МЕТОД СВЯЩЕННОЙ МОЛИТВЫ
И ВНИМАНИЯ
СИМЕОНА НОВОГО БОГОСЛОВА
Перевод с древнегреческого и примечания А. Г. Дунаева
Три суть образа молитвы и внимания, которыми душа возводится или
низводится: возводится, пользуясь ими своевременно, а низводится,
владея ими не вовремя и несмысленно. Трезвение и молитва связаны,
как душа с телом: одно не существует без другого. Соединяются они
двояко. Сначала трезвение противостоит греху, будучи неким передовым
разведчиком, а следом молитва сразу уничтожает и истребляет связанные
стражей /охранением/ постыдные помыслы, чего не может совершить
одно внимание. Это дверь жизни и смерти, то есть внимание и молитва,
которую если мы очищаем трезвением, то улучшаемся, если же неосторожно
уменьшая /ослабевая/ ее оскверняем, то становимся негодными.
Итак, поскольку мы сказали, что внимание и молитва разделяются
на три [части], следует разъяснить и свойства каждой из этих [частей],
чтобы хотящий достичь жизни и желающий совершить <их> /потрудиться/,
из этих различенных состояний твердо избрал лучшее, дабы, держа
по неведению худшее, не упустить лучшего.
О первой молитве
Свойства первой молитвы таковы. Когда кто-либо стоит на молитве
и руки и очи вместе с умом воздевает к небу, а ум воображает божественные
мысли и представляет небесные красоты, ангельские чиноначалия, обители
праведных; говоря попросту, все, что слышал из Писания, собирает
в уме во время молитвы, - он побуждает свою душу к божественному
вожделению, явно всматриваясь в небо. Бывает и так, что у него текут
слезы из глаз, и потихоньку он начинает кичиться в сердце, возноситься,
мнить происходящее божественным утешением и молиться, дабы всегда
пребывать в таковом делании. Это признаки прелести, ибо добро перестает
быть добром, если совершается не должным образом. Значит, если таковой
человек станет безмолвствовать неисходно, то невозможно ему не сойти
[с ума]. Если же он случайно и не впадет в эту страсть, то стяжать
добродетели или достичь бесстрастия ему невозможно. Этим вниманием
обольщены чувственно видящие свет, обоняющие некие благовония, слышащие
голоса и многое иное того же [рода]. Одни и вовсе стали одержимы
бесами, бродя в помешательстве с места на место и из области в область.
Другие, не узнав "преобразившегося в ангела светом" (2
Кор. 11, 14) и возгордившись, прельстились, впредь пребыв неисправимыми
до конца, не принимая никакого вразумления от людей. Иные наложили
на себя руки и стали самоубийцами, побужденные к этому обманщиком
их: кто-то бросился с кручи, кто-то удавился. Да и кто рассказал
бы обо всех различиях дьявольской прелести? Уже из этих слов [человек]
разумный может узнать, что за прибыль рождается от первого внимания.
Если же кому-то удастся избежать этих напастей благодаря общежительству
(с отшельниками это случается), без преуспеяния тем самым они проходят
всю жизнь.
О второй молитве
Вторая молитва такова. Когда ум отправляется [в путь], собираясь
от чувств и охраняемый внешним чувством, собираясь со всеми помыслами
и тщетно [стараясь] забыть их, иногда испытывая помыслы, иногда
же внимая мольбам к Богу, произносимым устами, иной раз привлекая
к себе плененные помыслы, в другой же и сам, объятый страстью, снова
начинает принудительно возвращаться в себя, " то невозможно
так воюющему когда-либо умиротвориться или увенчаться победным венком.
На самом деле таковой похож на человека, сражающегося в ночи, который
хотя и слышит голоса врагов и получает раны, но ясно <ему>
увидеть, кто они, откуда пришли, как и ради чего ранят, нельзя,
потому что виновник такого урона " мрак ума. Так воюющий не
избежит сокрушения от мысленных иноплеменников и, подъемля труд,
все же лишается мзды. При этом, скрадываемый тщеславием, он мнит
себя внимательным и, находясь во власти этого [тщеславия] и будучи
его игрушкой, иногда даже порицает остальных, что они не таковы,
и превозносится, ставя себя пастырем овец и уподобляясь слепцу,
обещающему показывать дорогу слепцам.
Таковы образы второй молитвы, по которым трудолюбивый может узнать
о вреде ее. Впрочем, вторая настолько превосходит первую, насколько
полнолунная ночь лучше беззвездной и беспросветной.
О третьей молитве
Итак, начнем говорить и о третьей молитве: вещь странная и неудобосказуемая,
а для неведающих не только неудоборазумеемая, но и почти что невероятная;
дело, не во многих обретаемое. Кажется мне, что и такое благо исчезло
вместе с послушанием. Ибо послушание уводит возлюбленного своего
от настоящего века сего лукавого, являет его беззаботным и беспристрастным,
соделывает [его] легко и незамедлительно текущим к искомому пути,
если только сможет он разыскать надежного проводника. Ибо что преходящее
отторгнет ум умерщвленного послушанием для всякого пристрастия мирского
и телесного? Какой заботой отвлечется возложивший на Бога и своего
отца всякое попечение души и тела, более не живя для себя и не "желая
дня человеческого" (Иер. 17, 16)? Отсюда постигаемые умом обстояния
<бого>отступных сил, наподобие веревок опутывающие и окружающие
ум тысячами помыслов, прорываются, так что оказывающийся свободным,
властно воюя и исследуя вражеские замыслы, искусно изгоняет <их>
и воссылает молитвы с чистым сердцем. Таково начало уединенного
жительства. Не так начавшие будут сокрушены зря. Начало же третьей
молитвы берет начаток не от взирания горе, воздеяния рук, собирания
мыслей и призывания помощи с неба: все это, как мы сказали, признаки
первого прельщения. Но опять-таки, и не от второго [заблуждения]
берет начаток ум, обращая внимание на внешние чувства, но не видя
внутренних врагов. Таковой, как мы сказали, поражается, а не поражает;
ранится, и не знает <кем, откуда, как и почему >; в плен уводится,
и не в силах отразить пленивших. Все время "на спине"
его, скорее же на лице "строят [ковы] грешники" (Пс. 128,
3) и исполняют его тщеславием и самомнением.
Ты же, если хочешь положить начаток столь светородному и сладостному
деланию, постарайся начать отсюда. Вслед за строгим послушанием,
писанным выше, тебе нужно делать все совестливо, ибо без послушания
нет и чистой совести. И сохранить совесть ты должен прежде перед
Богом, затем пред отцом своим <духовным> и, в-третьих, по
отношению к людям и предметам. Пред Богом должен ты сохранить совесть,
дабы того, что, как ты знаешь, не служит Богу, и тебе не делать.
<Пред> отцом же своим <духовным ты должен хранить совесть>,
чтобы делать " ни добавляя, ни убавляя " все, что он говорит
тебе по усмотрению своему. По отношению к людям нужно хранить тебе
совесть, дабы не делать другому того, что сам ненавидишь. Что же
касается предметов, ты должен остерегаться от злоупотребления во
всякой вещи " пище, питье и одежде; говоря проще " делать
все, как пред лицем Божиим, ни в чем не обличаемый совестью.
[Теперь], когда мы расчистили и предуготовили путь к истинному
вниманию, поговорим, если угодно, ясно и кратко и о свойствах его.
Истинное и неложное внимание и молитва состоит в том, чтобы ум хранил
сердце в молитве, всегда обращался внутри его [сердца] и из оной
глубины воссылал ко Господу моления. Тогда, "вкусив, яко благ
Господь" (Пс. 33, 9), ум более не извергается из обители сердечной,
поскольку и сам он говорит вместе с апостолом: "Хорошо нам
здесь быть" (Мф. 17, 4), и, постоянно обозревая те места, на
посеваемые [там] вражеские помыслы нападая, преследует <их>.
Конечно, несведущим такое жительство покажется слишком суровым /жестоким/
и неудобным да и в самом деле оно трудно, так что от него захватывает
дух не только у непосвященных, но и у крепко выдержавших искус,
однако не восприявших и не пославших радость вглубь сердца. Вкусившие
же сию радость и ощутившие эту сладость гортанью сердца могут и
сами восклицать с Павлом: "Кто отлучит нас от любви Христовой"
(Рим. 8, 35), и следующее. Ведь святые наши отцы, услышав слова
Господа: "Из сердца вашего исходят злые помыслы, убийства,
прелюбодеяния, <...> кражи, лжесвидетельства <...>,
и это оскверняет человека" (Мф. 15,19-20) и увещание Его очищать
внутренность чаши, дабы и снаружи стала она чистой (Мф. 23, 26),
подвизались в хранении сердца, не помышляя о всяком другом упражнении
в добродетелях, точно зная, что вместе с этим деланием они без труда
овладеют любым другим, но без него добродетель устоять не может.
Это [делание] одни отцы прозвали "сердечным безмолвием",
другие - "вниманием", иные "сердечным хранением",
некоторые "трезвением и противоречием <помыслам>",
остальные - "исследованием помыслов и блюдением ума",
но все они одинаково возделывали землю своего сердца, благодаря
чему получили в пищу божественную манну. Об этом говорит Екклезиаст:
"Веселись, юноша, в юности твоей <...>, и ходи в путях
сердца твоего непорочен <...>, и оставь гнев сердца твоего"
(Еккл. 11, 9:10). "Если дух владеющего восстанет на тебя, места
своего не оставь" (Еккл. 10, 4). Сказав "место",
он подразумевал сердце, как и Господь говорит: "Из сердца исходят
злые помыслы" (Мф. 15, 19), и еще: "Не возноситесь"
(Лк. 12, 29), и опять: "Сколь узки врата и узок путь, ведущий
в жизнь" (Мф. 7, 14), и: "Блаженны нищие духом" (Мф.
5, 3), то есть не стяжавшие в себе никакого помышления о веке сем.
И апостол Петр говорит:
"Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол
ходит, яко лев рыкающий [Пс. 21, 14], ища, кого поглотить"
(1 Петр. 5, 8), и далее. И Павел чрезвычайно ясно о хранении сердца
пишет к Ефесянам: "Наша брань не против крови и плоти"
(Еф. 6,12), и т.д. А сколько и божественные отцы наши в своих писаниях
о хранении сердца говорили, ясно тем, кто трудолюбиво исследует
эти [творения]. Но прежде всего должно тебе приобрести три вещи
и так начать [путь] к взыскуемому: непопечительность о вещах неразумных
и благоразумных /благословных/, сиречь мертвенность ко всему; чистую
совесть, хранясь, чтобы не упрекала собственная совесть; беспристрастие,
не склонное ни к чему [от] века сего или самого тела.
Затем, сев в безмолвной келье и наедине в <каком-либо> одном
углу, постарайся сделать то, что я говорю тебе.
Затвори дверь <ума> и вознеси ум твой от всего суетного,
то есть временного. Затем, упершись брадой своей в грудь, устремляя
чувственное око со всем умом в середину чрева, то есть пуп, удержи
тогда и стремление носового дыхания, чтобы не дышать часто, и внутри
исследуй мысленно утробу, дабы обрести место сердца, где пребывают
обычно все душевные силы. И сначала ты найдешь мрак и непроницаемую
толщу, но, постоянно подвизаясь в деле сем нощно и денно, ты обретешь
" о чудо! " непрестанную радость. Ибо как только ум найдет
место сердечное, он сразу узревает, чего никогда не знал. Видит
же он посреди сердца воздух и себя самого, всего светлого и исполненного
рассуждения. Отныне призыванием Иисуса Христа он изгоняет и истребляет
помысел при [его] появлении, прежде чем тот завершится или сформируется.
С этого времени ум, памятуя о бесовской злобе, воздвигает естественный
гнев и, преследуя, поражает мысленных врагов.
Прочему ты научишься, с <помощью> Божией, в хранении ума,
держа Иисуса в сердце. Ведь, говорит <авва>, "сиди в
келье своей, и это всему тебя научит".
ВОПРОС. Но почему первое и второе хранение не могут усовершить
монаха?
ОТВЕТ. Поскольку он проходит их не по чину. Ведь лествицей установил
/утвердил/ их Иоанн Лествичник, говоря так": "Одни умаляют
страсти; другие поют псалмы и предаются псалмопению большую часть
[времени]; некие [терпеливо} пребывают в молитве; иные проводят
[жизнь], устремляясь в глубину созерцания. Пусть, говорит он, задача
исследуется по образу лествицы". Следовательно, желающие шествовать
по лестнице шагают не сверху вниз, а снизу вверх, взбираясь сначала
на первую ступеньку, затем на следующую и по порядку на все [остальные].
И таким образом возможно подняться от земли и вознестись на небо.
Итак, если мы хотим прийти "в мужа совершенного <...>
полноты Христовой" (Еф. 4, 13), то начнем <взбираться>
по утвержденной лестнице, [как и] подобает /подобно/ младенцам,
согласно [чреде] детских возрастов, дабы, идя мало-помалу, достичь
мер и мужа, и старца.
Первый возраст иноческой степени есть умаление страстей, что свойственно
начинающим.
Вторая ступень духовного повзросления, превращающая отрока в юношу,
привязанность к псалмопению. Ибо после упокоения и умаления страстей
псалмопение становится сладостным для языка и причисляется у Бога
<к заслугам>, ибо невозможно "петь <...> Господу
в земле чужой" (Пс. 136, 4), то есть в страстном сердце.
Третья же ступень духовного возрастания юноши в мужа - прилежание
к молитве, что свойственно преуспевшим. Ведь молитва отличается
от псалмопения, как совершенный муж от юноши и отрока, соответственно
степени, на которую мы восходим.
За этими <тремя следует> четвертая ступень духовного возрастания
- ступень седого старца, то есть неуклонная пристальность созерцания,
каковое свойственно совершенным. Вот и завершен путь, и лестница
достигла конца.
Значит, поскольку эти [ступени] так положены и возвещены /установлены/
Духом <Святым>, то невозможно младенцу возмужать и взойти
в состояние седого <старца> иначе, кроме как начав с первой
ступеньки, как мы сказали, и, успешно пройдя по [всем] четырем,
достичь совершенства.
Началом же продвижения к свету для желающего духовно возродиться
является умаление страстей, или хранение сердца, ибо иначе невозможно
страстям умалиться.
На втором месте - усиление псалмопения, ибо, когда страсти улегаются
и умаляются благодаря сердечному противлению страстям, желание примирения'
с Богом воспламеняет ум. С этого времени /поэтому/ окрепший ум,
преследуя, изгоняет с помощью внимания помыслы, овевающие поверхность
сердца. И вновь он, как обычно, прилепляется ко второму вниманию
и молитве. Тогда взвихряются духи, а духам страстей привычно возмущать
сердечную глубь, но призыванием Господа Иисуса Христа они распадаются
и исчезают, словно воск. Будучи изгнанными оттуда, они возмущают
через чувства поверхность ума; посему если даже и чувствуется /
или: он [ум] чувствует/ вскоре затишье, все же совершенно избежать
их и не воевать невозможно. Свойственно же сие одному пришедшему
в <меру> "мужа совершенного" (Еф. 4, 13), пребывающему
всегда в уединении и непрерывном сердечном внимании.
Затем стяжавший внимание возвышается мало-помалу и до мудрости
седин, то есть восходит к созерцанию, что есть [удел] совершенных.
Итак, именно проходящий <все> это в свое время и размеренно
может после изгнания из сердца страстей и псалмопению предаваться,
и законно защищаться как от помыслов, пробужденных чувствами, так
и от возмущения на поверхности ума, а также, когда нуждается в этом,
устремлять к небу чувственное око вместе с духовным и поистине чисто
молиться, да и то в единичных и редких [случаях] из-за подстерегающих
в воздухе <бесов>. На самом деле только то от нас требуется,
чтобы сердце было очищено хранением; если же, по апостолу (Рим.
11, 16), "корень свят", то ясно, что "и ветви",
и плод. Желающий же возводить взор и ум к небу <иначе> кроме
того способа, о котором мы говорили, и воображать что-то умопостигаемое,
видит, словно в зеркале, скорее призраки, а не истину. Ибо из-за
того, что сердце нечисто, второе и первое внимание не преуспевают.
Ведь как при строении дома мы не закладываем прежде кровлю, а затем
фундамент (поскольку это невозможно), но, напротив, сначала фундамент,
затем строение и напоследок крышу, так мысли и тут: сначала хранением
сердца и умалением в нем /букв. из него/ страстей мы полагаем духовное
основание храмины; затем, отталкивая вторым вниманием напор лукавых
духов, пробуждаемый внешними чувствами, скорее избегая войны, утверждаем
над фундаментом стены духовного дома; и [уже] потом при помощи совершенного
приникновения к Богу или отшельничества мы простираем кровлю дома
и тем самым завершаем духовное жилище во Христе Иисусе, Господе
нашем, Которому слава во веки. Аминь.
--------------------------------------------------------------------------------
This document is from the Christian Classics Ethereal Library
http://www.ccel.org/
at Calvin College. http://www.calvin.edu/ Last updated on September
24, 2000.
|
