1771 год: Федор Каржавин между чумой и свободой. Вспомогательные материалы.
Копия письма, хранящая в отделе рукописей РГБ.
Октября 1771 года из Москвы.
Пущенным от 21 числа сего месяца письмом, требуешь чтоб я тебя обстоятельно уведомил о таком деле, которое разстроить должно мои раны и подвигнуть всю внутреннюю. Внемли. Давно уже писал я к тебе, что по притчине усилившейся здесь болезни все, не токмо привязанныя к делам бояра, но и те, коим поручено правление города разъехались по деревням, на дворах остались одне холопы, и те голодные. Раскольники очень негодовали на учреждение карантинных домов, запечатание бань, непогребение мертвых при церквах, и на протчие комиссией) учрежденные распоряжения. Попы не столко для святости, сколко для корысти учредили по приходам, без дозволения на то пастырского, ежедневные крестные ходы, народ от сих ходов и пуще заражался, и помещались тут больные и зараженные з здоровыми. Попы, говоря и видя напоследок, что отходов сами зачали умирать, как им от архиерея предсказывано было, бросили хождение. Что ж? Праздность, корыстолюбие и проклятое суеверие прибегло к другому вымыслу. С начала сентября поп Всех Святых, что на Кулишках, выдумал чудо с помощию фабричнаго. На Варварских воротах древней был болшей образ Боголюбския Богоматери. Вдруг начались тут молебны, и всенощные: чудо выдумано такое, которое ни с величеством Божиим, ни с верою здравою, ниже с разумом не согласно.
Будто фабричный пересказывал попу, что видел он во сне Богоматерь, вещающую к нему так, что понеже тритцать лет прошло как у Ея, на Варварских воротах образу, не токмо никто не пел, николи молебна, ниже поставляема была свеча, то за сие Христос хотел послать на город Москву каменной дождь, но она упросила, дабы трехмесячной был мор. Изрядная сказка!
Не токмо чернь, но и купечество, а особливо женский пол, слушая таковыя рассказы фабричнаго, приседящего у Варварских ворот и собирающего деньги с провозглашением: «Порадейте, православные, Богоматери на всемирную свечу!» — в запуски старался изъявить свою набожность. Мерзкие козлы, попами грех назвать, оставив свои приходы и церковные требы, собирались тут с налоями, делая торжоще, а не богомолие. Дошло сие до ушей покойного владыки, который по притчине оказавшейся в Чудове заразы, высылая больных взаперти сидел. Он почитал за долг, и регламентом, и монаршими указами предписанный, достигнуть и пресечь сие торжище. Первое его по сему делу было намерение удалить оттуда попов, икону перевесть, ибо в воротах ни проезду, ни проходу не было по притчине приставленной (летницы) в новопостроенную Ея Величеством тут же у Варварских ворот Кира Иоанна церковь, а собранные тамо деньги употребить на богоугодные дела, а всего ближе отдать в воспитательной дом, в коем он опекуном был. Требованные в консисторию попы не токмо отреклись идти, но ему угрожали присланным побитием их камнями. Между тем язва так усилилась в городе, что 900 с лишком в день умирало, а как по предписанию докторскому запрещаемо было прикосновение и тесныя между народом всякия зборища, то не мог обойти преосвященной, чтоб о таковом у Варварских ворот народном зборище з господином Еропкиным, шторой один только и был в городе началник, так как и о способах прекращению оного сходбища. Страх, дабы не обратить на себя простолюдинов, произвел у них таковое по сему делу решение, чтоб оставить до времени пренесение иконы, а дабы собираемые у Варварских ворот чрез фабричных деньги не могли быть расхищены, то приложить к ящикам консисторскую печать. Для безопаснейшаго же исполнения сего дела обещал г. Еропкин прислать от себя несколько салдат Великолуцкого полку. 15 числа сентября, в пять часов пополудни, пришла в Чудов реченная команда, в шести солдатах и одном унтер-офицере состоящая. С сими военными людьми посланы были, в надежде, что простой народ разошелся уже по домам их, с консисторскою печатью двое подьячих и третей поп, зачинщик чудес, который того дни допрашиван был о чуде в консистории, к Варварским воротам. Но прежде, нежели пришла команда к воротам, плац-майор был уже предуведомлен, видно от попа Всесвяцкого, с которым он делился зборами денежными. Он приложил к сундукам денежным свои печати, разгласил, что в вечеру сам архиерей будет к воротам брать оную икону, вооружил всех кузнецов у Варварских ворот находившихся, и других, приходивших тут для богомолия, и ожидал уже в готовности вступить с присланными в бой. Что плац-майор всему бунту начало, в том Успенский ключарь и подьячий консистории неотложные свидетели, ибо, во-первых, когда по случаю ехал мимо ворот Варварских ключарь, то спрашивай был от плац-майора, - «Скоро ли, де, ваш архиерей сюда будет брать икону»; а потом, когда и команда прислана была ис консистории, то нашла уже вооруженную большую толпу народа. Едва только подьячий хотел приложить консисторскую печать к сундукам, как вдруг дан был голос, — «Бейте их!». Салдаты, обороняя подьячих, перебиты были. Драка зделалась ужаснейшая, збежавшимся со дворов людям сказано было от баталионных салдат, что грабят икону. Вдруг ударили в набат в церквах, потом на Спасских воротах в городской набат, а наконец и повеем приходским церквам во всем городе. Народ бежал к Варварским воротам з дубинами, кольями, с топорами и другими убийственными орудиями. О таковом смятении и бунте услыша, владыко немедленно поехал ис Чудова со мною и в моей карете к Михаилу Григорьевичу Собакину, в надежде там переночевать, яко холостаго человека. Мы его застали больнаго, в постеле и от набатов в великой страх пришедшаго. Мы принуждены его оставить. Совет приложили оттуда ехать к господину Еропкину, но как только со двора от г. Собакина выехали, то он приказал мне весть себя в Донской монастырь. Ни прозбы, ни представления мои не могли успеть, чтоб туда, то есть в Донской, не ехать. Ехав по улицам ночью, какое мы видели зрелище! Толпами народ бежал, крича, будто грабят Боголюбекую Богоматерь, все как самасшедшие, в чем стояли, бежали, куда их стремление к убийству и грабительству влекло. В десять часов приехали мы в Донской монастырь, во ожидании конца начавшемуся смятению. Я и не воображал, чтоб на Чудов было нападение, но владыки дух все сие предвещал, ему известнее было. В тот же вечер обратившаяся от Варварских ворот чернь устремилась ночью на Чудов монастырь, и разломав ворота, искали везде архиерея, грозя убить его. Все, что не встречало их глазам похищаемо и разоряемо и до основания истребляемо было: верхний и нижние архиерейские кельи, те, где я з братом имел квартиру, экономские и консистории, и все монашеские, так же и казенная палата со всем, что во оной ни было разграблено; окны, двери, печи, и все мебели разбиты и разломаны; картины, иконы, портреты, даже в самой домовой архиерейской церкви с престола одеяние, сосуды, утварь и самой антиминс в лоскутки изорваны и ногами топтаны были, наши библиотики и бумаги. В то время жил в Чудове для излчения болезни приехавший архимандрит Воскресенского монастыря был Никон, меньшой родной брат владыки покойнаго, чернь, нашед его и почитая архиереем, не тодко совсем ограбили и хотя до смерти не убили, однако в уме от страху помешался, скоро умер. Наконец, какое было зрелище, когда разбиты были чудовские погреба, в наем Птицыну и другим купцам отдаванныя с французскою воткою и разными винами, и аглицким пивом! Не толко мущины, но и женщины приходили тут пить и грабить, одним словом, целые сутки ровно граблен и разхищаем был Чудов, и никто никакой помощи дать не мог. Где тогда были полицейские офицеры с командами их? Где полк Великолуцкой для защищения оставленный города? Где, напоследок, градодержатели? Из сего заключить можешь, что город оставлен и брошен был без всякого призрения. Один только г. Еропкин, и того убийцы искали жизни, протчие же по деревням все разъехались. Федор Иванович Мамонов приехал на гобвахту просить хотя десяти солдат, с коими мог бы всех выгнать ис Чудова; но капитан отозвался, — «Не имеем на то указа»; и так до тех пор дрался с чернию в Чудове, пока и сам почи до смерти прибит был каменьем. О сем происшествии сведали мы находясь на другой день, то есть, 16-го числа, через посланного в Чудов Донского монастыря одного служителя. В таком случае не оставалось нам инаго делать, как поскорее удалятся из города, мы бы тот час уехали, но без билетов никто из города не был вылущаем. Владыка приказал мне немедленно дать знать о сих горестных обстоятельствах писменно г Еропкину с таковым представлением, что посыпанная с общаго их согласия к Варварским воротам для известного дела команда от поставленных у Варварских ворот баталлионных солдат разбита, что устремившаяся ночью на Чудов чернь все разбила, но одни толто голые оставили стены, что оная же чернь, хотя все искали его убить, но особливым Божиим повелением в чем стоял спасся, и что угрозы рассвирепевшей черни принуждают его искать спасения вне города, наконец, заключение сего писма состояло в просьбе, чтоб дан был ему билет для свободного из города выпуску, чтоб Чудов монастырь с чудотворцем, оставшейся братиею принял он в свое призрение, и что о таковом плачевном ево состоянии благоволил в Санкт-Петербург представить. Вместо билета прислан был от г. Еропкина конной гвардии офицер с тем, чтоб владыка поскорее выехал из Донского монастыря, и чтоб переоделся, дабы его не узнали. Сказав сие, побежал он нам дав знать, что он нас ожидать будет в конце сада князя Трубецкого, и оттуда велит его проводить на Горохове /Хорошево/ в Воскресенский монастырь, куда имел намерение владыка уехать. Между тем, как владыка переоделся, и пока искали платья, заложили кибитку, и делали к пути приуготовления, услышали шум, крик и пальбу около Донского монастыря. Чернь, отбив карантины Данилова монастыря и другие карантинные домы, спешили к Донскому монастырю. Каким образом сведали они о нашем здесь убежище, до сих пор закрыта сия тайна: или посланной разгласил неосторожно, или монастырские люди донские рассказали, последнее вероятнее. Уже подвезена была кибитка, в которую лишь только хотел владыка, переодевшись в простое поповское платье, сесть и выехать го монастыря, как вдруг начали убийцы ломать монастырские со всех сторон вороты. Страх и отчаяние всех нас тут постигло. Все, кто ни был в монастыре, искали себе спасения. Владыка, с Никольским архимандритом Епифанием, пошел прямо в большую церковь, где пели обедню. Разсеявшаяся по монастырю чернь, состоящая из дворовых людей, фабричных и разночинцев, имея в руках рогатины, топоры и всякие убивственные орудия, искала везде архиерея. Всех, кто им тут попадался, били, домогаясь ведать, где скрылся архиерей. Злодеи еще в Чудове знали по единогласному от всех признанию, что владыка со мною и в моей карете уехал. Тут они ее на монастыре увидели. Поверишь, любезный друг, что один ис подьячих нашей канцелярии тут же был, объявил о моей карете, кучере и лакее, кои смертно биты были, чтобы об архиерее и обо мне объявили. Сведали, наконец, они, что архиерей в церкви, и я скрылся в бане, ибо мой малой, посадя меня ж тут, сам ушол и попался ворам в руки, а притом в то время сидели в бане двое монастырских слуг и топили баню. Злодеи, ворвавшись в церковь, ожидали конца обедни; страдалец из алтаря увидев, что народ со орудием и дрекольем вошел, исповедался у служащего священника и, приобщившись Святых Тайн, пошел на хоры позади иконостаса. Между тем как злодеи, не ожидая конца обедни, ворвались в олтарь и искали там покойново владыку. Одна из них партия нашла меня в бане, Боже мой, в каком был тогда отчаянии жизни моей! Поднятые на меня смертельные удары отражены были часами и табакерками, при мне тогда находившимися. Просил я их в неучинении мне /зла/, вдвое того просили, не зная еще какие сторонние, называя меня по имени и приписывая мне имя доброго и ученого человека, в числе коих был и вышеупомянутой подьячий наш Красной. Меня потащили из бани, и встретившая другая мне злодейская партия лишила бы меня жизни, хоя две и получил от них контузии, естли б первые мои злодеи не приняли меня под свое защищение, — такое то действие золота и серебра! Едва взошел я с ними на церковную паперть, как вдруг увидел провожаема ис церкви с криком и шумом радостным покойного страдальца. Роковая встреча! Злодеи мои закричав: «Вот он!», — бросили меня полумертва. Представь себе, любезный друг, что со мною в тагам горесном приключении происходило! Сидя еще в бане, приуготовил я себя к смерти и спокойно ожидал убийцов, радуяся, что достигну мученического венца. Тут уповал, что неминуемо вместе с владыкою потащут и меня из монастыря, но Божие правосудие сохранило меня цела и невредима. В древние времена церковь служила убежищем и для самых винных и порочнейших людей, нынешний же безвинный архиерей и пастырь вытащен был от своих овец на убиение — вот плоды просвяще ного века! Но что я медлю и не приступаю к повествованию той жесточайшей для меня в жизни минуты, в которую я услышал, что владыко убит до смерти! Злодеи, вменяя за грех осквернение монастыря, а паче церкви кровию, вывели страдальца на задние монастырские ворота, где колокольня. И у самой рогатки сначала делали ему несколько вопросов, а потом мучительским образом до тех пор били и терзали, пока уже увидели умирающа. Спустя четверть часа и скончался новый московский мученик, и тело избитое и обагряненое кровию лежало на пути день и ночь целую, пока синодальной конторы члены чрез полицейскую команду за благо разсудили поднять. Вот точная трагедия, коей был я зрителем. Пролив неповинную кровь убийцы побежали к г. Еропкину, угрожая и его лишить жизни, так как и всех докторов. Может быть сие исполнили бы, естли б г. Еропкин не собрав Великолуцкого полку, за 30 верст расположившегося от Москвы. Помощию сего полка выгнаны были того ж вечера все грабители и разорители Чудова, очищен Кремль й переловлены многие с штофами и другими вещами. В субботу граф Петр Семенович приехал в Москву, так же г. Юшков, обер-полицмейстер, с протчими собрались, усмирили бунтующий народ; домогавшиеся о распечатывании бань, уничтожении карантинов, о дозволении погребать при церквах и о выдаче захваченных их братии /взяты/ из убийцев покойного двое главнейшими: холоп Раевского и целовальник, но не одни оне, многие были. По разорении Чудова и по учинении пастыреубийства, написали попы на воротах железных надгробную надпись: «И память его с шумом погибе»! Изрядное добродетели награждение! Вот возмездие за ево труды и толиколетные заслуги! Ни сан архиерейской, ни седины, ни учинение, ни добродетелная ево жизнь, не могли ево удержать рук от кровопролития. После сей трагедии, спустя час, поехал в Черную Грязь х князю Михаилу Дмитриевичу Кантемиру, где и брат мой находился. Я бы остался, но страх, дабы и меня не убили, принудил искать убежища. 25 сентября приехал з братом в Москву, где и теперь живу в доме князя, обще с ними. 4 октября было погребение обеих страдальцов: Амвросия — в Донском монастыре, в трапезной церкви, по приказанию графа Григория Григорьевича, а другой, дядя мой, архимандрит Никон, — в Воскресенском монастыре. Проповедь ты имеешь, а указ надо видеть в Синоде о погребении, который уже три дни после погребения при то л. Таким образом, лишились мы наших благодетелей, лишились мы и своего собственного имения; в чем стояли, в том только и спаслись: Господь дал, Господь взял. Быть надо привыкать в бедности. Более бы писал, тол ко почта отходит. Любезный друг, пиши ко мне так, как прежде писал: прямо, адресуя на мое имя, ис почтового двора ко мне присылать будут. Самуил здесь, толко я с ним еще не видался. Поклон всем приятелем.
Мир Православия. Сборник статей. Вып. 6. Волгоград, 2006. С. 262-273.