Марион Мелвиль
ИСТОРИЯ ОРДЕНА ТАМПЛИЕРОВ
Мельвиль М., История ордена тамплиеров. СПб.: Евразия, 2000. 415
с.
К оглавлению
ГЛАВА Х
Потеря Иерусалима
О Доме ордена Храма нередко говорят как о абсолютно устойчивом
институте, политика которого никогда не менялась. Однако в этой
политике можно проследить личное влияние многих магистров.
Смерть Бертрана де Бланфора, отъезд Жоффруа Фуше оказались весьма
ощутимыми потерями для монастыря. Тамплиеры в течение некоторого
времени будут более склонны избирать магистров из людей, которые
занимали высокие должности в миру, нежели из рыцарей, возмужавших
на службе Дому; подобная тенденция возымеет пагубные последствия.
Преемником Бертрана де Бланфора был избран Филипп де Милли,
сеньор Наблуса. Новый магистр происходил из пикардийской фамилии,
обосновавшейся в Сирии. Он участвовал, как мирской рыцарь, в осаде
Дамаска в 1148 г., и его имя многократно появляется на страницах
повествования Гийома Тирского. Он женился на наследнице Заиорданской
сеньории и впоследствии обменял этот слишком незащищенный фьеф
на земли Наблус близ Иерусалима. [229]
Филипп стал тамплиером после смерти жены, но кажется, лишь за
несколько дней до своего восхождения к магистерству. 13 августа
1169 г. он подписывает составленную в Наблусе королевскую грамоту
как Филипп де Наблус, не именуясь тамплиером, но уже 20
августа он величает себя Филиппом, магистром ордена Храма.
[230]
Довольно скоро он слагает с себя эти обязанности, чтобы сопровождать
короля Амальрика I в Константинополь в 1171 г., и с тех пор теряется
из виду. [231]
Он умер 3 апреля, в каком году - неизвестно. [232]
Почти совершенно неизвестен и его преемник Одон де Сент-Аман,
разве что по рассказу Гийома Тирского, который его ненавидел и
не скрывал этого. "Это был человек, из ноздрей которого вырывалась
ярость, не боящийся Бога, не уважающий людей", — пишет архиепископ.
[233]
Но высказывания этого летописца не всегда объективны. Не без основания
он питает недоверие к надменной независимости тамплиеров, возомнивших,
что им все дозволено; однако выражает и обычные епископские жалобы,
и даже зависть, вызванную неслыханными милостями, которые Рим
изъявлял ордену почти со времени его основания. Что касается тамплиеров,
французская версия "Истории Ираклия" не раз брала верх в проявлении
злобы над латинским текстом "Святой Истории". Тем не менее трудно
не согласиться, что, начиная с магистерства брата Одона, тамплиеры
стали несносными и для светских, и для духовных властей одновременно.
Сент-Аман был маршалом Иерусалима, затем — великим виночерпием
Королевства. [234]
Однако, сделавшись магистром, он стал ожесточенно бороться против
королевской власти, что повлекло за собой скверные последствия
для его ордена. Непримиримость магистра привела к тому, что в
течение нескольких лет орден Храма утратил весь свой дипломатический
авторитет.
В 1172 году Старец Горы, глава таинственной секты исмаилитов,
обосновавшейся на отрогах Ливанских гор, направил своих посланников
к иерусалимскому королю, предлагая союз против сарацин; он также
изъявлял желание стать христианином вместе со всеми своими последователями.
И мусульмане, и франки побаивались Старца Горы и страшились вылазок
его невидимых убийц-ассасинов, [*1]
решавших все вопросы с помощью отравленных кинжалов. Покушения
не угрожали лишь тамплиерам и госпитальерам. "К чему убивать их
магистра, — говорили исмаилиты, — если они поставят на его место
другого?" [235]
И вот, когда Амальрик без колебаний принял предложения Старца
Горы и отправил посланцев с письмами и подарками этому шейху,
тамплиеры по дороге напали на них и перерезали всех.
Мотивы убийства неизвестны. Но в условиях, поставленных Старцем,
предусматривалось, что тамплиеры прекратят собирать подати на
территории исмаилитов. Амальрик согласился и обещал рыцарям возместить
ущерб. Однако не преследовали ли действия Старца иной цели, кроме
избежания этих налогов, не были ли это попытки одурачить короля
иллюзорными обещаниями? Трудно вообразить, чтобы шейх и его фанатичные
ассасины массами обращались в христианство, и тамплиеры, возможно,
ощущали тот же скепсис, что и мы.
Амальрик, возмущенный и встревоженный, принес извинения Старцу
Горы, — тут же позабывшему свои планы союза и обращения, — и потребовал
у магистра ордена Храма выдачи виновных. Одон ответил, что убийцей
был некий брат Готье дю Месниль, рыцарь одноглазый и тупой, которого
будет судить его капитул; но передать его в руки королевского
правосудия он отказывается. Вслед за тем Амальрик с несколькими
отрядами осадил командорство Сидона и захватил самого брата Готье.
Одновременно король поведал Гийому Тирскому, что намеревается
укротить орден Храма, независимость которого начала угрожать королевству;
и только внезапная смерть его помешала осуществить эти планы,
имевшие бы весьма серьезные последствия для Дома. [236]
Отказываясь выдать убийцу, брат Одон, вероятно, покрывал того,
кто только повиновался его приказам. Но одновременно магистр ордена
Храма вступил в борьбу, во всей Европе разделявшую власти духовные
и светские в отношении к преступным клирикам. Клирик, виновный
в убийстве или воровстве, — подлежал ли его проступок исключительно
церковному суду? Именно в этой проблеме — глубинная причина непримиримого
спора между Генрихом II Английским и Томасом Бекетом, закончившегося
убийством архиепископа на ступенях алтаря Кентерберийского собора
в этом же, 1172, году. Когда Одон де Сент-Аман захлопнул врата
своих командорств перед королевским правосудием, он действовал
в том же духе, что и Бекет; тем не менее церковные привилегии
и военная мощь ордена Храма тревожным образом дополняли друг друга,
и магистр более дальновидный, чем Сент-Аман, поостерегся бы ускорять
конфликт, в котором Дому предстояло потерять все.
В магистерство Одона де Сент-Амана рыцари ордена Храма и госпитальеры
св. Иоанна, всегда завидовавшие друг другу, наконец довели свои
отношения до бурной ссоры. Но, кажется, магистры обоих орденов
осознали, что подобная борьба неуместна, так что с одной стороны
брат Одон и Роже де Мулен — с другой выработали условия, которые
следовало рассмотреть прежде всего трем братьям из каждого ордена,
выбранным командорами Домов; если же они не придут к согласию,
должно было воззвать к общим друзьям и в конце концов — к магистрам,
которым направят письма, разъясняющие суть спора. "И если какой-нибудь
брат — от чего сохрани Бог — нарушит это соглашение и этот мир,
знайте, что он нарушит приказы Дома и Иерусалимского капитула
и принести повинную за это он сможет, только явившись пред магистром
и его капитулом в Иерусалиме". Александр III ратифицировал договор
2 августа 1179 г. [237]
События, последовавшие за смертью Амальрика I в 1174 г., разворачивались
по образцу рыцарского романа. Потеря Святого Града инспирировала
многочисленные драматические повествования, и творчество хронистов
породило различные комментарии. Наша же цель — лишь определить
степень ответственности тамплиеров, описав их действия во время
разгрома.
Амальрик оставил наследником мальчика тринадцати лет, уже пораженного
неизлечимой болезнью — проказой, и двух маленьких дочерей. Регентство
было возложено на графа Раймунда III Триполитанского, кузена (с
материнской стороны) покойного короля. Поскольку в Святой Земле
было возможно наследование по женской линии, Раймунд мог считать
для себя возможным претендовать на трон Иерусалимского королевства.
Амальрик, вероятно, относился к нему с ревностью, поскольку допустил,
чтобы тот оставался в темницах Алеппо в течение восьми лет после
поражения при Хариме (1164). Граф Триполи воспользовался своим
пленением для учения, он бегло говорил по-арабски и читал по-латыни.
По возвращении в христианский мир он женился на принцессе Эшиве
Галилейской, принесшей в приданое свой фьеф, один из наиболее
значительных в Святой Земле, с Тивериадским замком на Генисаретском
озере.
К тому времени из Палестины прибыл за удачей странствующий рыцарь
из фламандской семьи, по имени Жерар де Ридфор. Он привлек внимание
графа Раймунда, который, сблизившись с ним, назначил его маршалом
Иерусалима. Граф даже пообещал при первой же возможности подыскать
ему богатую наследницу, по достижении ею брачного возраста. Но
когда некоторое время спустя скончался сеньор де Ботрон, оставив
единственную дочь Люси, наследующую фьеф, Раймунда соблазнили
выгодные предложения некоего Пливена из Пизы. За руку Люси пизанец
предложил графу золото в объеме, равном весу девушки. "Мадмуазель
поместили на одну чашу весов, а золотые монеты — на другую", —
пишет хронист "Истории Ираклия" и высокомерно добавляет: "Французы
никогда не считали итальянцев дворянами, какими бы богатыми и
доблестными они ни были". [238]
Что думала обо всем этом Люси в своем замке Ботрон на Ливанском
побережье? Любила ли она уже своего фламандского суженого? А он,
Жерар, был ли отчаявшимся влюбленным или просто разочаровавшимся
честолюбцем? Он заболел горячкой, лег в лазарет ордена Храма в
Иерусалиме, где по выздоровлении, возможно, с досады, принес обет
брата ордена — "но к тем обетам он присоединил четвертый, обет
мести графу Раймунду". [239]
Годы регентства графа, с 1174 по 1177, были последними сравнительно
мирными в истории Святой Земли. Ибо отныне пред ослабевшими и
разобщенными франками вставала грозная фигура Саладина, объединившего
весь исламский мир и ответившего на крестовый поход священной
войной мусульман — джихадом.
Все это было неким подобием пролога. Настоящая драма началась
в день св. Екатерины, 25 ноября 1177 г. Раймунд был в Антиохии,
когда внезапно стало известно, что в стране сарацины, Саладин
только что перешел египетскую границу и, угрожая Газе и Аскалону,
движется к Иерусалиму. Проявив стратегическое чутье и редкостное
для семнадцатилетнего юноши хладнокровие, молодой Балдуин IV,
находившийся в Аскалоне, совершил вылазку в тыл турецкой армии,
захватив ее врасплох в Лидде, между Иерусалимом и побережьем.
В его отрядах были только ополченцы из южной Палестины и некоторые
окрестные сеньоры. Магистр ордена Храма прибыл из Газы через укрепленные
рубежи с восьмьюдесятью рыцарями ордена Храма, так что в результате
войско короля составили пятьсот рыцарей.
Итак, отправляясь все на битву, они имели большое желание отомстить
за обиды, которые язычники учинили в их стране. Великий гнев и
великую храбрость вселяли в их сердца пожарища городов, кои они
видели вокруг <...>
Битва была жестокой, но непродолжительной. В последний раз тысячи
сарацин бросились бежать перед атакой горстки рыцарей. Сам Саладин
поворотил коня и отступил до Египта, в то время как Балдуин и
его соратники, нагруженные добычей, возвратились в Иерусалим.
За победой при Лидде последовал весьма выгодный для франков
мир. Придворные заговорщики, противостоящие графу Триполи, во
главе с матерью молодого короля, Агнессой Эдесской, и ее любовником,
патриархом Ираклием, воспользовались случаем, чтобы поссорить
Балдуина IV с его кузеном. Раймунд оставил регентство и возвратился
в Триполи, в то время как магистр ордена Храма заменил его на
посту военного советника короля.
Одон де Сент-Аман полагал, что следует построить замок, который
бы перекрыл Брод св. Иакова — переправу через Иордан в верховьях
у Генисаретского озера, через который сарацины проникали в Галилею.
Балдуин возразил, что не имеет на это права по условиям недавнего
договора (между христианами и сарацинами был заключен вечный договор,
что новые крепости на границах не будут строиться во время перемирия).
Магистр ответил, что не принимал на себя подобных обязательств
и что его орден займется строительством. В этом снова обнаруживается
склонность тамплиеров ставить себя выше любых обязательств, феодальных
или канонических. "Но потом им удалось убедить короля прийти с
войском охранять их, покуда они занимаются строительством". Замок
Шатле был построен в течение зимы 1178/1179 г. под наблюдением
короля и Сент-Амана и получил гарнизон из шестидесяти братьев
ордена Храма и полутора тысяч наемников, состоявших на королевском
жаловании. Балдуин и брат Одон, оставив сенешаля ордена Храма,
поднялись на пастбища, к укреплению Мезафат, чтобы лошади подкрепились
молодой травой. Внезапное нападение Саладина застало всех врасплох.
По словам Гийома Тирского, битва закончилась для франков трагично
из-за горячности брата Одона, бросившегося со своими рыцарями
навстречу туркам. Магистр и множество братьев ордена попали в
руки султана, в то время как сам король был обязан спасением только
преданности своих людей.
После нескольких дней осады Саладин сжег Шатле, отрубив головы
всем тамплиерам гарнизона. Прокаженному королю, лишенному военной
поддержки и очень больному, пришлось смириться с новым перемирием.
Одон де Сент-Аман умер в плену 9 октября 1180 г. Он не допустил,
чтобы его выкупили или обменяли: "Тамплиер, — говорил он, — может
предоставить в качестве выкупа только свой пояс и боевой кинжал".
Возможно, он не пожелал покинуть братьев ордена, разделявших его
плен, слишком многочисленных, чтобы быть выкупленными.
Избирая его преемника, тамплиеры заботились о восстановлении
политики своего Дома, выбивая клин клином; выбор пал на магистра,
который, как казалось, во всем был противоположностью Сент-Аману.
Арно де Ла Тур Руж [*2]
был уже стар. Он прослужил Дому долгие годы, и ничто не связывало
его с группами заговорщиков Святой Земли, поскольку с 1167 г.
он был магистром в Испании. [240]
Однако можно предположить, что избрание его не понравилось поклонникам
брата Одона и они стали группироваться вокруг Жерара де Ридфора,
некогда маршала Иерусалима, как и Сент-Аман, а ныне — сенешаля
ордена Храма. [241]
Смерть короля казалась близкой. Наследовать ему должна была
его старшая сестра Сибилла, в 16 лет уже вдова, которая собиралась
вновь замуж за молодого французского крестоносца Гвидона (Ги)
де Лузиньяна. В ожидании сделать его королем ("Если Гион станет
королем, то я должен стать Богом", — говорил его старший брат
Жоффруа де Лузиньян) Сибилла передала ему свои личные владения
— Яффу и Аскалон — и убедила Балдуина назначить его регентом (с
титулом бальи) королевства. В течение четырех лет прокаженный
король продолжал мужественно бороться со своей ужасной болезнью
и отбивать нескончаемые атаки Саладина. Когда стало не под силу
садиться на коня, он повелел нести себя на носилках во главе отрядов.
Только в последний момент он отдал власть в руки Лузиньяну, который
не замедлил показать свою некомпетентность; к тому же он вызвал
враждебное отношение к себе многих сирийских баронов и, кажется,
оскорбил короля, грубо отказавшись уступить ему город Яффу в качестве
летней резиденции.
Слепой и уже умирающий, Балдуин воспользовался своей властью.
Он созвал в Акре совет, где объявил Ги де Лузиньяна лишенным регентства
и помирился с Раймундом Триполитанским, которому доверил охрану
королевства после своей смерти. Наследником трона он объявил пятилетнего
сына Сибиллы от первого мужа.
Далее совет согласился направить в Европу посольство, чтобы
дать знать о бедственном положении Святой Земли. Послами назначили
патриарха, магистров ордена Храма и св. Иоанна; они должны были
частным образом обратиться к Генриху II Английскому (который,
как и Балдуин IV, был внуком Фулька Анжуйского) и даже передать
ему иерусалимскую корону, если угаснет младшая ветвь.
Магистр Арно де Ла Тур Руж умер по дороге, в Вероне, 30 сентября
1184 г. [242]
Оба других эмиссара нашли английского и французского королей совершенно
безразличными ко всякому крестовому походу; единственным результатом
их путешествия было обложение податного населения Саладиновой
десятиной, необходимость введения которой утверждали тамплиеры
и госпитальеры, и освящение патриархом круглой церкви ордена Храма
в Лондоне.
Выборы, состоявшиеся по смерти Арно де Ла Тур Ружа, знаменуют
один из поворотов в истории ордена Храма. Выбор магистра был решен
тринадцатью голосами знатных выборщиков; их споры, как и все капитулы
ордена, протекали в самом глубоком секрете — не столько для того,
чтобы скрыть их от глаз общества, сколько чтобы избежать сеющей
смерть вендетты в ограде Дома. Не располагая конкретными материалами,
можно лишь предполагать, что в 1184 г. выборщики колебались между
сенешалем Жераром де Ридфором и Жильбером Эралем, великим командором
Иерусалима и казначеем ордена Храма. Если бы большинство отдало
свои голоса за Эраля, перипетии последующих лет выглядели бы совершенно
иначе, ибо великий командор обладал такими качествами, как умеренность,
ловкость и дар предвидения. Но когда выборщики предстали перед
собравшейся братией в большом зале Храма Соломона в Иерусалиме,
чтобы возвестить — "Прекрасные сеньоры, вознесите молитвы и благодарение
Иисусу Христу <...> ибо милостью Божией и по вашим наказам
избрали мы магистра ордена Храма", — имя, которое было встречено
приветственными возгласами или демонстративным молчанием рыцарей,
было именем Жерара де Ридфора. Он стал последним магистром, провозглашенным
в цитадели.
Партия фламандцев торжествовала, а Жильбер Эраль был удален
из Святой Земли, чтобы до 1189 г. исполнять функции магистра
в Провансе и в Испании и магистра Запада — с 1190 по
1193 гг. Впоследствии монастырь, набравшись благоразумия после
разгромов, призовет его в Святую Землю стать главою ордена. [243]
Трудно говорить сдержанно о Жераре де Ридфоре. Он был и остался
авантюристом. В избытке наделенный недостатками Сент-Амана, он
не имел ни военного опыта, ни верности долгу. Мало того, Жерар
не выказывал ни малейших военных способностей; он, напротив, проявлял
твердое намерение выжить во всех катастрофах, которые сам вызывал.
Казалось бы, магистр ордена Храма мог бы и забыть обиды, некогда
причиненные молодому странствующему рыцарю; но Жерар все подчинил
интересам личной мести. Власть генерального капитула и магистра
достаточно искусно уравновешивались, но ничего не было предусмотрено
для случая, когда главе ордена совершенно недоставало бы чувства
ответственности.
Невозможно теперь судить об отношении монастыря к происходившему.
В критические годы орден Храма покорно соглашался с указаниями
какого-то одержимого. Позволяли ли рыцари безропотно распоряжаться
собой? Или положение Святой Земли было настолько запутанным, что
политика сорвиголовы Жерара показалась им наилучшей? Любопытно
было бы узнать мнение старого магистра в Англии, Ричарда Гастингса,
когда он высадился в Палестине несколько месяцев спустя после
избрания Жерара де Ридфора <...>
Балдуин IV умер в 1185 г. Его наследник, маленький "Бодуэнчик",
пережил его едва на год, и проблема наследования возникла вновь.
Строго говоря, следовало выбирать между двумя сестрами прокаженного
короля, ибо Сибилла, хотя и старшая, была дочерью разведенной
матери, в то время как законнорожденность ее сводной сестры Изабеллы,
дочери королевы Марии, не вызывала сомнений. Но выбор касался
не столько обеих принцесс, сколько Гвидона де Лузиньяна и Раймунда
Триполитанского.
Тело малолетнего короля перевезли в Иерусалим, чтобы похоронить
рядом с его предками в церкви Гроба Господня. Сибилла и Гвидон
были на похоронах, Раймунд же допустил оплошность — он отсутствовал.
Его личные враги — Жерар, патриарх Ираклий, сеньор Заиорданский
Рено де Шатийон, — воспользовались неожиданно представившимся
удобным случаем, чтобы короновать Сибиллу согласно установленным
правилам. Для совершения церемонии нужно было получить доступ
к казне, где за тремя замками хранилась королевская корона; один
из ключей был у патриарха, второй — у магистра ордена Храма. Оставалось
только заручиться третьим, — доверенньм магистру ордена св. Иоанна,
и Жерар с Ираклием отправились в резиденцию ордена госпитальеров.
Магистр Роже де Мулен долго и упорно отказывал, но наконец, под
угрозой применения силы "бросил ключ посреди комнаты и ушел".
На улице пестрая толпа распевала в честь Гвидона де Лузиньяна:
Со всей поспешностью отправились к базилике Гроба Господня,
где Ираклий возложил диадему на голову молодой женщины, которая
затем короновала своего мужа. И Жерар де Ридфор, под видом благословения,
громко воскликнул: "Эта корона вполне стоит ботронского брака!"
[244]
Раймунд Триполитанский остановился в Наблусе у Бальана д'Ибелена,
второго мужа вдовствующей королевы Марии Комнины и свекра принцессы
Изабеллы. Там они собрали совет, чтобы договориться о наследовании,
когда получили вести о короновании Сибиллы и Гвидона. Тем не менее
приверженцы графа Триполи приступили к избранию Изабеллы и ее
молодого мужа Онфруа Торонского; меж тем последний, ничуть не
домогавшийся короны, бежал из Наблуса и направился в Иерусалим,
чтобы присоединиться к своей невестке. Выборщикам осталось только
разойтись. Граф Триполи возвратился в свой Тивериадский замок
к жене и четырем пасынкам. Раймунд, опасаясь за свою личную безопасность,
приступил к переговорам с Саладином, чтобы подготовить себе союзника
в противостоянии Лузиньяну, который уже угрожал ему нападением.
Граф всегда придерживался политики доброго согласия с исламом
и имел множество друзей среди эмиров, но на этот раз его переговоры
граничили с предательством.
Характер Раймунда Триполитанского так и остается для нас малопонятным.
Два человека, которым можно доверять, — Гийом Тирский и Бальан
д'Ибелен, — его друзья, первый из которых, архиепископ, искренно
восхищается им и говорит о нем с нежностью; хроника Эрнуля, написанная
оруженосцем Бальана д'Ибелена, по возможности щадит Раймунда,
свидетельствуя о большой к нему симпатии. Но все же следует признать
за графом некое бессилие; его политика безуспешна, и кажется,
он не внушает сарацинам большего доверия, чем "король Гион", который
был неумелым правителем, но, в сущности, человеком отважным. При
обстоятельствах, в которых находилась Святая Земля, Раймунд совершил
весьма серьезную ошибку, втянув сарацин в междоусобицу.
Рассудительные умы, такие, как Бальан д'Ибелен, магистр ордена
госпитальеров Роже де Мулен и архиепископ Тирский, осознавали,
что примирение настоятельно необходимо. Гвидон от него не отказывался;
чересчур слабохарактерный, он соглашался с мнением каждого. В
свою очередь, соглашения должен был желать и Раймунд. Бальан д'Ибелен
и Роже де Мулен взяли на себя миссию посредников и уговорили Жерара
де Ридфора их сопровождать, понимая, что особенно важно примирить
этого последнего с Раймундом Триполитанским.
Эмиссары отбыли из Иерусалима в последний день апреля 1187 г.,
сопровождаемые эскортом из десяти рыцарей ордена госпитальеров.
Но, проезжая через свой наблусский фьеф, Бальан сделал остановку
на один день и сказал обоим магистрам, что следующей ночью присоединится
к ним в замке Фев. участь Святой Земли решилась именно этой ночью,
и простой случай предопределил ее. Проезжая около полуночи через
город Савас, по следам своих попутчиков, Бальан вспомнил, что
завтра — праздник святых апостолов Филиппа и Иакова, и, пожелав
прослушать мессу, свернул с дороги к воротам епископа. Этот ночной
посетитель должен был вызвать некоторое смятение; можно представить
себе сбежавшихся, еще полусонных слуг и епископа, который вынужден
встать с постели, ворча на странствующих рыцарей. Одевшись, он
вышел к сеньору д'Ибелену и беседовал с ним, покуда дозор не прокричал
день, когда епископ послал за капелланом, чтобы отслужить мессу.
Бальан вновь пустился в путь со своими сержантами и оруженосцами.
Когда на следующее утро он подошел к замку Фев, на равнине Эсдралона,
то заметил, что один отряд тамплиеров поставил свои палатки под
стенами замка, но палатки были пусты, а замок покинут. Его оруженосец
проник в донжон, поднялся на этажи и все обыскал: он нашел только
двух больных, которые ничего не могли ему сказать.
Бальан, весьма встревоженный, собрался уже повернуть вспять,
когда внезапно появился какой-то тамплиер, вопя и крича,
который и рассказал ему, какая приключилась катастрофа.
Саладин предпринял наступление на Палестину, чтобы отомстить
за египетские караваны, разграбленные франками в разгар перемирия.
Раймунд, попавшийся на своей же игре, тянул время как мог, но
ему пришлось позволить турецким авангардам проводить поиски на
своих землях, при условии возвращения вечером за Иордан. Он велел
оповестить об этом по всему своему фьефу, советуя жителям оставаться
на месте, ибо им нечего бояться сарацин.
Снова случаю было угодно, чтобы эта вылазка имела место 1 мая
и чтобы оба магистра узнали о ней в замке Фев. Маршал ордена Храма
находился в укреплении Какун, что в семи-восьми километрах, с
ним были девяносто рыцарей монастыря, и Жерар ему отослал немедленно
свои приказы, "чтобы он, как только увидит его распоряжение, снялся
и приехал к нему". Братия прибыла в полночь и расположилась у
замка. На рассвете следующего дня оба магистра с сотней рыцарей
ордена Храма и госпитальеров прошли через Назарет, где собрали
еще сорок рыцарей-мирян, и продвинулись до Крессонского источника
<...> Семь тысяч мамлюков поили своих коней на овечьем дворе.
Рыцари, расчищавшие проход на вершинах гор, имели преимущество
на местности и время, чтобы оценить обстановку. Жерар де Ридфор
атаковал бы язычников стремительно, безрассудно и без колебаний,
но численная разница была такова, что магистр госпитальеров и
магистр ордена Храма посоветовали ему повернуть назад. Опасаясь
оскорбить Роже де Мулена, Жерар набросился на Жака де Майи: "Вы
говорите как человек, который хотел бы удрать; вы слишком любите
эту белокурую голову, кою вы так хотели бы сохранить". — "Я умру
перед лицом врага как честный человек, — ответил ему брат Жак.
— Это вы повернете поводья как предатель". Он говорил правду.
К концу битвы спаслись только трое тамплиеров, в числе которых
был Жерар де Ридфор. — "Он, составивший тогда треть рыцарей".
[245]
Белокурый Жак де Майи, в сверкающих доспехах и на белом коне,
сражался с достойной восхищения храбростью, поражая врагов направо
и налево. Он отказался сдаться, несмотря на требования противников,
и пал, пронзенный арбалетными болтами. [246]
Жерар же удирал во весь опор до Назарета, где к нему присоединился
Бальан. Неизвестно, о чем размышлял, с какими упреками обращался
сеньор д'Ибелен к магистру. На следующий день они вместе отъехали
в Тивериаду, но раны, а, возможно, и стыд Жерара оказались слишком
мучительными; он остановился на дороге, позволив своему спутнику
продолжать путь без него. В Тивериаде Бальан застал графа Триполи
в отчаянии: турки прошли мимо замка с копьями, украшенными головами
тамплиеров.
Раймунд возвратился в Иерусалим для примирения с королём, который
принял его весьма дружественно. Гвидон беспрестанно служил мишенью
— или инструментом — ненависти других, но лично сам никогда не
держал злобы. Решили собрать всех до единого в королевстве и повести
все рыцарство Святой Земли на султана.
Тамплиеры радостно отдались подготовке к войне; они горели желанием
отомстить за своих — тех, кто погиб 1 мая. Жерар открыл Лузиньяну
казну, переданную в сокровищницу тамплиеров Генрихом II для оплаты
английского крестового похода, которого все еще ждали. Самые оптимистичные
братья уверовали, что все идет хорошо. Король становился обязан
им на всю жизнь; граф Триполи отдавался на их милость; самое прекрасное
войско, какое только видела Святая Земля, и наилучшим образом
снаряженное, разбивало свои палатки вокруг Сефорийского источника
в Галилее. Более озабоченным выглядел патриарх; накануне отъезда
он сказался больным и доверил тамплиерам Крест Господень, вместо
того, чтобы нести его самому перед лицом язычников.
Все сеньоры Святой Земли собрались на встречу: Раймунд с четырьмя
пасынками — Гуго, Гийомом, Одоном и Раулем; Бальан добелен и Рено
де Сидон, Рено де Шатийон и молодой Онфруа Торонский, муж юной
Изабеллы. Госпитальеры прибыли под предводительством нового магистра.
Монастырь ордена Храма, подкрепленный двумястами пятьюдесятью
отборными рыцарями (потери, понесенные при Крессоне, тяжело сказались
на их рядах), увеличил отряды братьев-сержантов, сержантов-наемников
и местных наемников-пехотинцев. На местах оставались гарнизоны
Сафета, Тортозы и Газы, но "Цитадель" в Иерусалиме была пуста.
Едва было собрано христианское войско, как стало известно, что
Саладин осадил замок Тивериады, который графиня Триполитанская,
в отсутствие мужа и сыновей, мужественно обороняла.
На военном совете, созванном в королевском шатре, Гуго Тивериадский,
старший из пасынков графа, взял слово и стал слезно умолять прийти
на помощь его матери. Сам Раймунд воспротивился этому. "Табари
[Тивериада] принадлежит мне, — сказал он, — так же, как и моя
жена и мое состояние, и никто не потеряет столько, сколько я,
если замок будет утрачен. А если они захватят мою жену, моих людей
и мое добро и если они разрушат мой город, я возвращу это себе
обратно, когда смогу, и отстрою свой город, когда смогу, ибо предпочитаю
скорее видеть разрушенным Табари, чем погибшей — всю Землю". Он
напомнил всем об опасности, которую таило бы продвижение по бесплодным
холмам, без воды и тени, отделявшим франкское войско от Генисаретского
озера. Был канун св. Мартина Кипящего — 4 июля, и край изнывал
под знойным небом.
Бароны и король позволили себя растрогать такой самоотверженностью.
Один магистр ордена Храма оставался неумолим. "Я вижу волчью шкуру",
— насмехался он. Однако совет согласился с мнением графа и решил
дожидаться наступления Саладина у Сефорийского источника.
Но в полночь, когда Лузиньян остался один в своем шатре, магистр
ордена Храма проник к нему и воскликнул:
Сир, верите ли вы этому предателю, который дал вам подобный
совет? Он вам его дал, чтобы вас опозорить. Ибо великий стыд и
великие упреки падут на вас <...>, если вы позволите в шести
лье от себя захватить город <...> И знайте же, чтобы хорошенько
уразуметь, что тамплиеры сбросят свои белые плащи и продадут,
и заложат все, что у них есть, чтобы позор, которому нас подвергли
сарацины, был отмщен. Подите же, — сказал он, — и велите крикнуть
войску, чтобы все вооружались и становились каждый по своим отрядам
и следовали за знаменем Святого Креста. [247]
Гвидон имел слабость послушать его и отдал приказ сворачивать
поклажу и отправляться в путь среди ночи. Удивление, замешательство,
последовавшие за столь неожиданным поворотом, не были развеяны
отказом короля объясниться с баронами, собравшимися у его шатра.
Ночь была полна предзнаменований. Говорили, что лошади отказываются
пить, что старая колдунья обошла лагерь, наводя порчу. Крестоносцы
пустились в путь еще до зари. Они шли на восток по длинной бесплодной
равнине, лежавшей среди еще более засушливых холмов, до "Рогов
Хаттина"; по другому склону дорога спускалась к берегам Тивериадского
озера. Расстояние было небольшим — двадцать километров от Сефории
до Тивериады, — но длинный караван тянулся пешим шагом.
Раймунд и его пасынки, как сеньоры фьефа, отдавали приказы впереди.
За ними, с главными силами войска, следовал король. Тамплиеры
шли последними. Легкие отряды Саладина не замедлили выследить
войско христиан с восходом солнца по блеску металлических доспехов
и целый день терзали его внезапными атаками и стрелами — всадники
стреляли на скаку. Франки и их кони гибли от жажды и зноя под
беспощадным солнцем.
Турки прибегли к своей обычной тактике, сосредоточив свои нападения
на арьергарде войска и целясь как в лошадей, так и в людей. Тамплиеры
и их кони изнемогали под вражескими обстрелами, гораздо более
стремительными, чем они могли ожидать. Единственная надежда была
— пройти Хаттин и пробиться к озеру. Но к вечеру — то ли Жерар
де Ридфор послал сказать королю, что его рыцари больше не могут
идти, то ли граф Триполи посоветовал остановиться в укреплении
Марескальция, где, кажется, была вода, — Гвидон сделал остановку.
Колодцы в замке оказались пусты. Сарацины же приближались, окружая
франков так плотно, "что кошка не смогла бы выскользнуть из войска
незамеченной". Когда ночь принесла немного свежести, сарацины
подожгли кустарник вокруг деревни, так что христиане задыхались
в едком дыму. Именно в эту ночь тамплиер закопал Святой Крест
в песок, чтобы спасти его от рук язычников.
На следующий день, на заре, пешие сержанты, умирающие от жажды,
бежали к горе на поиски источников воды, а рыцари составляли свои
ряды — чтобы дать сражение. Раймунд со своими пасынками, возглавив
галилейские отряды, врезался во врага. Но когда турки разомкнули
строй (обычная тактика легких мусульманских отрядов), граф и его
люди отступили к побережью.
Все остальные попали в руки Саладина, который принял их с изысканной
учтивостью. Было, однако, сделано исключение для грабителя караванов
Рено де Шатийона и для братьев ордена Храма и госпитальеров, в
которых султан видел заклятых врагов ислама. Шатийону тут же отрубили
голову, возможно, это сделал сам Саладин. Монахов-воинов отдали
дервишам и улемам, неумелым палачам, которые мучили каждого рыцаря,
привязав его к столбу. Перед пыткой султан предлагал даровать
им жизнь при условии "поднять палец и принять Закон" — стать мусульманами.
Из двухсот тридцати тамплиеров ни один не проявил малодушия. [248]
Жерара де Ридфора по неизвестной причине пощадили...
Для защиты Святого Града рыцарей больше не оставалось. Патриарх,
очнувшийся, наконец, от полной интриг и сластолюбивой жизни, организовал
сопротивление горожан, стариков и детей, чьи отцы стали пленниками.
Когда в городе появился Бальан д'Ибелен, на время отпущенный султаном,
дабы обеспечить безопасность своей жены и детей, толпа слезно
просила его остаться, и он нарушил слово, чтобы принять командование
городом; Саладин понял и извинил его.
И снова, после нескольких месяцев осады, именно д'Ибелен договорился
о сдаче города. Иерусалим был "полон простолюдинов и их детей"
из соседних деревень, пришедших укрыться, поэтому Бальан добился,
чтобы город не предали разграблению. "Было условлено, — пишет
Ибн Алатир, свидетель событий, —<...> чтобы каждый мужчина
в городе, богатый или бедный, заплатил за себя в качестве выкупа
десять золотых монет, женщины — пять, а дети обоего пола — по
две. Для уплаты этой дани был назначен срок в сорок дней. По истечении
этого времени все неуплатившие считались бы рабами. Напротив,
уплатившие выкуп тотчас же освобождались и могли отправляться
куда пожелают". [249]
Саладин даже разрешил жителям увезти свой скарб.
За бедных султан потребовал коллективного выкупа в тридцать
тысяч золотых монет за семь тысяч человек. Орден св. Иоанна эту
сумму внес из своих английских средств. Это был ответ на деньги,
данные Лузиньяну орденом Храма и потраченные на вооружение погибшей
при Хатгине армии. Но бедняков было много больше.
И тогда приехали патриарх и Бальан, и послали к тамплиерам и
госпитальерам, и к горожанам, и просили их Бога ради помочь бедным
людям, оставшимся в Иерусалиме. Они помогли им, и тамплиеры с
госпитальерами также дали, но не столько, сколько были должны
<...> Ибо они совершенно не опасались, что к оным [беднякам]
применят силу, поскольку их в этом заверил Саладин. Если бы они
знали, что бедняков притеснят, они дали бы больше.
В порыве великодушия Саладин и его брат отпустили большое число
бедняков без выкупа, но тем не менее осталось одиннадцать тысяч,
которые не были ни выкуплены, ни освобождены от внесения денег.
При участии султана беженцев разделили на три потока: первый
вели тамплиеры, второй — госпитальеры, а третий — Бальан и патриарх.
Саладин повелел пятидесяти сарацинским всадникам сопровождать
каждую группу до Триполи. Он оказался более великодушен, чем граф
Раймунд, который закрыл ворота своего города перед спасшимися
из Иерусалима и позволил своим воинам разграбить добро, пощаженное
сарацинами.
Если тамплиеры недостаточно щедро вносили выкуп за пленных,
то их проступок можно объяснить, если не извинить, внутренней
ситуацией в монастыре. Магистр был в плену, почти все братья-рыцари
погибли. Во главе оставался некий брат Тьерри, который спасся
в битве и называл себя "самым бедным из всех самого бедного Дома
ордена Храма, и которого называют великим командором".
По уставу этот ранг не давал ему никакой власти, за исключением
права "держать совет по всякому делу, случившемуся в Святой Земле,
до возвращения магистра и распределять вооружение". Зато он рисковал
быть позорно изгнанным из ордена как самый низший из братьев,
если он растратит, как бы это ни случилось, состояние Дома или
богатства, переданные на сохранение. У Тьерри недостало смелости
нарушить устав, и он не нашел средства его обойти. (Позднее, когда
дело коснется выкупа Людовика Святого, другой великий бальи ордена
сможет продемонстрировать больше воображения.)
На Тьерри легла тяжкая обязанность объявить о катастрофе братьям
Запада и настойчиво потребовать подкреплений для возобновления
уничтоженного монастыря. Он оплакивает двести тридцать рыцарей,
убитых при Хатгине, и шестьдесят других, погибших при Крессоне.
Когда он писал, Иерусалим, Аскалон, Тир и Берофа еще сопротивлялись,
но "турки расползались по Святой Земле, как муравьи". [250]
Тьерри не говорит о трех тамплиерских замках — Сафете, Тортозе,
Газе; возможно, о судьбе их он ничего не знал. Сафет скоро после
этого будет взят приступом; Тортоза будет победоносно сопротивляться;
а в Газе, после многомесячной осады именно Жерар де Ридфор прикажет
сложить оружие при условии своего собственного освобождения. В
оправдание ему можно сказать, что изолированный посреди завоеванной
страны замок должен был рано или поздно пасть, но его сдача еще
больше повредила репутации тамплиеров.
Орден мог восстановить силы, но своей гордыней и безрассудством
Жерар де Ридфор нанес его чести почти смертельный удар. Отныне
белые плащи не будут олицетворять чистоту и незапятнанность, и
на братьев-рыцарей обрушатся неиссякаемые упреки и подозрения
хронистов.
ГЛАВА XI
Совместные операции
После разгрома от Иерусалимского королевства почти ничего не
осталось. Была потеряна вся Палестина. Однако в Сирии, Триполи
и Антиохии, Тортозе — городе тамплиеров и Маргате — замке госпитальеров
еще сопротивлялись. В Тире франков возглавил новоприбывший Конрад
Монферратский, захлопнувший врата перед Гвидоном де Лузиньяном,
когда тот появился, отпущенный из плена. Гвидон был выпущен под
клятву не выступать против Саладина. В знак того, что он отказывается
сражаться, король пристегнул свой меч к луке седла, вместо того,
чтобы опоясаться им. Жерар де Ридфор, освобожденный на тех же
условиях, церемонился меньше. Он тут же бросился в крепость Тортозы,
воодушевив братьев гарнизона бороться не на жизнь, а на смерть.
Главная башня, огромный донжон на берегу моря, отражала все атаки
Саладина, который снял осаду, после чего Жерар отправился на соединение
с Гвидоном де Лузиньяном у Акры. Здесь произошло двойное окружение:
когда Лузиньян атаковал город с горсткой своих друзей и остатками
воинов из обоих монастырей, войско султана окружало их. Чудо,
что малые силы христиан не были раздавлены. Но Гвидон и его рыцари
вновь обрели отчаянную храбрость первых крестоносцев и вцепились
в землю, поддерживая осаду города до прибытия первых подкреплений
из Европы.
Жерар де Ридфор погиб при наступлении на Акру 4 октября 1189
г., пока король совершал вылазку в лагерь султана. Его обвиняли
в том, что он заплатил за свою жизнь сдачей Газы, где в 1188 г.
капитулировали тамплиеры, и даже в том, что он "поднял палец и
признал Закон". Но Амбруаз, трувер третьего крестового похода,
ничего не знал о лежащей на нем тени подозрений и не ощущал намека
в своих словах [251]:
Был убит магистр ордена Храма <...>
Тот, кто сказал доброе слово,
Шедшее от его доблестной выучки, —
Когда люди храбрые и смелые
Говорили ему в этой атаке:
"Ступайте отсюда, государь наш, ступайте" <...>
Отвечал он: "Богу совсем не будет угодно
Ни то, чтобы я был в другом месте,
Ни чтобы упрекали орден Храма
В том, что видели меня убегающим.
И я умру, но не поступлю так!"
Арабские историки сообщают, что Жерар не пал на поле брани,
как полагали христиане, а был схвачен, и Саладин повелел предать
его смерти как клятвопреступника: Жерар, как и Гвидон де Лузиньян,
обязался не воевать против него. [252]
Монастырь был настолько ослаблен, что место магистра оставалось
свободным в течение восемнадцати месяцев. С прибытием нового крестового
похода в 1191 г. рыцари избрали магистром "дворянина, который
был из Дома и звался брат Роберт де Сабле", [253]
— друга Ричарда I Львиное Сердце, который, как и он, был трувером.
[254]
Роберт III, сеньор де Сабле, был дважды женат и оставил сына и
двух дочерей. Он принес обет тамплиера только во время своего
пребывания в Акре; его слава заменяла ему карьеру в войске ордена;
впрочем, возможно, до пострига он уже был орденским собратом.
[255]
Жизнестойкость ордена Храма, способность его к восстановлению
были исключительными. Неся потери, монастырь постоянно обновлялся
с той же корпоративностью и с тем же духом обетов, так
отличавшим тамплиеров от мирского рыцарства. В предстоящей кампании
они снова собирались показать дисциплину и безупречную сдержанность,
что, быть может, свидетельствовало об осознании заблуждений, которые
теперь надлежало искупить.
Роберт де Сабле впервые упоминается как адмирал английского
флота на юге Италии, в Мессине, куда из Везеле, первого места
сбора, прибыли английские крестоносцы, распрощавшись с французскими.
Сеньор де Сабле и герцог Бургундский были посредниками в конфликте
между Ричардом I и Танкредом Сицилийским по поводу приданого вдовствующей
королевы, сестры государя Англии. [256]
Английский и французский короли, Ричард I и Филипп II Август,
глубокая вражда которых уже обострилась, провели зиму на Сицилии.
В конце марта 1191 г. Филипп II взял курс на Акру, к которой подошел
после трех недель морского пути. Несколько дней спустя вдогонку
отправился и Ричард I, но задержался в пути, чтобы захватить остров
Кипр, проданный затем тамплиерам. Деньги, полученные от Дома,
позволили Ричарду жест горделивой щедрости по прибытии в Святую
Землю. Узнав, что французский король платит своим воинам по три
золотых монеты в месяц, Ричард велел оповестить через своих глашатаев,
что будет выдавать по четыре монеты всем, кто станет под его знамя.
[257]
Это оскорбило его союзника, но оба короля сохранили видимость
согласия и решили начать совместное наступление на Акру.
Именно Роберт де Сабле командовал тамплиерами всю кампанию.
Под его предводительством их военные действия, как всегда, были
безукоризненны, а политическое влияние достаточно сдержанно. Скрытые
раздоры, которые вспыхивали по любому поводу между французским
и английским королями, ставили тамплиеров в затруднительное положение.
Орден располагал огромным состоянием в обеих странах. Казначей
ордена Храма в Париже, брат Эймар, несколькими годами позднее
станет доверенным человеком Филиппа Августа и управляющим королевской
казной. [258]
Но орден Храма в Лондоне пользовался столь же большим влиянием
в Англии, и новый магистр был личным другом короля. "Что характеризует
орден Храма как светскую державу, так это самый полный политический
оппортунизм. На Западе он использует с равным усердием французского
и английского королей, пребывавших в непрерывной войне". [259]
Но когда оба короля сталкивались в Палестине, Роберту де Сабле
приходилось проявлять недюжинное чувство такта.
Ричарда и Филиппа Августа разъединяли ожесточенные споры по
поводу наследования иерусалимской короны: оставить ее Гвидону
де Лузиньяну — вдовцу королевы Сибиллы, умершей вместе с двумя
детьми в 1190 г., или же передать маркграфу Конраду Монферратскому,
который только что женился на Изабелле Иерусалимской, младшей
сестре королевы. Тамплиеры приняли сторону Лузиньяна и английского
короля. В дальнейшем, когда Ричард понял, что симпатичный простак
Гвидон бессилен, орден Храма расторг договор на покупку
острова Кипр, который Ричард Львиное Сердце уступил своему протеже
Лузиньяну.
После двухлетней осады гарнизон Акры капитулировал 12 июля 1191
г. Сдача осуществилась в шатре магистра ордена Храма в присутствии
обоих королей и всех вождей крестового похода. Филипп Август,
уехавший в начале следующего месяца, оставил в Сирии французские
части под командованием графа Бургундского. [260]
Но его рыцари нехотя мирились с властью английского короля, которому
так и не удалось завоевать их симпатии. С отъездом французского
короля султан начал переговоры с Ричардом о выкупе гарнизона Акры,
приблизительно трех тысяч человек. Именно тогда Саладин обратился
к тамплиерам и попросил гарантировать освобождение пленников:
поступок поразительный, ибо прошло лишь четыре года после уничтожения
монастыря при Хаттине. Но отношения тамплиеров с исламом покоились
на сочетании жестокости и симпатии, что даже их современники никогда
не могли понять до конца. Однако Роберт де Сабле и его совет должны
были почувствовать, что для ордена Храма было бы неуместно вмешиваться
в эти переговоры. Они ответили Саладину: "у вас слово и пощада,
довольствуйтесь этим!" [261]
Или, быть может, они предвидели, что переговоры примут плохой
оборот? Если верить Ибн Алатиру, они даже якобы предупредили Саладина
не доверяться <...> [262]
Проведя две недели в спорах и торгах, Ричард впал в один из тех
приступов ужасного гнева, которые он унаследовал от своего рода:
собрав у своего лагеря две тысячи семьсот пленников, он велел
перебить их всех. В тот же вечер он приказал крестоносцам готовиться
к продвижению на Аскалон.
Франки отправились в путь 23 августа вдоль сирийского побережья.
Они перешли реку Акры и в первый же день прибыли в Хайфу.
Христианское войско, о коем я говорю,
Перешло реку в пятницу <...> [263]
Три дня спустя они покинули Хайфу и расположились в ущельях
Атлита. "Тамплиеры составляли авангард, а госпитальеры — арьергард.
Тем, кто видел, как они выстраивают отряды, они казались людьми,
хорошо знающими свое дело, и войско конвоировалось лучше, чем
в первый день" [264].
Здесь орден Храма был в своем собственном краю, на дороге, некогда
охранявшейся Гуго де Пейеном и его товарищами. На побережье кустарник
и трава поднимались так высоко, что хлестали пехотинцев по лицу.
Дикие животные выскакивали у них из-под ног. Крестоносцы остановились
на юге Сикаминума, а вечером расположились в "замке у пролива",
— тамплиерской башне на мысе Атлит, на месте будущего Замка Паломника
(Chateau Pelerin). Там войско провело два дня, ожидая подхода
флота, искавшего рейд для причала.
От Атлита до Цезарей, через Мерлу, крестоносцы двигались берегом
моря; после этого этапа король их возглавил, а тамплиеры стали
в арьергарде. Ранее войско подвергалось лишь скрытым атакам турок;
начиная с Цезареи, эти атаки стали угрожающими. Франки остановились
также и на Крокодильей реке,
Но когда франки перешли реку, легкие конные отряды турецких
лучников начали непрерывно обстреливать их. Тамплиеры обеспечивали
переправу:
Тыл охранялся Храмом,
Который к вечеру хватался за голову,
Ибо столько лошадей теряли за день,
Что как только от этого не впали в отчаянье. [266]
Следовало опасаться, как бы этот трудный, под палящим солнцем,
переход — "ничего, кроме солнца вверху и врага вокруг" — не стал
бы новым Хаттином. Вечером кормили лошадей, обессилевших от ран.
7 сентября, миновав лес, армия крестоносцев приблизилась к Арзуфу.
На этом переходе тамплиеры шли впереди, а госпитальеры замыкали
движение под прицелами сарацинских арбалетчиков. После многочасового
и исключительно трудного пути войско (из-за нетерпения маршала
госпитальеров) вступило в бой раньше, чем этого желал бы король;
но в сражении крестоносцы сломили сопротивление отрядов Саладина
и открыли путь к Яффе.
Франкам понадобилось около трех недель, чтобы покрыть сотню
километров от Акры до Яффы. Они обнаружили город в руинах и на
развалинах разбили палатки.
У Яффы, в оливковой роще,
В прекрасном саду
Божье войско поставило свои знамена. [267]
Флот смог войти в порт, чтобы доставить продовольствие, да и
на деревьях они нашли много фруктов: гранаты, виноград, фиги и
миндаль. Саладин, который не хотел давать сражение при сомкнутых
боевых порядках, отошел в Иерусалим, на пути уничтожив все крепости
Палестины, за исключением Дарума, на крайнем юге у границы с Египтом.
Амбруаз приписывает ему следующие слова:
Удаляемся к Аскалону.
Мы не можем сражаться.
Разрушьте город Газу —
Пусть будет развален он как строевой лес,
Но оставьте Дарум,
Через который могут пройти мои люди <...>
Разрушьте мне Бланш Гард,
Который мы бы не смогли больше охранять <...>
Разрушьте мне Сен-Жорж, Раму,
Большой город, который был наш,
Бельмон в горной вышине,
Торон, Шато Арно,
Бовуар и Мирабель <...>,
Кроме Крака и Иерусалима <...> [268]
С той поры Ричард, кажется, утратил веру в собственную стратегию.
[269]
Он держался четыре месяца на равнине Шарона, не двигаясь ни на
Иерусалим, ни даже на Аскалон — город, который турки срыли перед
отходом. В течение этого времени тамплиеры всем войском возводили
крепость Мэтр Жак и укрепили небольшой замок План близ Рамлы.
[270]
Они охраняли оруженосцев, водивших лошадей на пастбища; настигнутые
однажды сарацинами, слишком многочисленными, чтобы их атаковать,
они спешились и сражались спина к спине, пока английский король
не бросился им на выручку. [271]
В ночь на Невинноубиенных [*4]
они вместе с госпитальерами отправились в горы Иерусалима отловить
пару сотен голов скота. Немного позднее они в качестве разведчиков
доходили до Дарума.
Английский король все еще колебался, он не смог подчинить себе
французов, которыми командовал герцог Бургундский. Из собственных
его отрядов слишком многие предпочли таверны и притоны Акры; возвращать
их оттуда приходилось ему самому, потому что Гвидон де Лузиньян
оказался неспособным на это. Бесстрашный рыцарь, Львиное Сердце,
показал себя ненадежным предводителем, и призрак нового Хаттина
в горах маячил перед ним. Он даже начал переговоры с султаном.
Наконец в первые дни января 1192 г. войско двинулось в путь
к Святому Граду. Рамла была всего в тридцати километрах от Иерусалима
— в двух переходах, — но дорога шла через крутые подъемы и отвесные
спуски, через ущелья, очень удобные для засад. Крестоносцы продвинулись
до Бетенобля (Бейт Наблус), к подножию горы, где их остановили
проливные дожди с градом. Одна гроза была столь сильной, что вырвала
колья палаток и потопила вьючных животных. Погибли запасы продовольствия,
оружие и доспехи покрылись ржавчиной. [272]
В таких условиях тамплиеры, госпитальеры и бароны Святой Земли
советовали королю отказаться от штурма Иерусалима: опасались атаки
турок еще в горах. Они настойчиво обращали внимание Ричарда и
на то, что однажды взятый город в дальнейшем придется оборонять.
[273]
Тамплиеры никогда не считали Иерусалим хорошо подготовленным
к обороне, пока пограничные с Египтом крепости, такие, как Дарум,
Газа, Крак и Монреаль, находились в руках мусульман — это был
ключевой момент их политики. Они будут так же противиться штурму
Иерусалима в 1219 и 1229 гг. На совете в Бетенобле план тамплиеров
явно сводился к укреплению портов и других стратегических укреплений
до начала движения вглубь страны. Их мнение, высказанное королю
— "на деле придерживать крестоносцев, дабы их желание освободить
Святой Град не было выполнено", — исходило из целесообразности.
Оба магистра прекрасно понимали, что все им не удастся удержать.
Большая часть сирийских баронов только что потеряла фьефы и состояния.
Обиженный Конрад Монферратский пребывал в Тире. Во время всей
кампании оба монастыря при любых испытаниях проявили дисциплину
и доблесть. Когда крестоносцы горько сетовали на жару и холод,
на грязь и пыль, тамплиеры и госпитальеры, стиснув зубы, заменяли
сторожевых псов. Когда французы или англичане с ностальгией говорили
о возвращении на Запад к своим очагам, женам и детям, рыцари-монахи
умолкали. Единственным местом, связующим их всех, был Святой Град.
Но когда Роберт де Сабле посоветовал Ричарду взять Аскалон и Дарум,
прежде чем рисковать наступлением на Иерусалим, его осторожность
расценили как новое доказательство "предательства тамплиеров".
Следуя мнению обоих магистров и, возможно, не будучи уверен
в своих силах, Ричард остановил продвижение на Иерусалим и возвратился
в Рамлу, чтобы двинуться на Аскалон. Разочарование оказалось горьким.
Множество французов, покинув войско, отправилось в Яффу, Акру
и Тир. Дождь, грязь и холод усугубили всеобщее уныние.
Именно в праздник святого Илария войско охватила печаль и тоска
по возвращению. Каждый желал видеть себя мертвым и проклинал день
своего рождения, потому что предстояло возвращаться назад. Все
войско было в замешательстве, оно слишком устало и исстрадалось.
Никто не знал, что предпринять, чтобы забрать с собой снедь, которую
привезли; все вьючные животные ослабели от холода и дождей и подхватили
лихорадку. Когда же их нагружали продовольствием, они, бредя по
грязи, падали на колени на землю, и люди проклинали все на свете
и лезли из кожи вон <...> Войско, мрачное и задумчивое,
заночевало в Ибелене, и поутру, до восхода солнца, отбыли те,
кто отправился вперед разведывать территорию. Палатки сняли, и
войско поскакало во всеоружии: но ни одна живая душа никогда не
рассказала бы вам о худшем дне. Ничего подобного в прошлом не
было. Рыцари лишились своего продовольствия из-за вьючных животных,
которые пали <...> Вскоре после обеда они прибыли в Аскалон.
Они нашли его повергнутым и разрушенным, и пришлось им взойти
на руины, чтобы в него попасть. [274]
Именно тогда, 20 января, Ричард остановился в Аскалоне до Пасхи,
повелев восстановить стены — работа, которую выполняли все. Отношения
Ричарда с французами становились все хуже и хуже — как в Палестине,
так и на Западе — до момента, когда герцог Бургундский и его отряды
покинули Аскалон и отступили к Конраду Монферратскому в Тир.
Убийство Конрада одним из ассасинов Старца Горы и избрание молодого
графа Генриха Шампанского иерусалимским королем ослабили напряженность
между союзниками. Генрих был избран в некотором роде по народному
согласию. Он был одновременно племянником Ричарда и Филиппа Августа;
его вынудили жениться на королеве Изабелле, вдове Конрада Монферратского.
Английский король возместил убытки Лузиньяну, уступив ему Кипр,
и войско крестоносцев пополнилось у крепости Дарум, попавшей в
руки христиан в канун Троицы.
Берег моря снова оказался в руках франков, и герцог Бургундский
потребовал наступать на Иерусалим. Но Ричард отказался взять на
себя такую ответственность. Крестоносцев было слишком мало, чтобы
осадить город; пути их снабжения можно было легко перерезать.
"Если вы желаете испытать приключение, — сказал Ричард им, — я
вас по-дружески согласен сопровождать, но не стану во главе крестового
похода". И он предложил принять во внимание совет пяти тамплиеров,
пяти госпитальеров, пяти пуленов и пяти франков. После совещания,
длившегося всю ночь в шатре магистра ордена госпитальеров, последние
убедили короля не начинать кампании. Стояла жаркая пора, воды
недоставало, а сарацины засыпали все колодцы в окрестностях Иерусалима.
Туманно говорили о наступлении на "Вавилонию", т. е. на Каир,
но все знали, что крестовый поход не удался. Оставалось только
заключить перемирие с султаном. [275]
Последний эпизод крестового похода — наступление Саладина на
Яффу и стремительный ответный удар Ричарда — ничего не изменил
в общей ситуации. Как победитель, Саладин поставил свои условия:
перемирие должно длиться три года; Ричард должен срыть Аскалон
силами рыцарских орденов, как он уже заставил снести Дарум; франки
сохраняют Яффу, а Саладин позволит христианским паломникам посещать
Святые места.
Спешные вести призывали Ричарда в Англию. Он отбыл на корабле
ордена Храма в одеянии брата ордена.
После этого прибыл он к магистру ордена Храма и сказал ему:
"Сир магистр, я хорошо знаю, что меня не любят, и, переплыв море,
как бы не попасть мне туда, где меня могут убить или взять в плен.
Посему я прошу вас повелеть вашим братьям-рыцарям и сержантам,
которые поплывут со мной на моем корабле, приготовиться, чтобы
когда я прибуду, они бы меня проводили, как если бы я был тамплиером,
до моей страны". Магистр ответил: "Охотно". Он велел тайно подготовить
своих людей и посадил их на галеру. Король распрощался с графом
Генрихом [Шампанским], тамплиерами и баронами Святой Земли и взошел
на свой корабль. В час вечерни он перешел на галеру тамплиеров
<...> и одни поплыли своим путем, а другие — своим. [276]
По неясной причине галера оказалась в Адриатике, где буря выбросила
ее на берег между Венецией и Триестом. Ричард распрощался с тамплиерами.
По еще более таинственным мотивам король направился к Вене, где
попал в руки своего врага — Леопольда Австрийского. Когда его
опознали, он был в одежде греческого купца и в сопровождении только
своего оруженосца.
Третий крестовый поход, хотя и потерпел неудачу, территория
крестоносных сеньорий побережья от Антиохии до Яффы не уменьшилась.
Латинское королевство получило отсрочку на столетие, хотя его
защитникам пришлось отвести войска для позиционной войны. Начиналась
эра замков.
Этот термин ("гашишины", от "гашиш") применялся
к исмаилитам, поскольку считалось, что они совершают дерзкие
убийства в состоянии наркотического опьянения.
Он же - Арнауд де Торроха.
Т. е. родом из французской провинции Пуачу.
Т. е. в ночь накануне дня поминовения младенцев,
перебитых по приказу Ирода: второй день по Рождестве Христовом.
|
