Глава 12. [Разговор с Эпигеном о крепости и слабости тела]
Сократ однажды обратил внимание на слабое телосложение одного из своих друзей, Эпигена, молодого еще человека.
– Какой же ты слабак, Эпиген! — сказал он.
– Да мне и не нужно быть силачом, Сократ, — отвечал Эпиген.
– Нет, нужно, — возразил Сократ, — ничуть не меньше, чем тому, кто собирается выступать на состязаниях в Олимпии. Или, по-твоему, так ничтожна борьба с неприятелями на жизнь и смерть, которую при первом удобном случае устроят афиняне? А немало людей по слабости тела гибнет в боях с неприятелями или с позором спасает себе жизнь; многие по этой же причине, хоть и остаются в живых, но попадают в плен и тогда или остаются всю жизнь в самом тяжком рабстве3, если такая участь их постигнет, или, попав в такую горестную неволю и заплатив выкуп, иногда превышающий их состояние, всю жизнь проводят в крайней нужде и страданиях; многие, наконец, наживают худую славу из-за телесной слабости, потому что их считают трусами.
Неужели ты ни во что не ставишь все эти неприятности, являющиеся следствием телесной слабости, и думаешь, что мог бы легко переносить их? А на мой взгляд, гораздо легче и приятнее этого те труды, которые приходится выносить человеку, заботящемуся о крепости тела.
Или, по-твоему, слабость полезнее для здоровья и вообще для всего пригоднее крепости? Или ты ни во что ставишь блага от крепости тела? А между тем, жизнь людей крепких телом совершенно противоположна жизни слабых. Люди крепкие телом и здоровы и сильны; благодаря этому многие с честью выходят невредимыми из сражений с неприятелями и избегают всех тяжелых последствий войны; многие помогают друзьям, приносят пользу отечеству и за это удостаиваются благодарности, приобретают великую славу, достигают самых высоких почестей и остаток жизни проводят в большей радости и славе, а детям своим оставляют немалые средства на жизнь.
В Афинах не организовано государственное обучение военному делу, но из этого не следует, что и каждый отдельный гражданин должен относиться к нему без внимания: нет, всякий должен заниматься им нисколько не меньше. Будь уверен, что ни в каком состязании и вообще ни в каком занятии ты не будешь в убытке от того, что лучше разовьешь свое тело. Во всех человеческих занятиях тело нужно; а во всех случаях, где применяется телесная сила, очень важно возможно лучшее развитие организма. Даже и там, где, по-видимому, тело наименее нужно, в области мышления, даже и в этой области, — кто этого не знает? — многие делают большие ошибки оттого, что не обладают физическим здоровьем. Кроме того забывчивость, уныние, дурное расположение духа, сумасшествие у многих часто вторгаются в мыслительную способность вследствие телесной слабости до такой степени, что выбивают даже знания. Напротив, у кого телосложение крепкое, тот вполне гарантирован от таких невзгод, и ему не угрожает никакой опасности испытать что-нибудь подобное по случаю телесной слабости; скорее можно ожидать, что для достижения результатов, противоположных тем, какие бывают следствием телесной слабости, полезна также и крепость тела. А какого труда побоится всякий здравомыслящий человек ради благ, противоположных вышеуказанным явлениям?
Наконец, какой позор состариться из-за своего пренебрежительного отношения ко всему, не увидав, каким красавцем и силачом можешь стать! А этого не увидишь при пренебрежительном отношении: само собою это не приходит!
Как-то раз кто-то сердился, что один человек не ответил на его приветствие.
– Смешно, — сказал Сократ, — если бы ты встретил человека с каким-нибудь телесным недостатком, которого нет у тебя, ты не стал бы сердиться; а попался тебе человек с такой душевной грубостью, которой нет у тебя, — это тебя огорчает.
Другой жаловался, что он ест без аппетита.
– Акумен, — сказал Сократ, — назначает хорошее лекарство от этого.
– Какое? — спросил тот.
– Прекратить еду, — отвечал Сократ. — Когда прекратишь, жизнь будет и приятнее, и дешевле, и здоровее.
Еще другой жаловался, что у него слишком теплая вода для питья.
– В таком случае, — заметил Сократ, — когда ты захочешь помыться теплой водой, она будет для тебя в самый раз.
– Нет, — возразил тот, — для мытья она холодна.
– Так, ну а слугам твоим тоже не нравится пить ее и мыться ею? — спросил Сократ.
– Нет, клянусь Зевсом, — отвечал он. — Напротив, я часто удивляюсь, с каким удовольствием они употребляют ее и в том и в другом случае.
– Какая же вода теплее для питья, — которая у тебя, или которая у храма Асклепия? — спросил Сократ.
– Которая у храма Асклепия, — отвечал он.
– А какая для купанья холоднее, — которая у тебя, или которая у храма Амфиарая?
– Которая у храма Амфиарая, — отвечал он.
– Так имей в виду, — заметил Сократ, — ты, пожалуй, уж чересчур привередлив, — больше всякого слуги и больного.
Кто-то жестоко наказал своего слугу. Сократ спросил, за что он на него сердится.
– За то, — отвечал он, — что он большой сладкоежка и вместе с тем нерадив, чрезвычайно жаден до денег и вместе с тем ужасный лентяй.
– А думал ли ты когда, кого из вас больше бить надо — тебя или слугу?
Кто-то боялся идти в Олимпию.
– Что ты боишься этого путешествия? — спросил Сократ. — Разве ты и дома не гуляешь почти целый день? И во время пути туда ты, прогулявшись, позавтракаешь; прогулявшись, пообедаешь и отдохнешь. Разве ты не понимаешь, что если бы ты растянул в одну линию свои прогулки в течение пяти или шести дней, то ты легко дошел бы из Афин в Олимпию? Кроме того, приятнее выходить одним днем раньше, чем опаздывать: когда приходится удлинять дневной путь сверх нормы, это тяжело; а пройти одним днем больше дает много облегчения; поэтому лучше спешить при отправлении в путь, чем в дороге.
Другой жаловался, что он страшно устал от дальнего пути. Сократ спросил его, не нес ли он еще и груз.
– Нет, клянусь Зевсом, — отвечал тот, — только плащ.
– Один ты шел, или со слугой? — спросил Сократ.
– Со слугой, — отвечал он.
– Пустой он шел или нес что-нибудь? — спросил Сократ.
– Нет, клянусь Зевсом, и постель, и другие вещи, — отвечал он.
– Как же он перенес это путешествие? — спросил Сократ.
– Кажется, лучше меня, — отвечал он.
– Так если бы тебе пришлось тащить его ношу, как бы ты чувствовал себя, как ты думаешь? — спросил Сократ.
– Скверно, клянусь Зевсом, — отвечал он. — Вернее сказать, у меня даже не хватило бы сил нести.
– И такая малая выносливость, меньшая даже, чем у раба, неужели это, по-твоему, нормально для человека, занимавшегося гимнастикой?
Когда одни из участников общего обеда приносили мало закусок, а другие много, Сократ приказывал слуге такое маленькое приношение или класть на стол для общего употребления, или делить между всеми поровну. Кто приносил много, тем было совестно не брать того, что положено было для всех, и не класть своих закусок; поэтому они клали и их для общего употребления. Не пользуясь никакими преимуществами в сравнении с теми, кто приносил мало, и они перестали покупать закуски на большую сумму.
Как-то Сократ заметил, что один из сотрапезников перестал есть хлеб, а ест одно мясо без хлеба. В это время шел разговор о словах, именно, к какому действию какое слово прилагается.
– Можем ли мы определить, друзья, — сказал Сократ, — по какому действию человек называется «мясоедом»? Все, конечно, едят с хлебом мясо, когда оно есть; но по этой причине, думаю, еще не называются мясоедами.
– Конечно, нет, — сказал один из присутствовавших.
— А если кто без хлеба ест одно мясо, — продолжал Сократ, — не ради атлетических упражнений, а ради удовольствия, можно ли считать его мясоедом или нет?
– Едва ли кого другого можно назвать мясоедом, — сказал тот.
– А кто ест мало хлеба и много мяса? — спросил кто-то другой из присутствовавших.
– Мне кажется, — отвечал Сократ, — и его правильно было бы называть мясоедом; и когда все люди молят богов об изобилии плодов земных, он, надо думать, стал бы молиться об изобилии мяса.
При этих словах Сократа тот молодой человек, поняв, что они сказаны по его адресу, мясо есть не перестал, но взял еще хлеба. Сократ, заметив это, сказал его соседям:
– Наблюдайте за ним, хлеб ли он будет есть как мясо, или мясо как хлеб.
Как-то Сократ увидал, что другой из сотрапезников с одним куском хлеба берет в рот понемногу от нескольких мясных блюд.
– Можно ли вообразить себе, — сказал он, — кулинарное искусство, дороже обходящееся или больше портящее кушанья, чем то, которое придумывает себе тот, кто сразу берет в рот всевозможные приправы? Он смешивает разные вещества в большем числе, чем повара, и тем делает кушанья дороже; а кто смешивает такие вещества, которых они не смешивают, как не подходящие одно к другому, тот делает ошибку, если они поступают правильно, и уничтожает их искусство. Но если в повара берут лучших мастеров такого дела, то не смешно ли, что он, не имея ни малейшей претензии на знание этого искусства, переделывает их работу? Кроме того, кто привык есть несколько кушаний сразу, с тем бывает еще такой случай: когда нет нескольких блюд, ему будет казаться, что он терпит недостаток, потому что он будет стремиться к привычному. Напротив, кто привык одному куску хлеба давать в провожатые одно кушанье, того и при отсутствии нескольких блюд не огорчит, что у него только одно.
Сократ говорил также, что слово «eujwcei`sqai» (угощаться) на афинском языке значит «есть»: слово «eu\» прибавлено для обозначения такой еды, которая не вредит ни душе, ни телу, и которую нетрудно найти; поэтому и слово «eujwcei`sqai» он применял к людям, ведущим скромный образ жизни.