Иван III добился объединения русских земель в рамках единого государства. Но строй и облик этого государства окончательно определились лишь при его внуке Иване IV Васильевиче, получившем прозвище Грозный.
Иван родился 25 августа 1530 г. в семье великого князя Василия III. Будучи трех лет от роду он лишился отца, а в неполных восемь лет - матери, Елены Глинской. В соответствии с завещанием Василия III правление государством перешло в руки бояр, которые должны были передать власть княжичу по достижении им совершеннолетия. Когда Ивану исполнилось 16 лет, митрополит Макарий и. Боярская дума короновали его на царство. Образование Московского царства стало крупнейшей вехой русской истории. Русские цари не претендовали на право быть наследниками византийских императоров, не насаждали императорского суверенитета, а всего лишь добивались паритета с западноевропейскими монархами (Д. Оболенский). Коронация Ивана IV на первых порах имела ограниченное значение. Она символизировала начало самостоятельного правления Ивана и конец боярской опеки над ним. Ситуация стала меняться, когда Московское царство осуществило крупнейшие завоевания на Востоке. Победы имели особое значение, поскольку они поставили под власть православного царя басурманские орды. Начало сбываться предвидение книжников о превращении России в новое “Ромейское царство” - оплот истинной христианской веры во Вселенной. Отныне царь имел все основания для обращения за благословением к главе вселенской православной церкви. В ответ на обращение константинопольский патриарх в 1561 г. известил Ивана, что вселенский собор признает законность его царского титула. По времени санкция патриарха совпала с моментом наивысших военных успехов Москвы.
Люди средневековья представляли себе мировую политическую систему в виде империи со строгой иерархией. Королевства и княжества, составлявшие эту иерархию, занимали разные ее ступени. Принадлежность к единой христианской империи определяла харизматический характер власти монархов, нередко подкреплявшийся ссылкой на некое символическое родство с императорской фамилией. В Московской Руси широкое распространение получила легенда о римских предках царя. В XVI в. много сотен русских князей вели свой род от Рюрика, но лишь Иван IV раздвинул рамки генеалогического мифа и выступил с претензией на родство через Рюрика с римскими цезарями. Представление о том, что Прус, родной брат римского императора Августа, был родоначальником московской династии, стало частью политической доктрины царя. Преемственность Московского царства с “Первым Римом” подкреплялась ссылкой на генеалогию, преемственность со “Вторым Римом” - Византией - указанием на “шапку Мономаха”.
Царский титул не заключал притязаний на мировую гегемонию. Он воплощал религиозно-политическую доктрину, в силу которой православная Российская держава стояла выше любого католического или протестантского, т.е. не истинно христианского королевства и княжества. Грозный пренебрежительно отзывался о польских “выборных” королях, шведской династии, английской королеве.
формирование самодержавных порядков в России опиралось на материальные предпосылки - образование колоссального фонда государственной земельной собственности. Существенное значение имели политические идеи, включавшие византийскую имперскую доктрину, наконец, факторы психологического порядка. Более чем двухсотлетнее иноземное иго наложило глубокую печать на менталитет правящей элиты и населения России. Молодой Иван IV принял царский титул. Но перемена титула далеко не сразу сказалась на объеме его реальной власти. Власть монарха была ограничена системой традиционных институтов и порядков, сложившихся в период раздробленности. Эти порядки сохранялись до середины XVI в., когда непригодность их для управления обширной империей стала очевидна.
В годы малолетства Ивана IV Боярская дума располагала властью во всей ее полноте. Критика боярских злоупотреблений стала исходным пунктом всей программы преобразований, с обоснованием которой выступили дворянские публицисты и нарождавшаяся российская бюрократия. Публицист Иван Пересветов, выходец из Литвы, предлагал строить Российскую империю по образцу грозной Османской империи, находившейся на вершине своих военных успехов и наводившей ужас на всю Южную и Восточную Европу. Писатель смело и страстно протестовал против засилья знати в России и утверждал, что для успеха преобразований надо приобщить к государственным делам дворянство. Византия погибла из-за “ленивых богатинов” (богачей) - вельмож. Османский государь Магомет-Салтан “силен и славен” своими воинами (дворянами). Пересветов советовал царю править “с грозой”, употребляя насилие против непокорных “вельмож”.
Инициатором реформ выступил небогатый дворянин Алексей Адашев, увлекший царя своими смелыми идеями. Он выдвинулся после проведения судебной реформы, будучи чиновником (казначеем) Казенного приказа. Приказы заменили собой устаревшие учреждения времен раздробленности. Они позволили централизовать власть, что отвечало потребностям нарождавшейся империи (царства). Отныне приказы стали обширной канцелярией Боярской думы. Фактически же худородная бюрократия - дьяки и “писари” - взяла на себя значительную часть текущего управления. Среди бюрократов было много талантливых людей, таких, как дипломат Иван Висковатый, выходец из низов. Созданный им Посольский приказ воплощал его яркую личность. Реформы центральной власти повлекли перемены в местном управлении. Власти отменили устаревшую систему “кормлений” (боярин, получавший в управление город или волость, собирал пошлины в свою пользу - “кормился” за счет населения, что создавало почву для всевозможных злоупотреблений). Средства, которые прежде присваивали правители-бояре, теперь обогащали царскую казну.
К середине XVI в. старое боярство окончательно трансформировалось в дворянское служилое сословие, характерной чертой которого была тесная зависимость от трона. Государственная земельная собственность в виде поместных земель стала безраздельно господствовать, превосходя прочие категории землевладения (вотчинное, черносошное, церковное и пр.).
Важным этапом в истории российского дворянства стали военные реформы середины XVI в. Именно в это время в России повсеместно были проведены генеральные дворянские смотры, на которых была зафиксирована система поместных окладов. Сыновья получали землю сообразно окладу отца. Однако во второй половине XVI в. стремительное расширение фонда казенных земель прекратилось и. стало очевидно, что проект наделения служилых людей и их потомков государственными поместьями является грандиозной утопией. Структура поместных окладов, установленная в годы реформ, должна была сохраниться на все обозримое будущее. Однако дворянские семьи быстро размножались, и государство не могло обеспечить сыновьям и внукам полагавшиеся им поместные оклады.
Прежде в княжеском войске сражались бояре с их дружинами. Теперь ядро армии составило поместное ополчение. В итоге реформы Ивана IV каждый землевладелец обязан был по первому требованию выступить в поход, а кроме того - привести с собой воина в полном вооружении с каждых 150 десятин принадлежавшей ему пашни. Воины, как правило, были невольниками-холопами.
Принцип обязательной службы со всех земель - поместных и вотчинных - уравнял знать и дворян и определил лицо Российской империи.
Нарождавшаяся империя заявила о себе, выдвинув широкую программу завоеваний. Дворянство устами Ивана Пересветова заявило, что Россия не должна терпеть у себя под боком “подрайскую” землицу Казанскую, и ее надо завоевать без всякого промедления ввиду ее плодородия.
В XVI в. в татарском мире произошли большие изменения. Крымский хан уничтожил Большую орду. Пали преграды для продвижения русских в Нижнее Поволжье, где находились сравнительно слабые Казанское и Астраханское ханства. Казань отчаянно сопротивлялась царским войскам. Ивану IV пришлось трижды снаряжать полки для похода на казанцев. Наконец, в 1552 г. русские после кровопролитного штурма захватили столицу Казанского ханства. Двадцатидвухлетний царь не проявил особых военных талантов в этих кампаниях. Зато в них отличился опытный воевода князь Александр Горбатый Суздальский, снискавший славу победителя Орды.
Завоевание Казани открыло русским путь в Нижнее Поволжье и на Северный Кавказ. Границы империи стремительно расширялись. Царские гарнизоны появились в Астрахани в устье Волги и в устье Терека на Кавказе. Вслед за тем Россия приступила к завоеванию Прибалтики. Ее войска заняли порт Нарва на Балтике, Дерпт (Тарту) и множество рыцарских замков на территории Ливонского ордена. Царь возглавил вторжение в пределы Польско-Литовского государства и отвоевал у короля белорусский город Полоцк с округой.
Одержав крупные победы в войне с Ордой, власти получили возможность продолжить реформы. Преобразования увлекли Ивана IV. Но он по-своему понимал их цели и предназначение. Монарх рано усвоил идею божественного происхождения царской власти. В проповедях пастырей и библейских текстах он искал величественные образы древних людей, в которых, “как в зеркале, старался разглядеть самого себя, свою собственную царственную фигуру, уловить в них отражение своего блеска и величия” (В. О. Ключевский). Сложившиеся в его голове идеальные представления о происхождении и неограниченном характере царской власти, однако, плохо увязывались с действительным порядком вещей, при котором монарх должен был управлять государством вместе с Боярской думой.
В своих политических оценках Иван следовал несложным правилам. Только те начинания считались хорошими, которые укрепляли единодержавную власть. Конечные результаты политики реформ не соответствовали этим критериям. В итоге главный инициатор реформ Алексей Адашев, пользовавшийся личной дружбой Грозного, кончил жизнь в тюрьме. Придворный проповедник Сильвестр, который был учителем жизни молодого Ивана IV, попал в один из глухих северных монастырей. “Великие” бояре, помогавшие реформаторам, оказались отстранены от власти.
Первым браком Иван IV был женат на Анастасии Романовой из рода бояр Захарьиных. После ее смерти он женился на Марии Черкасской, дочери кабардинского князя с Северного Кавказа. Подобно деду царь Иван твердо решил закрепить трон за потомством от первого брака. Дети были малолетними, и опекать их царь поручил (по завещанию) Захарьиным, братьям царицы Анастасии Романовой. Влияние Захарьиных чрезвычайно усилилось после того, как они настояли на отставке Сильвестра и Адашева. Переход власти в руки Захарьиных вызвал негодование высшей знати. Раздор думы с царем достиг критического уровня. Глава Боярской думы князь И. Д. Бельский попытался бежать в Литву, но был задержан и брошен в тюрьму. В 1563 г. Иван IV арестовал по подозрению в заговоре своего двоюродного брата князя Владимира Андреевича Старицкого. Отец Владимира Андрей пользовался любовью и доверием своего родного брата Василия III, вследствие чего и был назначен главным опекуном малолетнего Ивана IV. Василий III занял трон, отстранив от власти старшую законную ветвь династии. Этот прецедент не был забыт. Мать Владимира Ефросинья Старицкая лелеяла планы переворота. Ее сторонники желали старшего внука Софьи Палеолог заменить на троне младшим внуком. Кризис власти, вызванный раздором между монархом и Боярской думой, подал Ефросинье надежду на успех. Однако ее интрига раскрылась вследствие доноса. Жестокий и мнительный Иван готов был казнить заговорщиков. Но митрополит Макарий уговорил его не делать этого. Княгиня Ефросинья в 1563 г. была насильственно пострижена и отослана в северный монастырь. Монарх простил брата и даже вернул ему удельное княжество. Следствием миротворчества церкви было то, что царь согласился не придавать огласке обвинения против брата. Официальная летопись лишь глухо упомянула о “великой измене” Владимира. Со временем Иван IV, взявшись за исправление летописи, внес в ее текст сведения о том, что Старицкие были давние изменники и пытались свергнуть законную династию уже в 1553 г., когда государь смертельно заболел, а бояре подняли “мятеж” в думе. Больной самодержец якобы обратился к думе с речью, усмирившей мятежников. Напутствуя Захарьиных, монарх сказал: “А вы, Захарьины, чего испужалися? ...вы от бояр первые мертвецы будете! ...не дайте боярам сына моего (наследника) извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чужую землю, где Бог наставит”. Речи царя, сочиненные им самим задним числом, показывают, что заговор бояр вызвал в душе Грозного страх и растерянность. Трудность его положения усугублялась тем, что он не мог наказать изменников из-за вмешательства главы церкви. Едва митрополит Макарий умер, в Москве пролилась боярская кровь. Некоторым из бояр удалось бежать в Литву. Среди них был князь Андрей Курбский, в прошлом близкий друг царя. Из Литвы боярин в 1564 г. прислал обличительное письмо Ивану IV. Их переписка стала одним из самых ярких литературных памятников XVI столетия. Недавно было высказано предположение о подложности названной переписки. Однако тщательный источниковедческий анализ писем снял сомнения в их подлинности.
Царь и боярин затронули в переписке множество тем, но главной среди них была судьба империи. По аналогии со Святоримской империей Габсбургов Курбский именовал Россию “империей Святорусской”.
И Иван Грозный, и Андрей Курбский отстаивали по существу один и тот же идеал Московского царства, последнего оплота православной веры. Бывшие друзья яростно спорили между собой, кто остался верен этому идеалу, а кто изменил ему, вступив в союз с Антихристом. Упреки Курбского заключали страшную угрозу трону. Присяга царю, вступившему в союз с Антихристом, утрачивала законную силу. Всяк пострадавший в борьбе с троном превращался в мученика, а пролитая им кровь становилась святой. Предсказания Курбского носили почти апокалиптический характер. Пример крушения Рима и Константинополя был перед глазами. Святорусское царство, по мнению князя, держалось на боярах. Избиение благочестивых и храбрых бояр - “сильных во Израиле” - грозило гибелью самому “новому Израилю”.
Отвечая на упреки Курбского, Иван IV утверждал, что государству грозит погибель из-за измены и “самовольства” бояр. Ссылаясь на священное писание и историю древних царств, Иван IV доказывал, что без крепкой самодержавной власти Российское царство (империя) тотчас распадется от беспорядков и междоусобных браней. Власть богоизбранного царя неограниченна, и он волен подвластных “жаловати и казнити”. В сочинениях Грозного титул самодержец получил новое содержание. Иван IV отстаивал принцип неограниченной монархии. Послание царя Курбскому звучало как подлинный манифест самодержавия. Доказывая свою правоту, Грозный много раз ссылался на послание апостола Павла римлянам, цитируя его слова: “ибо нет власти, что не от бога”. Курбский искал опоры в послании Иоакима и Иоанна. Его схема взаимоотношений между человеком, властью и Богом позволяла ему надеяться выиграть тяжбу с царем на Божьем суде. Грозный следовал другой схеме: царь поставлен Богом и только ему подсуден, подданные не могут тягаться с ним даже на Божьем суде.
Курбский во всеуслышание объявил, что в окружении царя уже появился Антихрист, подучивший царя лить боярскую кровь. Им был А. Д. Басманов, сын которого (по словам Курбского) стал интимным фаворитом Ивана IV. Возвышение Басмановых, вдохновителей начавшихся репрессий, вызвало возмущение не у одного Курбского. В Москве знатный дворянин Д. Овчина в ссоре упрекал младшего Басманова за разврат с государем. Оскорбленный Иван IV приказал убить Овчину. В послании Курбскому царь выражал уверенность, что, кроме сообщников беглого боярина (по заговору), нет на Руси людей, которые не были бы послушны своему государю. Но он вскоре убедился в своей ошибке. После беззаконной расправы с Овчиной новый митрополит и руководители думы заявили протест и настойчиво просили царя прекратить казни. Ивана IV более всего поразило то, что в демарше участвовали лояльные ему бояре и глава церкви Афанасий, который много лет был духовником монарха.
Раздор царя со знатью разрастался со дня на день и в конце концов вылился в кровавую опричнину.
Введению опричнины предшествовали драматические события. С наступлением зимы 1564 г. царь Иван стал готовиться к отъезду из Москвы. Он посещал столичные церкви и монастыри и усердно молился в них. К величайшему неудовольствию церковных властей он велел собрать и свезти в Кремль самые почитаемые иконы и прочую “святость”. В воскресенье, 3 декабря, Грозный присутствовал на богослужении в кремлевском Успенском соборе. После окончания службы он трогательно простился с митрополитом, членами Боярской думы, дьяками, дворянами и столичными гостями. На площади перед Кремлем уже стояли вереницы нагруженных повозок под охраной нескольких сот вооруженных дворян. Царская семья покинула столицу, увозя с собой всю московскую “святость” и всю государственную казну. Церковные сокровища и казна стали своего рода залогом в руках Грозного.
Царский выезд был необычен. Ближние люди, сопровождавшие Грозного, получили приказ забрать с собой семьи. Оставшиеся в Москве бояре и духовенство находились в полном неведении о замыслах царя и “в недоумении и во унынии быша, такому государьскому великому необычному подъему, и путного его шествия не ведамо куды бяша”.
Царский “поезд” скитался в окрестностях Москвы в течение нескольких недель, пока не достиг укрепленной Александровской слободы. Отсюда в начале января царь известил митрополита и думу о том, что “от великие жалости сердца” он оставил свое государство и решил поселиться там, где “его, государя, Бог наставит”. Как можно предположить, в дни “скитаний” царь составил черновик своего завещания, в котором весьма откровенно объяснял причины отъезда из Москвы. А что по множеству беззаконий моих Божий гнев на меня распростерся, писал Иван, “изгнан есмь от бояр, самовольства их ради, от своего достояния и скитаюся по странам, а може Бог когда не оставит”. Царское завещение заключало в себе пространное “исповедание”, полное горьких признаний. Иван каялся во всевозможных грехах и заканчивал свое покаяние поразительными словами: “Аще и жив, но Богу скаредными своими делы паче мертвеца смраднейший и гнуснейший... сего ради всеми ненавидим есмь...”. Царь говорил о себе то, чего не смели произнести вслух его подданные.
В письме к Еоярской думе Иван IV четко объяснил причины своего отречения. Он покинул трон из-за раздора со знатью, боярами. В то время как члены думы и епископы сошлись на митрополичьем дворе и выслушали известие о царской на них опале, дьяки собрали на площади большую толпу и объявили ей об отречении Грозного. В прокламации к горожанам царь просил, чтобы “они себе никоторого сумнения не держали, гневу на них и опалы никоторые нет”. Объявляя об опале на власть имущих, царь как бы апеллировал к народу в своем споре с боярами. Он, не стесняясь, говорил о притеснениях и обидах, причиненных народу изменниками-боярами.
Среди членов Боярской думы были противники Грозного, пользовавшиеся большим влиянием. Но из-за общего негодования на “изменников” никто из них не осмелился поднять голос. Толпа на дворцовой площади прибывала час от часу, а ее поведение становилось все более угрожающим. Допущенные в митрополичьи покои представители купцов и горожан заявили, что останутся верны старой присяге, будут просить у царя защиты “от рук сильных” и готовы сами “потребить” всех государевых изменников.
Под давлением обстоятельств Боярская дума не только не приняла отречение Грозного, но и вынуждена была обратиться к нему с верноподданническим ходатайством. Представители митрополита и бояре, не теряя времени, выехали в слободу. Царь допустил к себе духовных лиц и в переговорах с ними заявил, что его решение окончательно. Но потом он “уступил” слезным молениям близкого приятеля чудовского архимандрита Левкия и новгородского архиепископа Пимена. Затем в слободу допущены были руководители думы. Слобода производила впечатление военного лагеря. Бояр привели во дворец под сильной охраной как явных врагов. Вожди думы просили царя сложить с них гнев и править государством, как ему “годно”.
В ответ Иван IV под предлогом якобы раскрытого им заговора потребовал от бояр предоставления ему неограниченной власти, на что они ответили согласием. На подготовку указа об опричнине ушло более месяца. В середине февраля царь вернулся в Москву и объявил думе и священному собору текст указа об опричнине.
В речи к думе Иван сказал, что для “охранения” своей жизни намерен “учинить” на своем государстве “опришнину” с двором, армией и территорией. Далее он заявил о передаче Московского государства (земщины) под управление Боярской думы и о присвоении себе неограниченных полномочий - права без совета с думой “опаляться” на “непослушных” бояр, права казнить их и отбирать в казну “животы” и “статки” опальных. При этом царь особенно настаивал на необходимости покончить со злоупотреблениями властей и прочими несправедливостями. В этом “тезисе” заключался, как это ни парадоксально, один из главнейших аргументов в пользу опричнины.
Члены думы связали себя обещаниями в дни династического кризиса. Теперь им оставалось лишь верноподданнически поблагодарить царя за заботу о государстве.
Распри с боярами завершились тем, что Иван IV взял несколько городов и уездов в личное владение и сформировал там охранный корпус - опричное войско, образовал отдельное правительство и стал управлять страной без совета с высшим государственным органом - Боярской думой, в которой заседала аристократия. Провинции, не попавшие в опричнину, получили название “земли” - “земщины”. Они остались под управлением “земских” правителей - бояр.
Вскоре после издания указа об опричнине власти вызвали в Москву всех дворян из Вяземского, Можайского, Суздальского и нескольких мелких уездов. Опричная дума во главе с Басмановым придирчиво допрашивала каждого о его происхождении, о родословной жены и дружеских связях. В опричнину отбирали худородных дворян, не знавшихся с боярами. Аристократия взирала на “новодельных” опричных господ с презрением. Их называли не иначе как “нищими и косолапыми мужиками” и “скверными человеками”. Сам царь, находившийся во власти аристократических предрассудков, горько сетовал на то, что вынужден приближать мужиков и холопов. Впавшему впоследствии в немилость опричнику Василию Грязнову он писал: “...по грехом моим учинилось, и нам того как утаити, что отца нашего князья и бояре нам учали изменяти, и мы и вас, страдников, приближали, хотячи от вас службы и правды”. При зачислении в государев удел каждый опричник клятвенно обещал разоблачать опасные замыслы, грозившие царю, и не молчать обо всем дурном, что узнает. Опричникам запрещалось общаться с земщиной. Они носили черную одежду, сшитую из грубых тканей, привязывали к поясу некое подобие метлы. Этот их отличительный знак символизировал стремление “вымести” из страны измену.
Опричнина явилась первым в русской истории воплощением самодержавия как системы неограниченного царского правления. Однако суждения о ней затруднены из-за крайней скудости источников и гибели всех опричных архивов.
Одни историки видели в опричнине мудрую реформу, имевшую целью покончить с могуществом знати и упрочить объединение страны. В глазах других - это бессмысленная и кровавая затея, не оказавшая на политические порядки никакого влияния.
Длительные споры о смысле и предназначении опричнины могут быть разрешены лишь с помощью новых фактов.
В летописном отчете об учреждении опричнины перечислено всего несколько бояр, подвергшихся преследованиям и казням. При чтении летописи невольно возник вопрос, почему Иван IV не мог расправиться с кучкой не угодных ему лиц, не прибегая к дорогостоящей опричной затее, ибо организация опричных владений, особого опричного правительства и войска, размежевание земель потребовали огромных расходов.
В конце отчета официальный летописец кратко и невразумительно упомянул о том, что царь опалился (прогневался) на неких своих дворян, а “иных” (?) велел сослать “в вотчину свою в Казань на житье с женами и детьми”. Разрядные записи говорят об этом эпизоде значительно определеннее: в 1565 г. “послал государь в своей государево опале князей Ярославских и Ростовских и иных многих князей и дворян и детей боярских в Казань на житье...”. Разрядная запись укрепила подозрение, что официальный московский летописец (напомним, что летопись была взята из земщины в опричнину и, вероятно, подверглась там редактированию) крайне тенденциозно описал первые опричные деяния и что за мимоходом брошенным замечанием о казанской ссьлке, возможно, скрыты важные и не известные ранее факты.
Чтобы определить характер и масштабы казанской ссылки, автор обратился к найденным в архиве писцовым книгам Казанского края. Эти книги помечены датой “7073 (1565) год”. Дата не оставляет сомнения в том, что писцы начали составлять писцовые книги Казани в самый момент учреждения опричнины. Значение архивной находки стало очевидным после того, как удалось доказать, что казанская опись была составлена в прямой связи с реализацией опричного указа о казанской ссылке.
До похода Ермака в Сибирь Казанский край был восточной окраиной Русского государства. Поэтому Иван Грозный и использовал Казань для ссылки. Первая ссылка носила патриархальный характер. Ссыльные дворяне, лишившиеся своих родовых земель, стали мелкими помещиками Казанского края. Обнаруженные писцовые книги - это точные, юридически зафиксированные данные о передаче земли опальным. Все ссыльные названы здесь по именам. Более половины из них носили княжеский титул. Крохотные казанские поместья не компенсировали им даже малой доли конфискованных у них земельных богатств.
Княжества Владимиро-Суздальской земли (Нижегородско-Суздальское. Ярославское, Ростовское и др.) давно тяготели к Москве, и их подчинение не сопровождалось продолжительной и кровавой войной. Поэтому местная титулованная знать избежала катастрофы, постигшей новгородскую аристократию. Князья суздальские, ярославские, ростовские, стародубские, связанные самым близким родством с правящей династией Калиты, перешли на московскую службу, сохранив значительную часть своих родовых вотчин.
В середине XVI в. более 280 представителей названных княжеских фамилий заседали в Боярской думе или служили по особым княжеским и дворовым спискам. Процесс дробления княжеских вотчин в XV - XVI вв. неизбежно привел к тому, что многие из них покинули пределы своих княжеств и перешли на поместья в другие уезды. Однако значительная часть потомков местных династий Северо-Восточной Руси продолжала сидеть крупными гнездами в районе Суздаля, Ярославля и Стародуба, удерживая в своих руках крупные земельные богатства. Суздальская знать была сильна не только своим количеством и вотчинами, но и тем, что в силу древней традиции она сохранила многообразные и прочные связи с массой местного дорянства, некогда вассального по отношению к местным династиям. Суздальская знать гордилась своим родством с правящей московской династией: все вместе они вели свое происхождение от владимирского великого князя Всеволода Большое Гнездо.
Потомки местных династий Северо-Восточной Руси не забыли своего былого величия. В их среде сохранился наибольший запас политических настроений и традиций того времени, когда на Руси царили порядки феодальной раздробленности и им принадлежало безраздельное политическое господство.
Исторический парадокс состоял в том, что русская монархия, подчинив себе обширные земли и княжества, стала пленницей перебравшейся в Москву аристократии. Русское “самодержавие” конца XV - XVI в. было на деле ограниченной монархией с Боярской думой и боярской аристократией.
Именно суздальская аристократия - потомки местных династий Северо-Восточной Руси - ограничивала власть московского самодержца в наибольшей мере. Задумав ввести свое неограниченное правление, Иван Грозный нанес удар суздальской знати.
Среди потомков Всеволода Большое Гнездо самыми знатными считались князья Суздальские-Шуйские. Ко времени опричнины старшие бояре Шуйские сошли со сцены. В живых остался один князь Александр Горбатый-Суздальский. Он обладал суровым и непреклонным характером и не боялся перечить царю.
При введении опричнины Иван IV объявил главным изменником и государственным преступником князя А. Б. Горбатого-Суздальского. Будучи покорителем Казани и крупнейшим из русских военачальников, Горбатый обладал исключительной популярностью в стране и авторитетом в Боярской думе. “Изменник” Горбатый владел обширными вотчинами в Суздале и, видимо, имел много сторонников среди суздальских дворян. По этой причине царь велел выселить из Суздаля большее их число. Опричники уготовили Горбатому страшную судьбу. Его казнили вместе с пятнадцатилетним сыном. Род князей Горбатых был искоренен раз и навсегда.
Царь Иван подверг преследованиям влиятельных ростовских князей. Боярин князь Андрей Катырев-Ростовский отправился в ссылку в Казанский край. Бывший боярин Семен Ростовский, служивший воеводой в Нижнем Новгороде, был убит.
На Москве стояла зима, когда опричники учинили охоту на опальную знать. Около сотни князей ярославских, ростовских и стародубских были схвачены на воеводстве, в полках либо в сельских усадьбах и под конвоем отправлены в ссылку на казанскую окраину. Через несколько недель облава повторилась. На этот раз царь велел схватить жен и детей опальных, чтобы спешно везти их к мужьям на поселение. Членам семей разрешили взять с собой очень немного, лишь то, что они могли унести в руках. Прочее имущество вместе с усадьбами и вотчинами перешло в собственность казны.
Некогда Иван III отнял земли у новгородских бояр и переселил их в Московскую землю. Иван Грозный следовал примеру деда, но он решил сохранить для службы опальных князей, для чего велел наделить их крохотными поместьями. В мгновение ока высокородные господа превратились в мелких казанских помещиков.
Намеревался ли Иван Грозный целиком уничтожить свою “братию” - суздальских князей и их землевладение? Такое заключение было бы неверным. Накануне опричнины службу при дворе несло более 280 князей из четырех родов суздальской знати. Из них в казанскую ссылку отправилось менее 100 семей.
Суздальская знать, а также князья Оболенские пользовались особой привилегией. Те из них, кто сохранил родовые вотчины на территории некогда принадлежавших им княжеств, проходили службу по особым княжеским спискам, подкреплявшим их право на первоочередное получение думных чинов, высших воеводских постов и пр. Князья, перешедшие на поместья в другие уезды, служили вместе с уездным дворянством. Казанская ссылка, по мнению В. Б. Кобрина, не имела существенного значения: многие из ссыльных князей, в особенности ростовские, почти полностью лишились своих родовых вотчин задолго до опричнины. Факты опровергают такое мнение. Согласно списку Государева двора, 18 князей ростовских служили по княжескому списку, более 30 - по уездным спискам. Опричные судьи отправили в Казань подавляющую часть лиц, записанных в первый список, и лишь немногих людей из уездных помещиков. Таким образом, опричные меры ставили целью отобрать у ростовских князей оставшиеся у них родовые богатства. Преследование ярославских князей имело аналогичную цель. Несмотря на ограниченный характер конфискаций, опричнина существенно подорвала влияние суздальской знати.
Становится понятным, зачем понадобились Ивану IV опричная гвардия и “удел” - своего рода государство в государстве. Посягнув на землевладение своей могущественной знати, царь ждал отпора и готовился вооруженной рукой подавить сопротивление в ее среде.
Опричнина грозила России как политическими, так и социальными переменами. Монархия ощутила свое могущество и попыталась распространить контроль на всю сферу поземельных отношений. В итоге реформ был введен принцип обязательной службы как с поместий, так и с вотчин. Оставалось сделать последний шаг: подчинить вотчины тому же принципу государственного регулирования, что и государственные поместные земли. Потомки местных династий сохранили богатейшие родовые земли. Они-то и попали в поле зрения казны в первую очередь. По Уложению 1562 г. многим из княжеских фамилий запрещено было продавать и менять свои наследственные земли. Вотчины, унаследованные женами или отданные в приданое, отбирались в казну. Даже братья и племянники князя не могли наследовать его вотчины без особого разрешения царя. Три года спустя Грозный приступил к насильственным конфискациям родовых вотчин у суздальских князей. Прежде никто не мог отобрать у знати ее вотчины без суда и решения Боярской думы. Теперь возник опасный прецедент. Лишив князей их вотчин, Иван IV перевел их на поместья в казанский край. Он присвоил себе право распоряжаться частной вотчиной совершенно так же, как и государственным поместьем. Насильственное вторжение в сферу вотчинной собственности вызвало коллизии, в конечном счете расстроившие весь общественный механизм и вылившиеся в террор.
Нетерпеливый самодержец явно переоценил свои силы. Возмущение сословия землевладельцев было столь велико, что Иван IV должен был признать провал своей затеи уже через год после введения опричнины. Он издал указ о “прощении” всех казанских ссыльных, вернул их из мест поселения и стал возвращать ранее конфискованные вотчины.
Почему опричнина потерпела крах уже через год после ее провозглашения?
В XVI в. государство не располагало ни регулярной армией, ни развитыми карательными органами, отделенными от феодального сословия. А потому монарх не мог проводить сколько-нибудь длительное время политику, грубо попиравшую материальные интересы верхов правящей знати. Нарушились традиционные взаимоотношения между монархией и господствующим сословием. Авторитет самодержца катастрофически упал. Тогда-то перед лицом всеобщего недовольства Иван IV и стал искать, примирения со своими вассалами.
Русское государство вело трудную войну с Речью Посполитой из-за Ливонии, и правительство испытывало большие финансовые затруднения. В 1566 г. царь созвал Земский собор, рассчитывая добиться от земщины согласия на введение новых налогов. С помощью собора он надеялся переложить на плечи земщины все бремя Ливонской войны. Соображения подобного рода заставили правительство пригласить на совещание купеческую верхушку. На долю купцов приходилась пятая часть общего числа членов собора, но они составляли самую низшую курию. Развитие соборной практики связано было с поисками политического компромисса.
Весна 1566 г. принесла с собой долгожданные перемены. Опричные казни прекратились, власти объявили о “прощении” опальных. Амнистия привела к радикальному изменению опричной земельной политики. Казна вынуждена была позаботиться о земельном обеспечении вернувшихся из ссылки княжат и взамен утраченных ими родовых вотчин стала отводить им новые земли. Но земель, хотя бы примерно равноценных княжеским вотчинам, оказалось недостаточно. И тогда сначала в отдельных случаях, а потом в более широких масштабах казна стала возвращать родовые земли, заметно запустевшие после изгнания их владельцев в Казань. Земельная политика опричнины утратила свою первоначальную антикняжескую направленность.
Ослабление княжеской знати неизбежно выдвигало на политическую авансцену слой правящего боярства, стоявший ступенью ниже. К нему принадлежали старомосковские боярские семьи Челядниных, Бутурлиных, Захарьиных, Морозовых.
Руководители земщины оказались в сложном положении. Роль, отведенная им опричными временщиками, явно не могла удовлетворить их. Грубая и мелочная опека со стороны опричной думы, установившийся в стране режим насилия и произвола с неизбежностью вели к новому конфликту между царем и боярством.
Опричные земельные перетасовки причинили ущерб тем земским дворянам, которые имели поместья в Суздале и Вязьме, но не были приняты на опричную службу. Эти дворяне потеряли земли “не в опале, а с городом вместе”. Они должны были получить равноценные поместья в земских уездах, но власти не обладали ни достаточным фондом населенных земель, ни гибким аппаратом, чтобы компенсировать выселенным дворянам утраченные владения. Земских дворян особенно тревожило то обстоятельство, что царь в соответствии с указом мог в любой момент забрать в опричнину новые уезды, а это неизбежно привело бы к новым выселениям и конфискациям. Земщина негодовала на произвольные действия Грозного и его опричников. Учинив опричнину, повествует летописец, царь “грады также разделил и многих выслаша из городов, кои взял в опричнину, и из вотчин и из поместий старинных... И бысть в людях ненависть на царя от всех людей...”.
Старомосковское боярство и верхи дворянства составляли самую широкую политическую опору монархии. Когда эти слои втянулись в конфликт, стал неизбежен переход от ограниченных репрессий к массовому террору. Но весной 1566 г. подобная перспектива не казалась еще близкой. Прекращение казней и уступки со стороны опричных властей ободрили недовольных и породили повсеместно надежду на полную отмену опричнины. Оппозицию поддержало влиятельное духовенство. 19 мая 1566 г. митрополит Афанасий в отсутствие царя демонстративно сложил с себя сан и удалился в Чудов монастырь.
Грозный поспешил в столицу и после совета с земцами предложил занять митрополичью кафедру Герману Полеву, казанскому архиепископу. Рассказывают, что Полев переехал на митрополичий двор, но пробыл там всего два дня. Будучи противником опричнины, архиепископ пытался воздействовать на царя, “тихими и кроткими словесы его наказующе”. Когда содержание бесед стало известно членам опричной думы, те настояли на немедленном изгнании Полева с митрополичьего двора. Бояре и земщина были возмущены бесцеремонным вмешательством опричников в церковные дела.
Распри с духовными властями, обладавшими большим авторитетом, поставили царя в трудное положение, и он должен был пойти на уступки в выборе нового кандидата в митрополиты. В Москву был спешно вызван игумен Соловецкого монастыря Филипп (в миру Федор Степанович Колычев). Филипп происходил из очень знатного старомосковского рода и обладал прочными связями в боярской среде. Его выдвинула, по-видимому, та группировка, которую возглавлял конюший И. П. Челяднин и которая пользовалась в то время наибольшим влиянием в земщине. Соловецкий игумен состоял в отдаленном родстве с конюшим. Как бы то ни было, с момента избрания в митрополиты Филипп полностью связал свою судьбу с судьбой боярина Челяднина. Колычев изъявил согласие занять митрополичий престол, но при этом категорически потребовал распустить опричнину. Поведение соловецкого игумена привело Грозного в ярость. Царь мог бы поступить с Филиппом так же, как и с архиепископом Германом. Но он не сделал этого, понимая, что духовенство до крайности раздражено изгнанием Полева. На исход дела повлияло, возможно, и то обстоятельство, что в опричной думе заседал двоюродный брат Колычева. 20 июля 1566 г. Филипп вынужден был публично отречься от своих требований и обязался “не вступаться” в опричнину и в царский “домовой обиход” и не оставлять митрополию из-за опричнины. Множество признаков указывало на то, что выступление Полева и Колычева не было единичным явлением и что за спиной церковной оппозиции стояли более могущественные политические силы. По крайней мере два источника различного происхождения содержат одинаковые сведения о том, что в разгар опричнины земские служилые люди обратились к царю с требованием об отмене опричного режима. Согласно московской летописи, царь навлек на себя проклятие “земли” “и биша ему челом и даша ему челобитную за руками о опришнине, что не достоит сему быти”. По словам переводчика царского лейб-медика Альберта Шлихтинга, земцы выразили протест против произвола опричных телохранителей, причинявших земщине нестерпимые обиды. Дворяне потребовали немедленного упразднения опричных порядков. Выступление служилых людей носило внушительный характер. В нем участвовало более 300 знатных лиц земщины, в том числе некоторые бояре-придворные. Протест против насилий опричнины исходил от членов созванного в Москве Земского собора.
По свидетельству А. Шлихтинга, царь отклонил ходатайство земских дворян и использовал чрезвычайные полномочия, предоставленные ему указом об опричнине, чтобы покарать земщину. 300 челобитчиков попали в тюрьму. Правительство, однако, не могло держать в заключении цвет столичного дворянства, и уже на шестой день почти все узники получили свободу. 50 человек, признанных зачинщиками, подверглись торговой казни: их поколотили палками на рыночной площади. Нескольким урезали языки, а трех дворян обезглавили. Все трое казненных - князь В. Пронский, И. Карамышев и К. Бундов - незадолго до гибели участвовали в работе Земского собора.
Антиправительственное выступление дворян в Москве произвело столь внушительное впечатление, что царские дипломаты вынуждены были выступить со специальными разъяснениями за рубежом. По поводу казни членов Земского собора они заявили следующее: про тех лихих людей “государь сыскал, что они мыслили над государем и над государскою землею лихо, и государь, сыскав по их вине, потому и казнити их велел”. Такова была официальная версия: требования земских служилых людей об отмене опричнины власти квалифицировали как покушение на безопасность царя и его “земли”.
Благодаря вмешательству духовенства конфликт был потушен. По-видимому, Филипп выхлопотал у царя помилование для подавляющего большинства тех, кто подписал челобитную грамоту. После недолгого тюремного заключения они были выпущены на свободу без всякого наказания. Однако, сообщая обо всем этом, Шлихтинг делает важную оговорку: по прошествии непродолжительного времени царь вспомнил о тех, кто был отпущен на свободу, и подверг их опале. Это сообщение позволяет уточнить состав земской оппозиции, выступившей на соборе, поскольку вскоре после роспуска собора многие из его членов действительно подверглись казням и гонениям. В числе их оказался конюший боярин И. П. Челяднин-Федоров, к началу опричнины ставший одним из главных руководителей земской думы. По свидетельству современников, царь признавал его самым благоразумным среди бояр и вверял ему управление Москвой в свое отсутствие. На первом году опричнины Челяднин возглавил московскую семибоярщину. Боярин был одним из самых богатых людей своего времени, отличался честностью и не брал взяток, благодаря чему его любили в народе. Можно проследить за службой Челяднина месяц за месяцем, неделя за неделей вплоть до роковых дней роспуска Земского собора, когда в его судьбе наступил решительный перелом. Конюшего отстранили от руководства земщиной и отправили на воеводство в пограничную крепость Полоцк. Именно в этот момент польско-литовское правительство тайно предложило конюшему убежище, указывая на то, что царь желал над ним “кровопроливство вчинити”. Участие конюшего в выступлении против опричнины едва не стоило ему головы.
Царь был поражен не только масштабами земской оппозиции, но и тем, что протест исходил от наиболее лояльной части думы и руководства церкви. Грозный должен был наконец отдать себе отчет в том, что все попытки стабилизировать положение путем уступок потерпели неудачу. Социальная база правительства продолжала неуклонно сужаться.
Попытки политического компромисса не удались. Надежды на трансформацию опричных порядков умерли, едва родившись. Но эпоха компромисса оставила глубокий след в политическом развитии России. Озабоченное финансовыми проблемами, правительство пригласило на собор дворян, приказных и, наконец, купцов - подлинных представителей “земли”. Собор впервые приобрел черты Земского собора. Члены собора пошли навстречу пожеланиям властей и утвердили введение чрезвычайных налогов для продолжения войны. Однако взамен они потребовали от царя политических уступок - отмены опричнины.
Челобитье земских дворян разрушило все расчеты правительства. Новые насилия опричнины положили конец дальнейшему развитию практики земских соборов. После выступления членов собора власти не только не отменили опричнину, но и постарались укрепить ее изнутри. Царь забрал в опричнину Костромской уезд и устроил здесь перебор “людишек”, в результате которого примерно 2/3 местных дворян попало на опричную службу. Численность опричного охранного корпуса сразу увеличилась с 1 до 1,5 тыс. человек.
Правительство не только расширяло границы опричнины, но и с лихорадочной поспешностью укрепляло важнейшие опричные центры, строило замки и крепости. Сначала царь Иван задумал выстроить “особый” опричный двор внутри Кремля, но затем счел более благоразумным перенести свою резиденцию в опричную половину столицы, “за город”, как тогда говорили. В течение полугода на расстоянии ружейного выстрела от кремлевской стены, за Неглинной, вырос мощный замок. Его окружали каменные стены высотою в три сажени. Выходившие к Кремлю ворота, окованные железом, украшала фигура льва, раскрытая пасть которого была обращена в сторону земщины. Шпили замка венчали черные двуглавые орлы. Днем и ночью несколько сот опричных стрелков несли караулы на его стенах.
Замок на Неглинной недолго казался царю надежным убежищем. В Москве он чувствовал себя неуютно. В его голове родился план основания собственной опричной столицы в Вологде. Там он задумал выстроить мощную каменную крепость наподобие московского Кремля. Опричные власти приступили к немедленному осуществлению этого плана. За несколько лет была возведена главная юго-восточная стена крепости с десятью каменными башнями. Внутри крепости вырос грандиозный Успенский собор. Около 300 пушек, отлитых на московском пушечном дворе, доставлены были в Вологду и свалены там в кучу. 500 опричных стрельцов круглосуточно стерегли стены опричной столицы.
Наборы дворян в опричную армию, строительство замка у стен Кремля, сооружение грандиозной крепости в лесном вологодском краю на наибольшем удалении от границ и прочие военные приготовления не имели цели укрепления обороны страны от внешних врагов. Все дело заключалось в том, что царь и опричники боялись внутренней смуты и готовились силой подавить мятеж земских бояр.
Будущее не внушало уверенности мнительному самодержцу. Призрак смуты породил в его душе тревогу за собственную безопасность. Перспектива вынужденного отречения казалась все более реальной, и царь должен был взвесить свои шансы на спасение в случае неблагоприятного развития событий. В частности, Иван стал подумывать о монашеском клобуке. Будучи в Кириллове на богомолье, царь пригласил в уединенную келью нескольких старцев и в глубокой тайне поведал им о своих сокровенных помыслах. Через семь лет царь сам напомнил монахам об этом удивительном дне. Вы ведь помните, святые отцы, писал он, как некогда случилось мне прийти в вашу обитель и как я обрел среди темных и мрачных мыслей малую зарю света Божьего и повелел неким из вас, братии, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мятежа и смятения мирского; и в долгой беседе “аз грешный” вам возвестил желание свое о пострижении: тут “возрадовася скверное мое сердце со окаянною моею душой, яко обретох узду помощи Божия своему невоздержанию и пристанище спасения”. Гордый самодержец пал в ноги игумену, и тот благословил его намерения. “И мне мнится, окаянному, что наполовину я уже чернец”, - так закончил царь Иван рассказ о своем посещении Кириллова.
Грозный постарался убедить монахов в серьезности своих слов. Он пожертвовал крупную сумму, с тем чтобы ему отвели в стенах обители отдельную келью. Келья была приготовлена немедленно, но царю это показалось недостаточным. Он решил готовиться к монашеской жизни, не откладывая дело на будущее. Так родилась затея, которую современники не могли объяснить и посчитали сумасбродной. “Начальные” люди опричнины облеклись в иноческую одежду. Монашеский орден стал функционировать в Александровской слободе. Возвращаясь из карательных походов, опричная “братия” усердно пародировала монашескую жизнь. Рано поутру царь с фонарем в руке лез на колокольню, где его ждал “пономарь” Малюта Скуратов. Они трезвонили в колокола, созывая прочих “иноков” в церковь. На “братьев”, не явившихся на молебен к четырем часам утра, царь-игумен накладывал епитимью. Служба продолжалась с небольшим перерывом от четырех до десяти часов. Иван с сыновьями усердно молился и пел в церковном хоре. Из церкви все отправлялись в трапезную. Каждый имел при себе ложку и блюдо. Пока “братья” питались, игумен смиренно стоял подле них. Недоеденную пищу опричники собирали со стола и раздавали нищим по выходе из трапезной. Так Иван монашествовал в течение нескольких дней, после чего возвращался к делам правления.
Несмотря на все старания сохранить в тайне содержание кирилловской беседы, слухи о намерениях царя дошли до земщины и произвели там сильное впечатление. Учреждение в слободе монашеского ордена подтвердило их серьезность. Влиятельным силам земщины пострижение Грозного казалось лучшим выходом из создавшегося положения. Они не питали более сомнений насчет того, что без удаления царя Ивана нечего думать об уничтожении опричнины.
В действиях опричного правительства наметились признаки неуверенности и слабости. Неосторожными и двусмысленными речами в Кириллове царь дал богатую пищу для всевозможных толков в земщине. Всем памятно было первое отречение Грозного, и потому главным предметом споров в земщине стал вопрос, кто займет трон в случае, если царь оденется в монашескую рясу. Противники царя не желали видеть на троне тринадцатилетнего царевича Ивана, при котором отец мог в любой момент вновь взять бразды правления в свои руки. После наследника наибольшими правами на престол обладал Владимир Андреевич, внук Ивана III. Этот слабовольный и недалекий человек казался боярам приемлемым кандидатом. Они рассчитывали при нем вернуть себе прежнее влияние на дела государства.
Иван IV давно не доверял двоюродному брату и пытался надежно оградить себя от его интриг. Он заточил в монастырь его волевую и энергичную мать Ефросинию Старицкую, назначил в удел бояр, не вызывавших подозрений и, наконец, отобрал у брата родовое Старицкое княжество, дав ему взамен Дмитров и несколько других городов. Родственники княгини Ефросиний были изгнаны из Боярской думы. Один из них, боярин П. М. Щенятев, ушел в монастырь, но его забрали оттуда и заживо поджарили на большой железной сковороде.
Опричные гонения покончили с партией сторонников Старицкого в Боярской думе. Теперь князь Владимир не мог рассчитывать добиться царского титула при поддержке одних только своих приверженцев. В значительно большей мере судьба короны зависела от влиятельного боярства, возглавлявшего земщину. В периоды междуцарствий управление осуществляла Боярская дума, представителями которой выступали старшие бояре думы - конюшие. По традиции конюшие становились местоблюстителями до вступления на трон нового государя. Немудрено, что раздор между царем и боярами и слухи о возможном пострижении государя не только вызвали призрак династического кризиса, но и поставили в центр борьбы фигуру конюшего Челяднина-Федорова. Благодаря многочисленным соглядатаям Грозный знал о настроениях земщины и нежелательных толках в думе. В свое время он сам велел включить в официальную летопись подробный рассказ о Заговоре бояр в пользу князя Владимира, который завершался многозначительной фразой: “.. .и оттоле бысть вражда велия государю с князем Володимером Андреевичем, а в боярех смута и мятеж, а царству почала быти во всем скудость”. После Земского собора “смута и мятеж в боярех” приобрели более грозный, чем прежде, размах. Опасность смуты носила, видимо, реальный характер, поскольку опричная политика вызвала общее недовольство.
Слухи о заговоре в земщине не на шутку пугали царя Ивана, и . он стал подумывать об отъезде с семьей за границу. Подобные мысли приходили ему на ум и прежде, но теперь он перенес дело на практическую почву. В первых числах сентября 1567 г. Грозный вызвал в опричный дворец английского посланника Дженкинсона. Свидание было окружено глубокой тайной. Посол явился переодетым в русское платье. Его проводили в царские покои потайным ходом. Из всех советников Грозного один только Афанасий Вяземский присутствовал на секретном совещании. Поручения царя к английской королеве были столь необычны, а их разглашение чревато такими осложнениями, что посланнику запретили делать хоть какие-нибудь записи. Царь приказал Дженкинсону устно передать королеве “великие дела тайные”, но посланник ослушался и по возвращении в Лондон составил письменный отчет о беседе с царем. Как следует из отчета, царь просил королеву предоставить ему убежище в Англии “для сбережения себя и своей семьи... пока беда не минует, Бог не устроит иначе”. Грозный не желал ронять свое достоинство и настаивал на том, чтобы договор о предоставлении убежища носил обоюдный характер. Но дипломатическая форма соглашения не могла никого обмануть. Несколько лет спустя царь напомнил англичанам о своем обращении к ним и отметил, что поводом к этому шагу было верное предвидение им изменчивого и опасного положения государей, которые наравне с самыми низшими людьми “подвержены переворотам”.
Тайные переговоры с английским двором недолго оставались секретом. Благодаря частым поездкам английских купцов в Россию вести о них проникли в столицу. Когда слухи достигли провинции, они приобрели вовсе фантастический характер. Псковский летописец записал, что некий злой волхв (английский еретик) подучил царя избить еще уцелевших бояр и бежать в “Аглицкую землю”. Малодушие Грозного вызвало замешательство опричников, понимавших, какая судьба уготована им в случае его бегства. Земские служилые люди, ждавшие упразднения опричнины, охотно верили любым благоприятным слухам.
Между тем Грозный занят был своими завоевательными планами. С наступлением осени он собрал все военные силы земщины и опричнины для покорения Ливонии. Поход только начался, как вдруг царь отменил его, спешно покинул армию и на перекладных помчался в Москву. Причиной внезапного отъезда было известие о заговоре в земщине.
Сведения о заговоре противоречивы и запутанны. Многие мемуаристы знали о нем понаслышке, и только двое - Г. Штаден и А. Шлихтинг - были очевидцами происшедших событий.
Штаден несколько лет служил переводчиком в одном из земских приказов, лично знал главу заговора конюшего Челяднина и пользовался его расположением. Осведомленность его относительно настроений земщины не вызывает сомнений. По словам Штадена, у земских лопнуло терпение, они решили избрать на трон князя Владимира Андреевича, а царя с его опричниками истребить; они скрепили свой союз особой записью, но князь Владимир сам открыл царю заговор и все, что замышляли и готовили земские.
Шлихтинг, подобно Штадену, также служил переводчиком, но не в приказе, а в доме у личного медика царя. Вместе со своим господином он посещал опричный дворец и как переводчик участвовал в беседах доктора с Афанасием Вяземским, непосредственно руководившим расследованием “заговора”. Шлихтинг располагал самой обширной информацией, но, дважды касаясь вопроса о земском заговоре, он дал две противоположные и взаимоисключающие версии происшествия. В своей записке, озаглавленной “Новости”, Шлихтинг изобразил Челяднина злонамеренным заговорщиком, а в более подробном “Сказании” назвал его жертвой тирана, неповинной даже в дурных помыслах.
Историки заимствовали из писаний Шлихтинга либо одну, либо другую версию в зависимости от своей оценки опричнины. Какой же из них следует отдать предпочтение? Ответить на этот вопрос можно лишь после исследования обстоятельств, побудивших Шлихтинга взяться за перо. Свои “Новости” беглец продиктовал сразу после перехода русско-литовской границы. Он кратко изложил наиболее важные из известных ему сведений фактического порядка. Все это придает источнику особую ценность. “Сказания” были написаны автором позже по прямому заданию польского правительства. Оценив осведомленность Шлихтинга насчет московских дел, королевские чиновники решили использовать его знания в дипломатических акциях против России. Когда папа римский направил к царю посла с целью склонить его к войне с турками, король задержал папского посла в Варшаве и, чтобы отбить у него охоту к поездке в Москву, велел вручить ему “Сказания” Шлихтинга. Памфлет был переслан затем в Рим и произвел там сильное впечатление. Папа велел немедленно прервать дипломатические отношения с московским тираном. Оплаченное королевским золотом сочинение Шлихтинга попало в цель. В соответствии с полученным заданием Шлихтинг всячески чернил царя, не останавливаясь перед прямой клеветой. В “Сказаниях” он сознательно фальсифицировал известные ему факты о заговоре' Челяднина. Однако, не желая жертвовать истиной вовсе, Шлихтинг незаметно попытался опровергнуть собственную ложь. При описании новгородского погрома он мимоходом бросает многозначительную фразу: “И если бы польский король не вернулся в Радошковичи и не прекратил войны, то с жизнью и властью тирана все было бы покончено”. Это замечание не имело никакого отношения к новгородскому походу, зато оно непосредственно касалось заговора Челяднина: ведь именно во время прерванного похода царя в Ливонию король выступил в Радошковичи в ожидании того, что заговорщики выдадут ему царя, когда армии сойдутся. Слова Шлихтинга неопровержимо доказывают, что и в “Сказаниях” он не отступил от первоначальной версии о заговоре в земщине.
Историков давно занимал вопрос: мнимые или подлинные заговоры лежали у истоков опричного террора? Два современника, два непосредственных очевидца событий единодушно, как теперь выяснено, свидетельствовали в пользу подлинности заговора. Но можно ли доверять их словам? Не следует ли прежде выяснить, какими источниками информации пользовались эти очевидцы? Ответить на поставленный вопрос не так уж и трудно. И Шлихтинг, и Штаден служили в опричнине и черпали сведения в опричных кругах, где взгляд на события соответствовал сугубо официальной точке зрения. Противоположную версию передавали неофициальные летописи земского происхождения. Их авторы в отличие от опричников утверждали, что заговора как такового в земщине не было, что все сводилось лишь к неосторожным разговорам: недовольные земские люди “уклонялись” в сторону князя Владимира Андреевича, лихие люди выдали их речи царю, и недовольные “по грехом словесы своими погибоша”.
Выяснить, где кончались крамольные речи и начинался подлинный заговор, никогда не удастся - историк в состоянии воссоздать ход событий лишь предположительно. Недовольство земщины носило вполне реальный характер. Исчерпав легальные возможности борьбы с опричниной и убедившись в том, что царь не намерен отменить опричный режим, земцы втайне стали обсуждать вопрос о будущем трона. Рано или поздно противники царя должны были посвятить в свои планы единственного претендента, обладавшего законными правами на трон, князя Владимира Андреевича. Последний, оказавшись в двусмысленном положении, попытался спасти себя доносом. Во время похода в Ливонию он передал царю разговоры, которые вели в его присутствии недовольные бояре. Царь увидел в его словах непосредственную угрозу для себя, начало боярской крамолы, которой он боялся и давно ждал.
Не располагая уликами против “заговорщиков”, царь прибегнул к провокации. По его приказу удельный князь Владимир посетил ничего не подозревавшего Челяднина и по-дружески попросил его составить список лиц, на поддержку которых он сможет рассчитывать. В списки Челяднина записалось 30 человек, старавшихся снискать расположение претендента на трон.
Коварно “изобличив” недовольных, царь приступил к разгрому “заговора”. Опричники начали с того, что взыскали с конюшего огромную денежную контрибуцию, а самого его сослали в Коломну. Многие его сообщники были тотчас же казнены. Начался трехлетний период кровавого опричного террора. Под тяжестью террора умолкли московские летописи. Грозный затребовал к себе в слободу текущие летописные записи и черновики и, по-видимому, больше не вернул их Посольскому приказу. Опричнина положила конец культурной традиции, имевшей многовековую историю. Следы русского летописания затерялись в опричной Александровской слободе.
В истории России настала мрачная пора, от которой сохранилось совсем мало летописных известий. В Москве перестали вести официальную летопись. Записки иностранцев того времени можно сравнить лишь с кривыми зеркалами. Архивы с опричной документацией безвозвратно погибли. Все попытки найти новые документы и факты оказались безуспешными, и тогда пришлось сосредоточить все усилия на критической обработке источников с помощью новейших источниковедческих методов, В конце жизни Иван IV объявил о прощении всех казненных им бояр и прочих лиц и пожертвовал на помин их душ огромные суммы. Перечни казненных были разосланы в десятки монастырей в качестве поминальных списков, или синодиков. Со времен Н. М. Карамзина историки охотно обращались к синодикам, но их использование затруднялось тем, что подлинники их не сохранились. Судить о синодиках можно было лишь по поздним, до неузнаваемости искаженным монастырским копиям. С. Б. Веселовский первым высказал предположение, что дьяки составляли приказной" список казненных на основе подлинных документов опричнины. Отказавшись от задачи реконструкции приказного списка, С. Б. Веселовский ограничился тем, что составил алфавитный список казненных. Его окончательный вывод сводился к тому, что синодик заключает в себе нехронологический и весьма неполный список опальных.
Применение новейших методов текстологии позволило реконструировать оригинал синодика на основе множества поздних испорченных монастырских списков. Трудности реконструкции заключались в том, что поздние списки очень мало походили друг на друга. В разных монастырях были утеряны разные страницы синодика, а уцелевшие страницы были перемешаны самым причудливым образом. К тому же монахи произвольно сокращали текст при переписках.
Ключ к реконструкции синодика дало несложное текстуальное наблюдение: опальные с необычным именем записаны в разных списках в окружении одних и тех же лиц. Возникло предположение, что эти тождественные куски текста являются осколками оригинала, уцелевшими при утрате и перестановке страниц. Понадобилось немало времени, чтобы выявить сходные отрывки текста в двадцати известных ранее и вновь выявленных списках синодика. Самым важным был вопрос: в каком порядке располагались выявленные “осколки” в протографе? Решить его помог синодик нижегородского Печерского монастыря. Это единственный список, составленный еще при жизни Грозного. Но исследователи не придавали ему никакого значения по той простой причине, что в нем записаны одни имена (без фамилий), причем добрая половина из них - Иваны. Печерский синодик полностью подтвердил результаты предшествующей текстологической работы: выявленные по другим спискам тождественные отрывки строго соответствовали печерскому тексту. Таким образом, печерский список позволил завершить реконструкцию протографа синодика. По разным спискам удалось расшифровать фамилии всех опальных, кроме трех лиц, а также восстановить множество сведений о месте и обстоятельствах гибели многих из них.
Проверка всех этих данных обнаружила поразительный факт: синодик заключал в себе полный хронологический перечень всех казненных за три года террора в 1567 - 1570 гг. Как объяснить этот факт? Список казненных был составлен явно не по памяти: дьякам пришлось идти в архив, чтобы выполнить приказ Ивана IV. Тогда опричный архив еще находился в полном порядке. Стержнем опричной политики в 1567 - 1570 гг. был грандиозный политический процесс об измене в пользу удельного князя Владимира Андреевича Старицкого. Дьяки старательно законспектировали документацию этого процесса, сохранив во многих случаях язык и цифры опричных судебных отчетов. Реконструкция оригинала синодика позволила решить сложную и важную источниковедческую задачу - воскресить опричный архив, безвозвратно погибший после смерти Грозного. Тем самым была создана основа для оценки самого темного периода в истории опричнины.
События, связанные с эпохой террора, развивались следующим образом. После возвращения из неудавшегося ливонского похода царь казнил нескольких видных дворян - родственников Владимира Андреевича, скомпрометированных его доносом.
Начавшиеся казни вызвали резкий протест со стороны высшего духовенства. Митрополит Филипп посетил царя и долго беседовал с ним наедине. Убедившись в тщетности увещеваний, он улучил момент, когда Грозный со своей свитой явился на богослужение в кремлевский Успенский собор, и при большом стечении народа произнес проповедь о необходимости упразднить опричнину. Кремлевский инцидент кратко и точно передан новгородским летописцем: 22 марта 1568 г. “учал митрополит Филипп с государем на Москве враждовати о опришнины”. Благочиние церковной службы было нарушено. Не получив благословения, царь Иван в ярости стукнул посохом оземь и пригрозил митрополиту, а заодно и всей “земле” суровыми карами. “Я был слишком мягок к вам, но теперь вы у меня взвоете!” - будто бы произнес он. На другой день о столкновении царя с митрополитом говорила вся столица.
Протест Филиппа стал симптомом окончательного падения престижа царя в земщине. Приспешники Грозного настоятельно убеждали его прибегнуть к насилию, поскольку в обстановке острого внутреннего .кризиса всякое проявление слабости могло иметь для властей катастрофические последствия.
Филипп нарушил клятву “не вступаться в опричнину” и должен был понести наказание. Опричники схватили, его бояр и, водя по улицам Москвы, забили насмерть железными палицами. Очевидно, раздор с митрополитом побудил царя отдать давно подготовленный приказ о расправе с “заговорщиками”.
В соответствии с официальной версией, конюший Челяднин готовился произвести переворот с помощью своих многочисленных слуг и подданных, будто бы посвященных в план заговора. Немудрено, что опричники подвергли вооруженную свиту конюшего и его челядь беспощадному истреблению. Царские телохранители совершили несколько карательных походов во владения Челяднина. Ближние вотчины конюшего разгромил Малюта Скуратов. Заслуги палача были оценены должным образом, и с этого момента началось его быстрое возвышение в опричнине. После разгрома ближних вотчин настала очередь дальних владений. Челяднин был одним из самых богатых людей своего времени. Ему принадлежали обширные владения в Бежецком Верху неподалеку от Твери. Туда царь явился собственной персоной со всей опричной силой. При разгроме боярского двора “кромешники” посекли боярских слуг саблями, а прочую челядь и домочадцев согнали в сарай и взорвали на воздух порохом. Об этих казнях повествует следующая документальная запись синодика: “В Бежецком Верху отделано Ивановых людей 65 человек да 12 человек скончавшихся ручным усечением”.
Погром не прекращался в течение нескольких месяцев - с марта по июль. Летом опричники подвели своеобразный итог своей деятельности со времени раскрытия “заговора”. “Отделано 369 человек и всего отделано июля по 6-е число” - читаем в синодике. Примерно 300 человек из указанных в “отчете” были боярскими слугами и холопами.
Непрекращавшееся кровопролитие обострило конфликт между царем и церковью. Следуя примеру митрополита Афанасия, Филипп в знак протеста против действий царя покинул свою резиденцию в Кремле и демонстративно переселился в один из столичных монастырей. Однако в отличие от своего безвольного предшественника Колычев отказался сложить сан митрополита.
Открытый раздор с главой церкви ставил Грозного в исключительно трудное положение. Он вынужден был удалиться в слободу и заняться там подготовкой суда над Филиппом. Опричные власти поспешили вызвать из Новгорода преданного царю архиепископа Пимена. Специально подобранная из опричников и духовных лиц комиссия произвела розыск о жизни Филиппа в Соловецком монастыре и с помощью угроз и подкупа получила показания, порочившие бывшего игумена. Состряпанное комиссией обвинение оказалось все же столь сомнительным, что самый авторитетный член комиссии епископ Пафнутий отказался подписать его. Противодействие епископа грозило сорвать суд над Филиппом. Исход дела должно было определить теперь обсуждение в Боярской думе, многие члены которой сочувствовали Колычеву.
Конфликт достиг критической фазы. 11 сентября 1568 г. Грозный отдал приказ о казни четырех бояр и окольничих. При разгроме “заговора” Челяднина пролилось значительно больше крови, чем в первые месяцы опричнины. На основании записей синодика можно установить, что с конюшим погибло до 150 дворян и приказных людей и вдвое большее число их слуг и холопов. Репрессии носили в целом беспорядочный характер. Хватали без разбора друзей и знакомых Челяднина, уцелевших сторонников Адашева, родню находившихся в эмиграции дворян и т. д. “Побивали” всех, кто осмеливался протестовать против опричнины. Недовольных же было более чем достаточно, и они вовсе не хотели молчать. Записанный в синодик дворянин Митнев, будучи на пиру во дворце, бросил в лицо царю резкий упрек: “Царь, воистину яко сам пиешь, так и нас принуждаешь, окаянный, мед, с кровию смешанный братии наших... пити!”. Тут же во дворце он был убит опричниками. Помимо дворян, пострадавших от опричных выселении, недовольство выражали казанские ссыльные, разоренные конфискацией родовых вотчин. Полоса амнистий безвозвратно миновала, и теперь некоторые из “прощенных” княжат были убиты. В числе их были трое Хохолковых, Ф. И. Троекуров, Д. В. Ушатый и Д. Ю. Сицкий. Расправы с княжеской знатью были осуществлены как бы мимоходом: большинство репрессированных принадлежало к нетитулованному дворянству.
Самыми видными подсудимыми на процессе о “заговоре” в земщине были члены знатнейших старомосковских нетитулованных фамилий - И. П. Челяднин, Шеины-Морозовы, Сабуровы, Карповы, казначей X. Ю. Тютин, несколько видных дьяков, а также бывшие старицкие вассалы В. Н. Борисов, И. Б. Колычев, Ф. Р. Образцов. Невозможно поверить тому, что все казненные были участниками единого заговора. Подлинные сторонники Старицкого уже покинули политическую сцену. Что же касается Челяднина, то он в дни династического кризиса 1553 г. выступал решительным противником князя Владимира и более всех других способствовал его разоблачению. Окольничий М. И. Колычев также доказал свою лояльность в деле Старицких. Недаром он был послан в Горицкий монастырь для надзора за Ефросинией Старицкой тотчас после ее пострижения.
Обвинение насчет связей с “крамольником” князем Владимиром служили не более чем предлогом для расправы с влиятельными боярскими кругами, способными оказать сопротивление опричной политике. Пытки открыли перед властями путь к подтверждению вымышленных обвинений. Арестованных заставляли называть имена “сообщников”. Оговоренных людей казнили без суда. Исключение было сделано только для конюшего И. П. Челяднина и для М. И. Колычева. Впрочем, их судили скорым судом. Царь собрал в парадных покоях большого кремлевского дворца членов думы и столичное дворянство и велел привести осужденных. Конюшему он приказал облечься в царские одежды и сесть на трон. Преклонив колени, Грозный напутствовал несчастного иронической речью: “Ты хотел занять мое место, и вот ныне ты великий князь, наслаждайся владычеством, которого жаждал!”. Затем по условному знаку опричники убили конюшего, выволокли его труп из дворца и бросили в навозную кучу. Фарс, устроенный в Кремле, и вымыслы по поводу того, что конюший домогался короны, показали, что опричному правительству не удалось доказать выдвинутые против него обвинения. Главные “сообщники” Челяднина - нарвский воевода окольничий М. М. Лыков, свияжский воевода боярин А. И. Катырев и казанский воевода Ф. И. Троекуров - были казнены без судебной процедуры.
Как правило, следствие проводилось в строгой тайне, и смертные приговоры выносились заочно. Осужденных убивали дома или на улице, на трупе оставляли краткую записку. Таким образом “преступления заговорщиков” доводились до всеобщего сведения.
Гибель Челяднина решила судьбу Филиппа. Вернувшаяся с Соловков следственная комиссия представила боярам материалы о “порочной жизни” митрополита. Оппозиция в думе была обезглавлена, и никто не осмелился высказать вслух свои сомнения. Покорно следуя воле царя, земская Боярская дума вынесла решение о суде над главою церкви. Чтобы запугать Филиппа, царь послал ему в монастырь зашитую в кожаный мешок голову окольничего М. И. Колычева, его троюродного брата. Филиппа судили в присутствии Боярский думы и высшего духовенства. Филипп отверг все обвинения и попытался прекратить судебное разбирательство. Он объявил о том, что слагает с себя сан по своей воле. Царь отказался признать отречение. Он не забыл пережитого унижения и желал скомпрометировать опального главу церкви в глазах народа.
Филипп вынужден был служить службу после того, как соборный суд вынес ему приговор. В середине службы в Успенский собор ворвались опричники. При общем замешательстве Басманов огласил соборный приговор, порочивший митрополита. С Колычева содрали клобук и мантию, бросили его в простые сани и увезли в Богоявленский монастырь. Признанный виновным в “скаредных делах”, Колычев по церковным законам подлежал сожжению, но Грозный заменил казнь вечным заточением в монастырской тюрьме.
Смолкли голоса недовольных в земщине. На страну опустилась мгла. Не только мнимых заговорщиков, но и всех заподозренных в сочувствии им постигала суровая кара. Вожди опричнины торжествовали победу. Но ближайшие события показали, что их торжество было преждевременным. Прошел год, и усиливавшийся террор поглотил не только противников опричнины, но и тех, кто стоял у ее колыбели.
Из-за раздора с митрополитом Грозный покинул столицу и переселился в Александровскую слободу, затерянную среди густых лесов и болот. Так он жил затворником за прочными и высокими стенами вновь выстроенного “града”. Подступы к слободе охраняла усиленная стража. Никто не мог проникнуть в царскую резиденцию без специального пропуска - “памяти”. Вместе с Иваном IV в слободе обосновалась вся опричная дума. Там “кромешники” принимали иностранных послов и вершили важнейшие дела, а в свободное от службы время монашествовали. Перемены в московском правлении были разительными, и царские дипломаты получили приказ объяснять иноземцам, что русский царь уехал в “село” по своей воле “для своего прохладу”, что его резиденция в “селе” расположена вблизи Москвы, поэтому царь “государство свое правит и на Москве и в слободе”. В действительности Грозный не “прохлаждался”, а прятался в слободе, гонимый страхом перед боярской крамолой. Под влиянием страха царь велел сыновьям передать очень крупные суммы денег в Кириллов монастырь на устройство келий. Теперь в случае необходимости вся царская семья могла укрыться в стенах затерянного среди дремучих лесов монастыря. Во время очередного посещения Вологды Иван IV распорядился ускорить строительство опричной крепости. Одновременно он успешно завершил переговоры с послом Рандольфом о предоставлении его семье убежища в Англии.
Тщательно наблюдая за положением дел в стране, Грозный и его приспешники повсюду видели признаки надвигающейся беды. Царь был уверен, что лишь случай помог ему избежать литовского плена. Между тем король с помощью эмигрантов продолжал вести тайную войну против России. В начале 1569 г. немногочисленный литовский отряд при загадочных обстоятельствах захватил важный опорный пункт обороны на северо-западе - неприступную Изборскую крепость. Глухой ночью изменник Т. Тетерин, переодевшись в опричные одежды, велел страже открыть ворота Изборска. После освобождения этой крепости опричники объявили изборских подьячих сообщниками Тетерина и предали их казни, что засвидетельствовано синодиком.
Изборская измена бросила тень на всю приказную администрацию и жителей Пскова и Новгорода. Возникло подозрение, что Псков и Новгород последуют примеру Изборска. Чтобы предотвратить измену, опричные власти отдали приказ о выселении всех неблагонадежных лиц из новгородской и псковской земли. В результате было выселено 500 семей из Пскова и 150 семей из Новгорода. В изгнание отправилось примерно 2 - 3 тысячи горожан, считая женщин и детей. Затеянное Грозным переселение напоминало аналогичные меры его деда. Но если Иван III подверг гонениям привилегированные новгородские верхи, то Иван IV обрушился на средние и низшие слои. Незадолго до выселения горожан царь Иван получил от своих послов подробную информацию о перевороте в Швеции, в результате которого его союзник Эрик XIV был свергнут с престола. Шведские события усилили собственные страхи царя. Сходство ситуаций было разительным. Эрик XIV, по словам царских послов, казнил много знатных дворян, после чего стал бояться “от своих бояр убивства”. Опасаясь мятежа, он тайно просил царских послов взять его на Русь. Произошло это в то самое время, когда царь Иван втайне готовился бежать в Англию. Полученная в Вологде информация, по-видимому, повлияла на исход изборского следствия. Псковские впечатления причудливо сплелись со шведскими в единое целое. Послы уведомили царя, что накануне мятежа Эрик XIV просил находившихся в Стокгольме русских послов “проведывати про стекольских (стокгольмских) людей про посадских измену, что оне хотят королю изменити, а город хотят здати королевичем”, т. е. королевским братьям. В конце концов измена стокгольмского посада погубила шведского короля.
Руководители опричнины, напуганные изборской изменой, стали исходить из предположения, что посадские люди Пскова и Новгорода готовы последовать примеру Стокгольма и поддержать любой антиправительственный мятеж. Роль мятежных шведских герцогов должен был сыграть на Руси князь Владимир Андреевич. Он и его отец держали в Новгороде двор-резиденцию, имели там вассалов и, будучи соседями новгородцев, пользовались их симпатиями. Подозрения насчет сговора Старицкого с Новгородом подкреплялись и тем, что некоторые новгородские помещики были незадолго до того казнены как сообщники конюшего И. П. Челяднина-Федорова.
Подозрения и страхи по поводу изборских событий и шведские известия предрешили судьбу Старицких. Царь вознамерился покончить раз и навсегда с опасностью мятежа со стороны брата. Такое решение выдвинуло перед Иваном некоторые проблемы морального порядка. Братоубийство считалось худшим преступлением, и царь не без колебаний решился на него. Прежние провинности князя Владимира казались недостаточными, чтобы оправдать осуждение его на смерть. Нужны были более веские улики. Вскоре они нашлись. Опричные судьи сфабриковали версию о покушении князя Владимира на жизнь царя. Версия нимало не соответствовала характерам действующих лиц и поражала своей нелепостью. Современники, наблюдавшие процедуру собственными глазами, замечают, что к расследованию были привлечены в качестве свидетелей ближайшие льстецы, прихлебатели и палачи, что и обеспечило необходимый результат.
После гибели конюшего Челяднина князь Владимир был отослан с полками в Нижний Новгород. Опричники задались целью доказать, будто опальный князь замыслил отравить царя и всю его семью. Они арестовали дворцового повара, ездившего в Нижний Новгород за белорыбицей для царского стола, и обвинили его в преступном сговоре с братом царя. При поваре “найден” был порошок, объявленный ядом, и крупная сумма денег, якобы переданная ему Владимиром Андреевичем. Уже после расправы со Старицкими власти официально заявили о том, что Владимир с матерью хотели “испортить” государя и государевых детей. Инсценированное опричниками покушение на жизнь царя послужило предлогом для неслыханно жестоких гонений и погромов.
Грозный считал тетку душой всех интриг, направленных против него. Неудивительно, что он первым делом распорядился забрать Ефросинию Старицкую из Горицкого монастыря. Многолетняя семейная ссора разрешилась кровавым финалом. По-видимому, из-за отсутствия доказательств причастности Ефросинии к новгородскому “заговору” Иван IV велел отравить опальную угарным газом, в то время как ее везли на речных стругах по Шексне в слободу.
Князь Владимир в те же самые дни получил приказ покинуть Нижний Новгород и прибыть в слободу. На последней ямской станции перед слободой лагерь Владимира Андреевича был внезапно окружен опричными войсками. В шатер к удельному князю явились опричные судьи Малюта Скуратов и Василий Грязной и объявили, что царь считает его не братом, но врагом. После короткого разбирательства Владимир Андреевич и его семья были осуждены на смерть. Из родственного лицемерия царь не пожелал прибегнуть к услугам палача и принудил брата к самоубийству. Безвольный Владимир, запуганный и сломленный морально, выпил кубок с отравленным вином. Вторым браком Владимир был женат на двоюродной сестре беглого боярина Курбского. Мстительный царь велел отравить ее вместе с девятилетней дочерью. Царь, однако, пощадил старших детей князя Владимира - наследника княжича Василия и двух дочерей от первого брака. Спустя некоторое время он вернул племяннику отцовский удел.
Записи синодика опальных помогают воссоздать картину гибели Старицких во всех подробностях. Синодик показывает, что главные свидетели обвинения, повар Молява с сыновьями и рыболовы, якобы участвовавшие в нижегородском заговоре, были убиты до окончания суда над удельным князем. Источники, таким образом, опровергают версию опричников Таубе и Крузе, будто свидетели с самого начала вошли в тайный сговор с опричными судьями и их лишь для вида брали к пытке. Вместе со свидетелями обвинения палачи казнили новгородского подьячего А.Свиязева, показания которого положили начало более широкому расследованию новгородской измены. Как видно из дела, хранившегося в царском архиве, Свиязева погубил донос из земщины. Донос был доставлен в опричнину земским дьяком В. Степановым, который пережил Свиязева всего на полгода.
Учиненный после казни Старицких разгром Новгорода ошеломил современников. Мало кто знал правду о причинах трагедии: с самого начала новгородское дело окружено было глубокой тайной. Опричная дума приняла решение о походе на Новгород в декабре 1569 г. Царь созвал в Александровской слободе все опричное воинство и объявил ему весть о “великой измене” новгородцев. Не мешкая, войска двинулись к Новгороду. 8 января 1570 г. царь прибыл в древний город. На Волховском мосту его встречало духовенство с крестами и иконами. Но торжество было испорчено в первые же минуты. Царь назвал местного архиепископа Пимена изменником и отказался принять от него благословение. Будучи человеком благочестивым, царь не пожелал пропустить службу. Церковники должны были служить обедню, невзирая на общее замешательство. После службы Пимен повел гостей в палаты “хлеба ясти”. Коротким оказался этот невеселый пир. Возопив гласом великим “с яростью”, царь велел страже схватить хозяина и разорить его подворье. Опричники ограбили Софийский собор, забрали драгоценную церковную утварь и иконы, выломали древние “Корсунские врата”. Грабя Софийский дом, Иван IV как бы завершил вековую борьбу с новгородским православием, которую начали московские иерархи после завоевания Новгорода. Новгородская епархия была древнейшей на Руси. Предания о корсунских древностях, отметил А.Поппе, должны были подкрепить претензии новгородских владык на особое место в русской церковной иерархии. Князь Владимир Киевский крестился в Корсуни. Там началась “Святая Русь”. Согласно новгородскому преданию, первый епископ прибыл в Новгород из Корсуня и оттуда же была привезена одна из самых знаменитых софийских реликвий - “Корсунские врата”. (В действительности врата были изготовлены в Магдебурге в 1153 г. и привезены в Новгород из Западной Европы). Отбирая у Софийского дома “Корсунские врата” и некоторые старинные иконы, царь стремился искоренить доказательства древности и самобытности местной церкви.
После разграбления главного храма опричники арестовали слуг архиепископа и многих должностных лиц Новгорода и увезли их в царский лагерь на Городище.
Последующие расправы подробно описаны неизвестным новгородцем, автором “Повести о погибели Новгорода”, сохранившейся в составе новгородской летописи. Немецкий источник о разгроме Новгорода, составленный на основании показаний очевидцев и опубликованный уже в 1572 г. во Франкфурте-на-Майне, рисует картину опричных деяний, в деталях совпадающую с летописной. Опричные судьи вели дознание с помощью жесточайших пыток. Согласно новгородскому источнику, опальных жгли на огне “некоею составною мукою огненною”. Немецкий источник добавляет, что новгородцев “подвешивали за руки и поджигали у них на челе пламя”. Оба источника утверждают, что замученных привязывали к саням длинной веревкой, волокли через весь город к Волхову и спускали под лед. Избивали не только подозреваемых в измене, но и членов их семей. Связанных женщин и детей бросали в воду и заталкивали под лед палками.
Летописец весьма точно определяет круг лиц, привлеченных к дознанию на Городище. Опричники допросили архиепископских бояр, многих новгородских служилых людей - детей боярских, а также гостей и купцов. Жертвами судилища стало примерно 200 дворян и более 100 домочадцев, 45 дьяков и приказных и столько же членов их семей.
Суд над главными новгородскими “заговорщиками” в царском лагере на Городище явился центральным эпизодом всего новгородского похода. По-видимому, суд на Городище продолжался три-четыре недели и завершился в конце января. С этого момента новгородское дело вступило во вторую фазу. Описав расправу на Городище, местный летописец замечает: “По окончании того государь со своими воинскими людьми начат ездити около Великого Новгорода по монастырям”.
Считая вину черного духовенства доказанной, царь решил посетить главнейшие из монастырей в окрестностях города не ради богомолья, а для того, чтобы самолично присутствовать при изъятии казны, заблаговременно опечатанной опричниками. Сопровождавший царя Г. Штаден писал: “Каждый день он поднимался и переезжал в другой монастырь, где давал простор своему озорству”. Опричники забирали деньги, грабили кельи, снимали колокола, громили монастырское хозяйство, секли скотину. Настоятелей и соборных старцев били по пяткам палками с утра до вечера, требуя с них особую мзду. В итоге опричного разгрома духовенство было ограблено до нитки. В опричную казну перешли бесценные сокровища Софийского дома. По данным новгородских летописей, опричники конфисковали казну у 27 старейших монастырей. В некоторых из них Грозный побывал лично. Царский объезд занял самое малое несколько дней, может быть, неделю.
Участники опричного похода и новгородские авторы-очевидцы единодушно свидетельствуют о том, что новгородский посад жил своей обычной жизнью, пока царь занят был судом на Городище и монастырями. В это время нормально функционировали городские рынки, на которых опричники имели возможность продавать награбленное имущество. Положение изменилось после окончания суда и монастырского объезда.
Внимательное чтение источников опровергает традиционное представление, будто опричники пять-шесть недель непрерывно громили посад. На самом деле царь закончил суд над монахами за несколько дней до отъезда в Псков. В эти дни опричники и произвели форменное нападение на город. Они разграбили новгородский торг и поделили самое ценное из награбленного между собой. Простые товары, такие, как сало, воск, лен, они сваливали в большие кучи и сжигали. В дни погрома были уничтожены большие запасы товаров, предназначенные для торговли с Западом. Ограблению подверглись не только торги, но и дома посадских людей. Опричники ломали ворота, выставляли двери, били окна. Горожан, которые пытались противиться насилию, убивали на месте, С особой жестокостью царские слуги преследовали бедноту. Вследствие голода в Новгороде собралось множество нищих. В сильные морозы царь велел выгнать их всех за ворота города. Большая часть этих людей погибла от холода и голода.
Опричные санкции против посада преследовали две основные цели: пополнить опричную казну и терроризировать низшие слои городского населения, чтобы ослабить опасность народного возмущения. В истории кровавых “подвигов” опричнины новгородский погром был самым отвратительным эпизодом. Бессмысленные и жестокие избиения ни в чем не повинного населения сделали самое понятие опричнины синонимом произвола и беззакония.
Разделавшись с новгородцами, опричное воинство двинулось к Пскову. Жители этого города поспешили выразить полную покорность. Вдоль улиц, по которым должен был проследовать царский кортеж, стояли столы с хлебом-солью. Царь не пощадил Пскова, но всю ярость обрушил на местное духовенство. Печерскому игумену, вышедшему навстречу царю с крестами и иконами, отрубили голову. Псковские церкви были ограблены дочиста. Опричники сняли с соборов и увезли в слободу колокола, забрали церковную утварь. Перед отъездом царь отдал город на разграбление. Но опричники не успели завершить начатое дело.
Во времена Грозного ходило немало легенд относительно внезапного прекращения псковского погрома. Участники опричного похода сообщали, будто на улицах Пскова Грозный встретил юродивого Николу и тот подал ему совет ехать прочь из города, чтобы избежать большого несчастья. Блаженный будто бы поучал царя “ужасными словесы, еже престати от велия кровопролития и не дерзнути еже грабити святыя Божия церкви”. Не слушая юродивого, Иван велел снять колокол с Троицкого собора. В тот же час под царем пал конь. Пророчества Николы стали сбываться. Царь в ужасе бежал.
Полоумный псковский юродивый оказался одним из немногих людей, осмелившихся открыто перечить Грозному. Его слова, возможно, ускорили отъезд опричников: царь Иван был подвержен всем суевериям своего времени.
Псков избежал участи Новгорода по причинам, которые долгое время ускользали от внимания историков и открылись лишь после реконструкции текста синодика опальных царя Ивана Грозного. Незадолго до опричного похода власти выселили из Пскова несколько сот семей, заподозренных в измене. Этих переселенцев опричники застали под Тверью и в Торжке. По приказу царя опричники устроили псковичам кровавую баню, перебив 220 мужчин с женами и детьми. Царя вполне удовлетворила эта резня, и только потому он пощадил прочих жителей Пскова. Из Пскова Грозный уехал в Старицу, а оттуда в слободу. Карательный поход был окончен.
Кто был повинен в ужасной трагедии? Об этом даже многие очевидцы и участники событий имели смутное представление. Новгородцы, не смея винить благочестивого государя, сочинили легенду о зловредном бродяге Петре Волынце. Некто Петр Волынец задумал отомстить новгородцам и для того сочинил ложную грамоту об их измене. Получив от него донос, царь предал город разграблению. Новгородцы, которым предъявлена была грамота Петра, растерянно сказали: “От подписей рук наших отпереться не можем, но что мы королю польскому поддаться хотели или думали, того никогда не было”. Так излагал события поздний летописец, который мало что знал и не мог отличить вымысла от действительности. Но записанные им новгородские предания все же хранили в себе крупицу истины. Как раз в дни новгородского разгрома в Москву прибыл венецианец аббат Джерио, которому удалось собрать ценные сведения о происходивших тогда событиях. По словам аббата, царь разорил Новгород “вследствие поимки гонца с изменническим письмом”. Нетрудно усмотреть аналогию между современным известием о поимке гонца и поздним преданием о бродяге Петре, литовском лазутчике из Волыни. Можно указать еще на один источник, упоминающий об “изменной грамоте”. Это подлинная опись царского архива 70-х гг. XVI в. Она упоминает о некоем загадочном документе - отписке “из Новгорода от дьяков Андрея Безсонова да от Кузьмы Румянцева о польской памяти”.
Итак, новгородские дьяки сами известили царя о присылке им из Польши письма - “памяти” и вскоре приняли смерть за мнимую измену в пользу поляков. Тотчас после расправы с новгородцами Посольский приказ составил подробный наказ для русских дипломатов в Польше. Если поляки спросят о казнях в Новгороде, значилось в наказе, то на их вопрос должно отвечать ехидным контрвопросом:
“Али вам то ведомо?” и “Коли вам то ведомо, а нам что и сказывати? О котором есте лихом деле с государскими изменниками через лазутчиков ссылались и Бог ту измену государю нашему объявил и потому над теми изменниками так и сталось”. Как видно, лазутчики доставили в Новгород “изменническое” письмо (польскую “память”), дьяки поспешили донести об этом в Москву, но подозрительный царь увидел во всем этом доказательство неверности своих подданных. Посольские наказы обнаруживают всю степень его ослепления. Становится очевидным, что Грозный и его окружение стали жертвой беспримерной мистификации. Усилия литовской секретной службы, имевшие целью скомпрометировать новгородцев с помощью подложных писем, увенчались полным успехом. Утратив доверие к подданным, царь использовал войска, предназначавшиеся для войны с Польшей, на то, чтобы громить свои собственные города. Чтобы окончательно развязать себе руки, он спешно заключил перемирие и через своих послов самонадеянно заявил полякам, что ему сам Бог открыл их сговор с новгородцами.
По иронии судьбы имя главнейшего из новгородских “заговорщиков” кануло в Лету. Из всех современников Грозного один Шлихтинг ненароком обмолвился о нем. Но его рассказ не слишком определенен. Вкратце он сводится к следующему. У некоего Василия Дмитриевича (фамилии его Шлихтинг не знал) служили литовские пленники пушкари. Они пытались бежать на родину, но были пойманы и под пытками показали, будто бежали с ведома господина. Опричники вздернули на дыбу Василия Дмитриевича, и тот повинился в измене в пользу польского короля.
Шлихтинг описал гибель безвестного Василия Дмитриевича как вполне заурядное происшествие. Однако русские документы позволяют установить, что автор “Сказаний” умолчал о самом важном. Первые указания на этот эпизод можно обнаружить в подлинной описи царского архива 70-х гг. XVI в. Среди прочих сыскных дел в архиве хранилась отписка “ко государю в Васильеве деле Дмитриева о пушкарях о беглых о Мишках”. Архивная отписка вполне удостоверяет версию Шлихтинга. Из отписки царь впервые узнал о поимке беглых пушкарей - слуг Василия Дмитриевича. Дорисовать картину помогает синодик опальных, в котором Василий Дмитриевич записан среди лиц, казненных опричниками во время суда на Городище под Новгородом. “Василия Дмитриевича Данилова, Андрея Безсонова дьяка, Васильевых людей два немчина: Максима литвин, Ропнемчин, Кузьминых людей Румянцева” и пр. Приведенная запись синодика вводит нас в самое сердце грандиозного политического процесса, получившего наименование “новгородского изменного дела”. Она позволяет установить, что главной фигурой этого процесса был Василий Дмитриевич Данилов, выдающийся земский боярин периода опричнины. В синодике его окружают главный новгородский дьяк А. Безсонов, слуги второго новгородского дьяка К. Румянцева и, наконец, люди боярина Данилова - беглый литовский пленник Максим, в русской транскрипции “пушкарь Мишка”. Его донос погубил земского боярина, но и сам он разделил участь своей жертвы.
Внимательное сличение источников обнаруживает многие неизвестные ранее факты. Мифический бродяга Петр Волынец принужден уступить место знаменитому боярину Данилову. По существу, новгородское дело, как можно теперь установить, повторило в более широких масштабах дело о заговоре Челяднина. В одном случае удар обрушился на головы митрополита и конюшего, в другом - на архиепископа новгородского и боярина В. Д. Данилова. Как и в деле Челяднина, правительство искало заговорщиков преимущественно в среде нетитулованной старомосковской знати. В Новгороде погибли А. В. Бутурлин, Г. Волынский, несколько Плещеевых. Вопреки целям и стремлениям инициаторов опричнины опричная политика окончательно утратила первоначальную антикняжескую направленность.
Участников “заговора” боярина Данилова обвинили в двух преступлениях. Они будто бы хотели “Новгород и Псков отдати литовскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси хотели злым умышлением извести, а на государство посадити князя Володимера Ондреевича”. Нетрудно заметить, что официальная версия объединяла два взаимоисключающих обвинения. Если новгородцы надеялись посадить на трон угодное им лицо - двоюродного брата царя Владимира Андреевича, то, спрашивается, зачем надо было им “подаваться” в Литву под власть католического государя? Подобный простой вопрос, видимо, не особенно затруднял тех, кто руководил розыском, - Малюту Скуратова и его друзей.
Современники утверждали, будто в новгородском погроме погибло то ли 20, то ли 60 тысяч человек. Историки попытались уточнить масштабы трагедии. Поскольку, рассуждали они, опричники избивали в день в среднем тысячу новгородцев (эту цифру сообщает летописец), а экзекуция длилась пять недель, значит, погибло около 40 тысяч человек. Приведенная цифра лишена какой бы то ни было достоверности. В основе расчета лежат ошибочные исходные данные. Сведения летописи о гибели тысячи человек в день, очевидно, являются плодом фантазии летописца. Помимо всего прочего, опричники не могли истребить в Новгороде 40 тысяч человек, так как даже в пору расцвета его население не превышало 25 - 30 тысяч. Ко времени погрома из-за страшного голода множество горожан покинуло посад либо умерло голодной смертью.
Самые точные данные о новгородском разгроме сообщает синодик опальных царя Ивана Грозного. Составители синодика включили в его текст подлинный “отчет”, или “сказку” Малюты Скуратова, главного руководителя всей карательной экспедиции. Запись сохранила грубый жаргон опричника: “По Малютине скаске в новгороцкой посылке Малюта отделал 1490 человек (ручным усечением), ис пищали отделано 15 человек” В большинстве своем “отделанные” Малютой “православные христиане” принадлежали к посадским низам. Их имена опричников не интересовали. К дворянам отношение было более внимательным. В синодике значатся имена и прозвания нескольких сот убитых дворян и их домочадцев. Суммируя все эти данные, можно сделать вывод о том, что в Новгороде погибло примерно 3 тысячи человек.
Опричный разгром не затронул толщи сельского населения Новгорода. Разорение новгородской деревни началось задолго до нашествия опричников. Погром усугубил бедствие, но сам по себе он не мог быть причиной упадка Новгородской земли.
Санкции против церкви и богатой торгово-промышленной верхушки Новгорода продиктованы были скорее всего корыстными интересами опричной казны. Непрекращавшаяся война и дорогостоящие опричные затеи требовали огромных средств. Государственная казна была между тем пуста. Испытывая финансовую нужду, власти все чаще обращали взоры в сторону обладателя самых крупных богатств - церкви. “Изменное дело” послужило удобным предлогом для ограбления новгородско-псковского архиепископства. Но опричнина вовсе не ставила целью подорвать влияние церкви: она не осмелилась наложить руку на главное богатство церкви - ее земли.
Полагают, что погром Новгорода был связан с необходимостью для государства покончить с последними форпостами удельной децентрализации (А. А. Зимин). Едва ли это справедливо. В период ликвидации Новгородской “республики”, в конце XV в. московское правительство экспроприировало земли всех местных феодалов (бояр, купцов и “житьих людей”) и водворило на их место московских дворян-помещиков. Ко времени опричнины в Новгородской земле прочно утвердились московские порядки. Москва постоянно назначала и сменяла всю приказную и церковную администрацию Новгорода, распоряжалась всем фондом новгородских поместных земель. Влияние бюрократии на местное управление значительно усилилось после упразднения новгородского наместничества в начале 60-х гг. Местный приказной аппарат, целиком зависевший от центральной власти, служил верной опорой монархии. То же самое можно сказать и относительно новгородской церкви. В годы опричнины новгородский архиепископ Пимен оказал много важных услуг царю и его приспешникам. Однако, несмотря на безусловную лояльность новгородской администрации по отношению к опричнине, царь Иван и его сподвижники не очень доверяли новгородцам и недолюбливали Новгород, что объяснялось разными причинами.
По мере того как углублялся раскол между опричниной и земщиной, опричная дума с растущим беспокойством следила за настроениями новгородской “кованой рати” - поместного ополчения, по численности вдвое превосходившего всю опричную армию. Политическое влияние новгородского дворянства было столь значительным, что при любом кризисе боровшиеся за власть группировки старались добиться его поддержки.
В годы боярского правления новгородцы в массе не поддержали Старицкого, и его мятеж был подавлен. Несколько лет спустя новгородцы “всем городом” выступили на стороне бояр Шуйских, которые смогли осуществить переворот и захватить в свои руки бразды правления. Царь закрыл новгородцам доступ на опричную службу, и они испытали на себе произвол опричнины. Неудивительно, что уже в первых опричных процессах замелькали имена новгородцев.
Одной из причин антиновгородских мероприятий опричнины было давнее торговое и культурное соперничество между Москвой и Новгородом. Но несравненно более важное значение имело обострение социальных противоречий в Новгородской земле, связанное с экономическим упадком конца 60-х гг. В жизни некогда независимых феодальных “республик” Новгорода и Пскова социальные контрасты проявлялись в особенно резкой форме. Московские выселения конца XV в. вовсе не затронули основной толщи местного посадского населения, “меньших” людей, оставшихся живыми носителями демократических традиций новгородской старины. В этой среде сохранился изрядный запас антимосковских настроений, питаемых и поддерживаемых злоупотреблениями власть имущих. “Сказание о градех”, известный памятник новгородского происхождения XV в., сообщает о всевозможных непорядках, самый большой их коих - непослушание и буйство “меньших” людей: бояре в Новгороде “меньшими людми наряжати не могут, а меньшие их не слушают, а люди сквернословы, плохы, а пьют много и лихо, только их бог блюдет за их глупость”. Подобные обличения не утратили актуальности и ко времени опричнины. Голод, охвативший Новгородскую землю накануне опричного нашествия, усилил повсюду элементы недовольства. Опричные власти, сознавая опасность положения, обрушили на низы террор.
В дни новгородского разгрома Грозный уведомил митрополита Кирилла об “измене” новгородского архиепископа. Митрополит и епископы поспешили публично осудить жертву опричнины. Они отправили царю сообщение, что приговорили “на соборе новгородцкому архиепископу Пимену против государевы грамоты за его бесчинье священная не действовати”. Пимен был выдан опричнине головой. Но высшее духовенство переусердствовало, угождая светским властям. В новом послании Кириллу царь предложил не лишать Пимена архиепископского сана “до подлинного сыску и до соборного уложения”.
Хотя Иван IV и не ждал противодействия со стороны напуганного духовенства, все же накануне суда он предпринял шаги, которые послужили предостережением для недовольных церковников. Опричники обезглавили рязанского архимандрита и взяли под стражу еще несколько членов священного собора. Всем памятно было, что Пимен председательствовал на соборе, осудившем Филиппа. Теперь он разделил участь своей жертвы. Покорно следуя воле царя, высшие иерархи церкви лишили новгородского архиепископа сана и заточили в небольшом монастыре под Тулой, где он вскоре же умер.
Арестованные в Новгороде “сообщники” Пимена в течение нескольких месяцев томились в Александровской слободе. Розыск шел полным ходом. Царь делил труды с Малютой Скуратовым, проводя дни и ночи в тюремных застенках. Опальные подвергались мучительным пыткам и признавались в любых преступлениях. Как значилось в следственных материалах, “в том деле с пыток (!) многие (опальные) про ту измену на новгородского архиепископа Пимена и на его советников и на себя говорили”.
Кровавый погром Новгорода усилил раздор между царем и верхами земщины. По возвращении из новгородского похода Грозный имел длительное объяснение с государственным печатником Иваном Висковатым. Выходец из низов, Висковатый сделал блестящую карьеру благодаря редкому уму и выдающимся способностям. С первых лет казанской войны дьяк возглавлял Посольский приказ. Иван IV, как говорили в Москве, любил старого советника, как самого себя. Печатник отважился на объяснение с Грозным после того, как опричники арестовали и после жестоких пыток казнили его родного брата. Он горячо убеждал царя прекратить кровопролитие, не уничтожать своих бояр. В ответ царь разразился угрозами по адресу боярства. “Я вас еще не истребил, а едва только начал, - заявил он, - но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось!”.
Дьяк выразил вслух настроения земщины, и это встревожило Грозного, Оппозиция со стороны высших приказных чинов, входивших в Боярскую думу, явилась неприятным сюрпризом для царских приспешников. Чтобы пресечь недовольство в корне, они арестовали Висковатого и нескольких других земских дьяков, объявив их “советниками” Пимена. Так новгородский процесс перерос в “московское дело”. Суд над московской верхушкой завершился в течение нескольких недель. 25 июля 1570 г. осужденные были выведены на рыночную площадь, прозывавшуюся в народе Поганой лужей. Царь Иван явился к месту казни в окружении конных стрельцов. Приготовления к экзекуции и появление царя с опричниками вызвали панику среди столичного населения. Люди разбегались по домам. Такой оборот дела озадачил Грозного, и он принялся увещевать народ “подойти посмотреть поближе”. Паника понемногу улеглась, и толпа заполнила рыночную площадь. Обращаясь к толпе, царь громко спросил: “Правильно ли я делаю, что хочу покарать своих изменников?”. В ответ послышались громкие крики:
“Живи, преблагой царь! Ты хорошо делаешь, что наказуешь изменников по делам их!”. “Всенародное одобрение” опричной расправы было, конечно, фикцией.
Стража вывела на площадь примерно 300 опальных людей, разделенных на две группы. Около 180 человек были отведены в сторону и выданы на поруки земцам. Царь “великодушно” объявил народу об их помиловании. Вслед за тем дьяк стал громко “вычитывать вины” прочим осужденным, и начались казни. Печатника Висковатого привязали к бревнам, составленным наподобие креста. Распятому дьяку предложили повиниться и просить царя о помиловании. Но гордый земец ответил отказом. “Будьте прокляты, кровопийцы, вместе с вашим царем!” - таковы были его последние слова. Печатника разрезали на части живьем. Государственный казначей Никита Фуников также отказался признать себя виновным и был заживо сварен в кипятке. Затем палачи казнили главных дьяков московских земских приказов, бояр архиепископа Пимена, новгородских дьяков и более 100 человек новгородских дворян и дворцовых слуг.
Казнь московских дьяков была лишь первым актом “московского - дела”. За спиной приказных людей маячила боярская знать. Висковатый и Фуников получили свои чины благодаря покровительству бояр Захарьиных, сосредоточивших в своих руках управление земщиной и распоряжавшихся при дворе наследника царевича Ивана, их родственника по материнской линии.
Опричники готовились учинить в Москве такой же погром, как и в Новгороде. В день казни Висковатого царь объявил народу с Лобного места, что в мыслях у него было намерение погубить всех жителей города, но он сложил уже с них гнев. Перспектива повторения в столице новгородских событий пугала руководителей земщины. Возможно, Захарьины пытались использовать свое влияние на наследника, чтобы образумить царя и положить предел чудовищному опричному террору.
Отношения между царем и наследником были натянутыми. Вспыльчивый и деспотичный отец нередко поколачивал сына. Между тем царевичу исполнилось семнадцать лет, и он обладал нравом не менее крутым, чем отец. Грозный давно не доверял Захарьиным и боялся, как бы они не впутали его сына в придворные распри.
Подозрения царя насчет тайных интриг окружавшего царевича боярства зашли столь далеко, что за месяц до московских казней он публично объявил о намерении лишить сына прав на престол и сделать своим наследником “ливонского короля” Магнуса. Достаточно проницательные современники отметили, что царь хотел лишь нагнать страху на земских бояр и припугнуть строптивого сына. Однако его опрометчивые заявления, сделанные в присутствии бояр и послов, вызвали сильное раздражение в окружении наследника.
В памяти народа сохранилось предание о том, как и почему грозный царь разгневался на сына. Из уст в уста передавали народные сказители историю о том, как царь Иван Васильевич вывел измену из Пскова и из Новгорода и призадумался над тем, как бы вывести измену из каменной Москвы! Малюта - злодей Скуратов сказал тогда царю, что не вывести ему изменушку до веку, пока сидит Супротивник (сын) супротив него. Поверив Малюте, Грозный велел казнить наследника, но за него вступился боярин Никита Романович:
“Ты, Малюта, Малюта Скурлатович! Не за свой ты кус примаешься, ты етим кусом подавишься!”. Благодаря заступничеству дяди царский сын был спасен.
В основе “сказов” лежали реальные факты. Бежавший в Польшу слуга царского лейб-медика, осведомленный обо всех дворцовых тайнах, сообщил полякам, что после новгородского похода в царской семье начался глубокий раздор: “Между отцом и старшим сыном возникло величайшее разногласие и разрыв, и многие пользующиеся авторитетом знатные люди с благосклонностью относятся к отцу, а многие к сыну, и сила в оружии!”. Так как сила была на стороне царя, он подверг сторонников сына жестоким гонениям. Боярин С. В. Яковлев-Захарьин состоял в родстве с наследником. Опричники убили его вместе с малолетним сыном Никитой. Московское дело скомпрометировало земского боярина В.М.Юрьева-Захарьина. Сам Юрьев несколько лет как умер, но царь выместил гнев на членах его семьи. Он велел убить дочь Юрьева и его внука и не позволил похоронить их тела по христианскому обычаю. Для царевича Ивана казнь троюродной сестры должна была послужить уроком.
На рубеже 1560 - 1570-х годов в России воцарилась разруха. Причиной ее были стихийные бедствия, приведшие к двухлетнему неурожаю. Голодная смерть, а затем эпидемия чумы косили население городов и деревень.
Соседи использовали ослабление России. В 1571 г. крымский хан со своей ордой вторгся в русские пределы и сжег дотла Москву, В следующем году татары попытались захватить русскую столицу, но были наголову разгромлены объединенным земским и опричным войском в многодневном сражении на подступах к Москве.
Стихийные бедствия и татарские набеги приносили неописуемые бедствия. Но опричники были в глазах народа страшнее татар. Царь оправдывал введение опричнины необходимостью искоренить “неправду” бояр-правителей. Как говорят очевидцы, земские суды получили от царя распоряжение, которое дало новое направление всему правосудию. Распоряжение гласило: “Судите праведно, наши виноваты не были бы”. Следуя таким указаниям, судьи перестали преследовать грабителей и воров из числа опричников. В годы опричнины процветали, как никогда, политические доносы. Опричник мог подать жалобу на земца, будто тот позорит его и всю опричнину. Земца в этом случае ждала тюрьма, а его имущество доставалось доносчику. В разоренной чумой и голодом стране, где по дорогам бродили нищие и бродяги, а в городах не успевали хоронить мертвых, опричники безнаказанно грабили и убивали людей. Разумеется, царь Иван и его приспешники не поощряли прямой разбой, но они создали опричные привилегии и подчинили им право и суд, возвели кровавые погромы в ранг государственной политики. Следовательно, на них лежала главная вина за беззакония опричнины.
Историческое значение опричнины определялось тем, что она ускорила становление самодержавных порядков в России. Ее террор нанес большой ущерб экономике и культуре страны. От казней Грозного пострадали прежде всего города, являвшиеся центрами средневековой цивилизации. Кровавый кошмар наложил печать на все стороны политической жизни русского общества.
Существенным следствием опричной политики было расширение фонда государственной земельной собственности в России. Важное значение имели также массовые выселения помещиков из опричных уездов.
Вотчина существовала на Руси в течение столетий. Традиции и правовые нормы вотчинной земельной собственности, разработанные значительно лучше, чем нормы поместного права, оказывали прямое воздействие на поместную практику. Помещики стремились превратить поместье в традиционную наследственную форму собственности. Однако преодолеть сопротивление государства им не удалось. Опричнина с ее насильственными массовыми переселениями помещиков из одних уездов в другие стала важнейшим этапом истории формирования государственной земельной собственности в России. Опричные насилия явились веским доказательством того, что после столетнего существования поместной системы казна сохранила реальное право собственности на все поместные земли и распоряжалась ими, нисколько не считаясь с правами временных держателей земли - помещиков. В поместной практике уже в XVI в. появились черты, сближавшие ее с вотчинной формой землевладения. Но процесс сближения поместной и вотчинной собственности резко усилился лишь в XVII в.
Нарастание самодержавных тенденций в XVI в. было неразрывно связано с образованием и расширением колоссального фонда государственной земельной собственности.
Новгородское дело вызвало страх и замешательство среди вождей опричнины, сохранивших способность сообразовывать свои действия со здравым смыслом. Афанасий Вяземский тайно предупредил новгородского архиепископа Пимена о грозившей ему опасности. Открыто возражать против планов царя Вяземский не решился. Только поэтому он и смог сопровождать Грозного в новгородском походе. Но в опричном правительстве были люди, значительно более независимые в своих суждениях и поступках, чье влияние основывалось на подлинных заслугах. К их числу принадлежал выдающийся воевода боярин А. Д. Басманов, не участвовавший в карательном походе. Когда царь дознался, что Вяземский поддерживал тайные сношения с Пименом, он окончательно убедился, что измена проникла в его ближайшее опричное окружение. Воображение рисовало Грозному картину грандиозного заговора, объединившего против него всех руководителей земщины и опричнины.
Падение старого опричного руководства, несомненно, было следствием интриг со стороны руководства сыскного ведомства опричнины - Малюты Скуратого-Бельского и Василия Грязнова. Эти люди были типичными представителями низшего дворянства, выдвинувшегося в годы опричнины. В отличие от Басмановых и Вяземского они не играли никакой роли при учреждении опричнины. Лишь разоблачение новгородской “измены” позволило им получить низшие думные чины, а затем устранить старых и наиболее авторитетных вождей опричнины и захватить руководство опричным правительством.
Те, кто затеял опричный террор, сами стали его жертвами. Боярин А. Д. Басманов был умерщвлен собственным сыном, послушно выполнившим царский приказ. Оружничий Вяземский умер в тюрьме, ясельничий Зайцев был повешен на воротах собственного дома. Среди высших дворцовых чинов уцелел один постельничий Дмитрий Годунов. Его выручил свояк Малюта Скуратов.
Падение старого опричного руководства разрушило круговую поруку, связывавшую членов опричной думы. Состав думы пополнился земцами, многие их которых испытали злоупотребления опричнины. Члены новой опричной думы, по-видимому, стали сознавать опасность деморализации охранного корпуса. Опричники, повествует Штаден, творили в земщине такие беззакония, что сам великий князь объявил наконец: “Довольно!”. Казнь Басманова ознаменовала конец целой полосы в истории опричнины. Подвергнув опале тех, кто создал опричнину, царь велел подобрать жалобы земских дворян и расследовать самые вопиющие преступления опричников.
Московские князья пролили немало крови, чтобы сокрушить великокняжеские столицы и Новгородскую “республику”. К 1569 г. Иван IV собрал в опричнине почти все великокняжеские столицы Владимиро-Суздальской земли - Суздаль, Ярославль, Ростов. Осенью 1571 г. в опричнину была зачислена половина Новгорода Великого. Опричнина все более напоминала некую антимосковскую коалицию, противостоящую оплоту боярской крамолы - столице.
Царь отменил опричнину в конце лета 1572 г. При этом он сохранил “двор”, включавший “дворовую думу” и реорганизованный охранный корпус. Желая предотвратить критику сумасбродной затеи, самодержец запретил подданным упоминать самое имя опричнины.
Отмена опричнины означала прекращение чрезвычайного положения. Чтобы сохранить неограниченную власть и помешать московкой Боярской думе вернуть себе прежнее влияние, царь сделал новый неожиданный ход. Он решил противопоставить боярской Москве поместный Новгород и тем самым ограничить влияние “царствующего града”. Виднейшие руководители “двора” и многие “дворовые” дети боярские отказались от поместий в опричных уездах и получили обширные поместья в земских пятинах Новгорода. В начале 1574 г. в Литве стало известно, что Иван IV посадил наследника “на царство на Новгороде Великом”. Пожалование носило скорее всего формальный характер, но оно возвело царевича Ивана в ранг соправителя отца. Грозный не забыл, что его отец Василий III получил сначала новгородский, а затем московский трон.
Поели гибели М. Скуратова иерархию дворовых чинов возглавил В. И. Умного-Колычев, ставший “дворовым” боярином. Первое послеопричное правительство просуществовало около трех лет. Борьба в недрах “дворовой” думы разрешилась кровью. Одержав верх, Б. Бельский, Нагие и Годуновы послали на эшафот В. И. Умного. Розыск о “заговоре” дворовых чинов вылился во второе “новгородское дело”. В измене были заподозрены лица из ближайшего окружения наследника царевича Ивана. Как правитель Новгорода царевич был тесно связан с высшими должностными лицами города. В конце опричнины в Новгород был прислан архиепископ Леонид, а опричную администрацию Новгорода возглавил А. Старого-Милюков. В 1575 г. Леонид был арестован и умер в заточении, а Милюков казнен. Несколько позже царь приказал убить П. В. Юрьева-Захарьина, брата и придворного наследника престола.
Страх перед множившейся изменой преследовал царя, как кошмар. “Двор” утратил в глазах мнительного самодержца значение надежной военной силы. Б. Бельский и другие ближние люди настаивали на возрождении опричнины. Но Иван IV не мог учредить опричнину без санкции Боярской думы. Чтобы сохранить видимость законности в Русском государстве, царь прибегнул к мистификации. Он отрекся от трона в пользу служилого татарского “царя” Симеона Бекбулатовича. Однако вместо царского титула хан получил лишь титул великого князя. Вслед за тем князь “Иванец Московский” обратился к Симеону со смиренной просьбой разрешить ему выкроить себе “удел” и “перебрать людишек”. Переход в удел сопровождался введением в государстве чрезвычайного положения. Санкция на это была получена не от Боярской думы, а от “великого князя”, фиктивно возглавившего земщину. В удел попали древний Ростов, Псков, Дмитров, Старица, Зубцов, Ржев. Большая часть удельных владений не была в опричнине. Отбор земель в удел выразил недоверие царя к бывшим опричникам.
Сформировав удельное войско, Иван IV произвел аресты и казни в земщине. Репрессии вновь обрушились на высший орган монархии - Боярскую думу. Казни подверглись старейший член думы князь А. П. Куракин, боярин И. А. Бутурлин, окольничие Д. А. Бутурлин и Н. В. Борисов, трое высших чинов из приказов. Отрубленные головы были подброшены на двор к митрополиту Антонию, подворья Мстиславского и Шереметева. На Романовых-Юрьевых был наложен огромный штраф. Большинство казненных ранее успешно служили в опричнине.
Вторая опричнина просуществовала год, после чего самодержец “свел” Симеона из Москвы на великое княжество Тверское. Учреждение удела не привело к массовой резне и погромам. Трагедия обернулась фарсом. Опасаясь остаться без преторианцев, самодержец сохранил реорганизованный “двор” до последних дней жизни.
Массовые конфискации поместий и перемещения помещиков из уезда в уезд при “удельном” правительстве дали дворянам-землевладельцам новые доказательства того, что казна не намерена поступиться своими правами в качестве реального собственника всего фонда государственных поместных земель. Организация поместной системы помогла преодолеть кризис боярского сословия в XV в. Но процесс дробления имений, породивший этот кризис, не прекратился в последующее время. Данные новгородских писцовых книг показывают, сколь быстро дробились и мельчали поместья в 1500 - 1540-х годах. Кризис поместной системы был усугублен “великим разорением” 1570 - 1580-х годов, вызванным крупными стихийными бедствиями, военным поражением и другими причинами. Разорение не только приостановило рост поместных земель, но и привело к резкому сокращению поместного фонда. Между тем биологический процесс размножения дворянских семей оставался во второй половине XVI в. столь же интенсивным, как и в первой половине. Число мелких поместий в Новгороде, почти удвоившееся в первой половине столетия, должно было удвоиться во второй половине. Но этого не произошло. Массовое разорение измельчавших поместий привело к тому, что к началу 1580-х годов в Новгороде запустело около 43% всего поместного фонда, а из списков помещиков, известных по писцовым книгам 1540-х годов, исчезло около 220 фамилий (63%). (Эти данные приведены в “Аграрной истории Северо-Запада России”). Некоторые помещичьи семьи стали жертвами опричных казней и выселении. Но репрессии затронули прежде всего знатных помещиков, численность которых была сравнительно невелика. Многочисленное мелкопоместное дворянство Новгорода пострадало не столько от террора, сколько от экономических бед.
Превращение государственной (поместной) собственности в ведущую форму землевладения изменило систему налогообложения в стране. Казна реализовала право собственника земли через высокие платежи и повинности. Чрезмерный рост податей стал одной из главных причин упадка деревни во второй половине XVI в. Судя по новгородским материалам, крестьяне в последней трети столетия резко сократили свои пашенные наделы, не имея средств для уплаты податей. В старину единицей обложения было одно крестьянское хозяйство (обжа). Теперь в обжу клали 2, 3, 5 и более крестьянских хозяйств. Собрать деньги с карликовых наделов было практически невозможно. Казна повышала поборы, а крестьяне сокращали запашку. В итоге и государство, и подданные несли огромные убытки. После ста лет московского владычества Новгородская земля превратилась в огромный пустырь.
Царь Иван был одним из первых правителей, стремившихся всемерно развивать торговые связи со странами Западной Европы через Белое и Балтийское моря. В ходе Ливонской войны 1558 - 1583 гг. Россия предприняла попытку завоевать земли Ливонского ордена в Прибалтике. Однако в конфликт были вовлечены Литва и Польша, Швеция и Дания. Польский король Стефан Баторий в ходе трех военных кампаний нанес поражение России. Оставшись без союзников, царь не смог вести одновременную войну с Речью Посполитой, Швецией и степными Ордами.
Поражение в Ливонской войне и изгнание русских из Прибалтики положили начало крушению империи. Лишь на Востоке Россия добилась ряда успехов.
В середине XVI в. сибирский хан Едигер признал себя вассалом царя, завоевавшего Казань. Благодаря этому обстоятельству богатые купцы-солепромышленники Строгановы, не встречая сопротивления со стороны сибирского хана, утвердились в Приуралье, построив там укрепленные городки. Сибирь порвала вассальные отношения с Россией после того, как Едигер был изгнан из своей столицы ханом Кучумом из Бухары. Воспользовавшись катастрофическим поражение России в конце Ливонской войны, Кучум попытался изгнать русских с Урала. Войска Кучума пришли на помощь местным племенам, восставшим против власти русских. Строгановы послали гонцов на Волгу и наняли на службу атамана Ермака Тимофеевича с отрядом вольных казаков. Получив отпор со стороны казаков, сибирские татары покинули владения Строгановых и устремились на север, где приступили к осаде города Чердынь. В Сибири не осталось крупных воинских сил, и Ермак поспешил использовать это обстоятельство. Бросив Строгановых на произвол судьбы, он отправился за Урал, рассчитывая захватить там богатую добычу. Согласно летописям XVII в., Ермак покорил Сибирь в 1581 г. Со времен Н. М. Карамзина эта дата приобрела значение аксиомы. Критический анализ писем Грозного к Строгановым за 1581 - 1582 гг. позволяет выяснить происхождение ошибки Н.М.Карамзина. Ермак отправился в поход на легких речных судах. Поход начался 1 сентября 1582 г., а уже 26 октября казаки захватили Кашлык. Ермак не был послан в Сибирь ни царем, ни Строгановыми. Ввиду неудач на западных границах Иван IV пытался избежать войны с Кучумом и послал вслед Ермаку приказ прекратить поход за Урал. Однако приказ запоздал. Пять казачьих сотен нанесли поражение Сибирской орде, так как Кучум не имел сил для обороны. Вся его армия в момент нападения Ермака была занята осадой Чердыни. Захватив Кашлык, казаки не имели возможности покинуть Сибирь с добычей, так как наступила зима и реки покрылись льдом. После зимовки казаки объявили Сибирь владениями царской короны и обложили местные племена данью. Завоевание Сибири положило начало продвижению русских в глубь великого Азиатского континента.
Влияние личности Ивана Грозного на события его времени было неодинаковым в разные периоды. Будучи человеком душевно неуравновешенным, легко поддающимся внушениям, царь постоянно подчинялся влиянию фаворитов. Без их совета он не мог обойтись при решении как политических, так и личных дел. Сильвестр был первым учителем жизни Ивана. Адашев увлек его замыслом обширных реформ. Алексей Басманов, один из лучших воевод XVI в., внушил ему мысль об опричнине - правлении, основанном на неограниченном насилии. Но сколь бы долго ни подчинялся Грозный влиянию временщиков, он в конце концов безжалостно уничтожал их.
Предки Грозного принадлежали к древним аристократическим фамилиям. Среди них были варяжский конунг Игорь, византийская императорская династия Палеолог, ордынские “цари” Чингизиды, литовские князья и сербские владетели. К XVI веку четко обозначились признаки вырождения московской династии. Брат Ивана IV был глухонемым от рождения идиотом, его старший сын страдал сильной неврастенией, средний - слабоумием, младший - эпилепсией.
В дни отречения от престола царь пережил сильное нервное потрясение, вызвавшее тяжелую болезнь. Внезапные вспышки ярости, невероятная подозрительность, мстительность и нечеловеческая жестокость свидетельствовали о каком-то нервном заболевании. По мнению ряда историков, Иван IV с юности страдал паранойей, и именно развитие недуга привело к террору. Такое суждение вызывает сомнение. Во-первых, судить о царской болезни достаточно трудно ввиду отсутствия “истории болезни”. Черпать сведения о психическом состоянии Грозного приходится из памфлетов, написанных его противниками. Во-вторых, террор имел свои механизмы, и его фазы не соответствовали фазам заболевания монарха. Кровавые репрессии достигли апогея за 14 лет до смерти Ивана. Симптомы же заболевания появились в конце жизни царя, когда казни прекратились. Жестокость Грозного объяснялась не одними только патологическими причинами. Вся мрачная, затхлая атмосфера средневековья была проникнута культом насилия, пренебрежения к достоинству и жизни человека, пропитана всевозможными грубыми суевериями. Царь Иван Васильевич не был .исключением в длинной веренице средневековых правителей-тиранов.
Немало мифов было порождено многочисленными браками Ивана IV. Суждения о личности российского самодержца были бы неполными без фактов такого рода. Первую свадьбу царь отпраздновал в шестнадцать лет. Правительство провело перепись невест по всей стране, но те не успели собраться в Москву на смотрины. Ивану сосватали сироту боярышню Романову. Первый брак Грозного был по-своему счастливым и во всяком случае самым длительным. Он продолжался тринадцать лет. Царица родила в браке шесть детей, но четверо из них умерли в младенческом возрасте.
Второй брак Ивана IV длился восемь лет. Мария Черкасская родила сына, но тот умер в младенчестве. Две первые жены Грозного умерли, не дожив до 30 лет. Едва Иван IV овдовел, в государстве провели новую перепись невест. Нисколько не считаясь с волей родителей, гонцы свезли в Слободу 2000 девушек. Страну захлестнул террор, который смел все моральные запреты в жизни Грозного. Богодачный государь растлевал девственниц, затем выдавал их замуж за своих опричных слуг. В результате смотрин невестой царя стала 16-летняя коломенская дворянка Марфа Собакина. После обручения Марфа внезапно заболела, но царь “положился на Бога” и сыграл свадьбу. Так и не став фактической женой государя, Собакина умерла. Свахами Марфы были жена и дочь Малюты Скуратова. Видимо, обер-палач сосватал Грозному свою родственницу и тем самым породнился с царской семьей. Скуратов внушил Ивану IV мысль, что Марфу отравили “изменники”. Четвертым браком монарх был женат на Анне Колтовской, пятым - на Анне Васильчиковой. Оба брака были непродолжительными. Царицы были насильственно пострижены и закончили жизнь в монастыре. Некоторое время царь жил с вдовой дьяка Василисой Мелентьевой, которую он искренне любил. Василиса вскоре же умерла. Новый фаворит А. Ф. Нагой сосватал Грозному свою племянницу Марию. Невзирая на рождение сына Дмитрия, Иван IV готовился расторгнуть брак с Нагой, чтобы жениться на английской принцессе. Смерть помешала седьмому браку благочестивого монарха.
Характерной чертой Грозного была его склонность к юродству и покаянию. В письмах к духовным пастырям самодержец признавался во всевозможных грехах - пьянстве, блуде, прелюбодействе, убийствах, грабежах, всяком злодействе. Случалось, что на пирушках в кругу друзей Грозный бахвалился грехами. Если верить английскому современнику Горсею, пользовавшемуся доверием царской семьи, Иван IV хвастался тем, что “испортил” тысячу девственниц и лишил жизни тысячи своих незаконнорожденных детей. Известно, что монарх в порыве гнева избил наследника царевича Ивана и его беременную жену. Сноха разродилась мертвым сыном, а царевич умер от страшного потрясения. Грозный убил наследника нечаянно. Незаконнорожденных детей он губил вполне сознательно, считая их порождением греха и ада.
Завоевательные войны Грозного заложили основы “Московского царства” - Российской империи. Опричнина определила внутренний строй самодержавной монархии. Россия пережила первую в своей истории эпоху террора, который оказал огромное влияние на ее политическую культуру и традиции.
Грозный верил в свою исключительную миссию на земле. Он “сам для себя стал святыней и в помыслах своих создал целое богословие политического самообожания в виде ученой теории своей царской власти” (В. О. Ключевский). Доктрина Грозного не была плодом исключительно его фантазии и высокомерия. Для массового сознания средневековья характерна была вера в священный характер власти монарха и святость его особы. Все искусство той эпохи было связано с литургией и богословием. Этим определялась роль монарха и его двора в художественном творчестве своего времени. Великий государь стоял в центре всех церковных церемоний и пользовался высшим авторитетом в религиозных делах. Казна располагала средствами, без которых невозможно было осуществить крупные культурные и художественные проекты. Инициатива таких проектов исходила в XVI в. чаще всего от царского двора, действовавшего вместе с церковным руководством.
В период раздробленности церковная жизнь в разных землях утратила единообразие. В княжествах появились свои святые и житийная литература, свой круг церковного чтения, возникли черты своеобразия в обрядах. Московские власти были озабочены тем, чтобы привести страну к единой вере. Подчинившись Москве, Новгород остался крупнейшим культурным центром России, С Новгородом связан один из самых значительных проектов XVI в., ставивших целью преодоление разобщенности в церковной жизни страны. Будучи архиепископом, Макарий взялся за составление полного собрания всех “святых книг, которые в Русской земле обретаются”. Прежде ежемесячное чтение - “Минеи четьи” - включали почти исключительно “Жития” святых и некоторые поучения. Макарий объединил усилия книжников, переводчиков и писцов, чтобы собрать из разных мест, перевести и “исправить”, переработать или сочинить заново десятки и сотни священных книг, слов, житий, посланий. В предисловии к “Минеям” Макарий сообщал читателю, что собирал “святые великие книги” двенадцать лет. Первый экземпляр был изготовлен в Новгороде для Софийского дома. После избрания Макария на митрополичью кафедру работы по составлению “Миней” приобрели более широкий размах. Проект заинтересовал царя Ивана, и он заказал том “Миней” для себя лично. Еще один том был изготовлен для Успенского собора в Кремле. О значении Новгорода как центра книжной культуры свидетельствует тот факт, что основная работа над так называемыми московскими томами “Миней” была проведена в новгородских книжных мастерских, а в столице названные тома “Миней” лишь получили окончательное оформление.
Первые московские иерархи, присланные в Новгород на епископство, стремились навязать новгородцам культ московских святых. Митрополит Макарий первым осознал необходимость создания единого пантеона чудотворцев ради объединения церкви. В 1547 г. и 1549 г. Макарий провел два церковных собора, учредивших культ 39 чудотворцев (старых было немногим более двадцати, не считая местных святых). Среди вновь канонизированных чудотворцев самую большую группу составляли новгородские подвижники (5 новгородских епископов, 3 игуменов и юродивых из Новгородско-Псковской епархии). При своей жизни почти все они выступали как сторонники независимости Новгорода и противники Москвы. Канонизировав их, руководство московской митрополии совершило мудрый шаг.
В 1551 г. в Москве собрался церковный собор, на который съехалось духовенство со всех концов России. Роль этого собора в истории московского православия отдаленно напоминала роль Тридентского собора в истории католического мира. Царь Иван IV обратился к собору со ста вопросами, резко и без обиняков указывая на церковные непорядки. Духовенство дало ответ на царские вопросы в ста главах, отчего и сам собор получил наименование Стоглавого.
Новгород выступил с инициативой объединения церковных традиций и святынь, поэтому и царские вопросы, и ответы духовенства пестрят ссылками на новгородские обряды и новгородскую старину. Однако примирение новгородской и московской старины оказалось делом сложным. Москвичи крестились двумя перстами и пели “Аллилуйю” дважды в отличие от новгородцев, которые осеняли себя троеперстным знамением и возглашали тройную “Аллилуйю”. Будучи на архиепископстве в Новгороде, Макарий всецело признавал обряды новгородцев. Однако, оказавшись в Москве на митрополии, он должен был отступить от новгородского канона. При решении вопросов об обрядности московское духовенство не сочло необходимым обратиться к греческим уставам и практике греческой церкви. Постановления Стоглавого собора доказывали, что Русь все больше отходила от византийского наследства. Местная русская старина энергично вытесняла греческие предания. Стоглавый собор без обсуждения принял постановление о двоеперстном знамении, видимо, вследствие вмешательства светских властей. Превращение России в Святорусское царство усилило зависимость церкви от государства. Поведение самодержца и его ближайшего окружения само по себе стало эталоном религиозного благочестия. Никакие преступления и грехи не могли поколебать репутацию Грозного как великого и благочестивейшего государя.
Ориентация общества на русскую старину приобретала многообразные формы. В середине XVI в. любимец царя Сильвестр составил “Домострой” (наставления для домашней жизни). Идеал “Домостроя” - расчетливый хозяин, который властно вершит семейные дела в соответствии с христианскими нормами морали. “Домострой” требовал почитания главы семьи, царя земного, а более всего царя небесного, ибо “сей (царь) времен, а небесный вечен”. Сочинения Сильвестра превратились со временем в символ патриархальности Московской Руси.
Приход на митрополию Макария и реформы благоприятствовали оживлению церковной мысли. После двадцатилетнего заточения получил свободу Максим Грек, вновь взявшийся за перо. Ратуя за духовное возрождение общества, Максим выступил с яркой обличительной проповедью против монастырских стяжаний, ростовщичества, лихоимства. Ученики Нила Сорского, затаившиеся после расправы с Вассианом Патрикеевым в своих скитах на Белоозере, подняли голову. Их признанным вождем стал старец Артемий из Порфирьевой пустыни. По инициативе сторонников реформ Артемий был вызван с Белоозсра и занял пост игумена Троице-Сергиева монастыря. Монастырь был один из крупнейших землевладельцев страны, и из-за разногласий с монахами старцу пришлось вскоре покинуть свой пост. Вслед за своим учителем Нилом Артемий осуждал мысль о греховности чтения Евангелия простыми людьми, не видел еретичества во всякой вольной мысли, стремящейся познать истину. Артемий не признавал авторитет учителя осифлян Иосифа Санина, настоявшего на сожжении еретиков в 1504 г. В кругу учеников Артемий выражал сомнения по поводу вины казненных вольнодумцев. Выступления Артемия воскресили давний конфликт между нестяжателями и осифлянами. Конфликт имел принципиальное значение для судеб русской духовной культуры. Победа нестяжателей обеспечила бы более свободное развитие русской мысли. Однако верх одержали осифляне, организовавшие суд над московскими вольнодумцами Матвеем Башкиным и знатными дворянами Борисовыми. Поборник Евангелия Башкин отстаивал идеи любви к ближнему и равенство людей. Подобно Максиму Греку, Ивану Пересветову и Сильвестру Башкин заявлял о недопустимости рабства (холопства). Он освободил своих холопов и призывал других сделать то же. На суде Башкина и Борисовых обвинили в том, что они “развратно” толковали Евангелие, “хулили” Христа, утверждая его неравенство с Богом-отцом, называли иконы “идолами окаянными”, считали баснословием “все божественное писание”. Получив донос на Башкина, царь решил поручить розыск о ереси Максиму Греку и Артемию. Однако те отказались быть судьями. Тогда за розыск взялись осифляне. Не выдержав пыток, Башкин признал себя виновным и сказал, что принял “злое учение” из Литвы. Осифляне были недостаточно осведомлены о взглядах протестантов и поспешили объявить Башкина и его учителей “латинниками” (католиками). Однако Курбский называл русских вольнодумцев лютеранами. Взгляды Башкина и Борисовых служили эхом Реформации, бушевавшей в Европе.
Во время суда и розыска Артемий без ведома царя уехал из столицы на Белоозеро. За такое самовольство он был арестован и доставлен в Москву под стражей. Артемий не считал злоумышленником Башкина, не считал его толкования Евангелия еретическими, а потому старца сочли единомышленником еретика. С обвинениями против Артемия выступили игумен Кирилло-Белозерского монастыря Симеон, бывший игумен Ферапонтова монастыря Нектарий и др. Заволжские старцы лишились поддержки северного центра русской духовности - Кирилло-Белозерского монастыря, что и предопределило судьбу нестяжательства в целом. Артемий был отлучен от церкви и сослан на Соловецкие острова. Власти арестовали также “сообщника” Артемия Феодосия Косого. Беглый холоп Феодосии подвергал самой решительной критике институт рабства и с позиций рационализма критиковал священное писание: отвергал догмат о Троице, видел в Христе не Бога, а человека, отрицал бессмертие души, не верил в чудеса.
При Иване III разоблачение вольнодумцев завершилось их сожжением на костре. Иван IV, увлеченный идеями реформ, воспротивился казням. Башкин попал в тюрьму, старец Артемий - в Соловецкий монастырь. Большинству осужденных удалось впоследствии бежагь в Литву. Некоторые из них примкнули к Реформации. Один из русских еретиков заслужил в Литве название “второго Лютера”. В Москве его должны были сжечь на костре, но, по словам еретика, царь отменил смертный приговор.
Процесс Башкина воздвиг барьер на пути западных культурных влияний, шедших на смену византийской традиции. Показательна история введения на Руси книгопечатания.
Иван IV начал хлопотать о заведении типографии в Москве после своей коронации и первых церковных реформ. В 1548 г. по его поручению саксонец Г. Шлитте взялся нанять на царскую службу и привезти из Германии в Москву печатника, гравера, переплетчика и бумажного мастера. Два года спустя Иван IV просил датского короля Кристиана III прислать ему мастера для заведения типографии. В мае 1552 г. король известил Ивана, что направляет в Россию Г. Миссенгейма с книгами, предназначенными для перевода и издания в Москве. Мастер прибыл в Россию не позднее осени 1552 г., подтверждением чему служат слова русских первопечатников о том, что в Москве начали “изыскивати мастеров печатных книг” (начали учиться типографскому делу) в 7061 году от сотворения мира. Названный год начинался как раз осенью 1552 г. Король писал, что Миссенгейм может напечатать несколько тысяч экземпляров книг, а следовательно, у мастера были с собой все необходимые принадлежности. Однако попытка основать типографию в Москве на первых порах не удалась. Датчанин явился в Москву с Библией и двумя другими книгами, “в коих (как сообщал Кристиан III) содержится сущность нашей христианской веры”. Ознакомившись с датскими книгами, русское духовенство убедилось, что христианская вера короля весьма далеко отстоит от православной веры. Будучи лютеранином, Кристиан III надеялся увлечь царя идеей борьбы с католицизмом. Но его надежды не оправдались. Московские власти категорически воспротивились переводу и публикации протестантских книг. Введение книгопечатания на Руси было надолго задержано процессом Башкина 1553 г., показавшим, что протестантская ересь уже проникла на Русь и дала обильные всходы. Датского печатника не изгнали из Москвы, но и не приняли на царскую службу, невзирая на королевскую рекомендацию. Миссенгейм получил возможность работать, видимо, как частное лицо. По общему правилу иностранным мастерам вменяли в обязанность учить русских учеников. Прошло три-четыре года, и в Москве появились первые русские “мастера печатных книг”. Самые первые московские издания носили, по-видимому, пробный характер. В книгах не было указано, где, кто и по чьему благословению издал их. Без прямого участия зарубежных мастеров московские книги никогда бы не вышли в свет. Но духовенство не желало, чтобы в православных книгах значилось имя печатника-иноверца. Благодаря пробным изданиям московские печатники получили подготовку, отвечавшую европейскому уровню.
Типография в России не могла быть основана без крупных правительственных субсидий. Правитель Алексей Адашев проводил реформы под флагом ортодоксальной веры. Он был предан постам и молитвам и оставался равнодушным к достижениям европейской цивилизации. Лишь после его отставки казна наконец выделила субсидии на типографию. Первопечатник Иван Федоров писал с полной определенностью, что его типография была учреждена вследствие покровительства и щедрости царя, тогда как гонителями печатников выступили “многие начальники и свяшенноначальники”, подозревавшие книжных мастеров во “многих ересях”. Духовенство решительно воспротивилось тому, чтобы принять из рук еретиков изобретение европейской цивилизации. Однако защитники книгопечатания нашли способ обойти затруднение, прибегнув к посредничесту единоверцев-греков в Константинополе. Итальянский купец Барберини своими глазами наблюдал за работой Федорова на Печатном дворе в 1564 г. и принял от него заказ на бумагу и краску. Барберини записал, что русские привезли печатный станок из Константинополя. Свидетельство самого Ивана Федорова подтверждает слова Барберини. При заведении типографии в Москве, утверждал первопечатник, царь был одержим мыслью, “како бы изложити печатные книги, яко же в Грекех и в Венецыи и во Фригии и в прочих языцех”. Московские печатники должны были следовать образцу православных греческих и итальянских мастеров, прежде всего мастеров Венеции. Слова Федорова находят себе объяснение. Давно замечено, что русские печатники употребляли термины (штанба-типография и пр.) итальянского происхождения. По-видимому, Москва закупила у греков оборудование итальянского производства. Поскольку греки выступили посредниками, учреждение типографии приобрело характер сугубо ортодоксального начинания.
Иван IV распорядился отвести место в центре столицы и на нем построить Печатный двор, выделил щедрое жалование печатникам. Первым известным по имени московским печатником был Нефедьев. Но он так и не смог реализовать своих знаний и навыков. В качестве главного мастера на Печатный двор был приглашен кремлевский дьякон Иван Федоров. Его помощником стал Петр Мстиславец. Федоров, очевидно, прошел хорошую школу у приглашенных в Москву иностранных мастеров. Ко времени вступления в должность он был уже зрелым мастером. 19 апреля 1563 г. первопечатники приступили к печатанию Апостола, а 1 марта 1564 г. завершили дело. По своим полиграфическим качествам Апостол значительно превосходил ранее изданные московские книги. Федоров принадлежал к числу наиболее образованных русских людей своего времени и ставил целью издать исправленный текст Апостола, для чего надо было привлечь различные рукописные списки, устранить ошибки, уточнить перевод. Исправление древнерусского канонического текста по греческим оригиналам вызывало яростные споры в Москве со времен суда над Максимом Греком. Иван Федоров продолжил традицию Максима, что вызвало подозрения ревнителей старины. После смерти Макария ортодоксы из числа бояр и иерархов стали, по признанию печатников, притеснять их. Тем временем Иван IV учредил опричнину и наложил контрибуцию на земщину. Земская казна опустела, и Печатный двор надолго лишился субсидий. Иван Федоров уехал за рубеж, где продолжал печатать книги. Свой отъезд первопечатник оценил как изгнание. Вину за изгнание он всецело возлагал на бояр и официальное руководство церкви. Что касается царя Ивана IV, он проявлял неустанный интерес к западным новшествам в разных областях культуры и военной техники. После отпуска Федорова в Литву московская типография продолжала свою деятельность. В 1568 г. мастера Невежа Тимофеев и Никифор Тарасиев издали Псалтырь. Тимофеев использовал те же шрифты, что и Федоров, но он отказался от принципов исправления текста, которым следовал его предшественник. После опричнины Иван IV распорядился перевести типографию из Москвы в свою бывшую опричную резиденцию Александровскую слободу. Невежа (Андронник) Тимофеев смог в 1577 г. переиздать в слободе Псалтырь в новом варианте, имевшем явные признаки возврата к стилю Ивана Федорова (А. И. Рогов). Введение книгопечатания стало крупной вехой в развитии русской культуры XVI века.
С образованием империи - Святорусского царства летописные работы в Москве приобрели грандиозный размах и одновременно изменился самый характер русского летописания. Составление летописей было передано Посольскому приказу. Вместе с послушной монарху бюрократией в работе над летописью участвовала также митрополичья канцелярия. Местные летописные центры окончательно пришли в упадок. Самым выдающимся летописным памятником времени Ивана IV и митрополита Макария был Никоновский Лицевой свод (его называют так по имени патриарха Никона, которому принадлежал один из списков свода). Летопись имеет более 10 тысяч листов и 16 тысяч миниатюр (летопись “в лицах”, отсюда “Лицевой свод”). Первые тома посвящены библейской истории, далее следует хронограф (всемирная история), а затем летопись, посвященная собственно русской истории. Авторы свода создали обширную компиляцию, включив в его текст большое количество различных повестей и сказаний. Стремясь подчинить изложение единой цели, составители произвольно исправляли ранние летописные тексты. Свод эпохи Грозного выделяется среди прочих летописей своей крайней тенденциозностью. Составители свода использовали византийские источники, чтобы соединить историю Византии и Руси. Возникновение Российского царства они старались представить как закономерный итог всемирно-исторического процесса. Царь Иван IV был в их глазах прямым потомком и преемником римских и византийских императоров. Вместе с Макарием составлением летописных сводов, ставших своего рода исторической энциклопедией Московии, руководил правитель Алексей Адашев. После отставки Адашева просмотром и исправлением летописи занялся Иван IV. Его правка на полях “Царственной книги” и черновиков лицевой летописи имела целью оправдать идеологию и практику самодержавия. Существует мнение, что Грозный занимался летописями в последние годы жизни (С. О. Шмидт). Такое представление нуждается в уточнении. Официальная история царствования Ивана IV доведена лишь до 1567 г. Иначе говоря, монарх не позаботился о том, чтобы осветить события последних шестнадцати лет своего правления. Таким образом, в конце жизни он просто утратил интерес к летописям. Будучи детищем Посольского приказа, официальное летописание процветало до той поры, пока на бюрократию не обрушились удары опричного террора. Но первые симптомы упадка летописания обнаружились раньше. Когда митрополит Афанасий без разрешения самодержца ушел в монастырь, это немедленно сказалось на летописании. Царские дьяки перестали включать в свою летопись официальные церковные материалы - речи митрополитов при посвящении в сан и пр. Суд над Филиппом Колычевым окончательно разрушил традиционный порядок составления московской летописи. В разгар опричнины Грозный отстранил от работы над летописью церковное руководство, а затем приказал изъять приготовленные летописные материалы из земского Посольского приказа, “Арестованные” летописные материалы были увезены в опричную Александровскую слободу и подвергнуты там редактуре. В опричнине не нашлось людей, подготовленных для продолжения летописных работ. Казнь дьяка Ивана Висковатого, ведавшего летописным делом, довершила катастрофу. Культурная традиция, насчитывавшая много веков, подверглась уничтожению.
Реформам XVI в. сопутствовал расцвет общественной мысли. Крупнейшими публицистами того времени были Иван Пересветов и Ермолай Еразм. Бежавший из России князь Андрей Курбский положил начало русской эмигрантской литературе. Польская реформация не поколебала религиозных убеждений Курбского, но неизмеримо раздвинула его умственный горизонт. Наблюдая за тем, как протестантские идеи и католическая пропаганда теснят православие на Украине и в Белоруссии, Курбский убедился в том, что православным, чтобы отстоять свою веру, необходим более высокий уровень образованности. “Мы неискусны, и учиться ленивы, а вопрошати о неведомых (неизвестных вещах) горды”, - писал он. Творениями “наших учителей чуждые (иноземцы) наслаждаются, а мы гладом духовным таем (худеем от духовного голода), на свои (богатства) зряче”.
Царь Иван IV относился к успехам западной культуры и цивилизации прагматически. Он старался привлечь в страну английских купцов, выписывал в Москву иноземных мастеров и врачей, хлопотал о приобретении гаваней на Балтийском море и развитии торговли со странами Западной Европы. Но его доктрина и бесконечные завоевательные войны неизбежно вели к изоляции России от западного мира. Курбский недаром упрекал царя, что тот “затворил” Русь “как бы во адове твердыни”. Считая свое царство главным и последним оплотом истинной веры во вселенной, Иван IV с недоверием относился к западной латинской премудрости. Курбский не уступал ему в ортодоксальности, но относился к Западу совсем иначе. Из сочинений Максима Грека князь уяснил, что после падения православного Византийского царства многие бесценные творения отцов церкви были увезены в Италию и переведены там на латинский язык. Именно в Италии Курбский пытался искать латинские переводы греческих книг в целях возрождения византийской традиции. Будучи уже немолодым, писатель засел за изучение латинского языка. Православные, писал князь, плохо знают святоотеческую литературу по причине лености и из-за отсутствия славянских переводов. От своего учителя Максима Грека Курбский унаследовал восприимчивость к влиянию византийско-итальянского просвещения и гуманизма. Оказавшись в Литве, Курбский стал собирать вокруг себя “бакаляров” (ученых людей) и составил обширную программу переводов, включавшую “все оперы” Иоанна Златоуста, сочинения Дамаскина, Кирилла Александрийского и др. Некоторых “бакаляров” он отправил в Италию для ознакомления с “вышними” (высшими) науками. Через Дамаскина Курбский перешел к изучению философов, среди которых первое место занимал Аристотель. Князя привлекали также сочинения Цицерона. Собравшимся за рубежом русским людям удалось осуществить лишь небольшую часть намеченных планов. Они перевели сборник Поучений Иоанна Златоуста под названием “Новый Маргарит”, начали перевод “Богословия” и других сочинений Дамаскина. Судя по подбору сводов и текстов, Курбский и его помощники основательно готовились к прениям с польскими антитринитариями (арианами).
Дух веротерпимости и религиозной свободы, царивший в польском обществе, благоприятствовал деятельности православных писателей и богословов. Крупным событием явилось издание полного славянского библейского свода - Острожской библии (1580 г.). В основу свода была положена новгородская Геннадиева библия, выписанная из Москвы. Однако в отличие от новгородских текстов, сверенных с латинскими текстами, Острожская библия опиралась на греческие сочинения. Среди других в Остроге трудился московский первопечатник Иван Федоров. Князь Острожский, руководивший работой над библейским сводом, использовал греческие рукописи, привезенные из Италии, а также из греческих, болгарских и сербских монастырей. Наметившийся возврат к византийской традиции, имевший место на Украине, со временем оказал значительное влияние на развитие московской православной культуры.
Подавление местных духовных центров, торжество самодержавных порядков, отход от византийского наследия не могли не сказаться на развитии русского искусства в эпоху Грозного.
Покорение Казани явилось апогеем завоевательных войн Грозного. В честь этого события был сооружен храм Покрова Богородицы в Китай-городе подле главных ворот Кремля. Церковь именовали также Троицким собором ввиду того, что мусульманская Казань после взятия была освящена в честь православной Троицы. Первоначально на Красной площади была построена деревянная Троицкая церковь, на месте которой в 1555 - 1561 гг. воздвигли каменный собор. Руководили строительством зодчий Барма и псковский мастер Постник Яковлев. Храм, получивший позднее наименование Василия Блаженного, объединял воедино девять храмов-столпов, из которых центральный был увенчан высоким шатром, а восемь храмов-приделов - куполами.
Опричнина неблагоприятно сказалась на развитии архитектурных форм. Решающее значение приобрели пристрастия Ивана IV. Покинув Москву, государь решил сделать своей новой опричной столицей Вологду, затерявшуюся в северных лесах. Он лично наблюдал за строительством вологодского храма Святой Софии (1568 - 1570). Построенный в подражание Успенскому собору Кремля, этот храм должен был затмить главную московскую святыню.
В эпоху Московского царства идеи государственности приобрели в живописи особое звучание. Одним из самых значительных произведений московской живописи середины XVI в. была большая, в четыре метра длиной, картина “Благословенно воинство небесного царя”, известная также под названием “Церковь воинствующая”. Ее тема - завоевание Казани и прославление победителя неверных Ивана Грозного. Во главе войска государь возвращается из победоносного похода. Перед ним скачет на красном коне предводитель небесного воинства Архангел Михаил. Православное воинство направляется к “Горнему Сиону” (Москве), перед которым восседает Богоматерь с младенцем на коленях. Позади воинства - огненный “Содом” (горящая Казань). На заднем плане - в торжественном шествии движутся прославленные предки царя от Владимира Святославича до Александра Невского и Дмитрия Донского с конными и пешими полками.
Старые фресковые росписи Кремля были уничтожены грандиозным пожаром 1547 г. Работы по их восстановлению развернулись в 1547 - 1552 гг. Красочными фресками были покрыты стены царского дворца - Золотой палаты Кремля. По желанию царя росписью палаты руководил Сильвестр. За мастерами присматривал митрополит Макарий, который сам владел кистью и писал иконы. Митрополит и Сильвестр постарались привлечь в Москву лучших псковских и новгородских мастеров.
Стоглавый собор указал на московскую традицию как образец для подражания в живописи. Ссылки на Рублева содержали в себе косвенное осуждение манеры, преобладавшей в новых московских росписях. На большее члены собора не могли решиться, так как роспись Золотой палаты была одобрена самим царем. Однако в Москве нашлись люди, не побоявшиеся вслух выразить сомнения, возникшие у многих московских ортодоксов. Дьяк Иван Висковатый, талантливый и образованный дипломат, три года “возмущал народ” против вновь написанных икон. Особое негодование у дьяка вызвала четырехчастная икона, принадлежавшая кисти псковских мастеров Остани и Якушки. Икона иллюстрировала догмат воплощения Христа и предназначалась для семейного храма царя - Благовещенского собора. Висковатый отстаивал московскую художественную традицию. Но главный спор касался не художественной, а богословской стороны. Давнее расхождение между новгородско-псковской религиозной культурой, более открытой для западных влияний, и московским ортодоксальным православием вновь дало о себе знать. Через два года после Стоглавого собора московские власти осудили за принадлежность к западной ереси дворянина Башкина. Воспользовавшись этим, дьяк Висковатый открыто заявил, что новые псковские иконы и роспись Золотой палаты заражены той же ересью. Дьяк усомнился в каноничности изображения Христа в виде воина, сидящего на кресте, или нагого ангела, укрытого крыльями. Ему претили аллегории в виде нагих и полунагих фигур, а равно и жанровые картинки, низводившие “божественное” на бытовой уровень. Висковатому казалось недопустимым помещать поблизости от фигуры Христа аллегорические изображения “блуда” в образе “женки” (женщины), которая “спустя рукава, кабы (как будто) пляшет”. (Парадные русские платья имели длину рукава, превышающую длину рук).
Висковатого обычно считают защитником косной старины. Однако, как отметил Г. Флоровский, смысл спора об иконах был шире и глубже, чем принято думать. XVI век был временем перелома в русском иконописании, и раньше всего этот перелом сказался в Новгороде и Пскове. Наметился распад старого иконного письма. Икона стала изображать скорее идеи, чем лики. Висковатый уловил перемену и решительно восстал против нее. Дьяка ужаснули не столько новизна, сколько замысел новой иконографии, возвращение от евангельской истины к Ветхому Завету, к пророческим образам. “Не подобает, - говорил Висковатый, - почитати образ паче истины”. В отступлении от византийских образов дьяк усматривал “латинскую ересь”, т.е. влияние западных образцов живописи.
При Грозном в художественных мастерских Кремля были изготовлены новые царские регалии. Среди них наибольшей известностью пользуется так называемая “шапка Мономаха”. Историю этой короны традиционно связывают с историей “шапки золотой”, принадлежавшей московским князьям. Уже Иван I Калита завещал наследнику парадные одежды (“порты”) - кафтан, расшитый жемчугом, и “шапку золотую”. В раздробленной Руси старшим государем считался великий князь Владимирский, унаследовавший регалии от Владимира Мономаха. Но московские князья могли распоряжаться только своей короной, так как Владимирским княжеством распоряжалась Орда. Василий II завещал Ивану III крест Петра чудотворца и шапку, которую он в отличие от всех своих предков не назвал “золотой”. Иван III впервые мог распорядиться русской короной без оглядки на хана. Но он благославил Василия III крестом Петра, ни слова не упомянув об отцовской “шапке”. Как видно, вопрос о регалиях не приобрел актуальность в начале XVI в. Завещание Василия III не сохранилось, но известно, что короной ему служила “шапка Мономаха”. По словам австрийского посла, она была нарядно убрана золотыми бляшками, которые колыхались, извиваясь змейками. Неясно, была ли это московская или владимирская корона. Во всяком случае, она была скроена по восточному, а не по византийскому образцу.
Лишь при Иване IV получила официальное признание легенда о византийском происхождении царской короны. В своем завещании царь благословил наследника “шапкой Мономаха”, присланной византийским царем Константином из Царьграда. На царской “шапке Мономаха” полностью отсутствовали золотые бляшки, что мешает отождествить ее с “шапкой Мономаха” Василия III. Хранящаяся в Оружейной палате корона носит на себе следы многократных переделок. Ее основа была изготовлена приблизительно в XIV в. в Средней Азии или на арабском Востоке (по некоторым предположениям, в Византии, что менее вероятно). Эта древняя часть шапки состоит из 8 золотых пластин, украшенных тончайшим тканым узором с зернью. Много позже к древней основе была добавлена вершина с золотым крестом, украшенным крупными жемчужинами.