Майкл Суини

ЛЕКЦИИ ПО СРЕДНЕВЕКОВОЙ ФИЛОСОФИИ

К оглавлению

ЛЕКЦИЯ 24
«ИМЯ РОЗЫ» И СРЕДНЕВЕКОВЫЙ СПОР ОБ УНИВЕРСАЛИЯХ

«Имя розы» Умберто Эко - роман философский и исторический одновременно. Эко удалось представить в лицах один из главных философских споров средних веков - спор об универсалиях. Как бы ни были точны исторические детали, взгляд на этот спор и на закат средневековья, с которым знакомится читатель, является скорее современным, а точнее, постмодернистским, со всеми преимуществами и слабостями такой точки зрения. Именно модернистская или постмодернистская позиция позволяет Эко показать неспособность средневековых номиналистов довести номинализм до его логического конца, она же лишает номинализм его средневековых черт. Слабость такого подхода и с исторической и с философской точек зрения заключается в том, что автор не учитывает позиции умеренного реализма и неавторитарного ультрареализма в этом споре. Впрочем, Эко хорошо осознает это, и мы находим у него представленную в драматической форме аргументацию в пользу сведения всякого реализма в отношении универсалий к авторитарному ультрареализму. Итак, попытаемся выяснить, правомерна ли предложенная Эко редукция реализма относительно универсалий к авторитаризму. Для этого мы очень сжато представим, как развивался спор об универсалиях, а также рассмотрим вопрос о том, насколько этот спор актуален для современной философии.

В «Послесловии» Эко признается, что в первоначальном замысле романа одним из главных героев должен был быть Уильям из Оккама (Оккам), который затем стал Вильгельмом из Баскервиллы³⁶⁶. Вильгельм Баскервильский говорит, что является другом Оккама и к тому же пытается применять принципы номиналистических рассуждении в расследовании того, что происходит в монастыре. Номинализм представлен не только в лице Вильгельма, но также и в заглавии романа, которое Эко нехотя признает ключевым для интерпретации произведения³⁶⁷. В свою очередь, ключом к интерпретации заглавия является последняя фраза романа: «Оставляю эти письмена, уже не знаю кому, уже не знаю о чем. Stat rosa pristina nomine, nomina nuda tenemus». На протяжении романа Адсон, от чьего лица ведется повествование, отказывается принять номинализм своего учителя Вильгельма, однако в конце своего рассказа Адсону приходится признать философскую истинность номинализма, поскольку он отчаивается найти какой-либо смысл в самих событиях, а авторитетные мнения святых отцов оказываются неспособными просветить его. Адсон утверждает номинализм как философскую истину, находя при этом прибежище в мистицизме и в страстном ожидании смерти. Истина номинализма - мир представляет собой множество разрозненных, ничем не связанных между собой вещей - приводит Адсона к самоуничтожению в безграничном единении с Единым.

Последнее предложение романа ясно говорит о том, что роза остается только в языке. Это недвусмысленная аллюзия на Абеляра, который добавил к трем вопросам Порфирия об универсалиях четвертый вопрос о том, остается ли у универсалии значение в том случае, когда она уже не отсылает ни к какому существующему предмету. Не совсем ясно, что имеется в виду под розой в этом последнем предложении, однако на этот счет есть два предположения. Первое: роза - это средние века в целом и, в частности, те установления, в которые Адсон верил, например бенедиктинское монашество. Второе значение не вызывает сомнений: это та девушка, с которой Адсон имел краткую, но незабываемую связь. К концу повествования ни одна из этих реалий уже не существует: монастырь и то, что он символизировал, разрушены, а девушка погибла. Роза символизирует все, что Адсон любил в этом мире. Но все, что он любил, уничтожено, и поэтому он жаждет смерти. В конце романа не остается практически ничего: розы нет ни в языке, ни в реальности. Роза исчезла не только из реальности, поскольку от монастырской библиотеки остались только жалкие остатки, т. е. слово, которое монастырь был призван сохранять, было утеряно. Вспомним также, что Адсон никогда не знал имени той, которую он любил. Абеляр полагал, что смысл несуществующей реальности может быть сохранен в языке, но Адсон потерял свою розу и как слово, и как реальность. Бесспорная истина номинализма - язык способен организовывать реальность и давать ей смысл - приводит Адсона к нигилизму, поскольку у него нет ни слов, ни смыслов, которые могли бы упорядочить ту реальность, с которой ему пришлось столкнуться. Все что остается - это записанный им рассказ, однако сам он не способен объяснить даже то, что он написал: он не может придать форму ни природе, ни собственному творению.

Точки соприкосновения романа с номинализмом Оккама видны прежде всего в образе Вильгельма, а также в начале (заглавие) и в конце (последнее предложение) романа. Мы встречаемся и с многочисленными аллюзиями на философию Оккама, например на его знаменитую «бритву»³⁶⁸. Однако не менее часты и намеки на номинализм Абеляра. Помимо аллюзии на «Логику для начинающих» в последнем предложении, описание универсалии как смутного образа также восходит к Абеляру³⁶⁹. Очевидно, Эко признает трудность Оккамова представления об универсалии как о естественном знаке и в постмодернистской манере соединяет понимание Оккамом универсалии как знака с абеляровым пониманием универсалии как смутного образа, так что универсалия предстает как искусственный знак.

Картина средневекового номинализма, представленная Эко, беспощадна в том смысле, что она ясно высвечивает последствия отрицания естественного порядка в мире³⁷⁰. Множественность не обладает сущностным или необходимым порядком. Поэтому помимо откровения не существует предпочтительной точки зрения: мир не есть какое-то целое, в нем существует бесчисленное множество точек зрения³⁷¹. Вопреки традиционному представлению о том, что мир есть несовершенное отражение божества, номиналистическому подходу близок образ мира как загадки³⁷². Действительно, главной ошибкой Вильгельма было то, что он поддался искушению поверить в то, что в мире можно наблюдать порядок и цель³⁷³. Лишь когда уже слишком поздно, Вильгельм вспоминает, что мудрость состоит в сопротивлении этому искушению. Всякий видимый порядок в мире - не более чем конструкция человеческого ума³⁷⁴. Подобно Росцелину, который полагал, что универсалия искусственна или условна, т. е. создана языком, Вильгельм осознает ошибочность представления о том, что эта конструкция естественна и независима от активности человека. Поскольку всякий порядок в мире есть лишь временная конструкция человеческого ума, мы должны быть начеку и следить за тем, чтобы не овеществлять и не делать естественным то, что служит лишь инструментом³⁷⁵. Идея отсутствия естественного порядка в мире, представленная в романе Эко, восходит в равной мере и к Абеляру, и к Оккаму, и к Росцелину³⁷⁶. В словах Вильгельма звучит утверждение Абеляра о том, что Бог знает мир, поскольку Он создал его, но, поскольку нам неизвестны божественные идеи, в соответствии с которыми был создан мир, мы остаемся в неведении относительно форм. Хотя нам неизвестны природные формы, мы можем познавать то, что сами творим: тем самым Вильгельм доводит номинализм до логического завершения, утверждая, что объектом познания является искусственная форма. Отсутствие или, по крайней мере, незнание нами естественных форм в мире означает, что мир уже не является отражением Бога³⁷⁷. И поскольку мы можем познавать только то, что сами творим, всякий порядок в мире является отражением нашего собственного ума и его способности придавать порядок миру. Та «форма» которую мы наблюдаем в мире, исходит не от Бога, но от нас самих.

С особым блеском, и с литературной, и с философской точки зрения, Эко показывает общую почву номинализма и ультрареализма, а точнее, авторитарного ультрареализма. Несмотря на очевидные расхождения между номинализмом и ультрареализмом, Эко отмечает, что главный принцип разделяется обоими направлениями. Монастырь, в романе символизирующий средние века в целом, для самих средневековых людей являлся образом космоса³⁷⁸. То, что в структуре монастыря отражаются число, мудрость и мера космоса, несомненно, является аллюзией на Августина и его понимание мира, сопричастного форме, изложенное в «De libero arbitrio». Иными словами, монастырь является материальным воплощением ультрареализма Августина. Убертин, историческая фигура, глава францисканцев-спиритуалов, также олицетворяет ультрареализм Августина: мы это видим в том, какой совет он дает Адсону³⁷⁹. Все попытки обрести знание, говорит он Адсону, происходят от гордыни: мы должны преклоняться перед божественным познанием, а не искать его для себя. Как мы отметили, Августин отождествляет платоновские формы, критерии познания, с божественным умом, что ставит нас перед проблемой того, откуда у нас есть знание вечных форм, если мы не знаем Бога и нам не дано непосредственно лицезреть Его. Убертин осознает эту проблему ультрареализма Августина: мы не можем знать формы, не зная Бога; точнее, знание форм равносильно обладанию божественным познанием. Притязание на такое знание есть богохульство, поэтому мы можем только преклоняться перед божественным познанием. Итак, общим для номинализма и ультрареализма, по крайней мере в лице Убертина, является незнание божественных идей. Абеляр также утверждает, что нам не дано знание божественных идей, Оккам же вообще их отрицает, однако, собственно говоря, нет большой разницы между их позициями и той, что приписывается Убертину.

Представленная Убертином версия ультрареализма быстро приобретает авторитарные черты, поскольку незнание нами критериев истины - божественных идей - приводит к осознанию того, что индивидуальный человеческий разум должен полагаться на суждения авторитетов³⁸⁰. Только традиционный авторитет способен распознавать и устанавливать порядок в мире³⁸¹. И номинализм и авторитарный ультрареализм отрицают возможность познания естественного порядка в мире, оба соглашаются с тем, что индивидуальные точки зрения на одно и то же явление могут расходиться радикальным образом, и что даже взгляды одного лица могут изменяться со временем³⁸². Расхождение между авторитарным ультрареализмом и номинализмом заключается в том, что первый утверждает привилегированную позицию традиционных авторитетов и институций в установлении истины, что наиболее ярко проявляется в лице инквизитора Бернарда Ги³⁸³. Однако такой номиналист, как Оккам, отделяет веру от разума и не усматривает никаких рациональных оснований для следования авторитету. Отделение веры от разума, вытекающее из номинализма, заставляет Вильгельма принять сторону разума и отвергнуть авторитет традиции, что выразилось в его отказе от должности инквизитора. Номинализм, как он представлен в романе Эко, рассматривает авторитет как целиком и полностью находящийся вне сферы разума, и поэтому являющийся источником насилия по отношению к разуму: не может существовать настоящего авторитета помимо индивидуального разума и опыта.

При рассмотрении философии Оккама мы видели, что он не заостряет до предела номиналистическую позицию, по крайней мере в отношении понятия концепта как естественного знака. Согласно принципу бритвы Оккама, необязательные сущности должны быть устранены из объяснения. Однако в таком случае почему естественные знаки, т. е. концепты, необходимы с точки зрения номинализма: разве мы не можем вообще устранить концепты и естественные знаки и просто заменить их конвенциональными знаками устной и письменной речи? Эко - постмодернист в романе неявно совершает такое упрощение номиналистической позиции, явно же он упрощает номинализм Оккама, устраняя Бога как не обязательную сущность. В точном резюме номинализма Оккама, вложенном в уста Вильгельма Баскервильского, реализм - естественный порядок или форма - несовместим с идеей всемогущества Бога³⁸⁴. В ответ на это утверждение Ад-сон спрашивает, в чем же тогда разница между Богом и хаосом как принципами мироздания³⁸⁵. Единственное отличие хаоса от Бога как принципа в том, что хаос проще и, согласно принципу оккамовой бритвы, Бог есть необязательное усложнение.

Этот вывод знаменует тот момент, когда номинализм теряет свой средневековый характер. Номинализм Оккама можно считать средневековым, поскольку в конечном счете он руководствуется благочестивой целью, а именно - защитить всемогущество Бога от посягательств идущей от греков сущности или формы. Кроме того, Оккам остается в средневековье в силу того, что, даже разделяя философию и теологию, сам он является и философом, и теологом, объединяя их по крайней мере в своей личности. Однако в конце романа Адсон отказывается от единства веры и разума, и на уровне личности они не только разделяются, но и становятся несовместимыми. Вера ведет Адсона не к пониманию, а к иррациональному мистицизму, а разум приводит Вильгельма к молчаливому признанию неспособности философии что-либо сказать по вопросам вероучения. Эко удается здесь языком художественного произведения отобразить тот момент, когда номинализм теряет средневековые черты и становится современным, модернистским или, возможно, постмодернистским. Этот же момент иллюстрируется тем, что Вильгельм говорит о математике³⁸⁶. Необходимость в Боге отпадает, когда, будучи неспособными постичь формы, с помощью которых Он создал мир, мы воссоздаем мир математически. Благодаря искусственной реконструкции мир становится познаваемым, а Бог вместе с божественными идеями перестают быть необходимыми как принципы объяснения. Попытка Эко сформулировать воззрения Вильгельма на основе идей, почерпнутых у Аверроэса, явно, и возможно намеренно, абсурдна: отсутствие преемственности между такой точкой зрения и средневековым геоцентризмом подчеркивает тот поворотный пункт, где номинализм перестает быть средневековым.

Если следовать Эко, то в конце средних веков выбор стоял между авторитарным ультрареализмом и номинализмом: интеллектуальная сфера разделялась на тех, кто утверждает истину, опираясь на авторитет, и на тех, кто ищет истину только средствами естественного разума³⁸⁷. Авторитарный ультрареализм охвачен жестокой ненавистью к смеху, который способен высмеять провозглашаемую им непререкаемую истину. Номинализм не только отрицает, он высмеивает вся кую попытку объективировать истину; он смеется над жестокостью авторитета. Присущая авторитарному ультрареализму жестокость приводит его к саморазрушению и к разрушению средневекового мира как целого. Хорхе устраняет угрозу авторитету, уничтожая самого себя и монастырь, оба - символы средневековья.

Средневековый номинализм также обречен на гибель, так как он настаивает на сохранении Бога как необходимого принципа, в то время как «бритва» недвусмысленно устраняет необходимость во внемировой причине. В новом мире, приходящем на смену средневековому, будет царить номинализм, очищенный от необходимости в Боге и авторитете. Монастырь горит три дня и три ночи: он не восстает из пепла и его не отстраивают заново. Новый мир будет иметь лишь отдаленное сходство с ним.