“Важно не знамя, важно не слово, на нем написанное, важна мысль знаменосца. Чтобы удобнее было рассмотреть эту мысль, надо уяснить себе, в чем состоит процесс, при помощи которого люди прячут иногда под великие слова весьма скверные вещи”, - писал сто лет назад П. Л. Лавров (Исторические письма, 1870, с. 136).
Двадцатый век кишит примерами, подтверждающими эти слова известного русского социолога. Обновленческий раскол является одним из таких примеров. В предыдущих главах мы показали, как медленно, но верно растет обновленческое движение в Русской Церкви в предреволюционные годы и во время революции. Нет ничего удивительного в том, что это движение усилилось сразу после Октября. И сразу же мы видим знаменательное явление: в обновленческом движении появляются новые, нравственно растленные типы.
В этом отношении характерна так называемая “владимирщина”– раскол, произведенный в 1919 году бывшим архиепископом Пензенским Владимиром Путятой. Руководитель этого раскола является одной из самых омерзительных личностей в истории Русской Церкви; вполне заслуженно, за свои тяжкие грехи против нравственности, он был лишен сана - и поднял после этого в своей бывшей епархии смуту. Характерно, однако, что он прикрывался обновленческими лозунгами, говорил о своем желании “приблизить церковь к евангельским идеалам”. Владимиру Путяте и его ближайшему стороннику иеромонаху Иоанникию Смирнову принадлежит сомнительная “честь”: они первые в Русской Церкви стали пользоваться в борьбе с идейными противниками методами политического доноса. Главной их заботой было завоевать доверие властей - и нельзя сказать, чтобы эти усилия остались совершенно безрезультатными. В 1919 году представитель властей созвал в пензенском кафедральном соборе местное духовенство и потребовал в ультимативной форме, чтобы они признали Владимира своим архиепископом; на тех, кто не признал Владимира (к чести пензенского духовенства, таких было большинство), обрушились репрессии. Дело приняло столь серьезный оборот, что пришлось вмешаться самому В. И. Ленину. Ленин приказал немедленно освободить всех арестованных, а делегации, прибывшей из Пензы, заявил, что “Владимир Путята - это пиявка, присосавшаяся к советской власти”.
Еще более курьезный характер носил так называемый “царицынский раскол”, или “илиодоровщина”. Возглавлялся этот раскол знаменитым черносотенцем иеромонахом Илиодором Труфановым. Знаменитый в дореволюционное время деятель из “Союза русского народа”, прославленный своими скандалами и близостью к Распутину, Илиодор неожиданно сделался ярым “революционером”. Явившись в 1920 году в Царицын, опираясь на кучку своих старых поклонников и поклонниц, он объявил себя со свойственной ему экстравагантностью патриархом всея Руси и главой новой церкви. Рассыпавшись в комплиментах по адресу советской власти, недавний черносотенный “трибун” провозгласил здравицу в честь “красных славных орлов, выклевавших глаза самодержавию”. “Слава орлам! Слава орлам! Слава орлам!” - истерически выкликал он, кланяясь на все четыре стороны. Затем Илиодор приступил к “реформам”. Выбрав из числа своих сторонников 12 человек, он провозгласил их “российским синодом” - и тут же придумал членам синода особый титул: Ваше достоинство (как же можно без титула?). Затея Илиодора носила, однако, слишком откровенно авантюрный характер, чтобы просуществовать долго; через несколько лет все лопнуло, как мыльный пузырь: даже самые ярые поклонники царицынского патриарха в нем разочаровались, и сам Илиодор вскоре покинул Царицын.
Эти два эпизода из эпохи гражданской войны являются зловещим прологом к обновленческому расколу - здесь в карикатурном виде сказываются все наиболее отрицательные черты обновленчества: авантюризм, моральная нечистоплотность и сикофанство.
Что делали, однако, в это время настоящие, идейные обновленцы? Питерское трио в этот период несколько притихло (в своей книге “Церковь и государство” Введенский называет это время “мертвым периодом”), но отнюдь не прекратило своей деятельности. Особую популярность приобретает в это время в Петрограде священник Введенский. В 1919 году ему пришлось пережить несколько неприятных событий: была закрыта церковь Николаевского кавалерийского училища, и ее настоятель очутился в положении безработного. В течение нескольких месяцев он должен был перебиваться кое-как, жить случайными заработками; одно время даже торговать газетами. Свой вынужденный досуг молодой священник использует довольно своеобразно. Он сдает экстерном курс в ряде высших заведений: таким образом, за короткий срок он приобрел, кроме имеющихся у него двух, еще шесть дипломов (юриста, биолога, физика и т. д. ).
Вскоре Введенский получает назначение настоятелем Захарие-Елизаветинской церкви (на Захарьевской ул. ) и в то же время становится приближенным митрополита Петроградского Вениамина. Сопровождая владыку во время его поездок по епархии, о. Александр всюду (на митрополичьих служениях) произносит проповеди. В 1921 году он (несмотря на молодость) возводится в сан протоиерея. В то же время он непрерывно выступает на разного рода диспутах. Во время диспутов происходят иной
раз острые инциденты, характерные для этого бурного времени. В качестве примера можно привести диспут 7 мая 1918 года, который происходил в Тенишевском училище: тема диспута была дана очень колоритно: “Борьба с Богом”. Главными докладчиками были Введенский и Шпицберг - глава тогдашней антирелигиозной пропаганды. Когда начал говорить Введенский, группа учащихся заявила протест против того, что слушают попа. Большинство, однако, постановило предоставить слово Введенскому. После этого неожиданно выскочил на сцену матрос, обвешанный пулеметными лентами, и истерически выкрикнул, обращаясь к Введенскому, размахивая наганом: “Ваш Бог негодяй! Его расстрелять надо!” Последующая речь Введенского, однако, покорила многих, она закончилась шумными аплодисментами публики (Соборный разум, 1918, № 5-7).
Все эти годы Введенский ни на минуту не оставлял своих планов церковной реформы. Уже в это время он становится частым гостем в Смольном: стучится там во все двери, добиваясь разрешения на создание широкой обновленческой организации. Наконец в 1919 году он удостоился аудиенции у “самого” Зиновьева, возглавлявшего тогда Петроградский Совет. Эти два человека уселись друг против друга в одном из кабинетов Смольного и в течение часа обсуждали перспективы развития Русской Церкви. Введенский предложил конкордат - широкое соглашение между Советским правительством и реформированной Православной Церковью [1]. Г. Зиновьев дал следующий ответ: “Конкордат в настоящее время вряд ли возможен, но я не исключаю его в будущем, так как вообще являюсь сторонником свободы вероисповеданий и, как вы знаете, делаю все от меня зависящее, чтобы избегнуть каких-либо ненужных обострений в отношениях с церковью у нас в Петрограде. Что касается вашей группы, то мне кажется, что она могла бы быть зачинателем большого движения в международном масштабе. Если вы сумеете организовать нечто в этом плане, то, я думаю, мы вас поддержим”.
А. И. Введенский тех дней довольно рельефно и близко к истине обрисован Н. К. Чуковским в его автобиографическом романе “Юность” (это признал, между прочим, и сам Введенский). “Священник был очень худ, высок, слегка сутул, - читаем мы в этом романе, - наружность его показалась Грише довольно странной, и он внимательно к нему приглядывался. Красивое, молодое, нерусское лицо. Армянин, что ли, или грек? Острая подстриженная бородка чрезвычайной черноты. Горбатый, изогнутый нос, очень тонкий. Смуглые щеки, большие зеленоватые глаза с необыкновенно ярким белком, в котором было что-то женственное и вместе с тем баранье. Черные длинные вьющиеся волосы из-под серой шляпы... Наша цель -конкордат, - сказал священник, - и на конкордат они пойдут”. {Чуковский Н. Юность. Ленинград, 1930, с. 103-104.)
“Нет, ошибки быть не может, - читаем мы в другом месте романа, -это тот же самый священник... Но теперь он был без шляпы, и поверх рясы у него на груди висело серебряное распятие. “Так, так, - задумчиво сказал о. Сергий, ни к кому не обращаясь, - революция - это подвижничество... Робеспьер был мистик”, - загадочно прибавил он” (с. 128-129).
В 1920 году питерское трио понесло тяжелую потерю: умер от сыпного тифа И. Ф. Егоров; за год до смерти он организовал особую церковную группу, состоявшую из его бывших учеников по гимназии, под названием “Религия в сочетании с жизнью”. Эта группа, формально не отделяясь от церкви, проводила свои беседы и богослужения под руководством И. Ф. Егорова в особом помещении на Загородном проспекте. После смерти Егорова его ученики избрали себе руководителя из своей среды, и, так как митрополит отказался рукоположить его в священный сан, молодые люди сами произвели “хиротонию” и, таким образом, отделившись от православной церкви, образовали самосвятскую, самочинную группу.
В Колпине непрерывно проповедовал А. И. Боярский, который образует также небольшой “кружок друзей церковной реформации”. В Москве, как сказано выше, “реформаторы” группируются вокруг отдельных священнослужителей (Антонина Грановского, Вл. Быкова, С. Калиновского и т. д. ).
Подобные тенденции проявляются и в провинции. Особый интерес представляет “Лебедянский инцидент”. В 1919 году в гор. Лебедяни Харьковской губернии появился молодой священник о. Константин Смирнов. О. Смирнов был человеком не совсем обычной биографии: происходя из харьковских дворян, он получил хорошее образование и окончил Киевский университет. Близко познакомившись с архиепископом Харьковским Антонием Храповицким, Смирнов увлекается богоискательством и в 1919 году принимает сан священника. Приехав на приход, о. Смирнов сразу принимается за реформы. Во-первых, он совершенно меняет обычный порядок богослужения: совершая все богослужения, полагающиеся по уставу (повечерие, полунощница и т. д. ), о. Смирнов восстанавливает ряд обрядов, уже давно исчезнувших из церковного обихода: мытье престола в Страстной четверг, омовение ног на иерейском богослужении и т. д. Наконец, он принимается за исправление богослужебных книг: “елей мира” -вместо “милость мира” на литургии и т. д. Категорически отказавшись подчиниться архиерею, требовавшему прекратить эти новшества, о. Смирнов подвергается запрещению в священнослужении. Не обращая никакого внимания на это запрещение, он продолжает совершать богослужение: одновременно он апеллирует к патриарху. Отказавшись подчиниться и патриарху, о. Смирнов обращается к нему с открытым письмом (изданным затем отдельной брошюрой: Смирнов К. Открытое письмо б. патриарху Тихону. Лебедянь, 1923). В этом письме о. Смирнов излагает свою довольно сумбурную программу церковных реформ и, подтверждая свой отказ подчиниться патриарху, заявляет о своем намерении апеллировать к Собору. Самое интересное, что о. Смирнов все время оставался горячим поклонником митрополита Антония Храповицкого, называя его “близким сердцу святителем”, и даже (вопреки канонам) демонстративно поминал его во время богослужения, хотя митрополит Антоний давно уже не был его епархиальным архиереем. Впоследствии о. Смирнов становится довольно крупным обновленческим деятелем и основателем особой группировки “Древнеапостольская церковь”.
Можно упомянуть также о курьезном обращении группы провинциального духовенства к В. И. Ленину; авторы этого обращения просили председателя Совнаркома избавить их от притеснений высшего духовенства и от “унизительной внешности”. Управделами Совнаркома Бонч-Бруевич добросовестно доложил Ленину об этом обращении. “Эти люди, кажется, принимают меня за парикмахера”, - со смехом, как рассказывает Бонч-Бруевич, сказал Ленин.
Все эти разрозненные церковные группировки ждали только какого-нибудь внешнего толчка, чтобы объединиться и произвести церковный раскол. Таким толчком явились события 1921-1922 гг.
Эмигрантский Собор в Карловцах 1921 г., провозгласивший главной целью Русской Церкви восстановление монархии, способствовал, как известно, обострению отношений между советской властью и Церковью. Решения Карловацкого Собора вызывали протест и со стороны многих религиозно настроенных интеллигентов. Духовенство осуждали
За то, что толченым стеклом
Они посыпают гвоздиные раны России;
Молясь шепотком за романовский дом,
Шипят по Соборам кутейные змии -
так писал в то время известный поэт Н. Клюев.
И наконец поворотным пунктом в истории Русской Церкви советского времени явились события, связанные с изъятием церковных ценностей в пользу голодающих. Мы не будем подробно излагать всех обстоятельств, касающихся голода в Поволжье и изъятия ценностей, так как об этом уже очень много в свое время писалось. Молодым читателям, не помнящим того времени, скажем, что картины голода в Поволжье, который начался осенью 1921 года, были поистине кошмарными: они поражают даже нас, переживших ленинградскую голодную зиму 1941/42 гг. Достаточно сказать, что людоедство стало в те дни в Поволжье массовым явлением - на людей, как на диких зверей, расставлялись силки; под самым Саратовом, в 2-3 километрах от города, зверски убивали пешеходов, которые становились затем жертвами людоедов; попадались полностью вымершие деревни. В этой обстановке вопрос об изъятии церковных ценностей возник вполне естественно. Конечно, позиция, занятая патриархом, запретившим отдавать ценности, не была разумна, как признавал впоследствии и сам патриарх Тихон.
Когда люди в кожаных куртках вошли в храмы, чтобы изъять серебряные и золотые чаши, масса верующих бросилась на защиту ценностей; волна инцидентов прокатилась по стране. На столбцах газет появились громовые статьи против церковников, начались аресты священников - вся
Церковь пришла в движение. Карьеристы и конъюнктурщики, как всегда, еще более накаляли атмосферу, подливали масло в огонь, стремясь во что бы то ни стало заработать на этом политический капитал. Особенно лез вон из кожи некий Мих. Горев, статьи которого, наполненные призывами к расправе с духовенством, не сходили тогда со столбцов центральной прессы. Читатели его статей, злобных и хлестких, вероятно, очень удивились бы, если б узнали, что всего четыре года назад антирелигиозный вития сам был священником. Мало того, свящ. Галкин, писавший после революции под псевдонимом Мих. Горев, был в свое время приближенным митрополита Питирима и завсегдатаем у “благочестивого старца” Распутина; дулуманы и осиповы [2] должны считать его своим предтечей: они вполне равны ему по злобе и по моральным качествам.
Таково было внешнее положение Церкви к началу 1922 года. Как мы указывали выше, в то время духовенство, как и все остальные слои населения, было расколото по вопросу - принимать или не принимать советскую власть. Подавляющее большинство питало глубокую антипатию к советской власти; только незначительное меньшинство духовенства признавало (и то с большими оговорками) положительную роль некоторых революционных преобразований. Однако в 1922 году политическое положение столь резко изменилось, что лишь очень немногие решались бросить открытый вызов власти. Среди духовенства обозначился довольно значительный слой людей, которые хотели найти какое-то взаимопонимание с советской властью; при этом, разумеется, большие надежды возлагались на “нэповскую эволюцию большевизма”. Изъятие ценностей явилось оселком для испытания политических убеждений тогдашнего духовенства: “приемлющие” высказывались за безоговорочную передачу всех ценностей, “неприемлющие”, не отрицая, конечно, необходимости помощи голодающим, отказывались отдавать священные предметы в руки антирелигиозной власти и вообще не хотели, чтобы помощь голодающим происходила через Советское правительство. Деятельность “неприемлющих” выражалась, главным образом, в распространении патриаршего воззвания.
В это время на страницах советской прессы и с церковных кафедр выступают “приемлющие”. А. И. Введенский в Петрограде с бешеной энергией начинает вести агитацию в пользу передачи ценностей. Он начал с того, что произнес потрясающую проповедь о муках голодающего народа и в искреннем порыве, на который он порою был способен, сняв с себя серебряный наперсный крест, положил его на блюдо “Помгола”. (“Действовал, - вспоминал он через 20 лет в интимном дружеском разговоре, -без предварительного сговора с кем-либо, лишь по природной экспансивности характера”. ) Вскоре в “Красной газете” появляется письмо А. И. Введенского о помощи голодающим. 15 марта 1922 года в “Известиях” появляются письма с призывами о помощи голодающим архиепископа Костромского Серафима (Мещерекова) и московского священника о. Иоанна Борисова (№ 60, с. 5). 23 марта появляются аналогичные воззвания архиепископа Тихона Воронежского и епископа Антонина (Грановского). Как и всегда, Антонин занял наиболее резкую и прямую позицию. Высказавшись за помощь голодающим и приведя в пример царя Давида, который насытил свой голод и голод спутников жертвенными хлебами, он выступает за то, чтобы представители верующих были включены в “Комитет помощи голодающим” (“Помгол”). “Если стучатся в души, – пишет он, -то позволительно желание взглянуть одним глазком на то, что делается в связи с отзвуком, который получается от этого стука”. (Известия, 1922, 23 марта, № 66, с. 5.)
В Кремле не остались глухи к этому требованию. 23 марта 1922 года Антонин Грановский был приглашен к Михаилу Ивановичу Калинину, и епископу было сделано предложение вступить в члены ЦК Ком-Помгола.
“Ваше святейшество! - писал Антонин патриарху Тихону. - На днях я был приглашен к Председателю ВЦИК (он же председатель “КомПомгола”) Михаилу Ивановичу Калинину и получил от него предложение вступить в число членов Комитета помощи голодающим. Из беседы с Калининым я вынес следующее заключение. Правительство решило твердо и неуклонно утилизировать церковные ценности, и никакие возражения и протесты не остановят этой меры, а только создадут напряжение и отягощение для оппозиции. Власти, однако, желают избежать ненужных осложнений. И им желательно присутствие в Пом-голе представителя верующих, который мог бы с Вашими указаниями предупреждать ненужное раздражение и оскорбление чувства верующих. Я высказал собеседнику, что, насколько я осведомлен об общем настроении верующих, правительственная мера не встречает сочувствия у православных масс не потому, что бы верующие не хотели помочь правительству в борьбе с голодом или отдать ценности им запрещала их религиозная совесть, а единственно потому, что у этих масс нет решительно никакого доверия к лозунгу, под которым проводится эта мера. Верующие тревожатся, что церковные ценности могут пойти на иные, узкие и чуждые их сердцам цели. И эта-то неуверенность и опасение заставляют верующих настораживаться и придерживать церковное достояние. Если бы эти опасения можно было рассеять, то пропорционально их ослаблению усиливалась бы и возрастала отзывчивость верующих к предпринимаемой мере и доброхотство. М. И. Калинин на это ответил, что вторая и главная цель приглашения меня в КомПомгол -это желание дать верующим через меня возможность контролировать поступление ценностей, их валютную реализацию и превращение в хлеб для голодающих. Считая, что подобное желание властей оберечь нравственное чувство верующих заслуживает всякой похвалы и что, если мне будут обеспечены все способы наблюдения и контроля за движением церковных ценностей от выемки их из храмов до поступления в голодные желудки в качестве хлеба, то это внесет огромное успокоение, утишит взволнованное море верующих сердец, даст нравственное удовлетворение религиозному чувству и даже может согреть его и создать в народе одушевленный подъем жертвы, я принял сделанное мне предложение. О чем через Вас, Ваше святейшество, я хочу осведомить всех верующих. Вместе с тем испрашиваю Вашего по предмету моего вступления в ПомГол отзыва.
Вашего Святейшества меньший брат во Христе,
епископ Антонин.
29 марта 1922 г. ”
(Известия, 1922, 30 марта, с. 5.)
В эти бурные месяцы оформляется так называемая “Петроградская группа прогрессивного духовенства”. В этой группе, помимо старых деятелей типа Введенского, Белкова и Боярского, появляются новые люди. Первым программным документом группы является декларация о помощи голодающим, подписанная всеми членами группы, от 24 марта 1922 года. “События последних недель, - говорится в декларации, - с несомненностью установили наличие двух взглядов среди церковного общества на помощь голодающим. С одной стороны, есть верующие, принципиально (по тем или иным богословским или небогословским соображениям) не хотящие при оказании этой помощи пожертвовать некоторые ценности. С другой стороны, есть множество верующих, готовых, ради спасения умирающих, пойти на всевозможные жертвы, вплоть до превращения в хлеб для голодного Христа и церковных ценностей. (Голодающий это Христос, Ев. Матф. гл. 25, 31-46. ) О необходимости всемерно прийти на помощь голодным и церковными ценностями со всей апостольской ревностью высказались авторитетные святители церкви: архиепископ Евдоким, архиепископ Серафим, архиепископ Митрофан и ряд других иерархов, а также многие священники. Молва недобрая и явно провокационная объявляет лиц священного звания, так мыслящих, предателями, подкупленными врагами церкви. Судьей их пусть будет Бог и собственная совесть. Однако то явно не христианское настроение, что владеет многими и многими церковными людьми, настроение злобы, бессердечия, клеветы, смешения церкви с политикой и т. п. понуждает нас заявить следующее. Ни для кого из лиц знающих не секрет, что в церкви всегда бывала часть принадлежащих к ней не сердцем, духом, а только телом. Вера во Христа не пронизала всего их существа, не понуждала их действовать и жить по этой вере. Думается, что среди именно этой части церковников господствует злоба, которая явно свидетельствует об отсутствии в них Христа. Болит от этого сердце, слезами исходит душа... Братья, сестры о Господе! Ведь умирают люди. Умирают старые, умирают дети. Миллионы обречены на гибель. Неужели еще не Дрогнуло сердце ваше? Если с нами Христос, то где же любовь Его ко всем - близким и далеким, друзьям и врагам? Где любовь, которая, по слову Божию, выше закона? Где любовь, что готова прервать все преграды, лишь бы помочь? Ведь именно такой любви научил нас Господь. Неужели это непонятно? Бессердечие, человеческие расчеты, так печально выявившиеся в связи с голодом, принуждают нас определенно сказать: нет нам, христианам, надо строить жизнь только по заветам Христа. В частности, по вопросу о церковных ценностях мы полагаем, что нравственный, христианский долг наш идти на эту жертву. Ведь в принципе на это благословил нас и патриарх Тихон и митрополит Вениамин и другие архиереи. Верующие охотно придут на помощь государству, если не будет насилия. (О чем же и заверяют нас представители власти. ) Верующие отдадут, если надо, даже самые священные сосуды, если государство разрешит церкви под самым хотя бы строгим контролем им самим кормить голодных, о возможности чего говорили представители власти. Так будем же готовы на жертвы! и решительно отойдем от тех, кто, называя себя христианами, в данном вопросе смотрит иначе и, таким образом, зовет на путь равнодушия к умирающим от голода и даже на преступный, Христом запрещенный путь насилия в деле защиты церковных ценностей. Церковные люди! Одно лишь печальное недоразумение разделило нас по этому вопросу. Мы должны со взаимной любовью, с взаимным уважением, с горячей любовью к гибнущим от голода братьям нашим помочь им всем, даже жизнью своей. Этого ждет Христос!
Протоиереи: Иоанн Алъбинский, Александр Боярский, Александр Введенский, Владимир Воскресенский, Евгений Заполъский, Михаил Попов, Павел Раевский.Священники: Евгений Белков, Михаил Гремячевский, Владимир Красницкий, Николай Сыренский.
Диакон Тимофей Скобелев”.
(Известия, 1922, 29 марта, № 71, с. 2.)
Стиль этого документа не оставляет никаких сомнений в том, что его автором является А. И. Введенский (отдельные фразы почти дословно взяты из его тогдашних проповедей). Из 12 священнослужителей, подписавших заявление, шесть примыкают к обновленческому движению еще в дореволюционное время (Ал. Боярский, Мих. Попов, Павел Раевский, Евгений Белков и Николай Сыренский). В то же время здесь появляются шесть новых имен - среди них следует особо отметить имя свящ. Красницкого, который через два месяца неожиданно становится одним из главных вождей раскола.
Владимир Дмитриевич Красницкий родился в 1880 г. на Украине, в семье сельского священника. После окончания семинарии он становится студентом Петербургской духовной академии. Дельный и сметливый, он уже на семинарской скамье выделяется среди товарищей. В противоположность другим обновленческим лидерам Владимир Дмитриевич отнюдь не был человеком бунтарского типа. Еще в семинарии он пользуется репутацией благонадежнейшего семинариста, прислуживает в алтаре и является любимцем начальства. В Академии он работает над рефератом “Обличение социализма”, в основе которого лежит тезис: “Социализм от дьявола”. Еще будучи студентом, он становится членом “Союза русского народа”, а по окончании Академии назначается священником в церковь “Союза русского народа” в Петербурге.
Ловкий и беззастенчивый карьерист, Красницкий никогда не отличался разборчивостью в средствах: в 1912 году, во время дела Бейлиса, он неоднократно заявлял, что “евреи употребляют в ритуальных целях христианскую кровь”. После революции В. Д. Красницкий служил в качестве второго священника в Князь-Владимирском соборе на Петроградской стороне. Совершенно оттеснив на задний план престарелого настоятеля о. Михаила, Красницкий становится фактическим настоятелем древнего петроградского собора. Видимо, подготавливая себе на всякий случай позиции к отступлению, о. Красницкий (наряду со священнослужением) поступает в 1920 году в одно из учреждений на Петроградской стороне в качестве бухгалтера.
От петроградского трио и других обновленцев Красницкий всегда, до марта 1922 года, держался в стороне и никогда ни в какие отношения со своими будущими товарищами не вступал. “Хотел бы я знать, - вспоминал А. И. Введенский, - откуда взялся этот тип. Никогда ни в одной обновлен ческой группировке не участвовал, никто из нас его не знал, вдруг появляется на одном из наших совещаний – для чего? Зачем? Оказывается, он что-то там делает, кого-то тоже собирает”. Действительно, новый приверженец обновленческого течения мало походил на своих товарищей: если те были типичными интеллигентами, мятущимися и расхлябанными, то священник Красницкий был человеком совершенно другого типа: поклонник твердой власти, деятельный администратор, домовитый хозяин, он воплощал в себе тот тип умного, хладнокровного, прижимистого кулака, который нашел отражение в художественной литературе XIX века – некоторых зарисовках Эртеля и других. Осанистый, с умным, слегка курносым лицом, спокойные, медлительные жесты, певучий голос с небольшим украинским акцентом, образцовые чистота и порядок в небольшом деревянном домике в Успенском переулке, где он жил, - трудно было представить себе что-нибудь более противоположное церковно-литературной богемеа пред ставителями которой являлись Введенский и Белков.
Что привело Красницкого в первые месяцы 1922 года к союзу с Введенским, Боярским и Белковым, которых он не любил и которые его не любили? Как уже было сказано, Красницкий был карьеристом - человеком, который всегда ставит на лошадь, которая имеет наибольшие шансы на выигрыш. Однако такое объяснение было бы все-таки упрощенным. Начать с того, что карьерист Красницкий был, несомненно, искренне верующим человеком. В 1926 году, через четыре года после описываемых событий, один из авторов однажды присутствовал на литургии, кото-совершал Красницкий. Он служил тогда без диакона, и в алтаре Князь-Владимирского собора присутствовали только двое: он и я (Левитин А. Э. ). Причастившись, он с потеплевшим лицом снял с престола крест и евангелие и, отойдя к жертвеннику, подозвал меня к себе. “Сейчас ты еще ребенок тебе только одиннадцать лет, и у тебя еще нет настоящих грехов, -говорил мне священник, покрывая меня епитрахилью, - молись же сейчас, когда ты стоишь в алтаре, обо всем, чего ты хочешь, - Бог исполнит все!” Такую фразу мог произнести только искренне верующий человек. Можно указать также и на то, что тогда, когда карьера его лопнула так же внезапно, как и началась, он не ушел из церкви и предпочел тяжелое существование кладбищенского священника прямому предательству церкви, - в противоположность калиновским и Платоновым, осиповым и дулуманам. И думается мне, что деятельность Красницкого надо объяснять не столько его личными качествами, сколько глубоко вкоренившейся идеей - нерушимого единства церкви и государства.
Церковь не может существовать без поддержки государства, думал студент Духовной академии Красницкий в 1910 году и шел в “Союз русского народа”. Церковь не может существовать без поддержки государства, думал священник В. Д. Красницкий в 1922 году и начал выполнять приказы гражданской власти, мало заботясь о том, насколько они соответствуют его совести. К сожалению, эта философия оказывала все большее влияние на обновленческий раскол и, как увидим ниже, вскоре стала его основой и способствовала быстрому перерождению мечтателей и энтузиастов в политических дельцов и карьеристов. Чего изволите? - этот древний лозунг становился с 1922 года главной линией поведения обновленческих лидеров.
Вместе с Красницким в петроградскую группу пришло еще два человека. Настоятель Матвеевской церкви о. Иоанн Альбинский (безвольный, добродушный старичок, находившийся целиком под влиянием Красницкого); священник той же церкви о. Михаил Гремячевский (человек того же типа, что и Красницкий - хозяйственный, энергичный, администратор и карьерист); Евгений Запольский (человек честный, искренний, по-настоящему сочувствующий голодающим), и молодой диакон-энтузиаст Тимофей Скобелев - таков состав петроградской группы в эти дни. Как сказано выше, в первые же дни после декрета об изъятии церковных ценностей группа развила энергичную деятельность.
Но необходимо остановиться на положении, которое сложилось в первые месяцы 1922 года в Петрограде.
Во главе Петроградской церкви стоял митрополит Вениамин - человек, известный своей трагической судьбой. Поэтому о нем надо сказать подробнее. Митрополит Вениамин - в миру Василий Павлович Казанский - родился в 1873 году в полудикой тогда Олонецкой губернии (Карелии), в семье бедного сельского священника. Он учился в Олонецкой духовной семинарии, которую окончил и его старший брат - впоследствии член IV Государственной Думы, примыкавший там к октябристам. Поступив после окончания семинарии в Петроградскую духовную академию, Василий Павлович примыкает к либералам-общественникам, часто проводит чтения на религиозные темы среди рабочих на петербургских заводах и фабриках. В 1895 г., на 3-м курсе, он принимает монашество с наречением ему имени Вениамина. В 1896 году он рукоположен в иеромонахи, в 1897 году он оканчивает Духовную академию со званием магистранта и начинает обычную карьеру ученого монаха. Сначала он преподает Священное писание в Рижской духовной семинарии; потом, в 1889 году, - в Петербургской. В 1902 г. он ректор Самарской духовной семинарии, а в 1905 г. становится ректором Петербургской духовной семинарии. Деятель школы Антония Вадковского, он очень походил на своего учителя по характеру. Мягкий, приветливый, вежливый, он отличался особым благочестием; священнослужитель по призванию, он готов служить дни и ночи (особенно он любил ночные богослужения). “Его не останови - он 24 часа в сутки будет служить”, – ворчали на него семинаристы. Антоний Вадковский полюбил интеллигентного набожного монаха и решил сделать его своим викарием.
23 января 1910 года, в здании Святейшего Правительствующего Синода, архимандрит Вениамин был наречен во епископа Гдовского. Чин наречения совершали митрополиты С. -Петербургский Антоний, Московский - Владимир, Киевский - Флавиан, архиепископы Литовский Никандр, Ярославский (будущий Святейший патриарх) – Тихон, епископы Оренбургский Иоаким и Полтавский – Иоанн. В воскресенье 24 января 1910 года в Свято-Троицком соборе Лавры была совершена теми же святителями архиерейская хиротония (Прибавление к “Церковным ведомостям”, 1910, № 5, с. 208). С этого времени начинается деятельность епископа Вениамина в качестве петербургского викария. Владыка Вениамин не принадлежал к блестящим людям, поэтому петербургская интеллигенция мало обращала на него внимания. Он был, однако, очень популярен в народе и у низшего духовенства. Отзывчивый, гуманный епископ, чуждый бюрократизма и чванства, которыми отличались многие тогдашние (и не только тогдашние) архиереи, он был многими любим, и этим объясняется тот неожиданный перелом в, его карьере, который произошел в 1917 году.
Мы уже говорили выше о епископских выборах, которые впервые в истории Русской Церкви были проведены после февральской революции. Почти одновременно с Москвой увидел эти выборы и Петроград. 23 мая 1917 года в помещении Исидоровского епархиального училища собрался съезд, состоявший из 1950 человек, главной задачей которого было избрание кандидатов на Петроградскую митрополичью кафедру, вакантную после отстранения митрополита Питирима, известного своей близостью к Распутину. С самого открытия съезда наметились три главных кандидата: епископ Уфимский Андрей Ухтомский, архиепископ Финляндский Сергей Страгородский и епископ Гдовский Вениамин Казанский. Епископ Андрей был в чести у либеральной интеллигенции: “сам” М. В. Родзянко, председатель IV Государственной Думы, представлявший на епархиальном съезде Пантелеймоновский приход, выступил с большой речью, настаивая на избрании Андрея Ухтомского, прославляя его как борца против распутинщины и самого прогрессивного из русских епископов. Правые объединились вокруг Сергия, хотя его репутация была сильно испорчена тем, что он, вопреки данному им архиерейскому слову, вошел в новый Синод. Епископ Вениамин был кандидатом простого народа и низшего духовенства. 24 мая 1917 года в колоннаде Казанского собора было поставлено 12 урн. В конце дня архиепископ Платон объявил результаты голосования. Из 1950 членов съезда в голосовании приняло участие 1507 человек. 699 голосов получил епископ Вениамин. 394 голоса - архиепископ Сергий, 364 голоса - епископ Андрей. Остальные 93 голоса распределяются между архиепископом Тихоном, протопресвитером о. Георгием Шавельским и не восстановленным еще тогда в сане бывшим священником О. Григорием Петровым. (См. : Новое время, 1917, 26 мая/7 июня, № 14789, с. 5.)
“Я знаю хорошо преосвященного Вениамина. Человек он - честный”, - сдержанно отозвался на результаты выборов В. Н. Львов. (Биржевые ведомости, 1917, 25 мая, № 16249, с. 2.) После того как сторонники епископа Андрея выразили намерение опротестовать выборы, “преосвященный Андрей умолял во имя любви к нему не нарушать мира в церкви, не подрывать уважения к духовенству и признать епископа Вениамина, который, по его мнению, является человеком прекрасных душевных качеств”. (иБржевые ведомости, 1917, 26 мая, № 16251, с. 2).
“Я стою за свободу церкви, - заявил новый митрополит. - Она должна быть чужда политики, ибо в прошлом она много от нее пострадала. И теперь накладывать новые путы на церковь было бы большой ошибкой со стороны людей, истинно преданных церкви. Я приветствую новую жизнь церкви, когда народ призван к живейшему участию в церковных делах. Завтра я открою наш епархиальный съезд. Обычно на съездах бывали делегаты духовенства. Теперь в епархиальном съезде примут участие представители духовенства и мирян, которые участвовали в избрании митрополита. Одной из задач епархиального съезда будет создание церковного епархиального совета применительно к новым началам жизни. Самая главная задача церкви сейчас - это устроить и наладить нашу приходскую жизнь. Еще в качестве управляющего Петроградской епархией я обращался с воззванием к приходскому духовенству об организации приходских советов и собраний для оживления церковной жизни. И встретил самое живейшее содействие как со стороны духовенства, так и со стороны мирян. Отрадно было видеть, когда избранные в состав лица являлись ко мне за благословением. Здесь были представители самых разнообразных общественных слоев: государственные деятели, врачи, педагоги, заводские рабочие и все те, кто живет интересами нашей церкви”. (Новое время, 1917, 25 мая, № 14789, с. 4.)
Во время своего управления Петроградской епархией митрополит Вениамин проводит в жизнь эту программу. Действуя в контакте с епархиальным управлением, состоящим главным образом из представителей интеллигенции, митрополит стремится всячески оживить приходскую жизнь. Им поощрялись всевозможные братства и сестричества при храмах, которые были даже объединены особым советом, председателем которого был А. И. Введенский, а секретарем иеромонах Мануил (впоследствии митрополит Куйбышевский и Сызранский). Ночные богослужения, крестные ходы собирали огромное количество молящихся; внедрение в церковную жизнь таких богослужений, как погребение Божией Матери на Успение, чин воздвижения креста и т. д., является несомненной заслугой покойного митрополита перед церковью. Оставаясь либералом, он приблизил к себе А. И. Введенского и покровительствовал другим обновленцам.
Каково было отношение митрополита Вениамина к советской власти? Разумеется, трудно было бы ожидать от него, как и от патриарха, чтобы он стоял в октябре 1917 года на позициях большевистской партии (это поистине было бы чудом из чудес). В первые месяцы после октября в Петрограде произошел ряд острых инцидентов (таких, как убийство в Царском Селе протоиерея Кочурова, столкновение с красногвардейцами в Александро-Невской Лавре, во время которого погиб священник о. Петр Скипетров и т. д. ). Однако вскоре между Петроградским Советом и митрополитом наладились довольно мирные отношения. Только в 1922 году митрополит Вениамин оказался в очень затруднительном положении. Желая точно выполнить указ патриарха, он не желал ссориться и с властью. С 1 марта начались длительные, тягучие переговоры с Петроградским Советом об изъятии церковных ценностей. Первоначально владыка-митрополит и проф. Новицкий (председатель Епархиального совета) предъявили три следующих условия: первое - власть должна доказать, что никаких других ресурсов, кроме церковных ценностей, для помощи голодающим у нее нет. Второе - должно быть получено благословение Святейшего патриарха; третье - представители верующих должны иметь возможность контроля за использованием церковных ценностей. Первые два ус-лдвия отпали в процессе переговоров, а третье условие было принято Петроградским Советом. Тем не менее митрополит продолжал колебаться: в иные моменты он как будто был склонен обратиться к верующим с призывом отдать ценности; в другие моменты он даже выступал с резкими речами (как, например, знаменитая его речь в алтаре Исаакиевского собора в Страстной четверг, которую митрополит произнес, обращаясь к петроградскому духовенству, стоя перед жертвенником с чашей в руках). Атмосфера в Петрограде все более накалялась: принудительное изъятие ценностей сопровождалось острыми инцидентами (в церкви Николы Морского, у Спаса на Сенной и т. д. ).
Тут-то и развернули свою деятельность петроградские обновленцы: Введенский и Боярский чуть не ежедневно выступали с докладами, призывая отдать ценности. В. Д. Красницкий ни с какими докладами не выступал, однако он завязывал связи с различными учреждениями; в частности, с тем, которое находилось тогда на Гороховой улице, 2 (ЧК). Знакомство, завязанное здесь Красницким, доставило большое удовольствие обеим сторонам: крылатая молва приписывала ему (возможно, и не всегда правильно) участие в аресте некоторых церковников. В петроградской группе главным организатором становится Красницкий; под его руководством, которое, однако, оспаривалось Введенским и Боярским, петроградская группа становится центром обновленческого движения в стране. В мае 1922 года она переносит свою деятельность в Москву.
В Москве в это время происходят драматические события. После столкновений, которые произошли в марте и апреле 1922 года, начались аресты среди московского духовенства. Через несколько дней после Благовещения были арестованы протоиерей В. И. Соколов - настоятель церкви Николы-Явленного на Арбате (благочинный центрального района Москвы), протоиерей А. Н. Заозерский - настоятель церкви Параскевы Пятницы (благочинный Замоскворецкого Сорока), благочинный о. А. Ф. Добролюбов и ряд других; 15 апреля был арестован управляющий Московской епархией архиепископ Никандр (Феноменов).
26 апреля 1922 года в помещении Политехнического музея начался судебный процесс по делу о сопротивлении изъятию церковных ценностей в гор. Москве. Дело разбиралось Революционным Трибуналом гор. Москвы под председательством Бека; обвинение поддерживалось Луниным и Лонгиновым; на скамье подсудимых было 17 человек. Состав подсудимых поражал своей разношерстностью: наряду с известными в Москве протоиереями оо. Заозерским, Добролюбовым, Надеждиным и т. д. на скамье подсудимых был, например, Николай Иванович Брызгалов, инженер и декадентский поэт; наряду со стариком профессором-юристом Е. Н. Ефимовым на скамье подсудимых сидела 22-летняя девушка В. И. Брусилова (родственница знаменитого генерала) и т. д. Все эти люди обвинялись в том, что они распространяли патриаршее воззвание и этим способствовали возникновению беспорядка в московских храмах. Благочинные были привлечены, так сказать, “по должности”: согласно церковному праву они обязаны были сообщить подведомственному им духовенству воззвание патриарха. О. Заозерский - один из популярнейших московских священников - сам в своем храме сдал ценности; однако на суде он считал долгом чести отстаивать правильность патриаршего воззвания; благодаря этому он стал центральной фигурой процесса.
29 апреля 1922 года в заседании суда давали показания эксперт проф. Кузнецов (старый специалист по каноническому праву), епископ Антонин и московские священники-обновленцы: Калиновский и Ледовский. Целью экспертизы было выяснить - задевает ли изъятие из церквей священных сосудов религиозное чувство верующих. На этот вопрос проф. Кузнецов Дал компромиссный ответ: каноническое право допускает изъятие и переплавку священных сосудов, однако переплавлять сосуды должны священнослужители. Епископ Антонин, С Калиновский, И. Ледовский дали ответы ясные и недвусмысленные: все сосуды могут быть отданы во имя любви к ближнему.
Особенно категорически высказался в этом смысле Антонин. Он утверждал, что каноны запрещают лишь использование священных сосудов для личных целей: так, нельзя позвать гостей и угощать их вином из причастной чаши, однако можно и должно продать сосуды в дни национального бедствия, чтобы спасти голодающих. Епископ привел в качестве примера св. Амвросия Медиоланского, отдавшего священные сосуды, чтобы выкупить пленных. Атмосфера особенно накалилась, когда о. Заозерский, спокойный и учтивый, стал возражать епископу, говоря о жертвах, которые верующие приносят Богу, - и Антонин, выпрямившись во весь свой огромный рост, крикнул на весь зал своим зычным, хриплым голосом: “Милости хочу, а не жертвы!”
4 мая 1922 года давал показания архиепископ Никандр (Феноменов). “Где я?” - растерянно спросил у суда архиепископ, привезенный в Политехнический музей прямо из внутренней тюрьмы ГПУ. В своих показаниях архиепископ категорически опровергал все факты, касавшиеся его роли в распространении патриаршего воззвания.
И наконец, 5 мая 1922 года на процессе наступил “большой день”. В этот день в зал Политехнического музея вошел для дачи показаний патриарх.
“Следующего свидетеля”, - роняет приказ председатель тов. Бек. В дверях слева, откуда красноармейцы пропускают свидетелей, появляется плотная духовная фигура, ничем не отличающаяся от прочих батюшек, фигурирующих на суде. Вместо наперсного креста у него на груди крупный образ (панагия). Окладистая, но довольно редкая борода седее волос на голове. Лицо розово-благодушное, старческие слезящиеся глаза. Поступь мягкая, и сутулые полные плечи. В общем впечатление солидного столичного протоиерея. Но этот “протоиерей” прекрасно понимает свою роль. Сначала он делает легкий поклон в сторону публики и благословляет ее по-архиерейски, сложенными пальцами обеих рук. Три четверти публики безмолвно поднимаются с мест”. (Криницкий Марк “Русский папа” перед судом Революционного Трибунала. - Известия ВЦИК, 1922, 6 мая, с. 2.).
“... И патриарх Тихон начинает негромко рассказывать, если не все, то многое из того, что ему известно. Держит себя с большим достоинством. Во время его показаний председатель по какому-то поводу напоминает ему: Прошу вас, свидетель, особо взвешивать каждое ваше слово, ввиду вашего положения среди верующих и вашей собой ответственности за него. Свидетель и без этого напоминания действительно подолгу взвешивает каждый ответ, скупо тратя взвешенные слова... Мыслит отчетливо и говорит хорошо” (Там же, ст. П. Ашевского “И Святейший и правительствующий”).
В своих показаниях патриарх принял ответственность за воззвание на себя; на вопросы о том, кто печатал и распространял воззвания, дал совершенно странный, но хороший ответ, что печатал и распространял воззвание якобы он сам лично без чьей-либо помощи; только один раз во время показаний, длившихся около часа, самообладание изменило патриарху: в ответ на вопрос Лонгинова - могли ли подсудимые священники не выполнять его предписаний, - он неосторожно ответил: “Могли”, - затем тут же поправился, заметив, что он один за все отвечает, но было уже поздно, - обвинение подхватило это не совсем удачное патриаршее слово и использовало его против обвиняемых.
6 мая 1922 года в “Известиях” появилась передовица “Генштаб церковной контрреволюции” с резкими выпадами против патриарха; революционный трибунал вынес частное определение о привлечении к уголовной ответственности свидетелей граждан Белавина (Святейшего патриарха) и Феноменова (архиепископа Никандра). Отряд красноармейцев появился вечером около Троицкого подворья (у Самотеки), где проживал тогда патриарх, - и ему было объявлено, что он отныне находится под домашним арестом и не должен покидать своих комнат. Это было в субботу, в 6 часов, когда в московских храмах благовестили ко всенощной, - и в этот же самый час в здании Политехнического музея суд Революционного Трибунала удалился на совещание. Приговор был объявлен на другой день, в воскресенье 7 мая 1922 года в 2 часа дня.
Согласно этому приговору: Заозерский Александр Николаевич, 42 лет, Добролюбов Александр Федорович, 56 лет, Надеждин Христофор Александрович, 56 лет, Вишняков Василий Павлович, 56 лет, Орлов Анатолий Петрович, 43 лет, Фрязинов Сергей Иванович, 42 лет, Соколов Василий Иванович, 40 лет, Телегина Мария Николаевна, 46 лет, Брусилова Варвара Ивановна, 22 лет, Тихомиров Сергей Федорович, 57 лет, Ро-хманов Михаил Николаевич, 43 лет, - были приговорены к высшей мере социальной защиты - расстрелу с конфискацией всего имущества; три человека - прот. Кедров, Н. А. Брызгалов и Е. Н. Ефимов были по суду оправданы, три человека были приговорены к различным срокам заключения. Из 11 человек, приговоренных к расстрелу, шесть были помилованы: в отношении 5 человек (протоиерей Заозерский А. Н., Добролюбов А. Ф., Надеждин Х. А., Вишняков В. П., Орлов А. П. ) приговор был приведен в исполнение.
Смятение царило на другой день в церковных кругах Москвы, родственники осужденных беспомощно метались по различным инстанциям; взволнованный, постаревший и осунувшийся в один день Антонин, на которого за его экспертизу указывали как на виновника гибели осужденных, поехал во ВЦИК ходатайствовать об их помиловании. А в это время к платформе бывшего Николаевского вокзала подходил прибывший из Петрограда поезд; в одном из купе сидели три человека: протоиерей Александр Введенский, священник Евгений Белков, а также псаломщик Стефан Стадник. Все были взволнованы: только что в Клину из последнего номера “Правды” они узнали о состоявшемся в Москве приговоре.
Введенский беспокойно метался по вагону: то выходил на площадку, то возвращался в купе, то открывал, то закрывал окно, священник Белков отхлебывал чай из стакана и взволнованно говорил о последней новости; псаломщик, которого неизвестно для чего захватили с собой батюшки и который, видно, должен был представлять “демократическое низшее духовенство”, - робко сидел в углу.
В Москве приезжих ожидали беспокойные дни. Там их встретил прибывший раньше Красницкий.
Члены петроградской группы прибыли в Москву в понедельник 9 мая 1922 года; пятница 12 мая - день, который был впоследствии официально признан днем рождения обновленческого раскола. Что делали петроградцы, прибывшие в Москву, в эти четыре дня, - от понедельника до пятницы?
“- За всем ходом событий в мае 1922 года, - говорил я [3] Введенскому, - чувствуется чья-то дирижерская палочка.
- Безусловно, - получил я в ответ. - Было место, в котором делалась религиозная погода.
- Где же оно было, это место?
- А вас это очень интересует?
- Конечно!
- А я вам не скажу. Сами догадайтесь, раз хотите быть историком, а иначе какой же вы историк, если не понимаете самых простых вещей?”
А. И. Введенский был, конечно, прав: не надо было быть историком, чтоб сообразить, где было это место, “в котором делалась религиозная погода”. Это место находилось в кабинете Евгения Александровича Тучкова -одного из руководящих работников ОГПУ, который ведал тогда церковными делами. Умный, хитрый и волевой человек, Е. А. Тучков очень умело проводил правительственную политику в отношениях с церковью. Выдающийся дипломат - он легко находил “ключ к архиерейским сердцам”... Одних умел припугнуть, с другими разговаривал по-дружески, с грубоватой фамильярностью, с третьими был утонченно вежлив. Характерно, что впоследствии, уже будучи не у дел, он с большим уважением отзывался о патриархе Тихоне и с величайшим презрением - об обновленцах. В то время он, однако, считал необходимым всячески поощрять деятелей раскола.
Как раз в это время “случайно приехали” в Москву два саратовских “обновленца” - протоиереи Николай Русанов и Сергий Ледовский. Петроградцы имели встречу с ними и быстро нашли общий язык. Гораздо трудней было договориться с москвичами. Двое священников, которые имели репутацию протестантов и выступали за изъятие ценностей - прот. Вл. Быков и свящ. И. Борисов, - приняли питерцев очень холодно; правда, согласились после долгих уговоров подписать воззвание, но затем совершенно отстранились от обновленческого движения. Совершенно отказался говорить с петроградскими гостями о. Дмитрий Боголюбов – бывший петербургский миссионер, известный в дореволюционное время своим либерализмом, на которого поэтому рассчитывали обновленцы. В то же время он был настоятелем московской церкви Девяти мучеников (в Девятинском переулке).
С большим трудом подвигались переговоры с Антонином Грановским. Старик принял петроградскую делегацию очень холодно и небрежно. “Слышал про ваши подвиги, да и про вас лично”, - перебил он со второго слова Красницкого, которого возненавидел буквально с первого взгляда. Затем епископ обратился к Введенскому: “Правду говорят, что вы от колена Иесеева?” - “Что вы, владыко, я русский дворянин”, - с вымученной улыбкой ответил обновленческий вития. “Как же, видали мы таких дворян!” - усмехнулся грубоватый старик. Введенский, однако, пришелся ему по вкусу больше других гостей. К нему он главным образом обращался во время беседы и, прощаясь, дружески потрепал по плечу. Но после двухчасового разговора с Антонином так и не было достигнуто соглашение: старик заявил, что он “резервирует” свою позицию и будет ожидать дальнейшего хода событий.
Легче всего удалось договориться с С. Калиновским. Настоятель Гребневской церкви, что на Лубянке, который через несколько месяцев снял с себя сан и преобразился в антирелигиозного лектора, информировал своих собеседников о том, что в ближайшее время выйдет из печати первый номер основанного им журнала “Живая Церковь”, по поводу которого он уже давно вел переписку с петроградцами. Тут же было решено, что новое движение будет называться “Живая Церковь”. Есть что-то символическое в том, что это название, столь сильно скомпрометированное впоследствии, было придумано ренегатом, - правда, обновленческое движение носило официально это название недолго, но в быту эпитет “живоцерковник”, как позорное клеймо, остался за обновленцами навсегда.
Наконец наступила пятница 12 мая 1922 года - тяжкий день в истории Русской Церкви. В этот день петроградцы вели переговоры “в различных инстанциях” (как глухо замечает в своей книге “Церковь и революция” А. И. Введенский). В II часов вечера к Троицкому подворью, где находился в заключении патриарх, подъехал автомобиль. Из него вышли четверо священников: Введенский, Красницкий, Белков, Калиновский и псаломщик Стадник. У дверей их встретил предупрежденный заранее начальник конвоя. Священники вошли в подъезд. Вдруг какой-то непонятный страх охватил Калиновского. “Нет, я не пойду, идите вы”, - и он остался сидеть внизу в передней. Трое петроградских священников и псаломщик стали подниматься в сопровождении начальника конвоя по слабо освещенной лестнице. Впереди всех шел В. Д. Красницкий - он, единственный из четверых, когда-то здесь бывал. Это было четыре с половиной года назад - 22 января 1918 года он так же участвовал в делегации от Петрогра-Да вместе с тремя протоиереями (Ф. Н. Орнатский, В. А. Акимов и С. Н. Руданский). Тогда он приезжал просить патриарха о том, чтобы митрополиту Вениамину, подобно его предшественникам, было позволено носить титул архимандрита Александро-Невской Лавры (См. : Церковные ведомости, 1918, № 13-14, с. 160).
В двенадцатом часу ночи непрошеные гости в сопровождении двух работников ГПУ вошли в кабинет, где их встретил поднятый с постели, ошеломленный патриарх. Е. А. Тучков мог бы торжествовать: подготовленный им театральный эффект, казалось, удался. Патриарх, однако, быстро овладел собой; благословив поклонившихся ему в пояс и поцеловавших руку священников, он пригласил их сесть и вежливо осведомился о том, что им угодно. Началась беседа патриарха с основоположниками “Живой Церкви”.
Вот как рассказывают они об этой беседе с патриархом в официальном сообщении:
“12 мая группа духовенства в составе прот. Введенского, свящ. Красницкого, Калиновского, Белкова и псаломщика Стадника направилась в Троицкое подворье к Святейшему патриарху Тихону и имела с ним продолжительную беседу. Указав на только что закончившийся процесс Московского Трибунала, в результате которого по делу о сопротивлении изъятию ценностей вынесено 11 смертных приговоров, группа духовенства моральную ответственность за эту кровь возлагает на патриарха, распространившего по церквям свое послание – прокламацию от 28 февраля. По мнению группы духовенства, это послание на места: явилось сигналом для новой вспышки, руководимой церковной иерархией, гражданской войны церкви против советской власти. Священником Красницким в беседе было указано, что с именем патриарха вообще связано вовлечение церкви в контрреволюционную политику, конкретно выразившуюся, между прочим: а) в демонстративном анафематствовании патриархом большевиков 12 января 1918 года; 6) в выпуске патриархом послания от 15/28 февраля 1922 года, призывавшего к сокрытию в потайных местах церковного имущества, к набатным звонам и к организации мирян в целях сопротивления советской власти. Это послание, по словам свящ. Красницкого, на местах вызвало 1414 кровавых эксцессов; в) в посылке патриархом Николаю Романову в Екатеринбург через епископа Гермогена благословения и просфоры; г) в рукоположении в священный сан и в приближении к высшим иерархическим должностям целого ряда лиц, определенно выявивших себя в качестве приверженцев старого, монархического строя; д) в превращении церкви вообще в политическую организацию, прикрывшую своей ризой и впитавшую в свои приходские советы те безответственные элементы, кои хотят именем церкви и под флагом церкви свергнуть советскую власть. Указав на то, что под водительством патриарха Тихона церковь переживает состояние полной анархии, что всей своей контрреволюционной политикой и, в частности, борьбой против изъятия ценностей она подорвала свой авторитет и всякое влияние на широкие массы, группа духовенства требовала от патриарха немедленного созыва для устроения церкви поместного Собора и полного отстранения патриарха до соборного решения от управления церковью. В результате беседы, после некоторого раздумья, патриарх подписал резолюцию о передаче своей власти до поместного Собора одному из высших иерархов”. (Живая Церковь, 1922, № 2, с. 1).
“После Красницкого стал говорить я, - рассказывал А. И. Введенский. - Был я тогда молод и горяч, считал, что я даже стену могу убедить. Говорю, говорю, убеждаю, а патриарх на все отвечает одним словом: нет, нет, нет. Наконец и я замолчал. Сидим мы против него и молчим. Но что же вы от меня хотите, спрашивает он. Надо передать кому-нибудь власть, дела стоят без движения, говорим. Подождите, встал и ушел в другую комнату; через пять минут выносит письмо Калинину, в котором он временно, на время заключения, передает власть одному из митрополитов -Вениамину или Агафангелу. “Я всегда смотрел на патриаршество как на крест; если удастся когда-нибудь от него освободиться, буду благодарить Бога”. Благословил нас, и мы пошли”.
Таким образом, свидание с патриархом дало, с точки зрения “Живой Церкви”, ничтожные результаты: назначение патриархом заместителем одного из архиереев, который по своим убеждениям ничем не отличается от патриарха. Тем не менее пятница 12 мая имела важное значение для обновленческого раскола: устранение патриарха создавало важную юридическую предпосылку для оформления нового правящего центра. На другой день, 13 мая 1922 года, появляется воззвание “Верующим сынам Православной Церкви России” - первый документ, подписанный совместно московскими, петроградскими и саратовскими обновленцами и являющийся программным для “Живой Церкви”.
“Братья и сестры во Христе! - писали представители нового движения, рвущиеся к церковной власти. - В течение последних лет, по Воле Божьей, без которой ничего не совершается в мире, в России существует Рабоче-Крестьянское Правительство. Оно взяло на себя задачу устранить в России жуткие последствия мировой войны, борьбы с голодом, эпидемиями и прочее нестроение государственной жизни. Церковь фактически оставалась в стороне от этой борьбы за правду и благо человечества. Верхи священноначалия держали сторону врагов народа. Это выразилось в том, что при каждом подходящем случае в церкви вспыхивали контрреволюционные выступления. Это было не раз. А теперь на наших глазах произошло такое тяжелое дело с обращением церковных ценностей в хлеб для голодных. Это должно было быть подвигом добра к погибающему брату, а превратилось в организованное выступление против государственной власти. Это вызвало кровь. Пролилась кровь, чтобы не помочь Христу - голодающему. Отказом помощи голодному церковные люди пытались создать государственный переворот. Воззвание патриарха Тихона стало тем знаменем, около которого сплотились контрреволюционеры, одетые в церковные одеж-ДЫ и настроения. Но широкие массы народные и большинство рядового Духовенства не пошли на их призыв. Совесть народная осудила виновников пролития крови, и смерть умирающих от голода падет тяжким упреком на тех, кто захотел использовать народное бедствие для своих политических целей. Мы, нижеподписавшиеся священнослужители православной церкви, являющиеся выразителями широких народных кругов, осуждаем действия тех иерархов и тех пастырей, которые виновны в организации противодействия государственной власти по оказанию ею помощи голодающим и в ее других начинаниях на благо трудящихся. Церковь, по самому существу своему, должна являться союзом любви и правды, а не политической организацией, не контрреволюционной партией. Мы считаем необходимым немедленный созыв поместного Собора для суда над виновниками церковной разрухи, для решения вопроса об управлении церковью и об установлении нормальных отношений между нею и советской властью. Руководимая высшими иерархами гражданская война церкви против государства должна быть прекращена. Каждый верный и любящий сын церкви, несомненно, поддержит наше заявление, с коим мы обратились к государственной власти, о предоставлении нам возможности скорого созыва поместного Собора для устроения Церкви и умиротворения народной жизни.
Епископ Антонин.Представители прогрессивного духовенства города Москвы: свящ. Сергей Калиновский, свящ. И. Борисов, свящ. Вл. Быков.
Представители Петрограда: свящ. Владимир Красницкий, прот. Ал. Введенский, свящ. Е. Белков, псал. Ст. Стадник.
Представители города Саратова: прот. Русанов, прот. Ледовский. 13 мая 1922 года”.
(Известия ВЦИК, 1922, 14 мая, № 106, с. 2).
15 мая 1922 года петроградцы были приняты М. И. Калининым, которому вручили письмо патриарха. Ознакомленный, видимо, раньше с текс том письма, председатель ВЦИК ответил, что “Правительство РСФСР принимает к сведению заявление патриарха о его временном самоустранении; однако взять на себя передачу патриаршего поручения к его замести телю оно не может, так как советская конституция предусматривает отде ление церкви от государства”. Затем М. И. Калинин, обменявшись рукопо жатиями, простился со священниками. (Во время беседы он несколько раз искоса поглядывал на Введенского, видимо, удивленный его странной для православного священника внешностью. )
16 мая днем состоялась вторая встреча петроградцев с патриархом. На этот раз она была очень короткой: патриарх, выслушав сообщение Красницкого об ответе М. И. Калинина, тут же написал следующее краткое письмо митрополиту Ярославскому Агафангелу:
“Вследствие крайней затруднительности в церковном управлении, возникшей от привлечения меня к гражданскому суду, почитаю полезным для блага церкви поставить Ваше Высокопреосвященство во главе церков-
ного управления до созыва Собора. На это имеется и согласие гражданской власти, а потому благоволите прибыть в Москву без промедления. Патриарх Тихон” (Церковный вестник, Пермь, 1926, № 7, с. З).
17 мая лидеры “Живой Церкви” сделали жест: по настоянию Антонина, еще раньше подавшего от себя лично прошение о помиловании осужденных к расстрелу священников, они составили следующее обращение к председателю ВЦИК :
“Председателю ВЦИК
Нижеподписавшихся священнослужителей
Православной Церкви
Среди общей массы православного духовенства, находящегося в зависимости от экономически господствующих классов, народилась за пять лет революции небольшая группа священнослужителей, нашедших в себе силу и смелость подать свой голос о справедливости борьбы советской России с ее классовыми врагами. Выступая ныне на открытое служение народу русскому в деле умиротворения враждующих и объединения всех честных граждан для возрождения Родины, мы, нижеподписавшиеся, обращаемся с горячей просьбой о помиловании всех осужденных на высшую меру наказания по делу московских священников. Пусть дело милосердия ознаменует начало нового периода церкви русской, пусть наша просьба за осужденных справедливо будет началом доброго влияния на русскую жизнь. Братья - товарищи! Услышьте наш голос, дайте людям жизнь.
17 мая 1922 года.
Моск. свящ. Сергий Калиновский
Делегаты от прогрессивного духовенства Петроградской епархии:
свящ. Вл. Красницкий, свящ. Евг. Белков, прот. Ал. Введенский, псал. Стефан Стадник;
от Саратовской епархии: прот. Русанов, прот. Ледовский.
(Живая Церковь, 1922, № 2, с. 14.)
17 мая вечером В. Д. Красницкий выехал в Ярославль для переговоров с митрополитом Агафангелом.
День 18 мая 1922 года занимает особое место в истории раскола. В этот день совершенно неожиданно, в отсутствие Красницкого, состоялось третье и последнее свидание живоцерковников с патриархом Тихоном. Это третье свидание имело более важное значение, чем два первых. На этот раз Введенский, Белков и Калиновский вручили патриарху следующий документ:
Ввиду устранения Вашего Святейшества от управления Церковью впредь до созыва Собора, с передачей власти одному из старейших иерархов, фактически сейчас церковь осталась без всякого управления. Это чрезвычайно губительно отражается на течении наличной церковной жизни, московской в частности, порождая этим чрезмерное смущение умов. Мы, нижеподписавшиеся, испросили разрешение государственной власти на открытие и функционирование канцелярии Вашего Святейшества. Настоящим мы сыновне испрашиваем благословения Вашего Святейшества на это, дабы не продолжалась пагубная остановка дел по управлению Церковью. По приезде Вашего заместителя он тотчас вступит во исполнение своих обязанностей. К работе в канцелярии мы привлекаем временно впредь до окончательного сформирования Управления под главенством Вашего заместителя находящихся на свободе в Москве святителей.
Вашего Святейшества недостойнейшие – слуги:
протоиерей А. Введенский, свящ. Евг. Белков, свящ. С.Калиновский”.
(Вестник Св. Синода, 1927, №1, с. 8).
Патриарх наложил на этом документе следующую резолюцию:
“Пятого (восемнадцатого) мая 1922 года.
Поручается поименованным ниже лицам принять и передать Высокопреосвященному митрополиту Агафангелу, по приезде его в Москву, синодские дела при участии секретаря Нумерова, а по Московской епархии - Преосвященному Иннокентию, епископу Клинскому, а до его прибытия Преосвященному Леониду, епископу Вернинскому, при участии столоначальника Невского.
Для ускорения моего переезда и помещения в патриаршем доме Высокопреосвященного Агафангела прошу отпустить архимандрита Анемподиста (Алексеева).
Патриарх Тихон”.
(Там же, с. 9).
Неизвестно, по чьей инициативе произошло это третье свидание с патриархом. Видимо, по инициативе А. И. Введенского, но именно в результате этой встречи появилась юридическая возможность сформировать новое Высшее церковное управление. Оно и было сформировано в тот же день. 18 мая 1922 года родилась на свет новая церковная власть, признанная лишь частью верующих. Церковный раскол в этот день стал фактом.
[1] Все сведения об этом периоде жизни А.И,Введенского и о его встрече с Зиновьевым я черпаю из тех очень откровенных бесед, которые я имел с А.И.Введенским во время нашей совместной жизни с ним в Ульяновске (1943 г.) (А.Л.)
[2] Ренегаты-расстриги последнего времени.
[3] А.Э.Левитин