Я точно знаю, в какой момент я стала взрослой.
Это случилось 29 мая 1994 года, примерно в полдевятого утра. Я стояла на коленях на ещё тёплом пепелище своего дома и откапывала руками обугленные части скелета своего мужа. А рядом стояла моя трехлетняя дочь и говорила: «Мама, где мы теперь будем жить? И где же папа? Почему он тебе не помогает?»
Было очень легко сойти с ума — просто перестать отчаянным усилием воли удерживать свой разум по эту сторону реальности. Было очень легко умереть — достаточно было просто не заставлять себя дышать… я внезапно разучилась дышать, и приходилось командовать себе вдохнуть и выдохнуть… и снова вдохнуть, и так — раз за разом… Но рядом стояла моя дочь, которую я должна была вырастить — поэтому пришлось не искать лёгких путей и немедленно повзрослеть.
И я встала с колен, отряхнула руки от пепла, обняла дочь и, как смогла, объяснила ей, что случилось … И она поняла — и потом объясняла всем сочувствующим: «Мой папа сгорел, но не умер, потому что люди не умирают насовсем». И остановившееся время со скрипом двинулось дальше…
Калейдоскопом промелькнули похороны … В последний путь Пит отправился автостопом — заказанный катафалк сломался по дороге, я взяла Василису на руки и отправилась на подстанцию «Скорой помощи» — и водители сразу согласились отвезти нас на кладбище.
А дальше — дождь с ясного неба, комья по крышке гроба, брошенная в гроб черная роза с багряным отблеском в сердцевине, поминки в чужой квартире… Никто ещё не верил, что он и правда умер — на каждый шорох в коридоре все замолкали, глядя на дверь… (некоторые так и не поверили — и потом, спустя годы, рассказывали мне, что видели Пита мельком в самых разных местах — от Западной Европы до индийского ашрама)
Я вспоминала последний день «жизни до…» — в тот день я проснулась на рассвете абсолютно счастливой … цветущий сад за окнами, пение птиц, первые лучи солнца на золотом небе, любимая семья рядом, старый уютный обжитой дом — и где-то поблизости куча планов, интересных дел и друзей… и единственная мысль — «благодарю Тебя, Господи, за то, что всё так» … (и потом много лет я отгоняла подобные мысли, опасаясь, что тут-то Господь и прихлопнет меня как муху — как в 94-м…)
А на следующее утро у меня уже не было ни мужа, ни дома, ни сада, ни солнечного света… вся моя жизнь обратилась в пепел. Мы мимоходом попрощались до завтра — а вышло, что навсегда… и оставалось лишь гнать из сознания бесконечные «если бы он поехал с нами… если бы мы остались и спокойно погибли вместе…» — что толку сожалеть, раз Бог решил иначе… Главное — не оглядываться назад и не тосковать.
Приходить в себя я стала только в Оптиной — поселилась вместе с дочерью и подругой в деревеньке на окраине Козельска, населенной в основном внезапно уверовавшей интеллигенцией из Москвы и Питера… И потекла размеренная церковная жизнь — ежедневные службы, каноны и акафисты, по утрам — Книга Иова, по вечерам — Книга Экклезиаста, а бессонными ночами — Псалтирь… промежутки заполнялись самоучителем церковнославянского и уроками церковного пения … хозяйством меня не грузили, ребенком с удовольствием занимались все окружающие (да и сама она с удовольствием бегала в ватаге «новых деревенских» детей)… и через три с лишним месяца такой жизни я почувствовала, что могу, пожалуй, и в Москву вернуться.
А там началась уже новая жизнь. Я сменила круг общения (невыносимо было общаться с теми, кто помнил меня счастливой), устроилась на цивильную работу и стала кормильцем семьи, гуляла с дочерью по лесу, ходила в церковь и читала богословские трактаты и прочие душеполезные сочинения… очень утешил меня Блаженный Августин со своим «Тех, кто нам дорог, мы не потеряли — они лишь опередили нас на пути к той жизни, где больше нет разлук».
Вот только дышать я по-прежнему не могла — но к этому времени я уже приспособилась выделять часть сознания для вдохов-выдохов, чтобы не отвлекаться от прочих дел (хотя стоило глубоко заснуть — система давала сбой, и я просыпалась от удушья). Научилась стискивать зубы в лучезарной улыбке и приспособиласьгасить приступы досады, что из-за дочери и родителей я должна жить дальше.
И тут мне по-настоящему повезло — у меня случайно обнаружилась первая стадия лейкоза. Просидев пару часов в очереди к онкологу в «ракушке» на Каширке, я преисполнилась решимости не сдаваться — и в больницу, и вообще (потому что отчетливо осознала, что если я туда лягу, то точно умру). Поэтому я убедила онкологов нарушить все инструкции — разрешить мне амбулаторную химиотерапию и выдать на руки все необходимые лекарства, расписав схему их применения.
Вот так неожиданно ко мне вернулась жажда жизни — к чувству долга добавилось возмущение «Ну вот ещё и лейкоз в 25 лет — вот за что мне всё это???» и желание выжить несмотря ни на что. Терять мне было особо нечего — поэтому с Богом я ругалась зло и азартно, доказывая Ему, что так просто Он меня не прикончит… Через пару месяцев лейкоз отступил, а вопрос «За что?» в моей голове сменился вопросом «Зачем?» — поскольку стал вырисовываться некий смысл и польза из всех происходивших со мной событий.
И я смогла принять свою новую жизнь. А потом и она кончилась — и началась следующая… и с каждым новым резким поворотом судьбы я всё спокойнее относилась к тому, что ничего не вернуть и не удержать… поверила, что во всех этих зигзагах Господь меня не оставляет и Сам ведёт — потому что Он мой путь видит, а я — не всегда.
И теперь, несколько жизней и много смертей спустя, я знаю точно — нет ни смерти, ни безнадежности. Нет границы между живыми и мертвыми, потому что у Бога все живы. Нет отчаяния, если всё в жизни пошло не так и кажется, что уже не подняться… потому что Бог не даёт нам умереть заживо (хотя реанимация души порой бывает жёсткой)…
«Люди не умирают насовсем».