Год издания IV
№ 11 (с января 1997 г.)
Этот номер журнала не вышел в бумажном виде,
поэтому разбивка на страницы не проводится.
К оглавлению.
Григорий И. Литинский
ПРЕДИСЛОВИЕ
Предлагаемый текст посвящен воспоминаниям о подпольном католическом
приходе свв. Кирилла и Мефодия, существовавшем в Москве в конце
70-х — начале 80-х годов. Воспоминания эти субъективны и неполны.
Однако, я старался не писать о том, чего не было, тем более, что
об этих событиях уже появились публикации, далёкие от истины. Мы
представлены в этих воспоминаниях лучшими, чем были в действительности.
Всякий мемуарист неизбежно пишет в первую очередь о себе. Я не
сумею избежать этого, но всё-таки хочу рассказать о человеке, который
более других способствовал моему обращению. О Володе Никифорове
многие думают, что он с самого начала был стукачом. Я уверен, что
это не так.
О прихожанах этого прихода или вообще не говорят, или считают нас
невинными жертвами провокатора. Это тоже не так.
В этом тексте упоминается мало имён. Сейчас их можно назвать, не
опасаясь репрессий, однако я предпочитаю не указывать конкретные
имена. Многое в жизни этого прихода не делает нам чести. В нравственном
отношении некоторые наши действия мало отличались от действий преступников
из КГБ, которые под видом защиты законности раздавили этот приход
и морально уничтожили его лидера.
Мне очень не хочется походить на журналистов, которые, вспоминая
о диссидентах, рисуют их святыми, не упоминая о гадких сторонах
их жизни, заменяя реальную историю мифом, в котором нет места всему,
что не укладывается в агиографический жанр. Эти люди рисковали свободой
и жизнью во имя правды, но не были ангелами.
Мы не протестовали против безбожной и безнравственной власти, но
эта власть всё равно сочла нас врагами. Это сделало нас диссидентами
поневоле.
Наша деятельность не была свободна от грехов, которые провоцируются
обстановкой подполья. Быть может, эти заметки помогут кому-нибудь
избежать повторения наших ошибок, которые могут вести к тяжким грехам
и сейчас, когда проповедь Евангелия не требует прятать рты от искусно
расставленных микрофонов.
Научно-исследовательский институт шинной промышленности.
В 1972 году я окончил университет и распределился в научно-исследовательский
институт с не слишком звучным названием.
За соседним столом сидел очень аккуратно одетый молодой человек,
распределенный из того же вуза в этот НИИ двумя годами раньше меня.
Его звали Володя. Фамилия его была Фельдман.
Обстановка отраслевого НИИ не вязалась с его утонченной интеллектуальностью,
которую можно было назвать снобизмом, что не мешало ему писать весьма
изящные и сложные программы.
В начале моей работы он сыграл роль Вергилия, вводящего меня в
ад. Правда, мне тогда окружавшая нас обстановка адом не показалась,
разве что обилие наглядной идеологической агитации в этом институте
превышало норму даже для образцово-показательной воинской части
и, возможно, соответствовала нормам, принятым в аду, да шинный завод
вонял под носом, а в остальном все выглядело не так ыж страшно.
Будущее показало, что в оценках происходящего он оказался гораздо
проницательнее меня. Мы с Володей тогда общались довольно тесно,
многое объединяло нас.
Вскоре нашу компанию пополнил Серёжа Николенко. Он работал в другом
отделе, но значительную часть времени проводил с нами. Мы стали
обедать втроем. Из нас троих только я впоследствии не стал священником.
Володя довольно часто исчезал - садился на больничный лист по психиатрии,
чтобы "закосить" от армии.
Вскоре мы познакомились семьями, и поехали летом отдыхать в Прибалтику.
Первый год нашего знакомства никаких разговоров про религию не было.
Мне нечего было сказать на эту тему, а Володя справедливо считал,
что не найдет у меня понимания.
Вскоре Володин интерес к религии проявился в нашем общении. Он
стал говорить о религии всерьез, иногда приглашал нас с Сережей
и рассказывал вообще о мировых религиях и о буддизме особенно, а
христианство и иудаизм ругал. Это было для меня чисто познавательным
экскурсом в неведомую мне область и казалось интересным.
* * *
Квартира Володи, где он жил со своей женой Тамарой Никифоровой представляла
собой интересное зрелище. В комнате совсем не было вещей, разве что на стене висели
два матраса, которые ночью клали на пол.
Обстановка кухни была стандартной. Володя и Тамара в то время были
вегитарианцами, мясо в этом доме ела только кошка.
По понятиям того времени Володя и Тамара получали очень мало, но
бедность, казалось, не тяготила их, никаких посторонних заработков
они не искали. Правда бедность эта могла показаться искусственной,
жили они в кооперативной квартире, и Володины родители готовы были
помогать им, но их помощь отвергалась.
В описанной обстановке квартиры проявлялся не аскетизм, а, скорее,
аристократизм её хозяев. Также обстояло дело и с пищей. Володя ел
очень мало, но в пище был крайне разборчив. Аристократичность потребностей
Володя не выпячивал, а скорее маскировал в то время. Также обстояло
дело и в работе - топорные программы и топорные формы человеческих
отношений вызывали у него злые насмешки и совершенно не принимались
им.
* * *
Как-то Володя исчез довольно надолго и Сережа отправился на его
поиски. Мы опасались, что он попал под влияние чего-то, что сегодня
называли бы тоталитарной сектой.
Через некоторое время появился Сережа и сообщил: "видел шефа, это
нормальный человек, он ест колбасу и пьет водку". Сообщение было
неожиданным - я склонен был предполагать, что "шеф" вообще ничего
не ест и в свободное от занятий йогой время предается левитации.
Так что сказанное успокоило меня.
Это было первое, что я услышал об отце
Александре Мене. Впоследствии большинство моих друзей и приятелей стали
прихожанами о. Александра, так что я оказался связанным с приходом в Новой Деревне
множеством нитей.
К счастью, у Володи что-то не получилось с буддизмом, и случившееся
тогда знакомство с отцом Александром развернуло его ко Христу.
Вскоре после этого Володя сменил работу и взял фамилию жены. Смена
фамилии мотивировалось желанием стать православным священником и
тем, что для любой карьеры, а для священнической тем более, еврейская
фамилия создает ненужные препятствия. Мы стали видеться с ним очень
редко. Потом, по прошествии примерно полугода, мы стали снова встречаться,
он много рассказывал о христианстве, давал читать книги, в основном
с экслибрисами отца Александра, а также книги, написанные отцом
Александром.
Володины рассказы о христианстве и его истории были мне интересны,
заставляли размышлять, но не вызвали у меня тогда потребности креститься.
Несколько удивительным показалось то, что в рассказах Володи об
истории христианства в СССР появилась сильная политическая нота
, чего раньше не было - любые политические высказывания Володя встречал
насмешкой.
Воцерковление Володи (крещён он был с детства) связано было для
него с существенным расширением круга друзей.
Он стал естественным центром немалой компании, собиравшейся у него
дома. Несмотря на крошечную однокомнатную квартиру и большое стечение
народу там не было тесно. Думаю, что это было вызвано не только
малым количеством мебели (обращение в христианство совпало с её
появлением), но талантами хозяев квартиры.
Летом Володя и Тамара снимали дачу вблизи Новой Деревни. На этой
даче происходили встречи прихожан о.Александра, иногда появлялся
ненадолго и он сам. Обстановка там была довольно приятная, конфликтов
"там и тогда" почти не было, во всяком случае я их не замечал.
В этой компании я был тогда не совсем своим, ведь я ещё не был
крещён. Дело для меня облегчалось тем, что среди прихожан о.Александра
было много старых моих приятелей - по школе, университету и интеллигентским
"тусовкам", как назвали бы эти кружки теперь.
Изменилось отношение Володи к работе. Когда я с ним познакомился,
он был замечательным программистом, и хотя работа в его жизни занимала
гораздо меньшее место, чем в моей, он выполнял её не только очень
добросовестно, но и очень красиво.
Теперь Володя со своим новым начальником рассуждали о работе крайне
цинично. Заказчик их программных изделий представлялся, как правило,
совершенным дураком и надуть его, например, вынудив подписать негодное
техническое задание или как-нибудь ещё всучить ему не работающее
программное изделие представлялось делом чести. Коллеги-программисты
из соседних лабораторий и вышестоящие начальники осознавались, в
первую очередь, как конкуренты, точнее как враги. Тонкое и изящное
программирование, которым раньше занимался Володя, теперь осмеивалось
им. Это вызвало тогда у меня недоумение.
На карьеристов в обычном для СССР смысле ни Володя, ни его новый
начальник похожи не были. Мне было непонятно, зачем энергию, потребную
для работы, реализовывать в форме склоки и обмана? Против этого
высказывался о.Александр: "Если вы из какого-то антисоветского снобизма
станете на работе халтурщиками, это не нужно Богу".
Рассказы о работе были не вполне достоверны, в них несомненно были
жанровые элементы "охотничьих рассказов". Но "охотничьи рассказы"
всегда сдвигают реальность в сторону, приближенную к идеалу рассказчика,
так что в данном случае они были гораздо содержательнее реальности.
Всё это не стоило бы сейчас вспоминать, если бы этот стиль взаимоотношений
не был отчасти перенесён в приходскую жизнь.
Правда, в отличие от меня, Володя всегда воспринимал работу как
помеху основной деятельности, и мои проблемы, связанные с работой,
по-видимому, считал дурью - деньги платят, ходить можно не каждый
день, так чего же ещё надо?
Начиная с 1976-1977 годов вокруг Володи начинает складываться общность
людей, состоящая, в основном, из интеллигенции, которая составила
ядро будущего прихода. Первоначально эта общность была создана не
им, а отцом Александром Менем.
Целью отца Александра была организация курсов будущих лидеров малых
групп, ориентированных на катехизацию и совместную молитву.
Эти группы были необходимы для того, чтобы компенсировать невозможность
(в то время) приходской жизни. Условия, в которых находилась тогда
Церковь, без таких групп сводили все многообразие проявления Церкви
в обществе только к литургии. Эти условия делали не вполне внятной
и саму литургию, так как узнать что-либо о Церкви вообще, и о литургии
в частности, в то время было крайне трудно.
Формально Библия и иная церковная литература запрещена не была,
но легально достать эти книги было негде. Невозможна была и катехизация
в храме .
Володя был одним из самых активных прихожан отца Александра, и
по видимому, самым талантливым организатором среди них. За деятельность
по созданию этих групп и руководству ими Володя получил прозвище
"канцлер".
 Я
ходил в такие группы, сначала к Володе для начального обучения катехизису, потом
в группу, которую вел Павел Мень - брат отца Александра, а затем в группу для
подготовки лидеров таких групп остроумно названную "школа прапорщиков", которую
вел Володя. Кроме того, существовала группа, занимавшаяся переводом на русский
язык голландского катехизиса. Володя в нашей группе бывал редко, он был занят
слишком большим количеством групп. Однако, он задавал программу работы.
"Школа прапорщиков" состояла исключительно из мужчин в возрасте
от 30 до 40 лет, собиравшихся раз в две недели. Эта группа стала
неплохой школой богословского самообразования, чему способствовал
достаточно высокий интеллектуальный уровень большинства ее членов.
Интеллектуалы, не сделавшие полноценной советской карьеры, но в
большинстве своем имевшие привилегию при немалой (по советским меркам)
зарплате не слишком регулярно ходить на работу, в большинстве своем
кандидаты каких-нибудь наук, мы были заинтересованы в изучении катехизиса.
На собрании группы читалось Евангелие и отрывок из Ветхого Завета,
потом кто-нибудь из нас, заранее подготовившись, комментировал прочитанный
текст, объясняя, что значило написанное "там и тогда" и "здесь и
теперь", то есть объяснялись и обсуждались совместно исторические
и филологические аспекты текста, а также то, какие выводы для нас
можно извлечь из прочитанного.
Главы из толстого голландского катехизиса также обсуждались довольно
подробно, часто провоцируя полемику как по существу написанного
в тексте, так и по переводу. Там были главы о Библии, о социальном
учении Церкви, о догматическом богословии, и т.д. Работа группы
была продуктивной потому, что ее участники готовились к занятиям.
Кроме того, в группе практиковалась совместная молитва (включая
свободную), да и чтение Писания содержало в себе литургический момент.
Иногда к Володе приезжали священники и он приглашал нас на домашние
мессы, на которых собиралось до 20 человек, но обычно меньше - человек
по пять.
Очень важным для деятельности этой группы и многих ей подобных
была переводческая работа, которую организовал Володя.
В то время не было нормальных переводов католических текстов на
русский язык. Существовал лишь очень плохой перевод Мессы. В костеле
св. Людовика его настоятель и единственный священник отец Станислав
Можейко служил по-латыни.
Его иногда упрекали, что этим он нарушал постановления II Ватиканского
Собора, но уж лучше было служить по-латыни, чем на безобразном русском.
Помимо литургических текстов (не только Мессы, но также и Бревиария)
и упомянутого выше катехизиса, предназначенного для подготовки катехизаторов
и священников, переводились (в основном с польского и английского)
детские и юношеские катехизисы.
Перевод этих текстов был чрезвычайно труден, так как для многих
слов не было русских эквивалентов. Володя эти эквиваленты создавал,
пренебрегая иногда точностью перевода, причем делал это талантливо
и смело. Современный русский миссал в своей основе имеет Володин
перевод. Будучи точнее Володиного, он, однако, звучит по-русски
менее складно.
Отношения внутри группы, будучи ровными и малоконфликтными, не
были глубоки. Обучение богословским истинам и совместная молитва
почти не "опускались" до быта, то есть до "бытия". Несмотря на общую
молитву, мы походили больше на светский клуб, чем на церковную общину.
Максимум проникновения в быт, который я могу вспомнить, это сбор
денег в помощь попавшему в затруднительные обстоятельства (обычно
не члену группы). Но настоящей человеческой близости между членами
группы не было.
Это стало мне совершенно ясно позже, когда Володя стал священником
и возник приход. В него попали далеко не все члены подобных групп.
Нельзя было взять N потому что он алкоголик, а NN потому что её
муж близок с известным диссидентом или занят подпольным бизнесом
и т.д.
Конспирация в Володиных группах (как впрочем и в группах отца Александра)
соблюдалась довольно поверхностно. Когда в квартиру входили от 7
до 15 молодых людей, сидели там тихо 3-5 часов и выходили потом
оттуда трезвыми, соседи понимали, что что-то тут не так.
Как-то Володя, вернувшись из Словакии, позвал нас с Серёжей в гости
и начал встречу с того, что отслужил мессу. Рукоположение Володи
не было для меня неожиданностью. Я не знал тогда, что Католическая
Церковь в некоторых странах Восточной Европы разрешила рукополагать
женатых священников, однако, предполагал, что целибат духовенства
не является непреодолимым препятствием для рукоположения Володи.
Так возник приход. Он быстро расширялся. Мы собирались по вокресеньям
на разных квартирах. Мессы бывали и по будням.
Продолжились занятия групп по изучению катехизиса. Приход пополнялся
быстро. Скоро для воскресных месс стали требоваться только достаточно
большие квартиры.
Так мы просуществовали около полутора лет. За это время был рукоположен
Серёжа. Володина идея развития прихода и обеспечения его безопасности
звучала так: "Мы должны быть как апельсин, много изолированных друг
от друга долек и в каждой есть зерно". Эта "фруктовая" концепция
безопасности и развития была совершенно неадекватна ситуации.
Наш приход разросся примерно до ста человек. О священстве Володи
по самым скромным оценкам знали тысячи людей. Среди такого их количества
стукачи были наверняка.
Гостями прихода бывали многочисленные иностранцы почти из всех
стран Европы, из США, Канады, Австралии. Ясно было, что большинство
этих людей невольно тащили за собой "хвосты" - в Москве тогда было
весьма мало иностранцев.
В последние месяцы до начала уголовного дела в приходе стали раздавать
"подарки от святой Терезы". Эти подарки весьма напоминали то, что
можно было тогда наблюдать у людей Алии, собирающихся уезжать в
Израиль или США, а также гуманитарную помощь диссидентам. Я не знаю,
откуда брались эти вещи, но конфликтов при их дележе не возникало,
быть может, потому, что качество большинства предлагавшихся вещей
было ещё хуже советского.
Приходская жизнь имела своим естественным центром мессу.
Служил Володя очень красиво, проповеди его были интересны и почти
всегда небанальны. После мессы бывали совместные трапезы. Иногда
перед мессой бывали Володины лекции, или Тамара и другие женщины
занимались катехизацией детей.
Исповеди продолжались от получаса до двух (!!!) часов. Они сопровождались
подробным анализом всех ситуаций, связанных с грехом, развернутыми
поучениями и т.д. При отпущении грехов Володя требовал чтения длинных
отрывков из Писания.
Думаю, что большая часть моих исповедей, проходивших на Володиной
кухне, была известна КГБ, так как "органы" оснастили микрофонами
этот имповизированный конфессионал.
С тех пор я бывал во многих костёлах, однако, месса в квартире
для меня и сейчас осталась идеалом богослужения.
... Мы с женой прочли тогда в самиздате книгу Ф.Искандера "Кролики
и удавы". Как-то, когда я в очередной раз собрался на мессу, жена
сказала мне: "У вас там как у этих кроликов - для всех стол с капустой,
а вы в Трапезе Господней выделили себе отдельный столик с цветной
капустой".
Я тогда оценил только остроумие этого высказывания, но не его мудрость...
* * *
В конце декабря 1982 года, вскоре после воцарения Андропова, возникли
явные симптомы слежки. Потом Володя с одним из прихожан был задержан
при перевозке большого количества богословских книг и дал довольно
обширные показания на самого себя и на весь приход. Об этих показаниях
мы узнали впоследствии, но, к сожалению, в то время Володя был более
искренен с КГБ, чем с нами.
Прокуратура Октябрьского района г. Москвы возбудила уголовное дело
по 142 статье УК РСФСР. Велись интенсивные допросы прихожан (почти
все всё отрицали, однако показаний меньшинства опрошенных для судебного
процесса было вполне достаточно); в мае 1983 г. Володю арестовали.
Им занялась следственная группа подполковника Губинского, известная
сейчас по мемуарам многих диссидентов, арестованных в то время,
в частности по опубликованным мемуарам Л.Тимофеева. Не хочу подробно
описывать грязь, вылитую на свидетелей на допросах. Это описано
многократно.
При вызове свидетелей-неевреев всегда задавали вопрос: "Знаете
ли Вы, что настоящая фамилия Никифорова - Фельдман?" По-видимому,
следователи верили в то, что к ним пришли настоящие советские люди,
для которых антисемитизм естественен, как коленный рефлекс.
Я долго не мог понять, что от меня хотят. Следователь задавал не
слишком разнообразные вопросы, получая столь же однообразные ответы:
"Не помню", "Не знаю", "Вопрос не имеет отношения к делу", "Не понимаю
вопроса, прошу сформулировать его яснее" и т.д. Однако, он несколько
дней вёл многочасовые допросы. Я не понимал смысла этого. Сомнительное
удовольствие - перепечатывать листы протокола допроса, в которых
свидетель авторучкой исправляет правописание слова "Бог" с советского
на русское . Ему должно было быть ясно, что я хорошо изучил книгу
Альбрехта "Как вести себя на допросе" и уголовно-процессуальный
кодекс.
Надо было или оставить меня в покое или начать запугивать. Следователь
не делал ни то ни другое, а продолжал допрос в вопросно-безответном
режиме. Суть большинства вопросов сводилась к тому, что следователь
в форме вопроса информировал меня о Володиных "откровениях", периодически
подначивал: "Вам, верующим легко, врёте тут, а потом пойдёте к исповеди,
вас там накроют епитрахилью , а нам, неверующим, тяжело", на что,
естественно, получал совет креститься, чтобы ему тоже стало легко.
Характерно, что он к месту использовал термины, неведомые советскому
человеку, такие как уже упомянутая "епитрахиль", "хиротония", "Евхаристия",
"катехизис" и грамотно писал эти слова. Но всё-таки я не мог понять,
зачем он так затягивает спектакль? Что нму нужно?
В конце каждого допроса после подписания протокола он задавал мне
два очень неприятных вопроса, демонстрирующих, что Володя рассказал
ему то, что знали только двое - Володя и я. На четвертом по счёту
допросе я перехватил инициативу и сам задал вопрос, не связана ли
со спецификой дела икона, висящая над его машинкой? Мой вопрос вызвал
гневный ответ: "Какая это икона? Это шедевр мирового искусства!"
Речь шла о плохо напечатанном календаре, на котором по случаю своего
четырехсотлетия была изображена Мадонна Рафаэля. Этот календарь
висел тогда во всех московских учереждениях. Это эмоциональное высказывание
сделало совершенно ясным культурный уровень моего собеседника. Значит,
к предыдущим беседам он готовился и, скорее всего, готовил его к
ним Володя.
И тут до меня дошло, зачем ему все эти допросы и как мне от них
избавиться. Дело в том, что я был "мелкой сошкой", негодной для
включения в дело в качестве обвиняемого, а свидетелей хватало и
без меня.
У следователя, по видимому, была надежда "вырастить" меня по ходу
дела, сделать меня из обычного совгражданина, держащего фигу в кармане,
диссидентом, годным к тому, чтобы завести на него дело. Ну, к примеру,
чтобы я поговорил с какими-нибудь иностранными журналистами, подписал
какое-нибудь воззвание к "Amnisty International" или сделал ещё
что-нибудь криминальное по понятиям того времени. Для этого нужно
было поддержать во мне уверенность в важности моей персоны и в том,
что в КГБ не опасно хамить.
На следующем допросе в ответ на претензию следователя на то, что
мои ответы чрезмерно кратки, я в развернутой форме продиктовал ему
показания на него самого и на опера, с которым беседовал в помещении
прокуратуры. Показания были совершенно правдивы, и если их принять
всерьёз, они давали основания для расследования уголовного дела
по поводу изготовления следственной бригадой искусственных доказательств
обвинения.
Напечатав под мою диктовку этот долгожданный материал, следователь
не сумел скрыть радость. Он потребовал выводов из фактов, изложенных
мной весьма подробно. Выводы я сделать отказался. В ответ на вопрос
"Как я посмел обвинить сотрудников этой организации в уголовщине",
я ответил, что никого ни в чем не обвинял, а просто ответил на его
вопрос, а выводы пусть делает самостоятельно.
Попадание оказалось точным. Я был тут же с гневом изгнан из помещения,
и больше меня туда, слава Богу, не вызывали. Следователь убедился,
что "вырастить" до уровня, соответствующего "политическому преступнику",
в ближайшее время меня не удастся. Провокация провалилась.
Многим из нас допросы дались гораздо труднее, чем мне. Всё зависело
от степени уязвимости свидетеля в данный момент. Например, студентку
последнего курса института шантажировали тем, что не выдадут диплом,
человека, собирающегося защитить диссертацию, пугали тем, что не
позволят этого сделать, работающего на привилегированной работе
угрожали выгнать оттуда и т.д. Сотрудников обычных НИИ особенно
не пугали. Меня, к примеру, предупреждали об ответственности за
дачу заведомо ложных показаний или за отказ от дачи показаний по
3-4 раза за время допроса. Это меня совсем не волновало, так как
я прекрасно знал, что КГБ никогда не использует эти статьи. Кроме
того, по ним не полагалось срока, о чём сразу после очередного "предупреждения
об ответственности" сообщал мне капитан Круглов, добавляя к стандартному
тексту предупреждения то что страшен не лагерь, не тюрьма, а судимость.
Однако, я понимал, что вопрос о том, удастся ли мне сохранить свободу,
работу, московскую прописку и т.д. зависит не от следователя, а
определяется инструкциями, исходящими от руководства страны.
Как это ни странно, я не чувствую себя виновным во лжи. Всем своим
поведением я старался показать следователю, что не хочу вступать
с ним в какие-либо контакты, что полностью соответствовало действительности.
Хамство мое было чисто формальным, относилось скорее к конвенциальной
роли следователя, чем к его личности.
Печальный опыт одного из наших прихожан, ставшего в конечном счёте
стукачом, показал мне, что выбранная по интуиции линия поведения
была правильна. Вступать в содержательный контакт (а борьба есть
содержательный контакт!) со следователем даже с благой целью не
следует - хочешь обедать с чёртом, запасись длинной ложкой!
Помимо взрослых, на допросы таскали детей, изучавших катехизис
под Тамариным руководством. Для некоторых из них это было серьёзной
травмой, но в целом женщины вели себя на допросах лучше мужчин,
а дети лучше тех и других .
Вспоминается блестящий ход шестикласника, придуманный, кажется,
экспромтом. Когда за ним приехали в школу, и он отправился на допрос
в Лефортово вместе с трясущимся от страха педагогом, мальчик решительно
отказался сесть на переднее сиденье машины, мотивируя это нормами
безопасности дорожного движения. Сопровождавшим его дядям, по-видимому,
стало ясно, что их игра в Штирлица в данном случае неэффективна.
Кстати, применительно к детям следственная бригада иногда нарушала
уголовно-процессуальный кодекс, затягивая допросы дольше разрешенного.
Как-то ко мне пришла женщина из нашего прихода, зарабатывавшая
тогда машинописью, с просьбой посоветовать, что ей делать. "Звонят
оттуда, требуют принести им машинку, говорят, что иначе будет поздно".
Я посоветовал ей никуда не ходить - если им надо, пусть приезжают
сами. Так удалось сохранить машинку.
По некоторым наблюдениям, наши телефонные разговоры прослушивались
не в записи, а непосредственно, иначе не ясна мгновенная реакция
следователей на некоторые телефонные договоренности. Открытая слежка
за многими из нас, многочисленные допросы и тому подобная имитация
следственных действий при том, что у следователей была полная картина
по каждому из свидетелей, внушала мне надежду, что никого, кроме
Володи не посадят.
Были и вовсе анекдотичные ситуации. Например, моего родственника
Александра Литинского так и не вызвали на допрос. Однако, один из
моих знакомых видел, как в предбаннике выкликали его чрезвычайно
испуганного тезку и однофамильца.
Володя пробыл в заключении около 9 месяцев. Сначала в Бутырском
следственном изоляторе, который следователи использовали как пресс-камеру,
потом в Лефортово. Прошел психиатрическую экспертизу, как и все
диссиденты, арестованные в то время.
На следствии Володя рассказал всё о приходе и всех прихожанах.
Но не только. Целью КГБ, видимо, была если не вся религия в стране,
то по крайней мере, определённые направления в ней - в первую очередь
им был нужен компромат на отца Александра Меня и на экуменических
христитан во главе с Сандром Ригой, ну и наш приход конечно тоже,
причём особенный интерес представляли знакомства с иностранными
миссионерами.
Их высылка была большой потерей. Они вели не столь масштабную,
как Володя, но очень важную работу по катехизации, по вовлечению
людей в монашеские ордена, и, наконец, знали и понимали жизнь московских
католиков, могли понять нас и объяснить церковному начальству, что
нам нужно.
* * *
Володя сообщил всё что знал, а знал он немало. На допросы по его
делу вызывали очень многих. Задача допросов свидетелей заключалась
в том, чтобы раздавить Володю в глазах общественного мнения, а не
в том, чтобы получить небходимую для суда информацию.
К Рождеству 1983 года Володю выпустили. Он много рассказывал нам
о следствии. Верить в этих рассказах нельзя было ни одному слову
- это были "охотничьи рассказы" рассчитанные на самооправдание.
О приходе он говорил, что передал его следователю - капитану КГБ
Круглову.
После выхода Володи из тюрьмы его встречали по-разному. Кто-то
при его появлении захлопывал дверь перед носом. Кто-то хотел помочь,
поддержать, но слушать заведомую ложь быстро надоедало. Когда один
мой знакомый, устав от выслушивания Володиных баек о том, что он
нас всех спас, сказал ему, что нам всем давали читать длинные выдержки
из его показаний, Володя в ответ на это... убежал.
Он по-прежнему продолжал служить мессы по квартирам, поговаривали
и о том, что он завёл себе новый приход...
После того как Володю выпустили, покарать оставшихся был призван
горком КПСС. Занимался он этим не слишком ревностно.
Серёжину диссертацию не утвердил ВАК , нескольких человек выгнали
с работы или лишили допуска - не только прихожан Володи, а даже
и неверующих, чья "вина" состояла в том, что знали, да не донесли.
Вообще кары по этому делу совешенно не были связаны с мерой вовлечённости
в жизнь прихода, например, со мной ограничились беседой в парткоме,
после которой начальник отдела кадров стал относиться ко мне заметно
лучше, чем до неё.
Для некоторых участников дела эта проработка оказалась травматичной.
Особую свирепость проработка приобрела в НИИШПе. Из него происходило
семь членов "католической секты"! Выяснилось, что в этой идеологической
цитадели работает священник, да ещё с женой. Правда, к моменту следствия
там осталось всего трое, причастных к делу (я уволился за три года
до описываемых событий).
Кампания по проработке "сектантов" и недоносителей быстро сошла
на нет, чему немало способствовали внутрипартийные разборки в начале
правления Горбачёва.
Однако, вне прихода последствия Володиных показаний были вовсе
нешуточны. Они использовались при расправе над экуменическими христианами,
в первую очередь над Сандром Ригой.
Дело на Сандра было заведено по страшной 227 статье. Его признали
душевнобольным и отправили в спецпсихбольницу г. Благовещенска,
где он только чудом остался жив. При "беседах" с отцом Александром,
которые не кончились "делом" лишь благодаря приходу к власти Горбачёва,
также использовались Володины "откровения".
Лишились работы несколько человек, в основном, непричастных к
делам прихода, некоторые из них были неверующими. Несколько человек
претерпели на работе притеснения - понижение в должности, запрет
на некоторые виды деятельности, снижение зарплаты, лишение допуска,
исключение из партии и т.д. Известны также случаи, когда "органы"
чинили препятствия при устройстве на работу так, что никакие "блаты"
не помогали.
Несколько иностранных миссионеров были высланы из СССР. Про нас
появилась мерзкая статья и книга, написанные тем Яковлевым, который
знаменит не столько своей журналистикой, сколько оплеухой, полученной
им от А.Д.Сахарова, за сальность, написанную про его жену, Е.Г.Боннер.
Вскоре Володя и Тамара эмигрировали в Швецию. Так закончилась история
прихода.
Рассказанная мной история прихода и его разгрома, естественно,
неполна, и не только потому, что я не всё знал, и изложил далеко
не всё. Когда в человеческие отношения встревает тайная полиция,
да и сами эти отношения имеют ограничения, связанные с конспирацией,
невольно возникают малоприятные исторические параллели. А не имел
ли приход своего Азефа, то есть провокатора, направлявшего как Володю
и нас, так и сотрудников КГБ? Во время следствия я не задумывался
об этом. Позже, прочитав книги Р.Гуля и М.Алданова, об Азефе, я
подумал, что в этой истории не исключён и такой сюжет. Наше время
небогато Бурцевыми и Лопухиными. Если эта гипотеза справедлива,
то персона новоявленного Азефа откроется нескоро. Но даже если верна
гипотеза о провокаторе, это безусловно не Володя. Его роль в этом
случае окажется похожа скорее на роль его коллеги - Г.А.Гапона.
В приходе был очень много и многих знавший человек, внешностью и
душевным строем напоминавший руководителя боевой организации партии
эсеров. Патологическая лживость, вкус к интриге и манипуляции, этого
человека, в полной мере проявившиеся после распада прихода, навели
меня на эту мысль. Я никогда не упомянул бы об этом, не имея доказательств,
если бы последующее развитие событий не навело бы на подобные размышления
независимо друг от друга нескольких человек. Если высказанная в
этом абзаце гипотеза спрведлива хотя бы частично, она объясняет
очень многое, и не только связанное с нашим приходом. Хотя, если
среди нас и был провокатор класса Азефа, мы не могли об этом узнать
- <|>мы не проницательнее эсеровского руководства.
В конце 70-х годов я почувствовал, что несмотря на то, что значительная
часть группы составлена из православных, от Володи стала исходить
неприязнь к православию и его неприятие. Это, при ближайшем рассмотрении,
оказалось не столько богословской концепцией, сколько соперничеством
с отцом Александром. Соперничество это было вызвано не только завистью,
но и нежеланием чувствовать рядом с собой церковный авторитет.
Володя хотел быть единственным авторитетом в приходе, "солнцем",
а не "луной". Рядом с отцом Александром быть "солнцем" было невозможно.
Когда возник приход, его стала посещать Нора Николаевна, доминиканская
монахиня с многолетним стажем пребывания в сталинских лагерях. Можно
было использовать её опыт. Но это не подходило Володе. Конечно,
нельзя было сказать, что Нора Николаевна не подходит по конфессиональным
соображениям, но зато можно было объявить, что её опыт не подходит
потому, что он дособорный. Это не выдерживало критики, достаточно
было поинтересоваться, а откуда в Церкви взялся послесоборный опыт?,
но рядом не оказалось желающих это критиковать.
Нора Николаевна не претендовала, конечно, быть лидером в приходе,
но естественное уважение к ней, связанное и с её биографией, и с
основанным на опыте ощущением Церкви, были в нашем приходе нежелательны.
Здоровье не позволило ей ходить к нам, и Володя стал приходить к
ней отдельно.
В Москве тогда жила монахиня из конгрегации малых сестер Иисуса.
Её "послесоборный" опыт также не был востребован нами.
Сработала обычная ловушка для разума, не желающего считаться с
традицией. Разум наш (не только Володин, но и большинства его прихожан)
начал вырабатывать прожектерские модели реальности и ориентироваться
на самодельную утопию, а не на действительное положение вещей. "Удобные"
модели окружающего нас мира заняли в наших душах место, которое
подобает здравому смыслу и плодам житейского опыта.
В православной традиции такое состояние называют "прелестью". Часть
действий, вдохновленных этим состоянием ума и духа, были весьма
нелепы. При возникновении угрозы расправы мы (с подачи Володи) начали
искать стукачей в своей среде вместо выработки согласованного плана
действий, направленных на самооборону.
Один из прихожан был заподозрен в доносительстве. Пользуясь нашим
и своим собственным невежеством, Володя мотивировал донос... педерастией
доносителя: "Эти педерасты проникают везде и всё разваливают".
Вообще-то я не склонен верить в мировые заговоры, а в заговоры
сексуальных меньшинств и подавно. Тем удивительнее, что я тогда
ему поверил! Слишком велик был его авторитет для меня как и для
большинства его прихожан.
Позже, когда Володя находился в Лефортовском следственном изоляторе,
а мы собирались не более чем по трое и обсуждали, в основном, вопрос
"что делать?", а не "кто виноват?" до меня вдруг дошла нелепость
обвинения. Одному из самых близких Володе людей из нашего прихода
я задал такой вопрос: расскажи, пожалуйста все, что тебе известно
о педерастии в нашем приходе - меня очень интересуют подробности
- кто, кого, когда, в какой позе, и как это стало достоянием гласности?
Ответ имел столь постыдно низкий нравственный и логический уровень,
что я воздержусь здесь от его детального пересказа, упомянув для
иллюстрации, что в рассказе присутствовали такие вещи, как тайная
психиатрическая экспертиза, проведенная якобы очень хорошим психиатром
под видом застольной беседы, неразличимость (для рассказчика) педерастии
и гомосексуального радикала в психике и утверждение о том, что духовный
мир гомосексуалиста настолько извращен, что он не может различать
добрые и злые помыслы и поступки... (последнее говорилось со ссылкой
на моральную теологию, а не на Геббельса, что было бы правильнее).
В рассказе этого интеллигентного человека наличествовала путаница
между русским и советским значением слова "педераст". В процессе
рассказа до говорившего - человека весьма неглупого - дошло, что
изложенный сюжет нелеп - он не объясняет мотивов предательства.
Дошло не то, что упомянутый психиатр - мерзавец и не достоин называться
врачом, не то, что гомосексуальный радикал в психике присущ любому
нормальному человеку, не то, что выявление упомянутого радикала
- профессиональная работа психолога и - независимо от результата
- не может влиять на оценку чьей-либо порядочности.
Мотивировка выпихивания из нашего прихода духовных чад о. Александра
Меня была двоякой. С одной стороны, объяснялось, что смешивание
людей, принадлежащих к двум "миссионерским центрам" (Новой Деревне
и нашему приходу), опасно с конспиративной точки зрения, с другой,
говорилось о нежелательности создания "православно-католических
гибридов". И, наконец, говорилось о том, что находиться в приходе
у отца Александра весьма опасно, а в нашем приходе безопасно, так
как о нас никто в КГБ не знает, а за отцом Александром и его паствой
пристально наблюдают. Костёл св. Людовика в Москве также был объявлен
весьма опасным местом. Большая часть наших прихожан-католиков не
знала где искать единственный в Москве костел, но это выяснилось
лишь после прекращения месс на дому и ареста Володи.
Мысль об опасности московского костёла в то время выглядела правдоподобно.
Малочисленные прихожане, огромных размеров телеобъектив, направленный
из КГБ на входную дверь, холодная обстановка, не способствующая
знакомству прихожан между собой... Однако, несмотря на всё это,
я не знаю ни одного случая, чтобы хождение в костёл вызвало бы у
кого-нибудь служебные неприятности. Почти все московские католики,
известные мне, в то время ездили в Прибалтику, обычно в Литву, реже
в Польшу, а московский костёл посещали мало. За тридцать лет не
было ни одного венчания в костёле! А между тем, очень многие москвичи
крестились и венчались в те годы.
* * *
Не знаю как у других, но у меня бывало и "послушание" поперёк
совести.
Когда Володя стал священником, а группа людей, окружавших Володю,
из малой группы превратилась в приход, одной из первых акций стало
вытеснение "людей Александра", которое я воспринял весьма болезненно,
так как с многими из них у меня сложились хорошие отношения. Вытеснение
это делалось, к примеру, так: несколько человек начинали осаждать
изгоняемого новодеревенского прихожанина едкими замечаниями, болезненными
для него.
Я не вступился за них тогда, а лишь намекнул Володе на то, что
вообще-то так с людьми поступать не должно. Настаивать на своей
позиции всерьез я не решился попросту из страха, который замаскировал
сам от себя рассуждениями на тему "шефу виднее". Это был весьма
эффективный способ заглушить голос совести и здравого смысла.
Я знал, что конфликт в структуре тайного, конспиративного прихода,
критика руководителя, опасны, что они неизбежно заставят Володю
поступить со мной так же как с теми православными, а этого я не
хотел - в приходе мне было уютно. Первой платой за этот "уют" оказалось
пришедшее "там и тогда" понимание того, что кодла во главе с паханом
делает правилку, а я — шестерка при пахане и должен помалкивать.
Странным образом в моем сознании это как-то уживалось с тем, что
приход для меня необходим и что уйти из него для меня ннмыслимо.
Так начинала действовать логика тайного общества логика, движущая
персонажами "Бесов" Достоевского. Правда, мы никого, слава Богу,
не убили (и, конечно, об этом даже не помышляли), заменив убийство
клеветой и диффамацией.
* * *
В сталинские и хрущевские времена действовали подпольные приходы
и монашеские обители, которые функционировали, не заражаясь нечаевщиной,
а их руководители ничем не напоминали Петра Верховенского.
Эти приходы и монастыри формировались из людей, созревших церковно
до гонений. Там они передавали неофитам навыки церковного поведения
из рук в руки. В никифоровском приходе неофиты составляли большинство,
сам Володя также был неофитом. Возможности опереться на чужой опыт
были, но это уменьшило бы авторитет лидера.
Героический опыт свидетельства православных и католиков был известен
в нашем приходе. Володя много рассказывал о священниках, с риском
для жизни служивших мессу в лагере, и о других манифестациях веры
в условиях гонений. Часть рассказов о подвигах этих людей я слышал
и от их героев - литовских священников Казимира Василяускаса, Франциска
Рачюнаса, и Станислава Добровольскиса.
Володя подробно и неоднократно, на проповедях во время мессы и
в застольных беседах, объяснял нам техническую сторону дела: при
отсуствии вина у католиков его может заменить виноград или изюм,
а у православных — перебродившая ягода.
Находясть в Лефортове, он осуществил злую и кощунственную пародию
на свои рассказы: ценой предательства он получал в передачах булочки
с изюмом, позволявшие служить мессу в камере.
Нужно сказать, что вопрос авторитета был для Володи одним из самых
больных. В своё время, когда в Москву приехал французский епископ,
он задал Володе вопрос "готов ли ты слушаться меня, если я рукоположу
тебя?", и получил ответ по тексту голландского катехизиса: "только
в вопросах морали и веры". То ли характер ответа, то ли общее впечатление
от людей и обстановки способствовали тому, что этот епископ отказал
Володе в рукоположении.
Когда Володя рассказывал о своём рукоположении в Словакии, то не
преминул упомянуть о таком эпизоде. Словацкий епископ спрашивает
его после рукоположения: "Должен ли ты послушаться меня, если я
велю выпить эту бутылку коньяка?" - и остается доволен отрицательным
ответом на этот вопрос.
По-видимому, культивированию такого рода "самостоятельности" способствовали
некоторые польские друзья Володи, которые и организовали его рукоположение.
Эта "самостоятельность" привела к тому, что не учитывался не только
церковный, но и чисто социальный опыт, в частности, опыт московских
диссидентов. Одному из наших прихожан и мне этот опыт был не чужд,
но Володя считал его ненужным. Отношение Володи к церковным деятелям,
преследуемым "за политику" было довольно высокомерным - "не стоит
садиться из-за такой ерунды". Исключение составлял, пожалуй, лишь
отец Глеб Якунин. Мы не только молились о нём во время каждой мессы,
но и собирали деньги для его семьи.
Среди Володиных претензий к Православию была и такая - не все православные
епископы были рукоположены при ясных обстоятельствах. Это часто
происходило в лагерях или ссылке. Так что среди них возможны самосвяты.
Позже выяснилось, что рукополагавший Володю и Серёжу епископ, был
хиротонисан при неясных обстоятельствах. Наш епископ был хиротонисан
епископом, страдавшим душевной болезнью. Имеются сомнения во вменяемости
душевнобольного епископа во время хиротонии. Свидетелей таинства
не осталось. После того, как Володю выпустили, обряд его и Серёжиного
рукоположения был повторён.
Наконец, гораздо позже я узнал, что Володин переход в католичество
обсуждался с Папой. Папа посоветовал оставаться в православии. Володя
не послушался! Начало пути католика вопреки воле Папы - ситуация
довольно пикантная! Если для тебя Папа - не авторитет, то не лучше
ли оставаться православным? А если авторитет, то почему его не нужно
слушаться?
Помимо авторитета Папы, как его понимают католики, в данном случае
можно было бы сообразить, что Папа знает ситуацию в католической
Церкви лучше московского неофита, и внимательно прислушаться к мнению
человека, который, помимо своего сакрального авторитета, много опытнее
тебя.
Позже, после провала, отец Александр говорил, что беда Володи в
том, что он вошел в Церковь "со служебного входа". С этим можно
согласиться, но никак нельзя считать прихожан только невинными жертвами
- каков поп, таков и приход!
Мне кажется, что правота Папы подтвердилась опытом: все известные
мне случаи перехода москвичей из православия в католичество неплодотворны.
Несмотря на то, что наш приход постигли несчастья, описанные выше,
и на то, что причастность к нему стала одиозной для очень многих
людей, мнением которых я дорожу, несмотря на всю грязь, связанную
со следствием и внутриприходскими сплетнями, я благодарен Володе.
Он способствовал моему приходу к Христу, познакомил меня с учением
Церкви и помог войти в неё.
Мне кажется, что в этом отношении к истории прихода я не одинок,
что так думают многие.
Мне известно, что только двое из числа наших прихожан перестали
ходить в церковь после следствия, правда, тут я знаю далеко не всё.
Очень многих эта история подтолкнула к эмиграции. Видимо, несколько
прихожан сломались, дали показания на Володю и на себя, и были завербованы.
Характерно, что Володино предательство многие стали объяснять особенностями
его сексуальных склонностей - ещё одно доказательство сходства попа,
прихода, и сооответствующих персонажей Ф.М.Достоевского. Воистину,
ученики не лучше учителя!
Многие "чудеса", всегда сопровождающие жизнь любой церковной общины,
"отменились" после предательства. Соединенные Володей супруги разбежались
вновь, зажившие было язвы межличностых отношений стали хуже прежнего.
Приход не оставил человеческой общности между бывшими прихожанами.
Друзья остались друзьями (правда не все), но новые знакомства, заведенные
в приходе, не переросли в дружбу. Иллюзия общности, созданная Володей,
осталась иллюзией.
Тайну исповеди Володя по-видимому соблюдал (хотя большая часть
прихожан уверена в обратном!), но не избежал имитации нарушения
этой тайны. Подозревая в педерастии практически всех неженатых он
эксплуатировал наши представления о том, что уж он-то знает! Епископ,
отказавшийся рукоположить Володю, советовал, чтобы, если Володю
рукоположат, он отказаля от роли лидера общины. Как он был прав!
Сочетание духовничества (которое всегда порождает "контрольный пакет
информации"), с положением социального лидера группы легко приводит
к тому, что лидер начинает подражать не Христу, а Петру Верховенскому,
персонажу "Бесов" Ф.М. Достоевского.
Сказанное характеризует плохо не только Володю, но и меня. Ведь
я это чувствовал тогда и не ушёл... Поддаться манипуляции - почти
всегда грех. В Евангелии мы находим массу примеров попыток манипулирования
Иисусом, но все эти попытки ни к чему не приводят (см, например,
Мк 8.11-12, 8.32-33).
Кстати, я поговорил с двумя подозревавшимися в педерастии и выяснил,
что у Володи они не исповедовались никогда! - не это ли было первопричиной
подозрений? Быть может, А.Галич, написавший:
А бойтесь единственно только того, Кто скажет: "Я знаю как надо".
Гоните его, не верьте ему, Он врёт. Он не знает как надо!
Oн имел в виду не только вождя тоталитарного государства?
* * *
А нужен ли был этот приход? Открытая проповедь Евангелия была
невозможна. Малые группы были действительно нужны. Не могли же все
московские католики ездить в Литву! Мы нуждались в чём-то, что могло
объединить нас.
Молитвенные группы различных направлений и конфессий были тогда
достаточно многообразны и многочисленны. Существовали и межконфессиональные
группы, насаждённые Сандром. Существовали тайные католические священники.
Из всего этого не вырастали тайные приходы - наш был первым. В этом
приходе всё было пошито как бы навырост. Уровень амбиций превышал
духовный уровень и уровень здравого смысла.
Причины провала прихода и его лидера можно объяснить в церковных
терминах - прелесть, гордыня, триумфализм и т.д. Упоминание лишь
духовных, то есть вневременных причин не может дать полного объяснения
произошедшему в конкретном месте и в конкретное время.
Среди моего - послевоенного - поколения порядочные и умные люди
не могли, как правило, сделать карьеру. Именно к моим ровесникам
в полной мере применима шутка, что из трех свойств - ума, честности
и партийности, Бог даёт человеку не более двух. Для многих это обернулось
трагедией. Кто-то из нас победил эту беду смирением, которому учит
Господь, кто-то секулярным аналогом этой добродетели. Кто-то сделал
карьеру, облаяв с трибуны Сахарова и Солженицина, но почти всегда
вместе с искомой должностью, степенью, рангом наживал творческое
бесплодие.
Кстати, это одна из причин краха Советской системы. Никакие практические
успехи в производстве и управлении невозможны без морали и без убеждения,
что твоя деятельность нужна для общего блага. Для предшествующих
поколений это было не совсем так. "Дети XX cъезда" иногда делали
карьеру, не теряя совесть.
Володя шутил, что его любимый литературный персонаж — Арамис, или,
что здесь можно "получить погоны", которые нигде больше не дают.
При коллизиях, связанных с обращением к нему, (Володя? отец Владимир?)
он отшучивался - зовите меня просто монсеньёр!
В этих шутках была скрыта проблема вовсе нешуточная. Вполне естественное
желание сделать карьеру заслонило от него простую истину. На выбранном
им пути харизматического лидера тогда можно было сделать всего два
вида карьеры - "карьеру" мученика и "карьеру" предателя. Если не
готов к первому, то неизбежно получится второе. Третий путь - отказ
от карьеры. Кстати, в Католической Церкви карьера для женатого человека
практически невозможна. "Карьера" мученика оказалась непосильна,
это нельзя осуждать.
Беда Володи оказалась в том, что он не увидел, что перед ним именно
этот выбор - другого не дано. Пятнадцать лет спустя это очевидно.
Тогда Володя старался прогнать от себя эти мысли, вместо того, чтобы
со смирением признать себя аутсайдером. Кстати, для прихода, состоящего
из аутсайдеров поневоле, священник-аутсайдер был бы ничем не плох,
а священник-триумфалист опасен. Чтобы навести нас на эти мысли нужен
был умный, авторитетный человек с серьёзным церковным опытом. Внутри
прихода такого не нашлось. Появление таких людей извне Володя успешно
блокировал.
И всё-таки мы прикоснулись к Благой Вести! Мы немало узнали о Церкви!
Мы получили эти знания в удобной для нашего восприятия форме. Мы
не были умны, но были любознательны. Володя удовлетворил эту любознательность
и стремление большинства из нас к чему-то более высокому, чем унылая
советская действительность.
Столкновение с тоталитарным режимом привело нас к поражению. Но
ведь для христианина победа "здесь и теперь" не может быть целью.
"Дело Никифорова" для меня и для многих было концом христианской
инфантильности.
Чего было больше в действиях и желаниях каждого из нас, стремления
к горнему или самоутверждения рассудит Господь.
|
