Марион Мелвиль
ИСТОРИЯ ОРДЕНА ТАМПЛИЕРОВ
Мельвиль М., История ордена тамплиеров. СПб.: Евразия, 2000. 415
с.
К оглавлению
Часть третья
ГЛАВА XXII
Расчеты Гийома Ногаре
Из всех, кому удалось ускользнуть из утраченного королевства,
тамплиеры были особенно растеряны. Светские бароны искали убежища
на Кипре, где рыцари св. Иоанна обладали уже значительным состоянием.
В 1310 г. госпитальеры завоевали остров Родос и создали морскую
державу, соперника итальянских республик. Тевтонские рыцари переместили
свои главные силы в Пруссию. Тамплиерам, жертва которых оказалась
самой тяжкой, было труднее всего приспособиться, ибо их владения
на Кипре не были сравнимы с доменами госпитальеров. Возможно,
им было бы лучше перенести свои силы в Испанию, где они играли
большую роль в отвоевании Иберийского полуострова. Но они все
еще надеялись восстановиться в Сирии и разделились между своими
командорствами на Кипре и в Париже.
Дом ордена Храма в Париже располагался на правом берегу Сены,
Старый Храм — внутри стен, построенных при Филиппе Августе,
позади церквей Сен-Жан-ан-Грев и Сен-Жерве; Новый Храм,
с массивной башней, за крепостной стеной — на месте нынешнего
квартала Тампль. Две группы строений состояли из просторных покоев,
где французские короли размещали своих избранных гостей. [502]
Более того, в башне Тампля, настоящей крепости, хранилась королевская
казна. Долгое время парижский Дом организовывал связь между провинциями
ордена на Востоке и Западе; ни одно из командорств Испании или
Италии не могло сравниться с ним по значению. Только лондонский
Храм приближался к этому — по финансовым и дипломатическим функциям,
которые выполнял.
Но положение французских тамплиеров усложнялось вследствие их
роли банкиров и управляющих казной Франции. "Казначеи парижского
Дома были из крупных финансистов, место которых отмечено в истории
французских публичных учреждений. Они распоряжались финансами
ордена с осторожностью, гибко управляя королевской казной в самые
критические времена". [503]
Орден Храма подверг большим изменениям управление казной во
время правления Филиппа IV Красивого, ибо объем королевских финансов
превышал возможности парижских тамплиеров. С 1291 по 1295 гг.
(частью их) управлял ломбардский банк Франчези. Начиная со Дня
Всех Святых 1295 г. королевские доходы в целом контролировались
новым институтом — казной Лувра, созданной по образцу банка ордена
Храма, но управляемой людьми короля. Следует заметить, что последнее
изменение несколько предшествовало обнародованию папой Бонифацием
VIII буллы "Clericis laicos" (24 февраля 1296) [504],
которая пробила брешь между Папой и королем, запретив светским
властям получать доходы с церковных имуществ — тамплиеры были
бы поставлены в весьма деликатное положение, если бы Филипп не
посчитался с этой буллой. Были ли они предупреждены об этом или
сами желали освободиться от подобной функции? Как бы то ни было,
управление казной Франции было возвращено рыцарям Храма в июне
1303 г., когда Гуго де Перо от имени своего ордена присоединился
к церковной политике короля [505];
и казна оставалась в Тампле вплоть до ареста тамплиеров в октябре
1307 г..
Тезис (разделявшийся некогда и автором), что орден составлял
сообщество, способное помешать французскому королю, не выдерживает
испытания, поскольку король мог прекратить их доступ к управлению
финансами, как только этого бы пожелал. Не сила, а слабость ордена
Храма делала из него желанную добычу.
Отыскивая в документах, относящихся к процессу, по возможности
все, что эрудиция или воображение могут оттуда извлечь, не отвечая
окончательно на все вопросы, которые поднимаются ими, необходимо
учесть, что дело тамплиеров не изолированный феномен, — это часть
трагической серии политических процессов, имеющих отношение к
правлению Филиппа Красивого: Бернара Сессе — епископа Памье, папы
Бонифация VIII и Гишара, епископа Труа. Каждое из этих трех дел
содержит много общих моментов: осужденными оказываются люди церкви,
по закону исключенные из светской юрисдикции; акты осуждения включают
обвинение в ереси и безнравственном поведении; и обвинителем (или
подстрекателем) каждый раз является Гийом де Ногаре. Исследуя
маневры легиста, его отношения с королем, способность извлекать
пользу из любых отклонений от веры, его ловушки, успешно подстроенные
трем Папам, кажется, что ключ от этих дел не в деяниях жертв,
не в загадочном характере молчаливого Филиппа, но в безрассудных
амбициях и в смертельных тревогах Гийома Ногаре.
К 1295 г. Филипп IV правил уже десять лет; французы, которые
нашли удачные прозвища большей части своих королей, остановились
на его внешности и, не рискуя оценивать истинную натуру, назвали
его Красивым. Он действительно был очень красив, высокого
роста, белокурый, с правильными чертами лица, в нем восхищали
сила и храбрость; его знали как благочестивого человека; он любил
свою жену и свою семью; личная жизнь его была лишена страстей
и, до последних лет царствования, почти не содержала инцидентов.
Однако нечто вроде тайны окутывало его: этот железный король,
— был ли он действительно так силен? Годфруа Парижский, сочинитель
песен, осмелился сказать, "что король был легковерным, как девственница,
и находился в плохом окружении"; епископ Памье, который говорил
inter pocula [в хмельном застолье (лат.)], утверждал,
что "у него красивое лицо, но он не умеет ни говорить, ни думать".
До какой степени министры короля были агентами его воли? Они говорят
за него, и всегда слышны только их голоса. "Король велел выразить
в его присутствии..." — такое произносят из-за вялости или из
хитрости? Он умел показать себя приветливым, но добрые слова,
которыми он жаловал просителей, часто оставались бездейственны.
Возможно, ему особенно недоставало воображения, что объяснило
бы влияние, которое оказывали на него сначала Пьер Флотт из Дофинэ,
потом — южанин Гийом де Ногаре, два легиста, одаренные необычайной
живостью мысли.
Начало жизни Ногаре было скромным: родился в Сен-Феликс-де-Караман,
в диоцезе Ажен; профессор права в Монпелье, затем — судейство
в Бокере; приглашение — благодаря его познаниям — в Париж из Лангедока,
с 1296 г. заседал в королевском совете. Впечатлило ли короля изящество
его речи? На Пасху 1299 г. Филипп посвятил его в рыцари. В марте-апреле
1300 г. Ногаре участвовал в неудачном посольстве в Рим; проявленная
им дерзость и оскорбительная реплика, которую он вызвал в свой
адрес со стороны Бонифация VIII, и последующий провал его миссии,
легли в основу столь личной и упорной ненависти, с которой он
обрушился на Папу, живого и мертвого. [506]
Процесс Бернара Сессе, епископа Памье (июль-октябрь 1301 г.)
отчасти приподнимает занавес над последующими событиями. [507]
Хотя дело никоим образом не коснулось тамплиеров, следует сказать,
что в нем впервые слышится исступленная злоба заключительных реплик
Гийома Ногape в речи, предназначенной для прочтения в Курии. Чтобы
сформулированные против епископа канцлером Пьером Флоттом обвинения
в предательстве и оскорблении Величества сделать более весомыми,
Ногаре обвиняет Бернара Сессе в ереси, симонии, хуле на Святого
Отца и неуточняемых гнусностях. Так непосредственно входим
мы в этот мир "заблуждений, омерзении и ереси", где Ногаре был
одним из первых, кто воспользовался ими в политических целях.
Сессе был спасен твердостью своего предстоятеля, Жиля Эйслена,
архиепископа Нарбоннского, за карьерой которого можно проследить,
начиная от дела Памье до тамплиеров, которых он, возможно, знал
и которых предоставил их участи. Зажатый между Бонифацием и Филиппом,
он постарался служить обоим хозяевам, прежде чем окончательно
перейти на службу к более сильному — королю.
Весной 1302 г. состоялась попытка посредничества между Филиппом
и Святым престолом со стороны герцогов Бургундского и Бретонского
(к ним присоединился Гуго де Перо, генеральный смотритель ордена
Храма), которых Бонифаций созвал в Курии в конце февраля 1302
г. Но этот призыв к компромиссу не возымел действия. Возобновилась
война во Фландрии. В июле канцлер Пьер Флотг, вместе со всем цветом
французской знати, нашел смерть в битве при Куртре, и Гийом Ногаре
стал советником, к которому более всего прислушивался король.
Наставленный, вне сомнения, своими друзьями, кардиналами Колонна,
отстраненными и изгнанными Папой, Гийом полагал, что единственное
средство одолеть Бонифация — это собрать церковный Собор, но созвать
подобный Собор мог только сам Великий понтифик. Тогда он выработал
план — не маловероятный захват, который ему обычно приписывают,
но обоснованную ловушку, которую мог придумать только юрист. "Папа,
— писали канонисты, — может быть судим Собором, если он обвиняется
в ереси". "Тот, кто публично обвинен в ереси, будет считаться
виновным, если он не оправдается перед компетентным авторитетом",
— говорил Бонифаций VIII в Декреталиях. [508]
План, придуманный Ногаре, изощренный и нелепый одновременно, заключался
в том, чтобы отправиться в Курию и публично обвинить Бонифация
в ереси, потребовав, чтобы он оправдывался перед Собором. По здравом
размышлении подобный план рассыпался бы в прах, но юридически
был приемлем, а у Бонифация было много врагов...
В Лувре 12 марта 1303 г. Ногаре выступил обвинителем, обращаясь
с ходатайством, адресованным королю от своего имени; он клеймил
Бонифация как Папу "беззаконного, еретического, симонистского,
закореневшего в своих преступлениях: его уста полны проклятий,
его когти и клыки готовы проливать кровь; он терзает церкви, которые
должен питать, и крадет имущество бедняков <...>" он разжигает
войну, он ненавидит мир, он — гнусность, предсказанная пророком
Даниилом <...>, — и Ногаре предлагает себя, чтобы выступить
с подобным обвинением на церковном Соборе. [509]
Легист отправился в Италию в конце марта, поручив своему коллеге
Гийомуде Плезиану представлять 14 июня обвинение на новом собрании
клириков в Лувре. Плезиан повторил обвинение Бонифация в ереси,
добавив, что он — содомит и одержим особенным демоном. На этот
раз на собрании присутствовали генеральный смотритель ордена Храма
Гуго де Перо и приор ордена св. Иоанна Иерусалимского; оба присоединились
к ответу прелатов, которые, "принуждаемые своего рода необходимостью",
высказались за созыв Собора, "дабы на нем выяснилась невиновность
сеньора Бонифация, и чтобы обвинения, выдвинутые против него,
были обсуждены, следуя каноническому праву". Это означало поддержать
политику Филиппа, не одобряя ее. [510]
Интересно, однако, констатировать, что смотритель ордена Храма
получил, как и другие священники, давшие 14 июня свое согласие
— включая и приора ордена св. Иоанна, — охранное письмо от имени
короля, предохраняющее и его, и его орден от любого наказания,
которое Папа мог бы наложить на него за поведение в данном случае.
И французская казна до конца месяца вновь возвратилась в башню
Тампля.
Пока Плезиан искал во французских провинциях adherants
[единомышленников] (неопределенное выражение, которое широко пустят
в ход) "в деле короля против Папы", Гийом де Ногаре, находившийся
в Риме, струсил; как он скажет в дальнейшем, "не осмелился безбоязненно
встретить гнев Бонифация". Курия проводила лето в Ананьи, родном
городе Папы, и легист затаился у неких сеньоров из окрестностей,
выжидая благоприятного момента для дальнейших действий. 2 сентября
он узнал, что Бонифаций 8 сентября, в праздник рождества Богоматери,
должен издать буллу об отлучении короля Франции. Это была катастрофа,
для Филиппа — вероятно, для Ногаре же — весьма несомненно: оставался
ли у него шанс сохранить свою собственную шкуру? Призвав Колонну
и других врагов Папы, Гийом посягнул на него в Ананьи, получив
известный результат. [*1]
Бонифаций от этого умер. [511]
За его смертью последовал короткий понтификат Бенедикта XI, готовившегося
отлучить от Церкви Гийома де Ногаре, но скончавшегося днем ранее.
Собравшимся на конклаве в Перудже кардиналам понадобилось одиннадцать
месяцев, чтобы отыскать Бенедикту XI преемника. Наконец, в июне
1305 г., их выбор пал на Бертрана де Го, архиепископа Бордоского,
— Бертран стал Климентом V.
По отношению к процессу тамплиеров, урок, извлеченный из предшествующего,
заключается в том, что Ногаре, не колеблясь, бросил публичное
обвинение Папе без малейших доказательств виновности и даже не
беспокоясь о них. Донесение одного знатока канонического права,
составленное после смерти Бонифация, тяжко для нашего настойчивого
полемиста, так как ему советуют оставить обвинение в ереси за
неимением доказательств и поискать другой путь. [512]
Далекий от того, чтобы позволить себе пасть духом, Ногаре тогда
направил королю экстраординарное послание, — жесткое предостережение,
— в котором он угрожал Филиппу божьей карой, "если он отнимет
руку от плуга". [*2]
Вы сами, о суверенный король, будете судимы пред Богом и людьми.
Вы публично взяли на себя дело Христа и католической веры и защиту
церкви против Бонифация <...> не становитесь лжецом пред
Богом.
Труд будет тяжким, говорит Ногаре, — главные позиции нужно захватить
с самого начала и заставить Папу скорее возвести в кардинальский
ранг как можно больше французов. Со своей стороны, он готов взять
на себя ответственность за дело Ананьи:
Г. де Н. представил бы свою защиту с Вашим прибытием (на Собор).
Он бы изложил <...> большую часть правды и постарался бы
почти извинить и освободить пред людьми королевское превосходство.
Письмо написано рукой Ногаре, спешно, с переписанными местами
и словами, вычеркнутыми яростным пером. Следы красного воска на
обороте листа показывают, что оно было тут же сложено и скреплено
печатью. Гийом предстает в этом письме целиком, с его дерзостью,
коварством, но и с едва прикрытым презрением, которое ему внушает
его хозяин. Понимал ли весьма молчаливый Филипп своего советника,
такого многословного? Все, что можно сказать, — так это то, что
король позволил руководить собой и что Ногаре уже обдумывал еще
более темное дело, нежели дело Бонифация VIII, с которым мы только
что ознакомились, [513]
ибо, если бы новый Папа не согласился на созыв Собора, "Гийому
пришлось бы дать другие рекомендации" для продолжения своей политики.
ГЛАВА XXIII
Проекты Климента V
Бертран де Го, принявший имя Климента V, происходил из гасконской
семьи и вследствие этого, являлся подданным короля Англии, [*3]
которому служил несколько лет, прежде чем стать капелланом папы
Целестина V; он едва знал Италию и имел непродолжительный опыт
в Курии; и его карьера, и личность ничем не выделялись. Новый
Папа был болезненным, постоянно озабоченным своим здоровьем человеком,
одновременно слабовольным и упрямым. Он отказался вернуться в
Рим и избрал для собственного посвящения Лион, епископский город,
где 14 ноября 1305 г. и состоялась церемония. Климент сразу выказал
себя весьма благосклонным к французскому королю; из десяти кардиналов,
которых он возвел в этот сан в Лионе, пятеро были из его собственной
семьи и четверо — из окружения Филиппа: Беранже Фредоль, епископ
Безье; Этьен де Сюизи, канцлер с 1302 по 1305 гг.; Пьер де Ла
Шапель-Тейфер, епископ Тулузы; и Никола де Фреовиль, доминиканец,
в прошлом — исповедник короля. Тем не менее Папа отказался принять
Гийома де Ногаре или дать ход делу Бонифация VIII, что поставило
Ногаре в крайне незащищенное положение. В марте месяце, ко всеобщему
изумлению, Климент перенес Курию в Бордо. [514]
В противоположность своим предшественникам, Климент V искренно
заинтересовался Святой Землей. Обстановка в Малой Азии изменилась
после побед, одержанных татарами над каирскими султанами, и монгольский
хан стремился к союзу с христианами. В Лионе Папа принял послов;
они предложили поставить сто тысяч всадников и выделить столько
же лошадей для крестоносцев. В связи с этим Климент обратился
за советом к магистрам обоих военных орденов, и ответ Жака де
Моле должен был найти его в Бордо.
Последний магистр ордена Храма родился около 1244 г. в Раоне,
в Юре, и получил свое имя по владению в окрестностях Безансона.
В 1265 г. он стал тамплиером и был принят Эмбером де Перо, генеральным
смотрителем и дядей Гуго де Перо. Моле служил в Святой Земле под
началом Гийома де Боже и в 1294 г. стал великим магистром. Известно,
что группа бургундских рыцарей предпочла его Гуго де Перо; в любом
случае несправедливо предполагать, что ни тот, ни другой не были
бы избраны, если бы орден Храма не лишился своих лучших рыцарей
при осаде Акры.
Жак де Моле, растерявшийся, когда несчастье обрушилось на его
орден, говорит о военных вопросах авторитетно и с пониманием.
Его донесение должно было составляться с согласия совета, и если
некоторые выводы выглядят пессимистичными, то они одновременно
и проницательны, и объясняются естественным недоверием к некоторым
проектам, которые были созданы при французском дворе и поддержаны
Папой. [515]
Имелось в виду наступление на Морею (Пелопоннес) и военная кампания
по отвоеванию Византийской империи в пользу Карла де Валуа, брата
короля, женатого на Екатерине де Куртене, наследнице латинских
императоров Константинополя. Отъезд был назначен на май 1307 г.,
и Папа, поставлявший финансовую помощь Карлу де Валуа, втайне
надеялся снискать симпатии армян, помогая им в борьбе с мусульманами
Сирии. [516]
Несомненно, тамплиеры предвидели разгром, который последовал бы
за этими недостаточно продуманными проектами; разгром, который,
как всегда, поставили бы в вину духовно-рыцарским орденам: этим
объясняется тон вступления в послании Моле.
Святой Отец, вы спросили меня, кажется ли мне предпочтительным
организовывать большую или малую экспедицию. На это я отвечаю,
что маленькая экспедиция ничего бы не стоила при нынешнем состоянии
Святой Земли, но обернулась бы к ущербу и стыду христианства,
ибо стала бы погибелью для тех, кто принял бы в ней участие. Сейчас
христиане не владеют на этой земле ни замком, ни крепостью, где
они могли бы укрыться при необходимости. И если войско будет неожиданно
атаковано с какой-либо части заморской земли и не будет достаточно
мощным, чтобы сразиться с войском султана, оно будет полностью
уничтожено.
Мусульманская армия, защищающая Иерусалим, насчитывала, по мнению
Моле, от двенадцати до пятнадцати тысяч всадников, более сорока
или пятидесяти тысяч лучников; в военных действиях ее поддержала
бы армия Египта. Магистр ордена Храма не советовал высаживаться
в Армении, стране, которая, со своим "малонадежным населением",
казалась опасной, но если пожелают снарядить крупномасштабную
экспедицию, он совершенно согласен.
Item: [*4]
должно приказать с этого времени генуэзцам, венецианцам и людям
из других морских стран построить корабли и прочие большие суда,
способные перевозить лошадей и снедь, и каждый должен начать запасаться
необходимыми вещами <...>
Item: я советую использование не галер, но кораблей и
других крупных судов, и сие оттого, что они лучше галер и много
выгоднее. Ведь один корабль перевозит больше, чем четыре галеры,
а одна галера стоит больше, чем три корабля. И флоту не придется
сражаться на море, оттого, что у наших врагов мало военных судов
и они не осмелятся на нас напасть.
Далее Моле касается контрабанды; европейские страны, говорит
он, посылают туркам все для войны, вплоть до "предварительно
изготовленных" галер, которые те только собирают и сбивают,
а это должно быть строго запрещено. Что касается необходимых военных
сил, он оценивал их в двенадцать или пятнадцать тысяч всадников
и пешего войска, включая тысячу арбалетчиков. Он ничего не пожелал
сказать ни о месте сбора, ни о месте высадки, но предложил устно
назвать Папе и королю Франции наилучшие из них.
Item: я советую вам <...> велеть приготовить этой
зимой десять галер, которые выйдут в море в начале весны, чтобы
защищать остров Кипр и охранять море, чтобы дурные христиане не
перевозили больше контрабанду сарацинам. И дабы знать, как эти,
галеры смогли бы продержаться без отдыха до генерального перехода
и как получить средства для их оплаты, я вам объясню, если вам
угодно, секретно <...> ибо мой проект не из тех, которые
можно было бы записать. Но, как я надеюсь, эти галеры с Божьей
помощью принесут столько пользы, что смогут легко удерживать море.
Проект Жака де Моле был не чем иным, как типичной формой войны
на Средиземноморье, соurse; [*5]
он был разъяснен Клименту устно Умбером Бланом, командором Оверни,
и его другом Пьером де Лангром, марсельским судовладельцем. Папа
не колеблясь принял план, увлекшись идеей войны, финансирующей
сама себя, не требуя субсидий, которых для различных целей от
него добивался каждый.
Из Бордо Климент обратился к командору Оверни и его компаньонам
двумя буллами от 13 июня 1306 г., из которых вторая предоставляла
тамплиерам долгожданную духовную привилегию:
Мы вам уступаем <...> право избрать скромного священника
в качестве исповедника, который сможет нашей властью давать полное
отпущение грехов тем, кто принимает участие в вашем походе <...>
Тому же священнику мы уступаем <...> власть <...>
отпускать грехи тем из людей, кто бы перевозил запрещенные товары
в страны язычников, и освобождать их от приговора отлучения, который
они навлекли бы на себя ввиду этого <...>, если они будут
вас сопровождать в вышеназванные страны и останутся там в соответствии
с тем, как вам покажется добрым располагать ими. [517]
С первых дней существования своего ордена тамплиеры, которых
интересовала участь отлученных, разыскивали и собирали рыцарей,
изгнанных из Церкви. Но Святой престол всегда отказывал им в высшей
привилегии — даровать отпущение грехов отлученному, постучавшемуся
в их дверь, при помощи своих капелланов. Эту-то привилегию и включил
Климент в длинный список прав и исключительных привилегий ордена
Храма: доказательство его уважения и доверия. Но не достаточно
ли было этого, чтобы вызвать подозрение, даже зависть инквизиции?
Нет ли серьезной причинной связи с тем, что высшая привилегия,
предоставленная тамплиерам, оказалась и последней?
В течение 1306 г. Гийом Ногаре сблизился с доминиканцами, и
особенно — с верховным инквизитором, Гийомом Парижским, который
стал исповедником короля вместо другого доминиканца, Никола де
Фреовиля, возвысившегося до багряных облачений кардинала. Ранее
Гийом Парижский был исповедником детей Франции [королевских детей],
за обучением которых он следил между 1299 и 1301 гг., и эту должность
он уступил третьему доминиканцу, отцу Эмберу. [518]
В деле Бонифация VIII инквизитор и парижские доминиканцы присоединились
к Филиппу, что доминиканцы юга сделать отказались. Гийом де Ногаре,
которого считали жертвой, намеченной инквизицией, избежал — говорили,
чудесным образом — анафемы; его правоверие никогда не ставилось
под сомнение при его жизни, невзирая на посягательство, совершенное
в Ананьи. Но его спасение целиком зависело от милости Филиппа,
и он изо всех сил старался услужить королю. Союз, который мало-помалу
оформился между Гийомом Парижским и Гийомом де Ногаре, был логичен,
поскольку один завидовал духовным привилегиям ордена Храма, а
второй желал обратить материальные средства ордена на пользу короне.
В течение лета финансы Филиппа Красивого настиг новый кризис.
Банкиры короля, семейство Франчези, исчерпали все возможности
и находились на грани разорения, и тогда Ногаре осенила идея захватить
имущество евреев, поселившихся во Франции, как уже поступили с
ломбардцами в 1292 г. Он сам отправился в Тулузу, чтобы наблюдать,
как для этого расставляются сети, идея была осуществлена 22 июля.
Чиновники короля конфисковали все имущество евреев, оставив тем
только незначительные средства для того, чтобы покинуть страну.
[519]
Из собранных таким образом ценных металлов монетный двор начеканил
новые монеты, между тем как объявили переоценку старых. [520]
Результатом этого было великое недовольство; в сентябре в Париже
разразился бунт, и Филиппу пришлось укрыться в командорстве ордена
Храма. Мятеж вскоре подавили, вожаков повесили, но денежный кризис
так и не был разрешен. После ломбардцев — евреи, после евреев?..
В апреле 1307 г. в Пуатье Филипп встретился с Папой. Климент
все еще отказывался принять Ногаре, но не мог помещать ему сопровождать
короля. Чтобы добиться осуждения Бонифация и в связи с этим —
собственного оправдания, которым он дорожил, как самой жизнью
(что зависела от него), легист противился искусственному продолжению
конфликта, и так сильно мешавшего отношениям французского двора
и Святого престола: он проделал это с большой ловкостью, яо, несомненно,
неожиданная твердость Климента побудила Ногаре взяться за исполнение
уже разработанного плана против тамплиеров.
Во время пребывания в Лионе Филипп сообщил Папе о некоторых
подозрениях, что он испытывает в отношении ордена Храма; Климент,
однако, выразил свое полное недоверие. На последовавшей встрече
в Пуатье, во время прощания, когда Папа и король вместе шли через
большой дворцовый зал, Филипп вернулся к этой теме, но не сразу
и не без смущения. По словам Климента, один из секретарей короля
изложил суть дела, но Папа снова счел обвинения невероятными.
[521]
Как зародились подобные подозрения? Прежде всего, их распространял
некий Эскиус из Флуарака, что в диоцезе Ажен, именовавший себя
слугой французского короля и игравший роль осведомителя
то при арагонском дворе, то при дворе французском.
Именно около 1300 г., в Лериде, в покоях короля Иакова II Арагонского
он поделился некоторыми секретами, которые, по его утверждению,
выманил у тамплиеров, а именно, что они отрекались от Бога во
время своего вступления в орден и поклонялись идолу на своих капитулах.
Информатор старался воспользоваться кратковременной ссорой между
Иаковом II и магистром Испании и получил от Иакова ответ (иронический?)
— "Ежели это будет доказано, я дам вам тысячу ливров ренты и три
тысячи ливров из имущества ордена". Выставленный королем Арагонским,
Эскиус отправился попытать счастья в Париже подле своего соотечественника
Гийома де Ногаре, который тут же понял, какую выгоду он может
извлечь из подобного обвинения. [522]
Не вызывает сомнений, что дело тамплиеров, как и дело Бонифация
VIII, было взращено Ногаре: именно он велел разыскать и собрать
свидетелей, которые были необходимы, чтобы обосновать публичную
диффамацию и начать процесс по обвинению в ереси без санкции
полномочного обвинителя. Хронист Иоанн Сен-Викторский рассудительно
утверждает: "Дело тамплиеров было раскрыто задолго до этого некоторыми
командорами и некоторыми людьми, благородными и простолюдинами,
которые были тамплиерами и находились в темницах в различных частях
королевства, которых Гийом де Ногаре велел собрать как свидетелей
и в большой секретности стеречь в темнице Корбей; брат Эмбер,
доминиканец и исповедник короля, был их стражем и мог располагать
их особами". Не призывает ли нас каноник Сен-Виктора догадаться
о его мысли, которую он не может выразить яснее? [523]
Призванный в Курию, чтобы встретить там послов монгольского
хана, Жак де Моле прибыл в Пуатье после отъезда Филиппа [524];
он нашел там большую часть великих бальи ордена. Магистр и его
совет уже что-то знали об обвинениях, выдвинутых Филиппом; Папа
раскрыл им детали, нелепые, но тревожные. По словам Рамбо де Карона,
командора Кипра, именно сам Климент дал знать, что их подозревают
в поклонении идолу на тайных капитулах. Папа все еще находил эти
обвинения "невероятными и невозможными до такой степени, что они
не укладываются у него в голове". Но, по настоянию великих бальи,
он решился провести расследование, "дабы оправдать их, если Мы
найдем их невиновными, или наказать, если они виноваты". [525]
Климент сообщил Филиппу письмом от 24 августа, что он намерен
раскрыть имеющиеся сведения, и просил короля передать всех свидетелей,
которые были бы доставлены ко французскому двору. К несчастью,
Папа добавил, что собирается пройти некое лечение в течение сентября,
что помешает ему принять королевских послов раньше середины октября.
Таким образом, он дал понять Ногаре, что готов начать расследование,
но только через шесть или восемь недель. Легист, в свою очередь,
постарался ускорить свои приготовления.
14 сентября в Понтуазе Ногаре написал от имени короля и велел
разослать секретные послания, адресованные избранным агентам по
всему королевству, сенешалям, бальи, прево и особенно новым missi
dominici, [государевым посланцам (лат)] рыцарям короля.
По словам хрониста Амори Оже, эти инструкции были заключены в
двойные конверты и должны были распечататься только в назначенный
день и час. [526]
В уже знакомых выражениях легист представил мрачнейшую картину
преступлений тамплиеров, как если бы преступления эти были уже
доказаны:
Прискорбное дело, горестное дело, отвратительное дело, гнусное
преступление, отвратительное злодеяние, омерзительный поступок,
ужасный позор, нечеловеческий проступок достиг нашего слуха благодаря
чистосердечию многих лиц, ввергнув нас в великое оцепенение и
заставив трепетать от ужаса <...> [527]
Очищенные от исступленной риторики Ногаре, четыре главы обвинения
повторяют одно и то же в отношении церемонии принятия новых братьев
на секретных капитулах. Командоры ордена Храма заставляли вступающих
отрекаться от Бога и плевать на крест при произнесении своих обетов;
они принуждали их к неким непристойным и кощунственным действиям,
облачая в одеяние ордена Храма; они предавались содомии и приказывали
новым братьям заниматься тем же.
Крайне сходные обвинения уже сослужили службу против Бернара
Сессе и Бонифация VIII, но на этот раз Ногаре собирался получить
компрометирующие свидетельства с помощью инквизиторов. Неделей
позже Гийом Парижский отправил провинциальным инквизиторам письмо,
списанное с текста Ногаре, где с точностью повторил уже сформулированные
поручения и разъяснения, переданные королевским чиновникам, и
к этим поручениям верховный инквизитор сделал некоторые уточнения.
"У нас нет намерения вести судебное дело против ордена Храма и
против всех братьев вместе, нам нужно только проверить подозреваемых
лиц", — говорит он; инквизиторы должны были допрашивать подозреваемых,
которых им представляли бы люди короля, и производить расследование
по поводу справедливости обвинений делегированной им апостольской
властью.
И если вы найдете эти обвинения правдивыми, позаботьтесь проинформировать
об этом порядочных монахов, не с тем, чтобы дело сие стало предметом
скандала у них или в народе, но скорее с целью поучения. И не
медлите с отправкой показаний свидетелей к королю и к нам самим,
с вашими печатями и печатями людей короля, специальноназначенных
для этого расследования. [528]
Различие между тоном послания Ногаре и послания верховного инквизитора
объясняется трудностями, которые инквизитор должен был устранить.
Папа, провозглашая намерение начать расследование, отобрал дело
у всякого низшего трибунала; чтобы оправдать свой демарш, Гийом
Парижский ссылался на передачу инквизиции чрезвычайных полномочий.
С другой стороны, тамплиеры — по существовавшему порядку — подчинялись
только своим собственным капелланам и лишь затем — Святому престолу:
орден не должен был повиноваться ни одному приказанию Курии, по
крайней мере — поименному вызову в суд. [529]
В конце сентября Жак де Моле возвратился в Париж, где имел беседу
с Филиппом Красивым. Король задал ему несколько вопросов о том,
как тамплиеры "проводят капитул", ибо "говорили, что магистр,
хотя и мирянин, давал отпущение грехов братьям ордена". Как видно
из статутов, капитулы заканчивались формулой прощения, что относилось
исключительно к проступкам против устава и освященных временем
обычаев: непослушанию, небрежности, растрате средств общины, препирательству
или простым вспышкам дурного настроения. Моле пришлось согласиться,
так как, не имея возможности поддерживать полное соблюдение устава,
некогда столь свято почитаемого, он сам изменил формулу прощения
и произносил: "Я прощаю вам ошибки, в которых вы мне не исповедались
из плотского стыда или из страха правосудия Дома <...>"
Это было двусмысленное отпущение, которое могло быть дурно истолковано
и которое указывает на слабость характера последнего магистра.
[530]
Воспользовался ли Жак де Моле этим случаем, чтобы объяснить
королю, в чем состояла церемония принятия в орден Храма? Церемония
— простая и строгая, когда вступающий трижды просил хлеб, воду
и одеяние Дома, и трижды отвечал на вопросы, которые ему задавали.
В ордене не было новициата (срока послушничества), новый брат
получал свою должность и приступал к службе немедленно. Потом
его дважды подвергали строгому допросу, в связи с необходимостью
быть готовым к самопожертвованию в крестовых походах: не оставил
ли он законной супруги? Не был ли он беглым монахом? Не старался
ли он ускользнуть от кредиторов? Не страдал ли он какой-либо тайной
болезнью? Если ответы казались удовлетворительными, его заставляли
клясться на Евангелии и говорить правду, а принимавший командор
задавал те же вопросы в третий и последний раз, после чего кандидат
уже не мог больше отступиться.
Именно здесь следует искать причину тайны, которой тамплиеры
окружали прием в свой орден. Со свойственным им здравомыслием
они понимали, что единственный способ узнать правду на этом допросе
— уверить вступающего в секретности, сравнимой с тайной исповеди,
а поэтому посторонних удаляли с церемонии, в которой не было ничего
показного.
Если его просьба была благосклонно принята, вступающему оставалось
только произнести три монашеских обета — послушания, целомудрия
и нестяжания, сопровождаемых четырьмя другими, относящимися к
состоянию монаха-воина, получить у командора плащ ордена и поцеловать
его за радушный прием, пока капеллан читал псалом Ecce quam
bonum. [*6]
Некоторые братья помогали вновь принятому сменить его мирскую
одежду на монашескую, потом его уводили из капитула, командор
повелевал ему сесть у себя в ногах и давал первые наставления,
относящиеся к новым обязанностям. Это назидание должно было начинаться
следующими словами:
Дорогой брат, Господь вас привел к [исполнению] вашего желания
и поместил вас в сие прекрасное общество, каковым является рыцарство
ордена Храма, а посему вы должны очень остерегаться, чтобы не
совершить ничего, из-за чего вам придется его потерять, от чего
храни вас Бог <...>
В заключение командор должен был еще раз предупредить: "Итак,
мы сказали вам вещи, которые вы должны делать, и вещи, которых
вы должны избегать <...> и еще мы не сказали все, что должны,
но вы будете спрашивать сие — и Бог позволит вам хорошо говорить
и хорошо поступать. Аминь".
После этого нового тамплиера передавали друзьям, которые ожидали
его во дворе, и если церемония происходила утром после мессы,
его приглашали завтракать в трапезную в обществе братьев командорства.
[531]
ГЛАВА XXIV
Инквизиция и кардиналы
Гийом де Ногаре принял должность хранителя королевской печати
22 сентября 1307 г. в монастыре Мобюиссон. 12 октября Жак де Моле
со всем двором присутствовал на похоронах Екатерины де Куртене,
супруги Карла де Валуа. Ранним утром 13-го октября сенешали, бальи
и прево короля приступили к аресту всех тамплиеров королевства
и к захвату имущества ордена согласно уже полученным секретным
инструкциям.
В Париже Гийом де Ногаре и Рено де Руа, королевский казначей,
с людьми Парижского судебного округа без труда завладели командорством
ордена Храма и нашли Жака де Моле еще в постели. Они арестовали
всех братьев в резиденции; одних сторожили в их собственном командорстве,
других — в Лувре. В тот же день Филипп IV обосновался в Тампле,
где вступил во владение не только королевской казной, но и средствами
ордена Храма, которые там накапливались в ожидании нового крестового
похода. Средства эти состояли частично из доходов всех командорств
Франции и исчезли бесследно: определить их объем невозможно даже
приблизительно, Филипп никому не дал в них отчета.
Материалы, относящиеся к тамплиерам, предполагали двойное расследование,
которое сначала велось людьми короля, потом — инквизиторами. Узников
поместили раздельно, приставив надежную охрану, и должны были
подвергнуть пытке, если они не сознаются.
К ним обратятся с увещеваниями относительно догматов и скажут,
что Папе и королю известно от многочисленных свидетелей, достойных
веры членов ордена, об их ошибках и презренных поступках, коими
они выказали себя виновными в своем занятии, и обещано им прощение,
если они чистосердечно покаются <...> иначе же будут осуждены
на смерть. [532]
В обвинительном акте, составленном Ногаре, имеется два новых
обвинения: говорилось, что капелланы не освящают гостию по канонам
мессы и что великий магистр и старейшины поклонялись идолу
в форме головы бородатого человека. Однако инквизиторам пришлось
признать третье из четырех главных обвинений слишком смехотворным
в его первоначальной форме, ибо тамплиеры обвинялись в том, что
давали, а не получали непристойные поцелуи во время приема новичков
в орден.
Несмотря на солидный объем досье, в нем обнаруживаются только
отрывочные сведения; в границах Франции XIV в. существовало пять
или шесть командорств ордена Храма [533];
их численный состав оценивали в четыре тысячи тамплиеров, возможно,
слишком завышая его. Но число обвиняемых, о которых становится
известно в ходе допросов по делу, где они свидетельствовали, не
превышает тысячи. [534]
Что касается остальных, то мы о них ничего не знаем; они могли
сознаться или все отрицать, спастись или умереть в темнице, —
их признания, запирательства, даже их судьба ускользают от нас.
Напротив, бесспорно, большинство великих бальи, задержанных во
Франции, признались; однако двое из них — Жерар де Виллье, командор
Франции в 1307 г. (preceptor firmiter [бессменно начальствующий
(лат.)], как говорят о нем), и Бернар де Ла Рока, командор
Прованса, вероятно, сопротивлялись до конца, поэтому мы и не обнаруживаем
больше, чтобы о них говорили. Командор Оверни Умбер Блан сумел
скрыться, возможно, благодаря своим друзьям, судовладельцам из
Марселя.
19 октября Гийом Парижский в нижнем зале Тампля взялся за дело;
он велел предстать перед судом схваченным тамплиерам, которых
называли не "обвиняемыми", а "свидетелями, поклявшимися говорить
правду о себе и других" по формуле, используемой при монастырских
расследованиях. С ошеломляющей быстротой инквизитор добился от
них признания, в которых гнусность соперничает с абсурдом. Свидет&чьские
показания были записаны нотариусами и скреплены подписью четырех
или пяти свидетелей, приглашенных специально. Гийом Парижский
велел присутствовать вместе с ним двум помощникам; их оружием
были пытки, угрозы и обещания, а особенно убежденность узников,
что они никогда не обретут свободу, кроме как путем абсолютного
подчинения.
Предмет инквизиции, — писал инквизитор Бернар Ги в 1321 г.,
—заключается в уничтожении ересей, что может быть достигнуто только
путем уничтожения еретиков; есть два способа добиться этого <...>
либо они обратятся к истине католической веры, либо они будут
переданы светскому правосудию и сожжены телесно <...> [535]
24 октября, после одиннадцати дней заточения, магистр ордена
Храма сделал два признания, касающиеся отречения и плевков; он
отверг прочие обвинения, но сказал, "что думает, что по отношению
к нему делалось все то же, что и по отношению к другим". "Что
касается меня, — добавил он, — то я давал плащ малому числу вступающих;
но в этом случае я приказывал некоторым братьям отдельно руководить
ими и поступать с ними так, как должно, и посредством этого я
хотел показать, что мне [положено] и предписано делать".
Кажется, Жака де Моле не подвергали пыткам. В случае с магистром
"непосредственные признания" представляли главную ценность, и
сам Моле никогда не говорил, что пошел на уступки под пыткой.
Надежда обрести свободу, поддержка Папы — единственное, что может
объяснить его двойную исповедь; ибо в тот же день, давая свидетельские
показания перед инквизитором, магистр повторил свои показания
и перед публикой, состоящей из священников и магистров теологии,
собранных в парижском Тампле. Но эта исповедь, быть может, решила
участь его ордена, и хотя потом де Моле отрекался от своих показаний,
ничто не смогло уничтожить эффект, ими произведенный. [536]
Поскольку форма признаний была установлена заранее, неудивительно,
что данные показаний совпадают. Но говоря об идолопоклонстве,
палачи и жертвы в одинаковой мере утратили почву; было ясно, что
никто не понимал, о чем идет речь. Идол тамплиеров — прототипом
которого, возможно, был обычный реликварий — хранилище каких-либо
мощей — принимает все более фантастические формы: голова человека,
бородатого или безбородого, молодого или старого, с двумя или
четырьмя лицами, стоящего на четвереньках; с телом человека, кошки,
свиньи и т. д. Несчастный сержант из Монпеза повинился в поклонении
"бафометову обличию", создавшему самый черный миф тамплиерского
обвинения. Сержант говорил на языке ок (южнофранцузском) и хотел
сказать о "магометанском изображении"; в итоге получилась чепуха,
тогда как "Бафомет" является всего лишь провансальской деформацией
имени пророка Магомета. [537]
Напротив, от начала и до конца протоколов допросов каждый тамплиер
заверяет, что он мог говорить богопротивное устами, но не сердцем,
что плевал на землю, а не на Крест, что он добрый христианин и
верит, что и его братья таковы же. Все они признают церковные
таинства; ни один не получал секретных наставлений. Ногаре изменял
и мало-помалу усиливал свои обвинения, добавив содомию и черную
магию к ереси, в которой обвинял Бонифация VIII. Идол, казавшийся
поначалу обычной риторической фигурой, — "они променяли свою славу
на золотого тельца и приносили жертву идолам", — становится центром
культа, подобного шабашам ведьм. Но тут уже инквизиторы не последовали
за Ногаре. Четыре главных пункта обвинения, сформулированные изначально,
остались единственными, которые за ними числились. [538]
Из того, что инквизиция отказалась вменить в вину тамплиерам какую-либо
определенную ересь, предполагаемое их отступничество предстает
бессмысленным, абсурдным в прямом смысле слова: они произносят
заведомо ложное отречение от Бога и, плача, плюют на Крест, который
протягивает им стенающий командор. Так или иначе, ни один свидетель
не выглядит исповедующим иную веру, не обнаружено даже следов
тайной доктрины. Под конец те, кто восходит на костер, умирают,
провозглашая свою веру в Бога.
Тем не менее совокупность обвинений включала существенный аспект:
существование упрощенной исповеди, возлагавшей ответственность
то на орден в целом, то на командоров, которые председательствовали
на церемонии вступления в орден, что наполовину извиняло запуганных
вступающих, — то на умерших, поскольку факты, о которых расспрашивали
узников, восходили ко времени двадцати- или тридцатилетней давности.
Одним ударом узаконивали упразднение ордена Храма, представив
его полностью развращенным, а потому неисправимым и должным исчезнуть.
Однако чем дальше по времени отстояли подобные извращения, тем
более невероятными они казались, поскольку вменить их требовалось
таким людям, как Амальрику де Ла Рошу, известному своей набожностью
и порядочностью, другу и слуге Людовика Святого и папы Урбана
IV; или такому осмотрительному, пользовавшемуся весьма высокой
репутацией дипломату, каким был Ронслен де Фос. Можно также обратить
внимание на тот факт, что Гийом де Боже провел на Западе два года
после своего избрания в 1272 г. и посетил все командорства Франции,
Испании и Англии. Никто во время процесса не посмел посягнуть
на его память. Если приписываемая тамплиерам практика действительно
распространилась во Франции, разве не нашлось бы кого-нибудь,
чтобы покаяться или пожаловаться ему на нее? Секрет капитула не
имел силы перед магистром, который на одном капитуле мог заставить
говорить о том, что было сказано или проделано на другом, и даже
пользовавшимся правом действовать, вовсе не советуясь с капитулом,
согласно мнению своего совета.
К концу ноября великий инквизитор опросил сто сорок тамплиеров,
— как рыцарей, так и сержантов, — из которых сто тридцать четыре
признались по двум, трем или четырем главным пунктам обвинения.
Среди тех, кто видел идола или поклонялся ему, — Гуго де Перо,
признание которого, датированное 9 ноября, распространяется почти
на все обвинения вплоть до самых гнусных. Смотритель сознался
другу, встреченному в Курии в начале октября, "что орден Храма
был обвинен в некоторых вещах перед Папой и королем, а что до
него, то он очень хочет спасти собственную жизнь, если сможет".
[539]
В это время во всех бальяжах и сенешальствах королевства подобными
допросами занимались сборные комиссии, составленные из братьев-доминиканцев
и рыцарей или сержантов короля. Известно совсем немного подробностей,
а протоколы касаются лишь небольшого числа тамплиеров; донесения
отправили Ногаре его друзья, которые поторопились сообщить ему
о первых результатах. Следует помнить, что до настоящего времени
дошли только признания; за небольшим исключением только их и записывали.
Однако известно, что были и сопротивлявшиеся: те, кто до конца
отказывался предать свой орден; те, кто, рискуя жизнью, отказывался
от признаний; те, кто повесился в темнице из страха уступить под
пыткой, и много других, умерших от мучений и истощения, лишенных
церковного предсмертного покаяния — тридцать шесть тамплиеров
скончалось в Париже от пыток.
Папа узнал о происходившем только после ареста в Курии Гуго
де Перо; Филипп Красивый не потрудился проинформировать об этом
официально Климента V, и Папа колебался до 27 октября, прежде
чем написать королю. Тогда он сделал это в тоне сурового упрека,
однако жесткость письма была сведена на нет выбором послов, —
кардиналов Этьена де Сюизи и Беранже Фредоля, известных привязанностью
к королю. Последующие переговоры будут идти через них.
Падение Моле и других великих бальи полностью изменило позицию
папы Климента. 27 ноября он обнародовал буллу "Pastoralis praeeminentiae"
[540],
которой повелевал арестовать тамплиеров и завладеть их имуществом
во всех странах, где был учрежден орден; в преамбулу принимались
и включались объяснения, предоставленные Филиппом относительно
первопричины процесса. Но Папа в полной мере заблуждался насчет
последствий: булла отдавала орден и его имущество на растерзание
светских властей и пробуждала алчность всех, кто надеялся принять
участие в дележе добычи.
Едва только король и его уполномоченные поняли, что стали хранителями
и управляющими имуществом ордена Храма со всеми возможностями
грабежа, дело тамплиеров, — будь они невинны или виновны, — стало
неизбежно проиграно. Возможно, именно натиск своры на раненое
животное заставил Климента V осознать серьезность собственной
ошибки. В начале декабря он направляет в Париж двух кардиналов,
чтобы разъяснить королю, что тамплиеров, как монахов, следует
передать под охрану духовных лиц. Филипп не испытал никаких затруднений:
он передал узников в руки Беранже Фредоля и Этьена де Сюизи, но
эта целиком символическая передача ничего не изменила в их участи.
Узников распределили между парижским Тамплем, замком Корбей, замком
Море-сюр-Луэн и прочими укрепленными местами. Перевести тамплиеров
в новые места заключения не было трудно... Однако присутствие
кардиналов в Париже несколько обнадеживало обвиняемых: Моле и
Перо отказались от своих признаний, и, возможно, по этому случаю
магистру удалось передать некоторым заключенным вощеные дощечки,
на которых он нацарапал несколько слов, заклиная братьев вернуться
к первоначальным показаниям, когда король и кардиналы будут обходить
их темницы. Но этим поступком Моле только предоставил более действенную
инициативу инквизиторам, ибо всякий еретик, отказывающийся от
своих признаний, попадал в категорию relaps [человека,
вновь впавшего в ересь] и рисковал быть осужденным на костер.
Жестокость и ирония участи, выпавшей тамплиерам, заключалась в
том, что relaps, не признавая себя нераскаявшимся еретиком, протестовал,
утверждая, что никогда не отпадал от истинной веры.
Протесты, отстаивающие невиновность рыцарей, бесцеремонность
короля Филиппа и скептицизм некоторых кардиналов, снова склонили
чащу весов в пользу тамплиеров. В течение февраля 1308 г. Климент
отменил полномочия инквизитора и передал дело в Курию. [541]
К концу 1307 г. Гийом де Ногаре мог поздравить себя c успехом,
превзошедшим его ожидания, и поворот Климента, вне сомнений, принес
ему горькое разочарование. Легист понял, что следует искать новое
оружие; он воззвал к Сорбонне, предложив докторам теологии два
вопросника, дабы доказать, что король имел право вести процесс
против тамплиеров — своих подданных и мирян; и стало быть, имущество
ордена должно оставаться под его присмотром, будучи предназначенным
на нужды Святой Церкви. Несколькими колкими и жесткими
штрихами Ногаре описывает тревогу и колебания Жака де Моле:
Магистр сделал первое публичное признание, а потом сказал, что
сделал его из страха перед пытками, а затем — что первое признание
было правдивым <...> Сначала, горюя из-за плотского стыда,
он умолял, чтобы ему учинили допрос, дабы его братья не сказали,
что он их добровольно погубил: ему ответили, что были свидетели,
публично показавшие против него, и ввиду этого его не подвергли
пытке. Он не подавал никаких признаков страха. [542]
Что касается Гуго де Перо (который пошел много дальше Моле в
своих свидетельских показаниях), то не был ли он обвинен в том,
что заполучил более тысячи соискателей посредством кощунственного
ритуала? В этих обстоятельствах, вопрошал Ногаре, следует ли считаться
с их отпирательствами? Можно ли предположить, что тамплиеры невиновны?
Таким образом, канцлер отвечал на все вопросы, которые задавал,
посредством логической ошибки, что указывала, в каком смысле должны
высказываться доктора. Но последние в своих ответах были весьма
сдержанны и явно смущены навязанной им ролью арбитров.
Ногаре и его коллеги решили в конце концов пренебречь этим и
воззвать к Генеральным штатам, как поступил ранее Пьер Флотт,
чтобы обрести поддержку против Бонифация VIII. Между 24 и 29 марта
были разосланы приглашения духовенству, вассалам короны и каждому
городу, где имелись ярмарка и рынок. Для пущей действенности одновременно
были посланы строгие инструкции королевским чиновникам, которых
обязывали следить, чтобы приглашения достигли цели.
Согласно ответам, представленным духовенством, знатью и народом.
Генеральные штаты, собравшиеся в Type, почти исключительно состояли
из прокуроров, предназначенных исполнять приказы короля и защищать
"перед всеми и против всех" интересы лиц, их назначивших. Их не
уполномочивали судить тамплиеров, поскольку прокуроры не могли
действовать, превышая свои права, долг и компетенцию. Этим можно
объяснить податливость, если не равнодушие, ассамблеи по отношению
к уже опозоренному и поставленному вне общества ордену. Почти
все делегаты были готовы заявить, что тамплиеры виновны и заслуживают
смерти. Но когда Филипп снова вопросил парижских теологов, какой
процедуре нужно следовать, последние смогли только снова сказать,
что процесс относится к ведению Церкви. Ногаре и Плезиан ждали
этого и приготовились к решающей схватке с Климентом V. [543]
Из Тура Филипп и его двор отправились в Пуатье, где 29 мая на
публичном собрании в "королевском зале" дворца состоялась настоящая
репетиция схватки между королем и Папой. Поскольку Климент все
еще отказывался принимать Ногаре, тот велел заменить себя Гийомом
Плезианом, который поднялся на нечто вроде помоста и оттуда от
имени короля произнес резкую обвинительную речь, предварительно
составленную легистами. [544]
Иисус еще не одерживал над врагами Своей Церкви и истинной веры
такой необыкновенной победы — столь же восхитительной, великой
и быстрой, сколь и полезной, необходимой, как Он недавно это сделал
<...>, чудесным образом обнаружив ередь коварных тамплиеров!
Легист говорил по-французски, а не на латыни, что указывает,
какой публике (исключая слушателей духовного звания) он адресовался,
и также — на политический характер его пространной проповеди.
К этой победе он приобщил короля Франции и народ его королевства,
донесших Папе о мерзостях ордена Храма; и, понизив тон, добавил
к заранее приготовленному тексту грубое заключение:
Итак, Святой Отец, поелику король, бароны и весь народ этого
королевства просят, чтобы это дело было закончено быстро, пусть
будет вам угодно как можно раньше поставить в нем точку. В
противном случае нам придется говорить с вами на другом языке!
Два духовных лица, архиепископы Нарбонны и Буржа, выразили подобные
же чувства, хотя и более вежливым по отношению к Папе образом,
и именно тогда, когда Климент V, несмотря на врожденную застенчивость,
взял слово, его выражения доказывают, что он понимал маневры короля.
Климент объяснил, что до восшествия на Святой престол он не уделял
много внимания тамплиерам, но впоследствии знал и любил многих
из них, как и орден в целом, поскольку считал их благими мужами.
Однако если они и впрямь таковы, как их представляют, то возненавидит
их и будет вести судебное разбирательство против них таким образом,
какой был бы к чести Божией. В заключение Папа пообещал как от
себя, так и от имени своих кардиналов решать дело "не затягивая,
но и без спешки и достойным Церкви образом".
К концу следующего месяца Плезиан представил Папе семьдесят
два тамплиера, желающих, — сказал он, — дать показания о разложении
ордена. Вероятно, речь шла об узниках, содержавшихся в течение
предшествующего года в замке Корбей под наблюдением инквизитора
отца Эмбеpa. Климент, следуя собственным заявлениям, решил допросить
их сам, однако известно, что он все переложил на четырех кардиналов:
Беранже Фредоля и Этьена де Сюизи, которые длительное время были
приближенными короля, Пьетро Колонну, со времени Ананьи тесно
связанного с Ногаре, и такую бесцветную личность, как Ландульфо
Бранкаччо. Если Папа старался провести серьезное расследование,
то худших заседателей выбрать было трудно; однако его выбор следует
истолковать как новую уступку легистам, причастным к делу Бонифация
VIII. [545]
В Пуатье рассказывали, "что Филипп хочет повелеть выкопать и сжечь
кости усопшего Папы", а в Курии было достаточно "бонифацианцев",
чтобы влиять на решения Климента. Пожертвовать тамплиерами казалось
меньшим злом — и Святой престол ими пожертвовал.
5 июля Климент вернул полномочия верховному инквизитору; эта
уступка, по его собственному признанию, была для него очень тягостна
и казалась противоречащей его чести. [546]
Он поставил два условия: чтобы тот призвал ко Святому престолу
магистра ордена Храма, генерального смотрителя и командоров Франции,
Кипра, Нормандии, Аквитании и Прованса и чтобы расследование по
делу ордена Храма было предпринято папской комиссией, выбор членов
которой Климент оставлял за собой. Рядовых тамплиеров он предал
суду епархиальных комиссий, составленных из двух кафедральных
каноников, двух братьев-францисканцев, двух братьев-доминиканцев
и инквизиторов, имевших право присоединиться к комиссии по своему
усмотрению.
Обычно подчеркивают бесспорное — что тамплиеры предстали только
перед церковными судами, но тогда к этому следовало бы добавить,
что это всегда были чрезвычайные суды. Для обвиняемых было бы
естественным предстать перед епископским судом своего диоцеза;
но старинные привилегии приводили в Курию всякое дело, касаемое
до ордена Храма, и таким образом отменяли полномочия епископата.
Когда Климент учредил специальные комиссии, к которым имели доступ
инквизиторы, он одновременно лишил тамплиеров и гарантий, предоставляемых
обычной судебной процедурой, и тех судебных процедур, которые
сопутствовали процессу в Курии.
Начиная с ареста тамплиеров и до приговора, вынесенного на Вьеннском
Соборе, закрывшем дело ордена, обвиняемые избежали участия инквизиции
только с февраля по июнь 1308 г. — период, когда Папа тщетно пытался
взять расследование в свои руки.
20 июля Филипп покинул Пуатье, оставив там Ногаре, Плезиана
и архиепископа Нарбоннского. Это нисколько не улучшило положение
Климента, ибо Плезиан и Жиль Эйслен беспрестанно изводили его
как делом тамплиеров, так и делом Бонифация VIII. Старый враг
Бонифация, Никколо Орсини, разыскивал в Риме свидетелей обвинения,
готовых представить более или менее правдоподобные, а прежде всего
— скабрезные свидетельства об усопшем Папе. И Климент, мучимый
тревогой, чувствовавший, что его предали собственные кардиналы,
начинал опасаться за свою личную безопасность. Тем не менее он
попытался сделать последнее усилие в пользу ордена Храма; сохранив
за собой право лично судить магистра и его великих бальи, Климент
потребовал их присутствия в Пуатье. Для обоих легистов стало важным
воспрепятствовать подобной очной ставке, не показав вида, что
отказывают в столь законной просьбе. Жак де Моле, Гуго де Перо,
Жоффруа де Шарне, командор Нормандии, Жоффруа де Гонвиль, командор
Аквитании и командор Кипра Рембо де Карон покинули Париж под надзором
королевского сержанта Жана де Жанвиля. Климент вызвал также командоров
Франции и Прованса; их не доставили, несомненно, оттого, что они
были среди "упорствующих", которые ни в чем не сознались.
Под предлогом сильной усталости или болезни некоторых сановников
ордена конвой остановился в Шиноне. Для тамплиеров, надеявшихся
на Климента, было настоящей пыткой видеть грубую демонстрацию,
что власть Папы не выходит за границы Курии. Запуганный, опустошенный,
опасающийся попасть в ловушку, Папа довольствовался тем, что послал
к рыцарям трех кардиналов — все тех же — с полномочиями выслушать
обвиняемых и отпустить им грехи. Кажется, именно в этот момент
Климент прекратил борьбу и отказался лично допрашивать тех, кого
оставлял для своего суда; побежденный и униженный, он, возможно,
почувствовал постыдное облегчение, когда умыл руки. Он покинул
Пуатье 13 августа и остановился в Лузиньяне, чтобы дождаться троих
кардиналов, отправившихся 14 августа в Шинон.
Здесь мы подходим к одному из самых таинственных событий всего
дела, ибо, несмотря на отчет, представленный Фредолем и его коллегами,
и дату — 20 августа, мы почти совершенно не знаем, что же произошло
во время пребывания папских посланцев в замке, за исключением
того, что, возможно, Ногаре и Плезиан там уже находились к тому
моменту. [547]
Присутствие королевских легистов проливает новый жестокий свет
на возобновившиеся признания пяти тамплиеров, покинувших Париж
в надежде быть выслушанными лично Климентом. Прибытие кардиналов,
даже с поручением от Папы произвести определенное расследование,
не принесло им никакой действенной помощи. Какой путь к спасению
оставался им? Отказаться от своих признаний и снова отдаться во
власть верховного инквизитора, который мог наложить печать молчания
на все их протесты? Подчиниться призывам Церкви, надеясь на отпущение
грехов и освобождение? И вновь они избрали покорность.
Впрочем, возможно, роковая роль Ногаре и Плезиана по отношению
к ним полностью и не проявилась бы, предложи канцлер компромисс:
пусть великие бальи подтверждают свои признания; пусть кардиналы
даруют им отпущение грехов и ходатайствуют перед королем об их
прощении. Ногаре и Плезиан в этих условиях выступили бы гарантами
королевского милосердия; кардиналы приняли бы это решение с облегчением;
магистр и его соратники, видя, как тронуты кардиналы, уступили
бы — чему послужит мужество "упорствующих", если их протесты канут
в небытие? Конечно, предварительные обсуждения были, так как трое
кардиналов, прибывших в Шинон 14 августа, начали официальные допросы
только в четверг 17 августа, заставив предстать перед судом командора
Кипра. Он сознался по двум статьям — отречение и плевки на крест;
затем последовал командор Нормандии Жоффруа де Шарне, который
молча отрекся от большей части своих признаний, оставив только
признание в отречении. Жоффруа де Гонвиль, командор Аквитании,
сопротивлялся в течение дня и пытался оправдаться полностью. Гуго
де Перо был вызван в воскресенье утром, а Жак де Моле — вечером;
оба попросили дать им время на размышление до следующего дня,
но в понедельник Перо повторил свое признание в первоначальной
форме, и Моле поступил так же.
Кардиналы составили донесения 20 августа, после восьмидневного
пребывания; они похвалили покорность магистра, генерального смотрителя
и командора Кипра, что дает возможность предположить, что два
других командора обнаружили большую решительность; на самом деле
от них добились лишь полупризнания. Экземпляр отчета, подписанный
"Г. и Г." (Гийом де Ногаре и Гийом де Плезиан), был доставлен
Жаном Жанвилем королю, и кардиналы присоединились к Курии, где
Папа незамедлительно обнародовал буллу "Faciens misericordiam".
[548]
Этой буллой учреждалась комиссия, возглавляемая архиепископом
Нарбоннским, для сбора свидетельств обвинения или оправдания ордена
Храма, рассматриваемого по существу как монашеский, и для подготовки
процесса (уже не процесса над отдельными тамплиерами); рассмотрение
должно было состояться на Соборе во Вьенне в октябре 1310 г. Таким
образом, Климент предоставлял последний шанс обвиняемым заставить
себя услышать, но подавая одну руку, он отнимал другую, излагая
историю дела в выражениях, явно приемлемых для короля и оставлявших
лишь немногие сомнения в виновности ордена Храма. Булла, датированная
12 августа, была подготовлена в форме чернового наброска, когда
Курия еще пребывала в Пуатье, а отрывок, относящийся к расследованию
в Шиноне, был добавлен по возвращении кардиналов, но до того,
как булла была окончательно переписана.
Одновременно, допуская возможность полного оправдательного приговора,
Климент постановил, чтобы имущество ордена было предоставлено
для защиты Святой Земли; легкость, с которой Филипп принял это
решение, зачастую расценивается как доказательство его незаинтересованности.
Но в 1308 г. в окружении Филиппа снова заговорили о крестовом
походе и предлагали выкупить у соперничающих претендентов — кипрских
Лузиньянов и неаполитанских Анжуйцев — их предполагаемые права
на иерусалимскую корону, дабы в будущем создать апанаж [*7]
для младшего сына короля Франции; впоследствии предлагали основать
новый духовно-рыцарский орден, магистра которого всегда бы избирали
из французской королевской семьи, передав ему нетронутое имущество
тамплиеров. [549]
Для канцлера переговоры в Пуатье являлись полуудачей в деле
Бонифация VIII, поскольку Папа согласился начать расследование
в Авиньоне только следующей зимой, и почти полным успехом в деле
тамплиеров. Плезиан заставил Климента принять перечень собранных
Ногаре обвинений, бремя много более тяжкое, чем все, что до сих
пор было сформулировано против ордена Храма; отныне папским уполномоченным
поручалось руководить расследованием во всех христианских странах,
где орден владел командорствами.
Из-за задержки, в которой обоюдно ответственны и король, и Папа,
епархиальные комиссии начали заседать только в следующем, 1309,
году. Почти год томились тамплиеры в застенках, многие умерли
в темницах, лишенные отпущения грехов и церковных обрядов; другие,
по собственным словам Климента, "поддались отчаянию и отказались
от своих мнений". И если иные, чтобы получать огонь, свечу, более
обильную пищу долгой и суровой зимой, подчинились требованиям
тюремщиков, можно ли этому удивляться?
Другая булла, обнародованная 30 декабря 1308 г., во время пребывания
Климента в Тулузе, предавала отлучению всех, "какого бы положения
они ни были <...>, не исключая епископского преосвященства",
кто помогал тамплиерам советом или поддержкой. Это было весьма
ясное обращение к епископам, в чьих руках оказалась бы участь
рыцарей Храма. Для Климента орден Храма стал раненым животным,
которое не хочет умирать и которое следует добить.
Тот же набат для тех, кто хотел его услышать, недавно отзвучал
в виде процесса Гишара, епископа Труа, начавшегося в августе 1308
г. [550]
Гишар, родом из скромной семьи в окрестностях Труа, сделал карьеру
в Церкви и стал поверенным и доверенным человеком вдовствующей
королевы Наваррской Бланки д'Артуа и ее дочери Жанны Шампанской,
супруги Филиппа Красивого; благодаря ей Гишар был назначен епископом
Труа в 1298 г. Два года спустя его обвинили два доносчика — один
из них был шпионом Нoгаре — в соучастии в темном деле о растратах
доходов вдовствующей королевы; смерть последней в 1302 г. спасла
Гишара от преследований, и он вернул королеве Франции сорок тысяч
ливров в возмещение ущерба. Но Жанна Шампанская никогда не простила
епископа, и когда она в апреле 1305 г. скоропостижно скончалась,
возможно, он плохо скрыл, сколь малое сожаление он испытывает
по этому поводу. Это был человек гордый и вспыльчивый, с трудом
переносивший немилость.
Папа объявил Гишара невиновным в возведенных на него обвинениях,
что, казалось, закрыло дело. Но в августе 1308 г., в момент, когда
Климент доверил судьбу тамплиеров епископату, епископ Труа был
обвинен в более тяжком преступлении — в том, что явился причиной
смерти королевы, наведя на нее порчу. Главным обвинителем стал
обитавший в лесу близ Труа отшельник, который утверждал, что Гишар
однажды вечером пришел в его пустыньку, сопровождаемый монахом
братии св. Иакова, своим "наставником в магии", и вместе они изготовили
восковую куклу, которую окрестили Жанной, потом разломали ее,
прокалывая булавками тело — что должно было повлечь смерть королевы
Франции, ибо епископ не скрывал личности своей жертвы. Он облегчил
свою совесть три года спустя после смерти Жанны Шампанской перед
бальи Санса. Поскольку было признано, что светский суд не может
судить духовное лицо, бальи велел архиепископу Сансскому задержать
епископа и сам выступил зачинщиком [истцом] в деле. Предположительно
Гийом де Ногаре непосредственно не вмешивался в процесс Гишара,
но в материалах имя его писца появляется неоднократно, как и имя
его осведомителя, флорентийца Ноффо Деи, сыгравшего в этом деле
ту же роль, что и Эскиус из Флуарака в деле ордена Храма.
Когда 7 октября в присутствии архиепископа Сансского и двух
других епископов — все ставленники короля — начался процесс, Гишар
так энергично защищался, что Курия отложила дело; после перерыва
обвинители представили два списка новых обвинений, из которых
один подлежал ведению Гийома де Ногаре.
Воображение королевских писцов поработало, — пишет Абель Риго,
историк Гишара, — второе обвинение было, возможно, более тяжким
и серьезным, чем первое <...> и теперь оно давило на епископа
чудовищным грузом, странным образом вобрав в себя самые разные
жалобы. Это была бесформенная груда, в которой, однако, чувствуется
порядок, наведенный умелой рукой—творение изворотливого ума, пера
и души тех легистов, которые теми же методами, в том же стиле
одновременно преследовали рыцарей ордена Храма и память Бонифация
VIII.
Обвинение представило более двухсот свидетелей, многие из которых
говорили о том, что знали только по слухам, дабы доказать "публичную
диффамацию" [*8]—
существенный фактор во всех процессах, запущенных Ногаре. Как
и все прочие, последний, после показного начала, увяз в ней, и
в марте или апреле 1311 г. — дата обозначает конец влияния Гийома
де Ногаре на короля — все документы и, возможно, само обвинение
были переданы в Курию, где Гишар закончил свои дни в 1317 г. Что
касается доносчика Ноффо Деи, то он был повешен в Париже в 1313
г. после смерти своего покровителя — канцлера. Согласно "Большим
Французским хроникам", он сознался у подножия виселицы, что обвинил
епископа Труа ложно. [551]
Папский дворец был на краткий срок захвачен;
Папа был подвергаут побоям (Колонна будто бы нанес ему пощечину,
не сняв латной перчатки) и грубым оскорблениям. После этого
Ногаре и его союзники ретировались.
Ср. Евангелие от Луки, 9,62. Возложение руки
на плуг - символический оборот для изъявления готовности совершить
служение Богу.
Гасконь, наряду с множеством иных французских
территорий, в тот период входила в состав державы Плантагенетов
Английских.
Точно так же (лат.). Традиционный
оборот для открытия нового параграфа.
Course (фр.) - в данном случаи каперство,
род узаконенного пиратства.
Псалом 132 (Се что добро), воспевающий
совместную жизнь праведных единоверцев.
Апанаж - удел; впадение, выделяемое
младшему члену династии "на прокорм" (от pain, panis:
хлеб).
Диффамация - покушение на доброе имя,
репутацию; попытка обесславить, опозорить.
|
