Витольд Абанькин родился в 1946 году, сидел в 1966-1978 годах. О нём Иртеньев, 2010.
Это было в 1977 году в декабре месяце в политлагере № 36 Пермской области в поселке Кучино. Перед отбоем где-то часов около десяти вечера я вышел из 2 барака прогуляться. Лежал глубокий снег, светила Луна, тишина стояла такая, что треск сучка или карканье вороны разносилось на сотни метров. За запреткой застыли заснеженные сосны и ели. В небе сверкали серебром яркие звезды. Одет я был, как и все лагерники, в стеганые ватные штаны, такой же стеганый ватный бушлат, доходящий до колена, сапоги и шапку ушанку. Стеганые ватные рукавицы не давали рукам замерзнуть. А мороз был за тридцать градусов. Но сильного холода не ощущалось, так как совершенно не было ветра. Помню в ГДР приходилось стоять на посту зимой в 3 градуса мороза в тулупе, валенках и теплой одежде. Через десять минут начинал мерзнуть. Ветер и сырость делали свое дело.
Иду я по центральной лагерной аллее, в небо смотрю, звездами любуясь, слушаю звенящую тишину. Подхожу к санчасти, которая стояла в конце зоны. А за ней моя спортплощадка. Я сам с ребятами сделал турник, коня, брусья. Штанга была у нас и мы качали силу. Акробатикой занимались, ходили на руках и крутили сальто и солнце на турнике.
Подошел к турнику и захотелось мне попробовать крутануть солнце . Смогу ли, подумал, в такой тяжелой и неуклюжей одежде, сделать хоть пару оборотов. Сбросил бушлат, утоптал снег под турником и с ходу взлетел на перекладину и пошел на первый оборот. Но мне показалось, что хват руками был слишком широкий и я решил на втором обороте перехватить руки поуже…
Очнулся я лежа лицом вниз. Холодный снег привел меня в чувство. Поднял голову, смотрю по сторонам. И не пойму где я и кто я. Какой-то забор кругом. Лес за ним. Дома какие-то одноэтажные из бревен светятся окнами. Встал. Увидел бушлат и одел его на подсознании. Кручу головой и ничего не понимаю. Решил пойти по аллее. Иду, разглядываю дома и ничего не узнаю. Будто на другую планету попал. Подхожу к концу аллеи. Справа дом и слева. И тут стала отрывками память возвращаться. Мне показалось, что я живу в правом доме. Взошел на крыльцо и открыл дверь коридора. Почему-то пошел в правую дверь секции. Открыл. Люди какие-то лежат на под одеялами, над дверью тусклая лампочка светится, полумрак . У окна пустая кровать. Я разделся и лег на нее.
Утром просыпаюсь как будто ничего и не было. Вспоминаю вечернее приключение и рассказываю со смехом ребятам.
— Чего ты смеешься, чего зубы скалите,-накинулся на меня и на ребят Сергей Адамович,— у него сотрясение мозга, а знаете чем это может кончиться,-Он округлил глаза и, наспех одевшись , выбежал из барака. Через несколько минут в секцию вошли опер, чекист и Сергей Ковалев.
— Абанькин, вы знаете кто я?-Вперив в меня взгляд, спросил кбэшник.
— Ну конечно знаю, чекист.
— А вы кто такой?
— Я политзаключенный.
— Правильно,— с радостью заговорил кагебэшник, — значит с вами все в порядке.
Ребята захохотали. Чекист впервые признал в этой необычной ситуации в нас политзэков. Но он сразу понял свою оплошность.
— Вы по уголовной статье отбываете в этом лагере наказание, назначенное вам судом. Так что вы уголовник.
Сергей Адамович отвел в сторону чекиста и опера и стал им говорить вполголоса какие могут быть со мной последствия, что всё свалится на их голову, упомянул и реакцию мировой общественности, которая последует, если со мной что-то случится. Сказал убедительно, что меня надо немедленно положить в санчасть, освидетельствовать и лечить. Чекист не на шутку перепугался и сказал, что пойдет звонить начальству. А в 10 утра я уже был в санчасти и меня осматривал лагерный врач–садист доктор Петров.
Ходили слухи, что этот врач работал в уголовной зоне и поставил кому-то из злобных уголовников нехороший диагноз. Тот ему ногу и поломал. Так что врач хромал. Приходит как-то к нему с температурой Алексей Сафронов.
— Вот вы, Сафронов, против советской власти, бежали из ГДР в капиталистическую, враждебную нам страну, а пришли ко мне за помощью. Но я прежде чекист, а потом уже врач. На что вы надеетесь?
— Я надеюсь, что вы не забыли клятву Гиппократа, — ответил Алексей.
— Клятва эта, дорогой мой, действует по отношению к советским людям, а вы враг нам всем.
Дал он Алексею какие-таблетки и на том лечение и закончилось. Мы обрушили массу жалоб и заявлений протестов во все инстанции. Дали нагоняй садисту, но лучше он не стал.
Проходит время и мы идем на ужин в жилой зоне. А из столовой несется запах тухлой рыбы. У дверей стоит дежурный офицер и морщит нос, старается не вдыхать много вони. Мы от ужина отказались и потребовали доктора Петрова, начальника лагеря майора Котова и чекиста Афанасова.
При всех доктор Петров съел миску вонючей ухи. Вытер ее хлебом и, причмокивая, сказал, что всю жизнь ел бы такую уху.
Дежурный офицер отошел от двери столовой и шепотом с отвращением проговорил: "Ну и доктор у вас!"
Мы объявили голодовку и забастовку. Тут же принесли рыбные консервы по банке на двоих, хлеб, чай. Голодовку и забастовку мы сняли, но написали много жалоб в разные инстанции. Приезжал прокурор по надзору, доктора, видимо, пожурили, но больше такого с питанием не было.
Готовили у нас верующие, они не воровали продукты, а чекисты не давали воровать продукты ментам. Так что в котел закладывалось все по норме. Повара нам говорили, что не хотели варить уху из тухлой рыбы, но замполит Журавков настоял на этом.
Десять дней тогда я пролежал в санчасти и каждый день ко мне прибегали ребята и приходил Сергей Адамович. Заглядывал в глаза и задавал десятки вопросов о самочувствии.
Ростов/Дон
10 декабря 2008 год