Яков Кротов

Дневник литератора

К оглавлению "Дневника литератора"

К оглавлению дневника за 1998 год

СВЕТИТЬ, НЕ ОТСВЕЧИВАЯ

Опубликовано (под названием "Чудо умножения хлебов и искушение властью")

Прошло ровно десять лет с празднования Тысячелетия Крещения Руси. Тогда Русская Православная Церковь располагала семью тысячами храмов. Сейчас эта цифра выросла почти втрое. Тогда мы считали своим другом каждого, кто заявлял себя хотя бы просто "верующим". Но даже с "верующими вообще" число православных не превышало миллиона. Сегодня громче раздаются голоса тех православных, которые очищают Церковь от "неправильных" верующих. Но даже если удалить всех "еретиков", статистика говорит, что число православных в России не менее сорока миллионов. Предстоятель нашей Церкви говорит, что и гораздо более. На Западе даже иногда говорят, что в России сто пятьдесят миллионов православных. Но обманываться не стоит: в стране всего сто сорок семь миллионов человек, и достаточно поговорить с ближними – не в храме, конечно, а в конторе, на заводе, в поле -- чтобы убедиться, что верующие пока еще в меньшинстве. И все-таки количественно произошло чудо, отдаленно напоминающее чудо умножения хлебов.

Евангелие, однако, утверждая, что Христос сумел увеличить количество еды, не говорит, что все, евшие этот хлеб, стали христианами. Может быть, среди требовавших распятия Иисуса были и те, кто причастился той еды, первой в мире еды, добытой не человеческим усилием, а Божиим. А после Воскресения, вполне возможно, эти люди раскаялись и вошли в Церковь и стали следить за тем, чтобы в ней не было возмутителей спокойствия вроде апостола Павла. Павел, как и Господь Бог, отнесся к этому спокойно и не отвечал агрессией. Понятно, что легче людям измениться труднее, чем хлебу. Последние десять лет истории Русской Церкви это вполне подтвердили: с ростом числа людей выросли проблемы.

Главная проблема: ушли надежды на светлое будущее Православия. Десять лет назад эти надежды основывались на опыте братской любви немногочисленных православных, которые открыто посещали храмы, на опыте совместного противостояния архипастырей, пастырей и паствы насилию безбожной власти. Было логично предполагать, что с приходом свободы выявится творческое дерзновение православных людей, миру явится наша знаменитая вселенская отзывчивость и духовность.

Вместе со свободой, однако, пришло искушение властью. Этого искушения мы не выдержали. Если определять будущее Русской Церкви, предполагая, что развитие будет идти в том же направлении, в котором шло последнее десятилетие, то будущее это может у слабого человека вызвать приступ ипохондрии. Во многом это будущее напоминает дореволюционное прошлое, ведь, как и до 1917 года, государственная власть благоволит к Церкви. Есть существенное различие: власть теперь не так монолитна. Распад империи еще не закончен, идет становление областных государств, много просто анархии. Поэтому в будущем Церковь может рассчитывать на умеренные денежные пособия со стороны центральной и местных властей, в отдельных городах и весях – на симфонию со светским руководством.

Будущее, однако, больше определяется не позицией власти, а властью общества. Российское общество как нечто независимое от государства, во-первых, окончательно стало реальностью, во-вторых, резко изменилось: исчезла даже видимость идейного и вероисповедного единства, которая была как до, так и после 1917 года. Именно поэтому и в будущем не стоит ожидать клерикализации или хотя бы восстановления гармонии между светской и церковной властями. Церковных лидеров не допускают и не будут допускать к принятию важных и неважных политических решений. Впрочем, к чести этих лидеров, они и не слишком рвутся в политику, усилия направлены на проникновение в школу. Но и сюда Церковь не пустили и вряд ли пустят: даже православные учителя и начальники не захотят делиться своей властью с духовенством. Атеисты могут спать, писать и снимать спокойно. Опыт последних десяти лет показывает, что восторженное отождествление благодати Божией с человеческим авторитетом, столь характерное для неофитов, быстро проходит. Поэтому число демонстративных освящений самолетов и казарм будет, видимо, расти, но реальный политический авторитет Церкви, интерес власти к церковным делам будут лишь падать. И слава Богу за всё, как говорил святой Иоанн Златоуст, убитый, кстати, именно союзом светской и церковной властей.

Страх клерикализации – пустой страх; светская власть в России и без клерикалов может наломать дров. Больше реальных оснований у страха за саму Церковь. Вместо вселенской отзывчивости, мы явили миру вселенскую обидчивость: за последние десять лет обижались на атеистов, на иноверцев, на католиков, на экуменистов, на иностранных проповедников. За последние десять лет в России появилось много православных газет и журналов, но все они проникнуты партийным духом: духом исключительности, выискивания и травли инакомыслящих, фанатизма. Вера превращается в идеологию, которой пользуются для утверждения своего мнения и своего авторитета. Все это выдается за "консерватизм", за "охранительное начало". Православные христиане, ставящие на первое место не борьбу с иноверием, а проповедь Христа (как сказал бы Пушкин – "дьявольская разница!"), подвергаются давлению церковных властей.

Ныне практически угашена всякая инициатива, не вписывающаяся в идеологию Церкви националистической, триумфалистской -- Церкви, проповедущей Евангелие с закрытыми глазами и заткнутыми ушами. Мы, оказывается, нелюбопытны – нам не любопытен окружающий мир, мы считаем, что с ним не нужно вести разговор, что нас должны просто слушать, стоя навытяжку. Страшно сказать, но это относится и к "правым", и к "левым" в Церкви, тут "модернисты" и "консерваторы" едины. Конечно, и мы такому миру нелюбопытны. Последним православным, которому был интересен мир, в котором он живет, был, кажется, отец Александр Мень – почему его имя с печальной неизбежностью и поминается, когда нужно указать в Православной Церкви человека, интересного миру.

Страх перед тем, что в Церкви будут и дальше хозяйничать духи холопства, ненависти, гордыни (а именно они питают национализм, угашение творчества и казенщину) усиливается оглядкой на Запад. Ведь есть же где-то нормальная жизнь и нормальное христианство – не только католичество, но и православие, как в той же Америке, где служат православные на живом разговорном языке, пьют вместе кофе после службы, проводят реформы, не думают о нации и монархии, и никто их за это не наказывает. Однако, лишь беглая оглядка на Запад внушает уныние – там-де хорошо, и у нас могло быть так быть. Последние десять лет дали возможность желающим внимательно вглядеться в жизнь западного христианства и обнаружить там – во всех без исключения конфессиях – те же недостатки, что характерны и для нас. Да, там уже несколько десятилетий ведется борьба за экуменизм, за повышение роли мирян в Церкви, но воз-то и ныне почти на прежнем месте. Православные на Западе не страдают российским национализмом, но и там они страдают, даже в еще большей степени, от неприязни к инославию, среди которого живут, по отношению к которому являются меньшинством с соответствующей – заносчиво-страдальческой – психологией.

Свои беды есть у Католической Церкви, о протестантах и говорить не приходятся – они сами себя порют так, что хочется догнать и дать конфетку. Надо увидеть всеобщность церковных проблем, чтобы перестать этих проблем бояться. Дело, значит, не в какой-то особенности России, а дело в том, что "свет во тьме светит" – это сказано в Евангелии от Иоанна (1, 5) не о христианах, а о Христе. Христос не обещал, что в Церкви всегда все будет хорошо. Он несколько даже цинически – или трезво? -- предупредил, что "не здоровые имеют нужду во враче, а больные" (Мф 9, 12). Господь сказал, что Он победил мир, но при этом добавил "мужайтесь" – "в мире будете иметь скорбь" (Ио 16, 33). Церковь – одновременно и Тело Христово, победившее мир, источник мужества, и этот самый мир, источник скорбей и кое-чего похуже.

Церковь – больница, и в Церкви собраны не врачи, будь то хирурги или терапевты, а пациенты. Если мы считаем себя – и других членов Церкви – врачами только оттого, что Христос открыл нам Себя, это означает, что мы не умеем считать. На протяжении двух тысяч лет история Церкви – видимая история – есть история больных людей, собравшихся вместе и пытающихся поучать человечество словом, а иногда и огнем. Десять лет назад, когда мы праздновали Тысячелетие Крещения Руси, мы не слишком понимали, что празднуем, мы плохо знали историю Русской Церкви, а то бы не обольщались насчет как прошлого, так и будущего. Это не означает, что христианин должен быть вечным пессимистом, улучшения бывают даже в больнице – и именно в больнице – но улучшения наступают только, если мы не закрываем глаза на болезнь. У Церкви в России, с одной стороны, нет будущего, потому что у Церкви всегда впереди не будущее, а вечность. Но, конечно, с другой стороны у Церкви в России довольно мрачное будущее, потому что Церковь, как любит говорить наш Патриарх, отделена от государства, но не от общества. Российское же общество настроено мрачно, готово пожертвовать свободой ради безопасности и поэтому все время подвергается многоразличным опасностям, оставаясь при этом несвободным.

Христианин отличается от нехристианина не тем, что не видит этого парадокса Церкви – парадокса больницы, в которой нет врачей, парадокса духовного здоровья, которое тем крепче, чем крепче наше сознание своей болезни. Это сознание может быть циническим – если нет веры, а может быть веселым и трезвым – если вера есть. Христианин отличается от нехристианина тем, что видит в собратьях по Церкви больных, видит больного в себе, но не покидает Церковь, ибо чувствует в Ней еще и нечто невидимое, то, без чего жизни вообще нет. Христос ведь и не обещал здоровья, не обещал, что архиереи все будут добрые, пастыри – бодрые, богословы – умные. Он обещал вечную жизнь. Наши болезни занимают в этой вечной жизни изрядный кусок – изрядный с точки зрения времени, с точки зрения нашей жизни, но не с точки зрения вечности.

История Десятилетия после Тысячелетия есть история болезни. Очень многие люди – и не худшие – либо покинули Церковь из-за болезней ее членов, либо пришли ко Христу, минуя Церковь. Если мы хотим быть образцовыми больными, мы должны предоставить Христу разбираться с этими людьми, а не кричать, что Христа вне Церкви нет. Опыт прошедших десяти лет напомнил о том, что из Церкви уходят именно те, кого принято именовать "консерваторами". Атеисты традиционно видели в "еретиках" и "раскольниках" представителей духа свободы, но они серьезно ошибались. Вот апостол Павел остался в Церкви, а его противники – противники отмены ветхозаветных предписаний – из Церкви ушли. Конечно, они думали, что остались в Церкви, только очистили ее от нежелательных элементов, но Церковь – вот она, а этих первых "консерваторов" уже нет. И это повторялось вновь и вновь: кто хотел остановить движение, тот создавал более жесткую структуру.

Конечно, эти консерваторы, устраивая очередной раскол, всегда заявляли, что ничего не раскалывают, ничего нового не создают, а только сохраняют старое. Лютер не хотел основывать протестантизма, тем более – лютеранства, он лишь хотел сохранить христианство и  Церковь в ее "неповрежденном" виде. Протопоп Аввакум не был либералом, он был более консерватором, чем патриарх Никон, и, получили он возможность, истребил бы намного более народу. Но нет в истории христианства расколов, которые бы устраивали любящие свободу, просто потому, что кто любит свободу, тот любит ее и для других и умеет жить с другими.

За последние десять лет церковные власти часто говорили о том, что боятся раскола Церкви, боятся ухода из Церкви части православных. Правильно боятся! Только важно отметить, что никто из тех, кого травили как "либерала", не ушел из Церкви, не организовал контр-Церкви даже тогда, когда подвергался преследованиям, даже тогда,  когда идеи, дорогие "модернистским сердцам", подвергаются недобросовестной критике и запретам. А вот "консерваторы" – уходили, уходят и постоянно грозят уходом. Они это делают именно потому, что отождествляют себя с Церковью и считают, что где они – там и Церковь. Это больные самые резвые, не лежачие, и потому о них действительно стоит иметь особое попечение. Опыт других христиан в других странах учит нас, что именно в силу своей резвости "охранители устоев" в конечном счете испаряются, а хлипкие, тщедушные, разрозненные носители творческого и свободного духа в конце концов оказываются победителями – просто потому, что в силу их восприятия мира им важнее всего давать место Христу, а не себе. Когда напирает тьма, самое страшное искушение – начать светиться не Христовым светом, а собственным, или светом своего кружка, своих идей. Трудно перестать отсвечивать, трудно довериться Тому, Кто почти не виден, трудно – но эта трудность и есть труд веры во Христа.