Ф. Лурье

ГАПОН И ЗУБАТОВ

Оп. 1990. См. http://www.hronos.km.ru/statii/gapon_zubat.html

МНОГОЛИКИЙ ЗУБАТОВ

Сергей Васильевич Зубатов родился в Москве в 1863 г. Учась в шестом классе гимназии, он оказался вовлеченным в работу кружка радикальной молодежи. Из гимназии пришлось уйти. Юноши и девушки собирались на квартире Зубатова, а после его женитьбы на А.Н. Михиной, в помещении ее библиотеки, известной на всю Москву. Знавшие Зубатова в тот период его жизни, отзывались о нем, как о человеке умном, интеллигентном, энергичном, бескорыстном и обаятельном.

Увлечение Зубатова радикальными идеями совпало с периодом наивысшего подъема деятельности "Народной воли" и, последовавшим за ним, мрачным временем дегаевщины, временем "кровосмешения" революционеров с полицейскими, когда члены партии гибли от доносов предателей, когда джин провокации, выпущенный Судейкиным, поселился всюду, и люди потеряли доверие к близким и друзьям. Руководитель одного из народовольческих кружков М. Р. Гоц, впоследствии один из основателей партии социалистов-революционеров, вспоминал: "Это было вообще ужасное время. "Народная воля", истекшая кровью, несомненно шла быстрыми шагами к своему окончательному разложению, но это еще не вошло в сознание действующих революционеров. Им казалось, что все дело только в новой концентрации сил при старых организационных принципах и тактических приемах. Однако сил становилось все меньше и меньше, а наряду с громадными провалами 84 года страшную разрушительную работу совершила получившая начало от "Дегаевщины" деморализация в революционных рядах. ...Помнится, мне передавали в 85 году, что Зубатова вызвал к себе начальник Московской охранки Н.С. Бердяев, который предложил ему или поступить в шпионы, или быть высланным из Москвы. Зубатов рассказывал, что с негодованием отверг предложение, но на самом-то деле вернее всего тогда же начал свою доблестную службу".

Вызов Зубатова в Охранку состоялся 13 июня 1886 г., и он дал согласие на сотрудничество без колебаний. Период от визита в Охранку до разоблачения, время своей провокаторской деятельности, Зубатов называл "контр-конспиративным". Уж очень не хотелось ему произносить такие слова по отношению к себе, как "агент", "шпион", а точнее - "провокатор". Библиотека Михиной, вокруг которой группировалась радикальная молодежь, превратилась в гнездо провокации. Зубатов агитировал вновь приходивших вступать в революционные кружки, с помощью Московского охранного отделения обеспечивал подпольные типографии оборудованием и шрифтами, писал прокламации, пытался проникнуть в разбросанные по России народовольческие кружки, собирал о членах партии нужные сведения и передавал их в Охранку.

24 октября 1886 г. стараниями Зубатова за решеткой оказались члены кружка Гоца М. И. Фондамипский, умерший в Иркутске в 1896 г., и О. Г. Рубинок, сошедший с ума от идбионий и вскоре умерший. Гоцу повезло больше, он умер в 1906 г. на операционном столе берлинской больницы.

5 февраля 1887 г. полиция арестовала шестнадцатилетнего Леонида Меныцикова, впоследствии крупного чиновника Департамента полиции, перешедшего на сторону революционеров. В 1911 г., находясь в эмиграции, он опубликовал открытое письмо министру внутренних дел Столыпину, где, вспоминая свой арест, писал: "С самого начала моего сидения в тюрьме в мою душу закралось подозрение, что я сделался жертвою доноса. Моя догадка нашла себе подтверждение. Очень скоро выяснилось, что я и многие другие были арестованы вследствие предательства одного молодого человека. Имя этого господина Вам должно быть известно; министерство, во главе которого Вы числитесь, платит ему ныне 5000 рублей ежегодной ренты. Это был С. В. Зубатов". 2 мая 1887 г. Московская полиция арестовала около двухсот молодых людей. Эта грандиозная облава производилась не без помощи Зубатова. Двести искалеченных жизней и тысячи жертв впереди. Так началась карьера Зубатова -- восходящей звезды полицейского небосклона Российской империи. В 1887 г. его разоблачили народовольцы, и он перешел на легальное положение чиновника Московского охранного отделения.

Благодаря незаурядным способностям и бескорыстной преданности любимому делу, Зубатов быстро занял должность помощника начальника Охранки, а с 1896 г.- начальника. Недоучившийся гимназист оказался много умнее и образованнее своих коллег. Несмотря на повседневную занятость, он много читал специальной, общеобразовательной и революционной литературы, выходившей в Россия и вне ее. Он нашел себя в политическом сыске. Охранка оказалась его стихией.

Жандармский полковник П. П. Заварзин, коллега и последователь Зубатова, писал о нем: "Зубатов был одним из немногих правительственных агентов, который знал революционное движение и технику розыска. В то время политический розыск в империи был поставлен настолько слабо, что многие чины не были знакомы с самыми элементарными приемами той работы, которую они вели, не говоря уже об отсутствии умения разбираться в программах партий и политических доктринах. Зубатов первый поставил розыск в империи по образцу западноевропейскому, введя систематическую регистрацию, фотографирование, конспирирование внутренней агентуры и т. п.". Зубатов превосходно знал революционное движение заката народничества, в тонкостях революционного движения более позднего периода он разбирался хуже. Что касается политического сыска, то в нем его следует признать мэтром.

После разгрома народничества и появления социал-демократов Зубатов понял, что назрело изменение методов борьбы с революционным движением. Он читал теоретические работы, включая Маркса, изучал практику революционной борьбы, анализировал: "Рабочий класс - коллектив такой мощности, каким в качестве боевого средства революционеры не располагали ни во времена декабристов, ни в период хождения в народ, ни в моменты массовых студенческих выступлений. Чисто количественная его величина усугублялась в своем значении тем обстоятельством, что в его руках обреталась вся техника страны, а он, все более объединяемый самим процессом производства, опирался внизу на крестьянство, к сынам которого принадлежал; вверху же, нуждаясь в требуемых знаниях по специальности, необходимо соприкасался с интеллигентным слоем населения. Будучи разъярен социалистической пропагандой и революционной агитацией в направлении уничтожения существующего государственного и общественного строя, коллектив этот неминуемо мог оказаться серьезнейшей угрозой для существующего порядка вещей".

Зубатов, как ему казалось, нашел блистательное решение, позволяющее отвлечь рабочий класс от желания уничтожить существующий государственный строй. Его замысел отличался завидной простотой: он предложил вытеснить революционеров из рабочей среды и подменить их правительственными агентами, а борьбу политическую борьбой экономической. Зубатов полагал, что для достижения поставленной цели достаточно на средства Департамента полиции создать сеть легальных рабочих организаций, напоминавших западноевропейские профсоюзы и назначить в них своих лидеров - людей, преданных монархическому строю. Зубатов надеялся внешне похожими способами достигнуть противоположных результатов. В апреле 1898 г. он изложил свои мысли в записке на имя оберполицмейстера Москвы Д. Ф. Трепова, тут же доложившего ее содержание генерал-губернатору великому князю Сергею Александровичу. Получив одобрение и поддержку московских властей, Зубатов приступил к действиям.

Кроме названных лиц, Зубатову почти никто не сочувствовал, но покровительство в. к. Сергея Александровича и Трепова позволило ему реализовать свои замыслы в Москве, Минске, Одессе и позже в Петербурге. Первые результаты показались заманчивыми, и Зубатова в октябре 1902 г. назначили начальником Особого отдела Департамента полиции - главой политического сыска империи. Следом за ним в столичных полицейских учреждениях оказались его бывшие подчиненные по Московскому охранному отделению Л. П. Меньшиков, Е. П. Медников, А. И. Спиридович и другие. За время работы в Департаменте полиции Зубатову удалось провести крупные преобразования в политическом сыске. Он ввел новые методы слежки и регистрации, покрыл Россию густой сетью Охранных отделений, во главе которых встали молодые жандармские офицеры. "С появлением этих лиц,- вспоминал один из бывших чиновников Департамента полиции,- все взгляды на революционное движение и, в особенности, на приемы борьбы - совершенно изменились: был провозглашен лозунг, что все агентурное дело сводится к купле и продаже, и что цель оправдывает все средства, хотя бы и не вполне чистоплотные; создалась система исключительных награждений за открытие сенсационных дел, как, например, тайных типографий, складов бомб и т. д., что неизбежно натолкнуло розыскные органы на искусственное оборудование блестящих дел, с помощью которых возможно будет сделать головокружительную карьеру".

Система исключительных награждений существовала и до Зубатова. Высшая администрация почему-то не понимала, что она тем самым содействовала не раскрытию преступлений, а созданию видимости кипучей деятельности, развитию и расширению полицейской провокации. Система исключительных награждений в правоохранительных органах существовала в 1930-1980 гг., когда требовалось наладить небывалый по масштабам процесс истребления людей, и действовала она более эффективно, чем при Зубатове.

Переход в столицу явился концом полицейской карьеры Зубатова. Неожиданно его отстранили от должности и 20 августа 1903 г. выслали в Москву, оттуда во Владимир под гласный надзор полиции с запрещением въезда в столицы.

Причин падения Зубатова можно назвать несколько. Он был умнее и строптивее, чем разрешалось Департаментом полиции, разозлил многих крупных чиновников непривычными преобразованиями, в том числе и министра внутренних дел В. К. Плеве. Плеве верил, что к революционному пролетариату начала XX в. можно применить методы борьбы, оказавшиеся эффективными в 1880-х годах в отношении кучки самоотверженных народовольцев, и поэтому постепенно превращался в идейного противника Зубатова. Зубатовские методы работы были для него чрезмерно тонки. Зубатов понимал, что рано или поздно Плеве захочет от него отделаться, и решил попробовать опередить события. Он искал покровительства у министра финансов С. Ю. Витте, врага Плеве, пытался склонить его на свою сторону. Плеве донесли об интриге, затеянной Зу-батовым. Расплата последовала молниеносно и в исключительно грубой форме.

После убийства Плеве опального Зубатова вызвали осенью 1904 г. в Петербург для объяснений, его реабилитировали, дали пенсию, сняли гласный надзор, но на службу не пригласили. Уже ко времени увольнения Зубатова из Департамента полиции его идеи на практике потерпели поражение. Он недооценил мудрость народа. Когда дело касалось его кровных интересов, он точно формулировал свои требования и не шел за лжеповодырями - полицейскими агентами. Рабочие в своих целях использовали организации, созданные и финансируемые правительством. Тогда экономическая борьба против конкретного хозяина-эксплуататора, заложенная в основу зубатовских организаций, перерастала в политическую борьбу против монархического правления, а лжеповодыри или исчезали, или переходили на сторону боровшегося народа. Злейшие враги зубатовских организаций - капиталисты, привыкшие видеть в рабочем бессловесный придаток производственного процесса, не желали вступить в сговор с Департаментом полиции и более других содействовали краху зубатовщины.

В 1905 г., пока Витте оставался у власти, а страсти вокруг зубатовских новаций несколько улеглись, ему предлагали вернуться на службу в Министерство внутренних дел, но после оскорбительного изгнания, он не пожелал вновь надевать мундир надворного советника. Зубатов затворнически жил во Владимире, много читал, анализировал результаты внедрения своих изобретений, но взглядов не переменил. Переехав в Москву, он некоторое время сотрудничал в крайне реакционной газете "Гражданин". Ее редактировал и издавал кн. В. П. Мещерский, составлявший с Витте и Зубатовым триумвират, противостоявший Плеве. Зубатов делал и другие попытки заняться литературным трудом, но безуспешно. Те, для кого он писал, считали его опусы скучными и заумными. Сегодняшний читатель прочел бы их с интересом и пользой. В стойкости и последовательности идее монархического управления в совокупности с "полицейским социализмом" ему не откажешь.

Подтверждение сказанному можно найти в переписке Зубатова с историком революционного движения, редактором журнала "Былое" В. Л. Бурцевым. Так, в письме от 21 марта 1908 г. из Владимира он сообщал своему корреспонденту в Париж: "Я - монархист самобытный, на свой салтык и потому глубоко верующий. Ныне идея чистой монархии переживает глубокий кризис. Понятно, эта драма отзывается на всем моем существе; я переживаю ее с внутренней дрожью. Я защищал горячо эту идею на практике. Я готов иссохнуть по ней, сгнить вместе с нею...". Из писем Зубатова можно понять, почему он позволил легко себя завербовать в Охранку. Его связь с радикалами началась в период революционного подъема. В годы реакции он ожесточился против тех, с кем посещал революционные кружки, он понял, что борьба с правительством не для него. В отличие от других перебежчиков, Зубатов не искал богатства и чинов.

В первых числах марта 1917 г., узнав об отречении Николая II от престола, Зубатов застрелился. Он начал полицейскую карьеру в качестве провокатора и разработал свой, необычный тип провокации.

ГАПОН

Сразу же по переходе на службу в столицу Зубатов создал кружок рабочих, распространявший на заводах "мысль о возможности серьезных улучшений в жизненных условиях рабочей среды путем развития в вей сословной самодеятельности и взаимной помощи". 21 ноября 1902 г. депутацию кружка благосклонно принял В. К. Плеве, а 10 ноября митрополит Антоний. В это же время произошло знакомство Зубатова с Гапоном.

Георгий Апполонович Гапон (1870- 1906) родился в селе Беляки Полтавской губернии и происходил из зажиточной крестьянской семьи. В 1893 г. он окончил Полтавскую семинарию по второму разряду с плохой аттестацией и лишь через год с большими трудностями получил выгодное место священника Всесвятской кладбищенской церкви г. Полтавы. В 1898 г. Гапон приехал в Петербург и явился в Синод с рекомендательным письмом. Благодаря покровительству обер-прокурора Синода К. П. Побеноносцева и товарища обер-прокурора В. К. Саблева его приняли в Духовную Академию. На первом курсе он был оставлен на второй год за неуспеваемость, через год 25-м переведен на второй курс, затем 47-м - на третий. 21 сентября 1902 г. Гапона исключили из Академии за неуспеваемость. Через голову академического начальства его восстановили на третьем курсе и, наконец, в 1903 г. он окончил Академию 35-м по II разряду. Заключительная часть рецензии на его выпускное сочинение "Современное положение прихода в православных церквах греческой и русской" гласила: "Работа небольшая (70 стр.) и написана компилятивно большей частью. Признается однако вполне удовлетворительною для степени кандидата богословия".

И в семинарии, и в Академии Гапона не любили, студенты - за эгоизм, практичность и заносчивость, преподаватели - за наглость. Из Семинарии его чуть не выгнали за грубость, причины увольнения из Духовной Академии исследователи считают до сих пор невыясненными. Студентом третьего курса Гапона пригласили служить одновременно священником в приюте Синего Креста и Ольгинском доме для бедных, но вскоре отовсюду изгнали за высокомерие, распущенность и нечистое ведение денежных дел. Наверное, громкий скандал, разразившийся в приюте и доме для бедных, послужил причиной увольнения Гапона с третьего курса Академии. В "Журналах" Академии записано, что его отчислили как не сдавшего переходных экзаменов по шести предметам. После восстановления в Академии по требованию митрополита Антония и ее окончания Гапон получил место священника церкви при Петербургской пересыльной тюрьме, числившееся за ним до 31 января 1905 г., когда Синод лишил его сана и исключил из духовного звания.

Первая встреча Зубатова с Гапоном состоялась поздней осенью 1902 г. на Фонтанке, 16, в здании Департамента полиции. Она подрвбно описана в чрезвычайно бесцеремонных и субъективных воспоминаниях Гапона, продиктованных им в середине 1905 г. Вот как он передает монолог Зубатова: "Я сам ставлю единственной целью своей жизни помощь рабочему классу. Вы, может быть, слышали, что я сперва пробовал это сделать при помощи сторонников революции, но скоро убедился, что это был ложный путь. Тогда я сам стал организовывать рабочих в Москве и думаю, что я успел. Там у нас организация твердая. Они имеют свою библиотеку, чтение лекций и кассу взаимопомощи. Доказательством того, что у меня удалась организация рабочих, служит то, что 50 тысяч рабочих возложили 19 февраля венок на памятник Александру II. Я знаю и вы интересуетесь этим делом и хотел бы работать вместе с Вами".

Сохранились записи Зубатова, характеризующие Гапона и освещающие начало его сотрудничества с Департаментом полиции: "Из бесед я убедился, что в политике он достаточно желторот, в рабочих делах совсем сырой человек, а о существовании литературы по профессиональному движению даже не слыхал. Я сдал его на попечение своему московскому помощнику (рабочему), с которым он затем не разлучался ни днем, ни ночью, ночуя у него в комнате... При сдаче мною должности тому лицу, которое навязало мне знакомство с Гапоном, оказался Такой казус: просматривая оправдательные денежные документы, оно увидело запись: "Гапону - 100 рублей" и очень взволновалось, так как само платило ему столько же. Впоследствии это лицо мне призналось, что, будучи вынуждено давать градоначальнику подробные сведения о моих начинаниях в С.-Петербурге по рабочему вопросу и опасаясь быть назойливым в отношении меня своими расспросами, оно приставило ко мне в качестве агента Гапона, которому и платило за осведомление 100 рублей в месяц. Такова была начальная карьера героя 9-го января".

Из сообщения Зубатова следует, что Гапон был завербован не им, а навязан" ему в качестве соглядатая подполковником Сазоновым из Особого отдела Департамента полиции. После знакомства с Зубатовым Гапон среди полицейских считался своим человеком. Он объединился с первым зубатовским кружком столичных рабочих и приступил к организации "С.-Петербургского общества взаимного воспомоществования рабочих в механическом производстве". Пока преодолевались трудности с утверждением устава Общества, рабочие под руководством Гапона возбудили ходатайство о разрешении открыть другое Общество с более широкой программой: "Собрание русских фабрично-заводских рабочих в С.-Петербурге". После неожиданного увольнения Зубатова Гапон удалил из организации всех его ставленников и принялся искать новых покровителей. 14 октября 1903 г. он обратился с пространным письмом к директору Департамента полиции А. А. Лопухину. В нем Гапон последовательно изложил все свои действия по созданию "Собрания" с приведением истраченных сумм, номеров счетов сберегательных касс, указанием ответственных лиц и их адресов. Более всего этот документ, напоминает отчет с ярко выраженными элементами доноса, а его автор - полицейского агента, выполняющего роль посредника между правительством и рабочими. Письмо Гапона является не только отчетом-доносом, в нем сформулирована идеология создаваемого им "Собрания".

Приведу три отрывка из письма. "Нельзя теперь смотреть на растлевающую, все усиливающуюся революционную пропаганду, особенно среди рабочих, с поверхностно-прямой точки зрения, а также нельзя забывать и вообще духа и запросов фабрично-заводских настоящего времени. (...) Пусть лучше рабочие удовлетворяют свое естественное стремление к организации для самопомощи и взаимопомощи и проявляют свою разумную самостоятельность во благо нашей родины явно и открыто, чем будут (а иначе непременно будут) сорганизовываться и проявлять неразумную свою самостоятельность тайно и прикровенно во вред себе и всему может быть народу. Мы это особенно подчеркиваем - иначе воспользуются другие - враги России. (...) Одним словом, сущность основной идеи заключается в стремлении свить среди фабрично-заводского люда гнезда, где бы Русью, настоящим русским духом пахло, откуда бы вылетали здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей родины и на действительную помощь своим братьям-рабочим". Руководство действиями Гапона Департамент полиции поручил основателю русской школы филеров Е. П. Медникову, человеку малограмотному, по-собачьи преданному Зубатову и сыску. Для его характеристики приведу отрывок из письма Медникова от 30 июня 1905 г. к опальному Зубатову: "Дорогой мой, что творится на белом свете, уму не постижимо. Нужно иметь терпение, чтобы не закрывая глаза, смотреть, видеть и молчать. Кажется весь свет пошел кругом: вертится и вертится. Каждый божий день по несколько убийствов, то бомбой, то из револьверов, то ножом и всякими орудиями; бьют и бьют, чем попало и кого попало; за что-то и Шувалова (Московский градоначальник, убит эсером П. Куликовским.- Ф. Л.), ну, кому он что сделал дурного, никто этого не скажет. Так теперь и свободно все стачки проходят и никаких арестов и в помине нет, а террористы палят и палят". Конечно же, Медников не мог руководить серьезным делом государственного масштаба.

Департамент полиции регулярно получал от Гапона реляции о состоянии дел. В них он лгал самозабвенно, лгал мастерски и ему верили, от него слышали только то, что желали слышать. Его следует считать лжецом талантливым. Благодаря этому свойству, Ганой, утаив от хозяев много важного, заслужил у них редкостное доверие. В Департаменте полиции не догадывались об истинных настроениях рабочих, составлявших костяк "Собрания", о положении, которое занимал в нем Гапон. Хозяева были уверены, что от него зависело все, что он полновластный кормчий их детища. Поэтому поведение Гапона в январе 1905 г. оказалось для Департамента полиции полнейшей неожиданностью.

СОБРАНИЕ РУССКИХ ФАБРИЧНО-ЗАВОДСКИХ РАБОЧИХ В С.-ПЕТЕРБУРГЕ

Через десять дней после высылки Зубатова из столицы, на Выборгской стороне в доме № 23 по Оренбургской улице (дом не сохранился) в квартире № 1 30 августа 1903 г. открылась чайная - клуб. Деньги на оборудование клуба дал Департамент полиции. В сентябре Гапои составил устав нового Общества, его долго обсуждали в клубе и, наконец, 9 ноября подали в Министерство внутренних дел. 15 февраля 1904 г. Плеве утвердил устав, а И апреля новое общество под наявани-ем "Собрание русских фабрично-заводских рабочих в г. С.-Петербурге" начало свою деятельность. На первых порах мероприятия "Собрания" скорее напоминали посиделки с песнями и танцами, чем самые безобидные сходки рабочих. 20 мая Плеве удостоился высочайшей благодарности. Монарх одобрил действия министра внутренних дел, доложившего о "Собрании" как о гапоновской, а не зубатовской организации, состоящей из рабочих, решивших преградить путь в свою среду революционерам и, главным образом, социал-демократам.

Следом за Выборгским отделением, выросшим из клуба на Оренбургской улице, образовались Василеостровское и Нарвское отделения. В июне Нарвское отделение насчитывало 700 человек, а к ноябрю 1904 г. работало одиннадцать отделений "Собрания" в Петербурге и одно в Сестрорецке, они объединяли около 10.000 рабочих. Правление "Собрания" выбрали в апреле. В него вошли И. В. Васильев - председатель, Д. В. Кузин - секретарь, А. Е. Карелин - казначей, Н. М. Варнашев - председатель Выборгского отделения, и еще несколько человек. Гапон в правление никогда не входил. Четверо основных членов правления, перечисленных выше, составляли "штаб" (так назвал это объединение активный член "Собрания" И. Я. Павлов) или "тайный комитет" (так назвал его Гапон). Связь Гапона с "тайным комитетом" поддерживалась через Кузина.

"Тайный комитет" сформировался из умных, решительных людей. Кузин и Карелин состояли в социал-демократической партии, Васильев и Варнашев были беспартийными. В честности и искренности никому из них отказать нельзя. Весной 1904 г. члены "тайного комитета" потребовали от Гапона немедленного разрыва с Департаментом полиции. Гапон юлил, выкручивался, объяснял, что получает деньги на содержание "Собрания", иначе негде их взять, обращал внимание комитетчиков, что давал и свои деньги, что никого из членов "Собрания" и выступивших на его собраниях не арестовали.

В течение всего 1904 г. Гапон регулярно получал в Департаменте полиции деньги на организацию, расширение и нормальное функционирование "Собрания". Ему открыто покровительствовали Плеве, митрополит Антоний, Петербургский градоначальник Фуллон. Популярность Гапона и его детища росла. В июле 1904 г. глава московских черносотенцев В. А. Грингмут искал с ним встречи в Петербурге и приглашал посетить Москву. Назначение П. Д. Святополк-Мирского министром внутренних дел вместо убитого Плеве внесло оживление в общественную жизнь столицы. 6-9 ноября 1904 г. в Петербурге состоялся съезд земских и городских деятелей. А. Е. Карелин вспоминал:

"Начались земские петиции, мы читали их, обсуждали и стали говорить с Гапо-ном, не пора ли, мол, и нам, рабочим, выступить с петицией самостоятельно, но он отказывался. Сошлись в то время мы с интеллигентами, Прокоповичем, Кусиковой, Богучарским и еще две каких-то женщины. Просили Кузина привести их. Он привел, и вот в начале ноября, в субботу, четверо нас - я, Кузин, Варнашев и Васильев и эти интеллигенты сошлись у Гапона. (...) Вот тогда-то на этом собрании Гапон объявил свою петицию. Интеллигенты были очень сильно поражены и сознались, что это было лучше их программы, шире".

Обнародовать тогда петицию или "царскую хартию", как называл ее автор, Гапон не хотел. Но еще в начале 1904 г. он говорил: "...Если бы обстоятельства могли сложиться таким образом, чтобы депутация от рабочих могла явиться непосредственно к царю, то, принимая во внимание психологию момента, таким шагом можно было бы достигнуть многого". Гапон недолюбливал интеллигентов, ему было с ними тревожно. Он опасался, что они ограничат его влияние на рабочих, не подпускал руководителей революционных партий к делам "Собрания", и это ему удавалось. Партийные члены "Собрания" входили в него как частные лица и не информировали свои организации о том, что происходит в "Собрании".

Известный революционер В. И. Невский писал: "Как это ни странно, но революционные организации столицы проглядели тот рост и, вместе с ростом, то постоянное перерождение основанных Гапоном легальных рабочих организаций, которое уже к началу 1904 г. сделало их своего рода рабочими клубами, а не простыми лишь обществами взаимопомощи, какими они являлись при своем зарождении. Причиной этого было частью то, что ганоновские отделы в отличие от зубатовских обществ 1902-1903 гг. не взяли агрессивной политики против рабочего движения. Таким образом, собрания конца декабря 1904 г., когда на почве местного конфликта на Путиловском заводе гапоновское начало открыло борьбу с союзом фабрикантов и заводчиков, застали социал-демократов врасплох".

В конце декабря 1904 г. за Нарвской заставой распространилось известие об увольнении мастером вагонной мастерской Путиловского завода Тетявкиным рабочих Сергунина, Субботина, Уколова и Федорова. Все они оказались членами "Собрания". 27 декабря сходка Нарвского отделения постановила послать депутации к директору Путиловского завода Смирнову, фабричному инспектору Чижову и градоначальнику Фуллону. Смирнов принял депутацию 30 декабря, сказал, что уволен один Сергунин за неумелую работу, Субботин перестал ходить на завод, Уколов предназначался к увольнению, но не уволен, об увольнении Федотова вопрос не ставился. Визит к Чижову не дал никаких результатов, Фуллон обещал содействия. 2 января 1905 г. собрание Нарвского отделения признало объяснения директора завода неудовлетворительными и постановило "поддержать товарищей", то есть начать забастовку.

Конечно же, не Тетявкин и не увольнение рабочего Сергунина, да еще к тому же законное или почти законное, возбудило людей к действию, а отчаяние от голодной, бесправной и беспросветной жизни. В тот же день на Путиловском заводе забастовало 1300 рабочих. 3 января Фуллон разыскал по телефону Гапона и попросил под обещание председателя Комитета министров С. Ю. Витте о восстановлении рабочих прекратить забастовку, но Гапон ответил, что поздно. Иного ответа Гапон и не мог дать. Он никогда полностью не контролировал действий "Собрания", тем более не контролировал их и в конце декабря - начале января. У Гапона всегда была сильная оппозиция, в лице "Тайного комитета" и актива "Собрания". Зубатов при создании своих организаций рассчитывал на серую, безграмотную рабочую массу, неспособную выделить из своей среды революционных лидеров. Он был уверен, что поставленный им поводырь будет для всех членов организации непререкаемым авторитетом. Но в начале XX в. русские рабочие были много сознательнее, чем предполагал Зубатов. Из их среды выделялись люди, способные вести за собой, способные противостоять лжелидерам. Гапон это понял, быть может, не сразу, но сделать ничего не мог.

Один из членов оппозиции И. Я. Павлов писал:

"Всем, не знавшим организации на вид, бросался прежде всего Гапон. На самом же деле Гапон пе играл той роли, какая ему приписывается. Душою всего дела были супруги Карелины; к ним непосредственно примыкали Харитонов, Иноземцев и др.,- это была прямая оппозиция Гапону вплоть до 9 января. К названным лицам тяготели, как к своим товарищам рабочим, почти все заметные рабочие организации".

Павлов не прав - оппозиция боролась не с Гапоном, шла борьба рабочих за свои интересы против интересов Департамента полиции.

"Ближайшие сотрудники Гапона хорошо его понимали,- продолжал Павлов,- считались с его и желательными и нежелательными сторонами. До самого 9-го января они не только не доверяли вполне Гапону, но даже самым форменным образом следили за ним и за всеми его действиями. Ему было предложено прекратить сношения с охранкой, он это обещал, но, очевидно, эта операция не легко ему давалась, так как сношения все же продолжались. Со своею готовностью идти на компромиссы он, вероятно, и там так запутался, что порвать сразу не было возможности". (Хочу обратить внимание читателя: воспоминания Павлова опубликованы в 1908 г., когда были живы почти все свидетели описываемых им событий.)

3 января 1905 г. от Гапона совершенно ничего не зависело. Бастовал рабочий Петербург, и Гапону следовало или бежать от неконтролируемого им "Собрания" в лоно Департамента полиции, но там он таким никому не был нужен, надо думать он это отлично понимал, иди оставаться с рабочими и, не сдерживая революционного порыва, возглавить их. Гапон выбрал последнее и решил идти с рабочими до конца.

Он взвешивал и прикидывал, как бы не прогадать. Он жаждал денег, чинов и почестей, а не блага народного, о котором никогда и не пекся. Конечно же, Гапон и после 3 января оставался аморальным тщеславцем, никакого перевоплощения не произошло, он ни на одну минуту не превратился в революционера. Самая пристойная из бредовых грез Гапона - кресло министра труда в конституционном правительстве. Остальные мечтания выглядели еще менее приличными. 3 января Гапон сопротивлялся, не давал оглашать петиции, не соглашался идти с ней к царю. 4 января Гапон возглавил народное движение.

Рядовые члены "Собрания" всегда считали Гапона своим единственным полноправным руководителем. Ни его связь с Департаментом полиции, ни разногласия с членами Правления им известны не были. Рабочим импонировало, что во главе их организации стоит молодой красивый священник с горящими глазами, что говорит он интересно и просто на понятном им языке. Они сызмальства привыкли слушать и слушаться священников. Гапон не возбуждал в них никаких сомнений. Он был их человеком, не то что интеллигенты из политических партий,- опрятные, холеные, как хозяева с фабрик. Невольно всплывал вопрос: им-то что здесь надо с их замысловатыми призывами? А коли на такой вопрос получить понятный ответ непросто, к интеллигентам относились с недоверием и антипатией. Гапону такое отношение к интеллигентам помогло выполнить главное требование Департамента полиции - не допускать в "Собрание" агитаторов из революционных партий. И ему это удавалось.

ПОДГОТОВКА К ШЕСТВИЮ

Следом за Путиловским заводом в забастовку включились другие крупные заводы Петербурга. За три дня общее количество бастующих достигло небывалой цифры - 150 000 человек. На сходках в отделениях "Собрания" Гапон произносил зажигательные речи, смысл которых сводился к тому, что все, к кому они, рабочие, обращались с мольбой об облегчении невыносимого положения трудового народа, бездействуют, осталось одно - идти к царю искать правду. Гапон говорил умело: "Ну, вот, подам я царю петицию, что я сделаю, если царь примет ее? Тогда я выну белый платок и махну им, это значит, что у нас есть царь. Что должны сделать вы? Вы должны разойтись по своим приходам и тут же выбрать своих представителей в Учредительное собрание. Ну, а если... царь не примет петицию... что я тогда сделаю? Тогда я подниму красное знамя, это значит, что у нас нет царя, что мы сами должны добыть свои права".

Его слова магически действовали на наивных слушателей, воспринимавших Гапона как пророка. Они как клятву скандировали: "Пойдем!", "Не отступим!", "Помрем!", "Стоять до конца друг за друга!". Тут же приступили к "обсуждению" заблаговременно заготовленной петиции и решили нести ее царю в воскресенье, 9 января.

Приведу окончательный текст петиции, не публиковавшийся в СССР с 1926 года:

"Государь!

Мы рабочие и жители города С.-Петербурга, разных сословий, наши жены, дети и беспомощные старцы-родители пришли к тебе, государь, искать правды и защиты.

Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей, к нам относятся как к рабам, которые должны терпеть свою горькую участь и молчать.

Мы и терпели, но нас толкают все дальше и дальше в омут нищеты, бесправия и невежества; нас душат деспотизм и произвол, мы задыхаемся. Нет больше сил, государь! Настал предел терпению. Для нас пришел тот страшный момент, когда лучше смерть, чем продолжение невыносимых мук.

И вот мы бросили работу и заявили нашим хозяевам, что не начнем работать, пока они не исполнят наших требований. Мы немного просили,- мы желали только того, без чего не жизнь, а каторга, вечная мука.

Первая наша просьба была, чтобы наши хозяева вместе с нами обсудили наши нужды. Но и в этом нам отказали. Нам отказали в праве говорить о наших нуждах, находя, что такого права за нами не признает закон. Незаконными также оказались наши просьбы: уменьшить число рабочих часов до 8-ми в день; устанавливать цену на нашу работу вместе с нами и с нашего согласия, рассматривать наши недоразумения с низшей администрацией заводов; увеличить чернорабочим и женщинам плату за их труд до одного рубля в день, отменить сверхурочные работы, лечить нас внимательно и без оскорблений, устроить мастерские так, чтобы в них можно было работать, а не находить там смерть от страшных сквозняков, дождя и снега, копоти и дыма.

Все оказалось, по мнению наших хозяев и фабрично-заводской администрации, противозаконно, всякая наша просьба - преступление, а наше желание улучшить наше положение - дерзость, оскорбительная для них.

Государь, нас здесь многие тысячи и всё это люди только по виду, только по наружности, в действительности же за нами, равно как и за всем русским народом, не признают ни одного человеческого права, даже говорить, думать, собираться, обсуждать наши нужды, принимать меры к улучшению нашего положения.

Нас поработили, и поработили под покровительством твоих чиновников, с их помощью, при их содействии. Всякого из нас, кто осмелится поднять голос в защиту интересов рабочего класса и народа, бросают в тюрьму, отправляют в ссылку. Карают как за преступление, за доброе сердце, за отзывчивую душу. Пожалеть забитого, бесправного, измученного человека - значит, совершить тяжкое преступление.

Весь народ, рабочий и крестьяне, отданы на произвол чиновничьего правительства, состоящего из казнокрадов и грабителей, не только совершенно не заботящихся об интересах народа, но попирающих эти интересы. Чиновничье правительство довело страну до полного разорения, навлекло на нее позорную войну и все дальше и дальше ведет Россию к гибели. Мы, рабочие и народ, не имеем никакого голоса в расходовании взимаемых с нас огромных поборов. Мы даже не знаем, куда и на что деньги, собираемые с обнищавшего народа, уходят. Народ лишен возможности выражать свои желания, требования, участвовать в установлении налогов и расходовании их. Рабочие лишены возможности организоваться в союзы для защиты своих интересов. Государь! Разве это согласно с божескими законами, милостью которых ты царствуешь? И разве можно жить при таких законах? Не лучше ли умереть, умереть всем нам, трудящимся людям всей России? Пусть живут и наслаждаются капиталисты-эксплуататоры рабочего класса и чиновники-казнокрады, грабители русского народа.

Вот что стоит перед нами, государь, и это-то нас и собрало к стенам твоего дворца. Тут мы ищем последнего спасения. Не откажи в помощи твоему народу, выведи его из могилы бесправия, нищеты и невежества, дай ему возможность самому вершить свою судьбу, сбрось с него невыносимый гнет чиновников. Разрушь стену между тобой и твоим народом, и пусть он правит страной вместе с тобой. Ведь ты поставлен на счастье народу, а это счастье чиновники вырывают у нас из рук, к нам оно не доходит, мы получаем только горе и унижение.

Взгляни без гнева внимательно на наши просьбы, они направлены не ко злу, а к добру, как для нас, так и для тебя, государь. Не дерзость в нас говорит, а сознание необходимости выхода из невыносимого для всех положения. Россия слишком велика, нужды ее слишком многообразны и многочисленны, чтобы одни чиновники могли управлять ею. Необлодимо (народное) представительство, необходимо, чтобы сам народ помогал и управлял собой. Ведь ему только известны истинные его нужды. Не отталкивай же его помощи, прими ее, повели немедленно, сейчас призвать представителей земли русской от всех классов, от всех сословий, представителей и от рабочих. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и чиновник, и священник, и доктор, и учитель,- пусть все, кто бы они ни были, изберут своих представителей. Пусть каждый будет равен и свободен в праве избрания, и для этого повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов.

Это самая главная наша просьба, в ней и на ней зиждется все; это главный и единственный пластырь для наших ран, без которого эти раны сильно будут сочиться и быстро двигать нас к смерти.

Но одна мера все же не может залечить всех наших ран. Необходимы еще и другие, и мы прямо и открыто, как отцу, говорим тебе, государь, о них от лица всего трудящегося класса России.

I. Меры против невежества и бесправия русского народа.

1) Немедленное освобождение и возвращение всех пострадавших за политические и религиозные убеждения, за стачки и крестьянские беспорядки.

2) Немедленное объявление свободы и неприкосновенности личности, свободы слова, печати, свободы собрания, свободы совести в деле религии.

3) Общее и обязательное народное образование на государственный счет.

4) Ответственность министров перед народом и гарантии законности правления.

5) Равенство перед законом всех без исключения.

6) Отделение церкви от государства.

II. Меры против нищеты народной.

1) Отмена косвенных налогов и замена их прямым прогрессивным подоходным налогом.

2) Отмена выкупных платежей, дешевый кредит и передача земли народу.

3) Исполнение заказов роенного и морского ведомств должно быть в России, а не за границей.

4) Прекращение войны по воле народа.

III. Меры против гнета капитала над трудом.

1) Отмена института фабричных инспекторов.

2) Учреждение при заводах и фабриках постоянных комиссий выборных рабочих, которые совместно с администрацией разбирали бы все претензии отдельных рабочих. Увольнение рабочего не может состояться иначе, как с постановления этой комиссии.

3) Свобода потребительско-производственных и профессиональных союзов - немедленно.

4) 8-часовой рабочий день и нормировка сверхурочных работ.

5) Свобода борьбы труда с капиталом - немедленно.

6) Нормальная рабочая плата - немедленно.

7) Непременное участие представителей рабочих классов в выработке законопроекта о государственном страховании рабочих - немедленно.

Вот, государь, наши главные нужды, с которыми мы пришли к тебе. Лишь при удовлетворении их возможно освобождение нашей родины от рабства и нищеты, возможно ее процветание, возможно рабочим организоваться для защиты своих интересов от эксплуатации капиталистов и грабящего и душащего народ чиновничьего правительства.

Повели и поклянись исполнить их и ты сделаешь Россию и счастливой, и славной, а имя твое запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не поверишь, не отзовешься на нашу мольбу - мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом. Нам некуда дальше идти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу... Пусть наша жизнь будет жертвой для исстрадавшейся России. Нам не жаль этой жертвы, мы охотно приносим ее!

6 января Гапон передал Богучарскому для редактирования текст петиции, которую уже подписали несколько тысяч рабочих, поэтому Богучарский отказался от ее редактирования. Петиция была перепечатана в 15 экземплярах: II - для отделов "Собрания", 1 - царю, 2 - министрам внутренних дел и юстиции и 1 - Гапону.

8 января утром солдатам Петербургского гарнизона и прибывшему из провинции подкреплению раздали боевые патроны. Об этом стало известно в городе и жители пришли в беспокойство. Все знали, что готовится мирное шествие. Рабочие хотели идти к царю с одной целью - передать петицию. Но все знали, что боевые патроны предназначены не для забав. Город превратился в военный лагерь, разделенный на части. Все распоряжения исходили от главнокомандующего Петербургским военным округом в. к. Владимира Александровича. Он приказал стрелять по усмотрению.

В этот день в столице не вышло ни одной газеты, поэтому непонятно утверждение директора Департамента полиции А. А. Лопухина о том, что жителей столицы предупредили о запрещении демонстрации и ее разгоне, в случае нарушения приказа. Мемуаристы выражают свое мнение об угрозе беспорядков 9 января 1905 г., и тем более расстрела, по-разному. Точки зрения их прямо противоположны. Одни были уверены, что ни волнений, ни тем более стрельбы не будет, другие - понимали, что по ним будут стрелять, но сделать ничего не могли.

Правительство противилось шествию, потому что опасалось политических выступлений со стороны революционных партий, не зная или не желая знать, что никаких выступлений, кроме мирной демонстрации, не только не готовилось, но и не замышлялось. Непонятно, почему столь трудно скрываемый факт оказался неизвестным правительству при такой гигантской машине политического сыска. Полиция умышленно или не умышленно не нарисовала правительству правдивой картины революционных настроений, царивших в столице до 9 января 1905 г.

Гапон, предчувствуя возможное противоборство правительства, направил министру внутренних дел князю П. Д. Святополк-Мирскому письмо следующего содержания: "Ваше превосходительство! Рабочие и жители г. С.-Петербурга различных сословий желают и должны видеть царя 9 января 1905 г. в 2 ч. дня на Дворцовой площади для того, чтобы выразить ему непосредственно свои нужды и нужды всего русского народа. Царю нечего бояться. Я как представитель "Собрания русских фабрично-заводских рабочих г. С.-Петербурга" и мои сотрудники-товарищи рабочие, даже все так называемые революционные группы разных направлений, гарантируем неприкосновенность его личности. Пусть он выйдет как истинный царь с мужественным сердцем к своему народу и примет из рук в руки нашу петицию. Этого требует благо его, благо обывателей Петербурга и благо нашей Родины.

Иначе может произойти конец той нравственной связи, которая до сих пор существует между русским царем и русским народом. Ваш долг, великий нравственный долг, перед царем и всем русским народом, немедленно, сегодня же довести до сведения его императорского величества как все вышеизложенное, так и прилагаемую здесь нашу петицию. Скажите царю, что я, рабочие и многие тысячи русского народа мирно, с верой в него, решили бесповоротно идти к Зимнему дворцу. Пусть же он с доверием отнесется на деле, а не в манифесте только, к нам.

Копия сего, как оправдательный документ нравственного характера, снята и будет доведена до сведения всего русского народа. 8 января 1905 года. Священник Г. Гапон". Письмо аналогичного содержания было отправлено Николаю II.

Вечером 8 января в редакции газеты "Сын Отечества" собрались литераторы. Им удалось заполучить тексты петиции и письма кн. П. Д. Святополк-Мирскому. Все были взволнованы, они еще утром решили послать делегацию к графу С. Ю. Витте, чтобы поручиться за мирный характер предстоящего шествия. Делегация предполагала просить правительство не стрелять в людей, а вступить в переговоры с представителями "Собрания". Витте заявил, что он этим вопросом не занимается. Действительно, на правительственное совещание 7 января по поводу предстоящего вручения царю петиции председателя Комитета министров не пригласили, не пригласили его и на второе совещание 8 января с военными.

Депутация вернулась ни с чем, а через три дня, в ночь на 11 января, весь ее состав: А. В. Пешехонов, Н. Ф. Анненский, И. В. Гессен, В. А. Мякотин, В. И. Семевский, М. Горький, Е. И. Кедрин и Н. И. Кареев,- был препровожден в Петропавловскую крепость, пощадили только старика К. К. Арсеньева, но позже все же арестовали.

В. И. Ленин об этом событии писал в статье "Трепов хозяйничает", опубликованной 25 января 1905 г. в газете "Вперед": "...Аресты посыпались как из рога изобилия. Взяты прежде всего члены либеральной депутации, которая в субботу поздно вечером ездила к Витте и Святополк-Мирскому просить правительство о том, чтобы петиция рабочих была принята и чтобы войско не отвечало выстрелами на мирную демонстрацию. Само собою разумеется, что эта просьба ни к чему не привела: Витте отослал депутацию к Святополк-Мирскому, последний отказался ее принять. Товарищ министра внутренних дел Рыдзевский принял делегацию очень сухо, заявил, что убеждать надо не правительство, а рабочих, что правительство прекрасно осведомлено о всем, что происходит, и что оно приняло уже решения, которые не могут быть изменены ни по каким ходатайствам. Интересно, что собрание либералов, выбравшее депутацию, поднимало вопрос о том, чтобы отговорить от шествия к Зимнему дворцу, но присутствовавший на собрании друг Га-пона [Д. В. Кузин) заявил, что это бесполезно, что решение рабочих бесповоротно".

В то время, как Святополк-Мирского посетила депутация, он находился с докладом в Царском Селе. После его отъезда Николай II записал в дневнике: "8-го. Был вечером Мирский с докладом. Рабочие ведут себя спокойно, во главе какой-то священник-социалист". Святополк-Мирский обманул монарха. Он счел необходимым убедить Николая II, что в столице наступило спокойствие. Тогда, надеялся он, царь отменит военное положение и удастся избежать кровопролития.

КРОВАВОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Утром 9 января все одиннадцать отделов "Собрания русских фабрично-заводских рабочих С.-Петербурга" построились в колонны и двинулись к центру столицы. Празднично одетые рабочие во главе каждой колонны несли хоругви, кресты и портреты Николая II. Шествие напоминало крестный ход, люди пели молитвы и здравицы государю императору.

Гапон шел во главе Нарвского отдела. Его неотступно сопровождал начальник инструментальной мастерской Путиловского завода эсер П. М. Рутенберг. У Нарвских ворот колонна рабочих, вооруженная царскими портретами, натолкнулась на засаду. Кавалеристы с шашками наголо во весь опор двинулись на манифестантов и, разрезав колонну вдоль, промчались от головы до хвоста, развернулись и возвратились тем же путем на место. Устрашающий маневр не подействовал - рабочие продолжали движение вперед. Несмотря на очевидность происходящего, люди не верили, что в них будут стрелять.

Но залп раздался. Он прокатился и, замолкая, смешался с предсмертными стонами и проклятиями. Первыми упали те, кто несли хоругви, кресты и императорские портреты, задние, кто пошустрее, побежали к домам, оставшиеся прижались к земле. Стрельба прекратилась, те, кто могли, поднялись, понимая, что надо спасаться. Тогда грянул второй залп... пауза... третий. Солдаты вели по людям прицельный огонь.

На окровавленном снегу остались лежать люди, кресты, хоругви, портреты. Рутенберг помог Гапону выбраться из груды человеческих тел и укрыться во дворе, забитом корчащимися, стонущими людьми. Здоровые, с помутившимися от страха и непонимания глазами, силились сообразить, что же произошло. После безрезультатной попытки спрятаться за На-рвской заставой, у рабочих, Гапон позволил себя остричь и переодеть. Преобразившийся до неузнаваемости, он легко скрылся от полиции.

Тех, кому удалось прорваться к центру города, войска встречали на Невском, в Александровском саду, на Дворцовой площади. Там орудовала гвардия.

Английский корреспондент Диллон писал: "Я спросил одного придворного, почему сегодня без соблюдения формальностей убивают рабочих и студентов? Он ответил: "Потому что гражданские законы отменены и действуют военные законы. Вас удивляет, что этого никто не знает, и удивление ваше естественно, но в России мы не можем смотреть на вещи, как смотрите на них вы в Англии"". В Зимнем дворце привыкли считать, что со всеми, кто вне его, можно поступать как с бесправными рабами. Правовая культура в России отсутствовала сверху донизу.

В сумерках кареты "скорой помощи" развозили раненых по лазаретам, госпиталям и больницам. Полицейские и солдаты подбирали трупы. Иногда их приходилось силой отбивать у обезумевших людей. Убитых и раненых складывали вместе в подвалах и других помещениях Мариинской, Обуховской и Конюшенной больниц. Хоронили тайком на Преображенском, Смоленском и Волковом кладбищах.

Крупный чиновник Министерства внутренних дел Д. Н. Любимов вспоминал: "Я лично был на Невском между 4 и 5 часами. Впечатление было удручающее. На лицах был виден ужас, у многих озлобление. Все были поражены происшедшим. Совершилось большое нехорошее дело, которого никто не ждал и не ожидал, а почему свершилось, никто не понимал". Электричество не горело, но на цоколях некоторых домов легко различались бурые пятна запекшейся крови. Красноречивые следы дикого, жесточайшего преступления просуществовали несколько дней.

Быть может, бесконечно долгий страшный день 9 января 1905 г. следует считать самым трагическим в русской истории: в этот день пролилась кровь людей, доведенных нуждой и издевательствами до отчаяния, не замышлявших насилия и беспорядков, людей, ведомых под пули священником С.-Петербургской пересыльной тюрьмы честолюбцем Георгием Аполлоновичем Гапоном.

Возможно, при зарождении "Собрания" Гапон действовал, искренне убежденный в своей правоте: рабочим требуется поводырь из своих, мог размышлять он, а не интеллигентов, им нужна своя внепартийная организация, которая не втягивала бы рабочих в политическую борьбу, а содействовала улучшению их материального положения, тихо и методично занимаясь взаимопомощью - нечто напоминающее профсоюз из наиболее мирных. Гапон понимал, что народ нельзя держать в такой нищете и бесправии и, возможно, верил, что царь при его участии сотворит справедливость.

Нам известен один реализованный вариант того, что могло произойти 9 января 1905 г. Но если бы не безумная ошибка - расстрел мирного шествия, и Николай II принял бы петицию и начал робкие конституционные преобразования... Кто знает, по какому пути пошла бы Россия и каким был бы мир сегодня...

Но кровь пролилась, и от крови, пролитой 9 января 1905 г., пошел новый отсчет истории с новым ее пониманием. Правда, к которой люди шли долгим мучительным путем исканий и колебаний, вдруг открылась им в один день: царь вовсе не отец родной, вовсе не добрый, царь - первый враг трудового народа, царь - изверг, окруживший себя слугами, способными погубить и себя, и Россию.

Весь вечер Гапона переправляли из одного места в другое. В. Д. Бонч-Бруевич свидетельствует: "Прибежав на квартиру к литератору И. Д. Батюшкову якобы на несколько часов, Гапон на самом деле пробыл там против желания хозяина несколько дней, как рассказывал мне покойный писатель. ...Мне рассказывали очевидцы, посещавшие тогда Гапона, что он был очень спокоен, держался непринужденно, не выказывал никаких признаков волнения и совершенно не боялся..." От Батюшкова он перебрался в чье-то имение и вскоре без приключений оказался за пределами империи.

ТОРГИ

Член РСДРП А. С. Мартынов писал: "Гапон, как известно, после 9-го января бежал за границу вместе с Рутенбергом и приехал в Женеву. Он произвел на нас впечатление человека с темпераментом, хитрого, себе на уме и абсолютно невежественного, темного. Он сейчас же заявил о своем желании вступить в партию. Мы через Плеханова это вежливо отклонили: "Узнайте, дескать, раньше, батюшка, что значит социал-демократия". Тогда он стал бегать от нас к эсерам и от них к нам со своим адъютантом Рутенбергом, хлопоча об объединении партий, которые он мечтал возглавить, как признанный "герой революции". Мы вначале ему не мешали "мечтать", желая использовать для революции его популярность среди питерских рабочих. Но очень скоро мы убедились, что никакой пользы из него больше не выжмешь".

Живший в это же время в Женеве А. В. Луначарский вспоминал: "В одно утро (середина февраля.- Ф. Л.) Владимир Ильич, встретившийся со мной за чашкой кофе, сказав мне несколько таинственно, что накануне он виделся с Гапо-ном, которого привез один "небезынтересный человек" и который ведет переговоры с разными революционными организациями, в том числе и с нами, большевиками, относительно некоторых совместных действий.

В тот же день вечером почти вся наша группа (не помню точно, кто был, а кто не был) встретилась с инженером Рутенбергом, будущим убийцей Гапона, который в то время возил его по революционным кружкам Европы, и с самим Гапоном.(...)

После нескольких бесед Ленин пришел к выводам, по отношению к Гапону нелестным. Он прямо говорил нам, что Гапон кажется ему человеком поверхностным и может оказаться флюгером, что он больше уходит во фразу, чем способен на настоящие дела, и вообще действительно серьезным вождем, хотя бы и для полусознательных масс, являться не может". Много места характеристике Гапона и его встречам с В. И. Лениным отвела в своих воспоминаниях Н. К. Крупская. Они не имеют расхождений с изложением А. В. Луначарского.

В. И. Ленин неоднократно писал о Га-ноне. Первое фактически упоминание относится к 18 января 1905 г.: "Что поп Гапон - провокатор, за это предположение говорит тот факт, что он участник и коновод зубатовского Общества". И чем больше отдалялись события 9 января, тем решительнее звучало в устах В. И. Ленина определение Гапона как провокатора. Приведу выдержку из характеристики, данной Гапону 18 марта 1905 г. одним из деятелей революционного движения, находившимся, как и Гапон, в эмиграции: "Человек он очень неинтеллигентный, невежественный, совершенно не разбирающийся в вопросах партийной жизни. (...)

Оторвавшись от массы и попав в непривычную для него, специфически интеллигентскую среду, он встал на путь несомненного авантюризма. По всем своим ухваткам, наклонностям и складу ума, это социалист-революционер, хотя он называет себя социал-демократом и уверяет, что был таким еще во время образования "Общества фабрично-заводских рабочих". Ни о чем другом, кроме бомб, оружейных складов и т. п., теперь не думает. Есть в его фигуре что-то такое, что не внушает к себе доверия, хотя глаза у него симпатичные, хорошие. Что в нем просыпается при соприкосновении с массой - мне трудно сказать, но вне массовой стихии он жалок и мизерен, и, беседуя с ним, спрашиваешь себя с недоумением: неужели это тот самый...".

Эти строки написаны до того, как стали известны связи Гапона с Охранкой. Летом 1905 г. произошло несколько тайных встреч Гапона с известным авантюристом И. Ф. Манасевичем-Мануйловым, чиновником особых поручений при председателе Комитета министров гр. С. Ю. Витте. Гапон, как человек неуравновешенный, без каких бы то ни было политических убеждений, любящий роскошь, ухарские кутежи, деньги, драгоценности, поддающийся влиянию, легко возбудимый, был без труда обработан и изъявил согласие на возобновление сотрудничества с представителями правительства.

Несколько позже, в Финляндии между Гапоном и литератором В. А. Поссе произошел следующий разговор:

"- На что же вы рассчитывали,- спросил я,- когда 9 января вели рабочих на Дворцовую площадь к царю.
- На что? А вот на что! Если бы царь принял делегацию, я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же написать указ об амнистии всех политических. Мы бы вышли с царем на балкон, я прочел бы народу указ. Общее ликование. С этого момента я - первый советник царя и фактический правитель России. Начал бы строить Царство Божие на земле...
- Ну, а если бы царь не согласился? - Согласился бы. Вы знаете, я умею передавать другим свои желания. - Ну, а все же, если бы не согласился? - Что же? Тогда было бы то же, что и при отказе принять делегацию. 'Всеобщее восстание, и я во главе его. Немного помолчав, он лукаво улыбнулся и сказал:
- Чем династия Романовых лучше династии Гапона? Романовы - династия Голыптинская, Гапоны - хохлацкая. Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течет кровь чисто мужицкяя, притом хохлацкая".

Диалог этот выдает необыкновенный цинизм и бесовское тщеславие Гапона, вновь завербованного Департаментом полиции, его безудержное стремление к власти, почестям, богатству.

Такие мысли рождаются в головах, взращенных в дремучих глубинах бесправной Российской империи. Сколь же много общего видим мы в размышлениях Гапона и Судейкина. Как поразительно они похожи, как одинаково проявилось в этих людях необузданное тщеславие и отсутствие морали, как веет от них средневековьем.

В конце декабря Гапон окончательно вернулся в Россию. Среди рабочих он сохранил популярность и ореол героя. Но сам он твердо знал, что после Кровавого воскресенья с помощью революционных выступлений ему карьеру не сделать. Бывший старший помощник заведующего Особым отделом Департамента полиции Л. П. Меньшиков считал, что возобновление сотрудничества Гапона с начальником политической части Департамента полиции П. И. Рачковским следует отнести к апрелю - маю 1905 г., времени его пребывания за границей.

В России Гапону понадобились сообщники, и ему показалось, что вербовка Рутенберга не представит особого труда. Выбор Гапона поддержал Рачковский.

ВОЗМЕЗДИЕ

Предложение сотрудничества с Департаментом полиции, потрясло и оскорбило Рутенберга. После первого разговора с Гапоном он заболел и слег. С момента вербовки в январе 1906 г. и до публикации записок в конце 1909 г. Рутенберг не находил покоя.

От описания событий восьмидесятилетней давности и сегодня становится тоскливо и жутковато. При первом разговоре Рутенберг не смог скрыть своих чувств. Гапон забеспокоился и предложил соглашаться на сотрудничество с полицией, чтобы убить Рачковского, а если выйдет случай, то и начальника столичной Охранки А. В. Герасимова... Чего только не было в речах Гапона - глупость, подлость, алчность, цинизм...

Рутенберг выехал в Гельсингфорс (Хельсинки) для консультации с членами ЦК партии социалистов-революционеров. Главным действующим лицом в разговорах с Рутенбергом был Азеф, предложивший ему считать продолжение контактов с Гапоном заданием партии. Они обсудили поведение Рутенберга в сложившейся ситуации, в том числе, согласие на свидание с Рачковским, на чем настаивал Гапон. Азеф требовал убийства Гапона или убийства Гапона и Рачковского. Встреч с Азефом было несколько, почти все они проходили в присутствии третьих лиц, поэтому записки Рутенберга следует считать вполне надежным источником информации. Поведение Азефа в деле Гайона ему не понравилось с самого начала, но ни с кем другим из членов ЦК он связаться не смог. Рутенберг говорил Азефу, что он не член Боевой организации и участвовать в террористических актах не желает.

Позже выяснилось, что Азеф вел переговоры с Рутенбергом без ведома ЦК. Когда же в ЦК узнали о возобновлении сношений Гапона с Рачковским и предложении Рутенбергу сотрудничать с Департаментом полиции, постановили устроить суд над Гапоном с участием представителей ЦК. Интересно отметить, что Азеф не поставил в известность свое начальство из Министерства внутренних дел о шагах, предпринимаемых в отношении Гапона. Странная позиция полицейского агента Азефа оставалась необъясненной до появления воспоминаний А. В. Герасимова, сообщившего о полном разрыве отношений между бывшим начальником русской заграничной Охранки П. И. Рачковским и Азефом и их взаимной ненависти. Возможно, Азеф вознамерился с помощью Рутенберга избавиться от своего бывшего начальника - Рачковского, у них были свои счеты. Возможно, Азеф собирался создать покушение, раскрыть его старым хозяевам и таким способом возобновить сотрудничество. Можно предложить и другие объяснения странного поведения Азефа... В апреле 1906 г. Азеф возобновил сотрудничество с политической полицией, но в подчинении Герасимова.

А. В. Герасимов сталкивался по роду своей службы и с Гапоном, и с Рутенбергом. Приведу здесь несколько отрывков из его воспоминаний: "Этому тщеславному человеку (Гапону.- Ф. Л.) было лестно вновь и вновь слышать подтверждения своих героических подвигов: однако и более реальные радости имели для него привлекательность. ...Эти сведения говорили мне, что судьба революционера Гапона не должна меня особенно заботить. Он не грозит никакой опасностью государственному порядку. ...В сущности, Рачковский принимал в свои секретные сотрудники человека, о котором почти ничего не знал,- кроме того, что однажды он сыграл роль революционного вождя, а теперь полюбил вольготную жизнь, вино и женщин. Можно ли было что-нибудь строить на такой основе? ...Рутенберга же я знаю лично; во время одного допроса я обстоятельно наблюдал его и вынес впечатление, что это непреклонный человек и убежденный революционер. Смешно поверить, чтобы его удалось склонить на предательство и полицейскую работу".

Характеристики, исходящие от Герасимова, особенно интересны для нас, потому что они пришли с другой стороны, из-за перегородки, из вражеского стана, и их мало. Но воспоминания Герасимова еще интересны и тем, что они доказывают правдивость воспоминаний Рутенберга. У Герасимова и Рутенберга совершенно отсутствуют расхождения при описании одних и тех же событий. Я не склонен предполагать, что Герасимов списал их у Рутенберга. У него в этом не было необходимости.

Приведу описание разговоров во время совместной трапезы Рачковского, Гапона и Герасимова в столичном кафе Де Пари. Герасимов: "Я спрашивал Гапона о его жизни в качестве революционера. Гапон разговорился. Он рассказывал заметно охотно, хвастливо преувеличивая и стремясь вызвать у меня убеждение, что он все знает, все может, что все двери перед ним открыты. Мне скоро стало ясно, что он, если даже и видел немало, то плохо ориентируется и неправильно понял многое. В сущности, люди, о которых он говорил, были ему чужды. Он не понимал их поступков и мотивов, которые ими руководят... Особенно он распространялся на тему о том, имеют ли они много или мало денег, хорошо или плохо они живут,- и глаза его блестели, когда он рассказывал о людях с деньгами и комфортом. Внезапно я его спросил, верно ли, что 9 января был план застрелить государя при выходе его к народу. Гапон ответил: "Да, это верно. Было бы ужасно, если бы этот план осуществился. Я узнал о нем гораздо позже. Это был не мой план, но Рутенберга... Господь его спас..."". Никаких других свидетельств о подготовке убийства царя 9 января 1905 г. нам неизвестно.

Вернувшись в Петербург, Рутенберг решил действовать сообразно развивавшимся событиям. "Я обратился к группе рабочих, членам партии,- писал Рутенберг,- рассказал им, в чем дело. Один из них Гапона хорошо знал так же, как Га-пои его.

Видя во мне представителя партии, вполне мне доверяя, рабочие все-таки не могли примириться с мыслью, что Гапон - полицейский провокатор. Было решено, что я в их присутствии предъявлю Гапону обвинения".

В конце марта 1906 г. Рутенберг на имя П. И. Путилина нанял в Озерках на углу Ольгинской и Варваринской улиц дачу Звержинской. 28 марта на даче собрались рабочие. Рутенберг спрятал их так, чтобы они могли хорошо слышать все происходившее в соседних помещениях. Он встретился. с Гапоном в условленном месте и привел его ни дачу. То, что услышали рабочие, не предполагал услышать даже Рутенберг.

"- Надо кончать. Чего ты ломаешься? 25 000 - большие деньги.

- Ты ведь говорил мне в Москве, что Рачковский дает 100 000? - Я тебе этого не говорил. Это недоразумение. Они предлагают хорошие деньги. Ты напрасно не решаешься. И это за одно дело, за одно (выдача членов Боевой организации эсеров.- Ф. Л.). Но можно свободно заработать и сто тысяч за четыре дела. (...)

- А если рабочие, хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?

- Ничего они не знают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы.

- А если бы они узнали все, что я про тебя знаю? Что ты меня назвал Рачковскому членом Боевой организации, другими словами, выдал меня, что ты взялся соблазнить меня в провокаторы, взялся узнать через меня и выдать Боевую организацию, написал покаянное письмо [министру внутренних дел П. Н.] Дурново?" Эти строки, опубликованные в 1909 г., читали участники описанных событий.

Со слов одного из свидетелей разоблачения Гапона известный революционер Л. Г. Дейч вспоминал: "Как подробно рассказал мне недавно самый молодой из слышавших эту беседу рабочих (назову его Степаном) их страшно томил этот, казавшийся неимоверно долгим спор Гапона с Рутенбергом. Для них (рабочих.- Ф. Л.) давно уже вполне выяснилась возмутительная роль Гапона, и они хотели бы уже выйти из засады, но Рутенберг все не открывал их двери, запертой на замок снаружи. Между тем состояние их было ужасно тяжелым.

- Не могу передать, какое отвратительное состояние ожидать с минуты на минуту, что вот придется убить человека,- сказал т. Степан". Гапона повесили на крюке, вбитом в стену над вешалкой в прихожей, не раздумывая, не сговариваясь, все было сделано в едином порыве. Лишь 30 апреля полиции удалось обнаружить его труп.

Приведу рапорт С.-Петербургского уездного исправника от 3 мая 1906 г. о похоронах Гапона: "В дополнение рапорта от 30 минувшего апреля за N 1297 доношу вашему превосходительству, что сего мая тело убитого Георгия Гапона предано земле на Успенском городском кладбище, что по Финляндской ж. д. похороны окончились в 1:30 дня и прошли спокойно. Обедня началась в 10 час. утра и к этому времени стал стекаться рабочий народ, которого было до 200 человек, в числе рабочих были женщины.

Собравшиеся рабочие пропели похоронный марш, начинающийся словами "Вы жертвою пали...", затем стали говорить на могиле речи рабочие: что Гапон пал от злодейской руки, что про него говорили ложь и требовали отмщения убийцам. Затем послышались среди присутствовавших крики: месть, месть, ложь, ложь. После этого пропели вечную память, и, исполнив гимн "Свобода", начинавшийся словами "смело, товарищи, в ногу", все рабочие покинули кладбище, закусив в буфете, и спокойно разошлись. На могиле похороненного поставлен деревянный крест с надписью "Герой 9 января 1905 г. Георгий Гапон".

Сделанный мною по случаю похорон усиленный наряд полиции из урядников и стражников на Успенском кладбище снят. Исправник Колобасев № 1297 3 мая 1906 года".

БАЦИЛЛА ПРОВОКАЦИИ

"Собрание русских фабрично-заводских рабочих г. С.-Петербурга" стоит особняком в истории русского политического сыска. Кроме других зубатовских порождений, его сравнивать не с чем. Но если внимательно присмотреться, то в зародыше "Собрания" можно обнаружить хрустальную мечту Судейкина о революционной партии во главе с полицейским агентом. Зубатов с помощью гапонов пытался развить эту идею. Ее провал завершился Кровавым воскресеньем.

После каждого крупного поражения полицейская провокация возрождалась в той же или еще худшей форме. Поражения, провалы, неудачи политического сыска ничему полицейские службы империи не учили. Ставка на провокацию оставалась главной.

Гапои провалился, но провокация продолжала здравствовать. При Столыпине все зубатовское искоренялось и заменялось еще более циничцой провокацией, нашедшей одобрение в правительственных кругах. Ею занимались Рачковский, Комиссаров, сам Столыпин со своими подручными из Министерства внутренних дел.

Приведу обращенные к Столыпину слова Л. П. Меньшикова, много сделавшего для разоблачения методов политического сыска: "Кто же и что эти деятели политического сыска, те сытые и довольные люди, огромные полчища которых пожирают миллионы денег, выбитых из обнищавшего народа, и нагло распоряжаются судьбой своих ближних, притесняют, гонят и давят их? Я знал их, они беседовали со мной, я жил с ними. Хищники, льстецы и невежды - вот преобладающие типы охранных сфер. Пошлость и бессердечие, трусость и лицемерит, вот черты, свойственные мелким и крупным героям "мира мерзости запустения". Что руководит поступками этих людей? Я видел, что одних гнала сюда нужда в хлебе насущном, других соблазняла мысль о легкой наживе, третьих влекла мечта о почестях, жажда власти. Но я не встречал среди них людей, которые бы стояли на своем посту действительно во имя долга; служили бы делу ради высших интересов.

И то обстоятельство, что у стяга, на котором Вашими стараниями восстановлены политические пароли монархической триады (самодержавие, православие, народность.- Ф. Л.), собираются, по преимуществу, люди нечестные, бездарные и некультурные, вовсе не объясняется случайностью: это закономерное явление, ибо на Ваши лозунги не откликаются люди другого облика; это результат естественного подбора, так как самодержавный режим уже многие десятилетия отметает от общественной и государственной деятельности все наиболее добросовестное, искреннее и талантливое, губит в тюрьмах, ссылках и каторгах бесчисленное множество молодых сил, а людей неукротимой энергии, способных на самопожертвование, толкает на крайности и надевает на них Ваши, именно Ваши, господин Столыпин, галстуки".

Мерзость запустения и процветающие в ней провокация и произвол присущи не только монархическому строю, но и любому тоталитарному режиму. Гапоны и зубатовы появляются там, где отсутствует правосознание и царит беззаконие. Провокация и произвол будут цвести Махровым цветом, пока преградой им не выстроится стена из действующих демократических законов.