня, зазвучали тревожные гудки. Активную роль в этих событиях сыграли некоторые герои первого дня забастовки, в частности, Фетисов и Зиненко. Фетисов вообще действовал почти по шаблону. Утром он опять собрался поехать к матери (накануне эта поездка у него сорвалась), но почему-то опять оказался на заводе, а потом у остановленного тепловоза. Он снова выключил кран и спустил воздух из тормозной системы. Мотивы действий стропальщика не совсем понятны. По его собственному рассказу, он как бы пытался «исправиться»: выпуск воздуха должен был, по его мнению, прекратить тревожные гудки805.

!. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95342. Л. 76. 1 Мардарь И. Указ. соч. С. 28. ' Исторический архив. 1993. № 1. С. 126. ; ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 68.

363

А. И. Зиненко, один из строителей баррикады у заводских во-, рот вечером 1 июня, также оказался на железнодорожных путях. Из кабины остановленного тепловоза он агитировал толпу: «разговаривал с народом». По рассказу одного из патрулей, находившихся в центре событий, кто-то сделал Зиненко замечание, а в ответ услышал: «Здесь рабочий класс. Он нас поймет»806. Конфликт между сторонниками восстановления порядка и активными забастовщиками, их борьба за контроль над поведением толпы не ограничились этим «замечанием» и ответной репликой Зиненко. В ответ на чей-то призыв пропустить тепловоз, из толпы осуждающе закричали: «Сколько вам заплатили, уходите, а то наломаем бока». Активного участника столпотворения у тепловоза 33-летнего фрезеровщика А. Г. Нестеренко упрекнули, сказали, что он «влез в грязное дело». Нестеренко упрека не принял, ответил: «Не твое дело!», а вслед «резонеру» еще и обиженно прокричал: «За сколько продался?».

Сквозь скандальную и малопривлекательную картину разгоравшихся беспорядков, сквозь грубость и мат все-таки проступал классовый лейтмотив: мобилизация толпы на почве ненависти и вражды к «толстопузым» и «начальникам» (или «толстопузым начальникам»?), психологическое давление на «лояльных» и «нейтральных» — обвинения в «измене», «продажности» и т. п., наконец, консолидирующая апелляция к «народу», «рабочему классу», которые «нас поймут».

Забастовки на других заводах. Когда над окрестностями разнеслись гудки тепловоза, от основной толпы отделилась группа рабочих. Они направились на электродный завод, завод № 17 и «Нефтемаш», чтобы поднять их на выступление. Однако на электродном заводе уже были свои организаторы. Одной из ключевых фигур стал электрик Андрей Коркач. Другим активным организатором забастовки на электродном заводе следствие называло Г. Г. Каткова, впервые включившегося в беспорядки еще в ночь с 1 на 2 июня (тогда он пытался помешать продвижению танков). Оба они были уже в зрелом возрасте. Коркачу 45 лет (взрослый сын в момент новочеркасских событий служил в армии, старшая дочь работала чертежницей на НЭВЗ), а Каткову — 36, материально достаточно обеспечены, во всяком случае, по меркам своего времени. Так что вряд ли их активное участие в событиях можно объяснить исключительно спонтанной реакцией на повышение цен или случайным стечением обстоятельств. Вероятно, в действиях Каткова и осо

там же. Л. 72.

364

бенно Коркача следует искать влияние каких-то более глубоких (идейных?) причин.

, «Коркач по своей натуре рвач», — безапелляционно заявляло следствие. Иначе с какой бы это стати, будучи обеспеченным человеком, имея жену — заведующую магазином (символ неправедного богатства в бытовой знаковой системе советского общества), говорить: «Я сорок лет ждал улучшения жизни». Однако все, что известно о действиях Коркача по организации забастовки на электродном заводе, делает обвинения во рвачестве психологически недостоверными. «Рвачи» предпочитают не кликать на свою голову неприятностей, а если и проявляют какую-либо активность в конфликтных ситуациях, то делают это исподтишка, предпочитая заботиться о своих шкурных интересах, а совсем не о рабочей солидарности. И уж тем более такие люди не пользуются уважением в рабочей среде. А товарищи Коркача по работе даже под нажимом следствия очень неохотно давали против него показания, «называли его по имени и отчеству, говорили, что он был для них авторитетным человеком»807.

Психологическую загадку Коркача помогают разгадать обстоятельства его осуждения в 1947 г. военным трибуналом за злоупотребление служебным положением к 3 годам лишения свободы. В то время Андрей Андреевич служил командиром эскадрона в Советской армии. В 1946 г. он избил своего подчиненного за кражу полотенца. Но этим «воспитание» не ограничилось. Коркач повесил на воришку табличку с надписью «Я украл полотенце, я жулик, вор и мерзавец», поставил сначала у столика дневального, а затем водил с той же табличкой перед строем и матерился808. Вероятно, Коркачу было свойственно обостренное, хотя и довольно примитивное чувство справедливости, то особое отношение к жизни, которое делало его в глазах рабочих правильным человеком, не превращая в зануду. Именно этим, а не двурушничеством и лицемерием, как писал прокурор Шубин в своей справке на Коркача, объяснялась его репутация: «человек, заботящийся о других рабочих» и «защищающий их интересы».

Коркач, бесспорно, был личностью волевой и сильной, его даже следователи КГБ не смогли сломить. Он сумел справиться с жизненным кризисом после приговора суда и увольнения из армии, которой Андрей Андреевич отдал 11 лет жизни (с 1936 по 1947 гг., значит, успел и повоевать). Фактически, пришлось на-

807 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 130.

808 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 131.

365

чать жизнь сначала, и это была достойная жизнь. Никаких отрицательных сведений о Коркаче за время, прошедшее после его освобождения по амнистии в 1947 г. до июня 1962 г., следствию собрать не удалось. Напротив, скрепя сердце, прокурор Шубин признал, что Андрей Коркач, с 1955 г. трудившийся электриком на электродном заводе, «по работе характеризовался положительно»809. К этому следует добавить, что для простого электрика и человека своего возраста Коркач имел довольно высокое образование (9 классов) и умел внятно формулировать свои мысли. «Обращаясь к рабочим, — рассказывал Коркач, — я говорил, . чтобы они переодевались и уходили с работы, что этим мы поддержим требования рабочих завода им. Буденного, выступающих против повышения цен на мясо и масло. Говоря это рабочим, я имел цель организовать забастовку, т. е. чтобы рабочие ушли с завода, и этим самым выразить протест против постановления правительства о повышении цен на мясо и масло, применения танков для наведения общественного порядка в городе, выразить солидарность действиям рабочих с завода НЭВЗ»810.

После этого группа Андрея Коркача обошла еще несколько цехов, призывая прекратить работу и вступая в разговоры с рабочими и представителями администрации. Некоторые разговоры запомнились: «У цеха графитации, — говорил Коркач, — мне пришлось беседовать с начальником этого цеха Бруком по вопросу о разрыве в зарплате рабочих и руководящего состава завода, заявлял ему, что он, как коммунист, видит много несправедливостей, имеющих место на заводе (имел в виду распределение жилплощади, разрыв в зарплате, повышение цен и другие), но не выступает об этом на собраниях». «Незнакомый мне рабочий, обращаясь к кому-то из нашей группы, говорил, что повышение цен — явление временное, что наступит время, день, когда жить будет хорошо. Я в это время сказал, что 40 лет жду этого дня, что жду улучшения жизни, а жизнь, наоборот, ухудшается»811.

Не все рабочие поддерживали забастовку, и далеко не все еще распростились с верой в «мудрый Центральный Комитет», который все видит и все знает о рабочей жизни, надо только подождать и потерпеть, и все будет хорошо. Да и сам Андрей Коркач, строго говоря, был «просоветским» критиком решений ЦК КПСС. Он осуждал власть, оставаясь в плену ее идейных дог

109 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 131 |10 Там же. Л. 143-144.

366

матов. Не случайно, в споре с коммунистом Бруком Коркач ругал его не как коммуниста, т. е. носителя определенного мировоззрения, а как плохого коммуниста, который видит несправедливости жизни и молчит. Лишь изредка в высказываниях Коркача прорывались антикоммунистические намеки: «Вы, коммунисты, видите, до чего довели рабочий класс?». В основном же речь шла о критике конкретных решений властей, которая не отрывала организатора забастовки от просоветски настроенной рабочей массы, а напротив, создавала определенное психологическое единство («мы» против «них» — «начальников», предателей дела рабочего класса). Именно этим Коркач и был опасен властям (гораздо опаснее, чем хулиганы и истерические городские пауперы). За ним стояла «советская альтернатива» «переродившейся» власти, альтернатива, имевшая все шансы быть понятой и услышанной рабочими.

«Антисоветская агитация» Коркача представляла собой довольно обычный набор острых тем: «осуждал Советское правительство, что оно, якобы, „кормит" другие государства, а своих рабочих не обеспечивает»812, призывал бороться за повышение зарплаты. Кричал: «Не то время, чтобы нам затыкать рты»813. Пытаясь вовлечь лояльных рабочих в забастовку, Коркач апеллировал к чувству классового стыда и классовой солидарности: «мы рискуем жизнью.., нас могут посадить, мы можем пострадать, а вы... не хотите поддержать» и назвал рабочих «предателями»814.

Из Андрея Коркача стремительно, буквально на глазах, формировался тип рабочего-организатора, который и говорил-то «с какой-то твердой убежденностью»815. Он был чем-то неуловимо похож на лидера польской «Солидарности» Леха Валенсу. Последнего, как известно, тоже втащила в политику забастовка рабочих. Вероятно, именно страх перед организованным рабочим протестом и побудил «рабочую власть» так жестоко (смертный приговор) расправиться с Андреем Коркачем.

Рядом с Коркачем в группе зачинщиков забастовки ходил по цехам электродного завода Григорий Катков. У следствия было больше оснований называть рвачом его, Каткова, а не Коркача. Однако в тот день Григорий Григорьевич вел себя все-таки совсем не как «рвач». То ли репутация не соответствовала действи-

112 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 133.

113 Там же. Л. 133.

114 Там же. Л. 134.

115 Там же. Л. 143-144.

367

11 Исторический архив. 1993. № 4. С. 149—150.

тельности, то ли сам Катков оказался натурой более страстной и увлекающейся, чем можно было ожидать от «рвача». Привычка жаловаться на свое тяжелое материальное положение, разумеется, брала свое. Поэтому в разговоре с начальником цеха Бруком Григорий Григорьевич не удержался, попенял: «Мы и раньше мяса не ели, а теперь вовсе не придется есть»816. В группе зачинщиков Катков был заметен (призывал бросать работу, бороться за лучшую жизнь и т. п.), но не более того. А вывод следствия и суда о какой-то особенной роли Каткова в организации забастовки очень и очень похож на фабрикацию и подтасовку. В любом случае, его, конечно же, нельзя ставить на одну доску с Коркачем. Коркач был лидером, Катков — «одним из...», поэтому ему и посчастливилось, его обошел стороной смертный приговор.

Некоторые сторонники Коркача и Каткова на электродном заводе испытывали в день забастовки особый эмоциональный подъем и радостное возбуждение. 27-летний слесарь ремонтно-механического цеха Владимир Бахолдин, казалось, подобно Кор-качу, «давно ждал этого дня». В. Г. Бахолдин был человеком со вполне советскими взглядами и убеждениями, воспитанным в семье с революционными традициями. Однако в его случае, как и во многих других, эти взгляды и убеждения не противоречили участию в забастовке, наоборот, предполагали его.

Вместе с Коркачем и Катковым в группе агитаторов видели 26-летнего электрослесаря электродного завода Георгия Васюкова (холостой, ранее не судимый). В «зачинщики» он попал по воле следователя, на необъективность и предвзятость которого впоследствии жаловался. Свидетели запомнили, как Г. С. Васюков какое-то время ходил по заводу вместе с «делегацией» рабочих завода им. Буденного. Ничего особенного он не делал и не говорил, это признавали и свидетели, отводившие действительно активную роль Коркачу. В сущности, вся «агитация» Васюкова свелась к вопросу, обращенному к главному инженеру: «Почему повысили цены?», — на что «начальство» посоветовало Васюкову читать газеты, и вполне резонной реплике: «Ребята, переодеваться так переодеваться (снять спецовку и прекратить работу.'— В. К.), работать так работать»817.

На заводе «Нефтемаш» тоже шла своя агитация. 37-летний токарь Григорий Щербан присоединился к толпе, которая окружила директора завода, и призывал рабочих не приступать к ра-

"« ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 228. 17 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 28-30.

368

боте до тех пор, пока не будет отменено постановление о повышении цен, «высказывал недовольство по поводу расценок на обрабатываемые им детали, призывал толпу идти на соседний завод № 17 для прекращения на нем работы»818. Вести дискуссии с начальством о нормах и расценках было для Григория Щербана делом привычным. Он раньше часто спорил по этому поводу с мастерами819.

К зачинщикам забастовки на «Нефтемаше» следствие и суд отнесли двух женщин: 35-летнею уборщицу В. Т. Кустову и 44-летнюю заточницу М. Ф. Гладкову. У каждой было по трое детей, каждой и так жилось тяжело, а тут еще и цены повысили, что впору было взвыть от безысходности. Протест Кустовой и Гладковой был предельно конкретен. 2 июня 1962 г. Кустова пришла на завод, увидела, что никто не работает, услышала спор директора с каким-то рабочим (речь идет о Щербане), возмутилась еще раз. Потом толпа стала кричать: «Идемте на 17 завод». «Я также, — рассказывала Кустова, — крикнула всем, чтобы шли к 17 заводу... толпа пошла, и я пошла... толпа кричала и я кричала, почему я делала так, объяснить не могу»820.

Показания свидетелей рисуют более яркую картину участия Кустовой в волнениях. В какой-то момент событий она, несомненно, выступала в роли бессознательной «зачинщицы»лПрохо^ дя мимо заводоуправления, Кустова крикнула: «Конторские крысы, идите с нами». А на заводе № 17 она и Гладкова кричали примерно одно и то же: «Бросайте работу, присоединяйтесь к нам»821; «Бросайте работу, идемте к горисполкому, требовать молоко, масло, колбасу»822.

Обстоятельства сложились таким образом, что в критический момент именно эмоциональный порыв этих двух женщин направил ход событий на «Нефтемаше». «Возможно, — заявила одна из свидетельниц, — если бы Кустова не кричала, то рабочие не пошли и приступили бы к работе»823. Кустова и Гладкова были осуждены на десять лет лишения свободы, но в конце концов даже власть вынуждена была признать полную неадекватность «преступления» наказанию. После двух лет заключения многодетные материи были помилованы Президиумом Верховного Совета РСФСР.

369

Демонстрация. Собравшаяся на заводе им. Буденного толпа превратилась в политическую демонстрацию. Она двинулась в центр Новочеркасска под красным флагом и с портретом Ленина. В толпе были женщины и дети. Все это очень напоминало начало Кровавого воскресенья. Но только обращались рабочие не к «царю-батюшке» (ведь место этого «верховного арбитра» занимал теперь «главный виновник» всех рабочих несчастий — Н. Хрущев), а к неким абстрактным ценностям раннего коммунизма, к оскверненному «толстопузыми» идеалу справедливости. В конечном счете, рабочие Новочеркасска так же не смогли защитить себя «святыми» коммунистическими символами, как их отцы и деды в 1905 г. — портретами Николая II, иконами и хоругвями. Но само «бегство» участников демонстрации под защиту Ленина и красного флага делали волнения в Новочеркасске достаточно типичным «внутрисистемным» конфликтом. «Народ» не покушался на идеологические основы системы. Он лишь посылал на вершину иерархии сигнал о собственном неблагополучии.

(Сказанное нуждается в некоторых пояснениях. Известно, что в ходе волнений неоднократно раздавались и призывы к физической расправе над коммунистами. В толпе был достаточно силен элемент стихийного анархического антикоммунизма. Однако против портрета Ленина и красного флага в голове рабочей колонны никто из «антикоммунистов» не решился возражать. «Народ» стихийно выбрал образ своего протеста и его идейную окраску. Показательно, что, окружив события в Новочеркасске завесой тайны и молчания, коммунистические правители поставили себя в гораздо более выгодное положение, чем в свое время царское правительство: так им удалось продлить жизнь «коммунистических иллюзий» и локализовать новочеркасский конфликт. В конечнбм счете, позднее власть осознала жизненную необходимость умиротворения народа «неуклонной заботой о материальном благосостоянии трудящихся», ставшей одной из идеологических доминант брежневского времени. Советский режим начал медленно деградировать, идеологически разлагаться, мутировать, но никакой «революционной» альтернативы этой деградации, разложению и мутациям так и не появилось, эта альтернатива, в принципе, могла быть создана именно событиями в Новочеркасске.)

Большая толпа в несколько тысяч человек двигалась в город. Командование Северо-Кавказского военного округа выставило заграждение на мосту через реку Тузлов. Там стояли танки, автомашины и солдаты. Однако «возбужденная толпа легко про

370

шла через мост и продолжала следовать в город»824. Заместитель председателя КГБ Ивашутин, которому принадлежит приведенная выше цитата, явно преувеличил степень «возбужденности» рабочих. Общий настрой демонстрации скорее можно определить словом «решимость». Не случайно даже прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР Ю. Шубин вынужден был признать, что поначалу «внешне все это носило как будто мирный характер»825.

К колоннам, двигавшимся в центр города, могли присоединиться все желающие. Толпа шла по центральной улице — Московской, — в конце которой расположено здание горкома партии и горисполкома. Но по этой же улице, на два квартала ближе, находились помещения отдела милиции, аппарата уполномоченного УКГБ, госбанка826. К шествию примыкали группы студентов и других жителей города. Толпа скандировала: «Мясо, . масло, повышение зарплаты!» Но чем менее однородной становилась движущаяся людская масса (а ее по мере движения разбавляли не только студенты, но и пьяные, маргиналы), тем больше ее общую физиономию определяла наиболее горластая, агрессивная и наименее рассудительная часть. Рабочая демонстрация, дойдя от завода до центра города, заметно изменила свой облик.

Захват горкома КПСС, нападение на здания милиции и УКГБ. Расстрел толпы. Как, в какой момент и почему критическая масса «экстремистов» изменила первоначальный облик демонстрации, сказать трудно. Ясно только, что шествие, достигнув здания горкома и горисполкома, уже не обнаруживало прежних признаков организованности. Приближение демонстрации сильно напугало находившихся в горкоме КПСС членов Президиума ЦК КПСС Ф. Р. Козлова и А. И. Микояна, а также Кириленко, Полянского, Шелепина, Степакова, Снастина и Ивашутина. Узнав, что танки не остановили колонну на мосту, московские «вожди» поспешили удалиться. Все они перебрались в первый военный городок, где располагался временный штаб правительства. Произошло это в тот момент, когда демонстранты были в ста метрах от горкома827. По мнению И. Мардарь, ссылающейся на материалы проверки Военной прокуратуры СССР (1990 г.), именно тогда в результате переговоров Козлова с Хрущевым

Исторический архив. 1993. № 1. С. 126. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 10. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 10. Мардарь И. Указ. соч. С. 31.

371

была получена санкция Хрущева на применение оружия против участников беспорядков.

В лапидарном изложении заместителя председателя КГБ Ива-шутина события, последовавшие вслед за появлением демонстрации у горкома КПСС, выглядели следующим образом:

«Когда толпа подошла к горкому партии, наиболее озверевшие хулиганы и зачинщики начали бросать камни, палки в двери и окна, сломили сопротивление охраны и проникли внутрь здания, выбили окна, испортили мебель, срывали портреты и уничтожали их, избивали партийных и советских работников и сотрудников КГБ, находившихся в помещении.

Несколько хулиганов пробрались на балкон и в провокационных целях выбросили красное знамя и выставили портрет В. И. Ленина. Начались выступления активных участников бесчинств с требованием о снижении цен на продукты питания и повышении зарплаты. Некоторые из них выступали по 2—3 раза. Их выступления сопровождались криками, скандированием, угрозами в адрес коммунистов, оскорблениями солдат, в которых бросали палки и камни, и призывами к ним и офицерам примкнуть к преступникам»828.

Важные детали добавляет к этому описанию И. Мардарь. В здании горкома, оказывается, осталось несколько работников аппарата ЦК КПСС, кое-кто из городских властей, сотрудники КГБ. Они попытались начать диалог с собравшимися через установленный на балконе мегафон. В них полетели палки и камни. Но неужели демонстрация шла в центр города с портретом Ленина и под красными флагами только затем, чтобы немедленно начать швырять камни в «начальников»? Единственное возможное объяснение — толпу не устроил статус тех, кто вышел на балкон и собрался выступать. Люди настроились увидеть представителей высшей власти, услышать их заявления и заверения. Когда на балконе таких представителей не оказалось, толпа почувствовала себя обманутой и стала требовать выступления Микояна. Но он к этому времени из горкома благоразумно перебрался под защиту военных. Мысль о выступлении Микояна, как это часто бывает в подобных случаях, стала для толпы навязчивой. Так, уже после устроенного в горкоме погрома демонстранты снова стали требовать, «чтобы Микоян выступил, выслушал их требования»829. Он, кстати сказать, к народу так и не вышел, но позднее, уже после расстрела демонстрации, радио начало транслировать его выступление, записанное на пленку.

Исторический архив. 1993. № 1. С. 126. Цит. по: Мардарь И. Указ. соч. С. 32.

372

Демонстрация дошла через все преграды и препятствия в центр города, ворвалась в горком, но никого из «главных начальников», тех, кому можно было изложить двои требования, не увидела. Возникла типичная стрессовая ситуация, исчез «градиент цели». Разговора с властью, к которому второй день стремились рабочие, не получилось. Неудивительно, что в выступлениях у горкома сильнее зазвучали «антикоммунистические» мотивы. Существенно повлиял на настроение собравшихся следующий эпизод. Григорий Щербан с завода «Нефтемаш, вынес на балкон две тарелки — с сыром и колбасой — и крикнул: «Смотрите, что они едят, а мы этого не можем!»830. (Сам Щербан, защищаясь от предъявленных обвинений, утверждал, что эти слова принадлежат не ему, а какому-то мужчине, назвавшемуся «мастером»831.)

Если раньше основным объектом ругани и нападок был Хрущев, то теперь стало доставаться и Ленину. «Клеветнические измышления в адрес Советского правительства и основателя Советского государства» публично высказал 35-летний Александр Зайцев. Уроженец саратовской деревни, он в 15 лет (в 1942 г.) отправился в город Кемерово, где начал учиться в школе ФЗУ. Но после травмы потерял руку и школу не окончил. Вернулся на родину. Работал в тракторной бригаде. В 1945 г. каким-то чудом сумел закончить курсы счетоводов, но в силу малограмотности работать по этой специальности так и не смог. Возвратился в тракторную бригаду.

В 1948 г. Зайцев чуть не попался на краже колхозного зерна. Сообщника арестовали и осудили, а Зайцев впервые продемонстрировал свой авантюрный и изворотливый характер. Он сумел скрыться без документов. На работу, находясь в бегах, умудрился устроиться без паспорта, а потом путем ловкой махинации добыл себе новый. Про свою жизнь Зайцев любил рассказывать разные героические вещи. Например, хвастался, что руку потерял на войне, писал в анкете, что освобождал Тулу, хотя немцев в Туле во время войны не было. В начале 1950-х гг. лихой авантюрист сумел устроиться на работу в торговлю. В то время он уже сильно пил, и дело закончилось растратой. От следствия сбежал, опять ухитрился получить новый паспорт. В 1952 г. предстал, наконец, перед судом и по жестокому Указу Президиума Верховного Совета СССР от 4 июня 1947 г. «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества» был приговорен за свое последнее художество к

373

10 годам лишения свободы. В декабре 1954 г. Зайцева условно-досрочно освободили. Полтора года он пожил на воле, работал в артели инвалидов в Новочеркасске. В августе 1956 г. получил два года лишения свободы за хулиганство. Под новый 1958 г. освободился и снова приехал в Новочеркасск. Менял разные места работы, временами не работал совсем. Много пил. Пропивал не только зарплату, но и одежду, как свою, так и сожительницы. В конце концов, Зайцев уехал из Новочеркасска в марте 1962 г. в Волгоградскую область. Там устроился на работу в совхозе832.

31 мая Александр получил 28 рублей казенных, денег на приобретение красок для совхоза и 1 июня приехал в Новочеркасск. Запил горькую, спустил казенные деньги и, чисто по-русски махнув на все рукой, активно включился в волнения. Помимо ритуального сквернословия в адрес Ленина А. Ф. Зайцев призывал «к расправе над руководителями местных органов власти и военнослужащими, останавливал проходивший автотранспорт, требуя от водителей прекращения работы. Ворвавшись в горком партии, А. Ф. Зайцев проник на балкон, призывал бесчинствующих к активизации бандитских и погромных действий, требовал нападать на военнослужащих й отбирать у них оружие». Когда здание горкома КПСС было оцеплено военными, «Зайцев выкрикивал в их адрес грубые оскорбления, называл их „фашистами", провокационно заявлял, что они якобы убивают инвалидов, детей и матерей, требовал выдать для расправы бандитам генерала, командовавшего воинскими подразделением, охранявшим здание, заявляя при этом: „Дайте нам этого генерала... мы его растерзаем"»833.

«Погромная» программа все явственнее звучала в выступлениях на стихийном митинге. Ее активным «аранжировщиком» был 32-летний слесарь электродного завода Михаил Кузнецов. Родителей своих он не помнил, воспитывался в детдоме в Киеве, в начале войны был эвакуирован в Узбекистан: В 1945 г. из детдома сбежал, бродяжничал. Милиция задержала его как беспризорника и отправила в школу ФЗУ. Можно сказать, повезло! Проучившись 6 месяцев, Михаил получил специальность слесаря-инструментальщика. Начал7 работать во Львове. Но в мае 1950 г. бес попутал. Вместе с товарищем по работе утащил из заводского клуба радиоприемник с проигрывателем. Попал все под тот же злосчастный указ от 4 июня 1947 г., который многим людям поломал жизнь и озлобил против власти. За кражу радиоприемника Кузнецова приговорили к 8 годам лишения свободы. Иные за

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 61-66. Исторический архив. 1993. № 4. С. 150—151.

374

умышленное убийство получали меньше! К счастью, в 1953 г. Михаила освободили по амнистии. В 1959 г. он был замешан как «наводчик» в квартирной краже. Но в то время пошла мода на «общественные меры воздействия», и коллектив цеха взял Кузнецова на поруки, поскольку он «чистосердечно признал свою вину»834. В том же 1959 г. у Михаила родилась дочь.

2 июня Кузнецов вместе со всеми остальными бросил работу, напился пьяным и очутился в толпе у здания горкома. По данным следствия и суда, М. А. Кузнецов не просто призывал к погромным действиям и к расправе над солдатами и офицерами, но и использовал стандартные приемы «революционного блефа», обычно эффективные при удержании колеблющихся сторонников в орбите влияния лидеров. Слесарь настойчиво повторял, что в Новочеркасск из других городов идет «подмога». По признанию самого Михаила, его «программа-минимум» заключалась в выкриках: «Смелее вперед! Мы должны все громить, чтобы они знали нашу силу», имея в виду при этом, по его объяснению, «руководителей как малых, так и больших»835.

В конце концов «погромная» программа была доведена до конкретики некой женщиной, выглядевшей лет на 30—40, по данным следствия, ею оказалась 27-летняя охранница строительного управления №. 31 Екатерина Левченко. Екатерина была женщиной незамужней, бездетной, с трехклассным образованием, по всей вероятности, со сложным й неуживчивым характером. В 1959 г. она была осуждена за кражу жакета у квартирной хозяйки к 2 годам лишения свободы. После освобождения жизнь никак не складывалась. Левченко часто меняла место работы. Будучи человеком нервным и эмоциональным, она постоянно срывалась на ссоры и скандалы, отличалась склонностью к распространению слухов836.

Именно Екатерина указала толпе ближайшую, очевидную и «моральную» цель дальнейших действий. С балкона здания горкома она кричала, что первого июня была задержана и избита милицией (обвинение утверждало, что в действительности ничего подобного не было), но главное — призвала толпу идти на выручку арестованных рабочих, чтобы освободить их из камер городского отдела милиции. Никаких арестованных рабочих в горотделе за решеткой в то время не держали837. Поэтому вы-

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 78-80. Исторический архив. 1993. № 4. С. 153. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93662. Л. 102. Исторический архив. 1993. № 4. С. 151—152.

375

ступление Е. П. Левченко было в полном смысле этого слова провокационным. После него в толпе у горкома поднялся крик, шум, раздались возгласы: «Освободить рабочих!»838. От демонстрантов отделилась группа человек в 30—50 и двинулась к зданию милиции (оно находилось на той же Московской улице, в двух кварталах от горкома КПСС). Большинство искренне верило, что идут освобождать братьев-рабочих839. Толпа любопытных, собравшихся перед этим у здания милиции, вела себя спокойно, никаких попыток проникнуть в здание не предпринимала. Левченко продолжила свою «агитацию». В конце концов, раздались возмущенные крики: в милиции избивают рабочих.

В атаку на горотдел милиции отправились «экстремисты». Неудивительно, что в их среде явственно зазвучали «антикоммунистические» мотивы. 25-летний повар школы-интерната № 2 Владимир Шуваев (во время событий он был пьян), не только угрожал военнослужащим и коммунистам расправой, но и сформулировал своеобразные идеологические постулаты погромщиков: «место коммунистам — на столбе»; «с коммунистами говорить бесполезно...»; «всех их надо стрелять»840. А для того, чтобы снять с коммунистов психологическую защиту коллективного «мы», Шуваев приравнивал их к фашистам, убийцам, а солдат призывал стрелять в тех, «кто вас заставляет стрелять в народ». «Идеологией» дело не ограничилось. Владимир Шуваев вел себя крайне агрессивно, требовал у одного из солдат: «Дай мне автомат, я всех перестреляю», швырял камни в танки, ругался, сквернословил841. (При задержании у Шуваева был изъят тесак842.)

Несмотря на сопротивление милиционеров и военнослужащих, погромщикам удалось сорвать с петель наружную дверь, использовать ее в качестве тарана, выбить следующую дверь и ворваться в помещение горотдела. Началось настоящее сражение, в ходе которого нападавшие сыпали угрозами и оскорблениями, бросали камни, избивали военнослужащих, пытались вырвать у них оружие, били стекла. Неприглядную картину несколько скрашивало то, что погромщики постоянно требовали освободить задержанных, т. е. добивались, как им казалось, восстановления справедливости.

Атмосфера коллективного психоза затягивала, заставляла людей терять самоконтроль. Один из участников событий расска-

ГАРФ. Ф. Р-8131, Оп. 31. Д. 93661. Л. 149. Исторический архив. 1993'. № 4. С. 152. Там же. С. 153.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 179. Исторический архив. 1993. № 1. С. 130.

376

зывал: «Мне почему-то тоже какая-то сила внушила, и я тоже крикнул: „Выпустить". После стали входить в здание, и я тоже полез. Не прошел и восьми метров, как в помещении стали стрелять. Я испугался и вбежал в комнату, где нас закрыли843. И до сих пор я не пойму, как заскочил туда. Какой черт просил меня идти, что заставило меня войти в отделение милиции»844.

Даже в раздраженной и настроенной на насилие толпе нашлись люди, пытавшиеся если не остановить погром, то, по крайней мере, вести себя по-человечески. Например, один из осужденных за участие в нападении на милицию 24-летний Г. Г. Ларенков попытался спасти от избиения сбитого с ног солдата845.

Во время нападения на горотдел имели место попытки завладеть огнестрельным оружием. В ходе завязавшейся потасовки 29-летний слесарь Владимир Черепанов (женатый, отец одного ребенка, со средним образованием) намеревался вырвать автомат у одного из солдат846. Попытка закончилась неудачей. А вот у другого солдата, Репкина, автомат все-таки отняли. Обвинение утверждало, что налетчики попытались применить это оружие против охраны. А поэтому «военнослужащие, действуя в соответствии с Уставом караульной и внутренней службы, вынуждены были применить оружие против бандитов и таким образом пресечь их попытку убийства лиц, участвовавших в наведении порядка»847. Один из нападавших был убит.

Пролилась первая кровь. Но это не остановило и, кажется, даже не очень испугало возбужденных людей. Толпа пыталась проникнуть в здание милиции и с тыла — со двора Новочеркасского отделения государственного банка. Когда старший наряда, охранявшего госбанк, потребовал от погромщиков удалиться с территории, прилегающей к охраняемому объекту, кто-то (следствие утверждало, что это был 48-летний музыкальный мастер фабрики бытовых услуг Иван Гранкин, но он это отрицал) рванул на груди рубаху: «Стреляйте!»848. По некоторым данным, этот эмоциональный вСплеск, выдававший уверенность толпы:

377

стрелять не посмеют, не был единственным. Есть смутные свидетельства того, что над толпой поднимали ребенка с криком: «в детей стрелять не будете!»849. (Обвинили в этом 30-летнего грузчика Николая Козлова, но он отказывался.)

Поисковая активность толпы, попавшей в стрессовую ситуацию («вожди» из горкома сбежали, спрашивать было не с кого), вылилась не только в «погромную» программу действий. Когда «экстремисты» отправились в горотдел милиции «освобождать арестованных», с новой идеей выступил 39-летний обрубщик литья Новочеркасского станкостроительного завода Борис Мокро-усов, человек во многих отношениях неординарный, досыта хлебнувший лиха на своем веку. Своего отца Савелия Кузина Борис не помнил. После окончания 6 классов был мобилизован в ремесленное училище при заводе «Красный металлист» в Горьком. Вскоре после начала войны Мокроусов из училища сбежал. За это в августе 1941 г. получил первую судимость — приговорен к одному году исправительно-трудовой колонии. В ноябре 1941 г. досрочно освободился.

В сентябре 1942 г. Мокроусов (тогда еще Кузин) поссорился с матерью и убежал на фронт. Долго скитался, пока не оказался в городе Казалинске Кзыл-ординской области. Там и был задержан милицией. Юноша решил использовать свой шанс, как ему казалось, побыстрее попасть на фронт. Назвался Мокроусовым Борисом Николаевичем (под этим именем Борис Савельевич Кузин и прожил всю оставшуюся жизнь), прибавил себе два года и назвался красноармейцем, отставшим от части. Его объявили дезертиром, он не возражал: слышал, от кого-то, что дезертиров сразу отправляют на фронт. В итоге военный трибунал приговорил Мокроусова к 10 годам лишения свободы. Из лагеря Борис бежал, был пойман и получил еще id лет. Человек отчаянный и бесстрашный, Мокроусов, судя по всему, жестко боролся в лагере за выживание (может быть, с этим был связан и его побег). Одна из ссор привела к преступлению. Борис напал на своего спящего врага и попытался убить его кайлом. Покушение совершил буквально через несколько дней после второго приговора и возвращения в лагерь. Снова 10 лет лишения свободы.

В мае 1944 г. Военная коллегия Верховного суда СССР наконец разобралась в деле «дезертира» Мокроусова (Кузина) и отменила приговор Военного трибунала Кзыл-ординского гарнизона. Затем последовала отмена второго приговора, а по третьему — дело было направлено на новое судебное рассмотрение.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98327. Л. 35.

378

Однако машина исполнения судебных решений не сработала. Определение Военной коллегии до Богословского ИТЛ, где отбывал наказание Мокроусов, не дошло. Так неудачливый беглец на фронт и просидел в лагере, даже не подозревая о своем частичном оправдании, вплоть до 1953 г.

Выйдя на свободу, Мокроусов долго скитался в поисках крова и пропитания. В ноябре 1955 г. был задержан за хищение продуктов из пристанционного буфета, арестован и осужден к семи годам лишения свободы. С этого времени Борис попытался переломить свою жизнь. В августе 1959 г. за хорошее поведение в лагере был условно-досрочно освобожден с испытательным сроком 3 года. Приехал в Новочеркасск, устроился на работу на НЭВЗ обрубщиком литья. Желающих заниматься этим тяжелым трудом было мало, и администрация завода охотно принимала на работу бывших уголовников. Мокроусов женился, начал хорошо зарабатывать. Жизнь стала постепенно налаживаться850.

В забастовке и демонстрации Мокроусов участия не принимал. 2 июня с утра был на работе. Затем отправился к горкому. В толпе вел себя активно, переходил от группы к группе, возмущался и протестовал. В конце концов именно Мокроусов предложил новый «план»: надо выбрать делегацию и потребовать удаления войск из города.

Участвовать в переговорах с военным командованием вызвались 9 человек. Делегация была беспрепятственно пропущена в здание горкома КПСС и встретилась с начальником гарнизона. Выполнить требование о выводе войск начальник, разумеется, отказался, сославшись на то, что неправомочен решать такие вопросы. В ответ Мокроусов заявил: «Не о чем с ним*говорить, нужен тот, кто может решить этот вопрос». По дороге в военный городок, где находились Микоян и Козлов, Мокроусов вел «агитацию»: пытался добиться от сопровождающего офицера, как тот лично относится к повышению цен и снижению расценок. Попытки офицера отмолчаться Борис объяснил просто: «Что с ним разговаривать — он коммунист»851.

Бесстрашный и отчаянный Мокроусов (по оценке обвинительного заключения — «наглый»), в беседе с «московскими вождями» «требовал вывода воинского подразделения из города, злобно клеветал на материальное положение трудящихся, наносил угрозы и грубые оскорбления в адрес руководителей

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 107-109. Там же. Л. 111.

379

Партии и Правительства»852. Как рассказывал сам Мокроусов своим товарищам по работе (было это еще до ареста, 4 июня 1962 т.), он требовал от Микояна и Козлова «чтобы они не прижимали рабочий класс», при этом он ударял кулаком о кулак, показывая: «мы — рабочий класс, нас много». В общем, «разговаривал с ними напрямую и сам не знаю/как меня там не арестовали»853.

И. Мардарь удалось отыскать одного из очевидцев встречи — Ю. П. Тупченко, бывшего начальника управления КГБ по Ростовской области. Тупченко запомнил, что с делегацией встречался сам Ф. Р. Козлов. Среди представителей демонстрантов «были две или три девушки. Один из мужчин был изрядно пьян. Представился — „Жуков" и нецензурно выражался. Разговор шел о бедственном положении рабочих, жителей города. Запомнилась фраза одного из членов делегации: „У нас хорошо живется лишь Юрке Гагарину да Маньке буфетчице"». По словам Ю. П. Тупченко, «делегация не просила членов правительства выступить перед демонстрантами. Ф. Р. Козлов попрощался с ней словами: „Идите к людям, успокойте их, призовите прекратить беспорядки"».

И. Мардарь считает: «Встреча закончилась безрезультатно для демонстрантов, да и никто из приехавших «важных птиц» не воспринял эту делегацию всерьез». К тому же встреча, по предположению журналистки, состоялась уже после выстрелов в го-ротделе милиции и расстрела на площади. Делегация, покинувшая площадь минут за 20—30 до стрельбы, о происшедшем еще не знала. Ее отпустили с миром. А аресты начались позже854.

«Встреча» кремлевских представителей с «народом» имела скорее символическое, чем практическое значение. Эта встреча, а не только выстрелы в толпу по приказу Москвы, превратила локальный конфликт местной администрации и местных рабочих в столкновение целого города с центральной властью. Стороны даже вступили в «переговоры». Членам Президиума ЦК КПСС пришлось выслушать резкие требования, упреки и обвинения рабочей делегации, — такого режим не знал уже лет сорок! Было над чем задуматься и о чем вспомнить. На горизонте замаячил призрак организованного рабочего протеста.

380

Какая-то часть толпы, остававшейся у горкома КПСС, была настроена на то, чтобы дождаться результатов переговоров. Другие бунтовщики вели себя более агрессивно. И пока делегация отсутствовала, произошли драматические события. Власти попытались очистить здание и оцепить его силами воинского подразделения. Но нападавшие и сами в массе своей вышли уже на площадь, поскольку в опустевшем и разгромленном горкоме делать им было решительно нечего. По справедливому замечанию И. Мардарь, никакого практического смысла выставлять охрану у пустого здания, а тем более «защищать его, применяя оружие», не было855. Тем не менее, группа военных на бронетранспортере попыталась вклиниться в толпу и оттеснить демонстрантов. Им это не удалось, и они получили приказ выйти из толпы. Эти малопонятные маневры очень напоминают подготовку к расстрелу: свои не должны были пострадать.

К этому времени прибыла новая группа автоматчиков (из состава войск МВД СССР) под командованием начальника Новочеркасского гарнизона генерала Олешко. По данным прокурорской проверки Прокуратуры СССР, Олешко обратился к толпе с балкона с требованием прекратить демонстрацию. Толпа не реагировала. Солдаты, выстроенные у фасада, произвели предупре--дительный залп в воздух, «от чего толпа шумевших и напирающих людей отхлынула назад. Однако тут же из толпы раздались выкрики: „Не бойтесь, стреляют холостыми". После чего толпа вновь ринулась к зданию и выставленным перед ним солдатам. Последовал повторный залп вверх и сразу же после негр единичные автоматные очереди по толпе. В результате — человек 10 — 13 остались лежать на площади. Впоследствии выяснилось, что кто-то из особо буйствующих лиц пытался выхватить оружие из рук солдат, которые вынуждены были открыть огонь. И только после этих выстрелов среди демонстрантов возникла паника»856.

По сообщению И. Мардарь, в материалах прокурорской проверки есть документы, свидетельствующие о том, что находившийся на балконе генерал Олешко «никаких команд на применение оружия не давал, даже наоборот, возмущенный действиями стрелявших, пытался криками остановить их»857. При этом, по некоторым данным, именно в этот момент один из демонстрантов, пожилой мужчина, призывал толпу с балкона к сдержанности и организованности858.

Официальная версия пыталась представить расстрел толпы

381

как случайность, как своего рода недоразумение, а саму стрельбу подать как акт самозащиты, ответ солдат на угрозу для их жизни. Чтобы придать логичность и выстроенность этой версии, нападение на милицию и на горком связали единой причинно-следственной цепочкой: разозленные неудачей в милиции хулиганы вернулись на площадь, снова попытались отобрать у каких-то солдат оружие, а солдаты (без специального приказа) «вынуждены были» открыть огонь. Эта версия уже давно вызывает обоснованные сомнения. Почему-то не было установлено (в отличие от эпизода в милиции) ни имя солдата, который якобы подвергся нападению, а сделать это было совсем нетрудно, ни того, кто пытался отобрать у него оружие и угрожал жизни. Версии о самозащите противоречит и тот подтвержденный многими очевидцами факт, что стрелять в толпу начали все-таки одновременно, а не единичными автоматными очередями. Так стреляют по приказу, а не при спонтанных попытках защитить свою жизнь.

Одним словом, вряд ли можно считать эпизод расстрела полностью восстановленным. Однако для нашего исследования.достаточно и того, что факт нападения на солдата не был доказан следствием, которому пришлось прибегнуть к довольно грубой подтасовке, чтобы доказать недоказуемое. И. Мардарь справедливо пишет по этому поводу, что ни в 1962 г., ни в 1990 г. так и не нашли ни одного очевидца нападения на военнослужащего, никого, кто своими глазами видел бы это ключевое для официальной версии событие859. Хотя многие другие, гораздо менее существенные эпизоды были восстановлены до мельчайших деталей. С этой точки зрения правомерен вывод о том, что был приказ стрелять на поражение, а толпа перед стрельбой никак не меняла своего поведения; оно, впрочем, и так было уже достаточно агрессивным. Повторное применение оружия 2 июня 1962 г. было продиктовано не полицейскими, а политическими мотивами. Следовательно, и ответственность за неправомерное применение оружия несут не отдельные военнослужащие, а гораздо более высокие инстанции.

И. Мардарь высказала обоснованное предположение о том, что члены Президиума ЦК КПСС были испуганы встречей с делегацией забастовщиков, увидев в этой делегации очевидный симптом начавшейся самоорганизации бунтовщиков860. Вероятно, это действительно могло подвигнуть «московских вождей» воспользоваться уже полученной санкцией Хрущева на приме

Мардарь И. Указ. соч. С. 37.

Мардарь И. Хроника необъявленного убийства. С. 36.

382

некие оружия, не очень задумываясь при этом о таких «мелочах», как правомерность стрельбы в безоружную толпу.

После расстрела. Речь мусорщика Жилкина. Известие о расстреле толпы, до последнего момента верившей, что «в народ стрелять не будут», быстро облетело город. О первой реакции на происшедшее можно судить по рассказу 34-летнего прессовщика НЭВЗ П. Ф. Решетникова, осужденного за участие в волнениях:- «Часа в 2—3 дня к заводу стали приезжать рабочие, рассказывали, что в городе стреляли в людей. Народ стал возмущаться, к нам подошел Дьяченко и сказал: „Ну и правильно, что постреляли людей". Я на это заявил Дьяченко: „Как ты смеешь так говорить, а еще красную повязку повязал, лучше бы ты черную нацепил". Стоявший здесь же Завалко, его фамилию я узнал потом, тоже стал говорить, что правильно людей постреляли. Я после этого ударил его по лицу. Люди нас разняли, я сел на велосипед и уехал на речку. Завалко говорил, что бесчинствующие люди причинили государству большой ущерб, а я ему ответил что люди, разве, ничего не стоят? Я был расстроен его высказываниями и ударил его по лицу»861.

В изложении свидетелей, дело выглядело несколько иначе, но суть конфликта понятна: расстрел расколол жителей города. Одним, с самого начала выступавшим против забастовки, пришлось искать моральных оправданий своему сотрудничеству с властями, отдавшими жестокий приказ. Другим, бывшим до сих пор в стороне, — вырабатывать собственную позицию, даже если они и не высказывали ее вслух, подобно Решетникову.

Противоречие между возмущением и страхом, который внушал режим законопослушным обывателям, было основой психологического и морального стресса. Его пережили в тот день многие жители города. 33-летний старший инженер Новочеркасского филиала проектного института «Гипроэнергопром» Н. П. Бредихин, отец двоих малолетних детей, ранее не судимый, был по всем критериям политической благонадежности вполне «советским человеком». Добровольно, по призыву партии, как тогда говорили, он выезжал работать в деревню, в МТС, и на целину, имел больше всех в отделе рационализаторских предложений и изобретений, готовился поступать в аспирантуру. Портрет Бредихина висел на «Доске почета»862.

В волнениях инженер не участвовал. Однако, узнав о происшедшем, не нашел в себе сил лицемерить или, по крайней мере,

11 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98326. Л. 15. 2 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98310. Л. 5-6.

383

промолчать. «Я сел за рабочее место, — рассказывал Бредихин, — и стал чертить схемы. Через некоторое время я услышал звуки, напоминающие звуки движения телеги по булыжнику. Кто-то сказал, что это стреляют. Я высказал сомнения на этот счет и продолжал работать. Около часа дня пришел старший инженер-конструктор Коршиков. Он был бледен и в возбужденном состоянии стал говорить, что сам видел, как на площади стреляют в толпу, что убита женщина с ребенком. Под впечатлением таких рассказов техник Соседко впала в истерику. Она кричала, что могут убить и ее мать. Сослуживцы стали возмущаться, что в толпу стреляют. Я, поддавшись этому возбуждению и не разобравшись в событиях, встал из-за стола, снял портрет Хрущева и выбросил его во двор»863.

Пережитые инженером Бредихиным короткие «звездные минуты», вызвали у окружающих типично «советскую» реакцию. Они немедленно отстранились от «осквернителя», опасаясь разделить с ним ответственность. Только что ужасавшиеся расстрелом безоружных коллеги по работе вдруг замолчали и, как выразился Бредихин, стали его «взглядами осуждать». Бредихин, почувствовал себя изгоем, растерялся и испугался, бросился советоваться с товарищем: «Что делать?». Совет был вполне «советским»: идти сдаваться в КГБ, что Бредихин и сделал. А одна из сослуживиц подняла оскверненную «святыню», подклеила и повесила на прежнее место864.

Вообще же расстрел на площади, напугав обывателей и здравомыслящих, тем не менее не вызвал всеобщего паралича» Стихийный протест продолжался. Во второй половине дня на площади у горкома еще можно было услышать призывы добиваться своего и даже мстить за убитых. «Упертым» бунтовщиком оказался уже известный нам Михаил Кузнецов. Вечером 2 июня он «неоднократно пытался бросать камни в военнослужащих, проезжавших на автомашинах, препятствовал их движению, выкрикивал угрозы в адрес военнослужащих, заявляя при этом: „Завтра в 6 часов утра мы вам покажем"»865. .

52-летний сборщик утиля П. Ф. Жилкин остановил лошадь около электровозостроительного завода, влез на повозку и произнес целую речь по поводу расстрела. По показаниям одного из свидетелей, сборщик утиля говорил бессвязно, но- горячо: «Что же вы тут стоите, в городе льется кровь рекой, пулеметы

Там же. Л. 4—5.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98310. Л. 6. Исторический архив. 1993. № 4. С. 153.

384

и танки убивают детей и женщин, идите к ним на помощь». Показывая на третий этаж заводоуправления, Жилкин сказал: «А этих гадов нужно расстреливать». Свидетель «подошел к Жил-кину, он был немного выпивши. Я ему предложил уйти отсюда, но Жилкин, видя меня в очках, сказал: „Вот таких гадов нужно бить". Из толпы крикнули: „Убирайся отсюда", тогда Жилкин стал опять кричать: },Нужно бить очкастых"»866.

Вечером у горкома КПСС и у милиции продолжались выступления демонстрантов, в основном, молодежи — старшие благоразумно разошлись по домам. Одновременно на всю площадь транслировали записанную на пленку речь Микояна. Толпа «аккомпанировала» речи члена Президиума ЦК КПСС: ругала военных, снова требовала снижения цен на мясо и масло867. Ни Микоян, ни Козлов в тот день так и не появились перед народом. После объявления комендантского часа толпу разогнали силами войск и милиции.

Всего во время беспорядков было убито 23 человека. Десятки жителей города, в основном молодежь, обратились за медицинской помощью в связи с ранениями. Некоторых раненых КГБ забирало впоследствии прямо из больничных палат. Ни одного убитого с правительственной стороны не было.

ПОПЫТКИ ПРОДОЛЖЕНИЯ БЕСПОРЯДКОВ И «УМИРОТВОРЕНИЕ» ГОРОДА (3 июня 1962 г.)

Комендантский час, войска в городе, ужас расстрела 2 июня не могли не отразиться на ходе событий. Многие демонстранты и забастовщики поспешили уйти в тень. Однако утром 3 июня еще рано было говорить об окончательном умиротворении города. Некоторые участники волнений продолжали использовать активные формы протеста. Например, бесшабашный Александр Зайцев махнул на все рукой и еще два дня куролесил на улицах города. По данным обвинительного заключения, он «бесчинствовал, угрожал военнослужащим и работникам милиции расправой, препятствовал продвижению военных машин»868.

Среди тех, кто 3 июня пытался удержать накал волнений, оказался 23-летний монтер А. М. Отрошко. Он был одним из тех немногих участников волнений, кто, по данным КГБ, и «ранее

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98895. Л. 45. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98285. Л. 14. Исторический архив. 1993. № 4. С. 151.

385

13 В. Козлов. Неизвестный СССР

в кругу знакомых высказывал антисоветские измышления»869. (Заметим в скобках, что людей с «антисоветскими» взглядами среди забастовщиков и демонстрантов было очень мало. К их числу относился, например, участник нападения на горком, 34-летний безработный В. Г. Кувардин. Но в отношении него органы госбезопасности имели лишь неопределенные сведения об «антисоветских настроениях» и намерении установить связь с американским посольством870.)

3 июня погромщики предпочли благоразумно затихнуть. «Хулиганских проявлений» в этот день было немного. А вот забастовщики электровозостроительного завода им. Буденного не сдавались. Утром 3 июня они пришли на работу, а затем небольшими группами, по 2—3 человека, снова двинулись в город. В пути к ним стали присоединяться более многочисленные группы рабочих (по 10—15 человек). Некоторые ехали на машинах, большинство шло пешком. К 8 часам утра на месте вчерашнего побоища — у горотдела милиции и у горкома КПСС снова стала собираться толпа. Сначала она насчитывала лишь 150 человек. Но люди продолжали подходить, а затем, около 9 часов утра, наступил критический момент. Какая-то женщина истерически крикнула, что вчера убили ее сына. Толпа достигла 500 человек. Страсти накалялись, люди приблизились к оцеплению, в котором стояли солдаты, и снова стали требовать освобождения арестованных. Власти решили напомнить о себе и попытаться отвлечь внимание толпы. На кинотеатре «Победа» были установлены репродукторы и снова началась трансляция записанных накануне на пленку речи Микояна и приказа командующего округом о введении комендантского часа.

Серьезные опасения властей вызвала оперативная информация о какой-то «группе мотоциклистов», направлявшейся из Новочеркасска в Шахты (город в 40 км от Новочеркасска). Дело выглядело так, что некие парламентеры забастовщиков едут к соседям за поддержкой. За городом были установлены посты, которые в течение дня задержали 32 человека, направлявшихся в сторону Шахт на мотоциклах, велосипедах или пешком. Трое задержанных показались подозрительными и были арестованы за участие в волнениях871. Ничего достоверного об их планах и намерениях неизвестно. Однако повышенная чувствительность «начальства», опасавшегося распространения беспорядков вширь, сама по себе достаточно симптоматична.

386

К 12 часам властям удалось, наконец, организовать партийный актив, дружинников, некоторых лояльных рабочих. Началась массовая агитация на заводах и среди горожан. В 15 часов по радио выступил Ф. Р. Козлов. Эта речь, по оценке заместителя председателя КГБ Ивашутина, стала «переломным моментом в настроении людей»872. После нее они постепенно начали расходиться.

Выступление Козлова было построено весьма умело. Оно учитывало желание большинства горожан каким-то образом выйти из тупиковой для них ситуации конфронтации с властью. Козлов, апеллируя к массовому комплексу вины перед властью, свалил всю вину за организацию беспорядков на неких «хулиганствующих элементов», «застрельщиков погромов», которых он отделил от большинства жителей города. Тем самым у массы горожан, в той или иной степени участвовавших в волнениях, появилась надежда остаться в стороне. Ссылаясь на встречу с «группой представителей», во время которой, как мы помним, на самом^ деле произошел весьма резкий, на высоких тонах разговор, Козлов утверждал, что именно «представители» «поставили вопрос о порядке в городе и на предприятиях», попросили членов Президиума ЦК КПСС «выступить по местному радио и выразить наше отношение к беспорядкам»873. (Очевидец встречи, как выяснила И. Мардарь, ничего подобного не запомнил.) Расстрел толпы 2 июня был парадоксальным образом представлен чуть ли не инициативой рабочей делегации, требовавшей навести порядок.

Одна подтасовка потянула за собой другую. Козлов утверждал, что участники «беседы» вернулись на улицу и «пытались рассказать собравшимся о встрече с нами. Однако хулиганы не давали им возможности говорить»874. В таком контексте события 2 июня выглядели уже как столкновение властей, поддерживаемых большинством честных людей города, и каких-то «хулиганствующих элементов», людей преследующих «не благо народа, а иные — корыстные цели, или людей, поддавшихся на удочку провокаторов»875. Большинство горожан, составлявших толпу 1 и 2 июня, получали как бы обещание индульгенции от ЦК КПСС, а значит, и надежду избежать наказания. Аргумент существенный, власть ведь уже продемонстрировала свой жестокий норов.

Исторический архив. 1993. № 1. С. 126. Там же. С. 119.

Исторический архив. 1993. № 1. С. 119. Там же.

387

Разделив жителей Новочеркасска, на «чистых» и «нечистых», Козлов намекнул и на возможные уступки (пообещал разобраться с недостатками нормирования труда и торговли), но никакой надежды на отказ от повышения цен не оставил. Да еще и представил позицию участников новочеркасской забастовки как некую конфронтацию со всеми «советскими людьми», которые, оказывается, повышение цен «встретили с пониманием и полностью поддерживают»876. Наконец, сфальсифицировав ход событий, Козлов подал дело так, что требование демонстрантов о встрече с представителями высшей власти, якобы, уже было им и Микояном выполнено. «Вчера и сегодня мы побывали на предприятиях», — утверждал Козлов. Просто, мол, рабочие НЭВЗ попали в число изгоев: члены Президиума ЦК КПСС, якобы, посетили только те заводы, которые «добросовестно трудятся» и «выполняют производственный план». Следуя пропагандистской модели того, как должны вести себя лидеры «подлинно народной власти», Козлов уверял даже, что они с Микояном «беседовали с рабочими» на улицах города877. В действительности никаких встреч 2 июня не было вообще, а 3 июня Козлов и Микоян встречались только с благонадежным коммунистическим активом НЭВЗ й навестили более или менее лояльный завод синтетических продуктов. О встречах на улицах ничего доподлинно не известно.

Судя по всему, речь Козлова по радио, хотя и обозначила перелом ситуации в пользу властей, тем не менее никакого особенного магического эффекта на участников волнений не произвела. Во время и после выступления Козлова сотрудники КГБ зафиксировали «отдельные' злобные выкрики и угрозы». Восстановление же порядка в городе после 17 часов дня, вероятно, в гораздо большей мере было связано с эффективностью полицейских мероприятий й комендантским часом (в ночь с 3 на 4 июня было задержано 240 человек878), блокировавших действия «зачинщиков» и «экстремистов» и лишавших их питательной почвы — многочисленной толпы.

В тот же день, 3 июня, было возбуждено уголовное дело в отношении активных участников массовых беспорядков по признакам ст. 79 УК РСФСР. Его принял к производству заместитель начальника отделения Следственного отдела КГБ при СМ СССР подполковник Д. Ф. Щебетенко, возглавивший ко

там же. С. 119-121. Там же. С. 121.

Исторический архив. 1993. № 1. С. 126.

388

манду из 26 следователей879. В Новочеркасске и близлежащих городах (Ростове, Шахтах, Таганроге) работали присланные из центра 140 оперативных и руководящих работников КГБ во главе заместителями председателя Ивашутиным и Н. С. Захаровым880.

4 июня Жизнь города начала входить в нормальную колею. Если* конечно, считать «нормальным» страх сотен людей, опасавшихся ареста и не знавших, кого именно «засекли» в дни волнений негласные соглядатаи и «фотографы». Завод им. Буденного приступил к работе. По обычному ритуалу прошли собрания актива, осудившие, как положено, участников беспорядков, т. е. в значительной мере самих себя. Рабочие ночной смены принесли символическую «искупительную жертву» — выполнили производственный план на 150 процентов. (9 июня рабочие сталелитейного цеха, начавшего забастовку, пытаясь задобрить власть, обратились с письменными и устными заявлениями к администрации с просьбой разрешить им работать в воскресенье, чтобы «искупить вину за имевшие место беспорядки». Рабочих похвалили, но «разъяснили», что день отдыха надо все-таки «использовать по назначению».) Не выдержав нервного напряжения, ожидания ареста, некоторые забастовщики и демонстранты приходили в КГБ с повинной.

Далеко не все, «поднявшие руку» на «родную советскую власТь», были преисполнены раскаянием. Среди корреспонденции органы госбезопасности обнаружили анонимный «Первый ультиматум», подписанный неким «Народным комитетом». В нем содержалось требование допустить родственников к раненым, указать место захоронения трупов. В противном случае авторы документа грозили сообщить о расстреле иностранцам. (Подобной утечки информации за границу власти и в самом деле боялись. В Новочеркасске и Шахтах работало 5 машин радиоконтрразведывательной службы на случай попыток радиолюбителей отправить сообщения за границу.)

В одном из цехов завода им. Буденного нашли листовку протеста, написанную токарем-револьверщиком В. М. Богатыревым. Потом еще одну (автора не нашли), а на стене — надпись с угрозами в адрес начальника цеха. На улице Герцена на видном месте прохожие читали: «Да здравствует забастовка»881.

'9 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 14.

10 Исторический архив. 1993. № 1. С. 130.

11 Исторический архив. 1993. № 1. С. 130—131.

389

«НЕЛЕГАЛЬНАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНАЯ ПРАВДА»

Листовка шлифовальщика Баскакова. Власти приложили все усилия, чтобы «запереть» информацию о забастовке и массовых беспорядках в Новочеркасске, но эта информация все-таки просочилась наружу. Многие разделяли недовольство новочеркасских бунтовщиков и возмущались кровавой расправой. Но лишь немногие решились на выражение своего протеста, на «антисоветские проявления».

4 и 6 июня «антисоветские» листовки появились в городе Зер-нограде Ростовской области. Их автором оказался М. П. Баскаков, 25-летний шлифовальщик механического завода, беспартийный, ранее не судимый. Баскаков был женат, в 1962 г. у него родился ребенок. Молодая семья жила трудно: не было своей квартиры, зарплата маленькая. А тут еще цены на продовольствие повысили. На молодого человека, по его собственному признанию, произвели глубокое впечатление слухи о событиях в Новочеркасске, где рабочие пытались отстоять свои интересы и были ^расстреляны властями. В первой листовке, написанной 4 июня и ночью прикрепленной к доске объявлений на улице Ленина, Баскаков не касался событий в Новочеркасске. Однако все, что он написал, вполне могло прозвучать где-нибудь в курилке завода им. Буденного в первый день волнений:

«Товарищи! Подумайте над тем, сколько у нас еще простых честных людей живет в нищете и недостатках. Сколько в нашем городе бесквартирных людей. Да не пора ли обратить все наше внимание, все наши силы, чтобы в ближайшие два-три года искоренить эти недостатки. Может нам все это не под силу? Извините, русскому народу все по плечу, да плюс к этому теперешнее развитие науки, техники. Как несовместимо заключение нынешнего правительства о „вынужденном" повышении цен на такие основные для человека продукты как жиры, масло, мясо. Что же остается делать человеку? Если он за свой месячный заработок не может хорошо покушать, хорошо одеться, а значит и хорошо отдохнуть. А о таких, названных Хрущевым, предметах роскоши, как приемники, телевизоры, пылесосы, холодильники, автомашины, простому человеку и мечтать о них нечего. Хрущев говорит, что все это — роскошь. Тогда выходит, что и трактора, комбайны — машины, облегчающие человеческий труд, тоже для Хрущева роскошь. Так дайте же господину Хрущеву в руки мотыгу каменного века, пусть не роскошничает»882.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 97726. Л. 9-10.

390

6 июня в новой листовке Баскаков уже прямо отсылал читателя к опыту Новочеркасска. Не приводя подробностей, он говорил о расстреле как о факте, который хорошо известен всем в Зернограде. Абстрактный протест против несправедливости и жестокости власти во втором произведении Баскакова трансформировался в некое подобие программы действий и требований:

«Граждане! Товарищи! Отцы мои, мои братья и сестры!

Не может же так продолжаться дальше. Не можем же мы со спокойной и черствой душой отнестись к этим грубым, ничем не оправданным попыткам правительства задушить голос нашего народа. Только в капиталистических странах, да в царской России прибегали к таким мерам, на которые пошло наше правительство в г. Новочеркасске ... они же боятся своего смелого и правдивого русского народа — не меньше, чем боялся отцов и дедов наших царь Николай I (так в тексте. — В. К.). И поступили они в г. Новочеркасске нисколько не лучшим образом. Ведь такое важное народное дело должен решать весь советский народ, а они решают его сами, да еще прибегают к танкам и оружию на безоружных мирных людей. Позор и стыд нашему правительству! Клеймящее пятно легло на вашу совесть. Вам нечем смыть его, и в конце концов придется держать ответ перед всем народом. Молчат все радиоприемники, газеты, но вам не отмолчаться...

Граждане! Давайте все вместе добьемся хотя бы общего городского собрания нашего Зернограда.

Не будем бастовать, потребуем общегородского собрания нашего Зернограда, а затем и остальных городов...»883.

Протест М. Баскакова пропитан классическими мотивами «антисоветской агитации» конца 1950-х — начала 1960-х гг. Автор документов заимствовал риторические приемы советской пропаганды (например, тему «братьев и сестер» из известного заявления Сталина о начале Великой Отечественной войны), а основой своих разоблачений сделал популярнейшую в то время в «антисоветских» документах тему «измены» Хрущева делу Ленина, рабочего класса и социализма: «списанные» у «проклятых капиталистов» законы, уподобление расстрела рабочих в Новочеркасске действиям царского правительства и т. п. Однако существенным отличием от большинства подобных документов была практическая программа действий (создание городского общественного комитета), критически использовавшая неудачу ново-черкасцев.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 97726. Л. 10.

391

Своеобразным идеологическим обоснованием программы М. Баскакова стало его анонимное письмо с критикой правительства, которое он дополнил еще одним традиционным «антисоветским» сюжетом — призывом вернуть в власти свергнутых «вождей» — Булганина, Шепилова, Жукова, которые для обыденного сознания всегда лучше, чем вожди нынешние. Как и многие другие «антисоветчики-ленинцы», Баскаков отправил свое письмо прямо в главный печатный орган ЦК КПСС — газету «Правда», требуя, чтобы его мнение «дошло до народа, если не через вашу газету, то через нелегальную действительную правду»884.

Позволь власти слухам о Новочеркасске распространиться сколько-нибудь широко, и значительная часть просоветски настроенного населения страны реагировала бы на происшедшее «по-баскаковски». К «падению коммунизма» Эта массовая реакция привести, конечно же, не могла, но социально-психологическую почву для замены «плохого вождя» каким-нибудь очередным «истинным ленинцем», несомненно, подготовила бы.

Воззвание генерала Шапошникова. События в Новочеркасске заставили задуматься о сущности режима не только простых людей. Недовольные нашлись даже среди представителей советской элиты. 7 сентября 1967 г. в качестве обвиняемого по уголовному делу по ст.70 ч.1 УК РСФСР был привлечен бывший первый заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, член КПСС с 1930 г., генерал-лейтенант танковых войск, Герой Советского Союза Матвей Кузьмич Шапошников, уволенный в запас в 1966 г. Следователи КГБ утверждали, что в июле 1962 г. он «изготовил й хранил в своей квартире анонимное письмо-воззвание антисоветского содержания». В письме содержалось осуждение новочеркасского расстрела, говорилось о необходимости создать политическую организацию, именуемую «Рабочей партией большевиков», а на предприятиях, в совхозах, колхозах — «производственные комитеты». Автор документа призывал использовать выборы в Советы для бойкота кандидатов, выдвигаемых общественными организациями. Письмо заканчивалось словами: «Мы призываем вас бороться за политическую власть мирными средствами под руководством рабочей партии (большевиков). В условиях создавшейся политической ситуации в общественно-политической жизни мы можем поставить перед собой задачу завоевания политической власти мирным путем»885.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36: Д. 97726. Л. 11-12. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1808. Л. 5-6.

392

Письмо, размноженное на пишущей машинке, 30 июня 1962 г. было отправлено по почте в адрес Союза писателей СССР, Союза писателей Грузинской ССР и студентов 4 курса филиала Новочеркасского политехнического института в г. Шахты, а 12 ноября 1963 г. — комитету ВЛКСМ Тбилисского госуниверситета и комитету ВЛКСМ завода им. Кирова в Ленинграде. Конверты писем, отправленных из Москвы 30 июня 1962 г., были подписаны псевдонимом «Неистовый Виссарион» (все со школьной скамьи знали, что так называли известного «революционного демократа» и литературного критика XIX века В. Г. Белинского). Этим же псевдонимом были подписаны еще 6 писем, объединенных единым замыслом и отправленных в 1961—1963 гг. некоторым писателям. Копии всех упомянутых писем, включая письмо-воззвание, были найдены у генерала Шапошникова при обыске. Шапошников признал авторство всех найденных у него документов кроме письма-воззвания. В последнем случае он утверждал, что, обнаружил это письмо у себя в служебном кабинете в штабе СКВО в марте 1963 г. и ввиду его «оригинального» содержания переписал дословно в записную книжку, изъятую у него при обыске. Печатный текст письма-воззвания тогда же уничтожил, не доложив об этом вышестоящему командованию и не сообщив органам КГБ886. Доказывая вину Шапошникова, предварительное следствие опиралось на общий псевдоним («Неистовый Виссарион») во всех найденных у генерала письмах887.

Шапошников, возмущенный событиями в Новочеркасске, лично презиравший Хрущева, фактически стоял на достаточно ортодоксальных позициях «критического марксизма». Генерал осуждал не Советскую власть, а ее «плохих вождей», «изменников делу рабочего класса». Не принимая режима Хрущева, Шапошников, судя по показаниям одного из свидетелей, в свое время отрицательно отнесся к решениям XX съезда КПСС и разоблачению культа личности Сталина, полагая, что это «отразится на авторитете Коммунистической партии Советского Союза и государства»888. С этой точки зрения позиция Шапошникова смыкалась с довольно распространенным в то время «народным сталинизмом» и представляла собой типичный случай внутрисистемной критики режима, не выходившей за рамки его фундаментальных основ.

Письмо инженера Велика писателю Паустовскому (6 июня 1962 г.). Вскоре после снятия Хрущева И. В. Велик, осужденный в связи

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1808. Л. 7. Там же. Л. 6.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1808. Л. 10.

393

с новочеркасскими событиями, направил жалобу Л. И. Брежневу с просьбой пересмотреть приговор. История И. В. Велика, который, по его утверждению, в начале беспорядков осуждал забастовщиков и был лояльным сторонником власти, а затем, потрясенный расстрелом, не смог сдержать своего негодования, раскрывает важную сторону новочеркасского феномена: отторжение от власти даже тех, кто никогда ни в какой «антисоветчине» замечен не был, а бунтовщиков поначалу осуждал.

В конце концов, Прокуратура СССР в протесте по делу Бе-лика (март 1965 г.) признала: «Установлено, что письмо о событиях в г. Новочеркасске по содержанию своему является неправильным, но не антисоветским. Как пояснил Велик, он не смог самостоятельно разобраться в причинах массовых беспорядков, был потрясен их последствиями и „излил душу" в письме к своему любимому советскому писателю Паустовскому. Установлено, что с письмом никто ознакомлен не был, а многочисленные свидетели, знавшие Велика в течение ряда Лет, никогда не слышали от него антисоветских суждений»889.

Эпизод с Великом — лишь одно из многих проявлений специфически советской системы взаимоотношений народа и власти, в которой честный «свой» порой казался коммунистическим правителем не менее опасным, чем идейный противник режима. Среди «своих», вроде Шапошникова или Велика, не было и не могло быть «единодушного одобрения» кровавой расправы. В итоге власть теряла идейных и убежденных сторонников, т.е. именно тех, кто долгие годы обеспечивал ее прочность и стабильность. На стороне режима, в ситуациях, подобных новочеркасской, могли оказаться лишь циники, приспособленцы и конформисты, либо люди подневольные, вынужденные выполнять приказ, на худой конец — легко внушаемые и одураченные пропагандой. На их поддержку в критический момент рассчитывать не приходилось — не станут вмешиваться, а то и предадут. Но и действовать по законам коммунистического мифа режим, как выяснилось, тоже уже не мог или не умел.

Легитимность власти оказалась под вопросом, и рано или поздно этот вопрос мог быть задан. В середине 1960-х гг. возможности для выхода из кризиса легитимности открыло снятие Хрущева. На его грехи были списаны ошибки режима, а коммунистическая верхушка начала поиск новых (не только идейных и не только репрессивных) способов «лоялизации» населения. Но Новочеркасск «застрял» в памяти народа. А молчавшая власть

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 98285. Л. 13-14.

394

как бы приняла этот грех на себя. Идейным сторонникам коммунизма оставалось жить с сознанием того «что в нашей стране возможны такие кровавые злодеяния».

Эти слова принадлежат некоему 3. Н. Ткачеву: Сразу после снятия Хрущева он написал Генеральному прокурору СССР письмо с требованием «разъяснений»890. Этих разъяснений Ткачев так и не дождался. У власти оставались люди, причастные к расстрелу, а повторять «ошибку Хрущева» и разоблачать в 1964 г. новочеркасский расстрел, как в 1956 г. разоблачили «культ личности», охотников уже не было.

ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЕ СЛЕДСТВИЕ, СУДЫ И ПРИГОВОРЫ

7 июня КГБ при Совете Министров СССР (П. Ивашутин) отчитался о событиях в Новочеркасске перед ЦК КПСС. 10 июня 1962 г. Ф.Р.Козлов, судя по помете на докладной^Ивашутина, устно докладывал Президиуму ЦК КПСС891. Подробности подобных устных обсуждений и консультаций, как правило, навсегда остаются неизвестными историкам. Однако политический результат обсуждения очевиден. Коммунистические вожди, лично Н. С. Хрущев, дававший санкцию на расстрел, напуганные и озлобившиеся на свой народ, решили осудить «зачинщиков» «на всю катушку» и, продемонстрировав «строгость» к бунтовщикам, подавить очаг сопротивления в зародыше. Широкой огласке дело решили не предавать, на многие годы «засекретив» даже сам факт волнений. Однако в Новочеркасске, где «секретить» было совершенно бессмысленно, решили устроить показательный процесс.

Учитывая, что никакой действительной «организации» в Новочеркасске не было, предварительное следствие и суд, получившие столь ясную политическую директиву, встали на путь фабрикации уголовных дел, а в число «зачинщиков» запихнули всех, кто попался под руку, особенно, если из них можно было слепить образ хулиганов, отщепенцев, паразитов и тунеядцев. Идеально на эту роль подходили люди с судимостями. Ими-то и занималось в первую очередь следствие. «Я, — писал в одной из своих жалоб Е. Ф. Сильченков, — задал вопрос на суде обвинителю Кривошеину: „За что Вы меня судите?". Получил ответ: за то, что я когда-то был судим, значит я недоволен на Советскую

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93662. Л. 16. Исторический архив. 1993. No4'!. С. 122.

395

власть, т. е. не подхожу ни к одному пункту кодекса строителя коммунизма»892.

Следствие упорно цеплялось за любые доказательства того, что люди, избранные в качестве «козлов отпущения», организовывали или способствовали организации погромов. Для этого применялся несложный прием. Следствие постоянно возвращалось к обстоятельству, «важному для дела»: совершая те или иные действия (призывы к забастовке, демонстрации, требования о снижении цен и т. п.), подследственные уже знали о происходивших в других местах беспорядках и погромах. А если знали, то «по существу (?! — В. К.) призывали к их активизации и расширению»893, то есть действовали умышленно и злонамеренно. Жестокость приговоров, вынесенных участникам новочеркасских событий, во многом была «обоснована» именно этим абсурдным допущением. А в дополнение к нему беспредельные натяжки, связанные с обвинением части подсудимых в организации волнений. «За что дается срок 15 лет по статье 79? — спрашивал тот же Е. Сильченков. — За организованное вооруженное нападение на власть. А кто организовал?»894

Кроме того, в ход пошли приемы, вполне достойные сталинской эпохи. Так, про Геннадия Гончарова стало известно, что он и его товарищ 2 июня «принимали участие в так называемой демонстрации и даже заходили в здание горкома партии»895. Поскольку «практической деятельности Гончарова в этом не установлено», этот эпизод ему не инкриминировался. Но все-таки прокурор Шубников не удержался и предложил использовать эти сведения в суде хотя бы для отрицательной характеристики личности Гончарова.

Далеко не всегда следствие проявляло такую похвальную «сдержанность». Красноречив случай с Е. Левченко. Следствие явно игнорировало противоречия в показаниях свидетелей. Никто не отрицал, что какая-то женщина с балкона призывала к освобождению якобы арестованных рабочих из милиции. Однако в показаниях свидетелей явно были противоречия: возраст (то ли 30, то ли 40 лет), одежда (то ли черный жакет с цветастым платьем или черное платье, то ли красноватый джемпер или свитер). Одна из свидетельниц, сказала, что выступавшая была ее знакомой по имени Галя (Левченко зовут Екатерина)896. Те, кто

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 47. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 162. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 52. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93661. Л. 210. Там же. Л. 148—154.

396

видел выступавшую с балкона женщину с близкого расстояния (А. М. Миронов, тоже выступавший с балкона, В. Д. Черепанов, вместе с ней участвовавший в нападении на милицию), так и не опознали в ней Левченко. Возможно, речь вообще следовало вести о двух женщинах, отличавшихся й по возрасту, и по одежде. Недаром же Левченко признала себя виновной только частично. В любом случае, предварительное следствие в спешке обходило острые углы, прибегая, мягко говоря, к весьма странной логике: «Из показаний обвиняемого Миронова видно, что в данном случае речь идет о Левченко, хотя Миронов на следствии ее и не опознал»897.

Подобную логику «доказательств» можно было бы считать юридическим курьезом, если бы она не была возведена в систему. В одном из заключений Прокуратуры СССР (январь 1965 г.) по жалобе Тульнова, полностью отрицавшего свою вину, было сказано, что его активное участие в нападении на милицию «подтверждается фактом задержания его на месте преступления в числе первых». И все! Но Тульнов утверждал, что заглянул из любопытства, и нет свидетелей, которые могут подтвердить обратное. Ни следствие, ни суд поиском таких свидетелей себя, естественно, не утрудили, поскольку, как выразился Тульнов, «искали во мне врага»898.

Вячеслав Черных прямо обвинял следствие в фальсификации своего дела: «Майор Васильев воспользовался моими чистосердечными признаниями, моей темнотой и огрязнил меня. Я удивляюсь тому, что как могли органы безопасности провести дознание так, как было, без ошибок. Им нужно было найти организаторов, а они ленились, вот и пришили мне, что я вообще не делал. Все облегчающие обстоятельства* а также тех свидетелей, которые говорили в мою пользу, во внимание не брали»899. На «отдельные проделки следователя Демидюка» жаловался в Прокуратуру СССР Георгий Васюков. Он подчеркивал, что суд «абсолютно не прислушался к свидетелям, которые изменяли свои показания, не взирая на то, что ранее ряд свидетелей показывал совсем противоположное»900.

Со свидетелями вообще «работали», выбирая исключительно удобных, либо тех, кого удалось соответствующим образом «подготовить». Как писал, в частности, Е. Сильченков, державший-

397

ся до конца и так и не признавший своей вины, свидетели обвинения после процесса говорили: «Мы не знали, мол, что будут давать такие сроки, нас инструктировал следователь...»9111! В жалобе на имя председателя Комитета государственной безопасности при Совете Министров СССР от 10 января 1964 г. Ефим Федорович пытался привлечь внимание к технологии фабрикации его уголовного дела: игнорирование показаний неудоб-. ных свидетелей и патологическая доверчивость к свидетелям удобным902. Речь, в частности, шла о знакомом Сильченкова, заводском коммунисте, который просил его как человека пожилого и солидного повлиять на толпу, убедить ее пропустить поезд. Тем самым появлялся эпизод, не только косвенно доказывающий отсутствие злого умысла в действиях обвиняемого, но и говорящий о его вялых попытках помочь властям в наведении порядка. Предварительное следствие и суд проигнорировали показания этого свидетеля, но не опровергли их903.

На пристрастность и предвзятость следователя Демидюка жаловался и В. Г. Бахолдин: «Мой следователь капитан Демидюк, который вел мое дело, собирая материал лишь тот, который меня уличал, а также и свидетелей тех, которые меня могли уличить. А тех свидетелей, которых я указывал следователю, что они могут оправдать эти ложные показания, следователь под разными предлогами отводил их и не собирался искать этих людей, хотя я указывал фамилии и их адреса...»904

В. А. Уханов обратил внимание на то, что вместо показаний свидетелей, постоянно находившихся поблизости от него в момент событий, предварительное следствие и суд предпочли использовать показания тех, кто видел его действия издалека, а слышать вообще не мог. Он называл имена людей, готовых подтвердить, что выкриков вообще не было. Уханов обратил внимание и на то, что свидетель под нажимом следствия оговорил его, а потом на очной ставке и на суде от своих показаний отказался. Однако «суд заменил в приговоре свидетельское „не слышали" на „слышали"»905.

Любой непредвзятый профессионал сказал бы, что в деле Уха-нова вообще не сходятся концы с концами, как, впрочем, и во многих других делах, если не во всех. Не случайно после одной из жалоб Уханова прокурор отдела по надзору за следствием в

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 123об. Там же. Л. 9. Там же. Л. 93об.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 111. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 40-41

398

органах госбезопасности Прокуратуры CCiCP Т. Г. Соколова пришла к заключению: осужденный «приводит заслуживающие внимания доводы», и поручила начальнику аналогичного отдела Прокуратуры РСФСР М. Н. Рогову проверить обоснованность осуждения906. Ответ Рогова удивляет полным пренебрежением элементарной логикой и здравым смыслом. Установка на отрицательный ответ по жалобе настолько сильна, что формальная сторона дела Рогова вообще не волновала. Он продолжал упрямо следовать абсурдной логике предварительного следствия и суда. «В жалобе, адресованной в Прокуратуру СССР, — писал в своем ответе Рогов, — Уханов указывает, что приговор не соответствует материалам уголовного дела, что свидетель Трофимов оговорил его, и что он осужден необоснованно». Казалось бы, ясно: нужно проверить показания Трофимова и сравнить их с показаниями других свидетелей. Вместо этого Рогов пишет: «однако показаниями допрошенных на следствии и в суде свидетелей Уханов изобличается в инкриминируемых ему действиях» и приводит единственную цитату... Показания все того же Трофимова!907. Соколова же, видимо, решила не связываться и сделала вид, что удовлетворена отпиской Рогова.

Примером вопиющих подтасовок можно считать обвинение И. А. Гранкина в нападении на милицию. «Засудить» тяжело больного инвалида помогли клеветнические показания давно ненавидевшей подсудимого соседки908.

Ряд свидетелей пытался противостоять нажиму следствия, выдавливавшему из них нужные показания. Например, оператор газораспределительной станции Н. Г. Федоров, как уже говорилось, отказался опознавать участников «похода» Сергея Сотникова, а «в части угроз ему со стороны хулиганов показаний не дал»909. Некоторые свидетели так и не признали в Екатерине Левченко зачинщицу нападения на милицию 2 июня 1962 г.910 В тех случаях, когда не удавалось найти удобных свидетелей из "числа жителей города, следствие обращалось к помощи «понимающих момент» и то, что от них требуется, к сотрудникам милиции. Чтобы облегчить покладистым свидетелям жизнь, следствие в ряде случаев отказывалось от проведения очных ставок с подследственными.

Готовясь к первому судебному процессу и составляя обвинительное заключение, прокурор Ю. Шубин (еще до сформирова-

399

ния дела) составил справки на всех обвиняемых, в которых собрал весь компромат, который только можно было использовать для очернения личностей будущих подсудимых, и сформулировал как бы «практические рекомендации» по ведению процесса для А. А. Круглова, государственного обвинителя на процессе по делу № 22, и Л. Н. Смирнова, Председателя Верховного vcyna РСФСР, ведшего процесс9".

Суд, как и доказывали в своих многочисленных жалобах осужденные, действовал заодно со следствием и обвинением, вполне разделяя их специфическую логику доказательств и тактику действий. Чтобы не было неожиданностей, решили «подготовить» к процессу даже адвокатов подсудимых. Во всяком случае, попытки родственников самостоятельно нанять платных адвокатов были пресечены. По словам Сильченкова, его жена пригласила адвоката, заплатила большие для семьи деньги (140 руб.)..С делом «наемный адвокат» (выражение Сильченкова) познакомился, но на процесс его так и не пустили — защиту передали «казенным» адвокатам. Деньги пропали. Вернули только 42 рубля.

Сам суд «провернули» быстро. Возражавшим и не желавшим каяться подсудимым немедленно затыкали рот. «Суд буквально не давал мне говорить, — жаловался В. Уханов. — Вернее, он давал мне говорить, но как только я начинал говорить, судья прерывал меня: „Садись, хватит, суду все ясно". При этом доставал из дела старый, с времен 1947 года мой приговор и, потрясая им, говорил: „Садись, с прошлого твоего известно, кто ты, и что ты с себя представляешь. Суду все ясно"»912.

Выполняя заказ верховной власти, суд вынес приговоры, в том числе «расстрельные», ни в коей мере не соответствовавшие тяжести содеянного и основанные на фальсифицированных уликах. В худшем положении, как это ни парадоксально, оказались те обвиняемые, которые никакого физического насилия по отношению к представителям или сторонникам власти не совершали. «Мы находимся на строгом режиме все вместе... — писал Е. Сильченков. — И вот среди нас есть лица, которые совершили физически особо тяжкое государственное преступление. Но они осуждены как хулиганы ст. 206... Я понимаю, если б не было хулиганов, то не нужно было бы искать и делать подстрекателей, в которые я попал без вины. А эти твари, которые прямые преступники, уже расконвоированы, и им доверие, а все делает

911 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 9366. Л. 61. 9,2 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95432. Л. 41.

400

статья, написанная на белой бумаге, но некому даже заглянуть в их черные души»913.

В задачу, книги не входит подробный анализ юридической состоятельности следствия, суда и приговоров по делам о массовых беспорядках в Новочеркасске. Однако и сказанного достаточно, чтобы понять: по прямому поручению верховной власти в Новочеркасске готовилась показательная расправа, призванная запугать и образумить «распустившихся» горожан, политически и морально дискредитировать участников волнений, сформировать даже у тех, кто «не попался», комплекс вины перед властью.

Первый, наиболее важный для властей открытый процесс проходил 14—20 августа 1962 г. в Новочеркасске. Судили тех, кого власти решили отнести к организаторам и зачинщикам беспорядков, — А. Ф. Зайцева, М. А. Кузнецова, В. Д. Черепанова, Б. Н. Мокроусова, А. А. Коркача, С. С. Сотникова, В. Г. Шуваева, Е. П. Левченко, В. И. Черных, Г. А. Гончарова, И. П. Служенко, Г. Г, Каткова, Г. М. Щербана и Ю. В. Дементьева. Семерых приговорили к расстрелу, остальных к длительным срокам лишения свободы (от 10 до 15 лет). Для того, чтобы вынести «расстрельные» приговоры, предварительное следствие и суд, пошли на грубое нарушение закона. Они предъявили «семерке» и сочли доказанным обвинение в бандитизме — ст. 77 УК РСФСР (редакция 1960 г.), предусматривающая смертную казнь. Ст.79 УК РСФСР (массовые беспорядки) такой меры наказания не предусматривает. Авторы публикации документов о событиях в Новочеркасске отметили, что применение ст.77 к участникам беспорядков было неправомерно. В Комментарии к УК РСФСР говорилось, что непременным условием отнесения того или иного деяния к бандитизму является применение обвиняемым оружия (предметов, предназначенных исключительно для поражения живой цели, для права пользования, ношения и хранения которых требуется специальное разрешение). В том же Комментарии к квалифицирующим признакам бандитизма была отнесена устойчивость группы (объединение людей не для одного только акта, но и для последующих действий)914. Ничего подобного, как мы видели, в действиях даже самых активных участников волнений следствию обнаружить не удалось. Но кого это могло остановить в стране, где воля «начальства» выше совести и закона?!

Судебный процесс должен был не только напугать жителей Новочеркасска, но и доказать им, что танки в город вводили

401

правильно, что у власти не было иного выхода как расстрелять толпу «хулиганствующих» и кровавых бандитов и т. п. Одновременно верховные правители и прежде всего Хрущев пытались убедить и самих себя в том, что «народ» на их стороне. Не случайно о ходе процесса КГБ, Прокуратура СССР и отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС по РСФСР регулярно информировали высшее руководство страны. С первой информацией КГБ и Прокуратуры СССР, датированной 16 августа 1962 г., ознакомились члены и кандидаты в члены Президиума ЦК КПСС, секретари ЦК КПСС. На полях документа остались визы Н. С. Хрущева, Г. И. Воронова, А. И. Микояна, А. Н. Косыгина, Л. И. Брежнева, Н. М. Шверника, О. В. Куусинена, Л. Ф. Ильичева, М. А. Суслова, Д. С. Полянского, В. В. Гришина.

Все в этой информации должно было доказать, что принятое решение было абсолютно правильным и «народ» вполне разделяет ненависть власти к бунтовщикам и «хулиганствующим». Еще бы! Одни преступники сами раскаялись, другие, те, кто свою вину полностью или частично отрицал, — «были изобличены свидетелями как отъявленные преступники, рвачи и морально разложившиеся люди»915. Успокоительным бальзамом для «начальства» должны были стать тщательно подобранные КГБ и отвратительные по своей кровожадности «высказывания» очевидцев процесса, на котором ежедневно присутствовало до тысячи человек «общественности» (по другим сведениям, 450—500 человек916). «Многие рабочие, побывавшие на суде, — говорилось в информации, — высказывают мнение, что таких преступников нужно не судить, а стрелять без суда и следствия. Рабочие сборочного цеха электровозостроительного завода Радченко и Шиния, возвратившись с процесса; рассказали в цехе об истинном лице людей, которых судят. Их рассказ был встречен возгласами рабочих по адресу преступников: „Сволочи", „толстосумы", „чего они хотели добиться". Токарь аппаратного цеха этого завода Ферапонтов рассказывал товарищам по работе: „Судят отъявленных негодяев, многие из них в прошлом уголовники. Есть два паразита, которые больше всех кричали об улучшении жизни, а у самих имеются собственные дома, дачи, у одного автомобиль, у другого — мотоцикл. Таких гадов надо изолировать от общества и наказать самым суровым образом"»917.

402

Власть услышала то, что она хотела услышать: «Где были наши глаза, за кем мы пошли, ведь там одни только бандиты, которые по 3—4 раза судимые и по семь раз были женаты»918. В целом, первый судебный процесс над участниками волнений свою сверхзадачу выполнил. «Начальство» могло быть довольно. Приговор зал встретил «продолжительными аплодисментами», а КГБ и Прокуратура СССР гордо заявили: «Если ранее часть людей не понимала происшедших событий, то теперь жители гор. Новочеркасска разобрались в их существе, поняли, что беспорядки были спровоцированы уголовно-хулиганствующими элементами и с возмущением осуждают преступные действия бандитов и хулиганов»919. Лишь заведующий отделом пропаганды й агитации ЦК КПСС по РСФСР В. И. Степаков сквозь зубы выдавил из себя признание. Оказывается «отдельные лица» все-таки выражали «свое сочувствие осужденным, считая их действия правильными»920.

Сами осужденные, как те, что признали вину, так и те, кто держался стойко и настаивал на полной невиновности, были единодушны в одном: мера наказания ни в одном случае не соответствовала тяжести содеянного. Суд не принял во внимание ни личности осужденных, ни причин возникновения событий. Кассационные жалобы остались «без удовлетворения». А на все последующие индивидуальные и коллективные обращения в высшие партийные, государственные и судебные органы приходили поначалу однотипные, штампованные ответы: «Осужден правильно».

Даже у тертых и привыкших следовать в русле политической конъюнктуры работников отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Прокуратуры СССР было понимание того, что приговоры новочеркасским бунтарям шиты белыми нитками. В одном из надзорных производств Прокуратуры СССР в отдельном пакете сохранились рукописные записки кого-то из прокурорских работников по делу Баходдина, Васю-кова, Сухина, Осташкова и Овчаренко с критикой судебного приговора. К ним пришпилена записка, датированная 22 февраля 1964 г.: «Эти записи прошу Вас сохранить в особом пакете, ибо к этому делу мы еще вернемся»921.

Снятие Хрущева вселило в осужденных надежду. Ведь если сами партийные заправилы признали Хрущева чуть ли не самым

Там же. С. 173. Там же. С. 175. Там же. С. 176.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 95895. Л. 155.

403

главным виновником всех мыслимых бед, то логичным было бы и оправдание тех, кто выступил против ошибочной, волюнтаристской и т. п. политики Хрущева еще в 1962 г. Последовала целая серия коллективных и индивидуальных жалоб. Прокуратура СССР выступила, наконец, с протестами по нескольким новочеркасским делам. В протестах содержалась довольно серьезная критика отдельных приговоров. В результате прокурорских протестов ряду осужденных снизили сроки наказания, некоторых даже помиловали. Но никого не оправдали! «Осужден обоснованно», пусть и с перебором по части срока заключения, — на этом официальные инстанции продолжали настаивать вплоть до падения коммунистического режима.

Глава 14

АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ ЭПОХИ ПОЗДНЕГО ХРУЩЕВА

ПОСЛЕ НОВОЧЕРКАССКА: КОНФЛИКТНАЯ СИТУАЦИЯ В СТРАНЕ

После событий в Новочеркасске волна массовых волнений явно пошла на убыль. Если за полтора года (1961 — первая половина 1962 г.) произошло 5 крупных массовых выступлений (Краснодар, Муром, Александров, Бийск и Новочеркасск), то за два с половиной года (вторая половина 1962—1964 гг.) нам известно только два события, более или менее сопоставимых по своему размаху с краснодарским бунтом, и ничего похожего на Новочеркасск. Режим выбирался из кризиса, демонстрируя значительные ресурсы жизнестойкости. На почве разочарования в романтических утопиях «немедленного коммунизма» народ и власть вырабатывали новые «правила игры» и двойной морали, которые в будущем определили социально-политическую физиономию явления, получившего название «застой», и превратили любые массовые выступления против режима в событие экстраординарное. Подобный поворот во взаимоотношениях власти и народа вряд ли мог состояться под цветами Хрущева, прикованного цепями собственных многочисленных ошибок к «карете прошлого». Однако поиски выхода из тупиков «хрущевизма» партийная элита и бюрократия начали еще при Хрущеве.

Не сразу, но все-таки откатилась назад и беспрецедентная волна «антисоветских проявлений». В июне 1964 г. председатель Комитета государственной безопасности Семичастный констати

404

ровал, например, «значительное снижение» числа распространенных подпольно оппозиционных анонимных документов. За первые пять месяцев 1964 г. было обнаружено 3 тысячи листовок и анонимных писем, содержавших призывы к свержению Советской власти, «неверие в построение коммунистического общества», «недовольство материальными условиями жизни». ЭТО было почти в четыре раза меньше, чем во втором полугодии 1963 г. (11 тысяч)922.

Напуганные событиями в Новочеркасске власти все-таки сумели удержаться от распространения в критическом 1962 г. «приморского опыта»: «подведение» под статью об уголовной ответственности за массовые беспорядки инициаторов и участников коллективных невыходов на работу (забастовок). Дело обстояло следующим образом. 31 мая 1961 г. все 70 ловцов плавучего завода «Чернышевский», занятого крабовым промыслом в Охотском море у западного побережья Камчатки, отказались выйти на работу. Они Требовали повышения оплаты труда. Поводом стало Снижение сдельных расценок по сравнению с предьщущим годом923.

Расследование показало, что инициаторами и активными участниками забастовки были два коммуниста, впоследствии исключенные из партии: помощник старшины мотобота Иван Пукман, 30 лет от роду, член комитета комсомола завода, и двадцатичетырехлетний ловец Алексей Ивлев. Иван Пукман первым высказал идею. Алексей Ивлев был первым, кто ее поддержал. Он же перевел разговор о забастовке в практическую плоскость: «Завтра, как договорились, на работу не пойдем. Кто пойдет на мотобот, тому грузилом сверху»924. Еще одним участником «сговора» стал 32-летний ловец Александр Семеренко. В конце концов Ивлев и Семеренко через своих знакомых связались с ловцами других мотоботов и заручились их поддержкой.

31 мая Пукман сказал своим товарищам, что забастовку надо продолжать, пока не увеличат зарплату. Показательно, что ни организаторы, ни участники событий, ни «начальство» в своих разговорах ни разу не употребили крамольного слова «забастовка», всячески избегая связанных с этим революционным термином аллюзий и ассоциаций. Они заменяли «забастовку» различными эвфемизмами, подсознательно уходя в разговорах от «неприятного» слова, связывавшего Советскую власть с «капитализмом», а их самих чуть ли не с «антисоветчиками» и «врагами народа».

405

В день событий администрация и партийная организация провели общее и партийное собрания. Общее собрание только подлило масла в огонь. На нем выступил капитан-директор завода Левченко, который не утруждал себя дипломатическими изысками и оказался единственным оратором: «Кто не хочет работать, пусть пишет заявление об увольнении». Возмущенные рабочие дружно разошлись. На следующих собраниях выступавшие рабочие, в том числе Семеренко, потребовали восстановить расценки прошлого года. Больше того, оформили это решением судового комитета профсоюза925.

Не сумев преодолеть солидарное сопротивление ловцов, начальство применило эффективный в таких случаях метод «индивидуального убеждения». Прежде всего обратились к коммунистам и потребовали от них выполнения партийного долга — немедленного выхода на работу. Стремясь не выпасть из системы существующих отношений, Пукман после долгих уговоров начальства вынужден был принять решение о возобновлении работы, но другим ловцам сказал, чтобы они на это внимания не обращали и продолжали действовать, как задумали. Даже Ивлев, который 31 мая вел себя наиболее активно (неоднократно заходил в ловецкий кубрик, чтобы поддержать боевой дух товарищей, говорил, что надо стоять на своем, и даже угрожал колеблющимся физической расправой), покинул ряды забастовщиков после того, как вечером 31 мая с ним провели «беседу» капитан-директор и замполит. Он, подобно Пукману, призвал остальных не принимать свой поступок, во внимание. Однако дело было сделано. Организаторы «сломались», и рядовым забастовщикам, которые с самого начала чувствовали себя неуютно, этого было достаточно, чтобы от своих требований отказаться.

1 июня, когда стало известно, что некоторые из наиболее заметных забастовщиков уволены с работы, к Пукману вернулось мужество. Он предложил, чтобы в знак протеста все ловцы подали заявление об уходе с плавучего завода. Но было уже поздно. Пукмана никто не поддержал.

Собственно, в событиях на плавучем заводе «Чернышевский» не было ничего экстраординарного. Но эти события произошли за день до начала волнений в Новочеркасске, что и привлекло к ним повышенное внимание приморского начальства и превратило нескольких наиболее активных забастовщиков в «козлов отт пущения». На них власти, испуганные новочеркасским восстанием, сорвали свою злость и растерянность. Состав преступле

Там же. Л. 27.

406

ния активистов забастовки был определен неправильно. Их обвинили в организации массовых беспорядков, т. е. «подвели» под статью о государственном преступлении. Причем сделано это было не на основе юридической квалификации (участие в забастовке советский уголовный кодекс преступлением не считал), а по прямому указанию обкома КПСС926.

3 октября 1962 г. Иван Пукман и Алексей Ивлев были осуждены к трем годам лишения свободы, Александр Семеренко — к двум годам927. Квалификация «преступления» была явно притянута за уши. Это сразу же поняли опытные законники из Прокуратуры СССР. Прокурор отдела по надзору за следствием в органах госбезопасности Степанов в своем заключении по делу Пукмана и других 26 марта 1963 г. решился оспорить неправильную квалификацию состава преступления. В случаях массовых коллективных невыходов на работу в Приморском крае Степанов не увидел ничего из ряда вон выходящего по своему размаху или политической направленности — отдельные локальные конфликты, вызванные, в основном, «нераспорядительностью или неправильными действиями администрации»928. Более того, как писал Степанов, само бюро крайкома КПСС признало «недостатки в организации оплаты труда рабочих и обязало руководство Крабофлота упорядочить вопросы оплаты труда ловцам»929. (Фактически ловцы добились своей цели, заплатив за это обычную цену: сломанная судьба троих «зачинщиков».)

Прокурор предлагал внести протест в президиум Верховного суда РСФСР «об отмене приговора и прекращении дела производством в отношении Пукмана И. Ю., Ивлева А. Ф. и Семеренко А. Н. за отсутствием в их действиях состава преступления, предусмотренного ст. 79 УК РСФСР». Генеральный прокурор СССР Руденко во внесении протеста отказал.

К счастью для участников других коллективных невыходов на работу, «приморский прецедент» не стал началом массовых репрессий против недовольных оплатой труда рабочих в 1962—1963 гг. Знак равенства между забастовщиками и погромщиками поставлен не был, что пошло на благо и самой власти, балансировавшей у опасной черты потери доверия рабочего класса, объявленного официальной доктриной «ведущей и направляющей силой» советского общества. Приравнять недовольных зарплатой или ус-

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93517. Л. 10-12. Там же. Л. 25. Там же. Л. 28.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 93517. Л. 28.

407

ловиями труда рабочих к погромщикам значило только усилить сопротивление режиму, но совсем не успокоить население. К счастью для самой власти, она воздержалась от тактики массового запугивания недовольных по образцу сталинских экономических репрессий 1947 г. Немногие известные нам случаи трудовых конфликтов (сведения о большинстве из них до высших московских властей, как правило, не доходили) разрешались в 1962—1963 гг., в основном, полюбовно.

Режим уже в конце правления Хрущева вступал в пору зрелости и бюрократической стабилизации. Новая партийная, советская и хозяйственная элита начала реализовывать свою потребность в «стабильности», что в конце концов привело к отставке Хрущева. Уроки начала 1960-х гг. подтолкнули партийных руководителей к поискам некоторого компромисса в конфликте «власть—население». «Население», в свою очередь, осваивало новую для него политическую и экономическую ситуацию, превратившуюся впоследствии в «застой», и также обнаруживало склонность к «умиротворению». Питательная почва для массовых волнений и бунтов постепенно иссякала. Прокуратура СССР начала обращать больше внимания на нарушения «социалистической законности» в органах правопорядка, что также не могло не оказать успокаивающего влияния на население930. Хроническая болезнь массовых беспорядков в конце правления Хрущева вступила в «холодную» фазу и обнаружила себя лишь несколькими редкими, хотя и поучительными рецидивами.

КРИВОРОЖСКАЯ «ПЕТИЦИЯ» ХРУЩЕВУ (июнь 1963 г.)

Город Кривой Рог Днепропетровской области Украинской ССР, где в начале 1960-х гг. велось крупное индустриальное строительство, а значит, было сосредоточено большое количество взрывоопасного человеческого «материала», в первый раз попал в «конфликтные хроники» Прокуратуры СССР весной 1961 г. 26 марта старшина милиции Е. Прудник около 16 часов попытался задержать Е. Соболь, продававшую семечки на рынке в поселке строителей Центрального горно-обогатительного комбината. Увидев милиционера, торговка отошла в сторону, а Прудник разозлился и рассыпал семечки. Оказавшийся поблизости молодой дружинник возмутился бесцеремонностью представителя власти и сделал ему замечание. В ответ Прудник угрожающе предложил

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7068. Л. 35.

408

молодому человеку «пройти» в отделение милиции. Тот отказал-ся; и рассвирепевший милиционер потащил его силой. Свидетелями инцидента стала небольшая группа посетителей рынка, которые, осуждая представителя власти, отправились следом.

В милиции дружинника немедленно освободили. Но «эскорт» не расходился. К нему присоединились некоторые из расходившихся после киносеанса зрителей. В толпе, как водится, оказалась группа хулиганов, которые начали требовать выдачи Пруд-ника для расправы. Обстановка накалилась. Появление подразделения ¦ войск МВД еще больше раздразнило толпу. Отделившаяся от нее группа (около 50 человек) забросала помещение милиции камнями, проломила стену, перевернула и подожгла милицейскую автомашину. Два работника милиции получили легкие телесные повреждения. Среди гражданского населения пострадавших не было. К 10 часам вечера порядок был восстановлен. Четверо участников нападения (один уже имел судимость, другой носил с собой финский нож) были вскоре арестованы. Старшину милиции Прудника как «допустившего неправильные действия» из органов милиции уволили931.

Массовые беспорядке в городе Кривой Рог 16—17 июня 1963 г., происшедшие через два с лишним года после первого «опыта», по своей фабуле повторяли в чем-то весенний эпизод двухлетней давности, а кроме того, были одной из вариаций многократно звучавшей темы о «бедном солдатике». Около 11 часов вечера пьяный солдат Алексей Тараненко сел в вагон трамвая. Он курил, толкал пассажиров и ругался матом. На счастье пассажиров и на беду Тараненко, в вагоне оказался участковый уполномоченный милиции Панченко, который призвал хулигана к порядку. Солдат курить бросил, но набросился на милиционера с руганью. Панченко остановил трамвай и стал высаживать скандалиста из вагона. Тараненко сопротивлялся, рабочие, ехавшие в трамвае, помогли милиционеру. На улице солдат поггытался скрыться. Панченко погнался за ним. Но в события вмешалась новая группа «актеров».

Человек 15 молодых людей побежали за милиционером с криками: «Не трогай солдата». Они отбили Тараненко и помогли ему сбежать с места событий. Кто-то из рабочих сообщил встречному милицейскому патрулю о происшествии. Два работника милиции направились на помощь Панченко, остановили бежавшего солдата, но тот сбил с ног одного из преследователей, перепрыгнул через поверженного противника и помчался дальше. Недалеко от районного отдела милиции Тараненко был, наконец, остановлен.

" ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп: 32. Д. 6589. Л. 123-124.

409

Подоспевшая группа молодых людей, все время следовавшая за погоней, еще раз попыталась отбить солдата. Один из милиционеров три раза выстрелил в воздух, подоспела помощь из райотдела, и Тараненко был задержан. Молодые люди, пытавшиеся освободить хулигана, куда-то исчезли, но, как оказалось, ненадолго. Вскоре около здания милиции снова собралась группа молодежи (около 15—20 человек). Они требовали отпустить задержанного.

На шум стала собираться толпа. Выяснилось, что Тараненко при задержании кто-то ударил по голове и проломил череп. Люди из толпы вызвали «скорую помощь». Однако милиция не сразу передала раненого врачам. В конце концов здание райотдела окружило около 200 возбужденных людей. Послышались выкрики: «Бей милицию, чего вы на нее смотрите». На предложение разойтись из толпы полетели камни, некоторые начали толкать стоявших около милиции сотрудников. Дежурный по управлению милиции приказал не применять оружия, и, действуя уговорами, рассеять толпу. Однако кто-то из прибывших на место работников милиции все-таки выстрелил вверх, затем последовали новые выстрелы. Всего их было около 20.

Толпа сразу разбежалась. Вскоре выяснилось, что стреляли возбужденные милиционеры не только в воздух. Вскоре в больницу доставили двух пострадавших с огнестрельными ранениями — юношу 17 лет и девушку 23 лет. Позднее выяснилось, что легкие ранения получили еще два человека — 24-летняя рабочая и восемнадцатилетний юноша. Легкие телесные повреждения получили также 5 работников милиции. В больницу попал и Тараненко — с проломленным черепом. Где и как его ранили, по уверению милиции, сразу установить не удалось. Что подумали об этом жители города — понятно932.

Новые нюансы в традиционное антимилицейское выступление внес рабочий Трофимов, который вместе с группой возмущенных жестокими действиями милиции людей отправил телеграмму на имя Хрущева. В ней он сообщал о незаконном применении оружия милицией и жертвах, просил вмешательства московских властей933.

На следующий день возле Дзержинского районного отдела милиции собралось около 100 человек, возмущавшихся незаконными действиями милиции при задержании солдата и, особенно, жестокой стрельбой. Весь городской партийный и комсомольский актив был поднят на ноги. В 11 часов обком и горком КП Украины собрали совещание секретарей райкомов партии и парткомов. Почти сразу началась массированная «разъяснительная.работа». Собравшимся у здания милиции обещали, что виновные будут установлены и наказаны. Толпу уверяли, что пострадавшие живы и им оказана медицинская помощь. В течение всего дня в толпе находились партийные и советские активисты, работники КГБ и милиции. На улицы города было выведено около 400 дружинников.

Толпа не расходилась и на уговоры не поддавалась. В течение дня она то становилась меньше, то увеличивалась. Время от времени раздавались требования выдать виновных милиционеров для самосуда и расправы934. К 6 часам вечера у милиции собралось около 600 человек. Здание было блокировано. Звучали требования выдать виновников ночного происшествия и заменить весь личный состав райотдела. Попытка разогнать толпу с помощью пожарных машин закончилась неудачей. Она только раззадорила собравшихся. От толпы отделилась активная группа. Она ворвалась в здание райотдела и устроила там погром. Милиционеры оказались зажатыми в коридоре и снова начали беспорядочную стрельбу. В результате два человека были смертельно ранены (один из них — подросток), восемь рабочих Криворожского металлургического завода и один милиционер получили огнестрельные ранения различной тяжести. 12 человек (из них семеро милиционеров) отделались «различными телесными повреждениями»935.

Начавшиеся массовые волнения удалось погасить только с помощью группы солдат войск министерства охраны общественного порядка Украинской ССР (так теперь называлось преобразованное МВД) и присланных им на подмогу военных. Некоторые участники беспорядков были задержаны, однако сведений об их судьбе в надзорных производствах Прокуратуры СССР обнаружить не удалось.

Криворожские события были наиболее крупным, но не единственным антимилицейским выступлением на закате правления Хрущева. 18 апреля 1964 г. в г. Ставрополе толпа около 700 человек попыталась освободить пьяного хулигана, задержанного, по ее мнению, несправедливо. Конфликт закончился по обычному сценарию: погром милиции, поджог милицейской машины, избиение «виноватого» милиционера, приезд пожарных машин и солдатских патрулей, арест зачинщиков936.

Там же. Л. 78—79.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 6913. Л. 78-79. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7069. Л. 98.

411

932 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 6913. Л. 75-78.

933 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 6913. Л. 78. .

410

ДА ЗДРАВСТВУЕТ СТАЛИН?! БУНТ В СУМГАИТЕ 7 ноября 1963 г.

В 1961 г. на XXII съезде КПСС Хрущев после долгого периода неустойчивой антисталинской политики попытался окончательно свести счеты с тенью великого диктатора. Тело Сталина было вынесено из Мавзолея Ленина—Сталина и захоронено у Кремлевской стены позади Мавзолея. Этим символическим жестом правящая группировка (и прежде всего сам Хрущев) как бы обозначили свое отношение к Сталину — его неохотно признали «заслуженным революционером» (похоронен у Кремлевской стены), но лишили ореола «коммунистического бога» — в Мавзолее осталась набальзамированная мумия одного Ленина. Для российского бытового оппозиционного сознания подобный шаг означал очень много. Повседневное недовольство властью и ее политикой всегда апеллировало к «положительному примеру», а низвергнутые этой властью вчерашние кумиры сразу становились знаменем врагов режима. Если ненавистный Хрущев, при котором растут цены и снижается зарплата, закрываются церкви и сокращаются приусадебные участки, «безобразничает» милиция и растут налоги, «обидел» Сталина, значит Сталин был «хороший» и это «хорошее» надо защитить от «плохого». «Отставка» Сталина с поста «коммунистического святого» неизбежно должна была превратить его в один из возможных символов протеста, в потенциального участника манихейской дихотомии «плохое настоящее» — «хорошее прошлое». «Любить Сталина» — значило «ненавидеть Хрущева», «хвалить Сталина» — значило «ругать Хрущева».

Ностальгия «простых людей» по сталинским временам, целиком основанная на сталинском же идеологическом мифе о процветающей стране, во главе которой стоят «верные ленинцы», бескорыстно преданные коммунизму, где нет места для разжиревших бюрократов, где царит «порядок» и каждый год снижают цены в заботе о «людях труда», была явлением более распространенным, чем можно себе представить, зная о впечатлении, произведенном разоблачениями «культа личности Сталина» на интеллигенцию. Однако поколение 1970-х — начала 1980-х гг. прекрасно помнит вдруг вспыхнувшую среди водителей грузовиков моду на фотографии Сталина за ветровым стеклом. Это была демонстративная критика режима, допустившего разгул бюрократов и коррупции, выражение тоски по «порядку».

Смутные образы народного разочарования в «высоких идеалах» искали для своего выражения подходящий идеологический «материал». Символ «Сталин» был в этом отношении даже луч

412

ше «Ленина», которого официальная пропаганда «проглотила» почти целиком. Апелляция к «вчерашним вождям», которые были хороши не сами по себе, а как потенциальные враги актуальной власти, отторгнутые и отвергнутые ею, была достаточно распространенной формой критики режима. Она позволяла дезавуировать легитимность этого режима, используя его собственные мифы и ценности. На этом феномене в брежневские времена была построена довольно устойчивая идеологическая конструкция, которую либеральная интеллигенция восприняла как «реабилитацию сталинизма», но которая обернулась в действительности тонкой игрой на недовольстве народа. У недовольных, которые, как показали события в Сумгаите, готовы были воззвать к тени Сталина, фактически перехватили инициативу, выпустив покойного диктатора на экраны кинотеатров и телевизоров, на страницы книг и газет, сделав его, слегка отмытого, частью официальной системы ценностей. В действительной практике брежневской эпохи никакого «возврата к Сталину», вопреки распространенным в западной и современной российской литературе мнениям, не было. А по размаху политических репрессий против инакомыслящих хрущевский режим стоит несоизмеримо ближе к Сталину, чем брежневский. Если при Хрущеве за «антисоветскую» агитацию и пропаганду были осуждены многие тысячи людей, то во времена Брежнева — десятки, в худшем случае — сотни.

История событий в Сумгаите, последних крупных массовых беспорядков хрущевской эпохи, позволяет, таким образом, понять тонкие трансформации в массовой психологии, подготовившие идеологическое фарисейство брежневских времен, причины, по которым новый режим предпочел частично «впитать» «Сталина» в систему своих идеологических ценностей, а частично оставить его к роли жупела (массовые репрессии, злоупотребления властью, уничтожение «верных ленинцев» и т. п.). При этом хрущевский «волюнтаризм» фактически был представлен, как слабая форма сталинизма.

Массовые беспорядки в азербайджанском городе Сумгаите произошли в «священный день» 46-й годовщины Октябрьской революции — 7 ноября 1963 г. В 10 часов утра, как обычно, по центральной площади города, как и повсюду проходила официальная демонстрация трудящихся. С трибуны в микрофон выкрикивали лозунги и здравицы в честь КПСС и ее руководителя, «верного ленинца» Н. С. Хрущева. Сам «верный ленинец» взирал на демонстрацию своих подданных с огромного портрета, висевЩего на стене Дворца культуры. Все шло по заведен

413

ному сценарию, много раз отрепетированному и отработанному, вошедшему в привычку и не сулившему неожиданностей. Однако на этот раз официальные торжества пошли наперекосяк.

Местные власти, опасаясь обвинений в сталинизме, которые теперь могли запросто стоить карьеры и партбилета, покусились на «народную традицию». Пока московские партийные руководители клеймили и разоблачали «любимого вождя» со всех трибун, сумгаитские рабочие продемонстрировали верность поверженному кумиру. Как в ходе расследования сообщал Генеральному прокурору СССР Руденко Прокурор Азербайджанской ССР С. Акперов, «в городе Сумгаите не впервые во время демонстрации проносили портрет Сталина. Такие случаи были в первомайские демонстрации 1962 и 1963 гг. и в октябрьские торжества в 1962 году»937. Демонстранты проносили обычно и маленькие портреты Сталина, «чему никто не препятствовал»938.

Чем дальше, тем больше подобная снисходительность к явной крамоле — несогласие с официальными критическими оценками Сталина — начала становиться вызывающей. В конце концов, нервы у городских руководителей не выдержали939. Бороться с памятью о Сталине решили по-сталински — в обычной бесцеремонной манере. Работники милиции, дружинники и ответственные за прохождение колонн демонстрантов «получили указания отнимать портреты Сталина, если таковые появятся»940.

В 11 часов 30 минут, когда шествие демонстрантов подходило к концу, на площади возникли беспорядки. Судя по противоречиям в источниках, волнения могли начаться сразу в нескольких частях демонстрации. По сообщению Акперова, поводом к беспорядкам «послужило то, что у одного из демонстрантов на лацкане пиджака был миниатюрный портрет Сталина. Секретарь парткома треста Керимов Аршад пытался его сорвать. Участники колонны оказали ему сопротивление». По первоначальной версии органов охраны общественного порядка (спецсообщение в ЦК КПСС от 10 ноября 1963 г. «О праздновании 7 ноября») после окончания демонстрации на одну из автомашин, уходящих с центральной площади, «неожиданно вскочил молодой человек, личность которого пока не установлена, и начал размахивать фотографией Сталина. Группа дружинников пыталась призвать нарушителя к порядку. В ответ на эти дей

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 96438. Л. 5. Там же. Л. 7. Там же. Л. 7. Там же. Л. 8.

414

ствия образовавшаяся толпа, насчитывавшая примерно 100 человек, бросилась на дружинников, завязалась драка»941.

Начавшееся столкновение шло в звуковом сопровождении здравиц в честь покойного генералиссимуса. Портрет Хрущева, висевший у трибуны, «осквернили» — забросали камнями. Откуда-то достали и подняли над толпой оставшееся со старых времен огромное изображение Сталина. При активном участии 24-летнего слесаря водоканала Мириша Алимирзоева (криминального прошлого не имел, с десятиклассным образованием, отец двоих детей) был разгромлен празднично оформленный лесовоз, с которого Алимирзоев сбивал молотком «портреты руководителей Коммунистической партии и Советского государства» и коммунистические плакаты942. Ему помогали Яшар Махмудов (22-х лет от роду, холостой, несудимый, с десятиклассным образованием, без определенного места жительства и работы), который, кроме того, принимал участие в избиении офицера милиции и швырял камни в портрет Хрущева943, а также 25-летний рабочий Николай Шевченко, не только пытавшийся сорвать щит с лесовоза, но и «поучаствовавший» в избиении капитана милиции944.

Когда в портрет Хрущева полетели камни из толпы, вся городская верхушка сошла с трибуны и попыталась успокоить возбужденных сумгаитцев. Им это не удалось. Начальству надавали тумаков, несколько человек были серьезно избиты. Заместителя начальника горотдела милиции Кильдиашвили двое неизвестных на захваченном автобусе повезли в горотдел. На крыше этого же автобуса каменщик Анвер Махмудов (23-х лет, несудимый, с семиклассным образованием) проехал по площади, выкрикивая «призывы к свержению руководителя ЦК КПСС и Советского правительства»945.

Когда автобус подошел к зданию горотдела, возникла стандартная погромная ситуация. Толпа решила, что неизвестные, сопровождавшие Кильдиашвили, задержаны милицией. Зазвучала тема «освободите товарищей». Милиционерам, уверявшим, что эти люди ушли, никто, естественно, не поверил. Часть толпы прорвалась в помещение горотдела, в КПЗ, где в это время находились арестованные, в Том числе за убийство. Оставшиеся на улице и проникшие во двор горотдела хулиганы начали швы-

941 РГАНИ. Пер.6. Д. 27. Л. 1.

942 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 96438. Л. 26.

943 Там же. Л. 27.

944 Там же. Л. 28.

945 Там же. Л. 28.

415

рять в окна камни и куски выломанного из мостовой асфальта. Стоявшие во дворе милицейские мотоциклы были подожжены. Кроме того, получили повреждения еще две милицейские машины. Милиция, по ее уверениям, ответила выстрелами в воздух. Однако приблизительно в 100—150 метрах от горотдела был впоследствии подобран с огнестрельным ранением двенадцатилетний Айваз Айвазов. К счастью, мальчик остался жив. Кто его ранил, установить так и не удалось.

Толпу рассеяли только после прибытия на место событий наряда милиции из Баку. В 14 часов 30 минут порядок в городе был полностью восстановлен, просталинский-антихрущевский психоз быстро исчерпал себя, и никаких эксцессов в Сумгаите больше не было946.

Следствие вел КГБ при Совете Министров Азербайджанской ССР. Найти «серьезных» обвиняемых не удалось, да и вряд ли у беспорядков, неожиданно вспыхнувших и необычно быстро закончившихся, были действительные зачинщики. Шесть человек были осуждены к лишению свободы на срок от трех до шести лет947.

ЧЕЧЕНСКИЙ «ПОХОД» НА ДАГЕСТАН (апрель 1964 г.)

В конце правления Хрущева режим все чаще сталкивался с такими формами конфликтов, которые невозможно было «подвести» под ст.79 (массовые беспорядки). Некоторые из этих явлений вообще не имели ничего общего с беспорядками (например, забастовки), другие напоминали, скорее, нечто новое для советской действительности — акции гражданского неповиновения. «Принимать меры» по таким фактам становилось все труднее, поскольку новые «правила игры» власти с народом требовали соблюдения хотя бы «социалистической законности», а чтобы справиться с конфликтом привычным для власти образом (путем давления и угроз), нужно было эту законность нарушить, например, «пропустить» неверную квалификацию состава преступления в обвинительном заключении и приговоре.

Проблема квалификации государственных преступлений, в том числе массовых беспорядков, в этом контексте приобретала характер «лакмусовой бумажки» для режима, так и не решившегося в борьбе с грядущим диссидентским движением судить

416

организаторов и участников массовых митингов и гражданских протестов по 79 ст. УК РСФСР. Между тем в порядке «местной инициативы» такие попытки были. В нестандартных ситуациях местные власти явно испытывали соблазн превратить расширительную трактовку «массовых беспорядков» в сокрушительную полицейскую дубинку.

Весной 1964 г. удары этой дубинки ощутили на себе чеченцы Хасавюртовского района, давно и безуспешно добивавшиеся возвращения на землю предков — в селение Дучи Новолакского района Дагестанской АССР. В конце апреля или начале мая 1964 г. в Москву поступили сведения о неких массовых беспорядках, якобы устроенных чеченцами. Генеральный прокурор СССР Руденко запросил прокуратуру Дагестанской АССР об обстоятельствах дела и, очевидно, выразил недоумение в связи с несвоевременным информированием Москвы о государственном преступлении. В своем ответе (докладной записке от 5 мая 1964 г.) прокурор Дагестанской АССР А. Пакалов вынужден был вилять и оправдываться:

«12 апреля 1964 г. (в воскресенье) в селение Дучи Новолакского района Дагестанской АССР прибыло около 500 человек лиц чеченской национальности, которые, как видно из поступивших материалов, угрожали применением насильственных действий в отношении отдельных должностных лиц, сотрудников Новолакского райотделения МООП (министерства охраны общественного порядка. — В. К.) ДАССР. Кроме того, отдельными лицами чеченской национальности, прибывшими в село Дучи 12 апреля 1964 г., оборваны телефонные провода, связывающие это селение с районным центром.

По данному факту КГБ при СМ ДАССР 25 апреля 1964 г. возбуждено уголовное дело по признакам ст. 79 УК РСФСР (массовые беспорядки. — В. К.) и ведется расследование.

По делу никто не арестован и не задержан.

Вместе с председателем КГБ при СМ ДАССР, министром охраны общественного порядка и другими руководящими работниками обкома КПСС и СМ ДАССР, я выезжал на место, беседовал с представителями этих граждан, и к вечеру в тот же день все граждане вернулись по своим местам постоянного жительства. Каких-либо драк, ранений или повреждения другого имущества, кроме обрыва телефонных проводов, со стороны этих лиц допущено не было, поэтому уголовное дело возбуждено своевременно не было.

Прибытие более 500 человек граждан чеченской национальности в селение Дучи Новолакского района объяснялось их требо-

14 В. Козлов. Неизвестный СССР

417

ванием дать им разрешение проживать в селении Дучи, поскольку до выселения они проживали в этом населенном пункте.

После предотвращения конфликта, в процессе оперативной проверки выяснилось, что выезд указанных граждан в массовом порядке в селение Дучи подготавливался предварительно на нелегальных сборищах с провокационной целью отдельными лицами.

Поэтому при обсуждении этого вопроса в обкоме КПСС было признано целесообразным возбудить уголовное дело и провести по этому факту расследование, чем и было вызвано возбуждение уголовного дела 25 апреля 1964 г.»948

Итак, прокуратура состава преступления не обнаружила, но зато обком, встревоженный периодическими приездами чеченцев к местам прежнего жительства, «дал команду», и в духе добрых старых времен машина устрашения заработала. Как писали чеченцы в своей жалобе-телеграмме от 10 мая 1964 г. Генеральному прокурору СССР Руденко, председателю Бюро ЦК КПСС по РСФСР Кириленко и председателю КГБ Семичастному, фальшивое дело о массовых беспорядках явно велось по заданию дагестанских партийных руководителей. При этом на чеченцев оказывалось моральное давление и были попытки запугивания со стороны органов госбезопасности949.

29 июня и. о. прокурора Дагестанской АССР Г. Аскаров доложил в отдел по надзору за следствием в органах госбезопасности о результатах расследования. Выяснились интересные подробности, прямо связавшие «чеченский поход» на Дагестан с этническими конфликтами на Северном Кавказе периода возвращения репрессированных народов из ссылки.

Вечером 10 мая 1964 г. в село Дучи приехал чеченец Салих Сайтамулов вместе с женой и тремя детьми. Сайтамулов «покушался на самовольный захват участка земли, на котором, как утверждает он, в прошлом (до выселения чеченцев) стоял дом его родителей». До этого Сайтамулов жил в собственном доме в ? совхозе им. Нурадилова (35 км от Дучи). Почему Сайтамулов I вдруг ни с того ни с сего сорвался с насиженного места, не ясно. | Сам Салих утверждал, что заранее договорился с председателем J колхоза, который обещал взять его пастухом. Председатель это I утверждение категорически отрицал. Кто здесь прав, а кто ви- | новат, так и осталось неясным. Очевидно только, что жители 1 села Дучи обошлись с Сайтамуловым весьма круто: сначала из- 1 били, потом насильно посадили на машину с вещами и семьей |

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 97328. Л. 1-2 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 31. Д. 97328. Л. 4-6.

418

и отвезли в Новолакское районное отделение милиции950. Оттуда семья была возвращена назад. А известие о конфликте широко разнеслось по окрестностям.

На следующий день, вечером в городе Хасавюрт на квартире Самайла Бийбулатова собралось около 50 чеченских авторитетов, среди них были и члены КПСС. Они говорили о своих обидах на лакцев, которые живут в домах, принадлежавших чеченцам до выселения. Многие из собравшихся настаивали на том, чтобы всем вместе отправиться в Дучи, потребовать оставить там на жительстве Сайтамулова и наказать тех, кто его избил. Узнав о собрании, приехал директор совхоза им. Нурадилова (сам чеченец) и потребовал разойтись по домам и уж, конечно, никакого «похода» на Дучи не устраивать. В ответ директор услышал упреки. Его даже обвинили в том, что он кем-то подослан.

Некоторые чеченцы направились в Дучи сразу после собрания, другие — немного позднее. Все они ночью собрались около села Дучи на кладбище, а на рассвете 12 апреля более 500 человек направились к зданию колхозного правления. Туда же в течение дня «стали прибывать все новые и новые толпы чеченцев, которые выставили свои требования о наказании лиц, избивших Сайтамулова (часть чеченцев сама пыталась учинить расправу), о разрешении Сайтамулову и другим чеченцам проживать в селении Дучи и других бывших чеченских селениях, возвращении им их бывших домовладений и земельных участков»951.

Не обошлось, конечно, без угроз. Однако большинство чеченцев старались держаться «в рамках». Следствие предполагало, что в действительности имело место не стихийное выступление, а организованная акция. А «выдворение Сайтамулова из селения Дучи 10.04.1964 г. явилось не причиной, а предлогом для организаций массового демонстративного выхода чеченцев в селении Дучи и для максимального обострения обстановки»952. Косвенно об этом свидетельствовали следующие факты: организованная доставка продовольствия, быстрое оповещение всех чеченцев, участвовавших в «походе», неизвестно откуда взявшиеся на трассе машины, подвозившие чеченцев к кладбищу. Однако доказать факт существования некой подпольной организации не удалось — чеченцы держались сплоченно и от дачи показаний уклонялись953.

419

952 Там же. Л. 11. '

953 Там же. Л. 11-12.

Дело было прекращено «за отсутствием в действиях лиц, участвовавших в событиях, происходивших 12 апреля 1964 г., состава преступления, предусмотренного ст. 79 УК РСФСР»954. Несостоявшееся «чеченское дело» показало, что дагестанские власти столкнулись с проблемой, которую уже не могли решить по-старому, а по-новому — не умели. Им ничего не удалось противопоставить этнической самоорганизации чеченцев, добивавшихся мирным (почти мирным) путем возвращения на историческую родину. Фактически погасить конфликт, имевший глубокие корни, так и не удалось. В известном смысле эта беспомощность была знамением нового времени. Как только власть начинала действовать по установленным ею самою «правилам игры», она явно демонстрировала качества слабого игрока и постоянно пыталась жульничать, искать лазейки в «социалистической законности», стремясь в знакомое царство судебного и внесудебного произвола. Однако повторим: использовать «участие в массовых беспорядках» как жупел для организаторов акций гражданского неповиновения и выступлений протеста, как повод для репрессий московские партийные начальники все-таки не стали. Опасные юридические эксперименты эпохи позднего Хрущева были отвергнуты его преемниками, которые обратились к поиску иных, правда, тоже сомнительных, путей «профилактирования» социальных и этнических конфликтов.

Там же. Л. 15.

Часть III

«БРЕЖНЕВСКОЕ» УМИРОТВОРЕНИЕ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА 1960-х -начало 1980-х гг.)

Глава 15

«БЕСПОРЯДОЧНЫЙ» ЗАСТОЙ: СПАД ПРОТЕСТНОГО ДВИЖЕНИЯ И ТРАНСФОРМАЦИИ КОНФЛИКТНОГО ПОВЕДЕНИЯ

В 1988 г. по поручению М. С. Горбачева, в то время Генерального секретаря ЦК КПСС, председатель КГБ при Совете Министров СССР В. Чебриков подготовил справку о массовых беспорядках в 1957—1988 гг. Несмотря на неполноту этого документа (почему-то пропущены первые годы правления Хрущева, а ряд масштабных событий 1958—1961 гг. вообще не попал в сводку КГБ), он позволяет судить о динамике волнений и сравнивать правление Хрущева и Брежнева по их «беспокойности». На 8 последних хрущевских лет (1957—1964 гг.) приходится 11 описанных случаев массовых беспорядков с числом участников от 300 человек и больше. Эпоха Брежнева (1965—1982 гг.) выглядит гораздо Спокойнее. За 17 лет его пребывания у власти КГБ отметило лишь 9 случаев крупных беспорядков. Динамика очевидна. При Брежневе массовые волнения и беспорядки происходили приблизительно один раз в два года, при Хрущеве в 2,5 раза чаще. Более того, большинство волнений брежневского времени (7 из 9), если судить по справке В. Чебрикова, приходятся на начало правления — 1966—1968 гг., а в 1969—1977 гг. — пик «брежневизма» или, образно говоря, «расцвет застоя» — не зафиксировано ни одного эпизода — полный штиль! Кроме того, если в 1957—1964 гг. в 8 из 11 случаев при подавлении беспорядков применялось оружие — практически регулярно, то в брежневскую эпоху — только в 3 случаях из 9 (все в 1967 г.), убито и ранено (соответственно) 264 и 71 человек. Аналогичную картину дает статистика осужденных за участие в массовых беспорядках: приблизительно 35 осужденных в среднем за год при Хрущеве и чуть более 10 — при Брежневе.

В 1966 г. власти начали новую, довольно успешную атаку на «дрожжи» практически любых бунтов и волнений — массовое

421

хулиганство, которое стало хронической болезнью при Хрущеве, и с которым он безуспешно боролся в сменяющих друг друга антихулиганских кампаниях. Указ Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 г, «Об усилении ответственности за хулиганство» установил сокращенные сроки рассмотрения материалов о мелком хулиганстве, применение ареста к хулиганам, расширил права милиции по наложению штрафов и т. д.

Власти приняли административные меры по удалению из больших городов потенциально взрывоопасного «контингента» — люмпенов и маргиналов. Кроме того, в обход Конституции определенные категории населения — нищие, бездомные, безработные, проститутки, фарцовщики («тунеядцы») и т. п. — в соответствии со специальным постановлением Совета Министров СССР об укреплении паспортного режима в Москве, Ленинграде и Московской области от 16 августа 1966 г. могли быть лишены временной прописки без предварительного наложения административного взыскания, если участвовали в религиозных собраниях, шествиях и других церемониях культа, проводимых с нарушением установленных законодательством правил, а также в иных собраниях или уличных шествиях, нарушающих общественный порядок»955. В, 1966 г. первый секретарь ЦК КП Узбекистана Ш. Рашидов и председатель Совета Министров этой республики Р. Курбанов добивались от Совета Министров СССР разрешения упростить наложение наказаний на нарушителей паспортной системы «в связи с притоком в город преступного элемента»956.

Проявленные властью решительность и жесткость на первых порах спровоцировали новую вспышку «хулиганской войны». В мае—июне 1967 г. в среднеазиатских городах Чимкенте (Казахская ССР) и Фрунзе (столица Киргизской ССР) произошли наиболее крупные массовые, беспорядки брежневского времени. Они имели ярко выраженный антимилицейский характер, сопровождались погромами и поджогами и продолжали «беспорядочные» хулиганские традиции 1950-х — начала 1960-х гг. Во Фрунзе толпа разгромила й сожгла городской и два районных отдела милиции. В Чимкенте подверглись разгрому здания горотдела милиции, областного управления охраны общественного порядка и следственный изолятор. Поводами к волнениям стали слухи об убийстве работниками милиции в г. Чимкенте шофера Остроухо-ва, а во Фрунзе — солдата Исмаилова. Чимкентские беспорядки оказались самыми крупными за все время правления Бреж

Цит. по: ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7658^ Л. 63. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7382. Л. 15.

422

нева. В них участвовало около 1000 человек. При подавлении применялось оружие. Было убито 7 и ранено 50 человек. За участие в беспорядках было осуждено 43 человека957.

В том же 1967 г. в некоторых других городах СССР также отмечался «беспорядочный» синдром. 12 апреля 1967 г. в Туле при задержании в вагоне трамвая пьяного участковый уполномоченный Юрищев не только столкнулся с сопротивлением группы хулиганов, но и навлек на себя гнев собравшейся на месте происшествия толпы. Она требовала расправы с милицией958. В Тирасполе (Молдавия) группа студентов педагогического института (в основном, из сельской местности) устроила некое подобие еврейского погрома. Молдавская прокуратура попыталась (в соответствии с новыми бюрократическими веяниями) «замазать» значение конфликта. В спецсообщении говорилось о хулиганстве студентов, избивавших неких «городских парней» и утверждалось, что «проявлений национализма установлено не было». Кто-то из работников Прокуратуры СССР все-таки приписал на спецсообщении молдавских коллег, что избивали именно евреев959.

Дважды в течение 1967 г. «предпогромные» ситуации возникали в Закавказье. Оба раза на почве несогласия с решениями суда по делам об убийстве. В июле 1967 г. в городе Степанакерте Нагорно-Карабахской АО Азербайджанской ССР после вынесения приговора по делу о преднамеренном убийстве 9-летнего армянского мальчика тремя азербайджанцами, находившимися в неприязненных отношениях с отцом ребенка, толпа, недовольная мягкостью приговора (недоноситель был оправдан), вытащила свою жертву из милицейской машины и убила, а машину подожгла. Двое осужденных были убиты прямо в зале суда. Потом их трупы вытащили на улицу, облили бензином и подожгли. Конвоиры открыли по нападавшим огонь! 9 человек было ранено960. 9 июня 1967 г. в Батуми мать убитого попыталась застрелить из пистолета двух подсудимых прямо во время суда. Она промахнулась. Зато дядя подсудимых убил ее мужа и сына, легко ранил одного из присутствовавших961.

Генеральный прокурор СССР Руденко утверждал, что одной из основных причин беспорядков в Чимкенте и Фрунзе было

423

«отсутствие должной борьбы с паразитическими, хулиганскими элементами, пьяницами и наркоманами, которые были зачинщиками беспорядков». Но и ему было ясно, что такое объяснение недостаточно. Слишком много мирных обывателей оказалось втянутыми в события. И у них были на то достаточно веские причины. В Чимкенте и во Фрунзе, по оценке Руденко, в деятельности милиции действительно «имели место нарушения законности, факты произвола, грубости в обращении с людьми, избиения граждан»962. Для предотвращения антимилицейских массовых беспорядков надо было не только «прижать» 'хулиганов, но и усилить прокурорский надзор за соблюдением законности в самих правоохранительных органах. 23—24 августа 1967 г. расширенная коллегия Прокуратуры СССР приняла по этому поводу необходимые решения963.

В целом, как следует из докладной записки Руденко председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному от 16 сентября 1967 г., массированная атака на уличное хулиганство дала положительный эффект. Уже в октябре—ноябре 1966 г. «наметилась тенденция» к некоторому снижению хулиганства, а в первом полугодии 1967 г. по сравнению со вторым полугодием 1966 г. уголовно-наказуемое хулиганство снизилось на 20,2.процента, мелкое хулиганство — на 24,1 процента964. Все это сопровождалось заметным уменьшением предрасположенности большинства регионов страны к массовым беспорядкам «хулиганского» типа. Сложнее было решить проблему волнений и беспорядков, имевших этническую окраску. Здесь не помогла бы ни простая «борьба с хулиганством», ни наведение порядка В органах милиции. Не случайно с середины 1960-х гг. повышенная угроза межэтнических и межнациональных противоречий и конфликтов в некоторых районах СССР стала одной из слабых точек режима. Нельзя было исключить событий, подобных либо грозненскому погрому, либо волнениям в Тбилиси. Тревожил Казахстан, где были отмечены столкновения между русской и казахской молодежью, сопровождавшиеся выкриками: «Отомстим русским за пролитую кровь», время от времени находили разбитые вывески на русском языке и националистические листовки как на русском, так и на казахском языках. Среди интеллигенции и студентов высказывалось недовольство «засильем» русских в республиканских органах власти и в партийном аппарате рес

Там же. Л. 105.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7522. Л. 105. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 7382. Л. 101-102.

424

публики, широким распространением русского языка в делопроизводстве и системе образования965.

Потенциально «беспорядочными» были стихийные демонстрации и митинги в Армении (апрель 1965 г.) и в Абхазской АССР (Грузинская ССР) в марте—апреле 1967 г., хотя они и отличались определенной степенью организованности. Митинги в Ереване были приурочены ко Дню памяти жертв массового истребления армян турками (24 апреля 1915 г.). Попытки органов госбезопасности предотвратить события (загодя были арестованы члены молодежной националистической группы, готовившие митинг памяти) успеха не имели. Как сообщал 6 сентября 1965 г. председатель КГБ при Совете Министров СССР В. Семичастный секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву, события развивались следующим образом:

«24 апреля в Ереване с утра до позднего вечера на площади им. Ленина, в парке имени Комитаса и других местах возникали стихийные митинги, в которых принимали участие от 3 до 8 тысяч человек. Выступившие на них лица требовали возвращения земель Армении (очевидно, Нагорного Карабаха. — В. К.) и справедливого решения „армянского вопроса", освобождения семерых патриотов (имеются в виду семеро участников националистической группы, осужденные в 1964 г. — В. К.), а также ускорения переселения армян из-за границы и поселения их в Нахичевани, поскольку плотность населения в Советской Армении достигла критического уровня. Эти требования были включены в составленное на площади обращение, адресованное ЦК КПСС, Совету Министров и Президиуму Верховного Совета СССР <...>

По пути от одного места к другому участники митинга скандировали эти требования. Вечером, ко времени открытия собрания представителей общественности города Еревана, посвященного памяти жертв резни 1915 г., у театра им. Спендиарова собралось несколько тысяч человек, среди которых продолжались выступления по территориальному вопросу. После окончания официальной части хулиганствующим элементам удалось увлечь за собой некоторую часть молодежи, находившуюся на театральной площади, разбить двери театра и проникнуть вовнутрь, вследствие чего художественная часть собрания была сорвана. Анализ материалов, связанных с имевшими место событиями в Армении, показывает, что отдельным националистически настроенным лицам удалось использовать День памяти жертв геноцида для поднятия территориального вопроса и тем самым

РГАНИ. Ф. 89. Перечень 6. Док. 29. Л. 1—3.

425

привлечь на свою сторону внимание определенной части интеллигенции и молодежи»966.

Абхазские события 1967 г. продолжались две недели и проходили под лозунгами «узаконения абхазской топонимики по всей республике, предоставления привилегий представителям абхазской национальности в трудоустройстве и поступлении в высшие учебные заведения, изучения абхазского языка во всех неабхазских школах республики» и даже выделения Абхазии из состава Грузии со статусом союзной республики в составе СССР. По ночам кто-то закрашивал грузинские надписи на вывесках, дорожных знаках и указателях967.

Только сдержанность и мудрость местных властей (в сочетании с элементами самоорганизации) предохранила жителей Армении и Абхазии от «беспорядочных» эксцессов и погромов, вызова войск и стрельбы в толпу — ведь подобные неконтролируемые ситуации всегда стараются использовать в своих целях маргинальные и полукриминальные элементы.

Наступивший после 1967 г. относительный «штиль» в конфликтных взаимоотношениях народа и власти, «окукливание» на довольно долгий срок даже межнациональных и межэтнических конфликтов стали возможны не только благодаря мерам усиленного административного контроля (паспортный режим, «быстрое правосудие» в делах о хулиганстве, ужесточение контроля за работой милиции и т. п.), но и более качественному мониторингу всех форм протестной активности, особенно организованной. Так, 7 января 1970 г. руководители ЦК КПСС, в то время еще бодрые и относительно молодые, вынесли на рассмотрение Секретариата ЦК вопрос о рабочих забастовках, хотя в 1969 г. подобные явления были отмечены лишь в 20 производственных коллективах, а участвовало в них в общей сложности не болен тысячи человек968. Высшее партийное «начальство» в то время явно не полагалось только На КГБ, и само хотело держать руку на пульсе событий, чтобы, не дай бог, не повторить ошибок хрущевского руководства. Ведь у наиболее опасных для власти массовых беспорядков, подобных новочеркасским, и у забастовок были в какой-то степени общие корни: массовое недовольство периодическим увеличением норм выработки и пересмотрами тарифных сеток, плохие условия труда (вспомним события в Темиртау), задержки в выплате заработной платы, перебои в снаб-

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 462. Л. 94-95. ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 36. Д. 1486. Л. 1-3. РГАНИ. Ф. 89. Перечень 16. Док. 10. Л. 3-5.

426

жении продуктами и т. п. Не удивительно, что с конца 1960-х гг. власти, в поисках «симбиоза» с народом встали на путь «подкупа» населения постоянными и часто не обоснованными экономически повышениями заработной платы, «накачиванием» денег в потребительский сектор, перераспределением средств в пользу национальных окраин, что на какое-то время отвлекло народ от спонтанных протестов и «антисоветской» политической активности.

Существенным компонентом «нового курса» стало нетрадиционное решение застарелой проблемы: помешать подпольным политическим группам и группировкам, а также оппозиционерам-одиночкам использовать массовые беспорядки для «антисоветской агитации и пропаганды», что больше всего пугало московских партийных руководителей во времена Хрущева. Приход к власти группы Брежнева в- конце 1964 г. ознаменовался, по выражению тогдашнего председателя КГБ В. Семичастного, «некоторым оживлением антисоветской деятельности отдельных лиц»969 скорее всего ситуативным. Действительно новым было не «оживление», а новое качество некоторых крамольных для руководства страны выступлений. Традиционная подпольная и тайная антисоветская деятельность с ее социалистической в массе своей фразеологией была на какое-то время отодвинута на второй план вполне легальной оппозиционной активностью, которая имела к тому же более широкую аудиторию и сферу влияния970.

В отличие от подпольных организаций 1950-х — начала 1960-х гг., которые критиковали режим чаще всего с позиций марксизма и социализма, новая оппозиция возмутила председателя КГБ тем, что «участники некоторых групп пытались даже (курсив мой. — В. К.) пропагандировать идеи реставрации капитализма в нашей стране»971. Уходила в прошлое революционная романтика подпольных «исправителей» социализма. В крупных городах, как констатировал председатель КГБ, среди вузовской молодежи распространялись нигилизм, фрондерство и аполитичность, «равно-

427

душие и безразличное отношение,к социальным и политическим проблемам, к революционному прошлому нашего народа», «критиканство под флагом борьбы с культом личности».

Начиналась новая эпоха, эпоха идеологического кризиса советского коммунизма. Семичастный, при всей глупости и наивности некоторых ключевых суждений, почувствовал реальную угрозу не в возникновении новых групп, по-прежнему малочисленных, а в широкой ауре интеллигентской оппозиционности. Пытаясь понять, что происходит, он зачислил чуть ли не в «антисоветские проявления» практически все крупные явления художественной жизни первой половины 1960-х гг., резко отозвался о «вредной линии» журнала «Новый мир». Все это теперь казалось ему, по всей вероятности, даже более опасным, чем само по себе появление тех или иных оппозиционных групп — их-то как раз органы государственной безопасности умели находить и обезвреживать. (Сбитый с толку Семичастный даже успокаивал свое «начальство» на этот счет: нет оснований говорить о «росте в стране недовольства существующим строем или о серьезных намерениях создания организованного антисоветского подполья».) Однако и он не скрывал, нисколько интенсивными стали связи некоторых «антисоветчиков» с обществом и творческой интеллигенцией. Они, эти «антисоветчики», не только не прятали своего лица, но существовали в интеллектуальном и моральном пространстве интеллигентской фронды. Появилась влиятельная и неуничтожимая среда, оппозицию стало крайне трудно полностью изолировать от ее социальной базы или окружить стеной молчания.

Еще большее интеллектуальное влияние имела полуорганизованная и организованная националистическая оппозиция. Она могла, в отличие от московских интеллектуалов, апеллировать ко всему народу, выходить за рамки морально-интеллектуальной критики, непосредственно влиять на политическую жизнь. В. Семичастный не случайно начал свою докладную записку в ЦК КПСС с сообщения об аресте 20 украинских националистов, взгляды и документы которых «в различной степени были известны весьма широкому кругу интеллигенции (свыше 1000 человек)»972. Цифра относится только к поименно известным следствию людям, на самом деле круг осведомленных был, несомненно, значительно шире.

В контексте конфронтации партии и государства с интеллектуалами следует рассматривать так называемый консервативный

РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 462. Л. 251.

428

поворот группы Брежнева в идеологии. Политическая суть частичной реабилитации Сталина во второй половине 1960-х гг. была несколько иной, чем это обычно трактует историография. Напомню, что правление Хрущева как бы обрамлено просталин-скими массовыми выступлениями, причем последнее из них (в Сумгаите в 1963 г.) было сугубо простонародным. К этому следует добавить весьма частые случаи народной критики Хрущева именно со сталинистских позиций. Надо полагать, что сменивший Хрущева Брежнев адекватно отреагировал на эти и им подобные «сигналы». Свертывание критики Сталина было связано не только с попытками идеологического укрепления режима и его демонстративным «антихрущевизмом», но и представляло собой уступку «народному сталинизму», главным в котором была не политическая верность «сталинским заветам», а поиск идеологической оболочки для выражения своего недовольства. Част тичная реабилитация Сталина, разочаровавшая интеллигенцию и ставшая одной из причин расцвета диссидентского движения в конце 1960-х — начале 1970-х гг., в то же время позволила «вывести из игры» гораздо более многочисленную группу недовольного режимом «простого народа». Призывая к «объективной и взвешенной» оценке Сталина, партийные верхи как бы выбрали из двух зол меньшее. Они разозлили интеллигенцию, но зато умиротворили потенциальную «простонародную оппозицию», подкрепив свою политику кое-чем более существенным — материальными подачками народу в конце 1960-х — 1970-х гг.

Интеллектуальная элита не приняла «просталинской» корректировки идеологии, которую она справедливо связала с новыми ограничениями и без того куцей свободы творчества. Выдвинувшаяся из этой среды группа инакомыслящих бросила властям вызов. Она отказалась от методов подпольной борьбы, столь характерных для предыдущего периода, почти избавилась от комплекса вины перед государственной властью, нередко мучившего ее предшественников и (неслыханное дотоле дело!), заявила свои претензии на легальность и попыталась выйти на улицу. Властям пришлось в спешном порядке заканчивать начатое еще при Хрущеве «осовременивание» репрессивной политики. Первая организованная антиправительственная демонстрация протеста, состоявшаяся в декабре 1965 г. на площади Пушкина в Москве, тем не менее за'стала «начальство» врасплох.

Суть новой проблемы председатель КГБ при Совете Министров СССР В. Семичастный сформулировал еще в декабре 1965 г. в докладной записке в ЦК КПСС. Он сообщал об участившихся случаях «антисоветских проявлений», в том числе и в форме

429

открытых «политически вредных» выступлений: «Дело иногда доходит до того, как это было, например, в Москве, когда некоторые лица из числа молодежи прибегают к распространению так называемых гражданских обращений и группами выходят с демагогическими лозунгами на площади. Формально в этих действиях нет состава преступления (курсив мой. — В. К.), но если решительно не пресечь эти выходки, может возникнуть ситуация, когда придется прибегнуть к уголовным преследованиям, что вряд ли оправдано»973.

Определяя стратегию борьбы с новыми формами оппозиционных выступлений, власти попытались прежде всего изменить «правила игры». Раз целый ряд действий, явно враждебных режиму, нельзя подвести под статьи об антисоветской агитации и пропаганде, то их следует считать преступлением против порядка управления. 16 сентября 1966 г. указом Президиума Верховного Совета РСФСР в УК РСФСР были внесены статьи 190-1, 190-2 и 190-3. (Аналогичные статьи появились в уголовных кодексах других союзных республик.) Статья 190-1 предусматривала уголовное наказание «за распространение измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Практически это означало, что за любое публичное критическое заявление «крамольников» и инакомыслящих можно теперь привлечь к уголовной ответственности. Напишет, например, человек в какой-нибудь самиздатовской статье или листовке, что рабочим в СССР не доплачивают зарплату, попробуй после этого доказать, что это не «порочащее измышление». Единственное ограничение, которое наложила на себя власть, да и то условно,, было связано с привлечением к уголовной ответственности именно за распространение «измышлений», а не за простое их высказывание. Другими словами, обычных болтунов режим все-таки оставил в покое..

В принципе, статья 190-1 (как и некоторые другие новшества 1966 г. в уголовных кодексах) противоречила советской конституции. Это дало основание диссидентам протестовать и защищаться, требовать отмены «административного указа». (Статья 190-1 была отменена при Горбачеве указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 11 сентября 1989 г.). Одновременно указ 1966 г. вводил уголовную ответственность за надругательство над государственными гербами и флагами (ст. 190-2 УК РСФСР и аналогичные статьи УК других республик). Ранее, если не обнаруживалось «антисоветского умысла», подобные действия, по

430

лучавшие все большее" распространение, квалифицировались как хулиганство.

В борьбе с организованными демонстрациями протеста под лозунгами защиты советской конституции режим попытался использовать статью 190-3 УК РСФСР («Организация или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок»), т. е. фактически приравнять реализацию конституционного права на митинги и демонстрации к организации массовых беспорядков. Статья предусматривала уголовное наказание не за групповые действия сами по себе, а за их возможные последствия: 1) грубое нарушение общественного порядка; 2) явное неповиновение законным требованиям представителей власти; 3) нарушение работы транспорта; 4) нарушение работы государственных, общественных учреждений или предприятий. Однако, это отнюдь не гарантировало «законной» расправы над всеми участниками демонстраций протеста, опиравшихся на конституционное право на проведение митингов и демонстраций. Согласно статье 17 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик организатором признавалось лицо, организовавшее преступление или руководившее его совершением. Из диспозиции этой статьи следовало, что рядовые участники групповых действий все же не подлежат уголовной ответственности и по закону к ним могут применяться лишь меры общественного воздействия.

Можно сказать, что, в конце концов, на изменение политической ситуации власти нашли достаточно нетривиальный ответ, особенно для режима, практиковавшего до сих пор исключительно террор, репрессии и запугивание в ответ на те или иные формы выражения народного недовольства. (Последний раз к этой проверенной тактике власти прибегли в 1957—1958 гг., чем, собственно, и породили многие из своих будущих проблем.) В середине 1960-х гг., особенно после прихода к власти Брежнева, карательные органы окончательно встали на путь систематического «про-филактирования» своих потенциальных противников. В 1972 г. применение предупредительных мер получило законодательное подтверждение. 25 декабря 1972 г. Президиумом Верховного Совета СССР был принят указ «О применении органами госбезопасности предостережения в качестве меры профилактического воздействия». Документ не подлежал опубликованию. Он давал органам государственной безопасности, опять-таки в нарушение конституции, право вызывать для проведения «профилактических бесед» советских граждан, совершивших действия, которые могут нанести ущерб безопасности страны, и в необходимых случаях, по

431

согласованию с органами прокуратуры, делать вызываемым гражданам официальные письменные предупреждения с разъяснением правовых последствий неисполнения этих требований. Кроме того, значительные средства были брошены на усиление тайного политического сыска. В 1967 г. КГБ резко активизировал свою агентурную работу. В течение года было завербовано 24 952 новых агента, что составляло 15 процентов от всей агентуры и в два раза превышало количество «выявленных» в том же году инакомыслящих974. Несложный подсчет показывает, что в целом агентура КГБ в конце 1960-х гг. составляла около 166 тыс. человек, что весьма далеко от традиционных представлений советских людей об окружавших их повсюду тайных агентах КГБ, но достаточно, чтобы контролировать потенциально опасные для режима социальные слои и группы. Сама же легенда о всепроникающем оке КГБ, о тотальном контроле за поведением всех и каждого оказывала сдерживающее влияние на многих недовольных.

Обложенная со всех сторон органами государственной безопасности, затравленная систематическими идеологическими проработками, изолированная от народа интеллигентская оппозиция пыталась вдохнуть новые силы в угасавшее движение, но лидеры были «под колпаком» КГБ, а потенциальных «новобранцев» и сочувствующих немедленно «профилактировали» и «отрезали» от верхушки. Отказавшись от «подпольщины» и сделав ставку на гласность, на легальные или полулегальные формы борьбы, разочаровавшись в малочисленных демонстрациях как «истерической форме» протеста (выражение Краснова в его полемике с Григоренко)975, диссиденты поставили себя в сложное положение. С одной стороны, им удалось существенно расширить идеологическую ауру критики режима, с другой — не делая из своей деятельности никакой тайны, и не создавая явных угроз, они облегчили работу политического сыска. Будучи интеллектуально влиятельным и исключительным по своему значению культурным феноменом 1970-х гг., многократно превосходя «подпольщиков» конца 1950-х — начала 1960-х гг. по степени воздействия на общество, правозащитное движение не могло в то же время не страдать от организационного вакуума, отсутствия формальных связей и т. п. И если в некоторых странах Восточной Европы идеи инакомыслящих стали идеологией сильных общественных движений, выражавших массовое недовольство (например, в Польше), то в брежневском СССР организованная антиправи

РГАНИ. Ф. 89. Перечень 51. Док. 3. Л. 7. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 30. Д. 462. Л. 58-60.

432

тельственная оппозиция не дотянула до подобной трансформации, а само движение к концу 1970-х гг. практически сошло на нет. С этого- времени докладные записки КГБ в ЦК КПСС содержат упоминания только об «остатках» так называемых борцов за права человека976.

Причины спада и кризиса-правозащитного движения следует, однако, искать не только в полицейской мудрости Ю. Андропова, но и в том, что начало и расцвет движения пришлись на период кратковременного «симбиоза» населения и власти. Массовые народные выступления, подобные новочеркасским, способные придать, новый импульс и направленность советскому организованному инакомыслию, сошли на нет именно в период расцвета диссидентского движения,. Когда же власти исчерпали кредит доверия, потеряли из-за обострявшихся экономических проблем способность покупать лояльность «молчаливого большинства», безнаказанно накачивать в потребительский сектор экономики необеспеченные товарами деньги, диссиденты уже не имели сил использовать новую ситуацию в свою пользу.

Отсутствие влиятельной организованной оппозиции в какой-то мере способствовало возрождению «беспорядочного» синдрома как спонтанной формы выражения недовольства. Чем больше советское общество втягивалось в застой, тем заметнее становилась предрасположенность больного социума к массовым беспорядкам. В конце 1970-х гг. страну охватила эпидемия повального пьянства. По сравнению с 1960 г. потребление алкоголя выросло в два раза. На учете состояло два миллиона алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 млн пьяных, свыше 6 млн попали в вытрезвитель977. Удручающая статистика преступности и хулиганства обещала новую волну бунтов и волнений. Уровень преступности (число преступлений на 100 тыс. населения) в 1978 г. был на 32 процента выше, чем в 1966 г. (503 против 380).

Особенно быстро росла преступность в некоторых районах Урала, Сибири и Дальнего Востока, где, как писал в ЦК КПСС 31 мая 1979 г. Генеральный прокурор Руденко, «интенсивное промышленное строительство и связанный с этим большой приток населения не всегда сочетаются с созданием нормальных бытовых условий и должной воспитательной работой»978. В районах нового строительства была повышенная концентрация спе-

Там же. Л. 60.

ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 9102. Л. 20-27. Там же. Л. 21.

433

цифи'ческих социальных групп — бывших преступников, освобожденных из мест лишения свободы условно и условно-досрочно для работы на стройках народного хозяйства. Неэффективная экономика, продолжавшая развиваться по экстенсивной модели, требовала притока все новых и новых рабочих рук. Снова начали появляться. города, «оккупированные» полукриминальными элементами, из них шли коллективные письма и жалобы с требованием защитить от разгула преступности и хулиганства. Ситуация в Нижнекамске (Татарстан) вообще стала предметом встревоженной переписки между Генеральным прокурором СССР и ЦК КПСС. В этом городе классическая модель советской экономики, так и не научившейся обходиться без труда заключенных, была доведена до абсурда, а концентрация условно и условно-досрочно освобожденных для работы на стройках и тяжелых производствах оказалась «в несколько раз выше, чем на стройках других городов страны»979. При этом контроль за поведением «химиков» (так называли в народе людей этой категории) органы внутренних дел обеспечить не сумели. Каждое третье—четвертое преступление в Нижнекамске совершали лица, ранее судимые. Высока была и молодежная преступность980.

На рубеже 1970—1980-х гг. стало ясно, что режим снова засасывает в воронку растущего простонародного недовольства и возможно Повторение ситуации эпохи «позднего Хрущева». Если, как уже говорилось, в 1969—1977 гг. не было зафиксировано ни одного случая крупных массовых беспорядков, то в 1977 ив 1981 гг. появляются первые ласточки новой «беспорядочной» волны: хулиганские волнения в городе Новомосковске Тульской области и антимилицейские беспорядки с этнической подклад^ кой в г. Орджоникидзе на Северном Кавказе (Северо-Осетинская АССР)981.

Какое-то время «беспорядочный» синдром удавалось сдержи-. вать, но правоохранительные органы уже предчувствовали новую вспышку массовых волнений. Не случайно престарелый Генеральный прокурор СССР Руденко бомбардировал ЦК КПСС докладными записками о состоянии преступности, а органы МВД запасались специальным химическим средством «Черемуха-10». С его помощью сначала предполагали прекращать «буйства и бесчинства отдельных лиц», чтобы «исключить в каждом

9 ГАРФ. Ф. Р-8131. Оп. 32. Д. 9102. Л. 63.

434

конкретном случае применение оружия»982. С 1972 г. это средство применялось только в тюрьмах и лагерях, но в 1976 г. МВД потребовало у ЦК КПСС разрешения использовать «черемуху» и вне тюремных стен.

Чем дальше тем больше становилось ясно, что сугубо административными и полицейскими мерами и даже «подкупом» народа нельзя преодолеть предрасположенность больного социума к разнообразным формам выражения недовольства. Реально или потенциально конфликтные периоды как бы обрамляют время пребывания Брежнева у -власти, косвенно свидетельствуя о социальной нежизнеспособности «застоя» как формы правления и образа жизни. Страна вступала в новую эпоху, уже сидя на бочке с порохом с зажженым фитилем.

Нарастание кризисных явлений и новая вспышка «простонародного» недовольства на рубеже 1970— 1980-х гг. сопровождались выходом на историческую сцену новых оппозиционных сил, гораздо менее интеллигентных, но и гораздо более активных и опасных для власти. С конца 1970-х гг. докладные записки КГБ в ЦК КПСС все больше сосредоточиваются на «внедис-сидентской» крамоле (подпольные организации, террористические акты или их подготовка, возрождение националистического подполья на окраинах и развитие русского национализма в Рос- , сии) и все меньше беспокоятся об «остатках» смятого правозащитного движения.

8 января 1977 г. в Москве прогремело три взрыва: первый в поезде метро (погибли на месте или умерли от ран 6 человек, получил ранения 21 человек), второй — в магазине «Продукты» (умер от ран один человек, 11 получили ранения), третья бомба взорвалась в урне Для мусора на улице 25 Октября (ныне — Никольская) в центре Москвы, неподалеку от Кремля (ранены 5 человек). Организатором террористических актов была подпольная организация армянских националистов, выступавшая за отделе-ние Армении от СССР983.

К террору начали подступаться и «подпольщики» Центральной России. В ряде случаев дело не ограничивалось, как это обычно бывало прежде, только «террористическими высказываниями». По информации КГБ при Совете Министров СССР в ЦК КПСС от 29 ноября 1981 г. житель города Ярославля Е. Нег-рий (в 1980 г. его уже «пррфилактировали» органы КГБ за антисоветскую агитацию и пропаганду) готовил взрыв самодельных

435

10 Там же. Л. 64.

11 «О массовых беспорядках с 1957 г...». С. 151.

бомб в различных местах Ярославля «с целью побуждения населения к активному выражению недовольства недостатками в снабжении продуктами»984.

Сочетание террористических угроз с призывом к забастовкам было зафиксировано в 1979 г. среди шахтеров Шпицбергена. Там, в поселке Баренцбург, на щите для объявлений у здания рудоуправления Производственного объединения «Арктикуголь» и в двух шахтах были обнаружены три рукописные листовки за подписью «Комитета шахтерской чести». Авторы воззваний требовали от администрации улучшения снабжения продовольственными и промышленными товарами, увеличения заработной платы, снижения норм выработки, отмены материальных наказаний. В случае невыполнения этих требований до 1 января 1980 г. «комитет» угрожал «перейти к применению оружия, взрывчатки, а также передать представителям западной прессы компрометирующие руководящий состав рудников магнитофонные записи».

В 1982 г. органы КГБ арестовали двух рабочих плавучего крана Приморской флотилии Тихоокеанского флота. «На почве негативного отношения к внутренней политике КПСС и недовольства советской действительностью», — говорилось в докладной записке КГБ в ЦК КПСС 4 октября 1982 г., — эти люди «готовились осуществить экстремистские действия в отношении руководящих партийных работников Приморского и Хабаровского крайкомов КПСС. В этих целях они изготовили и испытали взрывные устройства, в том числе дистанционное управление, принимали меры к приобретению огнестрельного оружия и боеприпасов, подысканию сообщников... На допросе они показа-' ли, что готовились взорвать трибуну на пл. Борцов революции в г. Владивостоке во время предстоящей демонстрации 7 ноября»985. Дело не в том, что такие случаи становились массовыми или опасными для режима (они никогда не бывают массовыми), а в том, что по своему характеру они существенно отличались от «террористической болтовни»: намерения совершить террористический акт были в ряде случаев серьезными, а подготовка к нему — почти профессиональной.

Одновременно происходило как бы «сгущение» мотивов «простонародных» антиправительственных действий, их концентрация вокруг наиболее существенных вопросов жизни: зарплата, жизненный уровень, дефицит продовольственных и промышлен

436

ных товаров. На смену купленной лояльности и «симбиозу» могли прийти массовое недовольство и «простонародный» протест, сокрушившие в свое время легитимность и авторитет Хрущева.

При этом под ударом могли теперь оказаться важнейшие основы режима. В начале 1980-х гг. озабоченность тайной полиции стало вызывать проникновение крамолы в органы внутренних дел. Еще и в 1960-е — 1970-е гг. отдельные сотрудники милиции были замешаны в делах об антисоветской агитации и пропаганде. Но тогда подобные случаи рассматривались, скорее, как случайность. В самом начале правления Горбачева в отдел административных органов ЦК КПСС поступила справка КГБ «Об информировании МВД—ГУВД—УВД в январе—июне 1985 г. в процессе их контрразведывательного обеспечения;». По данным КГБ, за «негативные и подчас враждебные действия, наносящие ущерб государству» было профилактировано 334 сотрудника органов внутренних дел. Официальное предостережение было сделано, например, контролеру следственного изолятора МВД СССР за попытки создать молодежную антисоветскую организацию, разработку ее «программы» и «устава». Начальник участка отдела связи УВД Приморского крайисполкома систематически знакомил своих сотрудников с произведениями Солжени-цина, Григоренко и др. Старший инспектор отделения кадров Ступинского ОВД ГУВД Мособлисполкома тоже знакомила сотрудников милиции с запрещенными произведениями Солжени-цина и Пастернака. Существенно важен феноменальный идеологический разброс «милицейской оппозиционности». В качестве примеров органы государственной безопасности приводили как восторга по поводу западного образа жизни, высказывания в защиту Сахарова и Солженицина, так и «восхваление идеологии фашизма».

С конца 1970-х гг. все активнее вели себя идеологи подпольного и полуподпольного русского национализма, имевшие возможность, в отличие от либеральных диссидентов, апеллировать к чувствительным струнам национальной души, спекулировать на националистических предрассудках недовольного народа. Подобные нападки на власть за ее недостаточную «русскость» способны были привлечь гораздо больше плебейских сторонников и сочувствующих, чем либеральные идеи правозащитников. При этом любая попытка публично дискредитировать националистов обернулась бы против самой власти — ведь не о «реставрации капитализма», а о «патриотизме», национальных святынях вели речь националисты, выстраивая изощренные демагогические схемы.

437

В общем-то «русизм» в начале 1980-х гг. не представлял из себя сколько-нибудь серьезного движения, но это было отчетливое общественное настроение — опасное для власти и довольно новое для советского «интернационального» режима. Если соотнести эту националистическую тенденцию с расцветом национализма на периферии советской империи, то станет ясным, что перед коммунистическими правителями на рубеже 1970—1980-х гг. замаячила угроза куда более серьезная, чем традиционные обвинения в бюрократическом перерождении и измене «делу Ленина» или полулегальная либеральная правозащитная критика КПСС со стороны сердитых московских интеллектуалов.

После смерти Брежнева и еще до прихода к власти Горбачева кривая Негативной «пассионарности» советского общества поползла вверх — после двух довольно спокойных лет во второй половине 1984 — начале 1985 г., фактически за полгода, произошло два крупных волнения, одно из них — на этнической почве в столице Таджикистана Душанбе. Во второй половине 1985 г. вновь фиксируются давно забытые беспорядки в воинских эшелонах с призывниками, в Советскую армию. Вопрос удостоился специального рассмотрения на заседании Секретариата ЦК КПСС986.

Мы далеки от мысли односторонне интерпретировать бесспорно выигрышное для эпохи «застоя» сравнение с до- и постзастойными временами. Но реально или потенциально конфликтные периоды как бы обрамляют время пребывания Брежнева у власти, косвенно свидетельствуя о социальной нежизнеспособности «застоя» как формы правления и образа жизни. Страна вступала в новую эпоху, уже сидя на бочке с порохом с зажженым фитилем. Неудовлетворенные национальные амбиции и старые этнические обиды, миллионы обиженных пьяниц, проводящих ночи в вытрезвителе или 15 суток в КПЗ, огромное число ежегодно попадавшихся на мелких хищениях людей и еще больше — оставшихся безнаказанными, молодежь, выросшая в пысущих семьях — все это было не самым лучшим строительным материалом для объявленной Горбачевым перестройки. Страна зашла в тупик. Общество разлагалось. Но в поисках вьгхода маргинализирован-ное массовое сознание оказалось таким же плохим помощником Горбачеву, как и «номенклатурный капитализм» коррумпированных брежневских чиновников.