ЗАПИСКИ О МОСКОВИИ

гЯ сказал вначале, что был послан блаженной памяти императором Максимилианом в Москву для примирения государей польского и московского, но вернулся оттуда без успеха. Ибо пока я хлопотал в Москве в присутствии и польских послов о мире и соглашении, король, собрав войско, осадил крепость Опочку, однако безрезультатно (МД ибо из-за зимы не мог долго оставаться в поле. А Ко двору для переговоров с литовцами я был зван утром накануне Симона и Иуды (т. е. 27 октября. — А. Н.). Было очень сыро и грязно, но когда мы возвращались в гостиницу, все так крепко замерзло, что ехали совершенно посуху.). Поэтому государь (московский) наотрез отказался заключать перемирие с королем. Но хотя переговоры были прерваны, меня он отпустил все же с почетом. Итак, покинув Москву (А где я пробыл тридцать одну неделю), я прибыл прямо в^г (^г-г НГ После того как войско польского короля ничего не добилось под Опочкой, — а рассчитывалось, что если эта крепость будет захвачена, то можно будет достичь более выгодного мира, — великий князь сделался высокомерен (hochmuetig), не захотел принять мира на равных (условиях) (gleichmaessiger Frydstand), так что литовцы вынуждены были уехать ни с чем. Хотя мои лошади и многие слуги находились в Новгороде, (великий князь) назначил мне дорогу через Смоленск, и наряду с прочими почетными дарами дал мне отличные санки со шкурой белого медведя, длинный красивый белый войлок, чтобы мне укрыться вместе с санями, и к саням — высокую лошадь рыжей масти; таких высоких лошадей я в их краях не встречал, лошади у них, как правило, низкорослые. Меня везли на)

Можайск, восемнадцать миль;

Вязьму (АК Vinsma) двадцать шесть миль;

Дорогобуж, восемнадцать миль; потом в

Смоленск, восемнадцать миль. Затем мы отдыхали там (НГ От Смоленска и до границы в течение двух дневных переходов меня с почетом провожало двести всадников. Мы провели эти) две ночи под открытым небом среди глубоких снегов, а мои провожатые [240] почтили меня щедрым угощением (НГ и в лютый мороз. В первый день вечером я был приглашен на ужин.). Накидав длинные и довольно высокие (кучи) сена, положив на них древесную кору и постлав скатерти, мы сидели за столом (НГ на земле) с поджатыми ногами, вроде турок или татар, вкушая таким манером пищу и затягивая ужин несколько чрезмерными возлияниями (НГ угощали меня изрядно, а пить заставляли более, чем мне того хотелось.). На другую ночь мы подъехали к какой-то реке, тогда еще совсем не замерзшей (НГ это была граница. Я послал вперед одного из своих слуг с двумя собаками, подаренными мне великим князем.); но после полуночи [от сильной стужи] она покрылась таким льдом, что по нему перевели более десяти саней, да еще и груженых (НГ я (велел) выкатить на него свои тяжелые сани, а московит, со мной снова посланный к императору, — свои, и, хотя с помощью одних только слуг, мы быстро с ними переправились.). Лошади же [согнанные вместе] переходили не здесь, а там (HГ в узком месте (Klinge)), где лед сломался и река текла быстрее [и с большей силой]. Оставив там, в двенадцати милях от Смоленска, своих провожатых, я направился в Литву и в восьми милях от границы прибыл к

Дубровно (НГ на Днепре); надлежащим количеством всего необходимого я запасся (в Московии), гостиница же была литовская ((Здесь в НГ рассказ о счастливом спасении Перстинского, который в лат. тексте помещен, несколько позже) Я вез с собой живых белок и горностая. Ночью у меня под кроватью горностай насмерть загрыз троих белок и выгрыз у них (мясо) на затылке.). (Отсюда к)

Орше, четыре мили. От Вязьмы и (НГ Между ними (Дубровно и Оршей) протекает река Кропивна. Здесь, ближе к Орше, и произошла та битва, о которой сказано выше.) до этого места Борисфен был у нас справа, и мы вынуждены были переправляться через него выше и через небольшое расстояние ниже Смоленска (НГ и близ Орши мы переправились через него.). Оставив реку около Орши, мы прибыли прямо в

Друцк (Druzek), восемь миль,

Гродно (так! — А. Н.), одиннадцать миль,

Борисов, шесть миль, на реке Березине, истоки которой Птолемей приписывает Днепру,

Меднинкай, тоже [городок] с покинутой крепостью, семь миль, а оттуда достигли наконец (В А совсем иной маршрут: 15 (декабря) — Бельск (Bielsko), 16 — Crastinowsky, 17 — Маркове (Marchovo), 18 — Deschinawo, 19 декабря —)

Вильны. После отъезда короля в Польшу (НГ Краков) ⁸²⁴ я задержался там на несколько дней, ожидая возвращения через Ливонию из Новгорода слуг с моими лошадьми. [Встретив их] я затем (А 30 (декабря)) свернул на четыре мили с дороги в Троки (НГ — это два замка, обнесенных стеной), чтобы посмотреть там на заключенных за оградой в саду [бизонов, которых иные называют буйволами, а немцы—] auroxn. ^цХотя воевода (А воевода господин Григорий Радзивилл (Radovil) ⁸²⁵ был несколько задет моим неожиданным и нечаянным прибытием, однако пригласил меня к обеду, на котором^ц (^ц-ц НГ Никлас Нипшиц (Nypschitz), слуга короля, ожидал меня в Вильне, чтобы ехать со мной в Краков. Когда мы подъезжали к Трокам, тамошний воевода прислал к Нипшицу (человека), обижаясь, что тот везет к нему чужих гостей без его приглашения и против его воли. Нипшиц извинился так: он-де не мог удержать меня, когда я туда поехал. После долгих переговоров, когда я прибыл в гостиницу, воевода прислал ко мне приглашение на следующий день на завтрак. Я дважды отказывался, но на третий раз Нипшиц уговорил меня согласиться. За столом) присутствовал татарин, заволжский царь Ших-Ахмет. Его с почетом содержали там, как бы под домашним арестом [в двух замках, обнесенных стенами и выстроенных промеж озер]. За обедом он толковал со мной через толмача о всевозможных делах, именуя цесаря своим [241] братом и говоря, что все государи и цари — братья между собой.

Окончив обед и получив от воеводы по литовскому обыкновению подарок (HГ ибо после стола они всегда одаряют тех, кого пригласили), мы двинулись сперва в город Мороч (Moroschei, Moroschoi, A Moroschopi) (А 2 января), а затем (А 4 (января)) в Гродно, пятнадцать миль,

Крынки (А 5 (января)), шесть миль. Затем, проехав лес, в

Нарев (А 6 (января)), восемь миль, и потом (А 7 (января))

в городок Бельск. Здесь я застал воеводу виленского (НГ и верховного канцлера литовского) Николая Радзивилла ⁸²⁵, которому уже ранее (НГ на пути туда (в Москву)) передал грамоту от цесаря (НГ именовавшего его «сиятельным» (illuster)). Хотя он тогда еще одарил меня конем-иноходцем и двумя другими под возок (HГ а также большим количеством рыбы), однако и на этот раз снова дал мне хорошего холощеного коня, а кроме того, заставил принять несколько венгерских золотых (НГ дукатов), убеждая сделать из них кольцо, чтобы [надевая его и ежедневно] смотря на него, тем легче вспоминать дарителя, в особенности же в присутствии цесаря. Из Бельска мы направились в крепость Брест (Briesti) с деревянным городком на реке Буге, в который впадает Мухавец (Muchawetz), потом

в город Ломазы (Lamas); оставив здесь Литву, я прибыл (АК 17 (января))

в первый город Польши Парчев (Partzow),

несколько выше которого течет река Iasonica, отделяющая Литву от Польши. Затем в

Люблин, девять миль (АК 18 (января)),

Рубин (Rubin),

Ужендув (Ursendorff) (АК 20 (января)),

Завихост, где переправа через Вислу,

(АК 21 (января)) город Сандомир с (HГ каменной) крепостью, расположенный на Висле и отстоящий от Люблина на (НГ город тоже обнесен каменной стеной) восемнадцать миль,

(АК 22 (января)) Поланец (Poloniza) (НГ городок) на реке Чарна (Czerna), в которой водится превосходная рыба [именуемая в просторечии (у нас)] Lachs (лосось) (НГ ее высушивают на воздухе без (использования) дыма и соли и (так) едят, не жаря и не варя; она очень вкусна. Далее),

(АК 23 (января)) новый город [называемый] Корчин (Новы Корчин) (Cortzin) [городок] с обнесенной стенами (НГ добротно построенной) крепостью (НГ рядом — хороший польский городок.).

{[Это место напоминает мне о чудесном и почти невероятном происшествии, не сказать о котором, по-моему, никак нельзя. Когда я однажды возвращался из Литвы через эти края, я встретился со знатным (primarius) поляком Мартином Зворовским (Sworowski), который неотступно приглашал меня к себе и, приведя в свой дом, устроил роскошное угощение. И пока мы, как водится, дружески толковали о разных вещах, он рассказал мне, что] когда король Сигизмунд вел войну около Борисфена, некий дворянин, по имени Перстинский [242] (Pierstinski), облаченный до самых колен в тяжелое конное вооружение, въехал между Смоленском и Дубровно в Днепр (НГ видимо, чтобы напоить лошадь); там лошадь его взбесилась, унесла его на середину реки и сбросила. Так как он долго (НГ Он выплывал трижды, но потом больше) не появлялся, его сочли определенно погибшим [и оплакивали], но вдруг он вышел из воды на берег на глазах у самого короля Сигизмунда и его войска, всего почти трех тысяч человек. Хотя веродостойность этого человека заставляла меня (полагаться на его слова), все же, казалось, он говорит невероятные вещи. Однако вышло так, что в тот же день в сопровождении Мартина мы добрались сюда, в Новы Корчин, где жил тогда человек, пользовавшийся у поляков величайшим почтением, Христофор Шидловецкий (Schidloweczki), кастелян краковский и тамошний староста (capitaneus) ⁸²⁶. Он устроил для меня и многих других весьма знатных (clarissimi) людей блистательнейшее пиршество. Там мне пришел на память этот рассказ о Перстинском, и я не мог удержаться, чтобы не упомянуть о нем, и весьма кстати, потому что это подтвердили не только гости, ссылаясь как на очевидца на самого короля, но и сам Перстинский, который присутствовал на том пиршестве собственной персоной и изложил это свое приключение так, что оно выглядит правдоподобным (НГ Когда я расспрашивал об этом Перстинского, который был на обеде у господина Кристофа Шидловецкого (Schidlowitzkhi) в Новом Корчине, где присутствовал и я, то). Он рассказал, что [будучи сброшен лошадью] он трижды выплывал на поверхность, и тут ему вспомнилось [поверье] слышанное им когда-то, что следует считать погибшим того, кто, выплыв в третий раз, не получил помощи. И вот тогда он открыл глаза (НГ что поначалу было трудно) и пошел вперед, подняв одну руку, как бы давая знак, чтобы ему помогли (НГ в сторону берега; видно было довольно хорошо; правую руку он держал над собой на случай, если набредет на мель, чтобы тогда его увидели и подали помощь, и так вышел совсем.). На вопрос, хлебнул ли он воды, он отвечал, что хлебнул дважды (HГ трижды.) [Я передаю это другим в том виде как слышал сам, а теперь возвращаюсь к продолжению (рассказа) о моем путешествии.]}

(А 24 (января)) Прошовице, где варят отличное (HГ славящееся в Польше) пиво. Оттуда (А 25 января) мы приехали в

Краков [столицу королевства, местопребывание короля. Он расположен на Висле] в восемнадцати милях от Сандомира. Этот (НГ многолюдный) город славен множеством духовенства, студентов и купцов. Получив подарок от самого короля, который одобрил мои труды, я [был отпущен отсюда с величайшим почетом] и (A От Москвы до Кракова я ни разу не сел на коня. 6 февраля со всеми своими санями, которые вывез из Москвы, я) (двинулся) прямо

к крепости Липовец, [темнице для священников, провинившихся в чем-нибудь тяжком.

В трех милях оттуда —] Освенцим. [Хотя это силезский городок, однако находится во владениях Польши; расположен на Висле. В этом месте в Вислу впадает река Сола, вытекающая из гор, которые отделяют Силезию от Венгрии ⁸²⁷. Недалеко от городка находится] река Пшемша (Preyssa), разграничивающая Силезию и польские и чешские владения; она впадает в Вислу с другой стороны.

[Пщина, по-нем(ецки)] Плес, [княжество в Силезии, во владениях Чехии, три мили.

Струмень, по-нем(ецки)] Шварцвассер [две мили],

Фрыштат [город герцогов цешинских, мимо которого протекает река Ольше, вливающаяся в Одру. [243]

Затем (АК 11 (февраля)) моравский город] Острава [который омывает река Остравице, отделяющая Силезию от Моравии.

Городок Йичин, по-нем(ецки) Тицайн [четыре мили.

Городок Границе, по-нем(ецки) Вайсенкирхен, мимо которого протекает река Бечва (Betwna), одна миля]. [244]

Липник, одна миля. ^ьКогда мы ехали отсюда прямо в Бистршице (Wistricia), (находящуюся) в двух милях, местный дворянин Николай Чаплиц (Czaplitz) (А то за полмили до Оломоуца Никлас Чаплиц фон Альтендорф (tzaple von altndorff)), увидев с холма, что мы едем ему навстречу, схватил ружье (pixis) и со своими двумя спутниками изготовился, как бы к бою. Я счел это не безрассудством, а скорее (следствием) опьянения, и немедленно отдал распоряжение слугам при встрече с ним уступить ему середину дороги. Но он не обратил никакого внимания на эту вежливую уступку, бросился в глубокий снег и свирепо наблюдал, как мы проезжали мимо. Затем он стал принуждать к такой же уступке и слуг, следовавших сзади с повозками, чего они никоим образом не могли сделать; он стал грозить им обнаженным мечом. С той и с другой стороны поднялся крик, сбежались ехавшие сзади слуги, и он был задет стрелой из самострела, да и лошадь под ним была ранена и пала. Затем, продолжая с московитскими послами начатый путь, я прибыл в Оломоуц, куда явился и раненый Чаплиц. Как человек, известный в тех краях, он тут же собрал толпу людей, которые нанимаются для копания и насыпания прудов, желая отомстить за себя. Однако заблаговременными мерами я пресек его замысел. Из Оломоуца (А с сопровождением, которого я добился) (я прибыл)

(АК 19 (февраля)) в городок Вишков (Bischow), четыре мили, затем (А Бистршице, пять миль, и)

(АК 20 (февраля)) Микулов (Niclspurg), четыре мили (А одна миля), великолепный замок и город. Хотя он расположен в одной миле за рекой Дне, которая во многих местах разграничивает Австрию и Моравию, однако относится к Моравии и состоит в ее подданстве.

Отсюда (АК 21 (февраля)) в австрийский городок Мистельбах, три мили,

Ульрихскирхен, три мили, и, наконец (АК 20 января (так! — А. Н.)), проехав также три мили, в

Вену, расположенную на Дунае, город, прославленный многими писателями. Вплоть досюда я довез из Москвы в целости двое саней.

Из Вены я через восемь миль проехал в (Винер-) Нойштадт (Nova civitas). Оттуда через гору Земмеринг (Semring) и между горами Штирии добрался я до Зальцбурга. Затем в городе Тирольского графства Иннсбруке^ь (^ь-ь НГ Оттуда до Оломоуца около полутора миль. Обоз у меня был велик: тяжелые сани, запряженные четверкай лошадей, еще одни сани с московитскими детьми (так! — Kinder), одни с собаками; у московитского посла тоже было несколько саней. Снег был глубок, лошадям по брюхо. В то время путешествовать по Моравии, да и Австрии было небезопасно. На одном холме напротив нас показались трое всадников, постояли, а потом двинулись к нам, доставая свои ружья (zuendpuexen). Поэтому я приказал своим людям быть настороже. Мы поехали, выстроившись по двое, московит — рядом со мной. Когда те трое приблизились, я приказал уступить им половину дороги, что мои и сделали, но трое не поехали (по ней), а остановились в снегу, и первый (из них) сердито наблюдал за нами, не говоря ни слова. Мы тоже молчали. Как только мы, сколько нас было верхом, проехали, они снова выехали на дорогу и стали оттеснять с дороги маленькие сани. Тяжелые сани не поддавались, из-за чего между моими людьми и ними вышла ссора. Татарин, присланный мне герцогом Константином Острожским и везший моих собак, начал громко кричать. Обернувшись, я увидел, что один (из незнакомцев) тыкал в кого-то через повозку своим обнаженным мечом. Я приказал своим людям разворачиваться, подъехал к нему и спросил, почему он мешает мне на свободной дороге. Он не отвечал, был совершенно пьян, а может быть, и не понимал по-немецки. Так мы стояли друг против друга с обнаженным оружием. Тем временем фон Турн с самопалом (selbszindendtes Puexl), подскакав к нему вплотную, дал осечку и промчался мимо, а тот развернулся и нанес фон Турну удар сзади, (попав) между телом и правой рукой; поднялся смех, и один из наших выстрелил из арбалета, попав ему в левое плечо, так что стрела сломалась; его красивая белая лошадь была ранена сзади. Один из его спутников тоже обнажил клинок и много кричал; его фон Турн сшиб с лошади ударом меча. Больше всего следовало опасаться, не прячется ли за холмом более многочисленная засада. Поэтому я двинулся оттуда к Оломоуцу, а раненый добрался до города еще раньше меня. Я немедленно послал к бургомистру, прося прислать ко мне двух или трех из городского совета (Ratsfreundt); им я рассказал эту историю, требуя обеспечить мне в городе безопасность. Они были любезны и сказали, что это, вероятно, Никлас Чаплиц, выехавший недавно из города совершенна пьяным. Я послал также за охранной грамотой к господину Яну из Нернштейна (Pernstain), бывшему тогда земским начальником (Landtshaubtmann) ⁸²⁸. На мою просьбу он ответил, что-де невероятно, чтобы двое или трое осмелились напасть на нас, тридцать (человек); я же написал ему на это, что было бы противно здравому смыслу и если бы мы, тридцать (человек), дали бы побить себя им троим. Кроме того, я послал к господину Ласло из Черногор (Lassla von Tschernahor), в то время тамошнему земскому казначею (Landts Camerer); я знал, что он в хороших отношениях с императором. Ему я тоже описал это происшествие и ответ земского начальника, прося у него совета и поддержки. Тот послал одного из своих дворян, по имени Пюхлер (Puechler), к начальнику и ко мне, написал мне и несколько строк: я могу довериться Пюхлеру, как ему самому. Пюхлер сказал, что по поручению своего господина он был у начальника; дело в том, что здесь нет обычая давать письменных охранных грамот, а одного из своих дворян он прислал, он поедет вместе со мной и проводит меня; если же я ему (присланному от начальника) не доверяю, то у него есть повеление от своего господина сопровождать меня, а уж он-то сумеет доставить меня в безопасности. Я взял вместо охранной срамоты слугу начальника, но тем не менее нанял (entlehen) у города сани со стрелками и панцири для меня и моих людей. До Вишкова — четыре мили. На следующий день я отпустил стрелков и до Бистршице (Wisternitz) ехал пять миль; утром сопровождавший уехал обратно, а я (двинулся) в Микулов на завтрак: тогда я был убежден, что он принадлежит Австрии. Там я встретил Альбрехта Пенкера (Penckher) из Хайде (Hayd) с пятью вооруженными всадниками. Он обрадовался моему приезду, а я — его присутствию. Он был хорошо вооружен, ехал с пятью всадниками, и тоже в Вену. Там (среди его сопровождавших) было несколько рыцарей (Reitters Mannen), которые почти в каждой деревне утоляли свою жажду и не несли никакой службы: один рыцарь из (семейства) фон Рос (Ross), Длинный Якоб (Lang Jacob) и еще другой. Мы направились вдвоем в Мистельбах (Mistelbach) на ночевку. Ночью к постоялому двору приходили какие-то (люди), хотели войти, но слуга был сообразителен, начал добиваться, кто они; те долго препирались и бранились, не желая назвать себя, и уехали. Наутро, когда мы ехали в Ульрихскирхен (Ulrichskhirchen), несколько таких субъектов (gesellen), хотя и без оружия, явились, чтобы понаблюдать, с каким обозом (ordnung) мы едем.

В Вене я сообщил о событиях правительству и просил конной охраны, все это — ради московитского посольства Господин Георг фон Ратталь (Rattal) рассказал мне, что этой ночью в доме фон Лихтенштейнов (Liechtenstain), что напротив него, очень часто закрывались и открывались двери и въезжало и выезжало много народу Я отправился в Нойштадт (Neustat), оттуда меня сопровождал господин Мельхиор фон Мансмюнстер (Manssmuenster), тамошний начальник, до Венедских гор ⁸²⁹, так я добрался до Шотвина (Schadwien) (А В это время путешествовать по Австрии и прилегающим странам было небезопасно. От Микулова вплоть до Вены нас сопровождали верхом какие-то подозрительные личности, в Вене их тоже можно было видеть в кое каких домах. Поэтому до Нойштадта и Нойнкирхена я ехал с предосторожностями, а в Шотвине приказал запереть рыночные ворота, через которые выехал в горы (в марте — Примеч. Герберштейна на полях)). Оттуда по Штирии через Брукк (Pruckh), Леобен (Leuben), Роттенманн (Rottenmann), Шладминг (Schladming) до Зальцбурга (А зальцбургских земель Радштатта (Rastat), Верфена (Werven), Зальцбурга, Vaehingen)

В Зальцбурге, говорят, совсем недавно у одного купца на дороге отняли двести гульденов. Здесь я купил себе кирасу и, двинувшись через Баварию (А Alterscham и Розенхайм (Rosenham), затем графство Тирольское, к Инну, на Куфштайн (Khuefstain), Раттенберг (? — Rotenburg), Швац (Schwatz), Халль (Hall) в долине Инна и, 22 марта), прибыл в Иннсбрук, где) я нашел цесаря. Его величеству не только было приятно, что я исполнил согласно его поручениям, но он с большим [245] удовольствием слушал также (мой рассказ) об обрядах и обычаях московитов (НГ долее урочного времени, пока им не овладел сон.). Поэтому кардинал зальцбургский Матвей, очень любимый цесарем, князь деятельный и в делах весьма опытный (НГ Ланг), заявил даже в шутку перед цесарем, чтобы тот не слушал и не расспрашивал '.меня об остальных обрядах в его отсутствие (НГ Так и было: все время, когда я рассказывал, кардинал стоял при императоре. После этого, когда мы вышли от императора, кардинал усадил меня рядом с собой, сказав: «Император к вам милостив; я укажу вам пути и средства остаться и впредь в такой же милости и добиться еще большей». (А Он говорил, что желает быть моим другом. Тогда же мне была пожалована (должность) управителя (Phleg) в Хламе (Clam) (у подножия Земмеринга. — А. Н.). Заслушав посла (московитов; накануне вербного воскресенья (am Palmabent) (27 марта. — Примеч. Герберштейна на полях)) император хотел было, чтобы прибывший со мной московитский посол в вербное воскресенье был в церкви и посмотрел на богослужение. С тем он послал меня к (А бывшему тогда в Иннсбруке) епископу бриксенскому (Brixn) — им был один из рода Шроффенштайн (Schrofenstain), — но тот по совещании со своими учеными мужами (Doctoren) не разрешил этого, так как они (московиты) не подчиняются римской церкви. Потому император спустился в Халль в долине Инна, приказав доставить туда и московита, и привести его на торжественную мессу, которую император приказал певчим в своей капелле петь вполголоса, что пришлось по нраву московиту, который сказал: «Это по-нашему», разумея, что у них в обычае отправлять богослужение низким и тихим голосом.

У посла был приказ нанимать пушкарей, чего он не мог делать открыто. Поэтому (А хотя московиты не обращают внимания на женщин) он давал своим слугам деньги, чтобы они по вечерам (А днем и ночью) ходили к публичным женщинам (А к подлым девкам, ездящим вслед за двором, чтобы навести справки об оружейниках). Они и в самом деле нашли пятерых, согласившихся отправиться в Москву. У посла было также письмо его господина, в котором обещалось, что всякий, кто не захочет более служить, будет отпущен. Этих пятерых он снабдил деньгами, чтобы они купили лошадей и отправились в Любек, откуда их кораблем доставили в Лифляндию (А до Ревеля), а уже оттуда — в страну московитов. (А Среди них был один, которого уговорил его брат, прежде тоже бывший оружейником в Москве и очень хорошо там содержавшийся; все же он хотел уехать оттуда, и это ему удалось, что позволяется немногим. Чтобы он уговорил его (брата) и не беспокоился относительно его возвращения, посол предъявил настоящие письменные охранные грамоты. Они снова вернулись в Германию, только оружейники не вернулись (так! — А. Н.), кроме одного, который ослеп).).

Затем (А 20 апреля), когда цесарь [выслушал и] отпустил московитского посла, я, будучи назначен около этого времени послом в Венгрию к королю Людовику (НГ куда со мной ехали господин Файт Штрайн (Strein) и Ульрих Вернеггер (Wernegger)), проводил московита по Инну и Дунаю до Вены. Оставив его там, я сам немедленно сел на паннонский возок, (влекомый) тройкой лошадей, и за несколько часов промчался (НГ мы сели на венгерские возки (Gotschien), в которые, как правило, запрягается четверка лошадей и которые в то время были (...) ⁸³⁰, и за (один) день и ночь проехали) тридцать две мили до Буды. [Такая быстрота объясняется тем, что лошади вовремя отдыхают и сменяются через надлежащие промежутки. Первая перемена лошадей происходит] в Бруке (Prukh) [городке, расположенном] на реке Лейта (Leyta) [являющейся границей между Австрией и Венгрией в шести милях от Вены. Вторая — через пять миль в крепости и городке], Мошонмадьяровар (Owar), по-нем(ецки) Альтенбург (Аltenburg). Третья — (НГ кормили (лошадей), а) в [городе] Дьёр (Iaurinus, Iurr), местопребывании епископа (НГ так по-латыни); это место венгры называют Дьер, а немцы Раб (Rab), от реки Рабы (Raba) [омывающей город и] впадающей в Дунай, [в этом-то месте, в пяти милях от Мошонмадьяровара, и ] меняют лошадей. Четвертая — в шести милях ниже Дьёра (НГ Потом снова кормежка), в селении Коч (Cotzi, Gotzi), от которого получили название кучера (этих) возков, [246] доселе именуемые без разбора Cotzi. Последняя — (НГ этот род езды и (сами) извозчики; в последний раз они кормят (лошадей)) в селении Wark [в пяти милях от Коч, где] осматривают подковы лошадей [не шатается или не выпал ли какой-либо гвоздь] и чинят возки и упряжь. Исправив все это, [через пять миль] въезжают в местопребывание короля — Буду.

Изложив в местопребывании короля Буде (причину) своего посольства и доведя его до конца, я с большим почетом был отпущен королем по закрытии сейма, который по тому месту, где он собирается, невдалеке от города, называется в народе «ракош» (Rakhusch), и вернулся к цесарю, который в следующем январе, т. е. 1519 года по рождестве Христовом, скончался. Я прибавил здесь (описание) этой поездки в Венгрию потому, что она была продолжением московской и составила с ней как бы одно непрерывное путешествие (НГ В Буде король проводил сейм (Reichstag), который называется «ракош» (Rakhusch) по месту близ Пешта, лежащего по ту сторону Дуная напротив Буды: там-то, в открытом поле, всегда и происходит сейм. В качестве главного вопроса на этом сейме обсуждалось, что к королю по его малолетству надо приставить правителя, которым должен был стать граф Иоанн Запольяи: о нем говорилось выше. Поэтому император и польский король Зигмунд прислали сюда свои посольства, чтобы воспрепятствовать этому. Господин Андрей Тенчинский (Tantzinskhi) ⁸³¹ был одним из польских послов, умный, честный человек, которому и всему его роду я доставил потом графский титул. От папы Льва на сейм прибыл Никлас Шёнбергер (Schoenberger), майссенский (Meichsnischer, A aus Meissen) дворянин, монах Доминиканского ордена ⁸³². Он был одним из ближайших слуг кардинала Медичи, управлявшего тогда и папой, и папским престолом, а после Льва сделавшегося тоже папой. Монах изложил свои предложения публично, да к тому же так, что господин Тенчинский сказал: «Сам бог послал нам этого монаха. Оба наших государя, император и король, и все их советники не смогли бы распорядиться лучше, чем это сделал монах, поведя дело в нашу пользу». Монах вел себя смиренно, ни в коем случае не хотел стоять впереди нас, послов императора и польского короля, приходил к нам в гостиницы, и мы, как с доверенным лицом, обсуждали и советовались с ним о многих вещах. Было одно дело, требовавшее секретности, а поляк говорит: «Мы должны рассказать об этом папскому монаху». Я был против. Он спросил: «Почему? Ведь он же по рождению дворянин, да и к тому же духовное лицо». Я отвечал, что не всякому немцу и не всякому духовному лицу следует так доверяться. «Но ведь он посол такого государя!» — говорит поляк. «Я не спорю, но нужно пуд соли съесть, прежде чем доверять человеку»,— сказал я. В итоге мы доверили-таки ему секрет, и через несколько дней к вечеру поляк прислал ко мне, ведя передать, что ему необходимо переговорить со мной о важных делах; сейчас-де он уже собрался в постель и просит меня назначить завтра время, сколь угодно раннее, для его визита. Я быстро отправился к нему и нашел его сидящим за столом, охающим, так что я три или четыре раза вынужден был переспрашивать его, что же случилось, и едва заставил его говорить. Он сказал, что у него был монах и заявил, будто устроил все дела согласно нашим желаниям. Он (поляк) спросил: «Как же именно?» — (Оказывается), папа хочет посадить в Венгрии наместника (Haubtman), который должен вести все дела в интересах короля и государства Поляк возразил, что это сделано вовсе не согласно желаниям наших государей, императора и короля. «Кому будет подчиняться этот наместник?» — «Без сомнения, — отвечал монах, — тому, кто его назначил и содержит». «Но это не соответствует целям нас обоих», — говорит поляк. А монах на это: «Мы же все это вместе решили» — и сослался на меня. Когда он назвал мое имя, поляк очень огорчился, так как опасался, что и я нарушил доверие. Он спросил меня, осведомлен ли я о таком решении? На это я ответил, помнит ли он о моем предостережении, что нужно пуд соли съесть с человеком, прежде чем довериться ему совершенно. Услыхав, что монах действовал без моего и других ведома, поляк повеселел и сказал: «Признаюсь вам, что в душе я решил, что если я обманут вами, никогда более не верить ни одному немцу». Мы решили встретиться завтра. Когда мы сошлись в нашей гостинице для императорских (послов), явился и монах и осмелился заявить в присутствии всех нас, что так было решено нами всеми. Я отвечал, что меня крайне удивляет, как это он столь решительно представляет нас лжецами, более того, неверными слугами своих государей, действующими совершенно вразрез с их повелениями и инструкциями. Монах остался при своем, утверждая, что действовал честно. После этого я был у него в гостинице; он начал снова говорить о делах, и имел смелость сказать мне, что он-де хорошо понимает, что я думаю об этом деле так, как он говорил, но раз все это пришлось не по нраву поляку, в которого я так влюблен, то ради него я не дал повести себя по правильному пути Я отвечал ему, что пусть он поостережется, иначе мне поневоле придется дать надлежащий ответ на столь неосновательные речи. Кроме того, он просил меня не раздувать это дело перед императором более, чем оно есть в действительности. На это я согласился, но с тем, что согласно своим обязанностям без утайки сообщу Его величеству, как все произошло. После первого заявления монаха и его первых действий я написал императору, что, как мы считали, монах прекрасно ведет дело. Император явился к столу с моим письмом в руке и сказал: «У меня добрые вести о том, что монах, перед которым меня остерегали из Рима, оказался благоверен (frum)». Но когда прибыла другая моя депеша, император сказал: «Увы, монах отпал от веры и своей доброй славы». После того как монах потом снова вернулся ко двору императора, кардиналу зальцбургскому стоило больших трудов уговорить императора подать ему руку. В Польше он был нежеланным гостем; его и его брата, служившего прусскому великому магистру, подозревали в том, что именно они были причиной войны между Польшей и Пруссией. Тем не менее монах все-таки получил от императора Карла архиепископство капуанское. Отчего зачастую случаются такие вещи, пусть судят мудрецы.

Когда мы все в то время были во дворце в Буде, принесли карту и меня расспрашивали о московитских делах. Гофмейстер Петр Корлацкий (Corlatzkhi) спрашивал, какие из стран, в которых я побывал, кажутся мне наилучшими Я отвечал, что нашел в Венгрии, Италии, Франции и Испании большое могущество, множество серебра, золота и обилие прочих благ (nahrung), а сверх того, великие искусство и науку в сочетании с большой свободой; в Польше, Литве и Москве — бедность и тяжкое рабство (dienstperkhait) ⁸³³; но в немецких землях каждая обладает тем или иным видом мудрости, искусства, храбрости, богатства и благ; это, кажется мне, дает возможность выбирать. Ответом был общий смех, и кто-то из присутствовавших сказал: «Он каждому дал свое, себе же оставил лучшее». На сейме не был решен ни один из вопросов, ради которых он был созван.). [247]

{Но раз я упомянул про королевство Венгерское, то не могу со стенанием и глубочайшей скорбью не вспомнить, как это королевство, раньше весьма цветущее и могущественное, вроде бы на виду у всех и так внезапно пришло в самое плачевное состояние. Конечно, как всему прочему, так и королевствам и империям положен известный предел, но благороднейшее королевство Венгерское совершенно очевидно доведено было до полной гибели не столько волею судеб, сколько вследствие дурного и несправедливого управления. Король Матвей, не рожденный от королевской крови и не славившийся древним происхождением от герцогов или князей, был королем не только по имени, но явил себя таковым и на деле; он и оказал сопротивление государю турецкому, и остался непобедим, устояв под его сильнейшим напором, а кроме того, причинял беспокойство и самому римскому императору, а также королям Чехии и Польши, быв грозой всех своих соседей. Но как благодаря доблести этого короля и его славным подвигам Венгерское королевство при жизни его достигло высшего могущества, так с его кончиной оно стало клониться к падению, как бы изнемогая под собственной тяжестью. Преемник Матвея Владислав, король чешский, старший сын Казимира, польского короля, был, правда, государем благочестивым, набожным и отличался непорочной жизнью, однако он отнюдь не был способен управлять столь воинственным народом, в особенности по соседству с таким сильным врагом. Ведь после стольких удач венгры сделались жестоки и надменны сверх меры, злоупотребляя добротой и милосердием короля ради своеволия, распутства, лености и высокомерия. Эти пороки распространились в конце концов до такой степени, что и сам король стал служить им предметом презрения. С кончиной Владислава, при сыне его Людовике, эти пороки продолжали усугубляться; если ранее и оставалась хоть какая-то воинская дисциплина, то теперь она пропала совершенно. Отрок-король и по своему возрасту не мог бороться с этими [248] бедствиями, и вообще не был воспитан для той строгости, которая была необходима (НГ Хотя император Максимилиан и польский король Зигмунд были по завещанию отца назначены его (Людовика) опекунами, однако венгры действовали по собственной воле.). Вельможи королевства, в особенности прелаты, предаваясь почти невероятным излишествам, будто в каком-то соперничестве состязались то между собой, то с баронами, кто кого превзойдет расточительностью и блеском. Эти же люди отчасти благодаря своему покровительству и подаркам, отчасти силой и запугиванием держали в своих руках дворянство, чтобы иметь побольше приверженцев, усилия и голоса которых помогали бы им на общественных собраниях (НГ Я сам неоднократно, будучи послом, наблюдал эту процедуру и эту беззастенчивую практику.). Надо удивляться тому, с какой пышностью, с какой роскошью, с какими полчищами всадников, и так и этак вооруженных, въезжали они в Буду, предшествуемые трубными звуками, будто во время триумфа.

Затем, когда они отправлялись во дворец или возвращались оттуда, то шествовали окруженные со всех сторон такой несметной свитой провожатых и телохранителей, что улицы и переулки едва могли вместить такую толпу. А когда приходило время обеда, то по всему городу у палат каждого из них звучали трубы не иначе, как в лагере; обеды затягивались на многие часы и сменялись сном и отдохновением; а вокруг короля, наоборот, было нечто вроде пустыни. Меж тем границы королевства, лишенные необходимой охраны, подвергались безнаказанному опустошению со стороны неприятелей. Епископский сан и все главные должности раздавались без разбора и не сообразуясь с заслугами. И кто был более могуществен, тот и считался имеющим больше прав. Таким образом правосудие страдало, и более слабые подвергались притеснениям. При уничтожении и низвержении всякого доброго порядка то и дело появлялись какие-нибудь нововведения, расшатывавшие и далее государство, а народу приносившие разорение. К таковым (нововведениям) относился произвол в обновлении серебряной монеты, в силу которого прежние хорошие деньги переплавлялись и чеканились кое-как другие, худшие. Эти в свою очередь были уничтожены, и стали делать другие, лучшие, которые, однако, не могли удержать за собой надлежащей стоимости, а ценились то дороже, то дешевле в зависимости от алчного произвола богачей; к тому же иные частные лица почти открыто безнаказанно подделывали эти деньги. Словом, во всей Венгрии был такой упадок, или, вернее, замешательство во всех делах, что всякий сколько-нибудь опытный человек мог бы предвидеть, что это королевство, подверженное стольким бедствиям, вскоре должно погибнуть, если бы даже у него и не было по соседству никакого врага. Конечно, когда я был в Буде послом от моего государя, то не усомнился, как бы мимоходом, предостеречь светлейшую королеву венгерскую Марию, чтобы она подумала о будущем и приготовила и отложила для себя кое-какие средства (aliquid presidii), не полагаясь слишком ни на власть и молодость своего государя и мужа, ни на богатства своих братьев, ибо все это подвержено смерти и бесчисленным случайностям. Я предлагал ей вспомнить о старинной пословице, в которой говорится: «Хорошо иметь друзей, но несчастны те, кто вынуждены прибегать к ним». Венгерский народ дерзок, беспокоен, мятежен и буен, несправедлив и недружествен к пришельцам и чужеземцам; Венгрии грозит весьма могущественный враг, который ни к чему так не стремится, как покорить ее своей власти. Итак, я говорил, чтобы она приберегла некоторую (сумму) (НГ Поэтому ей надо бы ежегодно откладывать некоторую сумму денег и ни в коем случае не тратить их, считая, будто их и нет вовсе, — сумму), которая могла бы поддержать ее и ее [249] (сторонников), если случится какая-нибудь беда, так как, вообще говоря, королям более свойственно помогать другим, чем нуждаться в чужой помощи. Хотя, согласно обычаю королей, это предостережение было благосклонно выслушано и мне была выражена благодарность, однако к великому нашему несчастью добрые и верные наставники и советчики ничего не достигли, и случилось то, что мне тогда вещало сердце и чего я боялся; впрочем, эта трагедия еще не окончилась. Двор остался таким, каким был, и до самого конца своего не изменил пышности, высокомерия, кичливости и распутства. Один придворный удачно сказал тогда, что никогда не видел и не слыхал, чтобы какое-нибудь королевство погибало среди большей радости и ликования, чем Венгрия.

Хотя дела венгров пребывали в совершенно отчаянном положении, кичливость их была столь велика, что они не поколебались не только выражать гордое презрение к своему могущественному врагу и соседу — туркам, но даже и воздвигнуть его против себя обидами и оскорблениями. Когда нынешний властелин турок Сулейман по смерти своего отца заявил, по обычаю, соседям, что он овладел отцовским троном и врата его государства открыты для всех, как желающих мира, так и войны, то через своих послов дал понять это в особенности венграм. И не было недостатка в лицах, убеждавших венгров, что они с поляками должны, как и раньше, просить мира у Сулеймана (НГ Как и прежде, когда венгры и поляки, будучи соседями и (под властью) королей-братьев, отправляли совместные посольства, прося мира у могущественных турок, (так и теперь) польское посольство, проезжая через Венгрию, уговаривало венгров ехать вместе с ним); однако венгры не только отвергли эти спасительные советы, но даже задержали в плену самих турецких послов. Разгневанный этим оскорблением Сулейман пошел войной на Венгрию и в первую очередь взял Белград (Nandoralba, -), крепчайший оплот не только Венгрии, но и всего христианского мира. Продолжив поход для захвата других (местностей), он достиг того, что овладел королевской резиденцией Будой, всеми главными и наиболее укрепленными замками, да и лучшей и самой цветущей частью королевства. Отсюда ныне он грозит остаткам (королевства), и можно считать, что они уже практически побеждены и повержены (НГ Венгры утверждают, что виной тому папа и его подарки, так как он опасается, что турки повернут свои походы против Италии.). Правда, венгры [250] воображали, что имеют некоторый повод к задержанию послов Сулейманау так как отец его задержал (некогда) присланного к нему венгерского посла Варнаву Бела (Bel, Barlabasch Belaj), взяв его с собой в поход, предпринятый им против султана, однако по окончании этой войны он отпустил Бела со щедрыми подарками. Но венграм надо. было бы помалкивать об этом, ибо, как гласит пословица, вздорен бессильный гнев, а не призывать на себя погибели, беспомощным мщением дразня слишком могущественного (врага), и не навлекать ту же опасность на соседей. Взяв Буду в первый раз, Сулейман отдал ее Иоанну Запольяи; затем он снова разбил наше войско, осаждавшее по смерти Иоанна этот город, и еще раз занял его. Тогда я с сиятельным графом Николаем фон Зальм явился к нему послом от имени своего государя и ради мира должен был облобызать десницу тирана. В то время речь шла, казалось, не только о всей Венгрии, но и о смежных с ней областях.

Далее, слишком общеизвестно, сколь плохо был подготовлен король Людовик к битве с Сулейманом, чтобы мне говорить об этом. Юный король, не сведущий в ратной службе и не бывший до тех пор ни на одной войне, с немногими, по большей части трусами, противостоял коварнейшему врагу, торжествовавшему после многих недавних побед и ведущему за собой сильное войско, с которым он покорил восток и большую часть Европы. Те силы венгров, на которые можно было бы более всего положиться, задержал при себе трансильванский воевода Иоанн Запольяи, не позволив им прийти на помощь своему королю. Он же после гибели короля захватил и скипетр, которого. давно уже жаждал и который отец его, Стефан Запольяи, предназначал ему еще в отрочестве. Помню, я слышал от Иоанна Лаского (Lazki) ⁸³⁴, бывшего секретарем польского короля Казимира, а впоследствии архиепископом гнезненским, что когда после смерти короля Матвея зашла речь о выборе нового короля, то Стефан Запольяи, пользовавшийся весьма большим влиянием при покойном короле, обнял своего сына Иоанна, тогда еще ребенка, и сказал: «Сын мой, будь ты хоть крошечку побольше», — при этом он показал, сколько роста ему не хватало, — «то ты был бы сейчас королем венгерским». И пока между нами велись переговоры о заключении мира между моим государем и Иоанном, архиепископ все время выставлял этот (случай) как настоящее предзнаменование, будто бы имевшее силу предвидения. Так оно и вышло; благодаря Сулейману Иоанн получил королевское звание и престол вместе с определенной частью Венгрии; а ныне того же самого, вопреки всем правдам и договорам, домогается его. сын или, вернее, те, в чьей власти он находится; их нисколько не заботит то, как вероломно обошелся с ними тиран прежде, выгнав их из Буды. Но умы, ослепленные властолюбием, несутся к своей гибели, увлекая туда же и соседей (НГ Король с небольшой свитой и двадцатью тысячами необученного и неопытного войска выступил против могучего, удачливого и искушенного врага, насчитывавшего двести тысяч. Король был мо-под, у него не было главнокомандующего, не было начальника артиллерии (Zeugmaister); у графа Иоанна Запольяи, воеводы трансильванского, было отдельное войско, стоявшее на другом берегу Дуная; поэтому король был разбит и утонул. Граф же Иоанн, против присяги (verschribung) всех венгров, приказал избрать себя королем. Эрцгерцог Фердинанд был избран королем чешским и коронован; вдовой (Людовика) вместе с великим графом (Grossgraf), канцлером и множеством знати (die ansechlichern) он был избран и королем венгерским в соответствии с государственным порядком и древним обычаем. Он двинулся вниз (по Дунаю), изгнал пришельцев (eingedrungne), взял королевскую резиденцию Буду и официально короновался в Секешфехерваре (Weissenburg). (Затем) он послал свое войско с графом Никласом фон Зальм вдогонку врагу, который был разбит под Токаем (Tokhai). После этого он (Иоанн Запольяи) выступил снова, но господин Ганс Кацианер (Khatzianer) еще раз разбил его близ Сины (Zyenna), совершенно изгнав из страны в Польшу. Тем временем и после этого произошло много событий, он (Иоанн) снова вернулся (в Венгрию), а потом умер. В конце концов его сын и вдова были осаждены в Буде. Турецкий (султан) послал им подмогу и сам лично выступил вслед со своим войском. Римский император послал господина Иоанна Томаса графа Пико де Мирандола (Picus zu Mirandula), а римский король — меня со всеми полномочиями, чтобы любыми христианскими средствами убедить королеву не отдавать Буду во власть турок. Но нас не пожелали и слушать. Кроме того, надолго задул сильнейший ветер, разрушавший мосты, сколько их ни строили, из-за чего множество христиан, бесчисленное (количество) орудий, снаряжения и провианта осталось в руках турок, и они овладели Будой, которую занимают и по сей день. Меня посылали к турку с графом Никласом фон Зальмом, так как он был в лагере под Будой. Нас провели до самого города и замка, чтобы мы посмотрели на бедственное положение наших брошенных кораблей, пушек и прочего. Это произошло в 1541 г. В последующие годы турки заняли Секешфехервар, Эстергом (Gran) и другие (города).).

Если бы даже Венгрия не представляла собой никакой защиты для христианского мира, — а что она была сильнейшей, свидетельствуют ежедневный опыт и поражения, следующие за поражениями, — то все же не только самим венграм, но и всем христианам следовало [251] бы потрудиться ради ее спасения, словно общего отечества, уже ради одних тех богатств, которыми всеблагой и всемогущий господь весьма щедро снабдил Венгрию, а через нее и соседние народы. В самом деле, найдется ли где-нибудь в природе благо или сокровище, которого не было бы в Венгрии? Если тебе нужны металлы, то какая часть света более, чем Венгрия, изобилует золотом, серебром, медью, сталью и железом? Свинца в ней мало, а олова, говорят, нет вовсе, хотя это значит только: до сих пор не найдено. Есть в ней и самая лучшая, самая чистая каменная соль, которую добывают в каменоломнях как (простые) камни.

И что в самом деле дивно, (в Венгрии) есть места, где воды изменяют вид металлов и железо превращают в медь. Вина Венгрия производит различные, сообразно разнообразию местностей, но в большинстве случаев, даже если не брать утраченного нами Срема (Sirmium), славящегося обилием и вкусом вина, вина настолько благородны и превосходны, что могут сойти за критские. Я не говорю уже о безграничном обилии хлеба и всякого рода отличнейших фруктов. Нужно ли, далее, упоминать о зверях и (всем том), что добывается охотой или птицеловством? Ведь Венгрия изобилует этим в таком количестве, что запрещать крестьянам охотиться или ловить птиц считается вещью из ряда вон выходящей, и у простолюдинов, почти так же как и у дворян, кушаньем служат зайцы, дикие козы, олени, кабаны, дрозды, куропатки, фазаны, буйволы и прочее, тому подобное, что в иных странах подается на стол как деликатес. Скота там такое обилие, что поистине можно подивиться, откуда берется столько многочисленных стад быков и овец, которые отправляет Венгрия в другие страны: Италию, Германию и Чехию. И хотя по Моравии, Австрии, Штирии, Славонии и по другим землям, соседним с Венгрией, проложено множество дорог, по которым стадами гонят скот, подсчитано что по одной только Венской дороге за один год перегоняется в Германию более восьмидесяти тысяч быков. А что мне сказать об изобилии всякого рода рыбы? Как в Дунае, Драве, Саве и других меньших реках, так и в Тиссе, текущей с северо-востока почти посредине Венгрии, рыба водится в столь огромном количестве, что ее отдают обыкновенно за самую дешевую цену, только что не даром, а зачастую не берут ее, даже даром предлагаемую. И эти многочисленные богатства имеются в Венгрии не только почти в невероятном изобилии, но и отличаются столь превосходными качествами, что подобные произведения других местностей никоим образом не идут в сравнение с венгерскими. Тем большим позором и тем печальнее отмечен будет этот век в (памяти) потомства за то, что он не приложил всех своих сил для сохранения королевства, так богатого и так удобного для удержания главного врага христовой веры (НГ В Венгрии обитают различные народы: половцы (Cumani), которых они (венгры) называют кунами (Cuni), говорящие на языке, похожем на татарский; Philisteni, называемые ясами (Jass); по городам — саксонцы; секеи (Zaeckein) сохранили древний венгерский язык; многие говорят на славянском языке; живущих по (реке) Bary мы, немцы, называем Waagwinden ⁸³⁵, живущих по Саве они именуют Posawtzi и Posavetz, затем хорваты (Crabaten), сербы (Sirven) и жители Рашки (Ratzen) ⁸³⁶ — почти все они говорят на славянском языке; валахов тоже много и во многих местах вне Молдавии и той (части) Великой Валахии (gross Walachey), которую называют «заальпийской» (Transalpin) ⁸³⁷.

В Рашке было двое братьев Якшичей (Jakhschitz) ⁸³⁸, которые долго воздерживались от подчинения как туркам, так и венграм и кормились и от тех, и от других. В конце концов они отдались под власть венгерского короля Матьяша, пославшего одного из них с посольством к туркам. Тот предупреждал короля, что не вернется живым. Когда турецкий (государь) уже отпустил его, какой-то турок на скаку отрубил, ему голову. Это было подстроено, и убийце обещана безнаказанность. Тем не менее, чтобы показать (А людям посла и его свите), что император (турок)-де здесь ни при чем, его вскоре зарубили.)}

Комментарии

824. Сигизмунд I находился в Кракове с 25 апр. 1518 г. Его пребывание в Вильнюсе документировано 4 дек. 1517 г. (Бережков Н. Г. Итинерарий. — С. 199).

825. Радзивилл Николай Николаевич (Миколай Миколаевич) — воевода виленский, воевода Троцкий, канцлер в 1501—1522 гг. В А ошибка.

826. Шидловецкий Христофор (Кшиштоф) (1467—1532) — староста луковский, новокорчинский, каштелян сандомирский, краковский (с 1527 г.), польский коронный канцлер, глава прогабсбургской партии в Короне Польской. От Максимилиана I получил титул барона. Как сверстник Сигизмунда I и друг его юности оказывал на короля сильное влияние (Кiеszkоwski J. Kanclerz Krzysztof Szydlowiecki. — Poznan, 1912. — Т. 1—2). Сообщение Г. датирует восстановление замка Нового Корчина, предпринятое Шидловецким (Там же. — С. 354).

827. Имеется в виду территория современной Словакии, до 1918 г. входившей в состав Венгерского королевства. Г. М

828. Ян из Пернштейна (ум. 1548) — крупнейший представитель одного из наиболее знатных и богатых панских родов Чехии и Моравии. В Моравии занимал должности верховного коморника (1506—1516, 1520—1523) и земского гетмана (1515— 1519, 1526—1528, 1530—1532). Часто бывал королевским комиссаром на земских сеймах. Один из богатейших людей королевства, был главным покровителем лютеран в Чехии Г. М.

829. Имеются в виду предгорья Штирийских Альп.

830. Здесь в НГ неясное in eysen. А. Н.

831. Тенчинский Андрей (1485—1553) — воевода краковский, люблинский, каштелян. Был предложен в короли во время первого бескоролевья после смерти Сигизмунда II Августа.

832. Шонберг (Шонбергер) Николай — папский нунций, профессор древнеримского права, секретарь кардинала Джулиано Медичи, в 1518—1519 гг. был направлен в Польшу (для урегулирования польско-тевтонских отношений), Венгрию (для привлечения ее к крестовому походу против турок) и на Русь для ведения переговоров об унии, идея которой возникла под влиянием сообщений брата Николая — Дитриха Шонберга, советника магистра Тевтонского ордена Альбрехта Гогенцоллерна — Ансбаха. Однако на Русь Шонберг не попал, убедившись в тщетности этого проекта.

833. Несмотря на очевидную пристрастность, которую он даже и не скрывает, Г. точно описал заметные к середине XVI в. результаты так называемого второго закрепощения крестьянства в странах Восточной Европы. Тесно связанное с внешним рынком феодальное хозяйство этих стран перешло к эксплуатации барщинного труда зависимого сельского населения и спешило оформить свои права. В связи с этим на Руси, например, еще с конца XV в. были затруднены переходы крестьян от одного владельца к другому, ограниченные одним сроком в году. Аналогичные процессы происходили и в ВКЛ и Короне Польской. В этих странах закрепощение происходило на фоне длительного сохранения холопства (Колычева Е. И. Холопство и крепостничество: конец XV—XVI в. — М., 1971; Зимин. Холопы; Панеях В. М. Кабальное холопство на Руси в XVI в. — Л., 1967; Корецкий В. И. Закрепощение крестьян и классовая борьба в России во второй половине XVI в. — М., 1970; Греков Б. Д. Крестьянство на Руси. — М., 1952. — Т. 1—2; Jurginis J. Baudziavis isigalejimas Lietuvoje.—Vilnius, 1962; и др.).

834. Лаский Иоанн (Ян) (около 1456 — 19 мая 1531) — польский коронный канцлер в 1505—1511 гг., с 1511 г. — архиепископ гнезненский и примас Польши. Сторонник борьбы с Тевтонским орденом, противник Габсбургов в Венгрии. С помощью Я. Заберезинского собрал все сеймовые постановления.

835. Речь идет о словаках. Г. М.

836. Имеются в виду собственно хорваты и сербы. Королевство Хорватия и часть других прилегающих южнославянских территорий с Белградом входили в состав Венгерского королевства. Г. М.

837. Неточность Г. Должно быть: Transoltin — территория за р. Олт, с Альпами не имеет ничего общего. Г. М.

838. Якшичи — старинный сербский род, претендовавший на роль последних сербских деспотов. Мать Елены Глинской — Анна Якшич — была дочерью Стефана Якшича и Ангелины из рода Комнинов (Тихомиров М. Н. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. — М., 1969. — С. 155—158).