Кристофер Брук
К оглавлению
III. ИОАНН СОЛСБЕРИЙСКИЙ
О нём Белялетдинов; отрывок из Металогикона.
В лице Абеляра и Элоизы мы повстречались с теологией и гуманизмом
во французской столице во времена Ренессанса XII столетия. Но что мы понимаем
под гуманизмом? Приложимо ли слово «французский» к ситуации XII века? На эти вопросы
мы попытаемся ответить, рассматривая жизненный путь Иоанна Солсберийского9,
который был гуманистом в нескольких смыслах. Иоанн происходил из Англии, но чувствовал
себя как дома - без всяких преувеличений - в Париже, Реймсе и Риме.
Сэрум - место, где родился Иоанн - и сегодня напоминает о духе Норманнской
Англии. Резиденция Епископа Дорсета и Вилтшира, в соответствии с политикой Норманнских
епископов, была перемещена Епископом Германом в укрепленный город. Он выбрал Сэрум,
расположенный на холме, основанный в давние времена и все еще окруженный древними
укреплениями. В этом укреплении размещался внушительного вида замок, прекрасный
собор да горстка домишек, и в XI веке все это было удостоено звания города. Городок
скрывался под сенью замка (замок был королевский, но чаще служил резиденцией епископа)
и собора. Альянс клириков и гарнизона вполне отвечал условиям норманнских времен:
норманнские завоеватели не чувствовали себя в безопасности на открытой местности;
сочетание замка и собора устраивало также и Епископа Рожера (в царствование Генриха
I), который, будучи выдающимся администратором, соединил в своем лице Церковь
и Государство. Но укрепления этого городка перестали соответствовать более мирной
атмосфере XII века и возросшему уровню жизни. В начале XIII века братья Герберт
и Ричард Поры (вероятно, дальние родственники Епископа Рожера, но люди уже совсем
иного склада) перевели епископский престол и население городка на новое место
на реке Эйвон, где и для собора, и для горожан было более просторно; к тому же,
рядом находился обильный источник воды. Так был покинут Старый Сэрум, но мы все
же можем заглянуть в тот маленький мирок, в котором воспитывался Иоанн Солсберийский,
мирок, не затронутый грандиозными строительными замыслами последующих поколений.
То был действительно очень маленький мирок, не ограниченный, впрочем,
сугубо местными интересами. Нам не известно, чём занимался отец Иоанна, возможно,
он был купцом или клириком, но одно мы знаем наверняка: хотя ясно, что его происхождение
не было таким уж низким, однако всю свою жизнь до самой смерти он зависел от чьего-то
покровительства и финансовой поддержки. Главной фигурой в Старом Сэруме во времена
детства Иоанна был влиятельный Епископ Рожер, который жил там - конечно, тогда,
когда не исполнял какие-либо королевские поручения или не занимался делами королевства
- со своей женой или наложницей Матильдой из Рэмсбери. Он был постоянно окружен
ведущими клириками собора, которые, все без исключения, были связаны с Рожером
и Матильдой узами родства или патронажа10.
Их сын, Рожер «Бедняк», бывший одно время королевским канцлером, воспитывался
в Старом Сэруме; племянники Епископа Рожера, Найджел, который впоследствии был
королевским казначеем и епископом Эли, и Александр «Великолепный», позже ставший
епископом Линкольна, были в Старом Сэруме канониками и архидиаконами. В последние
годы Рожера некий Азо из Ремсбери, явно родственник Матильды, был деканом11
Собора; его брат Рожер был одним из архидиаконов. Женатый епископ в начале XII
века уже выглядел не только анахронизмом, но и оскорблением общепринятых норм.
Папские реформисты в течение двух предшествующих поколений боролись за целибат
священников, и не без успеха. Но роль Матильды в ту эпоху нельзя рассматривать
только как дискредитирующую, хотя то малое, что мы о ней знаем, позволяет сравнить
ее скорее с Брунхильдой, чем с Изольдой. И Рожер был далеко не единственным в
западном Христианском мире, кто окружал себя родственниками и назначал их на разные
посты в церкви. Рожер и его племянники были мирскими деятелями церкви, однако
и среди них обнаруживались приверженцы папских реформ, которые в какой-то степени
принимали желаемое за действительное. Серло, декан несколько более ранних времен,
в 20-х годах XII века стал «регулярным каноником», а затем возвысился до аббата
монастыря, основанного Генрихом I для Августинианских Каноников в Сиренестере
в 1131 г. В те же времена регент хора Годвин, который жил и умер в Сэруме, писал
для своего непосредственного окружения сочинения особой набожности. В таком же
патриархальном, устоявшемся мирке домашнего уюта, в который, однако, уже стали
проникать новые идеалы, воспитывалась Элоиза в доме своего дяди Каноника Фульберта,
среди клириков в Париже, и, вглядываясь в этот мир, в котором любовная связь со
студентом и брак с человеком духовного звания были вещами достаточно обычными
и даже весьма распространенными, хотя и осуждаемыми Церковными руководителями,
мы сможем лучше разобраться в том, почему так несчастливо сложилась жизнь Абеляра.
Впечатления, которые вынес Иоанн Солсберийский из своего детства,
были связаны не с домашним уютом и родственной заботой Епископа Рожера, а с паутиной
патронажа, опутывавшей Иоанна с детства. В центре этой паутины располагался король
Генрих I, который в своем управлении страной в значительной степени опирался на
сложную систему патронажа, включавшую, прямо или косвенно, значительную часть
тех, кто имел какой-то вес в обществе, как клириков, так и мирян. В качестве наиболее
приближенного к королю духовного лица (если не считать королевского племянника
Генриха Блуасского, епископа Винчестерского, который выдвинулся в более поздние
годы) Епископ Рожер, конечно же, располагал достаточным объемом патронажа для
себя и для своих приближенных. После того как Генрих умер, сеть патронажа стала
разрушаться и почти совсем распалась. Сам Рожер впал в немилость и умер в 1139
г. К тому времени Иоанн уже достиг юношеского возраста и был вполне зрелым студентом
в космополитическом мире северной Франции. Но он никогда не забывал, что его жизнь
зависела от патронажа. После двенадцати лет широких, разнообразных и углубленных
ученых занятий он вернулся в Англию с рекомендательным письмом от Св. Бернара
Клервосского и вошел в ближайшее окружение Теобальда, Епископа Кентерберийского.
Начиная с 1148 г. и до 1176 г. (за исключением периодов его частых посещений папского
двора и ссылки, продлившейся значительную часть 60-х годов XII века), его судьба
была связана со сменявшими друг друга архиепископами - Теобальдом, Томасом Беккетом
и Ричардом Луврским. В его жизни ученые занятия и занятия делами управления нерасторжимо
переплелись. В 1176 году король Людовик VII Французский призвал его занять епископскую
кафедру в Шартре, проявив тем самым уважение к учености Иоанна и к памяти мученически
погибшего Томаса Беккета. В Шартре Иоанн имел в своем распоряжении старинную библиотеку
и древний собор, который уже в XII веке был средоточием произведений искусства;
умер он в 1180 году.
И Иоанн, и Беккет весьма преуспели в практических делах в том блестящем
обществе, которое собралось вокруг Архиепископа Теобальда. Оба безоговорочно принимали
мир патронажа, который обеспечивал их средствами к существованию. Но Томас, сын
жителя Лондона рыцарского происхождения, лучше знал свет, чем Иоанн, и лучше осознавал
всю сложность взаимоотношений, которые могли возникать между новым типом высшего
духовенства, давшим обет безбрачия,- это духовенство было высокообразованным,
воспитанным в духе подчинения папе и королю,- и высшим слоем мирян, все еще полуграмотным
(примерами могут служить Генрих II и отец Абеляра) или совсем неграмотным, а таковых
среди них было большинство. В первые два или три года после восшествия Генриха
II на престол судьба, казалось, благоприятствовала как Томасу, так и Иоанну. Томас
занимал высокий церковный пост - архидиакона Кентерберийского при архиепископе
и наивысший пост, доступный духовному лицу при короле - королевского канцлера.
Несомненно, показная роскошь, которой окружил себя Беккет, вызывала в памяти недобрые
воспоминания о Епископе Рожере, и все же Иоанн, хоть и скрепя сердце, но принял
мир патронажа и надеялся вскарабкаться по социальной лестнице с помощью Томаса
и Теобальда. В 1155-1156 представилась подходящая возможность. Генрих лелеял имперские
мечты, в которых отражались земельные притязания всего его семейства - земли,
которых он домогался, объединенные под одним началом, простирались бы от южной
Франции до Ирландии. Генриху нужен был посол для поездки в Рим, чтобы просить
согласия Папы Римского на авантюру Генриха в Ирландии; король стремился установить
сюзеренитет над островами, не входившими еще к тому моменту в установившиеся структуры
Европейских королевств. Друг канцлера Иоанн, эксперт при архиепископе в папских
делах, находился в дружеских отношениях и с Папой, англичанином по происхождению,
Адрианом IV (1154-1159). Естественно, что к Папе послали Иоанна, и надежда на
вознаграждение, как в Вестминстере, так и в Риме, очевидно, его очень вдохновляла.
Но ожидаемого вознаграждения Иоанн не получил. Вполне вероятно, что Адриан подумывал
сделать Иоанна кардиналом, но он умер прежде, чем ему удалось осуществить это
намерение. А что касается Генриха, то он считал, что Иоанн выдал его истинные
намерения Риму, и был этим взбешен. Что же произошло на самом деле, совершенно
не ясно. Наиболее вероятное объяснение таково: Генрих хотел, чтобы Папа дал лишь
свое согласие на его предприятие, а Адриан рассматривал Ирландию как папский домэн,
игнорируя далеко идущие планы Генриха. И хотя Архиепископ не таил злобы на Иоанна
за провал миссии и даже сделал его своим главным секретарем, сам Иоанн остро переживал
горечь неудачи, которая усугублялась тем, что он на время потерял возможность
пользоваться теми преимуществами, которые давало присутствие при дворе.
Книги Иоанна
Провал миссии в Риме побудил Иоанна, в виде утешения, написать большую
книгу, в которой он разрабатывал принципы королевской политики и управления. Книга
«Поликратик, или о легкомыслии придворных и изысканиях философов», как кажется,
изначально была задумана на более широкой базе энциклопедической учености. Сохранилось
два фрагмента этого первоначального замысла: первый вариант «Поликратика», включенный
в сатирическую поэму «Энтетик» (Entheticus), и исследование в книге Metalogicon
совершенно другой проблемы - преподавания логики и ее места во всей сфере учености.
Именно эти произведения, и особенно «Поликратик», наиболее обширное из трех, в
основном и обеспечили Иоанну его славу ученого. Он также написал хронику «Воспоминания
о папском дворе», несколько небольших трактатов, жизнеописание Св. Ансельма, жизнеописание
Св. Томаса Беккета и большое количество писем. Эти писания принесли ему репутацию
блестящего историка, но историка неудавшегося, одного из самых небрежных биографов
и одного из самых ярких представителей эпистолярного жанра.
В одном из знаменитых пассажей Metalogicon'a Иоанн описал времена
своей учебы во французских школах12.
Его рассказ менее многословен и более изыскан, чем Абелярова «История», но и Иоанн
подчас подпускает колкости; как бы там ни было, но создается впечатление, что
школы, которые посещал Иоанн, попавший в Париж поколением позже Абеляра, в то
время, когда жизненный путь последнего уже приближался к завершению, оказались
более разнообразными и более зрелыми, чем ранее. Между 1136 г. и 1148 г. Иоанн
впитал в себя всю ту науку, которую преподаватели и библиотеки Иль-де-Франс могли
ему предложить; много времени он провел, изучая диалектику и теологию. Но наибольшее
влияние на него оказало изучение традиции, которая вела его от собственного учителя
Вильяма Конхского к Бернару Шартрскому, учителю Вильяма. Бернар - один из тех
людей, которые, подобно иным Диккенсовским персонажам, становятся бессмертными
благодаря одной-единственной оброненной ими фразе. Он сказал, как передает Иоанн,
что современники выглядят, по сравнению с древними, как карлик на плечах у великана.
Так была выражена уверенность ученых людей XII века в том, что если они положат
в основание своих трудов нужные авторитеты, знания будут развиваться. Здесь мы
сталкиваемся лицом к лицу с тем особым почтением, которое Бернар и его последователи
испытывали к знаниям древних и которое являлось одним из истинных связующих звеньев
между XII и XV столетиями.
Иоанн сравнивал функционирование государства с функционированием
человеческого тела и приписывал это сравнение Плутарху, который якобы сделал его
в книге, подаренной Траяну. Теперь мы знаем, что эта книга - чистой воды фикция,
придуманная Иоанном для того, чтобы придать оттенок загадочной старины рассуждениям,
основанным частично на учении английского теолога Роберта Пуллена, чьи лекции
Иоанн посещал еще в Париже, и частично на научных и космологических рассуждениях
Вильяма Конхского. К тому же, Плутарх был язычником, и это позволяло Иоанну представить
свое сравнение как возникшее на основе естественной философии, не зависимой от
Христианского Откровения. А знание Иоанном языческих классиков было исключительно
широким и глубоким.
Ему не только нравилось удивлять своих читателей отсылками на несуществующие
произведения античности; он еще любил поражать их цитатами из мало кому известных
произведений древних. Он был единственным ученым мужем за весь период от падения
Рима и до Петрарки, который в своих работах упоминал книгу Петрония; в одном месте
Иоанн писал: «Попробуйте пробраться на Петрониевский пир у Трималхиона, если это
вам удастся». Эта цитата представляет Иоанна в его игривом расположении духа.
Но главное впечатление, которое возникает при чтении произведений Иоанна и представителей
его круга, таково: они ценят языческих классиков потому, что те питают умы глубоко
и решительно Христианские. Книга «Поликратик» полна добрых советов мирским правителям
и придворным, но утомляет нынешнего читателя бесконечными упоминаниями о тех или
иных случаях политической мудрости, проявленной древними; при этом Иоанн очень
редко приводит примеры политических рассуждений своего времени. А для Иоанна в
его положении политическая ситуация обладала большой актуальностью. Пусть король
возглавляет сообщество людей, однако священники составляют душу этого сообщества,
а короли являются членами Христианского содружества, главой которого, под руководством
Христа, выступает Папа Римский. Иоанн, по своему складу, был врожденным придворным.
Когда он работал над «Поликратиком», он натолкнулся на «Утешение философией» Боэция,
произведение, написанное придворным ранга много выше Иоаннова; в те времена, когда
последние представители былого римского величия сражались с варварами в Италии
шестого века, Боэций писал «Утешение» в тюрьме, ожидая казни по приказу короля
Теодориха Острогота. То была книга, которая как нельзя лучше отвечала настроениям
Иоанна: разве он, подобно Боэцию, не сохранял философское спокойствие в годину
мученичества?
Письма Иоанна и «гуманизм»
Искать «гуманизм» в письмах Иоанна может показаться занятием абсурдным,
но это не всегда так. После смерти Архиепископа Теобальда и прихода Беккета на
его место Иоанн вошел в свиту нового Архиепископа; Беккет был его старым другом,
тем человеком, которому Иоанн посвятил свои книги Policraticus и Metalogicon.
Однако по прошествии лишь небольшого времени Томас Беккет, уже не прежний гибкий
придворный, вступил в конфликт с Генрихом II. «Ты мой господин,- писал Беккет
Генриху в одном из своих писем,- ты мой король, ты мой духовный сын». Это третье
утверждение и привело к размолвке. Генрих ожидал подчинения от верного подданного;
Беккет же настаивал на том, что есть сферы, в которых он стоял выше Генриха, в
которых Генрих не является его господином, в которых он, Беккет, должен подчиняться
только Папе, а не королю. Период с 1154 по 1160 гг. Беккет провел в изгнании,
в Иль-де-Франс; Иоанн в это время находился в Реймсе в качестве почетного гостя
у своего ближайшего друга Петра Селльского, аббата Сен-Реми. Именно к этому времени
относится вторая и самая большая группа писем Иоанна; их постоянными темами были:
его желание вернуться в мир английского патронажа, его упрямое нежелание отказаться
от поддержки Архиепископа и Папы Римского, его желание сохранить дружественные
отношения со всеми и его Христианский гуманизм. Несмотря на свою дружбу с Беккетом
и свои воспоминания о 50-х годах, Иоанну поначалу трудно было поверить, что в
маленьком мирке просвещенных английских клириков, центром которого когда-то был
Теобальд и его окружение, могли возникнуть разногласия; ведь клирики все еще смотрели
на королевский двор как на центр мира патронажа, от которого зависело их существование.
Иоанн написал множество писем тем, кто поддерживал короля в борьбе с Беккетом,
прося их о содействии; он был готов сделать все, что угодно, все, что не противоречило
бы его совести и всему тому, чем он был обязан архиепископу, чтобы получить возможность
вернуться. В этих ранних письмах, несомненно, присутствует настроение, которое
«геройским» вряд ли можно назвать. Эти письма отмечены искренней человечностью;
они, как и письма Элоизы и Абеляра, обладают поразительной способностью - и именно
в этом они схожи - досконально передавать дух своей эпохи, несмотря на то, что
Иоанн был значительно менее замечательной личностью, чем Элоиза, а его ум не обладал
и долей той оригинальности, которой отличался Абеляр.
Иоанн представляет гуманизм XII века в его двух различных смыслах:
как любовь к древнему миру и как интерес к человеческим эмоциям в сочетании со
способностью выразить эти эмоции на письме. Написание писем,- а письма писались
по-латыни - было характерным средством выражения этого гуманизма. Эпистолярный
жанр не умер окончательно в период после Цицерона и Плиния Младшего и до XII века,
но между пятым и одиннадцатым веками составление и хранение писем, написанных
по-латыни, было делом редким; письма по-латыни вообще писались редко, еще реже
они выражали чувства и настроения пишущего. В XI веке намечается возрождение эпистолярного
жанра, особенно в Германии, а в XII веке, и прежде всего во Франции и Англии,
написание писем расцветает и становится искусством.
Во время своего изгнания Иоанн все же поддерживал контакты с Англией,
и чаще всего с капитулом Экстерского собора; в Экстере жили его мать, брат Ричард
Солсберийский и еще один брат, Роберт (но лишь единокровный: его матерью была
Эгидия), которые пользовались дружеским покровительством Епископа Варфоломея (Бартоломью);
последний сам был заметным теологом и законоведом канонического права; с ним Иоанн
был знаком еще по годам учения в Париже и по окружению Теобальда. Варфоломей открыто
поддерживал короля, но со временем все более переходил на сторону Архиепископа;
его взгляды были близки взглядам Иоанна. Получив в подарок золотой перстень с
сапфиром и надписью: «Christus vincit, Christus regnat, Christus imporat» («Христос
побеждает, Христос правит, Христос властвует),- эти слова выкрикивались при коронации
королей и императоров,- Иоанн не преминул воспользоваться случаем и блеснуть в
письмах брату Роберту своими познаниями в различных областях; однако следует признать,
что его знания в области, например, металлургии были весьма сомнительного свойства,
несмотря на его хвастливые заявления о том, что он изучал физику.
«Золото не подвержено тлену, изобильно, способно расширяться; его
не убывает ни при воздействии огнем, ни при ковке; оно не поддается загрязнению
и не покрывается ржавчиной - все это делает его блюстителем всех других металлов.
Разве не символизирует золото веру, не подверженную тлену? Благотворительное милосердие,
изобильное и способное расширяться? Постоянство в неблагоприятных обстоятельствах?
Умеренность в процветании, умеренность - хранительницу всех добродетелей? Округлость
формы есть символ совершенства; она показывает, что приславший подарок такой формы
сам совершенен в упомянутых добродетелях. А сияние драгоценного камня есть зеркало
сияющих мудрости и знания». И далее, в таком же духе, продолжает Иоанн безжалостно
насиловать символизм сапфира и смысл надписи на перстне. Рассуждения на тему надписи
и идеи королевской власти могли привести его к обсуждению политики и дел Генриха
II, но это могло быть опасным как для самого Иоанна, так и для брата Роберта,
и для епископа Экстера. Поэтому он находчиво обращается к теме, которую развивал
и ранее: злодейство императора Фридриха Барбароссы, чья поддержка анти-папы в
схизме 1159 г. и в последующие годы очень способствовала ослаблению позиций Папы
Александра III, что, в свою очередь, привело к нежеланию Папы занять твердую позицию
по отношению к Генриху П.
«Все это и многое другое, чего я не упоминаю, чтобы избежать многословия,
я усмотрел в перстне, считая его свидетельством братской любви, и показал, как
его качества подсказывают благотворные пути к добродетели. Разве не праведно и
не справедливо любить и холить такого брата? Любовь всегда позволена и никогда
не запретна - таков предмет моих рассуждений, и я буду придерживаться его постоянно
и упорно с тем, чтобы я мог с радостью почтить Любовь всякий раз, когда представляется
такая возможность. Пока же я благодарю тебя сердечно и прошу тебя заботиться о
нашем младшем брате и печься (насколько это будет для тебя возможным) о тех, кто
связан с нами узами родства»,- писал Иоанн.
Использование символизма, высокопарной риторики и рассуждений по
поводу дружбы, сердцевиной которой была дружба мужчин, и особенно братьев, символизирующая
Божественную Любовь, были очень характерны для Иоанна и того круга гуманистов,
в котором он вращался. Иногда в его писаниях проскальзывают и менее возвышенные
темы, а иногда звучали и обвинительные нотки. На каком-то этапе своей ссылки Иоанн
узнал, что его старый друг из круга епископа Рожера, с которым он вместе учился,
Николай де Сигилльо, добился через патронаж выгодного назначения. Иоанн отреагировал
на это следующим образом: «Насколько я знаю, существует особая порода людей, известная
в Божьей Церкви под именем архидиаконов, для которых, как ты, мой проницательный
друг, сокрушался, всякая дорога к спасению закрыта. Они любят подарки, говаривал
ты, и гоняются за наградами; они склонны ко всякого рода беззакониям, они радуются
фальшивым обвинениям; они обращают грехи людей в пищу и вино для себя; они живут
грабежом, и никто из принимающих их у себя в доме не может считать себя в безопасности.
Лучшие из них проповедуют Закон Божий, но не исполняют его. Таковы, именно таковы
свойства самого гнусного рода людей, о которых ты сетовал, исходя из своего благочестивого
сострадания. Твои друзья и все прочие добрые люди должны благодарить Бога и епископа
Линкольнского за то, что они открыли вам глаза и явили вам тот путь, по которому
этот род людей может прийти ...к спасению...». А дело было в том, что епископ
Линкольна назначил Николая архидиаконом в своей епархии.
Из письма Иоанна брату Ричарду можно сделать вывод об уровне преподавания
в учебных заведениях той эпохи, о степени учености Иоанна и его складе ума. Несколько
ранее этого послания Иоанн написал епископу Экстера, но почувствовал, что не сможет
полностью высказать в письме то, что у него на уме; иногда Иоанн и его современники
преодолевали это затруднение, передавая через кого-нибудь устно то, что хотели
сказать на самом деле; иногда (так обычно и поступал Иоанн) посылали записку кому-нибудь
другому, но из того же круга.
«Я должен был кое-что высказать ему, но лист пергамента был слишком
мал, и я не мог все уместить, а я хочу, чтобы он был уверен во мне, и хотел бы,
чтобы Дух Святой поддержал бы его в этой уверенности, ибо Он, когда в этом возникает
необходимость, не оставляет без помощи тех, кто верит в Него. Моя позиция такова:
я хотел бы, чтобы в этом столкновении власти и справедливости он вел бы себя с
такой сдержанностью,- будучи, при этом, ведомым законом и благоволением,- которая
не позволяла бы ему ни казаться виновным в опрометчивом и безрассудном поступке
против той власти (т. е. против Генриха II), которая предписана Богом (ср. Рим.,
13, I), ни примиряться с гнусностью нанесения какого-либо вреда Церкви, каковой
проистекает из всякого насилия или из пристрастия к преходящим благам, ни быть
обвиненным в оставлении своего поста и предательстве своего дела или в том, что
он примкнул к борьбе против справедливости на пагубу нынешнему поколению и потомкам.
Возможно, ты скажешь, что для меня легче (как и для всех) заявить о том, что нужно
сделать, на словах, чем осуществить это на деле. Ибо книга, которую съест пророк,
покажется ему сладкой во рту, но станет горькой у него в утробе (ср. Иез., 3).
Оратор (имеется в виду Цицерон - пер.) в своей работе De inventione учит,
что применять какие-либо принципы к искусству или обсуждать искусство - легко,
а вот выводить их из искусства, иначе говоря, делать то, что проповедуешь - очень
сложно. Труднее всего это дается в искусстве жизни, ибо это искусство из искусств,
которое как по своей ценности, так и по своей сложности превосходит все остальные
искусства. Можно прибавить здесь шуточное, но одновременно и мудрое замечание
поэта: «когда мы здоровы, мы даем отменные советы больным; но если бы вы были
на моем месте, вы тоже иначе бы к этому относились».
Мое суждение таково: признавая, что я не познал, как держаться золотой
середины, к которой я призываю, да и способности у меня такой нет, я, тем не менее,
наберусь смелости и последую лирическому поэту, играющему «роль точильного камня,
который может затачивать сталь, но сам резать не способен».
Как врожденная скромность, так и образование влекли Иоанна к «золотой
середине»; в интеллектуальном плане он называл себя academicus, учеником Аристотеля
и Цицерона, вкладывая в это следующий смысл: не быть слепым последователем, человеком,
лишенным собственных принципов, а быть человеком, который искал бы средний путь,
человеком, занимающим срединную позицию, не принимающим полностью принципы ни
той, ни другой стороны, располагающихся по обе стороны от этой середины. Временами
Иоанну недоставало твердости: в начальный период своей ссылки он впал в отчаяние
и просил Архиепископа Беккета оставить каноническое право и обратиться к молитвам,
а позже, 29 декабря 1170 г., когда убийцы ворвались в Кентерберийский Собор в
поисках Беккета, Иоанн бежал. Но ему очень не хотелось изменять своим принципам
и своим друзьям, и когда он четко видел свой путь, острота глаза и отменное владение
латинским языком, живым языком того времени, позволяли ему высказываться изящно,
искренне и красноречиво.
В 1166 г. Гильберту Фолиоту Лондонскому, самому могущественному
из противников Беккета среди епископов, удалось объединить епископов и написать
письмо, направленное против Архиепископа и его дел; это письмо, по заведенному
обычаю, было передано Беккетом Иоанну для того, чтобы тот надлежащим образом его
прокомментировал. Нет никакого сомнения в том, что Иоанн был непосредственно вовлечен
во все перипетии, связанные с Беккетом. «Я очень внимательно прочитал письмо,
которое чада Церкви Кентерберийской, твои братья и собратья-епископы недавно прислали
тебе, их отцу, для твоего утешения и поддержки Церкви после твоего столь долгого
изгнания и опалы. Прочитав это послание столь внимательно, я пришел к выводу,
что оно, по всей вероятности, было продиктовано советом Ахитофела, который наверняка
был возвращен из Ада на пагубу верующих, и писано рукою Дойка Идумеянина13,
все еще алчущего крови священников...». Такое иносказание было в те времена обычным
приемом для обличения какого-либо конкретного противника, но Иоанн недолго скрывает,
кого же именно он имеет в виду. «Конечно же, епископ Лондонский есть именно тот,
кто первым разрушил единство Церкви Англии,- что известно всем,- и, охваченный
стремлением стать архиепископом,- что предполагается большинством,- был главным
вдохновителем и подстрекателем всего разброда. Конечно, уже сам стиль письма изобличает
Ахитофела и Дойка, чьим духом оно наполнено... «Ибо речь его изобличает его»14.
Иоанн как историк
Подобно тому, как Иоанн утешался после кризиса 50-х годов (XII века)
написанием «Поликратика», так и в начале своей ссылки он сел за работу над другой
книгой, на этот раз историей недавних событий, рассмотренных с точки зрения их
отношения к папскому двору - Historia Pontificalis. Интерес к делам человеческим,
с одной стороны, и к литературному сочинительству, с другой, делали XII столетие
своего рода золотым веком создания всяческого рода историй, и весьма показательно
для английского вклада в литературу того века, что Иоанн занялся написанием истории
и что история эта имела космополитический характер, будучи сконцентрированной
на событиях папского двора. Историки в XII веке занимались реконструкцией прошлого
или изложением современных им событий. Вильям Мальмсберийский, который писал в
традициях Беды Достопочтенного, был мастером искусства реконструкции прошлого,
но и современные события умел описать с блеском. Эдмер, монах из Кентербери и
биограф Св. Ансельма, занимался историей лишь недавних событий. Иоанн шел по стопам
Эдмера; он опустил в своей истории изложение событий от Потопа до своего времени
(а большинство историков считали своим долгом их кратко излагать), представив
свою работу как продолжение хорошо известной хроники15,
написанной на Континенте (т. е. в Европе, а не в Англии - пер.), хотя с этой хроникой
история Иоанна не имела никакой мыслимой связи, за исключением, разве что, того
факта, что Континентальная хроника завершалась 1148 годом, т. е. временем, когда
установились близкие связи Иоанна с папским двором. То, что дошло до нас, представляет
собой замечательное историческое сочинение, местами весьма живое и острое, а местами
обнаруживающее удивительную способность Иоанна казаться сообщающим больше, чем
он говорит на самом деле. Изложение открывается описанием Папского Собора в Реймсе
в 1148 году, которое занимает треть всего текста. Он посвящает ряд страниц и тому,
что имело для него особый интерес - привилегиям Кентерберийской епархии; большая
часть отведена интригам Св. Бернара и его попыткам осуждения тогда уже стареющего,
тонкого, но мало понятого теолога и епископа Пуатье - Жильбера де ла Поррэ. Эта
битва гигантов изображена с тонкой иронией, но Иоанн ясно не говорит, кому же
все-таки досталась победа, а кто потерпел поражение. Иоанн отмечает, что некоторые
осуждали Бернара за его успешные нападки на Абеляра и за его безуспешные нападки
на Жильбера де ла Поррэ, но сам Иоанн полагает, что такой святой человек, как
Бернар, наверняка совершал свои поступки из религиозного рвения и что аргументы
епископа Жильбера, хоть они и были непонятны очень многим, все же наверняка
имели какой-то смысл. Этими легкими уколами Иоанн примирял могучих соперников
после их смерти; он описал также их тактику ведения борьбы, завершая свою работу
описанием неудачи Бернара в осуществлении своего замысла. И здесь обнаруживается
непосредственная вовлеченность Иоанна в описываемые события: «Я припоминаю, что
я сам обращался к епископу по поручению аббата (Бернара - пер.)
и просил дать согласие на встречу между ним и аббатом в любом пристойном месте
в Питу, во Франции (т. е. в Иль-де-Франс) или в Бургундии, по выбору епископа,
с тем, чтобы они провели дружескую встречу без споров, обсуждая речения Св. Илария16.
Но именно цитированием этих речений Жильбер привел в замешательство Бернара. «Епископ
ответил, что уже достаточно тех диспутов, которые они до сих пор вели, и что если
Аббат желал полностью понять Илария, ему следовало сначала пройти курс свободных
искусств (гуманитарных наук - пер.) и других необходимых пролегомен (введений
- пер.) к знанию».
Далее в своем повествовании он дает знаменитое описание Генриха
Блуасского, епископа Винчестерского, одной из самых загадочных и дразнящих своей
необычностью фигур тех времен. Некоторое представление о нем мы можем получить
из многих других источников, но вся эта информация остается расплывчатой. Генрих
был Клюнийским монахом и провел всю свою жизнь, с некоторыми перерывами, в монастыре;
превратности политической жизни вынуждали его возвращаться в обитель Клюни, к
духовным занятиям, всякий раз вскоре после того, как он пытался ее покинуть для
мирских дел; судя по всему, ему очень нравились упорядоченность жизни и показное
великолепие Клюни. Его дядя, Генрих I Английский, назначил ему королевское содержание;
под его началом находились одна из самых богатых епархий - Винчестер и одно из
самых влиятельных аббатств в Англии - Гластонбери. Маленький отрывок из автобиографии
Генриха, обнаруженный в архивах Гластонбери, рисует его как человека, любящего
колосистые поля, волнуемые ветром, и входящего во все тонкости ведения хозяйства,
и помогает нам уяснить деятельность Генриха в качестве выдающегося финансиста.
Перечень ценностей Винчестерского собора, которые он передал собору или выкупил
из-под залога, показывает его как попечителя-клюнийца. К истории, рассказанной
Иоанном, о том, как Генрих искал в Риме древние статуи, мы обратимся чуть ниже.
Но больше всего внимания Иоанн уделяет в своем повествовании политической деятельности
Генриха и его интригам против Архиепископа Теобальда, в прошлом господина и повелителя
Иоанна.
«Считалось, что Генрих подстрекал своего брата короля (Стефана)
против церкви, хотя на самом деле король не прислушивался ни к каким советам -
ни Генриха, ни кого бы то ни было из мудрых людей, что ясно видно из его поступков.
Тем временем случилось так, что король подверг церковь новым преследованиям, и
когда новость эта достигла Папы, епископ Винчестерский, который находился тогда
при Папе, воскликнул: «Как я рад, что я не там (т. е. не в Англии - пер.)
сейчас, иначе эти гонения коснулись бы и меня». Улыбнувшись, Папа рассказал следующую
историю: «Как-то раз дьявол и его мамаша вели откровенную беседу, и в то время,
как она пыталась умерить сатанинский пыл своего сына, упрекая и укоряя его за
творимые злодеяния, у них на глазах поднялся шторм и многие корабли пошли ко дну.
«Видишь,- сказал дьявол,- если бы я был там, над морем, ты обвинила бы меня и
в этой беде». Она ответила: «Даже если ты и не был на том месте, ты, конечно же,
еще раньше махнул там своим хвостом». И, прилагая мораль этой истории к епископу,
Папа добавил: «Подумай, брат мой, не махнул ли ты хвостом над Английским морем».
Граф Хью, норманн из Апулии, прибыл к тому же Папе, Цистерцианцу
Евгению III, требуя разрешения на развод или, выражаясь ближе к понятиям того
времени - аннулирования своего брака. Папа тщательно рассмотрел дело, но свидетелей
посчитал ненадежными. И в итоге сохранил брак графа в силе. «А потом, с лицом,
залитым слезами, он соскочил с трона и в присутствии всех, невзирая на свой сан,
распростерся у ног графа; при этом митра его покатилась в пыль и была подобрана
с земли у ног потрясенного графа после того, как епископы и кардиналы подняли
Папу на ноги». Во время этой столь насыщенной эмоциями сцены Папа призывал графа
принять назад свою жену; он сам привел ее к графу, вручил свой перстень и «передал»
жену графу. Описывая все это, Иоанн подчеркивает, что он был свидетелем всего
происшедшего. По всей видимости, примирение оказалось временным, но даже если
Папе удалось сохранить то супружество, его отношение к этому делу и то, как он
им занимался, очень важны и показательны, ибо здесь легко просматривается искреннее
человеческое участие, прорывающееся сквозь все легалистские хитросплетения папского
двора и папских декретов.
Незадолго до этих событий закон Церкви о браке и неисчислимое множество
других вопросов были тщательно рассмотрены в объемистой книге, написанной Мастером
Гратианом из Болоньи. Именно к Гратиану и каноническому праву мы теперь и обратимся.
Но прежде сделаем еще несколько замечаний относительно Иоанна. Для понимания личности
Иоанна и его эпохи важно отметить не только его гуманизм, не только его философское
спокойствие, не только его литературные способности, но и то, что он находился
при папском дворе во время событий, о которых мы только что рассказали. Помимо
всего прочего, Иоанн был знатоком того, как апеллировать к Риму, и успешно практиковал
каноническое право. Такое смешение разного рода деятельности показательно для
еще не специализированной учености первой половины XII века; одновременное такое
смешение интересов показательно для ученых людей Англии той эпохи. Тогдашний ренессанс
был космополитическим движением: Иоанн посещал Париж и Реймс, дворы Франции и
Рима; его товарищами по кружку архиепископа Кентерберийского, норманна по происхождению,
были итальянцы и британцы. Особый интерес к истории и каноническому праву, вероятно,
в большей степени проявляли британцы; Иоанн, который провел значительную часть
жизни в Париже, Реймсе и Шартре, все же не чувствовал, как это видно из его писем,
себя дома, находясь за пределами Британии. И тем не менее, он был космополитическим
ученым прежде всего; благодаря ему мы многое знаем о тех ученых людях, которые
писали по-латыни и представляли латиноязычное духовенство возрождения XII века.
Далее
|
