Ю.Л. Менцин

МОНЕТНЫЙ ДВОР И ВСЕЛЕННАЯ

(Ньютон у истоков английского "экономического чуда")

Вопросы истории естествознания и техники. 1997 г. №4. Примечания погружены в текст и выделены фигурными скобками и шрифтом

 

В XVIII в. Англия прошла путь от сравнительно отсталой и бедной страны, экономика которой была к тому же подорвана революциями, войнами и смутами, до могущественной державы, располагавшей наиболее передовой и быстро развивающейся промышленностью в мире.

Загадка этого "экономического чуда" уже давно волнует историков. Но если раньше главную причину английской промышленной революции они видели в технике - изобретении и внедрении в производство машин, то в последнее время все больше внимания уделяется анализу социально-политических и демографических условий, сложившихся тогда в стране, созданию в ней сети коммуникаций, положению на мировых рынках и т. п. (см., например, работы [1] - [8]). При этом особый интерес исследователей вызывает финансовая система Англии. Так, подчеркивается, что именно создание этой, обладавшей поразительной гибкостью и надежностью, системы позволило английским банкам в течение многих десятилетий оперировать средствами, объем которых намного превышал реальные возможности национальной экономики, и, благодаря этому, предоставлять отечественным предпринимателям значительные кредиты под весьма умеренные проценты. В свою очередь, именно это, щедрое, кредитование производства сделало возможной его радикальную модернизацию, включая массовое внедрение дорогостоящих паровых машин. (см. об этом [1, гл. 4, 6], [3], [7]).

Но как, собственно, удалось Англии создать этот механизм финансирования экономики и затем, в течение длительного времени, поддерживать его бесперебойную работу? При ответе на этот вопрос важное значение, на мой взгляд, имеет анализ события, ставшего своеобразным прологом английской "финансовой революции", - денежной реформы 1695-97 гг., в ходе которой у населения были изъяты и безвозмездно заменены на новые все испорченные и фальшивые серебряные монеты.

Активное участие в подготовке и проведении этой реформы, получившей название Великая Перечеканка, принимал Исаак Ньютон (1643-1727), назначенный в 1696 г. Смотрителем (Wаrden), а в 1699 г. Директором (Master) Королевского Монетного двора. На посту Директора Ньютон находился бессменно до 1725 г. и при этом за огромные заслуги перед государством был до 1705 г. возведен королевой Анной в рыцарское достоинство. Уходя на покой он добился назначения на пост Директора своего зятя Джона Кондуита (1688-1737) - мужа племянницы Ньютона К. Бартон, - который к тому времени уже несколько лет выполнял обязанности заместителя Директора. Тем самым была обеспечена преемственность управления и мы с полным правом можем говорить о практически 40-летней "эре Ньютона" в руководстве одним из важнейших финансовых учреждений Англии.

Следует отметить, что и участие Ньютона в проведении денежной реформы, и его руководство работой Монетного двора принадлежат к числу наименее изученных сторон многогранной деятельности ученого. Отчасти это связано с тем, что долгое время оставались неизвестными необходимые архивные документы,

{Архивные документы, связанные с управлением Ньютоном Монетным двором были обнаружены лишь в 20-е гг. нашего столетия и деже выставлялись в 1936 г. на аукционе в Лондоне [9, с. 144, 177]. Однако их частичная публикация стала возможной только в послевоенные годы из-за опасений, что содержащаяся в них информация о порядках при производстве денег может быть использована немецкой разведкой. Эту публикацию осуществил в ряде своих работ Директор Монетного двора Дж. Крэйг [10-12] и именно эти работы являются основополагающим источником для современных исследователей творчества Ньютона.}

а отчасти с отсутствием у исследователей серьезного интереса к этой теме. По сути, биографы Ньютона видят в его деятельности на посту главы Монетного двора лишь работу по решению административно-хозяйственных проблем. Эта работа, подчеркивает Р. Уэстфолл, потребовала от Ньютона колоссальной самоотдачи, однако по своей важности и сложности она была несоизмерима с его научными достижениями [13, с. 617]. Кроме того, биографы вынуждены констатировать, что в качестве администратора Ньютон далеко не всегда вел себя достойно, проявляя деспотизм, нетерпимость и жестокость, особенно при борьбе с личными противниками [14, 15].

В принципе, нет никаких оснований, чтобы сомневаться в выводах историков. Достаточно вспомнить, как вел себя Ньютон в спорах о научном приоритете. В то же время, не следует забывать о том ужасающем состоянии анархии, в каком находился Монетный двор к моменту прибытия туда Ньютона. В учреждении, которое должно было отличаться особой дисциплиной, царили пьянство, драки и хищения, в том числе, хищения чеканов, которые затем сами служащие продавали фальшивомонетчикам [12, с. 150]. Не удивительно поэтому, что в борьбе с коррупцией, воровством и подделкой денег Ньютон был вынужден проявлять твердость, а также добиваться расширения своих административных и юридических полномочий, включая создание про Монетном дворе собственной тюрьмы и полиции, занимавшейся расследованием всевозможных финансовых преступлений и нарушений по всей стране. Фактически, Монетный двор при Ньютоне, вместе с созданными тогда филиалами в ряде других городов, превратился в некую империю, отличавшуюся такой степенью централизации и контроля, которые были достигнуты Великобританией лишь к середине ХIХ в. [12, с. 152].

Биографы Ньютона в общем-то единодушны в том, что, занимаясь реорганизацией Монетного двора, он проявил, особенно в первые годы работы, поразительную активность, которую вряд ли можно объяснить одним лишь трудолюбием ученого. Так, Г. Е. Христиансон отмечает, что Монетный двор стал, в сущности, "светской религией" Ньютона [15, с. 392]. Но нельзя ли в таком случае предположить, что столь разочаровавшее историков своей обыденностью решение текущих проблем было подчинено, в глазах Ньютона, задаче достижения какой-то особой цели, по-видимому, лишь угадываемой им и узким кругом его друзей-единомышленников. Анализируя деятельность Ньютона на посту главы Монетного двора, важно учитывать то, что создание английской финансовой системы было неразрывно связано с радикальным переосмыслением роли денег в экономической жизни общества.

Так, например, требовалось понять, что главная цель финансовой политики государства состоит не в наполнении казны любой ценой, а в создании условий для непрерывного совершенствования механизмов кредитования, позволяющих эффективно вовлекать в производство все новые и новые капиталы, рассеянные в обществе. Другими словами, требовалось увидеть в деньгах не только простого посредника в торговых операциях, но и мощный исследовательский прибор, позволяющий обнаруживать и использовать скрытие или недоступные пока социальные ресурсы.

{Главная причина поразительного успеха английской экономики ХVIII в. как раз и заключалась в том, что, благодаря созданию беспрецедентно мощных и мобильных механизмов кредитования, ей, экономике, удалось использовать "энергию" движения сперва европейского, а потом мирового капитала. Подробнее этот вопрос будет рассмотрен ниже.}

В определенной степени реконструкцию Ньютоном Монетного двора можно сравнить с усовершенствованием Галилеем телескопа. В обоих случаях известные ранее устройства превращались в инструменты, помогающие формировать радикально новые взгляда на мир, экономики. Если раньше производство денег считалось сугубо вспомогательной акцией, то при Ньютоне оно становиться, по сути, доминантой хозяйственной жизни Англии. Ниже эта переориентация английской экономики будет рассмотрена подробнее. При этом особое внимание я уделю анализу денежной реформы 1695-97 гг., послужившей своеобразной моделью последующего развития финансовой системы Англии.

Великая Перечеканка, или монетаризм по-английски

Среди множества болезней, терзавших в последние десятилетия ХVII в. экономику Англии, самой страшной, по мнению современников, была систематическая порча серебряных монет, составлявших тогда основную часть денежной наличности. Технической предпосылкой этой порчи служило несовершенство чеканки монет, большинство которых было изготовлено вручную. Форма и размеры их далеко не всегда соответствовали стандарту и, кроме того, на них отсутствовал привычный нам ребристый ободок, что позволяло незаметно срезать с монет кое-какие "излишки" и, затерев место среза грязью, пускать порченые деньги снова в оборот. Полагалась за эту "операцию" виселица, однако соблазн немного разбогатеть был слишком велик, поэтому тысячи людей, совместно с процветавшими в таких условиях обычными фальшивомонетчиками, успешно обесценивали находившиеся в обращении деньги.

В своей "Истории Англии" Томас Маколей писал, что эта массовая порча монет, затрагивая интересы практически всех слоев населения, была для страны большим злом, чем любая государственная измена. Непрерывное обесценивание денег делало невозможной нормальную деловую жизнь, т. к. каждый боялся обмана, хотя при всяком удобном случае сам стремился расплатиться неполноценными монетами. Поэтому на рынках, в мастерских и конторах регулярно вспыхивали скандалы и драки. В результате торговля сворачивалась, а производство приходило в упадок.(Цит. по [16, с. 287-288]).

Нельзя сказать, что правительство в этой ситуации бездействовало. Помимо расширения применения чисто полицейских мер в Англии впервые в мире была налажена машинная чеканка качественных монет с положенным содержанием серебра. Однако эти, высоко котировавшиеся, новые монеты не могли вытеснить из обращения старые. Каждый стремился расплатиться старыми, неполноценными монетами. Новые же монеты изымались из обращения, переплавлялись в слитки и, несмотря на строгий таможенный контроль, вовсе возрастающих количествах вывозились за границу, т. ч. в Англии оставались только порченные, обесцененные деньги.

Поскольку поэтапными мерами эту проблему решить не удавалось, для спасения экономики требовалось каким-то образом сразу заменить всю находившуюся в обращении денежную наличность. Вообще-то говоря, в прежние столетия такие операции проводились неоднократно. Попадая в аналогичное положение, правительство прибегало к изъятию всех испорченных денег и их перечеканке в новые, полноценные монеты. Однако было совершенно не ясно, удастся ли провести подобную перечеканку в масштабах всего государства в конце ХVII в., учитывая степень развития денежного хозяйства. Кроме того, опыт прежних перечеканок (последняя была проведена в Англии в середине ХVI в.) скорее разочаровывал. Оказывая лишь кратковременное стабилизирующее воздействие, обмен денег ложился тяжким бременем на казну и буквально разорял население, которому старые монеты на новые обменивали по весу.

В результате человек получал сумму в 1,5-2 раза меньше той, что была у него прежде. Между тем, величина долгов и налогов оставалась прежней. Не уменьшались, как правило, и цены, т. к. торговцы, особенно мелкие, предпочитали в ответ на сокращение спроса уменьшать объем продаж. Таким образом, в выигрыше оказывались лишь крупные кредиторы (в особенности, банки) и государственные чиновники, получающие твердую зарплату, а обедневшее население вскоре вновь начинало портить деньги.

С другой стороны, несмотря на возможность неудачи, медлить с проведением реформы больше было нельзя. Положение Англии продолжало ухудшаться, чему способствовала также начавшаяся в 1689 г. война с Францией. Цены и государственный долг стремительно росли, а экономика коллапсировала. Особенно критической ситуация стала в 1694-95 гг. В стране начались массовые банкротства, кое-где возникала паника. В этих условиях вполне вероятной становилась гибель конституционной монархии, установившейся в Англии в результате "славной революции" 1688 г., и вторичная реставрация дома Стюартов с неизбежно последовавшими бы тогда массовыми репрессиями. Обмен денег становился неизбежным, поэтому в парламенте и правительстве начались бурные дискуссии о наиболее приемлемых путях проведения реформы. Требовалось найти решение, позволяющее, по возможности, совместить интересы казны, населения, крупного капитала и иностранных, прежде всего голландских, кредиторов государства.

И вот, в поисках такого решения важную роль сыграл Исаак Ньютон, к которому правительство Англии специально обратилось за советом. Следует подчеркнуть, что столь явное признание авторитета ученых при решении государственных вопросов было не случайным и опиралось на давние, восходящие еще Фрэнсису Бэкону, традиции. При этом интерес к работе ученых со стороны политиков и религиозных деятелей особенно усилился в эпоху Реставрации, когда непрерывная вражда между королем и парламентом, а также между различными церквами и конфессиями вызвала кризис доверия к существующим институтам и породила в стране мировоззренческий вакуум, для заполнения которого было необходимо найти какие-то принципиально новые и, в то же время, заслуживающие доверия глобальные ориентиры.

Именно в этих условиях философия природы ученых-механицистов, их методы постановки экспериментов, правила проведения научных дискуссий и т. д. начинают рассматриваться как долгожданный путь к решению наиболее животрепещущих социально-политических и религиозных проблем, как выход из того хаоса, в который в ХVII в. погрузилась вся Европа, включая пережившую гражданскую войну и продолжавшую находиться в состоянии социальной напряженности Англию.

{Подробнее о связях естествознания с социально-политическими проблемами в Европе и, в особенности, в Англии ХVII в. см. [17-21].}

Cовременники Ньютона воспринимали научные достижения ученых не только и даже не столько как простое умножение позитивных знаний о законах природы, сколько как доказательство способности человека установить на Земле такой же незыблемый порядок, какой ученые уже обнаружили на небе. Не удивительно поэтому, что многие английские государственные деятели этой эпохи серьезно интересовались наукой, а ученые (Р. Бойль, Э. Галлей, Дж. Локк, И. Ньютон и др.) нередко назначались на высокие посты, внося в политическую жизнь страны характерные для научных исследований открытость обсуждения, глубину анализа, смелость и новизну подходов при решении задач.

Одним из наиболее ярких примеров такого содружества ученых и политиков стала рассматриваемая денежная реформа, авторами которой, помимо Исаака Ньютона, были философ, идеолог парламентаризма, врач, член Лондонского королевского общества Джон Локк (1632-1704) и ученик, а впоследствии близкий друг Ньютона, с 1695 г. канцлер казначейства Чарльз Монтегю (лорд Галифакс) (1661-1715). Общее, так сказать, политическое руководство разработкой концепции реформы осуществлял давний друг Локка, глава партии вигов, с 1697 г. лорд-канцлер Англии, в 1699-1704 гг. президент Королевского общества Джон Сомерс (1651-1716). Исходным материалом для обсуждений - они проходили на парламентских слушаниях и даже в печати - стал проект обмена денег, подготовленный по заданию Монтегю секретарем казначейства Уильямом Лаундом (Lowndes).

Для того чтобы лучше понять значение этого проекта, а также суть последующих его изменений, необходимо учитывать то, что главной проблемой реформы была ее колоссальная стоимость. Поэтому при составлении и обсуждении проекта требовалось прежде всего решить, за чей счет будет производиться реформа, а поскольку в нормализации денежного обращения были заинтересованы все слои общества, то, казалось бы, и оплатить реформу должен был каждый имеющий деньги житель страны. Другими словами, обмен денег следовало производить так, как его производили в прежние времена: казна брала на себя расходы по перечеканке, а населению обменивали старые монеты на новые по весу, т.е. по реальной стоимости сданного серебра.

Однако, как уже отмечалось выше, замена монет по их весу разоряла население и, в результате, еще больше подрывала экономику государства. Именно поэтому Лаунд предложил провести обмен денег не по весу, а по номиналу, что обошлось бы казне, по его подсчетам, в 1,5 миллиона фунтов стерлингов. При этом, чтобы частично компенсировать эти огромные, по тем временам, расходы, предлагалось одновременно девальвировать на 20% фунт стерлингов (путем уменьшения содержания в нем серебра), а также обязать население оплатить половину затрат на перечеканку монет.

{ Подробнее о позициях авторов реформы см. [1, с. 367-369], [14, с. 137-138], [15, с. 380-382].}

Дж. Локк выступил в дискуссиях как резкий противник девальвации, которая могла подорвать доверие иностранных кредиторов Англии и нанести серьезный ущерб отечественным банкам. При этом испорченные монеты Локк предложил временно оставить в обращении, снизив их стоимость до стоимости реально содержащегося в них серебра. В свою очередь, Ньютон полагал неизбежной девальвацию, выдвинув, однако, радикальное предложение о том, что обмен должен быть произведен так, как это предлагал Лаунд, но не полностью за счет казны. Что же касается неизбежного при девальвации роста цен, то Ньютон предложил для контроля над ними создать специальное министерство.

К сожалению, мы не знаем, как конкретно проходили споры о путях проведения реформы. Известно только, что итоговый проект, который Монтегю, как глава казначейства, успешно защитил в парламенте, представлял собой не компромиссную "золотую середину", а парадоксальный симбиоз наиболее радикальных предложений Лаунда, Локка и Ньютона. Так, у первого была взята идея стремительного, чтобы избежать дальнейшей порчи монет, обмена денег по номиналу, у второго - отказ от девальвации ради сохранения незыблемости национальной денежной единицы и, наконец, у Ньютона была взята идея обмена денег полностью за счет казны. Причем последнее мотивировалось тем, что все расходы по обмену денег должно взять на себя правительство, вольно или невольно доведшее страну до кризиса [16, с. 289].

В конце 1696 г. парламент Англии принял пакет законов, предписывавших гражданам в установленный и весьма непродолжительный срок сдать в казну все имеющиеся у них испорченные деньги и через некоторое время получить взамен (по номиналу!) новые, полноценные монеты. Поначалу при обмене денег возникла острая и крайне тяжелая для экономики нехватка наличности, т. к. Монетный двор совершенно не справлялся с резко возросшей нагрузкой. Однако после того, как в 1696 г. руководство взял в свои руки Ньютон, производство денег удалось быстро увеличить почти в десять раз.

{Такого результата удалось достичь как раз за счет наведения порядка и модернизации некоторых технологичесих процессов, так и юлагодря существенному расширению производственных мощностей Монетного двора, включая создание его филиалов в ряде городов (филиалом в Эссексе руководил астроном Э. Галлей), сторительству передвижных машин для чеканки денег и т. д.}

Уже к концу 1697 г. дефицит наличности, который буквально парализовал торговлю, был ликвидирован и деловая жизнь Англии возобновилась в полном объеме. При этом казна, собирая налоги со все возраставшего товарооборота, смогла в течение нескольких лет полностью возместить потери, понесенные в ходе обмена денег. Таким образом реформа, проведенная в интересах простого населения и деловых кругов, оказалась выгодной и правительству.

Во избежание недоразумений следует подчеркнуть, что обмен денег в столь грандиозных масштабах не мог обойтись без эксцессов и злоупотреблений. Так, некоторые, близкие к правительственным кругам банки нажились на этой операции, а немалое количество людей не успело или не смогло обменять свои деньги в установленный срок и, в результате, понесло потери, хотя, следует признать, при обмене денег по весу эти потери были бы намного больше. С другой стороны, важно помнить, что авторы реформы были трезво и государственно мыслящие люди. Поэтому обмен денег по номиналу не был проявлением их альтруизма или стремления загладить просчеты правительства. Скорее, мы имеем дело с рождением принципиально новой и необычайно смелой финансовой политики, направленной на стимулирование национальной экономики.

Обмен денег обошелся казне в 2,7 млн. фунтов стерлингов, что составляло тогда почти полтора ее годовых дохода. Безусловно, и раньше находились мудрые правители, которые понимали, что ради процветания государства не следует разорять свой народ непомерными поборами. Однако выдвижение проекта согласно которому опустошенная казна должна была для своего спасения выплатить населению огромную сумму денег,

{Средства на реформу правительству англии пришлось одалживать у крупных банкиров и купцов, стремившихся нормализовать денежное обращение страны, а также у Нидерландов (главного кредитора и торгового партнера англии), заинтересованных в стабильности фунта стерлингов.}

потребовало поистине "коперниканского переворота" в представлениях о роли денег в экономической жизни государства.

Для того, чтобы лучше осознать смелость и необычность Великой перечеканки, имеет смысл вспомнить некоторые, куда более поздние эпизоды отечественной истории. Так, хорошо известно, что главным недостатком манифеста об отмене крепостного права в России было введение выкупа за землю. Стремясь переложить расходы по освобождению крестьян на них самих, российское правительство обязало бывших крепостных выплачивать огромные (за счет набегания процентов) и буквально разорявшие их налоги ("выкупные"), которые были отменены только после революции 1905 г. Между тем, уже в конце 60-х гг. XIX в. Видный русский экономист В. В. Берви-Флеровский в своих статьях призывал правительство Александра II хотя бы уменьшить выкупные платежи, детально разъясняя, что вскоре, за счет роста потребления и активизации деловой жизни задавленных ныне налогами крестьян, казна получит много больше того, что первоначально потеряет [22]. Властям, однако, такое предложение показалось настолько диким, что его автор был объявлен душевнобольным. Впоследствии Берви-Флеровский навсегда покинул Россию.

В середине 70-х гг. прошлого столетия Д. И. Менделеев выдвинул предложение освободить российские нефтепромыслы от акцизных сборов. Опираясь на глубокое изучение отечественного и зарубежного опыта Менделеев объяснял министру финансов М. Х. Рейтерну, что эти акцизы (их величина составляла всего 300 тыс. рублей в год) душат рождающуюся промышленность. Отказ же от них вознаградится быстрым развитием нефтепромыслов и обернется многомиллионными доходами. Первоначально Рейтерн назвал эти предложения "профессорскими мечтаниями". Однако позже он все-таки прислушался к советам ученого и отменил акциз, что дало толчок к быстрому развитию нефтеперерабатывающей промышленности и вскоре позволило России отказаться от импорта американского керосина [23, с. 129-130, 133].

По-видимому, на решение министра финансов последовать рекомендациям Менделеева в немалой степени повлияла скромная сумма акциза и, следовательно, небольшая степень риска. В тех же случаях, когда речь идет о крупномасштабных проектах, затрагивающих экономику в целом, любые предложения ограничить доходы казны во имя будущего процветания страны воспринимаются государственными мужами как очередные "мечтания", совершенно не осуществимые при реальной жизни

{В одном из своих выступлений Е. Гайдар пояснил депутатам ВС СССР, что полная компенсация гражданам их обесцененных вкладов потребовала бы суммы, равной 6 квартальных бюджетов страны. Величина этой цифры произвела на депутатов огромное впечатление. Между тем, доход казны за 6 кварталов равен полуторагодовому доходу. Таким образом мы имеем дело с суммой, равной по величине (в относительных масштабах, конечно) той, которую пришлось выплатить англичанам в ходе реформы конца XVII в.}

В принципе, понять подобную реакцию можно. Действительно, любые попытки последовать советам теоретиков при подорванной финансовой системе неизбежно ведут к образованию бюджетных "дыр", заткнуть которые можно будет либо печатая ничем не обеспеченные деньги, либо за счет огромных внешних займов. При этом и в первом, и во втором (хотя и в меньшей степени) случае мы получим вспышку инфляции, которая быстро сведет на нет все усилия по оздоровлению экономики.

Анализируя проблемы, стоявшие перед авторами проекта Великой перечеканки, важно учитывать, что угроза инфляции существует даже тогда, когда экономика использует не бумажные, а металлические деньги. Так, в XVI в. из-за огромного наплыва серебра из Южной Америки цены на основные продукты выросли в среднем по Европе в 3-4 раза. При этом экономику Испании - главной колониальной державы того времени - этот поток серебра буквально разорил, превратив воинов, крестьян, ремесленников в авантюристов, бездельников и мотов, чьи легко доставшиеся деньги обогащали не собственную страну, а нидерландских купцов.

Понятно, что аналогичный финал (пусть в меньших масштабах) был возможен и в Англии. Безусловно, выдача населению полноценных денег, взамен испорченных, могла активизировать торговлю и, как следствие, увеличить налоговые поступления в казну. Однако покупательная способность собираемого серебра была при этом существенно ниже. Ведь, если цены не снизились при падении спроса после обмена денег (по весу!) в середине XVI в., то что могло помешать повышению цен при увеличении платежеспособного спроса?

В лучшем случае, торговцы могли просто сохранить прежние номиналы цен или даже несколько их снизить, однако при использовании полновесных монет это все равно означало бы падение стоимости серебра на внутреннем рынке. В свою очередь, результатом такого падения мог бы стать отток серебра за границу, что, несомненно, ухудшило бы и без того тяжелое внешнеэкономическое положение Англии, которая в это время вела войну с Францией. Таким образом понятно, почему первоначальные проекты реформы носили куда более умеренный и бескомпромиссный характер, а Ньютон к тому же предложил в качестве временной, обусловленной идущей войной, меры ввести государственный контроль над ценами.

Тем не менее, в итоге был принят рискованный и обременительный для казны вариант обмена денег, который, казалось бы, должен был лишь ухудшить экономическое положение страны. Поэтому, хотя нам и неизвестно, что побудило авторов реформы сделать этот шаг, мы вправе поставить вопрос: почему, собственно, Великая перечеканка не только не разорила английскую экономику, но и стала отправной точкой ее расцвета?

Ньютон и Маркс. Парадоксы макроэкономики

Одним из наиболее распространенных мифов массового экономического сознания является миф о том, что любое принудительное увеличение денежной массы в стране (например, в результате повышения средней заработной платы) обязательно - поскольку количество производимых товаров при этом не изменится - приведет к пропорциональному росту цен и, следовательно, не принесет людям реального улучшения их благосостояния.

Нетрудно заметить, что эти, кажущиеся самоочевидными, рассуждения неявно исходят их представления о существовании линейной зависимости среднего уровня цен от количества денег, находящихся в обращении. Между тем, эта зависимость является прямо пропорциональной лишь в случае простейших товарно-денежных отношений, с которыми в основном и имеет дело население. В случае же макроэкономики связь между товарной и денежной массами носит куда более сложный характер. В частности, при анализе этой связи оказывается принципиально необходимым учитывать такие тонкие эффекты, как взаимные изменения структуры спроса и предложения, превращение в товар самих денег, рост производительности труда и многое другое. Классическим образцом экономического исследования, учитывающего подобные эффекты, можно считать известную работу Карла Маркса "Заработная плата, цена и прибыль", которая, как представляется, могла бы оказать существенную помощь при объяснении причин успеха Великой перечеканки.

Данная работа Маркса была посвящена анализу некоторых теоретических концепций противников забастовочного движения, пытавшихся убедить рабочих в абсурдности их борьбы. Так, рабочим объясняли, что удовлетворить их требования о повышении заработной платы можно лишь за счет увеличения цен на выпускаемую ими продукцию, а это приведет либо к ущемлению интересов других групп населения, либо к сворачиванию производства и безработице. Поэтому выполнение требований бастующих повредит, прежде всего, им самим и, если они действительно хотят жить лучше, то просто должны больше работать, быть бережливее, и тогда в результате общего улучшения жизни возрастут и их доходы.

Следует подчеркнуть, что подобные рассуждения находили определенный отклик в рабочей среде, в силу чего они стали предметом детального анализа на экстренном заседании I Интернационала, проходившем в 1865 г. в Лондоне. При этом непосредственным поводом к обсуждению стал доклад рабочего Джона Уэстона, в котором утверждалось, что разворачивающаяся в Европе борьба за повышение заработной платы ничего не дает трудящимся, т. к. Это повышение тут же компенсируется ростом цен. Поэтому единственным результатом всеобщей забастовочной борьбы будет лишь перекладывание денег из одного кармана в другой, а не реальное улучшение жизни рабочих.

В своем ответном докладе "Заработная плата, цена и прибыль" Маркс прежде всего объяснил, что предложенные Уэстоном тезисы содержат грубую и весьма распространенную ошибку - представление о том, что предприниматели могут устанавливать цены на производимые товары исключительно по своему усмотрению, не учитывая условий, складывающихся на рынке. Далее Маркс отметил, что центральное место в рассуждениях Уэстона занимал следующий, казалось бы, неопровержимый, аргумент. Рабочий класс, рассматриваемый в целом, тратил почти весь свой доход на предметы первой необходимости. Поэтому общее повышение уровня заработной платы вызовет рост спроса на эти предметы и, следовательно, рост их цен, что компенсирует убытки капиталистов и ликвидирует дополнительный доход рабочих.

Отвечая своему оппоненту, Маркс отметил, что сказанное справедливо лишь для капиталистов, производящих предметы первой необходимости. У капиталистов же, производящих предметы высокого достатка и роскоши, дела будут обстоять иначе. Причем в обществе, где 2/3 национального продукта потребляется пятой частью населения, производителей таких предметов очень много и они не смогут компенсировать падение прибыли повышением цен на свои товары, так как спрос на них снизится. В результате капитал начнет перетекать в те области экономики, где норма прибыли выше, что приведет к увеличению производства предметов первой необходимости и соответствующему снижению цен на них до уровня, обеспечивающего равную норму прибыли во всех областях экономики. Таким образом следствием повышения заработной платы рабочим станет не только перераспределение доходов, но и переориентация экономики на удовлетворение нужд малообеспеченных слоев населения [24, с. 253-255, 257-258].

Поскольку подобные рассуждения могли показаться слишком далекими от реальной жизни, Маркс напомнил в своем докладе о принятии в 1848 г. билля о полуторачасовом сокращении рабочего дня при сохранении прежней заработной платы. Это сокращение, осуществленное принудительным образом во всех ведущих отраслях английской промышленности, соответствовало повышению почасовой заработной платы и рассматривалось тогда многими экономистами как подрыв конкурентных возможностей страны на мировом рынке и "похоронный звон" по ее могуществу. Однако в действительности этот знаменитый билль не только содействовал уменьшению безработицы и развитию производительных сил рабочих, но и привел к падению цен на фабричные продукты. В результате, английские рабочие, доходы которых оказались одними из самых высоких в мире, смогли превзойти другие страны дешевизной своих товаров и, благодаря этому, создать условия для непрерывного расширения рынков сбыта.

{ В 70-е годы нашего века, когда японские рабочие добились удвоения своей реальной заработной платы, многие экономисты предрекали, что это удвоение ликвидирует дешевизну японских товаров и тем самым подорвет конкурентные возможности страны. Вскоре, однако, выяснилось, что эти товары еще больше упрочили свои позиции на мировом рынке. Причем уже не только благодаря своей, сравнительно более низкой, цене, но и благодаря своему, ставшему легендарным, качеству, которое обеспечивалось блестящей организацией труда, инициативой и технической оснащенностью высокооплачиваемых японских рабочих.}

Таким образом, подвел итог Маркс, мы видим, что "за некоторыми, скорее кажущимися, чем действительными исключениями, в среднем высокооплачиваемый труд производит дешевые товары, а низкооплачиваемый - дорогие" [24, с. 260-261, 269-270].

На первый взгляд, этот вывод полностью противоречит здравому смыслу. Но все дело тут просто в том, что страны, где труд дорог, - это страны, где его берегут, непрерывно вкладывают средства в механизацию и автоматизацию производства, что, в конечном счете, и ведет к удешевлению создаваемых товаров

{В качестве иллюстрации этой закономерности интересно рассмотреть некоторые современные статистические данные о стоимости научной продукции в разных странах. Так, по данным, приведенным в книге Б. Смита [25, с. 171], в астрономии и астрофизике на 1 млн долларов затрат приходится: в США - 12,3 публикации, в Японии - 1,6, в Германии - 2,6, во Франции - 2,0, в Великобритании - 5,1, в Нидерландах - 2,8. Сходные цифры приводятся и по научным публикациям в атомной физике. Конечно, нет никаких сомнений и в том, что продукция гораздо более высокоплачиваемых, чем их зарубежные коллеги, американских ученых стоит намного дешевле.}

Мне представляется, что марксов анализ взаимосвязи заработной платы и цен позволяет, хотя бы в общих чертах, понять, почему резкое увеличение денежной массы (как, например, в ходе Великой перечеканки) совсем не обязательно должно вести к инфляции. Несколько огрубляя, можно сказать, что тут все зависит от соотношения между скоростями роста денежной массы в стране и совокупной производительности труда. Если вторая скорость превышает первую, то увеличение денежных доходов населения может, в принципе, сопровождаться даже снижением цен. В этом как раз и состоит причина отмеченного Марксом положительного воздействия на экономику от перелива капиталов в сферу производства товаров массового потребления. Дело в том, что именно в этой сфере возможен непрерывный рост производительности труда, прежде всего, за счет его механизации при выпуске однотипной продукции. Поэтому перераспределение доходов ведет не к перекладыванию денег из одного кармана в другой, как полагал Уэстон, а к структурной перестройке экономики.

{Важно подчеркнуть, что подобный эффект не получается автоматически. Структурная перестройка экономики требует создания специальных условий, обеспечивающих нормальную конкуренцию, получение банковских кредитов и, кроме того, защиту избирателей. Вспомним, что герой известного романа Марка Твена "Янки при дворе короля Артура" начал модернизацию средневековой экономики с создания... патентного бюро.}

В случае же перелива капиталов в сферу производства уникальных предметов роскоши (дворцы, модная одежда, произведения искусства, наем слуг и т. д.) или в случае увеличения государственных доходов на армию, правительственный аппарат и т. п. Аналогичных рост производительности труда скорее всего будет невозможен. Следовательно, результатом такого перераспределения денег в обществе станет инфляция, еще больше усиливающая нищету населения.

Из сказанного выше следует, что английская экономика после Великой перечеканки должна была, чтобы избежать обесценивания денег, как можно быстрее переключиться на расширенное производство товаров массового спроса. Однако на рубеже XVII и XVIII вв. возможности для такого рывка у Англии, бедной людскими и природными ресурсами, отсутствовали. До начала промышленной революции оставалось почти столетие, поэтому, для успеха реформы, требовалось найти такой товар, к расширенному производству которого английская экономика уже была бы хорошо подготовлена, причем настолько, чтобы иметь возможность успешно конкурировать с гораздо более развитыми экономиками Нидерландов и Франции. Таким товаром для Англии стал продукт, пользующийся в рыночной экономике наивысшим спросом - деньги.

Загадка золотой гинеи

Историки-экономисты уже давно обратили внимание на то, что в самом конце XVII в. Англия ввела и затем поддерживала в течение нескольких десятилетий явно невыгодный для себя курс обмена золота на серебро. В то время, как практически во всем мире деньгами считалось именно серебро, а золото рассматривалось как драгоценный металл.

Превращение золота из драгоценного металла в обычные деньги (т. е. особый, во многом символический товар, а не просто дорогие монеты) было весьма сложным и длительным процессом. Самой по себе драгоценности металла для такого превращения было явно недостаточно. Так, попытки ввести в XVIII в. платиновые деньги в России и Испании окончились неудачей.}

Казначейство и Монетный двор Англии установили обменный курс, согласно которому цена золота почти на 10% превышала европейскую. Результатом такой валютной политики, естественно, стал отток из страны серебра и приток золота. Причем последнее и так поступало в Англию в значительных количествах, после того как она в 1703 г. установила контроль над Португалией и ее золотыми рудниками в Бразилии.

Пытаясь объяснить эту странную политику, историк-экономист Ф. Бродель, впервые заостривший внимание на данной проблеме, писал, что такой курс обмена позволил Англии хорошо подготовиться к начавшемуся в конце XVIII в. постепенному переходу Европы к золотому стандарту, и благодаря этому дополнительно упрочить свои позиции на мировом рынке. Кроме того, переориентация на золото стала для Англии важной вспомогательной ступенькой при переходе к бумажным деньгами современного типа [1, с. 369-372].

Безусловно, определенный резон в подобном, презентистском, объяснении есть, однако вряд ли Монтегю и Ньютон - главы, соответственно, Казначейства и Монетного двора - могли проводить валютную политику страны, руководствуясь столь отдаленными перспективами. Скорее, можно предположить, что именно эта политика явилась одной из причин переориентации мировой экономики на золото. Поэтому более вероятным мне представляется другое объяснение Броделя, в котором он, буквально вскользь, упоминает о том, что аналогичный вывоз серебра и ранее практиковался некоторыми городами-государствами (Венецией, Антверпеном, Амстердамом) в торговле с Востоком (там же, с. 370).

Смысл такого вывоза состоял в следующем. Страны (Китай, Индия, Россия, Турция и др.), не вовлеченные в европейский товорооборот, соглашались вести торговлю с Европой только за наличное серебро. Поэтому преимуществами торговли с другими странами обладал тот, кто располагал огромными запасами наличности, и благодаря этому мог, нередко выплачивая завышенные цены, проникать на рынки Востока и устанавливать контроль над торговыми путями. Прибыль же от таких операций извлекалась в основном не на Востоке, а в Европе при продаже привезенных товаров по монопольным ценам (cм. об этом [1, с. 476-477] и [26, с. 90-91]).

В XVII-XVIII вв. такую торговлю с Востоком вело наибольшее количество компаний-монополистов, представлявших мировой торговый капитал того времени. И вот именно этим корпорациям (прежде всего, англо-голландской Ост-Индской компании) Монетный двор Англии продавал во все возраставших объемах прекрасно отчеканенные серебряные монеты. Безусловно, для корпораций эта торговля была очень выгодна, но в чем при этом состояла выгода для английской казны? В покупке золота по завышенной цене или чего-то более важного?

Государственный долг Англии и промышленная революция

В последнее время историки все чаще указывают на то, что решающую роль в генезисе английской промышленной революции конца XVIII в. сыграло не изобретение различных машин, а создание соответствующий социальных, экономических, правовых и других условий, позволивших предпринимателям осуществлять быструю и радикальную модернизацию национальной промышленности.

{На принципиальную необходимость создания специального законодательства, защищающего изобретателя, указывает пример создания паровой машины. Так, цех механиков, к которым принадлежал Дж. Уатт, запретил изобретателю завершить работу над его машиной. Поэтому довести до конца свое изобретение Уатт смог, лишь попав в университетскую мастерскую Кембриджа, на которую цеховое законодательство не распространялось [16, с. 412].}

Понятно, что среди таких условий одно из важнейших мест занимали деньги, в данном случае - возможность для предпринимателя оперативно получить значительные кредиты под умеренные проценты. Поэтому при объяснении причин начала промышленной революции необходимо, прежде всего, указать источники, из которых сравнительно бедная страна смогла в течение многих лет финансировать свое "экономическое чудо". Важнейшим источником такого финансирования для Англии стал ее государственный долг.

В политику долгосрочных (внешних и внутренних) государственных займов английское правительство начало втягиваться почти сразу после победы "славной революции" 1688 г. Потребность в таких займах резко возросла в период денежной реформы 1695-97 гг. Однако и после успешного завершения реформы правительство продолжало одалживать деньги и к середине XVIII в. Англия стала обладательницей самого большого в Европе государственного долга.

Историки отмечают, что современников величина этого долга просто ужасала и в печати периодически обсуждался вопрос о том, что будет со страной, если кредиторы вдруг заставят ее выплатить всю эту чудовищную сумму? Однако кредиторы вовсе не собирались требовать все свои деньги сразу. Более того, когда в 1782 г. Англия, потерпев поражение в войне с северо-американскими колониями, обратилась к крупнейшим банкирским домам Европы с просьбой о займе в 3 млн. фунтов стерлингов, эти дома немедленно предложили 5 миллионов [1, с. 388].

Столь высокая степень доверия базировалась, во-первых, на стабильности политического режима Англии; во-вторых, на тех гарантиях по обслуживанию долга, которые брало на себя государство;

{Фактически, именно Англия - государство, управляемое парламентом, - впервые создала институт государственного долга - системы долгосрочных обязательств, не зависящих от каких-либо изменений во внутренней или внешней политике страны.}

и, в-третьих, на той пунктуальности, с какой Английский банк в течение многих десятилетий выплачивал постоянные проценты по облигациям государственных займов. Именно поэтому на европейских биржах английские ценные бумаги пользовались значительным и все возрастающим спросом, а их покупка считалась одним из наиболее надежных способов долгосрочного помещения капитала. В результате, продавая свои облигации, Англия могла привлекать для развития национальной экономики свободные капиталы всей Европы, что, в конечном счете, и послужило финансовой основой промышленной революции. Естественно, при этом быстро рос государственный долг, однако еще быстрее росло могущество страны. Поэтому к концу XVIII в., когда экономические успехи Англии стали просто очевидными, даже самые отъявленные скептики начали признавать, что государственный долг является величайшим богатством страны, гарантом ее стабильности и величия [1, с. 384-388], [3], [7].

В определенной степени можно сказать, что костяк английской экономики XVIII в. составила "финансовая пирамида" - структура, в которой проценты по предыдущим займам выплачивают за счет новых, еще больших, и т. д. Понятно, что структуры такого рода не могут существовать долго и поэтому, как правило, создаются в сугубо мошеннических целях. Однако в отличие от множества подобных однодневок, английская "пирамида" не только просуществовала более сотни лет, но и к середине XIX в. позволила стране "перерасти" свой долг и самой превратиться в одного из крупнейших кредиторов в мире. Но как оказалось возможным создание, а затем бесперебойное функционирование этой парадоксальной денежно-кредитной системы?

У основания английской "финансовой пирамиды"

Решающим моментом в создании института государственного долга - сердцевины английской финансовой системы XVIII в. - было завоевание безусловного доверия зарубежного и отечественного капитала и мне представляется, что именно стремлением к такому завоеванию можно объяснить ту странную политику завышения цены золота при его обмене на серебро, которую в течение длительного времени проводили Казначейство и Монетный двор.

Безусловно, этот обмен был выгоден прежде всего крупным компаниям, нуждавшимся для торговли со странами Востока в огромных количествах серебряных денег, т. к. только при помощи массового ввоза наличности можно было проникнуть на рынки этих стран. Однако если, используя серебро, торговые корпорации могли преодолевать изоляционизм Востока и закупать те товары, которые затем с выгодой продавали на европейских рынках, то Ньютон и Монтегю по отношению к этим корпорациям совершали, по сути, аналогичную операцию. При этом, правда, продавая на льготных условиях серебряные деньги, английское правительство покупало товар менее материальный, чем шелка и пряности, но не менее ценный. Этим товаром было доверие европейского капитала, а также и его принципиальная заинтересованность в развитии национальной экономики Англии. Последнее было особенно важно, так как создавало основу для решения одной из наиболее сложных и важных проблем хозяйственно-политического развития Европы XVII-XVIII вв.

{"Национальная экономика - как определяет ее Ф. Бродель - представляет собой политическое пространство, превращенное государством (...) в связное и унифицированное экономическое пространство, деятельность различных частей котрого может быть объединена в рамках одного общего направления. Одной лишь Англии удалось в достаточно короткий срок реализовать такое свершение. Применительно к этой стране нередко употребляют слово "революция": сельскохозяйственная революция, политическая революция, финансовая революция, промышленная революция. К этому списку следует добавить еще одну революцию, (...) приведшую к созданию в стране национального рынка" [2, с. 105].}

Суть этой проблемы заключалась в существовании глубокого разрыва между высокоразвитой деловой жизнью ряда крупных городов (Амстердам, Лион, Лондон, Севилья и др.) и патриархальным ведением хозяйства на внутренних рынках тех стран, к которым (скорее, чисто юридически) принадлежали эти торгово-промышленные центры. Фактически, это были независимые города-государства,

{Сеть такого рода торговых центров начинает складываться в Европе уже в XII-XIII вв. Первоначально лидерство среди них занимают Генуя, Брюгге, Венеция, позже Франкфурт-на-Майне, Антверпен. В XVII в. безусловным лидером уже мировой торговли становится амстердам, а в XVIII в. - Лондон.}

занимавшиеся оптовой транснациональной торговлей со странами Средиземноморья, Востока и Нового Света. Важно подчеркнуть также, что эта, высокоприбыльная, торговля весьма жестоко контролировалась сравнительно небольшим количеством банкирских и купеческих компаний, которые были очень мало заинтересованы в деятельности на внутренних рынках ввиду их бедности, господства на них неэффективного крестьянского труда, отсутствия надежных путей сообщения, произвола местных чиновников и т. п. Тем самым возникал порочный круг: обладатели крупных капиталов не желали их вкладывать во внутренний рынок из-за его неразвитости, а этот рынок оставался неразвитым из-за недостатка капиталовложений.

В XVII-XVIII вв. эти диспропорции в развитии народного хозяйства стала, по сути, главным препятствием при формировании национальных государств. Особенно показательной в этом отношении является судьба Франции - одного из наиболее могущественных государств Европы того времени. Уже к концу XVII в., благодаря многолетней деятельности знаменитого министра финансов Кольбера, Франция добилась серьезных успехов в развитии ряда производств, однако политика государственной поддержки отдельных направлений отечественной промышленности требовала значительных средств, которые собирались казной при помощи налогов, еще сильнее разорявших и без того бедный внутренний рынок.

В результате, созданные государством мануфактуры по производству высококачественной продукции (текстиль, фарфор, зеркала, гобелены и другие предметы роскоши) ориентировались в основном на экспорт или потребление собственной аристократией, обогащая лишь сравнительно узкий круг людей. Кроме того, предоставление правительством всевозможных льгот и привилегий избранным предпринимателям неизбежно вело к коррупции, разрушая политическое единство Франции и подготавливая социальный взрыв конца XVIII в.

{ Подробнее о политике Кольбера и ее последствиях для Франции см. работу В. Н. Малова [27]. Что же касается Англии, то тут борьба против предоставления так называемых "королевских" привилегий отдельным предринимателям развернулась еще при Карле 1, накануне революции 1642-49 гг. [16, с. 411-412].}

Для того, чтобы избежать роста диспропорций при развитии народного хозяйства и связанных с ними негативных социальных последствий, требовалось ликвидировать отсталость внутреннего рынка. Однако средств на это у европейских государств, втянутых в борьбу за колонии, естественно, не было. Тем более, что, в отличие от капиталовложений во внешнеэкономическую экспансию, инвестиции во внутренний рынок не обещали, во всяком случае поначалу, значительной и быстрой прибыли.

Первым, и долгое время единственным, государством, которому удалось выйти из этого тупика и создать национальную экономику как некую органическую целостность, была Англия, сумевшая при помощи своего государственного долга использовать для развития промышленности мощь сперва европейского, а затем мирового капитала. При этом первоначальным гарантом этого долга стала бесперебойная работа Монетного двора, продававшего серебряные деньги лучшего в мире качества по ценам, выгодным для отечественных и иностранных торговых компаний.

Важно подчеркнуть, что подобным гарантом Монетный двор смог стать, прежде всего, потому, что, в отличие, к примеру, от мануфактур Кольбера, его продукция не создавала конкуренции производителям обычных товаров. Далее, Монетный двор не только являлся государственным (причем сугубо убыточным!) предприятием, но и частью государственной системы. Поэтому заинтересованные компании могли поддержать его работу, лишь поддерживая экономику Англии в целом, так как в условиях хозяйственного или политического кризиса в стране нормальное производство денег стало бы невозможным.

Таким образом складывался своеобразный альянс, в котором европейский капитал получал доступ к лучшему монетному двору, а Англия получала огромные займы, благодаря которым ее банки могли предоставлять кредиты предпринимателям на необычайно выгодных для последних условиях. Благодаря этому альянсу льготный режим работы создавался не только для отдельных промыслов, ориентированных на экспорт и, в силу этого, слабо связанных с условиями хозяйствования на внутреннем рынке, но и для всей экономики в целом. Так, дешевые кредиты содействовали увеличению числа предпринимателей и усилению конкурентной борьбы между ними.

Последнее же, с одной стороны, создавало условия для роста производительности труда и заработной платы рабочих, а с другой, - сдерживало подъем цен. Следует отметить, что, в отличие от рассмотренной Марксом реформы 1848 г., в Англии в первой половине XVIII в. не удалось избежать роста цен, особенно в Лондоне, который стал одной из самых дорогих столиц Европы. В то же время, среднее увеличение цен все-таки заметно уступало увеличению денежных доходов населения.

В результате, английский внутренний рынок становился все более емким и привлекательным для крупных торговых компаний, способных организовать массовые поставки товаров из-за границы или из отдаленных районов страны. Это, в свою очередь, вело к строительству дорог, портов и каналов и, кроме того, не давало местным торговцам и производителям взвинчивать цены.

И, наконец, последнее. Активизация деловой жизни Англии давала возможность всем, у кого появлялись денежные накопления, вкладывать последние в банки, число которых быстро увеличивалось, или в покупку акций компаний, государственных ценных бумаг и т. п. Тем самым, дополнительно возрастали кредитные возможности государства, а с другой стороны, уменьшалось давление на рынке потребительских товаров. Создание благоприятных условий для массового проявления деловой активности позволило английскому правительству за счет косвенных, не так бросающихся в глаза и, в определенной степени, более справедливых, налогов с товарооборота собирать в казну беспрецедентно большие суммы. Так, общее количество налоговых поступлений достигало в Англии 20% от налогового национального продукта. В то же время в других европейских странах максимально допустимым рубежом, переход через которых грозил социальными потрясениями, считался 10-процентный налог и именно попытка достичь этого предела в конце XVIII в. стала для Франции роковой. В результате Англия, чье население было в 2,5 раза меньше, чем у франции, могла собирать почти такую же сумму налогов, какую с огромным трудом собирало французское правительство [1, с. 394-395].

{ На величину собираемых налогов во Франции и других континентальных странах в значительной степени повлияло то, что основное бремя податей ложилось в основном на третье сословие, т. к. дворяне и духовенство практически не платили налоги.}

Таким образом круг замыкался и английская казна получала - причем во все возрастающих количествах - средства для продолжения той, парадоксальной, финансовой политики, у истоков которой стоял Ньютон.

{Введение особого курса обмена золота на серебро вряд ли было результатом заранее обдуманного плана. Скорее, эта идея вызревала постепенно. Так, Монетный двор брал заказы на изготовление денег из американского серебра еще до назначения Ньютона на пост Директора. С другой стороны, после того, как дефицит наличности в ходе проведения реформы был ликвидирован, мощности Монетного двора некоторое время простаивали, а англо-голландская Ост-Индская компания в это время нуждалась в больших количествах серебряных денег. По-видимому, это и стало толчком к установлению взаимовыгодного сотрудничества. Однако превращение идеи в неукоснительно проводимую финансовую политику было всецело заслугой Ньютона и Монтегю.}

Эта политика в конце XVII в. позволила спасти страну от катастрофы, а на протяжении XVIII в. превратила деньги из простого средства платежа в инструмент формирования экономики нового типа, которая отличалась органической взаимосвязью внутреннего и внешнего рынков, а также способностью быстро вовлекать (в форме кредитов) в зону своего действия новые социальные ресурсы, включая интеллект изобретателей и ученых.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бродель Ф. Время мира. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т. 3. М., 1992.

2. Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск, 1993.

3. Dickson P. The Financial Revolution in England: A Study in the Development of Public Credit in England, 1688-1756. L., 1967.

4. Hyde Ch. K. Technological Change and the British Iron Industry, 1700-1820. L., 1977.

5. Chaudhury K. The Trading World of Asia and the English East India Company. 1660-1760. Cambridg, 1978.

6. Pawson E. The Early Industrial Revolution: Britain in the Eighteenth Century. N. Y., 1979.
7. Cortell P. Industrial Finance: The Finance and the Organization of English Manufacturing Industry. L., 1980.

8. Corfield P. I. The Impact of English Towns, 1700-1800. Oxford, 1982.

9. Вавилов С. И. Исаак Ньютон. 1643-1727. 4-е изд. М., 1989.

10. Craig I. Newton at the Mint. Cambridge. England, 1953.

11. Craig I. The Mint. Cambridge. England, 1953.

12. Craig I. Isaac Newton - Crime Investigator // Nature. 1958. V. 182. № 4629. P. 149-152.
13. Westfall R. S. Never at Rest: A Biography of Isaac Newton. Cambridge etc., 1982.

14. Antony H. D. Sir Isaac Newton. L., 1984.

15. Christianson G. E. In the Presence of the Creator. Isaac Newton & His Times. L., 1984.
16. Кулишер И. М. История экономического быта Западной Европы. 8-е изд. М.; Л., 1931. Т. 2.

17. Jacob M. C. The Newtonians and the English Revolution, 1689-1720. Ithaca, 1976.

18. Buck P. Seventeenth Century Political Arithmetica: Civil Strife and Vital Statistics // Isis. 1977. V. 68. P. 67-84.

19. Shapin S., Schaffer S. Leviathan and Air - pump: Hobbes, Boyle and the Experimental Life. Princeton, 1985.

20. Shapin S. Of Gods and Kings: Natural Philosophy and Politics in the Leibniz-Clarke Disputes // Isis. 1981. Vol. 72.

21. Менцин Ю. Л. Лаборатория и парламент. (У истоков современной литературы Запада). // Вопросы истории естествознания и техники. 1993. № 4. С. 3-15.

22. Берви-Флеровский В. В. Избр. эконом. произведения. М., 1958. Т. 1.

23. Дмитриев И. С. "Особая миссия" Менделеева: факты и аргументы // Вопросы истории естествознания и техники. 1996. № 3. С. 126-141.

24. Маркс К. Заработная плата, цена и прибыль // Избр. произведения в 2-х тт. Л., 1940. Т. 1. С. 252-302.

25. Smith B. L. R. American Science Policy Sinse World War II. Washington, 1990.

26. История Европы. Т. 4. Европа нового времени (XVII-XVIII века). М., 1994.

27. Малов В. Н. Жан-Батист Кольбер: Абсолютистская бюрократия и французское общество. М., 1991.