Яков Кротов

Дневник литератора

К оглавлению "Дневника литератора"

К оглавлению дневника за 1998 год

ПО МОНАРХИИ И МОЩИ

Опубликовано            

Монархические династии Европы правили по-разному, свергали их по-разному, судьба останков несчастных королей или императоров, которым выпало стать последними на троне, складывалась по-разному и отражала национальные особенности. Останки последнего Людовика уничтожили с той же рациональной тщательностью, которая была характерна для французской монархии. Веками французы верили в то, что прикосновение короля исцеляет, когда же монархию сменил Пастеровский институт, позаботились устранить всякие следы древнего суеверия. В России даже самые восторженные монархисты не верили в способность своего кумира вылечить хотя бы насморк, почему останки Николая Второго и уничтожили кое-как, кое-как и реабилитируют. Французской ясности (кости были - костей нет) противостоит российская расплывчатость: костей как бы не было, но они как бы были, теперь они как бы есть, но в то же время их как бы нет.

Самый цивилизованный атеист все-таки не безразличен к судьбе своих и чужих останков. А это попахивает верой в то, что от наших манипуляцией с мертвой материей зависит судьба того таинственного нечто, что делало эту материей живой. И уж совсем грандиозный размах приобретает эта вера (или суеверие), когда она сталкивается с верой в харизму власти, в то, что есть люди, которые "до кончиков ногтей", как выразился покойный король Лир, являются воплощением Власти, будь то власть монархическая или социалистическая. Здесь – исток магической убежденности в том, что вскрытие гробницы Тамерлана стало причиной Второй мировой войны, что от обращения с костями Ленина зависит судьба ленинизма, а от судьбы останков монарха зависит судьба монархии.

Прямо выражать эту веру в современном мире не решаются даже верующие, но именно она подпитывает совершенно иррациональные возгласы о том, что надо "уважать" покойных, что перенесение чьих-то костей из одного места в другое может быть "покаянием", да еще "общенациональным". В конце концов, даже почитание останков "неизвестного солдата", только в нашем веке вдруг распространившееся во всей Европе и Америке, есть, видимо, проявление все тоо же магизма: пока мирно покоятся кости неизвестного солдата, находятся в состоянии покоя солдаты известные, солдаты живые, солдаты в казармах. "Покой"  одно из славянских обозначений мира, и пока мирно покоятся мертвые, будет мир и для живых.

Поскольку же эта мистика с точки зрения христианства является если не ложной, то дурной, является разновидностью магизма, от которого Христос пришел спасти мир, то начинается чистая шизофрения. Люди, радеющие об останках монарха, не решаются внятно сказать, что они радеют о восстановлении монархии. Люди, сопротивляющиеся канонизации монарха, не решаются сказать, что сопротивляются канонизации монархии как единственно верной политической системы. Начинают говорить о надежности научных экспертиз, маскируя конфликт и повергая публику в неудомение.

Нынешний виток споров вокруг останков начат Виктором Аксючицем, одним из советников Бориса Немцова. Аксючиц уже четверть века обличает Советскую власть и интеллигенцию как главного виновника революции. Представители именно такого мышления, склонного к схеме и символу, любят воплощать свои статьи и идеи в высокоторжественных актах. Для них "русский народ" более  реален, чем конкретные русские люди.   Конечно, среди "русских людей" много и таких, которых судьба останков очень волновала. Но есть и такие вполне русские люди, которые не желают ни нести ответственность за безобразия восьмидесятилетней давности, которым всего важнее поставить оградку на могиле собственной тети Дуни, которые не понимают, почему похоронить останки именно царской семьи важнее. чем похоронить миллионы косточек кулаков, интеллигентов, рабочих – просто людей, разбросанных революцией по русской земле. Озабоченные Романовыми люди, однако, как раз довольно агрессивно не желают видеть в русском народе разнообразие.

Аксючиц, судя по всему, сразу после прихода в Кремль предложил план из двух красиво симметричных пунктов: вынести Ленина из Мавзолея и внести Николая Второго в родовую усыпальницу. Через Немцова план был доведен до Ельцина, понравился, но реализовался так же коряво, как пересаживание чиновников на отечественные машины. Слабым звеном оказался президент, который иногда называет себя Борисом Первым. Весной 1997 г. Ельцин взбудоражил общество заявлением о выносе Ленине, но затем сдал назад. Президент – хозяин своего слова, сам дал, сам взял. И не следует приписывать его переменчивость в случае с Лениным коммунистическому влиянию, а в случае с Романовыми – влиянию Лужкова (хотя и целиком сбрасывать эти влияния со счетом не стоит). Последним усилием Аксючица спасти лицо стало давление через Немцова на Кириенко. Но письмо, посланное последним Патриарху, могло только ухудшить положение, потому что нарушало главную – неписаную – субординацию, согласно которой к Патриарху "вместно" обращаться только Президенту, а уж не какому-то "молокососу".

Патриарх же отказался от участия в похоронах и от немедленной канонизации Николая Второго (что по канонам вполне в его компетенции), потому что в настоящий момент уже ведет политику достаточно консервативную. Во внутренних делах Патриарх десять лет назад приветствовал либеральный закон о религии, а теперь добился принятия закона, от которого морщатся даже исполнительные власти. Во внешних делах Патриарх перешел от поощрения экуменизма к угрозам покинуть экуменическое движение, если оно не подчинится православному диктату (что вряд ли достижимо, учитывая, что Русская Церковь больше денег получает от Всемирного Совета Церквей, чем платит). Зачем ему далее уступать крайне правым в вопросах, привлекающих к себе интерес широкой публики?. Почитание же Николая стало отличительной особенностью именно крайне правых православных, сперва в среде русской эмиграции, а с 1970-х годов – и в России, среди тех, кто "внутренне эмигрировал" в религию. Даже "либеральные" православные в принципе не возражают против канонизации Николая Второго, но подчеркивают, что он лишь один из многих страстерпцев, погибших от Советской Власти, и вносить в церковный календарь его надо наравне с другими. Крайняя же партия предпочитает почитать Николая Второго как главу сонма мучеников, жертву ритуального убийства, "главного" заступника России, павшего в борьбе с Антихристом.

Позицию православных, активно выступающих против похорон, четко и кратко выразил редакционный комментарий газеты "Православное книжное обозрение", издающейся еп. Тихоном Емельяновым, фактически – заместителем Патриарха по издательским делам: "Если останки действительно подлинные, ... то они являются святыми мощами и не подлежат захоронению" 2. На самом деле, по логике вещей и по канонам, никакой связи между святостью останков и их захоронением нет. Многие останки русских святых веками хранились "под спудом" – то есть в той могиле, куда их первоначально положили. Вынимать мощи для поклонения вовсе не обязательно. Более того, канонизация Романовых официально отложена Синодом на усмотрение Поместного собора 2000 года, следовательно, пока это останки не святых.

Святым объявил Романовых еп. Екатеринбургский Никон Миронов. Он имел право так поступить, поскольку Романовы были казнены и захоронены на территории его епархии. Но его решение и обязательно только для прихожан его епархии и не может заменить решения Поместного собора. Святыми в 1981 году признала Романовых и Русская Православная Церковь Зарубежом (именно Николаю Второму посвящен ее единственный храм на окраине в Москве, где настоятельствует свящ. Михаил Ардов). Но эту Церковь Московская Патриархия считает безблагодатной, фальшивой, что Патриарх Алексий Второй несколько раз продемонстрировал, заново рукополагая людей, уже получивших священнический сан у "эмигрантов".

Духовенство, почитающее Николая Второго святым, одновременно выделяется своей агрессивностью. Еп. Тихон приютил в своем департаменте Александра Дворкина, когда того за сектантские методы борьбы с иноверием выставили из более культурного отдела Патриархии. Еп. Никон в мае 1998 года приказал устроить публичное сожжение книг таких "еретиков" как священники Александр Мень, Александр Шмеман, Иоанн Мейендорф. Отец Михаил Ардов печатно обличил в недостаточном благочестии Михаила Зощенко и Анну Ахматову. Вообще русскому православию такая агрессивность не присуща, оно предпочитает пост и молитву, что часто – и ошибочно – принимали за паралич. (На самом деле, привычка "не отсвечивать" еще не означает отказа светить). И до 1917 года достаточно четко различалось православное большинство, забитое, смиренное, и православное меньшинство, громкоголосое и политизированное, претендующее говорить от имени "молчаливого большинства", но имеющая на это примерно столько же прав, сколько есть у сексуальных меньшинств на вещание от имени сексуального большинства.

Патриарх, как и религия в целом, не вызывает большого почтения у современной публики. Однако, никто не отрицает, что сам Алексий II не грешит агрессивностью (печальным исключением стало дело Скорсезе, но здесь все постарались списать на дурное влияние снизу). Патриарха упрекают в основном за то, что он, подавляя в своих подчиненных активность творческого, свободолюбивого и культурного направления, не подавляет – хотя и не поощряет – активность бескультурную, агрессивную, унижающую творчество и свободу.

Когда речь идет о епископах, Патриарх может сослаться на то, что все епископы теоретически равноправны. Но ведь среди непосредственных подчиненных Патриарху московских священников есть люди, агрессивно насаждающие культ Николая Второго. В Сретенском монастыре на Лубянке Патриарх не мог не видеть иконы с изображением Романовых в виде святых, поставленной не где-то в уголке, а в нижнем, самом видном ряду иконостаса. Патриарх должен был бы возмутиться таким анархизмом (как возмущалось церковное начальство тем, что в некоторых храмах Москвы висели скромные, отдельно от икон, фотографии отца Александра Меня, и заставили священников их снять). Но не возмутился. Это очень печально, но не трагично, потому что творческий дух и без икон, и без поощрения, даже под запретами сильнее духа агрессивного и бескультурного. Культ Николая Второго при всех усилиях своих пропагандистов обречен оставаться достоянием кучки церковных интеллектуалов. Почитание Меня или блаженной Матроны (малоизвестная светской публике подвижница сталинских времен) становится народным как-то "само собой" – самым надежным в России образом.

Патриарх и епископы его поколения (уже составляющие меньшинство в Русской Церкви, но меньшинство руководящее) критически относятся к монархии, во-первых, потому что они получили вполне советское воспитание, а во-вторых, потому что и до революции епископат критически относился к монархии. Собственно, Советская власть и стала результатом критического отношения к монархии со стороны большинства населения России. Церковная иерархия хотела от монархии того же, чего сейчас хочет от власти: денег, почета, уважения и невмешательства в свои дела. Монархия же, в отличие от нынешней власти, больше вмешивалась в дела Церкви, нежели давала денег. Поэтому монархию не любили и канонизировать царя не собирались. Когда в 1996 году комиссия по канонизации вынесла решение все же рекомендовать канонизировать Николая Второго, это было сделано по инициативе таких церковников как митрополит Ювеналий Поярков и игумен Игнатий Крекшин, которые боялись обнаружить свой либерализм. Как это сплошь и рядом бывает в российской истории, самые скверные решения принимаются людьми как бы хорошими, которые пытаются всеми силами себя не выдать. От восточного деспота еще можно ждать пощады, хотя бы в порядке прихоти, но придворные вольнодумцы к вольности беспощадны. Кроме того, почитание Николая Второго – фирменный знак прежде всего тех православных, которые очень критически относятся к нынешнему церковному руководству, попрекают его (как это делал тот же Аксючиц) сотрудничеством с коммунистическим режимом.

Никого не удовлетворяют те два довода, которыми иерархи обосновывают отказ участвовать в погребении императорской семьи. Первый довод: общество разделилось в данном вопросе, следовательно, надо подождать, пока общество достигнет согласия. Сам по себе аргумент разумный, но во многих других случаях, как более, так и менее важных, церковные лидеры отнюдь не ставят свое решение в зависимость от общественного единогласия. Да и какие бы они тогда были лидеры? Общество в целом разделено, к примеру, в вопросе о существовании Бога, а церковное общество – в календарном вопросе. Тут ведь церковные лидеры твердо встают на позицию меньшинств и говорят: Бог есть, и праздновать Ему надо по старому стилю.

Второй довод против признания останков подлинными: экспертиза не дает стопроцентной гарантии, значит, надо подождать, пока наука придет к окончательному результату. Наука, однако, в принципе никогда ничего не гарантирует на сто процентов, этим она и отличается от сумеречного состояния интеллекта. Требовать абсолютной уверенности от ученого означает требовать от него перестать быть ученым. Вероятность того, что останки подлинные составляет 99 процентов с бесконечной дробью — намного больше вероятности того, что самолет не рухнет с небес на землю. Однако, архиереи спокойно пользуются самолетом, хотя в данном случае стопроцентная гарантия была бы намного полезнее для спокойствия души и плоти.

Есть, наконец, третий довод, который неверующей публике кажется самым уважительным: Николая Второго могут канонизировать, а тогда подлинность останков приобретает особое значение – не могут же верующие молиться перед фальшивыми останками о чудесах. Важно и то, как молиться об этих останках – один чин для простых смертных, другой для святых. Но этот довод самый слабый. Прежде всего, уже несколько лет назад Патриарх Алексий своей властью тихо и устно разрешил духовенство почитать Николая Второго и его семью как святых, помещать в храмах их иконы. Примерно тогда же секретарь Патриарха о. Владимир Диваков потребовал не вывешивать в церковных помещениях, пускай даже не среди икон, портретов Александра Меня – мол, он еще не святой; портреты Патриарха, впрочем, таковых нареканий не вызывают. Патриарх видел в Сретенском соборе на Лубянке огромную икону царской семьи, выставленную в иконостасе, молился перед ней – и не возразил. В утвержденный Синодом чин молитвы новомученикам включены и гимны царской семье, они читаются в храмах. Таким образом, Романовы уже канонизированы, подтверждение этой канонизации на Поместном соборе – пустая формальность, от которой не зависит ход богослужения или чин погребения, имеющая отношение исключительно к тому, как Церковь будет воспринимать светское общество. Правда, священникам приказано 17 июля молиться о Романовых не как о святых, но это характерный пример российской расплывчатости и непоследовательности в "нужных" вопросах.

Что до опасности молитвы ложным мощам, то если бы Патриарх этого действительно боялся, он бы приказал устроить проверку всех мощей, хранящихся в русских церквах. Среди них есть заведомо недостойные поклонения – как "мощи" Василия Мангазейского: безымянные останки неизвестного, которые в XVII веке сибиряки стали почитать чудотворными, выдумали имя чудотворца (причем сперва называли его Моисеем, потом "уточнили"). Церковная власть терпит фальшивые мощи из тактических соображений (на жаргоне богословов их принято называть "икономическими"): большого вреда от таких суеверий нет, а борьба с ними требует массы усилий, причем обычно бесплодных. К сожалению, фальшивые мощи творят чудеса -- чудеса-то ведь от Бога, а не от костей. Или – к счастью? Все-таки больше здоровья и счастья в мире. Во всяком случае, в случае с останками Николая Второго налицо двойной стандарт, когда снисходительность, обычная в прочих случаях, не допускается.

Церковные иерархи могут себе позволить выдвигать доводы, которые ничего не объясняют: они так высоко поставлены, что от диалога с публикой избавлены. Люди потому и стремятся к власти, что она автоматически защищает от насмешек. Но почему они вынуждены скрывать истинные мотивы своего решения за такими доводами?

Самый неприятный, с точки зрения церковного руководства, факт заключается в том, что абсолютному большинству православных Николай Второй, его близкие, судьба их останков — совершенно безразличны. В этом отношении православные — плоть от плоти народа или, говоря научным языком, "репрезентативная выборка". Мифологическое сознание умерло, а почитание монарха, почитание мощей — это часть именно мифологического сознания. В Средние века христианство сосуществовало с этим сознанием, но постепенно именно вера в Христа освободила человека от веры в магию монарха или в магию могилы. Более того, вера в Христа есть вера в Спасителя личного, а не коллективного, и поэтому народ, принимающей веру в Христа именно как народ, совершает некоторым образом самоубийство, ибо по мере пребывания в христианстве человек лишается сознания своей связи с людьми по крови. Связь по духу становится важнее. Рождение во Христе, благодарность Христу и ответственность перед Христом становятся важнее рождения в русском народе, благодарности русской земле и ответственности перед нею. Такому типу религиозности больше соответствует почитание какой-то яркой личности, и среди современных русских православных значительно более распространены культ отца Александра Меня (среди образованных) и культ тихо прожившей при большевиках женщины, "блаженной Матронушки" (среди "простой чади") — двух во многом полярных типов личности, одинаково, однако, интересных именно как личности, а не как носители какого-ти чина-титула.

Поэтому в современной России говорить о всенародном покаянии означает обращаться к фикции. Нет сознания своей ответственности за грех деда. Это раньше люди шли от опыта греха, прежде всего коллективного, к опыту Христа как освободителя от греха. Современный человек обычно сперва открывает для себя Христа как источник очень личной благодати, любви и свободы, и лишь постепенно, по мере накопления духовного опыта, обнаруживает в себе грех, ответственность за грех человечества и, соответственно, открывает во Христе еще и Искупителя. Что ж, и это вполне допустимый путь к той же самой цели. У него есть свои плюсы. Ведь ответственность перед землей и народом спасает от личного и коллективного греха хуже, а вот сознание принадлежности к Святой Руси питает гордыню больше, чем сознание причастности ко Христу. Святая-то Русь — она молчит, а Христос молчит-молчит, а потом как скажет что-нибудь острое про прелюбодейство, воровство и убийство.

Что большинство православных равнодушно к патриотическому коллективизму вообще и к монархии в частности трудно заметить, потому что это — классическое "молчаливое большинство". Причем, это большинство не только православных в России, но и большинство тех зарубежных православных, которые живут на Западе. Основанная русскими эмигрантами Православная Церковь распалась на несколько частей, из которых лишь одна (известная как Русская Православная Церковь За границей) канонизировала Николая Второго и его семью. Намного больше зарубежом общин, исповедующих православие именно в его русском богослужебном изводе, но при этом совершенно равнодушных к национализму и к монархизму. Ведь и среди эмигрантов не все были белогвардейцы и монархисты, были и вполне либеральные изгнанники. А уж англичане, американцы, французы в последние годы в поисках восточной экзотики принимают, бывает, российское православие, но ждать от них принятия российского национализма и монархизма невозможно. Крупнейший идеолог такого "российского православия вне России" покойный американский священник Серафим Роуз использовал православие для критики родной американской культуры (чаще не по делу, но вполне в традициях кондового американского же баптизма), отпустил длинную бороду, опростился пуще Льва Толстого, но испытывать какие-либо эмоции по поводу русской монархии не мог, видимо, физиологически.

Русские церковные иерархи, однако, во многих вопросах идут на поводу у агрессивного консервативного меньшинства, не обращая внимание на стон либерального меньшинства или на равнодушие большинства прихожан. Может создаться ощущение, что и в данном случае они согласны с наиболее мракобесными зарубежными православными и с теми православными в России, кто является своеобразной "внутренней эмиграцией". Эти "консерваторы" отказываются признавать екатеринбургские останки подлинными, высказывая недоверие любым экспертизам, проводимым вчерашними пособниками богоборческой власти. Заявляют даже, что все уцелевшие кости хранятся в Брюсселе, в церкви Иова Многострадального. Никаких доказательств этому, однако, нет, а вот свидетельств того, что подобные люди способны к чересчур дерзким полетам благочестивой фантазии, увы, много.

Более того, Русская Православная Церковь Зарубежом (представляющая, напомним, меньшинство зарубежных русских православных) требует от светских властей России коллективного ухода в отставку или даже в тюрьму, восстановления дореволюционной политической системы. Примерно того же — самобичевания, самороспуска, приползания на коленях с признанием греховности сотрудничества с безбожной властью — ждут и от лидеров Московской Патриархии. Классический пример самоубийственности завышенных ожиданий. Чем дальше, тем богаче и увереннее в себе Патриархия, тем малочисленнее и скуднее жизнь зарубежных православных черносотенцев. Если не было никаких других соображений, Патриарх с удовольствием бы отпел останки Романовых просто в пику "карловчанам", как называют обычно в России представителей Зарубежной Церкви. Более того, вплоть до осени 1996 года Патриархия вела курс на признание останков подлинными, на торжественную  канонизацию Николая и на участие в его похоронах.

Что же это за "другие соображения", которые появились лишь в последние годы? Прежде всего, изменился президент, и это обстоятельство для Патриарха – решающее. Газеты утверждали, что во время встречи 8 марта 1998 года Патриарх отговорил Ельцина участвовать в похоронах, но это явное недоразумение. Ельцин и сам уже довольно давно не высказывал горячего желания идти за гробом последнего императора. Отказаться от участия в похоронах Романовых Ельцину было тем легче, что он вовсе не монархист. Иногда президент называет себя Борисом Первым. Вроде бы это заявка на продолжение монархической традиции, но это заявка советского типа – на монархизм туфтяной, без реальной преемственности, ибо тогда Ельцину следовало бы звать себя Борисом Вторым, ибо Борис Первый – это Годунов. Но вторым в чем бы то ни было Ельцин быть не хочет. К тому же президент сильно изменился за последние годы. Если в начале своего правления Ельцин смотрел на дореволюционное прошлое снизу вверх, как матрос, который впервые вошел в царский дворец, то теперь он уже обвыкся в Кремле, обставил свои апартаменты с роскошью, которой постеснялись бы Романовы, и склонен смотреть на Николая II сверху вниз, как на неудачливого политика, не сумевшего сохранить власть. Участвовать в похоронах Николая Романова мог бы Ельцин 1991 года, который запрещал компартию, но не Ельцин нынешний, играющий с коммунистами в казаки-разбойники, нуждающийся в них как наркоман в опиуме. Пусть кота хоронят мыши.

Кроме того, Ельцин своим острым нюхом властолюбца не мог не почувствовать привкус политической оппозиционности в похоронах Николая II. В.Аксючиц, главный двигатель похорон, не случайно является открытым и активным монархистом, а так же активным, в духе "Завтра" критиком "режима Ельцина". Пикантно, что на службе у Президента состоит автор таких, к примеру, строк: "Ельцинский режим – это не новая Россия, и даже не пост-коммунистическое общество, а очередной кровавый зигзаг генеральной линии партии антирусских, антиправославных сил" 1.

Отказ Патриарха отпевать останки был связан не только с желанием угадать невысказанное желание (точнее, нежелание) Ельцина, но и с желанием выполнить прямо высказанное желание-нежелание Лужкова. Если бы Лужкову удалось добиться похорон в Москве, в Новоспасском монастыре, как он пытался, тогда бы всякие "сомнения" в подлинности костей сразу бы пропали, а так действует принцип "зелен виноград". В затее с похоронами Романовых Патриарх пошел на чисто восточную хитрость: попытаться отложить решения вопроса до момента, когда это решение потерять всякий смысл и интерес.

Только вот беда: Россия до такой степени восточная страна, что в последний момент Ельцин всех своих хитрющих визирей и мулл перехитрил, поехав на похороны. В результате, он оказался разумным, сострадетельным, по-государственному мыслящим мужем, а все остальные опозорились. Впрочем, придворные проявили элементарную невнимательность: слух о том, что президент поедет в Петербург был опубликован еще 11 июля, значит, в высших кругах бродил намного ранее. 4

Другая беда в том, что Россия – не совсем восточная страна. Придворные ценят умение извиваться и обдуривать, но за стенами дворца царят другие критерии. Конечно, в лицо никто не скажет митр. Ювеналию Пояркову, что он напрасно утверждает, будто есть основания считать эти останки принадлежащими каким-то другим жертвам коммунизма. Таких оснований нет. Ему не будут верить, но и сердиться на него не будут – он, как и номенклатура в целом, живет по ту сторону правды и лжи. Это вызывает скорее сострадание – если не считать отдельных представителей желтой журналистики, которые травят митрополитов Ювеналия и Кирилла, изображая их злыми демонами, "кукловодами" хорошего Патриарха 3.

Но самое мрачное пятно легло на репутацию Церкви, ибо сомнения в точности экспертизы есть сомнения в науке, есть непонимание самой сути научного мышления. Церковников не оправдывает то, что и среди российских ученых нашлись такие, которые требуют от экспертизы стопроцентной надежности, не понимая, что в науке ста процентов не бывает никогда – на то она и наука, а не догма. Эти "ученые" – печальное наследие советской власти. Для всякого непредубежденного человека (а обществу совершенно наплевать на то, подлинные останки или нет, так что объективность тут обеспечена) ясно, что экспертиза проведена верно и дала ответ точный. Вот если бы эксперты заявили, что уверены в своем решении на сто процентов, они бы продемонстрировали, что они – плохие ученые и скверные эксперты.

Единственное, что вызывает в этой ситуации оптимизм, это абсолютное безразличие народа к судьбе царских останков: значит, никто - кроме бессильной кучки играющих в монархизм -  не испытывает тоски по крепкой руке, расстрелам, процентной норме и прочим прелестям николаевской эпохи. Авторитет же Русской Церкви, как и вообще влияние христианства в обществе, не зависит от таких вопросов, как судьба царских останков. Он зависит от отношения людей к вере в Бога, все остальные соображения второстепенны. Лукавство в отношении к останкам Романовых повредит Церкви лишь в глазах тех, кто и так относится к ней хуже некуда. А сам Николай Романов, чья память бесконечно унижена его "почитателями", будем надеяться, получит по своей вере и не получит по своим делам, получит не за то, что заставлял других страдать и расстреливать, а за то, что пострадал и был расстрелян.