Виктор Зайцев
О. СЕРГИЙ МЕЧЕВ И ЕГО “ПОКАЯЛЬНО-БОГОСЛУЖЕБНАЯ СЕМЬЯ”
Ж-л "Православная община", 1991, №1.
На страницах нашего журнала мы уже часто обращались к опыту архим. Сергия (Савельева) и его общины, созданной в начале 20-х годов в Москве. Напомним, что день 29 октября 1929 г., когда была арестована центральная часть этой уникальной общины, в том числе и сам о. Сергий (тогда — Василий Савельев), сами ее члены считали днем рождения своей общины:
“Для тела это было болезненно, но в болезни мы обрели новую духовную силу, еще крепче связавшую нас воедино… Господь не защитил нас от тяжелых испытаний, но в то же время даровал нам многоценное сокровище — родную семью. Так, через скорби и унижения, мы обрели новое познание жизни в благодати Святой Любви. Вот почему день 29 октября для нас остался, может быть, самым дорогим днем во всей нашей жизни. Об этом свидетельствует и то, что стоя у края могилы, мы, еще оставшиеся в живых, этот день всегда благословляем” (см. Православная община” № 48, с. 125).
В эту же ночь на 29 октября в Москве среди прочих был арестован еще один христианин — о. Сергий Мечев, сын и продолжатель служения “московского батюшки” — о. Алексея Мечева, глава крупнейшей в то время московской православной общины.
И хотя о. Сергий Мечев тогда принадлежал к другому церковному направлению (он был, в отличие от Василия Савельева, среди “непоминающих” на богослужении имя митр. Сергия (Страгородского)), нельзя не отметить подлинного духовного родства этих двух членов Церкви Христовой и возглавляемых ими общин. Замечательно уже то, что, как уже отмечалось на страницах нашего журнала, именно эти две общины не только сохранились до наших дней, но и сохранили подлинную духовную преемственность1.
Действительно, в их жизни можно без труда увидеть много общего, как бы “родового”, опыта. Это и атмосфера послереволюционных лет, когда к церкви обратилось множество людей, в том числе молодежи, и плоды религиозно-философского возрождения начала века, и освобождающая и обновляющая роль Поместного собора Российской церкви 1917—18 гг., и кружки по изучению русской духовной культуры и св. отцов, сыгравшие для общинников роль своеобразного оглашения (характерно стремление о. Сергия Мечева к устройству бесед по темам — о мире, о грехе, о совести, о рассудительности, о послушании и т.п.), и объединяющая роль паломничеств, и преемственность по отношению к лучшему в монашеской традиции и традиции русского старчества, и само понимание общины как духовной семьи2. У о. Алексея и о. Сергия Мечевых необходимо отметить еще и глубокую духовную связь с Оптиной пустынью, вдохновленность опытом о. Иоанна Кронштадтского, а также прямое участие в жизни общины св. патриарха Тихона.
Конечно, есть и существенные (и также очень важные) различия в жизни двух этих общин. Так, община архим. Сергия (Савельева) родилась сразу именно как община, и уже как сложившаяся община старалась поддерживать какой-то приход, а часто жила и без какого-либо определенного прихода. Напротив, община о. Сергия Мечева интересна именно тем, что она как бы естественно родилась из нового для того времени опыта интенсивной евхаристической и аскетической жизни прихода и совместного познания Писания и Предания Церкви. Это — своеобразное перерастание прихода в общину, продиктованное и ускоренное самой российской действительностью того времени и ставшее, к моменту ареста самого о. Сергия Мечева и закрытия его храма, вопросом жизни и смерти. Различна и судьба самих этих пастырей. Архим. Сергий (Савельев) сначала долгие годы был главой общины мирян и только затем стал приходским священником (во многом — против своего желания), черпая силы для этого служения в “родной” общинной жизни, а о. Сергий Мечев, напротив, созидал внутри прихода общину (и общины), которой суждена была долгая жизнь после закрытия прихода и удаления и смерти самого о. Сергия (он погиб в тюрьме в 1941 г., когда советская власть расстреливала всех осужденных по 58-й (политической) статье во время наступления немцев).
Думается, в сегодняшних условиях жизни Русской церкви, в которой вопрос о соотношении общинной и приходской жизни, как и тогда, встает сразу в двух направлениях — и от общины к приходу, и наоборот, причем даже в рамках одной общины, — мы должны знать и учитывать и тот, и другой опыт. Поэтому наше обращение к наследию о. Сергия Мечева не случайно.
О. Сергий Мечев родился в Москве 30/17 сентября 1892 г. в семье “московского батюшки” — о. Алексея Мечева, настоятеля храма св. Николая в Клениках на Маросейке, и при крещении был назван Сергеем в честь прп. Сергия Радонежского.
Семья о. Алексея жила очень трудно и бедно: храм, стоявший в центре Москвы, в окружении большого количества других храмов, пустовал и потому не приносил дохода. Жизнь о. Алексея изменила встреча с о. Иоанном Кронштадтским во время приезда последнего в Москву. О. Алексей обратился к нему за помощью и поддержкой, а в ответ услышал: “Ты жалуешься на свои скорби и думаешь, что нет на свете горя больше твоего. А ты будь с народом, войди в чужое горе, возьми его на себя и тогда увидишь, что твое несчастие мало в сравнении с общим, и легче тебе станет”3 (с. 20). О. Иоанн не только указал о. Алексею путь подлинной христианской жизни, но указал и источник сил для совершения этого служения — это молитва и, в особенности, совершение Евхаристии: “После совместного с о. Иоанном совершения Литургии, — говорил о. Алексей, — меня охватил огонь пламенной любви к Богу и ближним, и я понял как всю тайну Евхаристии, так и значение пастырского душепопечения” (с. 21).
В основу своего нового служения о. Алексей положил по возможности частое причащение Св. Таинств, подлинно уставное православное богослужение, устройство своей паствы как духовной семьи, подобной монашеской, только полностью сохраняющей свою жизнь в миру и, конечно, подлинное духовное руководство, помогающее человеку не уйти от мира, но жить в миру по-христиански, не умаляя евангельского идеала. Вот как раскрывал это в одной из своих проповедей его сын о. Сергий:
“В свое время (среди московского духовенства) Батюшка стоял на своем особом месте.
Было принято считать, что есть два способа спасения, два пути: путь жизни в миру и путь иноческой монастырской жизни.
Путь иноческий обычно рассматривается как ведущий (идущих по нему) к отречению от мира, изымающий человека от мира и поставляющий его в иные условия в отношении, во-первых, богослужения, молитвы, а затем и духовного руководства — покаяния и послушания. И был другой путь, который в известном смысле является для многих путем лукавым — путь спасения в миру, в приходских храмах, где было собственное “делание”; там, мол, монахи совершают свои подвиги и дела, а наше дело только помнить день субботний, во еже святити его: “шесть дней делай и сотвориши в них вся дела твоя, день же седьмый — суббота — Господу Богу твоему”. Если в воскресный день приходской храм собирает верующих, то это и есть великое делание, которое заменяет для мирян делание монаха. В другие дни мирянину в храм можно и не ходить. Так и смотрели: ходили в праздничные дни в храм, и этим все ограничивалось, и с этим воскресным хождением в храм не было никакой связи у остальных дней труда.
Кроме того, мы знаем, что в наше время богослужение в приходских храмах в значительной степени искажено: одна праздничная служба, одно богослужение похоже на другое, потому что все то, что затрудняет и не развлекает, выпускается, а взамен того вставляются совершенно неподходящие по ходу богослужения концертные песнопения, — и из богослужения делается приготовление не к вечности, а к той же самой мирской жизни, от которой должен бежать христианин, в отношении которой он должен стать премирным.
А между тем, хотя церковный народ, верующие люди были отделены от иноческой жизни, они всегда понимали, что там, в монастыре, в ежедневном благоговейном богослужении, в покаянии и послушании заключается дело спасения не только монаха, но и мирянина. И в те монастыри, где духовная жизнь процветала, устремлялся народ, тяготившийся отношением к духовной жизни приходской церкви. Так шли многие в Оптину пустынь, в Зосимову, в Глинскую и другие подобные монастыри. Вы знаете, по примеру оптинских старцев, как все они, начиная с самых первых и до последних, служили не только инокам, но и мирянам, всем тем, которые в обстановке мирской жизни хотели приобщиться к монастырскому деланию.
И все-таки была какая-то пропасть между миром и монастырем, куда можно было прийти лишь на несколько дней или даже часов, чтобы получить благодатный толчок, зарядиться духовно.
И вот Батюшка о. Алексей часто говорил, что его задачей было устроить “мирской монастырь” или “монастырь в миру”, что вовсе не для одних только иноков открыт путь спасения, что он должен быть достоянием всех христиан, что надо в миру жить “премирно”, пользоваться им, по слову апостола, как бы не пользуясь.
Тем своим духовным детям, которые просили благословения на поступление в монастырь, Батюшка часто говорил: “Погоди, у нас свой монастырь будет”, — имея в виду не монастырские стены, а паству-семью, находящуюся под единым духовным руководством и связанную внутри себя узами любви. В ней каждый человек живет как обычный мирянин и член общества, но в душе работает Богу, стремится к выполнению обетов крещения, к соблюдению заповедей Божиих, к святости, обожению. Одни могли не вступать в брак, другие — жить семейной жизнью, но и тем и другим для построения жизни на христианских началах необходимо было духовное руководство. Некоторые св. отцы говорят: “Мирянин только тем отличается от монаха, что сожительствует с женою”. В таинстве крещения каждый христианин отрекается от мира как греха, от служения сатане и дает обет сочетаться с Богом. Многим было странно видеть, что Батюшка, который так много ввел у себя от монастыря, так радостно совершал таинство брака.
Батюшка о. Алексей понял, что надо дать верующим богослужение настоящее, подлинное, не имитацию, не суррогат, а богослужение вечное, заключающееся в православном богослужебном опыте. И на этом фундаменте Батюшка начинает приобщать к вечности своих духовных детей. Берется не практика приходского храма или даже монастыря, но совершается богослужение по тем книгам, по которым оно должно совершаться, и совершается изо дня в день утром и вечером, — при изумлении одних, смущении других и, может быть, насмешках третьих. Начинается подлинное приобщение к вечности через богослужение. Будничное ежедневное богослужение должно совершаться не потому, что каждый человек должен и приходить каждый день, но чтобы каждый знал, что в это время совершается богослужение в том храме, где он обычно молится, и когда ему будет возможно, он сможет всегда туда прийти.
Батюшка часто напоминал, что в монастыре были многие послушания, не дозволявшие инокам ежедневно посещать церковные службы. Батюшка говорил духовным детям, что каждое дело наше есть послушание, данное нам от Бога, и на это послушание он их с любовью и ласкою благословлял. Он часто говорил: “Ты должен помнить о своих обязанностях по дому, по службе, ты должен за послушание делать то, чего требует от тебя твоя работа или твои семейные обязанности. В каком бы положении ты ни находился, ты должен помнить, что ты работаешь для вечности, для Христа, для Бога. Им, Иисусом Христом, Сыном Божиим, должно освящаться каждое твое дело”. Матерям, которые бросали своих детей и уходили в церковь, Батюшка запрещал это делать: “Оставайся дома, а я буду за тебя молиться и все верующие вознесут за тебя молитвы”.
Это не значит, что в будни не надо ходить в храм: я знаю, что мне надо бы быть в храме, но из-за совершения того дела, которое является моею обязанностью, моим послушанием, я совершаю эту работу не только в будни, но, может быть, и в праздник.
Батюшкиной задачей было, чтобы каждый в меру своих сил, в меру своего того или иного семейного положения приобщался к той великой школе, которая заключается в богослужении.
“Когда ты приходишь в храм и входишь в молитву святых, ты получаешь великую силу, достигаешь высшей премирности, в мире живя”, — как бы говорил Батюшка. Поэтому он так часто повторял: “Ходите в храм, ходите в церковь, сколько можете!” И многие его духовные дети так и жили: ходили в храм ежедневно утром и вечером4.
А затем начинается подлинная духовная жизнь, которой, казалось, не могло быть в миру. Батюшка работает над своими духовными детьми как духовник и старец, он начинает ту работу духовного устроения, к которому и раньше стремились многие русские люди и которое они получали только в обстановке монастыря.
Батюшка вводит у себя для духовных детей частую исповедь и причащение. Многие священники смущались и смущаются этим, многие противопоставляли ему какие-то свои правила относительно того, что можно приобщаться только один раз в год, или четыре раза в год, или через сорок дней, но Батюшка отлично знал значение таинства Причащения и именно в нем полагал подлинное духовное развитие человека. Если Церковь есть Тело Христово, то понятно, что говорит Василий Великий: “Из всех церковных собраний самое великое есть то, на котором причащаются Св. Тайн”. Батюшкина практика была такова, что у каждого своя мера: кто должен исповедоваться и приобщаться раз в месяц, кто — раз в неделю, кто — несколько раз в неделю, а кто, — может быть, и каждый день. Батюшка был не теоретик, а практик, и каждому давал то, что именно ему нужно. В принятии Св. Тайн он подлинно вводил всех в Церковь Христову, тщательно следя при этом за очищением и воспитанием совести каждого и за его духовным ростом.
И этот храм, такой тесный и маленький, явился тем храмом, в котором было свободно и просторно каждому. Каждый из нас, на какой бы высоте (ступени) он ни стоял, берет в своей мере из того, что совершается в этом храме, ибо все здесь премирно, надвременно, ничто не тянет к миру. И вот почему нам так легко стоять в этом храме, хотя мы и грешные люди. Мы можем сказать прямо: мы имеем духовную почву под ногами, и ее нам дал Батюшка, – он поставил нас в эти условия, он открыл для нас то, что было дотоле закрыто, спрятано в монастыре!”5 (с. 80-86).
Как мы видим из этого слова о. Сергия (и как это, к сожалению, часто бывает в церкви), дерзновенное возвращение к подлинным истокам христианской жизни, продиктованное желанием помочь людям по-настоящему войти в Церковь и жить в ней, многими воспринималось как дерзкое и опасное (а подчас и смешное) новшество. К счастью, так это воспринимали не все. Так, оптинский старец о. Анатолий, с которым у о. Алексея была глубокая духовная связь (“Мы с ним одного духа”, — однажды сказал он), всегда посылал москвичей к о. Алексею, а другой оптинский старец — о. Нектарий — как-то даже сказал: “Зачем вы ездите к нам? У вас есть о. Алексей” (с. 52).
Не менее необычным для духовенства того времени было и отношение о. Алексея к воспитанию сына. Горячо желая, чтобы Сережа стал его наследником и преемником, он, тем не менее, отдал его не в семинарию, но в гимназию. Это было вызвано не только тем, что о. Алексей, сам окончивший семинарию, хорошо знал ее недостатки, но и потому, что хотел, чтобы решение о принятии священства было у его сына совершенно свободным, не обусловленным внешним давлением. Это был один из принципов его духовного руководства: “Батюшка учил нас ставить перед человеком вешку так близко, чтобы ему казалось, что он ставит ее сам”, — вспоминал впоследствии о. Сергий.
“Если гимназия дала ему обычное светское образование, то духовное воспитание Сережи проходило под руководством о. Алексея в семье и, в особенности, в храме, где он прислуживал отцу, а позднее пел на клиросе. У него был хороший голос и он был чрезвычайно музыкален. Но самое важное — это была совместная молитва с отцом в алтаре. С нею были связаны самые значительные духовные переживания, о которых о. Сергий вспоминал много раз уже после смерти отца”, — пишет его биограф (с. 24-25).
После окончания гимназии Сергей Мечев едет за границу, в Швейцарию и Италию, где с особым воодушевлением знакомится с произведеними религиозного искусства, а возвратясь, поступает на Медицинский факультет Московского университета, через год переходит на Словесное отделение Историко-филологического факультета, откуда в 1914 г. добровольно уходит на фронт — устраивается братом милосердия в одном из санитарных поездов, работавших на Западном фронте, где знакомится со своей будущей женой — Ефросинией Николаевной Шафоростовой.
Возвратясь с фронта, он продолжает занятия в университете, где особенно интересуется древнерусской литературой и историей Русской церкви. Именно из книги профессора С.И. Смирнова (лекции которого он слушал в университете) “Древнерусский духовник” он заимствовал термин “покаяльная семья”, который часто употреблял по отношению к своей общине.
Одновременно с занятиями в университете Сергей Алексеевич принимает участие в работе Студенческого богословского кружка имени св. Иоанна Златоуста, организованного в Москве по инициативе наместника Чудова монастыря епископа Арсения (Жадановского)6, и начинает самостоятельное изучение святоотеческой литературы, преимущественно аскетической.
После окончания университета, в 1918 г., он женится на Ефросинии Николаевне7, а в 1919, после поездки в Оптину пустынь, принимает священство.
Время, когда о. Сергий стал священником, было внутренне очень противоречивым. С одной стороны, это было время видимого крушения жизни, с другой стороны, для многих, — время подлинного духовного обновления. Интеллигенция, особенно молодежь, обращалась к Церкви и ее Преданию — за помощью и поддержкой, но и пытаясь как бы “наверстать упущенное”, совершив тот духовный прорыв, к которому давно уже подводила ее жизнь. Церковь находилась в таком же положении — в 1917 г. был, наконец-то, созван долгожданный и давно готовившийся Поместный собор Российской церкви, призванный обновить жизнь церкви, повернуть ее лицом к страданиям столь нуждающегося в ее духовных сокровищах мира. Многие, и пастыри и миряне, остро почувствовали необходимость реальной, а не только символической духовной и церковной жизни. И хотя и то, и другое, и третье было уже во многом запоздалым, но все же давно чаемое время уже не только религиозно-философского, но и подлинного церковного ренессанса в России, пусть и очень ограниченного в своих возможностях и отравленного расстрелами и расколами, пришло и принесло свои плоды. До 29 октября 1929 г. еще оставалось время — Господь давал Российской церкви еще чуть более десяти лет, чтобы за эти годы использовать открывшиеся возможности и подготовиться к почти полному внешнему уничтожению, — дабы сохранить в своей невидимой глубине духовные сокровища своего предания — не только иерархическую (о чем сейчас так много говорят), но и духовную преемственность.
Десять лет — не такой уж маленький срок, и за это время было сделано, действительно, немало: по всей стране возникли очаги почти невиданной дотоле в России общинной и братской христианской церковной жизни. В Москве ситуация особенно благоприятствовала этому: на собор съехались лучшие силы тогдашней церкви, и это весьма способствовало тому, что при храмах стали проводиться различные внебогослужебные беседы, организовывались многочисленные курсы, кружки по изучению св. отцов и православной культуры, богослужебного Устава, из которых рождались многочисленные братства, сестричества и другие новые формы церковной жизни и деятельности. Один из таких кружков вел, по благословению отца, и сам о. Сергий (как он любил шутить, “ликбез по св. отцам”). Из нескольких таких кружков и составилось ядро его будущей общины.
В 1919 г. патриарх Тихон (который познакомился с солдатом Сергеем Мечевым еще в 1917 г. во время работы последнего в церковной Комиссии по сношениям с гражданской властью и укрепил в нем стремление стать священником) благословил неформальное братство при Маросейском храме.
Община разрасталась, и о. Алексей благословил появление в ней отдельных, особенно тесно спаянных между собой духовных “семей”, или, как их вскоре стали называть, групп. Во главе каждой из таких групп стоял наиболее опытный в духовной жизни мирянин, который брал на себя часть пастырских обязанностей по отношению к своим “семейным”. Главами духовных семей могли быть и сестры (например, известный иконописец Иулиания (Соколова)). Эти группы, часто (иногда каждую неделю) собиравшиеся по домам для совместного духовного чтения и молитвы, стали большим подспорьем для о. Алексея, так как брали на себя часть его нагрузки. Он часто и с радостью посещал их встречи.
Однажды после всенощного бдения, устроенного о. Сергием по полному чину, начавшегося в 10 часов вечера и окончившегося ранней Литургией, был устроен чай под церковью, под названием “агапа”, сопровождавшейся духовной беседой. Впоследствии такие бдения, очень понравившиеся и участникам и богомольцам, совершались по несколько раз в год в какие-либо свободные дни.
Вот как впоследствии говорил об этом страшном времени, когда в Москве господствовали страх, голод и тиф, сам о. Сергий:
“Каждый из нас в какой-то период своей жизни переживает возрождение души. Это время незабываемое и не повторяющееся. Разве могут забыть некоторые из вас, которые вместе со мной в 1919 г. ощутили здесь это возрождение от мертвой спячки души, когда здесь, в нетопленом храме, мы молились по 12 часов в сутки, а после проводили время в “агапах”, т.е. духовных беседах, когда вы так чувствовали Бога, правду жизни в Боге? Это время незабываемое и не повторяющееся, оно дается лишь однажды. Это в свое время испытал каждый, причем большую близость между собой как раз чувствуют те, кто одновременно пережили эту весну душ своих, одновременно пришли к Богу”(с. 36).
9 июня 1923 г. умер батюшка — о. Алексей Мечев. Скорбь маросейской общины о потере незаменимого пастыря неожиданно обратилась в радость для всей Российской церкви: отпевать его приехал только что освобожденный из-под стражи патриарх Тихон. Со всей Москвы собирался народ на это духовное торжество... Так сбылось пророчество о. Алексея: “Когда я умру — всем вам будет радость”. Но пророчество это сбылось и еще одним, для многих прикровенным образом.
После смерти о. Алексея духовное руководство общиной, естественно, перешло к о. Сергию, которого на Маросейке хорошо знали и любили как сына и наследника батюшки не только по плоти, но и по духу. Сначала, по инерции, прихожане храма ожидали, что и при о. Сергии все пойдет так же, как при о. Алексее. Но о. Сергий, не обладавший ни духовным опытом, ни прозорливостью своего отца, очевидно не справлялся с его “наследством”: “И вас не спасу, и сам погибну”, — вырвалось у него однажды (с. 76). Искушение достигло такой силы, что он был на грани того, чтобы отказаться от духовного руководства общиной, и даже поехал к о. Нектарию Оптинскому за благословением на этот шаг, но не доехал и вернулся в храм. (О. Нектарий, узнав об этом, сказал позже: “И хорошо сделал, что не доехал. Я бы все равно не благословил его на уход от паствы” (с. 79).) Но духовный кризис, постигший паству о. Алексея после его смерти, разрешился во славу Божию. Жизнь без батюшки поставила его чад перед необходимостью превращения в подлинную духовную общину-семью, основанную на взаимной любви, большей духовной самостоятельности и ответственности друг за друга и за общину в целом:
“На духовных детях лежит обязанность входить в труд их пастырей. Если современные пастыри не могут идти в уровень с древними великими пастырями, то все же в своей мере взяли на себя этот подвиг и хотят идти добрым путем. И каждый из духовных детей должен чувствовать свою ответственность, должен помогать духовному отцу совершать общее дело спасения” (с. 129), — писал о. Сергий, и именно по этому пути и повел он свою паству, развивая и укрепляя в ней те начатки общинной жизни, которые появились еще при его отце. Еще большее развитие получили духовные семьи, или группы, их стало больше, а возглавлявшие их старшие стали подлинными помощниками духовного отца, могли помочь в выборе чтения8, оказать первую духовную помощь членам своей группы, утешить, ободрить, что-то посоветовать, поддержать в трудную минуту, вовремя направить к духовнику. В письме к своей духовной дочери, которая была старшей в своей группе, о. Сергий пишет дерзновенные слова о пастырстве не как о специфическом служении отдельных членов церкви, но как об одном из путей спасения, открытом всем верующим, и братьям и сестрам:
“Для приобретения “пространства” в сердце утесненном (грехом и страстями) всегда существовало два пути:
1) с Богом и 2) с людьми.
1) Служить Богу и через это служить людям и
2) Служить людям и через это служить Богу.
Служить Богу и этим служить людям — подвижничество, служить людям и этим служить Богу — пастырство. Эти два пути часто приводили идущих по ним к разделению, даже и великих.
Если идти с образом пастыря и дальше, то можно говорить в христианском делании и о подпаске, и о пастушонке и даже о верной, настоящей помощнице — овчарке. В этом смысле всех работающих в Христовом царстве, не только носящих священный сан или образ монашества, мужей, жен и даже детей можно поделить на пастырей и подвижников. (Здесь можно говорить — по преимуществу. Я нарочно беру по контрасту).
(Часто бывает, что пастыри не признают подвижников, подвижники не принимают пастырей)” (с. 130).
Впоследствии именно эта пастырская ответственность друг за друга общинников, сплоченных в небольших духовных семьях, помогла общине о. Сергия выжить после ареста и последующей гибели духовного отца и закрытия храма и просуществовать до сих пор. Возможно, в этом подлинном, а не просто символическом христианском единении, прошедшем испытание на прочность во время гонений, и заключается та главная духовная радость, о которой пророчествовал о. Алексей. В этом можно видеть и исполнение загадочных слов о. Нектария, который говаривал об о. Сергии (который, очевидно, не обладал теми духовными дарованиями, которыми был наделен его отец): “Отца Алексея знала вся Москва, а отца Сергия пока знает только пол-Москвы, но потом он будет выше отца”.
Конечно, паству сплачивали не только искушения. Однажды, в 1924 г., о. Сергий устроил поход с маросейскими богомольцами в подмосковный Николо-Угрешский монастырь, где жил на покое “живой русский святой” (слова о. Сергия), в то время уже парализованный 80-летний старец, бывший митрополит Московский Макарий, имевший тогда от патриарха Тихона титул митрополита Алтайского. Поездку эту живо описала одна из ее участниц:
“Впервые я встретилась со многими, кого знала лишь внешне по храму. Как-то особенно радостно было ехать вместе в поезде, чувствовать себя вместе со всеми, видеть среди нас о. Сергия — оживленного, разговаривающего то с одной, то с другой группой.
Когда мы вышли из поезда и направились полевой дорогой к монастырю, сестры запели, о. Сергий подхватил, и так радостно было идти в кругу близких, так легко дышалось, так дружно звучало пение.
Когда показались главы Угрешского монастыря, о. Сергий запел тропарь святителю Николаю, и здесь, среди полей, он звучал по-особенному торжественно.
Внезапно разразился теплый летний дождик. Он только прибавил всем веселья, а по приходе в монастырь сестры раздобыли утюг и началось глаженье. Особенно промокла белая ряса о. Сергия, ее немедленно просушили горячим утюгом. И когда вручили о. Сергию идеально выглаженную рясу, он лукаво поглядел на одну из сестер и сказал: “Вот бы дома так все выполняли”. Невольно покраснела не одна сестра: многие из нас забрасывали домашние обязанности.
Вскоре о. Сергий повел нас за благословением к владыке Макарию. Он, разбитый параличом, сидел в кресле и мог только слегка поднять правую руку на благословение. В то время я очень мало знала о м. Макарии, о его апостольском подвиге на Алтае, но когда увидела, с каким благоговением опустился у его кресла о. Сергий и как почтительно принял благословение, это сразу передалось, и всем сердцем почувствовалось, что немощный, беспомощный старец — это значительная духовная личность.
Вечером молодежь затеяла на лужайке игры, бегали в горелки, и сам о. Сергий принял горячее участие, а после подшучивал над теми, кто стоял в сторонке, называя их “старичками”.
Каким-то образом всю нашу большую компанию разместили на ночевку, а рано утром о. Сергий исповедовал нас и дал нам возможность быть причастниками.
После этого дня я значительно крепче ощутила свою связь со всеми, как-то реальнее стало понятие единой “семьи” (с. 120-122).
А вот как сам о. Сергий (уже из ссылки) описывал свой рост как духовника и духовного руководителя общины, изменение своего отношения к духовным чадам. Думается, что слова этого письма будут и сегодня полезны и назидательны для всех — и священников, и мирян:
“Ваше письмо свидетельствует о настоящем подлинном покаянии. Не теряйте этого состояния. Если чувствуете, что была гордость, самочиние, самооправдание, обиды и т.д. — начните отложение всего этого. Никто вас не бросал. Всегда помню, молюсь и готов идти навстречу. Помните, сколько раз в жизни звал Вас к себе, сколько раз уговаривал. Родная, велика ли польза была от этого? Одни обиды были в конце концов у Вас. Делали большей частью все по-своему. Ну что же мне оставалось делать? Поймите меня. Я должен был хоть напоследок исправить свое временное неправильное отношение. Помните, в притче о блудном сыне. Отец — ведь это сам Господь. Идет ли Он Сам за блудным сыном? Нет. Он ждет, ждет с любовью, с терпением, ждет, когда тот потянется с покаянием. Таков основной подход Господа навстречу кающемуся. И так, родная моя, нужно мне было давно идти не в отношении только Вас, а и многих других, страдающих Вашими же недостатками. Знаете Вы, что я раньше по-матерински подходил к Вам, избаловал Вас: раньше, чем нужно, звал Вас и т.д. Мне казалось, что если так буду поступать, то совесть Ваша не позволит Вам больше поступать так, как поступали. Но Вы часто, сделав что-нибудь, ждали, что я непременно позову, а когда замедлялось это, Вы, ожидая этого как должного, возмущались, негодовали и так далее. И я в этом тоже был виноват, потому что очень баловал Вас (как и многих). Сейчас трудное время, нужно все лишнее, что мешает, снять с себя. В жизни духовной свои законы и понимать их можно, только опытно встав на этот путь. Нельзя лукавить перед Богом. Ведь отношения к духовному отцу несут решающий момент спасения. Можно и хорошо подходить к духовному отцу, а Господь будет как бы в стороне. Важно пред Господом сердце сокрушенное и смиренное, а у Вас, как Вы хорошо сами написали мне, часто бывали слезы обиды, жалости к себе вместо слез покаяния; у Вас, родная, все всегда начиналось: вот я могу только со старцами, а вот М. — кто она мне и т.д., обида за обидой... требование за требованием. Вам-то и не видно было. В христианстве главное — смотреть на себя со стороны, а вы все по сторонам глядели, вот от того и так всё. Никогда не терпели замечания, а ждали только похвалы. Христианин же сам наблюдает за своим плохим, и, конечно, с радостью принимает указания... Не давайте поэтому хода своим помыслам обиды и вообще неудовольствию. Шлю Вам благословение Господне на обновление мыслей Ваших” (с. 140-142).
В Великий четверток 1929 г. (за полгода до ареста), день десятилетия своей пресвитерской хиротонии (он был рукоположен в Великий четверг 1919 г., и именно этот день, а не календарное число считал днем хиротонии), он говорил в проповеди, как бы подводя итог своей пастырской деятельности:
“В эти дни гонений мы должны теснее сплотиться друг с другом, по-настоящему любить друг друга и помогать друг другу, сострадать, терпеть недостатки друг друга и носить тяготы друг друга. Об этом духе единения и любви нам надо молиться в этот день Тайной вечери, где Христос показал образ служения ближним, друзьям.
В час предсмертный, как говорит Евангелие, “Христос явил делом, что возлюбил Своих сущих в мире, до конца возлюбил их”, т.е. в этот час Он выявил всю полноту любви к Своим близким, окружавшим Его в земной жизни.
Что же говорить нам о нашей малой любви к Господу и людям? Сейчас в эти страшные дни надо бросить носиться только с собой, со своими горестями и радостями, от которых так тесно в сердце, что сердце не вмещает в себя других. Надо сплотиться теснее, тогда легче будет жить. Каждому ведь предстоит в его мере чаша испытаний. Возможно, что уже скоро нельзя будет собираться здесь, в храме, для общей молитвы — ведь чем же тогда жить останется? Много будет легче, если будет это единение, любовное единение друг с другом. А этого в нас всех нет. Есть, наоборот, вражда, зависть и осуждение.
Мы не понимаем времени, в котором живем. Сейчас делают страшное дело — закрывают храмы, а многие относятся к этому легко: “ну что ж, теперь уж так делают!” (А ведь это наши грехи привели к этому). Нам надо бы плакать и каяться. Это дерзкое отношение, это сказывается та дерзость и вольность, которые мы, русские православные люди, внесли в богослужение, в отношение к таинствам. Другие люди, напротив, впадают от этого в уныние, говорят, что все пропало, все гибнет, все безнадежно. Но и это неверно. Всем надо стремиться только к сохранению своего внутреннего завета с Богом” (с. 133-134).
Об этом же он продолжал говорить на утрене Великой субботы:
“В эти труднейшие дни, в которые мы живем, в дни гонений, поношения, насмешек, клеветы, в дни лишения часто самого необходимого — мы должны перед гробом Господа дать обещание установить свой личный завет с Господом. Мы много грешим, грех тяготеет над нашей душой, но это еще ничего. Важно то, чем мы сейчас живем, вернее, как хотим жить, к чему наша любовь.
Сегодняшняя служба скорбная: она — наш плач о Спасителе, умершем за нас; но в ней есть уже и проблески радости (радости пасхальной). Такова вся жизнь человеческая: через скорбь, через покаяние проходит христианин, но по мере очищения себя от скверны он начинает чувствовать в себе иную жизнь, жизнь радостную. И не где-нибудь, а в своей душе, в своей жизни начинает чувствовать воскресение Христово, а с ним вместе и обновление души” (с. 134-135).
Но все же главный итог своей пастырской деятельности, свое духовное завещание о. Сергий сформулировал уже будучи вдали от своей паствы, в ссылке, в письмах, адресованных им всей своей общине, своей “покаяльно-богослужебной семье”, которые мы и предлагаем вниманию нашего читателя, надеясь, что они послужат всем нам как к покаянию, так и к утешению, а главное — к размышлению и выверению того церковного пути, на который поставил нас Господь
*
1 См. Свящ. Георгий Кочетков. Наследие старца Cилуана в контексте современной церковной жизни. // “Православная община” № 48. С. 40-43.
2 Идущее от прп. Паисия Величковского и Серафима Саровского.
3 Здесь и далее цитаты даны по “Жизнеописанию священномученика иерея Сергия Мечева, составленному его духовными чадами”, опубликованному в сбонике “Надежда. Душеполезное чтение” № 16. “Милосердный самарянин”, Базель—Москва, 1993. С. 15-207.
4 Это было возможно потому, что обедня в Батюшкином храме начиналась в 6 часов утра, а вечерняя служба в шесть вечера, и все служащие могли успеть попасть на работу вовремя. Только в среду и пятницу служилась поздняя обедня.
5 Биограф о. Сергия пишет: “После смерти Батюшки о. Сергий старался во всем идти его путем, но впоследствии он не говорил о “монастыре в миру”, так как это название употреблялось другими лицами в несколько ином смысле. Для некоторых это было как бы некое общество тайных монахов, живущих среди мира и имеющих обязанность выполнять монашеские правила молитвы и поста. Взамен этого о. Сергий заимствовал из практики древнерусской церкви термин “покаяльная семья”. До петровских реформ XVIII в. на Руси не было прихода как территориально-административной церковной единицы. Вместо них были “покаяльные семьи”, членами которых по свободному выбору сердца и совести мог стать всякий православный. Каждый верующий ходил в тот храм, который был ему по душе, где он исповедывался и причащался. Каждый находился под руководством того священника, который был ему по сердцу. “Приход”, как его знало русское общество до революции, т. е. ближайший по месту жительства храм, где по закону каждый человек должен был говеть раз в год, возник после петровских реформ. Покаяльной семьей была и Маросейка, в которую люди стекались со всей Москвы. А о. Сергий называл ее еще и покаяльно-богослужебной семьей. “Мы не только покаяльная, но и богослужебная семья”, — писал он своим духовным детям впоследствии” (с. 86-87).
6 О еп. Серпуховском Арсении (Жадановском) и организованном им братстве апостола и евангелиста Иоанна Богослова см. “Православная община” № 37, с. 107-113.
7 Интересно, что молитвы на разрешение венцов новобрачных (которых венчал батюшка Алексей), были прочитаны не непосредственно после венчания, а через восемь дней, как и положено по церковному Уставу
8 Интересна такая деталь. Своим духовным детям о. Сергий благословлял читать ежедневно по главе Апостола и Евангелия, но однажды решил, что всем, включая его самого, надо читать одновременно одну и ту же главу, чтобы это чтение и в разлуке всех объединяло. Этому одновременному чтению он придавал особенное значение и велел беречь его больше всего остального правила, т.е. когда не удавалось прочитать правило, главу Евангелия надо было обязательно прочитать, а однажды сказал: “Когда будет Страшный суд, я по этой главе узнаю моих духовных детей”.
*
А. Грубе
"Сын мой будет выше меня"
Жизнь, пастырское служение и духовное наследие священномученика Сергия Мечева (1892-1942)
Московский журнал, N 8 - 2005 г.
В предисловии к сборнику духовных бесед и писем священномученика Сергия Мечева "Тайны богослужения", изданному в 2001 году московским храмом святителя Николая в Кленниках на Маросейке, настоятель протоиерей Александр Куликов пишет:
"Сегодня (...) когда многие от неведения истины и безверия обращаются ко Христу и Церкви Его, вдохновенные слова отца Сергия несомненно принесут большую пользу. Хочется верить, что они будут восприняты каждым, кто ищет не поверхностного, не формального, а истинного пути ко Христу". То же самое относится и к жизни "замечательного проповедника двадцатого столетия... мученика за веру... исповедника российского протоиерея Сергия Мечева, о котором его отец, известный старец в миру [святой праведный Алексий Мечев], сказал: "Сын мой будет выше меня".
Еще живы некоторые из прихожан маросейского храма, знавшие отца Сергия, входившие в руководимую им "покаяльно-богослужебную семью". Милостью Божией здравствуют его потомки. В различных изданиях, включая зарубежные, опубликованы воспоминания духовных чад отца Сергия. Появились книги, где довольно подробно рассказывается о нем. Наша задача - в общих чертах познакомить читателя с личностью и деяниями этого верного сына Русской Православной Церкви, опираясь на указанные источники (список литературы приводится в конце). В них читатель может почерпнуть и сведения о поименованных здесь лицах, за недостатком места опущенные нами. Кроме того, опасаясь утратить требуемую жанром очерка динамику повествования, мы сочли нецелесообразным перегружать текст комментариями и ссылками, ограничившись крайним их минимумом.
* * *
Родившийся в Москве 17(30) сентября 1892 года Сергей Мечев был четвертым ребенком в семье настоятеля церкви святителя Николая в Кленниках протоиерея Алексия Мечева - впоследствии известного духовника и старца. О нем "Московский журнал" писал неоднократно, и здесь мы будем касаться тех или иных фактов жизни старца только в связи с нашей темой, для которой, в частности, очень важным окажется то, что отец Алексий создал при своем храме уникальное объединение верующих - маросейскую общину, возглавленную после его кончины отцом Сергием. Общину, не распавшуюся в тяжкие времена гонений на Церковь и в 1990 году начавшую вновь возрождать свой храм.
Но вернемся назад, в 1893 год, когда отец Алексий был назначен на приход в маленький и захудалый тогда Николо-Кленниковский храм. Поначалу церковь пустовала, семья бедствовала. В 1901 году умерла матушка Анна Петровна; в том же году осиротевшего Сергея отдали в первый класс 3-й Московской мужской гимназии. Наделенный блестящими способностями, он окончил ее с серебряной медалью в 1910 году и поступил на медицинский факультет Московского университета, но долго там не задержался, не сумев побороть неприятие к занятиям в "анатомичке", и перешел на историко-филологическое отделение. Впрочем, интерес Сергея к врачеванию и медицинское обучение весьма пригодятся ему в дальнейшем. А пока он - студент-филолог, изучает древнерусскую литературу под руководством академика М. Н. Сперанского, называвшего Сергея Мечева одним из лучших своих учеников, слушает лекции профессора Духовной академии С. И. Смирнова, читавшего и в университете, штудирует его книги "Духовный отец в древневосточной Церкви" и "Древнерусский духовник" (эти труды оказали на будущего пастыря, по его собственному признанию, большое влияние, а сам термин "покаяльная семья" был взят им из "Древнерусского духовника"); летом 1913 года посещает Швейцарию и Италию для знакомства с классическими образцами западноевропейского искусства; параллельно открывает для себя мир русской иконы и становится ее серьезным знатоком и ценителем.
Занятия прервала первая мировая война. В конце 1914 года Сергей Мечев уходит добровольцем на фронт и до июня 1916-го служит санитаром и братом милосердия в прифронтовой зоне во втором подвижном лазарете Красного Креста Московского купеческого и биржевого общества. Здесь он познакомился со своей будущей супругой, тогда слушательницей Высших женских курсов Евфросинией Николаевной Шафоростовой (1890-1959), происходившей из благочестивой купеческой семьи.
По возвращении с фронта Сергей Мечев продолжил учебу в университете. Занимаясь историей древнерусской литературы и Русской Православной Церкви, он самостоятельно изучал и творения отцов Церкви. Глубина постижения им святоотеческой мысли в полной мере проявилась на заседаниях богословского кружка, организованного по инициативе епископа Арсения (Жадановского), где Сергей, как вспоминали другие участники, заметно выделялся своей эрудицией и прочно устоявшимися богословскими взглядами. Их он изложил в статье, напечатанной в журнале "Возрождение", - немногие представители студенческой молодежи того времени становились авторами печатных работ такого рода.
В 1917 году по окончании университета Сергей Мечев некоторое время служил в армии вольноопределяющимся и, уволившись по состоянию здоровья, женился на Е. Н. Шафоростовой. Венчал их отец Алексий 11(24) февраля 1918 года - в день памяти преподобного Димитрия Прилуцкого.
* * *
До сих пор речь у нас шла об успехах Сергея Мечева в науках. И впрямь, он отличался недюжинными способностями, острым и проницательным интеллектом, тонким чувством прекрасного. Судя по всему, его ждала яркая карьера в сфере гуманитарных дисциплин, одной из которых в подобных случаях нередко становилось и богословие: основательно подготовленных, с позволения сказать, "светских богословов" тогда (как, впрочем, и сейчас) хватало, о религиозных предметах красиво и умно рассуждали многие. Словом, ни о чем еще жизнеполагающем не говорило участие целомудренного, серьезного, получившего глубокое религиозное воспитание Сергея Мечева в работе Делегации Высшего Церковного Управления (ВЦУ) для защиты пред правительством имущественных и иных прав Православной Церкви (1918), а также его присутствие на Всероссийском Поместном Соборе 1917-1918 годов, где произошло знакомство с Патриархом Тихоном, неоднократно принимавшим Сергея как члена Комиссии (так еще именовали Делегацию. - А. Г.) и ласково называвшим его "Сережей". Такие просвещенные, благонамеренные, исполненные высоких душевных достоинств люди, искренне и горячо стремившиеся внести посильный вклад в "общее дело", в начале XX века в России встречались часто. Многие пользовались расположением иерархов как истовые работники на церковно-общественной ниве. Сергей Мечев принадлежал к числу подобных людей, но, как оказалось, был призван к другому. Его университетская образованность и таланты стали лишь подспорьем в том главном, что ему предстояло: его жизнь явила собой подвиг исповедничества и пастырского служения вплоть до мученической кончины...
* * *
Протоиерей Алексий Мечев желал видеть сына священником, продолжателем своего дела, но, положившись на волю Божию, не мешал Сергею получать чисто светское образование. Духовно же тот воспитывался в семье и в храме. И тут мало того, что мальчиком Сергей помогал батюшке в алтаре, а позже пел на клиросе, мало того, что он от младых ногтей оказался вовлечен в богослужебную жизнь, - сам характер богослужения, совершаемого отцом Алексием, поражал его и завораживал. Оно было, как вспоминал впоследствии священник Сергий Мечев, "вообще особенное, не укладывающееся в обычные формы чтения и пения", а на Пасху "становилось исключительным. Оно, при всей своей простоте, достигало такой высоты и выразительности, что зажигало, наполняло, потрясало до предела".
Между тем священнический дар - и незаурядный! - у юноши явно был. Это знал старец Алексий, ожидавший от сына продуманного, осознанного выбора. Это видел святитель Тихон, ласково, но настойчиво уговаривавший Сергея такой выбор сделать. Это ощущал и сам Сергей - но медлил, не считая себя готовым к подобному шагу. Конец колебаниям положила поездка осенью 1918 года в Оптину пустынь, где старец Анатолий (Потапов), с первого взгляда вызвавший у Сергея чувство особой близости и полного доверия, наставил и укрепил его в решимости избрать священническую стезю. Весной 1919 года, в Лазареву субботу, Сергей Алексеевич Мечев был рукоположен во диакона, а в Великий Четверток 4 (17) апреля епископом Феодором (Поздеевским), настоятелем Свято-Данилова монастыря, - во иерея. Первым Таинством, совершенным в тот же день иереем Сергием Мечевым, стало Елеосвящение, на котором он заменил отца, сильно утомившегося после пешего (из-за тогдашних московских неурядиц с транспортом) возвращения вместе с семьей из монастыря в свой храм.
В храм, где отныне служил и его сын иерей Сергий.
* * *
С 1919 по 1929 год отец Сергий Мечев прослужил в храме святителя Николая в Кленниках на Маросейке. Вскоре после рукоположения его в связи с началом гражданской войны вновь призвали в армию (по слабости здоровья, в нестроевую часть) - и опять-таки ненадолго. Демобилизовавшись, он было вернулся в Наркомпрос, где работал с 1918 года, но оттуда его уволили, так как он публично объявил о своем священстве. Из редакции медицинского журнала, в которую отец Сергий затем устроился, он ушел уже сам, будучи не в силах вынести столько нагрузок, и наконец полностью отдался пастырскому служению.
То было время смуты, голода, лишений. Из воспоминаний А. А. Добровольского (1886-1964), прихожанина Маросейки и духовного сына отца Алексия Мечева: "Москва, умирающая от голода и тифа. (...) Черные улицы, расстроенная толпа. Храм еле освещенный, нетопленый и отсыревший. Всенощная скорбящих, всенощная плачущих, стекшихся сюда от скорби жизни невыносимой..."
"Разве могут забыть некоторые из вас, которые вместе со мной в 1919 году ощутили здесь... возрождение от мертвой спячки души, когда здесь, в нетопленом храме, мы молились по двенадцать часов в сутки, а после проводили время в "агапах" - то есть духовных беседах, когда вы так чувствовали Бога, правду жизни в Боге?" (из проповеди отца Сергия, сказанной 6 мая 1927 года). По словам того же А. А. Добровольского, "это было время народных академий, лекций в храмах" - ибо многие люди, в том числе значительная часть интеллигенции, загнанные революционной смутой в жизненный тупик и не видя из него выхода, устремилась на путь духовных исканий.
В 1919 году жизнь церкви Николо-Кленники ознаменовалась важным событием: Патриарх Тихон благословил создание маросейского братства (общины) - чисто духовного, не имевшего нужды в официальной регистрации объединения верующих вокруг старца Алексия Мечева. Во время настоятельства отца Сергия объединение продолжало существовать как "покаяльно-богослужебная семья". И сегодня история маросейской общины представляется одной из значительнейших страниц в жизни православной Москвы XX века.
Вернемся, однако, в те "незабываемые годы" - годы недолгого оживления церковноприходской жизни, приметой которых как раз и стали "лекции (беседы) в храмах". На Маросейке, кроме отца Алексия, их проводили молодые священники Сергий Мечев и Сергий Дурылин. Собирались также на квартирах у знакомых. Именно тогда отец Сергий обнаружил талант замечательного проповедника, толкователя Евангелия и особенно святых отцов.
Для многих святоотеческое учение в систематизированном изложении отца Сергия оказывалось подлинным откровением. У иных слушателей после его бесед словно впервые отверзались очи. Так случилось с группой студентов филологического факультета, не нашедших духовной пищи в философии и надеявшихся обрести ее в святоотеческом наследии, о котором до того ведали лишь понаслышке. Обратились к отцу Алексию (кто-то из студентов знал его и, видимо, имел возможность в определенной ему мере ощутить "дух Маросейки"). Старец указал на отца Сергия. Дальше рассказывают участники этого студенческого кружка (впоследствии почти все они стали духовными детьми отца Сергия):
"Первая беседа была раскрытием церковного понимания слова "мир". (...) Затем были беседы о Церкви как Теле Христовом, о молитве, о страхе Божием, о совести, о рассудительности, о послушании и выборе духовного отца. Казалось, вся жизнь для нас озарилась новым светом".
"На беседах я почувствовала наконец источник воды живой. Мне стали открываться сокровища церковной мудрости, учение [Церкви] о смысле жизни человека, об устроении его души, о путях спасения. Слушая отца Сергия, душа звучала цельным чувством, утверждая: "да, да, да!".
Благодатная личность старца Алексия Мечева и яркий проповеднический дар отца Сергия привлекали на Маросейку все больше народа. В праздничные дни в храме буквально яблоку негде было упасть.
Батюшка горячо любил сына, но полному взаимопониманию на первых порах препятствовали недостаточная опытность, молодая нетерпеливость и в какой-то степени ревность отца Сергия, иной раз стремящегося то или иное в храме устроить по-своему, получить больший простор для проявления своей самостоятельности. Некоторых действий старца молодой иерей еще просто не мог постичь и оттого не соглашался с ними. К примеру, отец Сергий был сторонником строгой дисциплины, а старец Алексий все нестроения или недоумения покрывал своей неиссякаемой согревающей и назидающей любовью. Горячность сына иногда повергала его в скорбь, но это были сиюминутные преходящие недоумения. Старцу было открыто будущее, а потому особый смысл приобретают его пророческие слова об отце Сергии: "Сын мой будет выше меня". Что означало это "выше"? Каким образом здесь вообще оказалось возможным сравнение? Только одним: старец прозревал и пастырский подвиг, и мученическую смерть "Сережи".
* * *
9 (22) июня 1923 года протоиерей Алексий Мечев отошел ко Господу.
При всей невосполнимости утраты вопроса о преемнике почившего старца не возникало: конечно, его сын, ибо к тому времени отец Сергий окончательно сроднился с маросейской общиной, а община - с ним. Вопрос этот - мучительный, судьбоносный - существовал, пожалуй, лишь для одного отца Сергия. Огромное наследие батюшки представлялось ему неподъемным. Такой груз отец Алексий мог нести только потому, что ценой беспримерного молитвенного подвига стяжал силу, превышающую человеческую, удостоился дара бескрайней любви и прозорливости. Отцу же Сергию, при всех его талантах и горячей вере, ноша эта была пока просто не под силу. Круг его духовных чад составляли представители самых разных слоев общества, но преимущественно, как мы видели, гуманитарная интеллигенция - требовательная, мятущаяся... Стать преемником отца Алексия значило - взять на свое попечение, духовно усыновить огромное число самых разных людей, привыкших к тому, что батюшка видит их души насквозь, безошибочно читает в их сердцах и знает, что каждому потребно в любой момент его жизни. Мог ли дать ТО ЖЕ САМОЕ отец Сергий? Мог ли он заменить СТАРЦА, которого признавали равным себе великие оптинские подвижники? Мог ли он справиться с такой нагрузкой и физически - он, с детства не отличавшийся крепким здоровьем, а к тому времени больной туберкулезом? С другой стороны, что стало бы с Маросейкой, откажись он от этого явно непосильного бремени?
Вот перед каким выбором стоял отец Сергий, горячо молясь и уповая лишь на Спасителя, чтобы указал ему верное решение. Далее рассказывают следующее. Вскоре отец Сергий был арестован (за непризнание обновленческого ВЦУ и неподчинение ему). Не знак ли это свыше на отказ от Маросейки? Однако в ночь на сороковой день после смерти старца Алексия отец Сергий в тюремных стенах явственно ощутил незримое присутствие и родительскую ласку батюшки. Если освободят сегодня, подумал он, значит, ему посылается благословение принять Маросейку. Но освобождение последовало позже - 2 (15) сентября 1923 года. Из тюрьмы отец Сергий поехал на могилу батюшки на Лазаревское кладбище, а уже оттуда в полной уверенности (радостной и скорбной одновременно), что унаследовать Маросейку ему не суждено, - домой. Вот здесь ему и напомнили, какой сегодня день: 2 сентября 1796 года были обретены нетленные мощи преподобного Феодосия Тотемского чудотворца (к сожалению, эта памятная дата почему-то отсутствует в церковных календарях-ежегодниках. - А. Г.), особо чтимого отцом и сыном Мечевыми, а еще это день рождения покойной матери отца Сергия - Анны Петровны. То есть освобождение случилось все-таки в "батюшкин день", и Маросейку отец Сергий должен принять!
И он ее принял - к великой радости и облегчению паствы, во время заключения отца Сергия чувствовавшей себя дважды осиротевшей. Радовался и отец Сергий, с этого времени всю душу свою положивший на служение общине. Поначалу, как он и опасался, выпавшие ему труды явно превосходили его силы. Он служил, проповедовал, беседовал с духовными детьми, стараясь отзываться на нужды каждого. Он истово трудился на пастырской ниве, едва находя - а порой и вовсе не находя - времени для минимального отдыха, для собственной семьи: ведь отцу Сергию, напомним, пришлось заменить не просто священника, а признанного старца, благодатию Божией совершавшего дела выше сил человеческих. Подобных дел ждали теперь (полагая, что только так Маросейка останется Маросейкой) и от него, все яснее осознававшего, что они ему не под силу. Сегодня широко известны и потрясают до глубины души исполненные боли и скорби слова изнемогшего отца Сергия, сказанные в какой-то момент одной из сестер: "И вас не спасу, и сам с вами погибну". Что было делать? С одной стороны, честность предписывала уйти как "не справившемуся". С другой, - отец Сергий сознавал, что принял сан, а впоследствии и общину не столько собственным волеизъявлением, сколько по благословению и по молитвам батюшки Алексия. Что же - этим пренебречь? И как тогда жить? Ответа не находилось, и в конце концов он отправился за помощью к оптинскому старцу Нектарию, проживавшему тогда уже не в Оптиной, а в селе Холмищи, в тридцати километрах от станции Думиничи.
* * *
Связь Маросейки и Оптиной пустыни - тема отдельной даже не статьи, а книги. Здесь же достаточно повторить уже сказанное: приезжавших в Оптину москвичей старцы Анатолий (Потапов)) и Нектарий (Тихонов) посылали на Маросейку со словами: "Зачем вы ездите к нам? У вас есть старец Алексий". Ныне общепризнанным является факт, что отец Алексий и был по духу оптинским старцем, только живущим в миру. Оптинских подвижников чтили все его духовные дети; эту глубокую любовь и благоговение унаследовал и отец Сергий. Мы помним: именно поездка к старцу Анатолию оказалась решающей для него в выборе жизненного пути. В 1922 году окончился земной путь отца Анатолия, через год Оптину пустынь закрыли, последнего старца - Нектария - выслали в Холмищи. К нему и обратился отец Сергий. Их духовная связь со временем крепла и углублялась. Вскоре старец Нектарий произнесет о нем все те же поразительные слова, что и батюшка Алексий: "ОН БУДЕТ ВЫШЕ ОТЦА"! А в 1928 году именно отцу Сергию Мечеву вместе с другими священниками доведется отпевать и хоронить последнего оптинского старца...
* * *
Итак, отец Сергий отправился в Холмищи, а вернувшись оттуда, собрал общину и с предельной откровенностью поведал о своих метаниях и о результатах поездки к старцу. Одна из маросейских сестер вспоминала:
"В напряженной тишине отец Сергий начал свою "исповедь" (иначе и не назовешь). Говорил о том, что, приняв от отца живое наследство, он считал его своим жизненным делом, но с каждым годом стал ощущать, как жизнь засоряется душевным мусором, и силы уходят, казалось, совсем не на то. У него не остается времени даже на встречи с людьми, которые его ждут, хотят с ним встретиться, а он улаживает капризы, мирит поссорившихся из-за пустяка - и в результате все недовольны, все жалуются, что он недостаточно уделяет внимания пастве. (...) У него сложилось мнение, что вернее всего отказаться от духовного руководства и уйти. "И я поехал в Холмищи за благословением на этот шаг. А случилось то, чего никогда не случалось: я не мог доехать - не было переправы, не было лошадей. Впервые я вернулся, не добравшись до Холмищ. За этот день, который пробыл в одиночестве, ощутил совершенно ясно, что не имею права бросать порученное мне дело. Пусть напрасно расходуются силы, пусть раньше времени истратится здоровье и окончится жизнь, - со своего поста не смею уходить. Как бы тяжело мне ни было, каким бы трудным, а подчас и бессмысленным ни казался мне труд, буду продолжать его до конца, пока не прекратится он по воле Божией..."
Спустя какое-то время в Холмищи поехала одна из духовных дочерей отца Сергия, которую он попросил рассказать старцу о своей неудавшейся попытке повидаться с ним и обо всех вызвавших эту попытку обстоятельствах. "И хорошо сделал, что не доехал, - передают ответ старца Нектария, - я бы все равно не благословил его на оставление паствы".
Так начинался тот самый "труд" отца Сергия, "прекратившийся по воле Божией" с его мученической кончиной, но сначала увенчавшйся превращением маросейской общины в "единое стадо" под водительством обретавшего все больший опыт пастыря, в "покаяльно-богослужебную семью" - образ жизни русских православных людей, который отец Сергий смог перенести из допетровской Руси в "железный" XX век.
* * *
Наследство, оставленное старцем Алексием сыну, тот в одной из своих проповедей характеризовал следующим образом:
"Отец Алексей часто говорил, что его задача - устроить "мирской монастырь"... Вовсе не для одних только иноков открыт путь спасения, он должен быть открыт для всех христиан. Надо в миру жить "премирно", пользуясь им, по слову апостола, как бы не пользуясь. Тем своим духовным детям, которые просили благословения на поступление в монастырь, батюшка часто говорил: "Погоди, у нас свой монастырь будет", имея в виду не монастырские стены, а паству-семью, находящуюся под единым духовным руководством и связанную узами любви. В ней каждый человек живет как обычный мирянин и член общества, но в душе работает Богу... Батюшка отец Алексей понял, что надо дать верующим богослужение настоящее, подлинное, не имитацию, не суррогат, а богослужение вечное... И на этом фундаменте батюшка начал приобщать к вечности духовных детей. Берется не ПРАКТИКА ПРИХОДСКОГО ХРАМА ИЛИ ДАЖЕ МОНАСТЫРЯ (здесь и далее в этой цитате выделено нами. - А. Г.), но совершается богослужение по тем книгам, по которым оно должно совершаться, и совершается изо дня в день - утром и вечером - при изумлении одних, смущении других и, быть может, насмешках третьих... Будничное ежедневное богослужение совершается не потому, что каждый человек должен приходить каждый день, но чтобы каждый знал - в это время совершается богослужение в том храме, где он обычно молится, и, когда ему будет возможно, он сможет всегда туда прийти... Батюшкина задача заключалась в том, чтобы каждый в меру своих сил, своего семейного положения приобщался к той великой школе, которая заложена в богослужении... А затем начинается подлинная духовная жизнь, которой, казалось, не может быть в миру. Батюшка работал над духовными детьми как ДУХОВНИК И СТАРЕЦ, ОН НАЧАЛ ТУ РАБОТУ ДУХОВНОГО УСТРОЕНИЯ, К КОТОРОМУ И РАНЬШЕ СТРЕМИЛИСЬ МНОГИЕ РУССКИЕ ЛЮДИ И КОТОРОЕ ОНИ ПОЛУЧАЛИ ТОЛЬКО В МОНАСТЫРЕ... Мы можем сказать прямо: мы ощущаем духовную почву под ногами, и ее дал нам батюшка - он... открыл для нас то, что было дотоле закрыто, спрятано В МОНАСТЫРЕ".
Это воистину так. Недаром святого праведного Алексия Мечева называли и называют СТАРЦЕМ В МИРУ. И отец Сергий ничего из наследия старца не утратил. Однако определение "монастырь в миру" - думается, не в последнюю очередь из-за возможности его неадекватных толкований - отец Сергий оставил, а взамен взял из церковной практики Московской Руси гораздо более простое, однозначное понятие "покаяльная семья". И то сказать: Маросейка, куда люди стекались со всей Москвы и даже из других городов, давно уже не являлась приходом в обычном смысле, а фактически и была "покаяльной семьей", какие существовали в допетровские времена: люди не "закреплялись территориально" за тем или иным храмом, а каждый сам избирал себе церковь по сердцу для молитвы и исповеди. Правда, отец Сергий, исходя из утвердившихся особенностей богослужения на Маросейке, внес следующее уточнение: "Мы не только покаяльная, но и богослужебная семья".
И община жила и возрастала молитвами старца Алексия под благодатным руководством отца Сергия, чем дальше, тем больше становившегося в силу ниспосланных ему свыше многочисленных талантов и даров духовных одним из выдающихся московских проповедников и пастырей своего времени.
Размеры журнальной статьи не позволяют останавливаться на подробностях его пастырского служения. К счастью, сохранились проповеди, письма отца Сергия и довольно много воспоминаний о нем самом (ведь, в сущности, как недавно все это было! Мы, нынешние, можем считать себя его современниками!). Эти свидетельства бесконечно превосходят любое "авторское" описание.
"День за днем он (отец Сергий. - А. Г.) вел нас по церковному богослужебному кругу. И не только в проповедях и беседах раскрывалась перед нами тайна богослужения, но прежде всего в самом служении, в его отношении к таинствам и церковным песнопениям, ко всему церковному строю. Он делал и нас соучастниками этой жизни... Он глубоко понимал и любил богослужение, знал и чувствовал символику каждого обряда, каждого штриха - он жил богослужением... Каждое слово, сказанное или спетое отцом Сергием, было действенно, пронизано чувством близости Божией и непреклонной верой в то, что оно будет услышано... Когда отец Сергий служил, то, входя в храм, находясь в самом низу лестницы... мы ощущали - служит он".
"Служба, совершаемая отцом Сергием, была исключительной. Голос его пел, и в этом пении изливалась его душа перед Богом. Хор следовал за ним в воодушевленной молитве. Души молящихся присоединялись к хору, и общая молитва восходила к небу, как светлый столп".
"В... исповеди у отца Сергия я почувствовала величие и силу этого Таинства, потому что он совершал его с великим благоговением - он подлинно тайнодействовал. Он чувствовал присутствие Божие, и это чувство передавалось исповедующемуся. Так он совершал все таинства. Я вспоминаю случай, когда отец Сергий совершал Крещение в присутствии моей сестры, которая давно отошла от Церкви. На нее это произвело такое сильное впечатление... что благодать Божия коснулась ее, [она] стала посещать наш храм и вернулась в Церковь".
Во многих воспоминаниях подчеркивается, что отец Сергий руководил "покаяльно-богослужебной семьей" именно как семьей, входя во все мелочи жизни членов общины, занимаясь даже их досугом, руководя их образованием и давая направление творческим устремлениям (кружки иконописи, вышивания). "Отец Сергий родил меня духовно, нянчил как младенца и растил - ему я всем обязана", - подобные высказывания далеко не редки.
Но Маросейка "растила" не только членов "покаяльно-богослужебной семьи", но и замечательных пастырей. Так, в 1927 году вторым дьяконом, а затем и священником в храме Николо-Кленники стал Борис Васильевич Холчев, которого отец Сергий как друга и единомышленника наставлял в деле духовного руководства и которого ныне мы благоговейно чтим как "наследника благодати оптинского старчества" архимандрита Бориса (1895-1971). В двух словах о нем не скажешь, поэтому здесь нам придется отослать читателя к статьям "Архимандрит Борис" (Московский журнал. 1995. N 8), "Архимандрит Борис (Холчев): Жизнеописание, составленное его духовной дочерью Елизаветой Александровной Булгаковой" (Глаголы жизни. 1992. N 2).
О подвиге пастырства отец Сергий говорил, что он "почитается в Церкви выше подвига мученичества... Подвиг пастырства так труден, что многие из пастырей, по слову Иоанна Златоуста, не спасут свою душу". Следовательно, "на духовных детях лежит обязанность входить в труд их пастырей... И каждый из духовных детей должен чувствовать ответственность, помогая духовному отцу совершать общее дело спасения".
Так оно и происходило. В книге "Маросейка. Жизнеописание отца Сергия Мечева, письма, проповеди, воспоминания" (М., 2001) читаем: "Еще при батюшке (старце Алексии. - А. Г.) существовали духовные семьи или группы, участники которых часто общались друг с другом. Они встречались иногда каждую неделю, вместе читали что-либо из святоотеческой литературы и молились. При отце Сергии это движение получило еще большее развитие. Разрослась община, и таких семей стало больше. Во главе каждой стоял кто-нибудь из более знающих, опытных или старших по возрасту. Он становился помощником духовного отца... и мог оказать первую духовную помощь сестрам - утешить, ободрить, поддержать в трудную минуту... Это движение стало большим подспорьем для отца Сергия при его огромной нагрузке. А когда он был арестован, а года через три закрыли храм, эти семьи стали большой духовной поддержкой для своих членов и помогли им не потеряться...
В храме не было штатного псаломщика или пономаря, не было и наемного хора, возглавляемого платным регентом. За богослужением читали и пели братья и сестры общины. Управляли двумя хорами девушки-регенты из тех же певчих. В алтаре прислуживали духовные дети отца Сергия".
Вот почему не просто "покаяльная", но "покаяльно-богослужебная семья"...
"Христианство - не учение, а жизнь", - любил повторять отец Сергий. Именно по такому принципу еще со времен батюшки Алексия жила община, и это - "дух Маросейки" - сразу ощущалось всяким, переступавшим порог храма святителя Николая в Кленниках.
* * *
В 1929 году Маросейка торжественно отметила десятилетие священства отца Сергия. В Москве эта община оставалась одним из немногих благодатных островков, уцелевших в обстановке все более ужесточавшихся гонений на Церковь и нестроений в самой Церкви, в связи с чем отец Сергий говорил пастве, которую вот-вот должен был оставить навсегда:
"Мы должны теснее сплотиться друг с другом, по-настоящему любить друг друга... носить тяготы друг друга... Сейчас, в эти страшные дни, нельзя носиться только с собой, со своими горестями и радостями... Каждому предстоит в меру его сил чаша испытаний. Возможно, скоро нельзя будет собираться здесь, в храме, для общей молитвы - чем тогда останется жить? Много будет легче, если сохранится... любовное единение друг с другом... В эти труднейшие дни, в которые мы живем, в дни гонений, поношения, насмешек, клеветы, в дни лишения часто самого необходимого - мы должны перед Гробом Господа дать обещание установить свой личный завет с Господом".
Что касается "личного завета с Господом" самого отца Сергия, он, безусловно, был заключен нерасторжимо, что подтвердили последующие события и что еще в 1928 году прозрел старец Нектарий, незадолго до своей кончины сказавший отцу Сергию (имея в виду и твердость его церковной позиции, и его грядущий подвиг мученичества): "О вас не беспокоюсь".
Позиция настоятеля храма Николо-Кленники в церковном вопросе - последовательная до самого конца - определялась его неприятием Послания (Декларации) митрополита Сергия (Страгородского) от 29 июля 1927 года. В нашу задачу не входит обстоятельное рассмотрение ситуации, возникшей в Церкви после ареста Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра (Полянского) в 1925 году, тем более что к настоящему времени издан ряд серьезных работ на эту тему, и мы вправе рассчитывать на читательскую осведомленность. Скажем лишь, что Декларация, помимо прочего, провозглашала гражданскую лояльность Церкви к новой власти "в обмен" на легальность и духовную независимость. Следовательно, "непоминающие" (то есть не принимающие Декларацию. - А. Г.) попадали в разряд "нелояльных", становились, с точки зрения властей, антисоветскими "сектантами". Тем самым позиция отца Сергия создавала серьезную угрозу и для паствы, и для него самого, что явилось тяжелым испытанием совести пастыря. "Многие преданные Церкви люди шли совсем другим путем (чем отец Сергий. - А. Г.); многие осуждали отца Сергия, считали его бунтарем". Сомневающимся отец Сергий смиренно говорил: "Если вы не разделяете моего пути, идите своим, но я не могу по-другому". Вообще отец Сергий "никогда не отделялся, не осуждал "инакомыслящих", но душа его не принимала того, что казалось ему противоречащим его взглядам на существо Церкви, он ссылался на "немощную совесть". А как он болел... этими вопросами, знали только близкие ему люди". Добавим: знала и глушь ссылки, куда он вскоре отправился и где, судя по ряду мест в его письмах, не переставал мучиться, все ли сделано правильно, не обошлась ли его бескомпромиссность слишком дорого родным, духовным чадам, общине... Но и эти сомнения, как видно из тех же писем, привели в итоге к глубочайшим духовным прозрениям, которыми отец Сергий щедро делился в своих посланиях с осиротевшей "покаяльно-богослужебной семьей"...
* * *
Протоиерея Сергия Мечева арестовали 29 октября 1929 года вместе с двумя другими священниками и несколькими прихожанами Маросейки. Согласно материалам следственного дела, он обвинялся в создании некой антисоветской группы "духовных детей". Вскоре был объявлен приговор: ссылка в Северный край. Отправка по этапу в Архангельск последовала 24 (11) ноября, в день памяти преподобного Феодора Студита. Его особенно чтил отец Сергий как непоколебимого борца за чистоту Церкви, тоже подвергавшегося гонениям, на его пример он неоднократно ссылался, обосновывая тот или иной свой поступок.
Тогдашние этапы, лагеря, поселения, куда порой с невероятными трудностями добирались и сами осужденные, и их родные и близкие, - обо всех этих мытарствах в последние два десятилетия рассказано и написано достаточно подробно, так что нет нужды повторять описание перенесенных отцом Сергием тягот, усугубленных до крайности расшатанным здоровьем. Вкратце обозначим лишь основные вехи.
13 (26) ноября 1929 года. Прибытие в Архангельск. Остановка на квартире одной из духовных дочерей Клавдии Тимофеевны.
Начало 1930 года. Переезд уже "своим ходом" в город Кадников (ныне Вологодской области), проживание у церковного старосты Александры Константиновны Шоминой. Здесь отца Сергия по мере возможности навещали родственники и духовные дети. Здесь же им, кроме весточек отдельным лицам, написаны пять общих писем к членам маросейской общины. К этим письмам нам еще предстоит вернуться, завершая разговор о "покаяльно-богослужебной семье"...
7 марта 1933 года. Арест и отправка в Вологодскую тюрьму, затем временное разрешение жить вне тюрьмы на частной квартире, где отца Сергия также навещали родственники и духовные дети. 1 июля тройка Полномочного Представительства ОГПУ Северного края приговорила отца Сергия к пятилетнему заключению. После вынесения приговора по обвинению в "антиколхозной агитации" - вновь лагерь: лесопильный завод, разгрузка леса, тяжелейшие общие работы. Иногда удавалось устроиться "по специальности" - фельдшером в медпункте, но то были лишь краткие передышки...
Матушка Евфросиния Николаевна, на руках у которой осталось четверо детей, выбивалась из сил, чтобы поддержать мужа... В 1932 году ее тоже арестовали, дали три года ссылки с последующим запрещением въезда в двенадцать крупнейших городов; сослана она была также в Кадников, но вместе с отцом Сергием ей удалось там отбыть лишь незначительную часть срока.
Духовные дети не оставляли своего пастыря - через них осуществлялась переписка отца Сергия с общиной. Из тех, кто навещал его в ссылке, назовем Елену Владимировну Апушкину, Татьяну Ивановну Куприянову и Марию Николаевну Соколову (будущую монахиню Иулианию). Особо отметим, что в свое отсутствие отец Сергий благословил нуждающихся в духовной поддержке маросейских братьев и сестер обращаться именно к Марии Николаевне, которую считал верной и преданной своей ученицей. И она "несла это, и польза от общения с ней была большая, душа оживала".
* * *
Летом 1937 года последовало освобождение из лагерного заключения, срок которого отцу Сергию за "ударный труд" сократили на год. Однако запрещение на въезд в столицу и ряд других крупных городов оставалось в силе. Семья проживала тогда под Москвой на станции Сходня. Там же нелегально на некоторое время поселился и отец Сергий. Затем он устроился в одной из поликлиник города Калинина (Тверь), в отоларингологическом отделении которой вел самостоятельный прием и таким образом мог видеться с теми, кто приезжал к нему.
В 1938-1939 годах отец Сергий снимал жилье в разных местах под Калинином - вместе или по соседству с некоторыми духовными детьми. В те же годы в Калининской области проживал иеромонах Павел (Троицкий). В его жизнеописании (М., 2003) читаем:
"О. Сергий Мечев, его духовный сын Роман Владимирович Ольдекоп и несколько близких по духовному направлению людей... приходили к о. Павлу, считая его своим духовником.
Отец Сергий Мечев, видя церковное оскудение, искал способ тайно рукоположить нескольких своих духовных чад в священники. Совершить эти хиротонии собирался епископ Афанасий (Сахаров), но его арестовали, и тогда договорились с епископом Мануилом (Лемешевским). В 1938 году он рукоположил Романа Владимировича Ольдекопа, Константина Константиновича Апушкина, Бориса Александровича Васильева и Валерия Владимировича Поведского".
1 мая 1939 года епископа Мануила арестовали в Завидове Калининской области, и он сообщил следствию о своих контактах с сосланными священниками, в том числе и с отцом Сергием. Начались аресты.
В уже цитировавшейся выше книге "Маросейка" данная ситуация разъясняется следующим образом: отец Сергий "искал общения с единомысленным епископом. Таких было немало... но они томились в далеких ссылках и лагерях. Как-то... отец Сергий встретился с епископом, который высказывался о церковных делах созвучно отцу Сергию. Речь идет о епископе, впоследствии митрополите Мануиле (Лемешевском; 1884-1968). (...) После ареста в 1939 году епископ Мануил (...) во время предварительного следствия ДАЛ ПОКАЗАНИЯ НА ОТЦА СЕРГИЯ МЕЧЕВА. Отец же Сергий, "не находя другого выхода, доверился ему. Он раскрыл перед ним душу и положение общины. Это признание оказалось роковым... По невероятной случайности это стало известно отцу Сергию. Он не хотел верить..."
Так или иначе, отец Сергий узнал то, что узнал, и для него полученное известие явилось сильным потрясением. В начале 1940 года он переехал в Рыбинск и устроился работать фельдшером в поликлинику. На душе было тревожно и скорбно. Опасность грозила ему, его семье, его духовным детям. Он горячо молился о том, чтобы хоть их миновала чаша сия, чтобы исполнилось и с ним по слову Господа: "Тех, которых Ты дал Мне, Я сохранил, и никто из них не погиб" (Ин. 17, 12). И молитва его была услышана.
Мысль о предательстве епископа Мануила не давала покоя. Прихожанка Маросейки Елизавета Александровна Булгакова рассказывает: "В то время в Рыбинске жила блаженная Ксения, слепая монахиня, молитвенница. К ней обращались за советом и архиереи. Связь с ней была через одну особу (возможно, келейницу), которая на словах передавала и вопросы, и ответы. Отец Сергий просил ее передать вопрос: "Что делать священнику, которого предал епископ?" Она смутилась и не хотела передавать вопроса. Приходит к матушке. Та встретила ее грозно: "Кому ты отказала?! Он - священномученик! Его ждет схима, затвор".
Что ж, предсказание совершенно недвусмысленное, допускавшее лишь одно толкование: темница и мученическая кончина. Но и сам отец Сергий обострившимся до крайности в тревогах и непрестанных молитвах духовным зрением мог уже видеть недоступное обычному взору. Известен (со слов отца Бориса (Холчева), поселившегося в Рыбинске и ведшего там затворническую жизнь) такой случай. Оба маросейских священника встречались тайно в окрестностях города. И вот однажды, ощущая в себе эту новую способность, но по смирению истолковывая ее как симптом нервного расстройства, отец Сергий признался: "Отец Борис, я заболеваю психически. Подходит человек, а я вижу, что у него в душе". - "Это не болезнь, - возразил отец Борис, - а прозорливость..." Предчувствуя скорую гибель, отец Сергий простился с давним другом и единомышленником и напоследок сказал ему: "Бери Маросейку в свои руки". И отец Борис, насколько это было в его силах, исполнял напутствие протоиерея Сергия...
Арест между тем представлялся все более неотвратимым. Отцу Сергию предлагали перебраться в Среднюю Азию, однако вряд ли он вынес бы такую поездку. Уехал он в деревню Мишаки под Тутаевом в сопровождении Е. А. Булгаковой, пришедшей на Маросейку недавно и в делах общины еще мало осведомленной, что существенно облегчило участь Елизаветы Александровны при аресте. Скупыми сведениями о последних днях земной жизни отца Сергия мы в значительной мере обязаны ее воспоминаниям. Вот как это изложено в книге "Тайны богослужения":
"Жизнь в деревне, подробно описанная Е. А. Булгаковой (...) закончилась 7 июля (1941 года. - А. Г.), в день Рождества Предтечи и Крестителя Господня Иоанна. Отец Сергий был в этот день арестован... Е. А., вернувшуюся из Рыбинска, забрали в деревне. Больше они никогда не виделись, хотя и находились вблизи друг от друга, в одном коридоре главного здания Ярославского НКВД. На другой же день Е. А. услышала знакомую прихрамывающую походку отца Сергия и скрип его ботинок... Договориться заранее, что и как следует отвечать, не догадались... Следователь, [однако], ни разу не сказал, что Мечев не так рассказывает. Из этого Е. А. заключила, что отец Сергий молчал [о ней], чтобы облегчить ее положение. Беспокоили мысли о цене этого молчания...
Перед 7 ноября Е. А. вдруг перестала слышать шаги отца Сергия и поняла, что в камере его нет. Он находился через камеру от нее, и она по доносившимся из коридора звукам знала, что он не был до того болен, поскольку выходил из камеры в положенное время, врача к нему не приводили, пищу в назначенное время подавали через форточку... Для нее осталось неизвестным, когда его увели.
...12 ноября 1941 года Е. А. Булгаковой объявили об освобождении... В выданной справке значилось, что освобождена она на основании статьи 249-б Уголовного Кодекса, которая означала или полную невиновность, или смерть основного обвиняемого...
Чин отпевания протоиерея Сергия был совершен после того, как удалось в неофициальном порядке узнать в Центральном архиве КГБ о гибели его в тюрьме в конце 1941 года... В дальнейшем память отца Сергия стали отмечать 29 декабря, в день его отпевания в 1950 году в Ташкенте отцом Борисом Холчевым...
В 1989 году дети отца Сергия подали в прокуратуру заявление о его реабилитации. По приговорам 1929 и 1933 годов, вынесенных тройками ОГПУ, реабилитация была дана согласно указу Президиума Верховного Совета от 16 января 1989 года. Приговор военного трибунала 1941 года по протесту прокурора отменен Ярославским областным судом за отсутствием состава преступления. Прокурор Ярославской области сообщил заявителям, что Мечев С. А. был осужден приговором военного трибунала войск НКВД Ярославской области... 22 ноября 1941 года... Датой исполнения приговора указано 6 января 1942 года. Данных о месте захоронения в деле не имеется".
Из рассказанного Е. А. Булгаковой напрашивался вывод, что протоиерей Сергий Мечев был расстрелян под утро 6 ноября 1941 года в день праздника иконы Божией Матери "Всех скорбящих радосте". С тех пор 6 ноября маросейцы стали традиционно отмечать как день памяти своего пастыря. Однако у нас нет никаких оснований не верить официально сообщенной дате исполнения приговора - 6 января 1942 года. Дело в том, что бытовавшая до этого практика выдачи родственникам ложных сведений о судьбе их близких к началу 1990-х годов уже прекратилась...
В последнем - "расстрельном" - деле отца Сергия Мечева записано: "В настоящее время МЕЧЕВ ведет работу по созданию подпольных т. н. "катакомбных церквей", насаждает тайное монашество по типу иезуитских орденов и на этой основе организует антисоветские элементы для активной борьбы с Советской властью". Здесь же он характеризуется как "один из видных церковных авторитетов". Последнее вряд ли было преувеличением: надзирающим органам тех лет нельзя отказать в осведомленности и в профессиональной интуиции, позволившей им безошибочно распознать в скромном скитальце-протоиерее огромную благодатную харизму, что и явилось его главной виной, по несказанности своей не названной прямо, а, как обычно, сформулированной во фразеологии тех лет. К расстрелу отца Сергия приговорили "без конфискации имущества за отсутствием имущества у осужденного".
* * *
...И еще говорил святой праведный Алексий Мечев, старец Московский: "Прекрасный у меня цветок отец Сергий! Но скоро отцветет". К этим словам немыслимо подступиться с какими-либо комментариями.
* * *
Время возвратиться к письмам отца Сергия маросейским братьям и сестрам, написанным в кадниковской ссылке в 1929-1933 годах. Что собой представляла "покаяльно-богослужебная семья" (и вообще "дух Маросейки"), наиболее полно уяснить можно именно из них. Приведем - в соответствии с нашим пониманием сути дела - эти выдержки.
"...Не скорбите о себе, ибо у вас еще остается величайшее, чего лишены многие, в том числе и я, - богослужение храмовое; берегите его, вот моя заповедь вам, не только моим детям, но и друзьям. Берегите богослужение, берегите священнослужителей родных по духу, связанных с Батюшкой крепкими узами преемственности.
Не ищите нормального духовного руководства, не такое сейчас время; и не найдете, если найдете, то на мгновение. Переключайтесь друг на друга, назидайтесь друг от друга, укрепляйтесь друг другом, утешайте друг друга. "Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов" (Гал. 6, 2). Помните, что можете остаться совсем без иереев Божиих" (письмо первое).
"Уж не я, отец ваш, а иные иереи Божии совершают с вами, детьми моими, вхождение во святый Великий пост. "Знаю, Господи, что не в воле человека путь его..." (Иер. 10, 23), но по-человечески хотелось именно этот пост... провести в родной моей покаяльной семье. Чувствуете ли вы, мои милые, как утренюет дух мой ко храму нашему и как... устремляется душа моя к каждому из вас? С вами соединил меня Господь... Вы - мое дыхание, вы - моя жизнь, вы - мое радование. Вы не заслоняете мне Господа, а показуете... Через вас я познал Господа, в вас Он открылся мне... Служа вам, служил Ему... Вы - мой путь ко Христу" (письмо второе).
"...Мы не только покаяльная, но и богослужебная семья, я не только отец ваш, но и предстоятель церкви вашей, вы не только дети мои, но и сослужители. В нас редчайшая полнота, почти не встречающаяся, - полнота покаяльно-богослужебной семьи. Я не нахожу ни в себе, ни в богослужении моего и вашего - все переплелось, все составило новый организм соборно совершающей служение духовной семьи.
Я жил вами, вы мной, все вместе через Божию Матерь, святых угодников наших и принопамятного Батюшку - во Христе. Разве можно нас поделить?" (письмо третье).
"...Скоро год, как вы не имеете в среде своей предстоятеля и отца духовного, а это для многих из вас немалый крест. Умоляю вас, последуйте отцу вашему. Войдите во внутреннюю клеть и... разберите каждый жизнь свою. Найдите в ней источник нечистоты, вызвавший необходимость очистительных страданий, вам ниспосланных; пересмотрите и отношение к покаяльной семье своей - не вы ли грехами своими привели ее к разделению? (Скорее всего, это письмо - реакция на принесенную навещавшими отца Сергия духовными чадами весть о каких-то нестроениях в общине. Тем оно показательнее. - А. Г.) Понимали ли вы по-настоящему, что такое покаяльно-богослужебная семья? Сознававали ли, как добро и красно жить вкупе с ней, исполняли ли свои обязанности по отношению к ней и отдельным ее членам? Или, связанные с отцом, вы зачастую отделяли себя от семьи, не служили ей, осуждали ее, поносили ее, забывая, что это наша общая семья?.. Господь сочетал нас в ней воедино: в ней мы родились духовно, в ней воспитались, в ней купно живем, с ней, не иначе, пойдем и туда, к Богу...
Пойдемте... к великим и поучимся у них отношению к духовной семье... Господь наш Иисус Христос... Сам имел на земле покаяльно-богослужебную семью - апостолов Своих... Моисей, получив семью свою, народ израильский, от руки Господа, не оставляет его и в тот момент, когда карающая десница Господня поднялась для уничтожения Израиля за поклонение золотому тельцу. Пребывая до конца в служении народу своему, он чувствовал, что не может быть с Богом без него... Преподобный Феодор Студит в служении семье, в непрестанном купножительстве с ней видит путь приобщения к вечной жизни. "Се что добро или что красно, но еже жити братии вкупе, в сем бо (т. е. в этом житии вкупе) Господь обеща живот вечный"...
Дети мои! Ведь и наша семья от Господа!.. Молитесь Господу, просите Его, чтобы снял с вас тесноту, замыкание в себе, чтобы получили вы расширенное сердце!.. Тогда не глазами плоти, а очами сердца увидите вы собранных Господом вокруг вас чад Его, вашу семью... "Любите семью, служите ей", - так учил нас Батюшка" (письмо четвертое).
"...Большая чуткость духовная дана вам от Господа. Сердце ваше привело вас не туда, где блистало великолепие службы... В маленький убогий храм (Николо-Кленники. - А. Г.) вошел в свое время каждый из вас, в нем почувствовав правду святоотеческого пути" (письмо пятое).
Итак, маросейская община. "Редчайшая полнота, почти не встречающаяся, - полнота покаяльно-богослужебной семьи", где "все переплелось, все составило новый организм соборно совершающей служение духовной семьи". Каждого ее члена в свое время сердце привело "не туда, где блистало великолепие службы", а в "маленький убогий храм", в котором молитвами и пастырскими трудами святого праведного Алексия Мечева, а впоследствии иереев, "связанных с Батюшкой крепкими узами преемственности" - отца Сергия Мечева, отца Бориса (Холчева) и других, - совершалась "правда святоотеческого пути". Люди же воспринимали это следующим образом: "В церковь ехали, как домой с чужбины... Отчего так хорошо было у нас?.. У настоятеля, у сослужащих и поющих была одна душа в богослужении, а с ними и у всех молящихся. Общая молитва захватывала и несла, как на крыльях... И в храме... все были не чужими, а родными: все были духовные дети одного отца"...
* * *
Именно потому, что маросейская община представляла собой не просто приход, а "соборно совершающую богослужение духовную семью", она, в отличие от множества приходов в России, не сгинула в своей сокровенной сущности ни с отъятием пастыря, ни с закрытием храма в 1932 году. Духовные чада отца Сергия, "вкупе пребывающие и в рассеянии находящиеся" (его письмо четвертое) смогли в самые тяжкие времена сохранить и передать потомкам "дух Маросейки". Один из старейших "маросейцев", духовный сын старца Алексия и протоиерея Сергия Мечевых Владимир Владимирович Быков, скончавшийся в 2004 году и сподобившийся увидеть возрождение храма, вспоминал, что когда "в результате постоянных арестов в Москве почти не осталось священников", отец Сергий, пастырь добрый и мудрый, с целью "утолить стремление братьев и сестер маросейской общины к молитвенному общению, разделил их на группы по десять-двенадцать человек, поставив во главе каждой наиболее опытных людей, имена которых не разглашались". На собраниях групп читалась и обсуждалась духовная литература, письма отца Сергия из неволи, совершались богослужения приезжавшими в Москву ссыльными иереями, в частности, и на квартире самого Владимира Владимировича. Всего в журнальном очерке не расскажешь. Факт тот, что, как сообщает справочник "Православная Москва" (1999), маросейская община, бывшая в 1910-1920-е годы "одной из самых крепких в Москве, возродилась лишь только храм был возвращен Церкви". Произошло это в 1990 году. Здесь начинается новейшая, "послепленная" история Маросейки, которая уже нашла отражение в ряде книг и периодических изданий, в том числе и в "Московском журнале" (см. список литературы).
* * *
В августе 2000 года Юбилейный Архиерейский Собор Русской Православной Церкви в лике праведных прославил старца Алексия, пресвитера Московского, а в великом сонме новомучеников и исповедников Российских XX века - протоиерея Сергия Мечева. 16 июня 2001 года на Введенском кладбище в Москве были обретены честные мощи старца Алексия и 29 сентября того же года крестным ходом при огромном стечении духовенства и народа во главе со Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II перенесены из Новоспасского монастыря в храм святителя Николая в Кленниках. Теперь в восстановленном и благоукрашенном храме есть придел во имя святого праведного Алексия и священномученика Сергия Мечевых. Так на наших глазах совершается правда Божия...
Источники и литература
Пастырь добрый. Жизнь и труды московского старца протоиерея Алексия Мечева. М., 1997.
Храм Николая чудотворца в Кленниках. М., 1991.
Священномученик Сергий Мечев. Тайны богослужения. М., 2001.
Маросейка. Жизнеописание отца Сергия Мечева, письма, проповеди, воспоминания. М., 2001.
Иеромонах Павел (Троицкий). Жизнеописание. М., 2003.
Архимандрит Борис // Московский журнал. 1995. N 8.
Архимандрит Борис (Холчев): Жизнеописание, составленное его духовной дочерью Елизаветой Александровной Булгаковой // Глаголы жизни. 1992. N 2.
Сборник "Надежда". Базель-Москва. N 7, 12, 16, 17.
Архив УФСБ РФ по Ярославской обл. Д. С-12434 (следственное дело отца Сергия Мечева 1941 г.).
Грубе А. А. Помяни всех притекающей к раке твоей // Московский журнал. N 12. 2001.
Быков В. В. Иконописец Мария // Там же. N 3. 2002.
|
