Джонатан Райли-Смит

ИСТОРИЯ КРЕСТОВЫХ ПОХОДОВ

К оглавлению

Глава 5

 

Песни

 

 

МАЙКЛ РАТЛЕДЖ

 

Литература всегда отражает проблемы своего времени, в противном случае ее никто не читает; иначе говоря, она не может стать популярной. Но в средние века слова «литература» и «популярный» означали не совсем то, что означают сегодня. Например, песни первой и второй мировых войн становились популярными благодаря массовому распространению либо через ноты (что подразумевало не только всеобщую грамотность, но и немалое число людей с музыкальным образованием), либо через концертные залы, либо через граммофонные пластинки и радиозаписи. Однако эти песни вряд ли можно назвать «литературой», хотя они и были очень популярны. С другой стороны, никто не будет оспаривать литературные достоинства военных стихов Уилфрида Оуена и Руперта Брука или же таких романов, как «На Западном фронте без перемен», «Молчание моря» и «По ком звонит колокол», хотя они и не стали столь популярны, как песни, то есть не распространялись так же широко и быстро.

В средние же века в силу ограниченной грамотности литература отражала заботы и интересы лишь грамотного класса: того класса, который и создает и читает литературу. «Популярный» означало популярность в аристократических кругах – при дворах, в замках. «Литературой» тогда называлось все то, что писал для своих стушателей образованный человек. Существовала еще и литература на латинском языке, предназначенная для высокообразованных чиновников и клириков. Но ни она, ни «официальные» жанры, такие, как хроники, история и анналы, не будут рассматриваться в этой главе. Нас интересует только то, что люди считали развлечением, то есть слышали, видели на сиене и т. п., хотя это и не исключало назидательных, пропагандистских и просветительских функций материала.

Четыре первых крестовых похода совпали по времени с периодом бурного развития во Франции и Германии литературы на национальных языках, в которой нашло отражение и крестоносное движение. Этот период называли «Возрождением XII века», что вполне справедливо, по крайней мере в отношении литературы. Во Франции и в Германии появляются произведения героического эпоса – самую старую известную нам французскую эпическую поэму «Песнь о Роланде» почти наверняка можно датировать временем первого крестового похода. «Сhanson d`Аntioche» («Песнь об Антиохии»), рассказывающая об осаде этого города в 1098 году, дошла до нас к двух версиях – французской и провансальской. «Сапso de la Crotzada» («Песнь о крестовом походе») повествует на провансальском языке о событиях Альбигойского крестового похода. Сохранились и более традиционные исторические описания, например сочинения Робера де Клери и Жоффруа де Виллардуэна.

Старофранцузские эпические поэмы именуются «жестами» или «Рассказами о деяниях» – «Сhansons de geste» (geste – деяния, подвиги, совершенные одним или несколькими героями или целым родом). Вопрос о том, насколько верно эти поэмы отражают крестоносное движение, является спорным. Действие наиболее известной и самой ранней поэмы «Песнь о Роланде» основывается на действительном историческом событии. В 778 году Войска Карла Великого возвращались из Испании после удачной военной экспедиции. В Пиренейских горах в Ронсевальском ущелье на арьергард Карла напали либо баски (по сообщениям хроник IX века), либо мавры из Сарагосы (по словам арабского хрониста XIII века Ион аль-Асира) и перебили франков, причем погибли сенешаль Эггихард, начальник королевской гвардии Ансельм и маркграф Бретонской марки Роланд. Сегодня, по прошествии стольких столетий, уже трудно сказать точно, были ли нападающие маврами и насколько серьезен был бой. В «Песне о Роланде» единичное военное столкновение превращено в крупную конфронтацию между империей Карла и силами ислама, которая заканчивается завоеванием Сарагосы и насильственным крещением ее жителей.

 

День миновал, и ночь на землю пала.

Луна взошла, и звезды засверкали.

Взял город Сарагосу император.

Он тысячу баронов посылает –

Пусть синагоги жгут, мечети валят.

Берут они и ломы, и кувалды,

Бьют идолов, кумиры сокрушают,

Чтоб колдовства и духу не осталось.

Ревнует Карл о вере христианской,

Велит он воду освятить прелатам

И мавров окрестить в купелях наспех,

А если кто на это не согласен,

Тех вешать, жечь и убивать нещадно.

Насильно крещены сто тысяч мавров,

Отсрочку только Брамимонде  дали:

Пусть в милый край франпузский едет с Карлом

И добровольной христианкой станет.

 

(«Песнь о Роланде», ССLXV, перевод со старофранцузского Ю. Корнеева)

В «Песни о Роланде» нет ни одного упоминания о крестовых походах, и не раз приводились обоснованные аргументы в пользу того, что образ мусульман в этой поэме никак не соотносится с тем, что знал поэт XI века о мусульманах в Испании или в Палестине. Тем не менее представленный в «Песни о Роланде» образ мусульман как чудовищ и идолопоклонников имеет параллели и в других произведениях. Более того, мы вполне допускаем, что автор «Песни» понимал, что его произведение может использоваться и в пропагандистских целях. Однако надо признать, что в старофранцузском эпосе конкретные указания на крестовые походы в Палестину очень редки.

В тот же период существовала литература на народных языках, в которой тема крестовых походов появилась примерно с середины XII века. Это – так называемые «крестовые песни». К сожалению, «крестовых песен» времен первого крестового похода не сохранилось, но от этого периода вообще очень мало осталось написанного на народном языке. Самые ранние известные нам песни относятся ко второму крестовому походу или к Реконкисте, они написаны на старопровансальском или старофранцузском языках. Неоднократно вспыхивали споры о том, что такое «крестовая песнь», и действительно, песен, в которых крестовый поход был бы главной темой, очень немного. И все же во многих дошедших до нас произведениях крестоносное движение играет роль либо одной из тем, либо аллегории. Сохранилось 106 таких песен на провансальском языке, около 40– на французском, 30 – на немецком, 1 – на испанском и 2 – на итальянском. Признавая трудность точного определения «крестовой песни», мы будем для простоты называть так любую песню, в которой упоминаются крестовые походы, будь то походы на Восток, в Испанию, во Францию или в Италию.

Говорить о крестовой песне как о жанре невозможно – упоминания о крестовых походах можно найти в произведениях различной поэтической формы. Среди наиболее ранних песен, написанных провансальскими трубадурами Маркабрюном и Серкамоном, известны сирвенты (строфические песни на политические или общественные темы пли же направленные против личных врагов) и разновидность пастурели (лирические пьесы, изображающие встречу поэта с девушкой, оплакивающей отсутствие своего возлюбленного). Позднее появляются канцоны – любовные песни (например, песни смотрителя замка Куси [1188/1191] и почти все немецкие песни), плачи по павшим героям (например, плач Гаусельма Файдита по Ричарду 1 Английскому [1199]), похвалы типа «Сетования о монсиньоре Жоффруа де Сержене» (1255/ 1256) Рютбёфа и тенсоны (спор или прение), такие как «Гостил я в раю на днях» (1194) Монаха Монтаудонского. Как мы видим, нет никаких указаний на то, что поэты создавали новые формы или жанры специально для того, чтобы говорить о крестовых походах.

Со времени второго крестового похода сохранилось очень мало песен – одна на французском языке и, может быть, десять на провансальском. В этих песнях и в тех, которые сохранились от нескольких последующих десятилетий, о походах в Испанию говорится так же часто, как и о походах на Восток. Начиная с 1160 года значительно возрастает количество и популярность трубадуров и пх северных коллег труверов; соответственно о третьем и четвертом крестовых походах сохранилось гораздо больше песен и стихов. Большинство «крестовых песен» немецких миннезингеров также относятся к этим походам. А в южнофранцузских песнях встречаются завуалированные намеки и на альбигойские войны. Походы XIII века отражены в целом ряде песен, главным образом – французских и немецких.

Если утверждение, которым начинается эта глава, справедливо, то можно и не задаваться вопросом, почему крестовые походы так часто упоминаются в песнях трубадуров, труверов и миннезингеров, тем более что некоторые из поэтов сами были известными крестоносцами. «Крестовые песни» писали как руководители походов (например, Тибо IV, граф Шампанский, и Фолькет, епископ Тулузы во время Альбигойского похода), так и крупные магнаты (например, Конон де Бетюн и Г и де Куси) и простые рыцари. К тому же благосостояние многих трубадуров зависело от щедрости владетельных крестоносцев. Например, трубадур Раймбаут де Вакейрас в песне-послании к Бонифацию Монферратскому напоминает о былых благодеяниях последнего и о том, как они вместе участвовали в осаде Константинополя. В стихах, воспевающих героем крестовых походов, часто встречаются упоминания об их щедрости. Хорошим примером сказанного служит диалог монаха-трубадура Монаха Монтаудонского с Богом. Бог спрашивает монаха, почему он не попросил помощи короля Ричарда:

 

Монах, потерпел ты крах,

Когда не пошел вдогон

За тем, чей лен – Олерон;

Так нот: кто был с ним в друзьях,

Кого он спас в свое время,

Кто знал, что в его ларах

Вес стерлингов не сочтен, –

И предал! – король не с теми.

 

Господь, этой вашей взмах

Десницы к тому, что он

Не встречен, ибо пленен,

Привел – все в ваших руках;

Плывет сарацинов племя

К Акре на всех парусах,

И, значит, тот обречен,

Кто вдел ради вас ногу в стремя.

 

(«Гостил я в раю на днях», перевод А. Нашита)

В песне упоминается пленение Ричарда королем Австрии. Леопольдом, когда Ричард возвращался в 1192 году из Акры. Схожая идея, выраженная в таком же шуточном тоне, встречается и в стихотворении парижского поэта Рютбёфа:

 

На скупость люди стали прытки.

От смерти я терплю убытки

(О мой король, нет хуже пытки!):

Пустились все мои друзья

За вами вслед, собрав пожитки,

В Тунис, где лютый враг в избытке,

Где люд опаснее зверья.

 

(«О собственной бедности», 1270 год, перевод А. Ларина)

Рютбёф жалуется на то, что в результате крестового похода Людовика погибли те, кто оказывал поэту материальную поддержку.

Могущественные покровители поэтов и сами поэты не только следили за происходящими событиями, но и часто сами участвовали в них. Однако это не единственное объяснение тому, что крестовые походы играли столь важную роль в куртуазной поэзии этого периода.

Ведь для участия в крестовых походах необходимы были именно те качества, на обладание которыми претендовали все знатные бароны и графы и которые отличали их от людей, принадлежавших к другим социальным группам. А поскольку существовала прямая связь между знатным происхождением и землевладением, то некоторые из этих качеств можно назвать феодальными. В их число входили верность сюзерену, следование вассальному долгу аuxillium (вооруженная помощь при нападении врагов) и сопsillium (советы и отправление правосудия). Причем крестоносное движение чаще всего описывается именно в таких понятиях. В Святой Земле видят законную территорию Господа, которую захватили разбойники и которую вассалы обязаны вызволить любыми способами. Если они этого не сделают, то они изменят своему феодальному долгу. В одной из песен (1189 год) говорится: «…Проклят должен быть тот, кто покинет своего сеньора в беде». А самая ранняя известная нам «крестовая песня», датируемая примерно 1145–1146 гг. (автор неизвестен), описывает эту ситуацию еще яснее:

 

Сhevallier, mult estes guariz

Quant Deu a vus fait sa clamor

Des Turs e des Almoraviz

Ki li unt fait tels deshenors.

Cher a tort unt ses fieuz saiziz;

Bien en devums aveir dolur,

Cher la fud Deu primes servi

E reconnu pur segnuur.

 

(«Рыцари, счастливы вы, что Господь Бог воззвал к вам о помощи против турок и альморавидов, которые совершили против Него такие бесчестные дела. Они беззаконно захватили Его феоды, и мы лолжны это оплакивать, ибо впервые именно там совершались Господу службы и признавали Его господином». )

 

По аналогии с феодальными представлениями Бог изображается сеньором, а рыцари – вассалами, обязанными оказывать своему сюзерену всяческую помощь и поддержку. Рефрен песни сулит райское блаженство всем, кто последует за королем:

 

Ki ore irat od Loovis

Ja mar d`enfern n`avrat pouur,

Char s`alme en iert en Pareis

Od les angles nostre Segnor.

 

(«Всякий, кто последует теперь за Людовиком, может не бояться ада, потому что душа его будет в раю с ангелами Господними».)

 

Рыцарям напоминается о воинской доблести, которую они должны проявить, выполняя свой долг перед Христом: «Рыцари, подумайте хорошо, вы, которые так прославились своим умением владеть оружием, отдайте ваши тела как дар Тому, Кого распяли за вас». В этой песне Людовик VII представлен как образец рыцаря Христова: описано, как он отказывается от богатства, власти и земель, то есть ведет себя как человек, уходящий от мира ради того, чтобы вести святую жизнь. Затем вспоминаются раны Христа и Страсти Господни. И это не просто благочестивое напоминание: это делается с намерением возбудить в слушателях желание отомстить врагам Господним. «Теперь Он зовет вас, ибо ханааниты и злобные последователи Зенги причинили много зла Ему, и теперь идите и дайте им то, что они заслужили!». В песне столкновение рыцарей с мусульманами выходит за рамки событий земных, оно представлено как столкновение сил ада и рая: Бог созывает своих друзей и назначает время и место турнира – Эдессу; призом будет спасение, месть же Бога будет осуществлена руками крестоносцев. Им напоминают, как Моисей разделил воды Красного моря и как фараон п его приверженцы утонули (это один из нескольких случаев, когда в песнях мусульмане отождествляются с последователями фараона).

Во многих песнях крестовый поход прославляется как возможность для рыцарей и баронов проявить все те качества, которые отличают людей истинно благородных и верных Христу.

 

Мы восхваляем наши имена,

Но станет явной скудость суесловий,

Когда поднять свой крест на рамена

Мы в эти дни не будем наготове.

За нас Христос, исполненный любови,

Погиб в земле, что туркам отдана.

Зальем поля потоком вражьей крови,

Иль наша честь навек посрамлена!

 

Земная жизнь была забот полна,

Пускай теперь при первом бранном зове

Себя отдаст за Господа она.

Войдем мы в царство вечных славословий,

Не будет смерти. Для прозревших внове

Блаженные наступят времена,

А славу, честь и счастье уготовит

Вернувшимся родимая страна…

 

Господь сидит на царственном престоле, –

Любовь к Нему отвагой подтвердят

Все те, кого от горестной юдоли

Он спас, прияв жестокий смерти хлад.

Простит Он тех, кто немощью объят,

Кто в бедности томится иль в неволе,

Но все, кто молод, волен и богат,

Не смеют дома оставаться в холе.

 

(Конан де Бетюи, «Увы! Любовь, зачем ты мне велела», пер. Е. Васильевой)

Такого рода наставления служат не только подходящими темами для «крестовых песен», но они еще и прекрасно соответствуют очень важному поэтическому правилу. Средневековых ученых и поэтов учили, что два важнейших принципа риторики – это хвала и порицание. И еще их учили думать и рассуждать в диалектических схемах. Таким образом, идеология крестоносного движения предоставляла идеальную тему для литературы того времени: те, кто отзывался на призыв, были достойны похвалы, а те, кто оставался глух, заслуживали порицания.

 

«Все трусы здесь останутся, те, кто не любит ни Бога, ни добродетель, ни саму любовь, ни достоинство. Каждый из них говорит: „Но что будет с моей женой? И я ни за что на свете не покину своих друзей“. Такие люди рассуждают глупо, ибо нет более истинного друга, чем Тот, который был распят за нас.

 

Те же храбрые рыцари, которые любят Бога и честь этого мира, Отправятся в путь, ибо они мудро желают прийти к Богу; но сопливые, с блеклыми щеками – останутся. Они слепы, я в этом не сомневаюсь, те Люди, которые отказываются хоть раз в жизни помочь своему Богу и теряют честь мира сего».

 

(Тибо Шампанский, «Seigneurs, sachiez, qui or ne s`en ira»)

 

Трубадур Маркабрюн особенно умело пользовался такими приемами:

 

«Ибо Господь, который знает все, что есть, и все, что будет, и все, что было, обещал нам корону и титул императора. И красота тех, кто пойдет к месту омовения – …превзойдет красоту утренней звезды. Но только в том случае, если мы отомстим за то зло, которое было сотворено Богу нашему здесь и по направлению к Дамаску.

 

Так много людей следуют примеру Каина, первого преступника, и никто не служит Богу. Мы увидим, кто Ему истинный друг, ибо, силой места омовения, Иисус будет жить среди нас, а негодяи, верящие в прорицания и ворожбу, обратятся в бегство.

 

И пусть распутные пьяницы, обжоры, пузогреи и всякая рвань придорожная останутся вместе с трусами; Бог желает испытать в месте омовения доблестных и здоровых, а другие пусть охраняют свои жилища и выдвигают всяческие объяснения, и потому я отсылаю их к их позору».

 

(Маркабрюн, «Мир во имя Господне»)

 

«Место омовения», о котором говорит Маркабрюн, – аллегорическое название крестового похода в Испанию. Эта песня – одна из самых ранних (около 1149) и самых известных песен о крестовых походах. Пожалуй, именно в ней лучше всего выражена мысль поэтов о том, что в крестовом походе corteziа (куртуазия) проверяется на деле, паоход является как бы нравственной пробой на истиннуюб куртуазию. Маркабрюн обяъсняет нежелание некоторых баронов поддержать испанскую экспедциию отсутствием у них joven – буквально «молодости», «юности», но под этим словом имеется в виду не возраст, а набор качеств, которые должны отличать, по мнению Маркабрюна и других трубадуров, молодых рыцарей и баронов, а именно: душевная щедрость, молодая энергия, преданность и верность. Те же, кто отказывается от участия в этой экспедиции, «конченые люди, упавшие духом, потерявшие proeza; они не любят ни радости, ни удовльствия» (там же). Proeza означает воинскую доблесть и искусность в бою, и это же слово означает энтузиазм и стремление к честно заслуженной славе. В своих песнях Маркабрюн предстает строгим морализатором, бичующим праздность и немощность плоти. Он созадет портрет идеального барона – энергчиного, склонного к аскетизму, жаждущего славы, добродетельного, достойного своего общественного положения. Сочетанием этого образа с религиозной аллегорией и диалектической структурой сирвенты идеальный барон и его обязанности отождествляются со славой и религиозным императивом крестового похода. Не идущие в поход изменяют ценностям своего класса:

 

Desnaturat son li Frances

Si de l`afar Deu dizon no…

 

(там же)

(«Французы противятся природе, если отказываются выполнять Господни труды».)

 

Современник Маркабрюна Серкамон также считает участие в крестовом походе свидетельством безупречной нравственности и способом избежать зла: «Теперь человек может омыться и освободиться от вины, кто каковую имеет; и если он достоин, он направится к Эдессе и оставит губительный мир, и таким образом сможет он избавиться от той ноши, которая заставляет многих спотыкаться и погибать» (Серкамон, «Рuois nostre temps comens`a brunezir»). Из дальнейшего текста видно, что «ноша» – это malvestatz, слово, в которое Серкамон вкладывает значения алчности, гордости, вероломства, сластолюбия и трусости. А в сирвенте Пейре Вндаля «Вагon, Jhesus qu`en crotz fon mes» (около 1202) о крестовом походе говорится как о возможности отблагодарить Христа: «Бароны, Иисус, который был распят для спасения христиан, созывает нас и посылает возвратить Святую Землю, где он умер из любви к нам». При этом наказанием за отказ явиться на зов будут посмертное осуждение и потеря рая. Откликнуться же на зов означало отказаться от мира, то есть от места греха, где люди предают даже собственных друзей. Баварский поэт Альбрехт фон Иохансдорф, автор пяти песен о крестовых походах, предлагает интересную интерпретацию этой идеи. Указав на то, что Святая Земля еще никогда не подвергалась такой опасности (песня написана вскоре после победы Саладина при Гаттине), он приводит один из самых распространенных вопросов глупцов: «Почему Бог не может позаботиться об этом без нашей помощи?» Ответ же на это дается, исходя из того, что Христос принес себя в жертву не по необходимости, а из любви: «Он не должен был так страдать, но Он был исполнен жалости к нам. И если теперь ни один человек не исполнится жалости к Его кресту и Его гробу, он не достигнет райского блаженства» («Die hinnen varn»). Действия крестоносца отождествляются с искуплением Христом грешников. Крестовый поход предпринимается из жалости и любви. Трувер XII века, не оставивший нам своего имени, пел о том же:

 

«Вы, которые любите по-настоящему, проснитесь! Не спите! Жаворонок будит день и своей песней возвещает, что пришел день мира, который Бог в своей доброте даст тем, кто возьмет крест из любви к Нему и будет терпеть боль ночь и день. Тогда убедится Он, кто истинно любит Его.

 

Он, который был распят за нас, любил нас не равнодушной любовью, а любовью истинной и ради нас в страшных мучениях пронес Святой Крест в своих руках, на своей груди, как кроткий ягненок, простой и благочестивый: потом Его прибили тремя гвоздями, пронзив руки и ноги».

 

Трактовка крестового похода как акта любви была частью религиозной догмы того времени, однако по литературным (в отличие от церковных) источников прослеживается и иная связь между крестовыми походами и любовью. Любовь была одной из главных тем средневековой лирики. Немецкие поэты даже назывались миннезингерами – Мinnesanger, что означает «те, кто поет о любви». Обычно поэт говорил от имени человека, влюбленного – как правило, безнадежно – в неназываемую и недоступную Даму. Основными чертами этой fin'amor в песнях трубадуров, труверов и миннезингеров являлись бесконечное стремление к Даме, тоска по ней, неразрешимые трудности и восхваление любимой. Это могло обыгрываться самыми разными способами. Если на пути влюбленного встречалась неодолимая преграда, то он описывал ее: например, дама занимает такое высокое положение и обладает такой безупречной репутацией, она так «далека» от поэта, что он даже не надеется достичь тех высот, где она обитает. Могут встречаться трудности и опасности иного порядка: географическая удаленность, соперники, клеветники (их называли losegniers) пли даже просто робость влюбленного. Неудивительно, что этот жанр стал использоваться для метафорического изображения крестового похода. Бесконечное стремление к Даме оборачивается в этих песнях еще не осуществленным намерением отправиться в крестовый поход или путешествием столь далеким, что ему не видно конца. В песне, написанной во время третьего крестового похода, Гартман фон Ауэ намеренно отождествляет Мinne (любовь к прекрасной даме) с любовью Божьей, а крестовый поход – с ответом на эту любовь:

 

Привет прощальный мой собрату и соседу.

Поклон мой вам, друзья и господа!

Меня спросить хотите вы, зачем я еду?

Откроюсь вам без ложного стыда.

Любовь меня взяла в полон, и дал я ей обет:

По вольной воле буду я покорен ей во всем.

Она велит, и я иду святым путем.

Кто клятву не сдержал, тому спасенья нет.

 

(Перевод В. Микушевича)

И только во второй строфе автор дает понять, что имеет в виду крестовый поход. Однако чаще поэты предпочитали сопоставлять идею крестового похода с человеческой любовью не через аллегорию, а просто используя традиционную лексику любовной поэзии. В наиболее ранних песнях крестовый поход видится глазами женщины – возлюбленной ушедшего крестоносца. В качестве примера приведем песню Маркабрюна «Близ родника, средь сада» (около 1147 года). Она начинается кратким описанием весенней природы – некоего идиллического пейзажа, что было присуще жанру пастурели. В пастурели обычно лирический герой песни – чаще всего рыцарь – встречает девушку. Девушка поет о горестях и радостях любви, рыцарь же пытается добиться ее благосклонности, но получает отказ. Вот как это выглядит у Маркабрюна:

 

Владельца замка дочь, она

Была здесь без друзей, одна;

Я, все, чем радостна весна,

Открыть прелестнице спеша,

Хотел сказать ей, как нежна

Листва и песня птиц звучна;

Она ж переменилась вдруг.

 

Пролились слезы, как родник,

И бедный вымолвил язык:

«О Иисус, сколь ты велик!

Тобой уязвлена душа:

Ты оскорблен был, но привык

Столь к поклонению, что вмиг

Находишь для отмщенья слуг.

 

Мой друг, чей благороден нрав,

Чей вид изыскан, величав

И смел, сейчас летит стремглав

К тебе, тем сердце мне круша;

Ах, знать, Людовик был не прав,

Их проповедью в бой подняв,

Коль мучит душу мне недуг».

 

(Перевод А. Наймана)

В этой песне король и крестовый поход играют роль клеветников, разлучающих влюбленных в традиционной канцоне. Интересно, что здесь девушка печалится и о потере Святых Мест, и об уехавшем освобождать их возлюбленном. Наш следующий пример более типичен для сhanson de femme – женской песни, в которой девушка жалуется на свою несчастную любовь, обычно из-за того, что ее выдают замуж за нелюбимого человека, и находит утешение в мыслях о своем возлюбленном. Мы приводим песню Гвийо Дижонской (около 1190 года), рассказывающую о легендарной «дальней любви». Здесь преградой на пути к счастью является отсутствие возлюбленного-крестоносца. Девушка не смиряется с разлукой и черпает силы в эротических мыслях о своем любовнике и в необычном талисмане, который он ей оставил.

 

«Я буду петь, чтобы утешить свое сердце, ибо не хочу умереть или сойти с ума из-за моей горькой потери, когда я вижу, что никто не возвращается из этой чужой страны, где находится тот, кто один может успокоить мне сердце, даже когда я просто слышу разговоры о нем.

Господь, когда они кричат „Вперед!“, помоги тому пилигриму, за которого болит мое сердце, ибо сарацины – злодеи.

 

Я буду терпеть свою утрату, пока не истечет год. Он в паломничестве; да даст Бог, чтобы он вернулся из него! Но что бы ни случилось, я, наперекор своей семье, не выйду замуж за другого. Любой, кто заговорит со мной об этом, – глупец.

Господь, когда они кричат „Вперед!“ и т. д.

 

Однако я исполнена надежды, потому что я приняла его служение. И когда дует сладкий ветерок из той сладостной страны, где сейчас тот, кто мне так желанен, я с радостью поворачиваю туда лицо, и мне кажется, что я чувствую его под своей меховой накидкой.

Господь, когда они кричат „Вперед!“ и т. д.

 

Мне так жаль, что я не могла проводить его в путь сама. Он прислал мне рубашку, которую носил, чтобы я могла держать ее в руках. Ночью, когда любовь к нему мучит меня, я кладу ее рядом со мной в постель и до утра прижимаю к себе, чтобы облегчить свои страдания.

Господь, когда они кричат „Вперед!“ и т. д.»

 

Рефрен песни совершенно недвусмысленно свидетельствует о том, где именно находится возлюбленный девушки.

Одним из наиболее частых мотивов «крестовых песен» был разлад тела с душой, борьба между стремлением к возлюбленной и долгом крестоносца, причем сердце могло отделиться от тела и пересечь пространство, разделяющее даму и ее рыцаря. Фридрих фон Хаузен, рыцарь-миннезингер из окружения Фридриха Барбароссы, убитый в третьем крестовом походе, обыгрывал этот мотив во многих своих песнях. Например:

 

С моим упрямым сердцем в ссоре тело,

Которое, собравшись на войну,

Разить уже язычников хотело,

А сердце, выбрав милую жену,

Не хочет оставлять ее одну.

 

(Перевод В. Микушевича)

Моделью для этой песни могло послужить стихотворение Конона де Бетюна (около 1188 года):

 

Увы! Любовь, зачем ты мне велела

В последний раз переступить порог

Прекраснейшей, которая умела

Так много лет держать меня у ног!

Но вот настал разлуки нашей срок…

Что говорю? Уходит только тело,

Его призвал к себе на службу Бог,

А сердце ей принадлежит всецело.

 

(Перевод Е. Васильевой)

Другим распространенным мотивом была «смерть за любовь». В женской песне неизвестного автора «Jerusalem, grant damage me fais» («Иерусалим, ты приносишь мне большое зло»), вероятно, написанной в середине XIII века, этот мотив переплетается с идеей крестового похода как акта любви: «Опора мне Господь! Мне нет спасенья: я I умереть должна, таков мой рок, но знаю я, тому, кто умирает за любовь, только день пути до Бога. О, я бы с радостью пустилась в этот путь, если б только могла найти своего любимого, который остается здесь совсем один». Слова «умирает за любовь» имеют здесь двойное значение – традиционную смерть от разбитого сердца (имеется в виду героиня) и смерть во время крестового похода ее возлюбленного, погибающего за любовь Божию. Таким образом, смерть женщины как бы уподобляется гибели рыцаря, и они оба оказываются на расстоянии однодневного пути от Бога. Эта строфа является классическим примером любовной поэзии и идеологии крестоносного движения. Она компенсирует почти вызывающие слова героини в первой строфе: «Иерусалим, ты приносишь мне большое зло», – настроение, которое мы уже встречали в пастурели Маркабрюна и которое присутствует в песне Ринальдо Аквинского «Gia mai non mi comforto» («Я уже никогда не утешусь», около 1228):

 

La crose salva la giente

E me facie diaviare,

La crose mi fa dolente

E non mi vale Dio pregare.

Oi me, crocie pellegrina,

Perche m`ai cosi distrutta?

 

(«Крест спасает людей, но меня сводит с ума, крест ввергает меня в печаль, и молитва не помогает мне. О, крест пилигримов, почему ты уничтожил меня?»)

 

Гартман фон Ауэ, однако, отводит женщине более позитивную роль: «Женщина, которая свободно посылает любимого мужа в этот путь и живет дома так, что все прославляют ее добродетель, получает половину его награды. Она будет здесь молиться за обоих, а он будет воевать за двоих» («Swelch vrowe sendet lieben man»).

 

До сих пор мы говорили об отражении в крестовых песнях социальных амбиций, религиозных представлений и литературных обычаев того времени, но что эти песни рассказывают о реальных событиях и обстоятельствах походов? Один из наиболее часто упоминаемых аспектов похода – опасность самого пути, что неудивительно, особенно если вспомнить об одном из первых трубадуров, герцоге Аквитанском Гильеме IX, который по дороге в Святую Землю потерял почти всех своих людей. Гаусельм Файдит, участвовавший в третьем крестовом походе, написал по возвращении домой песню «Del gran golfe de mar» (1192/1193), из которой явствует, что он не был в восторге от путешествия. Особенно не понравилось ему плыть по морю:

 

Под звон ручья среди дубрав

Брожу, забвению предав

И барки колыханье,

И шторм, и злодеянья

Морских разбойничьих орав.

 

(Перевод В. Дынник)

Автор признает доблесть и достоинства крестоносцев, но ему отвратительно, что некоторые из них пускаются в плавание лишь для грабежа и разбоя: «Любой, подвергающий себя таким неудобствам ради достижения Бога и для спасения своей души, поступает правильно, но если он пускается в море… чтобы грабить и со злыми намерениями, часто случается, что когда он думает, что он возвышается, то на самом деле он падает, и тогда в отчаянии он… выбрасывает все: душу и тело, золото и серебро». Мораль ясна, но, возможно, здесь есть и юмористический подтекст: те, которые отправляются в море со злыми 1 намерениями, будут страдать от морской болезни!

Нейдхарт фон Ройенталь в песне «Еz gruonet wol diu heide» (вероятно, написанной во время экспедиции Фридриха II в 1228–1229 годах) обращается к родным, оставшимся дома: «Если спросят вас, как приходится нам, пилигримам, расскажите, как дурно обращаются с нами французы и итальянцы, поэтому мы устали от этого места… мы все живем в нищете и страданиях, более половины армии погибли…» Нейдхарт фон Ройенталь откровенно разочарован во всем предприятии, и его не остановит от возвращения домой такое сравнительно безопасное приключение, как морское путешествие: «Тот кажется мне глупцом, кто остается здесь в этом августе. Я бы посоветовал ему не медлить и возвращаться домой через море, это не так плохо. Нигде не может быть человеку лучше, чем дома, в его собственном приходе».

Сражения в песнях описывались редко. Действия мусульман обычно упоминаются вскользь или в общих выражениях: «…Церкви сжигаются и покидаются: Бог более не приносится в них в жертву…» («Сhevalier mut estes guariz», написано по случаю взятия Эдессы). И только в единственной дошедшей до нас крестовой песне, написанной на испанском языке, содержится более или менее подробное (хотя, может быть, и полученное из вторых рук) описание событий, последовавших за взятием Иерусалима хорезмийцами в 1244 году. Песня обращена к частникам 2-го Лионского собора (1274), и, несомненно, приводящиеся в ней ужасные подробности должны были иметь пропагандистское значение: «Потом проходят нежные девы, в цепях и муках. Они горько оплакивают постигшую их в Иерусалиме судьбу. Христиане видят, как их сыновей зажаривают живьем, их женам отрезают груди, пока они еще живы, они идут по улицам Иерусалима с отрезанными руками и ногами (так!). Они [мусульмане] делают одеяла из церковных одеяний, они превращают в конюшню Гроб Господень, они делают в Иерусалиме пики из святых крестов» («Ау, Iherusalem!») То, как описываются здесь хорезмийцы, очень напоминает более ранние крестовые песни: «Эти маврские собаки удерживали священное жилище семь с половиной лет, они не боятся умереть, лишь бы захватить Иерусалим. Им помогают те, кто из Вавилона, и африканцы и из Эфиопии… Теперь за наши грехи черный день привел маврские полчища… Христиан мало, меньше, чем овец. Мавров много, больше чем звезд» («Ау, Iherusalem!»).

Другой поэт, Гаваудан, в песне «Senhor, per los nostres peccatz» (1195) тоже высказывает мысль о том, что успехи мусульман в Святой Земле есть следствие греховности христиан; он опасается, что удачливость мусульман на Востоке может вселить в них мысль о захвате Испании: «Сеньоры, из-за наших грехов сила сарацин растет. Саладин захватил Иерусалим, который до сих пор не отвоеван; поэтому король Марокко разослал послания о том, что он вместе с вероломными андалузцами и арабами вооружится против христианской веры и будет воевать против всех христианских королей». Далее рассказывается о несметном войске мусульман и ненасытной жадности врага: более многочисленные, чем дождевые капли, они захватывают поле боя и питаются падалью, после них ничего не остается. Поэт говорит об их гордости: мусульмане считают, что все принадлежит им и что все должны им поклониться. Упоминание же о родных местах его слушателей вполне могло означать, что Гаваудан пытался набрать желающих идти в крестовый поход путем запугивания: «Марокканцы, альморавиды захватили горы и поля. Они похваляются друг перед другом: „Франки, дайте нам дорогу! Прованс и Тулуза – наши, как и вся земля отсюда и до Ле-Пюи!“ Никогда еще не слышали мы из уст таких лживых собак и проклятых неверных такой дерзкой похвальбы». Затем он призывает не отдавать свое наследство этим саs negres outramaris (черным иностранным собакам) и спасти жителей Испании, оказавшихся в опасности. Мусульмане описываются здесь примерно так же, как и в «Песне о Роланде»:

 

Полк первый – ботентротцы на подбор.

Набрал эмир мейсинов во второй:

Люд этот волосат, большеголов,

Щетиной весь, как кабаны, зарос…

 

В десятом – люд из Оксианской степи,

Проклятый род, что в Господа не верит.

Не видел мир отъявленней злодеев.

Их кожа, как железо, отвердела,

Им не нужны ни панцири, ни шлемы.

Жестоки и хитры они в сраженье.

 

(«Песнь о Роланде», перевод Ю. Корнеева)

Грехи мусульман – гордость и неверие, они звероподобны, а сила их в количестве, которое выражается не числами, а перечислением чемен, из которых они происходят; их похвальба вызывает у христиан Грах перед вторжением и завоеванием.

Поскольку крестовые песни – это чаще всего сирвенты, в них гречаются и похвала и критика (как в адрес отдельных лиц, так и по поводу политических событий). Интересно, что Маркабрюн в сирвенте «Lavador» утверждает, что крестовые походы в Испанию важнее восточных. Та же тема возникает и в песне Гаваудана, в которой он обращается к императору, королю Франции Филиппу II и его баронам и к королю Англии Ричарду I с призывом помочь Испании. Спасение зависит от выбора правильного пути: «Иисус Христос, проповедовавший нам, дабы мы не пришли к плохому концу, указывает нам правильный путь» («Senhor, per los nostres peccatz»). «Правильный путь» здесь – это не только обычная христианская метафора пути к спасению, но еще и указание на путь в Испанию.

Нередко поэты призывали баронов или королей взять крест и выступить в поход; они пытались подвигнуть сильных мира сего делать больше, чем делалось раньше. Гаусельм Файдит в сирвенте «Tant sui ferms e fis vas Amor» (1188/1189) говорит о позоре, который ложится на всех из-за того

 

«…что лживый народ, не верящий в Христа, отнимает у Него Его наследие и оскорбляет Его в том самом месте, где Он страдал и умер. Всем надлежит ехать туда и, в первую очередь, принцам, занимающим столь высокое положение, и никто не может называться верующим и верным Ему, если он не поможет Ему в этот час.

 

Графу же, господину моему, я хочу сказать, что, поскольку он первым удостоился чести принять крест, пусть он заслужит похвалу Божию, а похвалы заслуживаются в самом походе!»

 

«Граф» – вероятно, Ричард, в то время граф Пуатевинский, одним из первых принявший крест после битвы при Гаттине. Практически вся «крестовая» карьера Ричарда Львиное Сердце отражена в песнях трубадуров. Он и сам писал песни, но его произведение «Ja nus om pris ne dira sa raison» не является крестовой песней, хоть и написано в Вене, во время пленения его Леопольдом на обратном пути из Святой Земли:

 

«Ни один человек, находящийся в темнице, не может иначе выразить свое состояние, как в плаче, но для того, чтобы утешиться, он может написать песню. У меня много друзей, но их дары скудны; позор им, если из-за выкупа я останусь здесь на две зимы.

Неудивительно, что мое сердце грустит, когда мой сюзерен попирает мои земли. Если бы он помнил о нашей клятве, которую мы оба произнесли, то, я уверен, я не находился бы более в темнице».

 

«Сюзерен» Ричарда – король Франции Филипп II – воспользовался пленением Ричарда для того, чтобы вторгнуться в Нормандию, несмотря на то что в декабре 1190 года они оба поклялись защищать земли друг друга во время крестового похода. Гаусельм Файдит и Пейроль оплакивают смерть Ричарда, оба они придерживаются невысокого мнения о других правителях: «Англия получила плохую замену королю Ричарду, а Франция с ее цветами имела хорошего короля и хороших баронов, и в Испании был хороший король, и Монферрат имел хорошего маркиза, а империя – уважаемого императора; я не знаю, как будут вести себя те, кто пришел вместо них» (Пейроль, «Рus flum Jordan»), Он писал это в 1221 или 1222 году, считая, что монархи его времени сильно проигрывают при сравнении с лидерами третьего крестового похода.

С началом Альбигойского крестового похода трубадуры оказались в довольно странной ситуации. Если в песнях, связанных с Реконкистой, злобными иноземными захватчиками были мавры, то для поэтов Лангедока таковыми становились французы. В 1209 году прошел слух об убийстве Раймона Роджьера, виконта Безье, по приказу Симона де Монсрора. Гильем Ожьер Новелла в своем плаче о нем употребляет те же выражения, в каких крестовые песни описывали мусульман: «Они убили его. Никогда еще не бывало большего преступления, никогда не было нанесено такого зла и никогда еще не было такого отступничества от воли Божьей, воли Нашего Господа, чем то, что сделали предатели-собаки, потомки вероломного Пилата, те, кто убил его» («Quascus plor e planh»). А Гильем Фигейра в своих знаменитых сирвентах открыто обвиняет Рим сначала к потере Дамиетты (из-за «трусливых переговоров» папы), а потом в предложении французским крестоносцам ложного прощения грехов: «Рим, поистине я знаю, что, пообещав ложное прощение грехов, ты обрек баронов Франции на муки за стенами рая и ты же, Рим, погубил французского короля, выманив его из Парижа своей ложной проповедью» (D'un sirventes far'). «Ложное прощение грехов» и «ложная проповедь» – выражение точки зрения Гильема, который считал, что поход против катаров не являлся настоящим крестовым походом и поэтому участники его не могли и не должны были получать те же привилегии и индульгенции. Людовик VIII умер в Монпенсье в 1226 году от болезни, которой он заразился в Лангедоке. В то время как в крестовых песнях путь в рай традиционно отождествляли с крестовым походом, Гильем уверял в своих сирвентах, что именно эта экспедиция является препятствием к спасению: «Таким образом, как зимой, так и летом человек, идущий твоим путем, следует за плохим проводником, потому что дьявол унесет его в огонь ада» (там же).

Политические мотивы были довольно редки во французских и немецких песнях, до тех пор пока в конце XIII века не появились произведения парижанина Рютбёфа. Он писал в новой, более емкой, чем песни труверов, форме, называемой dit (изречение, сказание), что давало ему возможность выражать свои мнения, комментировать события и характеризовать людей. Его излюбленной темой были нищенствующие ордена, которые, как он считал, отвлекали от крестоносного движения и необходимые для того средства, и самого Людовика IX.

Подводя итоги, мы можем сказать о крестовых песнях следующее. Для поэта-исполнителя события крестовых походов поставляли Материал для сирвент, а также служили кладезем вариаций на тему куртуазной любви и различных аллегорических фигур и структур мысли. Для слушателей же (мы не должны забывать, что эти песни создавались для немедленного исполнения) они в занимательной и приятной форме представляли информацию и пропаганду, которые обычно приходилось выслушивать из уст проповедников и писцов. Одновременно с этим песни помогали слушателям определить свое место в мире и показывали им, как крестовые походы могут дать им возможность проявить добродетели своего класса. Однако при этом в песнях отражались и беспокойство, и неуверенность поэтов во времена неудач, их протесты против несправедливости или против злоупотребления Божьим делом.

Мы закончим эту главу стихотворением Тибо Шампанского, которое так и называется – «Песнь о крестовом походе»:

 

Будь милостив, Господь, к моей судьбе.

На недругов Твоих я рати двину.

Воззри: подъемлю меч в святой борьбе.

Все радости я для Тебя покину, –

Твоей призывной внемлю я трубе.

Мощь укрепи, Христос, в своем рабе.

Надежному тот служит господину,

Кто служит верой, правдою Тебе.

 

Я покидаю дам. Но, меч держа,

Горжусь, что послужу святому храму,

Что вера в Бога сил в душе свежа,

Молитвенно летя вслед фимиаму.

Дороже вера золота: ни ржа,

Ни огнь ее не ест: кто, дорожа

Лишь ею, в бой идет, не примет сраму

И встретит смерть ликуя, не дрожа.

 

Владычица! Покровом окружа,

Дай помощь! В бой иду, Тебе служа.

За то, что на земле теряю даму,

Небесная поможет госпожа.

 

(Перевод С. Пинуса)