|
К оглавлению
117
БУНТ И ПОКОРНОСТЬ В ПСИХОЛОГИИ МАСС
I.
Как отражаются новые идеи в массах, к чему ведут они в процессе демократизации, можно ли узнать эти идеи после
того как они вульгаризируются? Вот вопрос, который на каждом шагу ставит русская действительность. Результат,
к которому привел уже в массовой душе святой мятеж духа и святая мечта о свободе и правде, давит, как тяжкий
кошмар. Никогда не было еще так ясно, что человеческая масса может жить лишь идеями органическими, что идеи
критические, чисто отрицательные, вульгаризируясь, ведут к разложению, к хулиганству.
Крестьянство, как органический уклад жизни, основанный на покорности высшему, аристократично, благородно, ощущает
свое древнее, божественное происхождение: последний мужик чувствовал свою связь с вечностью и потому не был
мещанином. Аристократична та человеческая масса, которая мистическим порывом покорности Богу была увлечена в
крестовый поход, шла в таинственную даль освобождать Гроб Господень. Последний становился рыцарем Господним,
воином Христовым и подымался до небес. Народная масса, как мистический организм, в котором все части подчинены
высшему центру и иерархически соподчинены друг другу, никогда не бывает вульгарна, всегда возвышается над духом
мещанства, благородна, устремлена вдаль и ввысь. Такая народная масса - покорна в своем отношении к Богу, молитвенна
в своей основе, но мятежна в своем отношении к злу мира, рыцарски мужественна и воинственна в своей борьбе с
118
рабством и необходимостью природного порядка. Но как ужасна массовая анархия, как смрадно массовое самообоготворение,
как пошло массовое декадентство! Народная масса, ни перед чем не благоговеющая, всякую святыню отвергшая, себя
лишь обожающая и утверждающая, неизбежно разлагается, насыщается духом мещанства, неблагородна по своим чувствам,
плоска по своему сознанию, пошла по своему выражению. Единый Великий Бог заменяется в ней множеством маленьких
божков, стихия самолюбия, зависти и злобы вступает в свои права. Бунт из святого восстания против зла превращается
в рабью злобу против абсолютного добра, в рабью покорность природному злу. В критических идеях есть часть великой
правды и видна она в бунтарстве лучших людей, но в массах бунтарство и критические идеи эти легко превращаются
в голый нигилизм, рабье самораздуванье, в пошлость. Так же отрицательны, так же тлетворны и идеи реакционные.
Все критическое, мятежное, утонченное, переоценивающее ценности - уединенно, индивидуально, трагично, получает
свое значение от переживаний лучших людей, оправдывается личной драмой. Но добытая личной мукой критическая
переоценка может проникать в массу человечества только уже в связи с утверждающими, органическими идеями; тогда
только совершается переворот творческий и плодоносный. Когда бунт индивидуальности, когда аристократическое
отрицание распространяются в голом, отвлеченном виде, вульгаризируются, когда новое лишь с отрицательной своей
стороны переходит во всеобщее употребление, то, в большинстве случаев, получается что-то уродливое, гнилое,
пошлое. Великое в мировой истории может совершиться только во имя чего-то великого. Притягательная сила имени
вдохновляла не только положительное
119
творчество, но также бунт и критику, без которых не могло быть исторического развития. Герои мысли и дела всегда
бунтовали, критиковали и отрицали во имя положительных ценностей, сознательно или бессознательно очищали человечество
от всякой скверны во имя Божие. Когда начинается бунт во имя бунта, критика во имя критики, отрицание во имя
отрицания, когда нет никакого "во имя", когда в массах умирает всякая органическая идея, когда в них
не во имя абсолютной правды совершается бунт и отрицается прошлое, тогда ощущается наступление небытия, раскрывается
бездна пустоты.
В массах молодежи, пораженной анархией духа, замечается теперь процесс вульгаризации идей, усвоения самых больших
идей лишь с отрицательной их стороны. Нарождается новый психологический тип, в котором перекрещиваются все отрицательные,
разлагающие веяния, соединяются идеи, которые у лучших были могучими и славными, а у худших становятся пошлыми
и дикими, вырождаются во что-то неузнаваемое. Прежде всего выродились и вульгаризировались социально-революционные
идеи. Сама идея революции разложилась и опошлилась, само звание революционера перестало быть почетным. Вульгарный
революционизм нового поколения по закону массовой психологии легко соединяется с модернизмом, с декадентством,
даже с мистикой. Получается скверная смесь, самодовольство и пошлость. Привлекает всех не тоска искания и мука
нового сложного опыта у лучших, старых декадентов и мистиков, а анархизация духа; нравится, что "все дозволено".
Свобода смешивается с разнузданностью и произволом, честь - с самолюбием и тщеславием, утверждение личности
- с самообоготворением и самораздуванием, справедливость - с корыстью и мстительностью. Индивидуальная
120
мука анархического бунта у лучших людей, у аристократов духа ведет к религиозной покорности; в анархически-настроенной
толпе этой религиозной муки нет, есть лишь самодовольство бунтующих рабов. Тосковали лучшие не по анархизации
духа, а по гармонизации духа, так как окончательная свобода и правда анархизма, побеждающая насилие и принуждение,
- в органическом порядке жизни, покорном абсолютному Смыслу. Декадентский "мистический анархизм",
который ныне угрожает превратиться в поверхностную, пошлую и разлагающую моду, мог быть у тонких, даровитых,
культурных, избранных людей переходом к положительной религии, новым опытом, который ставил новые проблемы;
но в своем эпидемическом распространении эта новейшая разновидность анархии духа ведет к окончательному нигилизму,
к разнузданной самовлюбленности. Ведь привели же возвышенные идеалы анархизма - идеалы предельной свободы и
уничтожения всякого насилия над личностью - к нашим "анархистам-индивидуалистам", которых трудно отличить
от простых разбойников, для которых исчерпывающей формулой является всепозволяющее самоутверждение. В анархизме
есть часть правды, но нельзя шутить со стихией анархии.
Среди молодежи нарождаются новые течения, возникают организации не политические уже, а quasi мистические, подхватываются
последние слова, поверхность идей, жадно набрасываются на отрицательные выводы идей сложных и непонятых. Грозит
новое несчастье: эпидемии мистики после целого ряда иных, совсем не мистических эпидемий. Само слово "мистика"
успело опошлиться и выветриться в короткий срок. Такая вульгарная мистика может быть лишь симуляцией психологической
утонченности у довольно-таки грубых людей. Такая слепая мистика соединима с чем угодно, не связана
121
ни с какой идеей, ни к чему не обязывает. Анархия духа так же легко может принять обличие мистики, как и обличие
самого крайнего материализма и эмпиризма; отвержение всякой абсолютной нормы и абсолютного света может так же
прикрываться мистическим иррационализмом, как и иррационализмом эмпирическим. Такие мистики легко узнаются по
нелюбви к религии и по ненависти к христианству. Люди как бы дорожат своей темнотой, боятся ослепнуть от света,
соблазнены безумием и отвергают религию спасения. Падкие ко всяким новшествам надевают мистическое платье, но
души их остаются без изменения, они также утверждают лишь себя, обожают лишь себя, рассчитывают мистически еще
более самоутвердиться и самообожествиться. В мистике, ставшей модой сегодняшнего дня, призраки смешиваются с
реальностями, так как утерян критерий для твердого установления различий. Приятное головокружение от всеобщего
смешения влечет к иррациональной, анархической мистике. Вдруг оказалось, что можно оставаться социал-демократом,
служить грядущему царству этого мира, можно быть и анархистом, поддерживать хаотический распад этого мира, и
вместе с тем рядиться в роскошные уборы мистики. Мистическая эпидемия ничего положительного в себе не заключает;
не дает органического питания массам, не утоляет духовного голода, не решает вопроса о смысле жизни; это чисто
отрицательное, разрушительное явление. Мистика, как и революция, незаметно становится обывательской, мистика
смешивается с революцией в стихии разложения. Религиозное же сознание должно соединиться с правдой освободительного
движения в созидании, в организации нового духа.
II.
122
Ничего себе нельзя представить трагичнее, печальнее, насмешливее, чем посмертная судьба одинокого Ницше. Человек
этот всю жизнь страдал от тоски одиночества, был не понят и не признан. В том, что Ницше был одинок, возвышался
над всякой толпой, бросал вызов всему миру и миром был отвергнут, был весь смысл борений его духа, все существо
его поражающих идей. Успех Ницше после его смерти есть великое и страшное оскорбление его страдальческой жизни,
надругательство над его мукой. Ницше имел все основания думать, что его почти никто не признает, а его признали
почти все, его растаскали по частям, для всех он понадобился, все его идеи вульгаризовались и опошлились. Ницше
был великим явлением мирового духа, - от ницшеанства идет дурной запах, явление это пошлеет с каждым днем. Толпами
стали ходить ницшеанцы, все вдруг захотели сделаться сверхчеловеками, все пыжатся, разрываются от самораздувания.
Такая демократизация идеи сверхчеловека есть не только contradictio in adjecto*, но и моральная и эстетическая
пошлость. Стадо "сверхчеловеков" ничем, конечно, не будет отличаться от стада баранов, так как неведома
ему будет мука сверхчеловеческого одиночества и вся неизбежность исхода в богочеловеческую соборность. Только
беспросветная пошлость может любоваться этим одиночеством и оторванностью, как красивой позой: одиночество это
есть ужас и мука, из которого ищет религиозного исхода всякая глубокая душа. В ницшеанствующей же толпе сверхчеловеков
создается какое-то вульгарное, опошленное, общераспространенное и пустое одиночество, стадная уединенность.
Для Ницше открывался или путь окончательной
______ *Противоречие в определении (лат.). - Ред.
123
гибели и безумия, или путь богочеловеческий, утоление его жажды сверхчеловеческого в Богочеловечестве, где
все усыновлены Богу, все как боги, все побеждают природное человеческое состояние и переходят к сверхчеловеческому.
Для ницшеанцев, стадных сверхчеловеков, такой трагической дилеммы не предстоит, они в природном и опустошенном
человечестве достигают сверхчеловеческой пошлости. Даже социал-демократы умудрились обработать для себя ненавидевшего
демократию Ницше, извлекли из него пользу для своих целей. И это не так глупо, как кажется, хотя несчастному
Ницше этим наносится посмертная рана. Социалистическая религия хотела бы сделать всех сверхчеловеками, божками,
правда, микроскопическими и опустошенными в результате освобождения от всего высшего, но себя окончательно утверждающими
и обожающими. Почему же не воспользоваться бедным Ницше, помешавшемся на религиозной идее сверхчеловека, искавшем
в этой идее Бога. Правда, для Ницше убийство Бога было великой мукой, а для сторонников социалистической религии
убийство это стало великой радостью. Для Ницше мечта о сверхчеловеке была противоположна ненавистной ему мечте
о счастливом социальном муравейнике, а для социал-демократов счастливый социальный муравейник представился вдруг
состоящим сплошь из сверхчеловеков. Но можно ведь всегда обезвредить Ницше, обезопасить, кастрировать, препарировать
для всеобщего употребления. Получилась ницшеанско-социалдемократическая кашица, очень питательная для стадных
инстинктов. Поглощая это варево, никто, конечно, не сделается сверхчеловеком в ницшевском смысле, но многие
почувствуют себя сверхчеловечишками и в конце поклонятся одному, настоящему уже и вместе с тем призрачному сверхчеловеку,
врагу Богочеловека. Пока человечество не сознает окончательно, что только Богочеловек Христос
124
был и есть единственный божественный Человек, - сверхчеловек, не примет внутрь себя Его Духа, до тех пор оно
не обожится, не перейдет к сверхчеловеческому состоянию, останется природным человечеством, порабощенным, ограниченным
и смертным, не станет Богочеловечеством. В богочеловечестве все аристократы, в нем всеобщее богосыновство, в
нем нет рабов, в нем последний из людей имеет абсолютное значение и назначение, благороден и прекрасен, занимает
место в божественном организме, в космосе.
III.
Судьба "декадентства" в массах так же поучительна и так же печальна, как и судьба Ницше. Одинокие
декаденты, избранные натуры, вдруг стали ходить толпами, появился массовый стиль "модерн", довольно
безвкусный и пошлый. Говорю это, хотя и признаю большое, мировое значение за декадентством, как кризисом духа.
Но тяжело видеть, когда утонченное, культурное, мятежное в высшем смысле превращается в обыденную разнузданность
и неблагородный нигилизм. Наши декадентские, модернистские журналы представляют печальную картину быстрого вырождения
и опошления нашего декадентства и модернизма: в журналах этих поражает кружковая мелочность, затхлость и спертость
атмосферы, в которой пустяки приобретают мировое значение. Нет в них настоящего благородства, которое удерживало
бы от нечистоплотной грызни. Самодовольство этой, быстро входящей в моду, кружковщины невыносимо, напыщенность
и претенциозность бьет из каждой библиографической заметки. Уж выработался шаблон, по которому все пишут в наших
новых журналах. Всегда и во всем по
125
непреложному закону отрицательные идеи пошлеют, разлагаются и разлагают, когда подхватываются стадом. Благоговение
перед святыней не может опошлить, не может разлагать, когда человеческие массы охватываются этим высшим чувством.
Массы не могут жить ни декадентством, ни ницшеанством, ни анархизмом, ни чисто отрицательными революционными
идеями, ни реакционными столь же отрицательными настроениями. Человечество может быть собрано и поднято на высоту
лишь положительными, органическими идеями, лишь абсолютной покорностью Богу, которая на разных ступенях развития
принимала разные формы, все более полные. Только вольная покорность абсолютной святыне делает рабов аристократами,
детьми Божьими, только покорность эта порождает самую идею человечества. Только религиозная покорность, благоговение,
отдание себя в волю Бога предохранит от мещанства, к которому привела французская революция в процессе человеческого
самоутверждения, и от нигилистического хулиганства, к которому ведет современная анархия духа. В благоговейной
покорности Богу, в соединении своей человеческой воли с Его святой волей окончательная, предельная, абсолютножеланная
свобода. Абсолютное утверждение человеческого, человечества и человека, как Бога, человеческой свободы, как
последнего, есть страшный обман духа зла, величайший соблазн, окончательное рабство и небытие. Только богочеловеческая
свобода реальна, только богочеловеческий путь к ней действителен. В Христе этот путь указан миру.
Революционные идеи, взятые отвлеченно, утверждаемые лишь с отрицательной своей стороны, ведут к пустоте, они
внутренно разлагаются, если не переходят в положительные, органические. В истории мы видим, что самый
126
праведный бунт в массовых своих результатах часто приводит к злу. Посевы русского марксизма, заключавшие в
себе некоторые здоровые идеи, взошли чертополохом. Декадентство превращается в пошлую и пустую моду. Современный
анархизм уже породил хулиганство и разложение.
IV.
Когда Достоевский писал свои "Бесы", роман этот не соответствовал действительности, производил впечатление
почти пасквиля. Но гениальное произведение Достоевского оказалось пророческим. Теперь вселились "бесы"
в Россию, теперь явились люди, которых предчувствовал Достоевский, не только Верховенские, но и Кирилловы. Религиозный
смысл революционного беснования теперь изобличается. Появляются теперь действующие лица "Бесов", и
ясен становится не политический, а религиозный характер революционной жажды нашей интеллигенции. Лучшие из революционеров
разочаровываются в результатах революции, ищут веры. И наше спасение в крушении революционных идей, при сохранении
связанной с ними жажды правды на земле. Достоевский понял глубже других, к чему должна привести революционная
идеология, понял как правду, так и ложь революционной интеллигенции.
Судьба нового, подрастающего поколения зависит от того, примет ли оно в свою душу святыню или останется душа
пустой; судьба поколения, возросшего в эпоху революции, в которой идеи отрицательные преобладали над положительными,
внушает опасение, наводит на тяжелые размышления. Революционная экзальтация уже переходит в апатию. В этом новом
поколении потерян центр жизни, в нем былая мечтательность и алкание земной правды
127
незаметно переходят в пустоту, в голое отрицание. Ведь если чисто-отрицательным путем снять с человека покровы
культуры и отбросить навыки общественного воспитания, то покажется первобытный зверь. Теперь уже этот зверь
часто выглядывает. Божественный образ в человеке, побеждающий всякого зверя, не может быть выявлен чисто-отрицательным
путем, для этого необходимо положительное усилие духа, молитвенное обращение к Богу.
Не одну молодую душу охватывает ныне неизъяснимая тоска и глубокое разочарование в самой сущности отрицательных
идей: лучших из молодых мучают ныне результаты давно желанной революции. Это тоска и мука будет нарастать, приведет
к великому кризису. Растет склонность к самоубийству, наряду с легкостью убийства. Жить не для чего, так как
разрушение, бунт без всякого "во имя" привел к пустоте, бессмыслице и звериному хаосу, а положительного,
органического ничего не оказалось. Никогда еще, кажется, не рождалось поколения с такой тяжкой болезнью духа,
с такой неудовлетворенностью и томлением. Запросы стали огромны, самолюбие раздулось до размеров страшных, и
остановился человек с ужасом перед бездной пустоты. Старые задержки рухнули, а новых никаких не появилось. Снимаются
оковы духа, а дух сам скорее разлагается, чем организуется и укрепляется. Тоска, которая является в конце бунта,
есть предвестник высшей покорности, томление по покорности перед Абсолютным. Вера в земные идолы заменяется
безверием, разочарованием в естественных человеческих идеалах, мечта реализуется в пустоте. Тогда зарождается
вера в Добро, как абсолютную мощь, в Смысл, как абсолютное бытие. Стихия русской революции, сосредоточив в себе
все отрицательные идеи, разлагает все на составные части, первоначальные и крайние элементы и тем разрушает
все иллюзии,
128
обнажает подлинные реальности, служит косвенно возрождению религиозному. Никогда еще не было так ясно, что
человечество само по себе не может устроиться радостно и свободно, не может спастись одними своими силами.
Верить в массу человеческую, в количество людское, в толпу, в стадо нельзя, история не научает верить. Но этим
отнюдь не утверждается лже-аристократизм, презрение к людям, не санкционируется индивидуализм оторванный и уединенный.
Можно пламенно верить в человечество, соединившее свою волю с волей Бога, можно любить это человечество, можно
мессианскую идею связать с верой в народ, принявший в свою душу Христа. Богочеловечество не есть толпа, стадо,
оно не может быть вульгарно и пошло, это сверхчеловеческое, органическое единство, обожение человечества, сошествие
на него святого Духа. Перед богочеловеческой волей народа мы склонимся покорно и благоговейно, так как это будет
воля Бога. Все, что выстрадано, вымечтано индивидуально в тиши и уединении, все реализуется в богочеловеческой
народной жизни, в жизни человечества, воссоединившегося с Богом через Богочеловека.
Правда демократизма - в этой соборности, в соединении в единый организм, в котором каждый имеет абсолютное
значение перед Богом. Но религиозная идея человечества и космоса - иерархична. Можно и должно разрушать ложную
иерархию этого мира, бунтовать против нее, но для того только, чтобы покориться истинной, подлинно божественной
иерархии, в которой каждому назначено место. Только в этом иерархизме спасение от пошлости, вульгарности, стадности
и безличности. И да покорятся все свободной иерархии божественного космоса.
1907 г.
|
