Византийские историки

О Менандре ничего почти не известно, кроме того, что говорит он сам о себе. Это небольшое известие сохранено Суидой и приведено здесь в целости (см. отр. 1). Еще два слова о нем в его продолжателе Феофилакте Симокатском (см. здесь отр. 66). Историю свою начинает Менандр там, где кончил свой рассказ Агафия, а именно с 558 г., когда пришли во Фракию гунны катригуры, усмиренные Велисарием, и оканчивает смертью Тиберия в 582 г. Протиктором, или протектором, назывался он потому, что был приписан к придворной страже (protector, προσκεπαστς). Весьма интересно в Менандре подробное описание сношений византийского двора с царством персидским и туркскими ордами, о которых находим у него такое раннее известие. Для русских любопытны и те немногие данные, которые относятся к славянам и служат дополнением к данным Прокопия (см. Менандр, отр. 47, 48, 63). {313}

Содержание сохранившихся отрывков

1, 2. — Из предисловия Менандрова: о его жизни и сочинении. — 3. Споры персов и римлян за Лазику; примирение. Юстиниан возбуждает гуннов утигуров к войне против гуннов катригуров (558 г.). — 4. Авары требуют у Юстиниана жалованье и землю. Юстиниан старается удалить их (558 г.). — 5. Юстиниан убеждает аваров напасть на гуннские племена: утигуров, салов и савиров, которых они и бьют. — 6, 7. Авары убивают посла антов Мезамира и опустошают их земли. — 8. Аммиг, вождь франков, враг римлян (561 г.). — 9. Юстиниан задерживает в Византии аварских послов, просящих земли; взаимная неприязнь (562 г.). — 10. Сильзивул, или Дизавул, вождь туркский, ведет войну с эфталитами, потом с аварами. Слово Катульфа Эфталита. Мысли. — 11. Петр, патрикий, посол Юстиниана, Иездегузнаф и Зих, послы Хозроя, ведут переговоры о мире. Статьи договора. Так как посол персидский не уступал Византии Суании, то Петр едет к самому Хозрою; переговоры их (562 г.). — 12. Похвала истории Петра о сношениях его с Хозроем. — 13. Отказ Петру в Суании. По заключении мира он едет в Царьград, где вскоре умирает. — 14. Юстин отвергает условия аваров (565 г.). — 15. Иоанн едет от Юстина к Хозрою для переговоров о Суании, возвращается в Царьград без успеха (565 г.). — 16. За неумение лишен своего звания. — 17. Зих, а по-{314}том Мевод едет посланником в Византию, ни Мевод, ни вверенные ходатайству его послы саракинские ничего не получают от Юстина (566 г.). — 18. Послы туркские, пренебреженные персами, едут в Византию для вступления с ней в торговые сношения (568 г.). — 19. Посольство Зимарха к туркам (568 г.). — 20. Описание пути Зимарха и переговоры с Дизавулом, вождем туркским. — 21, 22. Зимарх, возвращаясь в Византию, подвергается на пути большим опасностям. — 23. Авары, терпя голод, получают продовольствие от франков. — 24. Послы лонгобардские вооружают аваров против гепидов и Византии. — 25. Лонгобарды отвергают союз аваров и просят помощи у Византии. — 26. Ваян (Баян), хаган аварский, намереваясь осадить Сирмий, сажает византийских послов в цепи (568 г.). — 27. Отступает от Сирмия (568 г.). — 28, 25. Таргитий, аварский посол, требует Сирмия и денег, но отпущен Юстином ни с чем (568 или 569 г.). — 30. Мысли. — Римляне пренебрегают хвастовством аваров. — 31. Вон, византийский вождь, уклоняется от военной хитрости аваров. — 32. Турки подстрекают Юстина возобновить войну с персами (570 г.). — 33. Юстин отвергает все предложения аваров (570 г.). — 34. Мир между римлянами и аварами (570 г.). — 35. Аварские послы, ограбленные разбойниками, получают свои вещи от Тиберия (570 г.). — 36. Отложение персарменов. — Кончина Исаозита, христианина. — Менандр хвалит историка Прокопия. — 37. Нисивий осажден Маркианом (572 г.). — 38. {315} Яков вручает Тиберию и Софии дерзкое письмо Хозроя (575 г.). — 39. Врач Захарий отправлен послом к Хозрою и заключает двухлетнее перемирие (.575 г.) — 40. Траян, посланный после Захария, заключает перемирие на 5 лет (576 г.). — 41. По отвержении этого перемирия Тиберием персы врываются в римские пределы. — 42. Феодор, сын Вакхов, отправлен послом к Хозрою, которому сопутствует он в войне с армянами. — 43. Послы савиров трактуют о мире с Тиберием-кесарем. — 44. Валентин, византийский посол к туркам, поруган вождем их Турксанфом (576 г.). — 45. Мысли. — 46. Турки нападают на Византийскую империю (576 г.). — 47. Римские и персидские послы сходятся на пределах обеих держав (577 г.). — 48. Захарий и Мевод толкуют о восстановлении мира между обеими державами. — Византийцы уступают Персармению и Ивирию (Грузию), но требуют возвращения Дар (577 г.). — Склавины (славяне) врываются во Фракию (578 г.). — 49. Ваян, подстрекаемый Тиберием, с большим войском вторгается в страну, занимаемую склавинами (славянами) (578 г.). — 50. Тиберий посылает деньги некоторым из вождей лонгобардских, чтобы их усмирить (578 г.). — 51 Хозрой посреди мира возобновляет с византийцами войну (578 г.). — 52. Персы неожиданно покоряют римскую крепость (578 г.) — 53. Танхосдро нападает на пределы Римской империи (578 г.). — 54. О Танхосдро. — 55. Захарий послан к Хозрою, а Ферогдаф — к Тиберию для заключения мира (579 г.). — 56. Захарий и Феодор отправлены в {316} Персию с кроткими условиями мира, но приняты Ормиздой, царем персидским после Хозроя, очень дурно и ни с чем возвращаются домой. — 57. Маврикий назначен воеводой Востока (579 г.). — 58. Маврикий осаждает персидскую крепость Хломарон (580 г.). — 59. Он исправляет ратное дело. — 60. Несправедливость византийского правительства к данникам до военачальства Маврикиева. Маврикий ведет неудачную войну в Ивирии. — 61. Захарий вторично отправлен в Персию заключить мир; после долгих споров с послом персидским Андиганом ничего не выходит (580 г.). — 62. Мысли. — 63. Тиберий для охранения Италии от лонгобардов многих из них привлекает на свою сторону дарами (580 г.). — 64. Ваян (Баян), вождь аварский доходит до Сирмия, пытается переехать через Саву под предлогом войны против славян (580 г.). — 65. Требует у Тиберия Сирмий. — 66. Феогнид, вождь византийский, отстаивает Сирмий. — 67. Византийцы принуждены сдать Сирмий Ваяну (581 г.). {317}

Менандра Византийца продолжение истории Агафиевой

Отрывок 1

Из предисловия к книге первой Suidas, в слове Μένανδρος.

Менандр, протиктор 1, историк, пишет о себе: «Отец мой, Эвфратас, родом из Византии. Он не был образован учением. Иродот, брат мой, занялся было законоведением, но потом бросил эту науку. Что касается до меня, я почитал нужным и заняться законоведением, и довершить это учение — я и довершил его, насколько мне это было возможно, но нимало не воспользовался званием законоведца. Неприятно мне было заниматься судебными делами, часто ходить в царскую галерею 2и из-за своего красноречия принимать на себя заботы других. Итак, оставив важнейшие занятия и избрав худшие, я бродил по городу зевакой: по душе пришлись мне шум и волнение за разные цвета 3, конские скачки, пантомимные пляски. Даже и на палестрах упражнялся я и дошел до такого {318} безумия, что снял с себя и верхнее платье, а вместе с сим стряхнул с себя и здравый рассудок и все то, что служит украшением в жизни. После того как принял верховную власть Маврикий, государь, к подданным попечительный и притом любитель муз, с наслаждением внимавший произведениям поэзии и истории, так, что он в этом проводил большую часть ночи,— он стал примером своим поощрять других и наградами возбуждал к деятельности самые ленивые умы. В то время я был предан удовольствиям праздной жизни, досадуя на то, что не имею нужного, и стал рассуждать, что не следует мне бродить без цели; итак, чтобы не шататься праздно, я приступил к этому сочинению и начал историю с кончины Агафия 4».

Отрывок 2

Не столько полагал я принести пользы изяществом слога, сколько изложением самих дел — да как мне было достигнуть до такой степени образованности, чтобы идти в историки, когда жизнь моя проведена была беспечно и беспорядочно? {319}

Отрывок 3

Миды заняли войском спорную страну колхов 5, желая ее покорить. Несмотря на большие усилия, потратив много времени, они не имели дальнейшего успеха. Однако большая часть Лазики и город Фасий 6, где, говорят, было царское пребывание Эита, находились под властью римлян. Наконец римляне и персы согласились между собой не уступать друг другу ни крепостей, ни другого какого-либо из занимаемых ими мест и оставаться в том положении, в каком были до точнейшего рассмотрения спора. Так и было постановлено. Заключено перемирие, подававшее надежду к скорому заключению совершенного мира. После чего эти великие государства оставались в покое.

Когда эти дела были в таком положении, а унны под начальством Завергана прогнаны были куда-то далеко от римских владений, тогда Юстиниан, полагая, что котригуры опять придут опустошать Фракию, не давал отдыха вождю утигуров Сандилху частыми посольствами и {320} другими способами подстрекая его во что бы то ни стало воевать против Завергана. К увещаниям император присоединил и обещание, что передаст Сандилху то жалованье, какое от Римской державы назначено было Завергану, если только Сандилх одолеет котригуров. Сандилх хотя и желал быть в дружеских сношениях с римлянами, однако же так писал к царю: «Было бы неприлично и притом беззаконно вконец истребить наших единоплеменников, не только говорящих одним языком с нами, ведущих одинакий образ жизни, носящих одну с нами одежду, но притом и родственников наших, хотя и подвластных другим вождям. При всем том (так как того требует Юстиниан!) я отниму у котригуров коней и присвою их себе, чтобы им не на чем было ездить и невозможно было вредить римлянам» 7.

Отрывок 4

Авары после долгого скитания пришли к аланам и просили их вождя Саросия, чтобы он познакомил их с римлянами. Саросий изве-{321}стил о том Юстина, сына Германова, который в то время начальствовал над войском, находившимся в Лазике. Юстин донес о просьбе аваров царю Юстиниану, который велел полководцу отправить посольство аваров в Византию. Первым посланником этого народа был избран некто по имени Кандих. Представ пред императора, он сказал: «К тебе приходит самый великий и сильный из народов; племя аварское неодолимо; оно способно легко отразить и истребить противников. И потому полезно будет тебе принять аваров в союзники и приобрести себе в них отличных защитников, но они только в таком случае будут в дружеских связях с Римской державой, если будут получать от тебя драгоценные подарки и деньги ежегодно и будут поселены тобой на плодоносной земле». Вот это объявил царю Кандих. Но телесная сила и здоровье государя уж не были так цветущи, как в ту пору, когда, быв еще молод, он взял в плен Гелимера Вандила и Витигия Готфа 8. Он был уже стар, и та твердость и воинственность превратились в любовь к покою. Итак, он решился отразить неприятельскую силу другим способом, не войной. И он преодолел бы аваров и истребил бы их вконец, действуя не войной, а одним благоразумием, если жизнь его самого не пресеклась неизбежною смертью: {322} он вскоре скончался. Быв решительно не в силах справиться с аварами, он пошел другими путями 9.

Отрывок 5

Царь говорил речь в собрании. Священный совет хвалил его проницательность. Вскоре посланы были в подарок аварам цепочки, украшенные золотом, и ложа, и шелковые одежды, и множество других вещей, которые могли бы смягчить души, исполненные надменности. Притом отправлен был к аварам посланником Валентин, один из царских мечников 10. Ему предписано было ввести то племя в союз с римлянами и заставить его действовать против римских врагов. Такие меры, по моему мнению, были придуманы царем весьма разумно, потому что, победят ли авары или будут побеждены — и в том и в другом случае выгода будет на стороне римлян. Валентин по прибытии к аварам отдал подарки и передал им все то, что было ему предписано царем 11. Авары вско-{323}ре завели войну с утигурами, потом с залами, которые уннского племени, и сокрушили силы савиров 12.

Отрывок 6

Владетели антские 13 приведены были в бедственное положение и утратили свои надежды. Авары грабили и опустошали их землю. Угнетаемые набегами неприятелей, анты отправили к аварам посланником Мезамира, сына Идаризиева, брата Келагастова, и просили допустить их выкупить некоторых пленников из своего народа. Посланник Мезамир, пустослов и хвастун, по прибытии к аварам закидал их надменными и даже дерзкими речами. Тогда Котрагиг, который был связан родством с аварами и подавал против антов самые неприязненные советы, слыша, что Мезамир говорит надменнее, нежели как прилично посланнику, сказал хагану 14: «Этот человек имеет великое влияние между антами и может сильно действовать против тех, которые сколько-нибудь его неприятели. Нужно убить его, а потом без {324} всякого страха напасть на неприятельскую землю». Авары, убежденные словами Котрагига, уклонились от должного к лицу посланника уважения, пренебрегли правами и убили Мезамира. С тех пор пуще прежнего стали авары разорять землю антов, не переставали грабить ее и порабощать жителей.

Отрывок 7

Фракияне клятвы не знают. Эту поговорку припоминает Менандр в первой книге: «В этой земле,— говорит он,— один посланник, получив удар копьем в грудь, умер. Отсюда у ионян и эолян пословица „Фракияне клятвы не знают“» 15.

Отрывок 8

Аммиг 16, франк, стал лагерем при реке Аттисе 17, через которую римляне хотели переправиться. Нарсий (Нарсис), узнав о том, отправил к Аммигу в звании посланника Памфрония, одного из царских патрикиев, и Вуна 18, {325} управляющего царским имуществом, для объявления ему, чтобы он отступил и отнюдь не возобновлял войны с римлянами, потому что между римлянами и франками в это время заключено было перемирие. Аммиг отвечал посланным, что до тех пор не отступит, пока рука его в силах потрясать дротом.

Отрывок 9

Юстиниан принял посольство аваров, которые требовали, чтобы было им позволено осмотреть землю, куда их племя могло бы поселиться. Вследствие донесения полководца Юстина, царь имел намерение поселить этот народ в земле эрулов, то есть там, где перед этим жили эрулы. Эта земля называется Второй Пеонией 19. Царь изъявлял на то согласие, если только авары охотно там поселятся. Но авары были так привязаны к своей земле, что и не думали поселяться вне Скифии. Это дело осталось без движения. При всем том полководец Юстин отправил в Византию аварских посланников и дал знать царю, чтобы тот подольше задержал их в городе. Он успел привязать к себе одного авара по имени Ику-{326}нимон, который объявил ему за тайну, что авары одно говорят, а другое думают, что они употребляют самые умеренные слова и прикрывают кротостью обман, что под видом, будто хотят перейти по сю сторону Истра для утверждения дружбы с римлянами, они на самом деле умышляют совсем другое и намерены, если только удастся им, переправиться через реку, напасть на римлян со всеми силами. Узнав это, Юстин писал царю о задержании аварских посланников в Византии, потому что авары не решатся перейти реку, пока посланники их не будут отпущены. Между тем как Юстин действовал таким образом, он также заботился и об охранении на реке переправы. Он поручил Вону, начальнику дворцовой стражи, оберегать реку. Посланники аварские, не достигнув цели своего приезда в Византию, получили от царя обычные подарки, купили все для себя необходимое, между прочим и оружие, и были отпущены. Однако же царь дал Юстину тайное повеление каким-нибудь образом отнять у них оружие. Полководец, приняв посланников на возвратном пути, исполнил данное ему повеление. Отсюда началась между римлянами и аварами вражда, которая уже давно тлела под спудом; поводом к ней в особенности было то, что не тотчас отпущены посланники, тогда как Ваян очень часто приказывал им возвратиться; но царь, зная хорошо замыслы Ваяновы, всеми мерами так устраивал обстоятельства, чтобы посланники задержаны были в столице. {327}

Отрывок 10

Человек, обиженный правителем, большей частью имеет неудовольствие на государство.

Владетель турков Силзивул 20, узнав о побеге аваров, которые ушли по нанесении вреда туркам, со свойственной варварам дерзостью сказал: «Авары не птицы, чтобы, летая по воздуху, избегнуть им мечей туркских; они не рыбы, чтобы нырнуть в воду и исчезнуть в глубине морской пучины; они блуждают на поверхности земли. Когда покончу войну с эфталитами, нападу на аваров, и они не избегнут моих сил». Говорят, после этих-то хвастливых слов Силзивул устремился против эфталитов.

Катулф, удерживая эфталитского вождя от дальнейшего похода, говорил пословицу простую, в которой, однако же, есть сила убеждения: «В своем дворе одна собака сильнее десяти чужих».

В великих опасностях часто смелость сопровождается надеждой.

Мне не должно умалчивать истину; не скажу ничего в угодность сильным Кто против общего мнения превозносит человека, не имеющего в себе ничего славного, тот выставляет хва-{328}леного на посмешище другим. Если он будет скрывать истину они сочтут его лжецом в самых известных делах.

Победа — нечто крылатое, она легко может ускользнуть. Потому-то и Омир говорит, что она меняет людей.

Душа, обладаемая страхом, нимало не заботится о своих обязанностях.

Все хорошее и дурное взвешивается мнением человеческим; от воли получается перевес.

Отрывок 11

В восточных областях и в Армении восстановленный между римлянами и персами мир был совершенный; в Лазике было только перемирие. Так как, казалось, мир был только половинчатый, то цари, римский и персидский, и решились прийти к совершенному покою. С этой целью Юстиниан отправил в Персию Петра, начальника придворных войск 21, для переговоров с Хозроем о заключении всеобщего мира. По приезде к границе, у города Дар 22, Петр {329} известил царя восточных варваров, что он прислан для того, чтобы вступить в переговоры о повсеместном прекращении военных действий. Вследствие того отправлен был туда же и персидский посланник, который был саном зих,— это у персов есть самое важное достоинство. Он назывался Иесдегуснафом и был постельничим своего государя 23. Съехавшись, посланники и начальники обоюдных областей составили совет. Римский посланник Петр, человек весьма образованный и сведущий в законах, говорил следующее: «Почтенные персы, мы посланы сюда царем римским. Каков наш государь, было бы излишне говорить, когда самые дела поведают вам о нем. Я здесь для того, чтобы установленный уже мир привести к лучшему окончанию. Прежде всего я хочу вам доказать, с какой могучей державой вы заключите мир. Если я и покажусь вам многоречивым, не скучайте моим многословием, стремясь только к тому, что принесет пользу обоим государствам. Скоро увидите, что слова мои сказаны были весьма прилично, и вы похвалите меня, когда самые дела убедят вас в пользе моих слов. Вы заключите мир с римлянами; да, довольно уж назвать римлян — это имя заключает в себе все. Рассуждая о деле немаловажном и желая за-{330}ключить мир с таким государством, вы должны избрать лучшее и полезнейшее и неизвестности войны предпочесть известнейшее всем людям благо — мир. Не обольщайтесь мыслью, будто вы победили римлян; не гордитесь тем, что взяли Антиохию и некоторые другие римские места. Бог унизил этим чрезмерность римского счастья, чтобы не думал один человек, что он гораздо выше другого. Когда бы между людьми господствовала правда, не нужны были бы ни витии, ни точное знание законов, ни совещания, ни искусство красноречия, ибо мы прилеплялись бы по собственному побуждению к общеполезным делам. Но как все люди думают, что справедливость на их стороне, то нам и необходимо обаяние слова. Для того мы составляем совещания и каждый из нас искусством слова желает убедить другого, что он прав. Что мир — великое благо для людей, что, напротив, война есть зло, об этом никто спорить не будет. Хотя бы против общепринятого мнения и можно было полагать победу несомненной, я думаю, однако, что и одерживающему победу худо живется из-за слез других людей. Так-то и побеждать горестно, хоть, конечно, быть побежденным еще горестнее! Потому-то наш государь послал нас первыми просить о прекращении военных действий; не потому, чтобы он страшился войны, но из опасения, чтобы вы не успели прежде нас предложить мир, столько для нас вожделенный. Итак, заботясь всего более об освобождении себя {331} от беспокойств, не будем продолжать взаимной вражды: государствам благоустроенным неприлично не заботиться о последствиях войны. Представьте же себе мысленно, что перед вами падают воины, оплакивающие свою долю; вообразите себе, как они показывают смертельные раны и жалуются, что от безрассудства правителей гибнут подданные; как остающиеся в живых требуют от нас погибших, положим родителей или детей, друзей или какого-нибудь другого человека. Вспомним дома, лишенные мужей; детей осиротелых, распространяющийся повсюду плач при каждом имени родных. Соглашаясь с тем, что умирать за отечество прекрасно, мы должны признаться, однако же, что когда есть возможность изъявить свою благодарность вскормившему нас отечеству, не подвергая жизни своей опасностям, тогда безрассудно от этого отказываться для того только, чтобы не показалось, что мы ниже своих противников. Я думаю, когда бы Персида и самый Рим могли дать голос, они стали бы умолять нас об этом самом. Итак, не постыдимся сложить с себя бремя войны, ибо, делая все вовремя, мы более приобретем славы, чем храбростью. Никто из нас, ища предлога к продолжению войны, да не скажет, что приобретение столь прекрасного предмета, каков мир, есть дело слишком трудное. Неправда, как думают некоторые, что зло всего легче и само собой пристает к людям, что хорошее убегает от нас, ускользает и нелегко до-{332}стигается. Мир есть благо совершенное...» 24.

(Зих говорил:) «Я был бы поражен витиеватостью ваших речей, когда бы вы не были римлянами, когда бы мы не были персами. Но не думайте искусством слов ваших заставить нас забыть, кто вы такие и что вы приехали сюда для достижения своих выгод. Так как вы предлагаете мир как покрывало для прикрытия своей робости и этим думаете утаить явный позор ваш, то я буду говорить коротко: не в обычаях перса пустословить о предметах важных. Хозрой, царь всех людей, если бы он этого пожелал, не считает взятия Антиохии своей славой, украшением дел своих. Это дело наше представляется вам грозным и чрезвычайно трудным, а нам побеждать кого бы то ни было из неприятелей нипочем. Мы столько же привыкли быть победителями, сколько другие народы — быть побежденными. Нам не внушит гордости разорение какого-либо другого римского города; что легко, то не кажется нам удивительным. Этого довольно для опровержения втуне расточенного вами многословия. Первыми предлагая персам мир, римляне делают то, что всегда привыкли делать. Побежденные нами, вы побеждаете поспешностью, опережаете нас в предложении мира. Вы тем-то и прикрываете позор военных дел ваших, что представляете себя умеренными, будто не желаете войны. Да это мы и сами бы сделали, хоть мы и побе-{333}дители, если б вы только помедлили. Впрочем, мы принимаем ваши предложения: мы высоко ценим мир. Душе благородной свойственно устраивать дела сообразно с приличием». Так говорил зих. Переводчики обеих сторон перевели взаимные речи посланников и были толкователями их мыслей; затем последовало еще много других слов, сказанных то по нужде, то из хвастливости, чтобы не казалось, что желают мира потому только, что уступают в силе другим. Персы требовали, чтобы мир был заключен вечный и притом чтобы римляне ежегодно платили им определенное количество золота за то, чтобы они не воевали против римлян. Они предлагали прекратить военные действия, когда получат вперед всю сумму на сорок или, по крайней мере, на тридцать лет. Римляне, напротив того, хотели заключить договор ненадолго и притом ничего не платить персам за мир. Это подало повод к великим распрям; очень много говорено было об этом предмете. Наконец уполномоченные согласились утвердить мир на пятьдесят лет, римлянам получить Лазику, обеим сторонам хранить договор твердо и ненарушимо, договору иметь силу повсюду, как на востоке, так и в Армении и в самой Лазике, но с тем, чтобы персы получали от римлян за мир ежегодно по тридцати тысяч золотых монет. Постановлено было, чтобы римляне десятилетнюю сложность заплатили вперед, так, чтобы сумма за семь лет была выдана тотчас, а остальная — по прошествии сего {334} срока на три года без отлагательства. Затем персам получать ежегодно определенную годовую плату. Постановлено было также срыть монастырский дом, называемый Севаном, построенный на границах, возвратить римлянам то место, которое и в прежнее время принадлежало римлянам. Персы, нарушив мирный договор, занимали это место, оградив храм стеной. Но они не совершенно разрушили стену и не передали того места римлянам — по этой причине о нем не упоминается и в договорах. Равным образом постановлено, чтобы присланы были туда так называемые на латинском языке сакры 25 обоих царей с подтверждением всего того, что было посланниками постановлено. Сакры действительно были туда доставлены. Посланники также согласились между собой в том, чтобы от римского царя была доставлена прежде сакра, утверждающая статью о деньгах, которые надлежало выдать вперед за трехлетие после седьмого года, в удостоверение того, что римляне заплатят эти деньги персам. Постановлено, чтобы и со стороны персидского царя было доставлено письменное обещание, что когда персы получат должное им за три года золото, то возвращена будет царю римскому уверительная о сем предмете грамота. Утверждение о мире римского императора, содержащее обычный титул, нам {335} вполне известно 26. Утверждение же царя персидского, писанное на персидском языке, по-эллински значит следующее: «Божественный, благий, миротворный, древний Хозрой, царь царей, благополучный, благочестивый, благодетельный, ему же боги дали великое счастье и великое царство, исполин исполинов, богами начертанный Юстиниану-кесарю, брату нашему». Таков был титул; смысл же писания был следующий. (Я передам самые слова договора. Я считаю нужным сделать это для того, чтобы никто не подозревал, что от передачи другими словами сколько-нибудь искажена истина...) 27. Итак, смысл был следующий: «Благодарение приносим братству кесаря за мир, установленный между сими двумя государствами. Мы повелели и дали полномочие Иесдегуснафу, божественному кувикуларию 28; братство же кесаря повелело и дало полномочие магистру римскому Петру и Евсевию переговорить и трактовать 29. И зих, и так называемый у римлян магистр, и Евсевий имели переговоры между собой о мире и трактовали и утвердили мир на пятьдесят лет, и все к писаному приложили печати. И мы утверждаем мир на тех условиях, на которых зих, {336} римский магистр и Евсевий согласились между собой, и на том остаемся». Таково было утверждение мира 30 слово в слово; таково было и утверждение царя римского, кроме титула, находившегося в царской персидской грамоте. После того собрание посланников разошлось. На другом съезде зих говорил с хвастливостью о Хозрое, утверждая, что он одержал многие победы, что он непобедим, что, с тех пор как он возложил на себя кидар 31, он преодолел около десяти народов и заставил их платить себе дань; что он разрушил могущество эфталитов и покорил многих царей; что варвары тех стран чтут его и дивятся ему и что он весьма прилично и по праву украшается названием царя царей. После того как зих говорил о Хозрое, с таким велеречием, Петр в виде повести рассказал следующую историю: «В древние отдаленные времена был в Египте царь, по имени Сесострис. Ветер счастья дул попутный; он покорил великие народы и поработил царей их. Он возгордился до того, что устроил себе колесницу, украшенную золотом, в которую вместо лошадей или других животных, употребляемых для возки, он впрягал пленных царей. Таким образом возимый по городским улицам, показывался он своим подданным. Это делал он ежедневно. {337} Один из этих царей, которые тянули колесницу, запряженный с краю, часто оборачивался назад и украдкой смотрел на колесо, с беспрерывным движением вращающееся. Сесострис, сидя в колеснице, заметив это, напустил на него и спросил: «Эй ты, что ты там делаешь?» — «Государь,— отвечал тот,— я смотрю на вращающееся колесо, которое никогда не остается в одном положении, но, поднимаясь и опускаясь, подвигает колесницу вперед». Услыша эти слова, египтянин понял, что пленник его намекает на непостоянство и превратность счастья и дает ему чувствовать, что человеческие дела подобны вертящемуся колесу. Рассудив, что и он мог когда-нибудь подпасть такой же участи, Сесострис с тех пор перестал выезжать таким образом, освободил порабощенных царей и возвратил им владения их» 32. Петр перестал говорить, обуздав этим рассказом хвастливые речи зиха о Хозрое. Затем уполномоченные опять стали рассуждать между собой о делах. Всякое недоумение, сколько было можно, разрешено и объяснено, только вопрос о Суании оставался еще не решенным 33. Тогда Петр сказал следующее: «Больших похвал заслуживает тот человек, который, заботясь об исполнении дела, приводит его к совершенному концу. Если в исполнении его {338} намерения чего-либо недостает, то, я думаю, это доказывает недостаток рассудка в том, кто совещается о деле. Эти слова сказаны мной не напрасно; относясь к тебе, зих, они должны быть полезны как для римлян, так и для персов. Я объясню вам мысль свою: Суания принадлежала римлянам; римляне обладали суанами. Когда Цафий был владельцем суанов, некоторый римлянин, по имени Дитат 34, был начальником находящейся в той стране римской рати. Между суанами имели пребывание и некоторые другие римляне. В то время между царем лазов и Мартином, вождем находившегося в Лазике римского войска, возникли неудовольствия, вследствие которых из Колхиды не было посылаемо в Суанию обычного пособия, состоящего в пшенице, которую, по введенному обычаю, царь колхидский доставлял суанам. Досадуя на то, что были лишены установленной получки, суаны дали знать персам, что предадут им свою страну, если они вступят в нее. В то же время они сказали Эксисату и другим римским военачальникам: «Многочисленное войско персов идет против суанов; мы не имеем достаточной силы против них. Помышляйте о том, что для вас полезно, и вместе со здешними римскими полками уступите мидийскому войску» 35. Употребив такую хитрость и задарив начальни-{339}ков римской военной силы, суаны удалили ее из области своей. Тогда персы поспешно пришли в Суанию и заняли ее. Из этого видно, что эта область принадлежала издревле римлянам, что она по праву принадлежит им и теперь. «Если мы самым справедливым образом сделались обладателями Лазики, как с вашей стороны это утверждено, то мы, по справедливости, должны будем владеть и Суанией, которая от Лазики зависит». На это Сурина сказал 36: «Вам, римляне, досадно, что народ суанов добровольно и охотно передался нам». Зих подхватил: «Суаны были независимы и никогда не поддавались власти колхов». Тогда Петр сказал: «Если ты не хочешь, зих, внести в мирный договор имя Суании, то напиши, что возвращаешь мне Лазику вместе с зависящими от нее народами». А зих: «Если я это сделаю, то ты будешь иметь право спорить и об Ивирии, ибо ты можешь утверждать, что и Ивирия была под властью лазов». Петр: «Из этого оказывается, зих, что ты не хочешь возвратить нам всю Лазику, а только некоторую часть ее». Много было говорено и возражено и римлянами, и персами касательно Суании, однако они не согласились между собой. Они полагали, что этот предмет подлежит разрешению царя {340} персидского. Зих обязался клятвой по закону персидскому содействовать Петру в деле о Суании, когда он отправится к Хозрою, дабы говорить с ним о сей области.

Зих начал говорить о саракинском владельце Амвре, сыне Аламундарове. Он утверждал, что и Амвру следовало получить от римлян сто литр золота, которое получал прежний владетель саракинский. Петр возразил: «Наш государь без письменного обязательства дарил предшественнику Амвра золота сколько хотел и когда хотел. К саракину отправляем был вестник, поспешно едущий на публичных лошадях, для доставления ему того, что посылалось римским царем. Равным образом и от саракина был отправляем к царю нашему с дарами посланник. Император наш изъявлял саракину свою приязнь взаимным подарком. Если Амвр желает это исполнять, то и нашему царю это будет угодно; в противном случае старания его напрасны и помыслы безрассудны: Амвр ничего не получит».

После многих споров об этих и других предметах написан был договор о пятидесятилетнем мире на персидском и эллинском языках; эллинский договор переведен на персидский язык, а персидский — на эллинский. Утвердившие договор были: из римлян Петр, начальник войск, охраняющих царя, Евсевий и другие; из персов Иесдегуснаф, Сурина и другие. Взаимные условия по написании их сличены были {341} между собой, дабы слова и мысли имели одинаковый смысл.

Покажем, что заключал в себе договор о мире. Постановлено было первое: чтобы персы не позволяли ни уннам, ни аланам, ни другим варварам переходить в римские владения ущельем, называемым Хоруцон, и вратами Каспийскими 37 и чтобы римляне ни в это место, ни в другие пределы мидийского государства не посылали войска на персов. Второе: чтобы саракины, союзники обоих государств, сохраняли постановленные условия и чтобы ни союзные с персами не вели войны против римлян, ни союзные с римлянами — против персов. Третье: торгующие какими-либо товарами римляне или персы и все купцы обязаны вести торговлю по существующему обычаю через определенные таможни. Четвертое: посланники и гонцы с известиями, пользующиеся скорой ездой на публичных лошадях, как приезжающие из Персии в римские владения, так и из римских — в персидские, имеют быть принимаемы так, как прилично их званию; им будет оказываемо должное попечение. Они обязаны оставаться недолго в земле, куда приезжают. Товары, которые {342} везут с собой, могут они менять беспрепятственно и беспошлинно. Пятое: утверждено, чтобы саракины и какие бы то ни было торговцы варварских народов, зависящих от обоих государств, не проходили дорогами необычными, но следовали через Нисивий и Дары, а также чтобы они без позволения правительства не ездили в чужие области; а если дерзнут поступать против того, что постановлено, то есть провозить товары мимо таможни, и будут пойманы начальствующими на границах вместе с товарами, которые везут с собой, ассирийские ли это товары или римские, то имеют быть переданы кому следует для должного наказания. Шестое: переходящим по своей воле в продолжение войны от персов к римлянам и от римлян к персам не запрещается и не препятствуется, если хотят, возвратиться восвояси; переметчиков же, или людей, во время мира прибегающих из одного государства в другое, не принимать, но против их воли непременно выдавать тем, от кого бежали. Седьмое: внесено в договор, что по жалобам подданных одного из государств об убытке, претерпенном от подданных другого, дело имеет быть разбираемо судом, или теми самими, которые претерпели убыток, или людьми, собирающимися на границах при начальствующих в областях обоих государств; нанесший убыток должен удовлетворить за оный. Восьмое: дабы на будущее время персы не жаловались на римлян за то, что они укрепляют Дары, постановлено было ни в котором го-{343}сударстве впредь не делать укреплений, то есть не обводить стеной какого-либо места на границах, и тем не подавать повода к беспокойству, отчего мир мог бы быть нарушен. Девятое: не нападать на принадлежащее другому государству место или на подвластные ему народы и не воевать против них, а напротив того, не производя никакого вреда или убытка, оставаться в настоящем положении, дабы и те народы пользовались выгодами мира. Десятое: не оставлять в Дарах военной силы более того, что нужно для охранения крепости; полководцу востока не иметь в том месте пребывания, чтобы оттого не были производимы на персов набеги или не был им наносим какой-либо вред; а если случится что-либо подобное, то постановлено, чтобы начальник Дар удовлетворил за нанесенный убыток. Одиннадцатое: если один город нанесет убыток другому или повредит то, что другому принадлежит не по праву войны, или военной силой, но обманом и покражей (есть такие беззаконные люди, которые это делают, чтобы тем подать повод к войне), то подобные поступки исследовать в точности и оные исправлять поставленным на границах обоих государств судьям; а если они не будут в состоянии воспрепятствовать наносимому соседями обоюдному вреду, то предоставить разбор дела полководцу востока, и если по прошествии шести месяцев не прекратится спор и обиженный не получит потерянного, то обидевший его в наказание обязан будет заплатить за убыток {344} вдвое; если же и этим не кончится дело, то постановлено, чтобы обиженная сторона отнеслась посольством к царю обидевшего; а потом, если и от царя не будет оказано ему удовлетворения и обиженный в течение года не получит вдвойне того, что ему следует, как постановлено, то в отношении сей статьи мир должно считать нарушенным. В двенадцатой статье договора содержатся моления к Богу и притом проклятия, а именно: к хранящему мир да будет Бог милостив и поборником вовеки, но да будет он врагом и противником тому, кто употребляет обман и хочет произвести перемену в том, что принято и утверждено. В тринадцатой статье постановлено: быть мирному договору на пятьдесят лет и миру существовать пятьдесят лет, считая годы по древнему обычаю, а именно: чтобы каждый год оканчивался по прошествии трехсот шестидесяти пяти дней, и, как я сказал, чтобы с обеих сторон были представлены грамоты с объяснением, что оба государя согласны на то, что утверждено их посланниками. Когда же договор был кончен, то были взаимно выданы так называемые сакры. По принятии и утверждении всего этого сделано особое постановление и о находящихся в Персиде христианах, которым было позволено строить беспрепятственно храмы, приносить в них моления и возносить благодарственные Богу песни, как у нас заведено; притом постановлено, чтобы они не были принуждаемы принимать веру магов, ни молиться против воли своей богам, принятым мида-{345}ми; также чтобы и христиане отнюдь не дерзали обращать магов в нашу веру. Принято также, чтобы христианам было позволено хоронить усопших в земле по нашему обычаю 38.

Когда все это было принято и приведено в порядок, приставленные к сему делу внесли грамоты в две книги и рассмотрели с вниманием мысли, сравнивая в точности слова и силу каждого слова; потом сделаны были другие точные списки. Подлинные были свернуты и утверждены печатями восковыми и другими, какие в употреблении у персов, и вытисненными на них перстнями посланников; притом двенадцать переводчиков, шесть римлян и столько же персов, выдали взаимно друг другу мирный договор: писанный по-персидски выдан зихом Петру, а Петр выдал зиху писанный по-эллински. Зих взял для памяти писанный на персидском языке список, однозначащий с эллинским и не имевший на себе печатей 39; Петр сделал {346} то же самое. После того они разъехались, удалились от границы: зих отправился в свою землю, но Петр остался еще на месте для отправления праздника Рождества Христа Бога, ибо уже наступал сей священный день. Он провел тут же праздник Богоявления и потом вступил в персидские области. Таким образом кончились мирные переговоры.

До отъезда посланников, в Дары прибыли отряженные от Хозроя персы вместе с переводчиками и с важниками, и тогда выданы были зиху следующие Персии за семь лет деньги, как было постановлено в договоре. Петр прибыл в место, называемое Вифармаис, где находился персидский царь, для переговора с ним о Суании. Быв представлен Хозрою, Петр сказал ему следующее:

«Мы предстоим перед тобой, государь, счастливые тем, что получили мир на твердом основании, и без неудовольствия на то, что поздно получим от тебя следующее нам по справедливости. Тот, кто теперь хорошо начертал и устроил полезнейшее дело, может ли не промышлять о нем в будущем, тем более что оно относится к более долгому времени? Достойно царя великого быть в силах приобретать много и не хотеть этого: в нем чрезвычайность силы умеряется здравым умом. {347} После того как пламя войны погашено нами и мы как будто отдохнули, остается еще одна искра: искрой бедствий называю Суанию, грозящую нам великим пожаром неприязни. Останови, государь, несчастья; предупреди ожидаемые бедствия. На тебя возлагаем решение труднейшей задачи, после того как ты устроил все как должно. К совершенному окончанию войны остается одно: чтобы нам была придана Суания, когда мы уж обладаем Лазикой. Кто господствует над начальствующим, может ли не иметь во власти своей подвластных ему? Ни лазы, ни сами суаны не будут спорить о том, что Суания в древние времена не была подвластна лазам и что правитель Суании не был утверждаем во власти по воле царя лазийского». Сказав это, Петр показал Хозрою на письме, что цари лазийские были древнейшие и что ими поставлены были многие владетели Суании. Потом он продолжал: «Самая справедливость дает нам Суанию. Неужели ты, государь, не захочешь иметь двойное преимущество: доказать всему свету, что ты и никого не обижаешь, и даруешь всякому то, что ему следует? Наш государь не будет считать себя обиженным, когда получит от вас как дар то, что ему принадлежит по праву, потому что он думает, что не иначе получил и Лазику. Когда мы утверждали и доказывали ясно, что Лазика издревле была приобретением римским, ты сам возразил, что она принадлежит тебе по праву войны; однако же, желая сохранить спра-{348}ведливость ненарушимо, ты подумал, что лучше явить дух умеренности, нежели десницу могущественную. Ты принял как необходимое то, что не было необходимо, и по величию души ты произнес приговор против себя самого; ты явился победителем, признавая себя побежденным справедливостью. Ты просто возвратил нам Лазику как нашу собственность, уступив нам власть над нею. На том же основании мы просим у тебя и Суанию, просим о безмездном получении нашей собственности. Мы будем благодарны вам за то, что не лишимся нашего собственного стяжания; а вы будете благодарны Богу за то, что вы до такой степени могущественны, что можете дарить не свое».

Царь отвечал ему: «Вот как сила мудрости, найдя душу, не образованную учением и не имеющую способности убеждать, презирает ее слабостью и одерживает над ней победу. Так приложенное к ране лекарство, съедая больную часть, восстанавливает здоровье страждущего, и если мудрость говорит и неправду, все-таки, говоря кстати и прилично, трогает душу. Она одерживает верх и над оружием, потому что сила военная не может ничего совершить, не истощая сама себя; тогда как мудрость бестелесная служит сама себе твердыней и притом охраняет того, кто ее приобрел. Итак, посланник римский, нельзя меня упрекать за то, что я не научен искусству убеждать тебя, человека образованного такой философией, которая научила тебя словами побеждать других. Не-{349}смотря на то, насколько могу и без искусства красноречия, но как рассудок позволит, я выкажу свое право. Положим, что дело о Суании в самом деле таково, как ты его представляешь. Я покорил Лазику, но на суанов я даже не нападал; мы только знали по слуху от Мермероя, что это область незначительная, что не стоит из-за нее ссориться и предпринимать против нее царский поход, что суаны — это один из народов кавказских, что над ними есть царек и что страной их проходят скифы 40. Мермерой умер; Нахоэрган 41, получив начальство над войском, писал к нам о суанах то же самое: что живут они на вершинах Кавказа, что они воры и грабители, что дела их самые ужасные и нечестивые. Я хотел отправить войско против них; устрашась этого, они из суанов сделались персами. Отсюда ясно видно, что этот край принадлежит мне, и я не отпираюсь в том, что владею им. Что суаны охотно состоят в нашем подданстве — это доказывают они тем, что повинуются нашим рабам. И в самом деле, когда зих донес мне, что римляне требуют Суании, то ваши {350} требования показались мне так далеки от справедливости, что я не скоро мог поверить столь странному известию. Но я признаю себя побежденным от сильнейшего, как я и думал, что должен буду уступить ему, если окажусь другого мнения, нежели царь ваш» 42. Такие мысли зародились тогда в уме царя персидского. На короткое время перестали упоминать о Суании. В этот промежуток разговаривали между собой о саракине Амвре, сыне Аламундарове. Царь начал говорить так: «Наш Амвр, саракин, очень жалуется на зиха и громко вопиет против него, будто бы он нимало не заботился о его пользе, когда мы вели с вами мирные, переговоры!» — «Ни в какое время,— отвечал Петр,— ваши саракины не получали от римлян определенного количества золота, ни по принуждению, ни по договору; а только отец Амвров, Аламундар, посылал подарки римскому императору, который, принимая их, отдаривал его взаимно. Но это отнюдь не происходило ежегодно, а случалось иногда и через пять лет. Это наблюдалось Аламундаром и нами очень долго. Богу известно, что Аламундар поступал таким образом потому, что не был расположен к персам, с ним было сделано условие, что меч его {351} должен оставаться в бездействии против римлян, хотя бы вы подняли на нас войну. Это продолжалось несколько времени; ныне же твой брат, а мой государь принял мнение, как я думаю, весьма благоразумное. Он сказал: «Если между двумя государствами существует твердый мир, какая будет мне польза впредь сноситься с подданными и подвластными персов с тем, чтобы они изменяли своим государям, и к чему мне давать им или от них получать что-нибудь?» — «Когда до заключения мира,— возразил царь,— с обеих сторон отправляемы были посольства и вы оказывали друг другу приязнь подарками, я думаю, должно оставить ненарушимым постановленное до этого?»

Вот что было говорено в пользу Амвра и против него. Затем опять происходили споры о Суании. Царь сказал: «Когда я завоевал Скенды, Сарапу 43 и Лазику, вы не говорили, что Суания была в вашей власти. Из этого явствует, что суаны не были подвластны лазам. Иначе они поддались бы нам вместе с обладавшими ими лазами». Петр возразил: «Этого не случилось, потому что Суан не отпадал, подобно Лазу, которому он был подвластен. Я утверждаю, что подданный нашего подданного {352} никак не отпадал от нас».— «Сегодня,— заметил царь,— минуло десять лет, с тех пор как я занял Суанию. Мы много раз принимали от римлян и отправляли к ним посольства. Почему ж с того времени вы не упоминали ни слова о Суании?» — «Потому,— отвечал Петр,— что ты тогда владел Лазикой, и если бы я сказал: должно уступить мне Суанию, ты бы спросил: почему? Если бы я опять сказал: потому, что она под властью Лазики, ты бы возразил: какую же власть имеете вы над Лазикой? Затем мы не могли бы возражать ничего более».— «Ты утверждаешь,— сказал царь.— что Суания была подвластна лазам. Если ты можешь доказать это писанием, то ты достигнешь того, что должно». Петр сказал: «Я не замедлю доказать тебе всю истину, как это велось у лазов издревле. Князь Суании был в повиновении у лаза и внесен в книгу для платежа ему дани. Лаз получал от него произведение пчел, кожи и другие тому подобные предметы. По кончине князя суанского, управлявший лазами избирал преемника власти усопшего. Между тем писал он к императору римскому о случившемся. Император отвечал ему письменно и приказывал вручить знаки верховной власти над Суанией, кому он хочет, лишь бы только суану. Этот обычай вошел в силу со времен нашего царя Феодосия и продолжался до времени вашего деда Пероза и нашего царя Льва». Потом Петр вынул из-под хламиды книжку, в которой рядом и отдельно означены были {353} имена царей лазийских, поставлявших суанских князей. Содержание книжки, хотя другими словами, было следующее: «Сии суть цари лазийские, поставлявшие князей (царьков) над суанами с того времени, как правили Римской державой Феодосий, а Персидской — Варан, до императора Льва и до Пероза». Прочитав это, Петр сказал: «Из сего писания известны нам до сего времени цари лазийские и бывшие под начальством лазов князья суанские». Царь сказал тогда: «Если допустим, что представленное тобой писание, служащее к пользе вашего государства, имеет достоверность, то, следовательно, и к нашим писаниям, по всей справедливости, должно иметь веру».— «Конечно»,— отвечал Петр. «Поэтому,— продолжал царь,— должно верить, так как ты сказал, что одни цари были поставлены так, другие иначе; а как ныне мы имеем спор о рабе, то если ты будешь в состоянии ясно доказать, что он тебе принадлежал, ты получишь его; если же доказать этого невозможно и, однако же, суан хочет быть под властью римлян, я не буду нимало тому препятствовать. Более этого я ничего сделать не могу». А Петр: «Не спросишь ли, государь, суана, кому он хочет принадлежать? В этом отношении он свободен».— «Знай,— отвечал царь,— что я не хочу спрашивать у суанов о стране суанской. Было бы несправедливо и незаконно, чтобы участь сей страны зависела от мнения раба». Тем и кончились переговоры о Суании между обеими сторонами. {354}

Отрывок 12

Менандр говорит о Петре-посланнике и о Хозрое: «Такие речи были сказаны обоими; не было более никаких объяснений о Суании. Я не употребил одних слов вместо других; я не переменил и низкого говора, как бы мог, на аттическое изящество. Я не люблю заменять другими слова, действительно сказанные и до меня в точности дошедшие, и гладкостью слога более выставлять искусство в красноречии, нежели то, что в самом деле было сказано, особенно при изложении договоров, заключенных между двумя столь великими государями и державами. Если же кто хочет знать в точности происходившие между Петром и царем персидским переговоры, пусть тот читает самое сочинение Петра. Он записал подробно все, что было сказано и отвечено Хозроем, персидскими и римскими послами, подлинные их слова, с лестью ли они были сказаны обеими сторонами или с надменностью, с притворством или с насмешкой, для уничтожения других. Одним словом, в сочинении его можно прочесть все то, что поверенные двух государств говорили и как говорили о столь важном деле. Большая книга наполнена этими, как я думаю, заподлинно сказанными словами; разве иное Петром прибавлено для собственной славы, для того чтобы потомству показаться человеком глубокомысленным и в красноречии неодолимым, {355} когда бывает нужно смягчать грубые и высокомерные помыслы варваров. Все это читатель найдет в его книге. Что касается до меня, то не было ни нужно, ни прилично в историческом сочинении слишком попусту распространяться и долго останавливаться на одном предмете. Если бы мне пришлось выписывать все, что содержится в книге Петра, то буквальная передача переговоров повела бы меня к большому сочинению. Я почерпнул из его книги все, что было нужно, и изложил коротко».

Отрывок 13

Петр после того удалился без успеха из пределов мидийских. Однако же он заключил договор с персами, вследствие которого война между обеими державами прекращена. Миды выступили из области колхийской и возвратились в свои земли. Петр же скоро по прибытии в Византию скончался.

Отрывок 14

При Юстине Младшем прибыли в Византию аварские посланники для получения обычных подарков, которые даваемы были их народу {356} предшественником его царем Юстинианом 44. Эти подарки состояли в шнурках, испрещренных золотом, которыми связывают беглых, также в ложах и других предметах неги. Посланники хотели испытать царя и узнать, не могут ли они получать подарки и другим каким-либо образом, пользуясь нерадением римлян и обращая беспечность их в свою выгоду. С этой целью они просились представиться царю. Когда им было позволено явиться к царю и высказать, что им угодно, через переводчиков, они вот что сказали: «Государь! Наследуя власти отца своего, ты обязан и друзьям отеческим благотворить, подобно ему, и являться достойным наследником умершего, тем именно что ты не переменил ничего из постановленного им при жизни его. И мы останемся в том же расположении к тебе и не менее будем хвалить твою благотворительность, когда будем признавать тебя, после отца твоего, своим благодетелем. К тому же считаем постыдным для себя, получая благодеяния, не воздавать благодарности тому, кто нам их оказывает. Отца твоего, изъявлявшего нам свое благорасположение подарками, мы отдаривали тем, что не нападали на римские владения, хоть и имели на то возможность. Но мы сделали еще и больше того: мы истребили разом тех соседственных нам {357} варваров, которые постоянно разоряли Фракию; и не остается из них более ни одного, кто бы нападал на пределы фракийские. Они страшатся силы аваров, дружески расположенных к державе Римской. Итак, мы уверены, ты сделаешь относительно нас ту только перемену, что будешь давать нам более, чем твой отец; за то и мы будем тебе еще более обязанными, чем ему, и окажем тебе еще более благодарности. Мы пришли сюда взять то, что по обыкновению нам следует, и знай, что невозможно нашему владельцу быть в дружбе с тобой и с Римской державой, пока не будут ему выданы те подарки, за которые он решился не подымать оружия на римлян». Таковы были речи аварских посланников. Они придали им двойное значение: казалось, они то просят, то грозят. Они полагали, что этим способом устрашат царя и заставят римлян быть как бы данниками аваров. Но царь, считая речи аваров пустым звуком, отвечал им так: «Вы предъявляете высокомерные требования свои и вместе с тем просите. Вы думаете, что этим смешением речей достигаете цели ваших желаний, но и то и другое ожидание ваше останется без успеха. Вы не обманете нас лестью, не устрашите угрозами; я дам вам более, чем отец мой: заставлю вас прийти в себя, когда вы через меру возгордились. Благодетелем своим более должно считать того, кто умеряет беспорядочные замыслы, кто останавливает дерзкие стремления, ведущие к погибели, а не {358} того, кто поблажает роскоши, кто, показывая, будто любит, пользуется малейшим случаем к погублению людей, которым оказывал свои мнимые благодеяния. Итак, удалитесь отсюда, считая и то для себя великой выгодой, что остаетесь в живых. Вместо римских денег уносите с собой страх к нам, для вас спасительный! Я никогда не буду нуждаться в вашем союзе; вы ничего не получите от нас, кроме того, что нам угодно будет дать вам в награду за службу, а не вместо дани, как вы полагаете». Внушив страх посланникам аварским, царь дал им знать этими словами, что он не потерпит их корыстолюбия, что они не будут получать от него ничего из получаемого прежде и что они впредь не будут безопасно делать набеги на римские владения. Они были в глубоком унынии, помышляя о том, чем это кончится, и о направлении, какое примут их дела. Они не хотели ни бесполезно оставаться в Византии, ни удалиться без всякого успеха. Наконец, меньшим из этих зол было возвратиться к своим единоплеменникам. Пораженные ответом императора, они примкнули к единоплеменникам и отправились в землю франков 45. {359}

Отрывок 15

Юстин, племянник Юстиниана, отправил посланником в Персию Иоанна Комментиола. Поручил ему объявить о возведении его на царство, как это водится у римлян и у персов, а в то же время, если только обстоятельства позволят, начать переговоры о Суании. Хозрой не возвратил этой страны римлянам, хоть и уступил им Лазику, от которой Суания была в зависимости. Мир, заключенный на пятьдесят лет Петром, начальником дворцового войска, держался, а дело о Суании оставалось еще не решенным. Юстин приказал Иоанну объявить персам, что он согласен купить эту землю, если бы они захотели продать ее. Суания сама по себе земля незначительная; но, по выгодному своему положению, она весьма полезна для Римской державы, потому что препятствует персам нападать через нее в колхийские пределы и разорять их 46.

Иоанн, отправившись из Византии, продолжал поспешно свой путь; проездом через города он заботился о предметах необходимо нужных, сообразно с данным ему от царя предписанием. По прибытии в Дары он возобновил городской водопровод, устроил водоемы и удовлетворил другим потребностям города. Он про-{360}вел здесь десять дней, пока персы в Нисивии отправляли празднество. В это время они не принимали посольства. По окончании праздника, называемого Фурдига, что значит праздник усопших 47, Иоанн был принят начальствовавшими в Нисивии персами и с приличными почестями отправлен оттуда в столицу Персии. Он исполнил как следует возложенное на него поручение и оставался в столице. Хозрой один день завел с ним речь о саракинах. Саракинские племена весьма многочисленны; большая часть их пасет стада в степях и не признает над собой никакой власти. Одни преданы державе Римской, другие — Персидской. Между тем как они были таким образом разделены, Юстиниан, человек высокого государственного ума, в мирное время приверженным к Персии саракинам делал подарки. Но царь Юстин, человек твердый в мыслях своих и нимало не подававшийся на дерзость варваров, не обращал никакого внимания на преданных Персии саракинов. Саракины сочли поступок Юстина за отнятие у них собственности — это племя очень жадно к деньгам. Они приступали к царю персидскому и просили его не оставлять без внимания приверженного к нему народа. Еще во время посольства Петра Хозрой утверждал, что римляне должны были платить саракинам {361} те деньги, так как римляне были их должниками; то же самое говорил он прибывшему в Персию Иоанну. Саракины доказывали, что деньги были им выдаваемы единственно для того, чтобы они хранили мир и не делали набегов на римские области. Такими словами давали они этому делу насильственный смысл. Иоанн, слыша их неправильные требования, сказал: «Для нас было бы не так неприятно, если бы кто другой, а не великий Хозрой заступался за саракинов в их несправедливых жалобах. Меня удивляет то, что такой царь, как ты, уважающий все, что согласно с природой вещей, прибавлю к тому — любящий все римское, защищает людей, которых домогательства самые несправедливые. Я римлянин и не останусь равнодушным, но представлю здесь все дело, хотя царь не имеет нужды в пояснении его и мои слова сказаны будут перед людьми, которым уже все известно. Кому наперед известна справедливость какого-нибудь дела, тот, быв снова в нем наставлен, утвердит свою совесть в беспристрастии. Петр, бывший до нас посланником, незадолго перед тем заключив мир искусством и силой убеждения, мог опровергнуть домогательства саракинов касательно того, о чем они теперь жалуются, и разрешить возникающие недоразумения. Со своей стороны, неискусный в витийстве и в науке убеждать, я в этом суждении могу перед вами одержать верх над саракинами, потому что вы не предпочтете римлянам {362} саракинов, таких несправедливых людей, не предпочтете вредное обоим государствам тому, что может принести им пользу. Ваши саракины.., а когда я говорю саракины, вспомните, персы, своенравие и изменчивость этого народа.., привыкли получать от царя Юстиниана подарки. Сей обычай был утвержден волей того, кто давал их. Юстиниан, чрезмерно любя мир, оказывал свою щедрость к тем, которым не следовало ее оказывать. По чрезвычайному человеколюбию он скорее добровольно без всякой нужды вводил новые обычаи, нежели исполнял самонужнейшее, когда это было против воли его (если позволено нам сказать). Ясным тому доказательством служит то, что саракины получали подарки и что это было не вследствие договоров, как они говорят, но потому, что они сами приносили дары царю нашему. Этому, я думаю, никто противоречить не будет. Если же и допустим, что Юстиниан давал саракинам деньги по договору, то дар сей прекращен жизнью дарующего и кончился с его кончиной. Не должно по обычаю, введенному одним человеком, скажу даже — по закону неполезному, осуждать целое государство к исполнению чего-либо, хотя бы утвердивший тот обычай или закон был государем его. Что касается до нас, мы весьма далеки от того, чтобы впредь давать что-либо саракинам: сколько Юстиниан был снисходителен к варварам, столько нынешний римский император хочет быть для них грозным. Итак, пусть саракины {363} не предаются таким мечтаниям. Никогда наш государь не решится сделать что-нибудь подобное. Вы должны желать, чтобы он утвердил мир, чтобы он не думал, что в заключенном уже договоре достоинство римлян чем-нибудь унижено. Только в таком случае он согласится не поднимать оружия». Так говорил Иоанн. С того времени ничего не было упомянуто о саракинах. Посланник, улучив минуту, которая казалась поудобнее, пустил слово о Суании. Он утверждал, что сей области надлежало быть под властью римлян, после того как они самым законным образом получили и Лазику. Царь персидский, казалось, принимал охотно его речи о Суании, однако сказал, что Иоанну надлежало об этом деле посоветоваться с сановниками мидийскими. После того Иоанн вступил в переговоры с зихом, называемым Иесдегуснафом, и с некоторыми другими персидскими начальниками. Они сказали ему, что совершенно охотно уступят римлянам Суанию за деньги; притом они предлагали заключить другие договоры, которые были недостойны Римской державы, постыдны для нее и совершенно противны утвердившемуся о царе Юстине мнению, высокости духа и попечительности о делах царя Юстина. Иоанн, услышав слова персов и выпустив из виду мысли царя, поступил самым нерассудительным образом. Он послал к суанам поверенных, желая быть в дружбе с их царем. До такого безрассудного поступка дошел он, уловленный Хозроем, {364} который употреблял всевозможные хитрости, чтобы иметь отговорку и утверждать, что суаны сами не терпели зависимости от римлян, хотя и были побуждаемы вступить в подданство их. Хозрой знал, какой успех имели посланные к суанам от Иоанна поверенные. После того Хозрой объявил, что отправляет к римскому царю посланника для устроения всех дел как должно. Иоанн предпринял обратный путь в Византию.

Царь Юстин, как можно было ожидать, гневался на Иоанна, узнав, что он отправил поверенных в Суанию и что суаны не пристали к римлянам. Иоанн был осуждаем, как преступивший данное ему полномочие и как поступивший против государственных выгод. Царь говорил, что Иоанну не надлежало отправлять к суанам кого-либо, когда он не имел на то от государя повеления; что он этим подал персам повод скрывать свою несправедливость и утверждать, что суаны сами отказывались передаться римлянам; что ему никогда не было дано поручения побуждать суанов сделаться подвластными римлянам или согласиться, чтобы по сему предмету был отправлен в Византию посланник, потому что царь не почитал ни того ни другого приличным для империи. Итак, император, оказав презрение Иоанну, причислил его к неспособным. Между тем он помышлял о том, как бы исправить сделанные ошибки.

Юстину было донесено, что из Персии едет {365} посланник — зих. Цель его посольства была та, чтобы вступить в переговоры о Суании, изъявить царю благорасположение от персидского царя и притом устроить дела, подававшие повод к жалобам со стороны римлян. Юстин хотел либо вовсе не принять посольства, либо, приняв его, дать понять зиху, что он не достигнет цели своих желаний. Созван был совет, в котором определено было, чтобы Иоанн объявил через письма находящемуся еще на дороге зиху, что император не примет никаких предложений от персов. Письмо вручено было Тимофею, одному из лиц, бывших перед тем вместе с Иоанном в Персии. Царь приказал Тимофею изъявить на словах благодарность царю персидскому за дружеское расположение к римлянам и, встретив на пути посланника, отдать ему письмо от Иоанна, для того чтобы зиху было наперед известно намерение царя. Тимофей, получив такое предписание, отправился к границе. Узнав, что персидский посланник еще туда не приезжал, он немедля продолжал свой путь к Хозрою. Между тем зих, приехав в Нисивий другой дорогой, оставался там, задержанный болезнью; а Тимофей, отпущенный персидским царем, возвратился также в Нисивий; он застал тут зиха еще больным и вручил ему письмо Иоанна. Как скоро зих узнал, что посольство его не могло иметь успеха, какого он надеялся, он впал в уныние и, быв притом болен, скончался. Вскоре после него умер и Иоанн. После того получено в Византии изве-{366}стие, что назначен другой посланник, по имени Мевод. Он ехал в столицу, полный высокомерия и гордости, в надежде, что с ним будут говорить о Суании и заключат договор, какой будет угоден персам. Заносясь такими мечтаниями, продолжал он путь в Византию, поступая с встречающимися ему на пути с такой надменностью, какая неприлична званию посланника. По прибытии его в Византию царь, которому уже были известны его высокомерие и те надежды, с которыми он приехал, принял приветствия персидского царя по заведенному обычаю, но к Меводу оказал пренебрежение и унизил его дух тем, что не имел с ним никаких сношений. Как дела посольства шли совершенно вопреки тому, чего персидский посланник надеялся, и царь вовсе ничего не говорил ему о Суании, то Мевод просил о позволении представиться императору находящимся с ним саракинам. При нем их было около сорока человек. Они состояли в ведении своего собственного посланника. Амвр, князь саракинского племени, отправил вместе с Меводом этого посланника, который должен был переговорить с царем о деньгах, получаемых саракинами от Юстиниана. Мевод, обманувшись в ожидании своем касательно Суании и не желая уехать без всякого успеха, сильно домогался, чтобы саракинам дозволено было представиться Юстину. Император спросил тогда: «Что хотят ваши саракины?» Так как Мевод приставал со своей просьбой, то царь согласился, чтобы представился ему один их по-{367}сланник. Царю было известно, что посланник саракинский, по надменности своей, не согласится предстать к государю без сопровождавших его саракинов, но что захочет сохранить существовавший при Юстиниане обычай, когда посланники саракинские представлялись со всеми находящимися при них людьми. Он полагал, что это подало бы ему удобный случай доказать, что он поступал с саракинским посланником, как следует царю, но что саракинский посланник не знал никаких приличий. Таким образом, вся вина была бы обращена на этого варвара. Все последовало так, как царь ожидал. Саракинский посланник, почитая неприличным представиться императору один и отстать от принятого обычая, отказался от представления ему. Тогда царь оказал полное презрение саракину и изъявил Меводу свое неудовольствие. Персидский посланник сказал Юстину: «Государь! Я здесь не для того, чтобы вступаться за саракина, если он в чем-нибудь погрешил, но чтобы выслушать его слова, и, если они согласны со справедливостью, я не оставлю его; если же, напротив того, окажется, что он жалуется несправедливо, то я сам осужу его». Царь возразил насмешкой: «Ты, видно, прибыл сюда судьей, а не посланником». Мевод, смущенный колкостью замечания, покраснел и тотчас же, приветствовав царя как прилично, удалился. Несколько дней спустя опять прибыл во дворец и умолял о допущении саракинов. Царь отказал ему. Мевод заметил тогда, что было бы {368} несправедливо не получить и ему того, что получил зих, быв прежде посланником при римлянах, что как саракины были представлены царю вместе с зихом, то надлежало и ему получить то же самое, для того чтобы существующий между римлянами и персами мир не был некоторым образом нарушен. Царь в гневе отвечал на это: «Что ж? Если бы и зиха поймали в прелюбодеянии или в другом каком-нибудь важном преступлении, так и тебе нужно бы идти по его следам? Или ты не чувствуешь, что говоришь с императором римлян и с Юстином?» Перепуганный Мевод пал ниц и лежал на полу, отпираясь от своих слов. Пока он так оправдывался, царь, показывая, будто был убежден его представлениями, сказал: «Видно, переводчик передал нам мысли твои неверно — одну вместо другой. Итак, если не было сказано тобой ничего, противного приличиям, знай, что ты очистил себя от всякой вины». Таким образом, царь, притворяясь, будто не понял сказанного ему Меводом, обратился к кротости: он опасался, чтобы персидский посланник не сделался еще дерзостнее и высокомернее в словах, узнав, что император понял всю дерзость его речей. Когда таким образом всякое подозрение было царем рассеяно, то Мевод воскликнул: «Пропади все племена саракинские и сам Амвр и посольство его; я буду молчать и впредь за них слова не вымолвлю». После этих объяснений царь поносил саракина, называл его меновщиком и торга-{369}шом. К этому прибавил, что он не может умолчать того, зачем этот посланник приехал в Византию. «Он говорит,— продолжал царь,— будто хочет получить от нас обычные деньги. Но вместо денег этот проклятый негодяй наживет себе беду. Смешно же было бы нам, римлянам, подчинить себя приношению дани саракинам, этаким кочевникам». Тогда Мевод сказал императору: «Пусть так! Государь, только отпусти саракина, хоть и без успеха». Царь: «По мне, хоть бы он никогда и не приезжал; пускай идет!» — «И меня с ним повели отпустить, государь»,— сказал Мевод. Царь отпустил персидского посланника и вместе с ним саракинов. Таким образом, прозорливостью царя было умолчено все то, что Иоанн во время своего посольства сделал неприличного. Саракины, возвратившиеся восвояси, уведомили Амвра, каких император был мыслей о саракинах, преданных персам. Амвр дал тогда приказание брату своему Камвосу (или Кавосу), противнику Аламундара, начальника саракинов, подчиненных римлянам, делать набеги на землю Аламундара. Эта земля есть часть Аравии.

Отрывок 18

В начале четвертого года царствования Юстина в Византию прибыло посольство от турков. {370} Турки достигли в то время великой степени могущества. Согдаиты, которые перед тем были подданными эфталитов, сделавшись подданными турков, просили своего царя отправить посольство к персам для исходатайствования им позволения ездить в Персию и продавать там шелк 48. Дизавул изъявил на то согласие и позволил согдаитам отправить посольство. Оно состояло под начальством Маниаха. Представ пред персидского царя, посланники просили, чтобы им можно было, без всякого препятствия, производить {371} в Персии торговлю шелком. Персидский царь, которому это вовсе не нравилось, потому что он не хотел, чтобы турки имели свободный въезд в пределы Персии, отложил ответ до следующего дня, а потом опять отсрочивал до другого. Так как это дело все откладывалось под разными предлогами, а согдаиты приставали к Хозрою и продолжали просить его, то он созвал совет. Тогда Катулф, тот эфталит, который предал туркам своих единоплеменников за то, что государь эфталитский изнасиловал его жену, перейдя уже на сторону персов и быв им привержен, убедил персидского царя не выпускать из земли своей привезенного шелка, но купить его, заплатить то, чего он стоил, и потом, на виду у посланников, сжечь его, чтобы они могли видеть, что он не хочет ни обижать их, ни употреблять привезенного турками шелка. Итак, шелк был сожжен, а согдаиты уехали восвояси, весьма недовольные тем, что случилось. Они донесли о том Дизавулу. Вскоре после того он отправил другое посольство к персам, желая открыть дружеские сношения между ними и своим государством. Посланники его прибыли опять в Персию, но Хозрой, согласно с мнением персидских сановников и Катулфа, полагал, что персам вовсе не было выгодно дружиться с турками, потому что скифское племя коварно и изменчиво. Итак, он приказал отравить ядом некоторых из посланников, чтобы турки отказались впредь от желания приезжать в его государство. Все посланники туркские, {372} кроме троих или четырех, лишились жизни от примеси в пищу их губительных составов. Персы распустили потом слух, будто посланники погибли от удушливых жаров персидских, потому что турки привыкли жить в стране, часто покрываемой снегами, не могут жить там, где не бывает морозов. Посланники, избегшие козней персов, хотя подозревали, как было дело, возвратись на свою родину, распространяли те же самые слухи, какие и персы. Но от Дизавула, человека сметливого и проницательного, не скрылась правда. Он был уверен, как это заподлинно и было, что посланники его погублены коварством персов. Такое было начало вражды, возникшей между турками и персами. Маниах, начальник согдаитов, пользуясь сими обстоятельствами, представил Дизавулу, что было бы выгоднее для турков держаться стороны римлян и шелк отправлять к ним для продажи, так как они более других народов употребляют его. Маниах объявил притом, что он сам готов отправиться с посланниками туркскими и что через это между турками и римлянами будет дружба и союз. Убежденный такими представлениями, Дизавул отправил Маниаха и несколько турков в посольство к римлянам с письмами, приветствиями и подарками, состоявшими из немалого количества шелку. Маниах пустился в путь. Странствование его было продолжительно. Он прошел многие страны, высокие, близкие к облакам горы, равнины и долины, озера и реки, потом перевалил через {373} самую гору Кавказ и прибыл наконец в Византию. Введенный во дворец и представленный царю, он исполнил все, что водится, на правах дружбы, вручил письма и подарки приставленным к тому чиновникам и просил царя, чтобы перенесенные им в этом путешествии труды не остались для него бесплодными. Царь, прочитав через переводчиков скифское письмо, принял посланников весьма благосклонно и расспрашивал их о стране и о владениях турков. Посланники говорили, что народ их разделяется на четыре владения, но что владычество над всеми принадлежит одному Дизавулу, что они покорили и эфталитов и заставили их платить себе дань. Император спросил посланников: «Всю ли эфталитскую силу вы подчинили себе?» — «Всю»,— отвечали посланники. Государь: «Как жили эфталиты, в городах или в селениях?» Посланники: «Это племя, государь, живет в городах».— «Итак,— заметил император,— ясно, что вы овладели их городами».— «Так точно»,— отвечали они. «Уведомите нас,— сказал царь,— сколько аваров свергли господство турков и остались ли еще авары у вас?» — «Есть авары, которые еще преданы нам; число же тех, которые от нас убежали, полагаем, до двадцати тысяч». Посланники исчислили потом племена, подчиненные туркам, и наконец просили императора заключить мир и союз с турками. Они присовокупили, что очень расположены воевать с неприятелями Римской державы, живущими в их краях. При этих словах Маниах поднял {374} руки вверх и вместе с бывшими с ним посланниками произнес великую клятву, утверждая, что сказанные им слова правдивы. Они произнесли проклятия на самих себя, на Дизавула и даже на весь свой народ, если не исполнят данных обещаний и если слова их были ложны. Таким-то образом турки подружились с римлянами и пришли в наше государство.

Отрывок 19

Турки, в древности называвшиеся саками, отправили к Юстину посольство с мирными предложениями. Царь тоже принял намерение отправить к ним посольство. Он велел полководцу восточных городов Зимарху, киликийцу, готовиться к этому посольству. Когда все уже было готово к дальнему пути, то Зимарх отправился из Византии, сопровождаемый самим Маниахом и его товарищами, в начале месяца, называемого латинами августом, к концу четвертого года царствования Юстина и во втором году пятнадцатилетнего периода.

Отрывок 20

Путешествие Зимарха и его спутников было продолжительно. Как скоро они прибыли в страну {375} согдаитов и сошли с лошадей, то некоторые турки, видно нарочно на то поставленные, предлагали Зимарху купить у них железа; я думаю, они это делали, чтобы показать римлянам, что в стране их есть железные рудокопни; ибо обыкновенно говорят, что у них трудно доставать железо. Можно бы догадаться, что они этим хвастовством давали знать римлянам, что их земля производит этот металл. Некоторые люди из этого племени, о которых уверяли, будто они имели способность отгонять несчастья, придя к Зимарху, взяли вещи, которые римляне везли с собой, сложили их вместе, потом развели огонь сучьями дерева ливана, шептали на скифском языке какие-то варварские слова и в то же время звонили в колокол и ударяли в тимпан над поклажей. Они несли вкруг ливановую ветвь, которая трещала от огня; между тем, приходя в исступление и произнося угрозы, казалось, они изгоняли лукавых духов. Им приписывали силу отгонять их и освобождать людей от зла. Отвратив, как они полагали, все несчастья, они провели самого Зимарха через пламя, и этим, казалось, они и самих себя очищали. По совершении сих обрядов, Зимарх шел вместе с приставленными к нему турками к горе, называемой Эктаг, что по-эллински значит «золотая гора», где находился сам хаган 49. По прибытии в одну долину Золотой горы, {376} где было пребывание Дизавула, Зимарх и его спутники были немедленно призваны к нему. Хаган находился внутри шатра и сидел на золотом седалище о двух колесах, которое, когда нужно было, тащила одна лошадь. Приветствовав варвара по обычаю, Зимарх принес дары, которые и были приняты теми, кому это было поручено. Тогда Зимарх сказал: «Наш великий царь, употребив меня своим вестником, желает тебе, государь толиких народов, чтобы счастье было всегда к тебе благоприятно и благосклонно и чтобы ты любил римлян и был к ним благорасположен. Одерживай постоянно верх над своими врагами и собирай добычу со своих противников! Да удалится от нас {377} всякая зависть, могущая расторгнуть узы дружбы! Приязненны мне племена турков и все, подвластные туркам! Также и наше расположение к вам будет всегда неизменно». Такие слова говорил Зимарх; Дизавул отвечал подобными приветствиями. Потом они обедали и весь тот день провели в пировании в том самом шатре. Он был сделан из шелковых тканей, искусно испещренных разными красками. Они пили вино, но не такое, какое у нас выжимается из винограда. Напиток, ими употребляемый, есть какой-то варварский... Земля турков не производит виноградных лоз; у них вовсе нет этого растения. Римляне потом удалились туда, где было их пребывание. На другой день {378} они были приведены в другую кущу, обитую и испещренную также шелковыми покровами. Здесь стояли и кумиры, различные видом. Дизавул сидел на ложе, которое было все из золота. На середине этого помещения были золотые сосуды и кропильницы и бочки, также золотые. Они опять пировали, поговорили за попойкой, о чем было нужно, и разошлись. В следующий день они пришли в другую комнату, где были столбы деревянные, покрытые золотом, также и ложе вызолоченное, поддерживаемое четырьмя золотыми павлинами. Перед комнатой, на большом пространстве, в длину были расставлены телеги, на которых было множество серебра, блюда и корзины, и многие изображения четвероногих, сделанные из серебра, ничем не уступающие тем, которые делают у нас. В этом состоит роскошь туркского князя. Между тем как Зимарх имел здесь пребывание, Дизавул желал, чтобы сам Зимарх, вместе с двадцатью провожатыми и служителями, последовал за ним в поход, предпринятый им против персов, а чтобы другие римляне воротились в страну холиатов и там ожидали возвращения Зимарха. Дизавул отпустил их, изъявив подарками благосклонность свою к ним. Зимарха почтил он пленницей; она была из народа так называемых херхисов 50. {379}

Дизавул отправился в поход против персов, имея при себе Зимарха. На пути они остановились на месте, называемом Талас, и здесь встретили посольство персидское. Дизавул пригласил к своему столу посланников римских и персидских. Он оказывал более внимания к римлянам и посадил их на почетнейшее место. При этом он много жаловался на персов, уверял, что терпел от них обиды и потому шел на них войной. Так как Дизавул говорил с сильными упреками, то персидский посол, забыв закон молчания, наблюдаемый у них за столом, начал говорить бегло и смело опровергал упреки Дизавула. Присутствующие удивлялись его пылу, что он, презрев закон, говорил много и дерзко. Персидские посланники удалились, и Дизавул готовился идти на персов. Призвав к себе Зимарха и его спутников, он утвердил дружбу с римлянами и отпустил его. Вместе с ним отправил он к римлянам другого посланника, потому что прежний, Маниах, умер. Новый посланник назывался Тагмá; он был достоинством тархан. При нем находился и сын умершего Маниаха. Он был еще отрок, но наследовал званию отца и был вторым по достоинству, после Тагмы-тархана. Я {380} думаю, что этот молодой человек получил достоинство своего отца, потому что Маниах был очень привержен к Дизавулу и близкий к нему человек.

Зимарх был отпущен Дизавулом. Римлян, которые были прежде отпущены, застал он там, где условился съехаться с ними. Он предпринял вместе с ними обратный путь в свои земли. Оставив и главный город холиатов, они ехали крепостями.

В соседственных с Турцией народах разнесся слух, что туда прибыли римские посланники и что возвращаются уже в Византию вместе с посольством туркским. Владетель той страны просил Дизавула, чтобы и ему было позволено отправить людей из своего народа для обозрения Римского государства. Когда Дизавул на то согласился, то некоторые другие владетели просили у него того же позволения; однако же он отказал всем, за исключением владетеля холиатов. Римляне приняли к себе этого владетеля, переправились через реку Оих 51, совершили немалый путь и достигли известного великого и широкого озера 52. Здесь Зимарх пробыл три дня, а Георгия, который был употребляем для доставления кратких писем, отправил он к царю с предварительным известием о своем возвращении из земли туркской. Георгий отправился в Ви-{381}зантию с двенадцатью турками по дороге безводной и совершенно пустынной, но самой короткой, а Зимарх в продолжение двенадцати дней шел вдоль песчаных берегов того озера. Переехал трудные места, достиг берега Иха, а потом и Даиха и разными болотами прибыл к Аттиле 53. Затем он прибыл к угурам, которые уведомили его, что в лесистых местах, около реки Кофин, засели четыре тысячи персов и поджидают римлян, чтобы взять их в плен, как скоро те пойдут мимо них. Начальник угуров, именем Дизавула управлявший сим народом, дал Зимарху наполненные водой кожаные мехи, для того чтобы ему и спутникам его проездом по безводной степи утолять жажду. Поезд встретил на пути озеро; миновав этот обширный водоем, Зимарх доехал до тех озер, в которые впадает и в которых теряется река Кофин. Отсюда он отправил лазутчиков для осмотра и разведки: в самом ли деле засели там персы. Лазутчики, осмотрев те места, донесли Зимарху, что не видно никого. При всем том римляне приехали в Аланию с большим страхом 54. Они в особенности опасались племени оромусхов. {382}

Отрывок 22

Достигнув Алании, римляне хотели представиться Сародию, владетелю этой страны, вместе с провожавшими их турками. Сародий принял дружелюбно Зимарха и людей его, но объявил, что туркские посланники допущены будут к нему не иначе как по сложении оружия. Это подало повод к спорам, продолжавшимся три дня. Зимарх был посредником между спорящими. Наконец турки, сложив оружие, как требовал Сародий, были к нему допущены. Князь аланский предупредил Зимарха, чтобы он не ехал по дороге Миндимиянов, потому что близ Суании находились в засаде персы. Он советовал римлянам возвратиться домой по дороге, называемой Даринской. Зимарх, узнав об этом, послал по дороге Миндимиянской десять человек носильщиков с шелком, чтобы обмануть персов и заставить их думать, что шелк послан наперед и что на другой день явится он и сам. Носильщики пустились в путь, а Зимарх, оставив слева дорогу Миндимиянскую, на которую, полагал он, персы сделают нападение, поехал по дороге Даринской и прибыл в Апсилию 55. {383} Он достиг Рогатории, потом и Понта Эвксина. Он отправился на судах до реки Фасий 56 и наконец прибыл в Трапезунт. Отсюда на общественных лошадях приехал в Византию, был представлен царю и донес ему обо всем. Так кончилось путешествие Зимарха в землю турков и обратно.

Отрывок 23

Авары и франки заключили между собой союз. Когда мир был упрочен. Ваян дал знать франкскому князю Сигисберту, что аварское войско его томилось голодом и что Сигисберту, как государю и притом туземному, не следовало оставлять без помощи союзников своих. Он объявил притом Сигисберту, что если снабдит аварское войско нужными припасами, то он долее трех дней там не останется, а потом удалится. Получив это известие, Сигисберт отправил немедленно к аварам муки, овощей, овец и быков 57. {384}

Отрывок 24

Алвуий 58, государь лонгивардский, не переставал ненавидеть Конимунда и всячески старался уничтожить владычество гипедов. Он отправил посланников к Ваяну и приглашал его вступить с ним в союз. Посланники Алвуия к Ваяну просили его не оставлять их в такое время, когда они терпели так много зла от гипедов, в особенности потому, что римляне, злейшие враги аваров, помогают гипедам 59. Посланники доказывали, что авары не столько будут воевать против гипедов, сколько против Юстина, жесточайшего врага аварского народа, нарушившего давнишние дружественные договоры между аварами и Юстинианом, его дядей по матери, и лишавшего их положенных даров. К тому они присовокупили, что авары, соединясь с лонгивардами, будут непобедимы, что, сокрушив владычество гипедов, они захватят их богатство и завладеют сообща их страной, что при таком их счастливом положении они удобно могут вступать и в Скифию, и в самую Фракию и, выступая из соседственных земель, без всякого труда делать набеги на римскую землю и доходить до самой Византии. {385} Послы лонгивардов представляли Ваяну, что было бы полезно аварам начать военные действия против римлян; в противном случае римляне предупредят их и каким бы то ни было образом уничтожат силу их, в какой бы стране они ни поселились.

Отрывок 25

Ваян принял посланников лонгивардских, но показывал, что пренебрегает ими. Между тем помышляя об утверждении союза с ними на выгоднейших для себя условиях, он то давал им знать, что не может заключить с ними союза, то — что может, да не хочет. Одним словом, употребив против просителей всякого рода обманы, он дал им знать наконец, будто насилу соглашается на их просьбы, но не иначе, однако, как с условием, чтобы лонгиварды тотчас же выдали десятую часть всех находившихся у них четвероногих, и если они одолеют неприятелей, то чтобы лонгиварды уступили аварам половину добычи и всю землю гипедов. Такие условия утверждены между аварами и лонгивардами, и они пошли вместе войной на гипедов. Говорят, Конимунд, известясь о союзе их, был испуган. Он немедленно отправил посланников к царю Юстину и просил так же настоятельно, как и прежде, оказать помощь в этой опасности. Он обещал уступить царю Сирмию и всю страну, находящуюся по сю {386} сторону реки Дравы 60, вовсе не стыдясь того, что он уже раз обещал это самое и не сдержал данной клятвы. И потому царь Юстин, зная по предшествовавшим сношениям крайнее вероломство Конимунда, принял намерение не отказывать ему в помощи, но, однако же, откладывал исполнение его требования. Он отвечал посланникам гипедским, что римское войско рассеяно по разным местам, но что он немедленно, по возможности, соберет его и пошлет к Конимунду. Такие сведения имел я о Конимунде; но я не доверяю им, потому что было бы слишком бесстыдно со стороны нарушившего договор снова просить о нем. Говорят, и лонгиварды также отправили посольство к Юстину. Они сильно обвиняли гипедов в неблагодарности к римлянам, искали союза последних, но не успели, однако они произвели то, что ни та, ни другая сторона не получила помощи от римлян.

Отрывок 26

В то время как Ваян, князь аваров, хотел осадить Сирмию, он держал в оковах переводчика Виталиана и Комиту, посланных к нему Юстином для переговоров с ним. Таким образом преступил он общепринятые права посланников. {387}

Отрывок 27

Ваян после сделанного к стенам Сирмии приступа послал в город поверенных с мирными предложениями. В это время на вершине бани, назначенной для употребления народного, сидели, по обыкновению, некоторые сирмийцы для наблюдения за неприятелями. С высоты они караулили, не нападают ли куда-нибудь варвары. Приметив шедших к городу аварских поверенных, обманутые отдаленностью, они не разобрали дела, приняли их за войско аваров и дали городу знать о приближении неприятеля. Вон в досаде поспешил разузнать правду точнее. Узнав, что аваров было немного и что они хотели что-то ему объявить, он послал за стены людей, чтобы переговорить с ними, потому что сам страдал еще от раны, а врач его Феодор не позволял ему показаться неприятелю, чтобы они не узнали, что он ранен. Он полагал, что это было им неизвестно. Если они уже это знают, в таком случае Вону не следует уже скрываться от них, чтобы не стали подозревать, что он умер. Аварские поверенные, видя, что на переговоры явились другие, а не сам Вон, заключили, что вождь погиб, и объявили, что хотят лично с ним беседовать. Феодор, который особенно заботился о пользе (города), сказал Вону, что, как начальнику, ему {388} не надо больше скрываться, а напротив, выйти из города и показаться варварам. Приложив к ране какое-то лекарство, врач отпустил его. Когда Вон подошел близко к посланникам, они говорили таким образом: «Государь аваров велел нам, римляне, сказать вам следующее: „Не вините меня, что я поднял на вас оружие: вы первые подали повод к войне. Едва после стольких трудов и столь долгого скитания завоевал я эту страну, как вы насильственно отняли ее у меня. Сверх того, вы поймали и удерживаете у себя и Усдивада, принадлежащего мне по праву войны. Государь ваш изливал на меня самые жестокие ругательства не раз и не два, а много раз и не хотел выполнить ничего из того что следовало. Итак, если, потерпев такие от вас обиды, я поднял оружие, я вовсе не заслуживаю укора; а теперь, если хотите переговорить с нами о заключении мира, вот мы готовы. От вас зависит выбрать то, что для вас полезнее, и предпочесть мир войне“». На это Вон отвечал: «Не мы первые начали войну и не мы напали на вас; напротив, ты первый напал на римскую землю; царь наш решился давать тебе деньги; он и отпустил их твоим посланникам. Когда же он заметил, что ты забываешься, что твое нахальство превышает даже обычное нахальство варваров, что делаешь ему объявления гордые, свыше сил, тогда и он, по свойственному ему благоразумию, принял свои меры. При настоящем положении дел наш долг — отправить к царю тех по-{389}сланников, которых ты назначишь, для утверждения мирного договора, ибо ты должен знать, что не в нашей воле даже и сказать, а не то чтобы поступить иначе, нежели как угодно царю нашему». Слова Вона показались Ваяну основательными. Он сказал римлянам: «Если я удалюсь отсюда, не получив себе никакой пользы, то я посрамлю себя в глазах тех народов, которые по союзу за мной следуют, а чтобы не казалось, что я попусту и без всяких для себя выгод предпринял этот поход, то пришлите мне какие-нибудь небольшие дары. Придя из Скифии, я ничего с собою не взял, и потому мне невозможно удалиться отсюда без всякой прибыли». Это предложение показалось основательным и полководцу Вону, и всем, с ним бывшим (в числе их был и великий священник города), тем более что Ваян немногого потребовал, но удовольствовался блюдом серебряным, небольшим количеством золота и скифским плащом. Однако римские начальники не посмели сами решить, без воли императора. Они отвечали Ваяну: «Теперь у нас государь грозный и твердый, и мы не смеем сделать самовольно даже и того, что может от него укрыться; кроме того, находясь при войске, мы не имеем при себе лишних денег; у нас только воинский плащ, который носим на себе, и оружие. Подарить аварского вождя ничтожными вещами, которые мы с собой принесли, смотри, хаган, не будет ли это поруганием: ничего драгоценного, как я уже сказал, у нас {390} здесь нет; а самые дорогие наши вещи находятся в других местах, далеко отсюда. Если наш император почтит тебя подарками, то и мы, следуя воле государя, не замедлим с радостью сделать, по возможности, то же самое и поступим с тобой, как с приятелем и сослуживцем». Этими словами воспламенили гнев Ваяна; он грозился и клялся, что пошлет войско для разорения римской земли. Римский полководец дал ему заметить, что хотя ему и позволено делать то, что ему под силу, но чтобы знал, что нападение посылаемых им людей, конечно, не послужит к счастью их. Ваян отвечал: «Я таких людей нашлю на землю римскую, которых потеря не будет для меня чувствительна, хоть бы они совсем погибли». Тогда приказал он десяти тысячам уннов, называемых контригурами 61, перейти реку Саву и разорять Далматию, а сам со всем находившимся при нем войском переправился через Истр и имел пребывание в пределах гипедских.

Отрывок 28

Ваян, предводитель аваров, принял намерение отправить к римлянам посольство с мир-{391}ными предложениями. Он требовал у Виталиана золота, обещая за то удерживать себя от грабежей во время перемирия. Иовулид, получив от ипарха Иллирии не менее восьмисот монет, отдал их Ваяну. Сей предводитель аваров, вместе с переводчиком Виталианом, отправил к царю Таргития с требованием от него уступки Сирмия и обычных денег, которые кутригуры и утигуры получали от царя Юстиниана, потому что Ваян уничтожил оба этих племени; притом требовал он выдачи гипеда Усдивада. Он говорил, что все гипеды ему принадлежат, потому что он и их победил. Посланники Ваяна прибыли в царственный город и представились императору. Таргит 62 сказал ему: «Государь, я послан к тебе сыном твоим, ибо ты поистине отец Ваяна, государя нашего. Я уверен, что ты постараешься изъявить любовь свою к сыну, давая ему то, что сыну принадлежит. При таком расположении нашем, а может быть и взаимном между нами и вами, неужто ты не дашь ему должной награды? То, что дашь ему, перейдет не к чужому или врагу. Обладание этими дарами не перейдет к другому; оно снова обратится к тебе через твоего сына, если ты уступишь то, зачем я сюда прибыл. Я разумею город Сирмий и деньги, {392} которые ежегодно давал Юстиниан кутригурам и утигурам, так как в настоящее время этими народами обладает Ваян. Ты также выдашь нам Усдивада, гипеда, и его людей: никто не станет отвергать, что это рабы Ваяновы». Так говорил Таргит. Царь отвечал: «По-видимому, Таргит, ты прибыл сюда не как посланник, а с тем чтобы показать свойства аваров, нам до сих пор неизвестные. По вашим словам, мы будем давать вам то, что давал прежним уннам Юстиниан не из страха, а из жалости, не желая пролития крови. Но было бы смешно обращаться одинаково с теми, кому хотим изъявить свою благосклонность, и с теми, с кем должны сражаться, после того как несчастные кутригуры и утигуры, получившие от нас деньги, как вы утверждаете, частью убежали от нас, частью пали в сражении и истреблены нами вконец. Почему же мы должны давать вам то, что принадлежало побежденным? Не согласно с природой вещей в одно и то же время побеждать и платить другим деньги за побежденных. Не довольно ли того, что мы один раз показали себя безрассудными? Уж вы хотите, чтобы безрассудный поступок был введен в обычай! Что же нам делать с Усдивадом? Выдать его вам? Но мы не так глупы, чтобы предать свою собственность варварам, вредящим нашему государству. Тот, в руках которого была до нас верховная власть, принял к себе гипедов, пришельцев, отвел им землю у Сирмия, {393} и когда они вели войну против лонговардов, мы разделяли опасности со своими, как и следует. Гипеды, конечно, одержали бы верх рукой римлян, если бы они не оказали свойств холопских и если бы коварством не навлекли на себя неудовольствия своих благотворителей. Хотя они непростительно злоумышляли против нас, римляне не рассудили за благо наказать неблагодарных, имея правилом не налагать наказания, равносильного преступлению, но презирать виновных, дабы они были истреблены другими. Если это так и если мы, напротив того, имеем право вас упрекать тем, что вы покорили гипедов, нам принадлежащих, то упреки обращаются на вас самих. Вы требуете от нас Усдивада — мы потребуем от вас всех гипедов. Мы, римляне, с самого начала определены на то, чтобы обуздывать безрассудство, а не на то, чтобы нас самих считали безрассудными. Предадим ли мы Сирмий варварам? Разве не довольно вам и того, что вы существуете, пока римляне не хотят поднять оружие? Ты скажешь, Таргит, что хаган перейдет Истр, потом и Эвр 63 и что займет сразу города фракийские. Но римские силы предупредят его, отнимут у него надежды и скорее сами опустошат земли аваров. Мы не перестанем поражать и покорять {394} варваров, пока они нахальствуют. Для римлян война будет полезнее мира. Быть друзьями аваров, пришельцев и кочевников, тягостнее, чем враждовать с ними, когда притом их дружба лукавая. Лучше носить раны на теле, чем на душе. К тому же знай, Таргит, что и стрелки, и конница, и множество тяжелой пехоты будут у нас в готовности, ибо не должно пользе предпочитать покой». Так высокомерно говорил император и отпустил посланников аварских, сделав письменно строгий выговор полководцу Вону за то, что он отправил их в Византию с такими предложениями. Сверх того, он предписал ему приняться за дело, приготовить все военное оружие, зная наверно, что немедленно начнется война с аварами. Вон, прочитав царское письмо, готовился к войне.

Отрывок 29

Таргитий опять приехал в Византию в качестве посланника. Он говорил царю и услышал от него то же, что и прежде. Он хотел получить от римлян Сирмий, как город, принадлежащий ему с тех пор, как он преодолел гипедов, также и деньги, которые Юстин (чит.: Юстиниан) давал ежегодно уннам; и так как в прошедших годах они ничего не получали, то он требовал, чтобы ему выданы были все деньги вместе и чтобы сделано было на будущее {395} время твердое постановление о выдаче денег. Таргитий требовал и Усдивада как пленника, принадлежащего ему по праву войны. Он сделал еще некоторые предложения, исполненные высокомерия, на которые царь не обратил никакого внимания. Он изъявил презрение к его словам и говорил ему с царским достоинством. Разные посольства, прибывшие по сим предметам, не имели никакого успеха. Царь отпустил Таргития, сказав ему, что он пошлет к ним Тиверия как полномочного полководца для переговоров по разным делам и для утверждения каждого дела порознь.

Отрывок 30

В благополучии ненависть неприятелей умножается.

Незаслуженное благополучие бывает причиной, что люди, безумно им пользующиеся, судят о делах не так, как следует.

Простой народ — существо мятежное, и дерзость в его природе.

Междоусобная война, быв пренебрежена, с трудом укрощается.

Храбрость прославляет того, кто оказывает ее против природных врагов, а не против своих сограждан.

Готфы были совершенно побеждены римлянами. Я этому вовсе не удивляюсь: человеческие дела обыкновенно сообразуются с временем. Вся {396} почти история наполнена описанием таких бедствий. Города и народы то достигали высокого благоденствия, то доходили до уничтожения. Круговорот времени, все обновляя, и прежде являл такие дела, и впоследствии явит подобные, и не перестанет являть их, пока есть люди и битвы.

Трудиться должно до тех пор, пока можно вкушать плоды своих трудов. Кто не так живет, тот хоть богаче других, но счастья вкушает меньше.

Кто одержал победу силой своих союзников, тот должен позволить побежденным гордиться тем, что они боролись с двойной силой (точно как будто они сами победители).

Ожидание опасностей ставит ожидающего их вне опасностей, потому что он подозрением оградил себя наперед от несчастья. Итак, подозревая действительные опасности, нередко приводим себя в безопасность.

Начальник аваров по-прежнему грозился. При всей похвальбе и надменности, он, однако, не мог устрашить римлян. Они уничижали и презирали этого варвара и в ответах своих много хвастали.

Тиранство ненавистно, подпавший ему есть враг его. {397}

Отрывок 31

Suidas, в сл. πιδπσαι, πικτυπσαί... Μένανδρος· «ο δ ’Άβαροι...».

Авары при начале сражения захотели произвести смешанный и дикий звук и вместе с громкими кликами ударить в тимпаны и тем поднять такой шум, чтобы поразить и испугать римлян. Вон, узнав это, предупредил воинов, чтобы не пугались внезапного шума, но, представляя себе наперед то, чему надлежало последовать, приучиться к этому ожиданием того, чего еще нет, но что будет; и когда услышат шум тимпанов, то также стучать щитами, издавать военные клики, петь пеаны, бить в водяные сосуды, которые у них были деревянными.

Отрывок 32

Много было причин к войне между римлянами и персами. Более всего возбуждали императора Юстина к войне турки. Они напали на мидийскую землю, разоряли ее и, отправив посольство к Юстину, просили его пристать к ним, воевать заодно против персов и заодно преодолеть общего врага. Нападая, турки с одной стороны, римляне — с другой могли погубить персов. Юстин, предаваясь этим надеждам, полагал, что не будет трудно сокрушить и совершенно уничтожить персидскую {398} силу. Он старался сколько мог об утверждении дружбы с турками.

Отрывок 33

Авары опять отправили посольство к римлянам с такими же предложениями, какие они делали много раз и прежде; но сии предложения не нравились императору Юстину, и он не обращал на них внимания. Наконец приехал с посольством Апсих. В переговорах между ним и Тиверием постановлено было, чтобы римляне дали аварам землю для поселения, получив от них в заложники детей князей их. Тиверий донес императору о таковых условиях, но они показались ему для государства Римского невыгодными. Он объявил, что не иначе помирится с аварами, как получив заложниками некоторых из детей самого хагана. Тиверий думал об этом иначе; по его мнению, когда бы были у римлян в залоге дети князей скифских, то родители заложников не согласились бы нарушить мирные условия, хотя бы хаган и имел такой замысел. Царь, быв других мыслей, гневался на римских полководцев за то, что они откладывали военные действия; он писал им, что надлежало показать варварам, что римляне уже не преданы неге..., но что они любят войну и способны переносить труды. Так как {399} несогласия усиливались и угрожали войной, то Тиверий предписал Вону охранять переправы на реке.

Отрывок 34

После одержанной аварами победы, поражения полководца Тиверия и заключения условий положено было отправить к римскому императору посольство. Вместе с посланниками Тиверий отправил Дамиана, начальника отряда, для извещения царя обо всем происшедшем и о желании авар. Мирные договоры между римлянами и аварами были наконец утверждены.

Отрывок 35

По заключении мира авары возвращались восвояси, а жители той страны, называемые скамарами, подстерегши их в засаде, отняли у них коней, серебро и весь обоз. По сему случаю авары опять отправили посольство к Тиверию, жалуясь на ограбивших их скамаров и требуя, чтобы им были возвращены отнятые вещи. Вследствие того грабители были отысканы и аварам возвращена часть отнятого у них имущества. {400}

Отрывок 36

Клевета, которая радуется несчастью других, никогда не перестает колобродить и все более и более расширяться: она делает свое дело, нашептывая в ухо другим на свою жертву. Поселившись в ушах, она разглашает о непостоянстве, своенравии этого лица; ...но подчиненные ненавидели и обносили начальника, как злодея.

(Менандр-историк трагически рассказывает о распятом в Персии Исаозите, к которому выражает большое уважение. Он говорит): «Мне пришло на ум написать экзаметром эпиграмму в честь Божия раба, родом варвара. Вот она:

Прежде был я в персах маг Исаозит. Надежда моя висела на пагубном обмане. Когда огонь пожирал мой город, я прибег к нему на помощь. Тогда же прибыл и служитель Христа всемогущего. Им погашена сила пламени, им побежденный, я одержал победу божественную» 64. {401}

Этого Исаозита, уже распятого, увещевали обратиться к отечественной вере и тем избавиться от смерти. Он отвечал, что кается не в том, что принял столь спасительное намерение, но что принял его поздно. Он стремился твердостью и постоянством достигнуть благ небесных и венца нетленного вместо жизни краткой и бесплодной... 65

В трудных предприятиях сила унимающая значительнее силы подстрекающей; это особенно заметно у людей, которые хотят пуститься в видимую опасность.

(О Прокопии, историке и адвокате, Менандр говорит): «Мне невозможно, да я и не желаю противуставить мою слабую светильню таким лучам витийства. Я довольствуюсь малым своим и следую наставлению аскрейского поэта 66, который говорит, что тот глуп и безумен, кто состязается с сильнейшими».

Отрывок 37

По прошествии десятого года пятидесятилетнего перемирия, после убиения Сурины, персидский царь {402} отправил посланником к Юстину Севохфа-персиянина. Хозрой притворялся, будто не знал, что произошло в Персармении 67, хотел, чтобы римляне заплатили определенное количество золота, потому что уже истекло десятилетие, за которое получил он деньги все разом, и чтобы потом мир был постановлен твердо, как было в договоре. Царь персидский сначала был сильно встревожен, узнав, что римский император отказывается от мира и готовится к войне. Он боялся, чтобы Юстин вдруг не напал на него с большими силами. Дожив до глубокой старости, утомленный войнами, он заботился только о том, чтобы упрочить мир и оставить его детям своим как достояние отцовское, незадетым и непотрясенным. Юстин принял неохотно приехавшего к нему Севохфа. Случилось, что когда этот посланник вошел к нему по-{403}клониться, по обыкновению, и повергся перед ним долу, то шапка, которую он носил на голове по персидскому обычаю, упала на пол. Сановники и простой народ, считая этот случай хорошим предзнаменованием, окрыляли Юстина ласкательствами, что вот скоро и Персии следовало подпасть его господству. Юстин, восхищенный этой мыслью и увлеченный надеждами, полагал, что мечта его легко осуществится. По сей причине, когда Севохф говорил ему о деле, по которому прибыл в Византию, то царь пренебрег его и не оказывал ему никакого внимания. Сказал ему притом, что дружба, утверждаемая деньгами, не хороша; что это дружба рабская, покупная, постыдная; что та дружба подлинная, которая не корыстолюбива, полезна для обеих сторон и основана на природе вещей. Он спросил у Севохфа, не намерен ли он переговорить об Армении, принадлежащей персам. Севохф отвечал, что государь его известился о небольшой смуте, происшедшей в той стране, и что он послал туда человека, могущего прекратить беспокойство и водворить повсюду порядок. Тогда Юстин явно сказал, что если персармены отпадут от персов, то он примет их к себе и вступится за них, как за единоверцев своих, если кто будет их притеснять. Севохф, человек, отличавшийся благоразумием между персами и имевший общие с христианами понятия о Боге, настоятельно просил царя Юстина, чтобы он не расстраивал существующего порядка. Он напоминал ему, что {404} война — дело неверное, что она не всегда идет по известным правилам; что хотя бы римляне и одержали победу, но следствия ее обратятся против них, потому что, вступив в Персию и идя далеко по ней, они найдут, что тамошние жители держатся той веры, которой и сам Юстин, что если римляне решатся убивать их, то они будут опять побеждены, и что христианам неприлично точить мечи против единоверных. Но Юстин не счел нужным убедиться этими справедливыми и кроткими словами. Он сказал, что, тронув одним пальцем, он подвинет войско и вступит в Персию; что он надеется, начав войну, низвергнуть Хозроя с престола и назначить персам другого царя. Сказав Севохфу такие неуместные слова, он отпустил его.

Отрывок 38

Отрывок 39

Когда умственные способности Юстина ослабли, он предоставил Тиверию управление государст-{405}вом. Тиверий и царица София была в недоумении, каким образом устроить дела военные. Персидский царь решил их недоумение, послав к римскому императору Якова, человека искусного в переводах с персидского языка на эллинский. Он полагал, что римлянам, лишившимся всякой надежды к продолжению войны, было бы весьма приятно прекратить ее каким бы то ни было мирным договором; но что они не могли сами решиться отправить к персам посольство, потому что казалось неприличным просить о мире тому, кто первым начал войну. Хозрой, предупредив их, освободив их от этого стыда, придумал сам отговорку для устрашенного их духа и дал им средство начать самим переговоры и просить о заключении мира. Отправляя к ним Якова, он рассудил, что никогда персы не будут в состоянии кончить войну славнее настоящего времени и что римляне должны будут уступить персам все то, чего захотят сами персы. Посланное Хозроем Юстину письмо было столь ребяческим, что вовсе не было прилично летам царя персидского; да и вообще недостойно разумного человека. Может быть, всякому другому человеку было бы простительно говорить в этом случае дерзко, но Хозрою не следовало ни хвастаться, ни выражаться высокомерно и грубо; письмо было полно ругательств, укоризны и непристойных выражений. Однако же, несмотря на дерзость письма, Яков был принят царицей, которая вместе с Тиверием по болезни царя управляла государственными {406} делами. Она прочла письмо, отвечала, что отправит посланника к персидскому государю для переговоров по предмету спорному. С письмами царицы отправлен к Хозрою Захарий, считавшийся в числе придворных врачей.

Отрывок 40

Царица София отправила (Захария) одного из царских врачей посланником от имени Юстина к персидскому царю Хозрою. По прибытии в Персию, Захарий дал персам сорок пять тысяч золотых и заключил условие о продолжении на востоке перемирия на один год. Он уверял их, что между тем отправлен будет царицей великий посланник, который обо всех делах будет делать предложения более точные и прекратит войну, а между тем и император, быть может, выздоровеет. Таким образом, заключено было на один год перемирие в восточных римских владениях; однако же оно не относилось к Армении. Захарий, заплатив за одно это перемирие сорок пять тысяч золотых, возвратился в Византию. По утверждении перемирия туда же был вызван и полководец Эвсевий. {407}

Отрывок 41

В Персию отправлен был посланником Траян, один из патрикиев, имевший так называемое достоинство квестора, который, я думаю, так назван у римлян по данной ему власти производить разыскание 69. Вместе с ним отправлен был и упомянутый мной прежде Захарий с поручением, если бы то было можно, утвердить перемирие на востоке и в Армении на три года. В продолжение сего времени надлежало отправить к границам поверенных обоих государств для разрешения недоумений и для переговоров о совершенном прекращении войны между воюющими; а когда бы это им не удалось, то употребить старание о заключении перемирия в пользу жителей одних стран восточных. Посланники представлены были царю персидскому; созван был совет, и они говорили следующее (смотри в отделе о речах). Много было говорено с обеих сторон: персы хотели, чтобы мир был заключен на более долгое время, а перемирие было бы утверждено на пять лет. Римляне желали, чтобы оно продолжалось только три года. Посланникам их не удалось заключить договор так, как им было поручено. Обе стороны согласились, чтобы перемирие было заключено на пять лет, только {408} для восточных областей, и чтобы римляне платили ежегодно по тридцати тысяч золотых с условием, если то утверждено будет римским царем.

Отрывок 42

Когда Тиверий принял на себя управление дел государственных, посланные Траян и Захарий писали к нему, что персы не хотят заключить договор на три года, но настаивают, чтобы он был заключен на пять лет. Тиверий на это не согласился: слишком долгое перемирие было ему неприятно; он писал к посланникам, чтобы они утвердили договор только на два года, а будет невозможно, то не дольше трех лет. Когда письмо сие было ими получено и прочитано и Мевод, нарочно прибывший к окрестностям Дар, узнал, что римляне не утверждают принятых Траяном и Захарием условий, то он впустил в римские владения Тахосдро. Сделав внезапный набег, Тахосдро сжигал близкие к Дарам места, пока римские посланники не убедили Мевода принимать ежегодно по тридцати тысяч золотых за заключенное на три года перемирие. В продолжение сего перемирия сановники обеих сторон, съехавшись, могли бы посоветоваться между собой об окончательном прекращении войны. Кесарь поступал таким образом, заботясь предусмотрительно о пользе государственной. Ему было известно, что в три года можно было сделать нужные приготовления, чтобы урав-{409}нять свои силы с персидскими. Персы поняли предусмотрительность кесаря. Они догадались, что он отлагает войну только для того, чтобы сделать надлежащие к ней приготовления. При всем том они презирали римлян, не думая, чтобы те были когда-нибудь в состоянии выдержать войну с ними, хотя бы персы уступили им и более продолжительное время на приготовление. Итак, перемирие было утверждено на Востоке. После чего военный шум перешел в Армению. Разным лицам даны в ней разные управления, и в начале весны военные действия там начались.

Отрывок 43

Кесарь Тиверий отправил посланником к царю персидскому Феодора, сына Вакхова, под предлогом изъявления ему благодарности за особенные почести, оказанные им великому посланнику Траяну, которого Хозрой незадолго перед тем принял в этом звании. Между обоими государствами издревле ведется обычай после великих посланников отправлять других, низшего достоинства, с изъявлением благодарности за благосклонный прием первых и за оказанные им ласки. В то же время Феодору предписано было объявить Хозрою, что в силу принятого условия кесарь был готов отправить к восточным границам римских сановников для вступления в мирные переговоры с поверенными царя персидского и для пояснения всех недоразуме-{410}ний. Хозрой, не желая терять время в обрядах, установленных для приема посланников, оставил в Дарах чиновников для приведения едущего Феодора в то место, где они узнают, что Хозрой будет находиться. Хозрой хотел в одно и то же время и войной действовать, и принимать посольство, чем надеялся особенно устрашить римлян. С этой целью он прошел страну аррестов и марептиков и вступил в Персармению, когда римляне и не думали, что он так скоро мог туда прийти. Персы в прежнее время являлись обыкновенно в Персидской Армении лишь около исхода месяца, получившего название августа, и тогда только начинали военные действия; но теперь Хозрой вступил в эту область прежде обычного времени. Римляне были им предупреждены и, опоздав вступлением, в течение целого года не могли произвести ничего вовремя. Римское войско не было еще собрано. Полководцам Курсу и Феодору было тогда объявлено, что кесарь гневается на них за то, что они по вступлении в Алванию не перевели в другое место савиров и алванов, но выступили из этой страны, полагаясь на взятых у этих народов заложников. Курс и Феодор раскаялись в своем поступке, видя из самого опыта, что они поступили оплошно и упустили из виду выгоды государства; ибо, по удалении их, савиры немедленно свергли с себя господство римлян. Римские военачальники опять вступили в Алванию, заставили савиров и алванов пе-{411}реселиться по эту сторону реки Кир 70 и впредь оставаться в римской стране. Еще Курс и Феодор были заняты этими делами, когда кесарь предписал полководцу восточных областей Юстиниану переехать в Армению и там управлять военными действиями; однако же и Юстиниан туда не приезжал, потому что приказание кесаря получено им поздно и он не мог устроить дела заблаговременно. К тому же обыкновенная раздача денег восточному войску была произведена не вовремя, а позже надлежащего. Таким образом, Хозрой свободно, без малейшего труда, вступил в Персармению, не встретив ни от кого сопротивления. Данники Малой Армении не только не оставили полей и не убежали, но, напротив того, снабжали персидское войско припасами. Хозрой все шел вперед, и жители областей Макравандской и Таранской не оставались в своих домах. Все земледельцы при вступлении неприятельского царя в землю их разбежались. Нигде не было видно ни жителей, ни вьючного скота; даже кто бы захотел охотиться, не мог бы тут найти живого существа.

Между тем Феодор, сын Вакхов, прибыл {412} к Хозрою. Царь принял его, беседовал с ним благосклонно, превозносил кесаря похвалами, говорил, что желает быть с ним в мире и в приязни и что не он виной вражды и нарушения мирного договора. Напротив того, он отзывался дурно о царе Юстине. Затем он шел вперед по так называемой Вадиане; Феодор следовал за ним. В исходе весны Хозрой вступил в Римскую Армению у Феодосиополя 71. В одно и то же время приехали в Византию гонцы с известием, что царь персидский вступил неожиданно в Римскую Армению, что вскоре будет у Феодосиополя, что он уже там.

Хозрой поставил стан у места так называемых арависсов, на полдень от города. Римское войско собралось на север от Феодосиополя при месте, называемом 72..., у подошвы горы. В присутствии Феодора Хозрой вывел конницу перед Феодосиополем, строил ее эскадронами и фалангами и, скача сам на коне, показывал, как будто не нарочно, что он еще крепок телом {413} и полон жизни. Он намеревался взять Феодосиополь осадой. Ему представилась мысль, что до тех пор не приобретет Персармении и Ивирии, пока не завоюет какого-нибудь крепкого римского города, утвердясь в котором он мог удерживать стоящую за ним Персармению и Ивирию. По сей причине ему казалось несомненным, что он завоюет Феодосиополь. Намекая Феодору, что непременно покорит этот город, он спрашивал у него, который город труднее завоевать — Дары или Феодосиополь? Давая тем знать, что если он взял такой крепкий город, каковы были Дары, то тем легче мог завоевать Феодосиополь, город менее крепкий. Феодор отвечал весьма разумно, что самый неприступный город тот, который всегда храним Богом. Хозрой, прежде нежели отпустил от себя Феодора, приступив к Феодосиополю, уверился, что город был хорошо укреплен и готов к выдержанию осады. После некоторых происшествий он отпустил Феодора в Византию и в грамоте объявил кесарю, что сам желает мира и что если бы Феодор приехал к нему до выступления его в поход, то он не вывел бы своих войск и даже не тронулся бы с места; что теперь, когда он уже предпринял поход, ему казалось бесславным распустить войско, ибо люди всегда действуют для приобретения какой-либо выгоды или славы. Он уверял притом, что по возвращении в свои владения отправит к восточным границам приближенных к нему сановников для переговоров и для установления мира {414} вместе с теми римскими сановниками, которые будут туда посланы. Так он писал к кесарю. Когда Феодор умолял его удержаться от нападения на город, то он изъявил на то согласие, если в тридцатидневный срок будет прислана к нему весть о принятых кесарем намерениях. По отпущении Феодора Хозрой, уверившись, что не может завладеть Феодосиополем ни приступом, ни осадой и что не получит никакой пользы от действия против стен машинами (так как в продолжение сего времени собрались бы римские силы), отступил от Феодосиополя.

Отрывок 44

При кесаре Тиверии римские полководцы напали на Алванию, взяли заложников из среды савиров и других народов и возвратились в Византию. Туда же прибыли посланники предавшихся римлянам аланов и савиров, и кесарь принял их благосклонно и радушно. Он спросил у них, сколько денег получали от царя персидского,— этим кесарь предоставил им свободу преувеличивать ложным показанием сколько угодно получаемую сумму и скрывать истину хвастовством и сказал им: «Я вдвое больше буду давать как начальствующим над вами, так и вам самим». Когда варвары это услышали, то им казалось, что они получили особенную ми-{415}лость от Бога, сделавшись подданными римскими. Они донесли кесарю, что Авир недавно возмутился и, ни во что не ставя заложников, перешел на сторону персов. Впоследствии кесарь, имев свидание с посланниками, переговорил с ними о мерах, которые надлежало принять. Он сказал им, что тем, которые пристанут к нему добровольно, будет оказывать благодеяния; а тех, которые не захотят этого, подчинит своей власти.

Отрывок 45

Во втором году правления Тиверия-кесаря, немного времени прежде, нежели произошло описанное здесь о Хозрое, римляне опять отправили посольство к туркам. Посланником был назначен Валентин, один из царских меченосцев 74. По возложении на него сего поручения он отправился со своей свитой, взяв с собой и сто шесть турков. Турки уже давно жили в Византии, быв в разные времена посланы туда от своего народа. Одни приведены были Анангастом, который был некогда посланником {416} у турков; другие приехали вместе с Эвтихием. Некоторые прежде сопутствовали Валентину, ибо Валентин дважды был отправлен к туркам в звании посланника; иные сопровождали Иродиана, также и Павла Киликийца; так что всех скифов из племени так называемых турков собралось до ста шести человек. Валентин вышел из столицы со всеми этими турками. Он отплыл на скорых судах, проехал Синоп, Херсон, Апатуру. В песчаных степях... перевалил через горы Таврики, обращенные к полудню 75. Он проехал на коне равнины, обтекаемые болотистыми водами, и многие места, поросшие тростником и кустарником и покры-{417}тые водой, также и страну Аккаги, женщины, начальствующей над тамошними скифами. Она была поставлена над ними Анагеем, владетелем племени утигуров. Коротко сказать, римляне проехали многими трудными дорогами и непроездными местами и наконец достигли того края, где были военные знаки Турксанфа, одного из князей туркских. Те, которым досталось в удел управлять племенем туркским, разделили владение его на восемь частей. Старейший единодержец турков называется Арсила. По прибытии к Турксанфу, который приезжающим в ту страну попадается навстречу прежде других князей, Валентин был ему представлен. Он сказал туркскому князю, чтобы тот поздравил римского кесаря; что он для того туда и приехал, чтобы объявить первенствующим туркского племени, что уже Тиверий возведен на степень кесарей; чтобы дружба между римлянами и турками оставалась на прочном основании, равно и договор, заключенный прежде между царем Юстином и Дизавулом, когда Зимарх первый туда прибыл; что Дизавул объявил в то время, что кто друг римлянам, тот и его друг, неприятель их — его неприятель; что этому расположению надлежало оставаться неизменным и непоколебимым. А как тогда римляне вели войну с персами, то Валентин вместе с приветствиями объявил, что надлежало и Арсиле вовремя сделать нападение на персов. Так говорил Валентин. Вдруг Турксанф сказал: «Не вы ли те самые римляне, употребляющие десять {418} языков и один обман?». Выговорив эти слова, он заткнул себе рот десятью пальцами, потом продолжал: «Как у меня теперь во рту десять пальцев, так и у вас, у римлян, множество языков. Одним вы обманываете меня, другим — моих рабов вархонитов. Просто сказать, лаская все народы и обольщая их искусством речей и коварством души, вы пренебрегаете ими, когда они ввергнутся в беду головой, а пользу от того получаете сами. И вы, посланники, приезжаете ко мне, облеченные ложью, да и сам пославший вас обманщик. Я вас убью без малейшего отлагательства, сейчас же. Чуждо и несвойственно туркскому человеку лгать. Ваш же царь в надлежащее время получит наказание за то, что он со мной ведет речи дружественные, а с вархонитами (он разумел аваров), рабами моими, бежавшими от господ своих, заключил договор. Но вархониты, как подданные турков, придут ко мне, когда я захочу; и только увидят посланную к ним лошадиную плеть мою, убегут в преисподнюю. Коли осмелятся взглянуть на нас, так не мечами будут убиты — они будут растоптаны копытами наших коней и раздавлены, как муравьи. Так знайте же это наверное, в рассуждении вархонитов. Зачем вы, римляне, отправляющихся в Византию посланников моих ведете через Кавказ, уверяя меня, что нет другой дороги, по которой бы им ехать? Вы для того это делаете, чтобы я по трудности этой дороги отказался от нападения на {419} римские области. Однако мне в точности известно, где река Данапр, куда впадает Истр, где течет Эвр и какими путями мои рабы вархониты прошли в римскую землю. Не безызвестна мне и сила ваша. Мне же преклоняется вся земля, начинаясь от первых лучей солнца и оканчиваясь пределами запада. Посмотрите, несчастные, на аланские народы да еще на племена утигуров, которые были одушевлены безмерной бодростью, полагались на свои силы и осмелились противустать непобедимому народу туркскому; но они были обмануты в своих надеждах. За то они и в подданстве у нас, стали нашими рабами». Так хвастал Турксанф, человек высокомерный и тщеславный. Валентин, услышав такие речи, сказал ему: «Властитель турков! Когда бы умереть от тебя не было делом жестоким и нечестивым и хуже всякой другой смерти, потому что оно распространило бы между всеми народами неизгладимое о тебе бесславие; если бы дело, никогда прежде не случавшееся, впервые тобой совершенное, не представляло ясное свидетельство, что ты убил посланников, если поступок, по слуху ужасный, не долженствовал быть ужаснее на самом деле, то я бы желал лучше видеть сегодня последний час от твоего меча, нежели слышать, что мой царь находит удовольствие в обмане, что его посланники говорят ложь. Итак, мы умоляем тебя воззреть на нас благосклонно, смягчить свой гнев, умерить кротостью свою ярость и повиноваться общепринятому правилу о послан-{420}никах; ибо мы, посланники,— делатели мира; мы исполнители дел священных. Притом надлежит тебе, преемнику земли и счастья отеческого, принимать благосклонно и отеческих друзей, почитать и их за какое-то отеческое достояние. Дилзивул, отец твой, по собственной воле своей обратился к нашему государству и более захотел быть другом римлян, нежели персов. Со стороны нашего царя эта дружба к вам осталась доныне ненарушимой и неизменной; мы храним к вам ту же самую приязнь. Я уверен, что и с вашей стороны она останется неизменной; ибо чистое расположение к друзьям, не совращающееся с пути долга и приличия, не должно уничтожиться по какой-нибудь неизвестной перемене счастья» 76. Услышав сии речи Валентина, Турксанф сказал ему: «Так как вы, приехав сюда, нашли меня в глубокой скорби, ибо недавно умер отец мой Дилзивул, то должно вам, римляне, царапать себе лицо ножом, следуя существующему у нас по усопшим обычаю» 77. Валентин и его спутники тотчас {421} же стали царапать себе щеки своими кинжалами. В один из дней сетования Турксанфа четверо скованных военнопленных уннов приведены были к нему для принесения их в жертву вместе с конями их умершему отцу его. Обряды над мертвыми называют турки на своем языке дохиа. Турксанф велел несчастным уннам на варварском языке, перейдя в другой мир, сказать Дилзивулу, отцу его, какую ему... 78

Турксанф, совершив установленные обряды погребения отца, говорил еще много с Валентином, потом отпустил его к дальнейшим князьям туркским и к своему родному брату по имени Тард, живущему на горе Эктеле. (Эктел — значит «золотой» 79). Когда Валериан отправился к той горе, то Турксанф погрозил, что он начнет с того, что завоюет Воспор. В самом деле, он вскоре отправил Вохана с многочисленным войском турков для завоевания Воспора 80. Уже Анагей стоял в тех местах с другою туркскою силою. {422}

Отрывок 46

Кто в надежде на победы домогается все большего, не рассуждая о шаткости и неизвестности счастья, того это самомнение вовлечет в дела безрассудные.

Люди считают себя обиженными не только за себя; они бывают обижены и тогда, когда приятели их терпят оскорбление от других.

Не нарушает справедливости тот, кто за козни отвечает кознями; кто (первый) делает козни, тот виновник зла.

Равнодушие к первенству и отсутствие зависти утверждают важнейшие дела.

Благополучие не приходит само собой. Труд есть родитель истинного благополучия. Потому-то удовольствие, получаемое после трудов, самое сладостное.

Отрывок 47

Город Воспор был взят в то время, когда римские посланники находились между турками.

Этим уже обнаружилось, что турки ведут войну против римлян. Валентин и посланные с ним были задержаны Турксанфом. Он ругался над ними, обманывал их, поступал с ними весьма дурно и наконец отпустил. {423}

Отрывок 48

Между тем как римские полководцы разоряли Персидскую Армению, прибыл в Византию Надой, отправленный Хозроем с так называемым малым посольством. Он по виду вез от Хозроя ответ на посольство Феодора Вакхова; в самом же деле был послан для объявления, что персидский царь был готов отправить своих сановников к границам востока, для того чтобы, съехавшись с посланниками римскими, совещаться им между собой о мерах к прекращению войны. Так как Надой разбирал прежде всего, что подало повод к нарушению пятидесятилетнего перемирия, то кесарь отвечал, что он, как молодой человек, по летам мог бы быть сыном Хозроя и готов следовать примеру, какой подаст ему царь персидский, как старший, взяться ли за меч или обратиться к миру. С этим объявлением он отпустил Надоя и вскоре отправил к восточной границе поверенных, которым было поручено съехаться с персидскими посланниками и разрешить споры. Посланниками римскими назначены были: Феодор, сын Петров, бывший перед тем начальником придворных войск, потом — управлявший царской казной, которая получила название от римского слова, означающего щедрость (ибо латины называют щедрых лар-{424}гами) 81; Иоанн и Петр, оба возведенные в консульное достоинство, и Захарий, находившийся в числе придворных врачей. Прибыв в город Константину, в Месопотамии 82, они ожидали прибытия в Нисивий и в Дары посланного Хозроем Мевода Саннахоэригана, уполномоченного от Хозроя для заключения мира. В это время Хозрой велел предать смерти находившегося в плену у него Астерия, одного из царских судей, называемых антиграфеями, вследствие открытия тайных писем его к римскому царю, в которых побуждал его к нападению на персов, бывших в то время в дурном положении. Между прибывшим к границам Меводом и посланниками Феодором и Захарием пошли несогласия насчет места, где им съехаться. Римляне требовали, чтобы место съезда было назначено близ Дар, потому что те места им принадлежали, а персы говорили, что так как этот город покорен ими по праву войны, то, естественно, и все, что под городом, им же принадлежало; итак, не следовало им собираться там, потому что не были еще установлены границы. Обе стороны наконец согласились съехаться в месте, называемом Афраилом 83. К ним присоединились и по-{425}граничные начальники обоих государств. Здесь высказаны обоюдные неудовольствия государств; будто одно поступило с другим несправедливо и беззаконно, нарушив договоры и начав несправедливую войну. С обеих сторон наговорено много и как попало; оправдания полились рекой: каждому из присутствующих хотелось показаться как можно более ревностным к своему отечеству, как и следовало. Римляне первыми произнесли речь.

Отрывок 49

Съехавшиеся на восточных границах посланники обоих государств рассуждали между собой, как бы лучше упрочить мир. С обеих сторон пущены хитрые и разнообразные слова. Высказав и выслушав то, что следовало, а может быть, и то, чего не следовало, посланники наконец согласились не говорить более о том, кто виновник в нарушении договора и кто нет, а изыскивать только способы к прекращению военных действий между спорящими державами и к утверждению на будущее время мира. Тут Мевод вдруг говорит, что римляне обязаны по прежним договорам, постановленным {426} при императоре Юстиниане, платить ежегодно Персидскому государству по тридцати тысяч монет и притом уступить им Персармению и Ивирию и выдать виновников восстания персидскому государю, дабы они были подвергнуты заслуженному наказанию. На такие предложения Мевода римские посланники по данному кесарем предписанию отвечали, что они не могли дать и имени мира таким условиям, по которым персы надеялись иметь римлян впредь данниками, платящими им дань; что кесарь не терпит ни того, чтобы давать какую-либо плату, ни того, чтобы покупать мир, как товар продажный; что в заключении такого мира не было бы ничего твердого и верного. Прежде всего, говорили римские посланники, вам должно отказаться от этого притязания, потом рассудить об утверждении мирных условий. С обеих сторон опять употреблено было по этому предмету много хитрых речей. Персы сперва настаивали, требуя или постановленных сначала тридцати тысяч золотых, или единовременной большой суммы. Впоследствии Мевод показал римлянам недавно полученное им от государя своего письмо, в котором было сказано, что по дружбе к кесарю он соглашался возобновить мир безденежно и на равных условиях.

Когда это известие огласилось в столице, то все были им обрадованы: как сановники, так и простой народ,— думали, что отныне мечи придут в бездействие и мир утвержден будет прочно, тем более что кесарь был расположен усту-{427}пить персам Персармению и самую Ивирию. Он был убежден, что персы даже и тогда, когда бы упали духом и дошли бы до крайней слабости, не согласились бы лишиться столь значительной страны. Кесарь, однако, не хотел выдать персам ни персарменских князей, ни родственников их и вообще никого из тех, кто пристал к римлянам по своей воле. Его намерение было утвердить мир только с тем условием, чтобы тем персарменам и ивирам, которые пожелают оставить свою землю, позволено было переходить на сторону римлян. Он очень помнил то, что царь Юстиниан (читай: Юстин) клятвенно обещал переселившимся персарменам и ивирам, а именно: что он употребит все зависящие от него средства, чтобы покорить самую землю, на которой они родились; а если он никак не будет в силах вести войну до конца, то по крайней мере никогда не выдаст ни виновников отложения, ни родственников их, одним словом, никого из тех, которые бы захотели быть подвластными Римской державе. Царю персидскому было приятно, что римляне отказывались от Персармении и от Ивирии, жителям которых он разрешал поселиться, где захотят, что, мне кажется, было сделано с его стороны не без намерения, потому что он знал, что, кроме весьма немногих начальников, виновников восстания, никто из персарменов и ивиров, по врожденной любви к земле, их вскормившей, не переселится в чужие края. Хозрой надеялся, напротив того, по прекращении войны {428} устроить надлежащим образом дела в Персармении и в Ивирии; а эти земли, по чрезвычайному плодородию, приносили большие доходы. Такие были причины, заставлявшие персидского монарха согласиться прекратить войну на сих условиях. Чтобы впредь не оставалось никакого повода к войне, кесарь хотел взамен Ивирии и Персармении взять от персов Дары, вовсе не из выгоды, ибо Дары не могли быть ничем полезны, кроме того что были построены в самом твердом положении и служили как бы укреплением к защите восточных областей римских. Как для того, чтобы уменьшить несчастье римлян тем, что они получали обратно свое достояние, так и для того, чтобы не оставить ни малейшей искры войны, он решился взять обратно этот город за деньги или другим каким способом. Он хотел, чтобы мир был заключен на равных условиях, прежде чем решится война в Армении. Персы на это соглашались. Пока они хотели уступить римлянам Дары безвозмездно или за самую малую сумму денег, разумеется, с тем чтобы римляне прежде уступили им Персармению и Ивирию; и пока происходили переговоры о том между поверенными, дано было в Армении сражение, в котором римляне потерпели сильное поражение, против всякого чаяния. Персы ободрились этим успехом. Царь их предписал своим поверенным не принимать никаких предложений об уступке Дар римлянам. Он утверждал, что взял этот город силой и приобрел его по праву войны, что римляне, нарушив до-{429}говоры, возбудили персарменов и ивиров к отпадению и приняли к себе возмутившихся против персов жителей тех областей. Хозрой опять обнаруживал надменность и высокомерие, чрезвычайно гордясь полученными выгодами. Он грозил поднять оружие и войну перенести в самые восточные края империи еще до окончания установленного на три года перемирия, в продолжение которого положено было хранить на востоке мир, несмотря на то что римляне за это перемирие прежде заплатили определенное количество золота, в то время когда врач Захарий утвердил с персами и это условие. Хозрой говорил, что возвратит деньги за все то время, которое остается до трехлетия, а потом опять начнет войну. Мевод объявил это намерение, как будто такова была мысль царя персидского. Римские сановники говорили, что они нимало не намерены преступить условия, что в договорах этого нет, чтобы было позволено одной стороне, возвратив заплатившему все деньги или часть их, нарушить мир. Однако же для этих предметов Мевод и Захарий имели тайное свидание, они сообщали друг другу свои мысли; каждый из них предлагал те меры, которые казались ему идущими к делу, и старался испытать другого, желая привести два государства к заключению мира. Мевод объявил с сильной клятвой, что хочет предложить весьма полезное для кесаря... и угодить ему; и тогда Захарий предложил заплатить за Дары тайно, так, чтобы никто этого не знал, определенное количество золота. Он уверял, что кесарь дал ему {430} скрытно такое повеление, которое никому не было известно, кроме Маврикия, сына Павлова, человека, совершенно преданного кесарю и бывшего тогда логофетом царским; что это не было даже записано у дарских писцов, ибо кесарь скрывал свои мысли; что кесарь писал ему, Захарии, сказать Меводу, что если царь персидский за уступку Дар хочет принять деньги, то кесарь согласен их заплатить, и без отлагательства. Это хоть и было сказано Захарием не ясно, а только намеком, но Мевод объявил, что по сему предмету не имел от царя персидского никакого полномочия и что он никак не может отступиться от Дар за деньги. При всем том он уверял и утверждал слова свои некоторыми клятвами, что если ныне будет заключен договор, то царь персидский даст этот город кесарю, как особенный подарок, после, когда тот будет просить его. Не было никакого сомнения, что Мевод не замышлял ничего хорошего для Римской державы; что он не говорил правды и только хотел заставить римлян сперва уступить персам без войны Персармению и Ивирию, а потом просить у них Дары и, нимало не получая обещанного, увериться наконец, как говорит пословица, что запоздалые мысли бесполезны. Так в первый раз Петр был обманут зихом в переговорах о Суании. То же самое хотел теперь сделать и Мевод. Но видя, что Захарий был весьма осторожен и что обмануть его было невозможно, он употребил другое средство, чтобы как-нибудь иначе провести рим-{431}лян. С этой целью он несколько времени находился вместе с Захарием, льстя ему надеждой на заключение мира и уверяя, что царь персидский согласится уступить римлянам Дары; он думал этим ослабить наклонность кесаря к войне. Между тем как время проходило в этих переговорах и посланники обоюдных держав занимались ими, а о войне восточной ничего не было известно, славянский народ, в числе около ста тысяч человек, опустошал Фракию и многие другие области. Это было в четвертом году царствования кесаря Тиверия Константина.

Отрывок 50

Эллада была опустошаема склавинами 84; со всех сторон висели над ней бедствия. Тиверий не имел достаточных сил противостоять и одной части неприятелей, тем менее всем вместе. Не быв в состоянии выслать к ним навстречу войско, потому что оно было обращено на войну восточную, отправил он посольство к князю аваров Баяну, который в это время не был неприятелем римлян, но напротив того, при самом вступлении Тиверия на престол хотел получить какую-нибудь прибыль от нашего госу-{432}дарства. Итак, Тиверий склонил его воевать против склавинов, для того чтобы разоряющие римские области, быв развлечены собственными бедствиями, вступились за свою родную землю и, желая помочь ей, перестали грабить римскую. Приняв от кесаря посольство, Ваян не отказался от сделанного ему предложения. Вследствие сего отправлен был в Пеонию Иоанн, которого управлению были вверены острова и иллирийские города. Прибыв в Пеонию, он перевел в римские области Ваяна и войско аваров на так называемых длинных судах. Говорят, что перевезено было в римскую землю около шестидесяти тысяч всадников, покрытых латами. Проведя их оттуда через Иллирию, Иоанн прибыл в скифскую область и опять перевез их через Истр на судах, способных плыть взад и вперед. Как скоро авары переправились на противоположный берег, то и начали немедленно жечь селения склавинов, разорять их и опустошать поля. Никто из тамошних варваров не осмелился вступить с ними в бой — все убежали в чащи, в густые леса. Впрочем, движение аваров против склавинов было следствием не только посольства кесаря или желания Ваяна изъявить ему благодарность за оказываемые ему от него ласки — оно происходило и по собственной вражде Ваяна к склавинам. Ибо перед тем вождь аваров отправил посольство к Даврентию и к важнейшим князьям склавинского народа, требуя, чтоб они покорились {433} аварам и обязались платить дань. Даврит 85и вельможи склавинские отвечали: «Родился ли на свете и согревается ли лучами солнца тот человек, который бы подчинил себе силу нашу? Не другие нашей землей, а мы чужой привыкли обладать. И в этом мы уверены, пока будут на свете война и мечи». Такой дерзкий ответ дали склавины; не менее хвастливо говорили и авары. Затем последовали ругательства и взаимные оскорбления, и, как свойственно варварам, чувствами жестокими и напыщенными они возжигали взаимный раздор. Склавины, не быв в силах обуздать свой гнев, умертвили посланников аварских. Об этом поступке узнал Ваян от чужих. Итак, он имел издавна причину жаловаться на склавинов и питал тайную к ним вражду, да и досадовал на них за то, что не покорились ему и притом оказали ему великое оскорбление. Он желал вместе с тем изъявить благодарность кесарю и, сверх того, полагал, что склавинская земля изобилует деньгами, потому что издавна склавины грабили римлян..., их же земля не была разорена никаким другим народом. {434}

Отрывок 51

Кесарь послал в Италию много золота, до тридцати кентинариев 86, привезенных царским патрикием Памфронием из Древнего Рима в Царьград. Памфроний приехал туда для того, чтобы просить кесаря защитить Италию, страдавшую от нападений лонгивардов. Но персидская война была все для кесаря; он весь был в ней; он не мог послать войско в Италию: не был в силах вести войну в одно и то же время на востоке и на западе. Однако же он дал эти деньги Памфронию, для того чтобы по возможности заставить ими каких-нибудь вождей лонгивардского народа из корысти пристать к римлянам со всей силой. Таким образом, с одной стороны, они не беспокоили бы Италию, с другой — стали бы помогать римлянам и вместе с ними воевать на востоке. Когда бы лонгиварды на то не согласились, как это и было вероятно, кесарь советовал Памфронию обратиться к другой стороне, привязать к себе деньгами некоторых франкских вождей и этим потрясти и сокрушить могущество лонгивардов. {435}

Отрывок 52

Траян и царский врач Захарий занимались заключением перемирия. Когда они не изъявляли согласия на какое-нибудь из предложений, делаемых им персами, словесно или письменно, касательно договора, то Мевод говорил, чтобы они молчали и только принимали, что приказано; в противном случае грозил напустить на римлян этого человека, и с сими словами указывал он на Танахосдро (Танхосдро), который стоял тогда на границах восточных областей, а потом вторгся и сжег множество селений и полей, пока сам Траян и его товарищи не привезли определенного по договору золота. Мевод до того оскорбительно поступал с римлянами, что деньги, платимые за мир, не захотел принять на границах, но велел римлянам довезти их в целости до Нисивия. При приеме золота он дерзнул на самые оскорбительные против них поступки и тешился оказываемым им поруганием. Впоследствии Хозрою пришло в голову, что если он презрит мирный договор и сделает нечаянное нападение на римлян, то или произведет что-нибудь великое, или, устрашив кесаря, заставит его отказаться от Персармении и Ивирии, потому что кесарь охотнее согласится уступить эти области, нежели видеть опустошение восточного края. Царь персидский имел притом известие, что кесарь готовит {436} сильное войско и уже посылает на восток суда, устроенные для перевозки конницы. Итак, немного до истечения трехлетнего перемирия, а именно за сорок дней до того, пустил он из окрестностей Дар в середину страны, лежащей между реками (Месопотамии), около двадцати тысяч конницы, которой двенадцать тысяч были персы, щитоносцы и стрельцы, саракины и савиры... вместе с римскими военачальниками рассуждали, как пройти горную страну 87... Такой поступок навел бесславие на Хозроя, как на человека несправедливого и наглого, который не мог удержаться от нарушения договора, хотя он выигрывал только немного дней до окончания перемирия. Как будто насмехаясь над римлянами, он назначил поверенного для мирных переговоров на границах и вместе с тем отправил с военной силой в те же места, почти в те же самые дни, виновника войны, беспокойства и нарушения мира. Он вооружил и отправил с неограниченной властью Мевода, подателя сих советов. С ним послан был и Сапой, сын Мерана, который считался человеком немаловажным.

Отрывок 53

Миды (персы), страшась скорого нашествия римлян на их землю, заняли так называемую {437} крепость Фавнарий 88, оставленную римлянами без всякой защиты. Они отступили назад, не получив никакой прибыли от нарушения столь постыдного договора и не причинив римлянам большого вреда, как это с самого начала предположили.

Отрывок 54

Тахосдро хорошо знал мысли Хозроя, знал и то, что Мевод возбуждал Хозроя не ожидать конца трехлетнего перемирия, утверженного на востоке. Он полагал наверно, что сам Мевод и Сапой, сын Меранов, предпримут поход в восточные пределы Римской державы. Получил ли он на это приказание от Хозроя или решился на то по собственному побуждению, он как будто пустил второй якорь: оставил Кифаризон 89 и проходами арменийскими обратился также к восточным областям римским, чтобы поднять там двойную тревогу. {438}

Отрывок 55

Полководец Хозроев Тахосдро не употреблял ни слонов, ни толпы поселян, ни других тому подобных страшилищ, служащих к наружному блеску, но нисколько не действительных. Он набирал самых воинственных и хорошо вооруженных людей, отделяя их от толпы малодушной; научал их стоять твердо и защищать город 90.

Отрывок 56

Тиверий к приказу своему присоединил еще нечто, весьма угодное Богу. Он послал к Хозрою в дар многих взятых в плен римлянами персов, особливо важнейших, из которых некоторые были связаны родством с царским родом. Он отправил по сему делу послов и между ними опять Захария, царского врача, много раз весьма полезно и разумно служившего в посольствах во время этой войны. Ти-{439}верий возвел его в достоинство экс-префекта 91 и назначил опять посланником, ибо сам Хозрой советовал отправить в Персию новое посольство. Вместе с Захарием назначен был и Феодор, один из царских меченосцев, возведенный в звание военачальника. Отправляя Захария и Феодора к Хозрою, Тиверий написал к нему письмо, исполнен-{440}ное кротких выражений. Оно было следующего содержания: «Я желаю мира; я принимаю его как дар Божий. Я влекусь как бы самой природой к дружбе с вами. По сей причине я готов уступить Персармению и Ивирию, за исключением тех персарменов и ивиров, которые хотят быть нам подвластными. Я возвращу вам и крепость Афумон, уступлю и Арзанину, если за такие уступки получу от вас одну крепость Дары» 92. Он дал Захарию и Феодору полномочие высших посланников и поручил им заключить мир так, как им будет можно. В то самое время, как Захарий и Феодор были еще в дороге, Хозрой, пораженный случившимися происшествиями, отправил в начале зимы к римскому императору посланника. Это был Ферогдаф, перс. Он также нес к Тиверию от царя персидского письмо, исполненное самых кротких выражений. В нем было написано следующее: «Царь римлян! Если ты хочешь поступить по всей справедливости, то выдашь нам родоначальников персарменских, защитников отступничества, дабы они были наказаны и повешены на границе персидской и римской; притом удовлетворишь персов за полученный убыток. Если это тебе неприятно, сделай то, что прилично друзьям: согласись, чтобы на границах съехаться сановникам обоих государств для постановления между ними мира, как им будет возможно. Но для приведения сего в исполнение должно наперед заключить перемирие». Такого содержания было письмо Хозроя. Много дней было проведено в столице в переговорах между царем Тиверием и посланником Ферогдафом. В этом промежутке к отправленным на посольство Захарию и Феодору было писано, чтобы они помедлили на востоке и не спешили уведомить царя персидского о своем прибытии, покуда из столицы не будет отпущен посланник персидский. После многих объяснений царь отпустил Ферогдафа с теми условиями, которые были предложены прежде через римских посланников. Тиверий полагал, что не надо соглашаться на должайшее перемирие с персами. Он говорил, что двух или трех месяцев довольно для того, кто хочет мира и не умышляет о приготовлениях к войне, кто требует более долгого времени только для обмана. После того Ферогдаф уехал из Византии. {441}

Отрывок 57

Римляне и персы тогда же заключили бы мир, если бы не умер Хозрой, а Ормизда, сын его, человек в полном смысле беззаконный, не возложил на себя кидара. Несмотря на то, было решено, чтобы Захарий и Феодор вступили послами в землю персидскую, как будто Хозрой был еще жив, ибо они не проезжали еще сирийской страны и в посольстве их не произошло никакой перемены. Царь в письмах своих повелевал им продолжать путь с прежними предложениями; потому что хотя и была известна в Византии смерть Хозроя, однако же расположение царя к его сыну было одинаково, и он готов был прекратить войну на условиях, еще прежде предложенных Хозрою. Посланникам было предписано выдать царю персидскому отпущенных с ними пленников. Посланники, предуведомив персов, приехали в Нисивий среди восклицаний и знаков уважения. Персы чрезвычайно дивились человеколюбию римлян к военнопленным. В то же время, в начале весны, император Тиверий отправил Маврикия в другой раз на восток с предписанием ему выжидать могущих последовать происшествий, идти навстречу царю персидскому, к той стороне, куда он обратится, и быть в готовности на всякую возможную случайность. Маврикий оставался на востоке в ожида-{442}нии того, что ему следовало предпринять. Посланники продолжали путь свой в персидские области и спешили видеть того, кто недавно воссел на царский престол. Они думали, что будут им оказаны большие почести и что они не будут иметь неудачи в том, чего желали достигнуть, когда несли от царя римского после одержания победы предложения кроткие, чуждые всяких горделивых выражений, когда кротость царя обнаруживалась притом не на одних словах, но и на деле — тем, что посланники везли к персам столько военнопленных. Однако все последовало вопреки надеждам. Во-первых, встретил их посреди дороги один из чиновников персидских, исправляющих царские и общественные дела (их можно бы назвать латинским словом «а-сикритис» 93), и спросил их, чего они хотят, зачем приехали и какую весть несут с собой. Захарий и Феодор отвечали, что они должны это сказать персидскому магистру (как называют сего сановника римляне), а не ему. Сказав это, они продолжали свой путь. После того приехал другой перс, который замедлял их путь, заставлял мешкать, выдумывая разные средства к остановкам и не позволяя ехать далее. Он проезжал ближайшими одна к другой стоянками и делал не помногу парасангов 94; вез посланников разными местами, совращал с прямой {443} дороги — и такими поступками доказывал им, что не имел к ним ни малейшего благорасположения, ни должного к званию послов уважения. Цель этих умышленных и злонамеренных поступков состояла в том, чтобы удержать посланников как можно дольше на пути, а между тем производить приготовления к войне, сколько силы позволят, собирать скорее военные потребности для складки их в городах Нисивии и Дарах; также для снабжения съестными припасами всех находящихся за Тигром крепостей, потому что саранча истребила тогда произведения полей, все тамошние места были опустошены римлянами в прежнее их нашествие, отчего последовал сильный голод. Надлежало притом сделать набор, потому что царь персидский горел желанием вести войну деятельнейшим образом. Приняв такие меры, персы только по прошествии многих дней позволили посланникам представиться ко двору. Сперва все, казалось, шло по обыкновению. Они были угощены обедом; вручили царское письмо, сдали персидских пленников; но удалились из дворца, не получив ни малейших знаков приязни. На другой день начальник персидского двора и Мевод спрашивали их, в чем состояло {444} их посольство. Они отвечали, что приехали с предложениями о мире. Персидские сановники не приняли предложения их о сем предмете, уверяя, что не имели на то повеления; что посланники, подавшие письмо, обязаны получить такое же и немедленно удалиться из персидских владений. Когда посланники объявили, в чем состояло данное им поручение, то персы вскоре постигли содержание письма римского императора, цель прибывшего от него посольства и готовность его погасить пламя войны добровольной уступкой им всей Армении, предмета спора их, равно как и Арзанины, и крепости Афума в вознаграждение за требуемый им обратно город Дары. Царь персидский принял еще раз посланников, но отвечал сурово на всякую статью того, о чем с кротостью писал к нему император: сказал, что никогда не уступит Дары, равно как Нисивия и Сингар 95, по словам его, отнятых у римлян персами; что он ничего не уменьшит из отцовских приобретений и, напротив того, если ему можно будет, постарается их распространить или, по крайней мере, сохранить то, что ему оставлено; что, может быть, отец его Хозрой, если бы он был жив, принял бы предложения римлян и уступил бы им Дары, потому что не так стыдно тому, кто приобрел что-либо, лишиться оного, но всем людям равно постыдно предавать отеческое достояние. Сказав сии слова, он спрашивал у них через Мевода: «Что заставляет римлян быть так высокомерными и требовать от нас Дары? В какой войне одержали они победу? Какими трофеями ознаменовали себя? Где они имели какую-либо выгоду над персами? Ужели ту, что, пользуясь не-{445}опытностью Тахосдро, заводили его с места на место и, пока тот блуждал из Армении в Арзанину и из Арзанины в Армению, могли свободно пробежать восточный край персов? Этим-то,— продолжал Ормизда,— они хвастают и гордятся, полагая, что наши дела в худом положении! Пусть знают римляне, что я не соглашусь на мир с ними, пока они не будут платить денег, которые мы ежегодно получали от царя Юстиниана!» С такою надменностью отвечал Ормизда. Захарий и Феодор были наконец отпущены, проведя в столице почти три месяца и испытав всевозможные неприятности. Те, кому поручен был присмотр за послами, не позволяли им ни дышать чистым воздухом, ни высунуть голову из своего жилища. Сам покой, им отведенный, был темен, не освежался воздухом, вовсе не по летнему времени, так что походил на темницу. Наконец посланники, измученные такими бедствиями, отправились назад. Обратный путь их был гораздо труднее прежнего. Персы не отпускали им припасов, сколько было нужно для необходимого содержания, делали проволочки и удлиняли им путь. Один день везли их вперед; на следующий же везли их назад, другой дорогой. Претерпев столько гнусностей, от которых один из них впал даже в тяжкую болезнь, послы наконец вырвались из персидских пределов.

Царь римский, получив известие, столь противное всем его ожиданиям и надеждам, ибо он никогда не полагал, чтобы персы отказались {446} от мира при столь незначительных и умеренных его требованиях, дал Маврикию повеление начать военные действия и прилагал старания направить дела сколько можно к лучшему концу. Войско было не в дурном положении; ему было роздано жалованье.

Отрывок 58

Тиверий-кесарь назначил Маврикия полководцем Востока. Он не был вскормлен в военных трудах, но был человеком рассудительным, серьезным и обстоятельным. Совокупляя в себе самые противоположные свойства, высокость духа с кротостью, он не был горд и высокомерен. Верховная власть, взыскав такого мужа, каков был Маврикий, умножила на опыте его славу.

Отрывок 59

Римляне осаждали крепость Хломарон 96, подступали к ней со всех сторон, придвигали машины, которыми берут города 97, делали втайне {447} подкопы. Винган послал к Маврикию архиерея хломаронского — жители Арзанины все христиане — в той мысли, что настоятель святыни Христовой будет принят с почтением римлянами, так как они христиане. Винган велел ему предложить римлянам взять все золото и серебро, сколько было в городе, отступить и более себя не беспокоить; притом объявить им, что пока Винган видит свет солнечный, то находящиеся в Хломаронской крепости не сдадутся римлянам; что от продолжения осады будут гибнуть христиане и римляне будут перед Богом виновны в смерти невинно погибающих в крепости людей. Такое было объявление Вингана. Маврикий долго и ласково переговаривал с архиереем и его спутниками, пришедшими умолять его. Получив от архиерея уверение в приверженности, велел сказать Вингану, что если он сдастся римлянам, то получит от них достоинство важнее того, какое имеет теперь у персов; что будет владеть имуществом и состоянием вдвое большим, чем то, которым теперь владеет. Маврикий прибавил к этому все то, чем надеялся привлечь к себе Вингана, и отпустил архиерея и его спутников. Но Винган был предан царю персидскому и своему отечеству, притом, полагаясь на крепость места, не обращал никакого внимания на обещания Маврикия, и хотя варвар, он не нарушил долга своего и исконным рабством дорожил больше, чем предлагаемым ему богатством. Он послал опять к Маврикию служащие к богослужению драгоцен-{448}нейшие утвари: кропильницы, чаши и другие,— прося его принять их как окуп за крепость и затем снять осаду. Римский полководец не принял их, хотя они были и многоценны. Он сказал, что пришел туда не с тем, чтобы грабить святыню и воевать против Христа, но воевать вместе с Христом, освободить единоверных от персов, неправильно мыслящих о Боге. Поговорив наедине со священнослужителем о том, что было нужно, позволил ему идти назад в крепость. Когда сей иноплеменный архиерей возвратился к нему в последний раз и не сделал никакого приличного предложения, когда, напротив того, обнаружилось, что он был предан персам, то вместе со спутниками своими был задержан; римляне же продолжали осаду.

Отрывок 60

В прежнее время римляне не окапывались. Этого дела они вовсе и не знали, пока Маврикий, сын Павлов, не был назначен полководцем в восточной войне. Так как военачальство указывало ему дорогу к царскому достоинству, то он возобновил это дело, пренебреженное по беспечности. Римляне не хотели его и позабыли, ибо труд — враг лености.

Отрывок 61

До принятия Маврикием начальства над войском оказываемые данникам обиды повредили {449} римлянам. Оттого, по какому-то гневу Божию, все предприятия остались без исполнения и даже обратились в противную сторону. Богу угодно наказывать творящих неправду и тогда, когда они о том не помышляют, для того чтобы они исправлялись внезапностью самых событий.

Неприятельское войско еще было далеко и страшилось многочисленности римской силы. Оно подстерегало время, чтобы римляне были как-нибудь развлечены и сами представили случай к нападению на себя. Некоторые считали нужным распустить по неприятельской земле тех, которые все вместе считались непобедимыми, и тем удобнее их покорить.

(О восьмистах белых конях, взятых Азарефтом и приведенных в триумф, Менандр-историк говорит следующее:) Я сказал, какие бедствия производит неблагоразумие и небрежность. Когда Бог не помогает, так и то, что кажется хорошо придуманным, имеет самые дурные последствия. Неповиновение подчиненных весьма вредно и может погубить государство. Полководец римский Маврикий принял хорошие меры и, сколько было возможно человеку, предусмотрел неизвестные последствия дел; но беспорядок других военачальников, не исполнивших его предписания, довел римские дела до крайней опасности. Не одна сила, посланная полководцем в Дувий и в Ивирию, пострадала; и сам Маврикий, хоть и остался невредим, но доходил до крайней опасности и насилу спасся. События, наверное ожидаемые, располагают ожидающего к бездействию. {450}

Отрывок 62

Тиверий хотел прекратить войну с персами. С этой целью вновь отправлен был к границам Персии Захарий, который много раз был употребляем в звании посланника. По прибытии в Персию он объявил о причине своего посольства. Персидский царь выслал к нему Андигана. Это был человек тем более разумный и опытный в делах, что самой продолжительностью времени и глубокой старостью упрочил он свое благоразумие. Обоюдные посланники съехались близ города Дар; вместе с ними были начальники тамошнего края, римские и персидские. И те и другие готовились вступить в переговоры о способе к прекращению войны. Так называемый протиктор границ (римляне называют сим именем царского телохранителя, достигшего этого звания), по должности, издревле на него возложенной, поставил шатры, в которых посланникам обоюдных держав надлежало собираться для рассуждения о взаимных предложениях. Когда все было готово, то прибыли туда Андиган и Захарий с начальниками окрестных мест. Первый приехал из Дар, второй — из Мардия 98. Они начали опять представлять те же доказатель-{451}ства, какие и на прежних совещаниях. Персы требовали у римлян денег, издавна ими получаемых по условию, заключенному во время Юстиниана, и, сверх того, хотели удержать за собой Дары. Римляне, напротив того, объявили, что ничего не будут вносить и не хотят покупать мира, как бы платя за него пеню; что они желают получить обратно Дары, уступив в замену Персармению и Арзанину без приставших к Римскому государству жителей тех областей. Много происходило переговоров, как это и естественно при столь важном деле; но без всяких последствий. Посланники обоих государств никак не могли согласиться между собой. Андиган, думая обмануть Захария и заставить его согласиться на договор не только не приличный, но и совершенно вредный для Римской державы, сказал, говорят, следующее: «Почтенные римляне, ворота и стены и тому подобные ограждения могут сохранить и город, и все государство; но нелегко скрыть те места, где находятся люди, ограждаемые ими. Все покорствует молве; она передает слуху людей то, что кажется неизвестным; она, как на торжище, обнаруживает тайны, как продажные товары — желающему их купить, а потому и мы знаем, что Римская держава должна вести многие войны и действовать оружием во многих местах вселенной; что ее силы разделены почти против всякого варварского народа. Римлянам известно, что наше государство не ведет ныне войны ни с одним народом, кроме римлян. И так {452} как вы воюете со многими народами, а мы с одними вами, то сообразно с тем должен быть заключен и договор. Римляне полагают, наверно, что одержат верх, воюя и со многими народами, и с одним Персидским государством, так как и мы уверены, что можем одержать победу, когда ни с каким другим народом нет у нас спора, а с одними лишь римлянами, когда ведем одну только войну». После сих слов Андигана Захарий, улыбнувшись, сказал: «Будь ты благополучен, Андиган, за то, что, будучи персом, засвидетельствовал мужество римлян и нимало не оскорбил истины. Когда бы римская сила не была развлечена; когда бы руки ее воинов не были подняты против многих народов вселенной, так что эта сила накинула мосты на моря и соединила материки, всюду присутствуя и одолевая противников, что, по мнению твоему, случилось бы тогда с персами и сколько времени они могли бы противостоять этой войне? Я думаю, в таком случае и самое имя персов погибло бы, и в том только была бы их победа, что они преданы были бы забвению». После сих слов Андиган замолчал и молчанием своим доказал, что побежден словами Захария. Так переговаривались они. Между тем полководец персидский Тахосдро стоял станом с персидской силой при реке Мигдонии, на равнинах Нисивийских. Маврикий окопался у {453} так называемого Монокарта 99, близ города Константины. Окрестности Монокарта обильны водой и кормом для лошадей; на них войско может удобно ставить шатры. Таким образом, войска окопались рвом. Совещания еще продолжались, как Андиган попытался пугнуть и обмануть Захария, давая ему разуметь, что он один удерживает Тахосдро громить римскую землю. В то самое время как они между собой разговаривали, явился вестник из числа тех, которые скачут верхом спешно для принесения известий; он притворялся, что послан от Тахосдро. Он отвел Андигана в сторону и вручил ему письмо, будто от имени Тахосдро. Письмо гласило, что нет более возможности удержать персидское войско, горевшее желанием нахлынуть на римскую землю. Содержание сего обманчивого письма подтверждала и густая пыль, насевшая на голову гонца, как будто бы он только что приехал с дальней дороги. Андиган, разговаривая с ним, видом лица и телодвижениями показывал, что не хотел бы войны. Потом он пристал к собранию и говорил Захарию, что Тахосдро его беспокоит; что он пишет к нему, что бодрость войска чрезвычайна; что невозможно обуздать его стремления как потому, что персидская сила состояла из многих мириад воинов, так и потому, что она горела желанием предать огню римские области; {454} что если римляне согласятся утвердить договор, как предполагают персы, то он удержит войско от военных действий; если же они не хотят этого, то он позволит войску вступить немедленно в восточные пределы римские, и что римлянам не выдержать даже и стука колчанов многочисленного персидского войска; что он, Андиган, боится гнева царского за то, что откладывает на столь долгое время войну. Таким образом Андиган, употребляя коварно и высокомерно хвастливые слова, притворялся, будто бы он не охотно приступает к войне, которая возгорится сама собой. Захарий, поняв хитрость его речей и догадываясь, что под хвастовством прикрывается обман, сказал ему: «Андиган! Не в обманах обнаруживается благоразумие, особенно когда тот, кого обманывают, понимает их. Неужто ты думаешь, я не знаю, что все действия и слова персов — одна выдумка, не что иное, как притворство, подделки и обманы? Ты думаешь, я не понимаю, что ты сочинил всю эту комедию, надеясь устрашить ею римлян? Если это тебе по нраву, делай что хочешь; только знай, что в начале сей войны римлянам казалось отяготительным поднять оружие и мы прибегали к просьбам, чтобы вы не принудили нас взяться за него. Римляне тогда до того были неспособны к войне, что допустили персов до Апамии 100 и до самой Антиохии. Вы были непреклонны, и римляне с {455} тех пор решились добровольно подвергаться военным опасностям; я думаю, персам стало известно, что они и до границы римской не могли дойти без кровопролития. Ныне, когда римляне обучены в совершенстве военному искусству, мы стали смелы и имеем полную надежду, что если Танхосдро подвинется против нас, то на самой границе встретит он римское копье, хорошо заостренное и способное проколоть ему живот. Итак, делай как хочешь; римлянам вполне известны персидские ухищрения». Все это и многое еще сказано было тщетно. Мир не был заключен. Захарий писал к Маврикию, чтобы он подвинулся к полям, находящимся перед Константиной, чтобы там дать сражение. Равным образом и Тахосдро, подвинув персидское войско, спешил к окрестностям Константины.

Отрывок 63

Он предпочел трудам жизнь бездейственную, а славе — безвестность.

Война решается не силой телесной, но твердостью душевной.

Ничто так не бывает поводом к спокойствию, неге и беспечности, как военные труды. Они дают средство наслаждаться прежним приобретением, они как бы хранилище славы. Нега без предварительного образования — самый дурной путеводитель в жизни. Она самую жизнь отнимает с бесславием. {456}

Танхосдро был кем-то тяжело ранен. Это мне вовсе не странно: так обыкновенно действует судьба.

Многие из самых знаменитых людей много раз впадали в несчастье. Нечаянные события как будто прирождены роду человеческому.

Маврикий, побежденный персами, был в глубоком унынии...

Отрывок 64

Италия почти вся была опустошена лонгивардами. По этим обстоятельствам сенат Древнего Рима отправил к императору поверенных вместе со священниками от настоятеля римских церквей. Они просили его помочь тамошнему краю. Но персидская война, в одно время происходившая в Армении и в восточных пределах, нисколько не прекращалась, напротив того, распространялась и затруднялась все более и более, не позволяла императору отправить туда значительное войско и достаточную, по тамошним обстоятельствам, силу. Однако, по возможности и сколько дела позволяли, собрал он войско и отправил его в Италию. Он употреблял всевозможное старание, чтобы подарками и обещанием великих наград склонить кого-либо из вождей лонгивардского народа пристать к его стороне. Многие из самых могущественных перешли к римлянам, получив от императора выгоды. {457}

Отрывок 65

Ваян, хаган аваров, после того как в том году отправил к царю Таргития для получения назначенных денег (они доходили ежегодно до восьмидесяти тысяч золотых) и после того как Таргитий возвратился к нему с грузом, на те деньги купленным, а также и с деньгами, постыдным и варварским образом нарушил договор, заключенный с Тиверием тотчас по возведении его в кесарское достоинство, хотя не имел никакой причины к начатию войны, не счел нужным даже выдумать какой-нибудь ложный к тому предлог. Двинувшись со всем войском, хаган пришел на берег Сая (Савы), между Сирмием и Сингидоном 101, и вознамерился навести мост. Он замышлял овладеть городом Сирмием. Боясь, чтобы не помешали ему римляне, охранявшие Сингидон, зная их долговременную опытность и умение управлять речными судами и желая исполнить свое предприятие, прежде чем обнаружится его замысел, собрал он в Верхней Паннонии, на Истре, множество тяжелых судов и построил (из них?) длинные военные суда, не по правилам кораблестроительного искусства, но как средства позволяли. Он посадил на них множество воинов-гребцов, которые нестройно, по-варварски, как {458} ни попало, ударяли по воде веслами, и пустил их разом по реке, сам же со всем войском шел горой по Сирмийскому острову и прибыл на берега Сая. Находящиеся в тех городах римляне были встревожены появлением хагана. Они поняли его замыслы. Полководец Сингидона, по имени Сиф, послал к нему и спрашивал, чего захотел, что пришел к реке Саю в такое время, когда между римлянами и аварами твердый мир и дружба? В то же время объявил он хагану, что не допустит его навести мост, потому что не было на то царского разрешения. Хаган отвечал, что хочет навести мост без дурного намерения против римлян; что он идет на склавинов и, переправясь через Сай, пройдет по римской земле, а там переправится через Истр, против них; что от римского императора приготовляется для перевоза его множество судов; что он и прежде в угодность римскому императору сделал то же самое и возвратил свободу многим мириадам римских подданных, бывших в неволе у склавинов; что склавины оскорбили его тем, что не хотят платить ему определенной ежегодно дани; что они убили отправленных к ним от аваров посланников и что он затем и пришел к Саю. Он требовал, чтобы Сиф принял посланников, отправляемых им к императору на тот конец, чтобы просить о заготовлении на Истре судов для перевоза его войска против склавинов. Он объявлял притом, что готов произнести те клятвы, которые почитают величай-{459}шими как римляне, так и авары, в том, что он нимало не злоумышляет на римлян, ни на город Сирмий и что построит мост единственно для нападения на склавинов. Ни Сифу, ни сингидонским римлянам не показалось это достоверным. Однако они не имели еще надлежащих приготовлений; воинов было немного, равно как и судов-дромад, потому что движение аваров произведено было внезапно и неожиданно. Между тем хаган объявил, что хочет сохранить постановленный с римлянами договор, но не отстанет от начатой работы наведения моста, желая идти против склавинов, неприятелей своих и римских. Он грозился, что если кто из римлян осмелится пустить хоть одну стрелу на наводящих мост, то римляне должны почитать себя первыми виновниками нарушения договора; что, возбудив к войне аварский народ, им не надо будет жаловаться, если Римская держава потерпит от того какое-либо зло. Эти слова устрашили бывших в Сингидоне римлян. Они предоставили ему дать клятву в истине своих слов. Он произнес ее, следуя закону аваров: обнажив меч, он произнес на себя и на весь народ аварский следующие проклятия: «Да будет он сам и все племя аварское истреблено мечом; небо и Бог, на небе сущий, да пустят на них сверху огонь; да падут на них окрестные горы и леса, река Сай, разлившись, да покроет их,— если он строит мост на Сае с каким-либо дурным намерением против римлян». Такие проклятия произнес по вар-{460}варскому обычаю хаган. «Теперь,— сказал он,— хочу клясться и по римскому закону». В то же время спросил, что у римлян считается самым почтенным и священным, таким, чтобы поклявшиеся не могли избегнуть гнева Божия, если нарушат клятву. Немедленно архиерей города Сингидона послал к хагану через вестников священные книги. Хаган, коварно затаив свою мысль, встает с седалища и, притворяясь, что принимает их с большим страхом и почтением, повергается перед ними и клянется Богом, изрекшим содержащиеся в священных книгах слова, что в речах его нет никакого обмана. После того Сиф принял его посланников и отправил их в столицу к Тиверию. А пока посланники ехали в Царьград для объявления императору требования аваров, хаган, не мешкая нимало, но скоро и при множестве рук, при содействии, так сказать, всего аварского войска, наводил на реке мост, желая его окончить, прежде чем император поймет его намерение и примет меры к удержанию его.

Отрывок 66

Посланники аварские по прибытии в столицу просили императора приготовить для хагана и для войска аварского суда на Истре для переправы их против склавинов; они представляли, что хаган, полагаясь на дружбу с ним, уже наводит мост на Сае и хочет истребить общих, {461} его и римских, врагов — склавинов. После такого объявления император немедленно понял намерение хагана завоевать Сирмий; он знал, что хаган строит мост с той целью, чтобы препятствовать ввозу в Сирмий припасов и голодом принудить город к сдаче. Император, полагавшийся на существующий с аварами мир, не сделал заранее нужных приготовлений к защите Сирмия. Не имея войска, не только достаточного противустать аварской силе, но и самого малочисленного, потому что все полки были заняты войной с персами в Армении и в Месопотамии, он притворился, будто не понимает замысла хаганова. Он сказал, что сам желает, чтобы они шли на склавинов, много грабивших римские области; но что это время не самое благоприятное для такого предприятия аваров, потому что турки уже поставили стан у Херсона, и что если авары перейдут Истр, то это немедленно будет замечено турками; что теперь лучше для них удержаться от похода и отложить его до другого времени; что он вскоре узнает мысли турков, куда они намерены обратиться и сообщить о том хагану. Не укрылось от варварского посланника, что это было выдумано царем нарочно и что он, пугая аваров турками, хочет отвлечь их от принятого намерения. Он, казалось, убедился словами царя и обещал удержать хагана, однако это был тот самый человек, который возбуждал более всех хагана и постоянно подстрекал его к войне против римлян. Получив много даров за данное обе-{462}щание, он выехал из Царьграда. Проездом через Иллирийскую область, вместе с провожавшими его немногими римлянами, он был убит склавинами, делавшими наезды на те места. По прошествии немногих дней приехал в столицу другой от хагана посланник, по имени Солах; представленный царю, он открыто, с наглым бесстыдством, сказал ему: «На реке Сае наведен мост. Глупо было бы уверять вас в этом: кто говорит знающим то, что им известно,— достоин нарекания. Римляне никаким образом не в силах защитить Сирмий, потому что ни съестные припасы, ни другая какая помощь не может отныне быть ввезена в город рекой, разве придет такое множество римлян, которое силой заставит аваров удалиться и развести мост. Не след императору из-за одного ничтожного города или, лучше сказать, городишка (такое слово употребил Солах) начать войну против аваров и аварского хагана; по выводе же из Сирмия в целости всех жителей и воинов со всем имуществом, какое могут нести с собой, император должен уступить хагану этот город, который останется на будущее время безлюдным и пустым. Хаган опасается, что римляне теперь притворно остаются в мире и хранят договор до тех пор, пока устроят мир с Персией, а что по заключении мира они обратятся на аваров со всеми силами, имея город Сирмий как готовое передовое укрепление против аваров; что римлян не будет удерживать в их действиях ни какая-нибудь {463} большая река, ни трудная местность. Ясно и несомненно, что не к добру аваров император обнес Сирмий такими стенами, в то время как между аварами и римлянами существовал твердый мир. Правда, хаган пользуется посылаемыми ему ежегодно от царя дарами; конечно, золото, и серебро, и шелковая одежда — прекрасные приобретения, но драгоценнее и важнее всех благ — жизнь; хаган, беспокоясь о ней и рассуждая, что перед этим римляне, приманив такими же подарками разные народы в те самые места, наконец, напав на них в удобное время, погубили совершенно. Ни дары, ни обещания, ни другое что-либо не принудят его отстать от своего предприятия, пока он не покорит Сирмия и не присвоит всего Сирмийского острова, который по всей справедливости принадлежит ему, потому что он был собственностью гипедов, а как гипеды были побеждены аварами, то, следственно, и собственность их принадлежала ему, а не римлянам». Эти слова встревожили императора, гнев и скорбь сильно смутили его ум; однако он со своей стороны весьма кстати возразил: «Хаган не одержал над нами верха ни силой, ни храбростью, ни разумом. Всему свету известно, что он презрел мир, и договоры, и самого Бога, которым клялся. Но вероломство его не принесет ему никакой пользы: скорее выдам за него одну из дочерей (их у меня две), нежели предам ему Сирмий по своей воле. А хотя бы он взял этот город силой, я, имея мстите-{464}лем за себя Бога, им поруганного, никогда не решусь предать ему что-либо из Римской державы». После сих слов император отпустил посланника и готовился защищать город, сколько силы ему позволяли, ибо, как я уже заметил прежде, он не имел никакой военной силы. Он отправил полководцев и других военных начальников одних через иллирийские области, других — через Далматию для охранения Сирмия.

Отрывок 67

Феогнид, по прибытии на острова Касию и Карвонарию, принял сделанные ему предложения о мире. Ваян приехал туда верхом и слез с коня. Поставлено было для него золотое седалище, на которое он сел, а из тканей, украшенных каменьями, устроен был ему род шатра. Вместо ограды держали перед грудью и перед лицом его щиты, чтобы римляне случайно в него вдруг не выстрелили. Феогнид, в некотором отдалении от места, где сидел Ваян, говорил с ним. Уннские переводчики объясняли предложения о мире. Ваян доказывал, что римляне должны были уступить Сирмий без сопротивления, потому что ничто уже не могло препятствовать взятию города; к тому же скоро от него отрезаны будут все припасы; что ни с какой стороны не будет позволена доставка хлеба и что аварское войско не ослабнет в трудах, пока не покорит города. Он объявил и благо-{465}видную причину, для чего желает овладеть городом: для того, будто бы, чтобы переметчики аварского войска не могли переходить к римлянам по близости этого города. Феогнид возразил, что и он не прекратит военных действий, пока авары не отступят; что Ваян не должен надеяться, что найдет римлян такими, какими он желает их. Так говорили они друг с другом и не согласились между собой ни в чем относительно мира. Феогнид совершенно отказался от заключения договора и сказал Ваяну, чтобы он удалился и готовился к войне, потому что без дальнейшего отлагательства, завтра же, дано будет сражение. Таким образом они разошлись.

Отрывок 68

Между римлянами и аварами сражение продолжалось три дня 102, и никакое римское войско не показалось на мосту в Далматии, хотя он был беззащитен. Апсих, занимавший прежде тот мост с аварским войском, оказал такое небрежение к римлянам, что перешел к другому мосту, а к силе Ваяновой присоединилась еще другая. Бывшие в Сирмии римляне терпели ужасный голод. Совершенный недостаток в съестных припа-{466}сах заставил их употреблять в пищу вещи отвратительные. Неприятель навел мост через Сай. Соломон, начальник Сирмия, управлял делами без надлежащей деятельности, не оказывал никаких стратегических способностей. Жители города были в отчаянии; они оплакивали свою судьбу и упрекали римских военачальников. У Феогнида было мало войска. Когда эти обстоятельства дошли до царя Тиверия, считая выгоднейшим, чтобы жители Сирмия не сделались подвластными неприятелю вместе с городом, он писал к Феогниду, чтобы тот прекратил войну на таких условиях, чтобы жители вышли все из города живые, не взяв с собой ничего своего, кроме одного платья. Эти условия были приняты; военные действия прекратились, с тем чтобы город был уступлен римлянами аварам, а авары уступили римлянам жителей его без их имущества. Хаган требовал притом за прошедшие три года золота, которого он не получал по обыкновению и которое римляне ему платили, для того чтобы он не действовал против них. Количество платимых золотых монет простиралось ежегодно до восьмидесяти тысяч. Ваян требовал еще и одного из своих подданных, который бежал к римлянам, после того как он, говорят, имел связь с его женой. Он объявил Феогниду, что не утвердит договора, если не будет ему выдан этот человек. Феогнид отвечал, что земли царские обширны и пространны и что трудно было найти беглеца, скитающегося в {467} них; что, может быть, этот человек и умер. Ваян тогда сказал, что римские военачальники должны клясться в том, что будут отыскивать беглеца и если найдут его, то никак не скроют, но непременно выдадут его хагану, а если умер, то уведомят его о том.

Отрывок 69

Они дошли до такой глупости, что каждая сторона желала победы над другой более, чем над неприятелями.

Отрывок 70

Счастье не подуло им попутно. Нарушившие свой долг не унимались. Это не показалось царю приличным.

Отрывок 71

Таким-то образом 103 великий владетель уннов наконец упокоился. {468}

Отрывок 72

Он пускал стрелы на варвара и, натянув лук удачно, пустил стрелу в Коха.

Стрела нашла рот его открытым, попала в него и там остановилась. Кох умер в ту же минуту.

Отрывок 73

Предводитель взошел на один из семи холмов и говорил, как исступленный, варварские речи, выказывая великую надменность.

Отрывок 74

Нарсий, который привык всегда побеждать неприятеля, по гневу Божию предался бегству.

Отрывок 75

У Менандра: спалионы суть военные машины, какие-то крыши, составленные из воловых шкур, висячих на шестах в человеческий рост. Вооруженные люди, взойдя под спалион, приближаются к самой стене и, действуя разными ломами и другими орудиями, выкапывают под {469} землей рвы, напирают и подкапываются, как бы им где-нибудь разломить стену или каким-нибудь образом войти в подвал... Тогда бывает одно из двух: или, разрыв землю, вступают внутрь города, или, направив подкопы к внутреннему колодцу, вытягивают воду к углублениям подкопа и опоражнивают колодец.

Отрывок 76

Спор о первенстве, поселившийся между ними, разделил их силы.

Отрывок 77

1 Выше объяснено, почему Менандр называется протектором.

2 По распоряжению Юстиниана и Феодоры судебные дела переводимы были из присутственных мест во дворец (Procop. Anecd. XXX. 8.).

3 Споры, возникавшие между партиями синих и зеленых.

4 Эвдокия с. 299: «Менандр, протиктор, историк, писал о случившемся по смерти Агафия, т. е. был продолжателем его „Истории“».

5 Колхи — древнее название жителей нынешней Мингрелии, лазы — средневековое их название. Колхида — Лазика — Мингрелия.

6 Фасий (Фазис, Φάσις) — порт на берегу реки того же имени; теперь тут крепость Поти у Риона. Ср. пр. 56.

7 Сношения Византийского двора с утригурами и котригурами у Агафии (V. 24, 25). Что значили для гуннов кони, видим и из Приска. См. Сказания Приска Панийского, отрыв. 1. Вспомним вообще конные племена внутренней Азии.

8 Это описано Прокопием в истории войн вандальских и готских.

9 То есть решился на обманы, как видно из Агафии (V, 14).

10 Βασιλικο μαχαιροφόροι; ниже, вероятно, они же: Βασίλειοι ξιφηφόροι.

11 Ужасные следствия задаривания полудиких орд представлены Прокопием. Anecd. XI. 3. XIX. 6 (см. заметку издателя Изамбера, с. 492).

12 Савиры, так же как и залы, утигуры и котригуры,— народы гуннского племени. Ср. отр. 3 и Procop. Bell. Persic. II. 29, где сказано, что савиры были унны и что они жили за зихами у реки Boaca (верхней части реки Фасия).

13 Анты, по известию Прокопия, были славяне.

14 Хаган — постоянное название владетелей туркских, аварских, а позже хазарских и болгарских.

15 Есть вероятность, что этот отрывок заимствован Суидой из нашего Менандра (см. изд. Мюллера).

16 Amingus западных хронографов, по замеч. Валезия.

17’Αττίο?

18 Вместо Βοΰνον Нибур читает Βνον — Bonum.

19 Παιονία δευτέρα, Pannonia secunda — страна между Савой и Дравой.

20 В других местах выписок назван он Дизавулом (Мюллер).

21 Это тот самый Петр, которого отрывки помещены выше в этой книге.

22 Дара, или Дары, позже Анастасиополь, теперь одни развалины, между нынешними городами Мардином и Нисибином, в Верхней Месопотамии.

23 У Прокопия Издагонна: Παρευναστρ — постельничий, cubicularius; ср. с Диодоровым κατακοιμιστς τοΰ βασιλέως.

24 Тут в тексте недостает начала речи зиховой.

25 Σάκραι, litterae sacrae — акт ратификации.

26 Προγραφ — здесь значит то же, что у нас титул в грамоте.

27 Тут в тексте что-то пропущено.

28 Κβικλάριος от лат. cubicularius — то же, что παρευναστρ. См. пр. 23.

29 Τρακτασαι от tractare.

30 Или: ратификация, α σάκραι.

31 Τν κίδαριν. Иезек. XXI. 26: «’Αφείλ τν κίδαριν, κα πέθου τν στέφανον ατ...» («сними кидар и отложи венец»).

32 И по (Иродоту II. 102), Сезострис крайне деспотически обращался с покоренными народами.

33 О Суании — в жизни Петра Магистра, пр. 10.

34 Ниже назван Эксисат.

35 ’Αλλ τ συνοΐσον βλεύσασθε, ξν τοΐς νταΰθα ‛Ρωμαίων καταλόγοις ποχωροΰντες τ Μηδικ στρατι, petere ut ipsorum salutis causa cum Romanorum copiis exercitui Persarum obviam irent (?!) (Bon. 357; Mul. 211).

36 Сурина был вторым лицом в посольстве, как это видно ниже.

37 В прим. 79 и 121 к Приску (Учен. Зап. II Отд. Ак. н. Кн. VI) мы доказываем, что Приск под Каспийскими воротами разумеет Дербенский проход; тот ли же проход понимает здесь Менандр и что у него Хорицон — не знаем.

38 Ср. сношения о свободе веры между Восточной империей и Персией при Льве в 464 г. у Приска (отр. 25) и наше прим. 112. При Гургене, царе ивирском, персы ворвались в Грузию и не позволяли жителям ее хоронить усопших. Procop. bel. Persic. I.12.

39 Κα αθις τοΰ Ζχ το σοοποΰν τ ‛Ελληνίδι βιβλίον γράμμασι περσικοΐς διασεσημασμένον, νευ τς τν κτυπωμάτων σφαλείας, εληφότος, (ς) τ σωθσεσθαι ο τς μνμας, και Πέτρος οκ λλως πετέλεσεν μοιβαίως; rursus cum Zichus accepisset a Petro aliud illius pactionis exemplum Graeca lingua sed litteris Persicis exaratum, sine ulla sigillorum impressione, quod ad solum rei gestae memoriam valeret, eadem itidem Petrus a Zicho pari forma accepit. Едва ли такой перевод верен. В. 364, Mul. 214.

40 Этим коротким известием, что через Суанию (Сванетию) проходят скифы (то есть делают набеги гунны и другие народы, жившие к северу от Кавказа), объясняется важность, приписываемая византийскими и персидскими царями спорам о Суании, небольшой горной стране. Ср. Пр. 47.

41 У Агафии — Нахораган.

42 Πλν ττηθήσομαι τοΰ δυνατοΰ, καθόσον οηθείην περιέσεσθαι, μ οχ ταυτ φρονεΐν τ καθ΄ μς βασιλεΐ (не φρονν ли?); «sed cedam, quantum fieri potest, rerum necessitati, quanquam me victurum esse speraveram, quominus a rege vestro dissentiam». B. 369; Mul. 215.

43 Ср. исторические местности в Имеретии: Сканда, Шарабан и Шорапан. Histoire de la Géorgie depuis ľantiquite jusqu’au XIX s.. traduite du géorgien par M. Brosset II-me partie 264, I-re partie 397, 566, 41.

44 Это случилось на 7 день царствования Юстина II, как утверждает Валезий, ссылаясь на 5-ю книгу Кориппа. В. 548. Mul. 219.

45 Павел (Hist. Longobard. II. 10) и Григорий Турский (IV) говорят, что в 1-й год царствования Юстина Младшего авары напали на Турингию и воевали с Сигизбертом (Валезий; В. 548; Mul. 220).

46 И это свидетельство о важном значении небольшой землицы Суании для византийской политики объясняет долгие переговоры империи с Персией. Ср. пр. 41.

47 Не найдут ли возможности наши ориенталисты растолковать смысл этого слова из ныне известных языков?

48 Если согдаиты (Σογδαίται) — тот же самый народ, который у древнейших писателей слывет под именем согдов, то этот народ жил между Оксом (Аму-Дарьей, Джигуном) и Яксартом (Сыр-Дарьей) в северной части нынешней Бухары. Согды древних — Иродота (III. 93. VII. 66), Appiana (IV. Р. 2), согдаиты Менандра — не один ли и тот же трудолюбивый народ, который в течение тысячелетий не перестает заниматься промышленностью и торговлей, несмотря на перемену владетелей. Двоякое население Согдианы (Бухары) описано одним из историков Александра (Аррианом), потом, через 8 веков,— Менандром, наконец, в наши времена — путешественниками, посетившими этот край. Тут всегда были туземцы оседлые, жители городов, трудящиеся — согды, согдаиты, бухарцы, и завоеватели — кочевники, конные, скифы, турки, узбеки (ср. Heeren, De la politique et du commerce des peuples de ľantiquité I. 347). У Менандра видим Дизавула, повелителя туркской орды, владетелем согдаитов: Дизавул живет в кибитке, обвешанной шелковыми тканями, а согдаиты, его подданные, испрашивают у него позволения сбывать шелк в Персию и в Византию.

49 Тут автор вводит читателя в чисто тюркскую атмосферу. Дизавул носит титло хагана, имеет под собой трех других владетелей и живет у Золотой горы (эктаг, таг, даг, тау — и теперь на разных тюркских наречиях — «гора»). У Феофилакта (В. 282, в 598 г.), тюркский хаган называет себя δεσπότης πτ γενεν κα κύριος κλιμάτων τς οκμένης πτά. Ρ. 285: πρεσβεύεται Χάγανος πρς τέρς τρεΐς μεγάλς Χαγάνς. P. 286: νομός δ τούρκοις τ κρατεστέρ Χαγάν τοΰ χρυσοΰ ρσ παραχωρεΐν (где опять сильнейший владетель назван хаганом Золотой горы). Эти места сведены академиком Куником (Die Berufung der Schwedischen Rodsen durch die Finnen und Slaven. II. 223, 224). Замечательно, что, по китайским источникам, еще за целое столетие, то есть в середине V в. по Р. Х., у Алтая живут народы тюркского племени под главным господством своего хагана, которого резиденция у Золотой горы. Обилие золота во всей обстановке Дизавула, железо, о котором говорят турки, что оно есть у них, словом, данные Менандра, как нам кажется, тоже намекают, что и его Золотая гора — Алтай. Изумительно сходство известий китайских с Менандровыми. Оно особенно ярко поставлено на вид одним из новейших исследователей-ориенталистов Карлом Нейманом в его Die völker des südlichen Russlands... К. F. Neumann, c. 87, 88 и далее, хотя и прежде Абель Ремюза, Клапрот, Александр Гумбольт, К. Риттер принимали народ тюкюэ китайских летописей за турок. Просим русских ориенталистов обратить внимание на сходство показаний Менандра и китайских летописей и решить — действительное ли это сходство или оно только вывод из натяжных толкований? Нам памятно, как сильно О. Якинф Бичурин восставал против объяснения тюкюэ турками. Дальше увидит читатель, что, по Менандру, посол туркского хагана имеет титул тархана, известный и у татар, покоривших в XIII в. Россию, вошедший и в русский язык (тарханная грамота и т. п.). Очевидно, и во время Менандра тархан означало человека привилегированного.

50 Карамзин. История государства Российского, I, пр. 53: «Хан подарил Земарху одну молодую женщину народа киргизского (Χερχις) (см. Memor. popul. III, 52), а не черкесского, как думал Дегин. И так киргизы в 569 г. сделались известны в летописях». А. Гумбольт (Asie Centrale, 1843. II. 131): «Ménandre de Byzance, le premier parmi les ecrivains de ľoccident, fait mention ďune concubine de race Kirghize (Κερκις)» (читай: Χερχίς).

51 По мнению некоторых, это древний Яксарт, нынешняя Сыр-Дарья, что правдоподобно.

52 Полагают, что это Аральское море.

53 Реку Их принимают за Эмбу, Даих — за Яик, а Аттилу — за Волгу, которая у азиатцев обыкновенно Итиль.

54 Известно, что, несмотря на множество алан, ушедших в Европу, коренное местопребывание их продолжало быть между Доном и Волгой, между Азовским и Каспийским морями, где указывает их здесь и Менандр. См. ясный свод важнейших известий об аланах в «Славян. древностях» Шафарика. Рус. пер. Бодянского. Т. I. к. 2. § 15. пунк. 8—10.

55 Апсилия. По атласу к Geographi Minores (ed. С. Mullerus, Paris, 1855 Didot), апсилы прежде сего жили к югу от Кавказа близ Понта Эвксинского, между городом Диоскуриадой и авазгами (абхазами) (см. карту Ponti Euxini Periplus secundum Arrianum). Совершенно согласно с этим и Менандр помещает Апсилию между Аланией и Понтом Эвксинским, в стороне от Суании.

56 Фасий (Фазис, Φάσις) — река, ныне Рион. Ср. прим. 6.

57 О союзе франков с аварами Gregor. Turon. IV. 23 (Мюллер).

58 ’Αλβούιος — Alboinus.

59 Гепиды, пораженные лонгобардами, прибегли к помощи Юстина II, который послал к ним вспомогательное войско (Валезий, ссылка на Theophyl. VI. 10).

60 Δραος ποταμς — Драва, впадающая в Дунай.

61 Κοντριγούροι, в других местах у того же писателя — Κουτριγούροι — разность по оплошности писцов. У Агафии Κοτριγούροι.

62 И тут: то Ταργίτιος, то Ταργίτης. Сравните это имя с именем первого человека, по преданию скифов,— Таргитая (Ταργίταος), Herodot. IV (в начале).

63 Эвр, ‛Έβρος, Hebrus — теперь Марица, впадающая в Архипелаг.

64 Вот текст эпиграммы:

Ην πάρος ν Πέρσησιν γ μάγος ’Ισαοζίτης

Ες λον πάτην λπίδας κκρεμάσας.

Ετε δ πυρσς δαπτεν μν πόλιν, λθον ρξαι

Ηλθε δ κα Χριστοΰ πανσθενέος θεράπων.

Κείν δ΄ σβέσθη δύναμις φλογς, λλ κα μπης

Νικηθες νίκην νυσα θειοτέρην.

Нибур замечает, что, по чтению Anthologia Graeca. T. I, p. 27, где помещена эта эпиграмма Менандра, назван не ’Ισαοζίτης, а ’Ισβοζήτης. Содержание же эпиграммы относит Нибур к притеснениям, делаемым персами в Армении.

65 Пропуск в тексте.

66 Исиода.

67 Вопреки мнениям других ученых, Тафель убедительно доказал, что под Персарменией должно разуметь Восточную, Великую Армению, которая прежде принадлежала Римской империи, а потом Персии. Theophanis Chronographia. Probe einer neuen kritisch — exegetischen Ausgabe. Von G. L. F. Tafel. 1852. Epimetrum secundum. De Persarmenia 150—153. (Эта небольшая книга — образец того, как должно в наше время издавать византийских историков. Она отпечатана в малом числе экземпляров, своим экземпляром я обязан просвещенному вниманию академика Куника). Персармения, кажется, граничила к северу с Грузией, к востоку — с Атропатиной (Адербайджаном), к западу — с народом цанами, к югу — с Персией и почти совпадала с нашей Эриванской областью.

68 Об осаде Нисивии Маркианом, назначенным в 572 г. вождем Востока, см. Theoph. Byz. apud Phot. и Evagr. V. 8 (Мюллер).

69 Quaestor а quaerendo (κ τοΰ ναζητεΐν).

70 Κύρος ποταμς — р. Кир, или Кура. Упоминание здесь об этой реке уясняет нам, что по Мен. Алвания, или Албания, находилась к северу от Куры, у Каспийского моря. Приурочение Закавказской Албании, древней и средневековой, к Шемахе сделано весьма основательно членом Геогр. общ. А. Г. Яновским в статье о Закавказской Албании (в Жур. М. Н. Пр. 1846. № 7).

71 Феодосиополь — средневековое название Эрзерума. Направление пути Хозроя из Персидской Армении, через Вадиану, в Римскую Армению, к городу Феодосиополю, заставляет меня признать в Вадиане Менандра ту же область, которая на карте Византийской империи Шпрунера обозначена по верховьям Аракса и названа там Phasiane, Basean, а на карте нынешней азиатской Турции Киперта — Passin (Spruner’s histor. Atlas, Byzantin. Reich, Östlich. Blatt. — Karte des Türkischen Reichs in Asien v. H. Kiepert. Berlin, 1853).

72 Имя в тексте пропущено.

73 Нибур полагает, что книга ошибкой названа восьмой, если только посольство к туркам отправлено было во втором году царствования кесаря Тиверия, еще при жизни Юстина.

74 Τν βασιλείων ξιφηφόρων. Ср. пр. 10.

75 Это испорченное место пишется по-гречески так: Χρησάμενος δ τοΐς ταχυπλόοις τν λκάδων διά τε Σινώπης κα Χερσνος ( στινντικρυ όν, τοΰ λί νατολν πέφυκεν δρυμένη), ο μν λλ κα ’Απατούρας, τι· τε κα δι φλων. Κατά δ τς, ψαμαθδες τς... παρέθει τ ρη τς Ταυρικς τ νεύοντα πί μεσημβρίαν. Слова στιν ντικρυ όν, τοΰ λί Нибур читает: στιν ντικρ Σινώπης (κα τν τοΰ ’Ίατρ στομάτων πρς τν ίσημερινν) τοΰ λί κ. τ. λ. Карл Мюллер исправляет иначе: ς στιν ντικρ ’Ήιών (τις π τν) τοΰ λί νατολν κ. τ. λ. Относительно полуострова Иона, лежащего у Херсониса Трахейского, Мюллер ссылается на Plin. VI. 6; относительно Апатуры, что она была близ Фанагории, на Hecataeus fr. 165; Strabo XI. 757; Plinius VI. 6. 6. Далее Мюллер вместо κα δι φλων читает κα δι Σινδν. Он переводит все место следующим образом: profectus est per Sinopen et Chersonem (cujus e regione orientem versus sita est Eion) et Apaturam et Sindicam. Hinc... Tauricae montes, qui ad meridiem vergunt, praetervectus est.

76 Если читать, согласно с исправлением Эм. Беккера, τύχης вместо прежнего чтения ψυχς.

77 К. Нейман, сравнивая это место с известием китайского писателя Матуанлина, говорит, что у турок над трупами умерших собирались мужчины и женщины, резали и рвали себе тело и щеки: hier stimmen die Chinesen und Byzantiner buchstäblich überein. Die Völker südlichen Russlands... C. 90 (пр. 21). Ссылка на Matuanlin CCCXLIII. 3 v. Menander 163 I). cd. Lahbe. Stritter III. 62).

78 Пропуск в тексте.

79 Выше Золотая гора названа Эктаг; здесь Эктел — значит «золотой». Ср. пр. 49.

80 Часть бывшего Воспорского, или Босфорского, царства в это время была в самых близких отношениях к Византийской империи; тут находился и город Воспор, упоминаемый ниже.

81 Казенное имущество — largitiones; управлявший царской казной — comes sacrarum largitionum. Лат. перевод: largos enim eos, qui liberalius sua profundunt, latini vocant.

82 Константина, при Белике, левом притоке Евфрата.

83 Вероятно, какая-нибудь маловажная местность между Дарами и Константиной, которые одна от другой недалеки.

84 Σκλαβίνος — так обыкновенно называют славян древнейшие писатели: Прокопий, Менандр и другие.

85 Выше Δαυρέντιον, а тут Δαυρίτας, но бон. изд., которое утверждает, что чтение париж изд. (XVII в.) Λανρέντιον и Λανριτας не имеет основания.

86 До 3000 фунтов золота.

87 Пропуски в тексте.

88 К югу от Дар и от Константины на карте Шпрунера находим Thannurion — не об этом ли городе тут говорится?

89 Кифаризон, где нынче Палу, на р. Мурад-Чае, в древней Armenia quarta.

90 То же повторяется у Суиды под сл. Τανχοσδρώ. К этому ли месту Менандровой «Истории» принадлежит этот отрывок, не знаю (Мюллер).

91 Τοΰτον... τν νδρα τ λεγομέν π παρχων ξί διακοσμήσας...

92 Арзанина — область, лежавшая между озером Ван и той частью Тигра, где он всего ближе подходит к этому озеру. Тут же, вероятно, и крепости Афумон и Хломарон, о которой упоминается ниже.

93 ’Ασηκρτις, а secretis.

94 Фарсанг — персидская мера пути.

95 Σήγγαρα — в Месопотамии, к юго-востоку от Нисивия и к западу от развалин Ниневии (от Мосула), у подошвы гор Сингарских, ныне Синджарских.

96 См. прим. 92.

97 ‛Ελεπολεις.

98 ‛Εκ τοΰ Μάρδις — близ Дар, на севере, где и ныне Мардин.

99 Монокарт, или Тивериополь,— близ Константины, на юге.

100 Здесь, без сомнения, речь идет о той Апамии, что на Евфрате (к западу от Эдессы).

101 Сирмий (Sirmium) — на Саве, Сингидон (Singidunum) — при впадении Савы в Дунай.

102 Тут вместо τρεΐς μέρας Нибур читает τρεΐς νιαυτούς, то есть вместо трех дней — три года.

103 Тут вместо δ γρ — таким-то образом — Нибур читает Ω‛διγρ Одигар — и видит в нем какого-то владетеля гуннов.

ВИЗАНТИЙСКИЕ ИСТОРИКИ

Известие о Менандре