Первая осада Константинополя латинянами. - Бегство похитителя престола Алексея.
- Исаак и его сын восстановлены на императорском престоле.- Договор с крестоносцами.
- Смуты и восстания в Константинополе
Овладев Галатой и гаванью, крестоносцы помышляли теперь о том, чтобы сделать
нападение на императорский город и со стороны моря; венецианский флот двинулся
в самую глубь гавани; французские крестоносцы, разделившись на шесть батальонов,
перешли через реку Кидарис и расположились лагерем между дворцом Влахернским
и замком Боэмунда, бывшим тогда монастырем, защищенным стенами. Маршал Шампаньский,
описывая осаду, говорит, что рыцарям и баронам удалось осадить только одни
из константинопольских ворот, и "это было большое чудо, ибо на четырех человек
западных приходилось двести городских обывателей".
Крестоносцы раскинули свои палатки на самой оконечности мыса, близ того
места, где венецианский флот был расположен в боевом порядке; они не имели
ни минуты покоя и проводили дни и ночи под оружием. Неприятель делал частые
вылазки и толпился на укреплениях; латиняне встречали его повсюду и, несмотря
на свое мужество, с недоумением отступали пока перед его численностью. Венецианцы
на своих кораблях сражались при более выгодных условиях. Во время одного общего
приступа Энрико Дандоло, который, "будучи старым человеком", захотел дать
пример своим товарищам, велел высадить себя на берег; вдруг, как бы водруженное
невидимой рукой, является на одной из башен знамя св. Марка; вслед за тем
25 башен оказываются во власти осаждающих; победители преследуют греков до
самого города и поджигают ближайшие к укреплениям дома; в то же время похититель
престола, побуждаемый народом, садился на коня, а императорское войско выходило
из трех разных ворот, чтобы сразиться с французскими крестоносцами; эта армия,
состоявшая из 60 батальонов, была вчетверо многочисленнее войска латинян.
Бароны и рыцари укрылись за своими укреплениями, где и ожидали, не без некоторого
страха, сигнала страшной битвы; венецианцы, узнав об опасном положении французских
воинов, прерывают свои победоносные действия и спешат на помощь своим товарищам
по оружию. Видя, что пилигримы действуют соединенными силами, похититель престола
Алексей не осмеливается нападать на них в их ретраншаментах и велит трубить
отступление. Потерянное большое сражение не могло бы распространить большего
ужаса в городе, чем это отступление без всякой битвы... Император, точно он
остался без войска и как будто греки покинули его, искал только спасения своей
жизни и на следующую ночь отплыл со всеми своими сокровищами, надеясь найти
убежище в каком-нибудь уголке своей империи.
Когда на следующее утро греки узнали, что у них нет больше императора, то
беспорядок и смятение в народе дошли до крайних пределов. Среди шумных волнений
Исаака выводят из его темницы и ведут во Влахернский дворец, где на него,
слепого, возлагают императорскую порфиру и возводят его на престол. При этом
известии вожди крестового похода собираются в палатке маркиза Монферратского;
они приказывают войску построиться в боевом порядке и, готовые к битве, посылают
Матье де Монморанси, Готфрида де Виллегардуэнь и двух патрициев венецианских
в Константинополь, чтобы осведомиться о настоящем положении дел.
Эта депутация находит Исаака, действительно, восседающем на блестящем золотом
престоле и окруженным многочисленным двором; депутаты приветствуют императора
и предлагают ему утвердить договор, заключенный с крестоносцами сыном его
Алексеем. Условия этого договора, как уже было известно, были очень неудобоисполнимы;
но Исаак не мог ни в чем отказать крестоносцам; он мог удивляться, что они
не потребовали от него половины его империи. По возвращении депутатов дож
и главные вожди армии садятся на коней и сопровождают молодого Алексея в императорский
дворец; народ встречает и приветствует их восторженными восклицаниями; на
площадях, в церквах и во дворцах раздаются радостные и благодарственные священные
гимны; никогда еще рыцарская храбрость не получала такого вознаграждения.
В радостном чаду этого дня более всего тронуты были рыцари зрелищем встречи
Исаака со своим сыном и выражениями общей их благодарности своим освободителям.
Вожди крестового похода известили христианские народы и государей о чудесном
успехе их предприятия. Слава имен их разнеслась по всем странам Запада; но,
между тем как слава их наполняла весь мир, они вменяли ее в ничто без одобрения
папы; они написали папе и представили ему, что победы их не были делом рук
человеческих, но дарованы самим Богом; действуя в одном духе с вождями армии,
и молодой Алексей написал папе с целью оправдать себя и крестоносцев.
В скором времени следовало уже приступить к исполнению условий договора;
следовало уплатить крестоносцам обещанные суммы и объявить подчинение греческой
церкви латинской. Тут обнаружилось недовольство народа и возникли вновь враждебные
чувства, затихшие временно в удовлетворенных победой крестоносцах. Для предупреждения
несчастий, угрожавших империи и ему самому, сын Исаака заклял баронов и знатных
рыцарей содействовать укреплению его власти, которую они восстановили с такой
славою. "Отложите отъезд ваш, - просил он их, - до той минуты, когда в империи
восстановится мир под управлением его законных государей. Тогда вы приобретете
всю Грецию в союзники для вашего священного предприятия; тогда я сам буду
в состоянии исполнить клятвы, приковывающие меня к вашему делу, и сопровождать
вас в Сирию с армией, достойной быть императорской армией". Вожди крестового
похода передали на обсуждение совета предложения Алексея. Те крестоносцы,
которые хотели отделиться от армии в Заре и в Корфу, восстали всеми силами
против всякий новой задержки крестового похода; тем не менее, дож Венецианский
и большинство баронов, которые видели славу свою в константинопольской экспедиции,
не могли решиться пожертвовать плодами своих трудов; император, которого они
только что восстановили на престоле, нуждался еще в содействии их оружия не
только для сохранения империи, но и для того, чтобы быть в состоянии исполнить
условия договора, заключенного с пилигримами. Что сказали бы на Западе, если
бы они теперь покинули несчастного императора и предоставили бы торжество
греческой церкви? После долгих рассуждений было решено отложить выступление
армии до праздников Пасхи следующего года.
Чтобы уплатить долг крестоносцам, пришлось перелить в монету серебряные
священные сосуды и украшения святых икон; это возбудило сильный ропот в народе.
Вожди армии, побуждаемые советами латинского духовенства и страхом перед папой,
потребовали, чтобы патриарх, священники и монахи константинопольские немедленно
и торжественно отреклись от заблуждений, которые отделяли церковь греческую
от церкви римской. Греческий патриарх, с высоты кафедры во храме св. Софии,
объявил от своего имени и от имени императоров и всего христианского народа
на Востоке, что он признает "Иннокентия, третьего по имени, за приемника св.
Петра и за единственного наместника Иисуса Христа на земле". С этих пор греки
и латиняне разъединились еще более, чем прежде, так как чем более заявляли
о соединении двух церквей, тем более оба народа удалялись один от другого
и смертельно ненавидели друг друга.
Скоро после этой церемонии в столице произошел страшный пожар. Этот пожар,
который, по словам одних, начался с мечети, по словам других - с синагоги,
распространился от ближайшего к Золотым воротам квартала до прибрежья залива
и гавани и истребил половину императорского города. Народ, оставшийся без
приюта, бродящий среди развалин, обвинял в своем бедствии латинских воинов
и обоих императоров, которых они восстановили на престоле. В это время сын
Исаака возвратился из экспедиции против похитителя престола Алексея и болгар.
Эта экспедиция еще более отвратила греков от императоров: так как бароны и
рыцари сопровождали императора и он с каждым днем все более сближался с крестоносцами,
то его начали обвинять в том, что он принимает обычаи франков и развращается
в сближении с варварами.
Священных сосудов и церковных драгоценностей оказалось недостаточно, чтобы
уплатить долг латинянам; народ, обремененный вследствие этого страшными налогами,
восстал, говорит Никита, подобно морю, взволнованному бурею. Толпа, стремившаяся
выместить на чем-нибудь свои бедствия, начала с мрамора и меди; в своем суеверном
озлоблении она опрокинула статую Афины, украшавшую площадь Константина. Этой
статуе Афины приписывали то, что она привлекла варваров, и объясняли такое
предположение тем, что она изображена с глазами и руками, устремленными к
западу. Недовольные имели обыкновение высказывать свои жалобы, собираясь в
Ипподроме, вокруг Калидонского вепря, служившего символом и изображением раздраженного
народа. Для успокоения расходившихся страстей толпы мудрость императоров не
придумала другого средства, кроме перенесения Калидонского вепря во Влахернский
дворец. Между тем как со всех сторон собирались гроза, готовая разразиться,
молодой Алексей, по-видимому, выпустил из рук бразды правления, а старый Исаак
целые дни проводил с астрологами, которые предсказывали ему чудное царствование.
Враждебное настроение греков к латинянам с каждым днем возрастало; наконец,
народ, перейдя от ропота к открытому восстанию, устремился во дворец императоров,
стал упрекать их в измене Богу и отечеству и с громкими криками требовал оружия
и мщения.
Народ был возбужден одним молодым принцем из императорского дома Дуков.
Он также носил имя Алексей, имя, которому суждено было всегда быть соединенным
с историей несчастий империи; он был прозван Мурзуфлом, что означает на греческом
языке, что брови у него сходились одна с другою. Мурзуфл превосходил всех
греков в искусстве скрытности; слова "отечество", "свобода", "религия" были
постоянно на устах его, но они служили только прикрытием его честолюбивых
замыслов. У Мурзуфла не было недостатка в храбрости, и в городе, охваченном
трепетом, мнения, составившегося о его храбрости, было достаточно, чтобы обратить
на него общее внимание. Ненависть, которую от выказывал к иностранцам, подавала
надежду, что он избавит от них империю. Он успел убедить молодого Алексея
в необходимости прервать сношения с латинянами, чтобы приобрести доверие греков;
он сильно возбудил народ против крестоносцев и, чтобы произвести разрыв, сам,
во главе отряда, наскоро собравшегося под его знамя, сделал вылазку против
врагов. Последствием этого неосторожного и безуспешного нападения была война,
погубившая империю, которую он надеялся спасти.
Глава XXI
Крестоносцы продолжают свое пребывание в Константинополе. - Соединение
греческой церкви с латинской. - Недовольство византийского народа. - Умерщвление
молодого Алексея. - Мурзуфл провозглашен императором. - Вторичная осада
и взятие императорского города крестоносцами
В это самое время прибыла в лагерь крестоносцев депутация от палестинских
христиан; депутаты эти привезли самые печальные известия: страшный голод свирепствовал
в Египте и в Сирии в продолжение двух лет; потом явились заразные болезни;
больше 2000 христиан в один день было предано погребению в Птолемаиде. Большое
число фламандских и английских крестоносцев погибли в несчастных экспедициях.
"Если бы армия Креста переплыла через море, - прибавляли депутаты, - то ей
представилось бы много случаев победить сарацин; но задержки ее на пути подвергли
опасности самое существование христианских колоний, которые своим спасением
обязаны были теперь только перемириям, плохо уважаемым неверными, да общественным
бедствиям, удерживавшим все восточные народы в выжидательном и бездеятельном
состоянии".
Посланные народа христианского, передавая свои жалобные рассказы, взывали
со слезами и рыданиями о быстрой помощи со стороны армии крестоносцев. Рыцари
Креста отвечали, что войны с Грецией теперь нельзя избегнуть и что для них
небезопасно удалиться от Византии, готовой нарушить все свои обещания. В то
же время депутация из вождей армии была отправлена к Алексею, чтобы убедить
его исполнить его клятвы. "Если вы не исполните условий договора, - сказали
ему депутаты, - то крестоносцы не будут больше помнить того, что они были
вашими союзниками и друзьями, и будут действовать не просьбами, а мечами;
выбирайте мир или войну".
Эти слова, произнесенные угрожающим тоном, были выслушаны с сильным негодованием.
"При этом, - говорит Виллегардуэнь, - поднялся во дворце страшный шум; послы
поспешили скрыться за дверями, и когда они удалились, то каждый из них мог
поздравить себя, что дешево отделался, потому что весьма легко могло статься,
что их задержали бы или даже не выпустили живыми". С этого дня о мире не было
и речи; греки, не решаясь вступить с латинянами в открытый бой, задумали сжечь
венецианский флот. 17 судов с греческим огнем и легко воспламеняемыми веществами
были пущены в темную ночь в гавань, где стояли на якоре венецианские корабли.
Попытка эта оказалась безуспешной, так как крестоносцы успели удалить все
17 судов прежде, чем те успели нанести им какой-нибудь ущерб. После такой
враждебной выходки грекам оставалось лишь запереться в своих укреплениях;
латиняне же только и думали о войне и мщении. Алексей, встревоженный их угрозами,
снова обратился к их великодушию, обвиняя народ, которого он не мог обуздать.
Он заклинал их прийти на защиту престола, близкого к падению, и предлагал
предать им свой собственный дворец. Мурзуфл принял на себя передать крестоносцам
эти мольбы Алексея, а пока он исполнял это поручение, преданные ему лица распространяли
везде слух, что решено предать Константинополь западным варварам. Вскоре народ
страшно заволновался, бросился в храм св. Софии и решил избрать нового императора.
В перемене властителя народ видит единственное избавление от своих бедствий;
все порфироносные личности кажутся ему достойными избрания; он побуждает их,
он угрожает тем, кто отказывается от этой опасной почести; наконец, после
трех дней бурных обсуждений один безрассудный юноша по имени Канав позволяет
провозгласить себя преемником Исаака и Алексея. Мурзуфл все подготовил и пользовался
таким образом неизвестной личностью, чтобы испытать степень опасности; маркиз
Монферратский, к состраданию которого прибегнул Алексей, явился во главе избранного
войска, чтобы защитить престол и жизнь обоих императоров. Мурзуфл спешит тогда
к сыну Исаака и убеждает его, что все потеряно, если вооруженные франки покажутся
в его дворце. Когда Бонифаций является перед Влахернским дворцом, то находит
все ходы запертыми; Алексей высылает ему сказать, что он более не властен
принять его, и умоляет его выйти из Константинополя со своими воинами. Отступление
франков возбуждает бодрость и ярость толпы, она обступает дворец, и начинается
восстание; Мурзуфл, показывая вид, что спешит на помощь Алексею, увлекает
его в уединенное место и запирает в темнице; вслед за тем он является объявить
народу о том, что он сделал ради спасения Византии. Тогда народ проникается
убеждением, что только Мурзуфл может спасти империю; его увлекают в храм св.
Софии, и 100 000 голосов провозглашают его императором. Едва получает он императорскую
власть, как спешит обеспечить плоды своего преступления; опасаясь изменчивости
народа и судьбы, он идет в темницу Алексея, заставляет его проглотить отравленный
напиток, и так как он медленно действует на молодого государя, то Мурзуфл
удушает его собственными руками.
Но ему остается совершить еще одно великое преступление - он пытается погубить
посредством измены главных вождей армии. Он отправляет посла в лагерь крестоносцев,
чтобы объявить им, что император Алексей, о смерти которого еще не было известно,
приглашает в свой Влахернский дворец дожа Венецианского и всех главных французских
вождей, чтобы передать в их руки все суммы, обещанные по договору. Бароны,
которые не могли подозревать такого низкого коварства, обещали сначала явиться
на приглашение императора: они с радостью готовились отправиться туда, когда
вдруг Дандоло, который, по словам Никиты (Никита Хониата. - Прим. ред.),
заставлял называть себя "осторожным из осторожных", возбудил в них недоверие.
Между тем, слухи об умерщвлении Алексея и о кончине отца его, умершего от
отчаяния и испуга, не замедлили распространиться. При этом известии все пилигримы
пришли в крайнее негодование; на совете вождей было решено объявить беспощадную
войну Мурзуфлу и наказать народ, который возложил царский венец на изменника
и цареубийцу.
Новый похититель престола всю надежду на спасение возлагал на укрепления
столицы, которые он велел восстановить, и на двусмысленную доблесть своих
воинов, которых он старался воодушевить своим примером. Для того чтобы иметь
средства для содержания своей армии и, вместе с тем, чтобы угодить народу,
он конфисковал имущество тех, кто обогатился в предшествовавшие царствования.
Ежедневно греки делали вылазки, стараясь застигнуть врасплох латинян, но всякий
раз были отражаемы. Снова и опять безуспешно попытались греки сжечь флот крестоносцев.
Во время первой осады французы хотели сделать нападение на город со стороны
суши, но опыт заставил их наконец оценить разумные советы венецианцев. Вожди
единогласно решили направить все войска со стороны моря. Армия села на суда
8 апреля. На другой день, при первых лучах солнца, флот снялся с якоря и приблизился
к стенам. Корабли и галеры, выстроенные в одну линию, покрывали море на пространстве
трех полетов стрелы, или полутора миль. Городские укрепления и суда были покрыты
оружием и воинами; сам Мурзуфл расположился на одном из семи холмов Византийских,
поблизости от Влахернского дворца.
При первом сигнале к битве греки пускают в ход все свои машины, крестоносцы
делают усилия взобраться на стены и на башни. Преимущество было сначала на
стороне осаждаемых, которых защищали высокие стены. Крестоносцы, и в особенности
французские воины, толпившиеся на судах и непривычные в такому подвижному
полю сражения, действовали вяло и в большом беспорядке против отчаянных усилий
неприятеля. "Около 3-го часа дня, - говорит Виллегардуэнь, - по грехам нашим
судьбе угодно было, чтобы нас отразили". Вожди, опасаясь потерять и флот,
и армию, приказали трубить отступление.
Вечером в тот же день и бароны собрались в одном доме на берегу моря, чтобы
обсудить дальнейшие действия; "люди с Запада были сильно взволнованы тем,
что приключилось им"; однако же на совете было решено сделать новое нападение
на город и на тот же пункт, но только в большем порядке, чем прежде. Два дня
было употреблено на починку судов и машин; на третий день, 12 апреля, раздался
призывный звук труб; флот тронулся и подступил к укреплениям; суда были связаны
между собою и шли попарно; вскоре подъемные мостики были спущены и покрыты
неустрашимыми воинами; вожди воодушевляли всех своим примером и шли на приступ
рядом с простыми солдатами. Солнце было уже высоко, а чудеса храбрости не
могли еще восторжествовать над сопротивлением осаждаемых, когда вдруг поднялся
северный ветер и направил под самые стены два корабля, бившиеся рядом; на
этих кораблях находились епископ Труаский и епископ Суассонский, прозывавшиеся
Пилигримом и Райским. Едва только подъемные мостики были прикреплены к стенам,
как на одной из башен показались два франкских воина; эти два воина, из которых
один был француз по имени д'Арбуаз, а другой венецианец по имени Пьеро Альберта,
увлекли за собой толпу своих товарищей; и вот знамена епископов Труаского
и Суассонского, развевающиеся на вершине башни, поражают взоры всего войска;
со всех сторон бросаются на приступ, овладевают четырьмя башнями; трое городских
ворот сокрушаются под ударами тарана; рыцари выскакивают на берег со своими
конями; все войско устремляется в город. Мурзуфл покидает холм, на котором
стоял его лагерь; крестоносцы овладевают императорскими палатками и поджигают
все дома на своем пути; ужас и отчаяние распространяются во всех частях города;
но, между тем как все бежало перед ними, победители удивлялись своему торжеству.
Когда наступила ночь, венецианцы возвратились в лагерь в виду своих кораблей,
а бароны расставили свои палатки вблизи укреплений. Византийский народ провел
ночь в страшной тревоге; Мурзуфл, покинутый своими, помышлял только о бегстве
и вышел через Золотые ворота, намереваясь искать убежища в каком-нибудь неизвестном
уголке на берегах Геллеспонта или во Фракии. Между тем как совершалось таким
образом падение империи, те из греков, которые еще не утратили всякой надежды,
собрались в храме св. Софии, чтобы избрать нового императора; выбор трепещущей
толпы падает на двух лиц: Феодора Дука и Феодора Ласкариса. Ласкарис одерживает
верх над своим соперником; но когда он хочет обратиться к народу и к знатным
лицам с увещанием прибегнуть к последнему усилию для спасения империи, то
не находит вокруг себя ни граждан, ни воинов; оставшись один, он принужден
и сам покинуть город, который никто не хочет защищать.
Глава XXII
Разграбление и разорение Константинополя. - Назначение латинского императора.
- Раздел Греческой империи между победителями
Пожар, произведенный крестоносцами, охватил несколько кварталов и истребил
больше домов, чем их могло быть в трех больших городах Франции и Германии.
Он продолжался всю ночь; на рассвете крестоносцы готовились продолжать свое
победоносное наступление. Они ожидали, что им придется выдержать еще несколько
битв, когда вдруг взорам их представилась идущая к ним навстречу толпа женщин,
детей, стариков, оглашавших воздух своими стонами и предшествуемых духовенством,
которое несло в руках кресты и иконы. Вожди были тронуты слезами этих несчастных
и отдали приказ воинам щадить жизнь жителей и уважать честь женщин и девушек;
латинское духовенство присоединило к этому свои увещания, и это содействовало
прекращению кровопролития. Историки единогласно свидетельствуют, что среди
самых страшных сцен войны погибло от меча не более 2000 человек. Но если крестоносцы
и пощадили жизнь своих врагов, то ничто не могло ни сдержать, ни умерить того
необузданного рвения, с которым они пользовались печальными преимуществами
победы; неистово и без разбора разыскивали они добычу в богатых и бедных жилищах;
они не отступали ни перед святынею церквей, ни перед мирным успокоением под
крышей гроба, ни перед невинностью молодых существ; запрестольный образ Божьей
Матери, служивший украшением храма св. Софии и возбуждавший удивление как
произведение искусства, был искрошен в мелкие куски, а завеса алтаря превращена
в лохмотья; победители играли в кости на мраморных досках с изображением апостолов
и пили до опьянения из сосудов, назначенных для употребления при божественной
службе. Никита рассказывает, что одна девица, которую он называет "служительницею
демона", взобралась на патриаршую кафедру, запела кощунственную песню и начала
плясать в священном месте в присутствии победителей. Загородные места, по
соседству Босфора, представляли не менее плачевное зрелище, чем столица: деревни,
дачи были все опустошены; патриции царского происхождения, сенаторы скитались
в лохмотьях вокруг императорского города, не находя нигде приюта. Между тем
как происходило разгромление храма св. Софии, патриарх бежал из города, испрашивая
подаяния у проходящих; все богатые люди превратились в нищих, а подонки народа,
радуясь общественному бедствию, называли эти злополучные дни днями равенства
и справедливого воздаяния.
Во всей Византии только одно жилище оставалось неприкосновенным - в одном
только императорском дворце нашлось верное убежище для знаменитых несчастливцев.
Когда Бонифаций вошел в Буколеонский дворец, который, как полагали, был охраняем
стражей, он с удивлением встретил там множество женщин из знатнейших фамилий
империи, не имевших другой защиты, кроме слез и стенаний. Маргарита, дочь
венгерского короля и жена Исаака, Агнесса, дочь французского короля, супруга
двух императоров, бросились на колена перед баронами и рыцарями, умоляя их
о пощаде; маркиз Монферратский и его товарищи были растроганы при виде такого
несчастия, и дворец Буколеонский стал для них более священным, чем были церкви.
Историк Никита рассказывает, каким образом он сам спасся во время последних
бедствий своего отечества. Он со своим семейством укрылся в одном доме близ
храма св. Софии; здесь один венецианский купец, которого он спас еще прежде
осады от ярости греков, защищал теперь в продолжение нескольких дней вход
в его жилище. Но наконец, угрожаемый сам, он предупредил Никиту об опасности,
которую уже не имел средств предупредить, и предложил ему проводить его за
город; Никита с женой и детьми последовал за верными венецианцами и выбрался
из Византии среди тысячи опасностей.
Между разными сценами в опустошенной столице, франкам нравилось переодевание
в греческие костюмы; в насмешку над изнеженностью побежденных они драпировались
в их широкие развевающиеся одежды, окрашенные в разные цвета; они смешили
своих товарищей, надевая на головы лошадям полотняные головные уборы с шелковыми
шнурками, в которые наряжались жители Востока; некоторые из них расхаживали
по улицам, нося в руках вместо оружия бумагу и чернильницу в насмешку над
греками, которых они называли нацией писарей и переписчиков.
Константинополь, устоявший до сих пор среди развалин многих государств,
наследовал от них остатки искусств и обладал еще множеством великих произведений,
пощаженных временем и варварством. Когда же он был завоеван франками, то из
бронзовых предметов, на которых отпечатался античный гений, стали выделывать
грубую монету; герои и боги Нила, Древней Греции, Древнего Рима пали под ударами
победителей. Никита описывает в своей истории большую часть примечательных
памятников искусства, украшавших тогда ипподром и площади императорского города.
Венеция, в которой с этого времени появились мраморные дворцы, обогатилась
некоторыми богатыми остатками Византии; но фламандцы и шампаньцы пренебрегли
такого рода военной добычей; в стенах Константинополя хранились другие памятники,
другие сокровища, более драгоценные для греков той эпохи: это были мощи и
изображения святых. Эти священные сокровища были соблазном для благочестивой
стяжательности победителей; между тем как большая часть воинов захватывали
золото, драгоценные камни, ковры и роскошные восточные ткани, благочестивейшие
из пилигримов, и в особенности лица духовного звания, старались приобрести
более невинную и более приличную Христовым воинам добычу; многие из них действовали
вопреки запрещениям своих вождей и начальников и не боялись прибегать к угрозам
и насилию, чтобы завладеть какими-нибудь частицами мощей, этим предметом их
благоговейного почитания; большинство византийских церквей лишились таким
образом своих украшений и богатств, которые составляли их блеск и славу; священники
и монахи греческие со слезами расставались с останками мучеников и апостолов
и орудиями страданий Спасителя, охранение которых возложено было на них их
религией. Этим священным останкам предстояло теперь украшать церкви во Франции
и в Италии, и они были приняты верующими Запада как самый достославный трофей
крестового похода.
Константинополь был взят латинянами 12 апреля; это было в конце великого
поста; маршал Шампаньский, описывая сцены и смуты, последовавшие за победою,
наивно говорит: "Так проведены были праздники Вербного воскресенья". Всю добычу,
собранную в Константинополе, решено было сложить в трех церквях; под страхом
смерти и отлучения от церкви запрещено было присваивать себе что-нибудь из
этих предметов. Несмотря на эту двойную угрозу, нашлись между крестоносцами
ослушники; Виллегардуэнь, упоминая о строгости суда над виновными, говорит:
"Много было казнено повешением, и господин де Сен-Поль велел повесить одного
из своих со щитом на шее". Три части добычи были разделены между французами
и венецианцами, а четвертая часть была отложена в запас. Из части добычи,
доставшейся французам, было взято ценностей на 50 000 марок в уплату их долга
Венецианской республике. Хотя Виллегардуэнь и восклицает, что "такой богатой
добычи не видано было от создания мира", но в общем распределении оказалось
не более как по 20 серебряных марок на каждого рыцаря, по 10 на конного воина
и по 5 марок на пехотинца. Все богатства Византии доставили сумму, не превышавшую
1 100 000 марок.
Крестоносцы, поделив между собою достояние Византии, не подумали о том,
что разорение побежденных ведет за собою разорение победителей и что они не
замедлят обеднеть так же, как и греки, которых они ограбили. Ни о чем не жалея
и ничего не предусматривая, рассчитывая только на свой меч, они занялись теперь
избранием правителя над утратившим все народом и над разоренным городом. Для
этого назначены были шесть патрициев венецианских и шесть лиц из французского
духовенства. Выбор избирателей должен был пасть на одного из главных предводителей
армии: Энрико Дандоло, маркиза Монферратского и Балдуина графа Фландрского.
Дож Венецианский был призван достойным императорского престола за его заслуги
и благородный характер, но венецианцы опасались поставить во главе большого
государства главу их республики. Бонифаций был уже признан главою латинян,
и греки заранее приветствовали его как своего будущего властелина; но венецианцы,
по зависти, не могли допустить, чтобы какой-нибудь князь Монферратский восседал
на престоле константинопольском. Что касается Балдуина графа Фландрского,
то с его стороны нечего было опасаться, и выбор остановился на нем; его молодость,
отважный и вместе с тем воздержанный характер давали предполагать его товарищам
по оружию, что он будет достойным этого выбора. Двенадцать избирателей обсуждали
это дело в продолжение двух дней; в конце второго дня, в самую полночь, епископ
Суассонский обратился ко всем собравшемся пилигримам и сказал им: "В тот самый
час, когда родился Иисус Христос, мы произвели избрание императора, этот император
есть Балдуин граф Фландрский и Геннегаутский". Балдуина подняли на щит и торжественно
понесли в храм св. Софии.
Коронование нового императора произошло не раньше четвертого воскресенья
после Пасхи. Оно происходило со всей торжественностью греческих обрядов; во
время божественной службы Балдуин восседал на золотом троне; он принял присягу
из рук папского легата, который совершал службу вместо патриарха; два рыцаря
несли перед ним латиклаву римских консулов и меч императорский, который снова
оказался наконец в руках воинов и героев; глава духовенства, став перед алтарем,
произнес по-гречески: "Он достоин царствовать", - и все присутствующие повторили
хором: "Он этого достоин, он этого достоин!"
Высшие должности при императорском дворе были распределены между баронами
и знатнейшими владетелями; дож Венецианский назначен был деспотом, или Римским
князем, с привилегией носить пурпуровые сапоги; Виллегардуэнь получил титул
маршала Романийского; граф де Сен-Поль - великого коннетабля; Конон Бетюнский
был наименован протовестиарием; Макарий Сен-Менегудский - великим или главным
кравчим; Миль Брабантский - главным виночерпием, Манассия Лилльский - главным
гофмаршалом и т.д. На совете, состоявшем из 12 венецианских патрициев и 12
французских рыцарей, было решено разделить все завоеванные земли между обоими
народами. Вифиния, Романия или Фракия, Фессалоника, вся древняя Греция, от
Фермопил до мыса Сунион, самые большие из островов архипелага: Хиос, Лесбос,
Родос и Кипр - достались французам; венецианцы получили многие острова из
тех, которые называются Спорадскими и Кикладскими, острова вдоль восточного
берега Адриатического моря, Пропонтиду и Геллеспонт с их гаванями и станциями;
острова Кианейские и устье Понта Эвксинского; города: Кипсед, Дидимотику,
Адрианополь, прибрежные местности Фессалии и проч. Таков был первоначальный
раздел провинций и владений империи, доставшихся крестоносцам по взятии ими
Константинополя; со временем, вследствие различных обстоятельств, в нем произошли
изменения, за которыми неудобно следить в этом сокращенном описании.
Земли, расположенные по ту сторону Босфора, были превращены в королевство
и вместе с островом Кандией предоставлены маркизу Монферратскому; Бонифаций
обменял их на провинцию Фессалоникскую, или древнюю Македонию, и продал остров
Кандию Венецианской республике за 30 фунтов золотой монеты. Азиатские провинции
достались графу Блуаскому, который принял титул герцога Никейского и Вифинийского.
Если основываться на показаниях Никиты, то крестоносцы разделили между собою
города, которых не существовало, провинции, которые уже с давнего времени
не принадлежали империи; греческие историки сообщают, что Мидия, Парфия и
королевства, бывшие под властью турок и сарацин, были разделены по жребию.
Константинополь в продолжение нескольких дней был рынком, на котором шел торг
о море и об островах, о Востоке и народах, обитающих там.
Латинское духовенство также не упустило случая воспользоваться своей долею
при дележе остатков Греции; вожди крестового похода порешили между собой,
что если император Константинопольский был избран из французов, то патриарх
должен быть избран из венецианцев; по этому соглашению, сделанному еще до
победы, на кафедру св. Софии был возведен венецианский священник Томмазо Морозини,
который после того был утвержден или избран снова папою. Во все церкви, отнятые
у побежденных, поставлены были священники, избранные из обоих народов, и доходы
со всех константинопольских церквей были разделены между ними; в то же время
и в другие покоренные города были посланы латинские епископы и священники,
которые и овладели всеми церковными должностями и имуществом греческого духовенства.
После своего коронования Балдуин написал папе, извещая его о необыкновенных
победах, которыми Богу угодно было увенчать храбрость воинов Креста; маркиз
Монферратский также написал папе письмо, в котором выражал свою смиренную
покорность и свое полное послушание всем решениям святого престола. Дож Венецианский,
который до сих пор с таким гордым пренебрежением относился к угрозам и к громам
Рима, признал теперь высшую власть папы и присоединил выражение своей покорности
к мольбам Бонифация и Балдуина.
Глава XXIII
Крестоносцы проходят по провинциям империи для подчинения их. - Восстание
греков. - Война с болгарами. - Император Балдуин взят в плен. - Беспорядки
и окончательное падение Византийской империи
Важные победы крестоносцев и смиренная покорность вождей не вполне обезоружили
гнев Иннокентия. Он упрекал победоносную латинскую армию в том, что она предпочла
богатства земные сокровищам небесным; он в особенности не мог простить воинам
Креста тех бесчинств и крайностей, которым они предавались вслед за своими
победами. Однако же глава верующих не дерзал углубляться в рассуждения о делах
Божиих; ему свойственно было думать, что греки были справедливо наказаны за
их заблуждения и что Провидение вознаградило пилигримов как орудие своего
правосудия; папа напоминал крестоносцам об их обещаниях помочь Святой земле,
которые они так часто повторяли.
Папа одобрил избрание Балдуина, который принял при этом титул рыцаря святого
престола, и не колеблясь признал империю, которую победа подчинила его духовной
власти; он написал еписко пам французским и выразил им, что Господу угодно
было утешить церковь обращением в ее лоно еретиков; в то же время от имени
императора Балдуина он приглашал французов всех сословий отправляться в Грецию,
завоеванную оружием Креста. Индульгенции крестового похода были обращены к
тем, кто присоединится к победителям Византии, чтобы защищать и содействовать
процветанию новой Восточной империи.
Нигде покорение Византии не произвело такой радости, как в Святой земле.
Защитники и жители христианских городов за морем, на долю которых выпали только
бедствия войны, пожелали разделить счастие и славу французов и венецианцев;
папский легат Петр Капуанский, посланный в Сирию Иннокентием, покинул Палестину
и приехал в Грецию, где присутствием своим оживлял ревность латинского духовенства
к обращению греков; иоанниты и тамплиеры также прибыли в Грецию, которая сделалась
настоящей обетованной землею; король Иерусалимский остался почти одиноким
в Птолемаиде.
В это время Балдуин получил весть о кончине жены своей Марии Фландрской.
Принцесса эта, отправившаяся на флоте Иосифа Нелльского, думала, что встретит
своего мужа в Палестине; вследствие утомления и, может быть, также печали
о разлуке с мужем она заболела и умерла, получив известие о взятии Константинополя;
корабль, на котором новая императрица должна была приехать к берегам Босфора,
привез только ее смертные останки; и Мария была погребена с великою торжественностью
в храме св. Софии, где за несколько дней перед тем Балдуин возложил на себя
императорскую корону. В это же время крестоносцы лишились одного из своих
вождей, Матье де Монморанси, при погребении которого присутствовала вся армия,
с плачем следовавшая за его гробом. Таким образом, Провидение как бы предупреждало
время от времени новых властителей Востока и предвещало им ненастные дни,
которые приближались.
Двадцатитысячной армии крестоносцев было достаточно, чтобы сокрушить стены
Византии; но как ни грозна была эта армия, все же ее одной было недостаточно,
чтобы занять и охранять все города и провинции, доставшиеся в их руки после
однодневной победы; народы Греции были побеждены, но не подчинены; в том расстройстве,
в котором находилась побежденная империя, все греки, у которых только было
оружие, пожелали устроить свое княжество или королевство. Повсюду из развалин
восставали новые государства или империи и уже угрожали тому, которое было
основано недавно крестоносцами; внук Андроника основал княжество Трапезундское
в одной из греческих провинций, в Малой Азии; Лев Сегур, владетель Наполи-ди-Романии,
царствовал или, вернее, распространял ужас в Арголиде и Коринфском перешейке;
Михаил Ангел Комнин, действуя посредством измены, восстановлял королевство
Эпирское и удерживал под своей властью дикий и воинственный народ. Феодор
Ласкарис, который, подобно Энею, убежал из своего отечества, преданного пламени,
собирал отряды в Вифинии и провозгласил себя императором Никейским, откуда
со временем семейству его суждено было с торжеством возвратиться в Константинополь.
Если бы оба императора, свергнутые с престола, имели сколько-нибудь умения
и мужества, если бы они соединились в своем несчастии, то могли бы сохранить
что-нибудь из остатков своего собственного достояния и снова укрепиться. Но
таковы были эти государи, что если они сближались между собою, то только для
того, чтобы изменить друг другу, и Провидению, чтобы их наказать, достаточно
было только свести их; Алексей, осыпав ласками Мурзуфла, привлек его к себе
в дом и велел вырвать ему глаза. Мурзуфл, покинутый всеми своими сторонниками,
попался в руки крестоносцев, которые отправили его в Константинополь и сбросили
с вершины колонны Феодосия; Алексей, в свою очередь, покинутый всеми приближенными,
долго скитался в Азии и в Европе и дошел до такого бедственного и недостойного
царского сана положения, что история того времени совершенно потеряла его
из вида и не могла сообщить, каков был его конец.
Между тем как греческие князья оспаривали друг у друга остатки империи и
воевали между собою, французские бароны оставляли столицу, чтобы вступить
во владение доставшимися на их долю городами и провинциями; но, вместо того
чтобы найти повсюду подчиненные народы, они часто встречали врагов, с которыми
приходилось вступать в битву; им приходилось завоевывать то, что им было дано,
и в довершение несчастья между ними стали возникать такие же раздоры, как
и между побежденными ими. Император Балдуин, посетив Фракию во главе своих
отрядов, захотел вступить как властелин и в Фессалоникское королевство, несмотря
на просьбы и сопротивление Бонифация Монферратского; эта распря, которую Виллегардуэнь
приписывает "возбуждению со стороны некоторых льстецов", превратилась в большую
ссору, которая довела противников до открытой вражды; Энрико Дандоло, граф
Блуаский и главные вожди приняли тогда на себя посредничество между воюющими
сторонами; новый император и король Фессалоникский не могли сопротивляться
голосу самых знаменитых своих товарищей, которые убеждали их именем Иисуса
Христа и крестового похода и ради их собственной славы и той империи, которую
они основали общими силами. Наконец, оба государя подчинились окончательно
доводам баронов, поклялись не поддаваться более коварным внушениям и обнялись
в присутствии войска. "Если бы в этом Бог не умилосердился над крестоносцами,
- говорит Виллегардуэнь, - то они были бы в опасности потерять все свои завоевания,
и христианству восточному могла бы приключиться погибель".
Восстановив мир между Балдуином и Бонифацием, знатные бароны продолжали
проходить по провинциям для подчинения их своей власти; графу Людовику Блуаскому,
получившему Вифинию, пришлось вступить с битву с воинами Ласкариса; Никомедия
и многие другие города открыли перед ними свои ворота; все прибрежные местности
Пропонтиды и канала св. Георгия, с одной стороны до горы Олимпа, а с другой
стороны - до устья Понта Эвксинского, подчинились владычеству французских
рыцарей; Генриху Геннегаутскому поручено было подчинить азиатский берег Геллеспонта
от Эсепа и Граника до порта Адрамитского и древнего мыса Лектоса (ныне Баба).
Брат Балдуина и его товарищи без затруднения утвердили власть латинян в местности
по соседству с Идой и не встретили врагов в стране, где был Илион. В то же
время новый король Фессалоникский или Македонский продолжал завоевание Греции;
победоносное войско его выступило в Фессалию, перешло через горы Олимп и Оссу
и овладело Лариссою; Бонифаций со своими рыцарями без страха и без опасности
перешли через Фермопильский перешеек и добрались до Беотии и Аттики. Между
тем как маркиз Монферратский овладевал прекраснейшими странами Греции, Готфрид
де Виллегардуэнь, племянник маршала Шампаньского, заставлял признавать законы
франков в Пелопоннесе; в Греции, подчинившейся военным феодальным обычаям,
появились знатные владетели: Аргосский, Коринфский, вассалы Фивские, герцоги
Афинские, князья Ахейские.
Однако же новая империя, едва побежденная, склонялась уже к своему падению;
победители, лишив греков их достояния, не захотели оставить им их верований,
нравов и обычаев; они думали, что меч победителя достаточен для охранения
их могущества. Они не удостаивали даже принимать детей Греции в свои войска
и довели их таким образом до отчаяния. Император Балдуин не удовольствовался
тем, что относился к грекам с полным презрением; он пренебрег и более могущественными
соседями - болгарами, оттолкнул их как союзников, не имея, однако же, достаточно
сил, чтобы обращаться с ними как с врагами. В греках, притесняемых таким образом
и доведенных до крайности, проснулось наконец утраченное мужество; составился
обширный заговор, в котором приняли участие все, кому рабство сделалось невыносимым,
и болгары, презираемые латинянами, сделались естественными союзниками всех
вооружившихся против владычества франков. По условному сигналу восстала вся
Фракия. На стенах Адрианополя, Дидимотики и многих других городов появились
флаги восставших греков или варваров, привлеченных надеждою военной добычи.
По берегам Геллеспонта и Пропонтиды не было ни одного места, которое не
служило бы полем гибельной битвы; латинские воины выступили со всех сторон
навстречу победоносному неприятелю и защищали теперь остатки новой империи
с таким же мужеством, как и завоевывали ее; но никакие усилия их не могли
уже отвратить великих бедствий, и сам император Балдуин, жертва своей безумной
отваги, попал в руки болгар.
Поражение и плен императора распространили отчаяние между латинянами. Множество
рыцарей, пораженных таким оборотом дел, поспешили возвратиться на венецианских
судах на Запад, чтобы объявить о гибельном положении Латинско-византийской
империи. Крестоносцы не могли больше остановить успехов греков и болгар и
опасались нападения их на самую столицу. Епископ Суассонский и многие бароны
и рыцари были посланы в Италию, Францию и Фландрию печальными вестниками гибели
империи. В церквях оплакивали несчастья Византии, как в прежнее время оплакивали
бедствия Иерусалима; но проповеди и воззвания к народу были безуспешны. Среди
опасностей, которыми угрожали со всех сторон новые завоеватели, никто не мог
узнать, какая участь постигла несчастного Балдуина; обращались к папе с просьбою
разузнать о военнопленном императоре; болгарский король ограничился ответом,
что "освобождение пленного монарха уже не во власти смертных". Генрих Геннегаутский
получил тогда печальное наследие своего брата и был коронован среди общей
скорби народа. Вскоре латинянам пришлось оплакивать смерть Дандоло, которому
суждено было видеть в последние минуты жизни быстрое падение основанной им
империи. Большинство вождей крестового похода погибли в битве. Бонифаций получил
смертельную рану в одной из экспедиций против жителей Родопских гор; о наследстве
его возникли споры между крестоносцами, и Фессалоникское королевство, которое
успело заявить себя с некоторым блеском в свое недолгое существование, исчезло
в смутах войны междоусобной и войны с иноземцами.
Следует прочесть в нашей пространной истории крестовых походов подробное
описание этого пятого крестового похода. Никогда ни одна эпоха не представляла
более величественных подвигов и более великих несчастий. Эти славные и трагические
сцены сильно поражают воображение и заставляют его переходить от удивления
к удивлению. Сначала удивляет тридцатитысячная армия, переплывающая море для
завоевания страны, у которой могло найтись несколько миллионов защитников;
буря, эпидемия, недостаток продовольствия, раздоры между вождями, нерешительная
битва - все могло погубить армию крестоносцев и сделать их предприятие безуспешным.
При неслыханном счастии, ни одно из этих бедствий не постигло их; они спасаются
от всяких опасностей и преодолевают все препятствия; не имея на своей стороне
никаких пособников в Греции, они овладевают столицею и провинциями; но в то
время, когда уже развеваются их победоносные знамена, счастье покидает их
и все вокруг них начинает разрушаться. В этом виден великий урок народам со
стороны Провидения, которое пользуется иногда завоевателями для наказания
царей и народов и после того сокрушает орудия своего правосудия.
Герои этой войны не сделали ничего для освобождения Иерусалима, о котором
они постоянно упоминали в письмах к папе; Византия, подчинившись оружию крестоносцев,
вместо того чтобы быть путем к земле Иисуса Христа, как это думали, была только
препятствием к завоеванию священного города. Европа до сих пор должна была
поддерживать христианские колонии в Сирии, теперь ей нужно было поддерживать
еще новую колонию, основанную на берегах Босфора, а энтузиазма к крестовым
походам, который становился все слабее, уже недоставало для этого.
Фландрия, Шампань и большая часть провинций Франции, пославшая своих лучших
воинов, бесплодно пожертвовали своим народом и своими богатствами на завоевание
Византии; можно сказать, что французы не выиграли в этой войне ничего, кроме
той славы, что дали на одну минуту Константинополю властителей, а Греции -
феодальных владетелей; одна Венецианская республика извлекла выгоды из этой
войны: посредством покорения Византии она распространила свое могущество и
свою торговлю на Восток; венецианские крестоносцы под знаменем Креста никогда
не переставали вести борьбу ради интересов и славы своего отечества. Три года
спустя после взятия Константинополя венецианский сенат издал декрет, которым
разрешалось всем гражданам республики завоевывать острова архипелага с правом
приобретать в свою собственность покоренные ими страны. Скоро рядом с герцогами
Афинскими, владетелями Фивскими, князьями Морейскими появились князья Наксосские,
герцоги Паросские, владетели Микенские; но герцоги и князья архипелага были
только вассалами республики, и Венеция умела извлекать пользу из доблести
и честолюбия своих граждан и воинов.
Глава XXIV
Иоанн Бриеннский, король Иерусалимский. - Собор, созванный в Риме Иннокентием
III по поводу крестового похода. - Начало шестого крестового похода. -
Экспедиция в Святую землю короля Венгерского, Андрея II
(1215-1217)
Иннокентий, который до сих пор употреблял напрасные старания для освобождения
Святых мест, не мог утешиться в утрате больших армий на завоевание Греции;
однако же он все еще не терял надежды на осуществление своих намерений. Но
после того, что произошло на Востоке, ничего не могло быть труднее, как вовлечь
Европу в новый крестовый поход. Энтузиазм священных войн, которому представляли
несколько предметов сразу и который вызывали в одно и то же время и в пользу
Византии, и в пользу Иерусалима, ослабевал с каждым днем. К возрастающим бедствиям
христианских колоний общество относилось равнодушно. Жители Святой земли лишились
короля своего Амальрика. Изабелла, царствовавшая лишь над опустевшими городами,
скончалась через несколько месяцев после своего супруга. Королевство Готфрида
должно было перейти по наследству к молодой принцессе, дочери Изабеллы и Конрада
маркиза Тирского. Аймар, владетель Кесарийский, и епископ Птолемаидский отправились
за море, прибыли к Филиппу-Августу и умоляли его, именем христиан Святой земли,
назначить правителем королевства одного из его баронов. Рука молодой королевы,
королевский венец и благословение Божие должны были служить наградою тому,
кто отправиться сражаться за наследие Иисуса Христа. Французский король принял
с большим почетом депутатов восточных христиан и предложил им Иоанна Бриеннского,
брата Готье, только что скончавшегося в Апулии со славою героя и с титулом
короля: можно было надеяться посредством этого брака возбудить рыцарский дух
и возродить рвение к войнам в дальних странах.
Папа одобрил выбор Филиппа-Августа и дал свое благословение новому Иерусалимскому
королю. Прибытие Иоанна Бриеннского в Птолемаиду очень обрадовало палестинских
христиан, но не внушило страха сарацинам, так как его сопровождали не более
300 рыцарей. Едва только совершилось торжественное коронование нового короля,
едва только он отпраздновал свою свадьбу с дочерью Изабеллы, как ему уже пришлось
защищать свое королевство, угрожаемое со всех сторон, и отражать нападение
на самую столицу. Преемник Амальрика, которого ожидали как спасителя христиан
заморских, вскоре вынужден был обратиться к Филиппу-Августу, к папе, ко всем
государям на Западе, заклиная их прийти к нему на помощь для спасения венца,
который ему предоставили.
Смуты, волновавшие тогда церковь, не давали возможности христианским государствам,
и особенно Франции, помочь христианским колониям за морем, в которых принимали
участие храбрые бароны и рыцари. И в то время, когда шла война против альбигойцев,
сарацины становились более грозными в Испании; папа проповедовал поход против
мавров и все христианское рыцарство призывалось на борьбу за Пиренеями.
Тогда представилось миру зрелище, невиданное даже в эти времена, богатые
чудесами и необыкновенными событиями. 50 000 детей соединились и ходили по
городам и селам, повторяя слова: "Господи, возврати нам наш Святой крест".
Когда у них спрашивали, куда они идут и что они хотят делать, они отвечали:
"Мы идем в Иерусалим, для освобождения Гроба Господня". Большинство верующих
видели в этом Божие внушение и думали, что Иисус Христос, чтобы посрамить
гордыню могущественных и мудрых земли, вручил свое дело простодушным и робким
детям; многие из этих юных крестоносцев заблудились в пустынях, погибли от
зноя, голода, жажды и утомления; другие возвратились домой, говоря, что они
"не знали, зачем уходили"; из тех, кто отправился морем, многие потерпели
кораблекрушение или попали в руки сарацин, с которыми они шли сражаться. Это
детский крестовый поход служит наглядным выражением того, до какой степени
поколеблена была и ослабела идея крестовых походов. Чтобы воспламенить энтузиазм
верующих, Иннокентий решил собрать в Риме общий собор. "Необходимость помочь
Святой земле, - писал он в своих пригласительных посланиях, - надежда победить
сарацин теперь более велика, чем когда-нибудь". Папа сравнивал Иисуса Христа
с государем, изгнанным из своего царства, а христиан - с верными подданными,
которые должны помочь Ему возвратиться в свои владения; могущество Мухаммеда
близилось к своему концу, и, подобно зверю в Апокалипсисе, он не должен был
превзойти числа 666 лет. Глава церкви требовал от всех верующих молитв, от
богатых людей - милостыни и вкладов от воинов - примеров мужества и самопожертвования,
от приморских городов - кораблей и со своей стороны обязывался сделать самые
значительные пожертвования. История не может почти проследовать за Иннокентием,
воздвигающим повсюду врагов неверным; он охватывал взором одновременно и Восток
и Запад, письма его и посланники способны были расшевелить Европу и Азию.
Во все христианские государства посланы были папские легаты; на проповедников
было возложено убеждать верующи к принятию креста. Иаков де Витри проповедовал
по берегам Рейна; Петр Курсонский - в провинциях Франции; Филипп-Август предоставил
сороковую часть своих удельных доходов на издержки крестного похода - многие
знатные владетели и прелаты последовали примеру монарха. Архиепископ Кентерберийский
призывал Англию вооружиться против неверных; король Иоанн, находившийся в
воине с баронами и общинами, принял крест, надеясь таким образом снискать
покровительство церкви; в Германии Фридрих II также принял облачение пилигрима,
но с единственной целью;- угодить римскому пале и найти поддержку святого
престола в войне против Отгона Саксонского.
В христианском мире шли приготовления к общему собору, объявленному папой
Иннокентием. В Рим уже прибыли депутаты из Антиохии и Александрии, патриархи
Константинопольский и Иерусалимский, послы Фридриха, Филиппа-Августа, королей
Английского и Венгерского. Собор, на котором присутствовало более 500 епископов
и архиепископов, происходил в Латеранской церкви под председательством папы.
Иннокентий произнес речь, в которой он оплакивал заблуждения своего века и
несчастия церкви; он обратался к духовенству и ко всем верующим с увещанием
освятить своими молитвами те меры, которые предстояло принять против еретиков
и сарацин; он представил Иерусалим облаченным в печаль, изнемогающим в оковах
своего пленения и вещающим устами своих пророков, чтобы тронуть сердца христиан.
Собор употребил несколько заседаний на обсуждение вопроса о средствах доставить
помощь Святой земле. Было постановлено, что духовенство будет уплачивать двадцатую
часть своих доходов для издержек крестового похода, папа же и кардиналы -
десятую часть; решено было соблюдать пятилетнее перемирие между всеми христианскими
государями; собор Латеранский предал проклятию пиратов, которые затрудняли
путь пилигримов, и тех, кто доставлял продовольствие и оружие неверным. Постановления
о священной войне были возвещены во всех церквях Запада; толпе начали чудиться
сверхъестественные явления, как и во время первых крестовых походов, и христиане,
которые только что перед тем воевали между собою, сблизились теперь и поклялись
Евангелием не иметь других врагов, кроме мусульман.
Однако же Иннокентий III не мог довершить начатого им предприятия и умер
среди забот об улаживании распрей, возникших между пизанцами и генуэзцами.
Первая мысль преемника его, Гонория III, была об освобождении Иерусалима.
"Да не сокрушит вашего мужества смерть Иннокентия! - писал он христианам палестинским.
- Я проявлю не меньше усердия для освобождения Святой земли и употреблю все
старания помочь вам". В письме своем ко всем епископам и государям Запада
папа увещевал их продолжать проповедовать крестовый поход и приготовляться
к этой священной войне.
Между государями, принявшими крест, был также и венгерский король Андрей
П; он покинул двор и королевство, раздираемое партиями. Подобно своей матери,
вдове Бала, он надеялся найти в местах, освящаемых страданиями Христа, верное
прибежище от горя, которое преследовало его всю жизнь; венгерский монарх мог
надеяться также, что пилигримство со священной целью доставит ему уважение
его подданных и что церковь, всегда вооруженная в пользу государей-крестоносцев,
лучше, нежели он сам, защитит права его короны. Андрей, в сопровождении герцога
Баварского, герцога Австрийского и многих германских владетелей, отправился
на Восток во главе многочисленного войска и прибыл в Спалато, древний Салон,
где ждали его корабли венецианские, анконские и из Зары. Множество крестоносцев,
сев на суда в Бриндизи, Генуе и Марселе, опередили короля Венгерского; кипрский
король Люсиньян со своими баронами также отправился из Лимиссо в Птолемаиду.
Со времен Саладина у христиан не было такой многочисленной армии в Сирии.
Когда крестоносцы прибыли в Палестину, там свирепствовал сильный голод;
недостаток жизненных припасов и крайность нужды доводили пилигримов до распущенности
и разбойничества; чтобы прекратить беспорядки, вожди поспешили перевести своих
воинов во владения неверных. Крестоносцы нахлынули на область Наплускую и
на верхнюю Галилею, принадлежащую мусульманам, и опустошили их; Малик-Адил,
поспешно прибывший с войском из Египта, принужден был обратиться в бегство
перед победоносными батальонами Креста.
Возвратясь в Птолемаиду, христианская армия ожидала сигнала для новых битв.
Решено было сделать нападение на крепость, которую Саладин велел выстроить
на горе Фавор. Перед выступлением крестоносцев патриарх пришел в лагерь и
принес частицу Честного Креста, которую, как уверяли, удалось спасти во время
битвы при Тивериаде; пилигримы благоговейно преклонились перед знаменем спасения
и выступили в путь, воодушевленные воинственным энтузиазмом. Армия, выстроенная
в боевом порядке, прошла по горе под градом стрел и камней и преследовала
неприятеля до самой крепости, к осаде которой и приступили немедленно. После
нескольких приступов мусульманский гарнизон готов был сдаться, когда вдруг
христиане были охвачены паническим страхом и отступили в беспорядке, как будто
бы они были побеждены. Это отступление, причины которого история не объясняет,
произвело смятение и уныние между пилигримами. Патриарх Иерусалимский с гневом
покинул армию, унося с собою Честное Древо, в присутствии которого христиане
вели себя таким недостойным образом. Князья и государи, которые руководили
крестовым походом, не посмели возвратиться в Птолемаиду и отправились в Финикию,
стараюсь загладить позор своего отступления на горе Фавор. Здесь крестоносцы
не встретили врагов, с которыми им нужно было бы сражаться; но зима уже началась,
им пришлось много пострадать от ураганов, дождя, холода, голода, болезней;
ко всем этим бедствиям присоединились и раздоры.
В армии христианской было три короля, и ни один из них не командовал; новый
король Иерусалимский предводительствовал только своими рыцарями и баронами
Святой земли; король Кипрский заболел и умер, когда уже собирался возвратиться
в свое королевство. Король Венгерский, оставивший Европу как вождь крестового
похода, не сумел приобрести повиновения себе среди своей армии, как и между
подданными своего собственного государства. После трехмесячного пребывания
в Палестине он забыл свои клятвы и, ничего не сделав для дела Иисуса Христа,
думал только о своем отъезде; патриарх старался удержать его под знаменами
священной войны, но так как венгерский монарх был глух ко всем просьбам, то
прелат осыпал его угрозами церковного наказания; тем не менее Андрей настаивал
на своем решении покинуть Восток; но, чтобы не казаться изменником делу Иисуса
Христа, он оставил половину частицы мощей, приобретенной им во время посещения
Святой земли; если верить летописи, то по возвращении его в Венгрию принесения
этой святыни было достаточно, чтобы прекратить смуты в его государстве и доставить
процветание в его провинциях миру, законам и правосудию. Большинство венгерских
историков говорят, наоборот, что эта бесславная экспедиция навлекла на него
презрение его народа и только усилила беспорядки в его королевстве.
